Исмаил Шихлы

ДОН-КИХОТ

 

Copyright – «Араз», 1990

 

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

 

 

Он отошел в сторонку. Боль началась в левой стороне груди, потом, усилившись, отдалась под лопаткой, и он понял, что это сердце. Чтобы никто не заметил его состояния, он отвернулся к окну. Достав таблетки, которые на всякий случай всегда носил при себе, он положил одну под язык. Потом сделал вид, что смотрит в окно.

Такого с ним уже давно не случалось. Он по-прежнему принимал участие в научных собраниях и диспутах, выслушивал как справедливую, так и несправедливую критику в свой адрес, знал, что про него порой пишут анонимки, насквозь пропитанные инсинуациями. Бывало и так, что иные из его вчерашних студентов, которых он в свое время воспитывал, учил уму-разуму, водил, как детей, за руку и ставил на ноги, и которые сейчас являлись обладателями ученых степеней и должностей, — бывало, что они открыто, а главное — несправедливо трепали ему нервы и всячески досаждали. Он смиренно терпел все это. Но удар, который был ему нанесен сегодня, явился для него слишком тяжелым и неожиданным. И надо же, чтобы это случилось именно сегодня, когда он, встретившись с коллегами и друзьями, поздравлял их с началом учебного года.

Они собрались в фойе. Студенты, возвратившиеся после летних каникул, окружили их. Веселые и возбужденные, они тепло приветствовали своих преподавателей. И тут один из них привел всех в недоумение. Здороваясь, он пожимал руки преподавателям, а когда очередь дошла до Умид-муаллима, демонстративно отвел руку. Студенты от удивления разинули рты. Кое-кто из преподавателей сделал из чувства вежливости вид, что ничего не заметил. Но парень своего уже добился. Дело было сделано. И, словно совершив нечто значительное, он небрежно сунул руки в карманы и удалился. Товарищи сбились вокруг него плотным кольцом.

— Ты что, Салман? Спятил?

— А что было?

— Он же столько хорошего для тебя сделал. И это твое спасибо?

— А чего он для меня сделал?

— Да ничего особенного. Просто целый семестр выплачивал тебе стипендию из своего кармана.

— А мне-то что? Не срезал бы на экзамене, не платил бы. Это было сказано громко, для всех. Казалось, что Салман не прочь голосовые связки сорвать, лишь бы его все слышали.

От принятой таблетки по груди Умид-муаллима разлился холод. Приятная прохлада проникла в.сердце, и ощущение было таким, будто расширилась грудная клетка. Он глубоко и жадно вдохнул. Он прислушивался, как постепенно затихает в сердце тягучая, ноющая боль. Словно кто-то разжимал тиски. «И чего это Салман на меня взъелся? Странно. Но, может, я в чем-то не прав?» Он задумался, стараясь вспомнить все по порядку...

Когда Салман тянул билет, руки его слегка дрожали. У него были совсем не подобающие студенту широкие и пышные, закрученные на концах усы. На лице у него вначале проступили красноватые пятна, а потом оно стало белым, как полотно. Не разглядев даже, что в билете, он тут же отложил его и потянулся за другим. Столкнувшись со взглядом Умид-муаллима, он остановился.

— Можно поменять?

— Пожалуйста. Это твое право.

Он взял второй билет и снова отложил. Казалось, что рука его коснулась раскаленного железа. Он уставился на Умида. Глаза его выражали немую просьбу. Менять билет в третий раз было не положено. Но Умид молча, кивком головы, разрешил. Лицо Салмана просветлело, он был благодарен преподавателю за его доброту. Вытащив в третий раз билет, он проследовал с ним к дальнему столу. Достал бумагу и ручку. Потом принялся крутить чуб, морща при этом лоб, и ерзать. Немного погодя, он стал что-то лихорадочно искать за пазухой. Умид, глядя на него, прекрасно понимал, что именно тот ищет, но не подавал виду. Он терпеливо ждал, чем все это кончится.

Студенты подходили один за другим и отвечали. Салман сидел как прикованный. Сдали экзамен уже и те, кто вошел после него. Он делал вид, что не замечает этого. Аудитория постепенно опустела. Они остались вдвоем. Тянуть дальше не было смысла, и Салман, наконец, поднялся. Тяжело и неохотно сев напротив Умида, он принялся переворачивать и разглаживать свои записи.

— Я тебя слушаю.

