|
Ильяс Эфендиев ПЕСНЯ О НЕЗАКОНЧЕННОМ ПОРТРЕТЕ Внимательно осмотрев глаза мужчины, профессор поднял голову и встретил полный тревоги взгляд молодой женщины. Он нахмурился и вышел, не сказав ни слова. Женщина последовала за ним. У себя в кабинете профессор с глубоким вздохом опустился в кресло. Молодая женщина стояла, устремив на него печальные черные глаза. Она очень волновалась, но ни о чем не спрашивала. Вернее, не решалась спросить. Но профессор хорошо знал, о чем молят эти глаза. Сердито взглянув на молодое, красивое лицо, он довольно громко спросил: - Сколько вам лет? Со странным, смешанным чувством страха и волнения молодая женщина прошептала: - Девятнадцать. Горестно улыбнувшись, старый врач медленно покачал головой. Эта улыбка заставила женщину вздрогнуть. - У вашего мужа есть кто-нибудь, кроме вас? - спросил профессор. - Никого нет, - ответила она, покачав головой. - У него была мать. Она умерла четыре года назад. Врач встал с места, несколько раз прошелся по кабинету, потом остановился посреди комнаты. Не глядя в лицо женщины, глухо сказал: - Медицина бессильна вернуть зрение вашему мужу. - И, снова усевшись в кресло, нервно потер лоб. Стараясь сохранить равновесие, женщина схватилась за ближайший стул. Лицо ее побледнело, от страшного потрясения у нее зарябило в глазах, и взгляд этих глаз застыл, устремившись на врача. Тяжелая весть, подобно электрическому току, пробежала по всему ее телу, потрясла нервы. В голове вертелся один и тот же вопрос, смысл которого она и сама не понимала: «Как это бессильна?» - Да, бессильна, - повторил врач, как бы пытаясь окончательно убедить самого себя. Не промолвив больше ни слова, женщина тихо вышла из кабинета. Лицо врача выражало нежность и страдание. Вздохнув, он покачал головой с чувством глубокого сожаления и душевной боли. Молодая женщина стояла, держась одной рукой за дверь той комнаты, где был ее муж, прикрыв другой глаза. И только когда санитарка объяснила, что врача ждет другой пациент, она отняла руку от глаз. Запухшие от слез глаза ее глянули на санитарку с такой безнадежной горечью, что та, глубоко вздохнув, покачала головой: - Возьми себя в руки, доченька, успокойся. Она отерла слезы, открыла дверь. Молодой человек сидел, подперев лоб рукою. Прядь черных кудрявых волос вилась между белыми длинными пальцами. Яркий электрический свет, преломляясь, отражался в его застывших крупных серых глазах. Она долго смотрела в эти глаза... - Пойдем, Эльмар. Молодой человек отнял руку ото лба, выпрямился, застегнул пуговицы пиджака и легко поднялся с места. За всю дорогу он ни разу не спросил о том, что сказал ей профессор. Молодая женщина думала: «Он, наверное, сам обо всем догадывается» и, обернувшись к нему, сказала: - Врач говорит, что если ты не будешь нервничать, то скоро выздоровеешь. Она хотела сказать - «к тебе вернется зрение», но у нее не хватило мужества. Не ответив на ее слова, муж спросил, есть ли завтра занятия в консерватории. Стараясь подавить боль, терзающую ее душу, молодая женщина сжала губы и несколько секунд молчала. Потом спокойно ответила: - Есть, но я не пойду. Мне не обязательно посещать занятия регулярно. Молодому человеку почудились в ее словах нотки жалости. Самолюбие его было задето. Он сказал равнодушно и холодно: - Стоит ли пропускать занятия, Гюляр? Жена поняла его. Обиженная и взволнованная, она ответила: - Зачем ты это говоришь, Эльмар? Если не стоит для тебя, то для меня очень даже стоит. Кому же недорога его любовь? И еще... Прежде ты не говорил мне так... Почему же теперь... Слезы помешали ей продолжать. Молодой человек ласково спросил: - Почему ты обижаешься, Гюляр? Еще час назад у меня была какая-то искорка надежды. Нынче вечером и она погасла. Ты думаешь, я не знаю, что говорил тебе профессор? Нет, ты