Фокусник

Натик Расул-заде

ФОКУСНИК

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как без согласия владельца авторских прав.

Большим алым цветком распускалась в ней боль.

Она сидела на подоконнике и безучастно смотрела на ребят, играющих во дворе, И ей казалось, что нет ее тут вовсе, на этом подоконнике, а это только боль вместо нее — цветок боли склонился к окну и следил за мальчиками и девочками во дворе.

Ей было непонятно, чему они смеются так весело, эти ребята во дворе, как вообще можно смеяться, когда все вокруг окутано непреходящей, неизбывной болью.

Двое — мальчик и девочка — из играющих во дворе, заметив ее в окне бельэтажа, подбежали к ней.

— Наргиз, когда же ты выйдешь во двор? — спросила девочка. — Что сказал доктор?

— Не знаю, — неохотно отозвалась девочка с подоконника, прислушиваясь к нарастающему, знакомому гулу в теле.

— Ты и в школу не будешь ходить? — спросил мальчик.

— Не знаю... — с усилием, рассеянно ответила Наргиз, чутко прислушиваясь к себе.

— Моя мама говорит, что ты должна была пойти в этом году в первый класс, — сказал мальчик. — Тебе уже семь лет?

— Семь лет и три месяца, — ответила Наргиз.

— Семь лет и три месяца?! — удивилась девочка. — А ты такая маленькая... Как будто тебе пять лет...

— Наргиз, а тебе больно? — спросил мальчик. — Что у тебя болит?

— Все болит, — мрачно ответила Наргиз.

— Папа говорит, — сказал важно мальчик, — что все доктора — дураки и не могут ничего... Они не вылечат тебя...

— Вот если бы пришел какой-нибудь волшебник... — мечтательно вздохнула девочка. — Он бы тебе помог, правда? Моя мама говорит: чтобы Наргиз выздороветь, должно случиться чудо. А ведь волшебникам, ничего не стоит сделать чудо, правда?

—Папа говорит, волшебников не бывает – сказала Наргиз.

— Зато бывают фокусники, а они почти что волшебники, — компетентно заявил мальчик. — Видала, вчера по телевизору фокусника показывали?

— Да, смотрела, — сказала Наргиз.

— Видала, какие он чудеса показывал? А еще я однажды был в гостях с папой и мамой, и там был тоже фокусник. Знаешь, что он сделал? Он пришел туда поздно, а все его ждали, чтобы фокусы показывал. А он пришел поздно, и все стали говорить — почему опоздал? А он говорит — я не опоздал, сейчас ровно шесть часов, говорит. Все смотрят на часы на стене и видят — ровно шесть часов. Я тоже видел ровно шесть. А потом опять смотрят — а на часах девять часов... Вот, видишь, просто чудо. Все ему так и сказали — вы, говорят, просто волшебник. Вот такому фокуснику человека вылечить — раз плюнуть. Ведь он может сделать чудо...

— Если чудо сделает, то обязательно выздоровеешь, — сказала девочка. — Будем тогда вместе играть, и в школу вместе ходить будем, правда?

— Он обязательно сделает чудо, — сказал мальчик. — Надо только хорошего фокусника найти...

— Я тоже думала о фокуснике, — задумчиво произнесла Наргиз.

В глазах ее сквозь туманную оболочку от частой боли на секунду промелькнула искорка надежды. И, все еще боясь поверить этой надежде, она ясно почувствовала теперь тоненькую ниточку, протянувшуюся от ее болезни к чему-то обнадеживающему и реальному, за, что можно было крепко ухватиться. И Наргиз еще раз повторила:

— Всю ночь думала о фокуснике...

—— Пусть твой папа приведет к тебе хорошего фокусника, — сказал мальчик. — Он тебе поможет. Ну, мы пошли... В школу пора. До свидания.

— До свидания, — сказала девочка.

— До свидания, — сказала Наргиз.

Она еще некоторое время глядела на опустевший двор. Все ребята ушли, и двор теперь казался тоскливым, как ее боль. Она слезла с подоконника, чувствуя, как устала и ослабла, легла в постель. «И правда, — думала Наргиз, — ведь фокусник в своей чалме так напоминал волшебника из сказки. Он, наверное, как и волшебник, все может... Какой мальчик умный...»

