|
САБИР РУСТАМХАНЛЫ ВЕРШИНА СМЕРТИ Copyright – Сабир Рустамханлы Перевод с азербайджанского – Мирза Гусейнзаде. Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав. МУГАНСКИЙ КУРУЛТАЙ, ИЛИ НАЧАЛО КОНЦА - Ты понимаешь, к чему могут привести предпринятые тобой шаги в Гянджинском бейлярбекстве1? Ты играешь с огнем, Угурлу хан! - Так в который раз пытался успокоить его аксакал Бехманлинского элата2 Горхмаз бек. - Я знаю, что Надир не простит этого. Но если мы позволим, чтобы все это досталось проходящим мимо сефевидского ханадана3 пастухам и конокрадам народ нам этого не простит. - А разве сам Надир не на стороне Сефевидов? - Если так, то к чему тогда эти игры в выборы? - спросил Угурлу хан. - С одной стороны, он признает Тахмасиба иранским шахом, называет себя «рабом Тахмасиба», а с другой стороны - собирает курултай, хочет быть избран шахом. Мы же не слепые? Его цель полностью искоренить сефевидов. Только сделать это он хочет нашими руками. Будто бы военные, эмиры и муллы мечтают, чтобы во имя спасения страны он именно стал шахом. Он хочет сказать - я очистил землю от врагов, сделал первые шаги, а теперь пора предпринять второй шаг - укрепить государство и власть. Первое он сделал как военачальник, а для второго - ему нужны высокие полномочия. Вот и все его цели. - Куда же тогда нам приписать сказанное им: «Я устал скакать на коне, остаток жизни хочу провести в молениях Аллаху». И Угурлу, забыв обо всем среди шатров, повысил голос: - Он пытается нам всем закрыть глаза, Горхмаз бек! Нет уже хорошо знакомого всем нам с юности Надира - человека с открытым сердцем, храброго, любящего шутки, готового на все ради дружбы. Сейчас перед нами хищник. Он даже мир свой забыл. - Значит, решение твое неизменно… - еще раз переспросил Горхмаз бек. - Подумай сам, можно ли что-то сделать еще? Может ли мое род, царящий от Тифлиса до Худаверина, совершить предательство роду, столетиями приносящему Азербайджану лишь славу? Собери всех глав элатов, и я сообщу всем бекам в Борчалах, Газахе, Шамседдине, Самухе, Карабахе, армянским ковхарам, что нельзя голосовать за Надира. В тот же день они встретились со всеми прибывшими на съезд беками от Гянджи до Карабаха и сообщили тем свое мнение. Но, увы, в тот же день эта беседа была доведена до сведения приближенных Надира. Подозрения Угурлу хана оказались не напрасны. Еще в августе 1735 года всем чиновникам, аристократам, градоначальникам, сельским старостам были разосланы письма, в которых высоко расценивалась эта попытка Надир шаха завоевать престол. … Почти накануне праздника Новруза главам всех регионов страны, военачальникам, всем ханам, бекам, ученым, религиозным деятелям, главам всех сект и общин специальным приказом было предложено прибыть в Мугань, туда, где сливаются Кура и Аракс, на место временного лагеря. Там был собран Милли Меджлис, перед которым Надир ставил всего одну цель: как это сделано в Европе, дабы избавить страну ото всех случайностей создать законы, заложить основы законодательства, находясь на вершине власти, поставить кого-то управлять государством или же самому стать шахом. Однако, кроме того, шахом владела и другая мысль - узнать, что думают о нем люди, живущие в разных частях его страны - представители различных регионов, улусов и сект. Он обдумал и все это. Глашатаи разносили его весть сотням тысяч людей, каждому из 50-100 человек отдельно зачитывалось: «Великий хан мощью своего клинка очистил землю от захватчиков, смирил восстания, создал покой. А теперь, достигнув солидного возраста и устав, хочет отдохнуть, провести остаток жизни в молениях. Если хотите, можете вознести на престол Тахмасиба, хотите - кого-либо из Сафаралиевых. Раньше шахов выбирали главы регионов, а теперь пусть выбирает весь народ». На консультации было выделено девять дней. Надир хотел, уйдя от власти, закончить жизнь в построенной им для себя мечети с позолоченной крышей, украшенной цветами и золотом, осыпанной победоносным клинком. Он устал быть свидетелем и участником боев, крови, человеческих жертв. Каждому известно, что, очищая свою землю от чужеземцев, покоряя новые страны и государства, ты совершаешь примеры личного мужества и героизма. Полагаясь на это, он собирался провести выборы нового шаха с помощью народа и при посредстве глав регионов с помощью всенародного голосования или, как он сам говорил, на Милли Меджлисе, тем самым одновременно создавая пример всенародного голосования. Внутреннее чувство, заставляло его при этом наблюдать за тем, как будет воспринято это предложение среди собравшихся, ради чего он создал даже тайную организацию. Собравшиеся сотни тысяч людей находились под его огромным колпаком. И предоставленные для обсуждения девять дней были даны для того чтобы продлить лишние разговоры, выявить все, что могут наговорить люди, все их жалобы и сетования. По сути дела Надиру давно уже опротивели слова типа «регентское правление», «правовое государство». В душе он давно поставил себя рядом с такими древнетюркскими правителями как Мете, Атилла, Чингиз хан, Эмир Теймур, Шах Исмаил, а в некоторых вопросах он ставил себя выше них. На монетах его имя звучало как «Искендер нашего времени». А во время битвы при Анкаре он в общении с самым умным из османских султанов Ильдрымом Баязиом не скрывал недовольства Эмиром Теймуром. После побед в Самарканде, Бухаре и Хиве он перевез надгробье Теймура в Хорасан, где и похоронил. Господи, сколь же благодатными оказались земли Гянджи, Карабаха, Тебриза?! Сколько ни отбирают у них, а они все не иссякают. Еще пять лет назад Надир увез тысячи отборных юношей! Многие из них сейчас стали его телохранителями. Но что можно сделать? Сейчас для Надира настало великое время. Он считает себя главой государства и религии, наместником Бога на земле. Хоть и говорит прилюдно об усталости и желании молиться, однако в душе он ждет от представителей религии и всенародного собрания совсем иного. Разве все эти игры в выборы, отказ от власти не превратят всех потом в просителей, не заставят людей молить его «по просьбе народа избавить людей от бед», и он, немного пококетничав, «даст согласие» снова стать шахом - не в этом ли его истинное намерение. В итоге Надир проглотит все наибства и векилов, которые не только не возвеличивают, а наоборот, унижают его, и снова станет шахом. Он, человек, отец которого довольствовался малой краюхой хлеба, станет обладать правом владеть огромной территорией. И тем самым будет покончено с правом других династий владеть этой землей. А желание уйти в моления, отказаться от земных благ, закрыться в своих имениях, он исполнит позже, после того, как станет ханом, хаканом. Все это прекрасно понимал Гянджинско-Карабахский бейлялбек Угурлу хан. Это чувствовалось и по поведению близких к Надиру гянджинских бойцов. Поэтому он не мог спокойно наблюдать за сетью, которую сплетали вокруг близкой к нему династии Сефевидов, и старался объяснить насколько возможно собравшемуся народу все хитрости Надира. *** …Пока не возвели праздничный шатер, Надир находился в шатре, сложенном из дерева и камышей. Его шатер был окружен шатрами близких ему людей. Охраняли хана пятьсот стражников. Те, кто явился предстать перед ханом, сидели в построенных рядом камышовых сиделках, дожидаясь своего часа. Приглашенные на меджлис главы родов, представители иностранных государств постепенно стекались на Мугань. Шах, чтобы отдохнуть от длительных заседаний, а точнее от множества жалоб и претензий гостей, уединился со своими близкими друзьями Мирзой Заки, Тахмасиб ханом Джаласким, Гасанали ханом, Музаффарали ханом и другими и подшучивал над ними. А потом снова брался за четырехчасовую работу. Преемником его был назначен брат Ибрагимхалил. Его старший сын Рзакули, которого позднее признают виновным в покушении и ослепят, средний сын Насрулла и младший сын Имамкули были устранены от диванханы4. Принять сотни тысяч гостей, собирающихся на Мугань, расселить их в камышовых домиках, маленьких шатрах, обеспечить едой и питьем было сложно, но Надир таких сложностей не боялся. В подобных делах у него был огромный опыт. Как и в те времена, когда он вел в бои свои многочисленные армии, так и здесь его чиновники вовремя и безупречно исполняли свое дело. Из дерева и камышей были построены двенадцать тысяч домиков, мечетей, уголков для отдыха, базары и бани. Для своего гарема и для близких ему людей он построил отдельные домики. Он собирался провести свой первый прием накануне праздника Новруза. Однако в эти дни его больше волновали не эти дела - прием гостей, строительство шатров, меджлисов, которые могли быть сделаны и делались без него, а то, что скажет он людям. Если Меджлис выберет кого-то иного, из предложенных им людей, тут мало беды. Он даст свое благословение, заберет своих близких и удалится. Он был готов к этому, но тем не менее, тревожился. Потому что втайне предчувствовал, что может быть иначе, и старался сделать так, чтобы этого не произошло. Армия была наготове. Он осторожно расспрашивал и руководителей народа, глав регионов. И прекрасно понимал, что сам стал рабом созданной им силы и дисциплины. Не так-то просто оставить все и уйти. Все здесь было создано его умом и силой. Он стал причиной гибели сотен людей, пролил море крови. Может быть, поэтому и не хотел, чтобы его преемник, его сын или внук шли его путем. Ведь к добру этот путь не ведет. Никто не сможет заменить его и страна погибнет. Он хотел, чтобы власть была привязана к законам, к преданиям Огузнаме5, к чему-то подобному приказам Чингиз хана. А если они не отпустят его, что же тогда станет? И сейчас, когда он снова проводил время с друзьями, о том же самом говорил Мирза Заки: - Я не могу скрывать того, что у меня на сердце, великий хан! Меджлис не отпустит тебя от власти! Куда ты хочешь уйти, оставив после себя созданное тобой же государство, равному которому нет от Востока до Запада. Надир вновь повторил слова, сказанные им, наверное, сотни раз: - Истощен я, истощен! Я утомлен путями, походами, седлами, мечами, кровью и победой. Для кого же я создал мечеть в Келате? Устал я от зноя песков? Я оставляю вам такое сильное государство, чего же еще вам надо? На мне много крови. Остаток жизни я хочу провести с детьми и внуками! Буду молить Бога простить мне грехи. Может быть, он простит мне мои ошибки. И тогда в разговор вмешался Тахмасиб хан. - А если созданное тобой у тебя же на глазах станут разрушать. Если со всех сторон будет пылать огонь, разве сможешь ты спокойно молиться? Да и что за польза будет от тех молений. Уходи, когда власть будет в твоих руках, хан! Но ведь власть не в твоих руках! И Гасанали хан сказал: - Кто мы, чтобы советовать и приказывать. Приказывать может только один Аллах. Если даст он такой совет, то уйдешь с Богом. Но почему ты забываешь, что и ты один из избранных? Господь призвал тебя и указал на высоком месте среди избранных. Старший из них, сказал, повязав пояс на грудь: «Ступай, мы отдаем тебе иранское шахство. Но правь мирно!» Ты сам об этом рассказывал. Лишь Пророк может снять с тебя пояс, который на тебе, но никак не ты! Надир был погружен в задумчивость. Друзья его, люди, знающие все на свете, повидавшие мир. Они сотни раз взвесили слова, сказанные при нем. - Я от нашего повелителя, нашей гордости, нашей главы… - начал Музаффарали хан, поигрывая бокалом вина в руке. - Музаффарали хан! - прервал его Надир. - Брось эти славословия! Здесь нет посторонних. Я - Надир хан! Проклятая собака Надир хан перед лицом нашего святого Али. Разве этого мало? Довольно расхваливать меня! Я уже тысячу раз слышал, как вы расхваливаете меня в сравнении с Искандером-Кябиром, или с Атиллой, Чингиз ханом, Эмиром Теймуром. И нечего удивляться этому. Запомните сами и доведите до народа: против Искандера, Атиллы, Чингиза не стояли такие большие и мощные государства, как Османы, Россия, Индия. Вот перед кем я стою, и у кого отнял это государство. Есть ли слава больше этой? Если я сам произношу эти похвалы, то что вам до этого? Они все засмеялись. Эта шутка избавила Музаффарали из трудного положения. - Прости меня, великий хан, но выслушай и меня. Я знаю, о чем ты думаешь. Но я не верю в то, что ты хочешь покончить со сражениями, властью, руководством. Так я думаю. Шея моя перед тобой тоньше волоска. То, о чем ты говоришь, только слова. Ты и раньше несколько раз говорил подобное. Не сражения мучают тебя, а невежество сотен людей, находящихся под твоей властью. Ты раздаешь хлеб. Но у тебя нет времени накормить тощих умом. Хан, нет большего несчастья, чем скудоумие! Люди превращаются в собак, дерущихся за кусок хлеба. Они испокон веков кромсали и будут кромсать друг друга. За что? Что между нами такого, чего они не могут поделить. Лишь Аллах и Пророк… а столько различий? На этот раз его прервал Мирза Заки. - Можно подумать, что сейчас ты нам рассказываешь что-то новое? Кто же не знает этого? Однако Музаффарали хан от своего не отступил. - Новое слово скажет сам Великий Хан. Как бы ни был храбр противник, однако и его оплакиваешь. Я свидетель, что он страдает из-за разногласий между мусульманами. Он больше нас всех - человек Аллаха. Поэтому я считаю для себя честью умереть во имя него. - Слово мое таково, - промолвил Надир хан - если един наш дворец, наша армия, наша сила, то должна быть едина и религия. Мусульмане слабеют от этих братоубийственных войн. Вы хорошо знаете мое почтение к молитвам. Однако мусульман убивает разнообразие целей. И в частности у нас, тюрков. Христиане смеются над войнами между османами и иранцами. Я говорил об этом и турецкому послу. Если курултай примет мое мнение, если положит конец раздорам, тогда я стану правителем страны, в которой не будет войн и распрей. Я понимаю, когда война ведется за наследие, однако не могу принять войны религиозной. Именно это я и собираюсь сказать народу на Мугани!.. Мирза Заки осторожно проговорил: - Народ не поймет тебя, хан. Ты готовишься играть с огнем. Думаешь, только ты один знаешь, сколько бед мусульманскому миру приносит раздор? Однако все молчат из страха перед церковными деятелями, перед муллами. - Я с самого детства, - не сдержался Надир, - орудую мечом, скачу на коне, отдаю жизнь во имя государства, дорогой! Я рожден не матерью, а этим мечом на моем поясе. На этом пути погибли тысячи, десятки тысяч людей. По какому праву муллы должны вмешиваться в государственные дела? В каких книгах это написано? Или мы знаем Коран хуже них? Если потребуется, я буду открыто говорить с народом. Пусть люди выбирают сами: или я, или эти люди, выдающие себя за мулл! - Муллы тоже - большая сила, великий правитель, - со спокойной уверенностью промолвил Мирза Заки. - Не стоит сталкивать меч и молитву! Меч может ранить, а молитва - исцелить. Гнев Надира утих. - Но при этом сама же наносит новую рану. - Странный мы народ - тюрки, - отозвался Мирза Заки. - И мусульмане, но в то же время не вмещаемся в мусульманство. Что нам за дело до мулл. Они ведь тоже всего лишь слабые подданные Аллаха. Их сила - в бессилии народа. Разве народ твой укрепляется, чтобы не стать игрушкой в руках тех, кого ты не любишь. - Даже вы, повидавшие мир мои друзья не можете различить разницу между глупостями, которые несут муллы, и истинной религией, верой. Мне жаль вас! - Предположим, что видим, - возразил Мирза Заки, - но что вы можем сделать. - Если б видел, то не стал бы сейчас возражать мне. - Прости меня, господи! Подумай же не только о себе, но и о нас. Не надо под видом объединения религии раздирать ее и топтать всех нас. Не дожидаясь окончания этих слов, Надир вскочил на ноги и стал прохаживаться по комнате. - Я напишу письмо и османскому шаху. Объясню ему, что мы не топчем религию. Послы из Франции и России считают себя умными. А их намерения яснее ясного. Каждый из них думает о своем короле, а мы - обо всем мусульманском мире. - Тем самым, - озабоченно проговорил Гасанали хан, - ты разгонишь всех, кто собирается вокруг нас с Персией. Надир повысил голос. - Нет, Гасанали хан, я не против тех, кто носит кресты! Я лишь хочу стереть вражду между религиями. Ты разве не видишь, что грузинские князья и армянские мелики от страха становятся мусульманами, делают себе обрезание, однако не оставляют при этом попечения о своих земляках. А наши во имя веры готовы брату горло перерезать. Я не могу принять этого! Он коснулся кровоточащей раны Гусейнали хана. - Ты дал им слишком много воли, Великий Хан! Надир засмеялся. - Ты имеешь в виду христиан? Дорогие друзья, под моими флагами собраны десятки народов! Если бы я стал главой только афшаров, именно они первые и затоптали бы меня! Военачальник, командующий армией, визирь, я могу любого вознести, но все равно все они у меня под рукой. Пусть служат нашему королевству. Внезапно Надир словно очнулся ото сна. Он поднялся и, прохаживаясь по комнате, громким голосом стал выплескивать свою злобу: - Сотни раз просил вас, когда я отдыхаю, не говорить со мной о государственных делах. У меня и без вас голова кругом идет. Говорите о чем-то постороннем. О каких-нибудь пустяках, чтобы стало нам весело. И ткнув в маленького ростом Тахмасиб хана, добавил: - Вот, лучше попросите у Тахмасиб хана, пусть расскажет, почему он испугал своего старшего брата, чем задел его. Пухлые красные щеки Тахмасиб хана стали еще красней. Среди друзей прошелся смешок. Но Надир не отставал от него. - У бедной свиньи сердце отпало. Видит, что тот, с кем он встретился, не отстает от него, и стал молить Бога, мол, не меня одного ты родил на свет, ведь среди друзей Надир шаха есть еще, подобные нам. С этими словами он расхохотался. Его шутка могла уничтожить тот, кто стоял перед ним. Тахмасиб хан не знал, что и ответить. Суть шутки заключалась в следующем. Он, в самом деле, столкнулся в камышах с диким кабаном. Сначала кабан, увидев, кто стоит перед ним, собирался бежать. Видно, его испугал воинственный вид Тахмасиба. А потом, видно, заметив, что тот и сам дрожит от страха, бросился на него. Тахмасиб хан с трудом смог убежать. Надир шах добавил последнюю каплю яда в свою шутку. - Ты уж постарайся больше не попадаться в руки своего старшего брата. Надира охватило шутливое настроение, и не отпускало его. В такие минуты разница между людьми исчезала, Надир превращался в шаловливого ребенка, и все шутки друзей, даже их брань сходила им с рук. Мирза Заки понимал, чего хочет его друг, перебить усталость шуткой было старой манерой Надира. И пока не ответишь ему тем же, он не успокоится. Поэтому, обернувшись к Надиру, он сказал: - А что же ты не говоришь о себе, что ты нам устраивал. И не дожидаясь ответа Надира, обернулся к окружающим. - Этот великой полководец превращается вдруг в ребенка! В Мазандаране вдруг среди ночи вызвал меня к себе, мол, мне не спится. Пусть лягушки прекратят квакать. Я ему в ноги упал: «Да стану я твоей лягушкой, государь, Великий Хан, как же я заставлю замолчать лягушек?» А он хватается за меч: «Тогда я заставлю замолчать тебя». Так мне сказал Надир. И что же я мог поделать?! Друзья, затаив дыхание, слушали. - Так что же ты сделал? Полез к лягушкам? Надир тоже смеялся. - Да что ты, разве лягушки заткнуться оттого, что я полезу в воду? Я от страха собрал всех видных людей в городе, рассказал им, что со мной произошло. И, слава Богу, они придумали. По их совету я приказал порезать несколько баранов, почистил их кишки и швырнул в воду. Лягушки приняли их за змей и замолчали. - Я же знаю, кому давать приказания! - смеясь, ответил Надир. - А почему ты молчишь о той брани, которой посыпал меня? Мирза Заки побледнел. - Господи! Да я никогда такого не сделаю! - А ведь делал, - весело ответил Надир. - Да просит меня хан, - застенчиво пробормотал Мирза Заки, - но ведь ты сам велел. И видя, что Мирза Заки молчит, хан сам продолжил. - Однажды мы усталые, расстроенные поднимаемся по лестнице. «Мирза Заки, - сказал я, - если ты не рассмешишь меня, пока не закончатся ступеньки, я тебя убью». Только как бы он ни старался, ничего не получалось. И тогда он стал ругать меня! Решил, наверное, что если уж умирать, то напоследок хоть все выскажет мне. А меня наоборот, такой смех разобрал от его осторожной ругани, что я чуть не скатился вниз по лестнице. Вот, какой у нас невоспитанный человек Мирза Заки. Не знал он, что я еще припомню ему эту шутку. Лицо Мирзы Заки побледнело. - Не бойся, - сказал Надир, - это тоже шутка. - И тихо добавил: - Ладно, вы ступайте, отдохните! У меня есть еще дела с Мирзой Мохтарамом и Мирзой Мехти. Почувствовав, что опасность миновала, Мирза Заки проговорил: - Расскажи еще немного о Тифлисе, Великий Хан. Повелитель мира, отец стольких детей, увидел маленькую грузинскую девочку и так размяк, что превратился в ее раба. Если б велела она, оставь свой трон, то оставил бы. Как же не ругать такого человека. Надир опять расхохотался. Этот любовный огонь в нем еще не погас, и слова Мирзы Заки вернули его к не очень далеким дням в Тифлисе. Глаза его подернулись дымкой и, став серьезным, он еще раз проговорил: - Ладно! Идите, идите, у меня уже нет времени шутить с вами. Ему действительно надо было написать еще уйму писем, привести в порядок свое решение. Друзья тут же поняли его решение. Шуткам разговорам, развлечениям - свое место, а прерывать распорядок работы наиуль-султана невозможно. Поэтому они, словно и не было никаких разговоров, прежней болтовни, молча вместе поднялись, поклонились и под испытующими взглядами Надира по очереди вышли из комнаты. Взамен них вошли его секретарь Мирза Мохтарам и историк Мирза Мехти. Надир, показав им места, стал диктовать свое выступление перед делегатами съезда со своими условиями и истекающими из него решения. Если бы съезд не принял его решения, продолжал бы настаивать на том, чтобы он остался шахом, он протянул бы им свое решение, изложенное на трех параграфах: 1. Отныне вы не станете защищать Шаха Тахмасиба и его детей. Если кто-либо из Сефевидов появится вновь, бросите его в темницу. В случае если это не будет выполнено, наказан будет виновный, и знайте, что вся ваша родня будет уничтожена, а имущество перейдет в пользу казны, и вы должны подписаться в том, что уведомлены об этом! 2. Вместе с шиитами вы должны оказывать равное почтение и суннитам, из-за разницы в вероисповедании было пролито много крови, а потому я впредь требую, чтобы не было проклятий в адрес Омара, Османа, и против них ничего не подписывайте! Потому что об этой разнице ничего не сказано в нашем Коране. Эти различия придуманы впоследствии. Они стали большими препятствиями между нами и османами, привели к войнам, разорениям и плену. Отныне не будет между нами и османами конфликтов и войн. Потому что и они, и мы поклоняемся одному и тому же Пророку и Корану. У нас одна религия. То, что сунниты молятся, держа руки у груди, а мы, опустив руки вдоль тела, не может являться поводом для ссор. Каждый должен придерживаться собственной веры. Суннитам, собирающимся на поклонение в Мекку, не причинять никаких препятствий, не требовать от них ничего, сверх того, что предписано законом. Мы должны вести себя с ними как с братьями по вере. Если в Каабе он молится, поворачиваясь на все четыре стороны света, вы тоже создайте отдельную сторону света и молитесь там так же. Но при этом помните и про путь имама Джафара-Садига. 3. Если вы принимаете меня вновь на трон, то вы должны принести клятву, что после меня вы не нанесете урона моим детям, семье и будете подчиняться им. Если вы предадите эту клятву, прольется ваша кровь. Мирза Мехти, аккуратным почерком записывая сказанное за шахом, про себя молился: «Слава тебе, Господи! Какого великого воина, повелителя, умного и твердого человека дал ты нашей родине! Кто, кроме него мог ты коснуться таких тонких моментов?! Кто, кроме него смог бы с такой смелостью убрать препятствия, чинящие единству братьев? Кто, кроме него мог бы встать в мечети и громко сказать: «Суннит наш брат, не говорите против него». Единственное, что смущало Мирзу Мехти в этих условиях, была жесткая позиция Надира в отношении Сефевидов. Однако его восхищение Надиром было столь велико, что он оправдывал и это: «Что же ему делать, он не может простить Тахмасиб шаху поражения и передачи азербайджанских земель османам. И шаха Аббаса III он сам посадил на трон. А какой же из него царь». *** Это послание Надира как на крыльях долетело повсюду, и Угурлу хан еще раз понял, что съезд состоится. Угурлу хана вывело из себя то, что у такого большого полководца первое слово не сходится со вторым. В первом своем послании к ханам, бекам, всем собравшимся на съезд Надир давал понять, что будет рад, если никто из Сефевидов не будет избран, а в последующих заявлениях и в условиях, он уничтожал Сефевидов, обвинял их в расколе веры, интриганстве, даже задел прославленного Шаха Исмаила Хатаи. Угурлу хан не прятал своего недовольства. Почему он говорил столь спокойно и открыто? Может быть, ему придавало дух место, где проводилось это собрание? Не шутка быть предводителем племени Гаджаров - приехал ли ты из Гянджебасара, Самарканда, Багдада, Мосула, Фарса, или же собрался в одном из прекрасных карабахских угодий, на собственной земле, … По его мнению, шахом должен был стать кто-то из племени Сефевидов. Однако он чувствовал невозможность этого. Потому что превращающиеся во львов во время битвы, в мирное время становились его тиграми, они могли любого, самого знаменитого человека под любым предлогом, из-за клеветы ввергнуть в темницу, а потому каждый при случае повторял: «Лучше этого нет, без него мир погибнет»… Было уже за полдень, когда собравшиеся из Гянджи и Карабаха делегаты из Бахманлы-Сарычая, Кябирли, Отузикилера, Ийирмидердляры, из Коланов, Баркушета, Карачурлы собрались в маленьком домике Угурлу хана, построенного рядом с небольшим курганчиком. Угурлу хан снова по-прежнему твердил: - Надир хан предал Сефевидов, которым мы поклонялись сотни лет. Он даже не посчитался с тем, что и мы сотни лет поклоняемся им. - Нас в это дело не вмешивай, - смеясь, отозвался блондин Бахман. Угурлу хан вдруг понял, что совершил ошибку. - Ты, брат, жалуешься на Надира его же людям, - отозвался глава рода Кябирли - Абульфат бек. - Или ты не знаешь, что светловолосые тоже авшары. Может, даже прямые родственники Надира. Не заметил разве, что из тысяч молодых людей он выбрал именно Ибрагимхалила Фазлали и сделал его своим управляющим. Искендер бек Коланский попробовал изменить тему разговора: - Не очень-то Надир и любит свою родню! Чем дальше держишься от него, тем лучше. Приблизит кого-то к себе, а потом и прикажет убить. Сейчас он призвал к себе младшего брата Фазлали - Панахали. Один Аллах знает, что это закончится… - А для чего он взял к себе Панахали? - отозвался Аликули Отузикли. - Ну, сделал того своим охранником! А ты хочешь, чтобы карабахец и в охране не стоял? - Это он сначала был охранником, - возразил Искендер бек. - А теперь уже во дворце. Да хранит его Аллах! - А может, пошлем человека прямо к Панахали хану, - предложил Угурлу хан, - расскажем ему о наших намерениях. Но Абульфат бек твердо стоял на своем. - Панахали не предаст своего авшара, Угурлу хан. В Карабахе есть не только мы! Послушай, что говорят другие. Его подержал и Искендер бек. - Я твердо знаю, что мелики из Хамсе не отстают от священника из Учкилсе. Как он скажет, так они и поступят. Все, кроме верендского мелика Шахназера. Он такой же мусульманин, как и я. Однако все в чужих руках. Они же первыми и донесут о наших недовольствах Надиру, чтобы поднять шум и освободить себе руки. - Меликов я беру на себя, - ответил Угурлу хан. - Мы же их не привязываем насильно к армянам, к Учкилсе. Жалко их, только и твердят: «Честное слово, у нас нет ничего общего с армянами, мы - ваши братья, а не армян, дорогие». - И ты поверил им, - насмешливо спросил Искендер бек. - Главное слово всегда говорят в шутку, - попробовал вернуться к прежнему разговору Бахман бек. - Фарзали и Панахали - мои племянники. Мы действительно из одного рода с Надиром, но мы - карабахцы, не подумайте чего другого. Мы не выдадим. Я и Панахали велю молчать. Однако этот разговор лучше закончить. Посмотрим, чего хочет Надир, что скажут люди. Да и из наших, кто захочет, скажет Надиру «да», а кто захочет - «нет»… Возникновение разговоров о разных племенах, не позволило прийти к единому мнению, к тому же они догадывались, что нынче же вечером вся эта информация дойдет до Надира. Потому что армянские мелики были в курсе разговоров между Угурлу ханом и Горхмаз беком и заявили о том, что они к ним не присоединяются. Но при этом большинство беков думали так же, как и Угурлу хан, и, несомненно, были против решения Надира об отмене межрелигиозной розни, против его решения о преследовании Сефевидов, и тем самым сеяли множество недоверия. На следующий день Бахман бек отыскал Угурлу хана и передал ему сообщение от Панахали: - Как я уже вчера говорил, я ни слова не скажу. Панахали в курсе нашего разговора. «Даже земля имеет уши», - ответил он. Держите это в глубине сердца. Я хоть и авшар, но убийцам Фарзали не прощу. Будьте осторожны! Не вы одни недовольны… Тем не менее, стрела уже вырвалась из цели. Все уже знали, что главы гянджинских и карабахских элатов примут отставку Надира от трона… А именно этого хотел Угурлу хан. Он не сомневался в том, что Надиру не удастся просто так отмахнуться от них. Девять дней Надир просидел на своем золотом троне, поставленном на десяти опорах посреди множества шатров, вмещающих несколько тысяч человек, пил из золотой посуды вина и соки, прохаживался среди замечательных ковров, слушая музыку, временами выходя из северного выхода туда, где стояли триста вооруженных людей и шесть тысяч человек охраны, охраняющих места проведения верблюжьих боев, однако слух его был в Муганской степи, где были накрыты для гостей более двенадцати тысяч палаток, и в каждую из них готов был проникнуть его голос. И не было никакого сомнения в том, что он знал о том, что Угурлу хан и примкнувшие к нему карабахские беки держат сторону Сефевидов. Однако это меджлис, и если решение будет принимать весь народ, то не стоит ждать, что все будут мыслить одинаково - следует ждать различных мнений. Если беки соберутся в одном месте, то за едой-питьем многое можно высказать, то, что не высказано на поле битвы, они могут сказать сейчас, причем в самых непристойных выражениях… Главное не в этом, главное - это окончательное мнение различных групп. В эти дни, полные противоречий, огромный штаб Надира бурлил. По вечерам часами продолжались пиршества. И здесь великий военачальник был начеку, настороже. Может, вино возьмет кого-то, и он выскажет что-то лишнее! Впрочем, настроение собрания было понятно. Хоть всякого рода согласования и переговоры продолжались девять дней, все было ясно изначально. Практически все собравшиеся твердили только одно: «Мы не хотим никого, кроме Великого Хана! Страна только сейчас стала приходить в порядок. Разве станем мы собственными руками разрушать это? Если Хан собрался в Хорасан, то пусть и нас заберет с собой и убьет там!» Как же переживал внутри себя Угурлу хан. «Будьте вы прокляты! Ведь лжете! Все вы лжете, кроме родни Надира и тех, кто дорвался до сладкого куска», - бормотал он. Тем не менее, он не хотел на таком меджлисе оставаться белой вороной, высказывать вслух свои мысли. Поэтому молчал. И просил в душе прощения у всех наследников Сефевидов, Гаджаров, у потомков Шаха Исмаила и сыновей Зиядхана. Он помалкивал, как другие, во-первых, потому что не хотел стать жертвой гнева Надира, а во-вторых, из-за событий, которым стал свидетелем. Можно понять, почему к Надиру зачастили послы Османов и русских - повелитель хотел укреплять отношения с этими странами. Но что делают здесь наливающийся вином картлийский князь и ставшие при нем мусульманами имамкулы, аликулы, мамедкулы, аллахверди, приезжающий из Учкилке армянский католикос Абрахам? К тому же этот католикос повсюду болтает о том, будто когда Надир в битве при Карсе победил Абдуллу Пашу Кёпуроглы и пришел в Иреванскую крепость, они тоже явились с богатыми дарами из Учкилсе к Надиру, и будто бы тогда Надир пообещал ему армянский халифат. Хоть они и врут постоянно, тем не менее, симпатии Надиру к этому сукиному сыну налицо. И он постоянно таскает с собой меликов из Хамсы. Надир уйдет, а Угурлу хан и Карабах останутся здесь с грузинскими наместниками, армянскими священниками и меликами. Один Аллах знает, что они пообещали Надиру, и что Надир наобещал им? Более всего выводило из себя Угурлу хана то, что Надир, называющий османов братьями, объявивший с ними мир, жаждущий прекратить межрелигиозную войну, с другой стороны, дружит с армянскими меликами именно за их вражду с турками, за то, что они натворили с турками в Гяндже. Страдающие там, где они родились, ненавидящие друг друга и потому сбежавшие в Гянджу и поселившиеся там армянские мелики, увидев, что Надир осадил Гянджу, тайком направили своих представителей к Надиру, вошли с ним в сговор, и тайком ночью вырезали квартирующих в их домах османских офицеров вместе с их близкими. Так была поражена в самое сердце Гянджа, до того отражающая все нападения Надира. Однако, увидев, что Надиру все равно не удается взять Гянджу, они покинули город, присоединились к нему и вместе напали на Карс. Надир до сих пор продолжает награждать их за это. С этим и связана ненависть борчалинских и газахских турков, и принявших ислам князей к османским тюркам. Как же понять это противоречие? С одной стороны, он собирает вокруг себя всех, кто ненавидит Османов, а с другой - обещает не воевать с ними. Видно он не знает характера Надир шаха. Независимо от их веры и национальности, Надир делил людей на две группы: тех, кто верен ему, и тех, кто готов предать. Он не забывал ни плохого, ни хорошего. Никто не знал, что такой подарок, как Борчалы, именно он подарил грузинам. …Перед его глазами до сих пор стоит произошедшая два года назад, в последний месяц 1733 года битва при Багдаде и Керкуге. Никогда еще не было столь тяжелой битвы. Он сошелся лицом к лицу с Топалом Османом, османским военачальником, побывавшим в сотнях битв и сражений, победившим во многих из них. Тому хоть и минуло уже за семьдесят, однако он держался в седле покрепче многих молодых. Однако на эту битву он шел с неохотой. Его мучило, что с обеих сторон воюют турки, что брат поднял меч против брата. Как бы там ни было, прекрасно понимая, что тут нет повода для новой резни, что просто продолжается очередная резня, идущая уже много сотен лет, и которая вызвана чисто дворцовыми причинами, он не готовился к этой битве с такой же радостью, с которой обычно отправлялся на европейские поля битв. А может, еще и чувствовал, что это будет его последняя битва… Османская артиллерия изрядно потрепала ряды армии Надира. Если не заставить замолчать пушки, то исход сражения будет ясен. Надир видел все это и сам командовал артиллерией. Нежадно палило невыносимое июльское солнце. Жажда мучила и коней, и людей. А тут еще вдруг поднялся необыкновенный ветер. Прямо кара господня. Прямо в глаза били жар пушек османов, смешанный с пылью иракских степей, и от этого в пяти шагах ничего не было видно. Одна за другой под Надиром пали две лошади. С третьей он свалился сам. Еще немного и он бы попал в плен. Среди озверевших османских солдат еще оставалась пехота. В это мгновение близкий родственник Теймураза, недавно принявший ислам Мухаммед Мирза хан бросился в самую гущу событий, подставил ему своего коня, спас его, но сам тут же был разрублен пополам. Как ни старался Надир, размахивая мечом, подобраться поближе к Мухаммеду Мирзе, однако это ему не удалось. Этот человек принес себя в жертву Надиру, отдав ему своего коня, и чувство исполненного долга и удовлетворение от этого, появившееся на его лице при мысли о том, что он не напрасно отдал жизнь, долго еще стояло перед лицом Надира, он пообещал помнить об этом до конца своей жизни. Позже именно Теймураз I захватил лживого шаха Гусейна, творящего бесчинства в Азербайджане и Грузии, и прислал со своим сыном Ираклием Надиру, за что и получил в подарок такой подарок как Арагви. Проявляя преданность в дружбе, Надир за неповиновение грузинам изгнал наиболее известный род Демирчигасанли, насчитывающий 12 тысяч семей в хорасанские степи. Была еще одна нежная, незабываемая нить, связывающая Надира с Тифлисом. …Это произошло за несколько месяцев до муганского совета. Все знали характер великого хана, в частности о его любви к красивым женщинам. Он, как и многие полководцы и правители, не держал в своем гареме много женщин. Лучше мало, но чтобы красивые. При нем были лишь любимые женщины, помогающие ему забыть о боях. Он никогда не позволил бы себе променять женщин на государственные дела или приготовления к походам. Как-то он спросил у одного священнослужителя, расхваливающего ему рай - а есть ли там войны, ибо без войны, без победы мне рай ни к чему. Однако неожиданная встреча в Тифлисе надолго привязала Надира к этому городу, и он какое-то время никуда не уезжал отсюда. После багдадской и карукской битв, после осад Гянджи, Иревана, Карса - после славных побед Картли торжественно встречал его. Улицы были запружены людьми. Улицы Тифлиса были устланы коврами. Девушки посыпали его голову цветами. Надир в первый же день, принося дань памяти Мухаммеду Мирзе, назначил его племянника Али Мирзу хана эмиром над Картли и Кахетией. Теймураз II, обиженный на то, что выделили его родственника, в тот же вечер покинул город. «Наверное, и мне так уж дано судьбой жить вдали от Грузии у чужого дома, искать пристанища у чужих дверей», - подумал он. Он собирался, перейдя через осетинские земли, искать пристанища у своих друзей чеченцев. Поэтому Надира удивило желание жены Теймураза Тамары встретиться с ним на следующий день. Он знал о том, что Тамара была дочерью бывшего наместника Грузии Вахтанга, с которым Надир был хорошо знаком, знал о том, что она мечтает занять оставшийся после отца трон, знал о расположении к ней местных ханов и князей. Отец Тамары Вахтанг около семи лет прожил при дворе Сефевидов, принял ислам, однако, вернувшись в Тифлис, изменил свое намерение, вновь принял христианство, забрал своих сыновей и бежал в Петербург. Поэтому имя Вахтанга стало священным среди грузин. И к дочери его они питали особую любовь. Но с другой стороны мимо внимания Надира не мог пройти и тот факт, что обиженный Теймураз бежал в горы. Накануне съезда он стремился предотвратить любые проявления недовольства. Эта просьба Тамары о встрече вызвала в душе Надира необыкновенный интерес. Хотя Надир и не понимал, отчего. Ему лишь после будет дано понять, что всем это проделки его судьбы. Потому что во время этой встречи Надир истинно влюбится всего во второй раз в жизни. Тамара явилась на эту встречу не одна. При ней была и группа молодых женщин. Женщины, казалось, были специально подобраны, одна красивей другой. Они мечтали только об одном, вблизи увидеть этого великого полководца, чья слава обуяла весь мир, «очистившего мир от османов, принесшего безопасность миру», преподнести ему подарки и удостоиться счастья поцеловать ему руку. Надир принял их в своей военной одежде. Это была встреча, позднее превратившаяся в Тифлисе в сказку, в нечто невиданное. Надир был спокоен. Он предчувствовал, чего потребует от него явившаяся перед ним