Натик Расул-заде

Светит но не греет

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как без согласия владельца авторских прав.

— Мам... — зовет из своей комнаты маленький Эльчин,— Мам...

В соседней комнате мама Эльчина — красивая тридцатилетняя, чуть полная женщина, Валида — склонилась над чертежами и что-то тихо, задумчиво мурлычет, а иногда, когда ладится работа, начинает негромко насвистывать. Валида — архитектор, из той породы творческих людей, которых привыкли называть «молодой, но очень талантливый». Словно быть очень талантливыми могут одни старики. Валида теперь работает над проектом нового типа (по крайней мере, ей очень хочется верить, что она создаст что-то принципиально новое) сельского клуба с кинозалом, буфетом, биллиардной и прочим и рассчитывает красивый, несколько вычурный, но достаточно в сельском стиле (психология—великая вещь! И в архитектуре тоже) ордер, которым заканчиваются столбы, подпирающие верхний треугольник фасада. Ордера немножко напоминают Валиде индийские фильмы — им тоже чего-то не достает, чтобы стать искусством, вернее, чего-то в них слишком много для искусства. Валида чувствует, что ассоциация у нее верная, и начинает машинально насвистывать одну из мелодий давно забытого кинофильма «Бродяга». Она почти точно знает, чего не хватает ее ордерам. Чувства, меры. Чувство меры у Валиды есть и очень четко выраженное— она, например, всегда в разговоре может вовремя замолчать, всегда знает, когда нужно уходить из гостей и если прибавить 'к этому (а она именно так и сделала), что год назад Валида развелась с мужем, то чувство меры у нее можно считать чересчур развитым (она усмехнулась)-. — И тут же, продолжая машинально чертить, вернулась мысленно к своим ордерам. Они тоже были немножко смешные и жалкие, как долговязый, близорукий парень, потерявший очки ночью под дождем. «Я знаю, что тут отсутствует чувство меры, — сказала себе Валида. — И знаю, что у меня оно есть. Значит, я работаю на потребу низкому вкусу. А это плохо. Этого делать нельзя». Валида взглянула в зеркало трюмо напротив, погрозила своему изображению, подмигнула, улыбнулась и, взяв лист ватмана с укрупненными ордерами, легко, без жалости изорвала ого. Вздохнула

— Вот так, — сказала вслух. — Не продается.

— Ну, мам, — нетерпеливо позвал Эльчин из своей комнаты —- Оглохла что ли?

Валида вошла к нему с карандашом в зубах, скрестив руки, стала на пороге.

— Чего тебе, Эльчин ибн Валида?

— Не называй меня - ибн Валида! — грозно топнул ножкой, сидя за столиком Эльчин.

— А ибн кто ты?

— Ибн папа.

— Но ведь ты и мой сыночек, а? — сказала Валида и, подойдя, потрогала розовое, шелковое ухо Эльчина, — Эльчинка, Элька...— сказала задумчиво она.— Ты мой сыночек?

— Мам, что это тут, я не понимаю, — Элька раздраженно отдернул ухо, показывая чернильным пальцем в книгу.

— Э-э, добрый молодец,— не слушая его, рассеянно произнесла Валида. — Никак у тебя температура? Ушки горячие...

Ну же!

Она поднесла пухлые свои губы ко лбу сына.

— Ничего и не температура! — оттолкнул он ее сердито.— Не лезь!

— Да, вроде, показалось, — сказала Валида. селa на стул против Эльки и провела пальцем по его гладким, длинным волосам. — Попик.

— Ну, мам, ты будешь слушать или нет? - нарочито терпеливо и потому смешно спросил мальчик.

— Буду — сказала Валида, сложила руки на коленях — слушать приготовилась.

— Вот, посмотри. Тут написано: «Солнце светит, но не греет...» Это как? Так разве бывает?..

— Если написано, значит, бывает. Они ведь все знают... Эти... Кто книги пишет, — рассеянно ответила Валида, думая о том, что зря все-таки она порвала чертеж.

— Но ведь если солнце, то значит, тепло. Правда? А почему не греет.

