Анар
ВОСПОМИНАНИЯ О СЕЯТЕЛЕ
Copyright – Издательство «Известия», Москва 1989 г.
Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.
На книжных прилавках появилась очень интересная книга, выпущенная издательством «Элм»: «Современники о Г. Зардаби».
Книга эта тщательно составлена и прокомментирована покойным ученым, членом-корреспондентом АН Азербайджанской ССР Зияддином Геюшевым, написавшим к ней также обширное предисловие. (Редактор книги - академик Ф. Кочарли.)
В истории азербайджанской культуры, общественной мысли, духовного развития Гасанбеку Меликову-Зардаби принадлежит особое, весьма значительное и важное место. Выпускник Московского университета, ученый-дарвинист, педагог и общественный деятель, основатель национального театра и благотворительного общества «Ниджат», член Бакинской городской Думы и воспитатель нескольких поколений интеллигенции, в числе которых и академик АН СССР М. А. Павлов, Зардаби в 1875 году начал издавать и первую газету на азербайджанском языке - «Экинчи». Обычно это название переводят как «Пахарь», и это верно. Но порой название газеты переводилось и как «Земледелец» или «Сеятель».
Великим сеятелем можно по праву назвать и самого Зардаби как в прямом, так и в переносном смысле слова. Блестящий знаток естественных наук, агрономии, он занимался и теоретическими проблемами земледелия, и практическими вопросами агрокультуры. Человек энциклопедических знаний, неуемной энергии, полный сил и желания работать ради блага народа, Зардаби оказался «нежелательным» человеком в Баку, ему пришлось прервать свою общественно полезную деятельность в этом городе и поселиться хоть и в родной, но в ту пору захудалой, маленькой деревушке Зардоб - вдали от газет, театров, школ. 18 лет провел он в этой вынужденной ссылке, ни на день не прекращая своей подвижнической работы.
Выписывая из Министерства земледелия различные семена, Гасанбек старался пропагандировать эти культуры среди своих односельчан: ему удалось привить в окрестностях своей деревни картофель, помидоры, хлопок... Он был сеятелем в прямом смысле этого слова. Но он был им, как говорилось выше, в переносном, более широком смысле.
Книга воспоминаний о великом сеятеле открывается замечательными мемуарами, принадлежавшими перу супруги Гасанбека, образованной женщины своей эпохи Ханифы-ханум. Читая эти страницы, невольно вспоминаешь мемуары другой замечательной женщины - Гамиды-ханум, посвященные Дж. Мамедкулизаде. Супруги двух великих деятелей нашей культуры оставили два глубоко волнующих человеческих документа, достойно отразивших бурные, трудные и благородные биографии Зардаби и Дж. Мамедкулизаде. Без этих свидетельств наши представления об этих исторических фигурах были бы далеко не полными, - низкий поклон за это и Ханифе-ханум и Гамиде-ханум.
Строго, даже несколько суховато описывает Ханифа-ханум основные вехи многосложного жизненного пути Гасанбека. Годы учебы в Москве, близость с поэтом-революционером Плещеевым, в свое время осужденным царским правительством по делу петрашевцев, дружба со знаменитым историком Соловьевым и его семьей...
«Постоянно посещая их дом, Гасанбек серьезно полюбил дочь Соловьева, - пишет Ханифа-ханум. - Чувства девушки к нему были слишком серьезными, но Гасанбек знал, что народ с тогдашними взглядами отвернется от него и от жены, если он, первый получивший образование мусульманин, женится на христианке, и он отказался от брака с горячо любимой девушкой и по окончании учения вернулся на родину служить своему народу».
День за днем, год за годом описывает Ханифа-ханум мытарства, через которые пришлось пройти Гасанбеку в его исступленном желании делать нужное и полезное для народа дело.
Отсталость, невежество, фанатизм...
Подозрительность, недоброжелательность, часто прямая вражда властей...
Угрозы, клевета, провокации, доносы...
Один из современников Зардаби отмечает, что он был «шестидесятником», упорно размышляющим, как и герои Чернышевского, над вопросом «что делать?»
На мучивший Зардаби вопрос «что делать?» власти отвечали своим собственным вопросом: что с ним делать? Как с ним быть? Слишком уж неспокойным, неудобным, неуживчивым казался им Гасанбек.
