Анар

ПЕЧАЛЬ ПОЭТА

Copyright – Издательство «Известия», Москва 1989 г.

Перевод с азербайджанского – В. Гасанова.

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

Мы имеем очень мало сведений о биографии Физули. Еще окончательно не установлена дата рождения поэта. Наиболее, вероятной датой рождения Физули следует считать 1498 год. Во всяком случае можно уверенно сказать, что Физули родился на заре XVI столетия в городе Кербала, близ Багдада. Его отец, Сулейман, переселился в Ирак из Азербайджана. Следует отметить, что семья Физули в этом отношении не составляла какого-то исключения. Массовое переселение азербайджанцев в Багдад имело свои исторические причины. В силу плодородности своей земли, в силу своего географического положения и стратегического значения Азербайджан всегда был лакомым куском для далеких и близких агрессоров. С древнейших времен на азербайджанскую землю нападали ассирийцы и римляне, арабы, персы и многие другие.

Эти захватнические устремления особенно интенсивно проявились в XIII-XIV веках, когда в течение двух столетий Азербайджан подвергся опустошительным нашествиям хорезмшахов, монголов и тимуридов.

Умелая политика ширваншаха Ибрагима I в страшную годину тимуровских набегов сохранила за единственным государственным образованием Азербайджана в эту эпоху - Ширваном - политическую независимость. Впоследствии и на юге Азербайджана образовалось самостоятельное государство во главе с династией Каракоюнлу, а затем сменившей ее династией Аггоюнлу. Но расцвет средневековой азербайджанской государственности связан с именем шаха Исмаила (Хатаи). Впервые в истории при шахе Исмаиле азербайджанский язык стал языком правительственных декретов и дипломатической переписки, языком дворца и армии, канцелярий и юридических органов. Это обстоятельство повлияло в значительной мере и на литературный язык. Если в XIII-XIV веках мы можем насчитать только несколько поэтов, писавших на азербайджанском языке (Гасан оглу, Насими, Кази Бурханеддин), то в XV веке мы видим уже целую плеяду талантливых поэтов, творящих на родном языке. Среди них такие блистательные имена: Хабиби, провозглашенный царем поэтов, Хамиди, Халили, Кишвери, Сурури и многие, многие другие. На азербайджанском языке появились большие лирические и эпические поэмы на традиционные сюжеты восточной литературы, такие как «Юсиф и Зюлейха», «Лейли и Меджнун» и т. д. Самым выдающимся представителем азербайджанской поэзии XV века был сам Шах Исмаил I, писавший стихи под псевдонимом Хатаи. С сефевидской эпохой связаны не только достижения литературы на азербайджанском языке, но и бурное развитие других видов искусства. К концу XV - началу XVI века относится расцвет всемирно известной тебризской школы миниатюр. Во дворце Шаха Исмаила I была собрана богатейшая библиотека. К этому же времени относится появление монументальных трудов по истории, поэтических антологий (тезкире), трудов по философии и астрономии. Выдающийся русский востоковед академик Бартольд отмечает, что «в средние века не могло быть и речи о том, чтобы европейские путешественники, когда они приходили на Восток, чувствовали себя более культурными людьми по сравнению с населением тех стран, куда они приезжали, так как в средние века культура в Европе стояла ниже, чем в Азии» (Бартольд. «Место прикаспийских областей в истории мусульманского мира»),

Во времена Физули в число завоеванных шахом Исмаилом провинций входил и Багдад. Еще в эпоху монгольских и тимуровских нашествий многие азербайджанцы бежали в Багдад. В эпоху сефевидов политическая и экономическая связь между Багдадом и Азербайджаном еще более упрочилась. В Багдаде образовалась солидная азербайджанская колония. Увеличение численности азербайджанцев в Багдаде, которые одно время даже составляли большинство по сравнению с арабами, способствовало развитию литературы на азербайджанском языке.

И сейчас еще число азербайджанцев в Багдаде очень значительно. Гостившие у нас в Баку общественные деятели Ирака рассказывали, что в Багдаде целые кварталы города и ныне называются именами азербайджанских городов - Гянджи, Нахичевани, Шемахи и т. д.