Незаметно для себя, измотанная болью, она провалилась е глубокий черный сон. И даже в черной этой тьме время от времени пробегали короткие, как вспышки, красные молнии пронзающей боли, и тогда из глубокого, укрепляющего сон становился тревожным и чутким.

Вечером, придя с работы, отец, как обычно, заглянул в ее комнату.

— Как ты себя чувствуешь, Наргиз? — спросил он.

— Так... — неопределенно ответила Наргиз. Потом, помолчав, она сказала:

— Папа...

'— Что, доченька?

— Пап, — сказала она, — мне хочется фокусника...

— Кого? — мазались, отец совсем не удивился.

— Фокусника, — сказала Наргиз. — Помнишь которого по телевизору показывали

— Зачем это, Наргиз?

— Чтобы фокусу показывал...

Не хотелось делаться своими надеждами на фокусника даже с отцом — слишком уж горячо надеялась она. А высказанная вслух мечта может не осуществиться, в чем ей не раз приходилось убеждаться.

Отец некоторое время не отвечал.

— Ладно, — сказал он потом, — я приведу тебе фокусника.

— Спасибо, папа, — улыбнулась Наргиз.

И тут отец снова увидел, как взгляд ее сделался томительно долгим, каким он бывает, когда, обычно, Наргиз прислушивалась к своему телу в мучительном ожидании боли. Он беспомощно сморщился — на сердце нахлынуло что-то горячее, скоблящее...

— Иди, папа, — с трудом произнесла Наргиз. — Спать буду... Он на цыпочках вышел из комнаты.

Шли дни, окрашенные в пурпурный цвет боли. Наргиз помнила, что обещал ей отец и знала, что помнит, об этом и он, и потому не напоминала ему. А только терпеливо ждала. С надеждой, растущей день ото дня, час от часу, она бессознательно, бездумно ждала фокусника, боясь чем-то извне, что сильнее, реальнее ее чувства и ее мечты, разрушить в себе этот хрупкий хрустальный храм надежды. И потому, даже с родителями она ни разу не говорила о фокуснике и о надеждах, которые исподволь возлагала на него и которые все больше крепли в ней. Инстинктивно защищаясь от внешних противоречий, которые могли бы предъявить свои требования к этой мечте, она всячески старалась застраховать этот хрупкий храм, поместить его целиком в рамки логичного, заземлить свою мечту и не витать в облаках. Где-то в себе она неосознанно чувствовала, что, только оттолкнувшаяся от реальности, связанная с реальной жизнью, мечта даст ей силы и дальше жить надеждами на осуществление этой мечты. И так как она очень уж страстно этого хотела, то ей удавалось, не разрушив, перенести свой хрустальный храм на твердую, пыльную землю. Например, она думала:

«Если бы фокусники могли лечить людей, то никто бы тогда не умирал». И эта мысль, простая и ясная, грозила смести все ее мечты. Тогда она возражала сама себе — во-первых, хороших фокусников очень мало, а, таких, которые могут сделать чудо, — вовсе, может, несколько человек на свете. Но папа найдет ей именно такого... И потом, если бы фокусники помогали людям, лечили бы их болезни, что бы тогда делали врачи? А ведь им тоже надо что-то делать...

Наргиз думала так, или примерно, так и, добившись в своих мыслях успокоительной и вполне достаточной для нее логичности, счастливо улыбалась и продолжала надеяться и ждать.

А дни шли за днями, и так прошла неделя.

И однажды утром отец сказал ей:

— С Новым годом, Наргиз. Сегодня Новый Год...

— А-а...— сказала она безразлично.— Спасибо...

И когда потом папа сказал, что завтра придет к ней фокусник, Наргиз, казалось, расцвела, счастливо улыбнулась.

Что значил теперь какой-то Новый год по сравнению с фокусником, который придет к ней завтра?.. Если бы не елка, пушистая, нарядная елка, стоящая в углу комнаты и убранная мамой только ради нее, Наргиз, она бы и не вспомнила, что сегодня Новый год... Но фокусник!..

