Чингиз Гусейнов

ДИРЕКТОРИЯ IGRA,

или компьютерный роман

с греховными страстями

и всякими иными эротическими переживаниями

в заданной программе ДЕЛОВЫХ ИГР,

которую в порядке эксперимента и глядя на зеркало

составил господин ЗИГНИЧ

 

 

Copyright – Чингиз Гусейнов

 

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

 

 

1.

 

Не вырубился б свет!..  - энергошалости a la кризис? - и тогда ко всем прочим неудобствам тьмы сотрется на экране монитора текст, не ус­пеешь скинуть файл на винчестер.

И потому не забыть прежде включить блок питания, б/п, модное не­когда беспа, въелось в сознание, как и с перестановкой букв п/б - по­литбю, коим пугали непослушных, но кто о том помнит?

 

Надавил на кнопку автономного ЮПиэС (UPS и есть беспа!), засве­тился зеленый кружочек: можно работать, выбрав нужный шрифт, - латини­цу чистую или со всякого рода тюркскими добавлениями, а на своем - не поймешь какой: неделю назад был шрифт арабский, позавчера осваивали латиницу, вчера была мода на кириллицу, сегодня - эдакая латинкирровая гремучая смесь

Новое увлеченье на старости лет, юноша в свои пятьдесят (с хвос­тиком): довериться компьютеру, как живому, будто нерукотворный и полон неземных тайн, чтоб вкалывал, подчиняясь воле (кто – чьей!) молодого (?!) профессора (чуть ли не первый аранец-игролог!), реализуя фигурные, вроде квадратуры круга, модели Высшей школы кадров, или Вышки, неистощимой – во главе с Мустафой – на изобретения новых конструкций (жить по мировым стандартам, но программы - свои).

Полный темперамента и швец, и жнец, и на дуде игрец, вроде зако­перщика, - вошло в словарь, хотя звучит грубо и даже оскорбляет ранг, тем более что в номенклатуре специальностей значится и его дело, подс­тать игрецу: он игролог и зовут его Мустафа, так и хочется петь, рас­тягивая вольным дыханием это имя от края и до края строки, когда на душе легко:

М у у - с т а - ф а а,

и эхо в горах: ф а а - а - а ... а

А и поется - в шлягере рок-группы билингвов, где примо-бас его поздний сын (вот-вот получит паспорт - разница между первенцем и пос­ледышем любви тринадцать лет), - запищал б/п, и его глазок перекрасил­ся в малиновый: предупреждает, что кто-то балуется и упало напряжение. Впрочем,

О Мустафа, о чем твоя печаль?

а по-арански яр, яр, яр, вошел, как рефрен, в

файл motiv

и хранится в директории IGRA, где ни единого лишнего знака, - се­меро братьев, и каждая буковка блещет, словно начищенная медь, в аббревиатуре, - она возникла в винчестере,  устройстве постоянной памяти, выстроившись столбцом, и замкнула имя, обозначив качества:

 

мнительный

умелый

страстный

талантливый

агнец

фортунный

ангел

Войти в компьютер - как провалиться в пропасть (преисподнюю?), засорен, словно космическое пространство, и откуда-то вдруг со стуком падает на экран, как на голову, отработанная деталь некогда запущенно­го спутника, непонятный набор букв, вроде

d u r v m w z z p y s f i x g

(не надо разгадывать, тем более что программа, хоть и самообучаю­щаяся, моделирует игры с непредсказуемыми результатами), - пока не нажмешь Esc, чтобы прекратить, или выстраивается в линию, будто на па­раде, цепочка знаков

# @^ | ~~ } { ‘   ‘ ‘ @@ ## ~ ~ + + **

как шифрованное приветствие, поиск неземного контакта или признание в любви инопланетянина, чей нежный дух обволок блуждающий в космосе осколок.

Или выдает – Мустафа назвал это причудами оперативной памяти – какие-то словосочетания, вроде:

Интермуральный инфаркт

Зачат ночью и нчью умрет

Лента Мёбиуса

Вползшая в могилу змея

Мазутный чад

Торопыжничество

Опыт нескончаемых, ретросчет им потерян, шоу с переодеваниями: был царь – стал шут, маскарадами, дистанционным управлением  и гипнотическими сеансами чумных кашпиаров, торжественным шествием  политических двойников, эти чрезвычайшщики, думцы, полные, естественно, дум, и жирующие жуиры, коммисты, они же – род людской, и утрачена связь между свободой как тюрьмой и несвободой как беспредельной волей.

Б/п уже не пищит: зажглось зеленое, и компьютер выстрелил очередную тайнопись в рифму:

Чернодымные клубы, (какие-то, не рзбр) трубы. 

Из Вышки – только ногами вперед, ибо чин – идеал, господство пирамидального мышления в ситуаци, когда пирамида – осуждаемая фигура, особенно в свете этнокризиса и этновойн, условия задает компьютер, куда вводятся промежуточные результаты. Вышка – опытное поле, и круглый год выращивают сочную дыню или медовую тыкву, и ими пополняются чины трёхглавого чудища ЗИС, это Закондат + Исполнат + Сдебнат.

Нервные клетки охапками и поштучно, дар интуиции, а в Сонме Божков, над ЗИСом – его бывший игрант, тезка-земляк МУСТАФА (все буквы – большие и надобно б жирно выделить: вернулся и выделил: МУСТАФА); так что он Мустафа, т.с., маленький в Сонме, но зато большой в ЗИСе, ибо – Вышка готовит кадры игрантов.

Впереди – визит к МУСТАФЕ, выдать варианты: что станет с божками, если начнется. А пока… -

Идет и идет по подземному лабиринту Вышки – низкие потолки, одинаковые стены, двери стеклянные, пол, устланный одноцветными плитами, столько лет плутает – не привыкнет к переходам из адмкорпуса в лекцблок, где лаборатории, и – в hotelкорпус, где в каникулы – валюта с туристов, слеты, симпозиумы, недавние дебаты конгресса гомосексов, вчера – млн, сегодня млрд на покупку париков и масок, утолить жажду новых божков – охота в джунглях.

Все бы ничего – одна лишь печаль: Мустафа физически ощущает тяжесть нависшей над ним громады – десятков этажей Вышки.

вспотел… волнуется, что опаздывает… а еще идти и идти… почти бежит… задыхается… ну вот – уперся в тупик!

поэма-реквием?

возвращаться назад… и снова… ступеньки вниз…нескончаем переход… никого, кто б подсказал… звонок как сирена тревоги… новый поворот… кажется сюда… ступени вверх… -  страх выстраивается строками, дыхания не хватает произнесть прозой:

остановится сердце!

пот градом со лба

снова тупик?!

наконец-то!

так и упадет однажды

в подземной коридоре

и розыск:

 ушел – не вернулся

иссохнет

никем не найденный

и набредут случано:

скелет!

Мустафа уже на трибуне! Успел! За опозданье – казнь!

- … Но должен вас предупредить, - говорит игрантам, обретая форму, - что не следует превращать игру в средство самовыражения, оголяясь в реализации творческого потенциала, - придумал только что, - а, упиваясь всевластием, сохранять вкус к перевоплощению. – И с патетикой: - Ты и палач, ты и жертва! И каждый в итоге, - долгая-долгая пауза, - жертва палача и палач жертвы!

   (кто-то в тетрадке рисует гильотину. Уже было).

Увлекся, а уже полдень, петух пропел, позывные ТV, экран на всю стену, и бархатный голос диктора (парик виден) объявляет:

- Мустанги.

В стиле новых веяний: электрогитара звучит с оргоанной мощью и блюзовым оттенком, - кумир рок-гитариста – Джимми, а у сына Мустафы Арана, хоть бас, -  Майкл, и мятежный дух витает над городом:

Яр, яр, яр – эротический трюк с акробатическими наклолнами неутомимых тел, а ля евразийство, коим, как спасением души, бредят, в исполнении двузячной рок-группы, и выше всех Аран, духметровый вундер, - в красках экрана смесь кровей.

О Мустафа!..

Веер (или парус) развернут, и отец, о чем Аран ревниво догадывается и его манит взглянуть, какая она… - Мустафа уже давно покинул игрантов – к ней спешит.

 

2.

Отцовский дом якобы (втайне куплен и отстроен заново), где она его ждет, а с нею

файл nika.

С каждой новой такое чувство, будто именно она и есть та, к кото­рой тянет как никогда ни к кому, прежде не испытанное.

Перед уходом позвонил к ней. Гудки в пустоту (ушла к нему?).

"Алё, - голос чужой, отрешенный.

"Ника! - кто бы видел его лицо! Нет - глаза! А еще лучше - губы, как потянулись к трубке.

"Это ты... - узнав, расслабилась.

"Очень хочу тебя видеть.

"Правда? - это часто, много раз обманывали.

"Опять?

"Ой, больше не буду...

Проговорил в уме, не заметив, что уже дома (решетчатая ограда из кованого железа).

И снова проходит весь путь от самого-самого первого: легкий стон и - сразу, а он только начинает, - впервые это чудо, когда повелевает, и неведомо откуда берутся силы. Ощущая до обморока полноту своего я и твоей отзывчивости, - это после скорого ее и - вместе.

- Я тебе что скажу... - и умолкла.

- Говори же.

- Ты не торопи.

- Ладно, не буду.

- Я каждый раз с тобой будто становлюсь... - опять молчит.

- Кем?

- Не будешь смеяться?

- Нет.

- Правда?

Мустафа, как уже не раз случалось, затаился в ожидании чего-то необычного. То ли сказала, то ли послышалось: новой женщиной.

Светофор их познакомил, его красный (?) свет. Шли каждый по своим делам: он - в Вышку, и в этот утренний час на оживленном перекрестке гляди в оба, а она вся - нетерпение, и голос с дрожью:

- Ой, опаздываю. - Уж не ко мне ли на лекцию? Лик кукольно краси­вый, большие карие, чуть удлиненные глаза. И через какие зоны прошла? (Милиционер разговорился с шофером самосвала, высунувшись из высокой будки). Побежали двое, и она б - схватил ее за руку:

- Куда?!

Вырвалась - срезала взглядом. Пухлые с четкими линиями губы - сжались, бутон не бутон, а сердце точь-в-точь, без нижнего острия, как его обычно рисуют, пронзая стрелой Амура (и даже стекающие капли кро­ви).

Зажегся зеленый, и толпа устремилась на тот берег.

- Не туда ли спешите? - рукой на Вышку. Замялась. - Хотите по­пасть?

- Как-нибудь сама! - Сработал, еще со школьных лет, комплекс по­вышенной бдительности.

На симпозиуме по игрологии (собраны из всех зон) увидел ее: сиде­ла в зале, а он - об эффектах игры, и, как это часто с ним, увлекся, взял в руку мел, которым редко кто пользуется, графически изобразил синусоиду колебаний от пафоса до стресса и даже попытался, в порядке шутки, извлечь корень квадратный из среднестатической личности (для познания фиктивной величины).

Идет сама к нему, в глазах то ли вызов, то ли затаенная робость, и он ей:

- Я вас заметил в зале, решил, что обознался. Коллеги?

- Ну что вы, я из начинающих.

- И уже преуспели?

Ты и поможешь!

Тебе - да.

Цветом кожи и чертами лица напоминает статуэтку, где-то видел, - с трещинкой у рта, а когда улыбается - шов проходит по улыбке. И в об­лике - излом.

Симпозиум покатил на ужин в загородную шашлычную - домик из фанеры, с пластмассовыми столами и стульями, где вкусно кормят. На обрат­ном пути сидели рядом в автобусе, туда ехали как чужие, а возвраща­лись, наговорившись вволю, - увлекся юностью.

Сошли на бульваре: центр треугольника, и одинаковые лучи до обеих N, не надо вслух о Норе (и Нике тоже), - с первой штамп в паспорте, черноволоса и хранит красоту, другая светловолоса, симметрия эмоций.

-... Ты обо мне не думаешь, - сказала Ника, - ты чувствуешь меня. И не уверена, - продолжила, пока пытался понять, о чем она, - что мне на пользу, если будешь обо мне думать.

Ну да, приоритет чувств - это и есть любовь, - фраза пришла по­том, а ему бы экспромтом.

Раньше как бывало? (Нора права: совпадения с новыми заданиями.) Он улавливал (самовнушенье?): приглянулся ей, если не обратит немед­ленного внимания - она обидится, что пренебрег, - столько женщин стре­мится уйти от одиночества, а с Мустафой, в чем он убежден, легко, иск­ренен в чувствах, и так день за днем. А потом однажды встреча не сос­тоится, другая отложится, третьей что-то помешает, и, захлестнутые те­кучкой, расстаются до новых встреч - не постоянных, а эпизодических, пока и вовсе не угаснет.

Нет, Ника ни на что не претендует - лишь неожиданные просьбы, и рождаются после, это надежнее, нежели до: чтоб и она была законной.

- Но как?!

- Нет, скажи, что не откажешь. И не разозлишься.

- Обещаю. О разводе и не заикайся!

И она - про моллу!..  Ох, и находчива! Чтоб их брак был закреплен по стародавнему обычаю.

В чем корысть, и кто это всерьез принимает? Раньше счел бы ди­костью, теперь - шалость, колорит. Во имя собственного самоощущения. Даже приятно, что хочет удержать его.

Использовать моллу в игрологии.

Заглянул в мечеть,  условие - чтоб пришла в чадре. Купили розовый

сатин, и Мустафа учил ее, вспоминая, как это делала бабушка, закуты­ваться в чадру. В ней красивая (и смешная): обнимет, какая-то вдруг

таинственная и - целомудренна, а он - первый у нее мужчина, - сбросит с головы чадру и целует в губы, глаза, шею, никак не насытится.

В старой части города, перед входом, Ника завернулась в чадру. Молла и два его свидетеля ждали. Мустафа и Ника сели на пол, подушечки на ковре, смесь ритуалов:

- Женщина, - начал молла, - согласна ли ты стать женой этого муж­чины?

Ника предупреждена - только кивнуть. Потом согласие выразил Мус­тафа (в роли собственного деда, а Ника - бабушка), и молла скрепил их брачный договор - кябин, арабская вязь на плотном листке.

Ника молча прошла всю кривую улицу в чадре, сняла перед выходом из крепости и попросила у Мустафы - дрожь в голосе - бумагу, бережно взяла:

- Буду хранить, - сказала серьезно, чуть бледная. - Моя купчая! Накануне в  дар молле на фабрике сластей была специально заказана

высоченная, как остроконечный колпак восточного шута, сахарная головка (тоже ритуал - чтоб слаще любовь была), и на вершине, словно знамя на покоренной высоте, - широкая красная лента, да еще уплачена валюта.

А первая просьба была не про моллу: он гладил ее пальцы, рассмат­ривая простенькое колечко с гранатом, в тон старинной гранатовой бро­ши, - отстегнула, чтоб Мустафа разглядел: изящный якорь, чья тонкая золотая цепочка переплела маленькое сердце и обвилась вокруг креста:

- Это символы: крест - вера, якорь - надежда, сердце - любовь. - Мол, обрела с Мустафой.

Символы у аранцев? Якорь - дом (отцовский?), обрести пристанище, сердце - сердце и никакого креста. Лишь полумесяц.

Затихла: задумалась или переживанье какое? И - про обручальное кольцо, чтоб купил ей. Жениться?!

- Всего лишь символ, - уловила. - Я на твою свободу не покушаюсь.

- И как в тебе уживается?

- Что?

- Вера предков и молла.

- Это предрассудки. К тому же я не отрекаюсь от своей веры.

Что еще придумает? А придумает сны, - Мустафа как-то сказал, что верит в тайну сновидений, любит их разгадывать.

Еще недавно казалось: одна, другая... и все же центр - Нора, N (с Ники  и  пошло - назвать Нору усеченно).

Но что это такое - любить? Ника пытается вернуть его к самому се­бе изначальному. А какой он прежний? В каком таком веке?

В отрочестве услышанная фраза:  Никчемный ни в горести,  ни в ра-

дости (кто?). Не он ли?!

Маленькая уловка - распалить затем воображение: задуман, дескать, на великие свершения. Тут же, хитря, прерывал себя самокритицизмом, гася тщеславный пыл.

Поедем и поедем к маме, - пристала Ника. Мол, что ему стоит? Хоть и хозяин игр,  но покинуть Вышку в решающие дни этно-эксперимента?

- Мама просила, - странно назвала ее: Верма (Вера-мама?) - Приез­жай, говорит, со своим мужем.

- Так и сказала?

- А ты уже испугался!

- С чего ты взяла?! (Но ощущенье аркана было - шея зачесалась).

Однажды пришла,  как договаривались,  а его нет.  Начало разрыва?

Был с Нель!

Оскорбленная, оставила в двери записку - длиннющее послание на телеграфных бланках (почта рядом). Недоумение, раздражение и - призна­ние в любви:

"Я горжусь, что выбрал именно меня, и мне страшна мысль, как бы жила сейчас, если не встретила тебя? Появилось чувство, что наконец-то живу настоящей жизнью, не приблизительной, а той, к которой стремилась всегда и для которой создана была по глубинному замыслу Творца, и это состоялось".

Потом упреки:

"... после всех твоих ласк, ты вскакиваешь в самый неподходящий момент и говоришь виноватым голосом - это Нора позвонила! - невольно возникает сомнение, что так же по ее звонку ты можешь порвать наши с тобой отношения. А ведь неизбежно в какой-то момент тебе придется за­щищать не только себя, но и меня, нас.

Я хочу, чтобы подспудно в тебе вырабатывалась независимость, уверенность,  не учу тебя плохому,  упаси Боже,  но, решившись на двойную жизнь,  ты столкнешься с необходимостью что-то в своей жизни изменить. Если мне нельзя рассчитывать на твою защиту - вот! это уже серьезно! - то придется самой защищать нас двоих.

Да, во мне порой злые силы поднимают голову, чаще под воздействи­ем внешнего мира: это зависть и ревность, в душе начинают звучать го­лоса: "Если можно другим (ей), почему нельзя мне?" Есть и просто иску­шения, не знаю, как у вас, а у нас считается большим грехом введение человека в соблазн. У меня альтернатива - принять твою N как данность не только твоей, но и моей жизни, или вовсе не встречаться с тобой. Я понимаю, что у тебя в сердце есть место и для N, хотя по алфавиту я иду первая (Ника-Вероника?), это радует..."

Когда помирились, шутил Мустафа:

- Ты идешь и раньше М (о себе).

- Нет, я бы хотела, чтобы ты был впереди.

- Как восточный муж?

- Захватчик!

- Я между вами, это точнее.

- И кто перетянет?

Никто.

А я попробую.

И поиграем.

О дурных качествах тоже, каждое имеет свое изображение: как выг­лядит ревность, не знает (восьмерка бубей!), а вот зависть ... - и расскажет о фреске Джотто в капелле дель Арена в Падуе, куда ездил с земляками, и долго потом толковали, примеряя к себе: ссохшееся тело, огромное ухо, под ногами - языки пламени, а через голову проходит, вы­ползая изо рта, змея... еще миг - и она вопьется в висок.

"А то, что я тебе жена, - торопливо писала далее Ника, - имеет вот какой смысл: категория верности - ее нет в любовнице. Если перед лицом Высших сил ты - мой единственный, а я - твоя, то мы муж и жена. Ты согласен? Если "да", не буду более мучить тебя". И цитата еще: "У любви нет возраста, она всегда в стадии рождения", - это сказал Пас­каль. Я очень это чувствую сейчас".

Сбоку приписка: "Буду через час. Твоя Н."

-... Ты в школе неплохие, наверно, сочинения на вольную тему пи­сала, - скажет ей Мустафа, и Ника вскинет брови - ответ ее прозвучит напыщенно:

- Рожденное кровью сердца ты называешь сочиненьем?!

- Я так сказал, чтоб спровоцировать этот наш с тобой романтичес­кий диалог.

Прочтя ее послание, Мустафа встревожился и в смятении, сунув за­писку в карман, тут же написал и оставил в двери свою, рискуя, что по­падет кому другому (Аран! или Нора?).

Нет чтоб войти, и не спеша, - стоя на крыльце, как и она, настро­чил  на  клочке бумаги (вырвал из записной книжки):

"Тороплюсь. Надо снова бежать (непредвиденный вызов). Ты постави­ла много серьезных вопросов. К ним я не готов. Твои наблюдения спра­ведливы, но скажу честно: я страшусь изменений, к которым внутренне ты стремишься. До сих пор с другими были, как мне теперь очевидно, игры (а в уме... нет-нет, не в тексте: и даже с Нель?), а с тобой - всерь­ез, но твоя стремительность для меня скорость губительная. Отсутствие стабильности невыносимо для меня. И к стабильности отношений с тобой, как они сложились, я тоже привык, и потому не хочу терять тебя..."

И ушел: пусть прочтет и знает!

Когда вечером поздно вернулся - в двери ее новое послание, одно лишь Жду, и он поспешил к ней.

Ночь примирения была бурная.

Расписать лиризуя.

Набрал курсивом на экране: Со слезами.

Искомое слово слеза. Enter - продолжить, Esc - выйти.

Нажал Enter.

И тут же программа выдала: Слеза - признак плача.

Без тебя известно.

Кому известно, а кому - нет.

Одна слеза катилась, другая воротилась. Слеза слезу погоняет.

Что еще из лирики? И соленый привкус в губах.

Искомое слово соль. Enter!

Поднести хлеб-соль. Без соли не сладко.

И наобум выстроились (в линию):  поваренная горная каменная озер-

ная морская выварная вареная бабья заячья

Уже чудит - Esc! Искомое слово губы. Не забыла программа!

Губы чешутся - целоваться.  Молоко на губах не обсохло. Прикусить губу. Заячья губа. Надуть губы. Губа не дура. Пригубить. Алые губы.

Алое алое алое - и в разных позах, будто компьютер подглядел.

Потом пошли переиначенные строки любовных поэм, коих на Востоке дюжинными пачками, и что=то о макулатуре и куда с нею обращаться.

Кто составлял программу?!

Уловленное недоумение тотчас вывернулось наизнанку (?) весьма за­нятной пульсирующей догадкой о соавторстве любимой женщины (чьей??), - впрочем, любимая не при чем: женщины более, нежели мужчины, подвержены (нескончаем надоедливый диспут) алогичности в поведении и сознании, непредсказуемы эмоциями, оттого результат контекстного поиска в прог­рамме (коль скоро возникла догадка о женщине-соавторе) оказался весьма неожиданным все по тому же методу случайных или псевдослучайных чисел.

Но сначала были упреки Мустафы: не могла его дождаться! полюбил и никогда, пока бьется сердце, не оставит! сколько бы ни пришлось тебе ждать, знай, что приду!..

И она признавалась в алогизме своей реакции - искренностью на искренность! - что ей не в тягость ожидание, что (ее словами) счастье во внутреннем покое, уверенности, что дождусь тебя, а когда ждала, по­дуло откуда-то теплым ветром, начались томления, как прекрасно, что они имеют конкретный адрес, все внутри замирает от близости с тобой, - сама не знаю, почему вдруг рассердилась? Даже (и сама поразилась) ста­ла на колени.

- Ну что ты! - он поднял ее, это впервые у него такое, и долго стояли, прижавшись друг к другу.

- Нель.

Ника, вздрогнув, отшатнулась:

- Кто сказал Нель? Ты?

- Я?! Тебе послышалось.

Экранный  шантаж (но он же вышел из программы!).

-... У тебя занятный, - сказал ей, - компьютер. - Прозвучало как намек. - Завлекающий.

Иносказанье?

- Может, завораживающий?

алое алое алое на весь экран. Он целовал ее алое, когда приехали к нему.

- Господи, как хорошо, когда о тебе думают!

- О Господе?!

- Я о себе... Совсем другая жизнь!

Не по-мужски: вызывать, используя власть над нею, на исповедь. Вздремнут и  снова  (полусонность,  послушность...) поиск удобной

позы, и каждый раз она новая, съежилась простыня, натер локти и колени до красноты, щипало, когда мылся.

- Ты легкий , - она ему. Хочет почувствовать его тяжесть? Нет, утомиться под тяжестью твоего тела.

Расставания всегда были трудные и долгие: наступал момент, когда не терпелось остаться одному, и он видел в этом своем желании готов­ность к предательству, мучился, что не может перешагнуть через эгоизм, а она цельна в чувствах. Не потому ли, думал, Нора отошла от него?

Взглянуть на себя со стороны: выскочка, непонятно чем занятый. Клерк, думающий, что он - здесь и ввернуть - демиург. Рычаги? Но ведь никакой реальной власти! Еще ученики: как делать карьеру, и для изб­ранных - как захватить власть (?); девчонка-любовница, подцепила поч­тенного семьянина, - какая она по счету, эта его новая?

Достаточно ли пальцев рук или подключить и пальцы ног?

- Ты что-то зачастил в свой дом, - Нора ему и, как всегда, неожи­данно: не сразу скажет, сначала обдумает и - самую суть.

Это еще до Ники, но тоже на N, - он их всех (конспирация?) на N, и даже сам поверил, хотя лишь одна - по-настоящему, редкое имя Нель, с которой... Она, в сущности, и научила его (соседка не в счет!). Такая горячая была пора, что, казалось, заново родился и понял это.

- А ты давно не интересуешься моими делами.

- Этими, да, не интересуюсь.

- Я о делах иных. Ведь рассказывал тебе.

- О чем?

- Ну... - замялся. С другими решителен, а с нею теряется. Надо твердо: - О ZV.

- Впервые слышу.

- Ты ж меня не допускаешь до себя. - Тут бы и добавить, сказав правду: В темноте мне вдруг почудилось, что Ника - это ты, когда у нас начиналось, и все было так прекрасно, точнее - как если бы он с нею проделывал то, что с Никой: и долго, и по-разному, ощущая легкость и владея собой.

"Ты вариативен. Все другие, с кем я была, - польстила ему перед расставаньем Нель, - меркнут перед тобой. Себе на беду научила тебя, подлеца, - и смеется, в ее устах звучит не грубо. - Знаю, бросишь ме­ня, чтобы на других испытать обретенную со мной мужскую уверенность".

- Ты только в такие моменты обсуждаешь свои дела? Наверно, кому другому, вернее, другой рассказывал.

И защищал тебя!

Каждая копала под Нору, выискивая (как и она сама - в других) изъяны, и это отталкивающе действовало на Мустафу, будто косвенно осуждается его выбор, - тотчас желания угасали.

Нель даже диагноз Норе поставила по-привычке, как все медики: Мустафа сам виноват, кто за язык тянул рассказать о странном случае, что однажды жена не впустила его, выскочила на балкон и кричала, что к ней вламывается грабитель, набежали соседи, милиционер явился, долго уговаривали, чтобы открыла дверь.

"Может, - чей-то ехидный шепот, но слышно всем, - она не одна, там у нее кто-то есть?.." - пока не пришла из школы Аля, - поначалу и ей Нора не верила, думала, что подучили.

Нель сказала  про  какую-то манию  - забыл,  а переспрашивать не

стал, кажется, страха, обиделся, будто болен сам, а не жена, и, защи­щая Нору, сказал, что сочинил, хотел удостовериться в ее, Нель, меди­цинских познаниях.

С Никой ведь тоже - мама ей сказала, и она поделилась с Мустафой: жена узнает и в припадке ревности плеснет в лицо кислотой... Мустафа возмутился, и не успел рта раскрыть, как чуткая Ника тотчас уловила: У меня мама такое вдруг брякнет!..

-... Как же впервые про ZV слышишь? Я даже помню, когда рассказы­вал: ты варила варенье абрикосовое (может, действительно перепутал?).

- А отчего у тебя вдруг нос раздулся (раньше было почему вздрю­ченный)? - Выпустила невидимые антенны: - Ну да, - поймала его думы, - как новая дамочка - тотчас и новое задание.

Все реже и реже с Норой, пока она не стала N, а потом и вовсе прервалось: там не трогай, этого не касайся, здесь будь осторожен, что ты делаешь?! (больно или неудобно), - исполнением лишь долга Мустафу не удержать, ему нужна импровизация, отзывчивость, упреждение желаний и множество иных причудливостей.

Какой ей смысл идти на явный разрыв? Чтоб потом наслушаться вся­ких о себе небылиц и слухов? А мы-то думали!.. И пошли судить-рядить: Уж если у Мустафы с Норой!.. Дескать, и без того на свете ничего свя­того, а тут рушится идеальная (?) пара! Расставаться нелепо, окажемся под развалинами.

          - Ты,  как всегда,  проницательна. Это, что у нас не получается, как источник вдохновенья, чтоб построить дом или написать роман, а де­ловая игра и есть роман!..

- Твой излюбленный, - на сей раз спокойно, - тост: все, что ни делает мужчина, делает ради своей дамы. И на преступление пойдет, и подвиг совершит.

- Разве нет?

- При условии, разумеется, постоянного обновления объекта.

- Пусть так! - и смотрит дерзко.

Я собью твою спесь!

- А если жена уже вчера изменила?

- !

- И сегодня ей приглянулся другой?

- Что ж, - нашелся с ответом, поняв, что вредничает, - завтра к ней придет понимание мужа.

- Ты хочешь сказать, что третьим увлечением будет собственный муж?.. Увы, я пока во власти вчерашнего дня.

И Мустафа опоздал,  выбитый из колеи,  на встречу с Никой. Или с

Нель?

Перед прощаньем Ника заговорила о своих записках - напомнить, чтоб не повторилось ее унизительное ожиданье.

Никогда не спрашивала:  Когда увидимся? - всегда торопливое: Как

не хочется расставаться! И он - уже само обещание.

- Я позвоню... - Ждет, чтоб ушла.

- Весь наш роман...  - Мустафа вздрогнул.  - Да, это роман, ты не согласен?

- Нет, что ты, - проговорил поспешно, - ты права! - и не сдержал усмешки: ох уж эти его сверхчуткие женщины!..

- Смеешься? - возмутилась. - Сама мысль о долгой разлуке невыно­сима, я места себе по ночам не нахожу, а ты... - Не дал договорить:

- Я просто удивился совпадению наших настроений!

- Вот я и говорю, - тотчас оттаяла (или испугалась?) - что весь наш роман держится на тонком волоске недолгих встреч... Нет, не пугай­ся, я умею терпеливо ждать, но как же сделать, чтобы несколько дней мы могли быть вместе?

Не зная, что сказать, Мустафа растерянно смотрел на нее: скорей бы ушла, и чтоб остался один. Так всегда, и с нею тоже: гасить чувс­тва, когда привязываются к нему.

-... И разошлись, как в море корабли, - невзначай вырвалась ба­нальность.

Ника встревожилась:

- Ты так не шути!

Ушла, а голос ее витает:

"В эту нашу встречу ощущалось где-то, очень в глубине, скрытое раздражение, почувствовала! надеюсь, не ко мне лично, ты устал безмер­но, истоньчилась твоя душевная оболочка до самого... слово пропало, поэтому тебе болезненны любые прикосновения. Разве не права?". Ее до­верчивость трогательна: и завладевает им.

Еще какие-то в доме голоса, и будет уловлена некая тайна, и бас Арана, - не поймет, чего больше в этом голосе: задора? тревоги? празд­нует победу или оплакивает неведомый позор?

Тщетно пытается, преодолев внутри какие-то преграды, выговориться и оттого кричит, нагнетая шумовыми эффектами беспокойство, и тут же спад - заунывная на непосвященный слух, но щемящая для знатоков, а то и непонятная, как все, что делается вокруг, и только иллюзия разрабо­ток, мелодия.

Надо же, вдруг такой ясный сон - сублимация бунта или ожидания, давно никаких сновидений, Мустафа и Ника сидят за столом на кухне, а у плиты Нора, и он удивляется наглой своей откровенности, говоря Нике, не сказать невзначай Нель! но лишь кажется, что это Ника, - видит ее впервые, молодую литовку (?), которая у них в гостях, иностранка:

- Выходите за меня замуж, - делает ей предложение.