женщина. Главным вопросом было то, кому он оставит Грузию. Женщины были поражены видом великого полководца. Высокого роста, почерневшее от дорог и сражений, приобретшее медный загар лицо, от него исходила неведомая сила. Они видели перед собой истинного героя, о котором ходили легенды, человека, чьей воле подчинялись сотни тысяч лиц, человека, ведущего других за собой от сражения к сражению. Они не знали, как им подступиться к Надиру, что сказать ему. Однако не только величественный вид полководца восхищал женщин, еще больший восторг вызывало его почерневшее под солнцем суровое лицо и придающее ему особую прелесть большие брови и глаза, читающие, кажется, всю суть стоящих перед ним людей. От взгляда этих глаз, казалось, невозможно было спрятаться. Они притягивали к себе подобно живому магниту. Надир умел разговаривать с женщинами, и чтобы снять их напряжение начал разговор с шутки: - Ого! Да здесь собрался весь цветник Грузии! Тамара грациозно приблизилась к Надиру. - Грузия рассыпала перед вами весь свой цвет, Великий Хан! - промолвила она. - Эти цветы рассыпают не к ногам, а хранят на глазах и берегут как зеницу ока. Однако самый нежный цветок, несомненно, дочка почтенного Вахтанга. Тамара рассмеялась. - Благодарю вас, Великий Хан! Эта шутка придала сил Тамаре и с чувством, присущим только женщинам, она поняла, что должна воспользоваться этой минутой. Она двинулась к Надиру, протянув к нему руки так, словно хотела обнять его. Она собиралась рассказать ему о том, почему уехал ее муж, о том, что, назначив Али Мирзу правителем Грузии, он нарушил все права и традиции рода. Но она забыла обо всем, что собиралась сказать. Ее захватил взгляд устремленных на нее глаз Надира. Женщина ждала встречи с человеком, чье лицо загрубело в битвах, с бесформенным, более похожим на палача «татарином». А перед ней стоял высокого роста красавец, со стройным станом, красивым лицом, от которого шла неведомая прелесть, с сильным мужчиной в лучшую пору своей молодости. - Ваш род всегда славился преданностью персидскому престолу, ханум. Я высоко оцениваю силу ваших мужчин, сражавшихся рядом со мной. Однако ваша красота побеждает все. Тамаре показалось, что на лике Надира она видит отсвет старинных икон. Она уже забыла, для чего явилась сюда. И поняв, что, восхищаясь прекрасным военачальником, она чуть не потеряла дар речи, женщина покраснела. Чтобы не выдать своей растерянности, она шагнула вперед и взяла жесткие руки хана. - Простите меня, я растерялась перед повелителем мира, перед Александром Македонским нашего времени, - проговорила она. Надир задержал ее руки в своих. - В вашей истории была еще одна Тамара. - Это была повелительница Грузии, Великий Хан. - Вы тоже повелительница Грузии. Говоря это, Надир подвел Тамару к своему широкому трону, посадил рядом с собой и указал места другим девушкам, не отрывавшим от них глаз. Тамара представила ему по одной всех девушек: «Это моя такая-то родственница, это - дочь князя такого-то…» - А это - Иля. Невестка моего дяди. Она недавно вышла замуж за несчастного сына моего дяди Иесси… Наверное, люди, близкие к персидскому трону знают Гиви Амилахвари. Вы называете его Шахом Гулу ханом. Иля - его дочка. Надир взглянул на названную юную девушку и перестал слушать дальнейшее представление Тамары. Казалось, время для него остановилось, кровь бросилась ему в виски, и он вдруг понял, что это его судьба, веление рока. Тамара была чуткой женщиной. Она заметила, куда и на кого с таким вниманием смотрит Надир, и, видно, именно это было ее желанием. Для Или, муж которой хоть был еще молод, но проводил все дни в церкви, Надир был спасением души и тела. Чего хотела Тамара от Надира? «…Пусть Теймураз сбежал, но я-то здесь. И старшей дочерью Вахтанга тоже являюсь я. Еще неизвестно, когда мои братья вернутся из России. Я смогу заручиться согласием грузинских князей. И Теймураз явится к вам с повинной». Прикажи она в эту минуту Надиру что угодно, даже не такую мелочь, а свергнуть Луну с неба, Надир был бы готов сделать это. На прощанье Тамара наклонилась к уху Надира и прошептала ему: - Простите меня за мою смелость. Но мы знаем, как надо принимать больших гостей. Вы же не станете отрицать, что влюбились в Илю. Так пусть же она станет для вас подарком за то внимание, с коим вы выслушали меня. Сегодня она станет вашей гостьей. Вечером в специально убранной опочивальне Надир принял Илю. И уже не разлучался с ней все дни, пока был в Тифлисе. После многих и тяжких лет, после кровавых сражений он в объятиях возлюбленной вновь переживал вернувшиеся к нему годы молодости. Перед ее божественной красотой теряли смысл все его кровавые годы. Он настолько влюбился, что то, что она нашептывала ему ночью, назавтра превращались в приказы. Он готов был бросить ей под ноги не только Газах и Борчалы, но и все сокровища мира. Гневный на грузин, готовый их полностью переселить в Хорасан Надир вдруг изменился. Он прекратил их поголовный переход в ислам. Разрешил вернуться на родину родне Тамары из Петербурга. Открыл для них казну. Иля тоже была влюблена в него. Делясь с Тамарой первыми впечатлениями о встрече, она говорила: «Он бог не только в сражениях, но и в любви». Молодая девушка превратилась в спасительницу народа. Получив разрешение от Надира, Тамара смогла договориться с картлийскими и кахетинскими князьями. Теперь от имени Али Мирзы всем заправляла Тамара. И с тех пор между Тамарой и Надиром началась дружба, длившаяся много лет, и закончившаяся тем, что Теймураз и его сын много лет верховодили на Кавказе. Тамара, не желавшая терять этого из вида, выдала впоследствии свою дочку за родственника Надира, впоследствии ставшего править в Персии под именем Адыль шаха. Ее сына Ираклия Надир взял под свое покровительство и после этого Тамара фактически правила и Исфаганом. Пройдут годы и последствия этой «дружбы», умения за счет личных связей отдавать родину превратятся для Азербайджана в рану, несмываемую веками. *** …Узнав мнение окружающих, Надир организовал в большом шатре праздничный ужин. Обращаясь ко всем гостям, в том числе и к Угурлу хану, он сказал: «Со времен Пророка Мухаммеда правили четыре халифа один за другим. Им поклонялись в Индии, Риме и Туркестане. В свое время это правление было принято и в Персии. Шах Исмаил Сефевид держал суннитов в тени, опирался на шиитов, и положил основы посыпания проклятиями представителей других религий… Он окрасил персидскую землю кровью, дал твориться интригам. До тех пор, пока жива позорная идея, это будет существовать между мусульманами. Если персидское население действительно хочет моего здоровья, хочет, чтобы в стране воцарился мир, оно должно понять, что эта мысль противна идеям, оставшимся нам от дедов. Надо бросить все и веровать в суннизм. Однако имам Джафар Садиг - потомок нашего Пророка, вера в Персии идет по пути, предначертанному им, и те, кто хочет поклоняться этой религии, пусть веруют в нее». После этого были прочитаны условия Надира, записанные Мирзой Меликом. А потом вывели к людям семерых доверенных лиц, которые объяснили собравшимся, что за всем этим стоит лишь желание Надир шаха прекратить кровавые войны между Османами и Персией, положить конец гражданским войнам, однако этому Угурлу хан уже не мог поверить. Ему казалось, что сейчас при нем оскорбляется дух его отцов. Поэтому, когда после провозглашения Надира шахом появился длинный рулон бумаги - тумар, на котором были запечатлены все его указы и условия, кровь ударила ему в голову. Тридцать пять человек, прибывших из Хорасана, Герата, Мешхеда и Мазандарана, уже по очереди подписали ее… Лишь на третий день вспомнили о карабахском бейлярбекстве. Это послужило поводом для Угурлу хана выйти из положения, он смог скрыть свое недовольство тем, что власть перешла в руки к авшарам, что ничтожный человек без рода, без племени провозгласил себя шахом. «Что же только теперь вспомнили о Карабахе? О нас вспомнили после того, как всякая мелочь уже поставила свои подписи». Это дало ему повод проявить неудовольствие, и как только закончилась церемония коронации, он собрал всех карабахских и гянджинских беков и отбыл. Уже после их отбытия импровизатор Надира прочитал стихи в честь коронации - он знал о любви Надира к поэзии. Боль этого конфликта Азербайджан терпит уже двести семьдесят лет… Зато не отставали от Надира картлийский князь Теймураз I, его сын Ираклий, армянский католикос Абрахам Кратеци. Прошли праздники Новруза, наступил апрель, а празднества еще продолжались. Под хорошее настроение католикос сообщил, что прислал Надиру в подарок девственницу Сусанну. А потом, когда подошло время, обратился к шаху с просьбой: «Несчастный армянский народ всегда преданно служил Надир шаху и шахству. Но у нас нет отдельной области, какие есть у Грузии и Азербайджана. Мы об этом даже и не мечтаем. У нас есть между Карабахом и Гейчей всего пара старых церквей. Ради Бога, не дай же и им погибнуть. Собравшаяся из разных мест кучка армян живут вокруг этих мест. Всего их пять деревень. Позволь же им там молиться и спокойно жить. Они не в состоянии собирать там урожай, чтобы платить дань гянджинскому бейлярбекству… Если бы они были под непосредственным контролем шаха, армянский народ навек стал бы твоим слугой и молился бы за тебя». Достаточно было лишь слов о гянджинском бейлярбекстве, чтобы Надир тут же принял решение об исполнении просьбы Абрахама. Никогда он не поднимался в эти горы, не знал, есть ли там вообще церковь. Не знал о том, что именно тюрки, в период, когда были они христианами, построили здесь эти церкви, и что теперь, представляя эти церкви своими, армяне переворачивают огромный пласт тюркской истории. Просто ему представилась возможность наградить католикоса и тем самым отомстить роду Зиядханоглы… Он считал свое царство столь прочным и долговременным, что ему и в голову не могло прийти, будто грузины или армяне могут затеять против него какие-то интриги и тем самым копать против его же потомков. Он не мог представить себе, что под его крылом так развернется гянджинское бейрялбекство, которое превратится в государство в государстве. Да станут мелики для него всем на свете… Лишь 11 апреля, когда Надир отдал приказ о начале Кандакарского похода, князь и католикос от него отстали. У каждого на руках был свой указ: Борчалы и Газах были оторваны от Карабахского бейлярбекства и под именем «Нижней Картли» подарены Теймуразу I, его сыну Ираклию было передано Кахетинское царство, а армянские мелики получили земли, отобранные у Зиядханоглы и переданные в непосредственное подчинение Надир шаха. В результате последних территориальных переделов часть северных земель Азербайджана хоть и на словах, однако, переходила в правление Грузии. Хоть Милли Меджлис и проходил в непосредственной близости от Карабаха - на землях Мугани, он окончился для Карабаха неудачей. *** Эта неудача не ограничивалась чьей-либо «властью», передачей под власть Карабахского бейлярбекства от силы пятисот армян или привязкой Борчалинского, Газахского и Памбекского махалов к грузинскому царству, отнятием Миль-Муганских элатов у Угурлу хана и переселением их в Хорасан. Собственно говоря, не имело особого значения, свободны или несвободны армянские мелики. Немного покобенившись, они рано или поздно все равно вернулись бы к Угурлу хану. Других путей у них не было. Место, которые они именовали меликствами, изначально были пастбищами. Они находились над дорогами, которые испокон века проходили по горам, и долинам через Карабах, Мил, Мугань; на путях, ведущих к пастбищам Гейчи, Ала Гёзляр, Истису, Баллыжди, Перичингилли всегда были места стоянки кочевников. Как же там могли жить там армяне, если кочевники даже не подозревали об их существовании… Площади между этими горами, закрытые непроходимыми лесами, отвесными скалами, были проклятым Богом местами. Может, оттого здесь и совершались преступления против Божьих домов. В места, куда с трудом добирались истинные обитатели этих земель - албанцы, там, где они среди гор строили свои церкви, впоследствии вошли армяне, предпринявшие все усилия для того, чтобы и следа не осталось от истинных хозяев - сжигались албанские книги, разрушались памятники, стирались албанские памятники, переделывались священные кресты. Но если ты хочешь молиться здесь Богу, если хочешь возносить свои молитвы от чистого сердца, для чего же тогда мучить священный дух людей, создавших все это? Разве угодно это Богу? Нет, Бог не принимал этой несправедливости. Необходимо было прекратить эти тяжкие преступления. А история с именуемой персами Даруссуур - Тифлисом была совсем плоха. Еще во времена Шаха Исмаила Хатаи в Москву было направлено письмо, в котором писалось о том, что нельзя быть настолько оторванными от мира, обратите свой взгляд на юг Кавказа, где живет народ одной с вами веры, вынужденный подчиняться мусульманам и страдающий от их ига; придите к нам на помощь, помогите нам и т.п. И Москва не оставила этот призыв без ответа. В Картли были посланы московские представители, а вместе с ними - оружие, боеприпасы, даже учителя, и таким образом эти места официально были приняты в состав России. Российские цари под хорошее настроение называли себя не только российскими самодержцами, но и правителями Картли. Это происходило в те самые времена, когда грузинские государи, обращаясь к Сефевидским царям, распространялись в преданности им, служили в их армиях, прислуживали в их дворцах, гордились тем, что они являются слугами Аллаха, имама, Пророка, тем, что они - мусульмане, брали себе соответствующие имена, возвышались до уровня визирей, получали доходы, достойные людей, руководящих страной. Грузинских наместников назначали шахи, правители, происходящие из тюрков, они же назначали и грузинских католикосов. Однако в своих тайных грузинских письменах грузинские цари называли часть народа «татарами», и считали чуть ли не весь северный Азербайджан - Шеки, Ширван, Гянджу, Карабах, Джар Балакан своими вассальными землями. По сути дела персидские шахи - не делая различий между тюрками и грузинами - считали эту область своей собственной, называя ее то Азербайджаном, то Грузией. Название ведь ничего не меняло. Грузинские князья старались держать втайне свои отношения с Персией, и пробовали строить отношения с Россией более близкие, отличные от ее отношений с тюрками, татарами и армянами. Впоследствии они смогли добиться этого. Однако интересно, что в основе всего этого стоял азербайджанский полководец Надир шах, который объединил основную часть империи под именем и флагом Азербайджана и передавший правление своему родному брату Ибрагим хану. Это он, подарив часть азербайджанских территорий, где более двух тысяч лет жили гунны, сельджуки, кипчаки и огузские тюрки, отцу и сыну - грузинам, отомстил отказавшимся проголосовать за него Отузикилерам, Ийирмидёрдлерам, Сарычалинцам, Кябирлинцам, Коланцам - во главе с Угурлу ханом и всеми Гянджа-Карабахским бейлярбекам, сынам Зиядхана. Однако эта месть не ограничилась лишь этим. Когда, уходя из Мугани, Надир двинулся на юг - в Казвин, он назначил своего брата Ибрагим хана главнокомандующим азербайджанскими войсками, передал ему в подчинение всех эмиров, ханов, хакимов Дагестана, Грузии и Кавказа, и определил количество взимаемых с Картли налогов. Но в то же время хан дал Ибрагим хану и другое указание: переселить с Карабаха и Гянджи все народы - сарычалинцев, ийирмидердцев, отузикинцев и других в Хорасан!.. Он даже от родного брата скрыл мысль: «Это все свои, близкие нам народы, они станут нашей опорой на востоке». Так как Надир отправлялся в Кандагар, чтобы смирить там недовольство, то Ибрагим поверил ему. Впрочем, главным было не его доверие или недоверие, главное заключалось в том, что вскоре начались невообразимые события в Карабахе. Народ, веками живший в Карабахе, от низовий Куры и Аракса до Гейчи, на огромных просторах, простирающихся до самого Сломанного моста, был поднят на ноги. Поднявшись жарким летом 1736 года, теряя в пути детей, стариков, скот, они ближе к осени дошли до Хорасана. И до самой смерти Надир шаха эти кочевые народы проживали на территории Хорасана, в различных его частях. Лишь после его смерти часть народа вернулась на свои исконные земли, а остальные не захотели менять новое место жительства. Была еще одна причина, по которой этот народ расселился по всем тюркским землям от востока до запада. Среди беженцев были земляки Угурлу хана, и позднее отделившего Карабахское ханство в отдельный удел - Панахали хана!.. Угурлу хан был потрясен. Повсюду прерывалась нить сефевидского корня, преследовались Гаджары. После того, как большая часть карабахцев была сослана, положение в бейлярбекствах изменилось. В горах подняли головы мелики из Хамсы, они стали захватывать земли сосланных, в Грузии семья Багратиони стала требовать дани от Борчалов и Газаха, а при случае нападали и на Гянджу. Угурлу хан не мог избавиться от старых побед Надира, от его былой славы. И хоть он видел его вражду с династией сефевидов, однако в отличие от Шаха Аббаса, его отношение к Надиру смягчалось отношением последнего к персам, его тягой к тюркам. Несомненно, лишь Божий избранник и любимец мог совладать с таким количеством врагов, расширить границы государства до Индии, собирающийся нападать на Китай. В его государстве Азербайджан был един. Но кому он его доверил? Кто верховодил в этих землях? У его брата не хватало сил справиться с такой страной. Он сидел в Тебризе, и не имел понятия о том, что творят здесь грузины. Хватит ли у него сил защитить нас? Гордость душит человека. Хоть бы остались целы могилы наших гянджинских детей. Не посрамим чести Зиядханоглы В таких мучениях и боли и умер Угурлу хан. Услышав о смерти Надира, сын Угурлу хана - Шахверди хан провозгласил себя правителем Гянджи. Это происходило в то самое время, когда в Карабахе правил Панахали хан. Шахверди хан много слышал об этом человеке, храбрости и приключения которого уже вошли в легенды. Он счел совершенно лишним сходиться с ним лицом к лицу. «Охранять Гянджу - тоже дело. А что будет потом, покажет Аллах, - подумал он. - Все равно каждая область ведет себя как отдельное государство. Пока к нему не подступишься»… *** Думал ли Надир шах, к каким трагедиям приведут предпринятые им в его любимой области шаги, сколько крови прольется в торопливо возводимом им здании, сколько жертв будут принесены. Никто не мог дать ответа на этот вопрос. Ибо положить конец вражде с Османами, ликвидировать внутри религиозную войну, заключить между двумя тюркско-мусульманскими народами долгий и надежный мир - все это пришло ему в голову лишь после того Багдадского сражения… … На муганско-газвинской дороге он много думал о новом персидском шахе, вновь возвращался мыслями к событиям последних лет, стараясь и оценить сделанное им, и определить, что предстоит сделать еще. Он достиг того, о чем мечтал много лет. Он обладал огромным тюркским государством, сын нищего авшара стал владетелем огромной империи. Однако какой ценой? Легко ли было сделать все это? Принесло ли ему шахство покой и счастье? В сердце его была странная пустота. Ему казалось, что достигни он этой вершины - и перед ним откроется райская картина. Однако никакого чуда не произошло, а впереди снова были мрачные степи и запутанные пути… В Казвине раскрыли шатры для отдыха. Сам он остановился в городе, в доме хорошо знакомого ему Абдуллы хана, где для него был отведен спокойный, аккуратный домик. Весь двор дома утопал в цветах. Они напоминали цветы в исфаганском дворце Шаха Аббаса. Каждая из роз была величиной с человеческое сердце. Они раскрывались лепесток за лепестком, словно беседуя друг с другом, о чем-то печалясь. А еще у бассейна росли два тутовых дерева. Сейчас было самое время созревания белого тута, каждая ягода которого была величиной с козлиную грудь. Надир Шах поражался сам себе, прогуливаясь среди цветов. Где длящиеся днями, неделями трудные переходы, бесконечные кровавые битвы, брошенные в битвах самые близкие друзья, бесконечные интриги, вражда - против этого размягчающего душу человека, царства цветов, уносящего его мысли в иные края!.. Он, прогуливаясь, подходил к деревьям, по одному срывал с них уже поспевшие плоды и ел их. Только сейчас он вспомнил о том, что уже успел забыть вкус плодов тута, который так любил в детстве… Он ел тут, спрашивая себя: «Ты хотел бы удалиться от шахства и жить такой жизнью!.. Не имея понятия о том, что происходит по ту сторону забора. Нет, дорогой мой Надир шах (после того, как его называли «Наибуль-салтана», «Тахмасибгугу хан» и прочими званиями, он теперь примеривал к себе этот новый титул, наслаждаясь им), не зря говорят: «чашка для воды в воде и ломается». Судьбу творит Аллах, он же и меняет ее. Тебе Аллах предрек эту жизнь, и ты проведешь ее в седле. Сколько месяцев ты провел в Мугани, а теперь пусть душа твоя понежится в этом райском уголке, и благодари за это Аллаха. Проговорив слово «седло» он вдруг понял, за что ему нравится Казвин. Этот город был словно создан на конском седле. И Надир шах отдыхал здесь, словно он в седле. Отсюда и горизонты кажутся шире, а весь мир - внизу перед тобой. В определенное время подошли Мирза Мохтарам и Мирза Мехти. Они поклонились шаху и стали ждать его приказаний. Усевшийся на ковре у края бассейна шах должен был дать новые приказания или поделиться мыслями о новых государственных делах. Он словно беседовал с ними. Однако историк Мирза Мехти знал свое дело. Сегодня из его друзей были приглашены еще и Мирза Заки и Гасанали хан. То, о чем забудет он, напомнят они. К тому же он скучал, вот, поговорят - и станет веселее… - Ты не устал, Мирза Заки? - Нет! Мы не устали, почтенный шах. Рядом с тобой забываешь обо всех трудностях пути. - А что же молчит Гасанали хан? - А что же мне сказать, великий хан? «Даже мои самые близкие друзья уже не решаются разговаривать со мной с прежней искренностью и смелостью. Это тоже идет от «шахства», - подумал он. Вдруг он снова вернулся мыслями назад, на Совет в Мугани. Уход Угурлу хана, не подписавшего обращения, чем дальше, тем казалось ему все большим ударом. - Мирза Заки! Как же мы смогли просто так опустить Угурлу хана? Он обиделся, как баба, и никто не сказал ему «Опомнись», так и ушел разобиженный… - Да будет славен шах, но это был курултай, праздник. Если б к каждому слову привязывались, пропала бы вся радость. Если хан говорит людям - «пусть никто не скрывает собственных мыслей», то он не должен ждать, что все будут говорить одинаково, и тут никого винить нельзя. - Но ведь он и не сказал ничего против нас. Просто обиделся и ушел. Сказал лишь, что о нем поздно вспомнили. Гасанали хан собрался с духом, чтобы рассказать все, как есть. Именно этого и ждал от них Надир. - Во-первых, Угурлу хан был прав, когда обиделся. Азербайджан, в том числе и Гянджа-Карабах - сердце этой страны. Их нельзя ломать, нельзя отбрасывать назад. - Ты говоришь прямо как Угурлу хан. Ты помнишь, кого мы придерживали для конца. Тех, кого считали близкими себе. - Я не согласен с Гасанали ханом. Он не поэтому обиделся. Зачем же скрывать? Он только искал повода не подписывать обращения. А мы ему такой повод дали. Угурлу хан из рода Гаджаров, человек, близкий к Сефевидам. Он не хотел, чтобы трон уплывал из их рук. Это все знают. - И некому было объяснить ему, - повысил голос Надир, - что Сефевидов свалили не мы, а они сами пали?! Как они быстро забыли, что творил Тахмасиб шах? Разве кто-то заставлял меня на ровном месте свалить его и вместо него поставить младенца, у которого еще молоко на губах не обсохло. Только одно это показывает, с каким уважением я относился к Сефевидам. Я считал себя их рабом, однако ни разу не говорил, чтобы он бросил всю Персию под ноги Османов и превратил в рабов! Кто-нибудь рассказал об этом Угурлу хану! - Нет, шах! Что мы могли сказать без твоего ведома? Эти слова Гасанали возмутили шаха. - Какое еще вам нужно разрешение? Вы сотни дел творите безо всякого разрешения. А когда возникает необходимость укрепления государства, ждете моего приказания! - Да будет славен шах, - промолвил Мирза Заки. - Разве мы что-то потеряли? И сейчас не поздно. Пошлете человека, чтобы он все объяснил ему. И тогда, якобы для того, чтобы оправдаться, Надир вспомнил о старых делах. - Дело не только в Угурлу хане! У Тахмасиба много всякой родни. Даже русский посол считает его истинным государем. Нельзя, свалив его, ставить на его место кого попало, от этого мы принесем только несчастья стране. Из слов этого кяфира, сына кяфира следует, что я должен облизнуться и вновь сделать шахом Тахмасиба, чтобы он разграбил и вторую половину страны. Я понимаю, наверное, русский царь дал своему послу Голицыну специальное распоряжение. Их намерения ясны: пусть Османы и иранцы бесконечно убивают друг друга. Поэтому он был очень расстроен, когда вновь приехал сюда и обнаружил, что между Персией и Османами заключен мирный договор. Я знаю, о чем думает проклятый кяфир. Он хочет только одного - снова ввергнуть нас в войну. - Однако мирный договор, заключенный в то время Тахмасибом, расстроил и тебя, - заметил Мирза Заки. - Верно, - подтвердил Надир шах. - Я был расстроен. Заключение такого мирного договора меня огорчило. Но я - это другое дело. Или вы забыли, как в то время, когда мы были по горло заняты, Тахмасиб вдруг стал твердить: «Я отниму обратно у Османов Нахичевань и Иреван». Сначала ему казалось, что и Османы для него вроде персидских или гирманских плутов, только шикни на них, и они тут же вернут Нахичевань. Ведь все это было, Мирза Мехти. Пусть в будущем сторонники Сефевидов не проклинают меня. Но и Угурлу хан тоже должен знать это. А то идет за бородой, а возвращается без усов. Тахмасиба гнали за тридцать верст от Исфагани. Он сдал врагам не только Нахичевань и Иревань, но вдобавок еще и Тебриз и Марагу. Враги стояли у самых ворот вот этого вот Казвина. Мало этого, он вступил у Исфагани в напрасный бой с багдадским правителем Ахмедом Пашой и положил там около пяти тысяч наших отборных солдат. И лишь после этого подписал мирный договор. Не посоветовавшись с нами! Негодяй, ведь и ты - сын тюрка. Чему учили нас предки? Знаешь, что будет болеть живот, не пей воду. Если у тебя не хватает сил, зачем ты вступаешь в эту войну? А если ввязался, то зачем нужно торопиться и подписывать этот бесславный мирный договор? Из-за этого я и отлучил его от трона. Мирза Заки засмеялся. - Однако это было не просто так, получилась настоящая забава. Надир шах тоже засмеялся, вновь вспоминая об исфаганских событиях. После трагедии и последовавшим за тем сражением, Надир направил Османскому султану письмо, в котором было написано: «Мир, заключенный шахом Тахмасибом, не имеет никаких политических последствий. Либо возвращайте все наши земли, либо готовьтесь к войне». Он сообщил об этом народу и стал готовиться к войне. Именно тогда Надир шах впервые понял всю бесполезность гражданских войн и заявил: «Мы должны прекратить всякие противостояния между мусульманами». Но он не мог смириться с территориальными потерями и вынужден был снова ввязываться в войну. Он хотел заключить мир с Турцией лишь после того, как покажет свою власть и вернет земли. Так и получилось. *** …От смущения Тахмасиб шах не явился на встречу с Надиром, Надиру пришлось самому прийти в Исфагань, чтобы найти его. - Я призвал тебя, чтобы сделать главнокомандующим, почему же ты не пришел. В душе Надира накопилось масса вопросов. В последнее время его нервировало то, что Тахмасиб спокойно восседает под защитой его клинка. Каждый его шаг вызывал новые трагедии и еще более осложнял положение Надира. Багдадское и Растское соглашения были позорны не только для страны, они были постыдны и лично для Надира. Ему было стыдно, что шах натворил дел, а потом стал скрываться подобно нашкодившему ребенку. Кое-как смиряя этот гнев, он шипел: - С чего это ты стал вдруг подписывать эти позорные договора? Почему ты предал свою родину?! К тому же убежал и спрятался от меня. Я вызывал тебя в Кум - ты не явился, звал в Тегеран - не пришел… Побледневшими губами Тахмасиб прошептал: - Иного выхода, кроме мира, не было. Иначе могла бы погибнуть вся Персия. - Ты и без того проиграл Персию! Что еще осталось? Сумасшедший Петр, почувствовав твою слабость, обманул тебя и оттяпал весь прикаспийский берег. И тогда еще он обещал тебе поддержку. Должен был хранить тебя от повстанцев, укреплять твой трон. Ну и чем это закончилсь? Он тебя обманул и натравил на наших же братьев, а сам захватил такие важные прикаспийские зоны как Баку, Дербент, захватил весь Каспий. А теперь ты отдал Азербайджан, Ирак, Каркук! Что же еще у тебя осталось? Сберег только собственную голову, да и ту скоро потеряешь. Ни Тахмасиб, ни его советники ничего в ответ не промолвили. Шах от этого горя три дня ел и пил, а Надир показал своим военачальникам, какими могут быть шахи, и никто уже ни слова не произнес в пользу Тахмасиба. Тот еле держался на ногах о пьянства. Но при этом знал, что Надир связан с ним, очень любит его, считает себя его «рабом» и ни от кого не скрывает этого. Однако меч Надира был уже извлечен из ножен, и он должен был опуститься на кого-то. Созвав совет, Надир начал его словами: - До чего же мы дошли, если персидский шах в Исфагане оказывается в осаде у Османов, и еле спасается от этого. Однако последнее слово должен был сказать не он. Он на этом совете показал городским главам и военачальникам все ошибки и слабость Тахмасиба, доказал, что он не достоин занимать трон. Но последнее слово - чтобы не возникло разногласий - должны были сказать люди самого шаха Тахмасиба, его близкие. Собравшиеся попались на удочку, расставленную Надиром. - Тахмасиб шах не имеет права руководить этим государством, - заявили они. После этого Надир лишил Тахмасиба трона и провозгласил царем восьмимесячного шаха Аббаса III, а точнее полностью взял власть в свои руки. *** Багдадское и Каркукское сражения 1733 года стали для Надира самыми тяжелыми битвами. Потеряв десятки тысяч людей, он потерпел поражение в Багдаде от главного военачальника османов Топала Османа Паши, однако начавшаяся в османской армии болезнь позволила ему победить их недалеко от Каркука. В этом сражении неожиданная пуля, выпущенная из засады, поразила Топала Османа, и его отрубленную голову предъявили Надиру. Надир, хоть и готовый после багдадского поражения, пить кровь Османа Паши, увидев пронзенную пикой голову семидесятилетнего героя, проговорил стрелку Аллахъяру: «Мужчина с мужчиной не доложен так поступать». Он оправил тело в Багдад и торжественно похоронил его. Одной из причин муганских соглашений 1736 года были багдадское и каркукское соглашения и судьба Топала Османа. Согласно мирному договору большая часть иранских земель была возвращена. Однако радости это Надиру не доставило. Вечером после выпитого вина он признался Мирзе Мехти: - Посмотри только, кого мы потеряли за эти годы, Мирза! Ты знаешь, о чем я подумал, когда увидел на пике голову Топала Османа? Ведь вместо его головы на пике могла бы быть и моя. Чем я лучше него? В Багдаде подо мной убило трех коней. И каждый раз я падал с коней на землю. Был ранен. Мои солдаты на руках вынесли меня с поля битвы. Я не мог ходить, и если б никто не пришел мне на помощь, в тот день и моя голова оказалась бы на пике. С обеих сторон десятки тысяч потерь, тысячи пленных… Это была не битва, а мясорубка! Это значит собственными руками пережать свое горло!.. В эту ночь Надиру приснился странный сон: кто-то, взяв его за руку, куда-то тянул. Он чувствовал, что его ведут в какое-то хорошее место. И дорога была знакомой. Однако ноги его дрожали, в душе царил невообразимый страх. Вдруг перед ним оказались двенадцать первосвященников, которых он видел очень давно. Они, надев ему на пояс меч, благословляли его. Но сейчас их лица были суровы. За их спинами было нечто, обернутое в зеленую ткань. Не стоило даже приглядываться. Надир знал, что это голова Топала Османа Паши, продетая на пику. На этот раз все эти люди были похожи друг на друга. Но в то же время чем-то напоминали других людей. Они казались Надиру то похожими на Султана Селима, то на Шаха Исмаила, а иногда и на его отца. Да, да, его отец тоже был здесь. Вот только у него никогда не было такой красивой одежды. Он надевал самую простую из курток, сшитых им же самим. И вдруг загремел голос, похожий на отцовский: - Разве мы не говорили тебе, чтобы ты этим мечом отрубил нам головы. Кто же теперь встанет против этих проклятых христиан? Надир, обливаясь потом, наклонился и сообщил свое решение: - Я положу конец этой вражде! И с русским послом князем Голицыным он в первый раз встретился через несколько месяцев после этого сна. Эту историю знали все присутствующие. Однако сегодня Надир еще раз напомнил об этом событии, чтобы Мирза Мехти все записал для последующих поколений. Надир шах не мог разглядеть всех черных туч, собирающихся между его страной и Османами. А может, и видел. Просто он полагался на свою силу. Это было неожиданное для всех, запутавшее иностранных послов изменение, происшедшее вдруг с Надиром. Турция внимательно следила за российской политикой в Западной Европе и за событиями в Польше, пытаясь предотвратить события, которые могут привести к разрыву отношений. Государство Османов не раз информировало Россию о своем отношении к происходящему, и о том, что, будучи в состоянии войны с Персией, оно является противником обострения отношений с другими странами. Однако именно этим и собиралась воспользоваться Россия. И хотя турецкое правительство не раз заявляло о том, помощь русской армии австрийцам в войне против Франции, и происходящие в это время в Польше события вызывают в Турции недовольство, тем не менее у Османов были более серьезные заботы. Российская сторона старалась убедить Стамбул в том, что ее отношения с Польшей имеют серьезные основания. А Османы в свою очередь критиковали двуличие ее критериев. Так как согласно договорам султан доложен был оберегать целостность Польши, а Россия же вошла в пределы Польши, вела себя в отношении с поляками жестко, а к тому же считала собственной территорией принадлежащую Турции Кабарду в Крыме. Турция, не желая войны, не хотела в то же время мириться с таким положением. Россия же, считая беспочвенными беспокойства в связи с Крымом и Польшей, заявляла о том, что эти подозрения лишь ухудшают отношения между двумя странами. Мы не имеем никакого отношения к Крыму. Турция может сколько угодно воевать за Кавказ с Персией, однако поворачивать оружие России бессмысленно. В отношении Крыма Османы предупредили, что шаги, которые могут испортить отношения между странами, недопустимы. Турция хотела, чтобы Россия вмешалась в события в Персии, выразила свой протест против замены законного шаха Тахмасиба Надир ханом, и способствовала вновь воцарению на престоле прежнего шаха. В этой сложной ситуации ряд европейских стран во главе с Францией, сочтя нарушенным договор о Польше и Кабарде, старались вовлечь Россию в войну, а точнее организовать войну между Османами и Россией. Однако султан, настаивая на том, о том, что у него и без того сложные военные отношения с Персией, не желал вступать в войну с северным соседом. Россия хорошо знала силу Надира, чье имя было сокращено от «Тахмасибгулу хан» до просто «Гулу хан». Она старалась продлить войну турков в Карсе и Иреване и, пользуясь этим, решать свои проблемы с Польшей, и уронить значение Османов на Северном Кавказе. Война Надира с Турцией за возвращение собственных земель была самой трудной. Поражение, казалось, неизбежным. Но внезапно Турция прекратила войну и предложила Надиру мир. Это стало неожиданным глотком воздуха для Надира, который считал себя в ловушке. Надир хоть и знал, что Турция будет вынуждена из-за обострения отношений с западными соседями сократить количество войск на границах с Персией, вдруг словно бы очнулся. Он пришел в ужас от тех странных отношений, которые разыгрывали Россия и Франция с двумя мусульманскими государствами. После договора, заключенного с Персией, Турция стала резче говорить с Россией. Визирь по иностранным делам заявил российскому представителю в Стамбуле о том, что их поведение является оскорбительным для Турции. «Без согласования с нами вы ставите какого-то саксонца польским королем, не учитываете наших интересов в своих договорах с Персией. Вы посоветовали крымским туркам двигаться через Дагестан на Персию, что причинило им множество неприятностей; вы направили к Тахмасибгулу (Надиру) своего посла...» Однако бедный османский визирь не знал, что переводивший их с послом Неплюевым разговор армянин давно продался русским, что по вечерам он тайком переправляет российскому представителю секретные материалы о событиях, происходящих в турецком ведомстве, и клянется крестом на шее, что он как истинный христианин всегда будет беречь интересы России. Именно получив эти материалы, Неплюев писал в 1734 году во дворец: «Не стоит мешать туркам зацепиться в их походе на Азию. В этом случае с ними можно будет разговаривать так, как будет угодно Вашему Величеству. Не стоит жертвовать Кабардой и открывать двери Дагестана татарам (имеются в виду крымские тюрки). Государство, где я нахожусь, преодолевает серьезный кризис, оно не может выйти из азиатских болот, давно оно не попадало в столь глупое положение. Трудно найти более удобный случай для того, чтобы заставить их изменить свое отношение к России, навсегда остаться спокойными с этой стороны и избавить наши пограничные районы от татарских захватчиков. …Французский посол официально выразил готовность стать посредником в мирном договоре с Ираном и с этой целью направил своего посла к Тахмасибгулу (Надиру)… Одним словом, в любой ситуации турки в этом году не смогут начать военные действия, и лишь от желания Вашего Величества зависит, дожидаться ли, пока окончится их война с персами, или атаковать их же прямо сейчас, когда силы турков слабы. В другом своем письме посол подстрекал русскую царицу к войне с турками: объявить войну Турции и, помогая Персии, натравить их на турков. Россия не хотела скорейшего мирного договора между Персией и Турцией и ради этого она использовала все средства - и своих послов, и армянских купцов, руководящих торговлей между Персией и Россией, и взявших в свои руки всю торговлю шелком, и даже грузин, хоть и принявших ислам, однако не порывавших тайных связей с христианским миром. Посол России в Стамбуле одно за другим посылал своей государыне письма, подстрекающие ее к войне против Турции, в свою очередь и Сергей Голицын в Исфагане преследовал Надира предложениями вновь начать войну с Турцией. Надир прекрасно понимал, что таится за этой настырностью Голицына. Однако у него были свои резоны терпеть это: ему надо было рассчитывая на Россию, внешне принимать ее доводы, дабы освободить перешедшие в период правления глупых шахов в пользу России Баку и Дербент. По мнению князя Голицына, его деятельность в Персии началась с неудачи. Летом 1733 года он, будучи в пути, услышал о том, что между Персией и Турцией заключен мир. *** Сергей Дмитриевич Голицын был человеком опытным, хорошо изучившим восточные народы, знавшим, как надо разговаривать с ними, прекрасно знавшим положение в регионе. Он был направлен в Персию со вполне конкретной целью: ни в коем случае