Анар

ПОБЕДА ПОЭТА

Copyright – Издательство «Известия», Москва 1989 г.

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

Поэт и государь. Поэт и царь. Поэт и шах.

Во всех исторических эпохах, резко различающихся общественных устройствах, взаимоотношение правии художника содержало в себе серьезнейшую явственную, философскую, собственно человеческую проблему. Абсолютный монарх властно сжимает бразды правления в бестрепетной руке; вся мощь государства - армия, оружие, казна, земля, плоды и богатства недр ее - в его владении. Чем владеет поэт - всего лишь словом...

Да что там положение, благополучие, условия существования, порой сама жизнь его целиком и полностью зависима от воли, желания, минутного каприза властелина.

Вместе с тем даже самые могучие, «достославные» государи испытывали нужду в поэтах. Даже неограниченно самодержавный властелин ощущал, что вся власть его все-таки ограничена отпущенным ему определенным периодом времени правления; поэтическая держава, «султанат поэзии» творца - вне разрушительной власти времени. Шах правит в пространстве, очерченном границами определенного государства; слово границ не знает. Полководец покоряет земли, художник - души и умы... Поэт - посланник вечности, полпред всего мира в своей стране и своей страны во всем мире. Да, в земной юдоли судьба поэта в руках шаха, но имя покинувшего мир властелина, его достоинство для потомков во многом зависит от оценки, данной ему поэтом. Способность правителя ценить подлинное искусство - непременное условие оценки его самого на скрижалях истории. Покровительство царствующего двора являлось для целого ряда талантливых творцов едва ли не единственной возможностью творческого созидания. В равной мере это приложимо и к живописцам европейского Ренессанса, и к поэтам Востока, и к великому испанскому художнику Веласкесу, и к узбекскому гению Навои.

Истины ради, немало было и бездарей, творчески несостоятельных дворцовых низкопоклонных прихлебателей, кои кормились и «возвышались», строча панегирики («мадхийа») в честь и во славу власть предержащих («сахиби-ихтийар»). Однако наиболее мудрые государя даже в эйфории от славословий понимали все же, что степень искренности меркантильных дифирамбов ничуть не выше их поэтичности. Ну, как поверить - равно в искусстве и любви - в истинность купленного чувства?..

Но порой эта проблема - «поэт и шах» - преломляется не только во взаимоотношениях двух людей, случается, что она выступает и в виде внутреннего разлада, раздвоения одной личности, т.е. поэт и шах сосуществуют в едином лице. И Восток, и Запад знали государственных деятелей, профессионально занимавшихся искусством и даже более прославившихся именно на этом поприще.

Поэтическое творчество шахов и султанов - явление на Востоке достаточно широкр распространенное. Даже поверхностный взгляд только на XIV -XVI века обнаруживает множество имен поэтов - правителей различных государств Ближнего и Среднего Востока. Азербайджанский поэт Гази Бурханэддин был правителем Сиваса. Потомок Теймурленга (Хромого Тимура) Султан Гусейн-Байгара сочинял стихи под тахаллусом¹ «Гусейни», занимался поэзией и его сын шахзаде² Бедиуззаман. Стихи Джаханшаха, правителя из династии Карагойунлу, писавшего под тахаллусом «Хагиги» (Истинный), высоко ценились Абдуррахманом Джами. Султан Йагуб из династии Акгойунлу тоже занимался сочинительством, но не на родном ему азербайджанском, а на фарсидском языке. Два заклятых врага Шах Исмаила - Шейбани хан  - и Султан Селим - тоже писали стихи. Примечательно, однако, что оба они - и Шейбани, и Селим, - несмотря на свое тюркское происхождение, стихи писали исключительно на фарси.

Шах Исмаил также был поэтом: стихи и поэмы он писал под тахаллусом «Хатаи» на своем родном языке³.

Внук Джунейда и сын Гейдара из рода Сефи,

Потомок Али аль-Муртазаи⁴ Хатаи...

Имя мое - Шах Исмаил,

Но тахаллус мой Хатаи, да - Хатаи.

И если в анналах истории Востока значительное положение занимает Шах Исмаил, то в сокровищнице азербайджанской классической поэзии не менее почетное место обрел поэт Хатаи.

Фундаментальным признаком феномена Шах Исмаила Хатаи является то, что поэзия, творчество не были забавой, игрушкой, неким побочным занятием государя, напротив: она - поэзия - выступала способом более действенной, убедительной пропаганды политических идей, средством распространения и растолкования своего учения, мировоззрения, идеалов, целей и задач. Как справедливо отмечает авторитетный исследователь эпохи Сефевидов В. Минорский, только «Диван»⁵ Хатаи дает ключ к пониманию тайных замыслов и намерений первосефевидов. Внешне мистические и сугубо религиозные, эти динамичные идеи с легкостью необыкновенной находят свое выражение применительно к конкретным, непосредственно практическим делам. Идеи эти - суть политическая платформа, организующая все составляющие движущей силы шиизма⁶ в единую систему.

Действительно, в «Диване» Хатаи со всей определенностью выражены политические идеи, заявлена самоё суть борьбы.

Определяя свой жизненный путь в строках:

Наш путь изощрен, изощренней изощренного,

И нам достойно головы сложить на том пути, -

поэт-шах уточняет и свою личную историческую миссию:

Лишь я Султан Хатаи Гейдар оглы,

Во имя меня быть должно много битв.

Так оно и было: с самого младенчества «во имя его» произошло много битв, много жертв принесено было ради Исмаила.

Идея, живущая в душах всех сефевидских шейхов⁷ и их мюридов⁸, заявленная прадедом Шейх Сефиэддином, подхваченная дедом Джунейдом и отцом Гейдаром, как невоплощенная мечта, передаваемая из поколения в поколение, дошла и до Шах Исмаила; поэт Хатаи эту идею, ставшую смыслом его жизни, выразил следующим образом:

Двигайся в путь, восстань, не сиди, Хатаи,

Ведь в А рдебиле-граде есть (некий) ханедан.

Идея наследования «ханедану» - священной гробнице ардебильских шейхов⁹, страстное стремление добиться торжества своего учения, возникшего именно в этом городе за двести лет до рождения Исмаила - внушалась ему с самого раннего детства и стала глубочайшим внутренним убеждением.

Путь жизни и борьбы Шах Исмаила наводит на размышления о месте Человека в Истории, о роковых перекрестках Истории и Судьбы, и на многие другие непростые мысли. Кажется, будто эта великая личность явилась в мир задолго до своего реального рождения. Ведь Шах Исмаил не только конкретная данность - человек, государь, поэт - он, в то же самое время, носитель некоей исторической задачи и идеала, а сами задача и идеал зародились, развились и сформировались гораздо раньше его собственного физического рождения.

Грани мировоззрения Хатаи - неприятие общественно-политического духа существующего строя, протест против неравенства, непримиримость к несправедливости - засверкали и в его поэзии.

Обобщая до концентрированной точности суть великих исторических движений Запада и Востока, Ф. Энгельс писал: «Революционная оппозиция против феодализма проходит через все средневековье. В зависимости от условий времени она выступает то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания» (Ф. Энгельс. «Крестьянская война в Германии»).

На примере Востока это замечание Энгельса полностью приложимо и к вооруженным восстаниям Маздакидов и Хуррамитов, и к воззрениям близкого Низами «Братства ахи»¹⁰, и связанных с Насими хуруфитов. В сфере Энгельсовой мысли расположены и тезис Халладж Мансура «Анальхаг» - «Аз есмь Бог»¹¹, и мистические концепции Шамса Тебризи и Джалалэддина Руми, и вооруженная борьба Бадрэддина Симави.

И судьба великих бунтарей - Бабека, Халладж Мансура, Фазлуллаха Найми, Имадэддина Насими, Бадрэддина Симави - словом и деянием, мечом и пером поднимавшихся против правящего режима, ортодоксального ислама - была единой: мученическая смерть, жестокая казнь, топор, виселица.

Говоря словами Хатаи, называющего мир в традициях суфистской¹² символики, «дукан»¹³ -

Дукан этот - стотысячный дукан, дукан бога-

истины, но

Город един, дело едино и древо удушения одно.

Однако эти многочисленные «деревья удушения» - виселицы - не могли задушить мысль человеческую, не в состоянии были погасить пламенную страсть души человеческой - призыв и порыв к свободе.