— Первый вопрос... Поверите ли, профессор, мне всегда страшно не везет, всегда попадаются вопросы, которых я не знаю.

— Рассказывай, что знаешь.

— Большое спасибо, профессор. Одну минутку, сейчас вспомню.

На лице .Салмана появились проблески мыслей. Он что-то напряженно припоминал. Умид смотрел на его не первой свежести сорочку, на засаленный узелок галстука, пиджак с отвисшими карманами на груди. Он понял, что парень живет на стипендию и решил его особенно не мучить. Если он что-то и подзабыл, подумал он, не беда. Говорят, даже Наполеон дрожал при слове «экзамен»...

— Что ты читал из списка, который я вам давал?

— Я прочел все, профессор.

— Назови что-нибудь.

— Одна книга называется так... Очень толстая книга... Минутку, сейчас вспомню.

— Я не ухожу. Думай спокойно.

На лбу у Салмана выступила испарина. Умид, глядя на него, рассеянно подумал о том, как удалось ему пройти через конкурс, ведь на каждое место было подано пять заявлений. Если своими силами, то почему он сейчас так плавает? Ему не верилось, чтобы он мог дать кому-то взятку, парень в деньгах явно не купался. А, может, думал Умид, он сирота? Может, единственная надежда одинокой, рано овдовевшей матери, потерявшей на фронте мужа? Надежда, которой она отдала всю свою жизнь?

— Послушай, сынок, — голос Умида прозвучал грустно и ласково, казалось, что он сейчас подойдет и погладит Салмана по голове. — Выбери три вопроса по душе и постарайся ответить.

Салман вынул из кармана платок и вытер вспотевшее лицо. Кашлянул несколько раз. Умиду показалось, что парень, наконец, вышел из оцепенения и сейчас спокойно ответит, и он с чистой совестью поставит ему удовлетворительную оценку. Странный у него был характер. Товарищи, да и он сам, часто упрекали его за это. Казалось бы, чего проще, не знает студент предмета — поставь ему двойку, сдвинь папаху на бок да и ступай себе спокойно. И дело с концом. Да ведь нет же. Ему обязательно надо мучиться, размышлять, приходить домой со взвинченными нервами, огрызаться   на   домашних,   глотать   исподтишка  таблетки   и   страдать бессонницей. А можно и того проще, знает студент или не знает — не важно, ставь, как печать, положительные оценки да и отпускай  всех  с  богом.  И будут  тебе  и  овцы  целы,   и  волки  сыты. И  студент доволен,  и родичи  его  многочисленные,  и  декан,  и заведующий кафедрой, и ректорат. Все будут довольны. Ведь всем только проценты нужны. Даже в министерстве, и в том первым делом интересуются процентом успеваемости. Не поставишь никому двойки на экзамене — прослывешь чутким, внимательным преподавателем. Плохо учатся? Да пропади они пропадом, наплюй, говорил он порой в сердцах самому себе. Не ты первый, не ты последний.   Брось  заниматься   донкихотством.   И  случалось,   что вот-вот готовы были поколебаться его, выработавшиеся за долгие годы преподавательской деятельности   моральные принципы. Но в такие минуты он начинал представлять себе, как станут калечить доверенных им детей выпущенные с его легкой руки недопеченные специалисты, и что станется, если подобную методику возьмут на вооружение все его коллеги. Что же в таком случае со всеми нами будет, думал он, что же будет с идущим нам на смену поколением?.. Он вспомнил, как однажды в споре с друзьями, разгорячившись, произнес почти что речь. Он сказал тогда им: «Если последовать вашему совету, милые мои коллеги, если забыть о справедливости и беспристрастии, то не кажется ли вам, что возникнет в грядущем, выражаясь мягко,  диковинная картина.  Мы   явимся творцами весьма оригинального будущего, в котором неграмотными будут решительно все: учителя и врачи, инженеры и судебные следователи, судьи и подсудимые. Ответьте же, милые коллеги, кому из нас подобное будущее по душе? Кто из вас изъявляет желание, чтобы его дети жили в обществе, представляющем собой не что иное, как сборище дипломированных невежд? Простите великодушно, но лично мне эта малопривлекательная перспектива отнюдь не импонирует...»

Умид почувствовал, что чересчур отвлекся.

— Я слушаю тебя, сынок.

— Простите меня, профессор, но я должен заметить, что у вас нет никакого педагогического такта. Вы глядите с такой угрозой, что человек забывает все на свете.

Умид поначалу опешил от этих слов. Потом улыбнулся.