не допустить сближения Персии с Турцией! С Исфагане его сначала приняли придворные Надира. Они долго обсуждали положение в регионе. Потом Голицын был представлен Надиру. Надир в последнее время уже отказался - то ли из политических интересов, то ли по собственному искреннему желанию - от титула «Тахмасибгулу хан». Иностранцы называли его то «Великим ханом», то «Надиргулу ханом», а то «Гулу ханом» Приветствуя посла, он сказал: - Вы давно уже у нас. Мы не имели времени встретиться с вами, чтобы сказать вам «Добро пожаловать». Уверен, что вы знаете, как много у нас работы, и простите нас. Никак не можем покончить с войной. Голицыну было выгодно, что речь зашла о войне. Поблагодарив, за оказанный прием, он передал от своей царицы Анны приветы и подарки. А потом, возвращаясь к основной теме, сказал: - Ее Величество знает, что в вашей войне с османами вы были правы и готова оказать вам всяческую помощь. Надир задумчиво ответил: - Слава Богу, что война уже закончилась, и у нас нет намерения снова развязывать ее. - Однако я позволю себе заметить Вашему Величеству наибуль-салтану, что иногда война оказывается неизбежной. - У нас не было иных желаний, кроме освобождения собственных земель и возвращения наших пленных, - заметил Надир. - С пленными все просто, - сказал Голицын. - Наверное, и вы вернете пленных. Однако возвращение земель несколько протянется. Согласно нашим сведениям, Османы обещают вернуть ваши земли лишь через два года. По нашему мнению, это повод для того, чтобы сорвать договор и ввергнуть вас в новую войну. «Интересно, откуда этот проклятый кафир знает о наших договорах с Османами», - подумал Надир. И в самом деле, Надир в Ардебиле получил письмо от Османлы Абдуллы, в котором писалось: «Моя страна вернет захваченные земли, однако не торопите нас, это протянется два года». Надир почувствовал, что османец избегает исполнения договора. Однако, ясно, что это не для разглашения. Он вонзил свои большие глаза в лицо Голицына и спросил: - Самое главное было прекратить войну. А земли они вернут. У нас держат данное слово. Голицын перевел разговор на события в Польше, Австрии и Франции. Все сводилось к одному: Россия в ближайшее время объявит Турции войну. Хорошо бы, чтобы и Персия не упускала такую возможность и с востока вошла в Турцию. Царица Анна со своей стороны окажет всяческую помощь глубокоуважаемому, великому персидскому полководцу. Надир про себя рассмеялся тому, что этот женоподобный гость пытается как-то подцепить его. Он с горькой усмешкой сказал: - Я благодарю вас и уверен, что наша с Россией дружба будет крепнуть год от года. Однако сейчас я не хочу затруднять таких важных гостей, как вы. Причем я понимаю, как вы мне поможете, и каким образом будет достигнута эта помощь. Если ситуация изменится, и наш договор с турками будет расторгнут, то я справлюсь с ними и без посторонней помощи; если судьба улыбнется мне, то я с помощью Аллаха сам сомну их и войду в Анатоллию. Если же Россия войдет в Турцию в другой стороны, то каждый получит свою долю. Последние слова Надир произнес с гневом, обращенным к тому, как долго решается вопрос насчет Османского государства, хотя на самом деле прекрасно знал, насколько люди устали от боев и сражений, знал, как людям хочется пожить нормальной жизнью. Его мучило, что люди живут в таком состоянии. Однако он вынужден был терпеть, чтобы иностранцы видели нищету и разруху его собственных городов. Однако если бы он точно знал, что в те годы, пока он расправлялся с миром, его посол в Петербурге Ахмед хан, бывало, по целыми днями сидит голодным, берет в долг у соседей, что мать его вынуждена быть прислугой в доме Галушкина, жена умерла с голода, то он искал бы, куда ему спрятаться от них. Однако сейчас он находится в доме воина. И отсюда виден не Петербург, а всего лишь его представитель. Как бы Россия ни размахивала руками ей еще долго тянуться до тысячелетней персидской истории. Поэтому он был высокомерен и непоколебим. Затем вдруг Голицын снова переменил тему разговора и заговорил о кочевниках, блуждающих между двумя странами. Надир тут же взвился на месте: - Это все мелочи. Они наши люди. Позже опять вернутся на свои места. Недостойно посла превращать мышь в слона. Давайте говорить о более важных проблемах. Ты - посол великой державы, и пытаешься убедить меня в том, что ваше государство наделило тебя даже такими полномочиями! А между тем не можешь вернуть нам двух маленьких и разрушенных городов на берегу моря - Баку и Дербента. Я и так, по твоему разговору понял, что у тебя нет никаких полномочий, и вижу, что ваша дружба - лишь на словах. Я продолжал беседу, чтобы получше проверить тебя. Своими мелкими подачками и обещаниями вы мне надоели. Довольно лжи! Ваши обещания лишь на словах, знаю, что если я попрошу у вас хотя бы десять тысяч солдат, то ничего не получу. Слава Аллаху, что у меня нет никакой необходимости в вашей помощи, а тем более, сейчас, после того как у нас подписан мир с Османами. И поэтому я объявляю: мы объединимся с Османами и другими мусульманскими странами и начнем совместную войну против России. Мой гнев на султана еще не пропал, и я собирался воевать с ним дальше, однако вы отвлекли меня от этой мысли, потому что до сих пор не выполняете наших требований и не возвращаете Баку с Дербентом. У меня есть к вам два предложения - вы безо всяких условий возвращаете нам Дарга Султана, сотника Муссу бека и Алигулу хана, после этого я подведу свои войска к Гяндже, Тифлису и Иревану, и мои победные гимны прозвучат в этих городах; после этого я потребую у русского командования вернуть нам Баку и Дербент, и я уверен, что вы без промедления вернете эти города мне. Каждое слово Надира ложилось тяжким грузом на плечи Голицына, принижая его перед этим великим восточным полководцем. Вечером после этой встречи Голицын писал в Петербург: «Сколько бы я ни подговаривал Гулу хана к новой войне, какие бы обещания ни давал ему - все бесполезно. Хан - человек мудрый и могучий, его невозможно принудить к чему-то, чего не хочет его сердце. Поэтому я разговариваю с ним в высшей степени осторожно. Прежде всего, я понял, что если он ввяжется вместе с Россией в войну с Турцией, то за это слишком многого потребует от нас и сейчас просто тянет время». После этого Надир, чтобы убедить русских в истинности своих намерений и привлечь к войне, на самом деле осадил Гянджу, затем, оставив там небольшой отряд, он ринулся на Карс и захватил его. Наблюдая за этим, русские радовались, предвидя, что Персия вновь развяжет войну против Турции. Однако во время боев за Гянджу Надиру не давали покоя сказанные Голицыным слова, и тогда он стал понимать, что он, как с грузинами, предоставил много льгот и армянам. Однако дело было сделано. Гянджу защищал османский гарнизон, и крепость считалась неприступной, поэтому длящаяся месяцами осада никакого успеха Надиру не приносила. Гянджа и Иревань - были двумя пунктами, стоящими на пути Надира к полному господству. Освободив эти города от армян, вернув их в прежние границы Персии, а потом, заключив мир, доказать собственную силу в сравнении с Тахмасибом, а потом вновь собрать муганский курултай. Однако Гянджа не сдавалась… После очередного неудачного штурма из Гянджи бежал некто Аванани, прося аудиенции у Надира. Коснувшись лицом обуви шаха, Аванани сказал: - Мы хотим оказать тебе помощь, великий полководец! Если ты примешь армян под свое покровительство, мы поможем тебе. - Чем ты можешь помочь нам? - зло спросил Надир. - Часть семей османских офицеров и солдат живут в наших домах. Они доверяют нам. Мы можем в одну ночь перебить их. Неизвестно, чем закончилась эта беседа. Однако через несколько ночей сотни храбрых анатолийских юношей стали жертвами своей доверчивости, и были изрублены и расстреляны. Очевидно, эта новость обрадовала Надир шаха. Тем не менее, получив сведения об этом зверском налете, Голицын сказал Надиру: - У них нет никакого понятия о человечности. Эти слова, сказанные вне протокола, удивили Надира. - Вы же являетесь защитниками армян. Расселяете их в Реште, Дербенте, приближаете их к себе!.. - Это всего лишь государственный интерес, хан. Вот уже сколько веков и Сефевиды всю свою торговлю доверяли им, они эту службу хорошо понимают. Однако простые русские люди им не доверяют. Простые люди всюду любят честность, храбрость, доверие. - А ты? Ты за что их не любишь? - Что значит - не любишь, великий хан! Я буду рад лишь в тот момент, когда в тифлисском и петербургском дворцах поставят памятник с надписью: «На свете были и подлые люди, именуемые армянами». Вот тогда и с ваших земель и с наших навсегда исчезнут ложь и хитрость! - Однако они умеют делать свое дело! - От них пользы не жди! Мне кажется, что и вы не должны особенно доверять им! Ненависть Голицына была не случайной. Он не раз становился свидетелем того, как в различных местах, где ему представлялось служить, армяне меняли свои обличия, и повсюду сеяли свои семена лжи. После этих долгих встреч в окрестностях Гянджи началось подписание договора между Россией и Ираном. Голицын, исполнив свою миссию, вернулся на родину, а российские государи отвели свои войска от Баку и Дербента. *** Калюшкин, заместитель Голицына, посла в Исфагане, сообщая в Петербург об избрании Надира шахом, писал, что сейчас их величество заняты развлечениями. Целыми днями слушает музыку, проводит время в гареме, пьет, а после обеда к его столу приглашаются и придворные, военачальники; они пьют до беспамятства; Пьет и войско, что частенько приводит к нарушениям дисциплины. В июне Калюшкин доставил Надиру официальное сообщение о том, что Россия объявила войну Турции. Он заявил, что и для Персии настало время отомстить, и согласно договору, персы должны всей своей мощью напасть на Турцию. Однако ответ Надира прозвучал неожиданно и удивил Россию. Принимающий Калюшкина визирь, ответил: - Шах просил меня передать вам следующее. «Я в Стамбуле еще буду, а пока мне надо идти на восток, разобраться с восставшими бахтиярами». Калюшкин понял, что шах обманул их, всякими путями натравил Россию против Турции, а сам отошел в сторону, оставив Россию одну на поле боя. Выходило, что одной стрелой Надир поразил две мишени: с одной стороны он прибрал к своим рукам прикаспийские земли, а с другой стороны - заставил воевать двух своих сильных соседей, а сам решил немного передохнуть и заняться порядком в своем королевстве. К тому же прошедший курултай показал, что он теперь испытывает гораздо большую тягу к османским тюркам, чем к России. Калюшкин ответил визирю: - Пусть хан верно оценит ситуацию. Не полагается только на себя. На самом деле все наоборот. Османы обманули его. Надир и эти слова воспринял спокойно и с насмешливой улыбкой ответил своему визирю: - Передайте ему, что осада Азова, захват трех турецких крепостей, направление войск на Кубань и Крым - это все мелочи. Персии в Азове делать нечего. Я с самого начала достаточно ясно выразил свою мысль и спросил: намерен ли российский дворец идти на Стамбул или нет. При этом я сказал: если мы вновь начнем войну, то встанет ли главе армии царица или премьер-министр. Война не терпит спешки! Надо так подготовиться, чтобы и конец был достойным! Если мы пойдем путем русских, то поднимем против себя весь мир, и ничего не заработаем!.. Несмотря на все попытки русских, Надир остался верен письму, посланному им Абилбаги хану Моллапаше и Алипаше Гянджинскому. Это письмо, попавшее в Стамбул летом 1736 года, вызвало большой интерес и уважение. Впервые возникла возможность поверить в то, что войне между Османами и персами наступил конец. Однако предложение положить конец религиозной вражде, было встречено с большим недоверием. Позднее османский султан, беспокоясь о том, что эти противоречия станут большой помехой, написал Надир шаху письмо с извинениями. Это письмо настигло Надира в Кандагаре. То, что Надир до вчерашнего дня натравливал Россию на Турцию, а сам оказался вдали от боя, огорчило Россию, поняв, что в одиночестве они с Турцией не справятся, если применят только огневую мощь, они прибегли к другим мерам. Позабыв о том, что совсем недавно они хотели положить конец правлению Сефевидов, русские решили вновь привести к власти Шаха Тахмасиба. Но прознавшие об этом люди, близкие к Надиру, вскорости ликвидировали Тахмасиба. *** Отход Надир шаха на восток, хотя его северный поход еще не был завершен, долгое время приходящие из востока противоречивые сведения, слухи об усилении горцев и грузин только усилили начавшиеся еще в Мугани недовольство азербайджанских и карабахских ханов, и от Хамадана до Дербента, от Карса до Тегерана - то есть повсюду в Азербайджане началось центростремительное движение. Местные правители стали постепенно отходить от Надир шаха. И закончилось все тем, что в тот же год вернувшийся в Карабах Панахали хан приступил к активной деятельности по разрушению карабахского бейлярбекства и созданию отдельного гянджинского ханства. ДЖАВАД ХАН ЗИЯДХАНОГЛЫ ГАДЖАР Гянджа только недавно смогла справиться от голода и болезней. Позади остались дни, когда фунт хлеба стоил тридцать копеек серебром, а за ними промчались дни, полные инфекционных болезней; народ, от страха попрятавшийся в Шеки, Ширване, Карабахе, ушедший в горы Гёйче, осторожно, полный страха, по одному или семьями возвращался в город. Возжигать погашенные очаги, возрождать разрушенные дома, возвращаться к старой жизни всегда было трудным и печальным занятием. И эта печаль выпала на долю Гянджи. А быть может, эта атмосфера была вызвана не только голодом и болезнями; Гянджа словно была проклята: даже когда она смеялась, лицо ее оставалось печальным. После знаменитого гянджинского землетрясения город шестьсот лет все строился, украшался, но вернуть себе прежнего вида не мог. Теперь от прежнего города осталось только имя. К тому же дело не прекратилось только тем землетрясением 1139 года, которое всосало в себя город… Природа и после этого не раз потрясала город, разрушала его, ставя гянджинцев перед страшными испытаниями. Однако ниспосылаемые Богом несчастья были в сотни раз легче тех, что творили люди. Наверное, те, кто закладывал камни этого города, верили, что Гянджа станет центром Кавказа, огромного региона. Однако, мечтая об этом, они не думали, что ввергают себя в море сражений, крови и злобы. Уже столетиями Гянджа была камнем преткновения. Быть может, поэтому уже долгое время гянджинский хан больше, чем о себе, думал о судьбах своих подданных. Его близкий друг и советник Шейх Юсиф по глазам читал его состояние. - Что случилось, хан! Опять ты не весел. Тебе, кажется, нравиться, когда мы нервничаем… - Все на свете плохо, Шейх. - Да что же нам только и думать о судьбах мира… Аллах велик! Наверное, такова его воля! - Нет никого, кто бы молил его больше, чем мусульмане. А он весь свой гнев обрушивает на нас. - Не говори так, дорогой хан! Аллах знает, что творит! К тому же не стоит все мерить этим неблагодарным миром… - Честное слово, Шейх, я вижу, что лучше всего на том свете тем, кто бунтует против Бога. - Чего же тебе не хватает, Джавад хан! И голод, и беды - все обрушивается на бедных… - Кажется, и ты меня плохо знаешь, Шейх, - проговорил хан после некоторого молчания. - После того, как я отстранил Рагима от ханства и сам занял его место, все знают меня, как человека основательного. А что я сделал? Надир хан ослепил собственного сына, но я не стал делать этого с Рагимом, не стал оскорблять его… Я отставил его за то, что он привел Гянджу к землетрясению, за его неумение… - Он недалеко! - промолвил Шейх и внимательно вгляделся в лицо Джавад хана, дожидаясь его ответа. - Знаю! Он спрятался под крылышком у Ираклия. Подстрекает его против меня, чтобы снова занять мое место. - Ираклий и тебе помогал свергнуть его… - А какая для него разница - Рагим хан или Джавад хан. Лишь бы мы не угрожали ему. Чтобы с нашей стороны все было спокойно. Он уже постарел… Шейх встрепенулся. - Если он Багратион, то и ты - Зиядханоглы, из династии Гаджаров! - От прежнего величия Зиядханоглы ничего не осталось, Шейх! Будь проклят Надир шах Авшар. Ради того, чтобы несколько лет поцарствовать он все у нас разрушил. Ты только посмотри, на сколько мест он разделил гянджинское бейлярбекство! Карабахское ханство - раз, армянские мелики - два, Шамседдин - три, Газахское махальство - четыре, Борчалы - пять, Мил-Муганские земли - шесть…, - перечислял он, загибая пальцы. - А что же осталось Зиядханоглы? Гянджа и все вокруг нее - вся в болезнях и голоде. - Арык, наполняющийся водой, вновь оживет, хан! Не мучайся! Одна Гянджа стоит целой страны. - Не согрелись мы ее теплом, ослепли от ее дыма! Ага Мухаммед хан Гаджар в своем обращении к нам писал: «Пусть мои братья помогут мне! Если мы не накажем Тифлис, они так и останутся под пятой тавадов». - А разве он был не прав? - спросил Шейх. - Сейчас мы во враждебном окружении, - ответил, чуть помедлив, Джавад хан. - Не один враг, не два. С кем воевать? С князем, с меликом, с персом или со своими знакомыми ханами? Шейх прекрасно понимал его. Но он не знал другого ответа, кроме утешения. - Ты сам лучше меня знаешь, почему все так произошло, Джавад хан. Грузинских тавадов и армянских меликов подстрекают русские… До появления здесь русских, они всегда сидели под крылом Гянджи и не могли и дня прожить, чтобы не поздороваться даже с собакой Зиядханоглы, иначе им хлеб в горло не лез. Что же теперь все изменилось. Время пришло такое! Веления Аллаха ни ты, ни я изменить не в силах. - Ладно, с христианами все ясно! Но с нами-то что произошло? Чего от меня хотят ханы? Шейх давно ждал, пока разговор дойдет до этого места. Он расслабился и проговорил: - Этот же самый вопрос могут задать и тебе, хан! Спросят - чего ты хочешь от нас, гянджинский хан? Ты стал враждовать с одним - это ясно, связался со вторым - ясно. Но ведь все не могут быть плохими! Значит, сам ты плох. Шейх коснулся болезненной точки, хану некуда было деваться. Однако в сердце Шейха жили и другие мысли. Если приближалось время Гаджаров, чему после Сефевидов теперь противоборствовал Надир, то власть переходила от наследников трона к тем, кто обладал реальной силой, и Джавад хан не должен оставаться вне этой борьбы. Среди Гаджаров не было человека сильней и умелей, чем он… Почему же Джавад хан не принимает этого во внимание. Почему не хочет понять, что именно это является одной из причин, по которой соседние ханы сторонятся его, хотят его задушить. Джавад хан выпрямился: - Если я буду другим, то они от Гянджи камня на камне не оставят. Шейх перешел к делу: - Они боятся тебя, хан! Ты - Гаджар! Завтра может обернуться так, что ты окажешься не только в Гяндже, но и в Тегеране, Исфагане. Если даже проклятый Ираклий хочет стать персидским шахом, то почему же ты, имеющий полное право на это, самый сильный из Гаджаров - должен оставаться в стороне? Ты не думаешь об этом, однако - думать и готовиться к этому надо. Гянджа для тебя мала. Если ты поднимешься на трон, то завтра вокруг тебя соберутся и те, кто сегодня смотрят на тебя как на врага. И Азербайджану станет легче, он объединится вокруг тебя… - Нечего уговаривать меня, Шейх! Шейх засмеялся: - От судьбы не уйдешь, Джавад хан! *** …Большинство членов дивана Джавад хана были людьми верующими. Здесь в отличие от дворца Надир шаха уже существовали свои традиции. Надир шах не допускал мулл к государственным делам, считая, что они только мешают работе. Однако ханства были полностью под руководством мулл. Джавад хан любил поговорить с ними о Боге. Но мир был бурен, и одними только религиозными разговорами всего решить было нельзя. Поэтому в последнее время Джавад хан постепенно сворачивал диван, чаще встречался со своими старыми друзьями, делясь с ними своими проблемами. В один из таких дней дошла до него весть о том, российская царица Екатерина II объявила войну Персии и направила свои войска по дербентской дороге на юг. Значит, долговременный мир, существовавший между Россией и Персией, и державшийся в основном на общей вражде к Османам, рухнул. Походы Ага Мухаммед хана Гаджара на Шушу и в Тифлис создали на севере представление, что соседний могучий и уверенный шах намерен атаковать и Россию, чтобы, по меньшей мере, завладеть северным Азербайджаном. Понимая, что это все очень серьезно, азербайджанские ханства вынуждены были маневрировать между Персией и Россией. Так как после Сефевидов никто не мог полностью овладеть Азербайджаном, и видя, что в государстве, созданном на крови, в настоящую минуту сильны персы и их сторонники, им не оставалось ничего другого, как присоединиться к идее общей Персии. Те, кто не желал видеть, кроме османской империи, иного сильного тюркского государства по соседству, всячески старались превратить его в единое государство персов. После того, как религиозные распри превратились в силу и политические средства, в Персии значительно усилились антитюркские настроения. Наблюдая за этими играми, и не желающие вновь воевать со своими братьями азербайджанские ханы вели центробежную политику. Это было лишь первым шагом, однако уже на этом пути они не смогли достичь единства. На это нужно было время. В этом им могло оказать помощь лишь турецкое государство Османов. Однако и среди османов было немало врагов тюрков, то есть людей, не желавших сближения анатолийских тюрков с персидскими и кавказскими тюрками. Римляне, армяне, славяне, проживавшие в Турции, в основном вокруг Стамбула или же при самом дворце, разжигали межрелигиозную свару, старались заставить всех забыть о том, Персия является единым государством и тем самым лишь усиливали вражду. Одновременно с этим, направленные Шихали хану Губинскому правителем Газыкумыка Сурхаем двадцатитысячная кавалерия не смогла прорвать оборону русских и вернулась обратно. Эта и другие, подобные ей беды были провозвестниками большой трагедии. Конными отрядами, вооруженными винтовками старого образца невозможно было преодолеть тридцатитысячную русскую армию, прошедшую десяти-двадцатилетнюю выучку. Османы, которые долгое время держали под своей опекой Грузию, северный Азербайджан, в том числе и Гянджу, никак не могли разобраться в своих отношениях с европейцами, и, наверное, именно поэтому не приходили на помощь Дербенту и Дагестану. Они были не в состоянии подавлять внутренние мятежи, и пока собрали на это силы - все было бы законченно. Все это расстраивало ханов и мешало им соединиться. К тому же тайное тяготение бакинских и гянджинских ханов к Гаджарам, междоусобицы между шемахинским и шекинским, губинским и бакинским ханами не оставляли им никаких надежд. Превращением молодых людей в пушечное мясо дело не решалось. Русские войска были уже на подступах. Они уже захватили полмира, как же кто же встанет против них? На ханов была одна только надежда. Но есть оборона, которая приносит больше победы, чем атака. Веками люди учились поджидать жертву в засаде. Джавад хан не раз обдумывал все это. Он рассуждал о том, что можно атаковать, но можно и потерпеть поражение, и что есть более действенные меры, чем оружие. Они происходят по воле Аллаха, с верой в него, он думал о ежедневных нуждах, о доброте и справедливости. И невозможно было понять - успокаивает ли он себе этим, старается ли противостоять приближающемуся на него потоку, или же пытается понять, насколько каждый из его врагов повинен в этом… Конечно, ханство - вещь хорошая. Гянджинское ханство помогает жить Зиядханоглы, шекинское ханство - Селимханам, карабахское - Джаванширам. Однако в такие мгновения все они ведут себя как ягнята перед волком, и тут же забывают о радостях жизни и богатствах… Все эти несчастья обрушивается сразу на двадцать ханов, однако при этом они не могут отбросить собственные претензии и объединиться. Веками все наваливалось на гянджинское бейлярбекство; это у него оторвали шушинско-карабахское ханство, борчалинское, газахское, шамсаддинское султанства. А то, что Джаваншир пошел против многовекового господства Зиядханоглы стало для Джавад хана пострашней кровной вражды. Как бы по-человечески ни относился он к Ибрагимхалил хану (временами его называли просто Ибрагим хан), он не мог признать того, что тот смотрел на него сверху вниз, вечно подставлял ему подножку. Большинство ханов, хоть и приходились друг другу дальней родней, каждый считал, что он более прав, и ждал, что именно сосед пойдет на уступки, отступит или же присоединится к его войску. Это были нескончаемые жалобы; и невозможно было понять, когда же этот клубок будет распутан? - Вот в чем тайна, горе было свежим: враг приближался, ломая одного брата за другим, и ты будешь защищать себя своими малыми силами! Никто из азербайджанских ханов, как они признавались сами, не знали истиной силы «русских царей», количества их оружия, их воинское, психологическое, душевное, техническое настроение… Они исторически привыкли к мнению - мол, что русское оружие сделает против турецкого, мол, нет на свете оружия грозней турецкого, утешали себя этим, понапрасну теряя время… Именно так произошло и в Дербенте, и в Губе. С одной стороны - самоуверенность, убежденность, что все закончится хорошо, отважные сердца, гнев, ненависть против агрессора, а с другой стороны - медвежья сила, новая техника, бесконечное количество оружия, военная дисциплина, регулярная армия, прошедшая не один поход… Два мира стояли друг против друга: европейская холодная предприимчивость и древний восточный рыцарский дух: кони против пушек, мечи против ружей, горящие сердца против патронов… Какие герои пали в этой мясорубке, именуемой войной! Какие сыновья погибли, сколько коней было погублено, сколько достояния было захвачено! Будь как будет, Джавад хану не оставалось ничего иного, кроме как оборонять город. Вся Гянджа смотрела на него, что же люди о нем скажут. Разве может человек своими руками отнести и отдать другому ключи от своего дома. Разве то, что враг силен, означает, что надо все бросать ему под ноги? Что произойдет, если вражеская нога коснется святого порога города Имама Гусейна. Нам этого не простят духи Шейха Низами, Шаха Аббаса, наших имамов! В этот момент дверь отворилась и в комнату вошел управляющий, ведя за собой двоих. Увидев вошедших, Джавад хан с ту же минуту понял, что мучавшие его с утра предчувствия были небезосновательны, и что эти люди пришли с плохими вестями. Выступив вперед, управляющий произнес: - На нас движется войско, хан! - Что за войско? Откуда? - Со стороны Карабаха - Ибрагимхалил хан, а с Тифлиса - Аркали хан6. Не теряя духа, Джавад хан проговорил: - Вели визирю, пусть собирает диван. Новое известие взволновало Шейха Юсифа. Он был примерно одного возраста с Джавад ханом. Однако рано поседевшие волосы придавали ему вид много повидавшего человека. Хотя по сути дела он к своему возрасту, действительно, много повидал. К тому же его возвышало его имя. Он не только по крови, но и по мыслям, знаниям, мудрости приближался к своему великому предку. И Джавад хан иначе относился к нему. Только его жесткие, безапелляционные суждения, более похожие на обвинения и приговор хан выслушивал с терпением и выдержкой. Шейх Юсиф не вмешивался в дела хана, не смотрел на него глазами визиря или векила. Он был еще ближе, хотя и держался в стороне. Их разговор прервало сообщение, окрасившее Гянджу в кровь. Шейх был человеком рассудительным. «Кажется, я пришел в неудачное время, - подумал он». Однако потом, успокаивая себя, решил: «Но ведь это он вызвал меня, как же я мог не прийти? Видно, что-то подсказывало ему. Он позвал меня, чтобы не одному принять эту горестную весть». И поэтому он ответил на спокойную речь хана: - Пошли людей, пусть узнают. Почему это снова Шуша и Тифлис объединились против Гянджи. Что происходит? Может, они не против нас идут? Может, они идут против Шеки, может, Ираклий до сих пор не может позабыть полученное от Челеби хана. - Нет! Они не станут идти против Шеки. Они уже договорились с Селим ханом и хотят сделать его ханом вместо брата. Они не могут принять его близости с нынешним Ширваном. А с другой стороны, Салим хан хоть и родственник Ираклия, но приходится и родственником Ибрагимхалил хану. Он женат на дочери Багратиона, а свою дочь выдал за Ибрагимхалил хана. И еще дал ему сестру грузинки. Так что, видишь, они породнились с Салим ханом. Они еще могут призвать аварских и лезгинских конников. Потому что одна из жен Ибрагима - аварка. Они дружат с балакянцами. Однако Шейх Юсиф не захотел отдаляться от темы: - Однако Гаджар наделал много безбожного… Джавад хан замялся. - Меня тоже называют жестким, Шейх! Но как же иначе? Как можно собрать народ воедино? Ты повторяешь чужие слова. Однако ты не хуже меня знал, чего хотел Ага Мухаммед хан, которого вы называете «моим дядей»! Он тоже хочет всех нас - гаджаров, кызылбашей, терекеме, шахсевенов, авшвров, баятов - собрать вместе, объединить ханства. Но у каждого своя песня. Когда в Ардебиле Нурали хан собирал войско, он по несколько раз писал всем азербайджанским ханам, призывая их к единению. Не он ли писал Ираклию: «Не играй с Россией, не зови их на Кавказ». Он ко всем протягивал руки, призывая к единению. А как поступили наши ханства? Шушинец Ибрагимхалил снова подружился с Ираклием; отправили брата талышского правителя Мир Мустафы хана послом в Россию и каждый со своей стороны дали ему письма. Даже Ширванский хан повернулся к России. А Ума хан не смог отнять своего знакомого у Ибрагима. А тот же самый Надир собрал народ в Ардебиле, водрузил себе на голову шахскую корону, а потом показал Ираклию, мол, как ты был моим вассалом, так им и останешься. - Я все это понимаю, хан, - спокойно ответил Шейх Юсиф. - Однако как бы там ни было, но если пролилась кровь, то уже ничего не изменишь. Они вторглись на твою землю! Может, у них и нет дурных намерений, может они просто в гости пожаловали. Пошли же людей, пусть узнают их намерения… И снова не шевельнулся Джавад хан. - Не спеши! Как бы там ни было, какую-то весть они подадут сами. Я и без того знаю их намерения. Они пришли отомстить мне за Гаджара. Почему это я до сих пор не отпустил пятьсот грузинских пленных? Уже не думают о том, что Гаджара натравил на Тифлис сам Ибрагимхалил хан, который не понял его намерений. Вместо того чтобы идти на переговоры, он по ночам приказывал убивать его людей. - Но для чего тогда ты держишь пленных? - Ираклий ведет себя, будто он самый главный среди нас. А тут еще и русские подложили ему камни под ноги. Мало ему было Борчалов, полученных у Надир шаха, он каждый день вторгается на наши территории. Народ и так голоден, а тут еще эти головорезы. Пусть Ираклий привяжет своих собак, тогда и я верну пленных. В это мгновение отворилась дверь и вошел управляющий Касум бек. - Хан, вам письмо, - проговорил он. Джавад хан взял письмо и стал читать его. Шейх Юсиф поднялся, не спрашивая, о чем письмо. Если хану будет угодно, он сам прочитает. Однако Джавад хан не стал останавливать его. Он должен был в одиночестве прочитать письмо и обдумать его. Узнав, что хан один, к нему вошла Шукюфа ханум, которая осталась возле него. В доме хана только у нее хватало храбрости без спроса входить к хану во время его меджлисов. - Что-то не нравишься ты мне, Джавад хан. Не болен ли? - Нет, я здоров. Слава Аллаху. - Ты уж мне-то не говори! Я тебя хорошо знаю. Вижу, что тебе нездоровится. - Я просто думаю о мирских делах. - Да что же только нам осталось решать дела мира. Подумай о себе, о Гяндже. - Так все беды мира проходят через Гянджу. Вот и не удается забыться. - На дворе весна, «погода шепчет». Вставай, сходи, прогуляйся! Встреться со старыми друзьями, развейся. Или же езжай в Шеки. Порадуй своего зятя. Ведь Мелекниса не такая сирота, как я! У нее замечательные братья. Они все к твоим услугам… - С чего это ты вдруг заговорила про Шеки? - удивился Джавад хан. - Родной мой, если честно говорить, то это просьба самой Мелекнисы бегим7. Она очень соскучилась по Шеки. Ты должен или сам отвезти ее или же поручить это Угурлу, слугам. - Что это ты так забеспокоилась о Меленкнисе. - Не шути, хан! Она, слава Богу, хорошая невестка. Тебе повезло с женами! И мне тоже повезло! Мы с ней дружим, как сестры. Не приведи Аллах, была бы вместо нее какая-нибудь дьяволица, вот бы тогда я посмотрела. А она девушка тихая, спокойная. Выкладывает мне все, что у нее на душе. - А чего это она стесняется? - загремел голос Джавад хана. - Если есть что-то, пусть скажет открыто. Если ей хочется, пожалуйста, отправлю. - Если ты не хочешь поехать с ней, то хотя бы на несколько дней съезди куда-нибудь: съезди на несколько дней на Гейчу, повидайся с друзьями, или спустись к Куре! Честное слово, когда я вижу тебя таким задумчивым, у меня сердце болит! Джавад хан знал, что Шукюфа ханум говорит искренне. Особенно ему понравилось то, что она так подружилась с Меликнисой. В доме было все спокойно. Отправив Меликнису из дворца, он хотел на время оградить ее от опасностей. Шукюфа очень любила вторую жену хана, и старалась исполнять все ее желания. ТРУДНЫЕ ДНИ ИРАКЛИЯ Ираклий не мог вернуться в Тифлис, потому что во время нападения Ага Мухаммед хана на Тифлис он сдал город Гаджару. Персидский шах в одно мгновение превратил цветущий, радостный город в руины. И хотя сейчас он уже был в Хорасане, ужас от его набега до сих пор витал над Тифлисом. Ираклий не хотел видеть даже своих близких. «Столько детей, братьев, сестер, их детей, князей, царь, царица, принц, друзья, подданные…, еще и принявшие Ислам грузинские дворяне, Вахтанги, Гиви, ханы Григории… Все разбежались, каждый спрятался своему углу, затаились в своих горах и наслаждаются жизнью. Каждый князь в своем доме. Каждый из них забивает в день по барану, да и то им не хватает им. Вино льется рекой. И при этом страшно ненавидят друг друга. По их располневшим женам можно предположить, будто живут они не на отрогах Телави или горийской долине, а в самом центре рая. Десятки раз я посылал к ним приглашения, приказывал, умолял - однако ни сами не явились, ни людей не прислали. Разве что по нескольку человек, которые при виде только тени Гаджара, разбежались. И Картли превратился в огромную пустошь. Даже после набегов Шаха Аббаса такого не было. Я уже устал просить денег у русских, молить их: «Подайте нам что-нибудь». А бесплатно разве можно содержать армию? А если б не было еще и этой кавалерии из Газаха и Борчалов. Во что бы тогда превратилась Грузия. Но и их мы не можем содержать. Моя родня все норовит прибрать к своим рукам, вот конница и уходит в Гянджу и Карабах. А ведь они, хоть и мусульмане, но были моей рукой! Но вот только за прошлый год триста конников переметнулись в Карабах. Если так пойдет дальше, то подаренные мне Надир шахом вилаеты превратятся в пустые земли…» С одной стороны, его мучили эти мысли, а с другой - болезнь. Ему шел уже седьмой десяток лет. В его возрасте люди скачут как козлики, но откуда Ираклию такое счастье - ноги его почти не ходили, он с трудом садился на коня. Вот и разбежались все его молодые родственники, самому пришлось выходить против Гаджара. Продвинулся до газахской речки Инчже, собирался именно там дать сражение, однако, увидев, какой вихрь надвигается на него, отправил жену в Телави, а сам укрылся в Нарынкале. Когда армия Гаджара окружила город с четырех сторон, сердце его словно оборвалось - он даже не подумал о том, чтобы вернуться в свой замок. Распустив остаток войска, он и сам бежал. Подобно вору, который с одним конем и мулом собрался в путь, он тайком перешел Холаварский мост, и пустился бежать, что есть мочи, постоянно оглядываясь - не преследуют ли его. Очнулся только в Каракалханских горах. Закутался в овечью шкуру, как пастух, и спрятался. Оттуда он перебрался в Телави к жене и вызвал туда же своих детей. Так как все считали, что война уже закончена, то дети приехали к нему. Они не знали состояния отца после этой трагедии. А вдруг от всех этих бед старик не в себе, он может разгневаться, дать совершенно неожиданные приказания, скажем, перепишет свое наследство не им. Поэтому собрались все. Только вот прежней искренности между ними уже не было. Письма Гаджара сделали свое дело. Каждый их них именно себя видел на отцовском троне. При этом известие о том, что Ираклий передал все права своей жене, расстроило его детей от предыдущих браков. Ослабевший с годами, утрачивающий разум царь, сам того не ведая, превратился в пленника собственной жены Дарии. А ты ждала, когда ее сына объявят наследником. Ираклий говорил, подняв голову, и не глядя им в лицо: - Я постарел. Всю свою жизнь я отдал Грузии. Походы, войны… Теперь я измучен болезнями. В этом состоянии я не смогу служить Гаджару. Тем не менее, оставаться в стороне тоже нельзя. Чтобы не потерять страны, я должен отправить одного из вас заложником к Гаджару, чтобы с одной стороны восстановить мир, а с другой - иметь возможность получать какие-то сведения из их дворца. Сыновья его стояли удивленные. Они ждали совершенно другого. А оказалось, что отец собрал их с совершенно не для этого. Им предстоит предстать перед врагом. Старик собирался отомстить им за то, что они отказались воевать. Они молча ждали решения. Каждый из них видел в наследниках своего конкурента, только Александр ничего не сказал. Он был как обычно весел и бодр: - Если хочешь, то поеду я! Вот только мой отъезд ничего не решит. Вы думаете о будущем Картли, Кахетии. Разве не ясно вам, что Господь посылает на нас свою кару. С тех пор, как пошли разговоры о России, вы ходите хмурыми. Мы только и твердим: «Шах Аббас разграбил Грузию». А что, собственно, есть у нас, чтобы грабить? Что он такого ценного у нас похитил? Это мы грабим народ Картли. Разве вам не известно, что больше, чем Гаджар, Тифлис разграбили имеретинцы? Когда началась война, половины имеретинских бойцов не было, ибо они набросились на город. А тут еще армянские беженцы. Имя осталось за Гаджаром, а грабили на самом деле совсем другие. Бог с неба все видел. А ведь и пальцем не шевельнул! Это мы все нарушили. В таком случае, скажите мне, почему мы считаем его врагом. Почему мы не ценим того, что наша торговля и хлеб идут из Персии, если наши деньги и богатства приходят оттуда, если визирь Аллахверди спокойно живет себе за счет наших покровителей и богатств? Нам такое не подобает! Сколько же лиц, сколько рук может быть у человека? Одним лицом мы смотрим в сторону Османов, протягиваем им руки, а с другой стороны - мы протягиваем руки к России, моля их: «Придите, наши братья по вере», с третьим лицом мы, напялив маску шиитов, рассыпаем перед персидским троном. Да таких людей лучше убить! И нас будут бить и османы, и Персия, и Россия! Если сам себя не уважаешь, то чего же требовать от других. Нашего архиепископа назначают в Исфагани, короны на наши головы возлагают в Исфагани, а мы при этом ведет себя так, будто являемся частью России. О, Господи, Господи! Сколько же лжи, сколько лицемерия в моих братьях?! Может быть, это не вы надевали на своих близких московские одежды, ходили с ними по улицам Тифлиса, по окрестным деревням… Повсюду пошли слухи о том, что мы служим в российской армии, что скоро русская армия будет в Грузии… Что братья по вере придут в вам на помощь. Ну, и чем же закончилась эта ложь? Хочет ли нас Россия? А ведь двести лет, как их цари, когда им захочется, прибавляют к своему титулу «правитель Картли и Кахетии». Но