скажи, - продолжал он, не дожидаясь ответа жены. - Почему мы должны обманывать себя пустыми надеждами? Будто боясь провалиться в темную, страшную пропасть, молодая женщина остановилась на миг и, прижавшись к мужу, со страхом спросила: - Эльмар, зачем ты так говоришь? Ведь я... я рядом, я с тобой! Молодой человек ничего не ответил, и до самого дома они шли молча. Прохожие с сожалением смотрели на этих красивых молодых людей, которых не пощадила судьба. В квартире у них было четыре комнаты и кухня. К западной стороне дома примыкал палисадник. Сюда выходили окна двух комнат. Одна была мастерской Эльмара, в другой стоял рояль Гюляр. Гюляр медленно, устало прошла к себе. Постояла. Посмотрела на свой рояль, на раскинутые в беспорядке ноты. Были дни, когда, любуясь закатом, горящим над их садиком, глядя на последние лучи заходящего солнца, которые алели в облаках, она сидела за этим роялем и сочиняла песни о молодых влюбленных, о начинающейся жизни, о нежных и прозрачных, как весенняя роса, радостях и мечтах, о силе и красоте творческого созидательного труда человека. А рядом, в другой комнате неутомимо работала кисть молодого художника. Приподняв крышку рояля, Гюляр тронула средним пальцем клавиши. Печальный звук пролетел над тишиной сада и растаял. Вздрогнув, она отдернула руку. Казалось, ее сердца коснулось что-то холодное, как лед. Гюляр подошла к окну. Глядя на вечернее небо, светящееся сквозь вечно дрожащие листья осины, она прошептала про себя: - Неужели не будет конца мраку, окутавшему его?.. Неужели всему конец? Не желая верить этому, она повернулась и прошла в мастерскую художника. С огромного, во всю стену, холста на нее с улыбкой смотрела молодая женщина. То была сама Гюляр. Но портрет остался незаконченным. Работа прервалась, когда Эльмар ушел на фронт. Те, что приходили когда-то посмотреть на работу молодого мастера, восхищались талантом художника. Сам же Эльмар, молча принимавший похвалы, говорил Гюляр: «Если я смогу написать этот портрет - всю жизнь буду самым счастливым человеком. Я хочу, чтобы он стал символом вечной, большой любви». - Неужели эта большая мечта погибла навсегда?! В комнате постепенно темнело. Из садика доносилось одинокое щебетание птиц. Непонятный страх охватил вдруг все существо молодой женщины, по телу пробежала дрожь. Она повернулась и торопливо прошла в гостиную. Молодой человек лежал на диване, подложив руки под голову. Его застывшие глаза блестели, точно стеклянные. Только по сдвинутым густым бровям и морщинам на белом красивом лбу можно было понять, что думы его глубоки и серьезны. Молодая жена присела подле мужа и прижалась к его широкой груди. Мрачное лицо художника стало ласковым, ясным. Веки, обрамленные длинными черными ресницами, опустились. Его одухотворенное лицо напоминало скульптуру гения. О чем думала молодая женщина? Какие чувства царили в душе ослепшего художника? Трудно сказать. Может быть, их молодые невинные души стремились, преодолев опустившийся между ними страшный мрак, вновь соединиться, понять друг друга?! Вдруг губы художника дрогнули. Ресницы затрепетали. Осторожно отстранив от себя Гюляр, он приподнялся и сел. Удивленный взор молодой женщины так и впился в него. Чуть повернувшись к Гюляр, он сказал: - Помнишь, Гюляр, что говорил слепой музыкант у Короленко? Он говорил, что если бы хоть раз увидел мать, солнце, звезды, то жил бы воспоминаниями о них. А я видел все это. Ведь я видел спокойные лунные ночи, беспечно бегущие меж цветами лугов ручьи, куропаток на серых скалах, фиалки, выросшие в кустарниках. Я видел героически сражающихся воинов, которые умирали с песней на устах. Он помолчал. Потом тихо, печально проговорил: - И, наконец, я видел тебя... Значит, я счастливее Петра. Не так ли? Если я не стал хорошим