Ильяс Эфендиев

МАЛЕНЬКАЯ ПОЭМА

Перевод с азербайджанского.

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав

Помнишь ли, друг? Это было весной. Я приехал к тебе погостить. Ты обрадовался, услышав, что я буду отдыхать у вас целый месяц. Но через десять дней я уехал. Мой неожиданный отъезд очень огорчил тебя. Ты попытался узнать причину, а я ответил, что скучаю. Но это было ложью, мой друг. Разве можно было скучать на берегу того прекрасного озера, в те дни, когда цвела весна, улыбалась природа?

Писать свои воспоминания о тех днях мне суждено теперь здесь, в больнице, за тысячу километров от тебя. Мне так сладко вспоминать все, что связано с каждым камнем, с каждым деревом, с землей моей родины, - и я хочу говорить обо всем этом подробно. Надеюсь, ты простишь, если мое письмо окажется длинным.

А вечером, в день моего приезда, я один ушел к озеру. Миновав заросли вьюнов, ежевики и смородины, я добрался до отвесной скалы и - замер от восторга... Передо мной лежало озеро.

На хрустальной глади его поверхности сверкали причудливые золотисто-розовые блики, перекрещивающиеся с тенями обступивших озеро желтых скал и высоких деревьев. Вдали, синела чистая прозрачная глубина. Будто осколок безоблачного весеннего неба упал среди этих величественных гор. Солнце уже забирало у летнего дня последние свои лучи, и горевшие на поверхности озера блики, постепенно бледнея, угасали. Казалось, будто сладостное вечернее одиночество укутывает его своими шелковыми, легкими, как черный тюль, крыльями.

Наконец солнце зашло. Золотистые отсветы его тоже угасли, задрожав. Озеро загрустило, подобно черным глазам лани.

Я услышал позади себя шаги. Обернулся. Две женщины, выйдя из-за кустов, приближались к озеру. Одна - пожилая, другая - совсем еще юная. На первой было темно-коричневое платье, белая шаль из верблюжьей шерсти покрывала плечи. Лицо ее, видимо, красивое когда-то, избороздили теперь глубокие морщины. Гармонируя со спокойным взглядом крупных карих глаз, они придавали ее лицу выражение спокойного достоинства, внушающего уважение.

- По вечерам это озеро печалится, как ребенок,- сказала молодая женщина, не отрывая от озера восторженного взгляда. Я увидел ее темные миндалевидные глаза, и снова мне невольно припомнились глаза лани. Будто не замечая моего присутствия, женщина всем своим существом отдалась созерцанию природы. Может быть, она обо всем позабыла в эту минуту. Ее глаза были чуть прищурены с выражением той нежности, тех высоких чувств, которые окрыляли ее душу. Ее красивые маленькие губы изогнулись в легкой улыбке. Вечерний прохладный ветерок бережно ласкал своим дуновением ее коротко подстриженные, зачесанные на косой пробор каштановые волосы. И вдруг озеро затрепетало. Казалось, ланьи глаза затуманились тревогой неясного томления. Молодая женщина улыбнулась и с невольным удивлением взглянула на меня. Дружище, эту улыбку, этот взгляд я никогда не забуду.

Ты думаешь, в ее взгляде таилось что-то имеющее отношение ко мне? Нет... Вовсе нет. Это был взор человека, плененного красотою озера. Это была любовь к озеру, пришедшему в отчаяние от томительной картины солнечного заката. Казалось, этой беспомощной улыбкой и взглядом молодая женщина хотела передать, сообщить мне или любому другому живому существу свое душевное волнение. Ведь такова природа человека. Он не в состоянии скрыть своего восторга.

Почувствовав, что мне не нужно оставаться здесь дольше, я зашагал прочь. Спустившись к кибиткам, еще раз обернулся назад и сквозь густые заросли вьюнов бросил взгляд на молодую женщину и все еще волнующееся озеро.

Я пришел домой. Моя обычная скрытность не позволила ни рассказать тебе об этой молодой женщине, ни спросить о ней. Но что это была за ночь... Я долго не мог уснуть. В моей душе поселилась какая-то тревога, такого чувства я еще ни разу не испытывал за свои двадцать четыре года. Я смотрел в ночную тихую тьму и с нетерпением ждал рассвета. Я хотел еще раз увидеть ту молодую женщину, ее глаза и улыбку, таящуюся в этих глазах. Я вспоминал, как была она очарована озером, и в душу мою проникла страшная тоска. Вдруг откуда-то стали доноситься звуки сейгяха, кто-то играл на таре. Я стал постепенно засыпать под эту долетавшую издали музыку.

