Джафар Джабарлы

В 1905 году

 

Copyright – Перевод на русский язык. Язычы, 1979.

 

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

С т а р ы й   Б а х ш и.

Сона — его дочь.

Б а х ш и.

 

Армяне

Аллаверди   — крестьянин.

Набат  — его жена.

Э й в а з  А с р и я н  — их сын.

С о н а   — их дочь.

Рубен Агамян — бакинский нефтепромышленник.

Айказ  Агамян  — его сын, молодой офицер.

Арам   —  молодой крестьянин, затем рабочий.

Священник.

Карапет   —  гость Агамяна.

Тюрки-азербайджанцы

И м а м в е р д и   — крестьянин.

Г ю л ь с у н — его жена.

У с т а[1]  М у х а н  —  музыкант-ашуг.

М у р а д — крестьянин.

А м и р-А с л а н   Саламов   —   бакинский нефтепромышленник.

Б а х а д у р -Б е к — интеллигент-националист.

А г а я р — слуга Амир-Аслана Саламова.

М о л л а.

Агенты царской власти

Тихон  Елисеевич  — Бакинский генерал-губернатор

Мария  Тимофеевна  — его жена.

Градоначальник.

Полицеймейстер.

Помощник  пристава.

Председатель  суда.

Прокурор.

Руководитель рабочего движения

Володин.

Крестьяне, рабочие, гости, музыканты, полицейские, прохожие.

 

 

КАРТИНА  ПЕРВАЯ

 

Комната Б а х ш и.

Молодой Б а х ш и собирает вещи, готовится в дорогу. С о н а, погру­женная в думы, сидит на чемодане. Из соседней комнаты доносятся звуки тара и пение.

 

 

Б а х ш и. Ты совсем не торопишься, Сона.

С о н а  (не поднимая головы). Что?

Б а х ш и. Не слышишь? Завтра нас ожидают в колхо­зе, на станцию лошадей вышлют, нужно быть там вовре­мя. Опаздывать нельзя. Ты почему молчишь, Сона? Как-будто не думаешь ехать?

С о н а. Нет, Бахши, поезжай один, я не поеду...

Б а х ш и. Почему, Сона? Ведь мы едем по делу. Ты что, отказываешься ехать в деревню?

С о н а. Нет, я не отказываюсь, но туда не поеду.

Б а х ш и. Куда не поедешь?

С о н а. Туда, куда едешь ты. Я поеду в другую дерев­ню.

Б а х ш и.  Ведь нам выписана одна путевка.

С о н а. Довольно, Бахши, я попрошу, чтобы мне да­ли другую путевку.

Б а х ш и.  Сона...

С о н а. Оставь меня, Бахши...

Старый Бахши, подслушавший с половины разговора у дверей, с таром в руках, улыбаясь, входит в комнату.

С т а р ы й  Б а х ш и.  Почему, дочка, ты не хочешь ехать с Бахши?

С о н а.  Просто не хочу.

С т а р ы й  Б а х ш и.  Но почему же?

С о н а.  Без всякого почему. Я...  не знаю..,  не хочу. Не спрашивайте меня...

С т а р ы й   Б а х ш и. Сона, ты любишь Бахши?

С о н а. Никого я не люблю... ничего не знаю.

С т а р ы й Б а х ш и. Ты боишься ехать с ним?

С о н а. Я ничего не боюсь.      

С т а р ы й Б а х ш и. Нет, ты боишься.

С о н а. А чего мне бояться?

С т а р ы й Б а х ш и. Ты боишься гнилых понятий, ко­торые годами отравляли нашу среду. Ты — тюрчанка, а Бахши — армянин. Не видано, чтобы тюрчанка любила армянина. Вот чего ты боишься. Что скажут? Вот что пу­гает тебя. Ты чувствуешь себя слабой, потому и не хо­чешь ехать с ним. Так ли?

С о н а. Отец, прежде всего знай, что я Бахши не люб­лю. Во-вторых, о том, что ты говоришь, теперь думать не приходится. А впрочем... не легко же выступить первой и нарушить все нравы, все старые обычаи.

С т а р ы й Б а х ш и. Нет, Сона, их надо разрушить и уничтожить. Слушай, Сона. Я расскажу тебе маленькую историю из недавнего прошлого. Она записана в черной книге. Я могу даже показать ее тебе.

Переходит в другую комнату.

Б а х ш и. Сона.

С о н а . Ты не слушай моего отца. Бахши. Любить те­бя у меня и в мыслях не было.

С т а р ы й  Б а х ш и (возвращается с книжкой в чер­ном переплете). Вот, Сона, эта черненькая книжка. Хо­чешь, возьми, прочти сама.

Сона берет книгу, смотрит в нее и возвращает отцу.

С о н а. Я ее не могу читать, она написана арабским алфавитом.

С т а р ы й  Б а х ш и. Да,ты ее читать не сумеешь. Этот алфавит уже чужд тебе. А пройдет еще некоторое время, и наша молодежь, даже прочитав ее, ничего там не поймет. Тогда и жизнь, описанная в этой книжке, пока­жется чуждой ей, выдумкой, фантазией. Но это — не фантазия, это наша вчерашняя черная действитель­ность. Садись, Бахши, слушай и ты, я сам вам прочту несколько страниц из этой книги. Все это я видел сам, своими глазами, слышал своими ушами и записал своей рукой. Я могу рассказать все это и наизусть. Слушайте оба. Слышишь, Сона. Слушай.

С о н а. Слушаю...

С т а р ы й Б а х ш и. Были первые годы двадцатого века. Молодой Бахши вернулся из семинарии в Карабах, в свою деревню, и Сону он встретил здесь. Бахши был тюрок, а Сона — армянка. В то время Соне было шест­надцать лет. Она была девушка стройная, высокая, с лу­кавым взглядом, нежной улыбкой, плавной походкой. Они были соседи...

Свет, постепенно уменьшаясь, гаснет. Затем сцена начинает медлен­но освещаться до яркого солнечного дня. Маленькая  деревня на зе­леном  склоне  Карабахских  гор.  Во  дворе  у  тендира[2]   Набат  вя­жет чулок. К ней подходит Гюльсун.

Г ю л ь с у н (еще издали). Ай, Набат-баджи[3], Набат-баджи! Второй день эта проклятая рябая курица пропа­дает, и никак не пойму, где несет яйца. Может, в вашем курятнике?

Н а б а т. А ты, Гюльсун-баджи, посмотри в курятни­ке. Вчера я там нашла два яйца не от своих кур.

Г ю л ь с у н. Проклятой не сидится на одном месте.

Н а б а т (передавая ей пряжу). Возьми и это. Вчера вечером пряла.

Г ю л ь с у н. Что спешишь, пряжи у меня еще хватит.

Хочет уходить.

Н а б а т. Ради бога, Гюльсун-баджи, придет корова, ты присмотри за ней, я должна Эйваза отправить.

Г ю л ь с у н. Теленок-то уже пришел, и я накормила его. И с коровой справлюсь, будь покойна, занимайся своим делом.

С вещами в руках поспешно входит Э й в а з.

Э й в а з. Ну, мать, арба скоро будет. Собери-ка мне что надо. Здравствуйте, тетя Гюльсун. Как поживаешь? Это что еще, тетя, у тебя так рано волосы поседели? Как тебе не стыдно?

Г ю л ь с у н. Эх, милый, от горя.

Э й в а з. А как с дядей Имамверди? Видать, не хоро­шо за тобой смотрит.

Г ю л ь с у н. Ну его ко всем дьяволам. Когда я его ро­жу-то вижу? С утра ушел с Аллаверды, и не знаю, в ка­кой ад запропастился.

Входят Имамверди  и  А л л а в е р д и.

И м а м в е р д и. В какой еще ад запропаститься! Мо­шенник проклятый, ни минутки покоя не дает. Месяц ра­ботаешь на бека, месяц на казенное, три месяца — зима, три — весна. Вот и год прошел, а на себя только месяц и работаешь...

А л л а в е р д и.  И то на налоги, подати...

И м а м в е р д и. За душу, за голову, за воду. На что уж вода и ту, собаки, загородили, плати, и никаких чер­тей.

А л л а в е р д и. Начальнику плати, приставу плати, уряднику плати, старшине плати, помощнику плати, ка­закам плати, мирабу[4] плати.

Э й в а з. Сами виноваты. Не платите.

И м а м в е р д и. Не заплатишь, шкуру снимут. В прошлом году в низовьях все посевы сгорели, а мираб, сука, так и не отпустил воды.

Э й в а з. А вы соберитесь, объединитесь да выгоните всех их из деревни.

А л л а в е р д и. Их выгонишь!.. Как-бы они сами нас всех из деревни.

И м а м в е р д и. Тебе, сынок, что? Сидишь себе в Баку, и все тебе нипочем. Осла не имеешь и о соломе не заботишься.

А л л а в е р д и. Эх, кабы послал мне бог пятьсот руб­лей, отдал бы я их начальнику да стал бы старшиной. Вот тогда я знал бы, что делать...

И м а м в е р д и. Прежде всего я развелся бы с женой ,и взял бы новую...

Г ю л ь с у н. Ну, ну... Я тебе покажу новую жену. Как раз тебе с твоей старой чохой[5] подошло бы быть старши­ной.

И м а м в е р д и. Что делать? Работаешь, работаешь, а толку никакого. Три года по копеечке на чоху коплю, и каждый раз собаки эти отбирают, и все остаешься гол, как сокол. Вот с утра опять скандалим. Молчи, говорит, и плати.

А л л а в е р д и. Уж где только не были. Того умоляй, этого проси...

И м а м в е р д и. Эйваз, тоже, нашел себе работу! Я, дескать, рабочим стал. Был бы начальником каким, хоть в нужде бы помог.

Э й в а з (вынося из дому вещи). Ну, будь я началь­ником, первым делом поставил бы вас к стенке и всех бы расстрелял.

И м а м в е р д и. Вот тебе и на. Как это так, к стенке? За что же это?

Э й в а  з. А за то, что вы о своих правах не думаете. Ведь вас, крестьян, сотни и сотни тысяч, взяли бы вы по топору, так не только старшину, самого Николая бы вы­гнали.

И м а м в е р д и. Николая! Да с ним шах иранский и японский не справились. Николай по всему миру дань собирает. Не с дубинкой же нам драться. Правда, и ду­бинкой я двадцать солдат один бы избил, а с ружьем, так я и ста солдат не побоюсь. Но у него-то артиллерия! Попробуй его выгнать. Это тебе не суп варить. Выгоняй сам, если так легко.

Э й в а з.  И выгоним. Потерпи чуточку. Сам увидишь.

А л л а в е р д и. Ну, если и тогда не будешь началь­ником, то лучше на глаза не показывайся. Ты — началь­ник, а я — старшина.

Э й в а з. Прости, пожалуйста, тогда ни я начальни­ком, ни ты старшиной не будем. Тогда и старшины-то не будет.

И м а м в е р д и.  А кто же старшиной-то будет?

Э й в а з. А без старшины дело не пойдет? Кто будет? Сами крестьяне.

А л л а в е р д и. Ну, от них ничего путного не жди... Вот сын Агамяна из Баку гулять приехал. Смотришь, вся фигура трех копеек не стоит, а сам начальник ему под козырек. Мундир офицерский, а золотые пуговицы, как жар, блестят.

И м а м в е р д и. А шашка-то, шашка! Прямо по земле тащится, как у иранского хана. А наши-то сыновья!.. Возьми хоть моего. Ни в косари, ни в дровосеки не го­ден. Эх, Эйваз, и скажешь же! Кое-чему ты учился, а толк-то какой. Ни пряжи на чулок, ни латка на штаны. Даже в собачьей книге имя твое не зарегистрировано. Хоть бы писарем каким был...

Г ю л ь с у н. Ай, Набат-баджи, а где же девушка?

Н а б а т. Она с утра прицепилась к Бахши, не знаю, куда пропали. Как Бахши приехал, ее дома не найдешь.

Э й в а з. Ничего, мамаша, не тужи, Бахши — парень хороший, добрый парень.

Г ю л ь с у н (мужу). Да ты что это расположился тут? А ну-ка вставай, поколи дров, хлеб испечь надо.

И м а м в е р д и. Нет уж, жена, оставь эти шутки. Клянусь всеми святыми и несвятыми, хоть повесь, и ру­кой не шевельну, с утра заморился по начальствам хо­дить, С меня хватит. Набад-баджи, у тебя иногда чай получается хороший.

Г ю л ь с у н. Да ты вставай, я тебе говорю. Эйваз уез­жает, хлеб испечь надо.

А л л а в е р д и. Гюльсун-баджи, я тебе наколю, а то с этим лентяем ты ничего не сделаешь.

И м а м в е р д и. Эйваз сейчас едет. А ты говорила, что цыплят для него зарежешь.

Г ю л ь с у н. Да ты вставай, я уже зарезала. Набат-баджи, ребенка я там уложила, если проснется, накорми, пожалуйста. (Мужу). Ну, проваливай.

И м а м в е р д и. Что же, раз так, валяй.

Имамверди и Аллаверди встают.  Громко споря,  входят С о н а    и Бахши.

С о н а. Я тебе говорю, что никакой разницы нет. Ну, скажи, какая же разница?

Б а х ш и . Да ты пойми, армянская папаха бывает острее, а тюркская плоская.

С о н а. Ничего подобного.

Н а б а т. Куда ты с раннего утра пропала. Сбегай, приготовь чаю дяде Имамверди.

С о н а (не слушая). Ну вот папаха моего отца, а вот — твоего. Какая между ними разница?

Э й в а з.   Эй  ты,  шалунья,  что  опять  разошлась?

С о н а. Знаешь, Эйваз, мы ходили за грибами. Наш­ли большой гриб. Где он? Вот. Бахши говорит, что он на армянскую папаху похож. Вот папаха моего отца, а вот папаха дяди Имамверди. (Снимает с них и меняет папа­хи). Ну, смотри, какая между ними разница? Вот его бо­рода, вот — этого, вот его лицо, а вот — его. И правда, я даже не замечала, как отец и дядя Имамверди похожи друг на друга. Вот тебе, и вот тебе. (Целует обоих).

Б а х ш и . Хорошо, Сона, я сдаюсь.

Э й в а з. А я?

С о н а. Ты? Вот и ты! (Целует Эйваза). Вот и ты, вот и ты! (Целует Набат и Гюльсун). Вот и ... (Машинально подходит к Бахши, но вдруг останавливается).

Э й в а з. Ну, а Бахши? Чего же ты испугалась. А ну, поцелуй! А-а-а!.. Видно ты его больше всех нас любишь.

С о н а . Я вам сейчас чаю приготовлю.

И м а м в е р д и. Эй, мошенница, зачем ты бросила палку и выбила глаз у теленка Айканеуш? Приходила скандалить к Аллаверди, едва мне удалось выпрово­дить ее.

С о н а . Ну, ее к черту! Пусть не выпускает своего те­ленка. Перед нашим домом я гвоздики для Бахши наса­дила, а ее теленок все сожрал.

А л л а в е р д и. Ничего не поделаешь. На то и жена старшины, и ест, и пьет, и молчать велит, а не то, гово­рит, зубы выбью.

С о н а . Мало ли что жена старшины, пускай за сво­им теленком смотрит.

Г ю л ь с у н (Мужу). Да ты что стоишь? Пошевели­вайся! Живее!

И м а м в е р д и. Ну, валяй, валяй. Раз дело дошло до женщины, так читай молитву и готовься к смерти.

А л л а в е р д и. Да идем, не болтай глупости.

Аллаверди,   Имамверди   и Гюльсун   уходят.

Э й в а з. Ну, и я готов.

Б а х ш и. Эйваз, зачем ты уезжаешь так скоро?

Э й в а з. Слушай, Бахши, меня здесь преследуют. Ес­ли не уеду, могут задержать. Им попались наши прокла­мации.

Б а х ш и.  Откуда ты знаешь?

Э й в а з. Я знаю из верного источника... Ну, как, за­писать тебя в нашу группу?

Б а х ш и. Нет, Эйваз. Я все же крови не выношу. Драться! Из-за чего? Из-за кого?

Э й в а з. А эти разоренные, доведенные до нищеты крестьяне? А рабочие, работающие до седьмого пота и живущие вечно голодно? Про безработных я уже не го­ворю. Это — борьба.

Б а х ш и. Нет, Эйваз. Я все же крови не люблю. Правда, что крестьян грабят. Правда, что, к примеру, отец мой работает, как буйвол, а покупка какой-нибудь чохи превратилась для него в жизненный идеал. Правда и то, что рабочим тяжело, а богачам привольно. Но я не знаю идеала, во имя которого можно было бы проливать кровь.

С о н а (входя). Бахши, не забудь, завтра идем на свадьбу.

Э й в а з. Сона, у нас небольшой разговор с Бахши, ты пока оставь нас.

С о н а. Хорошо, хорошо, ухожу. Только не забудь о завтра.

Э й в а з. Бахши, свою сестру я поручаю тебе, если со мной случится что, так ты ей помоги. Сона, Бахши хоро­ший парень, ты это имей в виду.

Б а х ш и.  Я Сону люблю не меньше, чем ты.

А р а м (вбегая). Э-э... бегите, бегите. Эйваз, беги скорее. Идут.

Б а х ш и.  Кто идет?

А р а м. Ну, я почем знаю, кто. Говорят, дом обыски­вать будут.

Э й в а з. На, Бахши. (Передает ему бумаги). Спрячь это.

Сцена меняется. Обстановка начала картины.

С т а р ы й  Б а х ш и (продолжает свой рассказ). Они были соседями. Две семьи. Одна тюркская, другая армян­ская. Но у них была общая жизнь, общие дела, общая радость, общее горе, общие стремления и общий труд. Даже внешность у них была одинаковая. Дети росли вместе, скотина паслась рядом, и куры неслись в общем курятнике.

 

КАРТИНА ВТОРАЯ

Кабинет генерал-губернатора  в  Баку.

Генерал-губернатор и градоначальник.    В    стороне — машинистка.

Губернатор (нервно). Как это случилось, что шесть промыслов поднялись сразу, объявили забастов­ку, а вы про все это заранее ничего не знали, господин градоначальник?

Градоначальник. У них требования чисто эко­номические, ваше превосходительство.

Губернатор. Ваше представление слишком по­верхностно, полковник. Политику порождает экономика, а требования — это только ширма. Они готовят мятеж против трона российского.

Градоначальник. Они на это не осмелятся, ва­ше превосходительство.

Губернатор (иронически). Ну, конечно. Если вы прикажете, не осмелятся. Для вас недостаточно таких доказательств, как мятежи по всем городам империи. Страна только что вышла из неудачной войны, армия расстроена. Если все промысла бросят работу и начнут волнения, кто их сумеет приостановить? Сейчас же моби­лизовать всю полицию, разогнать все сборища, не допу­скать ни одного забастовщика на другие промысла. (Зво­нит телефон). Алло! Кто? Полицеймейстер? Слушаю. Как? Хотят проникнуть на Шибаевские промысла? Не­медленно приостановить поток. Ни шагу вперед. Как красные флаги? Сейчас же остановить. (Градоначальни­ку). Вы слышите, господин полковник? Я вас не задер­живаю. Можете идти... (В телефон). Алло! Слушаю. Шибаевцы примкнули к забастовщикам? Сказал же, при­остановить немедленно. Невозможно остановить?Как? Полковник вовремя не распорядился? (Градоначальни­ку). Слышите, полковник?

Градоначальник. Я, ваше превосходительство, не предполагал, что движение может так расшириться.

Губернатор. Я вас, господин полковник, постав­лю на место. (В телефон). Алло, поручик, вы обращай­тесь непосредственно ко мне. Расставьте пулеметы. Строго берегите «Нобель». Я сейчас поговорю с гарнизоном. Как, и «Нобель» бросил работу? Фу, сволочи. (Градона­чальнику). Полковник, идите и ждите моих распоряже­ний.

Градоначальник.   Ваше   превосходительство...

Губернатор.  Полковник, я вас не задерживаю.

Градоначальник  уходит.

(В телефон). Алло! Они вооружены? Кто стоит во главе? Эйваз Асриян? Опять он? Сию же минуту... Не­возможно арестовать? Сию минуту, поручик, ко мне. Я вас жду. (Сердито бросает трубку и обращается к маши­нистке). Ну, где же неразборчиво? (Читает). Осмелива­юсь доложить вниманию его императорского величества и министерства внутренних дел, что здесь опасность имеется с двух сторон. Во-первых, революционные рабочие организации, а во-вторых, освободительное движение местной буржуазии и националистической интеллигенции. Оба движения направлены против святой власти его им­ператорского величества, что, хотя и временно, объеди­няет обе силы. Армия не особенно надежна. Единствен­ный выход—организовать национальную вражду и борь­бу между татарами и армянами и, таким образом, рево­люционное движение отодвинуть на второй план. Татар (мусульман) здесь большинство, а армяне самый беспокойный элемент. Исключением их с арены можно легко парализовать все остальные силы. Моменты, способные привлечь к столкновению  буржуазии обеих наций, име­ются...

Взволнованно вбегает полицеймейстер.

Полицеймейстер. Простите, ваше превосходи­тельство.

Губернатор. С каких это пор, поручик, вы входи­те без доклада?

Полицеймейстер. Простите, ваше превосходи­тельство. Дело спешное. Мятежники с красными флага­ми неудержимым потоком движутся вперед и стремятся захватить все промысла.

Губернатор.  Поручик, я приказал остановить.

Полицеймейстер. Никак невозможно, ваше пре­восходительство. Они вооружены.

Губернатор. Вооружены?

Полицеймейстер. Сопротивляются. Вся масса кричит: «Долой Романова»!

Губернатор. Долой Романова? Хорошо. Я им по­кажу. (Берет телефонную трубку). Гарнизон.

Полицеймейстер. Ваше превосходительство, по полученным сведениям и гарнизон не особенно надежен. Я своевременно докладывал полковнику Давыдову.

Губернатор. Гарнизон... Алло! Кто? Полицеймей­стер здесь. Сожгли? Кто? Второй промысел Манташева? Да кто же, я вам говорю? Рабочие? Какие? Фу ты, про­клятье! (Вешает трубку). Поручик, все силы на промыс­ла. Я сам сию минуту с казаками буду там. Поручик, патронов не жалеть. На улице слышны громкие голоса манифестантов, музыка, крики.

Г о л о с а. Долой Романова!.. Ура!.. Да здравствует свобода!..

Губернатор. Это еще что такое?

Полицеймейстер(подбегая к окну).Манифе­стация. Мятежники, ваше превосходительство. Кидают камнями. Ломают стекла.

Губернатор (хватает телефонную трубку). Алло! Бригада? Бригада выступает? Сию минуту ко мне.

 

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

 

Деревня в Карабахе.

Свадьба. Тюрки и армяне играют и танцуют вместе. Ведут хоровод.

Поют.

Овсанна, Овсанна!