Вполне естественно, что протестующая мысль, революционная оппозиция, инакомыслие могли возникнуть только в недрах существующей религии, только в рамках самого ислама. Когда основоположники сефевидского святилища - первые ардебильские шейхи - выдвинули идею шиизма, она - эта идея - в скрытом, зашифрованном виде под чисто религиозными покровами уже содержала в себе более широкие, даже, в некотором смысле, прямо противоположные значения и намерения¹⁴. Генетические корни шиизма питались чаяниями побежденных, а не победителей, угнетаемых, а не угнетателей, мучеников, а не власть предержащих, и именно в силу этих качеств шиизм привлекал в свое лоно всех униженных, попранных, влачащих дни свои в беспросветных муках и бедах - словом, широкие народные массы. (Осмысливая события, происходящие 500 лет спустя в современном Иране, не следует игнорировать и этот немаловажный фактор.) Героями шиитов, субъектами их поклонения были шахиды - невинно убиенные, принявшие мученическую смерть, оросившие своей безвинно пролитой кровью идею, мусульманские «великомученики» - Али, Гусейн и другие. В течение многих веков и по сей день оплакивая страсти Кербалы, справляя траур по давней трагедии¹⁵, люди, сами того не ведая, оплакивают свои горести, переживают свои потери, справляют траур по своим родным и близким. И еще: идея шиизма, сгущавшая и без того трагичные краски мира, оставляла людям и великую надежду на избавление - пришествие мессии, вознесшегося некогда двенадцатого имама Мехти Сахиб-аз-замана¹⁶, который восстановит в мире попранные справедливость, истину, благо. Надежда эта, вера в это были сильны настолько, что в Сабзаваре на рыночной площади постоянно держали наготове оседланного коня, дабы, явившись внезапно, Мехти Сахиб-аз-заман мог тотчас же взлететь в седло. Одну из дворцовых шахзаде-принцесс не выдавали замуж, лелеяли ее для Мехти...

С целью еще более тесной увязки с могучей в те времена идеей шиизма, ардебильские шейхи возводили своих предков (безо всякого на то реального исторического основания) от Али и его супруги, связывали свою родословную с Фатимой - дочерью пророка Мухаммеда, претендовали на родство к генеалогической ветви Имам Муса Казым.

Однако и кровное родство с пророком и родом Али, и борьба за утверждение шиизма, как самостоятельного вероучения, не преследовало, как уже отмечалось выше, сугубо религиозные цели; наряду с религиозными элементами, оно вынашивало замыслы гораздо более широкие, а именно: создание в окружении мусульманских держав суннитского толка нового государства, с отличными от них идеологией и мировоззрением. Ведь будь сефевидские шейхи всего лишь узкими шиитскими фанатиками, шейх Джунейд не женился бы на Хаддиже бейим - сестре суннита Узун Гасана, падишаха Акгойунлу; сын Джунейда - Гейдар не вступил бы в брак с Аламрах бейим (Мартой) - дочерью суннита Узун Гасана и Деспине хатун, сестры христианского правителя Трабзона (Трапезунда).

Цели и шейха Джунейда, и шейха Гейдара были иными. Видный советский ученый И. П. Петрушевский, разъясняя эти задачи, со всей определенностью заявляет: «В деятельности шейхов Джунейда и Гейдара политические интересы решительно преобладали над религиозными. Не приходится сомневаться в том, что оба эти шейха стремились к политическому объединению Азербайджана под своей властью и в шиизме видели идеологическое орудие для достижения своей цели» (И. П. Петрушевский. Государства Азербайджана в XV в. (Сборник статей по истории Азербайджана), Вып. I., Баку, 1949 г., с. 207).

Гибнет на берегах реки Самур в битве с Ширваншахом Халилуллахом шейх Джунейд - в священный мартиролог, историю сефевидов вписывается первый великий мученик, ардебильский ханедан - гробница принимает первую великую жертву. Для сефевидов, причисляющих себя к роду пророка, Али, Фатимы, великая цель могла быть передана лишь кровному наследнику - и потому наследовать делу шейха Джунейда мог только шейх Гейдар... Несмотря на близкое родство - двоюродные братья по отцовской и материнской линиям, а также матримониальные связи (шурин - зять), шейх Гейдар вступает в борьбу с Акгойунлу Султан Йагубом; в одной из битв шейх Гейдар гибнет. История обретает второго великомученика сефевидов. У шейха Гейдара осталось три сына; Султанали, Ибрагим и Исмаил - последнему в момент гибели отца от роду всего один год. (В последней книге О. Эфендиева день рождения Ис-маила датируется 17 июля 1487 года)¹⁷.

Трое сыновей шейха Гейдара - это не три малолетних ребенка, а носители более чем двухсотлетнего, крепнущего день ото дня, превращающегося в реальную силу учения; они - воплощение активного мировоззрения с весьма определенной конечной целью. И потому Султан Йагуб, захватив Ардебиль, без промедления бросает всех троих в темницу. Жизнь детей висит на волоске. По сугубо политическим соображениям все трое могут быть уничтожены, и, таким образом, одним махом может быть положен конец сефевидской династии, основанной на принципе только кровного наследования. Однако, по другим междоусобным политическим расчетам, наследники шейха Гейдара могут быть использованы и в иных целях. Вот так, буквально с первых жизненных шагов над головами Исмаила и его братьев был занесен обоюдоострый меч судьбы.

После смерти Султан Йагуба власть переходит не к сыну его Байсунгуру, а к племяннику Рустаму. Байсунгур вынужден искать покровительства у Ширваншаха Фарруха Иасара. Теперь уже жизнь и смерть наследников шейха Гейдара в полной зависимости от воли Рустама. По совету сефевидских суфиев Рустам освобождает сыновей шейха Гейдара, возвращает их в Ардебиль, а старшего из братьев - Султанали - провозглашает шахом. Сделано это с расчетом: в борьбе с Ширваншахом и Байсунгуром Рустам обретает такого надежного союзника, как мюршид - духовный вождь кызылбашей - Султанали. Но у того своя цель - отомстить Ширваншаху и Байсунгуру за кровь отца и деда. Победив Байсунгура, Султанали торжественно возвращается в Тебриз. К унаследованному от отцов и дедов «династическому» авторитету Султанали присовокупляется его личная слава, мужество, победоносность, мощь, и эта огромная, растущая к тому же с каждым днем сила в перспективе может стать реальной угрозой и самому правителю Акгойунлу Рустаму. Возникает необходимость уничтожения возвысившегося в славе и могуществе сына шейха. По вероломному замыслу Рустама, сыновья шейха Гейдара должны быть истреблены в пути, не достигнув отеческого очага - Ардебиля. Султанали вынужден вступить в бой с новым противником. Неумолимая власть судьбы, исторического предопределения сильнее воли отдельных людей; на пути возвышения крохи Исмаила до уровня великого государя, основателя могучей Сефевидской державы Шах Исмаила предопределено было еще много битв, еще много жертв ждали своего часа на этом пути. И одна тех жертв - Султанали. Накануне сражения с войском Рустама, ставшего его последней битвой, Султанали объявляет эмиром кызылбашей своего наследника - Исмаила и отсылает семилетнего брата в безопасное место, в Ардебиль. А сам, как говорится, бестрепетно принимает свою Судьбу: вступает в бой и гибнет...

Теперь уже для разрушения собственно сефевидской идеи дело за малым - необходимо убить малолетнего Исмаила. И вот, для выслеживания, захвата и убийства ребенка, превратившегося в мишень судьбы, на охоту выходит целая держава - государство Акгойунлу. Верные мюриды-кызылбаши укрывают Исмаила в надежном убежище. Даже матери Исмаила Аламшах бейим неизвестно местонахождение сына. Женщину могут схватить; мать может не выдержать пыток, выдать сына, так пусть остается в неведении. Разные люди прячут, спасают Исмаила. Одна из них, сыгравшая большую роль в спасении и сохранении Исмаила для главных дел, женщина по имени Уба, попав в руки врагов и не выдержав истязаний, выдает тайник. Но верные мюриды успевают незаметно вывезти Исмаила из Ардебиля и укрыть его в Гиляне. Уба повешена на базарной площади. Еще одна жертва судьбы, ведущей Исмаила к великой цели...

Исмаил содержится в Лагиджане - в своем дворце его прячет верный сефевидам Мирза Али. Рустам настоятельно требует выдачи Исмаила, шлет угрожающие письма и, убедившись в их безрезультатности, посылает три сотни всадников.

Исторические БЫТНОСТИ, факты с течением времени превращаются в легендарные предания, приукрашиваются народной молвой. Согласно одному такому преданию Мирза Али укладывает Исмаила в колыбель, подвешивает ее к ветке дерева, а людям Рустама клянется на Коране в том, что Исмаила нет на земле Гиляна.