—Ну... Если солнце зимой, то не тепло же.

— А все равно теплее, чем когда солнца нет. Значит, греет, — не унимался Элька.

— Нет, не греет. Если б грело, то снег растаял бы. А он не тает, а солнце светит. Понял?

— Нет, — уперся Элька. — Не понял. Все равно, если светит то должно греть.

— Ну и бог с тобой, — вздохнула Валида и, встав со стула, легонько взяла Эльку за уши, танцуя, запела:

— Солн.це-е све-ети-ит, но-о не гре-ет, све-ети-ит, светти-ит, но-о не гре-е-ет

Элька, нахмуренный, встал со стульчика и топал за ней — танцевал. Она держала его за уши, пела и медленно двигалась по комнате он сосредоточенно, серьезно шел за ней, думал. Она оставила его в покое, провела пальцем за шелковым ухом.

— Вот пойдешь через год в школу, там тебе все объяснят, — сказала она, продолжая дурачиться. — Там тебе втолкуют, что мала избушка, и велят дать лесу, думает старушка. —Какая старушка? — спросил Элька.

— Старенькая, — сказала Валида. — Она хочет избушку построить, а староста в деревне не дает ей лесу на избушку. И старушка думает, что приедет барин, увидит, что мала избушка и велит дать лесу. Понял?

— Ага, — сказал Элька.

—„Ну, тогда чао, сеньор Элька. ^:

— Чао,— сказал он и снова уселся за книгу.

Валида прошла в свою комнату, расстелила на столе новый чистый лист ватмана, прикнопила его с углов и задумалась! И снова взгляд ее коснулся зеркала. На нее взглянула и долго смотрела серьезная, красивая (во всяком случае, довольно привлекательная, подумала она) женщина с большими, чуть выпуклыми, умными и дерзкими глазами, с припухлыми, чуть влажными губами (ух, ягодка! — подумала она с острой симпатией к себе), крупным, правильной формы носом, с короткой прической крашенных светлых волос. «Ну, и что, — подумала она продолжая разглядывать себя в зеркале. — Все есть. И ничего нет. Нет главного. Пропало. Лопнуло. Пузырь светлый, с радугами маленькими, мыльный пузырь… «Нет в жизни щастя», — вспомнила она татуировку на руке здоровенного верзилы на пляже. — Нет этого «щастя» в моей жизни. Есть короткие вспышки какие-то... Вспышки маленькой, недолговечной радости от радости от работы, от сына... Нет, Элька — другое... Нет любви. Нет в моей жизни любви. Люблю теперь только Эльку. Любимый мой сыночек. Больше никого не люблю. Не люблю. Молода. Молодая, красивая. Все завидуют. Дурочки. Хорошая работа. Думают: сплю, с кем хочу. Дурочки. Светит, но не греет... — вдруг вспомнила она, фраза ей понравилась, и она рассеянно повторила ее вслух:

— Светит, но не греет... Подошла к окну, взглянула вниз, на улицу. Ее переходил переваливаясь, словно гусь, с боку 'на бок, чересчур толстый мужчина. В руках у него была авоська с продуктами. «Опять есть будет», — подумала она, наблюдая за ним, пока он переходил улицу.

Навстречу мужчине шла кошка. Рыжая, большая, она степенно переходила узенькую мостовую.

— Кис-кис! — позвала Валида, открыв окно. Кошка остановилась, повела головой, не заметила ее.

— Кис-кис-кис-кис!

Теперь кошка обернулась и посмотрела ей в лицо. Но Валида молчала, и кошка, укоризненно помахав хвостом, пошла дальше.

—Мам!

Она обернулась. На пороге стоял Элька.

— что тебе? — спросила Валида.

Ей вдруг сделалось грустно, и захотелось обнять, прижать к себе сына, говорить ему ласковые слова и немного поплакать Ни о чем, уткнувшись в его грудь.

— Мам, а барин где?

— Что?

— Откуда барин приедет, который велит дать лесу старушке

— Из города. Из Петербурга.

— А это далеко?

— Это теперь Ленинград.