Игрива, как мелодия песни,

Свежа, как зелень весны,

Стройна, как ствол чинара,

Певуча, как струна тара...

Овсанна, Овсална!..

Колени твои ласкает

Травка зеленая на лугу,

И лоб твой целует

Светлая луна...

Овсанна, Овсанна!..

 

Входят Аллаверди и Имамверди.

 

А р а м. О-о-о!.. Дядя Аллаверди и дядя Имамверди! 

M y р а д. А ну-ка, тащи их сюда, на лезгинку.

А л л а в е р д и. Мне с Имамверди только и танцевать.

А р а м.  Ничего, давай!

А л л а в е р д и. Арам, говорят, в Баку беспорядки какие-то.

А р а м. Слышал, но хорошо не знаю. Есть известия от Эйваза?

А л л а в е р д и. Ничего нет. Не знаю, что опять с ним.

M y р а д.  Ну, что? Давайте стариков в круг.

А л л а в е р д и. Да у нас и без того все дела, что сплошные танцы без музыки. Еще прошлогодних пода­тей не уплатили, а уже новые подоспели.

М у р а д. Да ну его к черту! Как всем, так и нам.

А р а м. Ну, начинайте.

И м а м в е р д и. Хорошо. А вы не слышали, что когда верблюд начинает танцевать, это к снегу.

А р а м. Снег? Ну что же, снег так снег. Кого пуга­ешь? Мы не из глины, не размякнем. Ну-ка, ребята, начи­найте. (Поддерживаемый другими, тащит стариков на танец. Поет).

Вершины Карабаха — родина снегов.

Тает  снег,   заливает  равнины,   наполняет  реки...

И м а м в е р д и. Да перестань ты, Арам, голова кру­жится. Лучше уж пусть уста Мухан споет, душу разве­селит.

А р а м . Ребята, дядя Имамверди прав. Пусть уста Мухан и уста Пири по куплету споют. Рассаживайтесь.

 

Певцы, тюрок и армянин, поют одну и ту же песню по куплетам.

 

У с т а М у х а н.           Плавно идя по небесному своду,

К неуклонной цели стремится луна.

Пробивая тучи, пробивая туманы,

К закату своему близится она.

 

У с т а П и р и. Порхает соловей по колючим кустам.

Стремится к розам, к шипам.

И ранит крылья, и ранит грудь,

Полон тоски и любви.

 

У с т а М у х а н.           Сона моя в зеленой рубашке,

Ей талию обвивают цветы.

Все стремятся к своим любимым.

Спеши ж и ты ко мне, Сона!

Спеши ко мне, моя Сона.

 

Входят Сона и Бахши.

 

А р а м. А вот и Сона пришла!

М у р а д. Как раз вовремя. (Музыканту). А ну-ка, сыграй плясовую, пусть и Сона потанцует.

А р а м. Играй, играй пусть потанцует Сона — гор­дость нашей деревни.

М у р а д (возбужденно). Сыграй, пусть танцует наша Сона, краса Карабаха.

С о н а. Да я не умею танцевать.

А л л а в е р д и. С утра и до вечера все пляшет, пля­шет, даже тогда, когда комнату подметает.

А р а м. Знаем, знаем. (Музыканту). Ну-ка, приятель, начинай. Потом и Бахши свою долю протанцует.

 

Тарист играет, Сона начинает танцевать, но у нее не выходит.

 

С о н а. Да я под эту мелодию не могу.

А р а м.  Какую же хочешь? Скажи, пусть сыграют.

С о н а. Мелодия?.. Там что-то сначала поют, а конец идет — там, тарам, тарам... Бахши, как эта мелодия на­зывается. Пусть уж тогда сам Бахши играет. Он это зна­ет.

А р а м. Ну что ж, тем лучше! Дочь кондитера, как говорят, еще слаще. Уста Сумбат устал. Ану, Бахши, на­чинай, а потом и протанцуешь.

 

Бахши садится и начинает играть. Грустная мелодия постепенно пе­реходит в быструю, возбужденную пляску. Поет.

 

Б а х ш и.         Я вольная была.

Вылетела из гнезда,

Прилетела в сад.

Я молодая была...

Охотник меня увидел,

В сердце прицелился.

И наземь я упала...

Я молодая была!

Эй, ты, солнце,

Эй, вы, звезды,

Другу передайте!

Эй, вы, друзья,

В дальние края

Ко мне прилетайте.

 

Другие подхватывают песню, хлопают в ладоши.  Сона возбужденно танцует.

 

Наплыв на рассказчика.

 

С т а р ы й  Б а х ш и. У них общие мелодии, общие песни, общие танцы, общая свадьба и общий быт.

 

Наплыв на сцену.

 

Хлопают громче и быстрее. Сона продолжает танец. Вдруг за сценой поднимается шум. На сцену вырывается молодой офицер А й к а з А г а м я н. С выкриками «аце... аце... аце...> начинает дикую пляску, стараясь взять Сону за талию. Сона останавливается, хочет отой­ти в сторону.

 

А й к а з (хватает Сону за руку). Танцуй!

Сона. Я не хочу больше танцевать. Я устала.

А й к а з. Танцуй, я тебе говорю.

С о н а. Да устала я.

А й к а з. Танцуй же, говорят тебе, сукина дочь.

Арам. Э-э-э... Потише немного. Ты что это делаешь? Зачем руку девушке ломаешь?

А й к а з. Убирайся ты к черту, сукин сын. Шлепну по морде, всю жизнь помнить будешь.

M y р а д.  Зачем драться, дорогой, зачем человеку ру­ки ломать?

А й к а з. Я — Айказ Агамян. Весь Баку мой! Мне все можно, и руки ломать, и морды бить!.. Отойди, тебе го­ворят.

Б а х ш и. Не хорошо вы делаете, голубчик. Зачем скандалить?

А й к а з. Убирайся, говорю. Я — офицер, и слово офи­цера—закон.

А р а м. Послушай, да ты чего разоряешься? Мало ли, что ты — офицер? Раз ты офицер,   значит, имеешь право девушке руку ломать?

Айказ. Я на все имею право.

А р а м . Отпусти-ка девушку! Слышишь? Тебе гово­рят, сукин сын.

А й к а з. Это ты мне? Офицеру Агамяну? Сволочи вы все. На тебе! (Ударяет Арама кулаком). Получил?

И м а м в е р д и. Человек ни с того, ни с сего в драку лезет.

А л л а в е р д  и  (Айказу). Тебя ведь не трогают.

Бахши. Ты не смеешь бить человека.

А й к а з. Я — офицер, я морду ему набью.

А р а м. Кому ты морду набьешь? Я не хотел затевать скандал, а если уж так, то получай! (Ударяет его в лицо).

А й к а з. Меня, русского офицера, царского офицера? Такое оскорбление офицер смывает только кровью. (Хочет обнажить шашку).

Б а х ш и  (хватая его за руку). Слушай, дорогой. Тут ведь ничего такого не случилось. Ты его ударил, а он тебя. И кончено. Причем тут артиллерия, и причем тут кровь?

А й к а з  (гневно). Пусти руку.

M y р а д. Да он пьян! Тащи веревку, свяжем, и все тут.

А й к а з. Меня связать? Я из Баку приехал. Я вам покажу. Пусти меня, сукин сын.

А р а м. Ух, как испугались тебя.

 

За сценой раздается свисток. Вбегает помощник.

 

П о м о щ н и к. Кто там скандалит? Свяжите его да тащите за мной.

Б а х ш и. Ничего такого здесь не случилось. Мы себе мирно играли и танцевали. А этот молодой человек при­шел и затеял драку.

П о м о щ н и к (увидев Айказа Агамяна, берет под козырек). Да вы что, сукины дети, слепые, что ли, не ви­дите, с кем говорите?

Б а х ш и. Да мы ничего не говорим.

А й к а з.  Меня оскорблять?.. Я им морды набью.

Помощник. Я сейчас арестую. Вы не расстраивай­тесь. Кто оскорбил его высокородие?

А й к а з (указывает на Арама). Вот он. И вот еще другой. (Указывает на Бахши).

Помощник. Ну-ка идем! Собачье отродье. Я вам покажу тут хозяйничать.

К р е с т ь я н е.   Да   ведь  они   вовсе   не  виноваты.

Помощник. Молчать!..

 

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

 

С т а р ы й  Б а х ш и. Он был богат. Он был силен. И не для таких были писаны законы его императорского величества. Все подчинялись им. Они были основой им­ператорского трона... Арам и Бахши под арестом. Аллаверди и Имамверди обращались повсюду, но никто их не хотел выслушать. Наконец, однажды вечером...

Наплыв на сцену.

Комната    Айказа   Агамяна   в   Карабахе.

Айказ   одевается, неясно напевая что-то. Вертится перед зеркалом.

А й к а з.  Очи черные, очи жгучие

Очи страстные и прекрасные...

Медленно открывается дверь. Нерешительно входит в комнату С о н а.

С о н а Простите... Вам... Вы... Можно войти?

А й к а з. А-а-а! Это вы? Можно, можно. С большим удовольствием. Я очень рад. Подойдите ближе, прекрас­ная девушка. Вас, кажется, звать Наргиз.

С о н а. Меня звать Сона.

А й к а з. А, Сона, Сона. Правильно, правильно. Я за­был. Пожалуйста, подойдите ближе. Расскажите, что случилось? Хотите коньячку?

С о н а. Я... я... моя мать, мать Бахши... мать Арама хотят видеть вас.

А й к а з. Меня хотят видеть? А где же они?

С о н а. Там, у дверей ждут.

А й к а з. Ждут, а зачем?

С о н а. Арам и Бахши под арестом, мать моя хочет... они хотят... они хотят просить... не знаю, пусть придут, сами скажут...

А й к а з.   Слушай, прекрасная девушка. Пускай они подождут там. А ты... дай я повезу тебя в Баку.

С о н а. Я не хочу в Баку.

А й к а з. Вся эта деревня не стоит тебя. Я разукрашу твой прекрасный лоб жемчугом и алмазами. Я одену тебя в шелка. Ты будешь украшением всех салонов. Ты будешь такой красавицей, что все на тебя пальцем будут указы­вать.

С о н а. Я... не хочу.

А й к а з.  Кто этот парень, с которым ты гуляешь?

С о н а. Он наш сосед.

А й к а з. А как его звать?

С о н а. Бахши.

А й к а з.   Тюрок  или  армянин?

С о н а. Тюрок.

А й к а з. Тюрок? И ты его любишь?

С о н а. Я... я... не знаю... Пустите, я маму позову.

А й к а з. Нет, Сона. Это дело не выйдет. Я тебя нико­му не отдам. У меня и деньги, и богатство, и имя. Для тебя я на  все готов.

С о н а. Скажите, чтобы их освободили.

А й к а з.  Сегодня же скажу. Я думал, их уже освобо­дили. А тот дурак до сих пор их держит. Здесь и телефо­на не найдешь. Ну, я сам схожу...

С о н а. Спасибо. (Поворачивается уходить).

А й к а з. Послушай, Сона. В тот день  я был  пьян  и, кажется, обидел тебя. Думаю, простишь меня. Для тебя я готов на все. На все... Только, Сона, ты должна (берет ее за плечи), ты должна... (Сона старается вырваться). Я хочу жениться на тебе.

С о н а. Пустите меня.

А й к а з. Сона, поедем со мной в Баку. Я люблю тебя. Твои глаза... твои губы... Люблю тебя, Сона. Любая де­вушка сочтет за счастье быть моей женой. А ты... ты... Сона. Пустите, кричать буду, пустите!..

Сона сильно отталкивает его. Открывается дверь. Показываются Набат и Гюльсун. Айказ отпускает Сону. Та сердито смот­рит на него и, резко повернувшись, бросается к двери. Проходит мимо женщин. Выходит. Женщины идут за ней. Дверь закрывается. Айказ остается один. Он раздраженно берет папиросу, закуривает.

А й к а з. Ладно... пусть будет так.

КАРТИНА    ПЯТАЯ

Приемная в доме  генерал-губернатора. Из смежного салона слышны звуки вальса  и видны на противоположной стене вальси­рующие  тени.

 

Губернатор. Я прошу тебя, Маруся, делай так, как я тебя прошу. Они вероятно сейчас придут. Ты знай свое дело. Они мне нужны, понимаешь? Нужны для очень и очень большого дела.

Мария Тимофеевна. Зачем все это, Тома? По-моему, они вовсе уж не такие дурные люди.

Губернатор.  Маруся...

Мария Тимофеевна. Взять хотя бы Саламова. Он очень хороший человек. Поди посмотри только, какие он прислал яблоки, какие цветы!

Губернатор. Ты напрасно смешиваешь это дело с яблоками. Это — не яблоко. Это — не шутка. Это — по­литика. Не будь этого, темная разъяренная чернь унич­тожит и его самого.

Мария Тимофеевна. Тома...

Губернатор. Ты пойми, Маруся, что это — борьба. Это — большая игра.

МарияТимофеевна. Но играть с жизнью людей...

Губернатор. Я бы очень просил тебя в эти дела не вмешиваться. Если я их не уничтожу, они уничтожат меня. Ты поступай так, как я тебе говорил. Прими гостей ласково, л все. От этого ты будешь в большом выигрыше,

Мария Тимофеевна. Хорошо.

Входят   полицеймейстер.   Мария   Тимофеевна   уходит.

 

Губернатор. А-а, поручик, вы пришли? Скажите, что нового?

Полицеймейстер. Сейчас по всем стенам рас­клеены прокламации, призывающие рабочих к выступ­лению, разгрому тюрьмы и освобождению политических арестантов.

Губернатор. Посмотрим... Поручик, кто сейчас руководит движением?

Полицеймейстер. Точно неизвестно, ваше пре­восходительство. Часто выступают Эйваз Асриян, Воло­дин, Теймур Балаев...

Губернатор (перебивая). Значит, интернационал. (Лукаво улыбаясь). Надо разгромить.

Полицеймейстер. Наши люди работают среди них, ваше превосходительство, но они очень осторожны.

Губернатор. Поручик! Надвигаются крупные со­бытия. Их надо предупредить. Одни аресты не помогут. Тут нужна кровь. Все дело в крови. Чем больше человек набирает крови, тем он беспокойнее, и чем больше отда­ет ее, тем смирнее. Следуйте за мной, поручик, слушайте мои приказания.

Они переходят в смежную   комнату. Входят   А м и р-А слан,    С у-л е и м а н-б ек и Агаяр с большой корзиной цветов в руках. Гор­ничная хочет взять цветы, но Амир-Аслан останавливает ее.

Амир-Аслан (горничной). Постой, постой, не тро­гай, а то в суматохе и не узнают от кого. На тебе пока синенькую. При выходе получишь еще. Эй ты, Агаяр, по­ложи-ка это сюда. Да осторожно ты, буйвол неотесан­ный. Смотри, как понял их. Ну, теперь проваливай. Ска­жи ребятам, чтобы ждали за углом. Еще вот что, пусть не собираются группами, а стоят по одному, по два.

Агаяр уходит.

Ну, Сулайман-бек, пойдем.

Су л е й м а н - б е к. Постойте, Амир-Аслан-бек. Без предупреждения входить неудобно. Девушка пошла док­ладывать. Придет хозяйка и встретит нас здесь.

Амир-Аслан.  Да ну, уж ничего, свои  собаки.

С у л е й м а н-бек. Только, Амир-Аслан-бек! Ваша позиция нарушает нашу национальную политику, ибо мы стремимся хотя бы временно использовать революцион­ное движение и выставить вопрос об автономии.

Амир-Аслан. Эх, скажешь же ты, Сулейман-бек, право. Почему ты не хочешь понять? Пойми же, мне тайком сам губернатор сказал. Я его обильно смазал, черт побери, какой же там еще рабочий? Это все фор-тель. Тут дело совсем в другом, все дело в промыслах, понимаешь?

С у л е й м а н-б е к. Во всяком случае сопротивляться революционному движению не в пользу нашей нацио­нальной политики. Это парализует нашу позицию. Подъ­ем и прогресс мусульманской нации...

Амир-Аслан. Будь ты проклят, чертов Мамедка. Оставил большого медведя здесь и ищет его по горам. Да ты пойми, мне сам губернатор тайком шепнул. Только не говори никому. Тут дело обстоит иначе. Ты не знаешь. Понял?

Мария Тимофеевна (входя). А-а-а, Амир-Аслан-бек, я вас давно ждала. Я вас так уважаю и думала, что в день моего рождения вы будете у меня первым. Я вам на самом почетном месте стул оставила.

Амир-Аслан (путая отчество Марии Тимофеевны). Мария Фитомифовна, вы конфузите меня. (Берет корзи­ну, тихо Сулейман-беку). Ну-ка, Сулейман-бек, скажи несколько высокопарных слов.

С у л е и м а н-б е к. Многоуважаемая графиня!

Амир-Аслан. Какая там графиня, ты лучше по име­ни назови.Она сама любит, когда обращаются к ней по имени.

С у л е й м а н-б е к.   Я  имя  забыл.

Амир-Аслан. Мария Фитомифовна.

Су л е и м а н-б е к. Мария... Многоуважаемая графиня!

Амир-Аслан. Опять он про графинку... Мария Фи­томифовна...

С у л е й м а н-б е к. Многоуважаемая графиня...

Амир-Аслан. Чертов тупоумный болван. Графинка да графинка.

Сулейман-б е к. Ваш день святого ангела являет­ся большим счастьем для нас, верноподанных. Мы верим, что культура, прогресс и благополучие всех наций, находящихся под управлением великой российской империи, и особенно наше национальное благополучие...

Амир-Аслан. Опять он о национальном благополу­чии... Послушай, да ты не суй туда национальное. Ты говори про цветы. Скажи, что Амир-Аслан привез из Mapдакян.

Сулейман-бек. Наше национальное счастье и на­циональное благополучие...

Амир-Аслан. Опять национальное... Ханум, эти цветы привезли из Мардакян сию минуту, только что сорвали. (Сулейман-беку). Куда же поставить эти про­клятые цветы? Сукина дочь и поднять не сумеет.

С у л е й м а н-бек.   Дайте, я  поставлю на стол.

Амир-Аслан. А тут пара сережек. (Передает Ма­рии Тимофеевне). Сулейман-бек, ты прекрасно говоришь, скажи, что вчера из Нижнего получили.

С у л е и м а н-б е к. Многоуважаемая графиня!

Амир-Аслан. Только ради бога не начинай опять о своем национальном.

Мария Тимофеевна (разглядывая серьги), О-о-о!..

Амир-Аслан.  Сулейман-бек, что она сказала?

С у л е й м а н-б е к. По-французски говорит... Много­уважаемая графиня!

Амир-Аслан. А что же говорит?

Сулейман-бек. А я почем знаю... Многоуважаемая: графиня! Преподнося вам этот незначительный подарок...

Амир-Аслан.   Скажи, что Амир-Аслан сам принес.

Сулейман-бек. Преподнося этот маленький пода­рок, мы надеемся, что подъем и благополучие нашей на­циональной действительности под защитой верховной власти его императорского величества...

Амир-Аслан. Будь ты трижды проклят. Чертова кукла. Прицепился к этой самой проклятой националь­ности и никак не отвяжется. (Оттесняя Сулейман-бека). Мария Фитомифовна! Это — настоящие бриллиантовые. Вчера с ярмарки получили.

Мария Тимофеевна. Спасибо, большое спасибо. Это — замечательно. Я всегда считала вас за самого близ­кого мне друга.

Амир-Аслан. Это — вещь особенная, интересная. В темноте светит.

Мария Тимофеевна. Вы всегда придумываете какой-нибудь сюрприз.

Амир-Аслан. Сюрприз? Сулейман-бек, это что та­кое будет? Мария Фитомифовна, приз, приз, настоящий. А ну-ка, потушите свет и посмотрите в темноте.

Мария Тимофеевна. Сию минуту. (Направляет­ся к выключателю).

Амир-Аслан. Слушай, Сулейман-бек. Ты при муже заведи разговор о сережках. А то спрячет, сука, сережки, а муж и знать не будет.

Мария Тимофеевна (потушив свет). Это самый лучший подарок сегодня.

Губернатор (входя). Это что такое? Кто потушил свет? Кто здесь?

Ами р-Аслан. Я... Я... Тихум Ерисуич.

Мария Тимофеевна. Посмотри, Тома, что мне Амир-Аслан-бек преподнес. (Зажигает свет).

Губернатор. А-а-а, Амир-Аслан-бек... можно бы­ло подумать, что вы потушили свет с намерением поуха­живать за моей женой.

Амир-Аслан. Но, но, не дай бог, Тихум Ерисуич. Она мне как мать и сестра. Будьте покойны на этот счет. От курда, как говорят, всего можно ожидать, кроме во­ровства.

Губернатор. Я курдов очень люблю. Смелый на­род. Не будь их, Турция никак не справилась бы с этими армянами. Ужасный народ. Их избивали в Турции, а они тут собираются мстить.

С у л е й м а н-б е к. Ваше превосходительство! Во вся­ком случае мы, верноподанные его императорского ве­личества и верные сыны великой российской империи, в деле процветания и благополучия нашей национальной действительности вправе ждать от вас помощи, обеспе­чения национальных прав...

Амир-Аслан (перебивая). Ну, положим, тут армя­не ничего не смогут сделать... Только помахаю папахой и пятьсот маштагинцев подымутся, как один человек. Камня на камне не оставят. Если они имеют вражду с Турцией, то мы тут ни при чем. Турция себе особый царь. С ослом справиться не могут, по седлу бьют.

Губернатор. Не посмеют бить. Пока я жив, с го­ловы мусульман ни один волосок не упадет.

Мария Тимофеевна. Тома, идем в другую ком­нату, к гостям. Амир-Аслан-бек, пожалуйста!

Губернатор. Мария Тимофеевна, вы не даете мне возможности хотя бы один вечер свободно провести в обществе своих искренних друзей.

С у л е й м а н-б е к. Весьма признательны, ваше пре-восходител ьство.

Губернатор. Сулейман-бек. оставьте официаль­ности, зовите меня просто Тихон Елисеевич. Я хочу се­годня быть со своими друзьями, побеседовать с ними по-дружески и отдохнуть.

Мария Тимофеевна. Нет, нет, Тома. Ничего по­добного. Сегодня Амир-Аслан-бек весь вечер будет со мной. Он любит меня больше всех твоих друзей и сегодня пришел вовсе не к тебе, а ко мне.

Губернатор. Мария Тимофеевна, а что вы скаже­те, если я сейчас же отобью его у вас.

Мария Тимофеевна. Этого не может быть. Преж­де всего он — мой друг. Вот тебе он ничего не принес, а мне принес такие блестящие камни.

Амир-Аслан. Мария Фитомифовна, и ему принесу, клянусь вашими детьми...

Губернатор. Это ничего, что он про меня не вспом­нил. Зато я ему приготовил такой подарок, что даже твои камни перед ним потускнеют. И прямо от его император­ского величества. Постойте, я сейчас принесу.