Спокоен, не волнуется, естественной ему кажется и реакция Норы, ну да, у нее же есть свой! лишь улыбка у ее рта, и не улыбка, а при­вычная ирония. А Ника, нет - литовка! сосредоточена на своем, молчит, глядя на чашку чая.

- Или вы считаете, - не без кокетства, - что я для вас стар? Го­ворите, не обижусь.

- Нет, что вы, - вспыхивает, - это другое, мне трудно выразиться, я не могу здесь жить, я уеду отсюда.

- А как же ваша мама?

- Разве у меня есть мама?

- Вы же рассказывали. Я даже знаю ее имя: Верма.

- Ах, Верма!..  Ну да, - смутилась, что отрицала. - Но она мне не мама, это тетя, и живет своей жизнью.

- Куда вы уедете?

- Разве не знаете? Я же литовка, - во сне понимает, что это не так, но верит, - и поеду к себе на родину, я так люблю Вильнюс!

- Я тоже! - восклицает Мустафа.

- Неужели захотите поехать со мной?

- Да! - Пора сбросить с себя прошлое и начинать все сызнова, жизнь в чужой нынче стране кажется заманчивой, хоть и понимает, что отъезд нелеп: жить эмигрантом, - помнит, слово это было увидено как эМ-игрант, не зная языка? Но зато кто о чем! доступ божков на литовс­кое небо закрыт!..

Очень захотят - въедут на облачке.

Тут в разговор вступает Нора:

- Я надеюсь, - обращается к литовке, - что мое молчание вы пони­маете как согласие на ваш брак. - Ни тени обиды. Мустафе это больно слышать, но желание разорвать все прежние нити так велико, что подда­кивает Норе. - Я вам мешать не буду.

Какая у него жена молодец! благодарен, что не устраивает сцен, готов выполнить все условия молодой литовки, с которой еще ничего не было: лишь бы согласилась стать его женой - испытать с нею!

Литовка была так зрима - Мустафа сожалел, что проснулся, - а в незнаньи ее языка, когда он ее будет любить, столько, ему казалось, ранее неизведанного... увы, не дождался ее согласия, еще бы чуть-чуть продлиться сну, и он бы... При Норе? И чтоб Ника, которая вселилась в литовку, узнала, что он предпочел ей другую, хотя та - она сама?..

 

Помнит, что салат, которым Нора угощала гостью, был оригинальный, вечно экспериментирует: ананас с морковью, чтобы одного цвета - этот оранжевый, а бывает - прокручивалось во сне - белый (сыр, яблоко без шкурки, белок) и даже зеленый (перец, капуста, огурец).

Кого же ты любишь? Не на время, не в сей уходящий, изменчивый, неустойчивый, текущий, летящий, исчезающий, еще какой? миг, а навсегда?

Люблю Нору.  А если изменила? и ревность, и... даже рад как-будто! Нику люблю, и... - вот и перечислить всех женщин, которых любит.

 

Что ж  такое  твоя  любовь?  Это и привязанность к Норе,  но если

все-таки верна! и привычка к постоянному обновлению чувств,  Ника  за

вычетом N? Или N плюс остальные, которые до и после нее?..

 

Доволен, что готов даже - это ново! - простить Норе (Нике тоже?) ее измену, и относит дилетантские размышления к вариациям заученных фраз, где разные цветные комбинации ударных букв, глухих и звонких звуков, выдаваемых программой за откровения: возникли, и, как захва­тившая его всего литовка, растворились в голубизне экрана, где царс­твует коварный Delete: зачеркнуть, очистившись от глубокомысленных этих курсивов.

 

 

3.

Ветвящаяся сеть директорий с файлами - всякого рода модели, досье, переписка, а в личной, интимной, - дневниковые записи (не толь­ко!), ну и, разумеется,

файл nora.

Как без нее, без N?

... Пошли через мост, сухой колючий снег бил по щекам, к низкому деревянному дому, где загс, он и Нора, а с ними свидетели - председа­тель студкома с женой, литовцы (разгадка сна с литовкой?): они и зате­яли свадьбу в студенческом общежитии - собрали деньги, чтобы праздник Октября отметить, ушли и полученные беженские (тогда называлось посо­бие переселенцам), шуму - много, вина - мало, зато ящики лимонада и минеральной, кто-то даже не понял, что играли свадьбу.

Натерпелась Нора страха и бездомности, гонений, клич был (Самый, который вождь-отец, выиграв войну, затевал новые кровопускания) очистить, покинув отчий дом, наши земли, и замерзли все, преодолевая горный перевал, уцелели единицы.

Каролина моя, Каролина, - пел отец (Аран в деда), - морщась от боли и не в силах разогнуть спину, - радикулит со времен битвы за Ка­ролину Бугаз, шли по узкому перешейку в ледяной воде зря воевал! Вско­ре умер, следом - мать и сестра-близняшка (эту звали Нурия, ту - Гу­рия), и Нору, пугливое дитя, вырастила тетка (мамина сестра).

Каждый мужчина - враг, урвать-отхватить, а ты прячься: девичье дерево, как говорили предки, - словно ореховое , прохожий норовит ка­мень бросить, чтоб сбить плод. И Нора, как возник на горизонте (в об­щежитии) свой Мустафа, долго не раздумывая, потянулась к нему.

         В первое время Мустафа терзался:  он ли у нее - первый  и  та  ли кровь или подогнала к сроку?..  Никакой как будто преграды,  когда в первый раз: села к нему на колени, крепко обхватив за шею, и он, слег­ка ее приподняв (руки ощутили прохладу упругого тела), привлек всю к себе и... никогда ни до, ни после не испытанный острый миг - уже там.

Нора строила крепость, и даже ценой обмана, - мягче бы, но как, если о живой сестре как о мертвой? Что-то скрывать, утаивать... Или привыкла?

Строил и Мустафа, не заметив, как и когда начали преобладать отс­тупления, и стало манить подполье, куда уходишь для себя, ничего ни против кого не замышляя (с туннелем, откуда можно сразу на Горбатую площадь).

Когда открылась ложь Норы, чуть до разрыва не дошло: часто отлу­чалась, и странные - скороговоркой - объяснения (нет ли у нее ко­го?..), что заболталась с подругой, Ты ее не знаешь, и они сто лет не виделись, - ночью, оказывается, ее поезд.

Предупредила однажды, что есть у нее дело (по женской части), придет поздно. Это поздно еще повторилось: Мустафе позвонили, что всех в саду забрали, лишь одна их девочка осталась... а Нора явилась, когда Аля уже спала: выстояла-де длинную очередь за чем-то и обидно, что не досталось.

- ??

Оскорбилась: - Можешь проверить!

Не похоже, чтобы у Норы кто-то появился, ну а все же? Решил выс­ледить - шла озираясь (Мустафу спасла ее близорукость), исчезла в па­радной большого дома, долго ждал, когда выйдет, прячась под деревом и всматриваясь в окна, и - вот она! А следом - какой-то ребенок!.. Нет, вся в морщинах женщина, но ростом с семилетнюю их дочь Алю.

- Нора! - вырвалось: Мустафа удивился, как они похожи лицом, - незнакомка дружелюбно разглядывала Мустафу, а Нора бледная, потом, на что-то решившись, твердо сказала:

- Это моя сестра.

- Родная сестра?

- Да.

- Гурия?! Но она же... - И осекся, поняв, что Нора все эти годы его обманывала.

- Не судите ее строго,  - заступилась.  Голос Норы! - Она боялась

вас потерять.

Что у нее сестра урод!

В ту ночь,  когда их изгнали, Гурия с высокой температурой в дол-

гом пешем пути не раз теряла сознание,  потом... перестала расти! Врач

из беженцев объяснил: шок. Атрофия клеток роста.

Сказала, что живет не здесь - назвала близкий городок: видимся, когда приезжает.

- Почему не пригласишь жить у нас?

- Я предлагала. - Врет! - Но она отказалась, не хочет нас стес­нять.

Нора говорила правду,  но не всю:  боялась за Алю.

- Считай, - ответила тогда сестра, - что я добрый дух твоего до­машнего очага. Кстати, я же старше тебя,  - улыбнулась, - на целых двадцать минут, и в маминой утробе питала тебя - все соки шли к тебе через меня (вот и объяснение атрофии: Нора росла в утробе, активно бе­ря у Гурии, а Гурия была пассивна, ибо все получала первой от мамы).

А еще прежде:

- Ты могла быть мной, - сказала ей Нора.

- А кто - мной? Ты?

- Я бы этого не вынесла, - призналась. И тут же: - Я тебя не оби­дела?

Будто не услышала:

- Не выносишь нынешнего своего состояния?

- Живу в постоянном страхе за вас...

Однажды повела дочь к ней, зачем-то внушала, что идут к родной тете.

- А еще знаешь кто она?  - чтобы, увидев карлицу, дочь не испуга-

лась. - Подруга наших гномов. - Решила, что если Аля ее примет - приг­ласит домой.

Как только Аля увидела Гурию, в глазах появился страх, ни на шаг не отходила от мамы, потрясена и боится.

- Ты гном? - спросила у тети, и та, не поняв (забыла, что гово­рила Норе), пожала плечами.

Когда пришли домой, Аля стала изображать тетю, передразнивая ее манеры, горбилась, ходила, как та, вперевалку, изгоняет из себя страх!

- А если бы я тебя дразнила? - Не знает жалости!

- И дразни! - Потом напомнила маме, что та ей сказала неправду.

Мустафа больше не видел Гурию. И ни о чем не спрашивал, - ждал, что Нора сама скажет.

И шло, как прежде, будто ее не было.

Изумление, да-да, именно изумление было в голосе Норы, когда, на­пуская на себя печаль, однажды обжегшись, перестал ей верить? сообщи­ла, что сестра умерла.

- Как? Когда?! - Мустафа был потрясен.

- Уже похоронили.

- Почему я узнаю теперь?

Промолчала. Снова врет?  Чтобы вторично убить живую!

- Это правда, - тихо добавила.

Норе позвонили:

- Вы ее родственница?

- Да, а что случилось?

- Приезжайте в больницу.

Дальше - словно не с ней: морг, прощанье в театре... Не сказала, что сестра. Какая же сестра, если рядом с нею никогда не видели?

Собралось столько народу и такие светила, Нора была ошарашена, раздавлена - всю жизнь жалела сестру... Неужели завидует?

Никогда не верила и всерьез не принимала ее рассказы о себе, чего не придумаешь обделенной? Бредни!

-... Знаешь, у меня обнаружился талант. - И смеется.

- Какой?

- Экстрасенса. - Норе было неловко, что та играет в модную игру, потом стала ее жалеть. - Хочешь, на тебе продемонстрирую? Вот мои ру­ки... - Нора перебила ее:

- Не надо.

Та сразу сникла: - При неверии эффекта не будет. Надо довериться, тогда поможет.

- Слава Богу, я здорова.

- Я уже многим помогла.

- Да? Она не должна чувствовать, что я ее жалею.

Гурия усмехнулась: твои мысли - у тебя на лице.

- Думаешь, сочиняю? - Пусть утешится. - И не спросишь, кому?

- Кому же?

- Скажу - снова не поверишь.

- Нет, говори.

- Смоктуновскому! "Вы клад!" - сказал он мне.

О моя бедная сестричка! - Еще кому?

- Джигарханяну.

Телевизор много смотрит. - И он?..

- А, ну да, поняла - вражда и так далее... Он далек от таких глу­постей. Пошутил однажды: играл, дескать, итальянца, еврея, турка, даже армянина, - вот и весь его ответ! А сейчас я работаю с Магомаевым.

- Муслимом? - невольно вырвалось.

- А есть еще какой знаменитый?..

(Были на похоронах). Услыхала вдруг:

- Не явился даже!

О ком они?

Однажды пришла Нора к сестре, а та - в слезах.

- Что с тобой? - Долго увиливала, потом сказала, что с любимым человеком поссорилась.

- Кто он?

- Неважно... - и, глянув на Нору, вздохнула: - Не веришь, что и меня полюбить могут! И даже стреляться!

- Как в романах?

- Да, в романах, которые читаю, придумывая всякие небылицы... Ты ведь так думаешь!

- Ну что ты!

- А мне действительно тоскливо!

- Расскажи о нем.

- Что толку, если решишь, что сочиняю.

- А хоть и сочиняешь! - И что-то банальное сказала, было ощущение неловкости, про выбор способа жить.

И на поминках разговор о том неведомом.

- Ну да, испугался придти!

- Чего ему бояться? И той, от которой ушел, тоже нет в живых, гу­битель какой-то!

- А у публики успех.

- Был!

И не спросишь: о ком? всем известно, а ей, родной сестре, нет.

- Да, была такая... - с паузой - некрасивая (не скажешь на помин­ках уродливая), - тут же перебили:

- К ней некрасивая не подходит, лучше - миниатюрная.

- И столькие вокруг вились... Надо же - отбить его!

- Дар у нее был.

- Внушения? Или приворожила?

- Умом - может.

- На уме мужика долго не удержишь, нужно что-то еще... - и рукой движение, означающее, очевидно, это что-то.

- Некая витальность!

- Любовь - тайна.

- Тут случай особый: такого красавца скрутила.

- А не явился!

Так и не узнала Нора, кто?

С тех пор... казалось бы, облегчение после смерти сестры, - нет: катилось, катилось - скатилось на мелочи, - трещина в их с Мустафой любви, и чуть что - война, а повод - любой пустяк.

- Где моя ручка?! - кричит Мустафа. - Она лежала здесь и ее нет!

- А ты поищи - найдешь.

- Я все перерыл - взяла ты! Если завтра... - такой гнев, что ин­фаркт вот-вот сразит.

- Не дури, завтра найдешь. - И положит ручку на место (пригляну­лась Норе, - не царапает, тонкая паста).

Выдуманное чувство сковывает бесполезностью, не давая ясно обоз­начить реальность отношений, некая помеха, соломинка в глазу, - смыть слезой.

Прежде Нора часто пела, лицо светилось, и стоило Мустафе нахму­риться - обнимала его, повиснет на нем и целует, пока хандра не поки­нет, и в семье воцарялся мир, нарушаемый разве что тем, что Аля не так выполнила домашнее задание, ужасный почерк, иероглифы какие-то.

"Может, - поправляет ее Мустафа, - каракули?"

Рассерженная, рвет страницу и заставляет дочь - всю себя вложить в нее, избыть свое несостоявшееся - написать заново и, если не удается добиться идеального письма, сама аккуратно переписывает вырванную страницу, - и упрямая (может, упорная?) Аля, постигая иероглифы своей натуры, укатила с Гунном в Чин, китайские пределы.

Боязнь за Мустафу?  И в каждой,  которая приглянулась,  угроза ее

крепости? Ну  да:  в твоем вкусе круглолицая блондинка или плосконосая

пустышка-глупышка.

- А выбрал тебя!

- Вот именно!

- Искал в краях морозных землячку, - поясняет, подыгрывая, - хоть и смешанных ты кровей (напомнит о полу-полу - что и это не спасло от изгнания), привык к нашей речи, которую ты забыла, к нашей еде, а ты готовишь отменно, - и тут ей становится жарко, ибо редки добрые слова. Потом нежданное: нигде есть не может, непременно отравится, Ты убедила меня! - как не дома съест, срабатывает какой-то фермент, наступает нечто вроде отравления.

Всего-то в ее арсенале четыре типа еды, не считая салатов всяких или плова с орехами: пюре, пироги, котлеты куриные, а порой искусно смешает свинину и говядину, выдав за любимые Мустафой бараньи котлет­ки. И легкие супы - овощные и гречневый.

Подслушала Нора, как бабушка Мустафы однажды ее хвалила: "Хорошая жена попалась, - соседке говорит. - Из одной курицы две делает!"

"Как так?" - удивилась.

"Курица, что купила, и в точности ее повторяющая".

Та сообразила: "Фаршированная?!"

Сумела Нора убедить,  признайся! что женщин прельщает в нем  его

чин (?), пусть не возомнит, что красавец-мужчина, загонят как лошадь и

быстро сведут в могилу.

А если он на кого с интересом взглянет или кому, как ей кажется, может прийтись по душе, - не медля ни миг выставит напоказ, и не гру­бо, а с изяществом, виртуозно, с едкой иронией, изъяны соперницы, а та понятия не имеет, что зачислена в разлучницы.

И Мустафа поразится, как точны и убийственны наблюдения Норы: и голос у той манерный, и тело кривое, неуклюжа, не те глаза, черные по­лосы на шее - грязнуля, уши неестественно оттопырены, клипсы... что-то с клипсами, не вспомнит, - старый, как мир, маневр: охладить пыл влюб­чивого мужа.

Он даже сделался... да, да, сделался импо! (разве нет? как в под­ростковую пору с соседкой: еще ничего не началось, уже невменяем, и не успел прикоснуться...).

Не до смеху: разучился управлять собой, и Нора, хоть чаще успева-

ла вместе с ним, - раздражена, что не получила свое законное, но виду

не подает, долго моется, чтоб успокоиться под горячим душем.

В кого ты? В отца? Нет, отец слыл, как говорила бабушка, однолю­бом, к личному удовлетворению Мустафы. В деда? Три жены у него было, а у прадеда, как и повелевает вера, - четыре, о нем Мустафа только слы­шал, а портрет деда видел, так что идет у них по убывающей: четыре, три - отец не в счет, времена были строгие, - странно было б разгова­ривать с отцом (в какой такой таинственной реальности?):

- Отец, я уже намного тебя старше, ты - как мои ученики=игранты.

- Мы строили, вы играете?!

Поговорили!..

Если возникло у нас с нею внутреннее влеченье друг другу, симпа­тия, основанная на некоем духовном начале, улыбнись прежде! (отец?), то надо ли гасить это чувство, сообразуясь... а с чем сообразуясь?

Я и не знал, что это у нас общее (но ведь отец ничего ему не ска­зал!)

Вдруг это - окончательное? захватит его всего, как у отца с ма­терью, и оттого - полнейшее удовлетворение? И чудо=случай выводит на

новую, которая ему приглянулась или, что чаще, сама выказала внимание:

лестна мысль о ее активности.  А вдруг кто у них родится? Ровесник бу­дущего внука?

Но и когда есть уже Ника - случайная встреча с Нель: стоит расте­рянная посреди улицы,  и все такси мимо, - развернулся и к ней.

"Ты?!" - и хохочет. А потом: "Я очень спешу!"

Довез до клиники. "Ты подожди, - шепчет, и уже ее желанье переда­лось ему, - я на минуту!.."

А потом к ней...  И, вспомнив прошлое, Нель формулирует (так и не понял):

- Ты тоже, как все овны, с копытцем, - смеется, - мозги у тебя работают, но душа широкая, и в порыве ты можешь выговорить сокровен-

ное, да?.. Не мучайся, ничего лишнего не сказал. - Поняла, что эта их

встреча - всего лишь эпизод,  ибо перегорело,  и у него,  ее  ученика,

есть та, для кого он - учитель.

- Это у нас любят бескорыстно.  И учат тоже бесплатно. -                                                Красива

при свете луны. Уловила, что Мустафа ее разглядывает: - Я его стыжусь.

- Кого?

- Не кого, а что: свет луны. - И, помолчав, добавила: - Да, река течет, и жизнь куда-то выведет.

Любовь по Норе - таинство без шалостей, выдумали про чувственные узлы, они есть, эти эротические точки, но лишь когда обнаруживаются, а не ищешь, пробуя и то, и это: что надо - бери, строгий регламент, дол­го и сильно, и ничего за пределами, поцелуи всякие (колючки, которые вонзаются, а он вечно недобрит, - красные точечки на белом теле), ты просто не можешь выдержать и, увлекаясь позами, ломаешь ритм.

И опять же - боренье слов как драма души.  Или трагизм духа.  Мо­жет, знак хаоса?

- Тебя не переговоришь. - И каждый остается со своим.

С сыном (может, дочерью?) в строгости. И когда жизнь не поддава­лась схеме и выламывалась... неясно, что дальше, стерлись буквы (и не успел сохранить в файле).

Деньги дочери - пошли опечатки: не дочь, а сын - какие ей деньги, когда сама может подкинуть зелененькие?

И внук (? разве не внучка?), нет пока ни его, ни ее, лишь ожида­ние, которое затянулось.

Нехитрые правила (кто им следует?): сделал добро - забудь (ника­кого добра!). Помог кому (валютой?) - тоже забудь, просто афоризмы, из заповедей долгожителя: самый большой грех - это страх, но кого Мус­тафе бояться? Собак боится - это точно, и что самый лучший день - се­годня, а что еще - не помнит.

Поймал себя на мысли, что сравнивает: вспомнить N, когда ей было сколько теперь Н, и представить Н в возрасте N.

Так что же: первое, чем непохожи, - Н улавливает его желания и никогда не бывает ей неудобно?

Не успел додумать, как пропала всякая охота: может, и Н сравнива­ет его с кем-то из тех, которые были у нее и теперь продолжается по инерции, ибо действуют привычные импульсы, хотя потом - утешение для Мустафы? - переживает, что ах, ах, такая слабая, и молится, замаливая

грехи. Но уже было и случится еще,  если ее бывший снова пожелает. Нет

границ для фантазии.

А может - тут вовсе расхотелось сравнивать, - и N тоже, не ломая, как и он, привычной жизни, сравнивает Мустафу и того, кто и моложе, и умелее для нее?

И, глянув на N чужими глазами, вдруг понял, что это возможно: оп­рятна и элегантна.

Но странно: рядом с Никой может представить другого, а рядом с N видит только себя; главное их отличие - это временность Н и постоянс­тво N?

осень осины

перламутровый портсигар

кинжалы сосулек

Поиски бесконечны (или поиски бесконечности?): чтобы Ника, сама естественность!.. Напрасно он терзает душу, обнажая бездну зла, рож­денного... ах да, ша=ша, шайка шайтанов, все играют - боги и рабы, ни­каких зрителей, лишь сцена - весь край по ту и эту стороны горного хребта Каф.

- Ты прожил жизнь в подполье, - N (Нора?) вторглась в его файлы?

Удивленно на нее глянул:

- Что ты имеешь в виду? - Казалось, смирилась. И жалко ее вдруг стало: печальное зрелище - стареющая женщина, руки... когда это случи­лось? ее руки, которые были гладкие, без морщин, - вены на них серые выступили, светлоголубые прежде. Но не сдается, какие-то хитрости, чтобы оставаться привлекательной (для себя ли?).

Мустафе невдомек, а Нора, конечно, уверена, что у него никого нет: ведь не может! Нет-нет, да напомнит, что это - искусство более тонкое, нежели игрология.

- Игролог - это когда жизнь игра, так что ли? - Ясно, что спроси­ла не зря: затевает новый спор (жизнь - игра, игра - любовь, и так да­лее).

- Ты сказал наука?

- Разве нет?

Прежде уже пикировались:  не наука,  а шаманство. Гадание (на кофейной гуще). Гипноз и самовнушение. - Вздыхает.

- ...  Увы, - добавил, - у нас всегда так: отшумит в мире, потом, как новость, прилетает к нам. Впрочем, и здесь мы отстали от соседей.

Пусть за океаном, эти British или Latina, - но гюры из Теплых холмов,  пьющие с нами воду из одной реки

(что берет начало с ледников высочайшей горной гряды, и судоходна река, и дарами несметна - в ее чистый приток Аруку заплывает метать икру почти вымерший на континенте осетр),

создали труд по игрологии, ее истории, теории и современных нова­циях, излюбленное триединство Мустафы, впрочем, эрмы из Солнечных кам­ней, часто побиваемых градом

(отвлекающий маневр в ситуации разрухи),

оказались проворнее, им предлог нужен был, созвали гостей на фо­рум по игрологии из стран, входящих в Мировое содружество наций, или МиСоН, чтобы выкачать валюту (приобрести оружие?).

- Ты, конечно, рад, что перевел разговор в иное русло.

- А что?

- Скажи еще о том, что слово игролог отыщется в любой энциклопе­дии мира.

- Тем более странно, что нет в нашей. Есть игра, кошка играет мышью, игрища, а прежде играный - о колоде карт, которая употребля­лась, наверняка крапленых, игрец есть, на дуде, играючи тоже, как бы шутя, даже игреневый - о масти лошади, рыжая, со светлой гривой и хвостом, игрок-игрун заправский и завзятый, а игролога... я успел пе­релистать дополнительный том, ужасный малиновый цвет под чертополох, будто верблюдам на угощение, есть идол, но где они, давно вымерли!

- А божества-божки, которым поклоняетесь?

- ... даже, - ушел от этого разговора, - дифтонги, слова вроде СС или ЧЧ!

- ?

- Свобода Совести и Человек Чести!

- Нет, - вернулась Нора к своему, - игролог это не когда жизнь как игра. Может, игра и есть сама жизнь? Нет, я выразилась неточно: не двойная жизнь, а две жизни. Если точнее, жить и не своею жизнью!

- Не понял... - ведь договорились как-будто.

Ты в плену старых разговоров,  ревность и прочее,  а я уже смирилась, - и все чаще думает о том,  что неужели этот человек,  в котором видела опору после трудных скитаний и в постоянном, лет до семнадцати, страхе, что переселенцы, - ее муж?

Что было в карточном гаданьи?

измена

потеря друга

враг

дама-невеста

веселая дорога

- Трагедии нет, а жалко.

- Рано меня хоронишь.

осень без сосен

шкатулка Ierusalem

сосулька как гильотина

И тут она сказала фразу, которая поразила: - Нас всех давно похо­ронили, еще когда мы не родились.

- ?!

- Не удивляйся: всего лишь восточный афоризм.

- Игра слов! - с чего-то разозлился.

- В твоем духе.

- В моем! - С иронией: - Еще не родились, но нас уже, видите ли, успели похоронить! Не мудрость, а вычурность.

- Я каждую ночь прощаюсь с тобой,  провожая в последний путь.

- О сестре еще скажи!

Растерялась: - Что?

- Как ее живую вторично похоронила!

- Смелый ты человек, Мустафа.

- ?

- У тебя нет страха, что останешься один, и никто не захочет за тобой присматривать.

- А компьютер?

- При чем тут компьютер?!

- Как Аlter ego.

- Надеюсь, не собираешься меня покидать?

- Всю жизнь раздувала угли, а они - сырые.

Странное дело: думать о пережитом, когда голоден, и потом, когда сыт (после еды), - и жизнь не показалась Мустафе столь уж мрачной. Тем более всем им выпало великое везенье родиться, мог вовсе не родиться.

Нора права.

И - никакого гнева: она - жена, и этим все сказано, не оставит ее, как и Нику тоже, покуда она с ним: самое страшное - это смерть. Разве? - усомнился. Похуже смерти - остаться не у дел и без любви: жив

- смерти нет, умрешь - не знаешь, что умер.

И чтобы в жизни было подполье...

туннель a la метро успел выдать компьютер и замигал зелено-крас­ными лампочками, уловив нечто недоступное разумению, будто подключен к доисторическому существу (Мустафе?), понявшему свою обреченность. Или ревнует? и весьма образно!.. Но если мигают лампочки - беда!..

Ничего себе подполье, где имеешь все радости и не надо ночью про­дираться через-через-через и влезать в окно, рискуя, будто Меджнун + Ромео к своей Лейли + Джульетте, любимое женское имя в отрочестве.

Ника, как  услышит  любовница,  вспыхивает,  это ей - нож острый,

особенно после моллы и кольца:

Я твоя тайная жена (из частых ее заклинаний).

- Единственная тайна.

- Ты о чем? - не поняла.

- В ситуации гласности.

- Но и контроля тоже (брачный договор!)

Во всю мощь на небосклоне красуются высвеченные в ночные часы дальнобойными прожекторами братья-близнецы Гласность и Контроль.

Ника, когда она в первый раз у него осталась и, увлеченные игро­логией, не заметили, как наступила ночь - их первая ночь с привыканием друг к другу, потом будут открывать, неистощимые в фантазии, многооб­разие, - поправила его насчет братьев-близнецов, ибо Гласность - она, лучше сестра, чье имя вошло в мировые языки, и, увы, брат - слабее, ибо родился чуть позже сестры, когда их мама (д-р Новый?) обессилела. Такое редкое имя - Контроль!..

- Я могу их даже женить, и мы сыграем им свадьбу: не брат и сест­ра, а муж и жена, так надежнее, она чиста, как глас, а он тверд, как контр.

- Это тривиально.

- Может, любовники? Такая изумительная пара, идут в обнимку, ос­тановятся, и он долго ее целует, свою леди, и лучи прожекторов, скрес­тившись, поднимают их ввысь.

Секс-плакат над Горбатой площадью взвился в небо.

 

4.

Аномалии осени: долго не уснет - магнитные бури? Рой фраз, улету­чиваются, если не запишет, да еще хранить (в докомпьютерную эру), за­вязав белой синтетической бечевкой, полагая, что спасет при пожаре, прятал даже в холодильнике, будто в сейфе, - нет, думать сколько душе угодно, сжигая топливо, но фиксировать, когда есть компьютер, и можно открыть

файл mizer,

нелепо.

Включился, ох уж эти шпаргалки! в цепочку ZV, о чем говорил Норе (но станет его слушать!), чтоб просмотреть, и застрял, продираясь сквозь хитросплетения - частокол минимизированных (не плохо б миними­зерованных!) реестров index, а попросту - список.

Увлеченно тогда работали, получив доступ в спецхрам и возвращаясь ко временам ZV-один,  или нулевой цикл, -

и с того  света выговориться спешат,  хотя торопиться уже некуда

(как знать!), держат мертвой хваткой, -

в открытую нельзя было, а вуалировать - в меру, дабы полностью не утратить смысл: не ребусы же разгадывать игрантам?

Вообще-то начало нашенско-новейшей игрологии, а точнее, ее гене­рального направления - тут царит синонимический плюрализм, кому что нравится:

каркасного, первичного, судьбоносного, или, как в учебнике: несу­щая конструкция игрологии как науки, получившая название ZV

(уже известно: Zахват Vласти),

приходится на середину Икс-Икс века, как шифровал тогда сверхо­пытный суперрукль.

Теретическую базу, разгадав динамику, подвел Л-ый, который, как помнится старожилам, ударом шахтерского кулака (под влиянием зятя, с которым суперрукль учился в школе), повалил наземь неколебимую статую на Горбатой площади, да еще заменил плиты на пантеоне, где было выбито Самый, - тот, кто вдохновитель всех наших побед, и, как выстроенные на попа костяшки домино, стали - чуть коснулся пальцем одной - валиться памятники.

Но первым делом Л-ый распустил ведомство рукоплесканий, которое разрослось:

кто сколько и в каком буквенном наполнении клянется, шло и скры­тое соревнование на качество тоже, особый шифр-сектор стилистов, и как обставлено Имя на фоне словарного запаса;

характер, или ранг зала:

съезд?  вече?  курултай? встречи-проводы? симпо или конгре?

наличность ладоней, их взрывная сила по шкале Рихтера (которого никто не переиграл) и иные показатели рукоплесканий - продолжитель­ность, накал, волнообразие, исчисляемые с учетом времени года:

летняя открытость (улетучивается энное число)?

зимняя закрытость (коэффициент сгущения)?..

В то славное десятилетие еще не было изжито целомудрие, и крышку сундука, откуда выгребли всякие досье, вскоре закрыли, повесив замок с секретом, чтоб никому повадно не было выставлять на всеобщее осмеяние вчерашнего короля, коим он сам стал сегодня и который... (известно).

Расступился занавес - начались игры божков,  скукоженных (? бульк

- и выброшена фраза из недр компьютера) желтыми муравьишками.

Столько ролей, по ходу действия убираемых авторским произволом, и никакого их саморазвития:

сценаристы-стратеги,

тот, кто мнил, что ас

(начертанный план проворонив)

агент-кинто,

ловушку кто смастерил

и заманил в нее ловко,

на голову - кирпич (?)