Отец Физули, Сулейман, переселился в Багдад, вероятно, в тимуровскую эпоху. Физули родился и всю свою жизнь провел вдали от своей родины. Но это не помешало ему совершить подвиг во имя родины и своими творениями обессмертить ее. Эпоха, предшествующая Физули, была эпохой расцвета азербайджанской культуры и языка, но только с именем великого Физули связана окончательная победа литературного азербайджанского языка, выдвижение этого языка в ряд основных языков Востока.

Известно, что в средние века поэзия различных народов Востока - азербайджанцев, узбеков, турков  и т. д. - часто создавалась на арабском и персидском языках. Сходное явление мы видим и в Европе, где в средние века многие произведения писались на латинском языке. Еще в XIII веке Данте написал свою «Новую жизнь» на латыни. Господство арабского и персидского языка в восточных литературах имеет свои исторические причины. Арабский язык был языком ислама и внедрялся вместе с новой религией в завоеванных странах. Распространение персидского языка также совпадает с эпохой персидского политического влияния, и он долгое время остается государственным языком, языком литературы и науки.

Заслугой предшественников Физули было создание богатой литературы на азербайджанском языке. Физули же доказал, что на этом языке можно создавать гениальные произведения и что этот язык по богатству, красоте и выразительности не уступает арабскому и персидскому. Аббас Сиххат в биографии Сабира пишет, что Сабир создал такую пропасть между старой и новой поэзией, что никто уже не осмеливался перепрыгнуть через эту пропасть обратно. То же мы можем сказать и о Физули. После гениальных произведений Физули для тюркоязычных поэтов стало невозможным «перепрыгнуть» обратно и создавать произведения на арабском или персидском языке. Вершины мастерства, достигнутые Физули в произведениях на азербайджанском языке, те богатые возможности, которые он открыл в этом языке, стали почвой и арсеналом для последующих поколений азербайджанских поэтов, так что после Физули мы не видим ни одного сколько-нибудь значительного произведения азербайджанской поэзии, исключая, быть может, некоторые стихи Саиба Тебризи, Вазеха и поэму на смерть Пушкина Ахундова, которое было бы написано не на азербайджанском языке.

Необходимо отметить, однако, что и сам Физули написал ряд своих произведений на персидском и арабском, однако его огромная популярность не только в тюркоязычных, но также в арабских и ираноязычных странах основана, главным образом, на азербайджанских произведениях поэта. Весь читающий Восток вот уже 400 лет восхищается газелями Физули, его замечательной поэмой «Лейли и Меджнун».

Историк азербайджанской литературы Ф. Кочарли отмечает, что ни один поэт не оказывал на азербайджанскую литературу такого влияния, какое оказал Физули. Можно отчетливо проследить влияние Физули и на литературу Турции и Ирана, Туркмении и Таджикистана, Узбекистана, Татарии и Казахстана.

Основными произведениями Физули являются его три дивана (сборника стихов) на азербайджанском, персидском и арабском языке, поэмы «Лейли и Меджнун», «Гашиш и вино», «Спор плодов», прозаическое произведение «Книга жалоб» на азербайджанском языке, поэма «Семь кубков», стихотворная новелла «Здоровье и болезнь» на персидском языке, философский трактат «Восхождение веры» на арабском языке, а также переводы на азербайджанский язык, письма и т. д. Центральным произведением поэта, в котором как бы сконцентрированы все основные идеи и мотивы его творчества, в котором в наиболее яркой и полной форме проявилось мировоззрение Физули, является поэма «Лейли и Меджнун». Многие мотивы поэмы мы можем встретить в азербайджанском диване Физули. Например, в одной газели Физули пишет:

В минуты гнева возлюбленная обычно мучает любимого,

Но что за обычай у моей недотроги: когда она

гневается, то меньше мучает меня¹.

Разве здесь не слышится голос Меджнуна, видящего радость только в муках любви! Понимание Меджнуном страданий любви как единственной ценности перекликается со следующей мыслью из дивана Физули:

Чем больше горя и печали в моей любви, тем больше

я радуюсь.

Как мне не радоваться и не благодарить, ведь у меня

становится больше сокровищ.

Бейт из дивана:

Есть тысяча печалей, причем это такие печали, что не

с кем поделиться -

почти дословно приведен в письме Лейли к Меджнуну.

Во многих газелях и гитэ Физули по разным поводам вспоминает героев своей поэмы. Интересно отметить, что Физули упорно подчеркивает свою духовную близость с Меджнуном:

Во мне воплотилась вся печаль мира,

В царстве печали я преемник Меджнуна.