И в ту ночь мне привиделся странный сон. Будто иду я полем, усеянным красными маками. Вдруг навстречу - чудовищная старуха. На голове у нее - венок из цветов. Увидев меня, она громко захохотала и, вырвав из своего венка цветок, протянула его мне со словами: «Возьми! Это - цветок любви». - Сказав так, она исчезла. Я хотел понюхать цветок и склонился к нему. Но он мгновенно превратился в змею и обвил мою шею. Я вскрикнул. Тогда появилась эта молодая женщина. Она с улыбкой сказала: «Не бойся», сняла с моей шеи змею и со всего размаха ударила ее о скалу. Тут я проснулся и увидел, что ты стоишь у моего изголовья. Помнишь, ты спросил, почему я кричу, и предложил мне воды?

Еще до восхода солнца я поднялся с постели и снова ушел на берег. Озеро замерло в серой, грустной неподвижности. Вдруг солнце, поднимаясь над зелеными лесами, бросило на его зеркальную поверхность блики, похожие на лепестки золотистого мака. Озеро улыбнулось, волнуясь и скорбя. Над ним встало нежное веселое утро. Утренний ветерок тронул макушки деревьев. Их дрожащая тень шелковым орнаментом стала обвивать озеро.

В это время из-за кустарника вылетела и поднялась вверх красивая куропатка, а следом появилась та молодая женщина. Сегодня она была одна. Лицо ее дышало свежестью и благородством, как само это восхитительное утро. В ее взгляде я снова уловил все ту же таинственную улыбку. Друг мой, я называю ее улыбку таинственной потому, что не могу другими словами передать всю глубину этого благородства и эту величавую приветливость. В ее улыбке таились, казалось, все красоты, все величие мира. Будто в душе этой молодой женщины жила одна лишь чистая вечная любовь... И ничего больше.

Она прошла мимо меня в своем белом утреннем наряде, оставляя за собой какой-то легкий аромат.

Ее счастливый и в то же время тоскующий взор был устремлен к озеру. Мне пришла вдруг в голову странная мысль: «А чувствует ли она, что я существую на свете?» На душе стало горько.

Друг мой, я завидовал озеру, которое так очаровало ее. Причину ее равнодушия я искал в красоте счастливого озера, будто хотел успокоить этой мыслью свою душевную боль. Мне страшно было подумать, что в ее сердце живет, может быть, еще и другое чувство. Она шла вдоль берега и удалялась, унося с собой вечное завтра. В зеркальной воде озера я увидел ее дрожащее отражение. А озеро улыбалось.

Наконец эта женщина снова скрылась за деревьями. И улыбка озера сменилась какой-то зеленой безжизненной тишиной.

Я почувствовал вдруг странное волнение и сразу же поспешил к тебе. Помнишь? Ты только-только подымался с постели. Увидев меня, ты удивленно спросил: «Что случилось?» А я сказал, обняв тебя за плечи: «Скажи, друг, ты любил когда-нибудь?» Ты посмотрел мне в лицо и улыбнулся.

Весь этот день я провел в томительном нетерпении. А ты все говорил о биологии, о ее современных достижениях, еще о чем-то. Теперь я с волнением ожидал прихода ночи, будто чувствовал, что эта первая любовь, которой исполнился всего-навсего один день, именно в эту ночь взмахнет своими крыльями и улетит, сольется с вечной красотою мира.

И ночь наступила.

Помнишь? Мы сидели в палатке. Ты говорил о гипотезе биологической жизни на Марсе. Вдруг до нас донеслась чарующая музыка. Я вздрогнул и невольно воскликнул: «Вчерашний сейгях». Ты тоже погрузился в раздумье. «Опять играет эта девушка», - заговорил ты, наконец, как бы с самим собой. Я не спросил, кто же она, «эта девушка», поднялся с места и вышел.

Была лунная ночь. Леса, горы погрузились в сладкую тишину. Все вокруг будто замерло, слушая игру на таре, доносящуюся неведомо откуда.

Чем ближе подходил я к озеру, тем яснее слышалась мелодия сейгяха. Наконец я увидел «эту девушку»: то была она.

Сидя под стройным деревом, лицом к озеру, она играла на таре. Неугасающая улыбка ее глаз светилась теперь нежным, радостным чувством. И озеро казалось в эту ночь сказочной феей, которая, опьянев от счастья, достигла своей мечты. От его зеркальной поверхности, сквозь голубой тюль лунного света, излучалась счастливая улыбка, подобная той, что жила в глазах играющей на таре женщины. Они оба были свободными оленями наших гор, друг мой. И они были счастливы.

Я смотрел на нежные движения пальцев этой прекрасной девушки, выглядевших такими бледными при свете луны. Мне казалось, что бесконечное счастье двух горных оленей, восхищенных красотою друг друга, текло по ее нежным пальцам к струнам тара и тысячи невидимых птиц, отлетая от этих струн, с песней уносились в леса и горы.