(спектакль?)

кто арестовал

рыскал по квартире,

ересь выискивая

(тома расстрельных списков),

и кто казнил тех, кто видел тех, кто...

ну и так далее.

Может, это силуэт стиха, точнее, четырнадцатистишья (онегинская строфа?) с особой формой центровки? И требуется, как прежде, цензорс­кая проверка букв начальных (акростих) -

с т (н) а л и н (с) к р е т и н

а  заодно и букв конечных (телестих) -

и с (в) о л о ч (ь) л е я в о е

Невнятица как шифр на неведомом балтизме или памирском диалекте? А вдруг тайное слово посреди строки, мезостих называется? Было ведь, когда выискивали всякие знаки, чтобы разоблачить: на тетрадной обложке чернильница с пером, а меж ними запрятана якобы свастика, - отвлекаю­щий маневр, но уже выхвачено в акро-телестихе такое, что... впрочем, этой истиной кого сегодня удивишь: разве что, перебирая файлы директо­рии Igra, выудить новые спрятанные словосочетанья.

Мустафа прежде долго думал, когда с помощью суперрукля пришел в Вышку, что за аббревиатура ZV (не желая признаваться в незнании), даже конкурс объявил среди новичков - кто предложит оригинальную трактовку, а приз - трехзвездочный армянский, и посыпалось: Zияющие Vысоты? Zлоключения Vаряга? Может (вспомнив прошлое), Zаговор Vрача?

Что-то, помнит, со Змеями и Ведьмами, вплели в игру Зодиака в со­четании с Висельником, в памяти остался лишь Zнак Vодолея - река жизни выносит на стремнину событий, демонстрирует качества опытного кормче­го, увлекающегося спорами, и совет - сдерживать порывы к немедленной победе, не забывать рассчитывать варианты, обдумывая до мелочей игры.

И тут с ходу кто-то брякнул, подсказав первое и впрямую назвав второе: Zвезды Vласти! (имея в виду усеянную ими грудь Деда, он же Либре, он же - обыкновенный в прошлом бре,  или брадобрей).

Дед и осуществил в свое время ZV (четвертый?), скинув Л-го, кото­рый,  в свою очередь, - несклоняемого Самый, а тот, вспомнив про залп Видного, который основатель и прочее (с кепкой в руке и кепкой на голове - художник опростоволосился) при  штурме  ажурных  ворот  Дворца,  прибег, ибо ученик и соратник, к выстрелу (снова обыгрались Z и V - залп и выстрел!).

Так сколько же, нет-нет, не ZV, а звезд? Пять плюс... не муляжи,

а дубликаты, из чистого золота: Деду время от времени переставало нра­виться их расположение на кителе - заказывали новую колодку, да еще две звезды маршальские с бриллиантами, и от соседей-братьев, коих се­меро, - ближнезападные, дальневосточные и на иных материках: расщедри­лись кто на три, кто на две, другие, у которых камень за пазухой, но пикнуть не смеют, - по одной, и никак не сосчитать.

Игрант рисковал, хотя чувствовали, что близок закат Деда, но прогнозами не баловались. Это как с чуГУННым (зять - о себе) котлом с тяжелой медной крышкой: не успел во время снять - разорвет, и каждый кусок - с обломок Царь-пушки.

И тут кто-то спросил о жанре:

- Комедия или трагедия?

- Опыт игрового повествования, претендующего на роман.

Нет, без фразеологических вывертов не обойтись - этическая техно­логия с алгоритмами, и надо помнить, тут же забывая, что все же разыг­рывается ситуация, и Мустафа лишь раздает ролевые инструкции, репети­руя прошлое или заглядывая в будущее, которое уже было.

Роли:

Януар, звучащий как Ягуар.

- Нет, - отверг МУСТАФА: вычурный стиль Януара труден, особенно про троянских коней, с коими Януар сравнивал врагов, и методы плано­мерного, математически-систематического, тут трижды мат, подтачивания изнутри, наступление sui generis, прикрываемое лицемерно-показным слу­жением, и полный интеллигентский дженс-сервис, широкая сеть саботажа госторгов, главснабов, коннозаводств, откуда и вышли троянские кони, или - гибридное чудище мортехозупр, смесь дьявола, зубра и вепря.

- Ну его, Януара! Давай повыше!

- Повыше Еж. Низкого роста, мода была на коротышей, а ты на за­висть покрупнее.

Тогда крупные - удобная мишень, а Еж туда-сюда юркнет и выживет, если повезет. Ежу не повезло - тщился быть повыше, носил высокие, час­тично спрятанные в задник, сапоги, длинную шинель до каблуков. Ну да, не одному Ежу такие сапоги - кое-кому и покрупнее в длинной защитного цвета шинели (один=шесть=три см).

Гурман, сельди любил немецкого рассола, габельбиссен.

- Лучше сыграю роль того, кто за Януаром и Ежом стоял. Мне ближе Самый с доходчивыми образами: компас без корабля заржавеет, корабль без компаса сядет на мель.

- Разной вы с ним весовой категории, и по росту, хотя, когда на трибуне стоял, казался публике высоким.

- Табуретка под ноги?

- Не только: искусство фотографов, виртуозность мастеров кисти (говорил на лекции, МУСТАФА не помнит). - На борту линкора любой пока­жется песчинкой, но можно срезать кусок палубы и перила окажутся на уровне нижнего кармана кителя, а за спиной карлика - море.

-... и голова, - продолжил МУСТАФА, вспомнив, - выше линии гори­зонта, где кончается море и начинается небо, иллюзия великана.

- Но чтоб никого рядом, - подсказывает.

- Лишь Он да безбрежное море и высокое небо.

Но Мустафа тут же - с другим вариантом:

- Можно и поместить рядом человека, который славится исполинским ростом, но сутулится: чуть-чуть смекалки, и они на фото почти вровень, тот к тому же почтительно пригнул голову, повернув ее к Нему, тем са­мым двойное снижение роста, и запечатлеть только головы, - ноги могут разрушить иллюзию.

Да, выбор игранта на роль - дело не простое, и еще придать для полноты тождества желтизну белкам глаз - это у МУСТАФЫ иногда получа­лось.

А мимика? Эти паузы. И еще пристрастие к трубке.

Вроде синтеза праксиологического и аксиологического аспектов - стремиться с помощью ролевого аутотренинга быть тем, кем можешь и хо­чешь стать, - не для МУСТАФЫ.

И помнить знаки:  предупреждающие,  предписывающие, указательные,

запрещенные, лагерные правила тоже: нельзя петь (какие тут восторги?), нельзя  не  есть (голодовка - тягчайшее преступление),  нельзя делать гимнастику (желаешь пережить начальство?),  нельзя спиной к глазку сидеть (прячет взгляд, выдающий уныние).

К тому же известно (плакат над бревенчатым зданием лагеря):

Трудны только первые десять лет!

В словаре и аббревиатуры,  рожденные эпохой энтузио:  КаэРДэ, или

контрревдеятельность,  КаэРТеДэ (контрревтроццдеятельность), ПеШа (подозрениевшпионаже), СОЭ - социальопасэлемент, АСеВеЗе - антисоввоензаговор, а меж ними МОПР: МирОвойПролетартеРро).

Ко сну клонить стало МУСТАФУ под тяжестью монотонной речи Муста­фы, убаюкивает лекция, снится ему, как отвинчивает голову профессора, резьба хорошо смазанная, раз-раз и отвинтил, и она вдруг такая тяже­лая, медью червонной отливает, чуть из рук не выскользнула, потом на службе оказался и с ужасом подумал, что забыл ввинтить голову, она ос­талась на подоконнике, невзначай кто повредит резьбу и не вкрутишь об­ратно, или засорит, побросав в нее окурки.

А то, раз голова медная, сдадут, как металлолом, ищи потом (нема­ло в отрочестве медных ручек отвинтил, чтоб деньги водились).

Хохот Мустафы, и МУСТАФА, во сне еще, вздрогнул: ну да, помнит, что ввинтил голову, - успокоился, задышав ровно.

- Анекдот, это хорошо (нет, уже явь), особенно в пору его расцве­та в оттепельно-запойные годы. - И Мустафа повторил для разрядки (не ускользнуло, что МУСТАФА уснул!): - Да, этноразличия порой анекдотичны и в сфере секса.

(Из тех, которые поступили на конкурс:

Француз сказал: - Надо спросить у нее. - Она под охраной евнуха

ждет своей участи: кто ее любить будет.

Немец: - Пусть достанется тому, кто сильнее.

Англичанин: - Нет, пусть кто богаче! - И кошельком хвастает.

Русский: - Братцы, на всех хватит!

Аранец (или гюр, эрм - неважно) молчит.

- Что молчишь, кафец?

- А она уже неделя, как моя!).

- ... Но я о другом: ошибочно полагают, что есть роли, приносящие успех, а есть - как клеймо, сыграть Януара или Ежа. А вы, - Мустафа обратился к абитуриенту, неизменно в первом ряду сидит, невезунЧик, особо выделить Ч, - попытайтесь сочинить, будто пьесу пишете, диалоги допроса Януара, как он их строит.

Молчит невезунЧик.

- Или хотя бы представить, о чем могли поговорить по душам Самый и Еж, - провалился на конкурсе и, дабы не порывать связей с Вышкой, напросился сыграть роль Ежа (добровольцев не сыщешь), - причем, диалог не политический, а пейзажный: об отлете птиц, о грачах, которые стай­ками прохаживаются по убранным полям, вертлявости синиц, свисте диких уток - сумеете?

- А вы поэт.

- Это вы мне? - удивился Мустафа: чтоб ему льстили?!

- Нет. Так бы отреагировал Самый на лирику Ежа.

- Хвалю вашу импровизацию.

- Могу продолжить.

- С ходу?

- Если позволите...- Вышел на сцену.

Еж: - Пахнет яблоками.

Самый: - А вы поэт!

Еж растерянно, не поймет - похвала или подвох какой: - Зазимье потому что. Покров день.

Самый: - И что же?

Еж: - Я вспомнил детство. Как конопатили пенькой пазы, мазали фаски рам, а для зимних завалин... - Самый слушает завороженно, Еж его в ностальгию...

Мустафа тут же перебил:

- Тогда этого слова не знали!

- Но чувства были!

- Все же надо сохранять фразеоколорит времени.

- Не стану спорить... С тех пор и полюбил Ежа: не раз в ссыл­ках Самый утеплял в предзимье жилища, и слова, вроде коноплянник, суволока, слега, будили в нем сладостные воспоминания.

Шли и шли по осенней листве.

Еж: - Много нынче ее попадало... - Аллея золотилась. А потом си­дели вдвоем в отапливаемой беседке. - Умолк.

- Что же дальше?

Пожал плечами: выдохся, очевидно. Ай да невезунЧик!.. Отличный напарник, - подумал МУСТАФА.

- Может, и за Януара сочините?

- Когда меня примут.

Увы, усмотрят в пристрастии к Ежу некий подвох: пусть занимается своим делом (строка в кадровой деятельности Вышки как мостик к гильдии драматургов).

Шутит в антракте (был с бородой и пышной шевелюрой, теперь сед, как лунь, и лыс, как луна), меняя на груди дощечки с ролевыми именами: то он доктор Вульф, то поккерист Пиккуль, - важна поведенческая фило­софия, именуемая этикой, и жизнь по законам красоты, то бишь эстетика.

Особенно удавалась невезунЧику соловьиная трель, где лишь одни согласные, взахлеб: РССТРЛ.

И театрал, и кафедру как тюремную камеру обставит, собрав в нее жертвы и палачей (вскоре сами станут жертвами), и даже, это детали, несли в камеру бутерброды, к которым бывшие вожди на воле привыкли, с семгой и брауншвейгской, их навалом в буфете Вышки, во всяком случае - до недавнего времени, напитки, колоду карт в игровых, разумеется, це­лях, а однажды для иллюзии измерили жертве t , вынимая из мокрой ваты в граненном стакане градусник с послушной ртутью, - неизменно на ста­бильной черте 36,6.

В камере (аудитория в цоколе) неразлучные Зноев и Камев согласи­лись утопить всех, если Самый торжественно обещает сохранить им жизнь.

- Браво, друзья!

Что ж, даст обещание: никакого рсстрл'а, деловая игра, и только!

Собрались в интимной камере, где картина: Грозный убивает сына.

- Ну, - это Еж, - что скажете? Вот комиссия, которой домогались. Зноев позеленел,  обмякли щеки и - на колени:

- Заклинаю! Неужто позволите изобразить нас перед миром как змеи­ное гнездо предательств? - рыдает. - И где гарантия, что нас не пове­дут на... - как произнести, чтоб прозвучало убедительно? - на... - и снова умолк.

- Договаривайте, здесь нет чужих.

И скороговоркой: - эРэРеССТРеЛ.

- Может, вручить вам официальное соглашение, заверенное Лигой На­ций? - сиронизировал Самый (здесь после славненькой буковки-букашки С, столь созвучной стальному строю солдат, грамотей непременно б поставил достопочтенный твердый Ъ знак, а другой, усомнившись, исправил бы И на Ы,  и оба были б правы, заключил Самый, отвлекаясь на миг от игры).

Ищите да обрящете.

МУСТАФА произнес блестяще, накануне допоздна заучивал роль, а над головой  - ночник,  погасил,  потянув за ниточку обезьянку,  - висела, дрыгая тоненькими ножками (или ручками).

- Да,  было время (экскурс в историю), когда эти люди (их как бы

уже нет) отличались ясностью мышления, диалектически оценивали реаль­ность. - Закурил мысленно трубку. - Теперь рассуждают, как обыватели. - Пауза. - Как мещане. - Пауза. - Как... (не придумав, расстроился). Потом - сцена: партер, бельэтажи, ложи по бокам и царская напротив сцены, балконы пусты по причинам безопасности.

Судья, суфлер - идеально развит слух (Слухач), иглы на всякий случай смазаны ядом гюрзы, новейшие отравляющие модификации, - пики высокие, тело с трудом их носит, раскачиваются, как макушки сосен при сильном ветре.

Уговор - оклеветать(ся) как можно красноречивее.

- Нас мучают?! - Камев избрал энергический стиль. - Это мы мучаем своих следователей! И я удручен, что мир сомневается, мы - это терро!

(Самый=МУСТАФА по правилам игры ушел за кулисы, и оттуда в целях иллюзии идет струйка дыма, особый табак Золотое руно, слышен аромат - по системе Станского).

Красил невезунЧик игру, повышая эффекты иллюзий: понимания (эфип) и народности (энар), еще аббревиатуры, вроде мужских или женских имен: эвли, или эффективная величина личности, измеряемая амплитудой колеба­ний от пафоса до стресса, эдри (эффект дразнящей инициативы), нечто вроде электризующей мощности - возбуждение индивидов с учетом лучистой энергии, исходящей от субъекта, климатических условий и зоны комфорта.

НевезунЧик потом в Штаты эм-игрантом, защищает д-ра Нового, шлет реляции: мол, спасибо, что разрушил (по недомыслию) перегородки, хотя он, - кислый-кислый взгляд, мизинец показывает, - во какой маленький, но объективно, - и руки вразмах Капитолия.

Удовольствие за Деда играть: тебя понесут по сцене (они - твоя колесница, ты - хозяин с хлыстом), в трон усадят, напишут за тебя и за тебя - прочтут, и окруженье забавное: самозванцы, поэты, шут (одна лишь походка - спектакль!), щедрость стилистики и серый кардинал... Но серый - это и нужное вещество, - и пальцем в голову тычет.

Так бы и тянулось: метафорические забавы с поисками глагольных алгоритмов, толочь и толочь (воду в ступе), росли многоэтажные фразы,

с их крыш люди казались точечками, мини-мини-мини, лишь четкие бетон­ные плиты взлетных полос для индивидуальных вертолетов средь зеленых полей. Дед казался вечным, не предвещалась чехарда смертей, и пошло-пое­хало, наслушались классики, очищая дух от атеистического безверия.

Когда разобрали,  то... это стало сенсацией в медицине, не разгадано по  сей день:  задолго вышли из строя жилиумные вещества,  дающие ощущение теплоты и холода, так называемые знулярные регуляторы процес­са охлаждения при нервном возбуждении, ньялисские изы, координирующие взаимодействие рацио и эмоцио, природа которого может быть частично объяснена теорией волнообмена неба и земли.

И не успели проститься с Дедом, как разгулялись особо опасные: просьба сообщить и поперек розовая строка: розыск.

Мода пошла: каются, кладя головы на плаху - пора, дескать, отре­шиться от синдрома победных реляций. Или - матросский принцип: рвет тельняшку и бьет кулаком по груди: я!.. я!.. я!..- картонный меч не успевает просохнуть от красных чернил, а у кого - фиолетовая кровь. Словесные блоки о диспропорции, врезали по эмиратству, инквасуду, чинам секре, оприч-надзору, пестрели малые т с точкой, коих уходили пачками, а ведь казалось, что конусы конструкций на прочном фундамен­те, выдержат любые ураганы, коим присваиваются поэтические имена, а далее - непереводимая трехсложная смесь эко, эффо и экспо, и в основа­нии три К - крупнотоннажный каталитический крекинг.

Да, были на ый - в далеком прошлом в цифровом (Первый и так да­лее, но, в отличие от фараонов и французских королей, - не более трех), а в быстротекущем вчера - фигурном воплощении: Видный как нача­ло начал, Самый - и никого рядом, Лысый, особо выделенный, Новый (а меж ними ничем не примечательный Дед), короче, Ый'ские против Ый'ских, и вдруг - исключение из исторических правил: на ин.

И вознесся монумент в эпоху, когда их сваливали: незаменимый, волеизлиянный Инин, точнее, Инцин, но часто ц выпадает, что-то цокающее в букве, без неё теплее, так что обозначить, развернув слева направо, будто наклонное бурение - знак ниспадающей судьбы (без Ц, за которую можно было бы зацепиться):

И

Н

И

Н

За каждой фигурой - трибуна, повылазили, осмелев, как после зим­ней спячки, числясь в прошлом, когда словесный поток заливал площади и стадионы, по ведомству скепсиса, - но Фигура - это еще и фамилия, от­ветственная за финансы, банки, index'ацию, а заодно и вучччер.

Вещателей тьма-тьмущая, колдунов и эко-прорицателей, заметил их, приблизив, еще д-р Новый, - они и свалили его за то, что потворствовал оккупации племенами территорий, или зон, прилегающих к Горбатой площа­ди, и она оказалась как бы в блокаде по принципу, о чем уже было, мат­решки: внутри большой блокады - малая, и так далее, так что высунуться нельзя, не подвергаясь риску.

Но за скоротечностью времени не заметили, как Инин, отличавшийся еще вчера крепостью тела и здравым умом, за год сдал, но так вжился в роль, что не хочет никому уступать. А тут еще всякие недостойности, намалеванные на заборах и роняющие авторитет:

Банду (замазано - чью?) под суд

Лакей (нрзбр, чей?)

Скажем Нет иуде (снова замазано - кто?)

Но чем неистовей полыхал мобилизующий толпу гнев, и песенная ярость благородная - лучше не скажешь - вскипала, как волна, ударясь о крепость Инина (он же, напомним, Инцин), тем выше возводились, кусая небо (?), зубчатые крепостные стены, и выглядывали из-за бойниц одноглазые чудища, обученные стрелять без предупреждения.

Началось с того, что язык во рту слова не мог удержать - высыпа­лись бестолково и наобум, и оттого невнятица, забывчив стал Инин, слу­чалось - не узнавал жену и удивлялся, приняв ее за мужчину и негодуя (обижаясь), как оказался рядом незнакомый человек и где охрана, допус-

тившая до него думских диверсантов (из очередной разогнанной)?

И здесь, проявив инициативу, Гунн из страны Чин напомнил о себе анатомической шифрограммой, запрятав в принтерных знаках внутренние органы Инина и, состязаясь с природой, заменили в лидере все, что под­давалось трансплансу: чуть ли не обе почки и печень, вмонтировали сердце атлета (шифрованный знак сердца ^ ~ ), попавшего в вертокатаст­ро, вены из коммпласти (* # ^), проникли в нервные узлы, курирующие речь, в центры памяти (Q & ii); в порядке опыта Инин выступал порой с вмонтированным в ухо приемником-наушником, настроенным на волну пере­датчика за стеной.

Вел переговоры Гунн, мотаясь туда, словно это не Пекки-Токки, а Кывский - Переделки, стал походить даже на японца, и с каждой поездкой

- чуть ниже ростом.

Так вот: передатчик за стеной, и в ухо слог за слогом вчитывается текст, с усилителем, - шевеленье губ по принципу безголосого пения; а если встречи в низах? переговоры по эко? представительство в Дюжине Стран, где из-за взносов возникали порой локальные войны с контрибуци­ями и распродажей росс-реликвий?

Рады стараться японцы с их оригинальной технологией, им только идею подай, с нею - кризис, слова-штампы заполонили страну, и некогда изобретать неологизмы.

Опыт интервью (ведомо лишь генеральному фирмачу=президенту и Гун­ну) - штучка со спичечную коробку: на вопрос, заданный на любом из трех мировых языков (про запас - на испа, осваивают на россо), вмиг обрабатанным мини-компьютером, вживленным, как сердечный стимулятор, в шлем-парик, выдается оптимальный ответ - динамик, или речевик во рту вроде искусственного зуба изрекает с коррекцией, будто Инин с выпадающим, точно зуб, ц говорит в микрофон, но важно, что обеспечено его личное присутствие.

При этом тонкая пластинка (блок данных мини-компьютера) постоянно обновляется известиями интерфакса, идеохитросплетениями, логикой соз­нания и подсознания, дипломатическими каверзами, парадоксами, язви­тельными прибаутками ... ну и анекдоты любовные, политические, еврейс­кие с акцентом и без, чукотские, английский юмор, - их теперь прочтешь в семитомнике, собрал эстет-борец, о ком двустишие: Он мнил себя эсте­том, работая кастетом (всю жизнь тайно записывал, еще когда правил Са­мый, а для сокрытия запретного коллекционного творчества - тосты во славу п/б, особенно ценные, когда их изрекает б/п).

Вот-вот додумаются, чтоб на языке без переводчика: сам выслушива­ет, обрабатывает и выдает, демонстрируя полиглотические способности.

Есть и сигналы контроля на патриотизм и этночистоту, чья доста­точность обеспечивается пятьдесят + один.

Надо же: отказал какой-то узел, и, словно по мановению Господа (?), вышли из строя устройства вмонтированные, вживленные, приделан­ные, фирма погорела, и на улицу выбросили гениев.

После Ин(ц)ина пошли дежурные вожди, выбрасываемые из думских недр по трое, и часто невпопад, вроде памятных всем зис'овых (законда и прочее) троиц: Лебель, Рак и Щука или Егерь, Бонна и... (забылась за давностью фамилия, что-то режущее или буравящее).

P.S. Личный листок Гунна - как хронология ZV:

при саммистах был саммистом (газетная публикация октябренка: Будь готов - всегда готов!);

при лысистах - лысистом (даже бритоголовым ходил!);

при Деде, как известно, любовь с Алей - без нарушения туземных ритуалов:

сначала кольцо согласия - с бриллиантиком, мол, уже занята;

двуэтапное предобручальное - в женский день с рубиновым камнем, а в день весеннего равноденствия - с зеленой символикой пробуждающейся природы (изумруд);

далее обручальное и - свадебное (комплект).

Ну, и  последующая череда-чехарда.

И каждый раз, будто звезды и впрямь не благоволят нашим и не на­шим, выборная процедура сопровождается плотной композицией Планет, группирующихся в созвездии Козерога в соединении с Луной, и она в это время проходит Скорпион, что наращивает психопатические homo реакции с усилением аномальностей в природе (цунами, разливы рек, грязевые из­вержения и т.д.).

И потому приходится, платя валютой, графически изображать шкалу интенсивности первичных вихревых воздействий на избирателей (?) в треугольных, восьмилучевых и шестиконечных балах.

Плюс ко всему непредсказуемые прихоти все той же круглолицей (куркулистой на вкус Мустафы) Луны, она же в профиль - бледный Месяц: то она (он?) в оппозиции к Марсу или Меркурию, то в позе квадрата к Плутону и воротит лик от Нептуна, а то составляет с Ураном квадратуру круга, объемля при этом Сатурн и Солнце.

(У курочки Рябы, ответственной за выборы, штат высокооплачиваемых шифровальщиков и дешифровщиков, дабы не попасть впросак, упустив секретную, вроде вышеизложенной, информацию).

Знать бы, что после Деда пойдет такое... впрочем, не стоило труда воцариться, мог каждый, даже МУСТАФА, пока заседала геронтократия, хлоппп, и всех большущей лапой в карман (по компьютерному принципу удаления фрагмента), убаюкав обещанием, что сохранит в морозильных ус­тановках лет на сто, а то и на все романовские триста или оттоманские шестьсот (?), но случилось по-иному: воссел, ибо естественная убыль расчистила поле, Новый, впереди д-р, и так далее, - короче (а вышло длинно), этапы ZV, включая и пост-ининский:

Залп

Энтузио

Rasstrelli

- Но между ними, - подсказывает компьютер, голос механический, - Скорбное время!

Что еще в компьютере?

Slavissimo

Эпоха заппоя

Ха-ха-ха-фобия

Президентофиллия

Недели Бур-Бурэлли

Рыссо-Хас-Булато-Ушкуййя

Жуиро-коммми-жирбесссссия

СеммиПлетка(очевидно, семилетка?)феййервеййер

- Но это было раньше! - компьютер снова ловит ошибку, настроенный на код-прогноз: грядет ли - и с какой аллилуйной (?) аллегорией - эпо­ха, созвучная пирамидальной мелодии и вызывающая, словно тополиный пух, аллопатическую (!) аллергию.

И каждая (не уточнено что: эпоха, мелодия или аллергия?) заверша­ется судом:

истории (увлеченья  с  перезахоронениями),

люмпена (постоянно обновляемые с помощью отменных стилистов проклятия, словно ребячьи ущипы слона),

сиюмигным (штраф розгами, шпицрутеном, ныне - валютный),

нескончаемо-заседательским, - по сей день.

И тут запищал, не выдержав, б/п - отрубился свет (обломилась вет­ка сосны, порвав провод?) и черный экран: темень, как дыры в антими­рах.

То ли было в старое доброе время: крепкий состав типографского сплава гарт, ручной разборный словолитный прибор, типографская краска и печатный стан, то бишь пресс, - и запечатлевается на века, а еще прежде - что бумага? она истлеет! - черепаший панцирь или лопаточная часть барана: сколько волов надобно, чтобы всего лишь одну Книгу пре­поднести верховному жрецу в дар!..

 

5.

Ясность туманилась, и не единожды истлели карты, а игра-marriage c переменным успехом, особенно по части мизера, продолжается, успевай нажимать Enter.

И одно и то же лицо перед дулом дамского пистолета - младенца, пока не понял, что это он сам, и если выстрелит в себя, то как он мо­жет потом родиться?.. только без шалостей!

Смыть с себя, очистившись, лучи компьютера, ибо что есть забота о коже, как не поддержание мeтаморфоз тела, так, кажется?

И потому Мустафа, покуда жив... может, потому и жив, что не утра­тил способности любить, чтя всех (да не всех!), как, к слову сказать, семь красавиц (это у классика) - румийка, тюрчанка, славянка и так да­лее, вариантов не счесть, а самая целомудренная строка:

И поладил с ней, как с нижней верхняя струна.

И к тем условным семи - своя аранка, нет-нет, не Нора, а чистая, в которую (очиститься б и ей!) вселился нациобес, - бросило в такой жар, что Мустафа чуть не сгорел в ее (не адском ли?) пламени.

Да, да, очиститься - на сей раз, отдохнув от женщин, попасть в маргинальный (?) мужской

файл haмaм,

что в  переводе  с Turkish на Russian означает

баня,

и здесь свои традиции очищенья тела и духа, ритуалы, обряды, непереводимые ни на какое наречие, и потому на Esperanto, изобретенного, дабы народы могли договориться, пришлось, ничего не придумывая, пред­ложить общеочевидное

sauna,

где на какое-то время забываются как будто внутренние разборки.

Помешались все, выискивая сионскую муть, это водится издавна, и эрмов сюда приплели, - они сами жаждут (?) причислиться к древним из тех, которые по сей день сохранились.

Еще минуту назад чистая его аранка была желанна, и Мустафа... - вдруг ни с того, ни с сего она выпалила:

- Как тебе нравятся... как их? Ну, которые с мутью! - слетело с губ, которые только что целовал.

- А что? - насторожился.

- Возрадовались-то как!

- Чему?

- Ты что, газет не читаешь?

- Мало ли какую чепуху в газетах печатают!

- Я о Нобелевской!

- И что же? - снова не понял.

- Его (о ком она?) у нас, видите ли, обижали! И имя изменит, фа­милию жены, если своя явная, возьмет, и пластическую операцию сделает, чтобы нос не выдавал, и начисто голову сбреет, чтобы ходить в парике, если волосы явные, курчавые и рыжие.

Покончив с ними, избранными, взялась за эрмов: обнаглели, пролезли, и первые помощники, и первые замы... и пока Мустафа пытался остановить крушенье эротических своих видений, его чистая аранка нагнетала иные страсти, думая, что угождает Мустафе, ибо какой аранец не возрадуется, если при нем ругают эрма (как и эрм - аранца), а про тех, первых, - дань общему веянию.

- Чего ты молчишь?

- Зря ты это затеяла.

- Нет, не зря: самые древние - они и самые зловредные! И ничто их не берет: ни войны, ни погромы, ни наводнения... - Недавно разлились реки, думали потоп, тыщу лет такого не было. - Поделом эрмам все=таки досталось!

- Можно подумать, - не хватало еще спорить с женщиной, лежа ря­дом), - что тебя лично кто-то из них обидел.

- Ревнуешь?  Я бы!.. - вспыхнула, нехорошо запахло у нее изо рта.

- Ладно, успокойся... - И желание угасло.

Недавно поцапался Мустафа с одним типом в чайхане неподалеку от своего подполья (за одним столиком оказались) - почти в те же дни, как с той аранкой расстался. И оба - известный игролог и новоявленный, как потом узнал, лидер, множество их нынче, фамилию слышал, а портрета ви­деть не довелось (при д-ре Новом перестали вывешивать) - друг друга в лицо не знали.

Кажется, тот усомнился: действительно ли Мустафа - аранец.

- Разве не похож?

- Если честно, нет.

- А на кого?

- Ну... - тот заерзал=замялся, и Мустафа, привычный к таким воп­росам, заметил, что когда приехал сюда учиться, то (глядя на его усы, сбрил их потом, Нора настояла - кололся очень) спрашивали:

- Вы гюр?

- Нет.

- Эрм?

- Снова не угадали.

- Так кто же?

- На Кафе, - я им, - еще аранцы живут... Нас тогда знали плохо.

- Зато теперь знает весь мир, как шашлычные здесь открыли.

- Про цветы еще скажите!

- А за цветы спасибо! - Ирония? Почувствовал, что собеседник сер­дится. - Впрочем, и за шашлычные тоже.

- Вы, очевидно, приняли меня за... - нейтральное бы слово! - ма­сона?

- Да.  - Надо отдать должное: покраснел (не все еще в нем потеря­но).

Потом говорили про всякие анти и шовио, выйдя на нулевой цикл, с чего любая стройка начинается, будь дом или государство, - к тому, чье имя на устах, буквы вкривь и вкось (муми, ни одной собственной ткани): отыскалась частичка этой мути!

Сыплет именами, вычитывая, словно с листа (так приобрел популяр­ность, в лидеры выбился), - сначала отцовскую линию, тут одна тьмута­ракань лесная или степная, а потом материнскую - вот она, муть, меж скандами и шотлами, в третьем колене, ноль целых столько-то, и в ней, мол, дьявольский зуд рушить и казнить.