Мария Тимофеевна. Идем вместе, Тома. Что бы там ни было, а я хочу сама преподнести Амир-Аслан-беку.

Губернатор. А, так ты хочешь и благодарность сама получить.

Амир-Аслан. Тихум Ерисуич, клянусь вашей голо­вой, я вам обоим буду должен.

Губернатор. Хорошо, идем. (Уходит с женой). Амир-Аслан.   Клянусь, Сулейман-бек, это замеча­тельная женщина, душа-человек.

Су л е и м а н-б е к. Он и сам, как человек, очень доб­рый.

Aмир-Аслан. О-о-о, про него и говорить нечего. Прямо ангел. Принять бы ему и религию нашу, тогда бу­дет прямо безупречный. Я все говорю тебе, называй этих сукиных детей по имени, а ты все про графин, да про ско­вородку. Я же знаю, сам он мне как-то сказал. Видишь, наконец, он и тебе сказал, что меня называйте Тихум Ерисуич. А жену — Мария Фитомифовна.

С у л е й м а н-б е к. Амир-Аслан-бек, в том стиле, как вы говорите, нельзя.

Амир-Аслан. Почему это нельзя? Фито не знаешь? Мифо не знаешь? Соединим, и будет Фитомифовна... Хо­рошо, что сам пришел и увидел серьги.

С у л е й м а н-бек. А вы заметили, как я старался ис­пользовать их для благополучия нашей национальной лолитики. И вообще национальное благополучие должно быть на первом плане нашей позиции. С этой целью мы особенно должны пользоваться такими вечерами.

Амир-Аслан. Если тебе что надо, лучше мне гово­ри. Кого хочешь, я в двадцать четыре часа с Кавказа вышлю.

Возвращаются   Мария    Тимофеевна    и    губернатор.

Губернатор. Видите, Амир-Аслан-бек, опять она меня обманула.

Мария Тимофеевна. Ну, Амир-Аслан-бек, это действительно большое дело, и вас надо поздравить. А ну-ка, подойдите ближе.

Губернатор. А бумагу уж передам я сам. Его им­ператорское величество особо отмечает этим свое боль­шое внимание к татарам, а вас за вашу верность изволил осчастливить высшим орденом. Пожалуйста, вот копия высочайшего указа.

Мария Тимофеевна (приколов медаль к груди Амир-Аслана). Посмотри, Тома, как к нему идет! Теперь магарыч за вами.

Амир-Аслан. Сулейман-бек, я слишком взволно­ван, язык мне не подчиняется. Скажи от моего имени не­сколько слов.

С у л е й м а н-б е к. Ваше превосходительство! Высо­чайшее внимание его императорского величества к нам, тюркам...

Амир-Аслан. Да что ты все суешь тут тюрок. Он еще подумает, что ты намекаешь на что-нибудь...

С у л е й м а н-б е к. Высочайшее внимание его импера­торского величества к нам, кавказским тюркам и тата­рам, дает верный залог на процветание нашей нацио­нальности под высочайшим покровительством его импе­раторского величества.

Амир-Аслан. Ну, опять заладил про свое прокля­тое национальное.

С у л е й м а н-б е к. Мы надеемся, что его император­ское величество, во внимание к нашей верности и само­пожертвованию, защитит заслуживаемые нами нацио­нальные права и ввергнет нас в безграничную радость.

Амир-Аслан. Вот, чертова кукла, расставил под­ряд все это национальное и жарит, как из пулемета... (Оттолкнув его). Мария Фитомифовна, царь мне дал боль­шое счастье. За эту медаль завтра же ваш палец украсит самый дорогой бриллиант нашего города. Тихум Ерисуич, я в долгу не останусь, заплачу и ваш долг... Ну уж, ко­нечно, с толком я говорить не могу...

Мария Тимофеевна. А по-моему, вы говорите с замечательным толком, всегда коротко и ясно. Ну, гос­пода, надо проведать и других гостей Я вас жду там. (Уходит).

Амир-Аслан. Тихум Ерисуич, царю напишите, что мы, кавказские мусульмане, душой и телом, и головой готовы служить царю. А кто промолвит про нашего царя что-либо, я ему прямо челюсть выбью. Приказ его, а ис­полнение наше. Все, что надо будет, вы только подмор­гните, а дальнейшее — наше дело.

Губернатор. Только, друзья, секрет между нами. Вы по возможности будьте осторожны с этими армянами. Ужасный народ.

Амир-Аслан. Тихум Ерисуич, какое нам дело до армян. Как говорят, Ардебил большой город, каждый у себя хозяин.

С у л е й м а н-б е к. Мы готовы уважать права всех наций и со всеми быть в дружбе.

Губернатор. Так и надо, между нами говоря, ар­мяне, кажется, что-то замышляют. Только нас боятся. Подумайте, какая наглость! Сидит в лодке, да еще с ло­дочником дерется.

С у л е и м а н-б е к. А из чего, ваше превосходитель­ство, можно заключить, что армяне замышляют...

Губернатор. Из чего? Да из всего. Я все время старался скрыть от вас. На днях Агамов обратился ко мне с заявлением о том, что две фонтанирующие буровые Саламова находятся на участке, который он арендовал у управы. Что это значит? Не значит ли это сидеть в лод­ке и драться с лодочником? Дипломат должен уметь раз­бираться в тонкостях.

Амир-Аслан. Как? Как? Что он болтает? Быть мо­жет, этот сукин сын хочет, чтобы разложили его на мо­стовой и до того избили, чтобы керосином от него запах­ло? Этот участок был гумном моего деда, у меня купчая в руках; а он хочет захватить его у меня.

Губернатор. В том-то и дело. Если дать им волю, так они всех татар отсюда выгонят.

Амир-Аслан. Кто же им это позволит? Дай воз­можность покойнику, и он из савана вылезет.

С у л е й м а н-б е к. Но это ведь можно рассматривать как дело личное.

Губернатор. Нет, это система. Это план. Это — часть плана великой Армении.

Амир-Аслан. Нет, брат!.. Тихум Ерисуич прав. Это дело не личное. Это — настоящая национальная война.

Губернатор. Простите, Сулейман-бек. Вы недо­статочно вникаете в глубину вопроса. Управа у них в ру­ках. Совет съездов нефтепромышленников у них в руках. Инженеры свои. Что хотят, то и делают. Вот, взял же чу­жой участок и насильно перевел на свое имя.

Амир-Аслан. А что, это не национальная война? Хорошо, сукин сын Агамов. Завтра же я приду в совет съезда и так тебя выгоню оттуда, что и сам похвалишь. Нет, это настоящая национальная война. Ну что, слышал, Сулейман-бек? Что я тебе говорил? Да ведь и мы кое-что уже знаем.

С у л е й м а н-б е к. Но позвольте, это еще не приняло такой острой формы. Можно и нужно его ликвидировать в самом зачатке. Мы можем обратиться к армянской ин­теллигенции.

Губернатор. Положение весьма серьезно. У вас нет дерущихся людей. Главари вашей нации, словно воды в рот набрав, сидят себе спокойно. Ни богу свеча, ни чер­ту кочерга.

Амир-Аслан. Правильно, правильно. В наших му­сульманах толку мало. Ведь если бы не я, этот Агамян и в Думу бы не прошел.

Губернатор. На днях я предложил Сулейман-бека на пост заместителя городского головы. И что же вы думаете? Все армяне в один голос запротестовали.

С у л е й м а н-б е к. Как запротестовали? Ну, конечно, они стараются провести своего. Несомненно, это резуль­тат национального антагонизма.

Губернатор. Я ведь большой сторонник мусуль­ман, я тюркофил. Я и в Петербург писал. Завтра же я проведу Сулейман-бека заместителем головы. Вы только-научите своих людей, чтобы не сидели молча, словно деревянные идолы. Вы только людей мне давайте, осталь­ное я сам знаю.

Амир-Аслан. Ну, уж если дело до людей дошло, будьте покойны. Столько я вам дам людей, что хоть со­бак кормите.

Губернатор. Затем не забывайте, что армяне ра­ботают, неустанно и усердно работают. Императору пос­лали больше десяти петиций. Соберитесь и вы, устройте какую-нибудь демонстрацию, громко проявите готовность служить царю, чтобы я имел какое-нибудь основание, до­кумент.

Амир-Аслан. Это — сущий пустяк. Наварил супу и щей, и дело готово.

С у л е й м а н-б е к. Ваше превосходительство, до сих пор нас все время только стесняли, отказывали нам в признании наших национальных прав. Единственный вы, ваше превосходительство, оказываете нам такую по­мощь. Распоряжайтесь нами, как хотите, готовы на все, чтобы доказать свою верность престолу.

Губернатор. Только, друзья, все это между нами. И вам сказал по дружбе. Мне кажется, что Агамян соби­рается послать своих людей и загородить эти буровые. Только я очень прошу,   не устраивайте  скандала   из-за этого.

Амир-Аслан. Загородить мои буровые!.. Пусть только попробует сунуться.

Губернатор. Вы будьте осторожны. По возможно­сти избегайте скандала. Я уже говорил Агамяну, и сегод­ня скажу, если он придет. Их только я и сдерживаю. Я их предупредил, что вооружу мусульман, и они всех вас с лица земли снесут. Но оружия у них много.

Амир-Аслан. Будь я последний сукин сын, если дубиной не выгоню их из города.

Губернатор. Ну, оружие это — легкое дело. Если уж на то пойдет, я вам и оружие выдам. Я и своих каза­ков сумею дослать вам на помощь. Я сделаю все, что от меня зависит. Что же вам еще надо?

Амир-Аслан. Значит, он хочет загородить мои бу­ровые? Хорошо. Посмотрим.

Губернатор. Ну, это пустяки. Кто подойдет к тво­им буровым, уложи на месте. Я отвечаю.

Амир-Аслан. Спасибо, Тихум Ерисуич. Мы, му­сульмане, всегда душой и головой готовы к услугам. Что же касается до Агамяна, то посмотрим.

Губернатор. Тсс... Вот, кажется, он и сам. Очень прошу вас, друзья, из моих слов не делать скандала. По возможности старайтесь обойтись по-хорошему. Я сам сейчас поговорю с ним. Вся эта революционная сумато­ха — одна западня, а истинное дело гораздо глубже, толь­ко я не могу всего вам сказать, а то у вас горячая кровь...

С у л е й м а н-б е к. Несомненно, что все это с их сто­роны подготовка к национальной вражде.

Губернатор. Слава богу, вы сами хорошо знаете. Что еще мне вам сказать? Ну, господа, пока простите. (Уходит).

Амир-Аслан. Ну что, видел, господин Сулейман-бек? Бороды не имею, словам моим никто не верит. Лю­ди работают, дело делают, а вы все твердите, националь­ное и национальное.

С у л е й м а н-б е к. Но это ведь дело чисто националь­ное. Я имею определенные убеждения. Я революционер своей нации.

Амир-Аслан. Нужно поскорее устроить это собра­ние, а там и телеграмму прямо царю...

С у л е й м а н-б е к. Там же на собрании можно будет обсудить и вопрос о выборах.

А м и р-А слан. Ну, пусть я буду не я, если не застав­лю стащить избирательные шары этого Агамяна вместе с ящиком. Надо оценить эту услугу губернатора.

С у л е й м а н-б е к. Это — единственный человек, ко­торый поддерживает тюрок. Сюда идут. Удалимся.

Амир-Аслан. Погоди минутку, этому Агамову я хочу сказать пару слов.

С у л е й м а н-б е к. Нет, нет, Амир-Аслан-бек. Я очень прошу вас не делать этого, в таком высшем обществе можно опозориться. Это можно сказать и после. Уйдем отсюда. (Уводит его).

Входит   губернатор   вместе   с   А г а м я н о м.

Губернатор. Я очень прошу вас быть осторожнее с этими татарами. Ведь дикий народ. Конечно, я во всем готов поддержать вас, и оружием, и, если понадобится, даже людьми. Только очень прошу, чтобы все это оста­лось между нами.

А г а м я н.  Хорошо. Я подам прошение завтра же.

Губернатор. Копию прошения передайте мне и завтра же поставьте своих людей и стройте забор. Кто вмешается, уложите на месте, отвечать буду я.

А г а м я н. Ничего, ничего, посмотрим. Он хочет при­своить арендованный мною участок? Посмотрим, как это он сделает?

Губернатор. Конечно, я не допущу, чтобы за ту­рецкие дела они рассчитывались в стране, находящейся под моим управлением, притом с моими же единоверца­ми, с христианами... Вы чуточку посидите здесь, я сейчас распоряжусь. Только этого Эйваза Асрияна надо во что бы то ни стало взять в свои руки и склонить на свою сто­рону. Среди рабочих он имеет влияние.

А г а м я н.  Это, уж будьте покойны, я сам сумею.

Агамян садится,   генерал-губернатор   переходит   в другую комнату.

Из зала выходят Амир-Аслан   и   С у л е й м а н -б е к.

Амир-Аслан. Эй ты, Агамов, сукин сын, ты настоль­ко зазнался, что против меня идешь, мои скважины при­своить хочешь?

С у л е й м а н-б е к. Амир-Аслан-бек, прошу тебя, здесь не место...

А г а м я н. Если ты мужчина, не ругайся. Говори как мужчина и жди ответа.

Амир-Аслан. А почему мне и не ругаться? Захочу и глаза тебе выколю, и челюсть выбью... Сукин сын...

А г а м я н. Говорю тебе, не ругайся. Участок мой, тебя спрашивать не стану, загорожу, и все тут. Если ты муж­чина, заговори в другом месте и получай ответ.

Амир-Аслан. А ну-ка, выходи на улицу, рассчита­емся. Здесь вам не Стамбул. Ваши жилища по ветру пу­щу, жен и детей перережу, сукин сын.

Мария Тимофеевна (входя). Амир-Аслан-бек!.. Что случилось? Рубен, да что такое?

А г а м я н. Напрасно вы думаете, что здесь вы може­те чувствовать себя, как в Турции. Заткни глотку, тебе говорю, а не то зубы выбью. Всех вас из пулемета пере­стреляю. Меня зовут Агамяном. Участок мой, что захочу, то с ним и сделаю.

Мария Тимофеевна (тревожно). Амир-Аслан-бек... Вы... Тома! (Убегает).

Сулейман-бек. Амир-Аслан-бек, не говори, пожа­луйста. Здесь не место. Наша национальная позиция...

Амир-Аслан. А ну постой, постой. Вот, я имею ме­даль, от самого государя, а ты мне зубы хочешь выбить? Мне? (Бросается на Агамяна, ударяет его кулаком в лицо).

Вбегают Мария  Тимофеевна,   губернатор   и   несколь­ко  гостей.

Губернатор. Амир-Аслан-бек... что это такое? В моем доме?

Мария  Тимофеевна. В день моего праздника?!..

Губернатор. Рубен, это нехорошо с вашей сторо­ны. Если вы имеете личные счеты, можете сводить их где угодно, только не в стенах моего дома.

А г а м я н. Ваше превосходительство...

Губернатор. Ни слова. Нет. В моем доме делать такие вещи нельзя... Амир-Аслан-бек, я пригласил этих гостей, как друзей...

Мария Тимофеевна. Амир-Аслан-бек, нельзя же так на самом деле. Идите сюда.

Амир-Аслан (угрожая Агамяну). Хорошо, мы еще рассчитаемся. (Уходит с Марией Тимофеевной).

Губернатор. Что это такое, Рубен? Что я тебе го­ворил вчера? Я предупредил, что они замышляют что-то и нужно быть осторожным. Народ дикий. Всякое дело имеет свое время и свое место. А это что же? Он вам раз­бил лицо, пройдите, пожалуйста, в умывальную.

А г а м я н. Ничего не значит, Тихон Елисеевич. Он опозорил меня в таком большом обществе, пускай. Толь­ко вы будьте свидетелем.

Губернатор. Да я вижу, вижу. Но что я могу сде­лать здесь, в своем доме? Ты действуй там, где надо, я стою за тобою.

Агамян переходит в другую комнату. Губернатор подходит к двери и вызывает Амир-Аслана.

Губернатор. Амир-Аслан-бек, пожалуйте сюда. Ведь я же сказал вам, будьте осторожнее. Во всяком слу­чае в моем доме...

Амир-Аслан. А он мне говорит, выходи на улицу, рассчитаемся.

Губернатор. Да я тебя великолепно понимаю. Зло у них в крови. На твоем месте я и сам бы не выдержал. Только здесь не место сводить счеты. Надо действовать так, чтобы никто об этом не знал. Ты сделай что надо, потом приходи ко мне, и я выручу.

Ами р-Аслан. Ничего, ничего. Я еще с ним поговорю.

Губернатор. Здесь нехорошо, Амир-Аслан-бек. Пойдем.

Направляется в зал.   Из   смежной   комнаты   выходит   полицей­мейстер.

Полицеймейстер. Все готово, ваше превосходи­тельство.

Губернатор возвращается обратно к нему.   Амир-А слан   уходит.

 

Губернатор. Все, что я написал вам, поручик, нуж­но выполнить в эту же ночь. Не позднее двух дней двое должны умереть — один тюрок, другой армянин. Кто и как тебе самому будет виднее. Обо всем докладывать мне. Вы свободны, можете идти.

Полицеймейстер. Слушаюсь, ваше превосходи­тельство. Все будет выполнено, как приказано.

 

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Двор армянской церкви.

Народ толпится, ожидая чего-то. Взволнованные и испуганные взоры обращены на дорогу. Слышатся нетерпеливые  голоса.

Г о л о с а   и з  т о л п ы. Кто убил?..

Неизвестно...

Когда?..

Вот сейчас...

Да кто же убил?..

А я почем знаю...

И я, как ты...

Погодите, сейчас узнаем...

А й к а з. Да что вы толпитесь, давите друг друга. Что вы, покойника не видали, что ли? Дайте дорогу, пусть пронесут труп.

Г о л о с а. Дайте дорогу... Пропустите... Труп несут...

С т а р и к. Господин Айказ, горе одолевает меня. Сына у меня отняли. Скажи, кто потушил мой свет? Кто пере­ломил мне спину?

Полицеймейстер (проходя перед трупом). Про­пустите труп.

С т а р и к. Добрые люди, скажите мне, кто отнял у меня сына. Я ведь только вчера женил его.

А й к а з. Успокойся, дядя, убийца не считается с этим. Пройди с дороги.

С т а р и к. Никуда я не пойду. Скажите мне, кто его убил?

Полицеймейстер (Резко). Кто убил? Мусуль­мане.

Г о л о с   и з  т о л п ы. За что?

А й к а з. Как то есть, за что? Враг останется врагом до самого Страшного суда.

С т а р и к. Братья, сын мой ведь ни в чем не виноват. С каким трудом, с какими мучениями я вырастил его, и ни за что ни про что отняли его у меня.

Полицеймейстер. Не шуми, старик. Я почем знаю, за что? Ты лучше у мусульман спроси. Кто вас разберет!..

Входят священники Агамян.

Священник. О, боже милосердный, творец земли и неба! О, святая троица! Накажи злого убийцу. Дорогие братья, смиренные рабы божьи. Перед прахом сего не­винно убиенного нашими заклятыми врагами я призы­ваю вас к единству. Не давайте врагам возможности за­пятнать нашу честь, уничтожить нашу нацию! Молю вас святым духом господним! Берегите от злого врага честь наших жен и детей. Господи милосердный, к тебе обра­щены наши мольбы, ты всемогущ, помоги нашей бедной многострадальной нации и помилуй невинного раба твоего.

Входит  губернатор.

Губернатор (взволнованно). Господин Агамян что случилось?

А г а м я н. Вы сами видите, ваше превосходительства.

Губернатор. Поручик! Что случилось? Что это та­кое?

Полицеймейстер.   Ваше превосходительство....

Губернатор. Я вас спрашиваю, кто его убил?

Полицеймейстер. Татары убили, ваше превосхо­дительство.

Губернатор. Когда и где?

Полицеймейстер. Час тому назад. На Армян­ской улице. На него набросились человек пять-шесть и убили выстрелом из револьвера.

Губернатор. Убийца задержан?

Полицеймейстер. Никак нет, ваше превосходи­тельство.

Губернатор. Ни один?

Полицеймейстер. Убийцам удалось ускользнуть из цепи, ваше превосходительство, и смешаться с толпой.

Губернатор. Поручик... Если сегодня до вечера убийцы не будут найдены, я арестую вас самих. Вы слы­шите? Это мой приказ... Я покажу им... Господин Ага-мян. Я весьма сожалею о происшедшем и приношу свое соболезнование армянской нации по поводу ее сегод­няшней национальной трагедии. Против таких явлений я буду бороться всеми силами и возможностями, имею­щимися в распоряжении правительства. Я готов со всей решимостью пресечь зверские руки, поднятые против моих единоверцев, против братской армянской нации. И буду вести эту борьбу сообща с вами.

А г а м я н. Передвиньте труп поближе, на середину.

Губернатор   (тихо  полицеймейстеру).   Поручик, где убийца? Его заметил кто-нибудь?

Полицеймейстер. Он здесь, ваше превосходи­тельство. Никто его не заметил. Сегодня же ночью я от­правлю его в Саратов.

Губернатор. Поручик, вы лучше отправьте его в другое место.

Полицеймейстер. Куда прикажете, ваше пре­восходительство?

Губернатор. В могилу. Это надежнее. Пусть уне­сет с собой и эту тайну.

Полицеймейстер. Слушаюсь, ваше превосходи­тельство.

С т а р и к. Братья, пропустите меня вперед. Что вы от меня хотите? Дайте мне на своего несчастного сына насмотреться досыта.

А г а м я н. Братья!..

Г о л о с а. Тише, Агамян говорит.

А г а м я н. Братья-армяне! Сегодня для нас нацио­нальный траур. Не довольствуясь ужасающей бойней в Турции, наши враги продолжают творить свои кровавые преступления и здесь. Кровь, пролитая сегодня, являет­ся ударом по нашей национальной чести. Пусть знают враги наши, что армянский народ еще жив. От имени армянской нации мы благодарим представителей прави­тельства его императорского величества за выраженное нам соболезнование и за обещанную помощь. Со своей стороны мы заявляем, что всегда готовы душой и голо­вой служить власти его императорского величества. Мы ничего не имеем против кого-либо, но для пресечения вражеских рук, протянутых к нашей чести, готовы биться до последней капли крови. Пусть наши враги твердо зна­ют это. Братья-армяне! Сегодня весь армянский народ стоит с обнаженной головой над трупом нашего невин­ного единоверца и заявляет врагам, что не сложит ору­жия, пока не смоет это пятно со своей чести. Братья, если надо будет нам всем погибнуть в этой борьбе, то я, Рубен Агамян, буду впереди всех.

Г о л о с а.  Смерть проклятым врагам!