«Ни один шаг его жизни не сообразовался с его личным расчетом, - отмечает Ханифа-ханум, - все для бедной, отсталой родной нации. Он не любил слов, он работал там, где была назревшая нужда, работал планомерно, неустанно и обдуманно».
Этого-то и боялись. Сразу после окончания Московского университета в 1865 году Гасанбек устраивается на работу в Тифлисскую Межевую палату и сразу же делает все, что в его силах, для облегчения положения крестьян. И очень скоро начальник Межевой палаты, кстати, лично очень уважавший Гасанбека, ставит перед ним ультиматум: «Или перестать «учить» начальство и не «портить» крестьян, или уходить со службы».
Губернатор ставит вопрос еще жестче, так сказать, ребром: «Или он, губернатор, останется на службе, или Гасанбек».
А еще через несколько лет, уже в Баку, другой представитель администрации скажет без обиняков: «Мы хотели, Гасанбек, облить вас керосином и поджечь. Что представляют из себя мусульмане? Ничто! Только вы мешаете нам».
Впрочем, фанатики-мусульмане относились к Зардаби не менее «нежно». Писали ему письма с площадной бранью, строчили доносы, пытались даже убить: в марте 1868 года было совершено покушение на его жизнь. Ночью, когда Гасанбек работал у себя в кабинете, раздался выстрел. Неизвестный злоумышленник стрелял в окно. Пуля прошла на вершок выше головы Зардаби и попала в стену.
А «вина» его на этот раз заключалась в том, что, переехав из Тифлиса в Кубу и поступив на работу в суд, он терпеливо, никому не отказывая, учил неграмотных крестьян законам, втолковывал им их права.
Еще через год, в 1869 году, он уже учитель Бакинской гимназии, директором которой был Чермак - добрый друг Гасанбека. Зардаби с увлечением отдается работе. Но одного учительства мало для его деятельной, многогранной натуры. В 1873 году Зардаби вместе со своими учениками Н. Везировым, А, Адигезаловым и другими осуществляет постановку одной из комедий М. Ф. Ахундова, закладывая тем самым основы национального театра.
«Гасанбек никогда не рисовался перед обществом своей работой, - свидетельствует Ханифа-ханум. - Он работал в тени и всегда старался искать себе сотрудников, которых выставлял всегда вперед, стараясь приохотить, воодушевить их. Он ненавидел лиц, которые... старались выставить свое имя на первый план и кричали: «я», «я».
* * *
Портрет Зардаби, любовно воссозданный его супругой, дополняют живые штрихи из воспоминаний Гариб Султан - дочери Гасанбека.
«Просыпаясь, я всегда спешила одеться, чтобы не опоздать к завтраку, так как отец совершенно не переносил неаккуратности. Можно было подумать, что он с математической точностью распределяет каждую минуту своего дня. Я никогда не видела его праздным, даже его отдых носил, если так можно выразиться, активный характер: он или рассказывал нам что-нибудь чрезвычайно интересное, или с наслаждением слушал песни, которые обычно исполняла Ниса».
Наблюдательная девочка отмечает «легкую наставительность» в разговоре отца, свойственную ему «утонченную насмешливость», «неумолимую логику ума», необычайно развитое в нем чувство справедливости. Она помнит высказывание отца: «Фольклор - это ум народа, его идеалы и темперамент». Помнит взаимоотношения своих родителей - пример подлинного уважения, глубокой преданности интересам друг друга, большой сердечной теплоты и взаимного спокойного доверия».
В воспоминаниях Гариб Султан-ханум сохранился важный факт биографии Зардаби:
«Папа очень любил принимать гостей. Не помню, это было или в 1896, или в 1897 году. Он... сообщил маме, что к нему в редакцию пришли дорогие гости из России, что их надо по-достойному встретить... Вечером гости с папой пришли к нам, мама их встретила на веранде, им очень понравилось, что мама в совершенстве владеет русским языком... Один из гостей хорошо пел. Вообще я не видела отца никогда в таком приподнятом настроении. Но они иногда становились серьезными, говорили о тяжелом положении рабочих... Папа только утром нам сказал, что один из гостей был писатель Максим Горький, другой - певец Шаляпин».
* * *
Непостижимы парадоксы общественно-духовного процесса. Прошения, отказы, резолюции, циркуляры, протоколы - все они приведены в книге «Воспоминания о Г. Зардаби» и все посвящены одной проблеме - разрешить или нет издание газеты «Экинчи». Г. Зардаби пытается убедить власти, что никаких политических проблем в своей газете касаться не будет: только сельскохозяйственная и научная тематика.