И о дальнем стратегическом умысле перемешать всех, и чтоб в каж­дом была эта муть: способные к адаптации, расширяют ареал, и потому особенно опасны для коренных этносов.

- Ну и что же? Вытравлять?

- Увы, упустили момент, надо бы сразу!

- Смерть помешала?

- Чья? - насторожился.

И тут Мустафа выпалил насчет показательной казни, которую готовил Самый:

- И где! На Горбатой площади!

Нить утерялась, а скулы-то у собеседника... - в каждом сидит, притаился в генах, скуластый тартар.

- От ваших, - заметил Мустафа, - умозаключений... э... как вас?

- Неважно! - огрызнулся тот.

- ... пахнет, будто шерсть на баране жгут.

- На костры намекаете? Печи?

- Можем и пофилософствовать. К примеру, о филиях и фобиях.

- Мы их пригрели, а они, неблагодарные, носы воротят (и никто, мол, эту антиномию не решается постичь).

- Многие филии частично объясняет теория КаэН, не находите?

Не знает! В Вышке потому что не учился - хромает в теории, эмоци­ями берет, хотя, на эмоциях - и КаэН.

- Именно это, - и расшифровал: Комплекс Неполноценности, - подви­гает (по Адлеру) ко всякого рода акциям во имя... - Умолк.

- И все-таки, - угасает в собеседнике пыл, - надо прежде всего очиститься.

- Идея не нова, ее не раз отрабатывали.

- Презумпция доверия? - ввернул, перебив Мустафу.

- Ну да, не проще ли опереться на готовую мудрость, которая апро­бирована, и не только на словесном, кстати, уровне.

- Извините... - прервал Мустафу (неожиданно появился третий, кого ждал). - Сударь!..

- О! Кого вижу! - обрадовался тот, увидев Мустафу. - Дорогой мой учитель!.. - из игрантов, и расшифровал, представляя их друг другу: только что в глазах у собеседника был гнев, веки даже покраснели, не выспался будто, а тут разулыбался:

- Такая честь... - этикет, не более.

Игрант - особый: многие из бывших учеников нынче на ключевых коммербанковских ролях, и кое=где Мустафа представлен экспертом=специалистом в Президентском совете (за красивые глаза?), консультантом в Совете директоров (может, за цвет волос - то ли иссиня=черных, то ли серебристо=седых?)... - призван замысловатым стилизмом повысить рей­тинг благотворительности в процессе, так сказать, фондирования, и лег­ко на солнечной машинке, кнопками раз=раз, умножить, приплюсовать, вы­честь... минимум вычетов! получить, какая за год сумма, вполне доста­точная (кроме зарплаты, она символична) для безбедной (?) жизни.

(А еще недавний спонсорский приз, не учтенный налоговыми служба­ми, за первое, римской цифрой, место в блицтурнире памяти Чемпиона ми­ра по композиции!.. переплелось прошлое с настоящим, ребус: кого Самый натравил на Паука!)

Так что по части финансов у Мустафы комар носа не подточит: долж­ностями не торговал, взяток не брал, бестселлеров не сочинял, чтоб ку­пюры оседали, не выдающийся хирург, который состязается с Всевышним, - несут за труд воскрешенья, не мечтает даже (очень хочется) попасть в сверхмощный концерн, весь мир о нем толкует, - Alter еgo.

Вспоминали как-то с игрантом на квартальном отчете фирмы давнюю деловую игру Уход Л-го: Мустафа искал тогда новые повороты - впечатать в сценарий анекдот.

- Помните какой?  - спросил Мустафа.

- У меня их было целых три! Помню, как расстроился: рассказываю, а никакого эффекта!

Л-ый получил Нобелевскую: засеял пшеницу на целине, а собрал уро­жай за океаном. Жду, а реакции нет. "Давай второй!" - кричат.

Был самым болтливым, а ушел, не сказав ни слова. Разучился расс­казывать?!

Третий тоже был воспринят без смеха: Л-ый как в невесомости  те-

перь: тяжесть осталась, а веса никакого.

У игранта, ныне оплачивающего стилистические труды бывшего шефа, задумки: устроить в отцовском доме Мустафы комнату тихих игр, зал психологической реабилитации, закутки-закуточки для интимных... нет - до­верительных встреч (фирмачей?).

- Может, - приглашают его игрант и тот (представился Костей), с которым спорил (загладить неловкость), - как-нибудь в баньку сходим попариться, а?

- Почему бы не пойти?

- Когда? А хоть сейчас!

- У меня...

- А ничего не требуется!.. - перебил его Костя и тут же кликнул таксиста. - Сегодня я безлошадный.

Доехали до старого, с железной покосившейся крышей, бревенчатого дома на окраине, когда еще никаких зон не было (но бастионы уже соору­жались), - Мустафе не дали расплатиться:

- Я вас пригласил!

На пустыре перед домом уже стояли, будто состязаясь или выстав­ленные на продажу Volvo и Pontiac, но Костя (У меня, - скромничает, - видавший виды Москвич), обратил внимание Мустафы на новейший Merсe­des-Benz, окрашенный... и не сразу определишь - в какой цвет, нечто серебристо-голубое:

- Машина Рысс'а.

- Как?!

- Сауна согласия! - шепнул Мустафе.

Рядом затормозил длинный Ford - там уже не моден, здесь еще может поразить воображение основательностью осанки, и вышел со вкусом одетый грузный мужчина, во взгляде нечто птичье, но особого рода: уверенность ястреба и достоинство орла, да это же Жуир!.. без отягчающего ский, который обрезан, как говорят злые языки, завидуя его популярности, щедр потому что, - не сообрази вовремя, мог быть не так понят чуткими на своего, будто чужак.

И никак не гармонировал с внушительным, но приветливо открытым для лицезрения видом старый, с двумя замками, кожаный портфель, - од­нажды Жуир, подняв его над головой, сказал на митинге под одобритель­ные хлопки: Портфель министра без портфеля!

- Может, - спросил у Кости, - будет и экс? (как иногда называют д-ра Нового).

Костя сморщился...

Мустафа вспомнил, как покойный суперрукль заявил во всеуслышание о только что засиявшем тогда д-ре Новом (станет бояться выскочку, ког­да, - хвастал, - несклоняемый Самый со мной не управился!):

- Слаба ломовая лошадь, не потащит застрявшую телегу (к тому же дорога - по наклонной в пропасть)!

- Нет, его не будет, зато тема для бани! К тому же он автор бан­ного анекдота о грязном и чистом - кто пойдет в баню?

- Разумеется, грязный.

- Ан-нет! Чистый, ибо привык быть чистым. Задаю тот же вопрос: чистый и грязный. Кто пойдет в баню?

- Только что сказано, чистый.

- Ан-нет! Грязный, ибо чистый и так чист!

- Это же бред!

- А я о чем?!

Вежливо уступая друг другу дорогу, вошли в покосившийся деревян­ный дом, - непостижимо, как двери ухитрялись держаться на петлях!.. Оказались в полутемном коридоре, пройдя который поднялись по лестнице в просторную светлую залу с облицованными дорогим деревом стенами, и от блеска лакированного паркета зарябило в глазах.

Ничего себе развалюха!.. Ловко приспособили рифмующиеся на язь слова, то бишь Из грязи в князи, - вече не вече, но курултай - точно, хотя и вполне предбанник.

Приглядевшись... одни лидеры, и никого никому не представляют, коль скоро явились со всякого рода окончаниями и без, но не какие-то там из прежних, которые на слуху и однофамильцы, оттого и слитное

ивановпетровсидоров,

а поновей, питомцы Нового,  чьи коготки заострились при  Ин(ц)ине,

после которого пошли дежурства и,  хотя очередность соблюдалась, как о

том уже было, ЗИС'ом (Закондат + Исполнат + Сдебнат), никто до конца не дотягивал, и досрочность, изматывая и лихорадя публику, плодила экс'ов, не давая им времени на обретение опыта, но заразив жаждой начать сна­чала, - все уже знают, кто виноват и что делать, но никто не знает, кто первый, когда пойдет по новому кругу.

А пока - сменяемые:

Булат, мнящий, что он из стали (зис'овой), со съеденным, или от­пало в процессе эволюционного развития ов, - именно он... впрочем, о том скажет сам, когда будут речи в духе идей согласия: дескать, именно я и никто другой впитал с молоком матери неутоленную до сей поры жажду справедливости, чем и умилил в свое время публику.

- Речи? - удивился Костя. - Какие в бане речи?! К тому же молча скажешь больше, нежели с трибуны... - Но речи будут. - А вот и Ушкуй! Здесь как нельзя кстати его долгие паузы.

(И зал начинает волноваться: потом, привыкнув, что Ушкуй без пауз не может форматировать речь,  фольклор назовет сие ораторство сеансом массового зачатия).

Ба! Да это же Гусь!.. Из теннисной (была такая - по ноткам!) Ду­мы, неизменно проигрывал Инину, - тот еще Гусак!.. (не путать с тем, кто в алфавитном списке рядом и чья фамилия спрятана в ломаной омони­мической строке: Метод убоя гусей нов, придумал товарищ... - вот тут и фамилия).

Все связаны на воле применяемым для контактов с незапамятных вре­мен бикфордовым шнуром - узкий тканный рукав, наполненный пороховой мякотью, с примесью бертолетовой соли с сернистой сурьмой, а снаружи покрыт гуттаперчивой оболочкой, и по нему бежит, спеша к заряду, ого­нек, полыхающий гневом фракционной борьбы, - вдарить динамитом.

Гунна б сюда, не опального и чей образ двоится, в некотором смыс­ле и сам по себе, и - зять.

Еще и МУСТАФУ? Станет он прилюдно оголяться: и сам не пойдет, и Рыцаря отговорит!..

Протянули пиджаки гардеробщику, Костя дал еще какую-то бумагу, то ли деньги, то ли записку, Мустафа не углядел.

Посреди комнаты - массивный стол на толстых ножках: ни в какую дверь он, разумеется, не пролез бы, видимо, сколочен тут же, вокруг - широкие полированные скамейки, а в углу, на столике поменьше, - высо­ченный отливающий блеском меди самовар, рядом два финских Helkama.

Костя из сумки вытащил бутылку водки (бородатый Rasputin на эти­кетках сверху глядел на себя вниз), банки пива и кое-какую закуску, и упрятал все это в холодильник (то же проделал и Жуир).

Яркий свет, отражаясь в зеркалах, раздвигал комнату вширь, четко вырисовывая серьезные лица, их было не более десяти-двенадцати.

- Ритуалить сейчас будут, - шепотом игрант Мустафе.

К каждой встрече свой, смотря по барометру настроений, эпиграф, вынимаемый из шкатулки судеб - таков заведенный еще кем-то из политбю, чьи кости давно истлели, обычай - условно говоря, клювом попугая, пе­режившего не одно поколение, даже помнит смутное время, мог лицезреть годуновских, как Мустафа - ининских, вельмож.

И все глянули в сторону новенького, - Мустафе тянуть эпиграф, и банный чародей предстал с изящным коробом в руках.

Вытащил Мустафа эпиграф чудной, будто собрались не на пир, а на заклание:

Уж не в тягость ли твоим плечам бедовая твоя голова?

Готовься!

Еще дверь (из холодильника?) - и попали в зал с огромным бассей­ном, полным до краев прозрачной воды: стены и дно выложены голубым ка­фелем, отчего вода отливала, естественно, голубизной, точь-в-точь как небесные воды высокогорных кафских озер, обезлюдевших блокадой, и сте­лющийся пар поддерживался теплой водой.

- Хорошо б искупаться, - произнес мечтательно Мустафа, а Костя ему:

- Кто же грязного в бассейн пустит? Сначала в парную.

Голые булатно-ушкуйно-жуирные рысс'ы, а с ними и Гусь, зашагали, и не разберешь, Who есть Ху. Лишь тонкие ноги да неповоротливая белиз­на тел, - а следом Мустафа, неузнанный бывшим шефом.

За низкой дверью была баня с отдельными номерами, душевыми, еще какими-то закутками, и многоцветье шаек, вода в которых, слегка колеб­лясь и дрожа, кажется особенно мягкой.

Нагота развязала языки, загалдело в бане, и монотонный с эхом гул, проглатываемый шумом воды, густым потоком стекающей из кранов. Мраморные скамейки... Бывший ученик пристал к двум лоббирующим думцам, Костя оказался рядом с Ушкуем, Рысс'а привлекла, это случалось не раз с Мустафой, его волосатая грудь (и на плечах тоже), уповая на бога­тырское телосложение Мустафы, протянул ему мочалку, чтоб потер спину.

Полутонная туша белуги с нежной и податливой кожей, и Мустафа что есть силы, не халтуря, тер, пока белорозовое не стало красно-красным, точно под апшеронским солнцем. В ответ и Рысс предложил услуги - почти приказал, и с такой неистовостью тер - в отместку? - что Мустафа чуть не взмолился.

К думцу потом:

- Думаете чисты?! - лишь разок провел ладонью по его спине - свернулась макарониной грязь.

И выстроилась к Мустафе думская очередь...

Вглядываясь в тела, Мустафа, будто слепой, наощупь недавнюю историю листает,  и к каждой Думе свой эпитет:

певческая, и все блоки с хорошо поставленными голосами, за исклю­чением спик'а с вырезанными уже в зрелом возрасте гландами (и анекдот вспомнился: А он так хотел иметь детей!), оттого сиплая речь, будто устал говорить, и никого не перепеть;

любительская, и принцип ромашки: у каждого блока свое хобби - пи­во с эмблемой пенной кружки, шахматы с девизом После каждого хода - мат, таков стиль его (лидера блока) игры, а одна фракция в поисках собственного названия настолько увлеклась любовью к стилистике, что сумела протащить аббревиатуру Прогресс и Законность. Демократический Единый Центр (читай газеты).

А этот... узнал в нем Куклу! ну да, из бывшей кукольной думы: то ли чину трет спину Мустафа, то ли его кукле, - прототипы стали похо­дить на созданные про них куклы: манера держаться, речь, походка, даже мимика... - не заметил, когда. Чары подражания?

Еще скандальная: с христиан срывали кресты, с исламистов - чалмы и папахи, мужчины таскали дам за волосы, а женщины, защищаясь, знали, куда бить мужиков - промеж!.. у нас, мол, как и у иных цивилизованных.

Нет, этому... со взрывом собственного офиса, который покинул за минуту, тереть спину не станет: сам на себя покушался, обвинив... - И вы еще смеете!.. Нет, иначе: - Как же вы можете довериться кафцу?!

Но настоящая баня - за дверью, парная: ступенчатый полог из толс­тых брусьев, словно опухших от пара, стены из дубовых бревен, ровный, доска к доске, потолок, а в углу - большие раскаленные камни, будто исторгнутые из чрева вулканом. Кто-то вылил на них банку пива - камни зашипели, и Мустафу ошпарило дрожжевым духом.

Голос Кости (откуда?): - Эй, лезь сюда!..

Не стал рисковать. Волосы - раскаленные проволоки, и катит пот, съедая зрачки, - выскочил, сунулся под душ и подставил лицо под обжи­гающе ледяные струи.

Вскоре вышли и Костя с игрантом, от горячих тел воздух накалился.

Нет, еще постоит под душем.

Костя тянул в парную.

Выше  первой  ступени? Ни за что!

Видны лишь головы, плывущие в пару без тел.

Не могу! Мустафа выскочил, за ним Костя - с ходу бултых в озеро, поплыл к другому берегу.

Выйдут, завернутся в широкие белые простыни, рассядутся вокруг массивного стола и держат, будто римские ораторы, речи, как без них-то? со всякого рода эх'ами и ох'ами.

Выложены из холодильников закуски, расставлены бутылки, но прежде тосты:

в честь бани согласия, - опрокинули по рюмке, запили из фужеров пиво, закусили, задымив куревом;

второй - за здоровье всех,  кто пришел;

третий - кто пришел впервые, тоже вроде  традиции.

Костя предложил выпить за здоровье банного чародея (бывший босс):

- За вас, Арвид Леонардович! Войдя сюда утомленными от политичес­ких баталий, мы уходим полными сил продолжить борьбу.

- Но воюйте, - заметил А.Л., - не как Новый, который внедрил в своих питомцев этику конфронтации!

(- Его коронная речь, - заметил Мустафе игрант, - столкнуть быв­ших!).

-... Но именно Ин(ц)ин, - гладко говорит, - хоть и была история с дулом пистолета, который он наставил на грудь Нового, вынудив акт об отречении, не то что заточил [в Петропавловскую крепость?] или осмеял [как это случалось в доИНЦИНские эпохи?], а с почестями вынес в царском кресле, и пусть в утешенье вистует, если везет с прикупом или уверен во взятках, и при двух ловленных записывает десятку в пульку, и учре­дил титул Непотопляемый, чтоб тот бороздил с малой крейсерской ско­ростью океанические воды. И что же?

Ждут, когда завершится реплика А.Я., а тот

(- Сауна эта, - шепчет игрант Мустафе, - затея Нового, где и со­чинил банный анекдот!),

будто нарочно, тянет [соскучился?]:

- В ответ Новый в каждый свой заморский вояж охаивает покойно­го... - Слезы?! - Но Бог ему судья!

А.Я. по-разному  обыгрывал и Инина и ни разу не обмолвился, будто знать не знает букву ц:

- Не путать, - шутит, - с князем, хотя в чем-то неуловимом похо­жи: осанкой ли, статью ли волейбольной [волей больной?]. Иллюзия сходства еще из-за того, что у князя при переносе памятника на прежнее

место выпала заглавная буковка, к тому же непривычно оказалась повер­нута шея, и не в ту сторону, которая нужна символистам: надо б на зла­тоглавый собор, а тут, кто-то срифмовал, - на зубчатый забор, к тому же кладбищенский.

Снова в парную, и снова за стол.

- Эх, - с чего-то вдруг Рысс, и сожаление в бесхитростных очах, что недостарались каратели (имеется в виду зеркальный релтиг), сжигая в газовых печах, год-другой бы еще, чтоб... и не было б, которые почти в каждом, норовят раствориться, стать как мы.

Еще одно эх, и оно запрятано, связано потому что с дровяным отоп­лением: сами на свою погибель дрова заготовят - свалят, распилят брев­на, а потом под котел, не задев при этом вечной мерзлоты, не то она оттает, искривив фундамент, и свалится дом-крематорий, - не надо б во­рошить и не всплыли б халифы и жуиры (но собственно Жуир - наш, и он согласен как будто с Рысс'ом, пока они здесь, а выйдут - и свяжутся тем особым шнуром, конец которого горит, шипя, словно бенгальский огонь).

- Позвольте мне ответить (никто как-будто ни о чем его не спраши­вал), - Рысс обвел всех глазами: - Что я могу знать? На что надеять­ся?.. Да-с, онтологический акт, не могу иначе, - Мустафу как током ударило: почти из его тезисов!.. - И личностное усилие!

Тут Мустафа не выдержал:

- Это вы о ком?

- Уж кому-кому, а не вам спрашивать!

Узнал его!

- У кого, - поддакнул Рысс'у игрант, - мы учились (но чтоб слышал лишь Мустафа).

- Да, личностное усилие как экстаз! Состоялся здесь и теперь, чтобы состояться там и потом. Сциен... - барьер, через который не прыгнуть. - Сциен... - снова умолк, глаза карусельными кругами. - Не могу!

- А вы, - подсказал Мустафа, - разбег возьмите!

Тут же выпалил: - Сциентистская... А что это такое, - хохочет, - признаться, забыл!

Мустафа, чтоб туманностью выручить Рысс'а, вызволив из неловкости, речь толкнул, нагромождая заумности, это он любил, про выращивание инновационных ситуаций,  и что вовсе не собирается интимизировать  идеи, здесь прозвучавшие,  а тем более давать им экспертную оценку, диагнос­тировать:

- Одно дело вчера, когда известно, что будет завтра (то же, что и сегодня), другое - сегодня: открылись такие бездны!.. - От собственных слов отшатнулся, но натура игролога взяла верх - стал на краю пропас­ти: - Дай выход воображению, и разверзнется трещина, образуя бездонный провал, через который, пока еще ноги держат, можно перепрыгнуть, и не в два прыжка, а там - твердь, готовая к излому.

- После такого, - это Костя, - в сауну!..

И снова...

Жуир, отбросив митинговую крикливость, избрал интимную манеру в расчете на равенство оголенных тел, размышлял о стилистике заказных убийств, точнее - знаковой системе мафиози: три пули в живот и конт­рольная - в голову (незаметная ухмылка Булата, Рысс'а ничем не уди­вишь, клюнул лишь Ушкуй, да и то беспокойство во взгляде - кажущееся).

Сцепился Мустафа то ли с Костей, то ли с кем еще, не помнит (это был Гусь), что-то про Alter ego, и слова плясали перед глазами:

- Я мыслю, кто-то думает о моих мыслях.

- Не я ли? (Костя?)

- Нет, это все во мне. Еще кто-то о том, что... - А это опреде­ленно я, Булат, - да, спорил с ним! - коль скоро мы втроем.

- Да нет же, это все во мне!

- Ты что же, поглотил всех нас? - спросил Гусь.

- Дайте досказать! Да, еще кто-то о том, кто как думает о мыс­лях кого-то!..

По-третьему разу, после сауны + душевой + бассейна, - окончатель­но, и ни разу не повторяясь, таков уговор, на посошок:

- Закордонную!

- Задунайскую! - Это Жуир!

- Стремянную! (Рысс некогда в кавалерии служил)

- Отходную!

- Разгонную! (приказ был Булата разогнать оппозицию)

- Заставную!

- Рогожскую! - ай да игрант: историк!

- Ямскую! - Это тоже Рысс. И добавил, пояснив: Лошадей перезапря­гали!..

Когда оделись - снова другие, незнакомые, и решимость - заряди­лись на новую борьбу.

Машины спешили покинуть это место,  - никаких согласий!..

Только сейчас Мустафа заприметил каменное здание, примыкавшее к старому деревянному дому-развалюхе, из его трубы слабой струйкой выхо­дил и, подхваченный ветерком, срезался серый дым.

- Вот и всё! - задумчиво произнес Костя. Потом игрант - недаром из учеников Мустафы, мысль поймал (или читает?):

- Как крематорий.

- Да, - согласился Мустафа. - Неважно, что жгут: дымит одинаково.

- Побаловались, и хватит! - Обнялись, расцеловались.

- Терпеть не могу, - сморщился Мустафа (целуясь), - когда мужчи­ны, как бабы, целуются.

Голова тяжелая, но Мустафа чувствовал себя легко, и весь - жела­ние. Но кого? Может, восстановить с Норой, обогащенный опытом с Никой? Нет, новое б, но где она, новая?

Не помнит, как добрался до отцовского дома и завалился спать, не раздеваясь, лишь на миг вспыхнул перед глазами эпиграф:

Уж не в тягость ли... а что - не помнит, что-то бедовое.

Во сне заготовлял дрова, Рысс командовал, - с Костей напару пили­ли, тому хоть бы что, молод, а Мустафе трудно, и очень ему хочется посмотреть, что там, в том доме, где топят.

Потом, засев - сон под утро - за компьютер, воевал с ним: заберет в карман миф, дабы воспроизвести в другом окне, а выдается мафия в со­четании со знаком заказного убийства - бледные точки, как следы пуль, грифель карандаша ломается, но четко видна крупная на лбу родинка, и пуля контрольная в голову, тут только вспомнил, что бедовая - голова у бедняги (?).

 

 

6.

 

Пребывал еще во полусне, а тут – Ника: вошла как к себе домой, у нее запасной ключ, чтобы могла придти в любой момент и застать врасплох.

Ну да, договорились пойти к маме: Ника не очень-то о ней рассказывала, особенно как выболтала мамино, - ревнивая жена; это о его Норе такое!

- Не суди ее строго, я сама многого в маме не понимаю. Но она – сама история! – Приманка?

Ехать, честно говоря, не хотелось, и

 

                                   файл  VIZIT

 

пустовал чистым синим экраном, на котором волнуется пугливый курсор: если выпадал им свободный день, старались быть одни и чтоб никто не отвлекал – утолить голод, оба ненасытны.

Разговоры до не хотелось начинать, а после – к чему? Это как в дурных спектаклях.

- … Но если постоянно жить играми как делом жизни, то не станет ли сама жизнь игрой?

- Ты упомянула о трех жизнях (разве?), а она у каждого одна, - и тут же понял, что говорит не то, да и говорить не хотелось: пыл может угаснуть, а она дразнит,  точнее – выведать хочет что-то важное, ибо он жаждет начать и готов отвязаться, после его не разговоришь. – Это что же: неряшливость стиля или спрятанная мысль, и оттого корявая?

- А ты отгадай!

- Ну да, что есть проще: с N жизнь-воспоминание, с тобой самая для меня реальная, а завтра… - Умолк.

Здесь-то у Ники и родилось – ощущение нестабильности и как ее избыть: молла и кольцо.

- Ты не докончил: что же завтра?

- Завтра – это для тебя. Мне загадывать поздно.

Что же все-таки выдает его непостоянство? какой жест, взгляд, какое слово? и как это женщины улавливают.

- … Мне показалось (когда это у него, к ее удивлению, быстро кончилось), что во мне ты увидел N или кого другую, а не меня. И тотчас расхотелось.

- Что и передалось мне… Все, что до тебя, было так давно, что забыл, в какой директории эти мои, как ты их называешь, интимные файлы.

- Самое интересное у тебя – это игры в ZV, которые были.

- Откуда ты знаешь?

Ника отчего-то растерялась: - Я сценарий прочла.

- Но он… - Впрочем, могла случайно набрести, очищая файлы. Лишь однажды Мустафа пригласил ее на пробные (после того, как посетил МУСТАФУ) этно-игры в смешанных зонах, когда игрант-аранец, или А, выступал в роли эрма, а игрант-эрм, или Э, выступал как аранец, но оба пользовались формулой: да, вы прекрасны, но…- и осуждение противной стороны, когда от прекрасного ничего не оставалось.

 

А. – Вы пишете о нас: дикие орды, головорезы, фанатики…

Э. (приходя на помощь): Паталогический экстаз.

А. – Про геноцид, надуманный вами, еще скажите, умалчивая об истинных причинах резни!

 

В смешанных зонах аранцы и эрмы зеркально повторяют друг друга: атака – оборона, оборона – атака, и при этом – единый арсенал поставки обоим сторонам новейшего оружия.

 

Э. – Еще во времена Ноя…

- Нельзя ли, - перебил Мустафа, - поближе к нашим дням?

Э. - … вавилонского пленения и разрушения Храма…

- Я же просил!

Э. – Но я зря готовился, что ли?

- Ценю неутомимые ночные бдения и восковость Ваших некогда алых щек.

 

Потом, когда будут молла и кольцо, напомнит ей: - Вот и соединились мы в играх.

- Для тебя игра, - обиделась, - для меня любовь (?).

- … Мама видела кольцо.

- И что же?

- Спросила: замуж вышла?

- А что ты?

Мамин вопрос застал тога Нику врасплох: «Это… - смутилась. – Замуж – не замуж, а…»

«Ладно, привози его, погляжу».

 

Но сначала был никин сон, сочиненный ею, который ускорил поездку (не забыть взять зубную щетку и электробритву: с утора субботы до вечера воскресенья):

- Мы едем не электричкой, а в старом поезде, вагон не застекленный, похож на экипаж с открытым верхом, тепло, над нами светлое небо. Это успех, - отмечает про себя Мустафа, и читает в глаза Ники: И без тебя знаю (подогнала под сонник?).

- … Вокруг чистое открытое пространство… (Конец бед, тревог и тяжб) Яркие краски, и так красиво вокруг!

 

Видеть цветные сны – к особой одаренности.

Вот именно – потому и сочинила!

 

- Это к счастью, исполнению сокровенных желаний, - прокомментировал на сей раз Мустафа.

- … Легко дышится, с нами твои ученики, и я вспоминаю во сне, как ты рассказывал, помнишь? про свой сон – сдавал экзамен и переживал, что провалишься.

Сон у Мустафы был другой – выступает с лекцией, а у него штаны падают!

- … Да, твои ученики, а один из них, светлый такой, чуть заикается, стихи читает.

- Это, очевидно, невезунЧик, вспоминал его недавно. 

- Такие замечательные стихи!.. (Стихи читать – к перемене в делах, ну да новая у невезунЧика стезя). Уже не вагон, поле, музыканты объявились, плясуны, и все – твои игранты. «Что же вы, - к ним обращаюсь, - сгубили свои таланты?»

- Это и мои думы.

- Между прочим, иногда после описания сон приобретает реальность сбывшегося… Приехали!

 

Зимние дома, загородний детский сад, где мама Ники – бессменный зав. Надо же, такое несоответствие: мини-дочь у женщины крупной и высокой, широкие плечи и крепкая мужская рука. Загадки природы. Поздний ребенок и с иным знаком?

 

- Мустафа?! – удивленно переспросила Верма. – Этот? – и рукой на портрет МУСТАФЫ. Еще висят здесь, давно отовсюду снятые. – Кому мешали симпатичные дяди-боги, глядящие из стекол рам с инвентарными – издевка? – номерами?

Бывшие дачи бывших, залитые светом комнаты с детскими кроватками. Вела их, как в музее, с неизменной иронической улыбкой, мол, что вы знаете о жизни?!

- Я тогда очень молодая была. – Что-то блеснуло во взгляде, вспышка злорадная, мурашки по коже.

… Втроем стоят на холме: Ника, Верма и он. Что ни дача – фамилия. Януар, у него я работала, а за глаза – Ягуар, поученее – felis onza,

- Мощный был мужчина, жены рассказывали.

- У него было много жен?

- Жены других, к которым я была прикреплена (известная работа!) рассказывали о его… взгляд был, как у Мустафы, особенный, сокровенное, как Януар, вывецать хочет.

Ника вспыхнула: - Ну, с кем ты его сравниваешь?!

- Вот именно!.. Ох, эти жены!.. Я с ними  два года, в самое горячее время работала.

Огорошить бы: - А Лизу, которую прозвали бедной, из людей Слухача, - знает историю ZV, помните? А ту, которая разоблачила профессоров, будто в вишенки ее впивались?

- Рассказова ее фамилия.

- Да нет же, - Мустафа выказывает эрудицию, - Рассказова другая, она у Буду, помните, бубнил «Не буду! Не буду!», а ждали, что скажет: «Буду! Буду!», так и прозвали – Буду, помощницей она была у него, из людей ягоды-малины.

- Вы по книжкам, а я живьем видела, умела я разговорить женщин, и на мужей чтоб оказывали воздействие… Видите особняк, в голубое окрашенный? Это – Слухача. С пристройкой – там Кедар зеркальный жил, а рядом, чтоб тайные дела вершить против нас, - Пятилапов!.. А угадайте, кто жил в моем детском саду? Сам Еж!.. – Привела в свой кабинет. – Вот его письменный прибор, тяжелый, из малахита. – Мутафа притронулся к холодному камню:

- А почему бюсты разной величины? .

Слева и справа высились на малахите бронзовые фигурки: одна побольше, вождя, с блестящей желтизной лысой головы, другая – поменьше, Ферзьжинского – худое изможденное лицо, но решительный взгляд, с острой бородкой.

- Большой, вождя, размещался посередине, а по бокам были фигурки поменьше, Ферзьжинского, как вы его назвали, и Самого.

- Где он теперь?

- Я его спрятала… - Откинула штору и глянул на них молодой Самый, худое с усами лицо. . – До лучших времен!.. А люстра из кабинете… - подыграла его переиначиванию фамилий: Бухарца. Здесь по вещам можно изучать историю, кто кого сменил. Как новый начальник – тотчас меняет убранство, чтоб участи жертвы избежать, и списанное поступает на общий склад ГРОБа, так и распределяет Гражданская общественность безопасность.

- И теперь тоже?!

- А что изменилось?.. – И глядя на дочь: Ника, по-моему, чем-то недовольна.