Таким образом, и эта попытка задушить еще в колыбели Исмаила и воплощенную в нем цель не удается...

Весной 1499 года двенадцатилетний Исмаил - уже как зрелый игит¹⁸ покидает Лагиджан и направляется на родину отцов и дедов - в Ардебиль. Сопровождают его семеро самых надежных людей. По пути к отряду присоединяются 1500 кызылбашей, а через Некоторое время число воинов достигает семи тысяч. Этот первый выход Исмаила на историческую арену в чем-то напоминает известные «100 дней» Наполеона. Однако до «Ватерлоо» Исмаила - битвы при Чалдыране - срок исчисляется не ста короткими днями, а долгими пятнадцатью годами. А пока этот рано возмужавший мальчик сталкивается лицом к лицу с самыми мощными государями своего времени и побеждает их. Оставим в стороне судьбу, рок, предопределение, ведь в сердце и самого Исмаила почти с младенческих пор стучит порожденное и взращенное годами заключений, темниц, мытарств, преследований и потерь великое стремление; быть может, это еще не есть осознанная политическая цель, возможно, это еще не прочувствованный религиозный идеал. Можно допустить, что это, скорее всего, жажда мести, горящая в душе сына, рано осиротевшего, страстное желание расплатиться за гибель деда, отца и старшего брата. Но наиболее вероятно предположить, что внутренний мир Исмаила того периода - это сложный сплав противоречивых, смешанных, путаных ощущений, внушенных ему с детства чувств и убеждений, веры и идеалов. В еще неустоявшемся сознании Исмаила Ширваншах являлся и воплощением реального врага деда и отца, и условным, обобщенным, персонифицированным образом, символом убийцы иманов исторического Йезида. Не будем забывать, что в это время Исмаилу было всего-навсего 12 - 13 лет, и пусть не удивляет нас путаница полудетского сознания, причудливая в нем смесь из давних религиозных страстей и недавних семейных трагедий. В силу этого, мученически погибший шейх Гейдар был для Исмаила и родным отцом, и одним из воплощений унаследованного из далекого исторического прошлого Хазра-та (Святого) Али, Главное: цель была ясна - победить, уничтожить Ширканшаха, низложить Йезида, отомстить тем самым за кровь и своих предков, и святых имамов.

Исмаил достигает желанной цели. Он покоряет Ширван, входит в неприступную Бакинскую Крепость, извлекает из могилы и сжигает труп Ширван-шаха Халилуллаха - убийцы деда Джунейда. К его ногам скатывается и голова Ширваншаха Фарруха Иасара.

Лишь я, Шах Исмаил, я - тайна бога,

Коль повелитель стольких я гази¹⁹

…За кровь отца я отомстил Йезиду,

Так знайте все: воистину я сын Гейдара.

Крылатые слова Исмаила - их приводит средневековый ученый историк Гасан бек Румлу, - изреченные им во время ширванской военной кампании, необычайно важны как для понимания одной из глобальных проблем истории Азербайджана, так и для осмысления политической зрелости юного вождя.

Осадив одно из неприступнейших укреплений Ширвана - крепость Гюлистан, Исмаил призывает к себе столпов своего клана, виднейших кызылбашских вождей и задает им вопрос: «Что вам желанно более: трон Азербайджана или крепость Гюлистан?»

Сама постановка вопроса диктует однозначный ответ: конечно же, трон Азербайджана - цель несоизмеримо величественнее, чем взятие крепости Гюлистан.

Этот исторический диалог примечателен в нескольких смыслах: во-первых, независимо от того, что с юных лет питало страсть Исмаила к военным походам - жажда мести или шиитские установления, в этот период свою высшую цель, сверхзадачу он видел именно в создании нового могучего государства. Во-вторых, Исмаил мыслил и провозглашал это государство именно как Азербайджан. (Чуть позже мы обстоятельно остановимся на этой важной проблеме). И, в-третьих, если в 1499 году, двигаясь во главе семи всадников из Гиляна в Ардебиль, Исмаил еще действовал по советам и указаниям воспитателей - родичей, почтенных старцев и опекунов, то у стен крепости Гюлистан он - уже самостоятельная личность, государственный деятель, ставящий перед приближенными и эмирами величественную историческую задачу. У стен крепости Гюлистан все услышали речь не мальчика, но мужа.

Претворяя в жизнь историческое решение, уже в 1501 - году взятия Баку - Исмаил торжественно вступает в другой крупный город Азербайджана - Тебриз, и в древней нашей столице провозглашает себя шахом. Начинается эпоха правления династии Сефевидов. Создается реальная предпосылка для объединения Ширвана и Южного Азербайджана в составе единого суверенного государства.

Народ Ширвана весь в Тебриз стечется,

Страна Аджем²⁰ задаст вопрос: когда же грянет

гийамет?²¹

И действительно, для остальных правителей того периода возникновение столь мощного государства было событием, сравнимым разве что со светопреставлением. В свое время именно эта перспектива так страшила Султан Йагуба из династии Акгойунлу. По сообщению Гасан бека Румлу, Султан Йагуб предостерегал, что если во главе неодолимого воинства кызылбашей Исмаил вторгнется и покорит Ширван, то он непременно «возжелает прибрать к рукам и всю страну Азербайджан» (т. е. государство Акгойунлу, - А).

Цель, во имя которой погиб шейх Гейдар, была достигнута его сыном, и Исмаил, победив Алванд Мирзу и Султан Мурада, представляющих две ветви государства Акгойунлу, объединяет значительную часть земель Азербайджана под эгидой единого государства кызылбашей.

Страх перед мощью этого вдруг возникшего государства принуждал соседних правителей облекать, вуалировать свою зависть, смятение и злобу в религиозные лозунги. Объявляя их напастью, страшнее «разрушителей ислама», «куфвари Ифрандж»²² (европейских еретиков-христиан), они выносили фитву²³ на борьбу с кызылбашами, призывали к джахаду²⁴ против них. От Мавереннахра²⁵ до Стамбула, до Мекки и Медины пылали враждой сильные и непримиримые враги кызылбашей. С востока Шах Исмаилу угрожал Шейбани хан, с запада - Османские султаны. Чтобы хоть чем-то прикрыть свою тревогу, враждебные правители не гнушались и оскорблений, пытались унизить Исмаила его предками дервишами²⁶. Султан Селим слал сефевидскому шаху дервишские одеяния, символы и атрибуты дервиша. Смысл был оскорбительно прост: где уж тебе быть шахом, удел твой, как и предков твоих, - нищенство. Подобные же намеки глумливо делал Исмаилу и Шейбани хан. Шах Исмаил был невозмутим.

Когда меня клянет противник, не печалюсь,

Проклятие врага равно благословенью.

«Не печалясь» проклятьями врагов, Исмаил тем не менее не отказывает себе в удовольствии отвечать им тем же. В ответ на «дары» Султан Селима он посылает ему тирьяк²⁷. Мол, желанного достигнешь, лишь одурманившись, и только в призрачном мире грез. А Шейбани хану отвечал этаким простачком: да, я действительно собираюсь в качестве дервиша явиться на поклонение гробнице имама в Мешхеде. Учитывая, что Мешхед находился в границах владений Шейбанидов, а Исмаил намеревался осуществить «паломничество» во главе своего грозного воинства, можно представить состояние Шейбани хана. Намерение было претворено в жизнь: набитая соломой отрубленная голова Шейбани хана была отправлена в дар Османскому султану.

Так Шах Исмаил шествовал от победы к победе, от торжества к торжеству. Говоря словами Маркса, «за четырнадцать лет своего царствования он покорил четырнадцать областей» и не знал поражений до злосчастной битвы на Чалдыранском поле.

Несмотря на удачливость, счастливое стечение обстоятельств, наконец, свою молодость, он был шахом, наделенным политической мудростью, расчетом. Выдержав тяжкие испытания судьбы, он стал ее баловнем.

Но под шахским одеянием билось чуткое, нежное сердце поэта. В личине Шах Исмаила тосковал поэт Хатаи:

Когда душа резвилась на просторах,

Явился шах, уселся во дворце.

В то время как поэтическая душа Хатаи мечтала о просторе, ей приходилось восседать на троне Шах Исмаила и горько признаваться:

Везирь мой грусть-тоска сидит по обе стороны мои.