А й к а з. Братья-армяне! Христиане! Перед прахом убитого единоверца я призываю вас к мести. Лучше уме­реть с честью, чем жить без нее. Обнажив голову перед этим прахом, я даю священный обет, что не успокоюсь до-тех пор, пока не отомщу за него, и что я, Айказ Агамян, готов отдать свою голову за честь великой армянской нации.

Г о л о с а. Да здравствует Агамян!..

К А РТИНА   СЕДЬ МА Я

Комната в доме Агамяна.

Агамян сидит за столом. Входит Эйваз.

А г а м я н. А-а-а, вы пришли! Я очень рад вам, Эйваз. Здравствуйте. Садитесь. Я давно хотел вас видеть, но. почему-то вы избегаете нас. Садитесь же.

Э й в а з. У меня очень мало времени.

А г а м я н. Так вы же объявили забастовку...

Э й в а з. Объявили.

А г а м я н. Какое же у вас может быть дело?

Э й в а з. Найдется.

А г а м я н . Я слышал, что вчера  на митинге здорово» крыли Саламова.   Прямо по всем швам. Э й в а з. Да, крыл, но это только начало. Агамян. Держитесь,   Эйваз,   крепко. И не бойтесь ничего. Тут поставлено на карту все существование на­шей нации. Или мы, или они.

Э й в а з. Но... Вы не забывайте, что я — солдат рево­люции.

А г а м я н. Это ничего не значит. Прежде всего вы армянин. Везде у нас должны быть свои люди. Раз во главе одного отряда стоите вы, этим могу только гордить­ся. Это для меня большое обеспечение. Я знаю, что там-то у меня есть свой человек.

Э й в а з. Свой... гм. Кто же это вам свой человек?

А г а м я н. Кто?.. Вы. Во всяком случае в жилах у вас течет армянская кровь. Как бы там ни было, в тяже­лую минуту вы меня и свою нацию на растерзание кро­вопийцам Саламовым не отдадите. А этого с меня до­статочно.

Э й в а з. Смешные вещи вы говорите, господин Агамян. Для меня между вами и Саламовым нет никакой разницы. Сегодня я выступил против него, а завтра вы­ступлю против вас.

А г а м я н. Слышать подобное заявление от армяни­на в момент, когда две нации стоят друг против друга и ведут борьбу не на жизнь, а на смерть! Вы— армянин, и в решительной схватке вы должны быть в окопах армян. Армянская нация вправе требовать это от своего сына.

Э й в а з. Вы не горячитесь, господин Агамян. Такими словами вы на меня не подействуете. Книга, которую я считаю истиной, не содержит в себе таких слов, как ар­мянин и тюрок. Там есть рабочий и фабрикант. Первому я брат, второму — враг.

А г а м я н. Да, правда, ведь вы материалист.

Э й в а з. Да, я материалист.

А г а м я н. Ну, а если я удовлетворю ваш материа­лизм, что вы тогда скажете?

Э й в а з. Вы это сделать не сумеете. Ваша природа фабриканта этого не позволит.

А г а м я н. Нет, я это сделаю. Для своей нации я го­тов пойти на все. (Переходя на ты). Ты — мой рабочий. Сколько получаешь? Слесарь — шестьдесят пять рублей. Ну, а если заведующий конторой и четыреста рублей? Что скажешь?..

Э й в а з. Вы очень щедры, господин Агамян.

А г а м я н. Для кого же я копил деньги, как не для вас. Все мое достояние принадлежит нации.

Э й в а з. Но этой взятки для меня слишком мало.

А г а м я н. Я могу прибавить. И кстати, это вовсе не взятка. Это для того, чтобы удовлетворить твой материа­лизм.

Э й в а з. Вы ошибаетесь, господин Агамян, это ваш материализм, а наш материализм совсем другой.

А г а м я н. Я работаю на нацию. Я хочу выдвинуть те­бя еще потому, что ты свой. Все в сторону, но ты же мне родственник.

Э й в а з. Какой же родственник?

А г а м я н. Ах да, ты еще не знаешь, ты ведь шурин моего сына.

Э й в а з. Как то есть шурин?

А г а м я н. Я же сына своего женю на твоей сестре.

Э й в а з. На моей сестре?

А г а м я н. Да, да, мой сын Айказ Агамян женится на твоей сестре Соне. После этого все мое имущество, все мои дома и промысла будут в твоем распоряжении.

Э й в а з (недоуменно). Моя сестра? Мне об этом ни­чего не известно. Это для меня новость.

А г а м я н. Ну, конечно! Ты не знаешь, потому что не отвечал на мои неоднократные приглашения. Но это де­ло не ново. Оно началось давно.

Э й в а з. Этого быть не может.

А г а м я н. Дело уже кончено. Я несколько раз от­правлял в Карабах людей с подарками.

Э й в а з. И моя сестра дала согласие?

А г а м я н. Твой отец дал согласие. Отца твоего, се­стру и всю семью я перевожу сюда. Помещу их в своем доме. Я уже послал за ними людей, по всей вероятности, сегодня прибудут.

Э й в а з . Этого быть не может. Моей семье нечего де­лать в вашем доме.

А г а м я н. Но они сегодня приезжают. Вот — теле­грамма.

Э й в а з. Они не приедут. Моя сестра не выйдет за вашего сына.

А г а м я н. Не выйдет? Почему же?

Э й в а з. Потому что она вашему сыну не пара. Она, кажется, любит другого.

А г а м я н. Другого? Кто же этот другой?

Э й в а з. Она любит одного тюрка.

А г а м я н. Тюрка? И ты соглашаешься выдать свою сестру за тюрка?

Э й в а з. А почему нет?

А г а м я н. Выдать армянку за нашего кровного вра­га, за нашего национального врага, за врага нашей ре­лигии! Кого мы вчера хоронили? В то время, когда два противника в смертельной схватке вцепились друг другу в горло, отдать армянку в руки врагам, это—пятно, пят­но на нашу национальную честь. Это — измена!..

Э й в а з. Будьте осторожны в выражениях, господин Агамян. Национальная честь! Ваша национальная честь, это — золото, карьера. Какие же они нам враги? Они так же, как и мы, несут на плечах тяжелые ноши, бьют молотом, копают землю, потом и кровью зарабатывают кусок хлеба. У нас с ними общее горе, общая радость, общий траур и общее торжество. Какую же вражду мы имеем с ними? Это вы разъединяете двух родных братьев, сеете между ними вражду, чтобы легче высасывать кровь и у одних и у других. Наши враги не они. Наши враги — вы. Вы, Агамяны, Саламовы, защищающая вас императорская жандармерия. Наша борьба не нацио­нальная, а классовая.

А г а м я н . Будьте осторожны, Асриян. Мое терпение не бесконечно. Я не позволю вам чернить честь армянской нации. Это — историческая борьба, идущая из Турции. История и стремящаяся к счастливой жизни армянская нация, сметут, как ничтожных муравьев, всех, кто осме­лится помешать этой борьбе и вести армянскую нацию к поражению.

Э й в а з. Эта борьба не наша. Эта борьба ваша. Эта борьба промыслов, борьба капитала, борьба за гос­подство над трудящимися. А вы ее превращаете в борьбу национальную. Вы — провокаторы.

А г а м я н  (вскакивая с места). Изменник...

Э й в а з (также вскакивая и хватая чернильницу). Молчи, Агамян. (Он подымает чернильницу на Агамяна и снова опускает ее. Чернила проливаются и окрашива­ют ему руку). У меня хватит сил и смелости, чтобы за­ткнуть вам глотку. Но вы один этого не стоите. Вы орудие в руках царского империализма. История дошла до схватки львов, а вы только лисица, и к тому же, лисица трусливая.

А г а м я н. Так... Значит, так... Прекрасно. Увидим, кому эти слова повредят больше.

Э й в а з. Хорошо. Увидим. (Швыряет чернильницу на стол и, резко повернувшись, уходит).

Агамян (злобно берет трубку телефона). 55—70. Генерал-губернатор... Я, Агамян. Асрияну? Говорил... ,Нет. Нет. Он очень дерзкий... Как? Место найдется? Благодарю, ваше превосходительство. А кое-кого уда­лось? Во всяком случае найдется? Прекрасно... (Кладет трубку на место. Задумчиво). Для него место найдется!

Звонит телефон.

Алло! А? Что? Забастовщики ломают окна и двери? Разгромили контору? Вызывайте полицию. Как? Солда­ты не хотят стрелять? Как? Как? Фу ты, проклятье... (Бросает трубку на стол и, схватив шапку, быстро выхо­дит).

 

КАРТИНА    ВОСЬМАЯ

 

Промысла С а л а м о в а.

С а л а м о в (кричит в телефонную трубку). Полицей­мейстер! Полицеймейстер!

А г а я р (вбегает, взволнованно). Идут. Масса дви­жется, как саранча.

С а л а м о в.  Сюда идут?

А г а я р.  Прямо сюда.

С а л а м о в.  У ребят есть патроны?

А г а я р. По пятьдесят обойм.

С а л а м ов. Сукин сын! К полицеймейстеру никак не дозвонюсь.

Агаяр. Ну, полицеймейстеру так попало, что он и шапку оставил, едва спасся. Набросились на него с кам­нями и давай лупить почем зря. На какой бы промысел ни пришли, начинают говорить речи — Володин, Эйваз Асриян, рябой Мамедка, Кубадзе. Ой-ой-ой... Четвертую буровую Асадуллаева подожгли.

С а л а м о в. Все эти дела подстраивает этот сукин сын Эйваз Асриян, новый родственник Агамова. И каж­дый вечер проводит у них. Где ребята?

А г а я р. Одни в окопах, а другие собрались здесь и все колеблются. Не решаются.

С а л а м о в. А ну-ка собери их сюда. Те пусть оста­ются в окопах.

Агаяр впускает в контору группу рабочих.

Братья-мусульмане! Эти буровые не мои, а ваши. Ме­сяцами я здесь не бываю. Здесь работаете вы, зарабатываете кусок хлеба. Кушаю и я, и вы. Вы не должны со­гласиться, чтобы нога какого-нибудь иноверца коснулась ваших промыслов.

Р а б о ч и й. Хозяин, да ведь нам нужно помещение, одежда. Они дерутся не против вас одного. С нами они дела не имеют. Они с Николаем дерутся. А нам до Ни­колая нет никакого дела.

С а л а м о в. Братья! Все это обман. Если они дей­ствительно имеют что-нибудь против Николая, зачем идут сюда? Пускай уж поедут в Петербург. Значит, дело тут обстоит не совсем так. Я знаю из верного источника, что все это штуки Агамова и Асриян. Вам что нужно? Помещение? Даю. Одежда? Даю. Мыло? Даю. Жало­ванье? Увеличиваю. Что же еще хотите? Я на все иду, а вы не останавливайте моих промыслов. Нога посторон­него не должна коснуться ваших промыслов.

А г а я р (вбегая). Пришли. Полицеймейстер послал ружья.

С а л а м о в . Не бойтесь, ребята. Кто подойдет близ­ко, стреляйте. Я отвечаю.

За сценой шум.

Г о л о с а. Да здравствует свобода! Ура! Долой Ро­мановых!

Входят Эйваз,    Володин,    Мамед    Рзаев,    Башидче   и

другие.

С а л а м о в. Вы зачем пришли?

Э й в а з. Мы хотим говорить с рабочими.

С а л а м о в. Проваливайте с промыслов. Ни один че­ловек не смеет ходить по моим промыслам. Клянусь имамом[6], всех перебью. Я ваши штучки хорошо знаю. Вы хотите совратить мусульман и согнать их с насижен­ного места.

Э й в а з . Товарищи рабочие! Вы не слушайте таких слов, Наша борьба не национальная, не религиозная, а борьба за хлеб, за свободу. Не поддавайтесь провокации нефтепромышленников. Плеть романовской жандарме­рии падает на наши головы одинаково.

С а л а м о в. Эй, Асриян, кому ты поешь эти сказки? Когда я был такой, как ты, не меньше твоего знал. Если ты хороший человек, зачем на промысла Агамова не идешь?

Э й в а з. Для нас между тобой и Агамяном никакой разницы нет. Там мы уже были и опять пойдем.

С а л а м о в. Врешь, ты не пойдешь, потому что ты его родственник. Ты каждый вечер бываешь у них. Все это ты делаешь по указке, потому что ты армянин. У вас нет родины...

Э й в а з.   Это  провокация.   Кто  это  вам  сказал?

С а л а м о в. Мне сам губернатор говорил. Я, статский советник, имею медаль от государя. Я все знаю.

В о л о д и н. Товарищи! Здесь вопрос не националь­ный. Это провокация. Революционное движение охвати­ло всю Россию. Пришел конец Романовым. Они и хотят превратить революционную схватку в национальную...

С а л а м о в. Не рассуждай тут много. Проваливайте, вам говорят. Сперва идите на промысла Агамова, а по­том сюда придете. (Старается вытолкнуть их).

Э й в а з. Саламов, держи руки покороче.

С а л а м о в. Эй, ты, сукин сын, поросенок прокля­тый! Ты что на меня петушишься! Проваливай с промыс­лов, тебе говорю. (Сильно толкает его).

Г о л о с  а (за стеной). Да здравствует свобода! Да здравствует братство! Ура!..

А г а я р (вбегая). Бегите! Бегите! Ворвались во Двор.

С а л а м о в.   (растерянно).  Братья-мусульмане,   еди­новерцы! Не допускайте никого. Стреляйте. (Выбегает).

Со всех сторон раздаются выстрелы. По сцене   беготня.

Э й в а з.  Братья-тюрки, не стреляйте. Слушайте. Мы против вас ничего не имеем.

В ответ со всех сторон раздаются выстрелы. Издали слышен неисто­вый крик Саламова.

С а л а м о в.   Полицеймейстер!   Полицеймейстер!

КАРТИНА   ДЕВЯТАЯ

С т а р ы й  Б а х ш и. В тот день Сона действительно уехала. Ее привезли в Баку. Ее оторвали от родного оча­га, от зеленых лугов, от прохладных родников, бьющих из скал. Она не хотела ехать. Она не хотела оставлять Бахши. Она не хотела... Но другие хотели... и делали свое. Уже несколько ночей Сона не могла спать. В день отъезда Сона пришла к Бахши. Он стоял в конце двора, прислонившись к высокому одинокому чинару. Ему хоте­лось плакать, но он сдерживал себя. Он хотел играть на таре, но руки не шли. И думать он хотел, но мысли ту­манно путались. Печальная Сона пришла к нему. Она даже не знала, что ему сказать.

Наплыв на сцену.

Двор в Карабахе.

Бахши  стоит,  прислонившись к чинару. Сона   подходит к нему.

С о н а.  Бахши! Бахши!

Б а х ш и.  Что, Сона?

С о н а. Я... уезжаю.

Б а х ш и. Едешь?

С о н а . Я не хотела расставаться с тобой. Не могу расстаться. Но приходится.

Б а х ш и. Не уезжай, Сона.

С о н а. Отец и мать едут... Ты здесь без меня бу­дешь играть на таре... другие будут слушать тебя, а я — нет.

Б а х ш и. Без тебя я не буду играть. Прощай, Сона!

С о н а  поворачивается, делает несколько шагов  и  вдруг останавли­вается, возвращается к Бахши.

С о н а. Бахши!.. Тогда я возьму твой тар с собой.      

Б а х ш и. Хорошо, Сона, бери.

С о н а. Но ты здесь купишь другую.

Б а х ш и. Без тебя я тар не куплю.

С о н а. Я буду плакать без тебя.

Б а х ш и. Я приеду за тобой.

С о н а. Приедешь? Каждый, каждый день я буду ждать тебя.

Б а х ш и. Я скоро приеду.

С о н а. В таком случае — на, Бахши. Я оставляю те­бе свое ожерелье. Приезжай скорее. Я... Я буду считать себя твоей невестой.

А л л а в е р д и (входя). Сона, Сона, где ты? Иди, дет­ка, арба уже отправилась. А где же Имамверди?

Н а б а т (входя). Ай, Гюльсун-баджи!

Г ю л ь с у н. Иду, Набат-баджи. Для девочки готов­лю кое-что на дорогу.

Н а ба т. Прощай, Гюльсун-баджи.

Г ю л ь с у н. Прощай! Счастливой дороги.

Н а б а т. Ради бога, Гюльсун-баджи, присматривай за курами. Мамаша одна не справится. Иногда и за ко­ровой погляди. А то она — сумасшедшая, бьет ногами и разливает молоко. Еще ударит старуху, и никто не будет знать.

Г ю л ь с у н. Будь спокойна, Набат-баджи. Мы же здесь не умерли. Я сама все это буду делать.

Н а б а т. Бахши, иди, сынок, я и тебя поцелую. Сона без тебя прямо с ума сойдет. (Целует Бахши).

А л л а в е р д и . Куда девался этот Имамверди про­клятый?

И м а м в е р д и. Иду, иду. Не разоряйся. И как это ты при твоем нетерпении выдержал в утробе матери де­вять месяцев.

А л л а в е р д и .  В какой ад ты пропал? Имамверди. Я кобылу седлал. Девушку сам  на кобыле отвезу, а то твоя скрипучая арба все кости ей пе­реломает.

Н а б а т. Ишь ты, какая почетная!

И м а м в е р д и. А как же? Ее ведь я сам вырастил. Мошенница, ни одного цыпленка у меня не оставила. Слушай, Аллаверди, увидишь в Баку Арама, передай, что у матери ни одного зерна нет. Бедняга совсем голо­дает. Ну, Сона, иди, дочка, садись со мной на лошадь. (Целует ее. И она целует его. К Аллаверди). А с тобой по дороге поцелуемся.

Бахши передает тар Соне.

А л л а в е р д и . А тар куда везешь?

С о н а. Я его... в городе на починку отдам. Бахши при­едет и возьмет.

А л л а в е р д и. Ну, дай, устрою помягче на арбе.

С о н а . Ничего, я в руках буду держать. Все. Прощайте. Прощайте...

С о н а. Бахши, я тебя каждый день ждать буду.

Б а х ш и. Приеду, Сона.

КАРТИНА    ДЕСЯТАЯ

С т а р ы й  Б а х ш и . Тюркские и армянские капиталисты не были против свержения Романовых. Они стремились к национальной автономии. Но их смущал вопрос—что будет с промыслами, к кому перейдет господство. Опыт­ный слуга Романова, генерал-губернатор, великолепно знал это и все свои планы строил на этом. Революцион­ное движение отодвигалось постепенно на второе место, и на первое выдвигалась борьба национальная. Чем дальше, тем больше разгорались мозги и натягивались нервы. Жандармерия работала днем и ночью, не смыкая глаз. На следующий день, после убийства армянина, сре­ди бела дня на Армянской улице был убит тюрок. Труп везли по улицам мусульманской части. Всем спрашива­ющим полицеймейстер демонстративно заявлял, что уби­ли его армяне... убил Эйваз Асриян. В тот же день Эйваз Асриян бесследно исчез.

 

Наплыв на сцену.

Двор мечети.

Молла  перед  собравшейся  толпой  читает  молитву  над трупом.

М о л л а. О, милостивый и милосердный Аллах! Име­нем твоего величия и всемогущества молим тебя, поми­луй убитого нашего единоверца, правоверного. О, боже великий! Помоги процветанию ислама и уничтожь его врагов. О вы, рабы божьи! Внемлите мне. Когда арабы-язычники хотели напасть на сторонников великого про­рока, спустился с небес архангел Гавриил и передал пророку волю Аллаха: «Пророк, пророк! Скажи своим друзьям, чтобы они объединились».

Если мусульмане будут едины, Аллах им поможет. Мусульмане-правоверные! Вы не должны позволить, чтобы армяне растоптали нашу религию и захватили в плен наших жен и детей. И помните, что всякий, кто па­дет в этой священной войне, будет вознесен на небо и вкусит все прелести рая. Боже милосердный! Возвысь великий ислам, сохрани от всяких бед правоверных, со­действующих его процветанию, великих богослужителей, богачей—отцов нации и всех мусульман. Помилуй, боже, убитого раба и утешь его родителей! Великий Аллах! благослови память в бозе почившего императора Нико­лая I и Александра III Сохрани от всех бед великого императора Николая II и его августейшую супругу им­ператрицу Александру Федоровну, и дочь его Татьяну Николаевну, и сына его наследника-цесаревича Алексея Николаевича...

С а л а м о в. Святой отец, губернатор идет. Помяните и его.

М о л л а. ...и представителя монарха—великого губер­натора...

С а л а м о в   (подсказывает). Тихума   Ерисуича.

М о л л а. ...Тихума Ерисуича.

С а л а м о в. Помяни уж и жену, добрая женщина.

М о л л а           и супругу его...

С а л а м о в. Марию Фитомифовну.

М о л л а. ...Марию Фитомифовну... И всех его при­верженцев и приближенных. Господь великий, прими молитву нашу во имя великого пророка и его святой семьи. Убиенному злодейской рукой рабу божьему посвятим святую суру из корана.

Люди начинают шепотом читать молитву.

Губернатор. Господин Саламов, что это за траге­дия? Поручик!

Полицеймейстер. Слушаюсь, ваше превосходи­тельство.

Губернатор. Что случилось?

Полицеймейстер. Убили, ваше превосходитель­ство.

Губернатор. Кто? Где? Когда?

Полицеймейстер. Армяне, на Армянской улице, сегодня в полдень, ваше превосходительство.

Губернатор. Убийца задержан?

Полицеймейстер. Их было несколько. Один за­держан, ваше превосходительство.

Губернатор.  Как его звать?

По л и цей м е и стер. Эйваз Асриян, ваше превос­ходительство. Говорит, отомстил за честь армянской нации.

Гу б ер на тор. Поручик, арестант будет в моем распоряжении. Я им покажу. Я не допущу, чтобы, укры­ваясь именем революционера они нападали на вернопод­данных его императорского величества. Амир-Аслан-бек, я же говорил вам, что этот Эйваз Асриян подозритель­ный тип. Господа, от имени правительства его импера­торского величества я приношу вам свое соболезнование по поводу национальной трагедии мусульман и обещаю вам всеми силами и средствами пресечь в корне все по­добные преступления. Я не позволю им производить здесь расчеты за то, что делается в Турции. Правитель­ство его императорского величества готово помочь само­обороне мусульман.

Амир-Аслан. Да здравствует наш царь!.. Да здрав­ствует губернатор, ура!.. Что же вы молчите? Кри­чите жэ. Что вы, языка не имеете?

Сулейман-бек. Господа, мы, кавказские мусуль­мане, благодарим его превосходительство за соболезнование по поводу нашего национального траура. Мы, му­сульмане, верой и правдой служили его императорскому величеству. Такое выступление армян против нас задевает нашу национальную честь. Против других наций мы ничего не имеем, но мы не позволим оскорблять на­шу честь. Мы, мусульмане, считаем себя вправе требо­вать уважения к нашим национальным правам.

Амир-Аслан. Ну, опять начал свое проклятое на­циональное. Сулейман-бек, он не любит слово «нацио­нальное». Ты лучше про армян говори.