художником, это неважно. Будет на земле еще много художников, гораздо талантливее меня... Молодой человек умолк. Потом сказал очень спокойно, но решительно: - А теперь, чтобы не мешать тебе работать, я отправлюсь в дом для слепых. Может быть, найду там какое-нибудь дело для себя... А ты сочиняй хорошие песни. Я буду слушать их по радио... Голос его сорвался. Поднявшись, Эльмар прошел к окну. Взгляд женщины остановился на его широких плечах. После приговора врача это был второй удар, нанесенный ее сердцу. На один миг, всего лишь на миг, она представила себе вечную разлуку с мужем. Ее охватило леденящее, безнадежное чувство одиночества. Она поднялась вся дрожа и, крепко сжав его руку в своих маленьких холодных руках, сказала: - Это невозможно, Эльмар. ... Молодая женщина всячески старалась развлечь мужа. Каждый вечер ходила с ним гулять, одевала его лучше, чем прежде, покупала новые красивые галстуки, шила сорочки, придумывала для него все новые и новые развлечения. Ей хотелось разжечь в душе мужа огонь, который погас в его глазах. Когда весеннее утро вливалось в комнату веселыми сверкающими лучами, когда прохладный ветерок, прилетевший с гор, ласково касался лица, молодая женщина просыпалась от сладкого предутреннего сна, смотрела на распускающиеся сонные розы, на гроздья сирени, усыпанные блестящими капельками росы, на призрачные тени в саду, под деревьями, потом вглядывалась в лицо мужа, который навсегда был лишен радости видеть все это, и сердце ее обливалось кровью. И молодой художник поднимал голову с подушки; он говорил: - Гюляр, кажется, уже утро, - и тогда на омраченном грустью лице молодой женщины появлялась бледная, как северный цветок, улыбка. Они выходили в садик. Молодой художник бродил меж цветов, прикасался к ним рукой и радостно восклицал: - Розы расцвели, как и раньше, а черная бархатная все еще в бутоне... Гюляр наблюдала за мужем с невыносимой душевной болью. Она погружалась в воспоминания о невозвратном прошлом. Ведь ему, художнику, были ведомы самые нежные оттенки и узоры этих цветов, самые сложные их краски. Однажды, с ненасытной страстью любуясь этими цветами, Эльмар сказал: - Эх, Гюляр, смотрю я на эти цветы и думаю, сумеет ли когда-нибудь человеческий гений передать на кусочке холста эту красоту? Теперь золотые узоры цветов оживали перед художником только в его воображении. Когда Гюляр вспоминала все это, ее старания утешить мужа казались ей ничтожными и никчемными. Она чувствовала себя совершенно бессильной помочь Эльмару в его огромном горе. Они подходили к молодому сиреневому кусту. Художник, подобно слепой матери, которая не может увидеть свое дитя, проводил рукой по ее веткам и ласково, но очень печально говорил: - А сирень наша как выросла! Так заканчивалась их утренняя прогулка. Они поднимались по лестнице, и художник силой привычки улавливал тот момент, когда они проходили мимо его мастерской, мускулы на его лице нервно напрягались. Вернувшись с войны, он ни разу не вошел в эту комнату и даже не заговаривал о ней. Гюляр понимала его. Усевшись за рояль, она часами играла, погружаясь в глубокие думы о судьбе своего молодого мужа, об оставшемся навеки незаконченном портрете, там, рядом, в его мастерской... Шло время, художник не переставая мучительно думал... С каждым днем слабела его воля, все меньше верилось, что он счастливее слепого музыканта. Его внутренний мир, живущий под черным покровом, смущали теперь беспощадные, самолюбивые чувства. Воспоминания о красивых пейзажах, о книгах, которые сохранились в его памяти, утомляли его. «Петро родился слепым, - думал он, - природа передала его зрительную способность другим органам. То, что он не мог видеть глазами, он слышал ушами, чувствовал всем своим существом, поэтому он и очаровывал слушателей игрой. Ослепшего