Папа куда-то ушел, а мама, как всегда, возилась в кухне... Наргиз поднялась с постели, накинула на плечи поверх рубашки большой шерстяной платок и села на подоконник. Двор был покрыт тонким слоем снега, и дети, толстые и неуклюжие в своих пальто сгребали этот снег каждый к себе и делали из него выжатые, жалкие снежки. Наргиз, завидев среди них своих друзей, помахала им рукой. Мальчик и девочка подошли к окну Наргиз.

— Папа сказал, что завтра к нам придет фокусник, — радостно сообщила она им, чуть приоткрыв окно.

— А сегодня Новый Год, и к нам придет Дед Мороз, — сказала девочка.

— И Деды Морозы и фокусники приходят по ночам, — со знанием дела заявил мальчик. — Они приходят по ночам, когда дети спят, оставляют подарки и уходят. К тебе разве так не приходил Дед Мороз?

— Приходил, — вспомнила Наргиз. — Я его не видела только.

— Потому что ты спала, — сказал мальчик. — Мой папа каждый раз говорит, когда Новый год, — завтра, говорит, к тебе придет Дед Мороз. А я просыпаюсь утром, и оказывается, что Дед Мороз, был ночью, когда я спал. Оставил подарок и ушел. Они ночью приходят. Так что смотри, не прозевай своего фокусника...

— А Дед Мороз не придет ко мне? — спросила у мальчика Наргиз.

— Нет, — уверенно ответил мальчик. — Раз к тебе придет фокусник, то Дед Мороз не придет, потому что фокусник — это тоже -подарок, как и Дед Мороз... — и прибавил: — только не засни, а то прозеваешь фокусника, и он сделает с тобой чудо, когда ты будешь спать, и ничего не увидишь...

«Какой ужасно умный мальчишка», — подумала, с уважением глядя на него, Наргиз, а вслух она сказала:

— Ладно, я не прозеваю. Все равно я не сплю ночью. Не прозеваю...

— А почему ты не спишь ночью? — спросил мальчик.

— Не могу спать...

— Тебе и ночью бывает больно? — спросила девочка.

— Да. И ночью.

— А у вас есть елка? — спросила девочка.

— Да, есть, — равнодушно ответила Наргиз.

— Большая?

— Да, большая. Мохнатая.

— И у нас большая. И много игрушек.

— И у нас много игрушек, — сказал мальчик.

— Ты любишь игрушки? — спросила девочка.

— Не знаю... — сказала Наргиз.

— А куклы? Куклы любишь? ,

— Не знаю... ,

— У тебя, наверно, нет кукол? — спросила девочка.

— Есть... — сказала Наргиз. — Две... Нет, три куклы.

— Они кричат? Капризничают?

— Нет, — сказала Наргиз. — Они не могут капризничать. Потому что они не живые.

— А когда мы с Рустамкой вырастем, — сказала девочка и показала на мальчика, — мы поженимся друг на друге. И у нас будут дети. Настоящие. Они будут капризничать. Мама говорит: чтобы были дети, надо жениться друг на друге...

— Молчи ты! — прикрикнул на нее мальчик. — Я не женюсь. Я, когда вырасту, буду военным. Или милиционером.

— А тебя не возьмут в милиционеры, — сказала девочка.

— Почему?

— Не возьмут, — повторила девочка.

— Нет, возьмут, — сказал мальчик.

— Нет, не возьмут, — сказала девочка и прибавила. — А я все равно женюсь на тебе. Потому что кто не женится — тот дурак. А ты хочешь жениться?. — обратилась она к Наргиз.

Наргиз покраснела.

— Не знаю, — сказала она. — Приходите к нам на елку.

— Меня мама не пустит, — сказал мальчик.

— А моя мама говорит, что на Новый год надо сидеть дома, —
сказала, девочка. — Каждый должен сидеть у своей елки. ^J

Потом они ушли по домам. Девочка, уходя, сказала Наргиз:

— До свидания.. С Новым годом!

И когда уходили, она все хотела взять мальчика за руку, но он решительно вырывался.