Сулейман-бек. Для подъема нашего националь­ного благосостояния мы считаем себя вправе просить национальную автономию, которую мы заслужили.

Амир-Аслан. Черт побери, прицепился опять к этой проклятой национальности и никак не отцепится.

Сулейман-бек. Мы считаем себя вправе просить правительство его императорского величества вмешаться в это дело и примерно наказать преступников. В про­тивном случае, нам придется самим стать на защиту на­ших национальных прав и чести.

Амир-Аслан. Братья-мусульмане! Сегодня армяне нанесли нам удар. Этот Эйваз Асриян — настоящий мо­шенник, такой жулик, что равного ему нет. Раньше он хотел создать беспорядок и смуту на промыслах. Затем он решился на убийство нашего единоверца. Враг про­должает свою преступную деятельность. Ну, что же, мы достаточно ценим свою честь и покажем свою доблесть, не позволим армянам трогать наших жен и детей. Пра­воверные, в ком есть мусульманская кровь, пусть идет на борьбу за религию и бьется до смерти. Этот удар на­несен прежде всего мне. Я, Амир-Аслан Саламов, даю вам торжественное слово, что эту кровь не оставлю без возмездия, и заверяю господина губернатора, что мы, мусульмане, готовы душой и головой служить царю. Ну, что же? Пусть армяне делают что хотят. Мы тоже зна­ем, что нам надо делать. Или нам будет конец, или им.

Б а х ш и (выступая вперед). Братья, я тоже хочу сказать несколько слов. Я — из Карабаха и только что приехал оттуда.

Амир-Аслан. Пожалуйста, пожалуйста! Только го­вори крепче. Да здравствуют наши карабахские братья!

Б а х ш и. Братья! Я внимательно выслушал все, что здесь говорилось. Я никогда не вмешивался в политику...

Амир-Аслан. С божьей помощью теперь будешь вмешиваться. Если есть у тебя честь, то будешь.

Б а х ш и. Но мне кажется, что в этом деле нужно быть немного осторожнее; неосторожность в этом деле может создать непримиримую вражду между братскими народами и привести их к пропасти. Сейчас здесь голо­вы разгорячены, мозги затуманены. Я думаю, что надо хладнокровно проверить факты, чтобы не впасть в роко­вую ошибку.

Амир-Аслан. Какая же тут может быть ошибка? Человека убили, вон, как столб, растянулся, а он про ошибку. Что ты, глаз не имеешь?

Бахши. Вы меня извините, братья, но я говорю то, что думаю. Нужно строго проверить, действительно ли это — дело армян? Не работала ли здесь какая-либо другая рука?

Амир-Аслан. Э-э-э, да проваливай ты отсюда! Что глупости болтаешь? Тут человека убили, убийца поса­жен под замок, а он еще проверять хочет.

Б а х ш и. Простите, братья, но я хочу еще сказать, что если это убийство совершено даже каким-нибудь ар­мянином, и тогда нельзя обвинять всех армян-рабочих и крестьян и весь армянский народ. И среди армян могут найтись дурные люди.

Амир-Аслан. Армянин есть армянин. Какой еще там дурной, недурной. Все они одной породы.

М о л л а. Проклятье змее, и черной, и белой.

Б а х ш и. Братья, это — дело рук одного человека, армянская же масса тут ни при чем, она не давала со­гласия на это. По всей вероятности, это — провокация.

Амир-Аслан. Да послушай же, что ты там болта­ешь? Какая там еще провокация, труп перед тобой, а убийца в подвале — это сам армянский атаман Эйваз Асриян, шурин Айказа Агамяна. Чего ты еще нам псал­мы читаешь! Давай-ка, слезай оттуда.

Г о л о с а. Столкните его оттуда! Он — шпион. Гони­те его вон!..

Б а х ш и. Шурин Агамяна?

Амир-Аслан. Да, да, шурин Агамяна. Раз не зна­ешь, в чем дело, не лезь вперед...

Б а х ш и. Братья, я хорошо знаю Эйваза Асрияна, я с ним вместе вырос, он не может поддерживать нацио­нальную рознь. Это—человек определенных идей. Это— не его рук дело.

Амир-Аслан. А-а, теперь все понятно. Не болтай много, сукин сын, слезай оттуда! Ты — шпион. Ты под­куплен Агамяном.

Г о л о с а. Шпион. Шпион. Бей его, сукина сына.

Б а х ш и. Братья, братья, слушайте...

Г о л о с а. Не надо, слезай. Он шпион. Бейте сукина сына.

Толпа   набрасывается   на   него,   стаскивает   с   трибуны и начинает

избивать.

Амир-Аслан. Мусульмане, тут долго толковать не­чего. Это — национальная война. В ком течет нацио­нальная, мусульманская кровь, пусть возьмет ружье и выйдет на улицу. Или мы, или они. Я готов пожертво­вать на это дело и жизнь свою, и имущество...

Г о л о с а. Да здравствует Саламов!.. Куда скрылся этот карабахец? Он — шпион, убейте его, сукина сына.

Губернатор   (тихо). Поручик, что это за птица?

Полицеймейстер. Не могу знать, ваше превос­ходительство. Надо будет разузнать.

Губернатор  (строго). Надо разузнать.

Полицеймейстер. Ваше превосходительство, приказание ваше выполнено: оба, намеченные к расходу, уже... вычеркнуты из списка.

Губернатор. Нет, поручик. Это не все. Третий и самый главный еще остается.

Издали доносятся   голоса.

Г о л о с а. Не выпускайте... Бейте по голове... Он шпион, сукин сын...

 

КАРТИНА  ОДИННАДЦАТАЯ

В армянской церкви.

Э й в а з.  Пять лет я не был в церкви.

Полицеймейстер. Сегодня свадьба вашей сест­ры. Агамян не хочет справлять свадьбу без вас.

Э й в а з. На свадьбу своей сестры я мог идти и один.

Полицеймейстер. Нет, по распоряжению гене­рал-губернатора я должен передать вас лично Агамяну. Он взял вас на поруки, иначе никакая сила не спасла бы вашу шею от петли.

Э й в а з. Но почему? В чем моя вина?

Полицеймейстер. Ваша вина в нападении на мусульман и в намеренном разжигании всей этой нацио­нальной вражды.

Э й в а з.   В разжигании национальной вражды?..

Полицеймейстер. Ваши действия создали поч­ву для вражды между мусульманами и армянами.

Эй в аз (возбужденно). Я создаю почву для вражды между мусульманами и армянами?..

Полицеймейстер. Да, господин Асриян, вы. Об этом сказано ведь сто раз. Вы и сами в этом при­знались.

Э й в а з (не сдержав гнева, с ненавистью смотрит в глаза полицеймейстеру и плюет в лицо). Тьфу!

Полицеймейстер. Не сметь, Эйваз Асриян! Мои люди у ворот. Вы не спасете себя от петли.

Э й в а з. Я не боюсь вашей петли. Я презираю вас и вашу подлую провокацию.

Полицеймейстер. Напрасно волнуетесь. Этими словами вы нас не проведете, и Агамян здесь не хозяин. Я сейчас же могу отправить вас обратно. У вас найдена заряженная бомба и ключ от другой брошенной бомбы.

Э й в а з.  Найдена?..

Полицеймейстер. На той же улице мусульма­нин убит взрывом бомбы. Кого вы хотите запутать? Вы же не можете отрицать, что бросили бомбу.

 

Наплыв на рассказчика.

С т а р ы й Б а х ш и. Пропасть, о которой говорил Бахши, была уже вырыта и все больше углублялась. Ежедневно то здесь, то там происходили столкновения и мелкие перестрелки. С обеих сторон бывали убитые. Го­род был разделен на два непримиримо враждебных ла­геря. Ни тюрки, ни армяне не могли без опасности для жизни переходить из одной части в другую.

С о н а. Отец, в каком же городе это было?    

С т а р ы й  Б а х ш и.  В Баку, дочка.

С о н а. А Бахши откуда тут взялся? Он ведь остался в Карабахе.

С т а р ы й Б а х ш и. Бахши потом приехал. Он дал слово Соне и приехал. Сона его ждала. Каждый вечер она садилась у окна и с полными слез глазами всматри­валась в незнакомую улицу. Итак, Бахши приехал. Пос­ле долгих поисков он, наконец, нашел их. Соны тогда не было дома. Он повидался с Аллаверди. Тетя Набат тро­гательно обнимала и целовала его. Расспрашивала про свою Гюльсун-баджи, про корову и теленка, про курицу и цыплят. Когда он уходил, дядя Аллаверди в осторож­ных выражениях дал ему понять, что при нынешних ус­ловиях его свидание с Соной было бы не совсем уместно. Кто знает, как примут это родные жениха и сам жених. Бахши и сам понимал это. Лишенный возможности ви­деться с Соной, он целыми днями ходил по улицам, ду­мая о создавшемся положении и о кровавой, все обо­стрявшейся вражде между армянами и тюрками. Но многого он не знал, и ему трудно было разобраться в истинном характере событий. Наконец, он повидался в тюрьме с Эйвазом, кое-что разузнал у него и по его ука­занию присоединился к интернациональному революци­онному движению. Бахши и сам считал это необходимым и работал не покладая рук.

С о н а. А Сона?

С т а р ы й Б а х ш и. Сону, дочка, сосватали за Айказа. Собрались тетки, свахи, попы. Ей нечего было делать. Она могла распоряжаться лишь своими слезами. Плака­ла, плакала и, наконец, поклялась, что если ее брата не освободят и он не будет в церкви, то она не пойдет   под венец. Ей дали слово.

Наплыв на сцену.

Э й в а з . Бомбу эту я бросил за городом для пробы.

Полицеймейстер. Это нам неизвестно.

Э й в а з. Я могу показать вам место. Я же говорил вам об этом.

Полицеймейстер. Это нам неинтересно. Вы луч­ше скажите, откуда достали бомбу?

Э й в а з. Этого я вам не скажу.

Полицеймейстер. Вопрос ясен. Этими разгово­рами вы никого не обманете. Никто вам не поверит.

Э й в а з. Конечно, никто не захочет верить. Как я жа­лею, что не испробовал эту бомбу на вашей голове. Вот тогда бы вы поверили. Ну, ничего. После этого будем стараться иметь свидетелей.

Полицеймейстер. Вы — ребенок, Асриян. Пой­мите, что Агамян вырвал вас из пасти смерти. Своей жизнью вы обязаны одному ему. Если он лишит вас сво­его покровительства, ни одной минуты вас не оставят в живых.

Э й в а з. Жить под его покровительством для меня хуже смерти.

Полицеймейстер. Под его покровительством!.. Поймите, Асриян. Сейчас армянская нация гордится ва­шим именем. Вы —- национальный герой, спасший их на­циональную честь. Вот сами увидите сегодня. Вся цер­ковь будет полна народу. Армяне придут сюда посмот­реть, увидеть и приветствовать своего героя. Это — не шутка. Ваше имя ни на минуту не сходит с уст. Если вы не используете этого, тогда уж действительно будете до­стойны лишь веревки.

А г а м я н (входя со священником). А-а, здравствуй­те! Вы уже здесь? Я пришел раньше, чтобы повидаться с вами.

Полицеймейстер .Его превосходительство гене­рал-губернатор, распорядился арестованного Эйваза Асрияна передать лично вам.

А г а м я н. Благодарю, Борис Матвеевич. Я постара­юсь от имени армянской нации вознаградить вас за эту услугу.

Полицеймейстер. Благодарю, господин Агамян, (Шаркнув ногами, уходит).

А г а м я н (Эйвазу). Твой последний поступок так об­радовал меня и весь армянский народ, что я готов на­всегда забыть бывший между нами разговор. Ты смыл позор с нашей национальной чести. Отныне ты — мой сын. Своим геройским поступком ты доказал, что в тво­их жилах течет настоящая армянская кровь. Ты — на­циональный герой. От имени армянской нации я жму твою геройскую руку.

С в я щ е н н и к. Сын мой! Да благословит спаситель твою геройскую руку.

А г а м я н. Да ты даже не сменил платье. Ну, ничего. Сейчас торжество кончится, поедем домой, переоденешь­ся. Только вот что, Эйваз, я тебя очень прошу... Сейчас придут сюда дамы, девушки, все высшее армянское об­щество. Они пожелают видеть и приветствовать своего национального героя. Святой отец представит тебя им. Если возможно, скажи несколько слов. Просто поблаго­дари и скажи, что... за свою нацию готов на все.

Э й в а з. Я ни на что не готов и ни одного слова не скажу.

А г а м я н. Сын мой, ты должен сделать это хотя бы ради счастья своей сестры. Пусть не говорят, что невест­ка Агамяна из простой семьи. Пусть знают, что она — сестра нашего национального героя.

Э й в а з. А что будет с сестрой, если я не скажу тут ничего.

А г а м я н. Будем, Эйваз, откровенны. Я тебя спас от верной смерти. Ты должен был умереть.

Э й в а з. За то, что убил тюрка?

А г а м я н. Нет. Прежде всего за то, что ты работал против царской власти и стрелял в портрет императора. Твоя смерть сразит твою сестру. Звание же националь­ного героя, присвоенное тебе, будет великой гордостью для твоей сестры, для нас, для всех армян. Вот, погоди, сам увидишь! Как только узнают тебя здесь, начнутся восторженные приветствия. Ты сам не выдержишь и во­лей-неволей заговоришь.

Э й в а з. Значит, эта кровь должна остаться на мне?

А г а м я н. Ты должен считать гордостью для себя.

Входят Айказ  и Сона в свадебных нарядах. За ними богато оде­тые девушки, дамы, мужчины, цвет   высшего   армянского   общества. Агамян и священник приветливо встречают их.

С о н а (увидев Эйваза, бросается к нему). Эйваз!.. {Обнимает его).

Священник. Господь спаситель! Даруй твоим ра­бам, связывающим себя святыми узами брака, жизнь светлую и радостную. Смиренные овцы господни, сегодня сестра нашей гордости, нашего национального героя Эйваза Асрияна вступает в брак с сыном нашего благодетеля — Айказом Агамяном. Айказ Агамян, согла­сен ли ты взять в жены рабу божию Сону Асриян?

А й к а з  (целуя крест). Согласен.

Священник. Раба божия, Сона Асриян! Согласна ли ты вступить в святой брак с нашей гордостью—Айка­зом Агамяном?

С о н а (колеблется, смотрит на Эйваза, едва слыш­но). Согласна...

Священник. Господи, благослови молодую чету новобрачных. (Начинает молебствие).

Э й в а з. Ты бросила его, Сона?

С о н а. Я была принуждена. Чтобы спасти тебя от смерти, я согласилась отдать свою жизнь.

Священник (громко). Господи великий, благосло­ви рабов твоих на долгую счастливую жизнь и осыпь их своими милостями во веки веков!..

Г о л о с а. Мы хотим видеть нашего национального героя. Покажите нам его...

Священник. Сыны мои! Нашу честь спас от позо­ра герой нашей нации — Эйваз Асриян. Вот он! Кровь ненавистна господу богу, но он пролил кровь врага во имя нации, во имя святой религии. Он — национальный герой!..

Г о л о с а. Да здравствует наш национальный герой! Да здравствует смелая карающая рука нашей нации' Ура!..

А г а м я н. Братья! Всякая нация гордится своими учеными, своими мыслителями, своими отважными геро­ями. Я много спорил с Эйвазом Асрияном. Однажды я как-то назвал его даже изменником нации. Тогда он рас­сердился и на другой же день своей железной рукой смыл позор с нашей чести. Этим он доказал всем, что в его жилах течет чистая армянская кровь. Он показал на­шим врагам — тюркам, что армянская нация не умер­ла, что она готова защищать свою честь. И вот теперь, перед всей нацией, я прошу у него извинения. Считаю для себя за особую гордость родство с ним. Он — наш герой, он — страж нашей национальной чести, он — наш национальный вождь!..

Г о л о с а. Да здравствует наш национальный герой! Ура!..

Забрасывают Эйваза   цветами.   Все   время   стоявший   молча    Эйваз-вдруг выступает вперед.

Э й в а з.  Стойте! Выслушайте меня.

А г а м я н.   Говори, Эйваз!.. Громче говори!..

Э й в а з. Сегодня все армянское так называемое выс­шее общество украшает мое чело венцом национального героя. Дамы осыпают меня цветами. Но эти цветы за­брызганы кровью, братской кровью тюрка. Я эту кровь на себя не принимаю. Я — не убийца и не национальный герой. Я не участник в этом убийстве, которое несмывае­мым позором лежит на совести тюркской и армянской буржуазии, на грязной совести этих Агамовых, Саламовых и романовских палачей. Опомнитесь, откройте гла­за! Не поддавайтесь обману. Братья! Тюркские трудящие­ся нам не враги! Между нами сеют вражду наши общие враги, а враги наши — вот они! (Хватает с аналоя еван­гелие, подсвечник, четки, кадило и с размаху бросает в Агамяна, в священника и других. Затем быстро броса­ется в растерявшуюся толпу, пробивает себе дорогу и. исчезает за дверью).

А г а м я н.  Изменник!..

Священник.  Смерть изменнику!..

Г о л о с а.  Подлый изменник нации!..

 

Из-за   двери  слышатся   шум и крики. Голоса. Держите, не пускайте!..

Г о л о с а. Держите, не пускайте!

Далеко за сценой раздаются выстрелы.

 

 

КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ

Квартира А г а м я н а.

Свадьба. За сценой музыка. Танцы. На сцене звонит телефон. С двух сторон  входят — Набат  из  свадебного  зала   и  Аллавердис улицы.

Н а б а т. Ну что, разузнал что-нибудь?

А л л а в е р д и. Как тут разузнаешь? В какой уча­сток ни зашел, никто и слушать не хочет. Ни умер, не го­ворят, ни жив. Не был только в верхней части города. Думаю, может, выскочил как-нибудь и скрылся там.

Н а б а т. А что-же, сходил бы и туда. Небось ногу не сломишь.

А л л а в е р д и . А как сходить? Сукины дети такое на­творили, что сам черт не разберет. Затеяли резню, те­перь ни с той стороны сюда, ни с этой туда пройти невоз­можно. Да и сам бы он туда не мог пройти. Видно арестовали, или умер.

Н а б а т. Я ухожу отсюда. Мой сын пропал, а я на свадьбе сижу...

А л л а в е р д и. А что говорит Агамян?

Н а б а т. Ходила я к нему, умоляла его. А он и слы­шать не хочет. Он меня опозорил, говорит, и если всю кровь ему выпустят, я, говорит, и пальцем не шевельну.

А л л а в е р д и. А что же, в самом деле? Это не сын, а черт его знает, что. Нельзя же злоупотреблять добротой человека. Он спас его от смерти, люди его цветами осы­пают, а он брыкается, как сумасшедший теленок. Ну, а как Сона?

На б а т. Как? Несчастная, побледнела, как мертвец. Сидит молча и заливается слезами.

Звонит телефон.

А л л а в е р д и . Да что это здесь мурлычет все вре­мя? (Берет телефонную трубку, приставляет к уху обрат­ной стороной). Что говоришь? Что говоришь? Кто гово­рит? (К. Набат). Ничего не слышно.

Н а б а т. Да что ты, бестолковый. Не так взял. Я ви­дела, это место прикладывают к уху, а это ко рту.

А л л а в е р д и (переменив положение трубки). Ты, кто, кто? Я — кто такой? Я — Аллаверди Кахраман оглы. Полицеймейстер? Полицеймейстер губернатора? (К Набат). Полицеймейстер губернатора хочет... (В труб­ку). Господин полицеймейстер, пожалуйста, мой сын пропал. А? Эйваз, Эйваз Асриян... А? Сволочь? (К На­бат). Говорит — он сволочь... А? Губернатора? (Вешает трубку на место). Хоть лопни, не позову.

Н а б а т. А что такое — сволочь?

А л л а в е р д и. Сволочь, наверное, вроде как сукин сын. Только знаю, что сволочь это — ругань... Подумай о Соне, каково будет ее положение, если и мы уйдем от­сюда.

Н а б а т. Не знаю, как быть? С Эйвазом что-то не­ладное случилось. Что ты молчишь? Наверное, голоден. Пойдем на кухню, покушай чего-нибудь. Тут нам не ме­сто. Ни друга, ни знакомого.

А л л а в е р д и. Дурак я был, что не выдал ее за сына Имамверди. По крайней мере, отец с отцом равны, и брат с братом. Своими же руками бросили родного ре­бенка в огонь.

Н а б а т. Сколько я говорила тебе. Тебя разве пере­споришь?

А л л а в е р д и. Э, чего зря болтаешь? Не видела ты, как каждый по своему наигрывал. Один о нации, другой черт его знает о чем; поди-ка, ответь им всем...

Н а б а т. Эх, видно, судьба. Так, значит, богу было угодно. Пойдем, пойдем уж!

А л л а в е р д и . Пойдем! Ей богу, сегодня с горя я вдрызг напьюсь!..

Направляются к выходу. Звонит телефон.

 

А л л а в е р д и. Хоть лопни, все равно не подойду.

 

Уходит. Из другой двери входит А и к а з,  подходит к телефону.

А й к а з. Я слушаю. Кто? Полицеймейстер? Пожалуй­ста. Его превосходительство? Да, здесь. Сейчас. (Ухо­дит).

Губернатор (входит и берет трубку). Кто? Я. Нет, еще занят. А, что вы говорите? Готовятся к реши­тельному выступлению? Кто? Завтра? Какое же это не­отложное дело? Не можете сказать? Нельзя ждать? Ну, хорошо, приезжайте. Жду. (Уходит).

Входит С о н а, за ней А й к а з.

А й к а з. Ты куда?

С о на. Вы... почему сердитесь на меня? Что я вам сделала?

А й к а з. Слушай, Сона, чей это тар?

С о н а. Это мне на память.

А й к а з. Чей он?..

С о н а. Он его...

А й к а з.  Почему же ты его в мой дом принесла?

С о н а. Я его... завтра отправлю...

А й к а з. Почему ты вообще держишь его при себе?

С о н а. Он мне напоминает родную деревню. Наш дом. Потому я его очень люблю.

А й к а з. А его хозяина? Слышишь?.. Ты его все еще любишь? Слышишь?.. Нет?..

С о н а. Я... его не люблю.

А й к а з. Ты ведь говоришь неправду.

С о н а . Да, я говорю неправду...

А й к а з. А-а... неправду? Значит, ты его любишь?

С о н а. Я постараюсь забыть его.

А й к а з (насмешливо улыбаясь). Гм, гм... постара­ешься. Какое снисхождение ко мне.

С о н а. Гайк, ты ведь все знаешь. Я же тебе все рас­сказала.

А й к а з. В мой дом, в дом Айказа Агамяна прита­щить любовь к какому-то ничтожному человеку, к врагу-тюрку!..

С о н а. Гайк... Ведь я от тебя не скрыла. Что де­лать?.. От меня же не зависит. Мое сердце ведь не стена, чтобы в один день перекрасить в другую краску или по­белить...