Корчагина вернул к жизни, в ряды боевых друзей, его большой талант. А я все видел, был способен различать самые сложные и тонкие оттенки цветов; ведь именно в глазах жила моя творческая сила, и я лишился глаз. Мне двадцать шесть лет. Значит, я могу прожить еще тридцать-сорок...» Он любил Гюляр. В самых ожесточенных боях эта любовь благоденствующим крылом раскрывалась над ним, умножала его душевные силы. Любовь окрыляла самые благородные мысли, самые неисполнимые, казалось бы, мечты. Но теперь эта любовь, эта самая сильная любовь причиняла ему страдания. Он уговаривал жену отпустить его в дом инвалидов. И Гюляр каждый раз, в свою очередь, умоляла мужа выкинуть из головы эту мысль. Но удивительна природа человека: любовь приносит ему радость и счастье только в том случае, если он считает себя достойным этой любви. И вот теперь любовь Гюляр не могла уже осчастливить ослепшего художника. Ее все возрастающее внимание и забота о муже причиняли ему боль, задевали самолюбие. Он смотрел на ее старания, как на великодушное, снисходительное чувство жалости к слепому. А это мучило его молодую жену, друга его жизни. Гюляр часами думала, как найти ей путь к его сердцу, убедить мужа в ложности его мысли. Наконец, так и не придумав ничего, она садилась за рояль, стремясь всесильным языком музыки излить те чувства, которые не умела выразить словами. Устраивая какой-нибудь праздник, местные комсомольские организации никогда не забывали молодого художника. Комсомольцы приглашали его на торжества, усаживали на самое почетное место. Иногда Эльмара просили поделиться фронтовыми воспоминаниями и очень внимательно слушали его. Секретарь районного комитета комсомола несколько раз беседовал с Гюляр о том, чем бы занять Эльмара, какую работу можно ему предложить. Но они ничего не могли придумать. Что делать этому парню, сильному, крепкому, как сталь? Какой полезной работой он мог бы занять свои дни? До каких пор он будет сидеть дома без всякого дела и ждать возвращения жены с работы? Эти вопросы, волновавшие друзей Эльмара, порождали новые, гораздо большие волнения в душе слепого художника. Его творческий гений не мог найти покоя. Он бился... бился, как птица с перебитыми крыльями, которая ощущала, видела бесконечные глубины небес. Его творческая сила искала себе русло, как река, которой преградили путь, мучилась, металась, но так и не могла пробиться сквозь преграду. Так прошли осень и зима. Снова наступила весна. Снова расцвели цветы художника. Но зрение его не вернулось, и душа не улыбалась... В весенний вечер, в тихий весенний вечер, который пробуждает в сердцах любовь и сострадание, они сидели у окна гостиной. Гюляр вышивала салфетку, а Эльмар, опершись на подоконник, погрузился в свои думы. Вечерний ветерок, будто желая разогнать утомлявшие его тяжкие мысли, то и дело принимался гладить его волосы. Двое молодых людей - юноша и девушка - проходили мимо их окон. Они остановились. Девушка посмотрела на художника, а потом на занятую вышиванием Гюляр и с улыбкой сказала: - Здравствуй, Гюляр! Гюляр подняла голову и увидела свою школьную подругу и ее товарища. Она ласково сказала: - Добрый вечер, куда это вы собрались? Девушка, будто боясь, как бы не услышал их слепой художник, тихо, испуганно ответила: - Хотим пойти в кино... Художник услышал, и его ресницы нервно дрогнули. Гюляр заметила это. Она пожалела: ну, зачем было задавать такой вопрос... Меняя тему разговора, Гюляр как можно веселее спросила: - Как поживает мама? Девушка тоже почувствовала неловкость создавшегося положения. Она сказала: - Спасибо, хорошо. Заходите к нам, - и тут же распрощалась. После их ухода тишина, окутавшая комнату, стала еще мрачнее. Гюляр все думала, как загладить ей тяжелое впечатление, вызванное у мужа словом «кино». Но