Шах Исмаил был полностью охвачен заботами о политических отношениях, военных походах, делах государственной важности; юноша Исмаил, поэт Хатаи, которому за всю его многотрудную жизнь ни дня не привелось пожить чувствами молодого человека, любящего и любимого, был целиком охвачен муками любви. Власть свою он утверждал мечом воителя, любовь свою воспевал пером поэта.

«Любовь одна опора неба и земли, лишь у влюбленного горит светильник», - возглашал он; «прошедший испытание любовью, пройдет и испытания бога-истины», - утверждал он, обожествляя любовь-истину. Любовь - сила, уравнивающая людей, даже всемогущего шаха, обладающего правом «на сто всевозможных велений», обращает в слугу у порога возлюбленной.

Будучи шахом с правом на сто всевозможных велений,

Любовью обращен в бесправного слугу любимой

Хатаи!

Единственно великое право повелевать - это быть повелителем в мире любви.

Кто в этом мире лик узрел твой, тот владыка мира,

Твое лицо увидел я, воистину сегодня я султан.

Поразительно, что строки эти вышли из-под пера человека, который в действительности, а не в воображаемом мире поэзии был султаном, всемогущим шахом.

Однако любовь - это одна сторона жизни Исмаила, власть - другая. Языком любви ашиг²⁸ живописует свое состояние в самых уничижительных выражениях:

Во имя танры²⁹, идя по дороге, нежнее ступай,

Ведь прах под ногою твоей - душа моя больная.

Поэт-ашиг готов принести в жертву пыли с ног возлюбленной жизнь свою.

Все слезы глаз моих пролью к ногам твоим,

Воистину, подножье тополя нуждается во влаге³⁰,

и потому:

То не вода струится подле тополя, то слезы глаз моих,

То не башмак ты топчешь, топчешь голову мою³¹.

Конечно же, не стоит забывать, что понятие любви в лирике Хатаи, в определенном смысле, выступает также и выражением религиозно-философских аллегорий, символов тасаввуфа³². В его понимании, как и в представлении многих суфийских поэтов, любовь не была лишь стремлением к женщине, возлюбленной, красавице; в не меньшей степени она являлась и выражением мечты о постижении, о слиянии с богом-истиной. В строках о любовном пламени в одном ряду с такими традиционными для этого вида поэзии ашигами-влюбленными, как Меджнун, Фархад, Шейх Сан'ан, Зулейха, поэт Хатаи упоминает и имена автора формулы «Анальхаг» Халладж Мансура, пророков ЙАГУБА, Эййуба и трактует их как жертвенников любовного огня, в одной плоскости живописует и любовь к богу-истине, и религиозный экстаз, и естественные человеческие любовные взаимоотношения... Все это заключено в поэме «Дехнаме», вышедшей из-под пера двадцатилетнего молодого человека.

В азербайджанской литературе «Дехнаме» едва ли не самое интимно-лирическое произведение, это дастан о любви - утонченный, изящный, магический, как картины средневековых художников-миниатюристов, наггашей³³.

Ушла зима, и вновь весна явилась.

Цветы взошли, и вновь краса явилась.

Все птицы разом вдруг в волненье впали,

В огне любви сердца и души снова запылали.

Открывающаяся этим поэтичнейшим в оригинале описанием весны - «Бахарийа», поэма «Дехнаме», наряду с естественностью, поэтической простотой, восхищает читателя и несомненным самобытным мастерством ее автора. И если в лексике авторских месневи³⁴ еще встречаются сложные поэтические и языковые конструкции, то речь персонажей, особенно язык Садовника, прозрачна и безыскусна, как народные сказы и прибаутки:

Безумец ты или дурак безмозглый,

Уйди, не то вкусишь полсотни розог.

Лазутчик ты, грабитель или вор.

Ты криводушен или прям твой взор?

Свои письма-послания - наме - ашиг шлет возлюбленной, пользуясь услугами Себа (Утреннего Ветерка), их доставляет ей и посланец Ах (Вздох), они достигают адресата и с помощью потока слез. Всякий раз, используя столь условные, аллегорические образы, автор наполняет их таким живым содержанием, что символы становятся наглядно-зримыми, одушевленными. «Трепещущий в ветвях», «рождающий дрожь листьев», «светильник и свечу принудивший дрожать» (в оригинале букв: «делать пуф-пуф») - одновременно и условный знак, и реалистически исполненное художественное изображение утреннего ветерка...

Неожидан финал поэмы. В то время как традиционные восточные сюжеты - Лейли - Меджнун, Фархад - Ширин, Шейх Сан'ан и другие - завершаются, как правило, трагически, в «Дехнаме» влюбленные в конце концов обретают друг друга. Но и эта неожиданная картина счастья кончается разлукой. После желанного слияния друг с другом возлюбленная внезапно покидает любимого.

В эпилоге автор указывает на три причины, побудившие его к написанию поэмы: раз уж эта неверная жизнь преходяща в этом бренном мире, так пусть хоть какой-то след ее запечатлится, на бумаге; лишь тот истинно счастлив, кто оставит после себя след в этом мире; читатели и слушатели поэмы в грядущем помянут ее автора добрым словом, и для тоскующих сердец это произведение «будет милым»...

И если, как отмечал В. Минорский, «Диван» Хатаи является ключом к политическим, религиозным воззрениям и идеалам Шах Исмаила, то лирика поэта - блистательное художественное отображение его духовного мира.

За короткий срок жизни, пройдя сквозь тьму злоключений, битв и противостояний и в какой-то миг словно бы вдруг, сразу осознав неумолимую быстротечность жизни, тщетность земных благ, поэт-шах вопиет:

Что только не пришло, и что еще придет, о пощади!

Весь люд земной в конце концов умрет, о пощади!

Радости любви, часы счастья, мгновения прелестей и услад безостановочно идут и уходят в никуда. Эти трагические ощущения Хатаи передает в выразительном столкновении вечных противоречий:

С каждым годом, с каждым часом блаженнее проходят

дни с любимой,

С каждой неделей, каждым днем то благо из рук

ускользает,

Усладам прелестей любви, душа моя, ты радуйся

всечасно,

Услада невидимкою приходит и явно из рук

ускользает.

Эти строки - исповедальное признание души, трепещущей между Подвигом и Печалью, в этом - весь Хатаи.

В истории нашей поэзии Хатаи - ярчайшая литературная фигура, занимающая место между двумя гигантами - Насими и Физули, причем промежуточность ее определяется не только одной лишь хронологичностью временной, исторической датировкой. Хатаи - и по своей поэтике, и способу мышления, мироощущения - своеобразный мост от Насими к Физули. На все его творчество несомненное влияние оказали человеческий и поэтический подвиг, мужество Насими, но и в великой печали Физули явственно слышны ноты «грусти-тоски» Хатаи,

Утверждая, что

Кожу сейида³⁵ Насими содрали захиды³⁶,

Но не взроптал он против божьей муки, -

Хатаи восхваляет выдержку, духовный подвиг своего предшественника, и в этом зримо проглядывают мотивы пантеизма, концепции «единосущного» Насими.

Зачем пришли, что принесли в подлунный мир,

Что новое внесем мы в вечный мир иной?

Чем был ты в мире сущного, ответствуй,

И как попал ты в сей ущербный дом (т. е. в этот мир)?

В отсутствии земли, в отсутствии небес, был

изначально я,

И до единосущной той жемчужины был

изначально я.

В этих строках зашифрованы термины и понятия суфизма.

Поэтика суфизма сближает целый ряд стихотворений Хатаи с произведениями других поэтов восточного тасаввуфа. И если в бейте-двустишье -

Ты во мне, я в тебе,

И нет тогда ни «ты», ни «я»,

ощущается способ мышления Джелалэддина Руми, то уже строки -

Шариат³⁷, таригат³⁸, марифат³⁹ от бога-

истины,

Но пламень истины есть и внутри него, -

формой выражения напоминают известные стихи Йунуса Имрэ:

Не спрашивай меня во мне - я не в себе,

Есть «я» еще одно - внутри меня.

Многому научившись, многое переняв у своих предшественников, Хатаи оказал огромное влияние на своих последователей, в том числе и в первую очередь на такого гениального поэта, как Физули. Порой это влияние прослеживается в интонациях, словосочетаниях:

Любимая, жизнь моя, мой повелитель, о цветок,

о мед мой!

(Хатаи)

Око души моей, жизнь моя, мой повелитель,

любимая, могучий мой султан!

(Физули.)

Порою эта схожесть проступает почти цитатно:

Где же наши клятвы и обеты, о жестокая?

(Хатаи)

Где ж клятвы и обеты, данные друг другу,

о жестокая?