— А-а... — сказал Элька. — Там Эрмитаж есть.

— Да, — сказала Валида, отвернувшись снова к окну. — Там есть Эрмитаж, и там бывают белые ночи.

—Я знаю, это сказал Элька. — Ты говорила...

Она молча глядела, как ходит воробей по жестяной крыше соседнего дома. Остановился, замер. Глянул в окно круглым, глупым глазом и стал чистить о крышу клюв.

— Мам, — позвал Элька.

. — Что? — спросила Валида, не оборачиваясь. Воробей упорхнул, и крыша осталась голой и безжизненной, осиротела. — А Ленинград больше, чем Баку?

—Да.

— А Москва больше? — Да.

— А Грузия больше, чем Баку?

— Грузия не город. Это республика.

— Как Азербайджан?

—Да. .

— Мам, а сколько человек живет в Копенгагене?

— Не знаю... — рассеянно проговорила она. - Почему именно в Копенгагене?

— Мне название нравится.

— А-а...

—Мам когда я вырасту, я поеду в Копенгаген. Хочешь,
тебя тоже возьму?

— Нет.

— Почему?

— Потому что тогда я буду старая и ничего не буду хотеть, — она прижалась лбом к прохладному стеклу, и ее дыхание оставляло маленький матовый кружок на голубом стекле — тающий призрачный островок.

— А старые ничего не хотят? — спросил он.

— Обычно... — сказала она. — Почти нет...

— А тебе обязательно надо быть старой? — спросил он.

— Ничего недоделаешь...

Он замолчал. Она слышала, как он усердно пыхтит и водит карандашом по бумаге. Не хотелось оборачиваться. Бог с ним, другой прикреплю, подумала она.

— Мам, мне скучно... — сказал вдруг Элька и захныкал, закапризничал.

Она вытерла глаза, обернулась к нему, быстро подошла, подняла его, порывисто обняла и стала целовать в сморщенное в капризную гримасу лицо. Он положил ей голову на плечо, и она ходила с ним по квартире, словно баюкая.

Зазвонил телефон.

— Пусти меня, пусти! — затормошил он ее. — Это папа! Папа звонит! Он обещал мне в зверинец!..

Она опустила его на пол, он подбежал к телефону.

— Але! — крикнул Элька в трубку. — Да это я, Элька! Здрасте папа. Я хочу в зверинец. Да, я дома сижу и тебя жду. Хорошо. До свидания, — он положил трубку и торжествующе посмотрел на мать. — Папа сейчас придет и возьмет меня в зверинец.

Валида молча, тихо улыбнулась, он заметил, что она грустна и сказал:

— Мам, а тебе будет скучно без меня?

— Будет, Элька, но что делать... Я тут как раз поработаю.

— Ага, поработай, — сказал он и совсем уже нерешительно, просяще произнес. — Хочешь с нами пойти?

— Нет, — сказала она и улыбнулась. — Не бойся за меня, я не буду скучать. Поработаю.

— Ладно, — сказал он и смешно по-взрослому вздохнул.
Она рассмеялась .

—Ну, давай одеваться, — сказала Валида. — А то приедет папа, а ты еще не готов.

Он стал деловито одеваться, выбирая все лучшее — новенький костюмчик, ботиночки, новый красный берет с пушистым помпоном — подарок отца. Элька сиял.

— Мам, а где мои носочки, которые пушистые?
Она подала ему носки.

— Мам, — то и дело радостно говорил он, одеваясь. — Знаешь, кого из зверей я больше всего люблю?

— Льва, — говорила она, помогая ему одеваться. — Или тигра.

— Нет, ослика.

— Ослика? — удивилась она. — Почему ослика?

— Он такой маленький, его жалко.

— Осторожнее, порвешь рукав. Не торопись.

— Мам, а еще знаешь кого? Угадай!

— Ну... Не знаю... Обезьяну.
— Нет. Еще ослика сына.

— Детеныша.

— Да. Детеныша.

— Но это же все равно ослик.

— Нет. Ослик большой, но маленький, а детеныш маленький и маленький...