А й к а з. Его никогда не побелишь... Ты теперь каж­дый день будешь думать о нем... И стараться увидеться с ним.

С о н а. Его же здесь нет, Гайк. Он далеко... В Карабахе... Я с ним больше не увижусь.

А й к а з. Ты с ним больше не увидишься?

С о н а. Гайк...

А й к а з. Слушай, Сона, хорошенько слушай. Со мной играть нельзя. Я спас твоего брата от смерти, а он опять тебя бросил в огонь. В последний раз я предупреждаю тебя. Завтра же я этот тар сломаю. И если хоть раз вспомнишь о нем, знай, что и тебя и его не будет в жи­вых. В сердце моей жены должен быть один я, на ее устах — только мое имя.

С о н а . Я больше никогда не произнесу его имя.

А й к а з. Не произнесешь, но думать будешь? Это для меня мучительнее всего. Когда две нации стоят друг против друга и ведут кровавую борьбу, любить врага — бесчестье для армянки, национальное бесчестье...

С о н  а. Почему ты такой беспощадный?! В чем я про­винилась?

Входит полицеймейстер.

Полицеймейстер. Мне надо видеть его превос­ходительство генерал-губернатора.

А й к а з. Пожалуйста, Борис Матвеевич! (Соне). Ты пройди в другую комнату. (Полицеймейстеру). Он там, пожалуйте.

Полицеймейстер. Нет, мне надо видеть его на­едине.

А й к а з. Сейчас. (Уходит).

Входит губернатор.

Губернатор. Что случилось, поручик?

Полицеймейстер. Ваше превосходительство, по последним нашим сведениям организация мятежников го­товит решительное наступление завтра утром.

Губернатор (задумчиво). Завтра утром... Пору­чик, мы должны предупредить их сегодня же... Во. что бы то ни стало...

Полицеймейстер. Так точно, ваше превосходи­тельство.

Губернатор. Поручик, мне кажется, что уже все готово. Можно начинать сейчас же?

Полицеймейстер. Так точно, ваше превосходи­тельство, все готово. Из армянской части в тюркскую и из тюркской в армянскую никто пройти не может. Каждый день происходят столкновения. Все настороже, ждут че­го-то. На промыслах с обеих сторон расставлены отряды.

Губернатор. Поручик, сейчас же надо начинать. План ведь вам известен?

Полицеймейстер. Так точно, ваше превосходи­тельство, известен.

Губернатор. Но, поручик, гарнизон не надежен. Надо выделить из моих казаков отряд и отправить сей­час же в мусульманскую часть города. Они распустят слух, что армяне готовят нападение. Надо отправить и мусульманам оружие.

Полицеймейстер. И раздавать кому попало, ва­ше превосходительство?

Губернатор. Кому попало. В страхе они кривить не могут. Отправить отряд казаков и в армянскую часть. Пусть и там говорят, что мусульмане готовят этой ночью нападение. И все.

Полицеймейстер. А потом, ваше превосходи­тельство?

Губернатор. Потом? Через час казаки откроют перестрелку, а дальше начнут они сами.

Полицеймейстер. Но, ваше превосходительство, казачьи бригады находятся лично в вашем распоряже­нии.

Губернатор. Да, я отправлюсь сам, но в обе сто­роны должны пойти вы лично и расставить людей.

Полицеймейстер. Все будет исполнено, ваше превосходительство.

Губернатор. Сейчас выеду и я. Да, поручик, для начала пусть наши подожгут с обеих сторон несколько домов. Остальное будет поджигать само население.

 

Выходит и возвращается одетый в сопровождении Агамяна.

А г а м я н. Ваше превосходительство, зачем так рано? Остались бы...

Губернатор. Не могу, Рубен. Сейчас я получил неприятные известия. Надо спешить. Требуются реши­тельные меры.

А г а м я н. Неприятные известия? А нельзя узнать, ваше превосходительство?

Губернатор. Пожалуй, вам можно. Сейчас пору­чик доложил мне, что сегодня ночью мусульмане готовят нападение на армянскую часть.

А г а м я н  (тревожно). Сегодня ночью?

Губернатор. Да, да. Сегодня ночью. Я еду прк-нять необходимые меры. А вы будьте осторожны. Если понадобится, я предоставлю вам для защиты некоторое количество оружия. Только никому ни слова. Во всяком случае я сделаю все возможное. Если даже хотите, я могу послать вам на помощь несколько моих казаков, пока вы соберетесь сами с силами.

А г а м я н. От имени армянской нации я приношу глу­бокую благодарность, ваше превосходительство.

Губернатор. Ну, нельзя терять время. Надо быть готовым ко всему. Едем, поручик.

Выходят.

Агамян (проводив гостей, возвращается быстро и берет телефонную трубку). Город. 64-18. Аршак? Это—я. Да, да. Сегодня ночью мусульмане готовят нападение на  нашу часть. Собери ребят и выйди на улицу. Ружья? Пусть возьмут, что имеется. Остальным тоже найдется. Живее. Предупреди и Седрака. (Кладет трубку и берет снова). Город. 73-56. Симон? Сегодня ночью... Вам ска­зали? Кто? Полицеймейстер? По телефону? Хорошо. Хорошо. Аршаку? Да, я передал. (Кладет трубку и берет снова). 63-42.

Входит А и к а з.

Ашот? Сегодня мусульмане готовят нападение. Выведи своих людей на улицу. Оружие? Найдется. (Кладет трубку)

А й к а з.  Сегодня ночью?

А г а м я н. Да. Сегодня ночью. Ты только не говори там, чтобы свадьба не расстроилась. (Берет трубку). 55-80. Тихон Елисеевич? Ваше превосходительство, если возможно, несколько казаков на наши промысла. На несколько часов, только на несколько часов, пока людей приготовлю. Благодарю, ваше превосходительство. (Бро­сает трубку). Ты тихонько предупреди Саркиса. А я сей­час вернусь. Надо послать людей на промысла. Да при­кройте окна, чтобы с улицы не было видно света...

А й к а з   выходит.  Агамян   одевается.Входит  А р з у м а н.

Ну, идем, Арзуман. (Уходит.).

Входят А ц к а з  и несколько других. За ними  группа гостей с бока­лами ь руках.

К а р а п е т  (весело). Да что вы так рано расходи­тесь?           

А й к а з. Вы не беспокойтесь, господа. Они сейчас вернутся.

К а р а п е т. Ничего подобного. Постойте, вместе за молодых пить будем, Тут же, на ногах. Дайте вина и позовите невесту.

А й к а з. Карапет, мы можем пигь и без них. У них важные дела, нельзя задерживать.

Несколько  человек   уходят.   Входит С о н а,   окруженная  дамами  и

девушками.

К а р а п е т. Господа! А где музыканты? Сюда идите. Выпьем стоя за нашего действительного национального героя и за его прекрасную жену, ура!..

Пьют.

Г о л о с а. Горько... Пусть танцуют вместе... Карапет. А ну, маэстро, начинай.

Тарист играет туш.

А й к а з. Господа! Со своей стороны и от имени не­весты я благодарю вас. Я только что окончил кадетский корпус. Сейчас наступило такое время, когда нашему на­роду нужны люди, умеющие смело драться. Я этому на­учился, я...

 

Вдруг останавливается, со страхом смотрит на дверь, бокал дрожит в его руках. Все поворачиваются к двери, которая медленно открывается.  В  дверях  показывается  Б а х ш и  с  букетом  цветов.  С  криком «ах!» Сона делает шаг вперед и останавливается.

А-а-а, это он... (Идет по направлению к Бахши).

С о н а (с диким криком бросается к Бахши и, рас­крыв руки, загораживает его собой). Нет... Не трогайте его... Я не допущу..

А й к а з (с подавленным гневом, с деланной улыб­кой). Ты... ты... чего так испугалась, Сона?

С о н а (почти со стоном). Он... ни в чем не виноват...

К а р а п е т. Да что вы? Кто к нему имеет претензию? На то и женщина, чтобы пустяков бояться. Пришел, по­жалуйста, милости просим. Пожалуйста, друг, иди, са­дись.

А й к а з  (спокойным голосом). Вам что надо?

Б а х ш и (также спокойно). Я слышал, что сегодня свадьба Соны. Мы —соседи. Я и пришел отдать свой долг. Я пришел... поздравить Сону.

К а р а п е т. Ай да молодец, братец-мусульманин. По­жалуйста, садись! Присоединяйся к нашей компании.

А й к а з    (сдержанно).  Пожалуйста,  садитесь.

К а р а п е т. Ну, вот, садись сюда. И ни о чем не ду­май. Раз в такой суматохе перешел фронт, значит, смель­чак. А за смельчака можно и жизнь отдать. Ну, господин Айказ, продолжайте вашу речь. Вас прервали. Мы вас слушаем.

А й к а з. Сейчас я больше не хочу говорить. Я скажу потом. Вы продолжайте свое дело.

К а р а п е т. Уж если так, то, маэстро, играйте что-нибудь. Пусть молодожены танцуют. А ну, начинайте...

С о н а. Я танцевать не умею.

К а р а п е т. Ничего подобного. Это не пройдет. Все говорят, что в Карабахе никто лучше Соны не танцует. Давайте... на середину... Маэстро, играй быстрее, пожа­луйста.

С о н а. Да я танцевать не хочу.

К а р а п е т. Ну, что такое? Так нельзя. Тогда первым я сам протанцую, чтобы вас разохотить... (проходит не­сколько шагов в танце и снова обращается к Соне). Ну, теперь вставай.

С о н а. Да ей богу же... я не умею танцевать.

А й к а з (холодно, криво улыбаясь, подходит к Соне). Сона, вставай.

Сона покорно встает.

Играй, маэстро...

С о н а. Гайк, у меня голова кружится.

А й к а з. Ничего, ничего. (Что-то вспомнив). А ну-ка постой, постой... Подожди, маэстро. (Быстро подходит к стене, снимает тар, передает Бахши, который все это вре­мя сидел задумчиво и напряженно курил). А ну, дорогой, раз уж пришел, так не сиди без дела.

К а р а п е т. Как, он и играть умеет?

А й к а з (с неопределенной улыбкой). О-о-о, да еще как! Мелодию Соны никто лучше его не знает.

К а р а п е т. Ну, тогда дуй по всем швам. Бог сам те­бя послал нам... Водки хотите?

Б а х ш и.  Я... не пью...

К а р а п е т. Ну, так начинай.

Бахши пробует тар.

А й к а з. Ну, Сона, иди.

С о н а. Гайк, я не сумею танцевать. У меня голова кружится.

А й к а з. Ничего, ничего. Пил я, а у тебя голова за­кружилась? Ну, дружок, начинай.

Бахши начинает играть.

Ах да, эта мелодия с пением! А ну-ка, Карапет, пусть кто-нибудь споет. (Певцу). Маэстро, катайте вы сами.

П е в е ц. Я вольная была.

Вылетела из гнезда.

Прилетела в сад.

Я молодая была.

Охотник меня увидел,

В сердце прицелился.

И наземь я упала...

Я молодая была.  

 

Поют все более быстрым темпом и хлопают в ладоши.

Эй, ты, солнце,

Эй, вы, звезды,

Другу передайте!

Эй, вы, друзья,

В дальние края

К другу прилетайте!..

 

Сона танцует нехотя. По ходу музыки она стремится ускорить темп. Наплыв на рассказчика.

С т а р ы й  Б а х ш и. Сона танцевала. Чем дальше, тем больше у нее путались мысли. Ее родной очаг, детст­во, зеленые горы, разноцветные луга и равнины беско­нечной лентой проходили перед ее глазами. Бахши смо­трел на нежную, гибкую фигуру Соны, глаза его тумани­лись, но он сдерживал себя и молча продолжал играть, Сона вращалась, и вместе с нею вращались в ее глазах и стены, и люди, и все окружающее.

Наплыв на сцену.

Сона  продолжает танцевать.  Все медленнее и медленнее. Она еле

держится на ногах.    Гости    быстрым   темпом    поют   под   музыку

и бьют в ладоши.

Эй, ты, солнце,

Эй, вы, звезды,

Другу передайте!

Эй, вы, друзья,

Милые друзья,

Ко мне прилетайте!..

Вдруг Сона теряет  равновесие и тяжелым   камнем  падает   на  пол. Все взволнованно подбегают к ней. За сценой раздается залп.

А й к а з   (поднимая   голову).   Началось.   Прикройте ставни.

Наплыв на рассказчика

С т а р ы й  Б а х ш и. Была глубокая ночь. Бахши мол­ча сидел в углу и задумчиво курил. Теперь он ясно представил себе всю глубину трагедии, но противодействовать ей не был в силах. Он не знал даже о том, что ожидает его самого. Жизнь его висела на волоске, но об этом он думал меньше всего. За стенами время от времени раз­давались выстрелы, и в комнату проникал отдаленный гул. Вдруг Бахши услышал какой-то шорох в соседней комнате.

Наплыв на сцену.

Та же свадебная комната. Свет потушен. В комнату пробиваются лу­чи из соседней комнаты. Ощупью входит С о н а в ночной сорочке. Скользя рукой по стене, подходит к Бахши.

С о н а. Бахши.

Б а х ш и (вздрогнув). А... Сона, ты?

С о н а (шепотом). На. (Дает ему ключ). Скорее ухо­ди.

Б а х ш и. Потом тебя замучают, Сона... И без того на улице перестрелка. Здесь или там, не все ли равно?

С о н а. Уходи, и ни слова.

Б а х ш и. Хорошо, Сона.

Берет ключ, тихо пробирается из комнаты. Сона стоит, прислонясь к

стене. Долгое молчание.   Сона  поворачивается   уходить.   Перед  ней скользит тень. Не выдержав, Сона вскрикивает от страха.

Э й в а з. Не бойся, Сона, это я. Где Бахши? Мне пере­дали, что он здесь, и я зашел за ним. С о н а. Я ему отдала ключ. Он ушел.

За сценой поднимается  шум. Айказ с криком   бросается  в  комнату,

зажигает свет.

А й к а з. Эй, кто здесь? Сона?..

Э й в а з. Это я.

А й к а з.   Эйваз?..   Это  ты?  Ты  что тут делаешь?

Э й в а з (с насмешливой улыбкой). Что я тут делаю? Национальный герой! Нация на улице, под дождем, на мостовой, в окопах. Убивают. Умирают. А ты спишь до­ма. Национальный герой!..

А й к а з (осматриваясь по сторонам). Где же он? Ку­да он ушел? Сона, говори, куда он ушел?

Э й в а з. Я его освободил.

А й к а з. По какому праву ты распоряжаешься в мо­ем доме?

Э й в а з (резко). По какому праву? Вот смотри. (Бы­стрым движением распахивает ставни; комната озаряется светом от далеких пожаров). Смотри, дома горят, про­мысла горят, строения рушатся. Город окутан пламе­нем, дымом и туманом. Пулеметы, карабины, винтовки неумолчно трещат. Небо сверкает в огне, по земле течет кровь. И кто же в этом огне? Голодная, бездомная, бес­правная масса. Они продают последнее одеяло, чтобы купить патроны. И против кого? Против родного брата. Ради чего и ради кого? Ради вас! Чтобы сохранить вам ваши промысла, ваши дома, чтобы уберечь ваш сладкий сон. Все эти жертвы ради сладко спящих в своих пыш­ных постелях Агамовых, ради играющих у генерал-губернатора в карты Саламовых.

А й к а з. Вы бросили его из огня да в полымя. Я хотел поберечь его, чтобы потом освободить. Я гостей не уби­ваю. И за эту кровь я не ответственен. Людей в окопы послал не я. Нападение устроили мусульмане.

Э й в а з. В окопы послал не ты, но окопы создал ты, твой отец, ваша классовая природа, прикрывающий вас под своими крыльями двуглавый орел.

А й к а з. Они защищают свою национальную честь.

Э й в а з. Нет, они защищают ваши деньги.

А й к а з. Ты — изменник.

Э й в а  з. Я не изменник. Я враг, враг — вам, вашим промыслам, вашей природе, вашим церквам и мечетям, и враг зловещему империалистическому орлу о двух го­ловах. Ты не один, с тобой бы я легко справился...

А й к а з. Я, Асриян, не мертвая муха. Враг врага встречает с оружием в руках.

Вытаскивает из кобуры револьвер. Эйваз направляет в него дуло

револьвера.

Сона (бросаясь между ними). Умоляю вас, не де­лайте этого...

Э й в а з. Остановись, назад...

Выстрел с улицы разбивает стекло.

Прикройте ставни. Пуля с вашими деньгами считаться не будет.

 

 

 

КАРТИНА  ТРИНАДЦАТАЯ

 

Баррикада на одной из улиц.

Два врага лицом к лицу.

А р м я н и н. Эй, сумасшедший мусульманин! Не лезь вперед, не то, клянусь богом, так шлепну, что разорвешь­ся, как бурдюк.

Т ю р о к. Не болтай глупостей, дурак. Клянусь святым имамом, твоих детей оставлю сиротами. А ну, высунь только голову, если ты настоящий мужчина, я тебе лоб пропечатаю.

А р м я н и н. Слушай, Ишхан. Веди ребят обходом и захвати этого собачьего сына, мусульманина.

Т ю р о к. Клянусь святым имамом, наступай хоть с ротой, ни на шаг не сдвинусь, как цыплят, вас всех пере­стреляю. Недаром я — карабахец. Хочешь, выходи один на один, я такой фонарь тебе наставлю, что всю жизнь помнить будешь.

А р м я н и н. Пожалуйста, выходи. А кто не выйдет?

Т ю р о к. Не-е-ет, брат, не проведешь!.. Сижу себе спо­койно, в безопасности, в руках винтовка, на груди пол­ный патронташ, и в ус себе не дую. Пусть вся Россия идет, с места не тронусь.

А р м я н и н. Погоди, безумец, как послушаю тебя, видать, и ты вроде меня немного насчет ума богом оби­жен. Скажи-ка, ты из каких карабахцев будешь?

Т ю р о к.   А ты  кого знаешь?

А р м я н и н. За Евлахом я всех карабахцев знаю.

Т ю р о к. Уста Мухана знаешь?

А р м я н и н. Какого, музыканта Мухана? Да я весь его род знаю.

Т ю р о к. Слушай, приятель, поговори-ка еще немно­го, сделай милость!..

А р м я н и н. Знаешь что? Я и сам хотел просить тебя о том же. Что-то голос твой, кажется, мне знаком.

Т ю р о к. Знаешь, друг, покажи-ка чуток свою голову.

А р м я н и н. Нет, брат, шутки эти брось. Это не прой­дет.

Т ю р о к. Да ей богу же, не буду стрелять. Клянусь святым имамом, не буду.

А р м я н и н. Нет, брат, и не проси. Ни за что. Раз на то пошло, сам высунь чуточку голову. Клянусь богом, не убью.

Т ю р о к. Да ведь у меня же глаза острее, чем у тебя. Хочешь, брошу ружье. На! (Бросает ружье). Не веришь, вот мои руки. (Поднимает руки).

А р м я н и н. Нет, приятель. Не уговаривай. Ничего не выйдет.

Т ю р о к. Послушай, из какой ты деревни?

А р м я н и н. Из Аданлара.

Т ю р о к. Да ведь и я оттуда. А ты Аллаверди Кахраман-оглы знаешь?

А р м я н и н. Какого Аллаверди? (Высовывает голову). Да я сам и есть Аллаверди.

Т ю р о к. Ты—Аллаверди?  (Приподнимается).

А л л а в е р д и. Ай, Имамверди! Это ты! Фу ты черт, сумасшедший мусульманин.

Бегут навстречу друг к другу, обнимаются.

И здорово же ты напугал меня. Со страху еле держался. Когда приехал? Как дети? Как Гюльсун-баджи?

И м а м в е р д и. Слава богу, все живы и здоровы. А как Набат-баджи поживает?

А л л а в е р д и. Спасибо. Ничего себе. Слушай, Имам­верди, а куда ты ружье положил?

И м а м в е р д и. А дьявол его знает, увидел тебя, от радости и не знаю, куда бросил. Откровенно говоря, и ружье-то не особенно важное. Затвор не действует. У ме­ня раньше было набивное ружье с пистонами, допотоп­ное. А после вот это нашел, и то патронов не имею. По­слушай, Аллаверди, дай-ка, пожалуйста, несколько пат­ронов.

А л л а в е р д и. Да и у меня их немного. Но тебе, так и быть, четыре штуки отдам. Только, ради бога, не стреляй в эту сторону. Натворили, сукины дети, такое, что и ска­зать нельзя. Сколько народу понапрасну гибнет. Постой, а ведь ты говорил, что у тебя полный патронташ...

И м а м в е р д и. Какого черта, патронташ. Я нарочно пугал тебя. Слушай, Аллаверди, мы-то сидим себе здесь, а вдруг этот Ишхан или какой еще там мошенник из тво­их придет да поймает нас.

А л л а в е р д и. Да какой там Ишхан! Я тоже нарочно пугал тебя, чтобы ты убежал. А то я — один.

И м а м в е р д и. Даю тебе честное слово, заговори ты чуть погромче да построже, я бы уж не выдержал...

А л л а в е р д и . Положим, я сам раньше тебя бежать собирался. Послушай, чего это ты вылез вперед, а?

И м а м в е р д и . А как же? Ты хотел бы, чтобы Кара­бах отстал от прочих. А сам ты чего вперед всех полез?

А л л а в е р д и . Почему я знаю. Ведь я тоже карабахец, такой же дурак, как и ты.

И м а м в е р д и. А что слышно об Эйвазе? Я никак не найду своего Бахши.

А л л а в е р д и. Ну, с Эйвазом история длинная. Жив ли, умер ли, ничего не известно. А знаешь, я здорово про­голодался.

И м а м в е р д и. Да я сам, Аллаверди, прямо умираю с голоду, аж в животе урчит.

А л л а в е р д и. А ну, постой-ка, у меня, кажется, в кармане кое-что имеется. Я ведь дочку замуж выдал. Се­годня была свадьба.

И м а м в е р д и. Дочку выдал? Ну, поздравляю. За кого же?

А л л а в е р д и. И не спрашивай, Имамверди. Такую совершил глупость, что и на деда, и на прадеда хватит. Ну, дело конченое. И вот, слышу, на улице суматоха. В кухне было полкурицы и немного свинины. Я их скорее в карман и выбежал...

И м а м в е р д и .   Ну, свинину кушай сам, а курицу ва­ли сюда.

А л л а в е р д и. Черт бы побрал их, проклятых! Что сделали с бедным народом.

И м а м в е р д и. Правда, Аллаверди, какой умница эту глупость выдумал, а?

А л л а в е р д и. А черт его знает, разве их поймешь? И зачем было нам с тобой в эту драку впутываться!

И м а м в е р д и. Зря только бедный люд гибнет.

Издали слышен чей-то голос.

Г о л о с. Эй, кто там?

А л л а в е р д и. Я... Я... черт возьми, куда ружье про­пало?