Чиновник из канцелярии бакинского губернатора демонстрирует тонкую осведомленность в течениях азербайджанской литературы. В его «совершенно секретном» докладе в департамент полиции написано: «По поводу имеющихся в Департаменте полиции сведений о новых веяниях в азербайджанской литературе и вообще прогрессистском движении среди мусульман имею честь сообщить Департаменту полиции, что среди лиц, выступающих в азербайджанской литературе в качестве авторов новаторских сочинений, являются несколько мусульман, проживающих в гор. Баку, в числе которых первым можно назвать... Гасанбека Меликова».
Но, помимо узколобых чиновников, были и администраторы с более широким взглядом. Одним из таких людей являлся бакинский губернатор Старосельский, который и взял на себя смелость поддержать Зардаби в его начинании и добился разрешения на издание «Экинчи». Об этом с чувством искренней признательности вспоминал впоследствии сам Гасанбек. (В книге приводится еще один штрих, характеризующий Старосельского, написавшего: «До тех пор, пока я буду губернатором Баку, долг мой ежегодно жертвовать в пользу мусульманского благотворительного общества сто рублей».)
И вот настал долгожданный день - 22 июля 1875 года, день выхода первого номера «Экинчи».
«Когда вышла крошечная чистенькая газета, Гасанбек от радости прослезился, - вспоминает Ханифа-ханум, - домой он пришел в сильно возбужденном радостном настроении, с газетой в руках. Этот день был счастливым днем в его жизни».
Точно такое же чувство радости и удовлетворения испытают 31 год спустя Джалил Мамедкулизаде и Омар Фаик, державшие в руках к рассвету 7 апреля 1906 года первый номер журнала «Молла Насреддин», пахнущий свежей типографской краской.
Зардаби был не только редактором «Экинчи», он был ее литературным сотрудником, корреспондентом, корректором, наборщиком и даже агентом по подписке и распространению. Все приходилось делать самому, хотя в газете сотрудничали и многие другие видные деятели культуры - М. Ф. Ахундов, С. А. Ширвани, Н. Везиров.
Ознакомившись с условиями, в которых издается «Экинчи», заезжий французский журналист удивленно воскликнул: «Ну, вы герой! У нас, во Франции, не нашелся бы человек, желающий работать на такую бедную газету. Поражаюсь вашей энергии. Видно, много любите свой народ».
Зардаби действительно сильно любил свой народ и, более того, четко знал, что необходимо делать для его пробуждения. Один из первых авторитетных исследователей общественно-философских взглядов Зардаби ученый Гейдар Гусейнов писал:
«Газета «Экинчи» в известном смысле сыграла ту же огромную роль в истории развития общественной мысли в Азербайджане, какую сыграл «Колокол» Герцена для России».
Из-за постоянных доносов, клеветы и поклепов власти закрыли газету «Экинчи» и хотели во что бы то ни стало изгнать из Баку самого Гасанбека. Ему предлагали почетную отставку, перевод в любой другой, далекий от Кавказа город. Его квартиру ежедневно караулили жандармы. Один постоянно торчал на кухне, второй сопровождал Зардаби во всех его передвижениях по улицам.
Наконец, Гасанбек с семьей переезжает в Зардоб. Но и здесь этот неугомонный человек не успокаивается. Просвещает крестьян, разоблачает религиозный фанатизм шейхов-шарлатанов. И опять доносы, приезд самого губернатора в Зардоб с целью лично удостовериться в антиправительственной подрывной деятельности Зардаби. В Зардобе губернатор встретился не с заговором против царя, а с роем комаров. «Здесь невозможно жить хотя бы из-за комаров», - говорил он, чуть не плача от бесчисленных укусов.
Припертые к стенке клеветники вынуждены признаться, что сочинили лживый донос на Гасанбека с одной лишь целью избавиться от него. Искусанный комарами губернатор почти дословно повторяет мысли, высказанные когда-то французским журналистом: «Видно, вы очень любите этот бедный народ, что терпите столько невзгод и от климата, и от недостойных людей и все-таки не оставляете эти места».
Старый друг Гасанбека Христиан Цинк писал ему: «Я следил с любопытством за Вашей деятельностью и рукоплескал Вашей геройской борьбе... Вы в моих глазах остались все тем же достойным героем».