- Ты бы ему, - раздраженно, - еще маски вождей показала!

- Какие такие маски?!

- Как вы тут однажды дурачились!

- Ох, и выдумщица моя дочка!

- А шкаф чей?  - решил Мустафа снять напряженность.

- Это непростой шкаф! Но только вы не слышали и не знаете, а то в музей заберут: это из кабинете… нет-нет, не скажу! Цены ему нет, этому шкафу. Сколько в нем полок, секретов, потайных ящичков!

- И ты, конечно, - Ника маме, - прячешь в потайных полках маски вождей?

- Ну и фаназерка!

 

Сколько же Верме лет? С тех времен минуло более полвека, а Нике тридцать, родила после сорока?!

- Теперь подойдите оба ко мне. - И Верма неожиданно для Мустафы ловко и без особого труда, будто они с Никой – легкие тюфяки, подхватила в подмышки и давай крутить, крутила-крутила, и барахтались их ноги, а потом приблизила их лица – губы к губам: - Целуйтесь!.. А тяжелые вы!.. – Верма глубоко вздохнула, поправив юбку. – Шучу я, никакая я не сильная, это так, молодость вспомнила… Ну, вы можете подняться на второй этаж, а я пойду накрывать на стол. Выбирайте любые две комнаты, - Мустафе услышалось: «Вам и одной хватит!» 

А как уединились с Никой… Лучше переждать, но попробуй устоять, если так возбуждена.

- Не успеем, - шепнула, а уже готова.

Никак не получалось на кроватке (детей забрали: суббота!), а когда получилось (причудливый изгиб) и могло быть испытано нечто новое, что-то в кроватке хрустнуло, и Мустафа со своей впечатлительностью, вспыхнув, угас.

- Эй, спускайтесь!..

Вся ночь впереди, потом утро, его предрассветные часы, когда он будит ее полусонную и сладкую, некуда спешить. И будет долго, коль начало вышло скорое.

Вообще б не мешало порассказать о кое-какие приемах, хотя неистощимых в любви вряд ли удивишь негами-усладами диковинных позиций, когда не поймешь, кто кого: вразлет, вразброс, через-через, над-под, спринтерская, марофон, морским узлом, с опорой и без, двугорбым верблюдом... Надо же, чтобы так у Мустафы вышло с двумя любимыми женщинами: у одной мать была гонима, у другой – гонительница.

 

- О каких масках ты говорила? (спросить, чтоб не поймала его думы).

- Масках? – Задумалась в электричке, вспомнив: маленькая, проснулась однажды посреди ночи, музыка играла, в рубашонке на босую ногу пошла к большому залу, приоткрыла дверь, сначала испугалась, потом, услыхав мамин голос, успокоилась. Кто-то заметил Нику и тотчас снял с лица маску, это была подруга Вермы, а маска – дядя с лысой головой и круглыми глазами, на картине видела – висела в мамином кабинете.

 

Задать компьютеру: что хранится о мужчинах и женщинах. Круженье-верченье каких-то цифр, и выдал компьютер:

У мужчины, дабы сохранить свободу, всегда существует некий барьер, который он возводит между собой и женщиной, - и жирным уточнение: как я, компьютер, и тут же какие-то однообразные знаки: { { {, но о чем они? Чтобы не завладела им полностью, а женщина, движимая стремлением создать семью (логика благородных суждений, уж не влюбился ли по-настоящему компьютер?), должна постоянно ломать эту преграду и, чем неистовее ломает, тем больше мужчина стремится укрепит этот свой барьер, возводя новый. Если женщина вовсе не трогает преграду, то мужчина охладевает к избраннице, находя другую.

Козырнул (кто? компьютер?!) вежливо: Извините-с!

 

 

 

7.

Рукавом (пуговица перламутровая оторвалась!) задел какую-то кла­вишу, и текст, над которым корпел полдня (что-то затаенное о психоло­гическом перевертыше, чтобы выйти затем на интимное), вдруг исчез, и на экране появились знаки - математические формулы с фигурными и квад­ратными скобками, - нечаянно скомандовал!..

Здесь? Возник какой-то вопрос в траурной рамке и надо ответить yes или no, вроде быть или не быть, - будто в компьютер вселился шай­танбесчерт, и все вместе и каждый врозь выделились своими хитростями в особый

файл diabol,

и Мустафа, надеясь набрести хоть на какой след и угнетенный явной несправедливостью, в раздражении стучал по клавиатуре.

Может, это? Нет, вот на что случайно он нажал! Тут же - знакомая мелодия: Турецкий марш!.. Решил, что на улице, чей-то приемник. Приник к окну, нет тихо, это в компьютере!.. и такие чистые высокие звуки в сольном исполнении пианиста.

Курсор в ожидании сигнала (но какого?) мигал в маленьком квадрат­ном окошечке, и Мустафа невпопад, смирившись, очевидно, с потерей, на что-то нажал, мелодия вырубилась и опять пошли непонятные знаки.

Ну вот, наконец-то - читаемый, но быстро убегающий вверх конвеер исчезающих слов с дразнящим барабанным боем:

элита

высший свет

рейтинг

без жуткой брани

взяток не берем

и не пытайтесь

ах материться!

невежда!

неуч!

олух!

Esc! На экране появились четверо мужчин: Аlex, и подносит револь­вер к виску, Karl, и рвет на голове густые волосы, весь оброс, даже щеки и нос в волосах, Fred - профиль сатаны и трубка во рту как острый подбородок, Bob, и поднятая в приветствии шляпа (цилиндр?).

Esc!

представьтесь!

еще раз!

а ваш пароль?

Какой у Мустафы пароль? Пока думал - новые записи:

Чума-чао

Топо-тук

(перечень племен?)

Гюры

Оссы

Абхи

 

Это уже из его этно=файлов - закрепиться б!..  Но как? Экран про­должал:

Лезы

Аранцы

Чечы

Нащупал верный символ, и тут же высветился текст, сначала не по­нял, о чем, потом - Мой! - узнал свой файл=экскурс в историю, он пока­зался таким наивным, - сужденья о вечных (!) трениях: тогда, мол, сти­хия, а после залпа и во все последующие ZV - управляемый процесс.

Наглядные эпизоды (кого ими сегодня заинтригуешь?), - дескать, захватят эрмы чужие пастбища, ибо на камнях ничего не родится, - и драка пастухов, переходящая в кулачные бои сельских богатырей.

Или чечы (лезы и прочие) с набегами грянут, полонив у гюров княж­ну (выкуп серебром), и те разбирают только что проложенную здесь же­лезную дорогу, чтобы дикие кочевые племена не имели доступа в их цивилизованные, как им мнится, миры.

Скажут гюры, что здешние земли от моря и до моря составляли не­когда великую державу, и царица их Мария Мудрая, или Мамурия, являла собой идеальный образ правительницы.

Эрмы поспешат разъяснить, что да, друзья=гюры правы, но еле за­метным петитом, как аллаверды, дополнят здравицу, что победами своими царица была обязана нашему полководцу Аспалару, и он верой и правдой служил своей возлюбленной, в чем гюры усмотрят оскорбление националь­ной чести, скрытое под фиговым листом (!) дружбы народов, ибо кому не известно, что Мамурия была избранницей сердца поэта и воина Гюра Вели­кого, о чем поведал, воспев... и так далее. Мол, всего-то два поэта и третьего не дано: Гомер и Гюр Великий.

(Игранток нет сыграть Ее, - была одна красивая, и ту съели).

Улягутся страсти, а там новые споры: на сей раз эрмы назовут ис­конно своею и реку Круа (в вольном переводе: И где течет тра-та Круа, сливаясь с водами Аруки, и раб к Всевышнему тра-та воздел тра-та сми­ренно руки), и горную гряду Каф, пусть и Малую, на склонах которой отыскалась скала,  и на ней - их имя, когда еще и пирамид, коих боится время, не было, высеченное древней клинописью,  и, высыпав на берега Круа, устраивают факельные шествия с

песнями и плясками, общаясь с ду­хами предков, и говорят с рекой на их родном эрмском языке, несут и несут большие и малые статуи знаменитого Всадника, сделанные из папье-маше, скандируя его имя, как выстрел: Ух! Одноух!

Разгневанные аранцы (гюры начеку: ждут, чем это завершится, ибо на Круа - их столица) затевают пиршества в честь Однорукого Османа, толпы гостей-туристов подводятся к пещере, где якобы покоится прах че­ловека, под чьим верховенством некогда процветали Солнечные камни эр­мов, Теплые холмы гюров и отмеченная еще Геродотом Арания... хотя именно при Одноруком были не раз спровоцированы массовые погромы эрмов и гюров, дотла сожжены богатые кварталы, - дескать, повинна неведомая банда головорезов.

Компьютер нагнетает страсти?

Маленькая вставка к игре:  всадник, а за спиной алюминиевые линии воздушных магистралей, идея комплекса, это придумал архитектор (спон­соры - Братья Гуль-Гуль и Ко), - связать воедино диаспору.

Всадник резво соскакивает с коня, сцепляясь с Одноруким Османом, у которого вся сила отрубленной в битве правой руки передалась левой, мол, у Всадника тоже кое-чего недостает на теле (уха?), но вспыльчивая бедовость делибаша, из предков которого империи формировали личные гвардии, уравновешивает отсутствие руки, и два силача долго копошатся на ковре, запыхались и никак не одолеют друг друга в игре, затеянной Мустафой, ибо ни тот, ни другой не научены были тогда искусству самбо, к тому же утеряны и секреты кафской борьбы.

И, не раз случалось, перебранка завершалась уверениями в вечной дружбе - как иначе: ведь аранцы и эрмы, впрочем, и гюры тоже, это до­казали ученые мужи, восходят к одному праотцу Ару (эр, гюр, ар).

Вскоре новый повод для полемики, было б желание, - гербовая, к примеру, перебранка: напечатав аранский герб, эрмы забыли про вышку - главный козырь аранцев, ну и те в отместку на эрмском гербе - снежно­главую гору, показатель древности, и, словно по команде, там и здесь строго накажут цинкографа, по чьей вине не пропечатались символы (но главным редакторам втихаря выдадут премии, ибо рисковали, но зато по­портили кровь извечному).

Другие вредности тоже, из разряда войтьих (корень - выть) дразни­лок: не секрет, мол, что кулинарное искусство Арании пользуется неиз­менной популярностью у других народов, как-то: долма, бозбаш, бозарт­ма, чихиртма, шашлык, плов, ковурма, пити, табака... может, хватит? - и эти блюда включены в национальные меню соседей,  - и называются при этом все другие кафцы, перед тем - демонстрация: покажут то, чего уже давно нет (осетрина, ломтиками семга, свернутая кулечком, и внутри - зернистая икра).

Однако, - крутит аранец обороты, - без всяких аргументов некото­рые исследователи - вот здесь! - причисляют, к примеру, долму к соста­ву эрмских блюд, а чихиртму - к блюдам гюрской кухни.

Шум, джигиты вскакивают с мест, чтобы заступиться за честь Теплых холмов, а неджигиты выжидают, аранец же продолжает определять нацио­нальную принадлежность блюд с помощью лингвистики: дескать, не сыскать в иных, кроме аранского, языках этимологии долма, и к сидящему рядом  эрму:

- Ну что, разве я неправ? - Эрм (по сценарию) не намерен спорить по пустякам и обдумывает стратегические планы. - А в гюрском тщетно блуждать в поисках корней шашлык: шаш-шиш - это шомпол, лик - словооб­разовательный аффикс, выражающий понятие предназначения. Таким обра­зом, - шпарит без бумажки, - под словом понимается мясо для нанизыва­ния на металлические шампуры с последующим его жарением над горящими без пламени, - ай джан, ай джан, - углями.

Оскорбленные, что их смел учить бараньепапахий тартар, от которо­го пахнет чем-то неуловимо тошнотворным, гюры шумно покидают застолье, лишь двое-трое, но демарш заметен, ибо каждый гюр - личность.

И кафцев вдруг озаряла догадка, что кому-то это выгодно, разжи­гать страсти, натравливая нас друг на друга, и переходили на шепот, чтоб никто чужой (? а чужой - свой же) не услышал, о чем шушукаются, плетя заговор.

Мустафа решил выйти из программы, но компьютер не проведешь, у него память, - снова пошли загадочные квадрат в квадрате, настойчивые намеки и выпады:

Дамы и короли!

Может, судари?

Ах, господа-товарищи!

Нет, нет, никаких взяток!

Esc!

Покидаете наш клуб?

Выражаем вам глубокое соболезнование!

Рекомендуем поступить на курсы!

После паузы:

Эй! чего рожу корчишь?

Не морочь нам голову!

Испробовал Мустафа клавиши врозь и в разных соединениях,  а в голове вдруг никина фраза,  наверняка цитата:

У меня такое впечатление, что моя жизнь - открытый рояль, и я каждый раз нажимаю не на ту клавишу,

и бегали пальцы по клавиатуре, пока на весь экран не выстроилось в черном исполнении словосочетанье, подчеркнутое четкой линией, -

к о м п ь ю т е р н ы й  т е р м и н а л

но прочиталось воспаленным воображением

т р и б у н а л

Мигая, пробежали по щиту зелено-красные сигнальные лампочки.

В следующий миг - та же команда:

А  в а ш  п а р о л ь ?

Мустафа нажал (палец будто прилип!) Esc, чтоб выйти, и молочно белый свет залил экран, заклинило все клавиши, спасительная тройка - одновременное нажатие ctrl + alt + delete, - и та не сработала!

В раздражении выключил, забыв о последовательности, запищал, буд­то кошке хвост прищемили, глазок б/п, ставший сразу красным, и если бы не приход Ники... - отчего-то встревожилась, когда Мустафа рассказал о своем невезении, - странно глянула на него, будто он замыслил нечто запретное, а не просто рукав расстегнулся.

Ника невзначай произнесла, казалось, для себя, нежели обращаясь к Мустафе:

- Модем.

- О чем ты?

- А ты не понял? - с недоверием.

- Слово мне незнакомое.

- Разве?

- Отлично знаешь!

- Как будто прежде слышал.

- Вот именно!

- Но что оно означает... Вспомнил!

- А притворялся!

- Что-то связанное с центральной компьютерной системой?

- Может, тебе помогла она?

- Система?

- Твоя N.

- В чем?

- Войти в центральный компьютер.  - Сработала привычная аббревиа­тура: ЦК.

- А как?

- С помощью этой самой моdем.

Усмехнулся созвучию (союзу?) слов N и Ники: у той чуть взыграет ревность - твоя мадам, у этой - твоя моdем.

- Мадам Модем?

- Я не шучу.

- А зачем это мне - влезать в бывшее здание ЦК, где и действует, как я слышал, эта самая система?!

А говорил  не знаешь!

Ника долго сидела над компьютером, всякие манипуляции, и пальцы были послушны клавиатуре, - без напряжения и просто, как если бы рас­тегивала молнию на сумочке.

Обыграть веселку и рукоделие для одинокой девушки!

- Ты нажимаешь именно те клавиши, которые нужны?

- Запомнил?  - улыбка-надлом и - не отрывая взгляда  от экрана.

- Кажется, вошла в свою стихию.

- Ты о компьютере?

- Да. Я и не предполагал, что ты мастерица этого дела! Думал, как и я, только осваиваешь.

- В твоем возрасте...  извини, не хочу обидеть, для тебя возраст - понятие относительное. Особенно когда речь о любви,

- Спасибо.

- ... это подвиг - работать на компьютере, а меня еще в школе учи­ли. - Школа  как особое заведение?

- Но чтоб так умело орудовать!..

- Хочешь сказать, что я хакер?

- Кто? - переспросил.

- Опять не знаешь или снова разыгрываешь? - стрела-взгляд. - Ха­кер, - и с растяжкой, - это про - гра - мммм - мист, точнее, взломщик, а еще точнее - компьютерный наркоман!

- ?

- Жаждущий вскрыть программу и получить доступ к информации. Да, немало тебе пришлось повозиться с компьютером - и сам намучился, и его основательно раздразнил!

- Воспитанным его не назовешь.

- Ты оказался в ловушке, куда попадают пираты с их не санкциони­рованным доступом в программу, где действуют особые правила.

- А что он допытывался насчет пароля?

- Это и есть защитная система, заслон для нежелательных.

- И ты знаешь пароль?

- Паролей тьма. Для каждой системы - свой.

- Я о центральной.

Повела плечами, замкнулась. Будто компьютер заклинило. И молча работала, а потом, выведя на экран какие-то неведомые буквы-шифры ~~~///*** , - устало опустила руки:

- Ну вот, помехи устранены.

- Что за символы? - спросил Мустафа.

- Твой пароль: витаешь в воздухе и полосами разделен со своими звездочками. - Довольна, что сообразила.

- Придумала только что?

- Но должно быть еще нечто музыкальное, тональный сигнал.

- А как вызвать мелодию?

- Тонального сигнала, увы, я не знаю.

- Знаешь!

- Если и знаю - что с того?

- Помогла б!

- Можешь для меня узнать?

- Если очень попросишь, - стала прежней.

- А нет в моем пароле музыкального знака?

Улыбнулась наивности Мустафы:

- Нужно знать кодовые буквы тонального сигнала, вызывающие мело­дию, а твой знак ~ всего лишь символ соединенья, любви, которую ты творишь.

- Творим мы оба: я с тобою, а ты со мной, два единства. - Естест­венно звучит.

- Пока мы врозь, единство лишь в твоем воображении. Ты его сочи­нил, поверив в реальность. - Вздохнула устало: - Теперь можешь загру­жать файлы.

Глянув на нее, отрешенно-чужую, Мустафа с чего-то вдруг решил, что Ника имеет доступ к заветному терминалу (?) и может, если захочет, включиться в его компьютер и скопировать файлы, в том числе, озарило, исчезнувшие.

Но к чему красть, если можно переписать? И какая в них тайна, его файлах? Всего лишь черновые, в сущности, данные по этнокризису для кафских божков, к коим, кроме МУСТАФЫ, причислены с недавних пор и гюр Рыцарь Амброс, или просто Рыцарь, и Сильвий, из эрмов, и еще - но вторым эшелоном - фигуры местные.

Кстати, о Рыцаре Амбросе: важные разговоры он ведет под шум взвизгивающих видеозаписей, и дома под кроватью искал записывающие устройства. Жена поначалу бунтовала - привыкла, чтобы мужняя страсть выговаривалась.

Друзей отшил, когда те - с просьбой из Теплых холмов, где на склонах желтеют лимоны и отливают (?) изумрудом чайные кусты, впридачу к фейхоа, и смотровые башни разрушенных санаторных крепостей, до кото­рых доносится глухой ропот пенных бирюзовых вод:

- Я теперь себе не принадлежу.

- Народу? - друг ему

- Не иронизируй!

- А с женой удается?

- Циник!

- Может,  ты уже не гюр?

- Здесь нет! - сейчас наручники (?) достанет.

Сильвий - unikum, причислен для колорита, ибо еще юн (и незрел): шагнул в божки прямо из кузнечно-ювелирного цеха, не успев сменить жа­ростойкую робу. Услаждает тех, кто с вибрационным сознанием, точнее - голосом:  тремолирует отменно (прием tremolando),  понижая  и  повышая извлекаемые из нутра звуки.

Решив, что Ника сейчас уйдет, Мустафа, прощаясь, привычно обнял ее, ни о чем не помышляя, и даже когда он уловил ее готовность, же­ланье у него не возникало. Надо выключить компьютер.

- Ты по-моему устала.

- Твое прикосновенье... - Она расслабилась, прильнув к нему и го­товая в нем раствориться.

Взгляд Мустафы был прикован к горящему синим огнем экрану, кото­рый, почернев вдруг, стал похож на южное ночное небо, и оно фосфорес­цировало, зажигались и гасли звезды, выплывая из бездонных глубин ми­розданья.

Ника почувствовала его беспокойство,  не волнуйся,  - шепнула,  -

компьютер отдыхает, потом руки ее не спеша стали расстегивать пуговицы

на его рубашке,  и это тянулось долго, и он никак не реагировал, они у тебя  красивые,  перламутровые - пальцы-ледышки коснулись плеч,  дрожь пробежала по спине, - дать через компьютер, который возбуждает? Ну да, и душа у него, и характер, каверзы всякие. Я очень  хочу,  я так соскучилась - никакого желания,  но если ей надо... и даже когда она сумела, был пассивен и всецело подчинился ей, а она, не ведая усталости, став как бы им и ненасытная в своей изобре­тальности, командовала, подмяв его под себя, как это он проделывал с нею (над=над?), обхватив ее всю.

Еще! еще!.. нет-нет, я сама! вот так!..

Ее волосы гуляли по его лицу, пьянящий запах, - так и не смогла разбудить его, хотя не почувствовала этого, получая сполна свое, но он держал ее, не отпуская, и чутко улавливал, что ей нужно. В какой-то момент ее зова он все-таки не выдержал, включился в ее ритм, обретя себя прежнего, но такое чувство, что это был все же не он, а кто-то другой в азартном ее гоне.

Компьютер?..

Вдруг осенило: мелодия Турецкого марша! он ее вызвал случайно (вспомнить, как), - войти с нею в систему паролей и - в центральный, чтобы... что это ему даст? Ника определенно  знает!.. И тут, как только подумал о Нике, звездное небо исчезло, экран окрасился в нежно-зеленый цвет - значит, правда? возникли какие-то узоры, и Мустафа, с детства знающий символику коврового орнамента, нырнул в такие дебри, что... нет, здесь иной язык, иные шрифты, к тому же компьютер...

- Оставь его в покое, - предупредила, уходя, Ника, - это всего лишь (четко выговорила латинское) Personal Computer, железка!

Мустафа вдруг ощутил усталость, опустошили его будто, элементар­ные команды выхода выполнял с долгими паузами, - испытывать судьбу не стал и,  запарковав головку винчестера (!), вышел из директории.

Но странности дня на этом не кончились, когда Мустафа, покинув отцовский дом, переступил порог своей квартиры.

N встретила его с радостным изумлением:

- Гунн?!

Мустафа недоуменно оглянулся: - Где ты видишь Гунна?

- С каких пор, - хмыкнула лукаво, - ты с тещей на ты?

- Я разве Гунн??

- А что, живя на чужбине, изменил свое имя?

Шутит? Хотел было возмутиться и снова возразить, но увидел, что та - всерьез, и встревожился.

- Проходи, чего встал у двери? - Ни намека на розыгрыш. Свихну­лась?! - Почему ты один? А где Аля?

Надо подстроиться!

- Аля не смогла приехать.

- Что ты на меня так уставился? И побледнел как! Что-то с Алей? - почти истерика. - Скрываешь, что она больна??

- Нет, нет, - поспешил успокоить, - никаких, слава Богу, болез­ней, просто занята очень. - И, чтобы вернуть ее в привычное состояние, решил спросить про Мустафу: скоро ли он придет?

- Мустафа?

Ну да, конечно же, она шутит!.. Но переодеваться по привычке в домашнее не стал (коль скоро он гость).

- А я-то подумал, - подыгрывая ей, - что с вами что-то случилось. Мустафу не знаете!.. - Прошел в комнату, сел в свое кресло.

- Имя знакомое.

- Ваш законный муж!

Долго хохотала: - Ну и шутник ты!.. Замуж меня выдал, вдову!.. - странно на него глянула. Она похоронила меня! - Как ты мог подумать о моем вторичном замужестве?!

- Как Аран? - Прибег к последнему шансу.

- На репетиции... Готовятся к гастролям, если обстоятельства поз­волят.  - Ну вот, кажется, ничего страшного. Никаких тревожных призна­ков, не надо паниковать.

- В какую страну?

Ушла от ответа: - Рассказывай, как вы там с Алей.

Что ж, поиграют, хоть и неясно, что затеяла:

- Срочно вызвали,  остановился в гостевом доме.

- Почему не у нас?

- Стеснять не хочу.

- Мы тут вдвоем с Араном, квартира пустует.

- Плюс, - вернуть к реальности, - отцовский дом.

- Отцовский? О чем ты?

- Это я так, к слову.

Не среагировала: - Я тебя свежим чаем угощу! Может, кофе?

- Да.

Ушла на кухню, и Мустафа, услыхав шум кофемолки... незаметно улизнуть! Поднялся и на цыпочках - к выходу. Не захлопнув дверь, быст­ро спустился по ступенькам и - на улицу!.. Будто обретя свободу, вздохнул, но тревога не покидала: вернется и, не увидев его... Позво­нить!

Услышал ее голос:

- Нора?

- Гунн! - она ему с ходу, - куда ты... - повесил трубку: язык не повернулся представиться Мустафой.

Еще раз позвонил и - опустил трубку. Мол, никак не мог дозвонить­ся, хорошо еще автомат сработал - все они либо сломаны, трубка с мясом оторвана, либо не действуют.

Вернулся в отцовский дом. Ждал: вдруг позвонит? Телефон молчал.

Снова - домой. И, открыв ключом дверь, опять столкнулся с Норой.

- Думала не придешь, в отцовском доме останешься. - Разыграла? И тут же: - Гунн приехал. Так спешил, что чаю не выпил. - Начинается! - Странно, что не предупредил, что едет. Об Але ни слова. Чего ты мол­чишь?

Я и есть тот Гунн, за кого ты меня приняла.

- Слушаю тебя.

И не знаю, какую игру со мною затеяла.

- Даже не сказал, в каком гостевом доме остановился... Интересно, кого на сей раз лечить будет.

- Столько больных, что одним Гунном не обойтись.

- О тебе спрашивал.

- Да?!

- Что тебя так удивило? - И с паузой. - Будто ты мой муж.

- Разве нет?

- Тебе виднее.

- Надеюсь, хоть не отрицала, что мы знакомы?

Промолчала.

А Гунн, это было удивительно, и впрямь приехал - именно вчера, и Мустафа заколебался - может, ему почудилось, и тогда к себе домой при­ходил не он, а Гунн?

Встретились в бывшем здании ЦК (на каком-то этаже Центральный Компьютер), смутился... все же - зять:

- И ты еще не навестил нас!

- Ночью прилетел и с аэродрома - прямо сюда.

- С Алей?

- Пока нет, зависит от событий.

- Что-то зреет?

- Вам здесь виднее.

- Но ты консультант по конфликтам.

- Всего лишь твои игры.

- Мои или наши?

- Оба вовлечены.

- Зайцу - беги, гончей - лови?

Гунн не расслышал, предъявляя в проходной пропуск, - пригласили, козырнув еще при этом.

Разойдутся по разным этажам: Мустафа пойдет к МУСТАФЕ, который как будто составил некий союз с Рыцарем и Сильвием, а Гунн - к своему шефу Жуиру.

Впрочем, Мустафу впустили не сразу:

- А ваше отчество? - полковничьи погоны непонятной армии.

- Отчество? - вспылил вдруг, что не узнали его! - Может, вам и фамилию вслух произнести? - и выбрасывает из недр: - Могу на ский!

- Аранцы на ский?! - усмехнулся. - Как у нас?

- Увлеченье было, чтобы догнать Европу: генерал Нахичеванский! тарист Эриванский!

- Виртуоз?

- Да. Еще Шушинский!

- Хан?

- Имя, а не княжеский титул!

- И все?

- Нет. Инженер Шахтахтинский!

- Тот, который... - перебил:

- Да, вечный двигатель который изобрел! Могу и на ич!

- Тоже, чтоб догнать?

- И мода еще! Учитель Мамедович с ударением на о!

- Чья библиотека по истории кафских войн в фондах Вышки?

- Он!

- И кто, - знают, черти! но кто их просветил? Ты сам! - трактовал Нахичевань на Араксе как Нах чыхан, то бишь Место, куда ступил Ной, сошедши с ковчега?..

- ?

И в  ответ  на удивленье Мустафы сказал:

- Это же известно всем,  кто хоть в малой степени связан с Кафом.

- Еще лингвист Хурамович!

- Но главного забыл!

- Вот именно!

И тут же назвал ЗИГНИЧ'а:

- Уж не его ли, - многозначительная улыбка, - шифрованными запи­сями ZV вы засорили компьютер? Будто бы, - такие откровенности! Из бывших цензоров?? - он оставил их вам как своему душеприказчику с ого­воренным в завещании правом редактуры, интерпретации, всяких уточне­ний. Везение, как в покере прикупить к тузам пару джокеров!

- Блеф!

- Не станете же отрицать, что играете?

- Не в те игры, о которых думаете! И никаких завещаний!

- Плагиат? Это ж надо, - обращаясь к кому-то за перегородкой, - к нашей истории придумать этапы, чтобы она сложилась как пирамида!

- Или конус, - дразнит. - Если нет достойной личности, с большой буквы Я, который бы возглавил, и потому пирамида стала конусом.

- Пирамида, - поймали Мустафу на школьном незнании, - не может ни при каком усечении обрести конический (услышалось комический) вид.

- Его ждут, - усталый голос из-за ширмы. И широкий приглашающий жест в поклоне полковничьем.

 

8.

Обделена вниманием изменчивой фортуны евразийская долина семи холмов (исстари водится: если столица - непременно на семи холмах), - здесь, на Горбатой площади, трескучие морозы и заснеженная дорога, а там, за высокими домами, через мост - оттепель, слякоть, давленье туч и никакого творческого настроенья.

Обмелела и главная водная артерия: некогда шумно протекала меж нагромождениями нагнанных потопом камней, будто именно в этих краях разрушена Башня в наказанье за людскую дерзость достигнуть облаков. И, войдя ныне своим не утерянным названьем в директорию Igra, обозначила

файл babilon.

И разветвилась: кривыми притоками, частью загнанными из-за буйств в подземные трубы, непредсказуемая весенними разливами, а то и тихими заводями, где бобрам и выдрам приволье.

Так и называются речушки: Бобровья, Выдра, или - по дикому зверью, рыбье или птичье на переставших понимать друг друга финнояз­ных, самодийском, яфетических, балтизмах или тюркизмах (для этической полноты - и на языках славянских).

Мустафа у МУСТАФЫ, чтоб отчитаться, преодолев нежданное препятс­твие с отчеством.

Уже было, помнит, тщетно пытался однажды добиться приема, дежур­ный ехидничал:

"Какой же вы учитель, - дескать, ври, да знай меру, - если к уче­нику своему дорогу найти не можете?!"

Бумажка в руке Мустафы - как пароль (узнать компьютерный!): авто­матика на этаже тотчас считывает текст, отщелкивая дверной секрет.

МУСТАФА ждал в овальном зале и, взяв под руку своего в доистори­ческие эпохи учителя, пригласил пройтись по кабинету:

- Прошу! - мол, приходится много сидеть и, как новый посетитель, гуляет с ним по кабинету, отмеривая овальные круги, и что опыт его одобрили маги (Мустафа виду не подает, что названа какая-то неведомая ему мафия) и внедряют. - Чем не приморский бульвар? И даже пальмы вдоль стен, олеандры.

И, убыстряя шаги... думать на ходу было трудно, Мустафа изредка поддакивал, когда тот просматривал его выданные компьютером бумаги: диаспорские интересы, блокадные варианты, степень отрицательности об­раза в комбинациях: центр - кафцы... цы - цы - цы - цы, цокали копыта всадников, отдаваясь эхом в совьих развалинах.

- Да, да, знаю, мне рассказывали!.. - как в процессе игры, когда, пытаясь создать иллюзию реальности (вот-вот начнется!), игранты вышли из-под контроля, и язычки пламени пробежали по рядам, Мустафа перекри­чал с мегафоном толпу: "Я вам приказываю! Пока игры разрабатываю я!.."