Вдруг с противоположной стороны показался молодой человек среднего роста. Он подошел к девушке. Подняв голову, она посмотрела на него со спокойной лаской и нежно улыбнулась. Молодой человек молча сел рядом с нею.

«Так вот оно что»... - глубоко вздохнул я и внимательно посмотрел на молодого человека. У него были крупные карие глаза. Во взгляде горели искорки спокойного, тихого счастья.

Молодая женщина снова взглянула на него и, ласково сдвинув брови, взяла на своем таре такой звучный аккорд, что друг ее невольно улыбнулся.

Уместно ли было наблюдать за ними? Я повернулся и пошел прочь.

До сих пор ясно помню свое состояние, чувства, владевшие мной в те минуты. Казалось, я потерял самое дорогое для меня, самое ценное на свете. Поэзия лунного света, мелодия все еще доносившегося сейгяха - все это навевало теперь грусть. Чтобы не слышать больше ее игру, я, волнуясь, все ускорял и ускорял шаги.

А на следующий день, несмотря на твои настояния, я уехал в Баку, сославшись на важные дела.

Покой был утрачен. Долгие ночи я проводил без сна. Исчезла прежняя веселость.

Шли дни, а воспоминания об этом сказочном озере не стирались из памяти. Я ничего не мог забыть и поэтому вечно испытывал чувство вины человека, подглядевшего чужое счастье. Я все больше и больше худел, становился нервным и мрачным. Потом начались головные боли. Они мучили меня. Пришлось пойти в поликлинику. Очутившись в кабинете врача, я остановился как вкопанный. Это была она: та самая девушка!

Припомнила она меня или нет? Не знаю. Улыбнувшись своей обычной ласковой улыбкой, она приветливо сказала:

- Садитесь, пожалуйста.

Я как-то машинально подошел ближе, сел. Она спросила, на что я жалуюсь. Я сказал. Она внимательно осмотрела меня. Прослушала сердце. А меня охватило странное чувство страха. Будто она, выслушивая и выстукивая, могла узнать, что творится у меня в сердце.

Сказав что-то об истощении нервной системы, о том, что мне необходимо отдохнуть, она прописала лекарство и, отдав мне рецепт, со строгим видом, деловито нажала кнопку. В кабинет вошел следующий пациент. Я же, позабыв даже попрощаться, вышел.

Не помню, как и в каком настроении я вернулся домой. Войдя в свою комнату, я несколько секунд, даже, пожалуй, несколько минут, стоял недвижимо. Вдруг, почувствовав, что сильно сжимаю что-то в руке, разжал кулак. Это был рецепт, выписанный ею. Я долго разглядывал непонятные мне строки. Потом, в снежных окопах, в коротких промежутках между боями, я часто доставал этот рецепт, долго держал его перед собой, внимательно разглядывал каждую букву, все точки и запятые. И я старался уверить себя, что в этом нет ничего плохого. Ведь я никому не причинял вреда тем, что смотрел на этот рецепт и со сладкой болью любил каждую его буковку. На обратной стороне рецепта я написал свой адрес, фамилию и имя. Я думал: если умру, его отошлют моей семье. А родные сохранят эту бумажку с моим именем как дорогую память.

Но я, кажется, отвлекся от главного. Да, так вот: во второй раз мы встретились с этой девушкой. А на следующий день я услышал о том, что немецкие фашисты напали на нашу страну.

Через два дня, покинув Баку, мы ехали ночным поездом на север.

С тех пор прошло три месяца, а, может быть, и больше. Уже третий день я был на фронте, в боях. Об этих трех днях можно очень много написать, друг мой. Но не могу не сказать об одном: о несгибаемой воле наших бойцов. Когда я видел огонь, горящий в глазах у этих людей, которые проводили длинные, холодные осенние ночи в сырых окопах, не спали по десять суток, постоянно находясь под вражеским обстрелом, - мне казалось, в них живет невидимая сила, способная победить смерть, страх и кошмары. И эта невидимая сила - их глубокая, непоколебимая вера в правоту своего дела.

Главный секрет победы русских над войсками Наполеона в Бородинском бою тоже заключался в этой вере. Как показывает Толстой, русскими и тогда руководила глубокая, непоколебимая вера. Теперь я со всей ясностью постиг эту высокую истину. Я видел, как окруженный десятками вражеских солдат боец бросал на землю гранату, чтобы уничтожить врагов, хотя и сам погибал при этом. Я видел, как молодые, красивые люди смело бросались на вражеские танки, надвигающиеся на них с ужасающим скрежетом. Я видел: ничто не заставляло их проявлять такую смелость. Вся тайна этой самоотверженности крылась в их великой и священной вере. Пройдут дни. Бесчисленные вражеские могилы порастут черными-черными колючками. Тогда появится новый Толстой и более подробно расскажет об этой вере. А я перехожу к рассказу о том, что случилось со мной.