(Физули)

Порою же влияние Хатаи на поэзию Физули проявляется более скрытно, опосредованно. К примеру, зарисовка Хатаи («Воспоминанье о губах твоих наполнило кровью глаза») и картина, нарисованная Физули («Навстречу лику-цветку твоему из глаз моих прольется кровь потоком») построены на одной и той же метафоре: алые губы и лик возлюбленной, отражаясь в глазах влюбленного, окрашивают слезы в цвет крови. Однако у Хатаи эта метафора заявлена более условно, умозрительно - в форме воспоминания алых губ, источающего кровь из глаз ашига, у Физули же метафора обретает черты зримого, визуального образа... Одна из многих заслуг Хатаи на путях движения нашей поэзии от Насими к Физули - в демократизации, упрощении азербайджанского литературного языка. В гораздо большей мере, чем даже Насими и Физули, увлекающийся народными стихотворными формами, Хатаи создал огромное число гошма, баяты, герайлы, варсаги⁴⁰, но в то же время им написано и множество газелей⁴¹, в которых предпринята попытка в максимально возможной степени азербайджанизировать аруз⁴², приблизить его к простому, понятному всем народному языку:

О мой цветник из алых роз, что скажешь ты?

Пусть будет жертвою тебе душа моя, что скажешь ты?

Пусть пролежу я много тысяч лет в земле,

Все так же искренен мой клятвенный обет, что скажешь ты?

Или же:

Я душу отдал, грядущих мук того не ведая,

Сказал я «да» - яда несчастья того не ведая,

Назвал я губы твои жизнью своей, не проливай же

кровь мою,

Тебя я целовал, цены того не ведая.

Оригиналы этих газелей позволяют с уверенностью заявить, что более ясных, простых, музыкальных примеров азербайджанского аруза привести практически невозможно. Приспособив чуждую метрику аруза к материалу, возможностям, потребностям и способам стихосложения азербайджанского языка, смягчив аруз, словно воск, упростив его произношение и сделав его удобным, доступным, Хатаи создал почву, благодатную настолько, что на ней мог взрасти великий Физули, выразивший на этом языке свои гениальные мысли, утонченнейшие чувства и переживания.

Только подлинники стихов Хатаи способны передать всю колоссальную сложность переноса аруза на тюркскую языковую почву, где нет деления слогов на долгие и краткие, свойственного арабскому языку. Сложность эта во много раз возрастает, когда поэт стремится использовать народно-разговорный азербайджанский язык.

В этом смысле весьма трудно отличить созданные Хатаи фрагменты некоторых стихов на родном слоговом метре от народных песен и стихов:

Встретишь любовника, будь осторожен,

Укор твой к тебе возвратится, возможно,

Камень дорожный в птиц придорожных,

Брат, не кидай, милосердствуй.

Гляди на проделки красотки,

Грех свой признавшей кротко.

С утра в объятиях ашига прыткой

Прелестницы невольник я.

К сожалению, даже самый точный, бережный перевод не способен передать чистоту, ясность, простодушную наивность и нижеследующего отрывка:

Ведь не охотник я, чтобы искать твой след,

Бежишь, бежишь, вся кровь стекла к коленям.

Сурьмой подводишь карие глаза всечасно,

Не избегай меня, не убегай, ведь не охотник я.

Теснейшая связь языка Хатаи с народной речью, с мудростью народного речения видна и в отдельных словах, присказках: «Не ступай на мост предателей, пусть лучше воды унесут тебя», «О тот, кто с верностью душевной спутником был шаху, лица не должен отвращать, коль станет каменистым путь» (здесь поэтически обыграны слова «йолдаш» - спутник и «иол даш» - каменистый путь), «Откуда твой приход сюда», «В одной руке арбузов пару не удержишь», «Создание не ведает, узнает создатель» (первая часть этого выражения - «твори добро»), «Замесил и вылепил», «Навестил любимую», «Бегущие ручьи, бегущие арыки, родники», «Не кусай сырой кусок, оставишь зубы в нем»... Много еще подобных выражений, пословиц и поговорок, составляющих поэтический словарь Хатаи. Все эти крылатые слова, афоризмы, идиоматические выражения и доныне живут в народе в неизменном виде и в том же смысле. А ведь прошло-то с тех пор 500 лет! Когда поэт говорит; «Шах Хатаи, горе твое не прорвется, не лопнет», даже без использования пояснения «как нарыв» ясно, что горе здесь уподобляется болезненному нарыву, опухоли, и автор сетует на неизлечимость своей душевной раны, неизбывность горя. Современный азербайджанский читатель не нуждается в дополнительном разъяснении и в комментариях к стихам поэта. Потому что с самого рождения Исмаил жил в стихии азербайджанского языка, вырос среди своего народа, знал, чувствовал все тонкости родного языка и писал для тех, кто так же чувствовал все его нюансы и оттенки.

Близость Хатаи к устному народному творчеству проявилась и в другом плане. Народ слагает о нем дастаны (хотя между героем дастана Шах Исмаилом и реальным Исмаилом Сефевидом нет ничего общего, кроме имени), Ашиг⁴³ Гурбани посвящает ему свои песни. Личность Шах Исмаила, его судьба, жизненный путь, все творческое наследие Хатаи оказали бесспорное влияние на народную литературу, музыку. По сообщению М. М. Навваба, еще в XIX веке в Азербайджане был широко известен мугам⁴⁴ под названием «Шах Исмаил».

Здесь привлекла меня красавица одна,

И захотелось остаться здесь.

Снегов йайлаги⁴⁵ белоснежней грудь ее,

И захотелось, припав к ней, умереть.

В этих строках Караджаоглана живо чувствуется дыхание Хатаи, стиль Хатаи. (Вспомним его строки: «Течь подобно водам текучим не хочется, /Войдя в твой град, его покинуть не хочется».)

Пристрастные, недобросовестные и спесивые иранские шовинисты, пытаясь поставить под сомнение самоё национальную принадлежность Шах Исмаил Хатаи, претендуют на признание Сефевидского государства, вошедшего в историю именно как КЫЗЫЛ-БАШСКОЕ, но не СУРХСАРСКОЕ⁴⁶, собственно иранским государством. Если в свое время такие видные востоковеды, как А. Мюллер, В. Бартольд, безоговорочно признавали сефевидов ветвью тюркских (азербайджанских) династий, то и видный советский историк И. Петрушевский, другие ученые, в их числе и ученик Петрушевского О. Эфендиев, глубоко аргументированно, с привлечением богатейшего фактографического материала и подлинных источников обосновали доказательство того, что Сефевидское государство было сугубо Азербайджанским. И. Петрушевский отмечает, что «целью сефевидского движения, развивающегося под знаменем шиизма, было политическое единение Азербайджана». Исследователь указывает и на то, что Шах Исмаил достиг поставленной цели и уже на первоначальном этапе своей борьбы создал государство, вобравшее в себя исконно азербайджанские земли. Впоследствии, уступая настояниям своих мюридов и побеждая в смертельных схватках враждебных ему государей, он включает в состав своего государства и ряд других территорий. В многочисленных источниках, археографических материалах, приводимых нашими учеными, сплошь и рядом встречаются определения - «Азербайджанская держава», «столица Азербайджана», «шах Азербайджана», «трон и корона Азербайджана». Сам Шах Исмаил, по сообщениям летописцев, не только употреблял выражение «трон Азербайджана», но и в знак особого уважения присвоил одному из своих эмиров титул «килиди-Азербайджан» (букв, «ключ Азербайджана»). И враги, и друзья Сефевидов осознавали и воспринимали их государство как Азербайджанское, и не иначе. Султан Йагуб в свое время страшился перспективы того, что Сефевиды вырвут из рук Акгойунлу именно АЗЕРБАЙДЖАН. Шейбани хан в послании Исмаилу грозился двинуть войска «к границам Ирака и Азербайджана» и захватить «эти земли».

Перечитывая «Бабурнаме» выдающегося государственного деятеля, основателя империи Великих Моголов Захид-эд-дина Бабура, я находил в этом труде массу указаний на Шах Исмаила, кызылбашей, Азербайджан. Бабур с уважением отзывается о сефевидах и сообщает, что «Шах Исмаил занял Ирак и Азербайджан» («Бабурнаме», Ташкент, 1958 г., с 204). В другом месте автор совершенно ясно дает понять, что он воспринимает определение «Азербайджан» не только как географический, территориальный термин, но и как название суверенного государства: «... Из Азербайджана, Персии, Хиндустана и других государств» (там же, с. 336).