Через несколько минут с улицы послышался долгий знакомый сигнал. Элька тут же выбежал на балкон:

— Папа! — крикнул он вниз. — Я сейчас! Одеваюсь, — и влетел в комнату. — Мам, давай быстрей...

Когда кончили одеваться, она взяла его за руку, чтобы спуститься с ним вниз, открыла дверь.

— Папа — засиял Элька.

— Здравствуй, Элька, — сказал папа, — Здравствуй, Валида, — тихо сказал он, и Эльке показалось, что папа вдруг охрип.

— Здравствуй, — равнодушным голосом ответила Валида. Элька, задрав голову, зорко следил за ними. Возникла неловкая пауза. Элька почувствовал, что папа хочет еще сказать, но что-то ему мешает, и он стесняется, и Эльке вдруг очень захотелось, чтобы папа сказал, вспомнил бы и сказал эти слова, и Элька даже сморщился весь от напряжения, будто вспоминая за папу, помогая ему. А если он вспомнит и скажет еще что-то, может, у мамы не будет такое скучное, равнодушное лицо, от которого Эльке делалось холодно, и он чувствовал себя одиноким, несмотря даже на то, что рядом с ним стоял папа, что бывало в последнее время все реже и реже. Но папа ничего не вспомнил, не сказал, вернее, он сказал, когда молчание стало уже таким ощутимым, и тяжелым., что не только они, взрослые, но и мальчик ощутил его у себя на плечах, когда надо было чем-то оборвать его, но сказал совсем не похожее на то что хотел помочь ему отыскать Элька.

— Ну, мы пошли, — сказал папа и улыбнулся в пространство между Элькой и мамой — чуть ниже мамы и немного выше Эльки.

— Пожалуйста, не покупай ребенку мороженого, — сухо, назидательно произнесла мама, и Элька всей спиной, затылком, ушами ощутил ее голос, поежился и почувствовал, себя- бесконечно .одиноким.— Элька, не проси мороженого, — сказала Валида. — У тебя горло опухнет, как в прошлый раз. И постарайтесь быть вовремя, к ужину.

Элька теперь стоял ближе к папе, держась за его большой палец, и, обернувшись на последние слова мамы, от которых ему становилось все холодней и безнадежней, заметил, что теперь мама смотрела куда-то между ним и папой — намного выше него и немного ниже папиного лица. «Все-таки ближе к папе», — заметил про себя Элька. Они словно боялись взглянуть друг другу в лицо.

— Не беспокойся, — сказал вдруг папа таким хорошим голосом, что Элька сразу почувствовал, что у него есть и папа, и мама. только они пока не живут вместе, все втроем, но. наверное, это так надо, и скоро все поправится, и они заживут, как прежде; он перестал чувствовать себя одиноким и крепко сжал теплый папин палец.

— Я вовремя приведу его, — сказал еще папа. И тут кажется, снова начал лихорадочно искать те слова, у него даже немного вспотел палец, за который держался Элька. Но из паузы, не выплыло папиного, слова, несмотря на то, что папа его очень искал, а всплыло, словно льдинка, брошенная в воду мамино:

— Ладно, — уронила она льдинку — бульк в воду и бесшумно всплыла.

Захлопнулась дверь, звякнула цепочка, и стало, тихо. Папа с Элькой некоторое время смотрели на незрячий глазок в двери, холодно и строго поблескивающий на них. Потом медленно начали спускаться по лестнице. Элька вытер руку о папин пиджак и схватился за другой палец, потому что прежний был потным. Наверху у соседей с шумом распахнулась дверь, донесся смех, и кто-то стал спускаться. Папа заторопился вдруг, взял Эльку на руки и быстро вышел на улицу.

Валида вернулась в комнату, села на стул, вытянув ноги на другой, и долго смотрела на маленького карандашного ослика в уголке ватмана. Ослик улыбался и был немного похож на; собаку и немножко на гуся c четырьмя лапами-, но она знал а, что это ослик.