Наргиз смотрела им вслед. Чувствуя, как сильно устала, она прикрыла окно, слезла с подоконника. Посмотрела на елку. Тут закружилась, заметалась в ней боль и окутала всю елку сверху донизу. И сквозь пелену этой боли красивая елка со множеством игрушек и Дедом Морозом под ней показалась глупой и совсем ненужной.

Она легла в постель и впала в забытье.

Откуда-то из сумерек приближалась к ней елка, звеня игрушками, и доносился резкий голос со двора, зовущий кого-то домой. «Не надо, не надо кричать, — билось в голове у Наргиз. — Мне больно. Не кричите так, тетенька, мне больно...»

И снова, звеня игрушками, елка. И Дед Мороз, что под ней, с застывшей глупой красной гримасой вместо улыбки.

Было темно и, наверное, очень поздно, когда она услышала мамин голос:

— Спишь, доченька? — тихо спрашивал голос.

И столько было нежности, обреченности и боли в этом голосе, что внезапные слезы, две крупные, горячие слезы, щекоча, побежали из глаз Наргиз.

— Нет, — прошептала она и открыла глаза. Над ее кроватью стояли папа и мама.

— С Новым годом, доченька- — сказала мама. _f

— Завтра к тебе придет фокусник, — сказал папа. Она плохо различала в темноте их лица. Может, потому они и не включали свет.

— С Новым годом, — еще раз нерешительно повторила мама.

— Спасибо, — сказала Наргиз. — Сколько времени?..

— Половина двенадцатого, — сказал папа.

— Вы пойдете в гости? — спросила Наргиз.

— Нет, доченька, — сказала мама. — Мы будем тут, с тобой...

— Потому что надо сидеть дома, когда Новый год? — спросила Наргиз неуверенно.

— Да, доченька. Надо сидеть дома, когда Новый год... — сказала мама и вдруг, не сдержавшись, громко всхлипнула,

— Марьям! — прикрикнул на нее отец.

Мать вышла, почти выбежала в другую комнату.

— Папа, почему она плачет? — спросила Наргиз.

— Это так. He обращай внимания...

— Ведь я выздоровею, папа?

— Обязательно выздоровеешь, доченька.

— И пойду в школу?

— Да. И пойдешь в школу. Наргиз помолчала, о чем-то думая.

— Папа, — сказала она через некоторое время. — Вы идите в гости.

— Почему, доченька? Ты не хочешь, чтобы мы побыли с тобой дома? Ведь праздник...

— Нет, папа. Вы идите в гости. Я вас прошу.

— Если ты не хочешь... Мы будем тихо сидеть... Хочешь, елку зажжем? Там такие красивые разноцветные лампочки...

Красная струя боли захлестнула горло, грудь, ударила по глазам, загудела 'в голове. Красные лампочки боли закружились перед глазами Наргиз.

—Нет, нет! Не хочу елку, — испуганно выпалила она, как только боль немного поутихла.

— Хорошо, хорошо, — сказал отец. — Если ты не хочешь, Наргиз, я ее вынесу... Хочешь, выбросим?

— Не знаю, — расслабленно ответила она. — Как хотите...

— Завтра обязательно придет к тебе фокусник, — сказал отец.

— Папа, — видно было, что она колебалась — спросить или нет, но потом все-таки решила спросить. — Папа, а ты не обманываешь?

— Что ты? Что ты, доченька? Будет фокусник, вот увидишь...

— Папа а правда, что фокусники похожи на волшебников?

— Да, доченька. Очень похожи.

Из соседней комнаты послышались приглушенные рыдания.

— Скажи ей, пусть не плачет, — тихо произнесла Наргиз.

Отец тут же, и почему-то на цыпочках, вышел в другую комнату.

Через минуту он снова вошел к Наргиз, подошел к ее постели.

— Папа, — задумчиво сказала Наргиз. — Скажи, а волшебников >нет?

— Нет, Наргиз, волшебников не бывает.

— И раньше не было?

— И раньше не было. Это только в сказках волшебники.
— Значит, нет на свете ни одного волшебника?

— Нет, доченька, ни одного. Почему ты спрашиваешь? Наргиз не ответила.