Противники признания кызылбашского государства как Азербайджана, выдвигают такой аргумент: встречающееся в исторических источниках определение «Азербайджан» является всего лишь географическим термином, обозначающим территорию, но не государство. Что ж, если даже принять это утверждение, то, следуя логике, необходимо согласиться, что и народ, проживающий на территории Азербайджана, был азербайджанским народом (пусть в те времена народ и не назывался так). Следовательно, с самых древнейших времен, включая и эпоху сефевидов, на земле Азербайджана жил народ, чей язык - наш язык, кровь - наша кровь, корни - наши корни, и народ этот - наш народ. Вышедшие из этого народа сефевиды в итоге многолетней борьбы создали самостоятельное государство, и называлось оно, само собой разумеется, Азербайджан. Основную политическую и военную силу этого государства составляли тюркоязычные племена и племенные объединения - Байат, Румлу, Устаджлу, Гаджар, Варсаги, Гараманлы, Байбуртлу, Афшар, Текели и др. Дворцовым и военным, войсковым языком был азербайджанский язык (В. Бартольд). Столицей государства был азербайджанский город Тебриз. Несмотря на то, что на Востоке в течение веков фарси был языком официальных канцелярий, чиновничества, именно в эпоху сефевидов на межгосударственную арену выходят составленные на азербайджанском языке политические послания, дипломатическая переписка, указы, официальные документы. Боевой клич кызылбашей, их девиз раздавался на родном языке: «Во имя святого вождя - да буду жертвой (его), да будет подношением (ему) жизнь моя!» Среди широко используемых в это время государственных и военных терминов привлекают внимание исконно азербайджанские слова.

«Мелик-уш-шуара» - глава поэтов - сефевидского двора Хабиби писал на азербайджанском языке. И, наконец, сам глава государства Шах Исмаил был азербайджанским поэтом Хатаи, сочинявшим на прекрасном, простом и ясном азербайджанском языке стихи, близкие по духу и форме народной поэзии. Его заклятый враг - Османский Султан Селим Йавуз, писавший исключительно на фарси, сравнивал себя с мифическими царями Ирана Фирудином, Кейхосровом, Дарием; Шах Исмаила же он уподоблял легендарному государю Турана Афрасийабу (эпическому герою тюркоязычных народов Алпэр-Тонга).

Другого врага Шах Исмаила - Ширваншахов - средневековые летописи называют «Йезиды из колена Сасанидов», хотя увязывание Ширваншахами своей родословной с Сасанидами, подобно «родству» Сефевидов с пророком, не более чем необоснованная претензия. Во дворце Ширвиншахов тоже говорили на азербайджанском языке. В период правления шаха Тахмасиба в Ширванском дворце (в то время уже во дворце вассала сефевидов Ширванского бейлярбея⁴⁷ Устаджлу Абдулла хана, английского путешественника Дженгинсона Абдулла хан встречал словами: «Хош гялдин» («Добро пожаловать»).

Вне всякого сомнения, общественное сознание того периода еще не могло воспринимать государство Кызылбашей как национальное азербайджанское государство. Ислам всячески отрицал, игнорировал национальную самобытность, национальные различия. Но если идея азербайджанского национального государства для тех времен может считаться анахронизмом, то как в таком случае могла иметь место идея иранского национального государства? Государство, созданное Исмаилом, было страной шиитского вероисповедания, включавшей в свой состав Азербайджан и некоторые, населенные преимущественно азербайджанцами, сопредельные земли. По сути же своей это была держава, созданная и управляемая азербайджанцами. Так какой же из приведенных нами фактов и аргументов может быть оспорен и опровергнут? Но если и этого недостаточно, как можно, наравне со всеми другими историческими документами и доказательствами, игнорировать национальный дух, интонацию, речевые обороты, живущие в каждой строке Шах Исмаила Хатаи?!

Сегодня в руки я не брал мой саз,

Колоннами в небо вознесся мой глас.

Четыре сути, брат, необходимы без прикрас:

Наука, слово, дыханье и сладкозвучный саз.

Там, где можно привести одну только эту строфу Хатаи, к чему всякие другие доказательства и аргументы.

Шах Исмаил был сыном своего века, порождением феодального общества. И потому был личностью, олицетворяющей собой все противоречия восточного феодализма и его идеологии – ислама. Он, по словам Маркса, «был завоевателем». В его политической практике имели место и коварство, и нетерпимость, и жестокость. Вместе с тем, как особо отмечает И. Петрушевский, Исмаил был жесток и непримирим только к врагам своего государства.

В сравнении с Султан Селимом, убившим ради трона отца и брата, Шейбани ханом, погубившим Султан Махмуд хана вкупе с его пятью малолетними детьми, в сопоставлении с другими государями, в том числе и последующими сефевидскими шахами, во имя власти уничтожавшими родителей, братьев, сестер и своих собственных детей, политический и человеческий путь Шах Исмаила чист, благороден и не запятнан преступлениями. Современник Шах Исмаила Захид-эд-дин Бабур особо отмечает благородство его поступков: «Во время безвластия Ханзаде биким (старшая на пять лет родная сестра Бабура. - А.) досталась Мухаммеду Шейбани хану.

Когда Шах Исмаил разбил узбеков (Шейбанидов. - А.) под Мервом, Ханзаде биким была в Мерве. Ради меня с ней обошлись хорошо и отправили ее ко мне, как следовало» («Бабурнаме», с. 19).

В обращении не только с высокородными сановниками, но и с подданными «низкого происхождения» Шах Исмаил был ласков и справедлив. И «во время походов Исмаил не допускал насилия воинов над мирными жителями и приказывал платить за все взятые у них продукты», - подчеркивал И. Петрушевский (И. Петрушевский, с. 244). Именно поэтому Шах Исмаил пользовался огромным уважением и непререкаемым авторитетом. В своих путевых заметках европейцы-путешественники фиксировали поразивший их факт: по всей стране имя аллаха почти забыто, ибо у всех на устах звучит лишь имя Шах Исмаила. Поход Исмаила на помощь грузинским царям, предпринятый по их просьбе, его веротерпимость, особенно по отношению к христианам внутри своей страны, а также широкие дипломатические отношения, тесные связи с христианскими странами Европы убедительно доказывают, что он отнюдь не был религиозным фанатиком; напротив, вся его деятельность характеризует Исмаила как мудрого правителя, пекущегося о мире, благополучии, процветании своей страны, предприимчивого дипломата, ищущего и обретающего надежных союзников в борьбе против враждебных ему государств.

И личная жизнь Исмаила протекала скромно, без роскоши и излишеств, в отличие от многих государей Востока, он чурался, избегал извращений и распутства. Внешне же он был привлекательным, ладно сложенным человеком. И на портрете итальянского художника, выполненном в реалистической манере, и на условных миниатюрах восточных художников выразительно запечатлены обаятельные черты лица и стройный, гибкий стан Шах Исмаила. Отметим, кстати, что один из ярчайших пиков развития восточного искусства миниатюры приходится на эпоху Сефевидов; при дворе просвещенного Хатаи в благоприятных для творчества условиях, окруженный вниманием, заботой, почитанием жил и работал великий художник Бехзад, а также большое число других талантливых наггашей, каллиграфов, музыкантов. Даже накануне рокового Чалдыранского сражения Шах Исмаил проявляет заботу, в первую очередь о талантливых художниках и ученых, приказывает увести, укрыть и оберегать их в безопасном месте.

В своих письмах дочери о «всемирной истории» выдающийся государственный деятель Джавахарлал Неру отмечает, что эпоха Сефевидов была «золотым веком» восточного искусства, особенно изобразительного. Кстати, заслуживает внимания и упоминание в этих же письмах Дж. Неру тебризца Устада (Мастера) Иса в качестве главного зодчего всемирно известного Тадж-Махала, а также Байрам хана (Хан Баба) - выходца из Азербайджана, поэта, пишущего на азербайджанском языке, государственного деятеля, полководца, сподвижника прославленных императоров династии Великих Моголов - Бабура, Хумайуна и Акбара (см.: Дж. Неру. Взгляд на всемирную историю. М, 1975).

Изображаемый на миниатюрах в образе стройного, изящного юноши, будучи и в действительности человеком среднего роста и поджарым, Шах Исмаил вместе с тем был и весьма сильным атлетом, в различных состязаниях он не раз клал на лопатки могучих и опытных борцов. В ходе Чалдыранского сражения в единоборстве он вдребезги разбивает меч богатыря Османского войска исполина Малчуг оглы. И эта сцена также запечатлена в миниатюрах.