Жизнь и деятельность Гасанбека можно и в самом деле считать поистине героической еще и потому, что сам он свои действия воспринимал не как подвиг, а как элементарный долг интеллигента, просвещенного человека. И никому, ни одному образованному деятелю не мог простить не то что отступления от этого пути, но даже и небольшой передышки. В этом смысле характерно его письмо М. Ф. Ахундову, быть может и излишне резкое и жестокое, но дышащее страстным гражданским пафосом неистового служения интересам народа.
«Многоуважаемый Мирза Фатали бек! Письмо Ваше и посылку я получил. Вы пишете, что лета Ваши не позволяют Вам написать что-нибудь новое: очень жалею. Я должен сознаться, что удивляюсь, отчего прочие люди с летами делаются более опытными и произведения их более серьезными, а Вы, как сознаетесь, наоборот, даже не можете взяться за перо; впрочем, Ваша воля. Вы захотели отдохнуть, пошли Вам господь спокойствие; но только не думайте, что народное образование такая вещь, которую можно достигнуть какою-нибудь статейкой или пьесой. Нет, тут гораздо больше хлопот! Жизни и трудов одного, даже десятка руководителей мало для этого. Может быть, Вас останавливает вопрос, отчего Вы, а не другой будете трудиться, да еще даром и не надеясь услышать спасибо; в таком случае я считаю нужным объяснить, что вопрос этот не имеет места там, где дело идет о любви народной, любви к ближнему, о просвещении невежд: кто посвящает себя просвещению народа... того такая мысль не должна останавливать: тот сам в себе находит награду, он очищает свою совесть. Пожалуйста, не принимайте мои слова за упрек, он в таком деле не может иметь места, я высказал их потому, что они пришлись к месту».
«Я не встречал такого прямолинейного человека», - сказал о Гасанбеке после его смерти журналист Григорий Джиноридзе.
Прямолинейность - глубоко органическая черта, присущая характеру Зардаби, - проявлялась во всех его действиях, во всех публицистических статьях и частных письмах. Не только горячо почитаемому М. Ф. Ахундову писал он суровую правду, но и в переписке со всемирно известным Львом Толстым придерживался тех же самых правил искренности и бескомпромиссности в убеждениях:
«Уважаемый граф Лев Николаевич! Дорогое для меня Ваше ответное письмо от 11 октября получил. Само собой разумеется, из него я узнал, что дорогой мой друг в совершенном здравии, чему я очень рад. Благодарю Вас за внимание, что удостоили ответом; не менее радуюсь и тому, что Вы очень дорожите общением с магометанами: это дает мне смелость сноситься с Вами, как с дорогим другом, откровенно и сообщать все те знания и потери, которые носятся в душе».
Далее Гасанбек говорит о своем несогласии со многими религиозно-философскими взглядами Л. Толстого и, обращаясь к великому писателю, замечает: «Вы сталкиваете с престола пророка Иисуса и сами занимаете его место». Письмо завершается словами: «Извините и простите меня, если я Вас оскорбляю, ибо истина требует откровенности, у истины нет друзей...»
* * *
Наложив на себя суровую обязанность служения истине, добру, просвещению, Гасанбек, человек необычайной гордости и чувства собственного достоинства, обивал пороги богачей, пытаясь заставить их раскошелиться на помощь нуждающимся ученикам. С горьким юмором вспоминает он позже эти отнюдь не смешные эпизоды; вспомнит и случай, когда один из беков упал даже в обморок, услыхав, что Гасанбек предложил ему помочь беднякам.
«Папа ходил из одной приемной в другую, из одного блистательного зала в другой, от ловкого дельца к взбалмошному меценату. Это выпрашивание, было для него тягостно и мучительно, но он не отступался. Уже в нескольких местах он встречал отказ, то вежливо-холодный, то циничный, то насмешливый».
И вот понуро возвращается Гасанбек ни с чем. Вдруг чувствует, что кто-то осторожно касается его руки. Перед ним стоит амбал-носильщик лет сорока и смущенно улыбается.
- Я слышал, ты собираешь деньги для того, чтобы учить наших детей, - говорит амбал. - Я заработал кое-что, на возьми, вот. Мало тут, но это от сердца.