— Папа, — помолчав, сказала она. — А этот фокусник может показывать чудеса?

— О, в этом можешь не сомневаться. Он настоящий виртуоз. Такие чудеса покажет...

— Что это—виртуоз?

— Это... Это значит — волшебник в своем деле.

— Папа, а он, — Наргиз замялась, — а он точно завтра придет?

— Да, доченька. Совершенно точно.

— А.... не сегодня... ночью?.. Отец удивился.

— Нет,— улыбнулся он. — Почему же ночью? Завтра утром придет.

— Вот это тоже подарок, правда, папа?⁴—спросила Наргиз, хитро прищурившись.

И снова жуткая, черная Волна обрушилась на ее тело, на постель, на всю комнату: Наргиз закрыла глаза, сморщилась от боли. Скрипнули зубы. Сквозь боль услышала — или, может, просто показалось'— как оте'ц судорожно всхлипнул. Когда чуть отпустила боль, она сказала:

— Ты иди, пап. Я буду спать.

Он на цыпочках выходил из комнаты.

— А вы не пойдете в гости? — спросила она, когда он был уже на пороге.

— Нет, доченька, мы тут будем. Спи.

— Лучше бы пошли в гости, — сказала она. — А что вы будете делать?

— Ляжем спать, — сказал отец. — Уже поздно. Почти двенадцать. Скоро ляжем спать. У мамы голова болит".

— А Новый год? — спросила Наргиз. — Вы не будете справлять Новый год?

— Нет, доченька. У мамы голова болит. Да и я устал, — сказал отец.— Спи, доченька. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, папа.

Она закрыла глаза. Поднимавшаяся в ней боль — она инстинктивно сжалась, подготовившись к-ней, — задела на этот раз ее только своим крылом, прикоснулась на секунду каленым угольком и неожиданно пролетела, чтобы вернуться через некоторое время снова и уж тогда обрушиться всей своей тяжестью на девочку, отомстить за свой промах, подмять, раздавить.

— Мама! Вошла мама.

—Что, доченька?

— Мама, у тебя голова болит?

— Да, немного... Ничего, пустяки.

— Тебе больно?

— Чуть-чуть...

— А какого цвета?

— Что, Наргизик?

— Какого цвета, когда больно? ,,.

— Я.... я не знаю, доченька, о чем ты? Я ,не поняла, Наргизик, что ты хотела спросить...

— Мама... — сказала Наргиз. — Поцелуй меня.

Мать наклонилась и поцеловала её в щеку, в лоб, в губы...

— Хватит, — сказала Наргиз. — Спокойной ночи.

—-Спокойной ночи, доченька.
Большая, прожорливая, мохнатая боль давно уже заслонила папу маму, боль, была главнее и сильнее всех. И потому Наргиз оставалась бесконечно одинокой...

Наверное прошел час, когда, кончив о чем-то шушукаться, мама и папа легли спать. И за это время несколько оглушительных волн бросалось на Наргиз. Она между этими волнами все думала о фокуснике, который должен прийти ночью. Папа ей хочет сделать сюрприз, потому и не говорит, что фокусник придет ночью, хочет, наверное, чтобы фокусник сам пришел и разбудил ее... Она сразу поняла, что папа нарочно не говорит ей, когда разглядела в темноте его короткую, блеснувшую, как вспышка, улыбку. Он улыбнулся заговорщицки, когда сказал: «Нет, почему же ночью?» Ясное дело — фокусник будет ночью. И она не будет спать, даже если очень захочется, даже если устанет и ослабнет совсем от этой проклятой, проклятой, проклятой боли. Она будет ждать фокусника. И когда он на цыпочках станет красться к ее постели, глаза ее будут закрыты и она постарается не скрипеть зубами, если вдруг станет больно в тот момент. А когда он подойдет вплотную к ее постели, она внезапно откроет, распахнет, как окошки, свои глаза и счастливо засмеется. Он будет стоять у ее кровати длинный, неуклюжий, беспорядочный, как солнечный майский день, усталый и тревожный, как ожидание, беззащитный, как надежда. Но, в отличие от надежды, его трудно будет разрушить и трудно будет не поверить ему. Потому что он будет настоящий, осязаемый. Она его ясно увидит в темноте всего, потому что еще он 'будет светлым, как мечта. Она очень будет просить его, чтобы он помог ей. И он пока-' жет чудо. Он сделает чудо и вылечит ее... наверное, вылечит. Потому, что он — почти волшебник, а волшебники все могут. А потом она будет совсем здоровая. И папа с мамой обрадуются — ведь они даже не знали, что фокусник, если очень захочет, может ее вылечить...