откуда видно, что они правители? Разве они охранили нас от Гаджара? Или Борчалы и Арагви к нам присоединили русские? Если они не хотят прийти к нам на помощь, то для чего мы должны враждовать с тюрками и персами? Хоть кто-то может ответить мне на этот вопрос? Александр коснулся больных мест Ираклия. Это была истина, известная всей семье. Ираклий прибегнул к этой невероятной хитрости, чтобы расширить свое влияние и выбраться из опасного положения, в котором оказался. Далеко от Тифлиса, в горах, в местечке, именуемом Суси, он надел на несколько сотен грузин одежду российской армии и пугал ханов заявлениями: «Из России ко мне идет большая армия, но они сначала хотят, чтобы я взял под свое правление Азербайджан». Эти лже-послы заезжали даже в ханские дворцы в Хое, Тебризе, Мараге. И повсюду они повторяли одно и то же: «Если вы не подчинитесь Ираклию, то Москва пришлет сюда сорок-пятьдесят тысяч солдат, пушек и атакует вас». И всюду они слышали: «Мы - мусульмане, и неверному покоряться не будем». - Что ты тут расчирикался, как соловей, Александр, - взорвался старший брат Георгий. - Мы прекрасно понимаем, чего ты хочешь! Человек, который коронует, сейчас готов снять эту корону и возложить ее на тебя. Вот, чего ты хочешь! Нам с этими татарами не по пути. Тут вышел из себя Ираклий. - Однако когда ты сбежал в горы и наливался там, как винный бурдюк, я получил Газах и Борчалы именно от тюрков. - Ну и благодари за это свои деньги! - А у тебя хоть деньги есть, чтобы дать им, - зло ответил Ираклий. - Будь у нас деньги, разве я стал бы клянчить у России тридцать тысяч рублей? Мы не можем найти денег, чтобы купить себе зерна. Спасибо тем же татарам, что помогли - Ибрагимхалил хану, Иреванскому хану. Каждый прислал по сто тысяч, из Гянджи Джавад хан прислал пятьдесят тысяч. Притянули мне руку помощи… Тут не сдержалась и молчавшая до сих пор Дария, которую они называли «Деда Вали». - Может, покончим с этими спорами? Посмотри на этих несчастных мужчин - они готовы перегрызть гордо друг другу! Благодарите Бога, если народ не станет плевать вам вслед! От ее голоса распахнулись двери дома. Оставшийся в Тифлисе их родственник Реваз вошел в комнату, готовый обнять всех их сразу. - Я поздравляю вас! - Ты поздравляешь нас с тем, что Тифлис отдали? - не удержался от шутки Александр Мирза. - Нет, с тем, что Гаджар увел свое войско. Как ни старался затушевать свое смущение Александр, однако голос его дрогнул: - То есть, он больше не вернется, хочешь сказать? А как же он приходил до этого. - Это мы должны спросить у тебя! - вскипел Георгий. - Ведь ты с ними лучший друг! Ираклий стал успокаивать своих сыновей. - Дайте послушать, что говорит Реваз, какие вести он привез из Тифлиса. - Какие новости могу я привести из сожженного Тифлиса? - Серьезно ответил Реваз. - Вы знаете, что, смеясь, говорил Гаджар, стоя над сожженным городом. Где, спрашивал он, цари и князья Картли, которые мечтали стать во главе четвертого вилаета Ирана? Наверное, он все знал о вас. Потому что, уходя из Тифлиса, пошутил «Если какой-то таван может съесть больше целой деревни, там благоденствия не будет». И эта шутка облетела весь город. И еще он добавил: «Ничего, пусть соберут все, что они тратят на удовольствия, и снова построят себе город». Еще он не успел договорить, как по знаку Деда Вали на столе уже красовались кувшины с вином и деревянные стаканы… Приближалась зима. Жители сожженного Тифлиса думали о том, как им провести ее. Через несколько недель, когда Ираклий готовился вернуться в Тифлис, ему пришло письмо от Ибрагимхалил хана. «В предыдущем письме я предупреждал тебя о том, что Гаджар готовится к походу на Тифлис. Если мы смогли уберечь Шушу, то до Тифлиса добраться не смогли. Утешает меня то, что брат мой Ираклий жив и здоров. Наш соперник из рода Гаджаров - Джавад хан, позабыв о своих обязанностях соседа, был одним из первых, кто встречал Ага Мухаммед хана на севере Аракса - кроме него там были Гусейнгулу хан Бакинский и мой враг Мелик Меджнун. Среди бравших Тифлис был и Джавад хан. Он позабыл о сделанном ему добре и подобно колючке вонзился в нас. Такого простить нельзя!» *** После того, как Гаджар со своим войском ушел, для Джавад хана начались дни, полные беспокойства. Не имея доказательств, он чувствовал, как вокруг него ткется тайная нить. Ни Ибрагимхалил хан, ни Ираклий не могли позволить ему стать сильнее, не могли допустить, чтобы он проводил более гибкую политику. Ведь это все не в первый раз! Чего только ни делали Шуша и Тифлис, чтобы завладеть Гянджой? Было время, когда грузинские дворяне донимали Шаха Аббаса. И тот, подстрекаемый визирем, отдал в 1625 году Гянджу Давиду. Однако шесть лет спустя, поняв свою ошибку, вновь признал правление Зиядханоглы и вернул ему Гянджу. И Ибрагимхалил хан несколько раз организовывал походы против Гянджи. Однако тогда Ираклий не мог помочь своему другу. Напротив, помощь пришла Джавад хану. Несмотря на все просьбы Фатали хан Губинский не отложил своего похода на Карабах и тем самым спас Джавад хана. Хоть тогда и понес большие потери, но, во всяком случае, здорово поморочил голову восседающему на вершине горы шушинскому правителю. В то же время аварцы не давали покоя Ираклию. Однако сейчас ситуация изменилась. Аварцы породнились с Ибрагимхалил ханом и перешли на его сторону. Джавад хан был не тем человеком, который выставляет свои переживания напоказ. Тем не менее, эти шутки судьбы, то, что Гяндже не повезло с соседями, мучили его. Он был человеком, уважающим науку, слово, культуру. Встречаясь с учеными, он подолгу разговаривал с ними о трагической, полной крови истории Гянджи. А история эта разрасталась после падения Сефевидов, раздела Гянджинско-Карабахского бейлярбекства. Правда, и до того карабахские элаты, санджалинские и джаванширские беки тоже временами выказывали недовольство Зиядханоглы. Карабахцев мучило, что из века в век бейлярбекства были в руках Зиядханоглы. Разговоры по этому поводу не прекращались. Однако после Панахали хана все трения между Шушой и Гянджой вышли наружу. По сути говоря, не будь Зиядханоглы, соседи давно растерзали бы Гянджу на части. Теймураз8 с Панахали ханом, а позже - Ираклий с Ибрагимхалил ханом давно хотели разделить Гянджу между собой. Однако треть карабахских элатов была под Тифлисом, и это частенько сталкивало между собой Тифлис и Шушу. И в таких ситуациях тот из соседей, кому помогала Гянджа, одерживал победу. Будь воля Тифлиса, он бы и Шуше не дал спокойно вздохнуть. Но руки Ибрагимхалил хана были длинными. С одной стороны - его аварские родственники, с другой - Борчалы, да еще и тюрки… Горло Тифлиса было в руках Шуши. Усиление России, игры в кошки-мышки с персидским двором сблизило ИбРагимхалил хана с Ираклием. Мысли об этом приводили Джавад хана в ярость. Слава Аллаху, что он не дал Надир шаху исправить свою ошибку. Когда времени оставалось совсем мало, он понял истинное лицо и Теймураза, и Ираклия, и подобно Шаху Аббасу тоже пожалел, что слишком близко подпустил к себе этих неверных и собирался наказывать их. То, что Надир отвернулся от Теймураза, было таким же проявлением его жесткого характера, как и то, что в свое время он приблизил его к себе. Дело было в том, что Надир шах проявлял особое почтение к жене Теймураза - Тамаре. Эта прекрасная дочка бывшего картлийского царя Вахтанга стала своим умом и решительностью большой подмогой для Теймураза и помогла ему завладеть власть в Картли. Надир в шутку приговаривал, что она больше мужчина, чем ее муж. Потому что Картли был отдан не столько Теймуразу, сколько Тамаре. И оттого он был очень огорчен, когда она умерла. Теймураз же, даже не справив сорока дней со смерти своей жены, тут же женился на вдове князя Сисианова, что понизило его в глазах Надира. Надир пришел в такую ярость, что потребовал у Теймураза пятьсот юношей и два миллиона туменов, направил в Грузию Гиви Амилахвари с тридцатичетырехтысячной армией, чтобы тот пленил Теймураза с Ираклием и представил их ему, а Борчалы - вернул Гяндже. Однако эта армия не дошла до Грузии. Надир шах в собственном шатре стал жертвой мести Мухаммед хана Гаджара. Таким образом, Аллах пожалел Теймураза и его сына Ираклия, а идея возвращения Борчалов погибла вместе с телом Надир шаха. После этого на персидский престол взошел зять Тамары и Теймураза Адиль шах, что способствовало расцвету грузинских князей. Адиль шах поспешно утвердил Теймураза во владении Грузией, подарил ему привезенную из Индии чашу, усеянную бриллиантами. Впрочем, это владение Адиль шаха продлилось недолго и, как только он сложил голову, отец с сыном стали спешно собирать имущество для эмиграции в Россию. В период правления Надир шаха Азербайджаном руководил его брат Амирсалан хан. После его смерти Панахали хан, которому не нравилось, что Теймураз не склоняет перед ним головы, решит отомстить ему за это. Для чего он собрал войско, в которое входили Шахверди хан Гянджинский, Челеби хан Шекинский, Агамоглан хан Габалинский и другие ханы, и стал готовиться к походу против Грузии. Однако из-за того, что Панахали хан проявил неосмотрительность, этот поход окончился неудачей. План похода предусматривал выход из Шуши на Иреван, оттуда - на Эчмиадзин и далее на Грузию. Но Ираклий разгадал их планы. За что гянджинский хан Шахверди обиделся на Панахали хана, и эта обида, начавшаяся в 1749 году, продолжалась несколько поколений. Разрозненность азербайджанских ханов ослабила контроль над Грузией, поэтому Ираклий без особого труда взял тифлисскую крепость и укрепился там. Вслед за этим Панахали хан привел войска к Гяндже. Осадил город. После вражды между старыми друзьями развязались руки и у Теймураза с Ираклием. Чуть что они направляли войска на Карабах, Гянджу. И если бы не Гаджи Челеби Шекинский несколько раз не давал отпор Теймуразу II, кто знает, чем бы все это могло закончиться. Когда в 1752 году Теймураз II снова сунулся на Гянджу, Шахверди хан совместно Гаджи Челеби полностью разгромили его войско. Взошедший на престол после Гаджи Челеби его сын Агакиши попробовал повторить геройство отца, однако, у него из этого ничего не получилось. Теймураз стал писать в Россию царице Елизавете просьбы принять его в свое подданство. Однако чтобы не сердить Персию и Турцию, Россия не обращала внимания на просьбу грузин. После этого Теймураз, обиделся на сына, его стало тянуть в Россию, мечтой его стало лечь в могилу рядом со своим тестем Вахтангом. В это же время Панахали хан не оставлял своих мечтаний о Гяндже. Он при первой же возможности наносил своим войском удары, стараясь держать их в подчиненном состоянии. Как бы хорошо Джавад хан не относился к Панахали хану, тем нее менее считал его убийцей своего отца. Гянджинцев раздражали постоянные вылазки Панахали хана, захват им Гянджи. Считая Шахверди хана виновным в том, что маленькая крепость на вершине горы грозит городу, они убили его и вместо него поставили Мамедгасан хана. Это произошло в 1769 году, двадцать семь лет назад. В те времена Джавад хану было еще 20 - 21 год. Однако самыми любопытными были преобразования, происшедшие в Тифлисе после волнений в Персии. Ираклий настолько обнаглел, что временами мечтал стать иранским шахом. Он даже написал большинству азербайджанских шахов письма с просьбой об их согласии. Все это проходило на глазах Джавад хана, и во всех этих конфликтах он потерял множество своей родни. Гянджинский хан понимал, что сейчас у всех, кто поднял против него оружие, есть основание: Гаджар, захват Тифлиса и пр. Раньше подобных оснований не было. Но они все равно не отставали от него. В свое время поводом было то, два армянских мелика, отказавшихся служить Ибрагимхалил хану, попросили у него помощи. Но мелики были забыты, а противник ринулся на Джавад хана. Хоть это и старая история, однако, о ней вспоминают до сих пор. Быть может, одним из поводов наступления Ибрагимхалил хана на него является его участие в походе на Тифлис, а другим - вновь всплывшая старая история про армянских меликов Меджнуна и Аропа, сбежавших в свое время от Ибрагимхалил хана. *** …История между Ибрагимхалил ханом и меликами началась во время войны. В те времена у него еще не было таких близких отношений с Ираклием. Ираклий тогда пошел войной на Азербайджан. Собираясь против него, Ибрагимхалил хан послал весть и тем двум меликам, чтобы они, вооружив каждый по сто - сто пятьдесят человек, явились к нему. Однако никаких известий от них не пришло, а Ибрагимхалил хан позже выяснил, что они постарались избежать этой мобилизации. Тогда хан направил против них свой меч. Посадив на место Ираклия, он пустился за меликами. Поняв, что в горах им не спрятаться, мелики, обратились за помощью к Ираклию. Впрочем, тот их ничем не порадовал, и они приехали в Гянджу и стали просить помощи у Джавад хана. В те времена Джавад хан еще только вступил на престол. Опыта у него было мало. Гянджинцы были недовольны тем, что Гянджа осталась между Шушой и Тифлисом, тем, что соседние ханы творили, что хотели. Они поднялись все, как один, покончили с соседями, резвящимися на их землях, и, словно прося прощения за то, что несколько лет назад убили Шахверди хана, поставили править его сына Рагима. Однако Ираклий и Рагим хану не дал править спокойно. Во время битвы Джавад хан отличился, проявив разум и силу. Но дело было в том, что и Рагим хан не оставил поля битвы. Он не собирался ни в чем уступать своему двоюродному брату. Не особенно задумываясь, он переметнулся на сторону Ираклия, мечтая свергнуть своего кузена. Некоторые считали, что Джавад хан продержится недолго. Что сомнут его мощные руки Ибрагимхалил хана, что от страха он оставит Гянджу, превратится в покорную овечку посторонних. Но когда они увидели, как окрепнув Джавад хан, показал свои звериные клыки, все поняли, что этот орех так просто в ветки не сбить, и успокоились. Появление меликов в Гяндже еще более усугубило отношения между Шушой и Гянджой. Гордость Джавад хана и грубый тон письма, полученного от Ибрагимхалил хана, не позволили Джавад хану признаться в том, что он не принял меликов с хлебом-солью. Что лучше им пока пожить в Гяндже, чем отправлять их обратно в Тифлис. Если при каждом из них есть по сто - сто пятьдесят человек, то ведь и это сила. Он был очень сердит на армян за то, что те отказались идти на помощь Ибрагимхалил хану и теперь стараются оправдаться перед ним. Это были проходимцы, которые из страха не захотели спуститься с гор, чтобы прийти на помощь такому человеку как Ибрагимхалил, и это оскорбило Джавад хана. Они сошлись на поле Геранбоя. Наверное, умоляя его, они не хотели в то же время оскорблять гянджинского хана. «Мол, мы просто крестьяне. Если показывать зубы, то к чему тогда просьбы. Просто пришли бы и поселились в Гяндже…» Однако гянджинская кавалерия разбросала их в стороны. Лишь тогда армяне поняли, что значат знаменитые гянджинские карабахские и дилбозские кони. Они поняли всю тяжесть и лень своих коней. Поэтому и выбросили белый флаг, прося о пощаде, мол, простите нас, мы ошиблись, спутали вас, решили, что это вы пришли из Шуши и преследуете нас… Джавад хан привел их к садам, окаймляющих Гянджу. Здесь он дал им передохнуть и выслушал просьбы. Конечно, он не поверил им до конца. Эти люди всегда умалчивали о дурном, зато выпячивали хорошее. Наверное, за тем, что они бросили свои обиды, семьи и явились к гянджинскому хану, таилось что-то другое. Они либо хотели приблизиться к Тифлису, а через него к России, либо, спустившись с гор, разжечь здесь скандал, между делом присвоив себе изрядный кус земли, либо же с еще какой-либо тайной целью мечтали прибиться к Джавад хану, и через него морочить голову Гяндже. Хан тщательно и не раз обдумывал каждую из этих вероятностей. Он откинул вариант приближения к Тифлису и России. Потому что это они могли проделать и руками Ибрагимхалил хана. Во-вторых, хоть они и жили в горах, но руки их священников длинны и они вполне могли бы давно дотянуться до России. Все другие возможности вполне можно было бы слить в одну. Поэтому он передумал возвращать их. Пусть и Ибрагимхалил хан придет в себя. Поймет, что Джавад хан не живет чужой головой. Эти люди пришли к нему с просьбой о помощи, вот он и выносит решение. Он решил, что не стоит, приняв их в Гяндже, возвращать в Тифлис. Во-первых, знал, что они там уже не получили ничего хорошего, и, во-вторых, не пристало хану возвращать людей, постучавших в его двери. Он должен был поступить так, как ему подсказывали традиции, прошедшие проверку столетий. Не мог отправить своих гостей к чужим дверям. Да и какой умный человек просто так отпустит сотни всадников? Если сейчас он окажем им помощь, то в трудную минуту и они придут помочь ему. Если же он отправит их обратно, то, кроме Ибрагимхалила, и эти люди станут его врагами. И Меджнун, и Апо похожи на предприимчивых, деловых людей. Поняв, что ничего хорошего им от Тифлиса ждать нечего, они оставили своих «братьев по вере». «Если поискать, то и в Тифлисе, и в Гяндже можно найти родню, однако мы не хотим никого из них тревожить. Возьми нас, дай нам место, выдели землю, где можно пахать и сеять, и мы поселимся там. Даст Бог, и тебе пригодится наша помощь». Меджнун замолчал, зато начал Апо. - Джавад хан, мы свой хлеб из-под земли достанем. Среди нас есть и пахари, и ремесленники. Если у армянина полон живот, он способен на любую работу. Дай нам место, мы поселимся там, а потом по возможности, перевезем сюда и наши семьи. После долгих раздумий Джавад хан выделил им два места: одно - на дороге, ведущей к Мурову, на той стороне Гаджикендского перевала, а второе - на широком пастбище между Шамкиром и Кедабеком. Места там были благодатные и обильные, со множеством лесов и рек. Однако из-за того, что там никто не жил, превратившиеся в обитель воров и грабителей. По тем местам невозможно было проехать спокойно… Так было положено основание Чайкенда и Чардаглы. Армяне за несколько лет обстроились там, разбили сады, огороды и спокойно зажили. Некоторые тайком съездили и перевезли свою родню. А руки у них и впрямь оказались длинными, вести о них доходили из разных мест. Но до сих пор от них Гяндже никакого вреда не было… Как же теперь Джавад хану объяснить, почему он оставил меликов при себе. Ибрагимхалил хан рассматривал это, как предательство со стороны соседа, мусульманина, и хотя прошло столько лет, не мог позабыть этой истории. ОСАДА СОЮЗНИКАМИ ГЯНДЖИ Джавад хан раскрыл письмо. Ибрагимхалил хан писал: «Аллах не велит нам прощать предательства… Ты, Джавад хан Зиядханоглы Гаджар, являясь нашим соседом, продавшись Ага Мухаммед хану, пошел на Шушу, помогал ему сжечь Тифлис и увести оттуда множество пленных. Пришло время заплатить за это. Мы, Ибрагимхалил хан Шушинский, Ираклий II Тифлисский, Селим хан Шекинский, объединив свои войска, ждем тебя под Шамкиром. Пусть же теперь Гаджар явится к тебе на помощь, посмотрим, как он это сможет! Чем скорее ты отдашь нам ключи от города, тем легче тебе будет… Если же ты не примешь наших условий, то готовься к бою!» Джавад хан ответил ему: «Мои дорогие соседи превратили Шамкирскую дорогу в проходной двор! Тем не менее, коли вы пожаловали в Гянджу, то добро пожаловать. То, что вы явились против меня с оружием, не позволяет мне встретить вас с хлебом и солью… Я знаю, вы хотите войны! Однако к чему проливать кровь, если есть возможность договориться словом? Все вы только недавно окончили свои войны. Наиболее тяжкие потери понес правитель Картли-Кахетии Ираклий II. Мои ему соболезнования! Вы должны верно понять причины, по которым я примкнул к Ага Мухаммед хану. В отличие от вас я не скрываю своей близости с персидским шахом. Я не ищу себе покровителей в разных странах. Вы прекрасно знаете, что я - Гаджар. И горжусь тем, что мои дяди правят этой страной. Это верно, я участвовал в походе на Тифлис, однако других путей у меня не было. Я знаю, что наш друг Ираклий затаил против меня вражду. Но вы подумайте, у кого из нас больше оснований для вражды. Вот уже пятьдесят лет Ираклий получает то, что должно доставаться Гяндже и Карабаху. Прикрылся как щитом Газахом и Борчалы. И что ни день, посылает на меня войска. Хочет превратить меня, Джавад хана Зиядханоглы Гаджара в своего вассала. Мало ему Борчалы и Газаха, он еще хочет отнять у меня и Шамсаддин!.. Его люди каждый день нападают на наши села и грабят их. Я сотни раз направлял к нашему уважаемому соседу письма, однако все это было бесполезно. Я не хочу верить, что он лично руководит грабежами. Однако он не должен так притеснять нас только потому, что за его спиной стоит Россия… У Ираклия к Гаджарам свои претензии. Так пусть они сами встретятся и поговорят. Пусть он объяснит Гаджару, почему нарушает свой договор с ним… При дворе персидского шаха ежедневно пируют сотни грузин. А нас и близко не подпускают, хотя мы из шахского рода. Эти же люди плетут паутины заговоров, изнутри расшатывая такое мощное государство. Одной рукой они шарят по шахским карманам, а другой - строчат письма в Россию. Я не умею так предавать. Прошу вас не вмешивайте в эти дела ни меня, ни гянджинцев. Скоро Гаджар окончит свои дела в Гирмане и вернется, пусть тогда встречаются с ним и разбираются». Он отправил письмо с тем же самым гонцом Ибрагимхалил хана. Ибрагимхалил хан, Селим хан, руководящие войсками Ираклия его сыновья Александр и Давид, глава лезгин внимательно прочитали его. Слушая письмо, Ибрагимхалил хан менялся в лице. Селим хан не подавал вида, хотя в душе был согласен со многими мыслями Джавад хана, и хотя они и приходились родней друг другу, он, как кровник сына Гаджи Челеби - Агакиши, ненавидел стоявших рядом с ним двух князей, каждый раз при встрече с ними, ему вспоминался дядя Гаджи. После прочитанного письма мнения разделились. Что касается Ибрагимхалил хана, то он готов был прямо сейчас закончить все свои дела с Джавад ханом и вернуться из степей в свои горы. Александр с Давидом ждали возвращения своего отца, и поэтому не спешили высказывать своего мнения. Селим хан тоже не рвался в бой; лезгины были привязаны к Ибрагимхалил хану: это были наемники, и чем дольше продолжался спор, тем больше они бы заработали. Видя такое положение дел, Ибрагимхалил хан вызвал своего писаря и тут же при всех продиктовал ему второе письмо к Джавад хану: «Уважаемый хан! Благодарим тебя за предложение хлеба-соли. Однако когда ты пошел на Шушу с армянским меликом Меджнуном, в руках твоих хлеба-соли не было. И на Тифлис ты шел не с хлебом-солью. Ты пишешь о вреде, который мы нанесли Гяндже. Но лучше бы тебе не вспоминать былого. При виде такого войска твои солдаты, как куры разбегутся по гянджинским садам, оставив тебя одного! Несколько тысяч карабахской кавалерии, к ним еще присоединились и тысячи наших родственников из Дагестана, еще и грузинская армия, возглавляемая Александром и Давидом, а с ними еще и славные воины из рода Гаджи Челеби… Что же ты будешь делать? Лучше, если возьмешься за ум. На днях еще прибудет и сам Ираклий с десятитысячным войском…» Одним словом, снова угрозы… и снова прежние требования… Джавад хан дрожал, читая письмо: «Не может быть такой лжи и несправедливости. Немало хороших дней прожили мы в согласии с карабахским ханом. Однако стоило мне немного окрепнуть, и особенно после того, как возник Ираклий, друг превратился в кяфира, брат стал врагом! Как только дела их стали плохи, хлеба уменьшилось, они набросились на Гянджу... Не зря же говорят, что желудок идет впереди брата. Что же объединяет Ираклия с Ибрагимхалил ханом? Желание сожрать Гянджу? А что потом? Разве Персия и Россия позволят, чтобы Грузия и Шуша долго оставались друзьями?» Джавад хан метался, как в тисках, колотил кулаками по стенам, словно желая разрушить их. Что же ему еще написать? Он мог бы по отдельности поговорить и с Ибрагимхалилом, и с Селимом, однако написать этого не мог, так как те прислали ему общее письмо… Были еще и другие новости, сводившие Джавад хана с ума. Он прекрасно понимал, что сближение Ибрагимхалил хана с Ираклием произошло из-за России. Но ведь тот же самый Ибрагимхалил хан всего несколько месяцев назад строчил письма в Стамбул - османскому султану. Его посол Мирза Мухаммед сновал между Стамбулом и Арзрумом. Хан не уставал признаваться в любви. И всякий раз его послы возвращались из Анатолии с богатыми подарками и деньгами. Так же вели себя и некоторые другие ханы. А теперь ветер поменялся: Ибрагимхалил хан посредством Мир Мустафы хана Талышинского, пишет письма в Астрахань - Гуловичу, о чем-то умоляет его. Подобные же сведения приходят из Губы, Баку, Талыша; все эти мусульманские ханы, беки, шамхалы, исимы, аги - теперь смотрят в другую сторону. Чем же все это закончится? Или они полагают, что кто подоспел первым, схватит больший кусок!.. Или я схожу с ума, или они. Что получили, сдружившись в русскими, кавказские черкесы, кабардинцы, булгары, чеченцы, ногайцы, карачаевцы, калмыки, чтобы и мы гнались за этим? В этом настроении он и написал второе письмо: «Уважаемый Ибрагим хан! Уважаемый Салим хан! Я прекрасно понимаю, почему Ираклий стремится на Гянджу. Это не в первый раз. С тех пор, как он стал правителем Грузии, одним глазом он смотрит на Гянджу, а вторым - на Иревань. Или вы не знаете этого? Или вы не знаете тех, кто вооружает его и натравливает на мусульман? Сейчас его дом разрушен. Так он хочет превратить в такие же развалины и Гянджу. Но вы-то чего хотите, вот чего я не могу понять?! Разве это не тот самый Ираклий, превративший Борчалы в свое оружие, с которым ты Ибрагимхалил хан воевал из-за тех, кто бежал в Мил, Мугань? Ведь ты и твой родственник Селим хан, который хоть и недавно стал ханом, не ребенок, и был свидетелем многих событий. Как же ты мог забыть бои Ираклия с Гаджи Челеби? Или ты забыл, как, заманив ханов под предлогом угощения, он предательски убил их? С чего это тот самый Ираклий, которого Гаджи Челеби бил, называя предателем, вдруг стал тебе таким родным? Или ты забыл, как он, затеял между нами междоусобицу? Что же, если все это забыто между вами, то Аллах вам в помощь! Однако так не будет! Вы полагайтесь на ваше преимущество в силе, а я - на Аллаха, истину, справедливость!.. Посмотрим же, кто победит! Гянджа не склонилась даже перед Надир шахом! Не склонится они и перед вами! Вы требуете, чтобы я освободил пленных, взятых Гаджаром в Тифлисе. Так не забывайте же, что Гаджар освободил их еще под Тифлисом, в Соганлыге, сказав: «Возвращайтесь по домам». Однако никто из них не вернулся. «К кому нам возвращаться? К грабителям, которые бросили нас и наслаждаются в горах, к вечно дерущимся княжеским детям? Лучше остаться под твоим покровительством, чем снова возвращаться к ним», - ответили они. Я тоже никого силой не удерживаю - в Гяндже нет пленных. Большинство из пятисот человек пленных, привезенных Гаджаром, не хотят возвращаться. Те же, кто захотят вернуться, примкнут к вам». Джавад хан выговорился. Хотя и хорошо знал, что это письмо ничему не поможет. Надо срочно собирать диван и принимать меры… Только Джавад хан дал приказ о собрании дивана, как ему сообщили о том, что аудиенции просит Мелик Меджнун. Чувствовалось, что он очень спешит. Лицо его почернело. - Я давно ждал такой возможности, Джавад хан! Твой враг - наш враг! - Я понимаю твою ненависть к Ибрагимхалилу, - с любопытством проговорил Джавад хан. - Вы поссорились из-за того, что в свое время он хотел поссорить тебя с Ираклием! Ты ушел из Карабаха, потому что не хотел воевать! В чем же Ираклий провинился перед тобой? Мелик Меджнун изумился. - А разве ты не знал о том, что, поселившись в Гяндже, мы частенько наведывались в Тифлис? Временами исчезали отсюда. Благодарим тебя! Ты поверил нам! Не стал интересоваться! Наверное, думал, что мы тайком навещаем своих родных в Карабахе. Нет, уважаемый хан! Мы уезжали в Тифлис. Не раз просили помощи у Ираклия. Однако не нашли в нем такого же мужества, которое проявил ты. «Чего это вы сами приехали, - говорил он нам. - Уезжайте и возвращайтесь вместе с Карабахом». Так что и с ним у нас свои счеты. Да и какая разница, кто наступает? Раз они наступают на тебя, значит - наступают и на нас. Моя и Апо кавалерии ждут твоего приказа. Дай только знак, и мы присоединимся к тебе. Правда, сам Апо вынужден был срочно уехать в Тифлис, но его кони готовы и ждут меня. - Я хочу решить это дело без войны, - сказал Джавад хан. - Люди и без того умирают от голода. Если начнется война, народ может подняться и против нас. Однако Меджнун все еще кипел от гнева. - Я лучше тебя знаю Ибрагимхалил хана, уважаемый хан! Он и не подумает остановиться. Ты хочешь решить вопрос миром, прекрасно. Однако мое мнение не меняется, каким угодно способом, но я должен отомстить. Таким образом, Меджнун сдержал свое слово, и лишний раз доказал Джавад хану, что когда ханство в опасности, он заслуживает доверия. Его слова доставили Джавад хану удовольствие. Ну и что же, что армянин? Зато очень проворный человек. За несколько лет превратил ущелье Тогана в райский уголок. Это само собой. Ему понравилось и то, что, не испугавшись гнева своих соплеменников, Меджнун присоединился к нему и поехал в Худаферин встречать Гаджара. Правда, он понимал всю выгоду Меджнуна в этом деле - тот искал повода отомстить Ибрагимхалил хану, страдая оттого, что долгие годы был лишен возможности видеть своих родных. Они много говорили об этом по пути. Меджнун не скрывал своих отношений с Учкилсе и зла, причиненного ему Ибрагимхалил ханом, и писал об этом всюду - от шахского дворца в Тегеране до Петербурга - русскому царю, писал об этом и в европейские страны. Джавад хан хорошо знал характер армян… - Но ты же пишешь и о том, что некий тюрок-мусульманин помогает тебе! Мелик Меджнун понял, на что тот намекает, и не стал кривить душой. - Что я могу сказать, хан! Клянусь могилой святого Аббаса, о тебе говорили плохо. Но мы-то увидели от тебя только добро! Поэтому я не могу обманывать тебя, о тебе я ничего не написал. Это еще более сблизило их. Тем не менее, Джавад хан не хотел, чтобы Меджнун вместе с ним выступал против Ибрагимхалил хана. Прежде всего, он считал это недостойным для себя: «Что происходит? Разве мы уже поумирали? До вчерашнего дня мы прекрасно воевали и без Мелика Меджнуна». Во-вторых, если он соберет вокруг себя армян, то подтвердит слова Ибрагимхалил хана будто бы он собирает вокруг себя армян. Он не стал скрывать своего мнения от Меджнуна. - Посмотрим, что нам посоветует диван! Ты пока потерпи! Однако даже если я и сунусь в пекло войны, тебе лучше держатся от этого подальше - а почему - и сам знаешь… Они говорили долго - пока не собрался диван. Джавад хан все пытался выяснить у него - сколько же конницы могут выставить мелики. И не скрывал своего интереса: «Сможем ли мы оборонить крепость? Боеприпасов и продовольствия для этого достаточно. Я стану мелкими вылазками по ночам тревожить их, не позволяя приблизиться к крепости. В открытом поле я долго не выдержу». Это решение одобрил и Мелик Меджнун, а впоследствии и диван. Началась подготовка к осаде. - По ночам ты будешь слышать о нас, почтенный хан! - сказал на прощание Мелик Меджнун. - Каждую ночь мы будем рвать им вены. Так началась долгая четырехмесячная осада Гянджи… Каждую ночь из ворот Гянджи тайком выходил отряд конников, который с бешенством волков нападал на какую-то часть противника и громил их. Доходили слухи и о действиях Мелика Меджнуна; тот сам командовал своими отрядами и стремился любым путем найти Ибрагимхалил хана, чтобы отомстить ему. Прибытие через полмесяца отряда Ираклия с семью тысячей всадников, которые присоединились к армии Ибрагимхалила, дела не изменило. Не прекращающийся день и ночь грохот артиллерии и стрельба из винтовок, слышная из гянджинских садов, останавливала попытки завладеть крепостью. Среди наступающих изо дня в день росли потери. А тут еще подоспела ранняя зима… Она уничтожила знаменитые сады Гянджи, нападающие вынуждены были нападать на окрестные села, грабить их. Наступающие ждали, что город вот-вот падет, откроет свои двери. Однако Гянджа не сдавалась, и эта ее выдержка становилась подмогой и для окрестных сел - осаждающая армия сама понемногу оказывалась в осаде… В один прекрасный день обнаружилось, что ночью вся семитысячная армия, которую привел Ираклий, исчезла, там осталось всего-навсего не более ста человек… Осаждающие оказались в смешном положении и не знали, что им делать… Осада продолжалась до весны 1796 года. Накануне Последнего четверга двери Гянджи растворились и были освобождены пленные, ставшие для города непомерной обузой… Если не считать того, что Джавад хан в Тифлисе и Шуше помогал Гаджарам, иных причин продолжать осаду не было. Тем не менее, угрожающие письма продолжали поступать. Упорство Джавад хана приводило осаждающих в исступление. Они рвались в бой, чтобы раз и навсегда решить проблему. По всему было видно, что сражение неизбежно. Но именно в это время из Тифлиса приходили горькие сообщения, повергающие всех в трепет. Тем не менее, Ираклий попробовал пуститься на последнюю интригу, и вызвал к себе из Шамсаддина Алисултана. Результаты их тайных переговоров должны были аукнуться в Гяндже через пару дней. *** Через неделю после того, как были отпущены пленные, к Джавад хану явился галабеи - комендант крепости. - Позвольте доложить, хан, группа наемников Шамсаддина из отряда Ираклия стоит у дверей замка.9 Джавад хан вздрогнул. - А чего им надо? - Они хотят встретиться с тобой. - Ты знаешь кого-то среди них? - Да. Алисултана. - Вот пусть он и придет! Но прежде Алисултана явился Шейх Юсиф. Услышав в чем дело, он тихо присел в стороне. Алисултан был одним из уважаемых в Шамсаддинском махале людей. При встречах они по-доброму здоровались. Поэтому то, что Алисултан оказался среди людей, поднявших оружие против него, хоть и мучило Джавад хана, однако он сдерживался и ждал, что принесет эта встреча. При первом же взгляде на вошедшего Джавад хан понял, что перед ним уже не тот Алисултан, что прежде. А гость почему-то не переходил к делу. Наконец он аккуратно вытащил из кармана фирман и протянул его Джавад хану. Еле сдерживая гнев, Джавад хан спросил: - Что это означает? - Это фирман о моем назначении комендантом Гянджи. Подписан Ираклием с согласия России. - Так значит, и ты вместе с Ираклием, карабахским и шекинским ханом напал на Гянджу! И теперь ты намерен свергнуть меня, представителя трехсотлетней династии Зиядханоглы, и воссесть на престоле? - От твоего ответа будет зависеть, продолжу ли я наступление или нет!.. В этот момент в комнату вошла Шукюфа ханум, которая услышала последнюю фразу. Не теряя присутствия духа, она подошла к Алисултану. - Здравствуй, дорогой гость, - проговорила она. - Почему ты отдалился от нас Али бек? Почему перестал приезжать к нам? Вместо Алисултана ответил Джавад хан. - Он теперь дружит с Ираклием, вот почему… - Ты сам сделал грузин своими врагами, - резко ответил Алисултан. - Вместе в Гаджаром сжег Тифлис, месяцами держал в плену грузинских пленных… Любое зло должно быть наказано. Ираклий, придя в себя, тут же заручился согласием российского наместника и назначил меня комендантом Гянджи! В другое время Джавад хан вряд ли позволил бы стоявшему перед ним человеку вести такие разговоры, и вообще настолько измениться. Однако сейчас он понимал, насколько сложна ситуация. - Ни российский начальник, ни Ираклий не могут командовать мной, - спокойным, чуть сдавленным, однако решительным голосом проговорил Джавад хан. - Что посеешь, то и пожнешь, - ответил Алисултан. - А когда Ираклий помог тебе свергнуть Рагим хана, это было хорошо или плохо. - Ты прекрасно знаешь, что тот разрушил союз наших отцов. - А ты, смог ли ты сберечь его? - Если мои братья дадут мне такую возможность, то восстановлю. Ты же не один такой! Я слышал, что и Рагим помирился с картлийским правителем. Часто заезжает к нему в гости… - Потому что ты довел людей до ручки! Затопил Гянджу в море крови! В жизни Джавад хану не раз приходилось зачитывать другим их приговор. Однако его самого до сих пор не судили. И от кого он выслушивает подобное - от человека, который всю жизнь вылизывал двери Гянджи. Будь прокляты эти русские! Мало им Ираклия, теперь они поднимают против нас Борчалы, Газах, Шамседдин… В этот раз ему уже не удалось сдержать голоса: - А что нам делать! Вытягиваться перед каждым пришедшим в струнку и сдаваться… Не пролив крови, не защитишь родину: все смотрят на Гянджу! А мы сражались и снова будем сражаться… И пусть тебя не смущают всякие подделки Ираклия и Ибрагимхалила! Приговор Зиядханоглы может подписать только Аллах! Алисултан что-то хотел возразить, но тут вмешалась Шукюфа ханум. Схватив его за руку, она указала на место рядом. - Ты - человек не посторонний, Али бек, не обращай внимания на Джавад хана! Персидский падишах тащит его туда, русский царь - сюда… А тут еще этот голодный грузин вместо того, чтобы залатать свою куртку, начинает свысока разговаривать с нами, совсем жить не хочется. Даже женщина не сможет выдержат таких издевательств, а уж что касается Джавад хана!.. Ты же прекрасно знаешь, что подобные фирманы на него не действуют. - Пусть Джавад хан помнит, что он связан с Тифлисом! Сдерживая гнев, Джавад хан проговорил: - А кто это связал меня с Тифлисом, сынок? Не тот ли князь на деревянной ноге? Да, для них Гянджа всегда была выше Тифлиса. Потому что он всегда старался поймать меня, а не тех, кто одной с ним веры! Не видишь разве, что они не успели явиться сюда, как сразу стали расспрашивать о живущих в Гяндже армянах. И пытаются слуг грузин поставить над мусульманином. Они давно мечтали поставить тебя главой Гянджи. Мол, конец Гяндже! Нет уже Зиядханоглы! Нет уже здесь тюрков! И грузинский тавад, получающий приказы из Персии, настолько вырос, что командует Гянджой?! Слушая эти слова, Алисултан менялся в лице. Потому что все, сказанное Джавад ханом было правдой. Видя, как в Газахе и Борчалы вовсю орудуют грузинские старосты, у него стыла кровь, и он тоже мечтал о том, чтобы дед Надир шаха восстал из гроба. Последнее время они покушались и на Шамседдин. Ираклий, видя на шамкирской встрече, как командует Фатали хан Губинский, позабыл о том, чтобы претендовать на газахско-шамсаддинский престол. Если бы Фатали хан приказал, то он забыл бы и о Борчалы. Когда явился Гаджар, он от страха спрятался в горах. Но стоило вместо них прийти русскому, как он тут же заявил: «От Гянджи до Иревана все мусульманские земли мои; отдайте мне этих непокорных мусульман». Джавад хан о чем-то подумал, и вдруг все заметили, что настроение у него улучшилось, он повеселел. - Ибрагимхалил хан думает, что Гаджар от него отстанет; простит ему всех казненных, всех украденных коней, верблюдов! Он плохо знает Гаджара, поэтому и размечтался! Но Аллах этого не позволит, они еще встретятся… Он думает, что Гаджар далеко и больше сюда уже не достанет. Так пусть Ираклий не беспокоится, не пройдет и месяца, как Гаджар перейдет Аракс и вернется! И может вместо Ираклия у него будет готов фирман на своего сына Искендера Мирзу! Алисултан вздрогнул. - Намерения Гаджара пока не ясны. Он сжег Тифлис - это понятно. Наказал Ираклия за его безверие. Но чего он хочет от Шуши, от наших ханств? - А разве твои ханы покорны? Почему нас называют «мусульмане-меченосцы»? Потому что не могут прийти к единому мнению. Все мы - дети одного народа! Все - родня!.. Все доводятся друг другу кто - зятем, кто - деверем, а кто - тестем. Все так или иначе связаны друг с другом…. Но, увы, как говорят персы… Даже проклятый Гаджар был тюрком, одним из нас. Как по-твоему, он думает иначе, чем я? - Я не знаю, о чем он думает. Однако все его дела направлены на пользу персам. - На нас двигается такая мощь, как Россия. Разве время сейчас думать о таких мелочах, как разница между тюрками, персами и арабами! - Хан, это долгий разговор! Не забывай, что у тебя перед воротам стоят Ираклий и Ибрагимхалил! Тут уже вышла из себя даже Шукюфа. - Что это ты тут болтаешь, Али бек! Или ты забыл, как Джавад хан вырывал тебя из рук смерти? Да ведь тебя поймали бы как вора, грабителя караванов. Кто смог спасти тебя, кроме Джавад хана? - Это правда! - глухим голосом ответил Алисултан. Шукюфа ханум нашла его слабое место. - Может, ты с Луны свалился? Или не знаешь, что Ираклий никогда не сунется в Гянджу. А если и войдет, то не сможет остаться здесь, уберется отсюда! И что же будет с тобой после этого? Примут ли тебя гянджинцы? И после кого - после самого Джавад хана! - Джавад хан довел народ до ручки! Шукюфа ханум, желая смягчить разговор, засмеялась. - Да это мы первые дошли до ручки из-за Джавад хана. Он человек грубый, не прощающий! Мы все это знаем лучше тебя. Однако если он что-то скажет, то уже не отступится! Он храбр! Справедлив! Однако сейчас не время разбираться в этом! Враг стоит у дверей. А ты с их помощью хочешь стать ханом. Что люди скажут? - Народу мы все объясним! Пользуясь молчанием Джавад хана, Шукюфа ханум пустила в ход все свое красноречие и логику. - Ты здесь - гость, Али! Джавад хан не нарушал народных традиций! Он терпит! При желании, он может разорвать твой фирман, и вместо него издать другой! И что же тогда станет с тобой! Мы же родня! Нам не надо сталкиваться! Что скажут на это газахско-шамседдинские беки? - Они скажут: молодец, Алисултан, ты отомстил за нас! Шукюфа ханум поняла, куда метит Алисултан. Это было старое дело. Будто бы один из газахских или борчалинских беков под предлогом возникшей вражды, на время доверил свою семью Джавад хану, однако не прошло и нескольких дней, как женщина с криками попыталась выпрыгнуть из окна, мол, Джавад хан покусился на ее честь… На деле же, будучи всегда привязаны к Гяндже, местные беки, оказавшись сейчас между камнем и водой, между Гянджой и Тифлисом, старались раздуть эту историю, доказать коварство Джавад хана. Поэтому Шукюфа ханум совершенно не взволновалась. - Я тоже знаю, что Джавад хан временами бывает неверен, Алисултан бек! Только вот эта история, на которую ты намекаешь, всего лишь предлог. Что бы ни делал Джавад хан, но на то, что ему доверено, рук не поднимет! А во-вторых, женщина, почувствовавшая, что Джавад хан не так к ней относится, в первую очередь доверилась бы мне или своему мужу, а потом собрала бы свои вещи и убралась отсюда, чем выбрасываться из окна. Это не было окном ее комнаты. К тому же почему она не подняла шум, не стала кричать. Бедняга Джавад хан ни разу даже не наведывался на женскую половину! Просто нужен был повод, чтобы поплотней прижаться к Тифлису, к русским. У них же были громадные долги по налогам! Они сами попались на этой истории. Потому что те, кто знает Джавад хана, ей не поверили. Алисултан ни разу не задумывался над этой историей с позиции Шукюфы ханум. К тому же он не мог не поверить Шукюфе ханум. Однако слово было сказано. Теперь отступать было поздно. - Нет дыма без огня. Пусть пятеро не поверят этой истории, зато другие пятеро - поверят. Недовольных Джавад ханом много. - Так ты, значит, просто пытаешься обмануть людей, а не выяснить истину, чтобы назвать лжеца лжецом. Подумай, уважаемый гость! Не делай так, чтобы неверные смеялись над нами! Однако Алисултан не обратил на ее слова никакого внимания. Он просто не мог найти, что ответить. А голос Шукюфы ханум, в отличие от Джавад хана, становился все отчетливей. Она прекрасно понимала, что ей удалось обезоружить стоявшего перед ней человека. Ей хотелось закончить это дело… В свою очередь и Алисултан не хотел терять такой возможности. Он рвался отомстить Джавад хану за весь махал. Его останавливало только одно слова, произнесенное ханом. «Неужели гянджинцы примут такой фирман? Неужто Гянджа согласится жить по приказам Тифлиса». Алисултану не оставалось ничего другого, как отступать. - Я всегда говорил! Если Шукюфа ханум потребует головы моих детей, я отдам их. Что же мне теперь делать? Как вернуться к тем, кто послал меня сюда? Сказать, что я вернулся опозоренным? Шукюфа ханум поняла, что ее слова дошли до сердца Алисултана, и решительно, словно давала приказ, произнесла: - А ты оставайся! Ведь это и твой город! Оставайся! Те придут и уйдут! А Шамседдин и Гянджа вечны! Мы будем вместе до гробовой доски! Алисултан прекрасно понимал, что заставить Джавад хана отказаться от ханства - невозможно, однако его больше этого интересовало сейчас, что делать с фирманом, который он держал в руке и то, что народ слышит его. Пусть слышат, что Али бек Шамседдинский был назначен главой Гянджи. А если Джавад хан не согласится с этим решением, то он найдет, что ответить!.. Однако когда речь зашла о том, что Гянджа будет зависеть от Тифлиса, о том, что всюду на наших землях от Соганлыга до Шамседдина будут править грузинские князья, он признавал правоту хана. До сих пор тихо сидевший Шейх Юсиф, который дожидался конца беседы, в этом месте не стерпел. Глядя прямо в глаза Алисултана, он проговорил: - Алисултан, в твоем роду не было предателей! Это город Имама Гусейна. Здесь еще блуждает дух Шейха Низами!.. А ты хочешь опозорить нас… Нельзя приносить фирман неверного в жертву династии Зиядханоглы, которая вот уже несколько сотен лет управляет этим городом! Алисултан долго молча посмотрел в глаза Шейха, а потом, словно вдруг очнулся, проговорил: - Ладно! С этими словами он порвал фирман и швырнул его под ноги Шейху. Шейх радостно обнял его. Поднялся со своего места и Джавад хан, тоже обнявший Алисултана. В мгновение растворилась дверь. Вошедший опустился на колени и сказал хану: - Я принес хорошее известие, хан! - Что это за известие? - Поздравляю тебя! Горцы перешли Борчалы и идут тебе на помощь. Они уже встретились с Сулейманом пашей, и сейчас вдоль по Куре идут на Тифлис. - Посмотрим теперь, как Ираклий сунется на Гянджу, - радостно проговорил Шейх Юсиф. - Вот тебе и конец приказа, отданного властителем Картли, - сказал Джавад хан Алисултану. - Нехорошо получилось, - засмеялся Шейх, - гостя от дверей отправили обратно. - Даже если вновь вернутся, я встречу их. *** Стремительно вылетев из тифлисских ворот Гянджи, хан в сопровождении своей кавалерии направился в сторону Шамкира. При этом он отдал приказ своей пехоте, пройдя через сады, тайно сконцентрироваться у Гуру топу. Он не хотел, чтобы в случае срыва переговоров, у него за спиной стояла армия. Он знал, что сражения не будет. Однако хотел и на словах повторить все то, о чем писал в письме. Пусть они являются в каком угодно составе, в Джавад хана пуля не попадет. Это он видел и по их письмам. Оставив город, он выезжал навстречу им, его смерть не принесла бы пользы ни Ираклию, ни Ибрагимхалил хану. В этом случае они потеряли бы всякое доверие. Они ведь хотели не смерти хана, а наказать его, унизить. «Он оказался вынужден отпустить пленных! Теперь мы имеем право увести армию, мы удовлетворены, он заплатил нам, теперь его казна пуста. Так пусть же его крылья будут обломаны. А то слишком высоко он летал, пусть немного спустится вниз, пусть перестанет думать о карабахских землях, о борчалинских карапапахаг, приходящихся ему родней, пусть не считает Гаджаров выше своего войска… вот и все!» Джавад хан знал, о чем они думали. С другой стороны, если конфликт окончится его убийством, то зачем тогда такой армии входить в город? Поэтому он был спокоен, и чувствовавший это конь, летел вперед как на крыльях. Увидев впереди конный отряд, Ибрагимхалил хан удивился. Это был не тот маленький отряд, который возглавлял Алисултан. А, увидев среди всадников рядом с Алисултаном и Джавад хана, он изумился. Многие качества Джавад хана ему нравились; он понимал и его суровость, и строгость, хоть это был и соперник, однако приходился родней, и он с удовольствием слушал тех, кто рассказывал ему о храбрости Джавад хана. А сейчас, когда вместо ответа, он прибыл сам, поразило его. Будь это самый злейший враг, он не поднял бы на него руки!.. Жаль, что Ираклий ушел со своим войском, он бы увидел, как вместо того, чтобы прислать ответ, хан Гянджи явился лично: быть может, теперь, когда Джавад хан выполнил все требования, Ибрагимхалил смог бы помирить его с Ираклием. А Джавад хан разглядывал тех, кто стоял вокруг Ибрагимхалила. Хан Селим Шекинский, несколько газахских беков, шамседдинский бек. Ираклия среди них не было. Он понял, что прибытие аварских и лезгинских всадников из Борчалы в Ахысху, соединение их с войсками Сулеймана паши встревожило старого правителя: если после Гаджаров сейчас на него пойдут еще и горцы с Сулейманом пашой - как же он будет смотреть на людей. Ведь они не оставят от Тифлиса камня на камне, и тогда борчалинские дворяне, дающие войско Тифлису, а сами оставшиеся беззащитными, навсегда уйдут в Гянджу, Карабах. А это не устраивало тифлисских правителей. Все в Картли и Кахетии знали о храбрости борчалинской кавалерии. Именно поэтому, хоть они и жили на самых лучших землях вокруг Тифлиса, никто им и слова не говорил собственно, не нашлось бы и человека, посмевшего сделать это. Значит, старый правитель как пришел, так и ушел, несолоно хлебавши. Однако перед уходом он передал свои требования к Джавад хану через Ибрагимхалила. То, что Алисултан спокойно ехал рядом с Джавад ханом так, словно между ними ничего не случилось, наполняло душу Ибрагимхалила сомнениями. Отряд Джавад хана, пройдя через позеленевший после весенних дождей и сейчас ставший лазоревым небольшое ущелье, оказался прямо перед Ибрагимхалил ханом. Напряжение снимало лишь пофыркивание коней. Джавад хан, словно продолжая приветы из писем, приговорил: - От души приветствую пожаловавших на гянджинскую землю моих уважаемых братьев - дорогого Ибрагимхалил хана, слава о котором известна по всему миру, и всегда высоко держащего знамя Шеки - Салим хана. А также приветствую всех, кто прибыл с вами! Если они пожаловали с вами, они у нас дорогие гости! Джавад хан продолжал говорить, уже забывая о том, что стоящие перед ним читали его письмо, забыл он и об Алисултане. Сейчас слова приветствия произносил был полный гостеприимства человек, озабоченный лишь тем, как получше принять гостей. - Не имеет значения, с какими намерениями вы явились! Вы на гянджинской земле, и согласно нашим обычаям, приглашаю вас за наш стол. Давайте же преломим хлеб и поговорим! Не ждал Ибрагимхалил хан, что война закончится всеобщим миром. Будучи и сам человеком хлебосольным, он с некоторым укором отнесся к этому поступку Джавад хана. Однако их обезоруживало ослабление напряженности. Поэтому он с кипящей в нем яростью ответил: - Мы благодарим тебя за то, что ты вышел к нам и предлагаешь хлеб-соль, уважаемый Джавад хан! Однако мы прибыли не для отдыха, а для расчетов. И обо всем написали тебе в письме! - Я прочитал письмо и даже ответил на него! Вам передаст его мой уважаемый сосед Алисултан, и вы ознакомитесь с ним! В вашем письме нет ничего, что бы нельзя было решить. Главная претензия исходит от грузинского царя, однако я не вижу его среди вас. Но даже если его и нет здесь, я согласно его требованию отпустил пятьсот пленных, и на своих конях отправил на границы с Картли. Прочие требования, вопросы продовольствия связаны с казной. Все богатства Гянджи принадлежат и моим братьям… Однако никакие богатства не должны позволять брату поднимать меч на брата. - Тебя же это задело! Ты присоединился к Гаджару и пошел против Шуши, то есть против меня. А у тебя за спиной, как бурдюк, болтался мой старый враг Мелик Меджнун! Однако и этот выпад Джавад хан оставил без внимания. - Давай раз и навсегда покончим с разговорами о Мелике, уважаемый Ибрагимхалил хан! Дочь Мелика Шахназара - Нурзад является твоей любимицей. Может, даже более любимой, чем моя сестра Тутубегим. Тем не менее, ты, позабыв о Шахназаре, говоришь о тех, кто пришел ко мне. - А ты хоть знал, с какой целью они перешли на твою сторону, Джавад хан? Их целью было создание холодности между нами, превратить нас во врагов. - Да разве может какой-то там сукин сын Мелик сделать нас врагами? Об этом я и раньше писал тебе. Если б я не принял их, наши головы болели бы еще сильней. А сейчас они в наших руках… Не снижая тона, Ибрагимхалил продолжал: - Но, в конце концов, ты предал нас, встал на сторону Гаджара! - Ты прекрасно знаешь, что я тоже - Гаджар, Ибрагимхалил хан! Если поискать, то мы окажемся родственниками Ага Мухаммеда. Почему ты говоришь о том, что я пришел с ним в Шушу, а при этом забываешь, что именно я отговорил его атаковать Шушу и повернуть на Тифлис? Ибрагимхалил хан запнулся. Он, кажется, не ожидал, что их разговор примет такой оборот. - И в Тифлисе вы не пожалели наших друзей! - Да какой же друг из Ираклия! Он же - слуга сильного и господин над слабым. Или ты не знаешь, что они вытворяют в Тифлисе, прикрываясь нашими именами? Надир шах, отобравший армянских меликов у гянджинского ханства и давший им свободу, подаривший Борчалы Тифлису, нанес нам великую рану, которая не заживет и через тысячу лет. А знающий об этом Ираклий хочет прибрать к рукам и нас, и Иревань. Так что же - персидский шах, который короновал дедушку Ираклия, был хорош, а теперь испортился? Ираклий всю жизнь гордился тем, что находится под покровительством шаха. Присоединившись к Надир шаху, он отправился вместе с ним до Индии. Почему же в это время он не думал о судьбе Мухаммед хана, о Дели? За одну ночь они вырезали пятнадцать тысяч человек. И большинство из них были мусульманами! А как он недостойными мужчины поступками, соблазняя женщин, дарил их Надир шаху, чтобы заполучить Борчалы. Ты и сам все это хорошо знаешь. Это все знают. Брат может обидеться на брата. Но нельзя же драться при каждой ссоре. Ты подумай не только о нашем соседстве, но и о братстве, о том, что мы - родня! Ибрагимхалил хан, знавший Джавад хана как человека гордого, упрямого, строгого, не соглашающегося на какие уступки, полагал, что война между ними неизбежна, и потому сейчас он был растерян. Джавад хан, которого он хорошо знал, не мог быть таким сдержанным, спокойным, не оставляющим после себя сомнений. Это мимолетное чувство мгновенно ослабило гнев против Джавад хана. Он вспомнил Тутубегим, которая валялась у него в ногах, когда он собирался в поход. «Если любишь Аллаха, Ибрагим, не превращайтесь во врагов, он - мне брат, а ты - муж! Кем же из вас я могу пожертвовать? Я не держу тебя, иди, однако не хватайтесь за винтовки и мечи! Ругайтесь, бранитесь, но постарайтесь понять друг друга, станьте опорой друг другу». Охваченный этими чувствами Ибрагимхалил хан хотел прервать своего собеседника. Но Джавад хан решительно произнес: - Погоди, уважаемый хан, дай мне договорить до конца! Ираклий и тебя не любит. То, что он пришел вместе с тобой, ваша близость... все это всего лишь игра. На самом же деле, он пытается хоть что-то сорвать с тебя! Боится! Как душа дива заключена в бутылке, так и он в твоих руках. Если б сестра Умы хана не была бы твоей женой, если б лезгины с аварцами не слушались тебя, ты увидел бы иное лицо Ираклия. Или ты уже забыл, как он в свое время шел на тебя войной? Я прекрасно знаю, что он из себя представляет. Глаз боится того, что видит! Было время, когда вы были врагами. Помнишь, во что превратил его Ума хан?! Прикажи ему: «Уйди из Тифлиса», и он уйдет! Лишь бы ты не послал на него своих горцев!.. Выслушав его до конца, Ибрагимхалил хан угрожающе проговорил: - Если потребуется, Ума хан пойдет и на тебя. - Ну, не он, так другой твой родственник пришел, и что с того, - насмешливо ответил Джавад хан. - Да, - вступил в разговор Селим хан, - будь здесь наш Челеби хан, не было бы между нами таких разговоров. Если один из нас - огонь, то другой должен стать водой!.. Ибрагимхалил хан рассмеялся этому сравнению. - Да упокоит Аллах души и Гаджи Челеби, и Фатали хана! Это были настоящие мужчины. Они пытались соединить Азербайджан. Однако каждый их них считал себя единственным наследником Сефевидов. Для того, чтобы завладеть Тебризом, Фатали хан был готов продать русским и Гянджу, и Иревань… И со мной воевал, посылал на меня войска. Ибрагимхалил хан коснулся очень тонкой струны. Ханы часто обсуждали между собой эту тему. Однако сейчас настроение разговора уводило каждого в разные стороны. Джавад хан, может, и хотел бы прекратить спор, однако должен был сказать правду: - Я не могу не согласиться с мнением уважаемого хана. Хан, говоря «Братья, надо объединяться», имел в виду «Собирайтесь вокруг меня, станьте моими подручными». Поэтому до сих пор все подобные попытки не удаются. Лишь светлой памяти Фатали хан преподал хороший урок Ираклию в Шамкире. - Правда, он не учел хитрости Ираклия, - заметил Селим хан. - Он смотрел на всех своими глазами. И чем же все закончилось? Его чем-то накормили так, что он сжался в комок. С трудом довезли его до Баку. В пятьдесят четыре года к такому рыцарю никакой Азраил даже не приблизился бы. Только предательство сделало свое дело. Джавад хан был рад тому, что разговор постепенно смягчается. Обернувшись к Ибрагимхалил хану, он сказал: - Ты из тех, кто умеет и подать хлеб и разрезать его, Ибрагимхалил хан! Хочешь войны - давай воевать! Только за что? У Ираклия свои счеты с Гаджаром - это его дело. Но ведь у тебя не должно быть никаких претензий. Что сделал тебе Гаджар? Посидел месяц, посмотрел снизу вверх, и ушел. И чего только твои люди не делали с ним?! Каждую ночь убивали его людей. Целыми табунами уводили его коней, верблюдов. Еще немного и карабахские храбрецы стащили бы и трон из-под него. Поэтому я и постарался увести его из-под Шуши. Не дал ему попасть под прицел тех, кто хочет убить тебя. Не стал вмешивать Гаджара в отношения между нами. И без того русские, пройдя Дербент, сунутся в Гянджу, Карабах. Я знаю, вы пришли с большим войском! Но ведь и мы не лыком шиты. Даже убив меня, вы не сможете войти в Гянджу. А если вы пришли с миром - так вся Гянджа ваша! Во времена наших дедов не было разделения на Гянджу и Карабах. Да и ты знаешь, что я человек упрямый. Только сейчас не время для упрямства. Можешь говорить что угодно! Однако великий Аллах указал нам один путь - путь мира. Дорогие гости, Гянджа ждет вас! Конечно, Ираклия на Гянджу натравил именно Ибрагимхалил хан, однако после его поспешного ухода положение изменилось. Не было иного пути, кроме мира с Джавад ханом. Ибрагимхалил хан обернулся и посмотрел на Селим хана. Тот улыбался. Ибрагимхалил хан тронул коня навстречу Джавад хану. - Ладно, едем! Однако наши требования остаются прежними. - Это мы обсудим за едой, - ответил Джавад хан. Вздох облегчения прошелся по лагерю. Ибрагимхалил хан и Селим хан, каждый в сопровождении своих солдат, присоединились к Джавад хану. Лишь после того, как кони двинулись в сторону Гянджи, Джавад хан тихо спросил у Ибрагимхалил хана о своей сестре. - Как поживает Тутубегим? - Хорошо, - ответил Ибрагимхалил хан, - передает тебе приветы. Когда вы с Гаджаром стали лагерем у Шуши, твоя племянница Агабегим все приставала ко мне: «Пустите меня к дяде, я спрошу у него, неужели он хочет воевать против нас». Джавад хан засмеялся. - Надо было отпустить ее, приехала бы! Неужели она так выросла?! - Я и глаз не успел открыть, как она уже стала невестой. - Да хранит ее Аллах! - проговорил Джавад хан. - А как другие твои дети и братья, все здоровы, - спросил Джавад хан. - Слава Аллаху! Если б не все эти войны и сражения, все было бы хорошо. Мне сложнее всех. С одной стороны, персидская армия, а с другой - армянские мелики. - Да что же страшного в меликах. - Со стороны они кажутся бессильными. Вот сейчас они, склонив головы, присоединились к нам. И невозможно понять все их интриги! - Они - небольшое дело для уважаемого гостя. …В тот день Гянджа торжествовала. О празднике во дворце знал весь город. В конце празднества под хорошее настроение гости повесили на Джавад хана и плату за своих наемников. «Ничего, - сказал себе Джавад хан, - продавайте ваших молодцев, я куплю их», - и дал согласие. Услышав от Ибрагимхалил хана, что его сестра скучает по Гяндже, по родне, Джавад хан отослал к ней в гости свою младшую сестру Хейранису и сына Угурлу ага. Это к тому же помогало укрепить доверие, еще более снизить холодность. Назавтра рано утром гости выехали из Гянджи… Услышав об отъезде своих противников, Мелик Меджнун обрадовался так, словно он достиг своей цели. *** - Теперь моя очередь, Джавад хан! Кони дожидаются меня под Гаджикендом. Перевалив через гору, не доехав до Шахбулага, мы перекроем Ибрагимхалилу дорогу! Джавад хан помрачнел. - Ты не сможешь сделать этого. Я не хочу кровопролития, а ты жаждешь крови. Меджнун задумался. Теперь он уже сожалел о том, что выдал свои намерения Джавад хану. - Дай слово, - потребовал Джавад хан, - что ты на этом пути не встретишься с Ибрагимхалил ханом! Мы расстались, преломив хлеб! Лицо Меджнуна потемнело. - Вас, ханов, никак нельзя понять! Он же пришел против тебя с войском! Готов был пролить твою кровь. Вот сейчас мне подворачивается такой удобный случай, я даю возможность… Ну, ладно, я пойду, - промолвил он. Чтобы убедиться, что все будет в порядке, Джавад хан послал вслед Ибрагимхалил хану гонца. «Можете без опаски продолжать путь! Дорогу тебе может перекрыть Мелик Меджнун. Если вновь прольется кровь, снова виноватым будут считать меня». *** Меджнун был доволен тем, что поймал соперника в западню. Однако Ибрагимхалил хан, получив предупреждение Джавад хана, замедлил свое продвижение. Он пытался определить, каким именно путем пройдут те, кто пытался опередить его. Поэтому он спокойно ждал, когда его противники займут место в засаде. Потом он поднял большую часть своей конницы и направил ее направо, на дорогу, по которой прошел Меджнун. Затем он с осторожностью стал продолжать свой путь. Не дойдя до реки Тертер, точнее примерно там, куда могла долететь пуля Меджнуна, он спешился и стал ждать, когда у армян пропадет терпение, и они выйдут из своих укрытий. К этому времени подоспели и поджидавшие их конники из Шуши. Меджнун обнаружил, что все пути ему перекрыты. И тогда Ибрагимхалил хан громким голосом обратился к Меджнуну. - Эй, Мелик Меджнун, Джавад хан просил, чтобы я вас не трогал. Много времени прошло с тех пор, как началась вражда между нами. Я отпускаю тебя на волю Аллаха. Хочешь, бери и своих людей, и уходи в Гянджу, а хочешь - возвращайся в свое село! Возвращайся и поклонись мне! Если вы сейчас возьметесь за оружие, то ваши трупы останутся здесь! Проговорив это, он повернул своего коня на шахбулагскую дорогу. И тут же раздался выстрел Меджнуна. Перестрелка продолжалась минут десять-пятнадцать, после чего, оставив после себя множество трупов, армяне ушли в горы. Среди погибших был и Меджнун. Ночь Ибрагимхалил хан планировал провести в крепости, которую построил еще его отец. Он стоял среди своих военачальников и дворян, на голову выше остальных, высокий, богатырского сложения. Казалось еще чуть-чуть - и он сможет выглянуть поверх стен крепости. Сейчас после шушинской и гянджинской крепостей, эта казалась ему очень маленькой. Однако это была именно та крепость, которая возвела Панахали хана до Шуши. Хоть Ибрагимхалил считался самым решительным, отважным, самым боевым ханом среди двадцати азербайджанских ханов, в то же время это был человек очень тонкий. Шуша и вообще весь Карабах считали его человеком очень честным, дающим хлеб своим подданным, всегда готовым протянуть руку другому, никогда не отказывающим в помощи, с уважением относящимся к слову поэтов и ученых. Аллах щедро наградил этого человека всеми достоинствами. Разговоры о его конях и табунах ходили из уст в уста. Он был поклонником красоты, и на его меджлисах всегда присутствовали самые красивые женщины. Но сейчас его мысли были заняты другим. Он думал о том, прав или нет оказался он в Гяндже. Казалось, приглашение Джавад хана унизило его. Человек, которого он держал в осаде четыре месяца, спас его от случайной пули… Ибрагимхалил хану стало вдруг грустно; лишь сейчас он понял истину, которая скрывалась за письмом Джавад хана. «Сейчас же, вернувшись в Шушу, я пошлю Джавад хану боеприпасов… Пусть между нами не будет больше конфликтов», - подумал он. *** Через три дня пришло известие о том, что тело Мелик Меджнуна привезли в родное село. Желая поймать в засаде Ибрагимхалил хана, он сам попал в засаду и погиб. После этого события, Апо, хоть и не подавал вида, однако отдалился от Джавад хана. Он понимал, что его винить не в чем. Хан дорожил его дружбой, не разрешал ему уезжать. А Мелик Меджнун это слово нарушил. Он понял, что у Джавад хана иные представления о вражде: он может встретиться в чистом поле с Ибрагимхалил ханом и воевать с ним, однако после того, как дал мужское слово, прекратит вражду и не согласится, чтобы кто-то стрелял в спину бывшего врага. Это не означало предать Меджнуна, если б подобное собирались совершить против Меджнуна, он встал бы на его сторону. Понимая все это, тем не менее, Апо обвинял Джавад хана. «Он не должен был отпускать Меджнуна одного!» После всех этих событий известия об Апо часто стали появляться из Тифлиса. Одним из тех, кто вместе с русскими стали совершать провокации, направлять их, стал именно Апо. ГРЕЧЕСКИЙ ВАРИАНТ Граф Зубов, проведя очень тяжелые весенние, летние и осенние кампании, в конце концов, достиг Куры и решил остановиться там на зимние квартиры. То, что ему удалось за полгода перейти Кавказ, преодолеть Дербент, Шемаху, названия которых до сих пор он слышал только в сказках, само по себе казалось ему тоже сказкой. Хоть уже стоял октябрь, но росшие на берегах Куры дубы и тополя были еще зелеными. «А в Петербурге уже идет снег», - подумал Зубов, и на мгновение его охватила тоска по снежному, холодному северу. Однако он тут же подумал о делах, кои совершил во имя империи. Это же не шутка - стать первым после Петра Великого российским офицером, ступившим на землю Дербента. Однако этот молодой человек, которому еще нет тридцати, пошел дальше Петра, он взял и Ширван, дошел до берегов Куры. Сидевший на берегах Невы Петр, часто думал об этой реке, интересовался, можно ли будет кораблями дойти по ней до Тифлиса. Сейчас фантазии Петра реализовывала Екатерина II. Она даже собиралась здесь, где сходятся воды Куры и Аракса, построить город. Разместить там несколько тысяч русских солдат. Это будут отборные войска, она доставит их сюда, женит на христианках, то есть на армянках и грузинках, создаст на Кавказе сильную русскую колонию… Погода стояла теплая. Можно было спать и на открытом месте, среди больших деревьев. Лес был полон солдатскими палатками. Сидя перед своей палаткой на корню дерева, Зубов глядел на цветущую осень, на осенние цветы, поднимающиеся на тонких стеблях подобно кувшинкам, и вспоминал свой последний разговор с князем Потемкиным. Графу известны были интересы Петербурга в отношении Каспия. Ему были хорошо известны требования жителей этого тюркского моря о его возвращении, о том, что по требованию Надир шаха были возвращены Баку и Дербент, о причинах, заставивших Екатерину II объявить войну Персии. И вся ответственность и тяжесть этой войны легла на плечи Зубова. Однако слова князя Потемкина словно вернули его к жизни. Он понял, что речь идет не только о войне и не только об овладении Кавказом, но еще и о том, чтобы заставить Персию и Османов склонить перед ними головы. Торжественным и громким голосом князь Потемкин говорил - Ты возьмешь не только Кавказ, ты войдешь в историю. - А потом тише добавил: - Если тебе отдается такое войско, то должен знать и причины этого. Кавказ должен быть отнят из рук диких горцев. Никаких Персий и Турций! Кавказ должен принадлежать России! Мы должны спасти находящихся там наших православных братьев! - А как же с татарами, с Дербентом, Баку, Гянджой, Карабахом, Ширваном? - спросил тогда Зубов. - По этому поводу у нас есть планы, разработанные еще Петром Великим. В названные области, вообще на все основные территории Азербайджана, на самые плодородные почвы будут переселены армяне. Пусть съезжаются хоть со всего света, пусть берут сколько угодно земли! Все земли между Черным и Каспийским морями должны принадлежать христианам! Так хочет великая императрица Екатерина II. - Наш долг служить и повиноваться императрице, - серьезно проговорил Зубов. Потемкин все более волновался, он повернулся лицом к карте, висящей у него за спиной. - Однако дело и этим не окончится. У Ее Величества есть еще два великих намерения. Зубов внимательно слушал его, временами вставляя «да», «да», и демонстрируя, что он полон внимания. А Потемкин говорил так, словно делился своими задушевными мыслями: - Одно из них - Шелковый путь. Завладеть Шелковым путем, то есть дорогой, проходящей через Европу, Черное море, Грузию, Азербайджан, а далее - через Каспий - в Туркестан и до Китая самая заветная мечта императрицы. А ты знаешь, что она больна и находится в постели. Если тебе удастся исполнить ее мечту, считай, что вылечил ее! А насчет второго своего желания она говорила лично мне. Эта идея называется «Греческий вариант». Это мечта каждого христианина. Создать в мире одно единое, цельное государство! Христианское государство со столицей в Стамбуле! А ради этого необходимо уничтожить Турецкую Порту! Этот разговор привел Зубова в восторг. - Однако, князь, исламский мир состоит не из одной только Турции! Но Потемкина уже было не остановить. - Стамбул - центр исламского мира. Весь исламский мир - это империя османов. Гибель Стамбула означает гибель исламского мира. - А как же Персия? - Мы разделаемся с ней в этой войне. От Персии останется только название. Будет христианская Сирия и Персия огнепоклонников! Все это уже десятилетиями созревает в Персии... Мы уже очистили Северный Кавказ. На Южном Кавказе будут созданы два православных государства. Грузия и Армения… Идеи, которые во время этой беседы показались Зубовы прекрасными, вдохновили его, подобно глотку студеной воды,. Он не думал о том, что идет на Кавказ как захватчик, как жертва межгосударственных отношений; в нем пылали чувства сродни волнению средневековых рыцарей. По словам Потемкина, «Греческий вариант» очень нравился Екатерине II, а потому волновал ее. Даже будучи больной, она способна была думать только о нем. Она бормотала про себя… «Петр Великий», «Стамбул», «Турция», «Кавказ». К тому же князь добавил, что императрица рассматривает «Греческий вариант», как спасение будущей России; верит в его возможность и доверяет это дело мне. Зубов не мог разобрать, всерьез говорит Потемкин или насмешничает. Выходит, уничтожение или охирстианивание огромного мусульманского мира в руках Потемкина. А волшебная палочка в руках Зубова. Он обрушит ее на голову Персии и тот станет христианским; обрушит ее на голову Азербайджану, которых он называл татарами, или на головы кавказских турок, и они в тот же миг исчезнут, а на их месте появятся армянские лидеры с крестами на шеях, армянские купцы, происхождение которых неизвестно, да они в этом и не нуждаются, или же грузинские князья. Если так посмотреть, то Зубов был очень близок к исполнению своей мечты. Гаджар был далеко, генералу ни разу не пришлось встретиться с персидской армией, на Кавказе он провел несколько сражений, в которых проверил крепость мусульманской армии, и хромая дошел до берегов Куры. Думая об этом, Зубов бросил сердитый взгляд на свою деревянную ногу, рана давала о себе знать. Отсюда, с берегов Куры, с этой чужой природы слова Потемкина не казались уже такими очаровательными, как это было в Петербурге. Увидев Дербент, Баку, Шемаху - которые обороняли простыми мечами, а иногда и просто стрелами местные жители, наблюдая, как они защищали свои крепости, с какой отвагой вставали они на защиту собственных домов, как с улыбкой шли на жертвы, представления Зубова о лени и коварстве мусульман резко менялись. Он вспомнил, с какой отвагой защищали Дербент конные кавалеристы, как они шли против их ружей и пушек, о, Господи! Если бы можно было соединить русское оружие и деньги с ловкостьь и отвагой этих горцев. Никто не смог бы противостоять такой армии! Одни только эти кони чего стоили. Эта кавалерия была раскрашены всеми цветами гор. Зубов готов был, позабыв о сражении, любоваться этим зрелищем. Его восхитили достоинство и гордость Шихали хана Губинского. Хоть он никому не признался, однако его восхитило то, как Шихали хан бежал из плена. Официально это называлось переговорами, однако уже несколько дней русская армия держала при себе уважаемых людей из Губы и Дербента. Но Шихали хан не стал терпеть этого, и как только представилась возможность, вскочил на коня и удрал в горы. А потом не прошло и недели, как хан во главе десяти тысяч человек напал на русскую армию недалеко от деревни Алпан, а потом снова умчался в горы, и Зубов был поражен тем, что тот за короткое время набрал такую большую армию и, честно говоря, это даже привело его в ужас. В Алпане у русских были большие потери. Хоть они и отступали, отдавая ключи от своих крепостей, однако ни в горцах, ни в Баку и Ширване Зубов не видел на лицах людей горечь поражения. Повсюду он слышал лишь: «Все в руках господа». Наверное, они имели в виду его, ведь Аллах мудр и не допустит несправедливости… Но мало этих войн и сражений; более всего в этих местах его поражало внезапно наступившее безразличие. Не признай он этого, опозорил бы свою офицерскую доблесть. Повсюду - от обычной рукоятки кинжала и до стен крепостей - он сталкивался со следами большой культуры. И не увидеть этого было невозможно. Дома, дворы, сады, одежда людей… Во всем чувствовался иной, чем в России дух. Этот таинственный, чарующий воздух смягчал солдатское сердце Зубова, наполнял его неизвестным доселе чувством. И наблюдая за всем этим, Зубов понял, что можно отобрать города и села, но сердца людей - не взять. Здесь ни к чему нельзя прикасаться, все должно оставаться таким, какое оно есть. Уйди один, на его место встанет другой, который будет надзирать за всем еще строже. Если тебе удалось свалить одно сильное племя, выдвигай вперед другое, пусть они занимаются друг другом, и довольно. И лишь после этого он поставил управлять Дербентом и Губой вместо поверженного хана - Периджахан, дочь Фатали хана. Много позже генерал Зубов поймет, что именно это, почти непродуманное, скоропалительное решение станет причиной всех его успехов на Кавказе. Увидев это, хан Бакинский решил: «Если ханство все равно остается в моих руках, то какая мне разница - персы или русские», - и тоже сдал ключи от крепости. Крепости - Нарин в Дербенте и Бакинская крепость - восхитили Зубова; он понял, что невозможно под корень уничтожить людей, создавших эти крепости, уничтожить взмывающие к небу минареты стало бы деянием, неугодным Богу… Сидя перед своим шатром на берегу Куры, Зубов думал о том, что если бы Мустафа хан Шемахинский, не оставил город, скрывшись в своей тайной крепости, его никто и не собирался трогать. Потому что еще с детства, когда он читал в сказках про Ширван и Шемаху, эти понятия переносили его в необыкновенный и таинственный мир. Лишь ради одного этого он не стал бы трогать ширванского хана. Если тот готов признать превосходство России, этого вполне достаточно!.. Граф не собирался воевать и в Гяндже. Признанному в России до самого Петербурга «врагом грузин и русских» Джавад хану он направил письмо, в котором давал офицерское слово, что в случае сдачи, город и ханство, а также его семья будут в безопасности. Даже непредвиденный случай не остановил Зубова от написания подобных теплых, полных мира писем гянджинскому и шекинскому ханам, в Джар Балаканскую общину, илисуйский султан, газах-шасмеддинским агам. А произошло вот что. Карабахскую операцию Зубов собирался провести в самом конце. Таким же было и предписание, полученное из Петербурга. При встрече с Зубовым Григорий Потемкин отдельно говорил с ним об Ибрагимхалил хане. Говорил о том, что тот три года назад написал письмо Екатерине II, посылал в Петербург послов, что во дворце не раз обсуждалась возможность принятия ханства в состав России, что по этому поводу есть специальный указ императрицы. Потемкин передал этот указ Зубову. Там было написано: «Что же касается Ибрагимхалил хана и его просьбы о включении ханства в состав России, мы не видим в этом никаких трудностей, и очевидно, там тоже можно будет проводить политику, которой мы держались с Ираклием. В этом случае не забудьте поручить генералу-поручику Потемкину подготовку указа о принятии его самого в российское подданство, о признании им самим, а также его последователями власти моей и моих детей». Действуя в соответствии с приказом императрицы, Зубов искал пути создания особых отношений с Ибрагимхалил ханом. Впрочем, ради этого ломать голову не пришлось. Сам хан оказался проворней и прислал своих послов. Среди послов был и Абульфат ага, сын, рожденный им от армянки Ругам - жены-сигхя10, взятой им в селении Нахчываник. Он прибыл вместе с Нурали ханом. Год спустя мы встретим Абульфата ага при дворе Фатали шаха. Но пока он в Мугани… Поражаясь перемене событий, он стоит перед Зубовым, приветствуя его от имени Карабахского хана. Говоря о перемене событий, мы имеем в виду, что всего два месяца назад он стоял здесь же, размышляя о планах Гаджара взять Шушу. А теперь перед ним стоял облаченный в драгоценности русский генерал. «Сколько ни плюй в его лицо, он все выдержит», - думал Абульфат ага. Хоть мать его была армянкой, он не любил своих дядей с ее стороны. Он издали походил на своего дальнего дядю Мелика Джамшида, того самого, который через несколько лет в селе Хан зверски убьет по указанию майора Лизановского Ибрагимхалила и всю его семью - включая детей, внуков. Глядя на стоявшего к нему вполоборота Зубова, Абульфат думал: «Интересно, что же такого нашли в этом ребенке мои армянские дяди, что бросили великого Гаджара и влюбились в него». А в Шуше царил великий праздник. Обращение хана в Петербург не осталось без внимания. «Златоступный российский генерал» с тридцатитысячной армией стоял в пяти шагах от города. После наступления Гаджара шушинский хан принял твердое намерение обернуться лицом к России. Иного пути у него не оставалось. Если он не поспешит, то подсуетится Ираклий, и Шуша станет подчиняться Тифлису. Радовалась и российская армия. Самое большое кавказское ханство, которое всего год назад не покорилось стотысячной армии Гаджара, сейчас добровольно сдавалось на милость российской армии. Обращаясь к генералу Зубову, Абульфат ага сказал: - Мой отец, Ибрагимхалил хан Карабахский, поручил мне передать вам свою радость оттого, что он видит вас, замечательного российского полководца и полномочного представителя российской империи, он с нетерпением ждет дня, когда вы войдете в Шушу, и провел большую подготовку по вашей встрече. В ответном слове Зубов заявил о большом уважении, которое питают к Ибрагимхалил хану на Кавказе и, напомнив