Зазвонил телефон. Не хотелось вставать, она немного помедлила, слушая его тихий подрагивающий звук. На четвертом звонке поднялась, снялатрубку. Звонила соседка из дома напротив, подруга Валиды.

— Слышь старуха, ты чем занята?
— Ничем, — сказала Валида

— Не работаешь?

— Нет, отдыхаю убаюкивая в безделье свой утомленный вычислениями мозг.

— Молоток хозяйка. Я тогда нагряну. Мой супружник озверел, курить не дает в доме. У него аллергия. Элька что де лает?
— Ушел в зоопарк.

— Что? — удивился голос в трубке, догадался. — А-а... С ним?
— Да.

—Заходил, значит.
               — Ага.
           — Ладно, старушка. Сейчас беру сигареты и к тебе.

— Давай, — сказала Валида. Положила трубку. Обрадовалась звонку. Он как-то естественно и небольно выбил ее из колеи скуки и грусти, становившихся все глубже и шире, превращаясь в хандру и печаль. Она подошла к зеркалу, поправила волосы провела кончиком пальца по лицу, по губам, окинула взглядом свое чуть пополневшее, но все еще ладное тело, хорошо угадывавшееся под халатом. «Для чего? Кому? Так просто?.. Нет, противно. Жить надо, жить... Упустишь молодость, дурочка, вишенка, пышка. Мужчины. Мужчина. Му-ужчи-наа-а... Слово-то какое. Странное. Пахнет странно... Самодовольное. Мужчина. Гм... Зачем?.. Нет, природа явно не досмотрела, создавая меня. Мало природы, жизни мало. Да, ну бог с ней. Я хорошо живу. У меня Элька. Сын. Умный. Вырастет — тоже мужчина будет. Женится. А я буду старенькая. Старенькая старуха. И, наверное, забуду тогда, что и у меня был мужчина, муж, забуду его любовь, ласки, нежность, ссоры, обиды, радости... Нет, нет, хватит! А впрочем так мало надо человеку — быть молодым и здоровым. Быть молодым и не быть старым. А у меня, кроме этого, еще и сын. Чего же мне не хватает?.. Любви? Что это такое? Постель мужчины? Или, может, это — вечные ссоры и обиды, недолгие дни примирения, напряженное ожидание взрыва новой ссоры, скандала по, пустякам между, двумя надоевшими друг другу, мучающими друг друга людьми? Жить так — это любовь?.. Все ссорятся. Все нервничают.

Не ты одна. Ишь, цаца выискалась... Может, терпеть надо? Зачем же тогда жить, терпя? Лучше жить и не терпеть. Умница. Умница с тяжелым характером. Тяжелый характер. Придумают ведь слова, Тяжелый характер. У меня. У него. Что же, искать другого? С легким, мягким характером... и мучить его своим тяжелым характером. Чепуха. Искать. Золотоискатель. Надоело. Пусть меня ищут. А я пока работать буду... Буду, так сказать, выдавать по способностям. Стараться буду. Но молода, красива. Сплетничать будут... И сплетничают. Ах, плевать... Боже мой, пусть меня полюбит хороший человек... и пусть я стану хорошей... Сделай так, боже мой, как мне скучно...»

Раздался звонок. Она вздрогнула перед зеркалом, пошла открывать. На пороге стояла ее подруга, Рена, в домашнем шелковом халатике, в шлепанцах, в наброшенном на плечи мохнатом мохеровом жакете.

— Одна скучаешь? — весело спросили Рена. — Я по домашнему, ничего?

— Ради бога! — сказала Валида, улыбнулась. — Проходи,
конфетка.

— Ага, — Рена прошла в комнату, забралась с ногами в кресло перед журнальным столиком, придвинула к себе пепельницу.— Принеси спички, — сказала она. — Ага, спасибо, —. поймала коробок, брошенный Валидой, закурила и с наслаждением, крепко затянулась. — Благодать! Мой азиат хочет быть джентльменом, но только на словах...

— Как это? — не поняла Валида.