Компьютеры, долго не понимая, чего от них хотят, вычеркнули вся­кого рода очевидности, тенденциозную информацию и, словно по команде, выдали сразу по три плюса каждый, сигнал тревоги, а по истечении мину­ты, о чем, будто сговорившись, заранее предупредили, прося подождать, пока переварят блок, тут же застрочили, - Мустафа прильнул к записям, изумляясь их синхронности:

Вы, знающие ситуацию... - какой-то бред в форме призывов остано­вить безумие, и длинный картинный ряд с захватом городов, улиц, конти­нентов (?), квартал окопался против квартала, а потом пошли цифры, цифры, множество цифр, снова текст, высвечивающий этноданные почему-то по семьям, где смешаны крови - с деленьем на группы:

первые - это чистые,

вторые - полукровки, тяготеющие однако к коренникам,

третьи - тоже полукровки, но отчужденные от своих, -

и эпизод, выхваченный телескопом, особый импульсограф (? может, осциллограф?), - митинг на Карнавальной площади (тамошняя Горбатая?), и свой пристал к своему с распросом:

- О чем он толкует? Чую, что о нашей древней истории... - Тот, как от прокаженного, отшатнулся:

- Ты что, языка нашего не знаешь?! - Еще мгновенье, растерзают чужака: миновал два ряда охраны!.. какой ец с провокацией?! - Ах на Камчатке родился! И оттуда к нам притопал? Ай да молодец!..

- Не переводи: не знает языка - враг!

- Отец мой... - перебили:

- Так  ты полукровка!.. (исчез эпизод)

четвертые - чужие,  но сочувствующие,

а в пятой - всякое чужеродное.

И тут же - зажженные красным светом глазки: один, другой, эн­ный... - вскоре на щите, занимающем всю стену, живого места не оста­лось, запестрели огнями тревоги, и пошло по каналам связи:

Всем! Всем! Всем!

Будто ожили ревввольвремена - и в зареве полыхающего кумача пошли громить и рушить, - долго вчитывались в непонятное латинское слово и, уразумев, разбежались кто куда, а Мустафа - к МУСТАФЕ:

- Что за слово? Дай-ка текст, - вырвал. И очки на нос: - Rez... - прочел первый слог.  - Что за rez...  - но уже глаза выхватили: - nja. Rez-nja... Ах Резня-аа! И что было дальше?

- Компьютеры долго не выключались, и в разных написаниях выдавали лишь это слово.

- Что значит в разных написаниях?

- Курсивом, петитом, жирными и полужирными, с подчеркиванием, весь реестр печатных возможностей!

- А потом?

- Потом... Потом, я же говорил, - цифры!

- Смысл?

- Отсчет гибнущих. Сначала погибли двое аранцев в черных садах, доме с белой крышей, потом двадцать шесть эрмов и... счет затерялся, нехватило нулей.

- Чтобы компьютеры не справились с нулями?!

(Меж цифрами был еще диалог:

- Столько погибших и ни одних нормальных похорон.

- Как ни одних? А гроб, установленный на нрзбр площади? И нескон­чаемый людской поток, который шел мимо и прощался?..)

И живая картина - баловство непонятных существ, точечки какие-то: карабкаются по экрану, будто муравьи с ношей, и что-то кидают в гроб, нет-нет, не цветы - красные листочки (?), долго бились, чтоб стереть с

монитора незваных пришельцев, - сами ушли.

- То-то и оно, что к цифрам подключили и буквенный ноль!

- 0?

Какой еще другой?!

- А потом...  - Мустафа собрался с духом, чтобы выпалить: - Вышли из повиновения компьютеры!

- Перегорели?!

- Перестали воспринимать команды.

- Как понять?!

- Зациклились!

- Ну да, не разберешь (раздумье вслух), где какое наречье окопа­лось и против кого на территории, - улыбается, - недалекого засто­личья.

После паузы, будто вспомнив любимые роли, афоризм ввернул латинс­кий, - смесь банального и мудреного (фотографическая память): nulla cremen, nulla poena sine lege, дескать, нет преступления - нет наказа­ния без закона, а если то или иное действие прямо не подпадает под действующий кодекс, то пределы ответственности за него определяются применительно к статьям кодекса, которые предусматривают наиболее сходные по роду преступления.

Подвел запыхавшегося Мустафу, а самому хоть бы что, натренирован, к широкому на всю стену то ли теле, то ли компо-экрану: - Вот она, дю­жина зон, а вместе с Горбатой, - шутит, - и вся чёртова!

Тотчас высветились, окрашенные в разные тона, перерезанные прово­лочными заграждениями (энергокризис мешает пропустить ток), разъемными мостами, а то и просто непроходимыми дорогами, где справа отвесная скала, а слева пропасть, - это еще преодолимо, вот топь - никогда.

Точечки, мелкие квадратики, линии крест-накрест, - знаки зон: опасные, чреватые стихийными - ко всем иным - бедствиями, свободные для искателей приключений, благоприятные, неожиданные по реакциям, пассивные с торможеньем в принятии решений и возможными провокациями, с повышенным тонусом - источником везений.

И каждое наречие выдает себя в своей (?) зоне за автохтонных, модное слово, - обитают-де здесь со времен, когда земная твердь еще не совсем остыла, и одноклеточные делиться начали: делясь-делясь-делясь, и при этом, не сходя с места, вросли ногой, руки были как ноги, а по-

том выпрямились, и хвосты отпали.

- Только и разговоров, - заметил Мустафа, - кто в какой зоне что купил и где стригся.

Если цирюльник аранец, эрм к нему не сядет, а гюр - прежде перек­рестившись. А будучи в гостях, рассказывать, нагнетая страхи, через какие загранлинии переходил (имея на то пропуск).

- ... Правда, прежде тоже случались этно-эпидемии.

- Нет, - прервал МУСТАФА, - в историю уходить не будем, твой ко­нек (я даже, - про себя, - однажды уснул и отвинчивал твою голову во сне!): у него на этой неделе, оказывается (усмехнулся) полоса вдохно­вения, удач и везений, стимулируется сверхактивность, - рукой на голо­ву, - мозга, повышается концентрация мысли.

- Возможности магических сеансов или мощное - ирония? - индивиду­альное колдовство?

- Данные парапсихологов и магов. - Подыгрывает?

- А что на Горбатой? - маленький кружочек, залитый ровным светом.

- Здесь, - пока вслух, - под действием астральных сил, вызывающих приступы откровенности,  свои идеи-замыслы.

Гунн у Жуира, Рысс обдумывает тайное, партнеры (?) будут предель­но честны.

-... Да,  или - или!  - намеки какие-то (неужто и здесь записывают?).

- Как прежде?

- Вот именно: были гамбиты королевский (с залпом), ферзевый (с выстрелом), нужен кафский - новая многоступенчатая комбинация, и на­чать ходом коня.

- Доктор Новый?

- Конь как фигура в каждую зону, и он открывает фианкетированного слона.

- Уж не ты ли, тезка, и есть тот слон?

- Нет, мы...

- Кто мы?

-... должны всех переиграть!

Тройка - МУСТАФА,  Сильвий из эрмов и Рыцарь Амброс?

Или Рысс,  Жуир и всякие ушкуйцы,  которые, только что выпроводив фо-фо-фо (миротворческую миссию из  бывших  премьеров  и  президентов, блеф-триумф Форума Фонда Форнелли), витийствуют, набирая очки?

Кто еще, какая тройка?

На экране вспыхнул свет и выделилось в квадрате обширное прост­ранство.

- Это пределы Рыцаря Амброса! - и тут же глянул на часы в правом углу экрана. - Должен с минуты на минуту придти! Жду его!

Ясно прочерчивались окопы, торчали дула, и МУСТАФА... он только что был здесь и они вели беседы, - исчез!

Мустафа заглянул за экран - нет его.

Может, в какую потайную дверь, - тянутся вдоль стен книжные шка­фы, в одном из них - выход?

И вдруг гигантский монитор выхватывает живые картины улиц, уви­дел... ну да, это же Ника!

Идет, озираясь, словно кого-то ищет или чувствует слежку, шарф разметался на шее, спешит, будто кто гонится за нею, и невидимый гла­зок, выбрав из толпы лишь ее, следит за каждым движением, повернула голову и уставилась недоуменно на него, будто Мустафа и есть выслежи­вающий ее объектив, завернула за угол, а глазок - за нею, - исчезла!..

Зона гюров

К маме поехала!

Но где клавиша слежения?  Компьютерный принцип?  Или  теле?

Нет, экспериментировать не будет.

Пикеты, останавливающие автобус.

Зона аранцев

- Эрмы, выходи! - электронный голос (синтезатор речи!). И грубо ссаживают.

Где это? - не опознал. Можно увеличить, приблизив лица.

Черным черно от небритых.

Вспомнил, на какой рычаг нажал МУСТАФА, чтоб экран (дисплей мони­тора?) включился, - меню: вся дюжина зон! Но как продолжить поиск?

... Это же Гурия!

Смех, шум.

- С эрмской примесью! - бросил кто-то из толпы.

- Ложь!

- А почему тогда карлица?!

Нажали кнопку - зажегся (как при рентгене) свет истины (?), их, в лаборатории Вышки, изобретение.

- ... Тот, в ком частичка (в каждой зоне - своя ненавистная), бу­дет... - Гул негодования, вспыхнул из рядов лозунг:

- Вон!

- Долой!

И впихнули всех подозреваемых в автобус, но тут взгляд Мустафы привлекла фигура: высокий парень, со спины - Аран! Тот на миг повернул голову - так и есть, он!.. Вглядеться еще, но помехи... померещилось?

Зона эрмов

Как в детстве Норы - пригнаны грузовики в кварталы, где осели аранцы, кто с палками, а у кого, тоже на пэ, - приклады, и еще пэ-пэ, пулемет-пистолет, и Ша - фамилия изобретателя, чьи предки делали от­менные шпаги (Шпагин?), - кому по шее, а кому - в спину:

"Всем живо в грузовики! На сборы - полчаса!"

И уже не остановить. Как на полотнах: изгнание (так?) волхвов, избиение (кого же? спросить у Норы, она знает, и расписать!)

Потоки, из коих первый - воздушных масс, накапливающих взрывчатую смесь, как о том со слов очевидцев записали в Вышке, готовясь к играм (кто кого повторяет или что кому подсказывает!):

трубы, из которых густо валит придавливаемая книзу свирепым нор­дом ядовитая масса, оседающая в легких;

а снизу вверх поток другой - ропот, поглощаемый рокотом набухших от половодья волн, - из лачуг, вырастающих на пустыре, лишь крыша да фанерные стены, или трущоб, выбрасывающих в атмосферу стон, вопль и всякие иные импульсы отчаяния и угроз, направленных против... вот и ищут, против кого направить гнев, - так до сей поры и не выявлена по­веденческая модель.

И еще поток (третий?) - в чем были, в том и притопали, не успев снять с очага казан с дымящейся картошкой и выпустить собаку, которая на привязи и не кормлена (пристрелят). Женщина бросает клич, зов к отмщению, - наголо ее остригли (тягчайший позор!). Появилась - исчезла как призрак, не отыщится более: скопировала реальность?

Чье заданье?

Шумовой эффект: шел спектакль - а уже трансляция из зала суда.

Щелкнул тумблером. Входите! Нажать на клавишу помощь? Помощь не предусмотрена. Входите! Но как?!

Наберите пароль пользователя.

Набрал  m u s t a f a .

Теперь личный номер!

Получилось с паролем!..  Могли б похитрее: чтоб еще имя бабушки в сочетании со временем суток и днем недели.

Но какой личный номер??  Вдруг снова повезет?

Наугад - вспомнил, как МУСТАФА говорил про дюжину зон, - нажал 12.

Ваш пароль не опознан системой.

Фронтальная защита! Чертова, - осенило, - дюжина! И успел нажать, прежде чем появится:

Сеанс окончен.

Ворвались... вихрь видений, высокое качество натурной съемки, за­ранее приготовились, установив камеры в нужных точках с обзором труб, трущоб, ну и танков тоже, пригнанных в зоны по обе стороны реки Вави­лон (и в ближнее подстоличье).

Но прежде - в зоны опасные и неожиданные, а заодно - в условно свободные и временно пассивные, после того как... нет, еще раньше, а когда - это military тайна:

из разных кварталов высыпали вооруженные ножами и прутьями и ста­ли нападать на других... и так далее по сценарию.

Ножи, топоры, металлические прутья (арматура?), одинаково заост­ренные, бутылки с зажигательной смесью, всякое огнестрельное оружие из арсеналов, и клич, будто электронный голос, для разогрева толпы:

- Вы нас из наших зон, мы вас - из ваших!

Разгрызли проволочные заграждения и уткнулись в двери, обитые ме­таллом, - выбить ломом!.. Зеркало в прихожей, осколки под ноги, двое налево, двое направо.

- Мама!

Уже схватили ее, красавицу квартала (заглядывались, когда шла, царственно неся пышноволосую голову), - рвут одежду, легкая ткань.

- Ударь, чтоб заткнулась! - повалил, придавив рукой грудь, хруст­нуло что-то под локтем, и раздвинул ноги. - Смотри, как это делает­ся!.. - И прямо на виду у всех, сильно и недолго. - А теперь ты!

Рвется (отец?) спасти - удар секачом по спине, выбили раму: - Эй, кто там? - Внизу, ждут.

Шмяк - тело на землю, оттащили к яме, облили бензином и подожгли.

Волокут из другого подъезда.

- Еще жив? - Некогда разбираться: набросить палас, та же канистра

- и никаких следов.

На тесаке кровь, успеть обтереть о палас, и лезвие снова белеет сталью.

Парень с  мегафоном:

- На станцию... (любой вокзал из дюжины в каждой зоне) прибыл состав с трупами наших! Никакой пощады!

Костер на площади между домами.

Трое гонят перед собой старика.

- Побойся Бога, - молит, - я же у тебя кумом был, когда твоему сыну обрезание делали!

- А теперь мы тебе за твоих обрезание сделаем! - Парень с голо­вешкой - сунул ее, еще горящую, под рубашку, тотчас вспыхнула, огонь подступает к лицу, мужчина падает: - Кончай! - вытащил горящий матрас и накрыл им тело.

Медленные съемки.

Женщина!

Новый кадр!..

Потащили к трансформаторной тумбе.

Пауза.

И уже голая лежит на земле.

Удар лопатой по спине.

Слово не поспевает за изображением.

Поднялась, замахала руками.

- Ну нет, не спасешься! - Плеснул из чайника бензин на тумбочку, кинул, отбежав, спичку, - вспыхнуло со взрывом.

Еще костер, в глубине двора, ноги торчат, пытается выползти - не дают, придерживая арматурным прутом.

- Готов! - докладывает.

- Раз-два, взялись!.. - перевернули машину, в ней - девушка, но шофер - чужак.

- Сжигайте!

- Я ваша! Не смеете!

- Наша, а в машине врага! Чего медлите?!

Столб дыма над улицей.

А та, первая, очнулась дома - никого!

К соседям!

Укуталась в одеяло,  вышла, прислонилась к двери, а потом распахнула одеяло:

- Смотрите! - выжжено папиросой. - Вы думаете, это я? Это не я, - бормочет, - а другая. Но их всех я знаю, долго спорили, кто первый начнет. В больницу? Нет, не пойду, там их человек.

По всему экрану никого никого никого никого никого никого (кто б защитил).

Стоп - прервалась цепочка, в кадре голос:

- Не позволю! - бледное лицо.

- Это  кто  здесь народный гнев сдерживает?  - и быстрые шаги по

лестнице: человек с топором, мясник из соседнего гастронома.  - А ну,

отойди! И руку от двери убери, пока цела!

Случилось неожиданно: кровь ударила из обрубка руки, парень упал.

Покажите еще раз!

Два застывших кадра рядом: выжигается на груди папиросой крест и взмах топора: рука... - нельзя ли без натурализма?!

Новые зональные массивы, множество колес, - катятся из зоны в зо­ну, - колеса или нули?

в горах начался камнепад

Frigidarim

Трое спускаются по лесному склону в тутовую рощу, - где здесь го­ры и откуда взяться тутовнику? идут и идут, - нельзя ли ускорить? сели отдохнуть, ничейная зона? перевел в систему живой декламации:

- Подошли пятеро вооруженных.

- Кто? - вопрос из зала.

- Так ли уж важно?

- В мультипликации аранцы против эрмов.

И множество параллелей:  абы - гюры, оссы - инги, чечы... - кто?

-... вооруженных двустволкой, резиновой дубинкой, двумя тонкими и одной толстой ракетой.

- Что-что?

- Не перебивайте, - голос Мустафы.

- Штык-нож, - ответил тот. - Я их всех в лицо знал, один даже со мной учился, мы с ним на школьной фотографии, имени не помню. Ткнули в грудь дуло двустволки: - Раздевайся! И живо всем разуться. Я к бывшему соученику, чтобы заступился, а он: "Не знаю и знать не хочу!" И заста­вили ходить босиком по колючим кустам ежевики, разбили бутылки, были свалены у родника, и босиком по битому стеклу, уложили

дать в ускоренном режиме!

лицом вниз и стали оскорблять мужское достоинство, я ответил ма­терным выражением (дословный перевод?). Соученик вдруг велел своим развязать мне руки, мол, хочет один на один.

И схватились Однорукий и Ух! Одноух (генерал?)?

- Никаких исторических аналогий!

Прокрутить в сверх-ускорении!

- ... Я приготовился, но меня ударили прикладом по уху, били ре­зиновыми дубинками, поиздеваются и убьют, не выдержал один - побежал, тут же уложили выстрелом, второй тоже, но выстрелом свалили и его, по­ка перезаряжали двустволку, эх, будь что будет! я спрыгнул со скалы в глубокое ущелье и - к мосту через речушку, следом

далее как мультипликация!

засвистела пуля, угодив в плечо, успел, пока не раздался второй, спрятаться за тутовником, услышал, как пуля сорвала кору, у огорода пополз к бетонной плите, встал и - за холм, долго бежал, пал без сил у дороги, пролежав полдня, подоспели земляки, потом нашли в лесу убитых моих товарищей, в больнице рану оформили как ушиб, а не огнестрельное ранение.

- Разрешите,  я доскажу!

- Вне сценария?

- Реплика!  - игрант с бородой, старик: - Убитых на носилках принесли, тут  машины с военными подоспели.  Есть Бог,  он видит - эрма у нас недавно убили,  до него аранца, прежде эрма, чтобы отомстить, и не поймешь, чей первый выстрел кого первого сразил!

- Вот именно! Мы с вами недавно сражались (опытные турнирные бой­цы) в разных вариантах сицилианской защиты, ферзево-королевских гамби­тов, - не слишком ли много жертв?.. французской партии (сначала пешку на одну клетку вперед, а потом соседнюю - сразу на две!), и даже исп­робовали английское начало, не так ли?

Включить в игровой ряд!

Но тут вдруг в зал ворвались:

- Вы здесь... - и такая от гвалта буря, что окна настежь, оскол­ки, словно с потолка, посыпались на головы, толпа хлынула на улицу и потекла вниз.

- Громи всех, кто... - слова утонули в гаме.

Что это?!  Мустафа не понял - только что были игровые  кадры,  и

вдруг на экране - отражающий? следящий? комбинирующий? в записи? пря­мой эфир?.. - перемещенье на натуру!

Выключить и бежать!

Мустафа нажал Esc.  Но... экран продолжал светиться новыми кадра­ми, и вдруг... нет, тут ошибиться он не может, - снова увидел Нику!

На сей раз ее волокли... это рядом с его домом! - будка, похожая на трансформаторную, и канистра, бензин?! и уже за будкой... свалили и бьют ногами, а потом тащат бездыханную, босые ноги, кровавые на земле следы, - и бросили тело.

Бежать!..

В  коридоре - никого!

Оставил секретную (?) папку!

Не войти: изнутри отворяется! Спросить не у кого, вымерло все будто.

На лифте - вниз.

Тот же полковник: в пропуске проставить час с минутами (и под­пись!). Как подписывался МУСТАФА? Рискнет!

От недавней велеречивости - ни следа.

Домой!.. Гунн? Было однажды:

- Хочешь понять? А ты через себя!

- Разве я о чем спросил?

- Вопрос в твоем взгляде. Да, жить стоит. Какой толк? Никакого!

- Абсурд?

И головой вниз с овального облачка, парит, кружится, расставив широко руки и ноги, словно звезда какая, и пятая ее конечность, то бишь луч, - голова (которая и кружится).

Бежать, чтобы спасти.

- Аран?! - услышали голос и бросили трубку. Снова набрал: трубку подняли, как только что, и тут же опустили. А потом бесконечное занято (выдернули шнур?).

Нашелся тихий переулок, припарковал к глухой стене.

- Нора? Хорошо, что ты дома!

- А где я должна быть?.. Что случилось, отчего у тебя такой вид?

- Я звонил, и у вас вешали трубку.

- Никто не звонил.

- Где Аран?

- Что с ним? - встревожилась.

- Я спрашиваю, где он?

- Только что ушел на репетицию... Что-нибудь с твоими ученицами?

Ну да: игровые съемки!

- У тебя в мыслях только это!

- Думаешь, не знаю о твоей N?

N это ты!

- Никуда из дому, слышишь? Придет Аран, пусть сидит дома и ждет моего возвращения. Будут спрашивать, отвечай, что... - А что ей отве­тить? - На задании!

- Боевом?

Сначала забрать у МУСТАФЫ их секретные (какие теперь тайны?) выкладки!

- Но объясни толком, что все это значит? Опять твои, - усмехну­лась, - пророчества? И привиделся многоголовый дракон?

- Это очень серьезно!

- Наконец-то перестанешь играть в свои игры!.. - Ее излюбленное: переизбыток страстей, особенно если молодые девицы, - путь к инфаркту.

Кто о чем!

- ... А вот и Аран. - Влетел, весь взмок. - Он вырывает у меня трубку.

И с ходу:

- Ты и твои божки!..

- Что случилось?

- Нас задержала толпа! В нашей, как ты говоришь, зоне!

- Кого вас?

- Мол, под ширмой билингвов скрываются эрмы!

- Сказал бы, кто ты!

- Да, - бросил я им в лицо (это потом он распетушился!), - в моих жилах течет эрмская кровь!

- Эрмская?! Шутить с бандитами?!

- Не волнуйся, и про аранское свое происхождение им сказал!

- И что же?

- Такое им пропел, что все ахнули!

- Всех наповал?

- О Мустафа, о чем твоя печаль? С тем и отпустили!..

(Бежали!)

... Перед филармонией толпились люди, Мустафа объехал со стороны сада, но и там запрудили дорогу, а из чаши, распахнутой к морю, - ка­кое тут море?! ах да, искусственное! вещала двуязычная митинговая смесь.

Полотнище меж двумя высокими домами, трещит под ветром плакат:

Арания для аранцев!

Будто не векторная зона на Горбатой площади, а регион, - это по инерции, хотя уже никакой Арании, как и Солнечных камней, впрочем, и Теплых холмов тоже, нет и в помине, - списывают друг у друга лозунги, зеркальное отражение:

Неаранцы вон из Арании!

Пробьешься к МУСТАФЕ,  а  как же!  В дыму не разберешь - этот ли

дом, где недавно был.

- Мне срочно! По внутреннему?!

Молчит!

Успели сменить номер?

- Не мешайте, гражданин! - Занятный посетитель, и эта путаница с именами: какой придуман, а какой - нет.

Огорошить, но чем? Самосожженье? Взрыв на Горбатой площади? Баррикады! Разгул страстей!  (?) Но кому здесь поклоняются, и кто

нынче хозяин? Рысс?

Похищенье сына!  Но есть ли у Рысс'а сын?  Может, дочь?

Умыкнуть (!) жену! Чью? Жуира!

- Что за дикованная фамилия?

- Вы что, новенький тут?

Терпеливо слушают, чем еще удивит. А он - пачками фамилии:

- Лебедь!

- Гусь!

- Ушкуй!..

- Так вы материться!!

Отвлечь - покушенье лично на... на триумвират! - и сыплет, как орехи из торбы, имена: МУСТАФА + Рыцарь + Сильвий!

- Чего вы, гражданин, - из-за перегородки, - раскричались? - А потом, прокрутив диск (?), к кому-то: - Комендатура?!

Выскочил, за ним - как из-под земли - двое.

Ускорил шаг, те - за ним.

Быстро за угол, где машина.

Отстали!.. А потом - мимо.

Померещилось? Нет, уходить нельзя - в бюро пропусков!.. Но прежде позвонить домой (через девятку?),  - хорошо что не отключили!..

Наконец-то - голос Арана!

- Алло, алло!

- Городской отключен, - из окошка ему.

- Но я слышу!

- Без обратной связи.

- Мне тут...

- Морочили голову там, теперь пришли сюда?

Ах да, автоматика - трубы обзора!

- Я, собственно... - Нет, долго рассказывать, зря возвратился.

Развернулся... опять?! Нет, обознался: не из тех, которые пресле­довали, а тот, с которым когда-то парились!.. Странно, он сегодня уже вставал на его пути (когда ехал домой, потом - в филармонии):

- Мы,  кажется, - бросил с ходу, - виделись. - Дверцу ему открыл:

- Садитесь!..

- Может, по пути?

- Да! - рванул с места.

- Погони опасаетесь? Я видел, хе-хе, как за вами охотились.

- И вы?

- Что я?

- Тоже на охоту? - Тот пожал плечами. - - Или считаете, что наши встречи - чистая случайность?

- Вот именно!

- Тем более что я собрался за город.

- Представьте, я тоже!

- Вот как! - удивился Мустафа. - Может, в один и тот же дом?

- Всякие случайности можно объяснить.  Но чтобы дорога и дом сов­пали, да еще в лабиринте зон, вы, кстати, какую предпочитаете?

- Живу в нейтральной,  работаю в аранской,  едем мы,  кажется, по

эрмской.

- Нет, по эту сторону Вавилона уже азы: вытеснили на тот берег гюров, теперь обороняются, благо Вавилон нынче полноводный и его не­легко форсировать, мост-то взорван!

- Знаю. Я думал проскочить через зону чечев.

- ?! Смельчак!

- А что? Я вчера там проезжал.

- Но сегодня - уже бои! За господство на обоих берегах.

- Берег поделить не могут!

- Все берега, к вашему сведению, наши.

- Мы, кажется, были на ты, забыли?.. Ваши-то ваши, но сначала размежеваться, так?

- Нет, очиститься!

Старый их спор!

- Вы, - Мустафа ему, - очищаетесь от тех, кто с мутью, эрмы от аранцев, гюры от абов...

- Чечы, - продолжил Костя, - от россов!..

- Короче, как в парной!

- Вы о чем?

- Мы, кстати, проехали только что дом=развалюху.

- Что за дом?

- Ну, баня.

- Не баня, а крематорий!.. Вам же направо!

- Почему? Ведь мост - слева!

- Взорван!

- Как? И здесь не проедем?

- Нет, я думал, вы знаете, и собирались выйти на Окружную.

- Там тоже не проедешь: зона окраинных россов.

- Да-с, зажали со всех сторон, одно спасенье - за город податься.

- Репортаж?

- Не понял.

- Давно не читал ваших маргиналий.

- Вы меня с кем-то путаете.

- Путаю? - закралось сомнение. - Разве вы не Костя?

- Сроду им не был!

- Мы же как-то парились с вами, забыли?

- Я? С вами?!

- Ну да.  Дом-развалюха, он же - баня... Мы только что видели! Вы и тогда, глядя на дымок, пошутили: крематорий.

- Но  это  действительно  крематорий!..  Парились  в  крематории!

Брр-р!.. - Притворяется? - Могу паспорт показать!

- А вы меня за кого приняли?

- Ни за кого!

- Но сели в мою машину!

- Вы меня, можно сказать, силой втащили.

- И что третья за день встреча?!

- Впервые вас вижу!..

Остановился.

- Как же нам выехать?

- Вам к какому вокзалу?

- Северному.

- А мне - к Восточному.  Но ни к вашему, ни к моему отсюда дороги нет. Надо выходить на Садовую, а там... - Ну да, пока ничейная зона.

Похоже на бегство.

- Кому что.

- Вы о чем?

- Сидела птица на плетне... Сказка такая.

- Аа...а.

- Не волнуйтесь,  я вполне нормальный.

-... Мне здесь! Авось, сегодня встретимся еще.

- Чем черт не шутит?

- Мне, кстати, везет на шайтанов. - Блеск вдруг в его глазах, ви­зитку Мустафе протянул - пригодилась она при выезде за городскую чер­ту, черта - черту - черти, прочитываемые в разных смыслах, одним сло­вом черт: сунул визитку самодеятельному таможеннику, расплодились контролеры, не ясно, от чьего имени действуют, и тот клюнул на защит­ный глянец, под коим - президент какой-то фирменной аббревиатуры.

... Холл и окошко на втором этаже, где недавно был с Никой, ка­жется, - в прошлом веке, когда впечатлительность подвела Мустафу (неу­добная поза!), зато ночью и на полу, куда сбросили матрац, творили чу­до, Ника уже не могла, взмолилась, но не отпускала, и он доверился ее чувствам, а не словам, и был неутомим в неистовости.

Ника! Увидел в окно террасы!.. И она его увидела, выскочила:

- Ой, как я рада!..

- Я видел тебя на большом экране... - Осекся.

- Что с тобой? Ты такой бледный!

- Потом.

- Сейчас! Я должна снять твою боль.

- Началось.

- Что?

- Ты шла озираясь и вышла из поля видимости.

- И ты примчался ко мне? За меня испугался? Мустафа... - прижа­лась к нему, и он, заслышав имя, вздрогнул, прозвучало как чужое, не его: да, это МУСТАФА!

- ... Затем появилась снова. И тебя, я это точно видел на экране! волокли за волосы!

- Ну да, - перебила: - Сериал как simulation. Я тебя не предупре­дила: нажимая Enter, ты ускорял процесс игры.

- Сам компьютер разыгрывает?!

- Программа в режиме гипотез.  Компьютерные псевдонимы, в которых мы живем. И ты увидел, как меня казнят.

- Мог увидеть и собственные похороны?!

- Если задать программу.

- Ускорение реальности?

- Нет, пока игры.

- ... Ника! - нетерпеливый голос Вермы.

- Иду! - и к Мустафе: - Я должна помочь, у нас сегодня гости.

- С кем это ты там?

- Мустафа к нам приехал. - Потащила его в дом.

- Гости вот-вот явятся, а мы еще не готовы!.. - Упрек?

- Вы тут веселитесь,  а там...

- Потому и веселимся, что свершилось!!

- Что?

- Стану я разглашать государственную тайну!

- Праздник - это тайна?!

- Для кого - тайна, для кого - нет.

Чей-то день рожденья!

- И кто гости?

- Вдовы с молодыми мужьями.

- Из тех? Может, и они из будущего?

- Вот именно!

- Так сколько же им?

- Мужьям?

- Нет вдовам, хотя, - тут только сообразил, - какие они вдовы, если замужем?

- Ох, дотошен, спасу нет!

- Если им тогда, - размышляет вслух, - было восемнадцать, даже семнадцать, плюс почти шестьдесят, то... выходит далеко за семьдесят?!

- Я же сказала:  с пластическими операциями!  - и шепчет на  ухо:

- Шучу, не вдовы, а мои воспитательницы с усатыми мужьями! - и пальцем грозит, напоминая, как крутила их с Никой, и ноги их барахтались, да еще руку к столу припечатала: - Уж мои годы, надеюсь, считать не ста­нешь!

Вот и гости - три женщины: первая крупная, как сама Верма, широ­коскула и зубы с прорезями, за нею худая и невысокая, и еще - самая, очевидно, старая, за толстыми стеклами очков сверкнули лучики.

- А где ваши мужья? - спросила Верма.

- Уж говори кавалеры! - Это та, которая шагнула в прихожую пер­вая. - Они у меня собрались, забыла? Стареешь, матушка!

Ну да: здесь - девишник, там - мальчишник, и женщины разом пос­мотрели на Мустафу, как на чудище какое:

- Ээ, да тут мужчина!..

- Никин гость.