Но проходило время, час за часом, минута за минутой, а фокусника все не было, а фокусник все не приходил... Минуты-боли казались часами, и минуты спокойствия — секундами, и все эти минуты — и хорошие, и плохие — проходили, проползали, пролетали, пробегали, а фокусника все не было. Красным смерчем застилала боль сознание Наргиз, белым морем разливалось короткое отдохновение после скрипа зубов и судорог. Скрипела зубами, чтобы не закричать. Только тихонько, тихонько стонать. Только не кричать. Потому что папа и мама в соседней комнате. Им и так тяжело от этой ее странной болезни, названия которой она сама до сих пор не знает. Может, им даже тяжелее и больнее, чем ей. Вот мама, говорит, что она, Наргиз, вся высохла... Мама сказала как-то об этом папе у дверей в их комнату, думая, что Наргиз спит. Но Наргиз не спала и все слышала и потом еще услышала, как мама глухо, будто сквозь подушку, зарыдала и как всхлипывал папа. Сопел и всхлипывал, как маленький-; мальчик. Тогда мама говорила папе о ней, Наргиз, и она слышала, как мама сказала, что Наргиз вся высохла. А что же сама, она? Что же мама и папа? Им тоже нелегко — вот как оба похудели, пожелтели. Папа раньше был таким молодым, а теперь кажется стариком... мама... Проклятая эта болезнь! Иногда Наргиз кажется, что болезнь ее похожа на большого, тяжелого носорога, которого она видела как-то по телевизору... Носорог бьет ее своим рогом и копытами, бьет тяжелой своей головой, а когда боль проходит, носорог ударяется об стену, большую, прочную, каменную стену, и раскалывается пополам, как гуттаперчевая игрушка. Но новый, тяжелый, грозный носорог уже тут как тут, готов заменить погибшего, отомстить за него, сорвать свою злость на ней, Наргиз. И он, этот новый носорог совсем не похож на игрушку. Он топчет, мнет, ломает, пытает ее своим каленым, горячим рогом, своим красным рогом и копытами радужной боли. Вот опять уставился он на нее своими кровавыми глазам, готовый к прыжку, готовый проглотить, сожрать ее... Но что это?.. Длинный и худой.., Бородатый, или без бороды... не различишь... Добрый... похож на доктора... Да это же фокусник! Улыбается. В большой улыбке его светится добро. Он идет к ней. И, затравленно озираясь, убегает носорог, унося свои кровавые круги, свои злые красные глаза и тяжелые копыта. Убегает, может, навсегда. Ох хотя бы!.. А фокусник идет по двору, широко улыбаясь и протягивая руки к Наргиз. Вот остановился... Заходит в подворотню... И зовет ее... манит рукой... Надо пойти, пойти к нему. Не то он обидеться и уйдет... И тогда уже больше никогда не придет. Сейчас же, быстро к нему...

Наргиз, запутываясь в одеяле, бесшумно, как лунатик, соскакивает с кровати и в темноте, широко открыв глаза, выставив вперед руки, идет к дверям. Проходя через соседнюю комнату, она видит, как тихо спят мама и папа, измотанные ее болезнью. Она на цыпочках выходит, плотно прикрыв за собой дверь, чтобы мама с. папой не проснулись от холода и не хватились бы ее. И только выйдя во двор и пройдя несколько шагов по тонкой, колючей крупе снега, которая окончательно пробуждает ее, она вспоминает, что ничего не надела и вышла в одной рубашке и босиком. Но возвращаться нельзя — могут проснуться родители. И потом, не будет же фокусник ждать ее сколько захочется! Скорее в подворотню... Она бежит, шатаясь от нового приступа боли, к подворотне. Добегает, судорожно переводя дыхание, всматривается... Темно и холодно. Она пригляделась внимательнее... А вот и фокусник! Она подошла к худой, длинной фигуре в куцем пальто. Человек в пальто шатался и удивленно глядел на нее сверху. Она стояла перед ним в тонкой, розовой рубашке и с надеждой, умоляюще глядела ему в лицо. Лицо у мужчины было опухшее, небритое.