В этом двустишии характерно не только то, что Физули объявляет себя духовным преемником Меджнуна, но и то, что он так же, как и Меджнун, выступает носителем идеи какой-то всеобъемлющей тоски; если употребить термин более позднего периода - носителем идеи мировой скорби. В «Лейли и Меджнуне» выражена та же идея. Меджнун восклицает:

Не медли, всю тоску мира дай мне,

Собери в моем бедном сердце...

И дальше такое характерное добавление:

Дай мне способность познать горе

И в то же время избавь мир от горя.

Это второе двустишие многое добавляет как в понимании образа Меджнуна, так и меджнуновских мотивов в творчестве Физули. Здесь слышится голос поэта-гуманиста, с болью чувствующего трагизм мира.

У Физули есть двустишие:

Кончилась пора Меджнуна, теперь я опозорен любовью.

Справедливо утверждение, что у каждого влюбленного  -

своя пора.

Здесь вновь показана преемственность традиций меджнунства и то, что поэт связывал себя с этими традициями.

Та же мысль выражена в двустишии:

Честь любви мне и Меджнуну выпала,

Ношу любви мы несли, он в одно время, я - в другое.

В другом месте Физули утверждает, что у него больше любовного пыла и слава Меджнуна незаслуженна. Все это говорит о том, что тема «Лейли и Меджнун» связана с творчеством Физули больше, чем с творчеством какого-либо другого поэта. И глубоко закономерно, что Физули выбрал именно этот сюжет из множества других традиционных любовных историй, бытовавших на Востоке. Возникшая в глубокой древности на арабской почве, эта легенда в литературу письменную впервые была введена великим азербайджанским поэтом Низами. Поэма Низами «Лейли и Меджнун» оказала сильное влияние на многих иранских, узбекских, турецких и азербайджанских поэтов, писавших на ту же тему.

«Лейли и Меджнун» Алишера Навои, созданная на староузбекском (джагатайском) языке, - первая тюркоязычная поэма на этот сюжет. В азербайджанской литературе до Физули тюркоязычными поэмами на тему «Лейли и Меджнун» были произведения Хагири и Земири. Но интересно, что Физули в своем вступлении к поэме пишет:

У персов много поэм о Лейли и Меджнуне,

У тюрков этой легенды нет.

О чем это говорит? Возможно, что с поэмами азербайджанских авторов Физули не был знаком. Ведь он жил в Багдаде. Но нельзя предположить, чтобы он не знал поэмы Навои, которого он упоминает на той же странице своего вступления. Отметим, что сам Навои называл язык своих поэм тюркским. И так же назвал язык его произведений современник поэта Абдурахман Джами. Следовательно, под термином «тюркский язык» Физули подразумевает только свой родной язык, и его многочисленные хвалебные отзывы о тюркском языке относятся собственно к азербайджанскому языку.

Читая подряд три поэмы «Лейли и Меджнун» - Низами, Навои, Физули, вновь убеждаешься в справедливости утверждения, что одну и ту же тему разные художники могут трактовать по-разному, варьируя до неузнаваемости. В основном сохранив сюжетную канву, нередко и нарушая ее, три гения - Низами, Навои и Физули - создали оригинальные произведения, отличающиеся и по стилю, и по форме, и по эстетическим принципам, по художественным образам и колориту, по философскому смыслу и идейным выводам. Низами подчеркнул, прежде всего, романтизм легенды. У Навои поражает реалистичность вплоть до мельчайших деталей и тонкий психологизм. Поэма Физули глубоко лирична, как и все творчество этого «поэта сердца», по выражению английского востоковеда Гибба, у Навои мы не найдем ни одного момента, который вызвал бы недоумение, который не был бы оправдан логически. У Физули часто действия Меджнуна до того непонятны и нелогичны, что никак не могут быть объяснены. Но если мы вспомним, что Физули писал после Навои и знал его поэму, то станет ясным, что это не случайные промахи или же причина неумелого построения сюжета, а сознательно сделанные эпизоды, связанные со всей философской концепцией поэмы.