Мустафе вдруг стало не по себе - как она пожирающе, ну да, все женщины тебя жаждут, даже старухи! на него глянула, лицо будто маска - гладкое, ни морщинки, а глаза живые - из узких щелей.

- Он со мной! - поспешила Ника.

- Не бойся, не тронем, нам свои во как надоели! Детка, - обрати­лась к Мустафе, - иди-ка сюда, помоги снять пальто.

Пока Мустафа вешал ее легкое пальтишко, третья переобулась, надев туфли на высоких каблуках:

- А мой ревнивый, - Нике, - если узнает, что с нами был мужчи­на, мне домой лучше не возвращаться.

- Как тебя зовут, детка?.. Пока вызубришь... Ты вот что, достань из моего кармана спички, - вытащила из сумки пачку папирос, - дай при­курить.

Скрюченные ее пальцы дрожали, всунула в рот папиросу, зажав густо накрашенными губами, закурила и тут же закашлялась, часто-часто зады­шала, а потом:

- Ты вот что, детка, слушайся старуху эН - здесь тоже N! - и ни­когда не ошибешься, а если что не так - кори судьбу... Проводи-ка меня к столу, - взяла его под руку. - Подай пепельницу... Не надо, здесь есть, - положила папиросу на край блюдца, успев изжевать, виднелся ма­линовый след помады. - Быстро гаснет, - достала новую папиросу. - Дай прикурить... И оставь спички здесь, вот сюда положи... Да, детка, тебе придется нас покинуть. Тебя проводят к нашим мужчинам.

- Я провожу! - сказала Ника.

- Нет, пусть сама хозяйка, заодно посмотрит, как развлекаются. А ты, - к Нике, - так уж быть, тоже пойди, этой бабе, - ткнула папиросой в сторону скуластой, - своего мужика не доверяй, слопает. Так, мол, и так, скажешь им, вот вам от всех нас подарочек к празднику, жених с мудреным именем.

- А что за праздник все-таки? - не унимался Мустафа.

- Как, разве не знаете? - удивилась худая (и молодая). - Только и слышишь, как народ о нем толкует!

- Детка, узнаешь в свое время.

Кто-то ему (кто о чем!):

А новый файл открыть не желаете?!

 

 

 

9.

Заботлив или занудничает?

Он уже есть.

Разве?

Ну да: новые серии

файла serial.

Дом возник за поворотом - выделялся необычным цветом, растворяясь в скорых сумерках, цвет сумерек, какой он? - сирень, переходящая в го­лубое. Глухо залаяла собака. Мустафа вздрогнул.

- Боитесь?

- Если честно, да. Еще в детстве... - Не дала ему договорить:

- Собака у нас ученая, степень имеет. - Шутит? И огромная черная

собака не спеша приблизилась к хозяйке. - Титан, это наш гость, - ска­зала ему, показав на Мустафу. Титан, навострив уши, недоверчиво поко­сился на него, а потом лениво отвернулся. - Теперь не тронет.

Ника пожала ему локоть, и женщины удалились.

Стол, накрытый белой в сизых пятнах скатертью, местами вроде из­жеванной, был пуст - отужинали, успев убрать посуду и освободив стол к чаепитию? или вот-вот приступят?.. А еще удивило, что в комнате всего лишь хозяин, где же остальные?

Хозяин (он ли?) похож на святого из какого-то заграничного филь­ма: белые-белые волосы густо облепили голову, и борода седая, лицо ро­зовое, светящееся изнутри, благообразное, и голубые глаза цвета небес­ной сини - бог (с маленькой буквы), и пред ним предстал весь погрязший в смертных грехах раб Божий Мустафа. Боги уже есть, вряд ли стоит ум­ножать их ряды. Не боги, а божки! Мудрец - не мудрец, но в роли верши­теля судеб - точно, и когда они вошли,

святой,

так уж быть, имя ему есть, учитывая благообразность, - сидел у пустого стола на табуретке, глядел перед собой на дверь, точно озабо­ченный или сожалея, что уж очень на скорую руку сотворен мир, и в поспешности этой - причина несовершенства людей.

А как гость появился у порога, махнул жене рукой, мол, ясно, что за подарочек.

Внимание Мустафы было поглощено здоровенным псом, который настороженно, нет, устрашающе, глядел на него.

Я его боюсь, и он улавливает волны моего страха, надо внушить ему, что мне не страшно.

- Валяй!

- Ты добрая хорошая собака...

- Так уж и сразу!

- Имя у тебя что надо, Титан-Титанище, почти гений!

- Брось! Лестью меня не купишь!

- А чем же?

- Не на такого нарвался, чтоб можно было внушить!

- Собака ты умная...

- А ты - дурак,  стоишь как пугало огородное!

Мустафа поискал глазами стул, чтобы сесть, но тут из соседней двери, - Вот-вот, подвигайся! вышли еще двое, и Мустафа, благо Титан

лег у выхода,  - Ладно, послушаю ваши речи! начал гадать, кто чей муж.

Относительно молодой, почти ровесник Мустафы, - без пиджака, в жилете, галстук в крупную горошину, и сразу бросалась в глаза его ог­ромная лысая башка да бородка-треугольник с проседью, - очевидно, муж той, что худа и костлява;

у другого - все, как у седого, только черным цветом: густая кур­чавая шевелюра, вздыбленная и вразброс, борода жесткая, лохматая, не­чесанная, мускулы (?) под мочками оттопыренных ушей и мощные выпуклос­ти над бровями, излучающие какую-то энергию, - вот кто, а не башкови­тый, муж той, что в туфельках на высоких каблуках, - каждую ночь ее иссушает своей страстью, а башковитый... он, без сомнения, муж эН: о такой не скажешь, что старуха.

Все кого-то напоминали, или под кого-то играли: черный... как его? ну, чер-чер, с рогами-копытами который,

черт,

и если б кто вздумал рисовать - лучшая натура, чуть-чуть подкру­тить еще макушки, вздыбленные клоки, и будут рога крученые, ну, а этот

- с резкими движениями, туловище вправо-влево, живчик такой, и кожа на лысой башке то собирается в гармошку и оттого краснеет, а то разглажи­вается, приобретая червонный блеск - всеми чтимая (во времена оные)

 

башка.

- Может, - Мустафа им, - представимся друг другу?

- Не надо называть имен, - заметил башка, - это чрезвычайно обременительно. Да, да, - мол, не сердитесь, - наши имена нам во как надо­ели!.. Я, ты, он... какая прелесть! - вздохнул, и тут Мустафа заметил, что у башки глаза разные и смотрит как-то по-особенному: один цепляет всего тебя, другой - мимо. Определенно сглазит. И, потирая руки:

- Ну-с, - взгляд на святого, потом - черта, - пожалуй, начнем. - И снова на Мустафу: - Готовы?

- Всегда, - пошутил, - готов!

И башка, будто декламируя:

- Вот он, - и левая рука, как кинжал, выхваченный из ножен, ост­рием направился на Мустафу, - податливый человеческий матерьялец, вру­ченный нам. Полюбуйтесь на голубчика! Не о нем ли в такой торжествен­ный день мы только что мечтали? А главное - почти юноша, поистине при­годный для лепки!

- Спасибо, - усмехнулся Мустафа. - Просто я неплохо сохранился, а если начнем уточнять, держу пари, окажусь вашим ровесником.

- А вот и выведаем! Согласны? - спросил не у Мустафы, а у тех двоих. - И время с пользой проведем, исторический, так сказать, экспе­римент.

- Не довольно ль экспериментов, которые были?

- Были и будут!

- Вы что же, тройка? - вдруг с чего-то выпалил Мустафа. Башкови­тый опешил, а черт кулаком по столу:

- Молодец, что сообразил! - Находчивость Мустафы пришлась по душе и святому:

- А глину-то красную я успел обжечь, не зря, выходит, трудился!

- И вылепил по своему образу и подобию, похвально-похвально!

Это ж особый поселок, Ника предупреждала, так что на ловца и зверь бежит - для деловых его игр!

- Как там в песне поется, - это башка: - Узнать истину...

- Не истину узнать, - поправил его святой, - поэтичней: Осталось через пытку выйти к цели.

- Поэзия по твоей части, ты творец, а я политик.

- Вот и попробуем! - Это черт.

- Спеть?

- Черта с два!

- А в каком смысле?

- Не догадываешься! - сразу на ты.

- Увы, - подлаживаясь под настроение черта, сказал Мустафа, - только времени в обрез.

- Разве мы куда-то спешим? - спросил черт у святого, а тот и не расслышал будто. Черт его побаивается, решил Мустафа:

- Не знаю, как вы, но спешу я! - Собака навострила уши, глухой рокот в горле, недовольна чем-то.

- Титан, ты невоспитан! - упрекнул пса черт, и Мустафе: - Это он сердится, что спешите нас покинуть.

- Тан - тан...  -                      пропел башка,  и бросил как бы невзначай,  ни к

кому не обращаясь: - Кто сюда попал - пропал.

- Ох, ох, - заохал святой, отгоняя дремоту. - Ну и дела, кто мог знать?

- Вы прелесть! - воскликнул башка. - Даже не спросите, о чем тол­куем, хотя могли бы догадаться, что выпало вам великое невезенье, осо­бенно в свете того,  что случилось.

- А что?

- Узнаешь, когда время подоспеет! - грубо отрезал черт.

- А сейчас нельзя?

- Придется, голубчик, повременить, ничего не поделаешь, терпение, друг, терпенье: жертва, то бишь вы, должна созреть.

- Но я, - возразил Мустафа, начиная испытывать неудобство, - не знаю за собой вины, чтобы быть жертвой!

- Все так говорят, а еще хуже - поначалу думают, что недоразуме­ние.

- Переворошить душу и матрацы! - воскликнул черт.

- Ох, ох, копни любого!.. - вздохнул святой и сладко зевнул.

- Сам создал, сам и расхлебывай, - сказал ему башка. - Тот будто очнулся: - С тобой вдвоем и создали!

- Нет уж: я тут не при чем, ты да он - вы оба славно потрудились, а я на готовенькое пришел!

- И с дерзкой мыслью, - черт ему, - возомнив себя богом!

- Каюсь, и чертом тоже!

- Кому бог, а кому - черт!

Странная цепочка пререканий обрастала непонятными Мустафе упрека­ми - и, чтобы вернуть тройку к реальности, он напомнил о себе:

- Я, честно говоря, проголодался. Когда провожали, было сказано, что у вас мальчишник.

- И мы поужинаем?

- Извините, да.

- Как вам это нравится, а?! - Башка обвел всех пристальным взгля­дом. - Ха-ха!

- Н-д-а-а, - святой издал какое-то мычание. - Человек проголодал­ся и согрешил, ох, срам!..

- Ты б ему заместо желудка ума прибавил!

- Желудок - это твое изобретенье, я тут не при чем.

- Кажется, - спросил башка у черта, - арестантский паек у нас всегда найдется, не так ли? - Тот с завидной проворностью исчез в со­седней комнате и вынес оттуда сухарь и алюминиевую кружку:

- Карцеровский паек.

- Уже присудили к карцеру? - Мустафа сохранял присутствие духа.

- Все же твердый сухарь, и не надо за корочку хлеба чесать пятку пахану! - Грозит? И протянул Мустафе кружку: - Бери! И сухарь тоже!

- Ешьте-ешьте, доставьте нам удовольствие, давно не слышал хруста разгрызаемого сухаря, эх, жизнь нелегала, тюрьмы, ссылки, - славное было время ... - замечтался башка, и снова - разные глаза.

Мустафа с чего-то решил, что в кружке водка: понюхал - не пахнет, глотнул - вода, холодная, будто из погреба, но вкусная.

Старики и этот, башковитый, его забавляли. Игра так игра, потом будет ужин, разгрыз сухарь, запил водой, ел не спеша, те молча наблю­дали.

- Зубы сломаешь! - отшутился. Сухарь посередке оказался крепкий, как камень.

- На зависть, - сказал башка черту, - крепкие зубы!

- И такие попадались.

- Будем считать, что  утолил голод. Что же дальше?

- Вот и расскажите нам, батенька!

- О чем?

- О ваших проступках!

- Проступках! - передразнил черт. - Интеллигентик заморский!

- Но-но!.. - огрызнулся башка.

- О преступлениях, которые совершил!

- ?? Не правда ли, - как можно вежливей, - еще час назад ни вы, ни я не ведали, что нам предстоит встреча. К тому же, со времен д-ра Нового пытки, как вы изволили выразиться, отменены! Но если уж кому рассказывать, то не мне - вам поделиться опытом, вспомнив о тех, у ко­го были крепкие зубы.

- Ну, а все же? - не унимался черт. -  Пока я добр!

- Я весь перед вами, - шутить так шутить, - мне каяться не в чем.

- Тогда пеняй на себя.  Придется, - вроде бы испрашивает разреше­ния у святого, - побудить к обнаружению истины.

- Извините, но нам, кажется, суждено проститься. Не будете ли так любезны... - что? выпроводить?!

Титан, будто по команде, навострил уши и занял активную (жизнен­ную?) позицию.

- Бросьте! - вмешался башка. И к святому: - Не время ли показать гостю бар?

Мустафа вспомнил, как эН сказала: "Детка, попроси, чтобы в музей сводили". "Музей чертей?" - пошутил. "А ты смышленый!" - и закашлялась,

папироса меж пальцев дрожала.

- За баром музей? - спросил Мустафа.

- Да, все удовольствия: и бар, и музей, и даже сауна... Вы, ка­жется, любите париться?

Ника! Она рассказала! Не хотелось спускаться - запрут и не выбе­решься. Святой, за ним Мустафа, далее те двое, а Титан остался навер­ху, сторожить.

Ступени круглые,  отполированные,  вроде  шведской стенки,  и какие-то внизу приспособления,  свернутый канат.  Сошли - и  замерли  на месте:

- Музейный экспонат! - возрадовался башка.

- Лестница? - Взгляд Мустафы упал на картину в простенькой раме, сбоку на стене, и в ней - такая же лестница: трое истязают одного, привязав руки на верхнюю ступеньку, а другим концом канат тянет ноги вниз, еще один крутит лебедку, вытягивая тело приговоренного (пытать и выпытать), - распятие на лестнице.

- Не находите сходства? Жертва - копия вы!

- Хотите сказать,  что и те трое палачей похожи на вашу тройку?

- А вот и попробуем! - усмехнулся башка.

- Я готов,  - вызвался черт.

Вступили в холл - грандиозное подземное царство!..

На полу, вдоль стен - экспонаты, как наглядные пособия к его де­ловым играм. То черт поясняет, то разговорившийся святой, а между ними башка - неподдельное любопытство: тиски для ног, пальцев руки, дыба вроде виселицы, а на перекладине - крюк, перекинут канат, поддевают жертву, чтоб повис.

- Мало что изменилось за тыщу лет, - вздохнул святой. - Сечение розгами, растяжение членов, поджаривание на горячих углях, или вешать вверх ногами, а под головой жечь костер. Прогресс минимальный: подъем со стряскою без огня или огонь со стряскою, и сверх того - висок горя­чим утюгом проутюжить.

- Не вижу, - Мустафа им: дескать, изучал в университете, - ис­панских железных башмаков с гвоздями.

- Как же, вот они, можете потрогать, - предложил святой. - А ста­нок, в который заклепывалась голова, только у нас и сохранился.

Далее комнаты  времен  Rastrelli:

-... вот вам Младший, - объясняет святой, соскучившийся по изящ­ному стилю, - с его выразительной трактовкой энергии масс, мощно выра­женным портиком,

- Словно челюсть! - вставил черт,

-... колонной, увенчанной сильными раскреповками, и он предшест­вовал Старшему, у которого началось с тихого и скромного бюстика, а завершилось всплесками, когда виднейшие пробовали силы воссоздать пе­реливы колоссальности.

Залы с примитивными иглами:  всадят - весь стресс  улетучивается,

и пластиковые пули тут, и водометы (кому гейзеры, кому грязевые извер­жения), саперные лопатки, слезоточивый газ, - картинки генеральных ре­петиций, как обуздать.

Ну вот, наконец-то - одиночные камеры, где прелесть как испытыва­ются чувства (а Мустафе кажется - сауна).

- Терпеливо перенес - значит, Всевышний помог, и тогда отпускали.

- Надеюсь, - это Мустафа, - если мне придется туго, поможете.

- Разве я Всевышний?

- Вылитый!

- Черт знает, что он говорит! - воскликнул башка.

- Черт и знает! - Это святой. И к Мустафе: - Виновному всевышний не помогал, и тот раскалывался.

- Вы о временах ZV? - Никто не среагировал.

- Я только не помню, в какой последовательности: муж ранее жены или жена ранее мужа? Кстати, как у вас с женой?

- А что?

- Не чувствуете вины?

- ?

- А Ника?

- Извините,  это - нельзя сердиться!  - мое личное дело.

- Это во времена ZV, так?.. с вашей легкой руки и пошло, всякие игры.

- Вы преувеличивается - Ника проболталась! - мои заслуги.

- Не о вас персонально речь: ваша Вышка и рассекретила тайны, ут­ратив... - и к черту: - А что утратив?

- Ясно что! Знаем мы о вихляниях твоего суперрукля, кружок у нас вел, хвастунишка-лгунишка! На грош амуниции, на рупь амбиции!

- Ныне покойного, - чтоб не очень хаяли.

- Я и забрал его за это в ад!

- Так кого же ранее вас, если придется?

Черт взглянул на часы: - Там  уже  началось.

В тот же миг - это случилось неожиданно, вскрикнуть не успел - Мустафа оказался (все еще представлялось, что за дверью - сауна) в ко­морке на одну лишь думу (душу?), и щелкнуло за дверью.

- Эй! Что за шутки?! Выпустите немедленно! - Голос в пустоту. Ус­покойся, сейчас откроют.

Все замкнуто. Дыши ровно. Без паники. Вот так: вдох - выдох, вдох  - выдох. Сохранить силы. Сразу вспотел. Воздуху! Это психоз. - Эй!.. - Не кричи. Всплывает из глубин паническое, сейчас задохнется: - Открой­те! - Нет, не стучать: ведь слышат! Оставят и уйдут? - Я задыхаюсь!..

Ни звука. Успокойся.  Псевдонимы, в которых живем? Да, занимаюсь

самовнушением.  Надо беречь силы. Так глупо дал заманить! Ника спохва­тится! А вдруг и она с ними? Никого не предупредил! Хоть бы Нору!

- Есть кто? Глупые шутки! Откройте немедленно! Я ж могу уме­реть!..

ноги подкашиваются

сердце забилось

держаться

вздохнул глубоко

не дышится

воздуху!..

снова поэма-реквием?

беречь силы

вся спина мокрая

рубашка прилипла к плечам

вытереть лицо

пот стекает с волос

без паники!

слезы подступают.

Этого еще не хватало!.. - Считайте, что победили, выпустите меня, слыши те?! - Не выдержит. Не терять энергию! Слова не успокаивали.

слабость в теле

дрожь в коленях

сердце в глазах болит

почему не глаза?

- Да я вас!.. - Наконец-то! Голос оттуда:

- Ах, еще грозить! - Ждут, чтоб взмолился!

- Ответите за самоуправство! - Молчат. - Какого беса вы меня му­чаете? Что я вам сделал?!

- Но я с вами, - это святой.

- За мою смерть ответите!! - сорвал голос. Сразу стало трудно ды­шать.

колени уперлись о стену

так и повис

жив ли?

задыхаюсь!

это хрип.

Потерял счет времени, он ли сказал задыхаюсь? горло будто распух­ло - мешает дышать.

Уже не понимает, где он, впал в забытье.

... Дверь резко отворилась, и Мустафа вывалился, ноги еще там, лежит бездыханный, но чувствует, что жив, теребят, не открывать глаза, нет сил спорить, чего-то желать, оставьте в покое, кто же его втолк­нул? Он шел за башкой!.. Непременно посмотрите музей, детка! Не вста­нет ни за что - уперся ногой о дверной косяк, чтоб не втащили обратно. Снова запрут - не выдержит. Бежать! Но Титан!..

Он им такое устроит! Он их раздавит, эту мразь!..

- Ээ...э! Да он хилый, а мы-то думали!.. - Сквозь пелену, не яс­но, чей голос. - Можно осудить невинного, имеющего слабое сложение, - Мустафа с трудом постигал смысл слов, - а можно и оправдать беззакон­ного, на силу и крепость свои уповающего, так? А попал к нам - нет ни невинных, ни беззаконных. - О нем? - Ну-с, отдохнули и хватит.

- Да, - это святой, - из такой глины, даже если обожжена, не вы­лепишь колосса. - Мустафу усадили на стул (экспонат?). - Ну-с, продол­жим диспут. Итак, вы утверждаете... А что он утверждает? - спросил у башки.

- Болтал о ZV! - ответил вместо святого черт.

- Ну да, академик!

Знают!

- О!.. С каким наслажденьем мы будем играть в эти их... - и брань по адресу близнецов: Гласности + Контроля. И чуть ли не словами Муста­фы: - Не брат и сестра, а муж и жена!

- Семья=то распалась!

- Не распалась! Помер мужик!

- Разве?

- Ну да, гласность овдовела и пошла, дабы чувственность утолить, по рукам! - Облик святого сразу стал земным. Что-то произошло, но что?

- Говорят, - заметил башка, - видели живого Контроля.

- Среди бомжей!..

- Что ж, триумвират, - заметил черт, - вынесет, конечно, вердикт, и каждому выпадет радость: кто получит пять - рад, что не десять, кто десять - что не двадцать пять, а этот - что избежал рсстрл'а. - Ба­нально и старо! - Жаль, - вздохнул, - что возраст у нас уже не тот!

- Опыт! - успокоил башка.

- Подзабылось малость, - и на Мустафу святой смотрит, - иначе мы бы этого молодца в заповедные края, где карликовые березы и низкие кусты рябины. Потом под сопку. Ну как, хочется под сопку? Хилые нынче пошли, хотя, - святой размышлял в привычно-спокойном тоне, - чуть пе­редержали в боксе, надо б по принципу маятника, чтоб привыкал и осваи­вал, и мы б ему новые испытания, поднимая шкалу. Дюжина разрядов - на первом споткнулись.

- Успеть бы хоть часть провернуть: иглы под ногти, поджаривание на костре, пивная бутылка - с пивом! - и чтоб сел на горлышко всем своим задом, по спине валиком с гвоздями, что еще?

- Да, пытки измельчали, - вздохнул святой, - прежде наказывали, испытывая: на схватку со львом, многоголовой гидрой, да чтоб похитил чудовище какое из подземного мира. Кары и моральные: в рабстве унизят, заставят носить женское платье... - Умолк, вспомнив про богатыря - без передыху двести девиц, покуда всех... а тут выпытывай всякие мелкие пакости.

- Отвлеклись, а время не ждет! - Это башка.

- Что еще?  - устало изрек, отходя  от  видений с женщинами.

- Черт истосковался от безделья.

- Что намерены еще выудить?

- Сам и расскажет, в чем хотел чистосердечно покаяться: порочащие слухи, заговоры, диверсио и терро.

- Скучно, - зевнул святой, но зато Мустафа пришел в себя и втя­нулся в дискуссию:

- Времена эти,  к счастью,  прошли! Даже при Новом!

- Эх, доверчивость!

- Какие нынешние жертвы? Их нет!

- А завтра будут, - и стал разматывать клубок. - Вот тебе дразня­щие маневры, кривая заказных убийств, - Мои разработки! - карусели, чтоб сесть в преззо, зональщики, что еще?

Пока черт говорил, святой вздремнул, башка разглядывал экпонаты:

- Коллега,  - подключился он, - упомянул какую-то фамилию.

- Впервые слышите?

- Новый, Новый... - про себя черт, силясь вспомнить. - А это кто?

- Ну, бывший доктор который, философ.

- Ах Нооовый!.. Не у вас ли в Вышке родилось, кажется, суперрукль изрек: "Слаба ломовая лошадь!"? Этого твоего Нового, - и непонятные движения рукой, - уже тю-тю!

- Умер?

- Последние известия надо слушать! И всех других тоже!

- За такие слухи...

- Ох, притвора! Потому и сбежал, чтоб уцелеть!

- Объясните толком, что случилось?

- Ожил наш мертвец! Обрадовался!.. - вскричал башка.

- Какая к черту радость?!

- Черту и радость!

Вмиг вкатил он в зал, накинув на плечи белый халат, тележку с инструментами, как в хирургической.

- Может, пошутили и хватит?

- Только начинаем!.. Ну-с, - к Мустафе, - испытай сопротивляе­мость к болевым ощущениям, сегодня важно знать свой порог, не так ли?

- Триумвират, - заметил башка, - подобрался на славу, каждый с опытом, не мелюзга, или как там у вас? - Смотрит на Мустафу, зазывая на откровенность, а он - ни слова. - Мизер?

- И кто в Триумвирате? - оттянуть! И выпалил с ходу: - Мой тёзка МУСТАФА?

- А говорите, понятия не имеете, - укорил его святой.

- И вы не опасаетесь...  - нет,  грозить не следует.

- Интересы дела превыше земляческих!

- Еще Сильвий? - сказал невпопад.

- Ну, ему еще рано.

- Рыцарь Амброс?

- Гадаете или так?

То, что МУСТАФА - там,  придало уверенность:

- Я требую,  чтобы вы выпустили меня отсюда!

- К женщинам захотелось?

- Мне к Нике.

- Так уж быть, сжалюсь, - сказал святой: - Двоих вычислили, предстоит назвать главного.

А вдруг угадает?

- Рысс!

- Шанс упустили!

- Воспрянул-таки кролик!.. Дай сюда руку! Живо!

- А вы... - не успел сказать, как с проворностью юнцов подтолкну­ли его к стулу, повернули какой-то рычаг, и механические лопасти обх­ватили его ноги и спину, и на руки надели что-то вроде наручников. Высвободить руки!..

- Что до Ники...  - черт глянул на часы.  - Там тоже, надеюсь, не сидят без дела.

- Можно послушать, - сказал святой. - Где наша аппаратура? Вне­си-ка, - черту, - пульт.

Башка оказался проворней и выскочил из зала.

- ... а заодно, - вдогонку святой, - свяжитесь, пусть обратную связь подключат!

И тут  же  в микрофоне раздался пронзительный крик:  "Ааа...а!.."

Пытку записали! Или с какой передачи, чтобы пугать.

"Скажешь или опять отрицать будешь, сука?"

"Что вы от меня хотите?"

"Тебя посылали узнать, а не стать шлюхой!"

"Что узнать?"

"Ну?!"

"Я понятия не имею о его намерениях!"

О ком это?

- Узнаете голос? - Это святой.

- Нет.

- А вы прислушайтесь!

Не может быть!

"Сбежал, чтоб избежать кары? Спрятаться у нас?"

- Это шантаж! - возмутился.

- Поберегите голос. Обратной связи нет.

"Ах тебе чуткости!?"

"Не делайте этого! Я боюсь!.. Ой, больно! Больно же!!"

"Когда будешь делать аборт от своего ёбаря, еще больнее будет!"

"Ой, мамочка! Не хочу! Не буду!" - истерика.

"Какие мы недотроги!..  Убери руки, не прикрывай, хе-хе, свою жу­раву!.. Руки по швам, живо!"

"Постой, - голос Вермы! - Сознайся, легче будет".

"В чем?!" - крикнула.

"Детка, тебе же ясно сказали".

"Мать!.. Ха-ха!" - Выключили.

- Теперь мы. Ну-с, где наши пальчики? - Лопасти крепко обхватили, не пошевелиться. Расслабься, не пытайся разжать. Наручники с подвижны­ми клешнями! Любое движение - и кольцо суживается, захватывая следую­щие зубцы. К горлу, как тошнота, стал подступать психоз.

- А что если, - черт задумчиво, - голову заклепать в станок, а? - И к Мустафе. - Редчайший экспонат, будет что вспомнить!

- Нет, - возразил святой. - Голова у этих очень уж мягкая, не ус­пеешь заклепать - расплющится.

- У кого это у этих?! - переспросил башка. - Я не потерплю расиз­ма!

- Смеете измываться! - приступ психоза. Рубашка мокрая насквозь. Расслабься, без паники!  Нельзя вырываться, но хоть как-то расшевелить лопасти. Кольцо сузилось, и в бок вонзились какие-то шипы, напрягся противостоять, уперлись в ребра и, соскочив с них, вдавились в кожу, еще движенье и - проткнут... - Мразь!.. - от боли впал в забытье. Но слышит!

- ... Сначала был кнут, толстая ременная полоса в палец толщиной. Связали назад руки и подняли вверх, потом ноги связали, пытатель (?) сел на ремень и стал вытягивать тело - руки вышли из суставов и выров­нялись с головою, а другой бьет по спине кнутом. Тело надулось, лопа-

лось,  открывались раны,  как от ножа.  Не испустил не то что духа, но

стона! Тогда ему связали руки и ноги, продели сквозь них бревно и по­ложили на горящие уголья. Молчал! Начали водить по избитому и обожжен­ному телу раскаленным железом. Снова молчал, и тут уставшие пытатели дали ему роздых. А затем обрили макушку, и по капле - холодную воду, японская (или китайская?) пытка, и тут он вытерпел ее, не произнес ни одного слова. А этот?

- ... Потом положили его между двух досок, палач отрубил сначала правую руку по локоть, потом левую ногу по колено, ну и голову... Ту­ловище рассекли на части и воткнули на колья, как и отрубленную голо­ву, а внутренности бросили собакам на съедение.

Facsimile рукописи (где оно, это факсимиле? и - чьей?). Ах это о Стеньке!

- ... кажется, у них в Арании пещера есть, где он скрывался.

- Ладно... - черт нехотя высвободил Мустафу из объятий лопастей и, тут же схватив его руки, ловко вдел пальцы в тиски - резко пронзила острая боль.

- Ээ... да он как в парилке, мокрый весь!

- Небось, под себя? Фи! - сморщился башка. - А еще говорили, что кафцы народ выносливый.

- То северные кафцы, а эти, южные - на словах лишь! (Ведомо свя­тому).

- Ну что? - Черт Мустафе. - Снова будешь отрицать?

- ?

- Ну?! - Трудно дышать, сердце учащенно билось, задыхается. - Гу­бы побелели! - За башкой будто наблюдение за состоянием здоровья паци­ента. - Еще пузырями кровавыми пойдет!

Святой тотчас взял со стола флакончик - к носу Мустафы: - Дышите!

Нашатырь!.. Содрали слой в носу, с резью очистилась глотка. Труд­но держать голову, лечь и забыться, в глазах чернота, не видит!! Это перед шоком!.. Мортехозупр (?).

- Укол давай! - донеслось до сознания. Сдернули, разорвав рубашку с плеча, и - укол в руку. Тотчас жар в груди, полегчало, вдруг услышал

множество голосов, слились, перебивая друг друга, какой-то прилив сил,

радужные краски перед глазами, легкость в теле необыкновенная.

Быть этого не может - над ним склонился...

- МУСТАФА! - вскричал.

 

 

                10.

     

 

Ангельски светится  голубое  окно  компьютера,  и мигающий курсор

впечатывает новый

 

                              файл svoboda.

 

                - Как узнали, что я здесь?! - Рядом с МУСТАФОЙ Рыцарь Амброс! - А то тут... - улыбнулся, - шутники чертовы! Ну да, - не уронить честь! - игрологу полезно через это пройти:  теория - теорией, но и на практике испытать!.. И господин Рысс?! А говорили, -  куда они подевались?  - что возглавил  другой?

                Это потому, - обрадовался собственной прозорливости, -  что я угадал,  назвав Рысс'а!

                - ...  Не скрою, горд, что довелось с Вами в Вышке... - Бледности на челе, увы, прибавилось, и особая мужская пудра уже не помогает, интеллектуальная,  говорили в Вышке, бледность. - Надеюсь, - спешит высказаться,  опасаясь,  что повторится прежнее,  - что...  Кстати, а где мои,  - как можно ласковей, чтоб не выдать озлобления, в котором легко прочесть страх,  -  пытатели?  Эй,  отзовитесь?  Ох,  поиздевались надо мной, - снисходительно, - отменные знатоки своего дела!.. - И к МУСТАФЕ: - Надо спасать Нику! Истязать ее вздумали!