о том, что еще три года назад Ибрагимхалил хан выражал желание стать подданным России, передал большой привет его послам. Затем Абульфат ага от имени своего отца подарил Зубову карабахского коня и уздечку с золотой насечкой. Конь, словно был нарисован рукой живописца, и если б Зубов мог отойти от послов, то тотчас же подошел бы к нему. Неожиданным было внезапное появление около шатра Зубова Нурали хана и задержка его со стороны охраны. Нурали хан уверял, что напал в лесу на след кабана, а часовые подозревали его в покушении на генерала. Эти подозрения подтвердила и бумага, выпавшая из папахи хана. Ничего не было понятно. Так, не раскрытое, дело было закрыто по требованию Зубова. Однако эта история за несколько дней облетела все ханства и дошла и до Джавад хана: «Зубов простил тех, кто покушался на него, в том числе и Абульфата ага»… Это письмо Джавад хан получил одновременно с письмом Зубова. Неясно было, поверил ли в это покушение Зубов. Тем не менее, он не хотел портить теплых отношений с карабахским ханом: «Хорошо все, что хорошо кончается». В своем письме Джавад хану он писал, что в лице России ханство обретает надежную поддержку, что послужит дальнейшему укреплению ханства. ФРАНЦУЗСКИЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК Желание сражаться в Джавад хана шло вразрез с письмом, приглашающим к примирению. Но послания, которые он получал одно за другим, заставляли его задуматься. …Французский путешественник, странствующий по Кавказу, на несколько дней планировал задержаться в Гяндже. По обычаям ханства об этом немедленно было сообщено Джавад хану. Хан велел приготовить один из своих двадцати домов и принял гостя. Месье Антуан был человеком, знающим все на свете, много попутешествовавшим и повидавший. У него уже были некоторые сведения о Кавказе. Сейчас он хотел увидеть все собственными глазами. Говоря о русско-персидской войне, он не скрывал своего доброго отношения к Персии. Это происходило, во-первых, из его личного отношения к Востоку, а с другой стороны - по его собственным словам - из отношения Франции к Персии. Отношения же к событиям, происходящим в России, было различным. Джавад хан расспрашивал гостя о французских королях. Однако Антуану, кажется, было неприятно даже слово «король». - Два года назад Франция продемонстрировала народам мира свою волю. Народ отнял власть у короля. Там была наша власть. Жаль, что мы не смогли удержать ее! - А кому же вы передали власть? - Мы ее не передали, ее у нас отняли. - Кто отнял? Враги? - Нет. Французская буржуазия. - А что это означает? - Французские богатеи! - Но ведь власть и должна находиться в руках богатых, уважаемый гость! Что могут понимать в правлении всякие слуги! Месье Антуан засмеялся. - Наши тоже так думали, уважаемый хан! Слово «уважаемый» в устах гостя вызвало в Джавад хане некоторые сомнения. «Если бы не рыжие волосы, то этого сукина сына и не признаешь за француза. Он и язык наш знает лучше других гостей». - Месье, наша молодежь полюбит Европу. Уже есть люди, которые уехали и учатся там. А как же вы выучили наш язык? - Я вырос в Стамбуле, уважаемый хан. Мой дедушка занимался там торговлей. Представлял там наше государство. А когда мне исполнилось двенадцать лет, дедушка скончался. Мы с матерью вернулись в Париж… Я стал учиться. Сейчас я служу во Французской Академии. Академия - это место, где ученые занимаются науками! - А скажите, во Франции тоже часто бывают войны? Казалось, щеки Антуана вспыхнули. - Как, вы ничего не слышали о Бонапарте? Этой весной он перешел через Альпы, захватил Италию, покорил австрийскую армию, взял Рим. Он одержал огромные победы! Он явится и сюда! И в Петербург! - До Петербурга он дойти не сможет! Если бы русские знали о его подобных намерениях, они не стали бы воевать с нами. Судя по всему, Антуан был не в курсе того, что Россия объявила войну Персии. Или просто не придавал этому значения. И чтобы привлечь его внимание к этому, Джавад хан спросил: - А вы были в Петербурге, господин… простите, месье Антуан? - Этим летом я прожил там десять дней. - И видели русскую царицу? И вдруг Антуан изменил тему разговора. - Вы - люди очень гостеприимные. Уважаете хлеб. Таковы и французы, они тоже очень дружелюбны. Вы оказали мне уважение, приняли меня. Поэтому я буду говорить с вами откровенно… - Прошу, прошу вас, дорогой! - В Петербурге скоро все смешается. - То есть, как это смешается. - Их царица, то есть Екатерина тяжело больна. Она уже не поднимается. Скоро вы услышите о ее смерти. - Но и на грани смерти она не отстает от нас! - Русские боятся турков. И воюют из страха. Однако их войска здесь надолго не задержатся! - Вы слышали о генерале Зубове? Он хочет воевать со мной, отнять Гянджу. - Генерал или простой солдат - какая разница… Они уйдут! Как только умрет их царица. А новый царь не захочет воевать с вами. - Но почему вы так уверенно рассуждаете обо всем этом, месье Антуан? - Потому что новый царь - кем бы он ни был - первое время станет изучать свое царство. А потом займется Европой. И тогда через несколько лет Бонапарт преподаст им такой урок, что они напросто забудут о Кавказе. Джавад хан слушал его, а подозрения в нем нарастали. «Он говорит не как ученый, а как разведчик», - думал он. Месье Антуан почувствовал недоверие в его словах. - Вы можете не верить мне, это ваше дело. Только не воюйте. - Как это? Сдаться, отдать Гянджу русским? - Даже если они придут сюда, то очень не надолго… Пригласите их сами. Размышляя о том, верить гостю или нет, Джавад хан вспомнил, как всего два месяца назад он встречался с прибывшим из Петербурга армянским купцом, и со страхом слышал от него почти те же слова. Тот тоже рассказывал о тяжелой болезни и скорой кончине императрицы. Поручив своему сыну Угурлу аге прогулки с гостем, отправку его в районы, Джавад хан продолжил готовиться к войне. К этому времени подоспело и сообщение о приглашении Ибрагимхалил ханом графа Зубова в Шушу. Джавад хан знал, что это обязательно случится. «Хоть он и мусульманин, но ел из одной плошки с Ираклием. Оба думают одинаково», - подумал он. Больше удивила его попытка покушения Абульфата ага на Зубова. «Умница, ну и что же, что он - сын Ибрагимхалил хана? Избавил бы нас! И отомстил бы и за Дербент, и за Губу». Однако последнее известие потрясло Джавад хана: Зубов простил Абульфата агу. «Опытный человек не поверил бы в то, что где-то недалеко есть кабан. Значит, он простил его намерено. Продемонстрировал храбрость». Если же это отважный человек, то он должен уметь держать слово. Значит, с ним можно вести переговоры… И Ибрагимхалил, и Ираклий опасались возвращения Гаджара. Значит, главная опасность для Гянджи с севера. А значит, нельзя позволять соседям продвигаться вперед. И пока Гаджар закончит возиться с бунтовщиками в Гирмане и Фарсистане и вернется в Азербайджан, следует как-то противостоять врагам. В августе пришло письмо от Гусейнгулу хана Бакинского. Тот не скрывал своего недовольства Гаджарами: «Он явился, мы встали впереди него, не оставили одного на поле! А он оставил нас один на один с врагами, и исчез на другом конце света, а тут со всех сторон - с моря и с суши - лезут русские. Одному сопротивляться им очень трудно. Их невозможно победить. Иных способов, кроме сдачи, я не вижу. Я прошу верно понять меня. Не считай это предательством по отношению к Гаджару и к себе!» Джавад хан получил это письмо на молотьбе в районе Самуха. Год был неурожайным. И поэтому нельзя было допустить, чтобы собранное зерно было украдено. Он объезжал ханство в сопровождении визиря Самед бека, Угурлу аги и младших стрельцов. Сам того не желая, Гусейнгулу хан коснулся его слабого места: - У всех нас одно горе, Самед бек, - сказал он визирю. Самед бек, как и другие приближенные хана, знал, что в последнее время тот мечется между водой и огнем. - Решать тебе, хан! - ответил он, боясь, что его совет может не понравиться хану. - Да разве от тебя хоть раз можно было услышать умное слово, - зарычал на него хан. - «Сам решай», «сам решай». А если я сам не знаю, то для чего тогда ты? Если ты только прогуливаешься со мной, то конь, на котором сидишь, во сто раз умнее тебя самого. Не бросает меня на полпути. Владей он речью, хоть что-то сказал бы мне. У тебя же даже лошадиного ума нет! А льстивых людей и без тебя хватает. - Помилуй Бога, хан, - попробовал успокоить его Самед бек. - Да и когда это ты нуждался в наших советах? Все визири… - Не говори мне обо всех визирях, - прорвал его хан. - Вон, посмотри на визиря Ибрагимхалил хана! Ибрагимхалил хан говорит его устами! А слух о нем доносится то из Тифлиса, то из России… А вы умеете только сплетничать! - И завидев, что Самед бек снова хочет вставить слово, он выкрикнул: - Чем перебивать меня, лучше бы ума набрался. Повернув коня, он погнал его через степи, словно ветер, бьющий ему в лицо, мог помочь собрать растрепанные мысли. Он скакал долго, пока не увидел, что его конь в этой августовской жаре весь в мыле, тогда он потянул за удила, спустился вниз, в лес на берегу Куры. Лишь тогда его догнал Угурлу хан. Тот тоже чувствовал волнение отца. - Отец, ты слышал, что Ибрагимхалил послал к русским своих послов. Эта новость мгновенно облетела весь Азербайджан. Конечно, знал об этом и Джавад хан. - Да, слышал! - И ты, наверное, слышал о том, что произошло в его сыном Абульфатом, который вроде бы направил русским подарок. - У них были тайные намерения. Я слышал, что они раскрылись из-за неосторожности Нурали хана. - Меня это очень удивило, отец! Ну и что же, что он русский, однако проявил смелость. Не тронул их. Говорят, что даже отправил Нурали в Россию. Совсем не хотел с ним расставаться. С одной стороны - личная храбрость Нурали, отвага людей, которые собрались вокруг него - но все это ерунда, русских поразило его пение. Зубов слушал наши песни со слезами на глазах… И Абальфата простил, даже еще более сдружился с Ибрагимхалилом. - Я бы не простил, - решительно заявил Джавад хан. - Ты же знаешь, чей это сын, Абульфат, он сын армянки из Нахчиваника. Он натравил ее на твою тетю Тутубегим, справа - армяне, слева - армяне, жена - армянка. А еще Ибрагимхалил хан обвиняет меня в том, что я защищал армянских меликов. Что бы с ним ни случилось, произойдет из-за армян. Мы можем воевать, но предавать не умеем. А он падет из-за предательства. Угурлу ага внимательно взглянул на отца. Меч Ибрагимхалила режет направо и налево, даже Гаджар ничего с ним сделать не смог. Откуда же у отца мысли о предательстве? В то же время он доверял отцу. Раз уж тот сказал, значит, так оно и будет!.. В мае, после того, как Шихали хан сдал ключи от Губы Зубову, город три дня спустя принял российское подданство. Гусейнгули хан 13 июня встретился с Зубовым и без всякого сопротивления сдал город. В конце июля в старой Шемахе люди Мустафы хана торжественно принимали у себя Зубова. Правда, при этом ханы, недовольные приходом русских, не прекращали сопротивления. Однако эти одиночные выступления пользы не приносили. Еще более усугубило состояние Джавад хана то, что примерно в то же время, а точнее в августе Гаджар послал на Шушу отряд, который потерпел поражение. Потерявший всякую надежду на юг, хан пребывал в полнейшем беспокойстве. Было очевидно, что как только русские достигнут Тифлиса, вновь начнутся походы Ираклия на Гянджу. Поэтому Джавад хан спешил принять окончательное решение… Но в то же время Джавад хана оттолкнуло поведение Ага Мухаммед хана, который жестоко обошелся азербайджанской знатью, его бесчинства против наиболее уважаемых людей, полное истребление некоторых, его недоверие к людям, хорошо к нему относившимся - вчера ты был другом, а сегодня - злейший враг, и в конце концов то, что тот не ответил на его призывы. Конечно, некоторое утешение дарили известия об успехах Гаджара, сообщения о том, что он скоро прибывает в Ардебиль, а оттуда придет в Азербайджан. Однако до этого времени следовало охранять ханство. Если он в одиночку выйдет воевать против русской армии, Гянджа ослабнет… Судьба заставляла его принимать решение, которое никак не соответствовало ни его характеру, ни решимости и непримиримости. Надо было выбирать между собственной гордостью или Гянджой. Он выбрал второе и в середине сентября, пока нога русских еще не коснулась гянджинской земли, направил в Мугань генералу Зубову письмо. Это было очень странное письмо. Он просил в нем помощи у русских для обороны Гянджи. Хоть в письме и упоминалось имя Гаджара, однако явно чувствовалось, что под словом «враги» в нем имеются в виду совсем другие люди. Через несколько дней командование царской армии во главе с Зубовым вошло в Гянджу. Войско разместилось в садах вокруг города. Эта напряженность существовала и в начале 1797 года. Кроме Джавад хана, и все прочие ханы также вошли в сношения с Зубовым. В Гяндже с Зубовым были подписаны соглашения, ему были оказаны всевозможные почести, между ним и Джавад ханом сложились необычайно дружеские отношения. Одна из их встреч впоследствии часто вспоминалась Джавад хану. Граф, видя его интерес к этой теме, сам со смехом рассказал ему о той истории с ловлей кабана Абульфатом агой. И Джавад хан понял, что именно после этой истории он стал гораздо лучше относиться к Зубову. А потом осторожно, чтобы не оскорбить Зубова, спросил у него: - А за что нашего уважаемого гостя называют «Золотая нога»? Этот вопрос Зубова не удивил. Наверное, его часто спрашивали об этом… Генерал в ответ выдернул штаны из брюк, и Джавад хан увидел, что одна из его ног деревянная. - Они должны были бы называть меня «деревянной ногой», - смеясь, добавил Зубов. А Джавад хан, чтобы скрыть свое смущение и как-то выйти из ситуации, старался найти наиболее обтекаемые ответы. - А я думал, что вас так называют из-за того, что ваш приход несет с собой благополучие. - Наверное, они имеют в виду то же самое, - смеясь, ответил Зубов. - Но скорее всего из-за того, что моя нога обернута в железо, покрытое сверху золотом… Столь долгое пребывание русской армии в Азербайджане и на Северном Кавказе вновь всколыхнуло ханства. Не так-то легко было людям, повидавшим жизнь, прошедшим через различные испытания, вчера считать себя сторонниками Гаджара, а сегодня обернуться лицом к России. Но ведь никто не ест хлеб руками. Бесконечные войны между османами и персами вконец измучили людей... Уйдя от обоих соседей, они пожелали создать свое независимое государство, что на первых этапах привело к созданию ханств. И когда они находились уже накануне второго этапа, то есть объединения, вдруг возникла Россия, которая принесла с собой невозможность нового объединения, а вместе с тем и состояние неуверенности и несправедливости происходящего. Вернуться обратно в объятия Персии Азербайджан уже не мог. Даже если б попытался, то Персия не смогла бы переварить такого огромного куска. Объединению с османами мешали те самые разговоры о суннитах-шиитах, которые беспокоили и Надир шаха. Османский двор отверг предложения Надир шаха об отмене религиозных распрей, а рука России не доставала до другого берега Аракса. Таким образом, раздел Азербайджана был связан не только с созданием ханств, но и с результатом тайных переговоров между Персией и Россией. Каждая сторона была готова взять свою часть и заключить договор. Пока же Россия, пригревая грузин и армян, и одновременно оказывая давление на кавказских мусульман, старалась создать для первых свои государства, претворяя в жизнь «Греческий вариант». Приход графа Зубова на Тифлис после вторжения Гаджара вдохнул новые силы в обессилевшего и утратившего власть Ираклия. Он расценивал приход русской армии, как акцию в ответ на его призыв, и был уверен, что вскоре получит власть и над Гянджой и Иреваном. Он не понимал того, что каждое из этих ханств было гораздо сильней и богаче его Картли и заставить их подчиниться ему, старому князю, которого не слушались даже собственные сыновья, будет невозможно… В середине ноября Зубов поспешно и крайне удрученный покинул Гянджу. Антуан оказался прав - скончалась Екатерина II. *** Бесконечные войны, которые как трясина затягивали множество молодых жизней, вконец измучили гянджинцев, в стране поднимался ропот против Джавад хана, но тут неожиданный приход в Гянджу большой армии Зубова, а потом ее спокойный уход несколько успокоили людей. «Джавад хан - человек умный. Он не пошел по пути Дербента и Губы, предотвратил кровопролитие, не дал и чужакам задерживаться здесь». После ухода русской армии, когда Гянджа получила возможность спокойно вздохнуть, Алисултан поздравил с этим Джавад хана, и они, как и договаривались, взяв Шейха Юсифа, отправились вместе в Шамседдин. Джавад хан дорогой рассказывал им о последних событиях, о графе Зубове, о том, как Талисский, Нахичеванский, Сальянский, Хойский ханы, желая заручиться его поддержкой, просили Ибрагимхалил хана стать посредником. Дорога на Шамседдин, где поздняя осень не отличалась от ранней весны своим чистым взглядом, все еще зеленеющими лугами, деревьями, на которых еще не начали опадать листья, однако они уже подавали признаки разлуки, осень, испытывающая народ после долгого недорода обилием садов, за последний год заставила людей позабыть о пережитых несчастьях. Эта дорога, которой Джавад хан проезжал сотни раз, в эту осень рождала в его сердце странные чувства. В нем просыпалось желание путешествий, странствий, походов. Временами он скучал в Гяндже. Словно кто-то обламывал ему крылья и заточал в темницу. Как-то его отец Шахверди на одном из меджлисов сказал: «Один наш конец тянется к Чингиз хану». Если поискать, то может быть, можно было бы найти концы, связывающие Зиядханоглы с этим великим полководцем. Однако аксакалы еще задолго до того, как Зиядханоглы стали бейлярбеками Гянджи, задолго до появления на свет Чингиз хана говорили о том, что они были одним из самых именитых родов. Думая о том, что его род прошел столь дальний путь, Джавад хан испытывал с одной стороны гордость, а с другой - его мучила глубокая печаль. Сейчас условия были иными. Огромное государство, созданное Сефевидами, сейчас распалось на мелкие ханства. Океан отхлынул, и мы - потомки тех давних людей, сейчас барахтаемся в мелких озерах и со связанными руками дожидаемся своей очереди. Всадники, скакавшие впереди, вдруг пропустили их вперед. Места для посевов были полны стадами овец и коров. Старая дорога сверкала перед ними как струна. Дорога проходила мимо заповедников, деревень. Одной из причин давнего конфликта Джавад хана с Ираклием и тифлисскими князьями был шамседдинский махал. Это был большой участок, начинающийся с того берега Куры, даже еще ниже - с Ганыгдага, тянущийся одной стороной к горам над Гейчеусте и упирающийся в пастбища Карагоюнлу. Здесь проживало сорок - пятьдесят тысяч человек. Это были прекрасные люди, веселые, гостеприимные. В трудные дни достаточно было только позвать на помощь, как тут же появлялись не менее трех - четырех тысяч человек. Ни Ираклий, ни его предки к этим землям никакого отношения не имели. От Шамседдина, и далее после Сыных кёрпу11 до самого Санкар дашы это были земли газахского султана - это была уже чужая земля, где жили храбрые, отважные, боевые люди. Далее шли Борчалы. Это большой и благодатный махал, тянущийся от Хамамлинского перевала, огибая газахские яйлаги, до самого Карачёпа и Кахетии. Однако ну и аппетит у Ираклия, если он полагает, что эти места снова будет принадлежать ему! Однако когда на Кавказе появились русские, они встали на сторону Ираклия, и оружием, деньгами - чем угодно постепенно стали оттеснять мусульман к Каспию, а грузинам было приказано во всем поддерживать армян. «Что вы спите? Отчего это по всему Кавказу притесняют православных? Превратились в подручных мусульман…» Так и пошло, что старые соседи забыли о взаимном уважении. Многие годы Джавад хан был в центре этих распрей. Кто бы ни прибыл из России, он приезжал как друг Ираклия и враг Джавад хана… Правда, на Борчалы у него сил не хватало, но сколько пришлось воевать с Ираклием ради Шамседдина, Газаха, это один Аллах знает! Он всю дорогу рассказывал о судьбе этих мест, постоянно подчеркивал, что благодаря действиям Гянджи Алисултану удалось предотвратить предательские происки врагов, так как не хотел, чтобы в сердце последнего остались неприятные чувства. Он видел, что сердце Алисултана чисто, что тот смеется, и был уверен, что он поступит правильно. Нетрудно было заметить и радость в глазах людей в деревнях, через которые они проезжали. Местным не нравились частые приезды сюда грузинских князей, и особенно Горсевана Чавчавадзе. Они хоть и не подавали вида, однако чувствовали, что что-то должно произойти. Поэтому, хоть Ираклий за деньги и нанял группу шамседдинских наездников, в махале были рады тому, что Гаджар преподал Ираклию достойный урок. А теперь и спокойная поездка Джавад хана по селам должна была положить конец этим безобразиям. Это же волновало и людей, с которыми они встречались. Они спешились на склоне горы, в одной из больших деревень. Пока Джавад хан, расстелив коврик для молитв, совершал намаз, подоспели и беки из окрестных деревень. Приветствовав Джавад хана, они расселись на коврах вокруг него. Подали еду. Но пока никто к ней руки не протягивал. Алисултан знал, чего ждут беки, и почему они не притрагиваются к еде. Поэтому он, приподнявшись на коленях, проговорил: - Беки! Ираклий своим указом назначил меня главой Гянджи, и вы об этом знаете. Однако если я последую этому указу, то продемонстрирую тем самым зависимость Гянджи от Тифлиса. Поэтому я этого указа выполнять не стал. Напротив, ловушка, подставленная врагом, только крепче сблизила нас с Джавад ханом. Некоторые выслушали его молча, несколько человек с облегчением произнесло «Слава Аллаху!». И лишь после этого все потянулись к еде. После трапезы Джавад хан выразил благодарность тем, кто сегодня присутствовал и преломил с ними хлеб. Потом он заговорил о том, что происходит в треугольнике Персия, Турция и Россия, и о том, какие несчастья приносит это Азербайджану. Говорил о конце сефевидского владычества, о ханствах… И чем же все это закончилось? Немного горя, немного надежд… Истребляющие друг друга грузинские князья выстраиваются в струнку перед Россией, а в это же время азербайджанские ханства приобретают все большую самостоятельность и силу. Он говорил, почему Надир подарил Борчалы Теймуразу, рассказывал о том, чего приходится ждать от Гаджара… Тут не сдержался Гусейн бек из Сараджлов. - Ну вот, а вы прицепились к Теймуразу, - проговорил он, обращаясь к сидящим рядом, но так, чтобы услышал Джавад хан. - Ну сколько можно было говорить: люди, не отдавал Надир шах эти земли Теймуразу. Он подарил их его невестке, красавице из красавиц. А во главе этого стояла его жена Тамара. Вот бы каждому из нас такую жену! Такую, чтобы за нее платили по махалу. Его прервал Али ага из Кепенекчи: - У Надир шаха губа была не дура! Это же не ты. Сидишь в болоте и тридцать лет не можешь из него выбраться. Все засмеялись. Тем более что и Гусейн бек за словом в карман не полез: - Можно подумать, что ты живешь лучше меня? О тебе что ни день, то слух доносится из армянских деревень. В их разговор вмешался Алисултан: - Не уводите разговор в сторону. Перед ханом стыдно. Вы же не сказали ничего нового! Чтобы ни происходило с мусульманином, происходит из-за его несдержанности. Здоровые мужчины, а как увидите женщину, сразу превращаетесь в агнцев! - Что же теперь нам делать? - смеясь, прервал его Али ага. - Отрезать себе все? Дурсун бек из Черной Шапки решил перевести разговор. Беки стали внимательно слушать его. Никто не скрывал своего недовольства от Джавад хана. - Ты делаешь это не только для Гянджи, хан! Это оказывает влияние и на нас. Армянские мелики, которым ты дал приют в Шамкире, в один прекрасный день прекратятся и в нашу головную боль. - Один из них убит в последнем бою. - Один убит, а другой остался. И он вредит миру, который ты хочешь установить, с ним невозможно договориться. - Он правильно сделал, что попытался помешать Ибрагимхалил хану, - вмешался Байрам бек из Салахлы. - Ведь и тот явился сюда с недобрыми намерениями! Он хотел сломить Джавад хана, поделить Гянджу между собой и Ираклием. Так что, тот Мелик - молодец. Ну и что же, что армянин! Пока наши, развесив уши, слушали сказки Ибрагима, тот пристал к Джавад хану. Итог разговору подвел Абдулла ага из Сарвана. - Мы измучились от Тифлиса, хан! Один уходит, другой приходит. Мы устали насыщать их утробы. - А вы не платите им налогов, - решительно сказал Джавад хан. - А ты сможешь защитить нас? - Будем защищаться вместе! - Шеки, Шуша, Тифлис… - проговорил Алисултан, - собравшись вместе, они четыре месяца продержали Гянджу в осаде, и что в итоге? А в итоге - убрались восвояси. В конце разговора Джавад хан сказал: - Надо навестить и Борчалы! - Позволь и нашим воинам присоединиться к тебе, - с почтением попросил его хозяин дома… *** Всю неделю Джавад хан во главе трехсот всадников, в сопровождении Алисултана и Шейха Юсифа объезжал соседние махалы. Слабость Грузии, смена власти в российском руководстве и вызванный этим отход русских войск, слухи о том, что Гаджар готовит новый поход на Шушу и Грузию, позволили ему сделать задуманное. В Борчалах - в горах и на равнине - всюду его встречали с радостью: «Нас бросили в руки гяуров. Подчинили нас Тифлису». «Они нас боятся, иначе давно бы уничтожили Гянджу». «Не будь борчалинских и газахских конников, Ираклий побоялся бы нос высунуть». «Он нас за людей не считает. Считается с нами, только боясь смелости нашей молодежи». «Помнишь, как он воевал с Ибрагимхалилом из-за сотни сарванских семей. Все хотел вернуть их обратно. Не будь нашей помощи, он бы ничего не смог сделать». «Да покарает их Господь! Из-за нас, из-за наших семей он поднимает нас против тебя, тебя против Карабаха, восстанавливает нас против наших аварских братьев». Последнюю ночь перед возвращением в Гянджу он ночевал в доме Али аги. Солдаты ночевали в шатрах вокруг деревни. Это было прекрасное село в шестьдесят - семьдесят домов. Хозяин был из местных аксакалов. - Наши ошибки начались с того, что мы отдали Тифлис грузинам, Джавад хан! Какое отношение грузины имели к Тифлису? Ну что, скажи на милость, они могут знают о Нарын гале12? Или это они построили Красный мост, где сейчас поставили границу!.. - Это не по их воле было сделано! - ответил Джавад хан. - У нас есть письменные источники. Наша граница стояла много выше Сыныг керпу - у Сангяра. - Мы уже много тысяч лет живем здесь, хан, - все так же спокойно продолжил Али ага. - Мы пустили здесь корни. Днем я показал тебе крепость Кероглы. Отсюда куда ни глянь - хоть в Батум, хоть в Трабзон - повсюду найдешь наши следы, наши строения. Ахысха, Борчалы, Авар - если все ханства соединятся, грузины и пикнуть не посмеют. И ты не смотри, что грузины подняли головы, благодаря русским! Они изнутри гнилые. Рвут друг друга на части. А тут еще и армяне их подстрекают. Их сохраняет только их вера. И потому за ними присматривают и римляне, и французы, и русские. - Он замолчал, а потом перешел к делу: - Хорошо я вспомнил, Джавад хан. Я давно хотел сообщить тебе. Ираклий уже совсем дряхлый. У него уже нет сил сказать: «Нет». Отчего же ты не потребуешь у него: «Сосед, верни наши ворота». Я собственными глазами видел их в Кутаиси, в Гелатском монастыре. И так стало больно. Я был тогда солдатом, Теймураз воевал с Ираклием, и пришлось несколько дней провести в Гелатском монастыре, вот тогда я их и увидел… Если ты потребуешь, то он вернет их. У него уже нет сил сопротивляться. Да пленных его ты отпустил, так что и повода не осталось! Джавад хан словно вдруг пробудился от сна. - Ты прав, Али ага и у меня давно вертелась в голове эта мысль! Однажды я уже говорил об этом Ираклию. «А ты приходи к нам, - сказал он тогда, - тогда и ворота вернем, еще и стеной обнесем». Не те были у него намерения. А теперь - самое время… В тот же вечер Джавад хан направил Ираклию письмо: «Во имя нашего соседства и преломленного между нами хлеба, верни нам ворота, которые мы в свое время передали вам во время гянджинского землетрясения. Мы поставим их на место у тифлисских ворот Гянджи». На следующий день он отправил гонца с этим письмом, а сам вернулся обратно. Подъезжая к Газаху, он получил весть о том, что Ираклий при смерти… СОБРАНИЕ ПОЭТОВ Гянджа… Она никогда не стоит на месте, вечно в движении, постоянно куда-то идет. То сражения, то землетрясения… «Ну, все, закончилось, исчезло под землей», - в очередной раз думают гянджинцы, видя, что и в этот раз их город остался цел, и вновь возрождается Гянджа, пуская новые побеги. Кто знает, где в первый раз был положен первый камень Гянджи? «Есть такое место», - скажут некоторые. Есть-то есть - только в который это раз. Триста, пятьсот лет, или со времен Атабеков существует этот город? А Гянджа, бывшая еще до нашей эры, а Гянджа древних тюркских кинджалов? Знает ли кто-нибудь их места? Джавад хан знал, откуда пошла Гянджа. Потому что тот старый город до сих пор еще не был полностью разрушен. Город хоть и возвысил на новом месте свою громадную крепость, хоть и перебрался к берегам реки Гянджи, однако живы были еще полуразрушенные стены старой крепости. Лишь одно место поклонения - Имамзаде - сохранялось в качестве последнего лагеря приходящих прикоснуться к святыням и по мере возможности не забывалось, древняя Гянджа, хранящая память о себе этой незабываемостью, берегла свою память тем, что хранила эти места. А вместе с Имамзаде остались и несколько старинных домов, почти ничем не отличающихся уже от развалин, и, наверное, поэтому сохранившихся. Одно из этих мест именовалось Шейх Оджагы13. Хоть новая Гянджа и строилась на ином месте, это место никуда не переместилось и предпочло соседство с Имамзаде шуму новых кварталов. Старинные чинары высились подобно надгробным плитам над покинутым, разрушенным, а потому похожим на кладбище старым городом. Две из них были посажены прямо во дворе Шейх Оджагы еще шестьсот лет тому назад Шейхом Низами. Прервался ли род величайшего поэта всех времен и народов или существовал доныне - этого никто не знал, однако люди, жившие здесь, считались прямыми потомками Низами. И никто не знал, куда тянется эта нить. Тем не менее, все считали этот дом домом Низами, а живущих здесь людей - его прямыми потомками. Что таилось за старыми стенами этого дома, мало чем отличающегося от руин? Никто этого не знал. И хотя был разрушен минарет, примыкающий к нему, люди, приходящие в Шейх Оджагы, собирались вокруг еще сохранившейся и красиво убранной мечети и считали, что они посетили Шейх Оджагы… Одним из людей, кому всегда были открыты двери Оджага, внутрь которого редко кто попадал, был Джавад хан. Именно так он познакомился с хранителем и хозяином Оджага и пригласил его к себе во дворец. Невозможно было передать очарование Шейх Оджагы и полуразрушенной мечети. Люди и здесь, как и в Имамзаде, обретали покой, мудрость. Время шумело в новой Гяндже, здесь же оно застревало в ветвях чинар. В легком дуновении ветра ощущалось не столько движение, сколько неподвижность, застывшая вечность, таинственное единение, связывающее столетия с сегодняшним днем, впечатление движения не вперед, а назад, уводящее людей в бурное прошлое этих мест… В эту мечеть - раз в месяц или раз в два месяца - собирались поклонники поэзии Низами, друзья Шейха Юсифа… В новых кварталах стояли новые мечети. А по словам одного из собирающихся здесь - «это было местом собрания духов и одушевленных». Слово, мысль, вдохновение Гянджи все еще пребывало именно здесь. Это место было и Меджлисом Поэтов, все, кому было что сказать в Гянджабасаре - поэты, любители словесности, да и просто умные люди в определенные дни приходили сюда, на несколько часов позабыв об уродстве и предательствах внешнего мира, чтобы поклониться неиссякаемой мудрости слов и мыслей, обрести дорогу в рай, и уйти, прикоснувшись в тайне и истине… Шейх Юсиф считался не только главой и хозяином этого общества, но и человеком очень мудрым, а потому заслуженно носил на этих собраниях звание аксакала. …Сегодня очередная встреча Меджлиса Поэтов собралась не только для того, чтобы послушать и оценить новые стихи, но и чтобы обсудить последние события, лишившие людей привычного покоя. Большинство здесь были люди, поклоняющиеся Османам, с восторгом вспоминающие их времена. Мирза Исмаил говорил о беспримерной храбрости османских солдат во времена нашествия Надир Шаха на Гянджу. - Это они заставили повернуть вспять Надир шаха. Это те самые солдаты, которые воевали во Франции, Египте. Рядом с ними воспламенялись и наши люди. - Это верно, - поддержал его Мешади Садыг. - И мы, и они - тюрки. Но они больше подчиняются законам, чем мы. В городе царил такой порядок, что даже волки ладили с овцами. - Еще бы им не придерживаться законов, - подал голос Ага Мехти. - Захватили полмира. Если они не станут придерживаться законов, как же им руководить такой огромной империей? Спроси у слепого музыканта на площади, послушай, что он тебе расскажет. За что его ослепили? За его провинности. А за что отрубили руку банщику Сулейману? После того, как отрубили несколько вороватых рук, в городе воров не осталось. Мешади Исмаил поддержал его. - Что нужно человеку, кроме честности и справедливости? Подобно тому, как мы в душе боремся с дьяволом, так и в обществе приходится сражаться с двуногими шайтанами, с жестокими людьми, с несправедливостью, с нечестностью, с ворами. Вот потому гянджинцы до сих пор тоскуют по временам османов. В их разговор вмешался Шейх Юсиф. - Мы любим радоваться тому, что делают чужие. Вы тут тоскуете о любви османов к порядку, а когда этого же от вас требует Джавад хан, то начинаете ругать его. - Мы ничего не говорим против Джавад хана, Шейх. Мы просто хотим понять, чем мы отличаемся от них. Мой отец рассказывал мне, что большинство пришедших в те времена в Гянджу османских солдат были нашей крови. Это были наши молодые люди из Карса, Арзрума, Диярбекира. Оттуда же были родом и наши авшарские, гаджарские, коланские, карапапахские, баятские, терекеминские люди. А разве не кызылбашлары из Арзинджана, Сиваша возвели на трон Сефевидов. Меня мучают наши внутренние раздоры. Один брат - там, другой - здесь… Будь мы одним государством, этого бы не было. А тут, будто мало нам врагов слева и справа, еще и русские подняли головы… Тут не выдержал Али Масум, до того спокойно слушавший их. - Ты верно говоришь, Мешади! Но эта разница установлена не нами, а Стамбулом. Верно, Надир шах повел себя в отношении Гянджи жестко и несправедливо! Однако ни один из правителей не думал так много о будущем турок. Это он собрал курултай, он смело заявил о том, что надо уничтожить разность в религиях, даже, находясь в состоянии войны, послал в Стамбул письмо. И это Стамбул не согласился, можно подумать, что наводнившие дворец христиане стали мусульманами больше нашего. Если Османы согласятся прекратить эти разговоры о суннитах и шиитах, они давно договорились бы с Азербайджаном… - Это все дела наших врагов! Религия, вера - все держится на политике. Если на то пошло, то это наши затеяли разговоры об отличиях в религии. Да будет благословенно имя Шаха Исмаила Хатаи! Но ведь это он начал… - Ну, о чем вы говорите, - нервно отозвался Мир Мусеиб, - вы совсем не там ищете. Бог с ними - с Персией и Турцией. Вы посмотрите, мирно ли живет ваше ханство? О шахе и султане мы еще поговорим. Разберитесь сначала со своими ханствами! Объедините их! - Да что же там объединять? - засмеялся Мешади Садыг. - Они и так едины. Все сплошная родня. Куда ни глянь всюду двоюродные братья, зятья и тести… все разделили между собой, каждый захватил себе удел и сидит там, зачем им единство Азербайджана. Если будет одна родина, будет и единый правитель… А сейчас, посмотрите, сколько у нас падишахов, палачей, кровососов?! - Над Гянджой сгущаются черные тучи, братья - проговорил Шейх Юсиф, стараясь погасить спор. - Вот, о чем следует говорить! Все закончится тем, что Джавад хан останется совсем один. - А разве Гаджар не помогает ему? - спросил Мешади Исмаил. - Вы говорите о Турции, а совсем забыли о Персии. - Хоть Гаджар и наш, однако кровь у него смешанная, - проговорил поэт Ниджат Гянджли. - А если и не в крови дело, то он все равно стал персом. А тюрок, стоящий на службе у персов, страшней самих персов. Если б они были мужчинами, мы не дошли бы до такого состояния. - Да в чем же они виноваты? - спросила слушавшая до сих пор их спор поэтэсса Пери. - Вы же создали двадцать ханств. Шейх Юсиф решил внести в это дело ясность. - Эти ханства возникли не от хорошей жизни. В стране раздор. Каждая область любыми путями стремится спасти себя. Кто прорвется наверх, называет себя ханом. Мало таких, как Джавад хан, благородных людей, чей род издавна стоит у власти. В разговор вмешался явившийся со своим сазом Ашуг Наби. - На днях я беседовал с одним армянским купцом. И он сказал мне, эх, мусульмане, до каких пор вы будете спать? У нас уже есть разрешение из Петербурга, до прихода русских мы займем все ваши земли - и Каспийское побережье, и Гянджу, и Карабах, и Нахичевань. - Верь ему! - сказал Шейх Юсиф. - Покойный Фатали хан объединял Азербайджан. Однако русские и персы не дали ему сделать это. Они между собой договорились. Увидели, что мы слишком велики, чтобы кто-то один мог переварить нас, вот поэтому персидские шахи в один прекрасный день подарят русским Баку, Дербент, Талис, глядишь и все остальные земли выше Аракса. И все это только для того, чтобы настроить Москву против османов, и ослабить последних. И не думают они, что и сами находятся в капкане, который подстроили им русские с англичанами. - В твоих рассуждениях не слышно надежды, Шейх, - послышался спокойный голос Ниджата Гянджали. - Где же выход? - Если Россия вошла в Грузию, - ответил кто-то, - то она не отстанет и от нас. - Может, оно и лучше, что придут, - проговорила Пери. - Может, они смогут объединить нас. - Не верь русским, ханум! - воскликнул Ниджат Гянджели. - О них еще шестьсот лет назад сказал наш лидер. Что бы ни делали русские, они станут делать это во имя грузин и армян. Ради своих братьев по вере. А нас будут считать татарами и мстить нам за Чингиз хана, Тохтамыша, Гирей Султана. Нельзя допустить, чтобы русские вошли в Гянджу! - Вы так говорите, будто на что-то способны. Нет, братия мои, будет то, что сулил Аллах… Если вам есть что сказать, говорите. Послушайте, что сказал Вагиф из Шуши по поводу и о причинах своей зависимости от Дильбер. Уверен, что вы этих стихов не знаете, потому что я получил их совсем недавно. Как сладко опустить голову в объятия любимой, Любоваться круглыми завитками ее волос. Встать и прохаживаться по покоям капризницы, Обнявшись с нею грудь к груди, держа ее за шею, прижавшись устами к устам. Любуясь ее бесстыдством, снять с нее накидку, Расстегнуть пуговицы, снять пояс с талии, Раскрыв ей рот, целовать прекрасные губы, Сорвав с нее одежду, обнажить ее, Оставив лишь жемчужину у черных волос. Кто-то из присутствующих не сдержался. - Ах, я никогда не слышал такого описания любви… - Это не любовь, брат, а старческий бред, - прервала его Пери. - Такие слова недостойны Вагифа, он действительно великий поэт, - ответил Ниджат Гянджали. - Да что ему! Сидит себе во дворце и что ни день, то в сетях новой