«Отец сжал его пальцы, от волнения не находя слов. Наконец он промолвил:
«Спасибо, друг! Ты дал мне столько, сколько я в жизни ни от кого не получал, потому что ты отдал все, что имеешь».
* * *
Г. Зардаби принимал активное участие и в работе городской Думы в качестве гласного. Приехав в Баку после вынужденной зардобской ссылки, он обнаружил, что в городской Думе всего 5 человек мусульман; причем, когда он пришел на одно из заседаний, трое из этих пяти сидели, поджав ноги, и мирно почивали. Гасанбек вышел из Думы возмущенный и в тот же вечер обратился к заправилам города. Ведя упорную борьбу в течение нескольких лет, он добился как пропорционального, так и достойного представительства в городской управе, сам был избран гласным и бесстрашно сражался там за интересы города, за права его трудящихся и обездоленных масс, за просвещение, культуру, гигиену, поднимал острые политические, социальные, экологические проблемы. Сколько усилий приложил он, чтобы воспрепятствовать проведению в город воды из нездоровых и грязных источников, за которые ратовал хозяин этих участков.
Собственник, преступно равнодушный к здоровью целого города и озабоченный лишь своей собственной выгодой, вознамерился заставить замолчать Зардаби подкупом. В ответ на заседании Думы Гасанбек публично назвал его негодяем. (В другой раз Гасанбек назвал взяточником и сволочью человека, явившегося к нему в дом с обыском и желанием поживиться. За что Зардаби был приговорен судом к семи дням гауптвахты, но так как во всем геокчайском уезде гауптвахты не оказалось, то Гасанбек просидел эту неделю у себя в зардобской квартире под домашним арестом.)
Все годы работы в Думе Гасанбек относился к своим депутатским обязанностям всерьез и со всей ответственностью. При проверке оказалось, что за все это время он не пропустил ни одного заседания Думы. Непреклонность его позиции вызывала раздражение власть имущих, богатеев и нефтепромышленников. «Босяк, ничего не имеет и лезет в наши карманы; облагодетельствовали, избрали в гласные. 125 идут с лишним, а он идет против нас», - говаривал кое-кто. Ханифа-ханум уточняет, что и этот укор по поводу 125 рублей несправедлив. Гасанбек работал в городской Думе в качестве гласного даром.
Что же касается презрительного слова «босяк», то это, пожалуй, правда. На его похоронах говорилось:
«Гасанбек прибыл в Баку сорок лет тому назад нищим, на его глазах вырос Баку с его миллионами, на его глазах бедняки сделались миллионерами, а он, имея полную возможность нажить себе состояние, не сделал этого и ушел от нас в мир лучший таким же нищим. Все, что он имел, отдал обществу, и это великая его заслуга: все для общества и ничего для себя».
Конец жизни Зардаби, как и последние дни Дж.Мамедкулизаде, печален. Больной, разбитый параличом и страдающий склерозом, он еще ходил по редакциям, интересовался делами, мечтал увидеть премьеру первой оперы Узеира Гаджибекова, даже вновь баллотировался в городскую Думу. Его забаллотировали. Родные скрыли это от него. А он все повторял; «Надо пойти на заседание Думы». Большого и горького труда стоило домашним удерживать его.
Вспоминает журналист Н. Байздренко:
«Тяжело до слез было смотреть на систематическое, изо дня в день путешествие Гасанбека в редакцию, на его сиротливую фигуру, погасающий взор, в котором как будто светился укор, тяжело было ощущать в манифестациях этих горькую правду современной жизни. Понимал, конечно, это и сам Гасанбек, понимал и тосковал. Особенно сильно, говорят, тосковал он в последние дни».
В последние дни ему, может быть и случайно, не доставлялись номера газеты «Каспий», в которой он долгие годы сотрудничал. «Забыли меня все, покинули, - жаловался он. - Никто не приходит, не проведает, не поинтересуется даже, что со мной. Вот и газеты не прислали».
Его пугало одиночество. Никого и ничего не боялся Гасанбек - ни властей, ни толстосумов, ни религиозных фанатиков, ни расправы. Он всем и каждому говорил правду прямо в глаза: негодяю, что он негодяй, взяточнику, что он взяточник. Никого и ничего не боялся Гасанбек. Боялся он только одиночества. Одиночества и забвения. Конечно, и в последние его дни вокруг умирающего Гасанбека были близкие люди, члены семьи. Но ведь не тихим, добрым семьянином прожил свою кипучую жизнь Зардаби, а громогласным, неистовым общественным деятелем. Общественное одиночество, забвение ощущал он в свой последний срок.