И м а м в е р д и. Да ну, садись. Это или армянин, или мусульманин. Если окажется армянин, ты не допустишь, если мусульманин—я. А не то, вдвоем его изобьем.

Г о л о с. Не двигайтесь с места! Как звать?

А л л а в е р д и.   Аллаверди Кахраман-оглы Асриян.

Г о л о с. А-а-а, дядя Аллаверди, это — ты?

А л л а в е р д и. Я, я... Имамверди, это, оказывается, мой знакомый. Проходи за мной. А ты кто будешь, при­ятель?

Г о л о с.   Я — Арам.

А л л а в е р д и. Ах, это ты, Арам?

А р а м. Я. Только что на той улице я заметил какую-то тень. Издали мне показалось, что это Бахши. Он шел тихо и рассеянно. Побежал за ним, но не мог догнать и потерял из виду. Странный какой-то. Бедняга, как бы не застрял в этой части и не попал кому-нибудь в руки.

И м а м в е р д и  (выходит). Слушай, Арам, а куда он шел?

А р а м . Дядя Имамверди, это ты здесь? Какими судь­бами вы встретились?.. Да я его недалеко отсюда встре­тил. Но, думаю, что это не Бахши. Только походкой он напоминал Бахши.

А л л а в е р д и. Разве в такое смутное время можно ходить к этим сукиным детям?

И м а м в е р д и. Слушай, Арам, мошенник ты этакий, что ты забыл про бедную старуху и денег ей не посыла­ешь? Осталась в деревне голодная. Недавно я набрал кое-как полпуда пшеницы, да отдал ей. Она примешала еще ячменя и испекла хлеб.

А р а м. Ей-богу, дядя Имамверди, все это время я был безработным. Только недавно начал работать, а тут эти сволочи затеяли смуту и обрекли всех на погибель!..

Неожиданно раздается залп. Арам хватается за револьвер. Аллавер­ди падает. Имамверди ложится.

И м а м в е р д и.  Ах ты проклятый! Убили человека. Арам.   Ложитесь на землю. Идут, кажется.

А л л а в е р д и (умирает). Стреляли казаки...

 

КАРТИНА    ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Кабинет генерал-губернатора.

Губернатор    за столом что-то   пишет.    Полицеймейстер стоит перед ним.

Губернатор (не поднимая головы). Кто это орга­низовал?

Полицеймейстер. Интернациональная револю­ционная организация, ваше превосходительство.

Губернатор (не поднимая головы). Революцион­ная организация? А что она организовала?

Полицеймейстер. Интернациональную мирную комиссию, ваше превосходительство.

Губернатор. Ну и что же?

Полицеймейстер. Ходили с белыми флагами и пытались приостановить резню.

Губернатор. Они этого не сумеют. Чем же кончи­лось?

Полицеймейстер. С обеих сторон взяли их под обстрел. Убиты один грузин и два мусульманина. Ранен в руку и сам Володин.

Губернатор. А-а, значит и Володин ходил?

Полицеймейстер. Так точно, ваше превосходи­тельство... Но они дерутся с таким азартом, что кажется даже мы сами не сумеем остановить их, если захотим.

Губернатор. Кровь в них кавказская, поручик, южная. Началась резня, и уж никакая сила ее не остано­вит.

Полицеймейстер. Но это же ужас, ваше превос­ходительство.

Губернатор. Эх, поручик! Милосердие в политике не более, как трусость. Да, это ужас. Да, это ужас. Но ужас, который спасет от гибели вашу и мою жизнь и трон императора. Понимаете?

Полицеймейстер. Так точно, ваше превосходи­тельство, понимаю.

Губернатор. Идите, поручик. Мое приказание дол­жно быть исполнено немедленно. И поручите там, чтобы ко мне сегодня никого не впускали. Я занят. Но люди, отправляемые в Карабах и в другие места, предварительно должны побывать у меня.

Полицеймейстер. Резня должна продолжаться и сегодня, ваше превосходительство?

Губернатор. Будет продолжаться. Торопиться не­зачем. В случае надобности казаки должны будут под­держать...

Полицеймейстер. Кого, ваше превосходитель­ство?

Губернатор. Кого? Никого, обе стороны... Как толь­ко немного стихнет, надо, чтобы казаки подогрели. У кого не хватит патронов, не жалеть, выдавать. Стоимость их будет оплачена ими самими.

Полицеймейстер. Но относительно революцион­ной организации в приказе ничего не сказано, ваше пре­восходительство.

Губернатор. Это я вам потом скажу, поручик, че­рез два часа. Ну, поручик, идите.

Полицеймейстер. Слушаюсь, ваше превосходи­тельство. (Выходит).

Губернатор один. Что-то пишет.

(Возвращаясь). Простите, ваше превосходительство, при­шли иностранцы.

Губернатор. Иностранцы?

Полицеймейстер. Так точно, ваше превосходи­тельство. Англичане, французы, немцы... Они протестуют.

Губернатор. Протестуют? Вы им передайте, пору­чик, что мы — в своей стране. Российская империя в чьей-либо опеке не нуждается. Пусть они протестуют в Индии, в Африке, в Китае, в Египте и в других своих колониях. Мы идем по их же стопам, пользуемся их же методом: разделяй и властвуй! Это лозунг всех современных пра­вительств, желающих господствовать. Если в этом есть преступление, то научили нас они, мы только ученики.

Полицеймейстер.  Простите, ваше превосходи­тельство, они не против резни протестуют. Они просят указать место, где им можно было бы укрыться. Про­тестуют же они против того, что мы не даем им свидания с вашим превосходительством.

Губернатор.  Пусть каждый идет в свое консуль­ство и выжидает там окончания событий. У меня нет вре­мени для разговоров с ними. Идите, поручик.

Полицеймейстер. Слушаюсь, ваше превосходи­тельство. (Уходит).

Звонит телефон.

Губернатор (берет трубку). Слушаю. Саламов? Да, здравствуйте. Такие вещи по телефону не говорят, Амир-Аслан-бек. Промысла сжигают? Это уж не мое де­ло, господин Саламов. У вас есть руки, у них промыслы. Патроны? А... это можно, устроим.

Полицеймейстер (входя). Простите, ваше пре­восходительство.

Губернатор (недовольно). Вы все выходите и воз­вращаетесь, поручик.

Полицеймейстер. Простите, ваше превосходи­тельство, пришли рабочие представители, хотят видеть ваше превосходительство.

Губернатор. Я же сказал вам, что сегодня никого принимать не буду.

Полицеймейстер. Так точно, ваше превосходи­тельство. Но он сам тоже пришел.

Губернатор  (встает). Володин? Сам?

Полицеймейстер. Так точно, ваше превосходи­тельство. Володин сам.

Губернатор. А кто еще с ним?

Полицеймейстер. Грузины, мусульмане, армяне, русские. Из всех наций.

Губернатор (лукаво улыбаясь). Это — растерян­ность, поручик. Он рискует своей жизнью. Но он смелее, чем я представлял. Пусть товарищи его подождут, а его впустите. Оставайтесь и вы там и ждите моего приказа. Да, чтобы не забыть. Надо выдать мусульманам немного патронов.

Полицеймейстер. Слушаюсь, ваше превосходи­тельство. (Выходит).

Входит   Володин.

Губернатор. А-а, господин Володин. Наконец-то нам посчастливилось видеть вас. Видно, судьба еще не совсем от нас отвернулась. Пожалуйста, садитесь. Ведь вы словно сказочный герой. Везде о вас говорят, а самих нигде не видно. Имя есть, а самого нет! Кажется... и бог такой же? Хе-хе-хе...

В о л о д и н. У нас, генерал, ни для шуток, ни для комплиментов нет времени. Мы пришли по делу. Прошу распорядиться впустить и моих товарищей.

Губернатор. Нет, господин Володин, я давно хо­тел вас видеть. Не дипломатия ли так вас захватила, что никак мне не удавалось заполучить вас? Наконец-то исполнилось мое желание, и я хочу говорить с вами нае­дине и откровенно. Дипломатия вещь не всегда хорошая. Она отнимает все время, вот и теперь вы торопитесь...

В о л о д и н. Я — не дипломат, я — рабочий...

Губернатор. Оно, на словах, конечно. Но мы слы­шали, что обычно рабочие бьют молотом, тащат столбы, а вы, слава богу, не из тех и не из других.

В о л о д и н. Столбов я натаскал много.

Губернатор.  Только в Сибири, на каторге?

В о л о д и н. И еще под плетью генерал-губернатора.

Губернатор. Оказывается, Володин, вы дипломат не блестящий. Политика, это — шахматная игра. Вы под­ряд наступаете на короля, объявляя шах, но получаете мат.

В о л о д и н. Игра еще не кончена.

Губернатор. Для нас она уже кончена. Вы полу­чили мат. Человек политики должен быть хладнокровен. Ваш приход сюда показывает, что вы побеждены. Вы ставите на карту свою жизнь, потому что вы проиграли и вам больше ничего не остается.

В о л о д  и н.  Снявши голову, по волосам не плачут.

Губернатор. Ого, но вы ведь не просто волосы. Вы — голова. И ваш конец есть конец игры.

В о л о д и н.  Игру веду не я, а масса, жизнь, история.

Губернатор. Но во главе-то стоите вы!

В о л о д и н. Генерал, вы путаете вопрос, я бы просил...

Губернатор. Мне ваша просьба известна.

В о л о д и н. У нас не просьба. У нас требование. Мы требуем остановить эту братоубийственную резню.

Губернатор. Не потому ли, что она расстраивает ваши мятежные планы?

В о л о д и н. Почему вы разъединяете эти братские нации и натравливаете их друг на друга. Вы хотите, что­бы они уничтожили друг друга?

Губернатор. А как бы вам хотелось? Не прикаже­те ли вы объединить два диких народа, чтобы они под вашим руководством уничтожили нас, родных сынов Рос­сии.

В о л о д и н . Это—преступление!

Губернатор. Во всяком случае не большее пре­ступление, чем поднимать мятеж против трона его импе­раторского величества и расшатывать основы Российской империи.

В о л о д и н. За трон и основы России они не ответст­венны. Они в своем доме и вас сюда не звали. Вы насиль­ственно навязались им и теперь затягиваете петлю на их шее. Почему вы им не даете жить так, как они хотят? Что вам от них надо? Зачем вы пришли сюда?

Губернатор. Они, я думаю, и вас не звали, зачем же вы пришли?

В о л о д и н. Я пришел трудиться, я пришел за куском хлеба.

Губернатор. А я пришел защищать вас.

В о л о д и н. В вашей защите мы не нуждаемся. Мы принесли сюда свой труд, а вы свои штыки, свои висе­лицы.

Губернатор. Володин, без штыка они вам хлеба не дадут.

В о л о д и н. Мне не нужно хлеба, замешанного на крови.

Губернатор. Да я не о вас забочусь. Я солдат моей империи, которая хочет водрузить свое знамя на Бендер-Бушире и на берегах Босфора. А этот путь не одеколоном поливать надо, конечно. Его надо пробить штыком, а продукция штыка — это кровь и кости.

В о л о д и н. Так могут думать только палачи. Кто ответственен за эти горящие дома, за эту потоком лью­щуюся братскую кровь?

Губернатор. Ну, снявши голову, по волосам ведь не плачут, не так ли?

В о л о д и н. Они, генерал, не волосы. Это — люди, кровь их — человеческая, братская кровь!

Губернатор. Они братья только вам и изменни­кам родины. А мне они — враги. Политика не знает жа­лости. Не уничтожь я их, уничтожат меня.

В о л о д и н. Генерал, мы решительно требуем прекра­щения этой кровавой бойни.

Губернатор. Ее не мы создала, и не нам ее прекра­щать.

В о л о д и н. Нет, ее создали вы.

Губернатор. Пожалуйста, попробуйте прекратить; мы создали, а вы прекратите.

В о л о д и н. Мы прекратим, генерал, но это обойдется вам дороже.

Губернатор. Прекращайте!.. Гм, а что с вашей рукой?

В о л о д и н. Это не имеет отношения к нашему разго­вору.

Губернатор. Я все знаю, Володин. Выходить к этим дикарям с белыми флагами могут только потерявшие го­лову дураки. Ведь у них лишь один бог — пулемет. Если бы им удалось объединиться, я вынужден был бы подста­вить под их пули головы родных сынов империи. А теперь пусть сами расхлебывают. Наша хата с краю. Нам не жалко, лошади чужие, и хомут не свой...

В о л о д и н.  Так могут думать только палачи.

Губернатор (вскочив). Володин, вы повторяетесь. Вы — предатель отечества и нации. Вы хотите использо­вать затруднительное положение империи и свалить ее венец под ноги врагов. В такое-то время вы хотите обо­стрить борьбу классов. Это смерть для нации. Вот где действительно братоубийственная борьба. Но вы этого не добьетесь.

В о л о д и н. Превращая классовую борьбу в нацио­нальную, вы можете лишь оттянуть время, но заставить массы замолчать навсегда вы не сможете.

Губернатор. Ага, значит, не будь национальной войны, была бы классовая? Так ли я вас понял? Шах и мат, господин Володин. Вы — очень плохой игрок, вы проиграли. Бросьте же все это, пока не поздно. Уйти с по­ловиной убытков уже есть прибыль. А конец игры будет для вас страшен. Империя — это борющийся орел. Он дерется с орлами, а вы не более, как воробьи с разбиты­ми крыльями, только в ногах путаетесь.

В о л о д и н. Но этот орел о двух головах высасывает кровь трудящихся России. Уж близок его конец, и ни од­ну из своих голов спасти ему не удастся.

Губернатор. Володин!.. Я вас не задерживаю, господин Володин. Можете идти. Я хотел только послед­ний раз предупредить вас, что политика, это кровавые шахматы. Если будем живы, конец увидим. Значит, игра продолжается?..

В о л о д и н. Конечно, генерал, продолжается. Будем живы и результат увидим. (Резко повернувшись, выхо­дит).

Входит   полицеймейстер.

Губернатор. Поручик, его освободить, а других прямо в тюрьму.

Полицеймейстер.   Володина освободить?

Губернатор.   Да,  освободить.

Полицеймейстер. Слушаюсь, ваше превосходи­тельство. Вы правы, у него слишком большое влияние.

Губернатор. Вы еще молоды, поручик. Я прекрас­но учитываю положение. Они теперь безопасны. Интерна­циональное единство взорвано навсегда. Колесо истории повернулось вспять. Мятежный корабль ударился об ска­лу и разлетелся вдребезги. Теперь они ничего из себя не представляют... Освободить и... не позднее, чем завтра, вручить мне обоих. Его и Эйваза Асрияна.

Полицеймейстер. Простите, ваше превосходи­тельство, живых или мертвых?

Губернатор. Поручик, вы должны понимать поли­тические термины. Мертвых.

 

К А РТИНА  ПЯТНАД Ц А ТА Я

Подпольное собрание.

В о л о д и н. Товарищи, заседание кончилось. Теперь, не теряя времени, за работу. Рабочие ждут решения. Надо разъяснить всем, что это наше выступление должно довести дело до решительного конца. Ни одного промысла, не примкнувшего к забастовке! Идем, товарищи. Выхо­дить поодиночке.

Б а х ш и. Во всяком случае, товарищ Володин, это за­седание еще больше перепутало мои мысли.

В о л о д и н.  Идем, Бахши, мы поговорим по дороге.

Э й в а з. А знаете, товарищ Володин, я буду на вас жаловаться.

В о л о д и н. Кому?

Э й в а з. Генерал-губернатору. Вы не хотите испол­нить его желание.

В о л о д и н. Нет, Эйваз, твои рассуждения непра­вильны.

Э й в а з. Как то есть неправильны? Вы сами говорите, что губернатор называет политику кровавой шахматной игрой. И что же, он мне будет объявлять мат, а я буду молчать? Клянусь, я .ему такой мат преподнесу, что и сам не рад будет.

В о л о д и н. Пойми, Эйваз, что организация не может заниматься террором против отдельных лиц и убийства­ми из-за угла.

Э й в а з. Ничего подобного. А почему они убивают? Вы связываете нам руки и ноги. Каждый день убивают то одного, то другого. Хорошенькое дело, ты убивай, а я буду смотреть. Убьет он одного, а я за него пять.

А р а м . Эйваз прав, очень даже прав.

В о л о д и н. Да ты пойми, Эйваз, из того, что ты убь­ешь одного или трех, ничего не выйдет. Убьешь одного, придет другой. Тут дело в режиме, в образе правления. Надо ударить в корень. Надо уничтожить самый режим. А это возможно только путем классовой борьбы.

Э й в а з. Ну, это не дело. Соловья баснями не кормят. А у нас еще говорят, не сдыхай осел, придет весна и тра­ва вырастет. Когда еще масса поднимется...

В о л о д и н. Да вовсе не «когда еще», товарищ Асриян. Первое наше дело поскорее поднять массу и сверг­нуть этот режим. Сам же ты голосовал за решение.

Э й в а з. Одно другому не мешает. Забастовка своим чередом, а это своим. Я настаиваю, что надо убить губер­натора, и конец.

В о л о д и н. Если ты настаиваешь, то мы запросим об этом центр, но заранее знаю, что он не разрешит.

Б а х ш и. Вот это и путает мои мысли. Я всегда был врагом крови, но теперь, когда я вижу, с какой жестоко­стью враг проливает нашу кровь, я начинаю колебаться. Что же? Враг наносит удары, а ты стой и смотри?

В о л о д и н. Смотреть, это — преступление. Бить на­до, но бить не из-за угла и не в отдельных людей, а в от­крытом бою, на баррикадах и по всей системе.

Э й в а з. Разве это дело? Ты меня убивай, а я буду смотреть. Это возврат к христианству: ударят в одну ще­ку, подставь другую.

В о л о д и н.  Центр на это не согласится, Эйваз.

Э й в а з. А не согласится, тем хуже. Скольких за эги дни убили, скольких выслали, сколько человек без вести пропало. Остальных же будут клевать, как пшеничные зерна.

П е р в ы й  р а б о ч и й. Эйваз говорит правильно. По­ка найдешь лошадь, садись на осла. До царя добраться не можешь, бей первого попавшегося городового. Все равно.

В о л о д и н. Нет, товарищ, это не дело. Так поступа­ют мелкие карманщики. Идем, Бахши, я тороплюсь на другое заседание. Во всяком случае на следующем засе­дании мы этот вопрос выясним.

 

Володин  и   Бахши   уходят.

А р а м . Прямо безобразие. Володин связывает по ру­кам и ногам. Того не трогай, этого не трогай. Пусть он бьет тебя, а ты иди с рабочими митингуй...

П е р в ы й   р а б о ч и й. А потом садись у моря и жди погоды, покуда твоя шлюпка с места тронется.

Э й в а з. Строго говоря, конечно, Володин прав. Их ведь не один и не два. Того снимешь, другой придет. Надо уничтожить самый корень зла.

За сценой раздается выстрел.

А р а м. Это что?

Э й в а з. Как бы, ребята, чего не случилось.

 

Хочет выйти, Арам его удерживает.

 

А р а м. Да постой, куда ты лезешь?

 

Входит в сильном волнении  Бахши.   Все обращаются к нему.

 

Э й в а з.  Почему вернулся, Бахши? Что случилось?

Б а х ш и. Убили. Володина убили...

Э й в а з. Убили?.. Где?..

Б а х ш и. Тут, за углом.

Э й в а з. Умер?

Б а х ш и. Не знаю, прибежал сообщить.

А р а м. Убили?

Э й в а з. Идем, товарищи.

В т о р о й  р а б о ч и й. Нет, вы не ходите. Вас все зна­ют. Лучше пойдем мы и скоро вернемся.

Выходят двое-трое.

Э й в а з. Товарищи, губернатор говорил, что полити­ка—это шахматная игра, поживем, увидим. Не поживешь, значит, и не увидишь. Он свое слово сдержал; сказал и сделал. Теперь слово за нами. Я все же настаиваю на своем предложении. Смерть за смерть.

А р а м . По одному в день. Надо раз навсегда пока­зать, что у нас есть руки.

П е р в ы й   р а б о ч и й.  Это уже не политик, а палач.

А р а м. Долго говорить тут нечего, товарищи. Бро­сайте жребий, кому попадет, тот и пойдет.

Э й в а з. Товарищи, кто хочет участвовать в жеребь­евке?

А р а м.   Все.

Э й в а з. Нет, товарищи, может быть, есть нежела­ющие? Это вовсе не будет значить, что они трусят. Они могут быть полезны в другой работе. Вот Бахши открыто заявляет, что он крови не выносит. Он будет полезен в идейной борьбе. Все желающие участвовать в жеребьев­ке пусть поднимут руку.

Несколько рабочих поднимают руки.

Значит, эти товарищи будут участвовать в жеребьевке.

А р а м. Товарищи, я не боюсь, но я ранен. А так по­могать пойду.

Т р е т и й  р а б о ч и й. Товарищи, я болен, а в этом де­ле нужна быстрота.

Ч е т в е р т ы й  р а б о ч и й. У меня большая семья, то­варищи. Я не посмею идти...

Б а х ш и. Товарищи, Эйваз говорил совершенно пра­вильно. Всю свою жизнь я был против крови. До сих пор я и на муравья не наступал. В жизни я не знал такой це­ли, такого идеала, во имя которого можно было бы про­лить человеческую кровь. Но когда я вижу эти разоренные очаги, горящие дома, невинно проливающуюся человече­скую кровь и думаю о причине всего этого, я прихожу к такому заключению, что кровь палача надо пролить. Я иду без жеребьевки.

Э й в а з. Я на это не согласен.

А р а м. И я.

Э й в а з. Товарищи, Бахши новичок в нашей борьбе, он недостаточно окреп и закален.

А р а м. Для него это будет слишком тяжело.

Б а х ш и. Товарищи, я иду на это не из-за хвастовст­ва. Правда, я новичок, но я человек твердый.

Э й в а з. За твердость Бахши я ручаюсь головой, но в этом деле нужна ловкость, сноровка. Вот чего ему не хватает.

А р а м. К тому же Бахши любит много думать, надо или не надо, проливать кровь или не проливать. И тут то­же, вдруг начнет думать и провалит дело.

Б а х ш и. Товарищи, я знаю, что это дело историче­ское, я знаю, что...

 

 

К А РТИНА   ШЕСТНАДЦ А ТА Я

 

Улица. Проходят люди.  Арам  продает цветы.

А р а м. Ах, какие хорошие цветы, свежие цветы. Сор­вали утром, привезли вечером. Гвоздика, нарцисс, фиал­ки. Цветы для всех, кто женится, кто замуж выходит, кто свадьбу справляет, кто на панихиду идет. Всем, у кого родился ребенок, у кого умер близкий. Всем, у кого день­ги в кармане, у кого ум в голове. Всем, кто имеет тонкий вкус. Всем, кто погиб от даровых пуль! Цветы, цветы! Хватайте, берите. Цена дешевая, стоимость высокая. Па-па-па... Не умирай, бедняк, дома, на мостовых неко­му будет умирать...