Чалдыранская битва, происшедшая 23 августа 1514 года, - поворотный момент как в истории Ближнего Востока, так и в личной судьбе Шах Исмаила. Битва эта - при анализе ее последствий, потерь и обретений - не дает однозначного ответа на вопрос: кто же победил, а кто потерпел поражение? Само сражение закончилось победой Османов, но и Шах Исмаил остался, как говорится, при своем: государства не потерял, трон и корону сохранил... Средневековые сефевидские летописцы относят Чалдыранское побоище к числу одной из пяти великих военных побед Шах Исмаила.

В этом случае определение Чалдырана как «Ватерлоо» Шах Исмаила, данное нами выше, кажется не совсем точным. Если в очередной раз обратиться к исторической аналогии, то Чалдыран схож: больше с Бородинским сражением, и прежде всего тем, что военная тактика Шах Исмаила при Чалдыране имеет много общего с тактикой Кутузова при Бородино. Султан Селим атаковал - сефевидское войско отступало. Взбешенный Султан обвинял Исмаила в безволии, трусости, клялся преследовать его, если понадобится, до самого дна преисподней. Но Исмаил знал, что в итоге этой тщательно продуманной тактики наступит день, когда по тем же дорогам, по которым оно ныне наступает, Османскому воинству придется бесславно отступать. (Подобно Наполеону из России.)

Шах Исмаил был талантливым полководцем, умелым военным стратегом. Внезапная переправа через Куру, взятие Баку, удачная хитроумная уловка, с помощью которой был выманен Шейбани хан из своей неприступной крепости, победа во время Ширванской кампании - блистательные доказательства его полководческого таланта. Победы, одержанные с самых ранних лет, породили в нем самом, его полководцах и во всем кызылбашском воинстве определенное чувство самоуспокоенности, убежденность в своей непобедимости, неодолимости. В этом - одна из причин поражения при Чалдыране. Многие историки объясняют исход Чалдыранской битвы следствием самоуверенности Исмаила.

Однако исторические данные о поведении, поступках и высказываниях Шах Исмаила накануне и в ходе Чалдыранской битвы ярко высвечивают не одну только гордыню; здесь проступают и его поэтическая природа, и рыцарское благородство.

Чалдыран словно бы сфокусировал в себе все грани характера Шах Исмаила, все сложные, противоречивые, неоднозначные черты облика поэта-царя.

В то время как все предшествующие сражения были вызваны жаждой мести, благородным намерением воссоединить земли Азербайджана, создать единое государство и оборонить его от врагов, то сражение с Султан Селимом не отвечало ни целям, ни желаниям Шах Исмаила. Эту войну он начал, понуждаемый обстоятельствами. Оскорбительные письма Султан Селима, его демонстративно вызывающее поведение и глумливое высокомерие не могли остаться безнаказанными.

В любом сражении допустимы всякого рода тактические хитрости и уловки. Шах Исмаил, именно хитростью победивший Шейбани хана, знал это очень даже хорошо. Вот и в ходе военного совета накануне Чалдыранского сражения встал вопрос о применении военного обмана, уловки. Стоило предварительно вывести из строя самое грозное оружие султанского войска - пушки, и победа сама шла в руки Исмаила. Против этого предложения возразил один из авторитетных эмиров Шамлу Дурмуш хан, назвавший ночной набег на пушки трусливым и недостойным. (Пройдет много лет после этого совета, самой Чалдыранской битвы, и взошедший на престол после смерти Шах Исмаила сын его Тахмасиб будет сокрушенно вспоминать слова Дурмуш хана и, считая сражение Шах Исмаила с Султан Селимом необдуманным шагом, напишет: «С того самого дня и до сих пор при одном упоминании Чалдыранского сражения я проклинаю Дурмуш хана. Это он увлек Шах Исмаила и вынудил сражаться таким образом».)

Никому и никуда не удавалось увлечь Шах Исмаила против его воли, которая, как известно, была закалена и самостоятельна с самых ранних лет. Последнее слово всегда оставалось за ним, окончательное решение выносил он и только он сам. Он сам отвергает предложение о ночной вылазке: «Я не презренный грабитель караванов на большой дороге...»

Кто же произнес эти слова - Шах Исмаил или поэт Хатаи?

Накануне смертельной битвы с могучим противником и эмиры, и все войско всю ночь предаются винопитию и веселятся до самого утра.

Кто допускает это немыслимое на войне дело - полководец Исмаил или поэт Хатаи?

Согласно некоторым историческим источникам, шах с группой телохранителей перед самым началом Чалдыранской битвы выезжает на охоту. Охота в утро важнейшей битвы - что это: преступная халатность, небрежность, несерьезность полководца или причуда, «сумасбродство», прихоть поэта?

Как уже было сказано, на время битвы наиболее ценные ученые и художники (в том числе и Бехзад) были надежно укрыты в пещере. А жены шаха - Бахруза ханум и Таджлы ханум, облачившись в воинские доспехи, сражались на поле боя. Как к этому отнесся шах, как воспринял это поэт?

Так кем же он был тогда, когда вместо того, чтобы с удаленного, безопасного места направлять движение войск, в самый разгар боя на бешеном коне бросился в самую гущу схватки, своим разящим мечом перерубил цепи вражеских пушек, являясь в эти мгновенья удобной и доступной мишенью для вражеских пуль, стрел и сабель; когда, рискуя каждый миг попасть в плен, пробился сквозь вражеское войско, рассек его и невредимым вернулся в свою ставку, кем он был - расчетливым, властным шахом, пылким поэтом или буйным молодым воином, чья кровь вскипела в огне битвы? А был он и тем, и другим, и третьим, и все они в причудливом единстве составляли сложную, многогранную личность Шах Исмаила Хатаи.

При Чалдыране обе противоборствующие стороны понесли большие потери. Была среди них и одна особая: жертва эта - Султанали Мирза Афшар, один из многих людей, ценой своей жизни, своей крови оберегающих, хранивших и сохранивших Шах Исмаила на всем его жизненном пути.

В самый разгар боя конь под Шах Исмаилом внезапно спотыкается и вместе со всадником падает наземь. Враги бросаются к поверженному Исмаилу. В этот миг с возгласом - Шах я! - навстречу им бросается схожий с Исмаилом обликом и одеянием Султанали Мирза и отвлекает янычар на себя. Шах Исмаил спасен. Султанали Мирза попадает в плен.

По преданию, Султанали Афшара допрашивал лично Султан Селим и, наверняка зная, что перед ним не Исмаил, тем не менее обращался к нему как к шаху, Разглагольствуя о многократном превосходстве своего войска над кызылбашами, непобедимости янычар и, наконец, о мощи своих пушек, он надменно вопрошает: «Разве все это не было тебе ведомо, что ты вступил со мной в сражение, погубил своих людей, а сам попал в плен?»

По-видимому, Султанали не только внешне походил на Шах Исмаила - они были близки и по своей природе, своему пониманию рыцарской чести. Ответ Султанали Мирза Афшара Султан Селим Йавузу мог быть и ответом самого Шах Исмаила: «Я не думал, что ты обстреляешь нас из пушек и тем самым опозоришь себя перед всем миром».

И у кызылбашей были огневые орудия: пищали, ружья и даже пушки, но поражать врагов не в единоборстве, а издали, исподтишка и из безопасного для себя места - было ниже достоинства Шах Исмаила. Следы этого характерного психологического явления нравственного порядка встречаются и в эпосе «Кёроглу». Узнав об изобретении нового оружия под названием «ружье» и буквально сраженный силой его, уравнивающей мужество и подлость, необоримый в единоборстве, постаревший Кёроглу не в состоянии выразить свои чувства просто словами, страстно-горько поет он под звон струн саза;

В конце концов судьба меня настигла, аи, арай!

Пришли к концу мои все битвы, аи, арай!

Ружье явилось, мужество исчезло, аи, арай!

Я ль постарел, иль мир состарился?

Эта глубоко примечательная гошма со страстно повторяющимся призывом о помощи - аи, арай! - в емкой поэтической форме возвестила и выразила конец целой эпохи на Востоке и начало нового - хитроумного - времени. Конечно же, речь шла не только и не столько о буквальной смене традиционного восточного оружия на новое европейское вооружение. По существу, речь шла о новом воинском кодексе, о том, что навсегда уходят старые понятия о рыцарской чести, о том, что грядущие войны станут соревнованием достижений «научно-технического прогресса». Так что постарел не мир, он просто менялся; необратимо постарел сам Кёроглу.