— Купил мне блок «Союз—Апполон», кинул на сервант, чтоб гости видели, а когда спрашивают — он-то сам не курит, — так небрежно отвечает: — жена балуется, для нее взял... Ну, а я, ясное дело, не стану же при гостях дымить. А наедине тоже, не дает. Только на работе и курю...

Валида тоже взяла из пачки, закурила. Некоторое время молчали.

— Значит, говоришь, приходил твой.

— Да, заходил... — нехотя ответила Валида.

— Ага, — сказала Рена. — Эльку забрал в кино?

— В зоопарк.

— А, хорошо...

— Что хорошо? — Спросила Валида.

— А? Нет, я так... Хорошо же все-таки, не оставляет мальчишку без внимания.Помолчали.

— Смотри, уже всю комнату обкурили.

— Потом проветрю, — сказала Валида. -

— Ага, — Рена аппетитно, глубоко по-мужски затянулась.— Сходиться не думаете?

— Нет, — равнодушно ответила Валида. — У него, вроде, я слышала, есть одна на примете. Да и уезжает он работать в загранку. Наверно, женится.

— Эх, а могла бы с ним теперь в загранку!

— Ну... не это главное, — неопределенно ответила Валида.

— Конечно, — поддержала Рена. — Я так просто... А что Элька?

— А что Элька? — переспросила Валида, потушила свою сигарету о. пепельницу, тут же закурила, новую.

Рена молча проследила за ее угловатыми, нервными движениями.

— Все-таки, так он хоть изредка заходит, — сказала она тихо, — малыш видит его... А тут вдруг...

— Ничего, — оборвала Валида. — Все равно придется Эльке приучаться обходиться без него. Чем раньше, тем лучше.

— Ну, это как сказать.

Валида вышла на кухню, достала банку сока из холодильника, разлила в две чашки.

— Иногда думаешь, — сказала Рена, когда она вошла в комнату. — И зачем это мы, дуры, замуж выходим? Живешь, живешь, ждешь этого замужества, как праздника, а как выйдешь — ну, буквально полгодика живешь как человек. Ну, годик от силы!

— Это у кого как, — сказала Валида. — Есть, что и подольше живут. И долго. Душа в душу.

— Ага, душа в душу, — с издевкой сказала Рена. — Это как в романах. Вот я роман однажды читала, называется «Долго и счастливо». Не дочитала, правда. Как название прочла, так сразу мне скучно стало. И не то, что не дочитала, а вернее начала только и бросила. Это ведь только в романах — долго и счастливо. А в жизни не то, чтобы счастливо, а спокойно покурить дома не дают. Гм... Долго и счастливо, - повторила она, скривив губы.

— Да, а в жизни — светит, но не греет, — сказала вдруг Валида и подумала с раздражением: «И что это пристала ко мне эта фраза?»

— Вот именно — светит, но не греет, — сказала Рена, ей, видимо, тоже понравилась фраза, но вряд ли она поняла.

— Но у меня есть сын, — неожиданно задумчиво сказала Валида, и непонятно было, для чего она это сказала, или, может, просто подумала вслух?

Рена странно посмотрела на нее, опустила глаза и затянулась сигаретой очень крепко.

— Элька — очень смышленный мальчик, — сказала Рена, что
бы нарушить тяжелую паузку.

.— Да, да, — радостно, подхватила Валида, ей было неловко перед подругой за свою бестактность, десять, лет назад у Рены родился мертвый ребенок, и с тех пор она не могла родить.

— Ты, знаешь, какое его любимое животное? Спорю, что никогда, не отгадаешь!
— Знаю, — сказала Рена без улыбки. — Лев!

—А вот и нет. Я тоже думала, лев. А указывается — ослик!

— Ослик? — разочарованно проткнула Рена.,

— Да, ослик! —- торжествующе произнесла Валида - Он мне сегодня сказал. А когда он мне сказал, я вспомнила, что однажды, три года назад, когда ему было всего три ,годика, мы шли
с ним по улице. Он был в ботиках, потому что лил дождь. Я держала в руке зонт, он — тоже маленький, темно-зеленый зонтик. И шел так важно, представляешь, совсем как взрослый...