возлюбленной. - Ты тоже не сходи с ума, - смеясь, ответила Пери. - Так одеваются только тюркские девушки. - Вы, наверное, слышали стихи, посланные им в Газах для Видади: Негоже влюбляться тебе, ты для этого стар Такое подходит лишь красавцу Вагифу. - Но ведь и Видади ответил ему, - проговорил Шейх Юсиф: Твой разговор ничтожен Лучше покрепче держись за подол государя. Я лучше голову превращу в мяч на площади несчастья Чем она попадет на клюшку. Как бы ни был стар больной Видади, Он, конечно же, стоит сотен таких парней, как Вагиф. И снова раздались голоса: «Прекрасно! И Вагифу ответил, и написал, что тот ценит врага выше, чем друга». Но поэтесса Пери думала о другом. - Все это хорошо. Но вы найдите в мире поэта, который хоть на шаг приблизился бы к величию Низами, кто бы так же глубоко, как Шейх Низами, постиг Запад и Восток, прошлое и будущее. Он размышлял обо всем от Китая до Рима… Куда бы я ни бросила взгляд, повсюду поражаюсь величию Низами. Потому что не было другого поэта, который так же знал бы природу, всеми красками мог живописать ее. - Если б он еще писал на турецком, - вздохнул Ашуг Наби. - У тюрков много врагов. Они уничтожили то, что он написал на турецком. Так же как и уничтожили столько наших драгоценностей. А Ниджат Гянджали, не дожидаясь конца спора, словно сам себе тихо стал читать стихи. И вновь склоняется мое солнце к закату… Десятки тысяч лет я прохожу по этой дороге истории. Из каждой книги на меня льют потоки разной лжи и вымысла На каждом шагу вижу я вражеские ловушки. Отцы мои проливали кровь, чтобы я достиг этой вершины, Создали государство из проклятий врагов. Там, где один брат развлекался в тумане, Там другой в борьбе создавал это государство. И вновь оно разорвано… Кто ответит: для чего, за что? Сами мы смешиваем тесто своих врагов. Вновь наши ханства стоят, готовые к бою, А лиса каждом углу считает себя беком. Ниджат Гянджали совсем забылся. Казалось, он не читает стихи, а высказывает присутствующим свою печаль, свои мысли, то, о чем он непрестанно думает, и эти слова - лишь продолжение мыслей. И были забыты прелести и черные глаза красавиц. Ниджат поглаживал израненное тело своей родины, а в такие мгновения все красавицы и все прекрасное теряли свой смысл. И словно смущаясь собственных бед, он не глядел ни на кого, а все так же продолжал сидеть, опустив голову, закрыв глаза, и шептал, шептал свои стихи, а потом замолчал. Казалось, кто-то вылил на сидящих вокруг него ушат холодной воды. Ниджат смог вернуть их от полных тайн стихов Вагифа к сегодняшней Гяндже; в одно мгновение было забыто таинство слов, все очнулись. - К тому, что ты прочитал, нельзя подходить мерками Низами, Физули, - сказал Шейх Юсиф. - Конечно! - отозвался Ашуг Наби. - Да и не надо так подходить. Они - это одно, а наши беды - совсем другое. - Я не согласен с тобой, - ответил Ниджат Гянджали. - Они писали о бедах всего мира во все времена. Я тоже смотрю на происходящее и не могу думать иначе. И далее члены меджлиса стали читать и горячо обсуждать новые стихи. Однако в этот день над ними словно витали горечь, прозвучавшая в стихах и голосе Ниджата Гянджави, и когда они расходились, каждый уносил в сердце частицу этой горечи. Кербалаи14 Садыг Кербалаи Садыг был одним из друзей детства Джавад хана. А вот в тяжелые годы юности, когда Джавад хан боролся между жизнью и смертью, Садыг исчез. Одни говорили, что он в Турции, другие - что в Иране. А потом он возник так же внезапно, как и явился, и вскоре прославился как архитектор. Став во главе ханства Джавад призвал к себе Кербалаи Садыга, они вспоминали годы детства, обсуждали, что можно сделать для благоустройства Гянджи. Больше всего они говорили о домах, разрушенных во время землетрясения. Видя умение Кербалаи Садыга, Джавад хан назначил его главным архитектором города… Несмотря на все нападения и войны строительство Гянджи не останавливалось ни на минуту. Кербалаи Садыг был не только хорошим архитектором, но и умным, много знающим человеком; как и Джавад хан, он был любителем поэзии, искусств, однако более всего их сближала огромная любовь к Гяндже… Среди ученых, поэтов, музыкантов, астрологов и врачей, которых под хорошее настроение приглашал во дворец Джавад хан, всегда присутствовал и Кербалаи Садыг. Это был человек, близкий к Зиядханоглы, он прекрасно знал, какое место в истории города занимала эта семья. Однако более всех в многовековой истории этой большой семьи он ценил Джавад хана, гордился дружбой с ним, всегда старался быть рядом с ханом. И его старший сын Абдулали как помощник отца, часто приезжая в ханство, сдружился с Угурлу агой. Будучи человеком решительным и искренним, Кербалаи Садыг не любил ничего скрывать. Что на уме - то было у него и на языке. И хоть Джавад хан не любил, когда кто-то возражал ему, зная эту черту характера Садыга, относился к нему с особым уважением и бережностью. Он не раз имел случай проверить, и убедился, что если Кербалаи Садыг с чем-то не согласен, значит это и в самом деле не принесет пользы Гяндже. Однако гордость не позволяла ему признать это. Один из таких случаев произошел, когда Джавад хан принял армянских беженцев и выделил им земли вокруг Шамкира. Кербалаи Садыг в то время высказал свой протест, постарался отговорить хана от этого шага. - Ты прекрасно знаешь гянджинских армян, хан. Многие из них явились во времена твоих предков, выглядели несчастными и жалкими, прося приютить их. А сейчас они в торговле не дают нашим продохнуть. Вина не в них, а в персидских шахах, которые доверили армянам все торговые операции с Россией и Францией. В их же руках вся торговля России с Востоком. Вот уже сколько веков они руководят всеми торговыми операциями во всем Иране и в мусульманском мире. Их сеть захватила все большие города, в том числе и Гянджу. Они приходят к нам не потому что несчастны, а из-за этого. Во-вторых, горожане помнят предательство, совершенное «несчастными» армянами против османских офицеров, стоящих в городе. Но в то время они не обратили внимания на это предательство, так как были заняты обороной крепости. Однако расстрелянные в городе были нашими братьями. А те, кто приходят сейчас - родственники тех, кто убил наших братьев. Как же ты допустил таких людей в Гянджу? Джавад хан признавал правоту Кербалаи Садыга, но у него было по этому поводу свое мнение. Во-первых, эти армяне бежали от карабахского хана в Тифлис, а потом, не найдя там приюта, пришли к Джавад хану. Нечеловечно отвергать протянутую за помощью руку! Во-вторых, Ибрагимхалил из Шуши, и Теймураз с Ираклием из Тифлиса десятилетиями хотят уничтожить Гянджу. Панахали хан создал Карабахское ханство на территории гянджинско-карабахских беков. Сначала они попробовали отобрать права Гянджи, а потом, словно этого им было мало, прикарманить и саму Гянджу, много веков принадлежавшую Зиядханоглы. Сколько же было этих «гостей» ринувшихся на Гянджу с севера и юга? Прямо солнце затмили? А сколько наших храбрецов погибло из-за них. Всегда ратовавший за единство Азербайджана Джавад хан, сегодня говорил о причинах, по которым это единство рушится. - Во время очередной смены власти в Персии, очнулся даже грузинский наместник, мол, и я являюсь одним из четырех персидских наследников. Хотят, чтобы я стал мусульманином - стану, хотят, чтобы я был предан престолу - так, я и есть самый преданный… отчего же трон не достается мне, тайно мечтал он. Мне об этом рассказывал отец. И тогда карабахский, ширванский, шекинский, габалинский, губинский, гянджинский и прочие соседние ханы собрались вместе, чтобы наказать Ираклия. Однако, нарушив соглашение, Ибрагимхалил хан напал на Иреванское ханство, а во время этой войны бывшие при нем люди его тестя Шахназара сообщают в Учкилсе, а оттуда и в Тифлис все подробности готовящегося против Ираклия похода. Вот с тех пор и продолжается наша взаимная вражда. И только Гаджи Челеби, пошел против Тифлиса, и встал рядом с гянджинским ханом, иначе нынешний город был бы сметен с лица земли. Джавад хан немного помолчал, а потом высказал то, о чем не хотел молчать: - Ты же знаешь, что и мой отец пал жертвой этих заговоров. Против него подняли гянджинцев. А потом Ибрагимхалил и Ираклий ослепили моего дядю. Его взяли в Шуше, и там же ослепили, его сын Рагим с трудом смог убежать из Карабаха. Ну, о ком же еще рассказать? Ибрагимхалил - сильный и мужественный человек! Но его сила постоянно направлена против нас. Какое же это братство, разве может это понравиться Аллаху! Я попробовал забыть обо всем этом, не стал враждовать с ним. Помирился с ним. И за армянами я приглядываю, чтобы они не вонзили нож ему в спину. Или тебе неизвестно, что именно при моем посредстве они вновь помирились с Ибрагимхалил ханом. Сейчас между ними не осталось обид, ездят друг к другу. А что у них на сердце, я сказать не могу … Однако Кербалаи Садыг не сдавался. - Ты не хуже меня знаешь, какие это гнилые люди изнутри. Разве на ровном месте был создан тот дастан о том, как какой-то священник не отдал свою вонючую дочь за Керема из рода Зиядханоглы! Да о чем ты говоришь? Я мучаюсь каждый раз, когда слышу этот дастан. - Это верно, - прервал его Джавад хан, - в душе они никогда не помирятся с нами. Не зря же говорят: «Всегда следи за армянином». Я держу их при себе. Вот они и боятся выдать то, что внутри! Стоит мне только позвать их, и они тут как тут. - Дай-то Аллах, - ответил Кербалаи Садыг. - Но никогда не теряй бдительности. - И снова заговорил о Кереме. В это время к ним пришли старший сын Джавад хана Угурлу с сыном Кербалаи Садыга Абдулали. Это были красивые молодые люди, успевшие пройти через горнила сражений, пережить немало трудностей. Было видно, что они хотят что-то сказать. - Что произошло? - спросил Джавад хан. - Почему вы такие взволнованные. С трудом сдерживаясь, чтобы не выдать перед отцом своего гнева, Угурлу ага проговорил: - Люди Ираклия угнали наш скот. - И из-за этого вы так взволнованы, - ответил Джавад хан. - Разве это в первый раз!.. - Мы знаем, что это не в первый раз, - ответил Абдулали. - Досадно только, что их разведчики - из Газаха. Если б не газахские беки, им бы не добраться до наших пастбищ. - Вам удалось выяснить, в какую сторону они повели наш скот, - также спокойно спросил Джавад хан. - Свидетели утверждают, что в сторону Айрыма. Джавад хан вскочил и стал мерить шагами комнату. Потом подошел к молодым людям и встал перед ними. - Вина не в них, - в голосе его звучала медь. - Виноваты во всем наши деды. Они полагали, что Персия навечно останется неделимым, единым государством. Они не подумали о том, кто к какой области относится. Им принадлежала и Грузия, и Иреван, и все мусульманские и христианские народы. А вот теперь Грузия говорит, что эти земли до сих пор принадлежат им, и так будет всегда - где Тифлис, там и Борчалы. И никто не думает о том, что, когда Борчалы были подарены Теймуразу, большинство тамошних жителей были не грузинами, а тюрками… Кто-то спросил мнение борчалинцев? Оно никого не интересовало! И народ безоружен. Они смотрят на нас и ждут. Или мы придем к ним на помощь или они должны уходить из этих мест. - Есть и третий путь, - скал Угурлу ага. - Третий путь - это военный, - ответил ему Джавад хан. - А мы не хотим воевать с Грузией. Хорошо или плохо, но всегда мы были вместе. Да и сами борчалинцы не хотят этого. Поэтому сотни борчалинских семей переезжают из Борчалы в Гянджу, в Карабах, в другие наши земли. Мы не должны дать Ираклию возможности ближе сойтись с Россией. Вот если он нас не послушает, тогда у нас не будет иного выхода, кроме войны. *** Все было очень непрочно. В это же время из различных мест ханства стали поступать сообщения, жалобы. Это были будничные проблемы - от войны с соседями до споров на базаре и земельных требований. Пока есть люди - всегда будут проблемы… Джавад хан по привычке многие споры решал прямо на месте. Его приговоры были жестче судебных. В определенных случаях, когда надо было вникать в юридические тонкости он передавал дела в шариатский суд или в верховный суд ханства. Из сегодняшних сообщений самым неожиданным оказалось известие шамкирского наиба. По его сведениям в последнее время увеличилось число гостей армянских меликов, стало приезжать больше народа. Один из этих гостей вызвал подозрение у наиба. Человек в монашеской одежде ходил из дома в дом. Когда тот уезжал, наиб из любопытства задержал его. Поинтересовался, откуда и куда идет. Выяснилось, что хоть этот человек носит монашескую рясу, однако к религии он никакого отношения не имеет. В его карманах обнаружились письма. Архиепископу в Учкилсе и русскому царю в Санкт-Петербург… Наиб велел перевести письма и доставил их. Эти разговоры и положили конец спору между Джавад ханом и Кербалаи Садыгом. Видя, что хан нервничает, Кербалаи Садыг сказал: - Ну, о чем пишут твои армянские друзья, - просто, полушутя спросил он. - Привези их сюда, дай им землю, дай хлеба, дай самое лучшее, а они считают тебя врагом. - Джавад хан задыхался от ярости. - Ты только посмотри, что они пишут русскому царю: «Обнаглевшие мусульмане истребляют нас за то, что мы христиане и тяготеем к России. Если вы не протянете нам руку помощи, то в Азии совершенно исчезнут христиане!» Господи, до чего же подлыми могут быть люди! Да если бы у нас существовала бы разница между мусульманами и христианами, то после того случая, о котором ты говорил, в Гянже не осталось бы ни одного христианина. Весь мусульманский шелк, драгоценности, пушки, порох, караваны, базар в их руках, а они хотят еще вонзить нож в спину мусульманам. Я доверял Мелику Меджнуну. Он воевал со мной плечом к плечу, мы преломляли хлеб… Ты был прав, Садыг, - сказал он, чуть погодя. - Эти сукины дети не помнят добра. Хоть гладь их по головке, хоть вставь клин им в зад! Из-за них ты воюешь, поднимаешь против себя Ибрагимхалил хана, а они продолжают предавать тебя. Что же нам теперь делать? Кербалаи Садыг усмехнулся. Ему не пришлось долго ждать последнего довода на свои уверения. - Ничего делать не надо! Не подпускай их близко к себе, но всегда следи за ними! - Не могу же я держать их в двух шагах от границ с Грузией. Как только представится удобный случай, тут же выселю. Какими бы горестными не были известия, в тот день они не смогли испортить им настроения. И единственным их утешением в бедах, обрушивавшихся на Гянджу в последние шестьдесят лет, было то, что народ не утратил своего героизма, что когда надо будет, все встанут как один и против Ибрагимхалил хана, и против грузин и дадут им достойный отпор… Джавад хан, пришедший к власти после смуты, прекрасно знал, что происходило до него. То, что гянджинцы после шести лет безвластия, мятежей встали как один и изгнали из города и людей Ибрагимхалил хана, и людей Ираклия, делало их в его глазах людьми святыми. «Гянджинцы сделали то, чего не смогли сделать мы. Город не простил моим предкам того, что никто не обращал внимания на слабость, на интересы города, на то, что Гянджа стояла с протянутой рукой перед Тифлисом и Шушой, но его жители, не утратившие чувства справедливости и истины, вновь обратились к Зиядханоглы. Какой дух держит Гянджу такой несгибаемой, отважной, с высоко поднятой головой? Ощущается ли этот дух и в нынешнем городе - сколько раз землетрясения и войны уничтожали город, разрушали его, оставляли после него одни обломки. Мало осталось в городе истинных гянджинцев. А большинство новых жителей не могут привыкнуть к творческому, романтичному городу. Гянджинцы в основном ушли на рынки, а часть разошлась по садам вокруг города, держат там скот, выращивают фрукты, занялись торговлей, но они не могут принять того высокого духа, который лучше, чем мы, правители города, управлял городом, делал Гянджу Гянджей…» Джавад хан много думал о том, откуда рождается этот дух… Перед его глазами проходили Гянджяви, Гянджели. «Но кто может сказать, их ли великая любовь и души создали этот дух Гянджи, или сама Гянджа родила их?!» Мысли его вернулись к Кербалаи Садыгу: «Вот он - истинный гянджинец! У него нет других забот, кроме творческих, другого желания, кроме пользы людям, он - символ честности, надежности, добра, сильный человек, не боящийся никого, кроме Аллаха!» Видя, что его друг смущен, он сказал: - Не переживай! Будет то, что судил Аллах! Наверное, и ты, слушая мои жалобы, смеешься в душе! - Нет! Ни в коем случае. Зачем мне смеяться? - Народ, видя беззакония, происходящие в ханстве, в знак протеста придумывает разные анекдоты. - Например! - Говорят, например, что одна женщина пожаловалась хану, будто ее соседка отняла молоко ее коровы и выпила. Хан, не найдя других доказательств, предложил: «Давай, разрежем живот твоей соседке, и если там найдется молоко, я накажу ее». Можно подумать, что ханы настолько глупы. - Вот так мстит вам народ, - смеясь сказал Кербалаи Садыг. ЧЕРТ И АЗРАИЛ Они словно сговорись явиться в Азербайджан вместе. Достигший наконец-то своей мечты, умоляющий в письмах русского императора и князя Потемкина о скорейшем приходе русских на Кавказ на помощь христианам архиепископ Иосиф Аргутинский-Долгорукий обошел с русской армией весь Азербайджан. Лишь оружия не было при нем. Будь он вооружен, то не пощадил бы ни одного встретившегося ему тюрка-мусульманина. Делающий при российских офицерах вид, будто он спешит в Учкилсе, а на самом же деле дожидающийся по приказу Исфагана и Москвы, когда наступит время исполнить порученное, архиепископ был более похож на разведчика, нежели на религиозного деятеля. Он торопил Зубова. Так, словно, достигнув Иреванского ханства, тот немедленно подвергнет аресту все население, и создаст ему благоприятные условия. Он никак не мог понять, что приход Зубова ничего не решит. Что никто в Иреванском ханстве не притесняет армянских священников. И все прочие армяне тоже заняты своими делами. Государство в руках тюрков, армия - в руках тюрков, и ответственность также в руках тюрков… Чтоб им подохнуть! Не гнушаясь ничем, Иосиф старался ускорить развитие событий. Как только движение русских войск останавливалось, он тут же прилагал все усилия, чтобы вновь подтолкнуть его. Он превратился в зубовского почтальона. То склонял голову у врат гордого ширванского хана, а то мчался в Шеки, чтобы уговаривать Селим хана… Русские начали привечать армянских священников еще со времен Петра Первого. Интерес, возникший в последнее время у русских, архиепископ Иосиф объяснял, во-первых, особым местом армян как христианского народа, то есть тем, что это был один из первых в мире народов, принявших христианство, но при этом понимал, что ведется игра, гораздо большая. Иначе не стал бы князь Потемкин требовать от них ежедневных писем. Он требовал таких писем от всех - от армян, грузин, айсоров: пишите европейским государям, Екатерине II! Пишите, что вы одни в мусульманском мире; пишите, что вы не можете жить здесь, помогите нам перебраться в Баку, Дербент, Астрахань, на ту сторону Кавказа - в Армавир, Ростов! Пишите, что здесь будут уничтожены всякие следы христианства, что вы утратите всякие связи с вашими священнослужителями и единомышленниками; пишите, что вам принадлежат все земли от Черного до Каспийского морей, а сейчас вы вынуждены ютиться в Карабахе и Лори; пишите, что это веление Господа и долг каждого христианина - помочь вашим несчастным братьям по вере! Когда не хватало писем, призывались делегации, подучив которые, он направлял их к матушке-царице. И делалось все это для того чтобы претворить тот самый знаменитый «Греческий вариант» и очистить Кавказ от тюрков-мусульман. Но сжалось сердце архиепископа, когда он был принят в Ени Шемахе Мустафой ханом, когда, преломив с ним хлеб, пользовался его добротой. Его смутили сдержанность, ум хана, который несмотря на то, что перед ним сидел человек другой религии, оказывал ему всяческое уважение. Ему вспомнилось, что и он по происхождению из грузинского рода, что дружба между грузинами и ширванцами длится уже два-три тысячелетия. В то же время известный своей храбростью, умом, высокими душевными качествами ширванский хан внимательно и пониманием выслушивал его, что рождало в душе архиепископа различные чувства. Несчастный хан! Как же он не понимает, что русские приходят на Кавказ, чтобы сохранить не их, а нас, чтобы дать возможность развиваться и расти нам. А Мустафа хан даже и не мог предположить, что религиозный деятель может лгать, двуличить. - Откуда вы знаете обо всем этом, - спросил он у Иосифа. - Не стану скрывать от вас, уважаемый хан, между нами хлеб. Но армяне тайно или явно, однако всегда поддерживали отношения с Россией. Разве ты не видишь, что большинство купцов, приходящих из России, армяне, и они же увозят ваши товары в Россию. Все это не просто так. Чтобы добиться этого права мы годами целовали ноги русским царям. Наш священник Израиль Ори еще девяносто-сто лет назад встречался с русским царем Петром Первым, передал ему письмо и подарки от армянского народа. Мустафа хан был в курсе этой двуличной политики армян. Поэтому он сменил тему разговора. - Ты хорошо напомнил мне, уважаемый гость! Наши послы тоже иногда едут в те края… Какие подарки лучше всего отвезти им... Архиепископ задумался. Но он не искал ответа на вопрос хана. Его занимало совсем другое: «Бедный хан! И этот переживает о подарках, не понимает будто, что куда бы мы не ехали, мы отвозим именно их дары». У церкви даже содержался перечень подарков, переданных от Израиля Ори Петру Первому. Тюркское седло, отделанное серебром, тюркский лук, тридцать тюркских стрел, золотые изделия из тюркского золота… тюркское… тюркское… тюркское. Не было вещи среди этих подарков российскому императору, которая не была тюркской. Это были вещи, модные и высоко ценимые во всем мире, и свидетельствовали о высоком вкусе дарившего их. Неведомо было хану, что скоро и сами тюрки - вместе с их землями, имуществом, прошлым и будущим - будут переданы в дар русским, и появление здесь армянского вассала свидетельствует именно об этом. Каков бы ни был лик его, но внутри сидит черт. Ори, Луки, Вардгез, Иосиф… Этот черт под разными именами сидит в каждом из перечисленных патриархов. Эти люди, гордящиеся тем, что они думают о своем народе, и весьма гордящиеся этим обстоятельством, не подозревают о том, что служат черту, не знают о том, сколько невинной крови прольется в результате их действий, сколько бед принесут они и своему и соседним народам. Поэтому сейчас Иосиф пребывал в смуте. В качестве российского посла он переезжал из Дербента в Карабах, из шемахинского дворца - в шекинский. Он и подобные ему эмиссары поодиночку или группами постепенно переворачивали весь мир. Но не только армяне были носителями этого дьявольского духа. Им были проникнуты все, кто стекался на Кавказ и на Восток - послы, чиновники, посланцы. Все новые силы, пробуждающиеся в мире, были заняты тем, чтобы стравить Россию с мусульманским миром; и в этой ситуации неясна была роль мусульманской Персии, то она была другом России, то становилась ее врагом… …Но среди всех ангелов более всех любил мусульман Господин Азраил. И если спросить его: «За что ты любишь этих проклятых мусульман?», он бы ответил: «За то, что они мои помощники, за то, что лишь с их помощью я могу немного отдохнуть. Они с таким усердием уничтожают друг друга, что во мне нет необходимости». В те годы, когда именуемая в ханствах «белой женщиной» Екатерина II считала, что весь Кавказ уже в ее руках, Азраил был счастлив. Однако сейчас он не мог оторваться от острова Сара. Он надолго задержался там и, улыбаясь поклевывал российских генералов; и не потому он смеялся, что ему нравилось клевать генералов, вовсе нет; смеялся он потому, что эти самые генералы, как и мусульмане, немало камушков побросали в его огород. Царь, удостоив их генеральскими отличиями, доверил им миссию Азраиля! Поэтому Азраил был на них обижен. И под хорошее настроение русских, в середине осени, он зацепил генерал-адмирала Федорова. Тот даже пикнуть не успел, как Азраил приказал ему проваливать. Потом он заглянул в Петербург. Попрощался с госпожой Екатериной и торопливо отбыл на свой любимый остров. На следующий день после Екатерины, ему достался бригадир, граф Федор Аранский. И в тот же день он решил отнять командира десантной армии полковника Голудатого у друзей, с которым тот прошел долгий военный путь. Естественно, что Господин Азраиль был не один, на острове Сара он смог найти немало тех, кто хотел бы отомстить русским захватчикам. Как бы это ни скрывалось, однако в этих смертях многие подозревали Талисского хана. Хорошо еще, что русских в скором времени перевели оттуда в Ленкорань, и тогда из уважения к соседям Азраил отложил прерванное дело, не то останься они посреди моря одни, еще неизвестно, как бы сложилась судьба всех этих полковников и генералов! Когда выдавалась свободная минутка, Господин Азраил приглядывался к длинным рукам Иосифа Аргутинского-Долгорукого. Он наблюдал за тем, как трепещет сердце того при слове Учкилсе, и посмеивался. «Пришпоривай, пришпоривай своего коня, только и тебе не дано добраться до Иревана, так и останешься на одном из перевалов». И благодарил Время, гнавшее Черта к западне. В СЕТЯХ ГАДЖАРА Неожиданные события сменяли друг друга: только азербайджанские ханы, утратившие надежды на Гаджара, стали поворачиваться к русским, как русские ушли, а Гаджар, вновь поднявший голову, организовал новый поход на север. Когда весной 1797 года прошел слух о том, что Ага Мухаммед хан вновь собирается перейти Аракс, Джавад хан с сыном Угурлу агой и группой всадников отправился встречать его. Что он выиграл от того, что встретил Зубова без боя, с хлебом-солью? Разве может сравниться желание властвовать русских с обходительностью османов и персов? Русские не умели справиться с народом. Солдаты вели себя как свиньи. Разве можно полагаться на них? Вот только теперь надо было найти общий язык с Гаджаром. Хоть и жестокие, кровопийцы, но свои. И родня, нельзя держаться за других. Но с другой стороны Джавад хана мучил другой вопрос. «Ираклий совсем с ума сошел, никак не отстанет. И Рагим хана никак не оставит в покое, все привечает его. Будь у него силы, он бы прямо сегодня свергнул меня и поставил его на мое место. Словно не он одиннадцать лет назад воевал с тем же Рагим ханом. А теперь вот из-под руки русских грозит мне. Таков же и Ибрагимхалил. За спиной они готовы перегрызть друг другу глотку. А только услышат о Гяндже, тут становятся братьями. Разве можно простить таких! Верно делает Гаджар! Пусть теперь проучит и Ибрагимхалил хана - только не трогает народ, не разрушает Шушу». С мыслями об этом он стремился стать рядом с Гаджаром. «Русские наступают нам на горло, что пользы нам убивать друг друга. Пусть и другие ханства поймут свои ошибки, склонят головы, а потом подумаем, как нам быть. Иначе всех нас по одному уничтожат…» Сейчас Джавад хан, несмотря на все противоречия с Ибрагимхалил ханом старался помирить их с Гаджаром. Не то эта война может длиться месяцами, погибнет столько людей, вновь люди вынуждены будут бежать из Карабаха. Поэтому в стремлении предотвратить войну, он, спрашивая дорогу, двинулся на юг. Однако на подъезде к Агдаму услышал, что Гаджар взял Шушу. Гаджарское войско заполнило всю территорию от Аскерана до Дашалты. Можно было бы пересчитать количество цветов и листьев весной, но число солдат Гаджара не поддавалось исчислению. При виде такого огромного потока людей, Джавад хан приосанился. Может, верней было бы сказать - почувствовал гордость. У этой гордости было две причины: во-первых, вместе с этими людьми Джавад хан шел на Тифлис и отомстил Ираклию, потому что всякий раз оказываясь у него и видя, как тот принимает его, считал себя оскорбленным. Ираклий, построивший Тифлис, поглотил Газах и Борчалы, получив чуточку денег, немного оружия, он тут же начинал смотреть свысока, однако едва исчезла помощь России, тут же превратился в ручного - он в глазах Джавад хана тоже был чертом. На дороге между Аскераном и Шушой он встретил Гусейнгулу хана с людьми. И двенадцать лет назад они вместе встречали Гаджара, вместе шли на Тифлис. И сейчас опять вместе вели коней по извилистым дорогам и разговаривали. Оба они таили обиду на Ибрагимхалил хана. Потому что в свое время он зазвал к себе бакинского хана и заточил в темницу, два года продержал там, лишь, когда в дело вмешались другие ханы, когда дело дошло до войны, хан был освобожден. Впрочем, и Ибрагимхалил хана мучили не меньше. Гаджар перебил весь его отряд. Вражда была глубокой. Но вместе с тем угроза, надвигавшаяся с севера, была страшней, и они оба сходились в одном: если ханства не объединятся, будет утрачена родина и честь. Лишь бы удалось помирить Гаджара с Ибрагимхалил ханом. Но видно плохо они знали Гаджара. Шах принял их с лицемерной радостью: - Ага, прибыли мои родственники. Великий хан гянджинский и великий хан Бакинский. Один из рода Гаджаров, а другой… - И вдруг он заорал на них: - И вам не стыдно называть себя ханами? Как вы можете называть себя мусульманами, тюрками? Джавад хан постарался объяснить ситуацию: - Хан Ага Мухаммед! Мы ни в чем не виноваты. Насколько мне известно, и у тебя есть договор с Россией. Предав Тифлис огню, ты бросил нас. Не оставив в Гяндже ни единой пушки, ни одного солдата. А как я просил тебя! Ты же ответил: «Я еще вернусь»! Только не учел, что я должен был защищать страну от врагов! - Вот он, твой враг! Я пришел, а Ибрагимхалил даже не вышел встречать меня. Оделся в женское платье и бежал из города. Сейчас было самое время. Джавад хан должен был высказать то, что у него на сердце. - Я не считаю Ибрагимхалила своим врагом. Он тоже хочет защищать себя. Русские и его не оставляют в покое. Это они подогревают армян, дают обещания грузинам. Ты вернулся, и теперь мы решим эти проблемы, довольно! Русские отсюда убрались! Но не из-за слабости своей, а потому что умерла их царица. Кто может поручиться, что завтра они не явятся снова? Христиане считают своим долгом держаться русских. Они хорошо выучили дорогу в петербургский дворец. И не отстанут от русских. А у тех большая армия. И много пушек, артиллерии. Они и так захватили полмира… - Откуда ты видел их силу? - рассердился Гаджар. - Или ты воевал с ними? Разве когда ты отдавал им ключи от города, не думал, что так делать нельзя? Однако Джавад хан и не думал отступать. - Великий шах! Мы с тобой - люди одного поколения, страх и предательства нам не ведомы. У меня были сведения из русской столицы. Я знал, что их царица вот-вот умрет. Один зарубежный гость тихо сообщил мне, что они скоро уйдут… Гаджар вспомнил о французах, посетивших его. Один их них долгое время служил при русском дворе. Тот говорил то же самое, и отступать перед русскими не советовал. Сейчас Гаджар верил Джавад хану. Но ведь дело было не только в нем одном. Казалось, Азраил только и ждал, чтобы он пришел на север. Как только он ушел отсюда, все от него тут же отвернулись, никто не явился на его призыв. Этого просто так оставлять было нельзя. Спокойным голосом, словно говорил о чем-то обыденным, не отрывая глаз от их лиц, он сказал: - Если я не накажу вас, то после этого мне никогда не справиться с азербайджанскими ханами. Вы явились, спасибо вам за это! Однако именно вы виноваты во всех предыдущих делах. Если рука тянулась вчера к русским, а сегодня - к персидскому шаху, ее надо отрубить. Иначе этой страной управлять нельзя. Мы и так в огне. С одной стороны, персы подняли головы, хотят уничтожить нас, с другой стороны - арабы шумят. Стоит только освободить поле битвы, как тут же появляются либо курды, либо грузины. Нет, не могу я просто так отпустить вас. Джавад хан почувствовал, что положение очень серьезно. - Почему же просто так? Мы же не просто так пришли поприветствовать тебя и уйти. Совсем не за этим. Мы пришли, чтобы вместе с тобой идти на Тифлис, на Дербент. Укрепить наши границы! - Все это я могу сделать и без вас! Разве вы не знаете, что в моем лице над Персией взошло солнце?! Если я уйду, то от государства по названию Персия, ничего не останется. Его растащат на части! Пока Аллах позволяет, я буду сражаться! Но только без вас! В эту минуту, когда каждый мускул его тела был напряжен, высокий Гаджар напоминал готового к прыжку льва. Многие считали его уродливым, однако, в эту грозную минуту он показался Джавад хану одним из самых красивых мужчин на земле. Это был настоящий рыцарь, настоящий воин. О его умении одновременно сражаться с десятью, двадцатью врагами ходили легенды. «Конечно, иными Гаджары быть не могут, - с восхищением подумал Джавад хан. - Это дар, полученный от Аллаха. С Шахом Исмаилом Хатаи были его воины. Мы тоже умеем так. Но после нас это, наверное, забудется». Так думая о Гаджаре, Джавад хан вдруг услышал его неожиданное решение. Произошло то, чего они никак не ожидали. Вызвав палача, шах велел: «Обоих запри где-нибудь пусть посидят под домашним арестом, постоянно следи за ними, позже мы разберемся с ними…» Место, куда их отвели, не было тюрьмой в полном смысле этого слова. Это был небольшой домик на вершине скалы. То есть, мысли о том, что отсюда можно будет бежать, надо было оставить сразу. У дверей день и ночь стояли часовые. Хорошо еще что в знак милости, Гаджар не разлучил их, и они могли, по крайней, мере развлекать себя беседой. Джавад хан был спокоен. Что-то подсказывало ему, что все закончится хорошо. Не станет Ага Мухаммед хан превращать во врага своего самого верного союзника! А Гусейнгулу хан потерял всякую надежду и готов был лопнуть от ярости. - У нас ни капли ума, Джавад хан! - понизив голос, он продолжил. - Ну кто заставил нас самим являться к этому сукиному сыну! Сидели себе спокойно дома! Явился бы к нам, тогда бы поговорили. - Потом он вдруг резко сменил тему. - Ты когда-нибудь видел Баку, Джавад хан? - Нет, не пришлось! Говорят, там много змей! - Вот, дай нам Аллах избавиться от этой напасти, приедешь этим летом в Баку! Погуляем там от души! Своими глазами видишь эти места. Джавад хан усмехнулся. - Честно говоря, мне и самому этого хочется. Вот только Аллах ни разу не вразумил тебя пригласить меня к себе в гости!.. Я хотел бы увидеть места, где из-под земли выходит масло. Разговор о Баку все более воодушевлял Гусейнгулу хана. - Да зачем тебе нефть? Это все равно, что ручьи и бассейны в твоей Гяндже, течет себе. Я покажу тебе совсем другие места. Ты слышал когда-нибудь о бакинских колодцах? - Мне много рассказывали о нефтяных колодцах. - Нет, ты не понял меня! Я не о нефти говорю. А о наших артезианских колодцах. Наши колодцы бывают глубокими. Мы по лестнице спускаемся до самого дна. Там, под землей течет настоящая река. Вот там мы расстилаем ковры, готовим себе еду. Пусть наверху хоть огонь пылает... На дне колодца ничего не почувствуешь. Мысли Джавад хана вернулись к его пастбищам. - В Гяндже такого нет. Наша вода течет по кяризам. А когда становится совсем жарко, мы поднимается к родникам! - Брат! - Хан Бакинский не переставал восхищаться своими местами. - Слушаю тебя! - Тебе могла прийти в голову мыслт, что Ибрагимхалил хан может оставить такую скалу и бежать! - Честно говоря, это меня тоже смущает. Пусть придет хоть не стотысячная, а двухсот, трехсоттысячная армия, что они могут сделать с этой крепостью? - Ты слышал, что в прошлый раз говорил этот сукин сын? - Что именно? - Мол, если потребуется, мы навалим сюда седла наших коней и перейдем эту пропасть. - Глупости! Пусть не седла, а самих коней побросают сюда, эту пропасть не заполнить. Разве сам не видишь? Выгляни в окно! Чем можно заполнить такую пропасть? Джавад хан! - Слушаю тебя! - Почему же все-таки бежал Ибрагимхалил хан? Почему он без боя отдал Шушу? - А откуда ты знаешь, что без боя? - Так говорят! Но Джавад хан мыслями все еще был на перевалах Гейчи, пастбищах Хачбулага, на Гейчегеле. Тем не менее вопрос Гусейнгулу хана не оставил без ответа. - Я слышал совсем другое! Увидев, какой урон наносят пушки Гаджара крепостным стенам, он не выдержал, велел открыть ворота, атаковал с группой всадников артиллерию Гаджара, расставил их разбежаться, однако вернуться назад не смог… Крепостные ворота оказались заперты. - И никто не открыл ему ворот? - Наверное, поостереглись. Вместе с ним в город могли ворваться и солдаты Гаджара. - Понятно! А тебе не приходило в голову, что к тому, что ворота оказались заперты, могли быть причастны армяне?! - А разве в прошлый раз Мелик Меджнун не помог Гаджару? Он готов был выпить кровь Ибрагима. Так зачем же теперь они должны были держать ворота открытыми? Но Джавад хан и сам не верил тому, что говорил. Сейчас ему пришло в голову, что те, кто запер ворота, вовсе не думали о спасении Ибрагимхалил хана. Напротив, они выпихнули его вперед, в самую гущу, подальше от ворот. Однако тот нашел выход и скрылся. - Правда, мы с ним были в ссоре! Тем не менее, Ибрагимхалил хан - человек отважный! Я стал еще больше уважать его за то, что он смог прорваться через такое кольцо. Тут Гусейнгулу хан снова вышел из себя. - Что же теперь будет? Неужели он прикажет убить нас? Джавад хан почувствовал страх в его голосе и поэтому решил немного поразвлечься. - А что же он еще может сделать с нами? Не отдаст же он нм свою корону? Плохо ты знаешь Гаджара! Если ему что-то взбредет в голову, то пусть хоть весь мир будет против, он своего добьется! - Ты его так расхваливал, а он - вот какой! - Честное слово, я не расхваливаю его! Говорю то, что есть. Поэтому думай сам. Помолись, скажи последнее желание!.. Гусейнгулу хан снова взъярился. - Ты что же, думаешь, что это ничтожество не даст мне даже высказать последнюю волю? - Ты ждешь милости от палача? - спросил Джавад хан и устремил взгляд прямо в лицо Гусейнгулу хана. Бакинский хан у него на глазах превратился в ребенка. Джавад хан почувствовал в душе странную близость к нему и, желая утешить его, сказал: - Не бойся! С нами Аллах! - Не говори так, брат, мы, бакинцы не трусливы. Но одно дело умереть достойно, а совсем другое - самому своими ногами попасть в руки к негодяю! Просто обидно!.. И никто не знает о том, что мы в темнице. А если бы и услышали, то не поверили бы… - Да, тут ты прав, - засмеялся Джавад хан. - Но ведь у нас не было другого пути! Он тоже из наших. Мы же надеялись, что он сможет что-то сделать с этой страной!.. Так прошло три дня. У них не было никаких сведений из города, по нескольку раз в день им приносили хлеб с сыром, они пытались что-то вызнать у часового, приносившего еду, но тот только качал головой: - Ваше дело в руках Аллаха! Тюрьмы переполнены. Он даже Вагифа велел схватить… Хан, разве можно поднимать руку на поэта? На четвертый день тюремщик явился без хлеба. Лицо его смеялось. - Я же говорил, что Аллах поможет вам. С вас причитается, Гаджара убили! Ханы застыли в недоумении. Они не знали, плакать им или смеяться такой новости. Впрочем, это могло быть и провокацией. Быть может, Гаджар нарочно хочет обмануть их, чтобы увидеть, как они отреагируют. - Не может быть, - проговорил Гусейнгулу хан. - Так и есть! Так и есть! - воскликнул тюремщик. - Говорят, это сделали близкие ему люди. Выходите, выходите отсюда! Или вам здесь понравилось! Теперь, отправляя людей в тюрьмы, вынося им приговор, допрашивая их, вы будете знать, что они испытывают… Лишь выйдя наружу, они поверили, что все это правда. Весь город был взбудоражен. Их люди находились здесь же. Точнее, они вообще