                Что=то и Рыцарю Амбросу сказать!

                - ...  Спешил к вам предупредить,  звоню - никто трубку не берет, Триумвират - это спасение!..

                Ну да, что есть проще?

                Силы приведены в готовность, каждому карабин, спрятанный в кармане (!) плаща,  в штатском - и не отличить,  извилистые линии, зримые и незримые,  явки, за которыми особый глаз,  и жур-журы пропоют  разными голосами,  запах дорогих сигарет,  цепкий,  как у вьюна (?),  взгляд, и отточенные - в самое яблочко - вопросы с прелестными акцентами,  - говорят плохо, но зато понимание по высшему классу, и успеть переварить: две лишь фразы, но схвачена суть, и ясно, чем пахнет, стоит или нет (с ударением на о), главное - рычаг: повернуть и выйти к пяти млрд'ам, но прежде - нацелиться на своих (было около трехсот,  а ныне...  - нет,  на все времена те же  триста млн'ов!).

                Особые мелодии наиважнейшей вести,  частые броски  в  эфир,  чтоб настроиться:

Говорят и показывают!.. 

                УСТАФА выпущен в эфир,  уверенное лицо, ни тени сомнения (морщин тоже), властный взгляд:

                 По поручению, - верхние этажи, чины, титулы, - и лично господина... - ждут  лицо,  а тут -  Триумвират!.. обращаюсь  к  вам,  дорогие мои... -  кто?  прежде было  братья и сестры, а тут - как?  евразийцы? зонцы? люди гор и долин?  не придумал: именно МУСТАФА мог без бумаги, удерживая в памяти обилие информации, и Рыцарь Амброс тоже, одна с ним типология, но акцент!.. а МУСТАФА говорит - не отличишь от Рысс'а, потому выбор пал на него (с учетом зональной этнопестроты).

                - ... Уже в течение года, - многозначительная пауза, чтобы подготовить к преемственной связи с тем,  что было до - до - до: чрезвычайщики, коммисты...  - и прямо в покои несклоняемого Самый: обезвредить, тем более что все взяты на  учет,  обычная компьютерная библиография, - нытики,  маловеры, скептики, шифровальщики, болтуны-бездельники, вовсе распоясавшиеся, - и полстраны как не бывало!

                Пригодились ультрауловители,  шкатулка легкая,  как пух ("Это,  - шутил МУСТАФА,  - как человеку каменного века  транзисторный  приемник предпоследней модели"),  для выявления людского балласта, какие-то лирические у них названия Селена, Эмилия, Ханна.

                Параметры выносливости,  доля послушания, бескорыстия, критицизма

и бунтарства,  степень адаптации к условиям подземным,  космическим  и

морским, еще деления на шкале, понятные жрецам.

                Автоматчики с ультрауловителями, и одному вздумалось (тоже шутит)

нацелиться на МУСТАФУ  лучами власти,  тут же на экране - поющий Нерон, следом -  пирующий  в  окружении  посаженных  на  кол государь Валахии Влад-Дьявол, а персидскому шаху Несреддину на двух золотых блюдах рабы несут сорок фунтов  вражьих глаз, и неразлучные в блеске зеркал РЕЛТИГ и НИЛАТС, и ряд был выдан с датами рождения - без дат смерти (как вечно живые?).           

                - Мы, Триумвират, - говорит народу МУСТАФА, - временные: уйдут, мол, уступив власть привычной триаде, настраивающей

на покой, -

                              раб(судьба)класс

                              кол(доля)крянство

                              труд(?)интельция

 

                (наборщик за  замену в  труд'е звонкого д на глухое п погорит).

                Да, осенние на границе с зимой пасмурные дни,  и вся пресса,  так совпало,  говорила,  дабы отвлечь, о капризах погоды с ее  гипоксией, термическим  дискомфортом,  инверсией  сезонного ритма и геомагнитными возмущениями, - выделить курсивом, будто намек или подтекст. Кстати, ультрауловителем был выявлен низкий ППД (потенциал полезного действия)  аранцев и всех прочих кафцев (даже хвастливых эрмов!),  а где шкала  перспектива выживаемости, - цифра нуль.

                Жаль!.. -  сокрушались  МУСТАФА и Рыцарь,  - что с кафцами уйдут (если Селена-Эмилия-Ханна выдали правду),  - и,  перебивая друг друга, стали выкрикивать качества:

 

                сердечность!

                отзывчивость!

                культ наслаждений!

                поэтичность!

                тамадизм!

                рыцарство!

 

                Это МУСТАФА,  чтобы угодить, - и тут же вырвал из груди нечто розовое, трепещущее, теплое и бросил под ноги, стал топтать, пока не разодрал в клочья,  и кот,  невесть откуда появившийся на  TV, прошмыгнув меж  ног охраны,  вмиг проглотил почерневшие окровавленные куски и тут же исчез, будто его и не было, но зато вся держава скандировала, как в популярной песне:   Мус-та-фааа!

                А Мустафа,  услыхав мелодию,  будто очнулся и,  не отдавая отчета

своим действиям, но понимая, что это - гибель, неожиданно, как в юности,  применил давнишний бойцовский прием 1: 0 выбросил вперед руку, и всей пятерней,  силы  откуда-то  взялись - память мускулов!  - ухватился за подбородок МУСТАФЫ, резко потянул к себе, чтобы сорвать, да, да, никаких сомнений, - маску.

                В руках  -  ком резины!

                - Хвалю за сообразительность, браво!..

                Перед ним - святой!

                Сорвали с себя маски (как снимают противогаз) черт и башка.

                Хохотали долго и всласть (у черта смех был сухой и злой),  а башка,  копируя ясно кого, смеялся так заразительно, что и Мустафа не выдержал: только что глаза выражали ужас, а уже хохочет с мучителями.

                - Какой неподдельный пафос! - сказал башка, вытирая слезы.

                - Да, владеет мудростью, - это святой.

                - А замыслы?  Замыслы-то прекрасны!  - молвил черт, а башка, чтоб

окончательное выговорилось им,  произнес что-то о повелениях,  которые

отменны.

                Мустафа тотчас ощутил бессилие в теле,  грохнулся на сиденье,  не

соображая, что это - стул-экспонат, и они могут... пусть! исчезло ощущенье боли.

                Реагируя на шум, залаял Титан.

                - Впусти его, - велел черту святой, и пес, спрыгнув вниз, - прямо

к Мустафе.

                Ну вот,  новый мучитель!.. Но слабость пересилила страх, он даже

не отшатнулся, лишь вздрогнул: будь что будет.

                Титан разверз у самого носа Мустафы черную свою пасть, Это конец,

 я не выдержу! схватил, взяв в нее целиком, всю окровавленную кисть руки,  и Мустафа напрягся в ожидании чего-то страшного: Сейчас прокусит! и вдруг стал заботливо лизать ладонь,  тщательно обсасывая большой палец,  лижет и лижет, Мустафа ощущает острые зубы и крепкую челюсть, но они бережно держат руку,  и от прикосновения мягкого, теплого, липкого языка, обволакивающего раны, боль стихает, будто ее слизали.

                Пес проделал то же с левой рукой и,  словно почувствовав, что перестарался - хозяин разгневается!  - подскочил к святому,  лизнул руку черта,  глянул, завиляв хвостом, на башку, а потом, мол, надоело дурачиться, сел в сторонке и навострил уши: что будет дальше?

                Святой зевнул,  прикрывая рукой рот:

                - Охх... Да-с, поиграли и хватит. Надеюсь, гость не в обиде.

                - Что с ним делать? - спросил черт, будто Мустафа вещь какая.

                - Захочет - останется на мальчишник,  нет - скатертью дорога.

                Неужто кончилось?

                - Может,  - черт произнес по  слогам  нечто  непонятное  Мустафе,

раньше времени радовался! - по-па-у-чччить? А то я не вполне удовлетворен.

                - Выдержит?

                - Такую речь толкнул!  Не мешало б наказать, спасибо  нам  потом скажет!

                - Ну-с, пошли! - и все двинулись к лестнице, будто забыв про Мустафу, - собака первая, за нею святой.

                - Как же я? - вырвалось у Мустафы невольно.

                 - За нами,  друг, за нами! - позвал башка.

                Та же скатерть,  и кружка, из которой пил - как давно это было!.. Что-то торчит из кармана:  ах да,  маска МУСТАФЫ - сорвал и не помнит, когда сунул в карман.

                - Ан-нет!  - Черт увидал. - Наш экспонат уркали (обыграл урку)! -

За такое!.. ай-яй-яй!..

                - У нас дубликат,  пусть берет на память,  - распорядился святой.

                Черт отошел,  но лишь с тем, чтобы... что он несет? Какую-то сетку,  - и не успел Мустафа додумать,  как черт проворно накинул ему  на голову клубок -  капроновые! - нитей, сетка тотчас захватила его всего, запуталась в ногах, Мустафа, не удержавшись, упал на скользкий линолеум, забарахтался,  пытаясь выпутаться,  и только тут понял: попаучить! паучья сеть!.. 0  и он, как муха, попавшая в нее! Нет, не смеет - уйти в себя, не мельтешиться, не тратить силы -  нить не рвется!

                - Открой глаза! - скомандовал черт. - Ну?! Ищи концы и выпутывайся, я помогать не буду!

                Мустафа лихорадочно перебирал нити. И по мере того, как искал выход, в нем вздымалась паника, никогда не найдет! Нити липли к пальцам, снова сразу вспотел, соль въелась в глаза.

                - Ищи! - торопил черт.

                - Не могу! - глотал слюну. Молить о пощаде! И тихо - к святому: - Помогите мне... -  Просить нельзя, вспомнил.

                - Такое легкое дело. Отчего вы такой неумелый?

                Нет, не спешить: дышать-то ты можешь!

                - Ищи,  ищи,  а не то я,  - пригрозил, - так запутаю!

                Есть критическая точка, и он должен ее пройти!.. Скрючился, будто кто-то тянет  нить,  собирая и путая концы.  Закрыл глаза,  ловит ртом воздух, не отдышится.

                - ... Эй! - стал теребить его черт. - Мустафа не отзывался. - Умрет еще!

                Впал в забытье - голос, даже визг (башки) как издалека:

                - Я предупреждал!

                Титан нагнулся над Мустафой,  лизнул лицо.  От запаха пса - у его носа! - Мустафу передернуло. То ли Титан нащупал спасительную нить, то ли черт потянул ее ловко, - Мустафа высунул голову из сети и,  все еще не веря в свое избавление, не торопился из нее вылезти, не спеша встал... Вот она, сеть, - в его руках!

 

                Спасибо, - Титану. -  Я плохо о тебе думал.

                Не напрашивайся на дружбу.

 

                - Может, останетесь на мальчишник? Вы так рвались сюда.

                Не говоря ни слова,  Мустафа побрел к выходу,  держась за  стену, открыл дверь и вышел, забыв ее закрыть за собой, на террасу.

                И только тут пес залаял,  признав в нем чужого,  который ходит по его владениям.

                Прощай, Титан!

                По ступенькам вниз (сырость обожгла горящую глотку), дотащиться б до ворот!   Хотел прикрыть рукой рот, чтоб не дышать холодным воздухом, и острая боль пронзила локоть,  Мустафа аж вскрикнул, и тут снова - на сей раз грозно - раздался за спиной лай.

                Из-за туч  появилась луна,  и при ее свете различил в конце улицы какую-то фигуру: Ника?.. Вышла следом: он - из музея (?), она - из дома напротив. Молча смотрят друг на друга, не понимая, что с ними: неузнаваема, ничего из  прежнего  - трещинка у рта,  придававшая затаенную робость, раскололась и не склеить.

                - Мустафа, что они с тобой сделали?

                Нет сил говорить.

                Устало побрели в сторону,  кажется, станции, может, к лесу? Идти, так легче, - забыл о машине, смутно помнил, как  сегодня  0днем, нет, это было вчера, открыл ворота и въехал на площадку перед домом.

                Пойдут и остановятся,  вглядываясь на узкую дорогу, которая тянулась меж двух рядов высоких сосен, и просвет неба суживался вдали.

                Ника что-то шептала, отвлечется и снова шепчет - что-то про маму:

                Нет, нет!..

                Предрассветные сумерки?  Становится  светлее.  Земля  под  ногами твердая,  побаливают руки и тяжесть в теле,  видят небо, оно розовеет, кажется, запели птицы... нет, какие птицы? давно улетели... И о машине вспомнил - но вернуться назад?!

                Еще чуть-чуть побыть одним в тиши,  идти, выдыхая из себя отраву, и гарь в горле.  А он и не знал, какая у него душа (и что она  есть), неспособная  устоять.  Смутно лишь виделась его атака - как бросился на них, сообразив про маски.

                Что-то случилось,  и тишина, как уже не раз было в последнее время, обманчива. Надо вернуться.

                - Ты подожди здесь!  - Ника не слышит будто.  - Я сейчас за машиной, мы поедем.

                - Не оставляй меня одну, я боюсь.

 

                В тех домах,  казалось,  не было жизни:  темные окна, за которыми ничего не видно. Лязгнули ворота, когда их распахнул. Нет страха, лишь стремленье бежать. Они нас видят! Выскочат, схватят их, обессиленных, втащат обратно... Машина, к счастью, быстро завелась, и они выехали на дорогу.

                Возвращалась уверенность.

                Что ж,  и это он испытал,  ему - наука (?).

                Ника ни жива-ни мертва,  руки мелко-мелко дрожат. Коснулся их ладонью.  Ледяные пальцы. Но дрожь прошла. И даже улыбнулась ему (кривая трещинка у рта).

                Включил радио,  может,  какая музыка? Молчание. А потом какие-то,

через интервал,  позывные.  Так и ехали,  думая, что вот-вот пробьется

хоть какой голос под тревожные звуки.  Мустафу сковало оцепененье:  ни

выключить, ни искать другую волну.

                Маму вспомнил.  Нет,  раньше,  когда  сетку на него накинули (еще раньше - когда в одиночной камере заперли,  и он невзначай  вскрикнул: Мама!).  Так и не навестит ее могилу. Сколько раз уже было: хочет поехать, но не удается. Лишь на миг укор - и тут же забывает.

                Однажды (это было давно) позвонили, что не указал, где похоронены родители:

                "Адрес кладбища вам? Ряд? Место?"

                С ГРОБ'ом никто не смел так говорить - зарубили поездку, пришив к

досье бумажку,  что невоздержан, дерзок, груб -  к иной, служебной, характеристике:   Дисциплинирован,  чуток, отзывчив, скромен в быту, хороший семьянин... Что еще,  вспомнить, - как можно забыть: Неуклонно повышает свой идейно-теоретический уровень.

                Придет на кладбище - не найдет могилу матери:  разрослось оно,  и не отыщешь, если давно не посещал.

                - Ты не спеши, в город нас все равно так рано не впустят.

                - Почему?

                - Комендантский час.

                 - Уже?

                - Что же будет?

                - Игра.

                - Деловая?

                - Как бы не так!

 

                       Играя, будут допрашивать.

 

                Под лопаткой остро кольнуло и отпустило. Боль прошла через плечо,

оно заныло:  укол!  И пальцы одеревенели. Пошевелил ими, потом заметил

вмятины от тисков. Титан!.. - улыбнулся.

                 - Чему ты улыбаешься? - спросила.

 

                      Играя, зачитывать приговор.

 

                Впрочем, играя, вершили и при ZV, - искусный поккерист Пиккуль, в чью камеру несли бутерброды, к которым привык, семгу и брауншвейгскую, приходили с колодой карт, вдруг трезвел: "Ох, братцы, далеко зашла наша игра! Как бы вам не лишиться классного партнера!"

                И зная по опыту прошлых  игрищ,  что за чем последует и дабы не повторяться,  плодя архивы,  которые негде хранить,  ибо выгоднее сдавать помещение в аренду за валюту,  а из нее - зарплата  архивным  клеркам, хранящим нечто, уже сегодня воздадут должное жертве, если уцелела, или ее потомству - раз в год паюсная в баночке икра (и маца!).

 

                        Играя... -

 

                нет, тут автоматика, никакого дикого рсстрл’а:  затылок осужденного, заслоняя незримый луч, открывает дорогу разрывной пуле.

     И без ожиданий будущего,  которого нет, и оно лишь моделируется в очередной   деловой игре, развернутой ко всем зонам, где за каждым поворотом, а их видимо-невидимо на этой горбато-низинно-ямской территории, вбиты надолбы, а кое-где и минные поля, но нашлись говоруны-мечтатели, для которых, было б желание! интересно не то, что уже было или есть, а что будет, если даже и не случится вовсе.

     При этом скупая прозрачность схемы обретает витиеватость и  велеречивость, тем более, что засорены директориями, legissi'ями, файлами, ferra'ми диски и,  прежде всего, norton не в меру  компанейского, энерго пьющего, до поры до времени терпеливо сносящего всякого рода клавиатурные манипуляции...  -  тут бы и собрать вместе разрозненные осклоки ком +  пью +  тер'а,  чтобы было ясно,  что речь о живом и не  до  конца познанном существе.

                И оно  может,  освобождаясь от стрессов,  выстреливать нечто непредсказуемое, сбрасывая излишки информации, как  романтический конь надоевшего седока, или  прозаический осел поклажу.

                Путаница вышла с  финишем,  вкралось созвучие с  фениксом и  сфинксом, и потому тугим на ухо, которым сподручней и по нраву больше говорить, нежели кому бы то ни было внимать, услышалось привычное final, а на самом деле -  fatum. Как же иначе:  чем больше гласности -  тем больше слухов и разночтений.

                Но прежде - о забытых, хотя, может, и не очень существенных деталях прошлой ночи. Пытатели разрешили Мустафе уйти, но не успел дотронуться до двери на крыльце, как черт его окликнул:

                - А маска?

                Что за маска? Ведь как будто договорились.

                - Маска МУСТАФЫ!

                Мустафа швырнул ее,  разжав кулак, и она, сморщенная, упала к ногам черта,  и решительно спустился с крыльца, пожалев в следующий миг, что расстался с вещественным для Триумвирата доказательством.

                Ника - некоторые уточнения:  когда сидела в машине,  решила,  что

это конец их отношениям, тем более что Мустафа произнес:

                - Оно и к лучшему...

                И, уйдя в себя, стала продумывать прощальные - на сей раз и в самом деле - строки своей записки, которую, как вернутся, непременно оставит Мустафе:

                Простимся...

                Почти два  месяца  мысленно  отрывалась от тебя,  приучала себя к мысли, - уловила, что дважды мысль, - о потере. Я чувствовала, что слышу твою музыку, как хороший музыкант партитуру.  И наш последний разговор на нюансах (какой?.. - задумается Мустафа, читая ее послание, но так и не вспомнит).

                О камине:  запомнилось Мустафе,  когда вошел к святому,  пылающее полено, и оно, как только глянул, вдруг рассыпалось красными углями.

                Ну и о том,  что минувшей  ночью  Мустафе  явственно  привиделась смерть, - она просунула свой череп в  одиночную его камеру.

                Заодно очиститься от штампов,  которые нет-нет, а просачиваются в текст, особенно про 1  0неугомонного башку, чьи выбросы руки вперед, а туловища вправо и влево,  вряд ли кого поразят, ибо на свете не осталось уже ни одного простачка, который бы верил в его, башки, гений - нечего с ним было связываться:  уж лучше кое-какие подробности о черте,  кому жена наставляет рога, хотя и это - из банальностей.

 

                Может, пора открыто высказать Нике неудовольствие, имея в виду ее тамошнюю (в детском саду) болтливость и чтоб как можно мягче - не обидеть:

                - Увы,  ты  оказалась  под  действием астральных сил,  вызывающих

приступы откровенности... Ну да ладно, теперь не важно. Впрочем...

                - Оно к лучшему. - Ника застыла в ожидании  удара,  а Мустафа, оказывается, о другом:

                 -  Рысс меня отлично знает,  к тому же он теперь в одной упряжке с МУСТАФОЙ и Рыцарем. Мы сразу к ним поедем!

                Ника не поняла:

                - Они-то при чем?

                - Как при чем?! Триумвират!

                - Это тебе Разыграев сказал?

                - Какой еще Разыграев?

                - Хозяин дачи, на бога который похож.

                - Святой? Ай да Разыграев! - понравилась фамилия. - Мы теперь с такое разыграем!

                - Я слышала, как тебя Разыграев допрашивал. По невежеству он спутал  triumf  с  triumvirat'ом! Новый теперь!

                - Как?! - и радость, и растерян.  В бане его не защитил и даже какой-то, кажется,  анекдот  о  нем рассказал!  -  Ведь он,  говорили, - вспыхнуло давнее,  -  не потянет!  Но чего ты снова повторяешь?

                - Не бойся, не выдам, - уловила! - К тому же раньше времени радуешься, и переживаешь тоже зря: Новый да не тот  Новый!

                - Не доктор?!

                 - Новый  Новый.

                - И концы с концами!

                - Ты о чем?

                Молчит.

 

                По принципу кольцевидного обрамления,  которому следует Всевышний.

 Нечто замкнутое.

 

                - Да, это надолго.

 

                А там,  как в притче, - Мустафа любил забавлять ею аудиторию: про

чудака,  который  вздумал,  живя за счет казны,  осла грамоте научить,

иначе - казнь.  Но пока суть да дело - или осел сдохнет,  или шах, как

сказано у  поэта,   уважать  себя  заставит,   или  новоявленного пророка-авантюриста черед придет.

 

                - Я сосчитала:  после  нулевого цикла  он - тринадцатый.

                - Кто? Шах? Пророк? Или осел?

                - Ты шутишь,  - поняла,  - а  Новый уже и тронную  речь  произнес,

назвав, кстати, всех твоих  рыцарей преступными авторитетами!

 

                Лучше сразу, перестроившись против часовой стрелки,   нежели дробясь стать маленькими кружочками на карте,  чтобы потом начать снова  - и никаких зон! - собирать земли по крупицам,  вершок за вершком.

 

                А в остальном - как здесь.

 

                И долгожитель Аран, единственный, кто остался из аранцев, на старости лет вздумал по старинному самоучителю освоить родные языки,  каковыми считает аранский и эрмский,  чтоб примирить их,   но забыл,   что ученье в  старости - черченье на песку (а в молодости -  резьба на камне), поговорка была в записной книжке деда, на обложке - конь, подсказавший в незапамятные времена название рок-группы... да - Мустанги! И прослезился, сдали глазные мыщцы:

 

                О, Мустафа!..

 

                - Лишь бы не заклинило компьютер!

                 - Подключиться к центральному? Узнать, что замышляется?

                - Просмотреть в... как ты сказала? Да, симулейшн.

                -  Но множество  если.

                - ?

                 - Если режим гипотез задан изначально и оптимизирован!

                 - А еще?

                 Молчит.

                Оставит Нику,  заглянув к Норе, в отцовском доме, таиться уже незачем, пусть без него  манипулирует.

                - ...  Если еще действует линия.  И если, - добавила, - ослаблена

защита от - по слогам - не-санк-ци-о-ни-ро-ванного доступа!

 

                Оставит ему прощальную записку. Я вдруг поняла: кончится деловая

игра - кончатся наши отношения.  И фраза,  естественная  в  письме (непременно снять вычурность!):  Незачем городить огород. А в конце найдет просвет - узкую на бумажке полосочку, чтобы мелкими буквами вписать: Будь храним!

 

                - ... Нет, одной у тебя я не останусь!

 

                Что ж, поедут вместе.

 

                И не успел Мустафа войти домой, как Нора с ходу:

                 - Тут такое творится, и вдруг заявляется, кто бы ты подумал?!

                - Гунн?

                - Жди!..  Он еле ноги унес, я умоляла забрать Арана - ни в какую,

ветром бугая, как пушинку, сдуло!.. Сестра моя к нам явилась!

 

                Опять начинается?!

 

                - Как сестра?

                - Не знаешь, что у меня есть сестра, вождь гномов нашего дома?

                - ??

                - Нет-нет, не филантроп - просто оказывает иногда мелкие услуги.

                 - Но она...

                - Радуйся, что похороны - неправда. Чудо, что осталась жить, когда нас изгнали,  холод не погубил, хотя атрофия и прочее, а все дело в моей активности и ее пассивности в маминой утробе... Она ведь старшая, не знал?  На двадцать минут!.. А старшие называются паразитами.

 

                Бред какой-то! Надо остановить!

 

                - Экстрасенс? Это были ее шутки, каприз.

 

                - Я живу в постоянном страхе!

                - Но  страх твой - мнимый. Он исчезнет,  когда окончательно меня похоронишь: ты могла быть мной.

 

                 - ...  Она единственный верный человек,  спасать нас пришла! И я отдала ей Арана!

 

                Зловещий намек?

 

                - Как это понимать, отдала, - проглотил слово: мертвой?

                - Она неприметное существо, и никто ее не тронет.

                 - Но рядом - Аран!

                - Ты хочешь,  - перебила его,  - чтобы он заживо сгорел в  адском пламени, что вокруг бушует?

                - И куда она его увезла?

                - Тайна!

                - От меня, отца?

                - Вспомнил,  что отец!..  Не волнуйся,  там у нее ему, как в раю, будет. А ты беги в свое подполье!

                - Со мной и пойдешь!

                - С тобой спастись?  Разве на тебя можно положиться? Да ты... – и первое пришедшее на ум, - гвоздь в стенку вбить как следует не можешь: или искривишь, или так ударишь по руке, что неделю охать будешь!

 

                Не связываться!

 

                - В мое подполье!

                - По туннелю? - съехидничала. - И на Горбатую площадь?.. Всех нас твое подполье не вместит.

                - Кого всех?

                - Твой гарем! Спеши без меня.

                - Опять твои глупости?!

                - Я  лучше  в свое подполье,  где мои гномы,  - и каким-то ключом его,  глаза странно блеснули, дразнит.

                Мустафа решительно направился к выходу.  Позвонить в скорую!

                - Стой, я не все сказала!

                -  Что еще?!

                -  За тобой уже приходили.

                - Кто?

                - Вылепить тебя хотят из красной глины.

                - Святой? - невольно вырвалось. И тот толковал о глине!

                - Ну да,  ты уже давно к святым себя причислил, надеешься на, - и какое-то мудреное Posthumi,  то бишь посмертные публикации. Тоже  мне колосс!  Не надейся:  лишь бюст, а потом обжечь в печи... Стой, не все сказала!.. Ты не соглашайся, пусть изваяют во весь рост, - Мустафа уже на лестничной площадке,  и вдогонку,  - в бронзе!.. - услышалось  динозавр. Запереть ее, оставив ключ снаружи!.. Выскочил и тут же из автомата (без жетона!) набрал ноль-три:

                - Скорая?..  -  и  так далее.  И что он оставил им снаружи ключ в двери. А ему там - покрутите, мол, у виска (?), делать им нечего, когда столько вокруг раненых, - успевай подбирать!..

                - Вам еще повезло, что сразу дозвонились!

 

                Что за ключ,  которым дразнила?

 

                (Нора, увидев Мустафу в окне с  Никой,  поспешила  к  телефону  и

язычком ключа простукала номер: У тебя - свой гарем, женский, у меня -  свой).

 

                А пока...  не успели включиться с Никой - Знала! -  в Центральный компьютер, телефон  еще  задействовала  и через сеть передала какую-то цифровую информацию,  Мустафа при этом,  дескать, он тоже знает, спросил:

                - Хакер?

                Ника удивленно  кивнула,  и  компьютер стал выдавать на экран какие=то цифры, нечетный  ряд, с помощью которых Ника пыталась войти в преисподнюю, семижды седьмин, а потом пошло такое!..

 

                Medium, Medium, Medium,

 

                что-то про  часы  (символ  времени?),  которые   остановились  на Биг-Бене, еще башни и дважды -  на Горбатой, и картинка, перекочевавшая из  windows'а:  кто-то невидимый ссаживает Бременских музыкантов друг с друга - сначала петуха,  и он тут же прокричал позывные TV, ну и далее остальных, и осел,  освобожденный от тяжкой ноши,  встряхнулся, тут же пропев... Турецкий марш (Моя мелодия!)!

 

                И какие-то,  как  уже случалось прежде,  столбиком фигурные слова

Кровосмесительная любовь, 

Танцуя, упал мертвым, 

Выкрикнул No! No! No!

сон, сон, сон, сон,

                и еще, а потом предупреждает:

Быть во сне президентом - к несчастью!

                И на всю строку крутится-перекручивается лента Мёбиуса: 

                               М следит за N, N следит за М...

 

                Мустафа и Ника глянули друг на друга: не о них ли?

 

                               Рясу надел (кто?),  а погоны снять не успел (иожет, вычислил кого  Реrsonal Computer?).

 

                - Разрыв,  чтоб никто не проник!  - проговорила,  и тут же, будто подслушали,  пошли вперебивку обрывки словосочетаний,  и по  отдельным стилистическим  инверсио,  вроде -  этнорефлексия ,  под эгидой метатеоретического целеполагания,   выступает, словно мираж, рациоантиподом, перехитрив ситуацию, минимизировать... Мустафа понял: его секретные (??) разработки! оставил у МУСТАФЫ!..

                И неясный знак, вроде скрещенной буквы.

                Фразы вдруг стали рассыпаться на слова, слова дробиться на буквы, смесь шрифтов - кириллицы,  арабской, латиницы, еще какие-то тюркские, из них образовался холм, а из этой груды родились новые слова, складываясь во фразы,  чтобы снова рассыпаться на мониторе, обретающем порой вид ночного звездного неба,  - уйдя в космическое пространство и блуждая в нем, как осколки разлетевшейся на куски ракеты.

                На экране задвигались живые точечки,  будто существа какие,  пошел

 за ними следом мягкими, извините, лапками.

                - Вирус! - вскричала.

                Буквы, услышав Нику,  тотчас составили слово virus,  и компьютер,

проголодавшись по  топливу и дабы зарядиться энергией килобайтов,  ибо

запутался и иссяк, стал пожирать буквы, слова, которые они складывали,

соединясь затем во фразы, абзацы и файлы, они были вкусны, как малокалорийный запретный плод, если точнее - только что выловленная в питающих Вавилон быстрых горных речушках и тут же изжаренная форель.

                Не наевшись (разве форелью насытишься?),  стал, будто дракон тринадцатиглавый (всегда нечетное,  чтобы в момент  равновесья  неизменно перевесить в драконью пользу!),  съедать самого себя: ест и ест, начиная с хвоста,  - аж до заглавной пасти,  прежде  поглотив  всю  дюжину глав, а потом,  как-то по-особенному вывернувшись,  и прожорливую тринадцатую, - всего себя без остатка.

И напоминаньем, что программа, которую так неуклюже составил господин  ЗИГНИЧ,  - не выдумка компьютера,  а самая что ни на есть реальность,  - примятая трава,  на которой дракон только что 1  0куражился,  да змиев дух,  стелющийся,  пока не выдуло его ветром, над зеленой лужайкой.

 

                Лишь две удаляющиеся фигуры, которые, миновав поле, вышли за черту города: высокий, будто великан, юноша в сопровождении какого-то маленького человечка - то ли карлик, то ли ребенок.

 

                Впрочем, кто кого оберегал, издали разобрать было трудно.

 

Файлы романа «ДИРЕКТОРИИ IGRA»

1_МOTIV................................................   2

2_NIKA..................................................    6

3_NORA..................................................   18

4_МIZER.................................................   28

5_HAMAM.................................................40

6_VIZIT.................................................      51

7_DIABOL...............................................   56

8_BABILON..............................................  67

9_SERIAL...............................................     84

10_SVOBODA............................................. 96-108