где найти столько обманчивых слов на каждый из сотен подобных случаев? А молодой человек думал о том, что его жена уже больше года не видела ни одного фильма, ни одного спектакля, и страдал в немых муках. Нет, это не может так продолжаться! - поднявшись с места, он прошел в спальню. Открыл платяной шкаф, протянул руку к висевшему там военному кителю, ощупью нашел кобуру и, достав маленький пистолет, спокойно положил его в карман. Тяжелыми шагами прошел в кабинет, чтобы написать жене несколько слов. Пошарив рукой по столу, он нашел давно забытые там блокнот и черный карандаш. Вырвал листок из блокнота. Придвинул стул и сел. Что написать? Слепой, он сможет вывести всего лишь два-три слова, можно ли выразить свои чувства в этих словах? Но не мог он и не написать. Эльмар не хотел так вот, внезапно, без единого слова расстаться с человеком, которого любил больше всех на свете, расстаться навсегда... Собрав все силы, он вывел первое дорогое слово: «Гюляр!» В это время он услышал вдруг печальную мелодию: оживая, эта музыка рассказывала ему изумительную историю. Молодой человек вздрогнул; перестав писать, он стал вслушиваться в этот рассказ. Клавиши говорили то медленно, неторопливо, то быстрыми бурными восклицаниями. Они рассказывали о том, что пережила и выстрадала душа молодой женщины. Спокойные, величественные звуки поведали о том, как в самые прекрасные дни ее жизни это молодое сердце влюбилось в своего героя; музыка говорила о великой судьбе этого героя. Звуки лились, и в памяти художника постепенно возникали изумительные далекие воспоминания о волнующей, как аромат нежных весенних цветов, любви. Вдруг клавиши заволновались, закричали... Они говорили о черных тучах, окутавших это сияющее радостью и счастьем весеннее утро, о том, как храбро дрался молодой человек за свою могучую советскую Родину. Музыка, тихо переливаясь, рассказывала о чувствах молодой женщины, которая клялась в вечности и верности своей любви. Клавиши пианино, казалось, почуяли вдруг недоверие, закравшееся в душу молодого человека, и подняли мятежный крик; постепенно стихая, он перешел в тихо звенящую легенду о великой всепобеждающей любви. Молодой человек поднялся с места и, как зачарованный, вошел в смежную комнату. Молодая женщина не заметила его появления. Она играла в полумраке комнаты, устремив глаза к видневшемуся в окне все еще светлому небосводу. Будто легенды, оживающие в этих звуках, цепью, одна за другой, проходили перед нею там, в таинственных глубинах небес. Художник слушал взволнованный, пораженный. Он уловил поразительное сходство между чувствами, о которых говорила эта чарующая музыка, и той могущественной любовью, что он хотел когда-то выразить в своем оставшемся незаконченным произведении. Он прозрел... Душа его видела дорогую подругу, улыбающуюся светлому радостному миру, видела вечную любовь, отраженную в ее улыбке. Страшная темнота вот уже год окутывала мысли и душу, мучила его. Но теперь она таяла в свете этой волшебной любви, исчезала... Теперь он видел жизнь, вечную, великую жизнь... Видел портрет, все его ожившие краски. Радостное, счастливое чувство затрепетало вдруг в душе художника; шагнув вперед, он взволнованно вскрикнул: - Гюляр! Прошло несколько лет. Тихим летним вечером в одном из городских парков рядом с красивой молодой женщиной сидел молодой человек; его крупные серые глаза отражали последние лучи заходящего солнца, подобно стоячим водам озера. Хорошенький, сероглазый кудрявый малыш играл подле них. Вдруг по радио объявили: - Внимание, слушайте симфоническую поэму «Песня о незаконченном портрете» композитора Гюляр-ханум. Малыш подбежал к молодой женщине, обнял ее колени и пролепетал: - Мама, это о тебе говорят! Слепой художник взъерошил кудри сынишки и улыбнулся. 1943 | ||