Огромной заслугой Низами, Навои и Физули явилось то, что в их поэмах ярко чувствуется национальный колорит. Конечно, трагедия Лейли характерна для бесправных женщин всего мусульманского Востока, но все же судьба Лейли у Навои - это, прежде всего, судьба узбекской девушки, а образ Лейли, созданный Физули, - это образ азербайджанки. Арабская легенда получила азербайджанскую и узбекскую окраску у автора-азербайджанца и автора-узбека. Разрабатывая сюжет из жизни другого народа, поэты создали яркие национальные характеры своего народа. И это тоже один из вечных законов искусства. Гамлет Шекспира больше англичанин и современник автора, чем датский принц далекой эпохи. В комедиях и трагедиях на античные и итальянские сюжеты Шекспир дал галерею английских национальных характеров. Такая необходимость еще больше проявляется на Востоке, где сюжеты канонизированы. Поэт должен перещеголять своих предшественников не оригинальностью сюжета, а формой разработки старого сюжета. Как отмечает Бертельс, восточный поэт средневековья не гонится за оригинальностью сюжета. Поэма с оригинальным сюжетом может быть забракована как неудачное новшество. И если это негласное правило губило посредственных поэтов, которые не могли написать поэму, скажем, на сюжет «Хосров и Ширин» лучше Низами, то поэтов-гениев оно не могло стеснить. Поэт-гений вкладывал такое новое содержание, такие новые идеи в старый сюжет, что в его трактовке всем знакомая легенда сверкала невиданным блеском. Именно таким произведением является поэма «Лейли и Меджнун» Физули.

Поэма начинается традиционной для восточной поэзии вступительной частью, обращением к богу, пророку и т. д. Характерно, что даже в мертвых догмах схоластических обращений Физули ставит философские вопросы. Вплоть до таких, запрещенных исламской религией, как вопрос о первопричине:

Если все явления имеют причину,

То откуда появилась причинность?

Если мир возник божественным глаголом «будь»,

То откуда появилось само это слово?

После небольшого посвящения начинается собственно сюжет поэмы: у предводителя одного из арабских племен нет детей. После долгих молитв бог дарует ему сына. Сына нарекают Гейсом. Как и все дети, он рождается с громким плачем. И этот плач мастерски использован Физули для нанесения на холст первых, пока еще бледных линий портрета Гейса, будущего Меджнуна. Физули так осмысливает плач Гейса: он плакал потому, что понял сущность мира; понял, что мир - юдоль страданий, жизнь - сплошное хождение по мукам; понял, что человек обречен терпеть вечное горе, и раз он пришел в этот бренный мир, нет ему избавления. Этого плача и его философского осмысления нет ни у Низами, ни у Навои. Нет у них и другого момента первой главы - маленький Гейс все не унимается; и только тогда, когда его берет на руки соседская дочь-красавица, он перестает плакать. Интересно проследить этот мотив в народной азербайджанской версии «Лейли и Меджнуна». Здесь эта девушка-красавица - Лейли, возраст которой только ради этого показан на три года старше возраста Меджнуна. В этом проявилась одна из характерных черт фольклора - стремление к контрастности, ясности и отсутствие полутонов. В народном варианте Меджнуна успокаивает девочка, которой в дальнейшем он и посвятит свою жизнь. У Физули Меджнун прекратил свой плач о мировой скорби перед лицом вечной красоты, вечной женственности, которая может быть воплощена не только в Лейли. И в этом смысле слова Меджнуна:

Наполни мой бокал опьяняющим напитком,

Чтоб я забылся навсегда.

Чтоб не знал я ни того, что живу,

Ни того, каково время, -

могут быть поняты так, что избавление от страданий, спасение от скорби мира, как и Достоевский три века спустя, он ищет в идеале вечной красоты. Эта его любовь к Лейли не столько любовь к реальной женщине, сколько прибежище от мук жизни. Беатриче Меджнуна могла быть Лейли и могла быть другая - в этом суть поэмы Физули. В этом же заключается и разница между любовью Лейли и любовью Гейса-Меджнуна. Лейли любит реального человека реальной любовью, и преграды, встающие на ее пути, вполне реальны. Эти преграды - догмы исламской религии, отнимающие у женщины право любить, унижающие и обесчеловечивающие ее. Препятствием перед любовью Лейли являются обряды и обычаи средневековой восточной действительности. Наконец, эти препятствия воплощены в образах реальных людей: любящей, но рабски покорной мужу, робкой и забитой матери Лейли, которая трепещет, когда думает о последствиях любви своей дочери к Меджнуну; деспотичного, живущего по домостроевским правилам отца Лейли; позже - это слабовольный субъективно, но сильный поддерживающим его священным кодексом мусульманских обычаев муж Лейли - Ибн-Салам. Перед любовью Меджнуна не стоят такие реальные препятствия. Но тем трагичнее образ Меджнуна, который не может соединиться с возлюбленной. Эту особенность Меджнуна объясняют то суфизмом, то мистицизмом. Нам кажется, что в образе Меджнуна Физули дал одну из характерных трагедий человека - стремление к идеалу и страх приблизиться к нему, разочароваться в нем, потерять его.