Б а х ш и (подходя к Араму). Слушай, приятель, как ты продаешь цветы?

А р а м. Как прикажете. Как арбузы, поштучно, или как людей скопом, чтобы не скучно было лежать на мосто­вой. А хотите, как горох, по пудам, или, как шелк, по ар­шинам!.. Как сами прикажете. (Тихо). Сказали, сейчас будут...

Б а х ш и. Хорошо. А цена им какая?

А р а м. А цена без запроса. Чуть подешевле девичье­го поцелуя и чуть подороже человеческой башки.

Б а х ш и   (тихо). Где это у тебя?

А р а м. Здесь! Сколько прикажете и на какое время? Готово. А цветы вам для чего?

Б а х ш и. Как то есть для чего? Давай на суп, или на соус.

А р а м. Осторожно, дорогой покупатель, цветы бери, а на корзину не наваливайся, еще раздавишь. (Тихо). Не отходи, сейчас Эйваз будет.

Б а х ш и. Я буду здесь. Ну, говори цену.

А р а м. Цены разные. Для свадьбы одна цена, для похорон другая.

Б а х ш и. Мне надо для покойника.

А р а м. О, тогда будет немного дороже. Людей погиб­ло пропасть, отовсюду цветы спрашивают. Другим по пя­тачку хороших, а вам по гривеннику лучше их. (Тихо). Букет заряжен. Что внутри — бросай, а цветы сохрани, в свидетели пригодятся.

Входит  Эйваз.

Э й в а з (Араму). Эй, ты, почем цветы? (Тихо Бахши). Разошлись. Идут. Готовься.

Б а х ш и. Хорошо. Дай-ка букет.

А р а м. Извольте, дорогой.

Э й в а з. Не забудь только. Как бросишь, присядь. Бей сильнее. И не забудь, Бахши, шах и мат.

Б а х ш и. Будь покоен. (Араму). Сколько тебе за бу­кет?

А р а м. Чем больше, тем лучше...         

Э й в а з. Я иду.

А р а м. Осторожно, дорогой, чуть корзинку не свалил. (Тихо). Тебя знают. Уходи скорее.

Э й в а з. Идут... я пошел.

Б а х ш и. Эйваз, к тебе последняя моя просьба...

Э й в а з.   Скорее,  идут.

Б а х ш и. Может быть, погибну ft больше не увидимся. Передай Соне последний мой привет...

Э й в а з. Хорошо. Держись крепко. Пусть руки не дро­жат. Идут. (Уходит).

Б а х ш и.   Ну, что, приятель, расчет правильный?

А р а м. Правильный, правильный. Царство небесное твоему покойнику. (Тихо). Идут. Пройди прямо вперед и стань перед ним.

Б а х ш и (торопясь). Прощай. (Уходит).

Входит    губернатор.   За    ним     полицеймейстер,    при­става,  городовые  и    др.

Губернатор. Один уже готов, поручик, но с другим вы замешкались.

Полицеймейстер. Скрывается, ваше превосходи­тельство. Сегодня будет найден во что бы то ни стало и... тоже будет готов...

Губернатор. Борис Матвеевич, надо бы Марии Тимофеевне цветов взять.

Полицеймейстер. Сейчас прикажу, отошлют до­мой.

Губернатор со свитой проходит дальше. Полицеймейстер останавли­вается около Арама.

Эй, соленый, готовь цветы, живо!

А р а м.  Каких, дорогой, соленых или малосольных?

Полицеймейстер. Не болтай много. Скорее, а то ушли. Да сам же отправь домой.

А р а м. Сейчас, дорогой, сию минуту.

За сценой раздается взрыв. Паника. Все бегут. Полицеймейстер хочет

бежать по направлению к взрыву,  но не решается.  Арам  прячется

за корзину. Бегут городовые, свистят.

Губернатор (выбегая на сцену). А-а-а, негодяи. Это вам не удастся...

Полицеймейстер (подбегая). Что случилось, ва­ше превосходительство?

Губернатор. Игра продолжается. Бомба...

Полицеймейстер. Вы ранены, ваше превосхо­дительство?

Губернатор. Слегка в руку. Поручик, преступник бежал в этом направлении. Преследуйте его. Упустите, на себя пеняйте! Живо!

Полицеймейстер. Я бегу, ваше превосходитель­ство. (Выбегает).

Губернатор.  Мне смертный приговор! Сволочи!

Э й в а з (вбегает с бомбой). Приговор в силе.

Губернатор    (выхватив револьвер). Асриян!..

Э й в а з. Шах и мат, генерал. (Бросает бомбу. Ло­жится на землю).

Бомба взрывается. Губернатор падает,

А р а м (высовывает голову из-за корзины). Мат, вдо­бавок еще русский...

Наплыв на рассказчика.

С т а р ы й  Б а х ш и. Бахши бросил бомбу умело, но она взорвалась не полностью. Эйваз был в запасе. Бахши этого не знал. Их обоих поймали и повели. В это время проезжала в фаэтоне Сона. Она была в трауре по отцу. Фаэтон ее был остановлен. Проходя мимо, Бахши поднял голову. Их глаза встретились. Бахши выпрямился и про­шел мимо с гордо поднятой головой.

КАРТИНА СЕМНАДЦАТАЯ

Суд. На скамье подсудимых   Эйваз   и   Бахши.

Председатель. Тише, не шумите. Допрос свиде­телей и выступления сторон закончены. До последних слов обвиняемых стороны хотят выяснить некоторые положения. Тут имеются вопросы. Господин полицеймей­стер, имеются ли у вас еще какие-либо документы, подтверждающие принадлежность подсудимого Бахши к мятежной организации?

Полицеймейстер. Других документов у меня нет. Что касается Асрияна, он несколько раз был под арестом, но ему разными путями удавалось улизнуть. Последнее время он скрывался от властей. А Бахши был только под подозрением. Очевидно, он примкнул к организации недавно и еще не успел себя проявить.

С а л а м о в. Я знаю — он шпион. Я видел его, когда он говорил в мечети. Покойный губернатор, царство ему небесное, тоже говорил тогда. Послушайте только, тут человека убили, лежит как бревно, а этот все твердит — провокация. А другой — настоящий мошенник. Жулик, таких не сыщешь. А сам родственник Агамяна. Вечно на промыслах бунты устраивал. Это все — дело армян. По­койный губернатор не давал им воли, за это они и натво­рили такую штуку и, чтобы рассорить царя с мусульма­нами, замешали в это дело мусульманина.

Председатель. Господин Саламов. Имеются ли у вас какие-либо документы на этот счет?

С а л а м о в. А это все разве не документы? Я сам их хорошо знаю, насквозь вижу.

Председатель. Хорошо. Садитесь.

Э й в а з. Господин председатель, мне бы хотелось спросить полицеймейстера, с какой целью они разыски­вали меня? Арестовать или убить из-за угла?

Председатель. Подсудимый, правительственные органы убийством из-за угла не занимаются. Садитесь и впредь выбирайте выражения осторожнее. Господин Ру­бен Агамян, подтверждаете ли вы заявление Эйваза Ас­рияна вашему сыну о враждебности его к покойному ге­нерал-губернатору и трону его императорского величе­ства?

А г а м я н. Подтверждаю и ручаюсь головой. Когда придет мой сын, подтвердит и он. Это — неисправимый мятежник. Мне известно, что Бахши его сподвижник. Я ничуть не сомневаюсь, что это выступление совершено ими совместно. Я так же не сомневаюсь, что в это дело заме­шаны и наши соседи.

С а л а м о в. Последний подлец тот, кто замешан в это дело. А ты Агамов, сукин сын. Хорошо. Посмотрим.

Председатель. Тише. Успокойтесь. Свидетель Арам Бабаян. Подтверждаете ли вы, что у подсудимого Бахши ничего подозрительного не видели?

А р а м. Он, бедняга, у меня цветы покупал. Я у него ничего такого не видел.

Председатель. Может быть, у него в кармане было?

А р а м. Нет, и в кармане ничего не было.

Председатель. А вы откуда знаете, что у него и в кармане ничего не было?

А р а м (теряется). Откуда знаю? Как откуда знаю? Да я видел его карманы. Он не мог найти свой кошелек и выворачивал карманы, пока не нашел.

Председатель. Садитесь.

Прокурор. По-моему, вопрос достаточно ясен и дальнейшее затягивание процесса не имеет смысла. Три пристава и восемь полицейских, как очевидцы, подтверж­дают, что в обоих случаях бросал бомбы Эйваз Асриян. Принадлежность же его к организации мятежников доказана неопровержимыми документами. Бахши участвовал в этой же организации, но нигде, кроме мечети, активных выступлений не имел. Преступление Эйваза Асрияна на­правлено против власти его императорского величества, почему я настойчиво требую смертной казни для подсу­димого Эйваза Асрияна, а для участника той же органи­зации, подсудимого Бахши, десяти лет каторжных работ.

Председатель. Подсудимый Эйваз Асриян, вы обвиняетесь в действиях, направленных против святого трона и власти его императорского величества, выразив­шихся в убийстве покойного генерал-губернатора. Что вы можете сказать в свое оправдание?, Решение правосудия будет во многом зависеть от правдивости и искрен­ности ваших показаний.

Б а х ш и (поднимаясь с места, с полным спокойстви­ем). Господин председатель, я имею заявление.

Председатель. Я вам предоставлю слово после.

Б а х ш и. Мое заявление очень важно и имеет отноше­ние к слову Асрияна.

Председатель. Говорите.

Б а х ш и. Кроме Саламова и Агамяна, все свидетели показали, что генерал-губернатора убил Асриян. На этом основании прокурор требовал для него смертной казни. Я заявляю перед судом, что все это — ложь. Эйваз Асри­ян никакого отношения к этому убийству не имеет. Гене­рал-губернатора убил я.

С а л а м о в. Вот вам и здравствуй! Я же говорил, что он — шпион, сукин сын. Обязательно хочет свалить вину на мусульман.

С у л е й м а н-б е к. Господин председатель. От имени всех мусульман я протестую против такого положения, идущего в разрез с нашей национальной позицией. Наши национальные права...

С а л а м о в. Сулейман-бек, ради Аллаха, не заводи опять свою национальную шарманку.

Председатель. Тише. Не шумите, здесь заседает суд, а не городская управа.

Прокурор. Господин председатель, я полагаю, что подсудимый Бахши болен. Прошу назначить экспертизу.

Б а х ш и. Я совершенно здоров.

Э й в а з. Я полагаю, что прокурор прав. Несомненно, гражданин Бахши или болен или этим заявлением хочет проявить свою дружбу ко мне; принимая мою вину на себя, он стремится облегчить мою судьбу. Но он никакого отношения ни к этому делу, ни к революционному дви­жению, называемому вами мятежным, не имеет. Смерти генерал-губернатора требовал пролетариат, и я это вы­полнил.

Прокурор. Этого требовал ваш революционный комитет? А кто еще в этом комитете?

Э й в а з. О комитете мне нечего вам сказать. Предсе­дателем комитета являюсь я. Члены его — тоже я. И при­говор вынес я, и сам же его выполнил. Генерал-губерна­тора убил я.

Председатель. Что вами руководило в этом дей­ствии, объясните.

Э й в а з. Он был такой же провокатор, как и все вы. Это он натравил два братских народа друг на друга, это благодаря ему осиротели тысячи детей, овдовели жены, семьи остались без кормильцев, в нищете. И вот эти гос­пода, выступаюшие сегодня против нас, эти представители тюркской и армянской буржуазии, Агамян, Саламов и другие, являлись и являются прямыми вашими помощни­ками, орудием в ваших руках.

С а л а м о в   (с места). Эге-ге...

Э й в а з. Против меня показывают двенадцать свиде­телей полицейских. Они были очевидцами, но говорят не­правду. Генерал-губернатора убил я один. И я признаю себя убийцей. А вы, прикрывшиеся под маской правосу­дия и судящие меня, разве вы сами не худшие убийцы? Скажите, кто убил Володина, Рахманова, Боадзе, Сул­танова, Еремяна? И кто судил их убийц? Если же их не судили, то почему? Все вы — убийцы. Вы — палачи. Уж близок конец вашей власти, которую вы защищаете с та­ким ожесточением. И скоро вы займете это место подсу­димых. Тогда тысячи детей потребуют у вас своих роди­телей, убитых вами, тысячи матерей потребует своих сыновей, замученных вами. Фундамент вашего правосу­дия заложен в море невинной крови...

Председатель. Подсудимый, умерьте свой порыв и будьте сдержанны. Оскорбление правосудия особенной пользы вам не принесет. Выходит так, что вы действи­тельно заклятый враг святого трона и великой Российской империи?

Э й в а з. Я в здравом уме и твердой памяти, я прекрас­но понимаю, что говорю. Да, я враг вашему святому тро­ну, плавающему в крови, я — враг вашему двуглавому орлу, пожирающему людей, я—враг вашему господству, держащемуся на штыках и пулеметах, я — враг вашим двуличным судам, угнетающим трудящихся и защищаю­щим сильных мира сего. Казня меня, вы не спасете себя от гибели, к которой приговорила вас история. Я один из миллионов тех, кого вы так бесчеловечно угнетаете. Не сегодня-завтра эти миллионы поднимут головы и вдре­безги разнесут ваш грязный трон. Я верю в это, как в самого себя...

Председатель (встает). Подсудимый, я вас ли­шаю слова.

Суд удаляется на совещание.

Сцена на минуту погружается во мрак. При новом свете председа­тель суда читает приговор. Аудитория слушает стоя.

Председатель. Посему правосудие считает дока­занным убийство Эйвазом Асрияном генерал-губерна­тора, а также принадлежность его, Асрияна, к организа­ции мятежников и врагов монаршего трона и великой Российской империи. Провосудие считает доказанной при­надлежность подсудимого Бахши к мятежному движе­нию, но признает недостаточную его активность. На основании изложенного и руководствуясь надлежащими статьями закона, суд приговаривает подсудимого Эйваза Асрияна к смертной казни через повешение. Подсудимо­го Бахши к пяти годам каторжных работ. Приговор окон­чательный, обжалованию не подлежит.

Председатель складывает приговор. Все выходят   из зала, тушится свет. Отдельные лучи освещают только Бахши и Эйваза.

Б а х ш и. Для революционного движения ты был нужнее.

Э й в а з. Я тебя понимаю, Бахши. Но ты бы ничего не доказал. Сейчас нас разъединят, это наша последняя встреча и последние наши слова. Будь тверд и непрекло­нен в своем деле. Оно неизбежно победит. Передай при­вет товарищам. Еще одна просьба. Отец мой убит. Сестра и мать без помощи. Я поручаю их тебе.

Входят   солдаты,   открывают дверь и жестом предлагают приго­воренным выйти.

Прощай, Бахши, не унывай, сегодня эта виселица нам, в завтра им.

Они обнимаются.

КАРТИНА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

С т а р ы й  Б а х ш и. Была темная дождливая ночь. Люди, одетые в черное, вызвали Эйваза. Он ушел и боль­ше не вернулся. Вскоре отправили и Бахши. Революция была задушена. Реакция свирепствовала. Дни... Дни... Тяжелые, мучительные дни... Бахши женился. На грузин­ке...

С о н а. А Сона?

С т а р ы й  Б а х ш и. Сона не прожила у своего мужа долго. Айказ влюбился в племянницу графа Воронцова-Дашкова, царского наместника. Ведь Айказ был богат. Ему все было доступно. Сона имела сына. Она назвала его Бахши. А Бахши имел дочь, и по старой памяти на­звал ее Соной.

С о н а. А Сона и Бахши больше не встретились?

С т а р ы й  Б а х ш и. Нет, дочка, они еще раз встрети­лись. От пережитых страданий Сона стала хворать. У нее открылся туберкулез. С матерью и сыном она дожи­вала свои последние дни в маленькой комнатке. Отбыв свой срок, Бахши с женой и дочерью возвратился на родину. И вот, однажды...

Наплыв на сцену.

Маленькая комната.

Сона лежит в постели. Мальчик играет. Набат работает.

С о н а. Мама, что-то мне очень тяжело сегодня.

Н а б а т. Погода хмурится, дочка. Скоро взойдет солнце, и тебе станет легче.

С о н а. Как ты думаешь, мама, где может быть сей­час Бахши?

Н а б а т. Кто знает, дочка! Говорят, Сибирь большой край. Кто знает, умер ли, жив ли?

С о н а. Если бы он был жив, должен был бы теперь вернуться. Срок его давно истек. Я все время считаю.

Н а б а т. И он, бедняга, стал несчастным. Да помо­жет ему бог.

С о н а. Мама, а что бы сделал Бахши, если бы уви­дел меня такою? Любил бы он опять меня? Мама, пожа­луйста, дай мне зеркало.

Н а б а т. Откуда у тебя такие мрачные мысли, Сона? Зачем себя мучаешь? Ну, больна, полежишь и встанешь.

С о н а. Нет, мама. Мне кажется, что я больше не встану. (Смотрится в зеркало). Ах, как я изменилась. Даже смотреть страшно. Нет. Он больше не полюбит ме­ня. А впрочем, кто знает? В те времена он очень любил меня.

Н а б а т. Он любил тебя больше своей жизни.

С о н а. Мама, запомни на всякий случай. Если Бахши приедет после моей смерти, покажи ему мою могилу и скажи, что моего маленького Бахши я оставляю на него. Еще скажи, что я все время его любила. Что я долго, долго ждала.

Н а б а т. Что ты, дочка. Уж впрямь с ума сошла. Раз­ве можно так терзать себя?

С о н а. Ах, если бы кто-нибудь сыграл бы мне ту ме­лодию, что играл Бахши. Времена... времена... По сосед­ству с нами есть слепой, кажется, он как-то играл эту мелодию. Посмотри, мама, если он дома, позови его, пусть сыграет мне эту мелодию. Я очень хочу послушать.

Н а б а т. Уста Минаса, что ли?

С о н а. Я не знаю его имени. Кажется он и теперь иг­рает. А впрочем, не надо, мама. Не ходи. Как Бахши, ни­кто эту мелодию не сыграет. А без него я не могу слы­шать тар.

Н а б а т. Кто-то там во дворе про Сону спрашивает.

С о н а. Посмотрите-ка, а вдруг письмо.

Набат выходит.

(Обращается к ребенку). Бахши, ты мой маленький! Из всех моих радостей мне остались лишь твое имя и этот тар. Ты вырастешь и будешь играть на нем. Хорошо, Бах­ши? Что с тобой будет, когда я умру? Если приедет Бах­ши, я не стану беспокоиться. Он вырастит тебя лучше, чем я.

Н а б а т (вбегая, радостно). Сона, Сона, поздравляю тебя, пришел!..

С о н а. Кто, тарист?

Н а б а т. Нет, сам, прямо он сам.

Б а х ш и (входит в открытую   дверь. С ним   жена   и дочь). Сона!..

С о н а (внимательно оглядев, узнает Бахши). Ах, Бахши это ты? Как я рада. Ты жив! Подойди ближе. Я хочу поцеловать тебя. (Хочет поцеловать подошедшего Бахши, и вдруг останавливается задумчиво). Нет, нель­зя. Я больна, Бахши. Два раза в жизни я хотела поцело­вать тебя, и оба раза не удалось. Ничего. Авось встану тогда... (Задумывается). Как живешь, Бахши? Меня не боишься? Я очень изменилась?

Б а х ш и. Да нет же, Сона. Что с тобой? Ну, заболе­ла, выздоровеешь. Я тебе помогу в этом.

Н а б а т. А ты возьми да завтра же выздоровей и встань.

С о н а. Встану, мама, встану. Теперь уж непременно встану. А тебя, Бахши, я бы по одной игре узнала. Толь­ко не подумала бы, что это ты. Сегодня как-то особенно сердце сжималось, я все время чего-то ждала. А кто эта женщина, Бахши? (Молчание). Это... твоя... жена..?

Б а х ш и. Она из Грузии. Сестра моего друга. Ее брат был со мной на каторге.

С о н а. А это твоя дочь?.. Красивая девочка. А как ее звать?

Б а х ш и. Ее звать Сона.

С о н а. Сона!.. Ты назвал свою дочь моим именем. А моего сына звать Бахши. Маленький Бахши. Ты их вме­сте вырастишь.

Б а х ш и . Я тебя не оставлю, Сона. Мы вырастим их с тобой вместе.

С о н а. Да, Бахши. Ты меня здесь не оставляй. Возь­ми с собой. Ты хорошо сделал, что женился, Бах­ши. У меня к тебе последняя просьба. Это—третья прось­ба за всю жизнь. Сыграй мне еще раз эту мелодию. Я хочу спеть ее. Жаль только, что встать не могу, а то...

Б а х ш и. Хорошо, Сона. Сейчас. Только ты не будь такой печальной...

С о н а. Хорошо, Бахши, хорошо.

 

Бахши берет тар и начинает играть. Сона тихо напевает.

 

Я вольная была.

Вылетела из гнезда,

Прилетела в сад.

Я молода была.

Охотник меня увидел

И в сердце прицелился.

И наземь я упала.

Я молодая была...

Вдруг Сона умолкает. Лежит без движения.   Бахши   быстро   подхо­дит к ней, опускается на колени.

Б а х ш и.  Сона!.. Сона!..

Наплыв на рассказчика.

С т а р ы й  Б а х ш и. Пропев первую часть мелодии, Сона умолкла, закрыла глаза и стала неподвижна. На­всегда. Бахши склонился над ней. В первый и последний раз поцеловал он ее в похолодевшие губы. Сону привез­ли и похоронили в Баку. Маленького Бахши Бахши взял к себе.

С о н а. Значит, маленькие Сона и Бахши это — мы, отец? А настоящий Бахши, это — ты?

С т а р ы й  Б а х ш и. Да, дочка, так. Эйваза уже не было в живых. Но начатое им дело все больше расширя­лось и углублялось. Наконец Октябрьская революция вымела власть императора и господство буржуазии. На­роды обрели свободу и стали братьями. Старый мир ру­шился, и создавался новый. Здесь, в Баку, снесли и ста­рое кладбище, чтобы на его месте раскинуть парк куль­туры и отдыха. Бахши также присутствовал при этом. Он нашел череп Соны. Вместо больших лучистых глаз зияли две черные пропасти. Черные волосы отделились от черепа, мышцы лица превратились в прах, от алых губ не осталось и следа. У бывшей Соны сохранились толь­ко жемчужные зубы. И она как будто смеялась. Над чем же смеялась Сона? Сона смеялась над кровавой полити­кой царя с его жандармерией и над господством буржу­азии. Она смеялась над «правдой» корана и евангелия. Она смеялась над буржуазной национальной честью.

Подай Бахши руку, Сона! Пусть кровью написанная история прошлого ляжет навсегда в эту могилу. Пусть неразрывные нити новой братской жизни соединят ваши руки навсегда.

Занавес.