—Ой, умора, — захохотала Рена,— представила... Ой, сладенький!

— Да... Вот мы идем, а на улице стоит, привязанный к дереву, ослик, и мокнет под дождем. И знаешь, что он сделал? Он смотрел, смотрел, потом подошёл к ослику и уже хотел положить ему на голову свой зонтик... Я не дала, тогда, говорит, дадим ему мои ботики. Ослику холодно...

Рена внимательно, с застывшей улыбкой на лице слушала.

— Ну, я ему объяснила... — продолжала Валида и тут, почувствовав, что ей совсем не хочется рассказывать, замолчала. Рена все еще чуть улыбалась, ждала конца, потом лицо ее стало серьезным, она встала.

— Ладно, поговорили... Пойду.

— Сиди, — сказала Валида. — И мне скучно. Поболтаем.

— Нет, — Рена озабоченно вздохнула. — У меня стирка еще
на сегодня.

— Заходи, попросила Валида, закрывая за ней дверь. — Зайду, — Сказала Рена и зашлепала вниз по лестнице. Валида выбросила окурки в мусорное ведро, проветрила комнату. С улицы впорхнул легкий, пахнущий палой листвой ветерок. Когда уже не слышно было в комнате запаха сигарет, она затворила окна, и осталась стоять у окна на улицу. Она смотрела на пустую улочку и думала, что какое это счастье, что у нее есть умный и послушный сын, какое счастье, что она молода, что ее любят и ценят на работе, что она подающий надежды архитектор, что у нее многое еще впереди, а у ее сына впереди — вся жизнь, и думая так, она очень глубоко в себе ощущала крохотную, совсем почти незаметную горечь, хорошо запрятанную, не всплывающую, но временами дающую о себе знать короткими сигналами бедствия, словно маленькая подводная лодка, попавшая в беду. Она вспомнила ослика под дождем, беззащитного, как надежда, и своего сына, протягивающего к его голове своими неразумными ручонками детский зонтик, похожий на большой темный лист неведомого дерева. И, вспомнив это, она вдруг почувствовала непрошеный горький комок в горле и слезы на лице. «Какая чепуха»,— подумала она, глядя на улицу и светло, радостно плача. И сквозь слезы она видела, как в окне напротив застыл со скрипкой в руках соседский мальчик, глядя на нее. А она улыбалась, и по щекам ползли и. ползли темные, постепенно светлеющие, тающие полосы от размывшейся туши.

Зазвонили у двери. Она поспешно схватила попавшееся под руку полотенце, быстро и тщательно вытерла лицо, открыла. За дверью стоял Элька.

— А-а, пришел, — сказала она веселым, теплым голосом и

он радостно улыбнулся. — А как же ты дотянулся до звонка?

— Я на ступеньку встал! — радостно сообщил Элька и вошел. — Знаешь, как интересно было?! — говорил он, раздеваясь.— Я обожаю зоопарк! И цирк тоже. Только там не было ослика. Лев был, и леопард, и пума, и обезьяны, а ослика не было.

— Ну, не огорчайся. Не такой это редкий зверь, — сказала она. — Ты, не ел мороженого?

— Нет, — сказал он.

— Честно?

— Честно, — сказал он.

— Ну, молодец!

— Я спать хочу.

— Устал? Сейчас... Сейчас поешь и ложись спать.

— Нет, есть не хочу.

— Надо, надо. Ты ведь уже большой мальчик, и умненький, знаешь, что нужно вовремя питаться, — ласково говорила она, раздевая сына. Когда он поел, она уложила его спать, подоткнула одеяло под бок, и уже собиралась уходить, когда он позвал ее.

— Мама, — сказал он.

— Что? — отозвалась она.

— Мам, я спросил у папы, И он говорит, что не может быть.

— Что?

— Не может быть — светит, но не греет, — сказал он совсем уже сонным голосом. — Раз светит, значит, и греет...

— А? — рассеянно спросила она, внезапно с сожалением сознавая, что со временем все реже будут возникать короткие, теплые волны боли со дна — сигналы маленькой подводной лодки, попавшей в беду.