Перед смертью он сказал: «Прошу Вас торжественных похорон не устраивать. Похороните меня просто. Все, что предполагалось бы израсходовать, передайте обществу распространения грамотности для мусульман. Это будет полезнее для моего многострадального народа».
Увы, последнюю его волю не удалось выполнить. Зардаби были устроены самые грандиозные похороны, которые когда-либо до этого видел Баку. Читая в книге описания похорон, обращаешь внимание на такие детали: на гроб покойного был возложен его портрет в серебряной папке с золотой рамой. Несли первый номер «Экинчи» также в золотой раме, принесли альбом от учителей в серебряном переплете, в который был вставлен портрет Гасанбека в золотой оправе. От драматической труппы несли серебряную лиру... Золото, серебро... А Гасанбек при жизни не мог выпросить небольшой суммы для обучения нуждающихся студентов или для издания своего детища «Экинчи». Поэт М. А. Сабир предложил по-своему увековечить память Гасанбека - в одной из уездных школ бесплатно обучить хоть одного сироту. Но, по всей вероятности, это предложение никто не воспринял всерьез.
Щемящее описание похорон своего отца дала Гариб Султан-ханум: «Возле гроба, отдавая усопшему последние почести, стояли видные представители города, сохранявшие на лицах благоприятное уныние, а за ними колыхалось живое море людских голов с лицами, изборожденными глубокими морщинами, следами безысходной нужды и великих страданий. И именно там в безыскусственной форме проявлялось истинное горе. Эти бедные люди прощались со своим пламенным защитником и верным сыном».
Одним из этих бедняков был и сам Гасанбек, с дипломом московского университета, со светлейшей головой ученого, с богатой душой публициста и пустым карманом подвижника и праведника. Старый товарищ Зардаби журналист А. Ю. Олендский, выступая на гражданской панихиде, нашел точные слова:
«Люди, пока он жил, считали, что он делал только должное. Да, должное, но почему все этого не делают! Почему так долго он был один, который сорок лет тому назад осмелился и осуществил дерзкую мысль писать и периодически печатать на родном языке живое слово добра, света... Почему так долго, он один в городском совете храбро вставал против произвола, разорения города, тех или других компромиссов с совестью, которые распятнали всю думскую машину...
Заветы покойного так огромны, что трудно ожидать даже от целого поколения их полного осуществления. Будем продолжать его работу, будем так же бодро, смело и отважно трудиться на благо ближним, но за этим попробуем сделать и то, о чем забыл покойный. Да, он за любовью ко всем забыл своих самых близких, свою семью, которая не обеспечена, своих детей, которые еще не успели допить до конца крепкую чашу знаний. Неужели мы все... допустим, чтобы эта семья нуждалась, чтобы эти дети, такие для нас близкие, не дожили до полного вооружения необходимыми знаниями для продолжения большого дела, так блестяще начатого их сильным отцом?»
В конце книги «Современники о Г. Зардаби» помещена заметка М. Таджикского, датируемая 1910 годом, В ней говорится:
«Сегодня ровно три года истекает со дня его смерти. Кто сделал что-нибудь? Абсолютно никто и ничего. Спрашивается, что сделал город? А ведь сколько он работал для него. Что сделала интеллигенция? Не Гасанбек ли отстаивал ее интересы?.. Что сделали учителя, которые обращались к нему всегда то за советом, то с просьбой... Одним словом все, к которым так близок был Гасанбек, ничего не сделали в его память...»
Горько читать эти строки. Должно было пройти десять с лишним лет, и только Советская страна по достоинству оценила великого Сеятеля - именем Зардаби названы высшее учебное заведение, музей, библиотека, школы, колхозы, совхозы, улицы. В Баку и Зардобе установлены его памятники. Изданы произведения Гасанбека на азербайджанском и русском языках. И теперь вот вышла еще одна книга, увековечивающая светлую личность Г. Зардаби. Книга в какой-то мере грустная, местами трагическая. Но необходимая и полезная.
Нужная для нравственного воспитания подрастающего поколения. Необходимая и зрелым людям в минуты их тягостных душевных сомнений.
Семена, брошенные великим Сеятелем в далекие времена, продолжают всходить и поныне...
Август 1985 г.