— Ты фокусник? — спросила она у него.

— Нет, — сказал мужчина. — Я сумасшедший. Сумасшедший

Габиль. Разве ты меня не знаешь, девочка?

— Нет, — сказала она и почувствовала, как снова сияющей радугой раскинулась в маленьком ее теле боль — Нет, — повторила она с трудом дрожащими от боли губами. — Потому что я вообще никогда не выхожу из дому и никого здесь не знаю, кроме мальчика и девочки с нашего двора.

— А почему ты не выходишь из дому?

— Потому что я больна, — сказала она, морщась от боли, судорожно пробегавшей в ней. — Я даже в школу не пошла в этом году...

— Это плохо, — сказал он и зевнул. — Не пойдешь в школу —останешься неграмотной. Будешь неучем, как я.

— Девочкам надо говорить — неучка...

—Ну, неучкой будешь,— равнодушно согласился он. — А давно ты болеешь?

— Уже год, — сказала она, еле сдерживаясь, чтобы не зареветь, не закричать от острых шипов терзающей ее боли. — Уже год. Уже год.

— Слышу, не глухой... — сказал мужчина и стал ковырять в носу своим длинным, испачканным во что-то синее, пальцем

— Уже год, — еще раз сказала она, переводя дыхаше, чувствуя и боясь поверить, что боль улетучивается. Бешеный носорог — пополам, как игрушка.

.—Мы как pas'переехали на эту квартиру, — сказала она.

— А что с тобой? — спросил он.

— Не знаю. Мне бывает очень больно. Раньше не было
так. А сейчас очень больно. .

— Бедненькая, — сказал он и погладил рукой ее по голове.,— А доктор приходил;? .— Приходил, — вздохнула она — Много разных докторов приходили, все старые в очках. Лечили, лечили, a мнe все больно. И теперь приходит женщина доктор. Уколы делает?

— Если ты больная, зачем же ты вышла в такой холод
босиком и неодетая? — сказал он. — Смотри не помри... от холода.

— Я хотела тебя увидеть. Мне приснилось, что ты стоишь тут, в нашей подворотне.

— Ну и что? ,. '
—Вот и вышла. Я давно ждала тебя. Ты ведь фокусник и поможешь мне, да? Поможешь? Поможешь?

— Отстань, — сказал он. — Никакой я не фокусник. Я — алкоголик.

— Нет, нет. Я знаю—ты фокусник. Покажи фокус,а...
Ты же все можешь...

— На вот, смотри, — сказал он, вытащил из кармана пальто бутылку, отхлебнул и снова положил бутылку в карман, — Вот тебе и фокус.

— И все?

— Другого я не знаю.

— И теперь я выздоровею?

—Обязательно выздоровеешь. Она удивленно, чувствуя волной поднимавшуюся в себе боль которая сейчас поглотит ее, смотрела на него.

— А что ты пьешь? — успела спросить она, прежде чем волна обрушилась на нее. Застонала, не слыша ответа. Потом словно откуда-то издалека до нее долетел его голос, Она услышала, как он сказал:

— Ну ладно, некогда мне тут с тобой. У меня еще дел по горло. Выздоравливай поскорее, а я пошел.

— Не уходи, — зашептала она, а показалось, что закричала.— Не уходи, — повторила она еле слышно, прислушиваясь к растущей опять, свирепой боли'! — Пожалуйста.

Он вышел из подворотни и пошел .по улице, где сырой зимний ветер кромсал ветви голых деревьев.

Она, шатаясь от боли и плохо соображая, побрела за ним. И только теперь она на миг почувствовала, как окоченели от холода ноги и руки, все тело и спина, но только на мгновение;