Пафос поэмы Физули - стремление, но не достижение; страдание любви, которое по Физули и Меджнуну выше счастья любви. Общеизвестна истина, что всякое гениальное произведение искусства отображает определенную эпоху, определенный уклад и психический склад определенной нации. И только в этом случае оно может представлять интерес для всего человечества. Но в то же время во всех гениальных творениях литературы и искусства отражены и вечные идеи, общечеловеческие проблемы, и трагические коллизии, характерные для всех веков и народов. Кто может отрицать национальную специфику, народность, географический фон бессмертного романа Сервантеса? Но в то же время не является ли Дон-Кихот величайшим памятником человеческому идеализму вообще?

Если бы пессимизм и скептицизм, в значительной мере определяющие образ Гамлета, были бы явлением, характерным только для Англии эпохи Елизаветы, Гамлет не был бы вечно живым шедевром мировой литературы. То же самое можно сказать и о Фаусте, и о Фархаде, и о Мышкине, и о Настасье Филипповне, и о многих, многих других образах мировой литературы. И в поэме «Лейли и Меджнун», где на фоне арабского пейзажа Физули дал образы своих современников - бездушных феодалов, благородных рыцарей, угнетенных женщин и поэта-вольнодумца Меджнуна, такого же одинокого, как и автор, и очень похожего на него, мы видим общечеловеческие трагические коллизии и философские обобщения, далеко выходящие за рамки эпохи и определенной географической области.

Глубоким лиризмом наполнены страницы поэмы, посвященные зарождению любви Лейли и Меджнуна. Великий сердцевед Физули внимательно прослеживает все движения души своих героев. Каким высоким даром психологического проникновения должен был обладать художник, создавший знаменитую сцену объяснения матери Лейли со своей дочерью.

В ответах Лейли целомудрие смешано с лукавством, и в этом ее образ перекликается с образом любящей и преданной Джульетты, в характере которой также есть и целомудрие, и лукавство. Но в этой же сцене определяется и принципиальное различие Джульетты и Лейли. Если первая - дитя эпохи Возрождения - активно борется за свое человеческое право быть счастливой, то вторая - дочь исламского мира, покорная воле родителей, неспособная к борьбе за счастье и умеющая только пассивно страдать. Единственный спутник Лейли - «ее жалобный вздох». Но и он, в конце концов, покидает ее грустную комнату.

Лейли запрещают посещать школу. Этот запрет имел большое влияние не только на судьбу Лейли, но и на судьбу Меджнуна. Гейс, который потерял возможность видеть Лейли, становится почти безумным, и его начинают звать Меджнуном (одержимый, безумец). И этого безумца в глазах окружающих Физули называет «лучом света во тьме».

Меджнун пошел против обычаев и традиций общества и за это наказан, за это объявлен безумцем. Опять вариация вечной темы одиночки, идущего против общества и гибнущего в своем индивидуальном бунте, - тема, воплощенная в различных образах мировой литературы от Прометея до Чацкого. Но отец Лейли и представляемое им общественное мнение оставляют маленькую лазейку для Меджнуна. Он может добиться руки Лейли, если излечится от своего безумства. И для этого Меджнуна везут в Мекку, на поклонение мусульманской святыне Каабе. По верованиям мусульман, Кааба способна удовлетворить все желания просящего. Отец Меджнуна везет своего сына, чтобы просить исцеления его от любви, чтобы избавить его от страданий любви; сделать так, чтобы он перестал быть Меджнуном и вновь стал Гейсом и чтобы он забыл Лейли. Сцена в Каабе является не только кульминацией поэмы «Лейли и Меджнун», но и вершиной всего творчества Физули. Знойные пески пустыни, бесчисленные караваны верблюдов, длинный, утомительный путь - все осталось позади. Меджнун в Мекке, перед священным храмом Каабы, Стоит ему попросить бога об исцелении, и тогда он может даже жениться на Лейли и быть счастливым. Избавление так близко. Ключ к счастью в руках Меджнуна. И Меджнун начинает страстно просить, умолять бога. Чего же он просит?