А Шах Исмаилу не дано было постареть. Судьба, с самых ранних лет ввергнувшая его в пучину политической борьбы, словно бы учитывая краткость отпущенного ему срока жизни, спешила насытить ее новыми превратностями и злоключениями. Многие затрудняются в объяснении причин внезапной смерти Исмаила. Слава победоносных походов Шах Исмаила словно бы затмила его тяжкое детство и всю горечь, невыразимую боль полного опасностей дальнейшего пути. А ведь ни одна рана от ударов безжалостной судьбы не заживала; Чалдыран же оказался последней и смертельной раной Исмаила. С этой смертоносной Чалдыранской раной Шах Исмаил прожил еще десять лет - 23 мая 1624 года в возрасте 37 лет он навечно закрыл глаза...

При Чалдыране Шах Исмаил государства не потерял, лишился он верных сподвижников, потерял он любимую жену свою - Бахрузу ханум. Было попрано достоинство шаха, унижена честь Исмаила. Желая еще больше усугубить оскорбление, Султан Селим отдает Бахрузу ханум в жены своему придворному поэту Джафару Челеби. Никогда, ни перед кем, ни при каких обстоятельствах не унижающийся Исмаил шлет Султан Селиму умоляющие письма с просьбами о возвращении жены. Ответом ему были издевательские отказы.

Как утверждают, со дня Чалдыранской битвы и до самой смерти - целых десять лет - Шах Исмаил ни разу не улыбнулся.

Умирать надо раньше смерти,

Тогда лишь достигнешь бессмертия.

Что может быть ужаснее прижизненной смерти задолго до назначенного часа?

Чисто по-человечески интересно, о чем размышлял, какую думу думал, что вспоминал, как коротал длинные, нескончаемые бессонные ночи все эти долгие - без радости, без смеха и улыбки - десять лет Шах Исмаил?

Лишились сна мои глаза, звездам подобно,

Каждую ночь сон посещает чужие глаза.

Пять обнаженных мечей на куполе гробницы Шейха Сефи в Ардебиле, где похоронен и Хатаи, - символизируют пять великих побед, великих торжеств Шах Исмаила.

Нисколько не принижая значения военных побед Шах Исмаила, их роль в судьбах целого ряда народов и стран мусульманского Востока, все-таки, по-моему, самая главная победа, самое большое торжество обретены им не мечом, но пером. Если в далекую от нас эпоху современники, называя Исмаила «Меч и перо предержащий», одинаково почитали и меч и перо его, то сейчас, пять столетий спустя, мы рассматриваем политическую деятельность Шах Исмаила лишь в историческом контексте. Стихи же поэта воспринимаются как живое, волнующее, дарящее духовную радость искусство.

Султан страны любви и я во времени моем,

Везирь мой грусть-тоска сидит по обе стороны мои.

Сефевидский Шах Исмаил властвовал 23 года. «Султан страны любви» - властвует вечно.

Это и есть самая большая победа. Победа поэта...

¹ Тахаллус- поэтический псевдоним.

² Шахзаде - наследный принц.

³ Здесь и далее перевод стихов дословный, ритмизированный. Стихи взяты из двухтомника поэзии Хатаи, составленного А. Мамедовым (Баку, 1975 г.).

⁴ Али аль-Муртазаи - одно из имен святого Али, двоюродного брата и зятя Мухаммеда, халифа.

⁵ Диван - свод поэтических произведении, каноническая форма классической восточной поэзии.

⁶ Шиизм - от шиа, букв. «сторонники» семьи пророка, не признающие другие авторитеты; основной элемент шиизма - идея искупления; по шиизму Али и его потомки олицетворяют принцип наследственной власти и принцип пророчества; халифы жестоко преследовали шиитов, что придало шиизму облик «гонимой религии» (См. А. Массэ Ислам. Очерк истории. М., 1962 г.).

⁷ Шейх - духовный вождь шиитов, старейшина, глава мусульманского ордена, дервишской общины, наставник.

⁸ Мюрид - ученик и последователь шейха, вручающий ему свою волю, букв, «желающий».

⁹ Здесь похоронен прадед Шах Исмаила, канонизированный шиитами Шейх Сефиэддин.

¹⁰ «Ахи» - военно-религиозное мусульманское братство, распространенное в средние века на Ближнем и Среднем Востоке. Объединяло, главным образом, городских ремесленников и торговцев.

¹¹ Последующие мистики осмысляли и переживали этот тезис и как «Я - есть Творческая Истина», «Я - Абсолют».

¹² С у ф и - от «суф» - белая шерсть; плащи из этой шерсти носили мусульманские аскеты-мистики, стремящиеся к экстатическому, интуитивному постижению абсолютной истины. В итоге «пути», ряда состояний душа, по суфизму, встречала высшее существо.

¹³ Дукан - лавка, мастерская.

¹⁴ «По сути, эта тенденция («Такыйа или китман» - «мысленная оговорка») была свойственна не только шиитам: мы находим ее следы уже в Коране» (А. Массэ. Указ. произв., с. 142).

¹⁵ Вероломное и жестокое убийство (гатл) имама Гусейна Иезидом, оплакиваемое шиитами в т. н. «день ашуры».

¹⁶ Букв. - «Господин времени».

¹⁷ Описывая политическую деятельность Шах Исмаила, мы опирались в основном на указанное произведение И. П. Петрушевского и книги историка О. Эфендиева «Образование Азербайджанского государства Сефевидов в начале XVI века» (Баку, 1966 г.) и «Азербайджанское государство Сефевидов» (Баку, 1981 г.).

¹⁸ Игит - воин, герой.

¹⁹ Гази - здесь: участник священной войны против немусульман, герой; одно из самоназваний членов дервишской секты воинов.

²⁰ Аджем, аджеми - здесь: южные азербайджанцы

²¹Гийамет - здесь: светопреставление.

²²  «Куфвари Ифрандж» - общее определение европейцев-католиков у мусульман.

²³ Фитва- юридическое постановление, вынесенное мусульманским духовным лицом на основе мусульманского права.

²⁴ Джахад - священная война против немусульман; т.е. кызылбашам отказывалось в праве называться, быть мусульманами.

²⁵ Мавереннахр (арабск.) - букв. «Заречье», земли между реками Сыр-Дарья и Аму-дарья.

²⁶ Дервиш - нищий мусульманский подвижник, питающийся подаянием, член суфийского ордена.

²⁷ Тирьяк - наркотическое зелье, вырабатываемое из конопли.

²⁸ Ашиг – букв. «влюбленный». Суфии подразумевали под этим словом влюбленного в бога-истину подвижника. Позднее так именовались все странствующие и оседлые поэты.

²⁹ Танры (общетюркск.) - божество, небо.

³⁰ Эта метафора встречается и у Физули:

К ногам твоим пролили влагу очей моих зеницы,

Ибо подножье тополя необходимо орошать всечасно.

³¹ В оригинале изящная игра слов: «башмак» и «баш» - голова.

³² Тасаввуф - мистицизм, суфизм.

³³ Наггаш - художник-орнаменталист, декоратор.

³⁴ Месневи - двустишия: поэма, написанная двустишиями.

³⁵ Сейид-потомок пророка Мухаммеда.

³⁶ Захид - мусульманский аскет-отшельник; здесь - фарисей.

³⁷ Шариат - мусульманское религиозное право.

³⁸ Таригат - букв, «путь»; разработанный поколениями аскетов, подвижников и суфиев, путь нравственного самосовершенствования.

³⁹ Марифат - высшая духовная мудрость, функция таригата.

⁴⁰ Варсаги - виды азербайджанской устной народной поэзии.

⁴¹ Газель - лирическое стихотворение, написанное стилем аруз.

⁴² Аруз - классическая система стихосложения восточной поэзии, основанная на метрике арабского языка с каноническими основными метрами (бахр), стопами (тафа'ил), строфами (бейт) и их разновидностями (вазн).

⁴³ Ашиг - народный поэт-певец, импровизирующий под аккомпанемент саза - струнного щипкового инструмента.

⁴⁴ Мугам - классический музыкальный лад ряда народов Востока; вокально-инструментальное сочинение, исполняемое по слуховой традиции народными музыкантами.

⁴⁵ Йайлаги - высокогорные альпийские луга.

⁴⁶ Кызылбаш - красноголовый (на азерб. яз.), сурхсар - красноголовый на фарси; сефевидов называли кызылбашами из-за красной чалмы, которой они обматывали голову.

⁴⁷ Бейлярбей - букв, «бей над беями», правитель области.