Три дня подряд враг непрерывно атаковал нас. Наша часть получила приказ перейти в контрнаступление на врага с правого фланга. Приказ был по душе бойцам, которые едва сдерживали в эти дни свой гнев. Теперь у них в глазах светилось что-то более суровое, более решительное. И когда они, опустив головы, в спокойном молчании проверяли свое оружие, эта суровость казалась мне величественной. Никто не разговаривал, словно они не видели в этом необходимости. Такое спокойствие и духовное облегчение царили здесь, будто только что отданный приказ снял с них какую-то тяжесть. Может быть, это была та решимость, которая рождается в душе, когда после долго грозившей опасности наступает время действовать. В сознании каждого возникла сейчас, наверное, такая мысль: «Смерть, опасность и без того всегда рядом. Но вот наступил такой момент: смерть или победа. Это - лучше».

Однако командир подразделения медлил с приказом о наступлении; то и дело поглядывая на часы, он чего-то ждал. Вдруг из-за холма впереди нас показались вражеские танки и, открыв огонь, двинулись к нашим окопам. Солдаты с нетерпением смотрели на командира, ожидая приказа. Но он приказал укрыться в окопах и не показываться. Это удивило меня. «Через четыре-пять минут танки подойдут совсем близко. О чем же думает командир подразделения?» Танки двигались вперед, за ними пошла пехота. А мы все молчали.

Наконец, танки миновали хорошо замаскированные окопы. Позади нас послышались взрывы. Я понял план командира подразделения. Части, расположенные у нас в тылу, успешно уничтожали танки, которые были оторваны теперь от своей пехоты, которая уже подходила к нам. Командир подразделения вскочил на ноги и приказал: «В рукопашный бой!» В один миг мы налетели на врага. Я и раньше слышал о том, что немцы больше всего боятся нашего рукопашного боя.

Но теперь положение, в котором они оказались буквально за несколько минут, было уж очень скверным. Они совершенно растерялись от неожиданного натиска.

Вот коренастый молодой красноармеец подбегает к огромному немцу. Тот, стараясь отразить своим штыком его удары, пятится назад, глаза расширились от ужаса, он смешно лепечет что-то. Красноармеец наступает. Немец поворачивается и бежит. Красноармеец, подавшись вперед, с силой вонзает штык ему в спину. Немец, замычав, как бык, валится на землю.

Отразив направленный на меня удар штыка, я наступаю на врага, но вдруг вижу, как молодой политрук в одиночку схватился с двумя немцами. Его лицо кажется мне очень знакомым. Секунду пристально вглядываюсь и узнаю его. Это тот самый молодой человек, что сидел у озера рядом с играющей на таре девушкой. Еще один солдат подскакивает к нему сзади и поднимает штык. Но немцу не удается нанести удар. Одним прыжком, я оказываюсь рядом и выбиваю штык из его руки. И тут же бросаюсь к остальным. Наношу удар в грудь. Вдруг чувствую острую боль в боку. Потом что-то очень тяжелое ударило меня по голове. В ушах ужасно шумит, я падаю.

...С трудом открываю глаза. Чувствую какой-то странный голод и слабость. Удивленно оглядываюсь. Я лежу на кровати в маленькой светлой комнате. Хочу приподняться. Но острая боль в боку не дает шевелиться. Стараюсь поднять голову, но к ней, кажется, привесили что-то десятипудовое. Вдруг слышу легкие шаги. Входит высокая девушка в белом халате. Одно мгновение я вижу опущенные в глубоком раздумье глаза, печальное лицо. Тихо прикрыв дверь, она поднимает голову. Увидев блеск ее темных глаз, я узнаю их и хочу вскочить. Но она, подбежав ко мне, опускается на колени перед кроватью и шепчет:

- Наконец-то вы пришли в себя.

Я ни слова не говорю. Вернее, не могу выговорить. Что скажешь о неведомых поворотах судьбы?..

Это была та самая девушка, которую я видел у озера.

- Ведь мы с вами давно знакомы, - говорит она, улыбаясь. - Помните озеро Дурна, а потом встречу в Баку, в поликлинике...

Вспомнив, как меня ранили, я подумал о политруке и спросил, едва выговаривая слова:

- Ваш муж здоров?

- Муж? - она удивленно посмотрела на меня.

- Тот, которого я видел с вами у озера, политрук...

Она ласково улыбнулась.

- Это мой брат. Он только что приходил навестить вас...

- Так он ваш брат?..

1942