Боже, сделай страдания любви моим вечным спутником,

Ни на один миг не избавляй меня от страданий любви,

Всюду на свете, где есть печаль,  

Эту печаль всели в мое сердце.

Сделай так, чтобы возлюбленная моя становилась все

прекрасней,

Но мою тоску по ней сделай еще сильнее.

Мое тело сделай настолько исхудалым,

Чтобы даже утренний зефир мог доставить его

к моей любимой.

Воплоти мое я в моем горе о Лейли,

Избавь меня от доводов рассудка

И сделай рабом одной только любви.

В этом отрывке, который является одной из вершин мировой поэзии, Меджнун - не безумец, а философ-одиночка, трагически ищущий идеала.

Выражением накала чувств являются письма Меджнуна к Лейли и Лейли к Меджнуну. Из одного письма Лейли можно больше узнать о несчастной судьбе угнетенных мусульманских женщин, чем из трудов многих восточных летописцев и историков:

Я - жемчужина, другие - торговцы,

И не я владею этим базаром.

Меня поставили на торг,

Не знаю даже, кто меня продавал и кто купил.

Если бы у меня было какое-нибудь право,

Только ты один был бы моим возлюбленным, -

восклицает Лейли.

Вознаграждение Меджнуна - верность Лейли. Насильно выданная замуж, она хранит свое целомудрие и по-прежнему любит одного Меджнуна. (Здесь необходимо отметить глубокую разницу образа Лейли у Физули и Низами. Лейли Низами - более смелая, и она награждает звонкой пощечиной Ибн-Салама, желающего приблизиться к ней. И Ибн-Салам только из-за страха перед самой Лейли избегает ее. Лейли Физули не способна на такую смелость.) Для того чтобы сохранить свою верность Меджнуну, она прибегает к наивному обману, выдумывает легенду о своей покровительнице пери и о том, что ей предрекли, будто эта пери очень ревнива и из ревности убьет ее и приблизившегося к ней мужчину. Ибн-Салам - муж Лейли - боится не упорства самой девушки, а тех таинственных сил, в существовании которых убедила его Лейли. По образному определению Физули, Ибн-Салам был стеной между двумя возлюбленными, и слезы их обоих подточили, а в конце концов и опрокинули эту стену. Ибн-Салам умер. Лейли свободна. Она идет в пустыню к Меджнуну. Теперь ничто не помешает их соединению. Но к этому времени из любви Меджнуна исчезают последние реальные элементы. Его любовь теперь только платоническая. Он влюблен в недостижимую мечту свою. В ответ на страстные любовные признания Лейли Меджнун отвечает:

Только образ возлюбленной утешение для влюбленного,

он не делает попыток встретиться.

Он не представляет другой возлюбленной, возлюбленной

вне его сердца.

Это кредо Меджнуна и меджнунства. Величественный гимн любви духовной, любви-страдания. Только смерть может соединить влюбленных.

«Лейли и Меджнун» Физули - произведение, в котором глубокая философия выражена в незабываемых художественных образах и в котором самые глубокие мысли поданы в нежных лирических излияниях. Нельзя, конечно, отрицать и определенного влияния суфизма на эту поэму. Ортодоксальный ислам запрещал, по удачному определению М. Ф. Ахундова, все земные радости. Суфизм был течением, в форму которого могла облечься поэзия, выражающая часто противоположные исламу мысли. Скрываясь под масками религиозно-аллегорических толкований, поэты воспевали радости жизни, любовь и вино. В то же время все эти образы могли быть объяснены суфийским толкованием как чисто религиозные. И часто, пользуясь этой лазейкой, поэты исламского Востока создавали даже богоборческие произведения. В этом отношении нет ничего зазорного в том, что и на поэме Физули сказалось определенное влияние суфизма. Но неправы те, которые рассматривают поэму только с точки зрения суфийских аллегорий. Известно, что «Божественная комедия» Данте также трактовалась при помощи чисто теологических аллегорий. Но дело не в том, что «Божественную комедию» можно толковать теологическими аллегориями, а «Лейли и Меджнун» суфийскими формулами. Оба эти бессмертных произведения не вмещаются ни в какие каноны догматических формул и туманных символов религии. В обоих произведениях отражена реальная жизнь, и сама любовь очень схожа своим платонизмом, показом ее не мертвой аллегорией, а великим человеческим стремлением к вечной и бессмертной красоте.