— Допустим, Салман. Что же ты предлагаешь?

— К студентам вы должны подходить индивидуально.

— Как это понимать?

— А уж это разбирайтесь сами.

По тому, как изменилось лицо его преподавателя, Салман понял, что переборщил. Он очень хорошо знал, что склонить Умид-муаллима на подлог, уговорить его выставить незаконную оценку, было делом гиблым. Требовательным он был настолько же, насколько и мягким.

— Салман, все это предлог и отговорки. Ступай. Подготовишься — приходи.

Салман, резко отставив стул, поднялся и раздраженно, повысив голос, выпалил:

— Вы с первого курса терроризируете меня, издеваетесь надо мной. Умышленно запутать стараетесь. Совесть, в конце концов, тоже хорошая вещь!

— Верно, сынок, совесть ве.^ь хорошая...

Салман понял профессора. Хлопнув дверью, он ушел.

...Два дня спустя Умид был командирован в Москву на совещание. До того, как отправиться в дорогу, он зашел в деканат и попросил посчитать условно оценку, выставленную им Саламану, удовлетворительной, если тот оставшиеся экзамены сдаст успешно. Жалко парня, объяснил он декану, не хочется, чтобы без стипендии оставался. Декан возражать не стал. Записав фамилию Салмана, он пообещал иметь это в виду.

...В Баку Умид возвратился, когда зимние каникулы давно уже закончились. На первой же лекции он поискал глазами Салмана. Его не было. Он спросил о нем у других преподавателей. Те также его не видели. Сразу после занятий он отправился в общежитие. От коменданта он узнал о том, что Салман после каникул не появлялся. Умид решил подождать пару дней. Такое случалось часто. Бывало, что студенты задерживались за неимением денег на дорогу. Или же не могли расстаться с соскучившимися по ним матерями. Прошла еще одна неделя, но Салман все не показывался. Умид заглянул в деканат. Просмотрел экзаменационные ведомости и выяснил, что Салман благополучно сдал все остальные экзамены, но на стипендию из-за одной двойки зачислен не был. Декан извинился и сказал, что совсем позабыл выполнить его просьбу. Увидев, что Умид остался этим недоволен, он сердито сдвинул брови.

— Что вы толкаете меня на подделку? Если вас это так волновало, позаботились бы с самого начала об этом.

Что же, подумал Умид, он прав. Что верно, то верно. Потом попросил:

— Дайте хотя бы его домашний адрес.

Декан нажал на кнопку. Вошла секретарша и, отыскав адрес Салмана, передала Умиду. Он в тот же день отослал телеграмму, чтобы тот возвращался в Баку.

Они встретились у входа в институт. У Умида было такое чувство, будто он увидел родственника. Он тепло пожал Салману руку и участливо спросил:

— Ты отчего на занятия не ходишь?

— Я больше учиться не буду.

— Это еще почему?

— Мне трудно. — Салман поднял голову и посмотрел на Умида. Нельзя было понять, что выражал его взгляд: то ли смущение, то ли укор. — До сих пор перебивался как-то на стипендию. А теперь и ту срезали...

Умид задумался. Было неприятно сознавать себя виновником того, что парень на втором курсе бросит учебу и уедет. Быть может, сейчас от него, Умида, зависит вся жизнь Салмана, все его будущее? Если останется в институте, то тут все будет в порядке. Паренек поумнеет, будет стараться, получит высшее образование и прекрасную специальность. А если уйдет — бог ведает, что станется с ним. Может, на улицу попадет, может, с дурной компанией свяжется. Мало ли. Есть же случаи, когда вот так останутся не у дел — и пошло-поехало... Пьянки от безделья, воровство, преступления. А играть судьбой человека, калечить ее — не самое ли это великое преступление? Если не помочь парню сейчас, не будет ли он, Умид, мучиться угрызениями совести остаток своей жизни?..

— Никуда ты не уйдешь!

— А на что же мне жить?

— Этот семестр стипендию тебе буду платить я.

Салман не поверил своим ушам. Остолбенело уставился на преподавателя. А Умиду, глядя ему в глаза, показалось, что где-то в самой глубине их зрачков едва уловимо сверкнули маленькие искорки, отдаленно напоминавшие те, что бывают у человека, тонко перехитрившего своего противника... Но он не придал этому значения.

— Профессор, может, поставите тройку?

— Если не будешь учиться, ничего я тебе не поставлю.

 

Hosted by uCoz