Отдал дань теме Лейли и Меджнуна и азербайджанский поэт XVIII века Вагиф. В небольшом стихотворении он своеобразно затрагивает тему Лейли и Меджнуна. Меджнун ищет могилу Лейли, и некий мальчик стыдит его за то, что тот не может найти могилу своей любимой:

Там, где дохнет нетленной

Любовью от земли,

Там в персти сокровенной

Покоится Лейли.

(Перевод П. Антокольского)

Если не хронологически, то художественно это последний аккорд звучавшей в течение многих столетий чудесной симфонии любви. Последний цветок, брошенный на могилу Лейли и Меджнуна. Но какая-то частица Меджнуна, меджнуновское начало не умерло и перешло к героям азербайджанской драматургии и прозы. В образе Гаджи-Нури, созданном Ахундовым, слышится, быть может, очень далекий и бледный, но все-таки несомненный отголосок Меджнуна. Меджнуновский бунт против отживших обычаев общества, сообразно с изменившимися историческими условиями, по-новому проявился в образах, созданных Н. Везировым, А. Ахундовым, Дж. Джабарлы: в образах Фахреддина, Фархада, Айдына. И именно духовные потомки тех, кто когда-то объявил поэта-вольнодумца Гейса одержимым - Меджнуном, - шейхи и моллы в XX веке будут считать безумным пьяницей прогрессивно настроенного молодого человека Искендера из комедии «Мертвецы» Джалила Мамедкулизаде.

* * *

Следует отметить еще одну особенность. Противоречивый образ Меджнуна, очень сходный с образом самого поэта, все же нельзя считать абсолютно тождественным автору. В отличие от Меджнуна Физули, несмотря на частые пессимистические мотивы, был полон глубокой веры в лучшее будущее:

О Физули, нет надежды на избавление от тоски ночей,

Единственным утешением тебе служит то, что говорят, будто

существует утро.

Выраженная в этих стихах вера в утро, в лучшее будущее характерна для многих стихов поэта. Другое принципиальное различие Физули и его героя - это то, что сам поэт никогда не был пассивным созерцателем событий. Его перо, описывающее тончайшие душевные переживания людей, становится беспощадным в разоблачении отрицательных сторон действительности. «Я поздоровался, но мое приветствие не приняли, так как оно не было взяткой». Эти ставшие крылатыми слова из «Книги жалоб» на веки веков приковали к позорному столбу взяточников из канцелярий турецкого султана Селима. Безжалостен поэт и в разоблачении царей-захватчиков:

Падишах золотой земли подкупает людей серебром,

Он готовит полки для захвата другой страны,

Сотней козней и хитростей он побеждает ее,

Но и в этой стране нету радости и тишины.

И в тот гибельный час, когда рок совершил поворот,

Гибнет сам падишах, и страна, и мильоны людей...

(Перевод В, Луговского)

Отрицательное отношение Физули к властителям мира проявилось и в том, что в отличие от многих средневековых поэтов он не связал свою жизнь ни с одним из дворцов. Карьера дворцового одописца не могла прельстить Физули, чей гордый нрав хорошо отображен в одном из его персидских стихотворений:

«Если властелин не оказывает мне внимания, за это я ему благодарен. Ибо он знает, что груз его одолжений для меня будет намного тяжелее, чем груз моей бедности».

Только в наши дни произведения Физули стали достоянием широких народных масс. Дальнейшее изучение богатейших творений гениального азербайджанского поэта раскроет перед нами образ этого замечательного человека еще шире, еще глубже, как символ того, что для подлинной поэзии нет границ и нет предела во времени. Ибо подлинная поэзия - это песнь души народа, где отражены ее горести и радости, а народ – бессмертен.

1956 г.

¹ Цитируются только подстрочные переводы,