никуда не уходили с тех пор, как их ханы оказались в заключении. - Больше здесь нечего делать, - сказал Гусейнгулу хан. Джавад хан усмехнулся. Главнокомандующий Садыг хан, не дожидаясь, известий о смерти Гаджара, рано утром вместе с захваченными драгоценностями крикнул: «Шах послал меня за Ибрагимхалилом» и покинул Шушу. Один из организаторов покушения, уважаемый в Шуше Батмангылындж Мухаммед, не склонявший головы даже перед Гаджаром, явился, чтобы прекратить беспорядки. Гаджар и вправду был убит, казна его разграблена. Персидская армия пришла вразброд. Кто занимался грабежами, кто - обжирался! Десятки тысяч людей, не знающие, кто им будет платить, отправились домой. Джавад хан, хоть и был подвержен позорному для его ханского положения аресту, получив свободу, радости не ощущал. Что-то в его сердце сломалось. «Вот и еще один великий тюркский полководец после Надир шаха Авшара убит во сне, в своих покоях, от руки людей, которым он доверял. Снова в стране начнется неразбериха, а Россия и Грузия будут радоваться, наши враги снова поднимут головы». Он предчувствовал, что для Гянджи вновь наступают тяжелые дни. Бакинский хан торопил его. - Не спеши, - ответил Джавад хан, - подожди лучше еще один день, зачем нам уезжать, оставив эту радость?.. Причины его задержки Гусейнгулу хан понял после того, нашел визиря. Он не раз встречал Джавад хана в бою, в походах, в тяжелой борьбе; знал его, как человека жесткого, неуступчивого, но он никогда не подозревал в Джавад хане такой тонкой души, любителя изящного слова - это он понял только здесь, в Шуше… Молла Панах Вагиф вышел из темницы незадолго до них. Точнее, находясь в темнице, он знал, что сегодня должно произойти. Это была ночь, когда оставалось только выжить или погибнуть. Он знал, что Гаджар его не простит. Не смог бы Гаджар вынести такого груза. Ни одного слова из того стихотворения нельзя было проглотить даже с медом. Поэтому он сидел и ждал смерти. Как он не раз писал в своих стихах, мысль его вновь уносилась к берегам Куры. Он прожил в Шуше замечательные дни, сделал все, что мог для укрепления и развития Карабахского ханства, слава о нем гремела по всему Азербайджану; здесь он прожил свои лучшие годы. В молодости стоило крикнуть ему, и голос его заполнил бы собой Дашалты, когда он выходил на площадь Чыдыр, девушки сбегались посмотреть на него. Когда к нему являлись армянские мелики, они приводили с собой своих дочерей. И нельзя было понять, то ли сами они хотят сблизиться с визирем, то ли их дочери под предлогом «встречи с поэтом» хотели зацепить этого красавца, второго человека в ханстве. Но все это прошло как сон. Чем старше становился Вагиф, тем отчетливей понимал, что в мире есть лишь одна красота - красота слова. Никакая армия не могла бы взять его словом, но, увы, в этом мире гораздо больше злобы. И именно поэтому венец Карабаха - Ибрагимхалил сейчас просит подаяния неизвестно у каких дверей. И не осталось никакого смысла ни в его казне, ни в его ханстве… Поначалу и он хотел бежать вместе с Ибрагимхалил ханом. «Нет в мире лучше места, чтобы спрятаться от Гаджара, чем Газах, и никто не догадается», - уверял он Ибрагимхалила, приглашая его в свои отчие места. А потом он вдруг передумал, изменил свое мнение, хотя и знал, что это может окончиться смертью, «Нет, сказал он, - будет лучше, если я останусь». «Думаешь, когда придет Гаджар, он будет проводить с тобой поэтические меджлисы, - пошутил тогда Ибрагимхалил, и в семьдесят лет не утративший бодрости, - или боишься на старости лет вновь опоясываться мечом? Лучше, уйдем вместе! Лучше умереть в бою, чем дожидаться на старости лет петли». Хотел было Вагиф как и прежде что-то ответить Ибрагимхалилу, но потом понял, что сейчас не место для шуток. Ему больно было смотреть сейчас на хана, чье слово раньше имело значение на всем Кавказе, хана, который в свое время завоевывал Ардебиль, Тебриз, Урмию. «Что за ворона накаркала нам все это, - сказал он. - Беда идет за бедою. Если бы люди могли сеять зерно, если б не было голода, нищеты, никто не мог бы взять Шушу. Ты не хочешь склонить голову перед Гаджаром и поэтому убегаешь». «Однажды эта болезнь застигнет и тебя, лучше собирайся и уходим. Если погибнешь ты, то когда еще в этом махале родится такой, как Вагиф?» Однако решение Вагифа было твердо: «Не хочу быть для тебя лишним грузом. Да будет легок твой путь. А мне лучше остаться здесь». Ибрагимхалил хан знал, что Вагиф не станет сидеть просто так и дожидаться смерти. Раз он решил остаться, значит у него есть какое-то намерение. «Пусть остается», - решил он про себя. Он скрыл от Вагифа, что больше не намерен возвращаться в Шушу. «Если удастся вырваться из Шуши, то я еще повоюю с Гаджаром. Вот уже сколько дней грохот его пушек разрывает мне сердце. Я иду разрушить их. Или им повезет или мне! Если удастся заставить пушки заткнуться, то я вернусь. Пусть потом Гаджар лает снизу, сколько влезет!» Через некоторое время после исчезновения Ибрагимхалила, пушки и вправду замолчали. Но исчез как дым и сам Ибрагимхалил хан… Все это Джавад хану рассказал сам Вагиф. Знаменитый визирь ханства встретил их у самых дверей. Он не обижался на них за то, что они пришли сюда вместе с войском Гаджара. Все трое словно только что родились на свет. Если б Ага Мухаммед смог добиться своего, захватил этот город и, как было объявлено вчера, построил бы посреди Шуши гору из черепов, то на самом верху этой горы, несомненно, лежали бы черепа Вагифа и этих двух ханов. Поэтому Вагиф и не стал предъявлять никаких претензий к гянджинскому хану. - Как вам у нас? - Да, как могут быть, - ответил Джавад хан. Вагиф затронул его больное место. - Надир шах прорыл у вас такой глубокий колодец, что до сих пор не может выйти наружу. Именно переживания за газахцев и борчалинцев вынудили меня воевать с Ибрагимхалил ханом, вместе с Гаджаром идти на Тифлис. Тифлис, который в свое время был счастлив, что он находится под пятой Гянджи, сейчас вознамерился руководить нами. Они даже названия деревень меняют, убирают прежних старост и наибов ставят вместо них грузин. Повсюду притесняют наших. Вот, что лишает меня покоя! Говоря все это, Джавад хан и не подозревал, насколько приятно слышать это Вагифу. При шушинском дворе, как и при гянджинском существовали свои внутренние противоречия. Не прекращались споры между сторонниками русских и сторонников персов. И каждый по-своему рассматривал то, что визирь более склоняется на сторону русских. «Достаточно было одного слова Екатерины, чтобы он продался», - говорили одни. Но откуда было им знать, что главной болью Вагифа всегда оставался Газах. Если Грузия соединится с Россией, если при этом мы останемся в стороне, то мы навсегда лишимся и Газаха, и Борчалов. Поэтому он твердо держался своего мнения: «Где они, там и мы». В своем возрасте Вагиф не утратил ни свежести, ни бодрости - он был красивым мужчиной высокого роста. Он тоже был наслышан о Джавад хане. И хорошо знал, как тот печется о газахцах. Поэтому он и с этой стороны очень хорошо относился к нему. Но более всего приводило в восторг поэта то, как страстно любил Джавад хан поэзию. - Наверное, Ибрагимхалил хан послал Гаджару твои строки: В этом мире я не увидел ничего доброго, ничего хорошего А увидел только неправду, и больше ничего. Вагиф засмеялся. - И до вас дошли эти стихи? - Но ведь это написано обо всем Азербайджане. Я вот только не знал, что ты и на персидском языке пишешь. У нас в Гянджебасаре твои стихи гуляют из уст в уста. Ими ашуги украшают свои песни, они - украшение свадеб. - Кто его знает, как в мире повернется, - ответил с благодарностью Вагиф. - Если уважаемый гянджинский хан еще и любитель поэзии, то позволь я подарю тебе свои последние стихи. И еще один экземпляр перешлешь поэту Видади. Джавад хан усмехнулся: - Но сначала я это стихотворение прочитаю в Гяндже на меджлисе поэтов. Тем более что оно написано вашей рукой. Вагиф взял бумагу и стал читать стихотворение, написанное нынешним утром: - Эй, Видади, посмотри, как ужасны времена, Взгляни на ветер, на дела, на деяния! Одним ударом разрушившего власть зла, Посмотри на справедливо властвующего могучего падишаха! Утром ночь погасла, лишь одна свеча светила у Гибле, Любуйся торжеством ночи, а не уродством дня. Посмотри, едва лишилась блестящей короны гордый характер Скатилась к ногам властвующая голова. Бедного, спасающего от беспомощности Взгляни на гвоздь, ставший для шаха каламом справедливости! Беги подальше от этих мирских дел Отвернись от дочери, сына друга, любимой! Да будет тебе уроком Ага Мухаммед хан, непутевый старик Пока еще жив, не смотри ни на шаха, ни на кровопийцу! Вагиф, закрой глаза, не смотри ни на красоты, ни на уродства мира, Отвернись в сторону возвышенного Ахмеда Мухтара! Ханы были поражены стихами. По дороге к дому поэта они слышали, что народ пинает ногами отрубленную голову Ага Мухаммед хана. Кто-то кричал: «Он собирался свалить нашли головы в кучу, а поверх них положить голову возчика!». А теперь Джавад хан видел, как всего через два часа были созданы такие прекрасные стихи. Аккуратно сложив написанные стихи, хан спрятал их в карман, и попросил у хозяина позволения уйти. Вагиф засмеялся. - Гянджинский хан не нуждается в моем дозволении. Только будьте осторожны. Никто не знает, что ты был здесь. Но если об этом узнают люди, близкие к Ибрагимхалил хану, может пролиться кровь. Но Джавад хан не боялся. Напротив, он бы с удовольствием встретился сегодня с Ибрагимхалил ханом. Но чтобы в сердце Вагифа не осталось беспокойства, он сказал: - Ты же сам сказал, что Ибрагимхалил хан отбыл из города вместе со своими близкими! - Но здесь его племянник. Сейчас город в его власти… Два года назад, несмотря на нанесенные армии Гаджара большие потери, тот, чтобы перетянуть шушинцев на свою сторону, назначил его ханом Карабаха. - Если Батмангылындж здесь, то я должен обязательно встретиться с ним. Мы с ним добрые друзья. Я помог ему во время войны с ханом Ширванским. - Бог тебе в помощь! Встречайтесь! - отвечал Молла Панах. - Мухаммед бек - человек храбрый. Стоило Гаджару заговорить о женщинах и детях, он вернулся в город и сам пошел ему навстречу. И привел в ужас великого шаха. Я знаю, что и он повинен в смерти шаха. Но простите меня. Я с вами пойти не смогу! У нас с Мухаммед беком старая вражда! - Бог тебе в помощь! - сказал на прощанье Джавад хан. …Мухаммед бек Фатали хан в давние времена не раз приезжал в Гянджу, и в отличие от своего дяди поддерживал дружеские отношения с Джавад ханом. Увидев их, он не поверил своим глазам. - Как ты здесь оказался? Джавад хан рассказал обо всем, что с ними произошло. Между делом упомянул о дружбе, которую питали друг к другу его отец Шахверди хан и дед Мухаммед бека - Панах хан, не упустил и того, что некогда был дружен и с Ибрагимхалил ханом, и заметил, что Ираклий возвысился благодаря помощи Ибрагимхалил хана, а потом набросился на Борчалы. Он не хотел, чтобы из-за отношений с Ибрагимхалил ханом портились отношения и с его племянником. - Он должен был быть мне благодарен за то, что два года назад я отвлек Гаджара отсюда и направил его на Тифлис. Жаль, что он не понял этого. Снова бросил меня и вцепился в своего грузинского тавада… Впрочем, все это мало трогало Мухаммеда агу. Казна Гаджара и Шуша теперь принадлежали ему, народ на него молится. - Джавад хан! - сказал он. - Я уважаю доблестных людей. В годы моей вражды с ханом Ширванским я не раз бывал у тебя в гостях! Тебе следовало войти в Шушу не пленником, а дорогим гостем. Но что было - то прошло! Что же касается твоих отношений с моим дядей, то это ваше собственное дело. Он бросил нас на произвол судьбы, а сам убежал и спрятался среди женской половины своей родни. Джавад хан почувствовал, что втайне Мухаммед бек не одобряет действий своего дяди. Это его успокоило, и он переменил разговор. - Я и в этом могу помочь. Все зависит от тебя. Захочешь помощи - получишь ее! Скажешь, чтобы я больше не появлялся в Шуше, и это смогу! Мухаммед громко рассмеялся. - Моему дяде уже семьдесят лет. Пусть делает что хочет, мне все равно. Но ты не откажи в помощи! Не ради меня или моего дяди, а ради единства Карабаха и Гянджи! Мухаммед бек со своими отборными конниками проводил гянджинского и бакинского ханов до Аскеранской крепости, некогда воздвигнутой его отцом, и лишь оттуда повернул назад. Собственно, особой необходимости в этом не было. Потому что всего через четыре часа в Шуше и вокруг нее не осталось ни одного вооруженного солдата Гаджара. А всего несколько дней назад они с совсем иным настроением ехали по этой дороге в сторону Шуши. Джавад хан оперся на седло и еще раз оглянулся на Шушу. «Может, больше и не доведется увидеть», - подумал он. Заходящее солнце яркой короной сияло над Шушой. *** Ночь они провели в Агдаме, в доме друга-купца, часто наведывающегося на гянджинский рынок. Всадники их размесились по соседним домам. Они еще раз обдумали все, что произошло с ними за последнее время. Но главным в их размышлениях были не мысли о единстве, а то, как им уберечься от надвигающейся с севера угрозы? Смогут ли они протянуть руки друг другу? И если бы в деле не мешался, ширванский хан, то эти двое вполне могли бы объединиться. Но тем не менее, стоило бы позвать одному, как другой тут же оказался бы рядом. Да, это по Божьей воле они поехали в Шушу! Поехали, чтобы вернуться оттуда с идеей больше не расставаться. Гусейнгулу хан был моложе и ловчей. В конце разговора он пронзил кинжалом собственную руку, и поднял руку над полной водой миской. Кровь его закапала в воду. Джавад хан знал, что это означает. Не дожидаясь приглашения, он тоже провел кинжалом по собственной руке, смешал кровь с кровью Гусейнгулу хана, затем, размешав кровь, сделал несколько глотков и передал ее Гусейнгулу хану. Гусейнгулу хан допил кровь… …Весь следующий день они до самой Барды ехали вместе. И не дано им было знать, что предначертала им судьба, куда далее она поведет их. Прямо на конях они обнялись. - Да хранит тебя Аллах, брат, - сказал хан Бакинский. - Да будет над тобой Божья рука, брат, - ответил хан Гянджинский. И они расстались. На повороте Джавад хан повернул голову коня и посмотрел назад. Гусейнгулу хан стоял неподвижно, провожая его взглядом. Джавад хан поднял руку и проговорил: - Как-нибудь летом я приеду в Баку. Приеду, чтобы попить с тобой чай на дне колодца и увидеть Каспий. - Я буду ждать тебя, - отозвался Гусейнгулу хан. В это прекрасное майское утро на лазурных лугах оба конника спешили. Один в Гянджу, а второй - в Баку… *** Итак попытка Гаджара отомстить успехом не увенчалась. Никакие жены с детьми, никакая обуза не мешала Ибрагимхалил хану. И хотя недалеко от Тертера конница Гаджара попыталась преградить ему дорогу, однако, почувствовав на себе меткость его пули и силу его ударов, остановились. - Ладно! Езжай своей дорогой, Ибрагимхалил хан! Мы не скажем Гаджару, что встретились с тобой. Хан не понял, откуда ему такая милость. «Наверное, и они устали от этих бессмысленных войн, от этого братоубийства. Тот, кто сегодня стал другом, завтра может превратиться во врага. Тот, кого ты сегодня возвел на трон, завтра теряет его, а вместо него на трон поднимается тот, с кем ты враждовал…» Как бы там ни было, но их отказ проливать кровь, запало в сердце Ибрагимхалила. Он и сам не хотел никого убивать в присутствие своей семьи. Он протянул мешок с деньгами своему зятю Насир хану и сказал: - Позови сюда людей Гаджара, отдай это их командиру! Его дочь от Тутубегим - Агабегим ага, об уме и красоте которой легенды ходили не только по дворцу, но и по всей Шуше, в этот раз в отличие от остальных дам ехала не в повозке, как все, а на коне, и старалась чаще оказываться рядом с отцом. - Ты очень верно поступил, отец! - проговорила она. - Не очень-то хорошо, видно, служилось им у Гаджара. Опорой становятся тому, кто платит. Они тоже, наверное, измучены Гаджаром… От этих слов дочери Ибрагимхалил хану стало легче, лицо его заулыбалось. Именно этого мгновения Агабегим ага и дожидалась. - Отец, может, мы отправимся к моему дяде? - спросила она, устремив на него полные вопроса взгляды. - Твой дядя сейчас сидит в Шуше, и вместе с Ага Мухаммед ханом строит планы как захватить меня. - Но ведь вы - родственники, когда-то были друзьями. Что же теперь встало между вами? Отчего это так, отец! Ты знаешь, как маму измучили ваши разногласия… Ибрагимхалил хан задумался. С тех пор, как он потерял Шушу и оказался вынужден стучать в чужие двери, много из происшедшего теперь вставало перед ним в ином свете. Если таков конец власти, то стоило ли ради нее проливать столько крови. Ему вспомнились стихи его визиря: В этом мире я не увидел ничего доброго, ничего хорошего А увидел только неправду, и больше ничего Эти стихи Вагиф как-то прочитал ему, в ту минуту, когда он не мог вырваться из рук Гаджара, когда был беззащитен в борьбе между Персией и Россией. В тот вечер Ибрагимхалил хан был чем-то очень недоволен. И полные жалоб стихи визиря не только не облегчили его сердца, но и наоборот, он принял их в свой адрес и втайне обиделся. А вот сегодня эти неожиданно вспомнившиеся стихи подходили под его настроение и показали необыкновенный ум Моллы Панаха. Трудно сказать, о чем еще думал в задумчивости Ибрагимхалил, но потом все так же улыбаясь, он повернул лицо к Агабегим и сказал: - Во всем виновато время, дочка. Зятья, знакомые, верные слуги, меткие стрелки, шекинские беки, под предводительством Селим хана, шахсевенские беки были заодно с Ибрагимхалил ханом, и сейчас, проехав Шеки, Ках, они ехали в сторону Балакяна. Вдруг, когда они проезжали мимо старой дороги, под вековыми дубами, путь им преградил отряд, человек в две-три тысячи. - Добро пожаловать, Ибрагимхалил хан! Однако в этом «добро пожаловать» не было добра. - Ты бросил Шушу Гаджару и теперь пожаловал к нам в гости, но не подумал, что и здесь могут быть его друзья… Они готовы были ринуться на караван Ибрагимхалил хана. В воздухе мелькали клинки. Люди Ибрагимхалила тоже стояли наготове. Схватка могла вспыхнуть в любую минуту. Но тут вперед выступила сестра Ума хана Балакенского, жена Ибрагимхалила Бикя ага, и, обращаясь к грозно играющими клинками горцам, проговорила: - Выслушайте меня! Я - Бикя ага, сестра Ума хана. Законная жена Ибрагимхалил хана. Так-то вы встречаете вашу сестру? Таково ваше уважение к сестре Ума хана, к хану Карабахскому и его гостям? И что-то добавила на аварском языке. На горцев словно кто-то вылил ушат холодной воды. Они без единого слова расступились. Потом, окружив гостей, с почетом проводили их до самого Балакяна. Ума хан приветствовал Ибрагимхалил хана не как побежденного полководца, оставившего свой город, а как победителя, истинного аксакала. Он в свое время уже пережил подобное несчастье. Бесчисленное число посетителей приходили к Ибрагимхалилу из Балакяна, Джара, Илису. Беки и султаны становились в очередь, чтобы пригласить его к себе в гости. Уже не хватало места, чтобы хранить принесенные гостями продовольствие, от пригнанного скота на дворе не было места. Подарки шли без конца. Однако самый неожиданный подарок привез в Балакян через десять дней прибывший из Шуши Мухаммед Рафи. Это была отрубленная голова Гаджара. Ее прислал его племянник Мухаммед бек который приглашал Ибрагимхалила вновь занять принадлежащий ему ханский трон. Не менее неожиданным оказался для хана и другой подарок, прибывший через двадцать дней. Это были мешки с едой и деньги, присланные Джавад ханом. И после этого за все время пребывания Ибрагимхалил хана в Джар Балакяне подарки от Джавад хана не прекращались. Ибрагимхалил хан хорошо знал гянджинского правителя. Подобное внимание к нему нельзя было объяснить одной лишь смертью Гаджара. Хоть и погиб Гаджар, но и Ибрагимхалил все потерял. Не знал он и о встрече Джавад хана с Мухаммед беком. Он был уверен, что Джавад хан делает эти дары безвозмездно. Это честный человек. Он знает, что его сестра находится в чужой земле и не хочет, чтобы она испытывала какие-то неудобства. Кроме того, его родственник сейчас уже не карабахский хан, и более того, у него нет никаких новых претензий. Он попросту - родственник Джавад хана, муж его сестры… А все конфликты между Шушой и Гянджой теперь позади. При этом, находясь вдали от Шуши, Ибрагимхалил хан впервые признался себе в том, что он был неправ в отношении Зиядханоглы и гянджинцев. Временами он поддавался на провокации Тифлиса. Хоть и пытался он примириться с семьей Зиядханоглы, женившись на их прекрасной сестре Тутубике, однако из этого ничего не получилось. Самой черной страницей в этой истории было пленение им Мамедгасана Зиядханоглы и доставка его в Шушу. Это тоже была провокация Ираклия. Несмотря на все требования и просьбы азербайджанских ханов Ибрагимхалил хан казнил его в Шуше. Это произошло тринадцать-четырнадцать лет назад. Но ему до сих пор не забыть последних слов Мамедгасан хана. «И ты не умрешь своей смертью, Ибрагимхалил хан. Я не хочу, чтобы твоя смерть привела к новым столкновениям между Шушой и Гянджой. Пусть знают Зиядханоглы, я прощаю тебя, моли Аллаха, чтобы и они простили». Ибрагимхалил хан не простил Рагим хану того, что он бежал из Шуши, захватил гянджинский трон, сблизился с Ираклием и враждовал с Шушой. Он постарался посредством своих людей в Гяндже сделать так, чтобы Рагим хан был изгнан и его место занял Джавад хан, но потом пожалел об этом. Ибрагимхалил хан призадумался. Значит, Джавад хан не забыл его помощи в воцарении на троне… Через некоторое время он по призыву своего племянника вернулся в Шушу. А еще позже, чтобы улучшить отношения с Ираном, выдал свою дочку, красавицу Агабегим ага, приходившуюся племянницей Джавад хану за Фатали шаха и отправил ее и Тегеран. *** Смерть Гаджара привела к активизации России на Кавказе и поставила азербайджанских ханов перед новым выбором. Предвидя, какие последствия для Азербайджана вызовет присоединение Тифлиса к России, ханы стали один за другим тянуться к России. Пользуясь возникшим положением, Джавад хан старался укрепить свои позиции в регионе и вернуть себе утраченные земли. Пока русские оставили Тифлис в покое, надо объяснить Ираклию, кто здесь прав. Оставив все остальные дела, Джавад хан во главе отряда отборных войск объездил все земли от Газаха до Горных Борчалов. Ираклий был слаб, ноги его распухли, он уже не поднимался с постели и не мог выступить против Джавад хана… *** Джавад хана, вернувшегося после очередной поездки в Грузию, встретила в дверях Шукюфа ханум. - Родной мой! Как долго тебя не было, хоть бы что-то сообщил о себе. У меня сердце готово разораться от волнения. С кем ты снова воевал? Зачем тебе нужны эти опасные водовороты? - Нам на роду написано воевать, ханум! Лучше жить, воюя, чем умереть без сопротивления! Иных путей у нас нет! Что же поделать, у Гянджи много врагов. Шукюфа ханум всплеснула руками. - Да уничтожит Аллах всех твоих врагов! Один уходит, другой - приходит! Нет людям покоя! Покушай, отдохни, пусть усталость покинет тебя!.. - Нет, мне надо помолиться. Шукюфа ханум позвала стоявшего в ожидании слугу. Джавад хан сел на краю тахты. Ханум, не позволив слуге, сама разула Джавад хана, вымыла ему ноги, вытерла их. Умывшись, хан приступил к молитве. В конце намаза он как обычно помолился за Гянджу, ее жителей, за своих детей и встал. Увидев, что он закончил молиться, ханум спросила: - Ну, как прошла твоя поездка по Шамседдину? - Я не ограничился только Шамседдином, а был и в Газахе, и в Борчалах. До самого Тифлиса. - Ты и без того заставляешь Ираклия мучиться. - Поздравляю тебя, он уже умер! - Он и должен был умереть! Не воевать же ему с червями! И кто теперь на его месте? - Не знаю! Но в Тифлисе поднялся большой шум! Каждый из его детей тянет в свою сторону. Да и жена его еще та штучка. - Много несчастья принес нам Ираклий. Вот, теперь он на все ответит на том свете. - Да кто он такой, чтобы причинять нам несчастья. За его спиной есть люди и посильней. Он правил уже почти пятнадцать лет. И все эти годы не было покоя его сердцу. Большая часть этих лет прошла в походах, сражениях, в войнах с теми, кто со всех сторон рвался овладеть его маленькой Гянджой. Быть ханом для него означало не прибыль, отдых, наслаждения, развлечения, а способ сохранить имя своего рода и свое имущество. Однако в последние годы это становилось все сложнее. По возвращении из Борчалов он почувствовал, что седло уже тяжело для него. Он целыми днями проводил на коне, не отдыхал. И тогда ему вспомнились знаменитые слова Надир шаха. Он каждый раз громко смеялся, вспоминая их, вот и сейчас он - будучи не один - шевельнул губы в усмешке. …Надир шах, взяв Дели, взял свою железную корону и водрузил ее на голову индийского правителя Мухаммед хана, а его украшенную драгоценностями корону возложил себе на голову, признав тем самым, что более не тронет его и возвращает всю власть Мухаммед шаху. В один из дней во время обеда индийский правитель выразил свой восторг тем, что Надир шах покорил столько земель и управляет ими. - Великий эмир, что помогает тебе сохранить власть? - спросил он. - Я отвечу тебе завтра, - ответил Надир шах. Назавтра они выходят к войску. Надир шах говорит Мухаммед хану: - Опусти штаны! Мухаммед хан удивляется. Надир шах повторяет: - Спусти штаны! Мухаммед хан растерян, но когда Надир шах в третий раз повторяет свое требование, но против воли спускает штаны. Точно так же и Надир снимает свои штаны, а потом говорит Мухаммед хану: - Дотронься до моих ягодиц и до своих! Мухаммед хан делает так, как ему велят. - Ну, что скажешь? - спрашивает Надир. - Великий эмир, твои ягодицы сухие и крепкие, а мои - мягкие, как вата! - Ну вот и запомни! Страной руководят именно таким задом! …Хоть он и враждовал с Гянджой, но тут, сукин сын, был прав! Мы столько гнали коней, что уже не можем спокойно усидеть на одном месте. Посеянные Надиром зерна, сегодня восходят колючками. Грузины лезут в Шамседдин, на наших глазах выделывают что хотят. И карабахские ханы не дают спокойно жить. «Для чего нужно гянджинское ханство, если есть мы», - твердят они. Годами они заодно с Ираклием заставляли нас захлебываться в собственной крови. А потом обижаются, почему это мы вместе с Ага Мухаммедом Гаджаром идем на Тифлис. А что я могу поделать, если грузины, годами бывшие нашими вассалами, теперь стакнулись с русскими, и не дают нам, представителям рода Гаджаров спокойно жить? И теперь он радовался тому, что все так резко изменилось. Хоть Ибрагимхалил хан и вернулся в Шушу, но ведь он не забудет добра, которое сделал ему Джавад хан. Да и Тифлис еще целый месяц будет возить тело Ираклия из деревни в деревню, чтобы народ простился с ним, а потом уже начнется соперничество его наследников… Таким образом, Газах, Борчалы, Шамседдин уже не будут платить грузинам налогов, и пока не пришли русские, привязаны к Гяндже. После письма Джавад хана хан Иреванский также усилил свое давление на Тифлис. Напав на Тифлис с юга, он захватил Шулагили, где было более тысячи домов. Правление сына Ираклия - Георгия, как и в Петербурге - императора Павла продлилось недолго. А Гянджа тем временем укреплялась. Джавад хан заключил договора с ханами Шемахинским и Шекинским, перетянул на свою сторону Нурали, в свое время восхитившего своим пением Зубова, отправил в Карабах - для успокоения Ибрагимхалил хана - двух своих сыновей - Угурлу ага и Алигулу ага. Однако на сердце его было неспокойно. Он чувствовал приближение бури, поэтому срочно собирал по деревням солдат - как добровольцев, так и наемников, увеличивал число табунов, в Гуру Гобу день и ночь тренировались солдаты. АЛЕКСАНДР МИРЗА БОРЕТСЯ ЗА НАСЛЕДСТВО Услышав о приближении со стороны Грузии группы всадников, Джавад хан поспешил во дворец. Незваные гости были задержаны в Гуру Гобу и ждали ханского указа. - Кто приехал? - спросил он. - Грузинский наследник. - Не Александр ли, которого мы называем Искендером. - Он самый! А с ним еще группа всадников. «Ишь ты!», - подумал Джавад хан и дал указание визирю Самед беку: - Гостей принять и разместить в караван-сарае, Александра приведите ко мне! Через час он уже беседовал во дворце с Александром - претендентом на грузинский престол, который успел перессориться со своими братьями. Он был удивлен нежданным визитом своего грузинского друга, хотя тот приезжал в Гянджу не в первый раз. Александр говорил резким и нервным голосом. - Я лишь требую того, что принадлежит мне, хан! На грузинском троне должен сидеть я. Отцу должен наследовать я. - Ты прекрасно знаешь, - задумчиво сказал Джавад хан, - что с твоим отцом отношения у нас были не самые лучшие! Но я сейчас не об этом. Он был человеком умным. И должен был еще при жизни сам решить этот вопрос. - Как он мог решить его? Отец в конце жизни уже ничего не соображал. Вся власть была в руках его жены Дарии. Она таскала его всюду за собой. И вот результат!.. - Ты должен учесть, что за спиной твоего брата стоят русские. И это они утвердили его право на престол. - А у меня за спиной такое шахство как Персия, ты! - Но персидские шахи стали и нашими врагами. - Кто же может без ведома персидского шаха претендовать на власть в Грузии, - возразил Александр. - Русские приходят и уходят. А Персия с Грузией - вечные соседи. Даже сейчас при персидском дворе сотни грузин. Фатали шах приходится нам родственником. Пока грузины совершенно искренне служили Персии, принимали мусульманство, возвышались при дворе и в армии, наша страна была единой и цветущей. А сейчас, посмотри, что с нами? С тех пор, как сюда ступила нога русского солдата, все наше благосостояние исчезло… - Сейчас у Персии и своих проблем полно, - прервал его Джавад хан. - Каждое азербайджанское ханство превратилось в самостоятельную страну. Мы никак не можем объединиться. - Если б Персия покрепче держалась за Грузию, то и вы бы не откололись, - проговорил Александр, и чтобы проверить воздействие своих слов, устремил взгляд на Джавад хана. - Русские хотят и нас поссорить, хан! Назначили меня эмиром Шамседдина и Газаха. Они подталкивают меня, чтобы я начал борьбу с тобой, так как знают о нашей дружбе! - Все это продолжение старой войны, - сказал Джавад хан, чтобы успокоить своего собеседника. - Наши даже Тифлиса защитить не могут. В конце концов тифлисцы отвернулись от моего отца, так как он не мог оборонять их… - Я много сделал для того, чтобы убедить Ираклия помириться с Гаджаром. - Я знаю это! Но ведь он не изменился. Отец не понимал, что творит. Нельзя гнаться за двумя зайцами. Османы, Персия, Турция - он в один день направлял письма во все стороны. - Если мы не будем делать того, что требует большое государство, то нас растопчут. - Пусть бы тогда Россия и обороняла Тифлис! - воскликнул Александр. - Что же не стала делать этого? Они так боятся горцев, что не решаются перейти Кавказ. В последние годы они превратили отца в нищего, просящего подаяние. Пытались купить Грузию за три-пять червонцев. - Не будь у русских денег и оружия, ни Ираклий, ни его семья не смогли бы выжить после той войны. - Джавад хан, кацо, брат! Тифлис сожгла семья Багратиони. А сейчас они попрятались по своим углам и наслаждаются жизнью. Ни один из них не смог привести с собой воинов. А те, что прибыли от императора, при виде армии Гаджара, подняли вверх руки и сбежали. Ты знаешь, сколько тюрков погибло в Тифлисе? Разве Гаджар отличал своих от чужих. А тут еще и армяне увидели переполох и набросились на тюркские кварталы, мечети. Это была война, и кто слаб в ней, погибнет. - Он перевел дух и добавил: - Разве станут те, кто не смог оборонять Тифлис, заботиться о Борчалы и Газахе… Джавад хан давно знал Александра. Из-за него у них когда-то был спор с Ираклием. Ираклию казалось, что Александра к Персии, к шахскому двору притягивает Джавад хан. Хотя Александр гораздо чаще Джавад хана ездил в Персию. Честно говоря, временами Джавад хан и сам не мог понять, чего хочет Александр. У него не было никаких желаний, кроме грузинского престола, и ради достижения своей цели он не брезговал никакими путями. Он месяцами гостил у Джавад хана. Ездил к аварцам, укреплял отношения с лезгинами. Вместе с тем нельзя было отрицать и его связей с русскими. Хоть он об этом старался не распространяться, но это чувствовалось по его разговорам. Однако самым главным было то, что Александр был истинным другом Азербайджана. Устав от событий в Грузии, и при возможности приезжал сюда. Он приезжал в Гянджу как к себе домой, и в этом в какой-то мере было виновато гостеприимство хана. Но ведь не мог хан спросить: «Зачем ты приехал?» Впрочем, он и не говорил: «Почему ты не приезжаешь?» Александр давно принял ислам, и считался одним из правоверных мусульман. Вторая жена Ираклия Дария делала все, чтобы царем стал ее сын Георгий, и старалась всеми средствами вывести из игры Александра. Несмотря на это вся Грузия и соседние области именовали Александра принцем. Однако внутренние противоречия грузинского двора отдаляли принца от желаемого им престола. Впрочем, ему и в голову могли бы прийти другие мысли. Он мог подумать, что лишение его наследства связано с тем, что он мусульманин и тянется к тюкам... Поэтому хан всегда относился к Александру с особым вниманием. - Никто не может отрицать твоих прав на престол, - сказал Джавад хан. - Ираклий принес в жертву второй жене все свои законы и свое последнее слово. Ты, приняв ислам, сделал самый верный шаг. Потому что в исламе спасение мира. Если бы ты был и христианином, это не могло бы повредить нашей дружбе. Потому что мы, мусульмане, с равным доверием относимся к представителям всех религий. Ты, слава Аллаху, прекрасно знаешь, сколько у меня друзей среди грузин. И армянам я всегда помогал. «Близкий сосед лучше дальнего родственника». Так говорили наши отцы. У нас нет иного выхода, чем жить в дружбе. Русские вам помочь не смогут. Потому что у русских нет никаких связей с Кавказом. Зачем им помогать вам через тысячи верст по мусульманским землям? А если и придут, то также и уйдут. И тогда снова нам придется жить вместе! А ваши не могут понять этого. Мало того, что продаются сами, так еще и нас хотят смешать и продать России. Но не учитывают при этом, что половину Грузии занимают мусульмане. И их вы не уничтожите. Во время войны, вы просите у тюрков солдат, коней, помощи, а потом отказываетесь признавать их права! Русские здесь временно, Александр! Однако каждый народ должен строить свою судьбу по своим возможностям. Разве мало было тех, кто приходил и уходил. Римляне, арабы, монголы, мы отделались от них, и так же отделаемся от русских. Но нашей дружбы мы терять не должны. Твой отец не понял этого, слава Аллаху, что хоть ты на верном пути!.. Александр с уважением относился к уму, сдержанности, рыцарскому духу Джавад хана и любил его. Он понимал правдивость его слов. Всякий раз, когда он приезжал к нему, возвращаться обратно ему уже не хотелось. И каждый раз он просил у Джавад хана позволения построить в Гяндже дом, быть рядом с ним, «я так нуждаюсь в твоих советах, наставлениях». Джавад хан поначалу воспринимал эти просьбы как шутку, а потом дал свое согласие. Живя в Гяндже, Александр теснее сносился с персидским двором. Сколько лет он следил за успехами своих земляков. Он раз сравнивал судьбу грузин, достигавших в Персии высоких степеней, становящихся там визирями, военачальниками, с грузинами, живущими в Санкт-Петербурге на месячном жаловании, а по сути бывшими там на положении заключенных. Лишь в соседстве с тюрками грузины жили счастливо. Он знал это. Потому и хотел взять власть в свои руки, чтобы судьба народа решалась не из его религиозных убеждений, а от места, уготованного для них Аллахом, от их соседей… Незачем было рассказывать Александру о преимуществах мусульманства. Принц знал это лучше остальных, это проявлялось и в его характере, отношении к людям. И еще Джавад хан был рад приезду друга потому, что сейчас в армии идут учения, и участие в них грузинских конников улучшило бы подготовку солдат Джавад хана. Гость же, зная, что хан не любит недомолвок, не стал скрывать от него и своего отношения к Шамседдину. - Шамседдинцы жалуются на тебя, хан! - А что, думаешь, если они перейдут под твое покровительство, то их гнев исчезнет, - с несвойственной для хозяина дома злобой спросил хан. Александр засмеялся. - Это я сказал просто так! Главное не это, главное в том, чтобы ты нашел общий язык с персидским шахом, и пусть он заберет меня и посадит на мой трон! Вот тогда Грузия станет раем, а ты избавишься от их претензий. - Персидский шах не станет слушать меня, - ответил Джавад хан. - И не захочет портить отношений с Россией. - Послушает! Послушает! Если он из рода Гаджаров, то не забудет помощи, которую ты оказывал Ага Мухаммеду! - Они помнят и мои хорошие отношения с русскими, с генералом Зубовым. - Уважаемый хан, если ты не умеешь идти на компромиссы, то как же собираешься управлять страной! Это знают все. Ты не смотри на Надир шаха! Он с мечом в руках, уничтожая врагов, смог пройти весь Кавказ. А после этого все, что ни произойдет, случится по тайному соглашению между Персией и Россией. - Раз так, то Персия не станет противиться тому, чтобы наследником был признан именно ты. - Открою тебе одну тайну, Джавад хан! Хоть ты и брат мне, но я должен сказать это. Нынешний грузинский царь Георгий тоже болен. Я знаю, что он долго не протянет. А он уже назначил своим наследником своего сына Давида. Будто бы у Ираклия не было иных родственников, словно все мы поумирали. А народ Давида не примет, потому что он сторонник армян: его жена армянка, вокруг него полно армян. Никто, кроме меня, не сможет сберечь грузинского царства. И русские знают это. Я, капризный, нищий и требовательный сын Ираклия уже измучил их. Поэтому после смерти Георгия, они устроят в стране переполох, а потом превратят Грузию в одну из российских областей, а ты мало того, что не удержишь Борчалов, но, боюсь, вообще не усидишь на троне?.. - Умеешь ты приносить плохие вести! - Это не просто плохая весть, это точная информация, которую я получил от доверенных людей в Петербурге. - Не беспокойся, на это русские должны получить разрешение у Франции, Германии!.. Однако эти слова, сказанные ханом для того, чтобы успокоить Александра, ему самому покоя не принесли; он знал, что Александр прав, но отгонял эту мысль, гарцуя с молодежью на коне, укрепляя гянджинскую крепость. …Отправив Александра в приготовленный для него дом, он написал всем азербайджанским ханам письмо с одинаковым содержанием и передал его Мирзе Мовсуму для размножения и отправки. В этом письме он писал о том, что надо помочь детям Ираклия, чтобы те смогли отогнать русских от Грузии. Под словом «дети» он имел в виду Александра, так как другие были связаны с русскими… После этого он хотел заняться будничными делами ханства. После нескольких лет голода год выдался урожайным, поэтому надо было увеличить запасы зерна, наладить работу мельниц, в деревнях, в соседних ханствах накупить отборных жеребцов для размножения. Однако делать ничего не хотелось. За день раньше он получил известие о том, что Мухаммед бек убил сына Вагифа. «лучше бы мне никогда не видеть его» подумал он. Только теперь ему стало ясно, почему глаза Вагифа были полны печального ожидания, стали понятны его осторожные разговоры. После возвращения из Карабаха он отправил Видади письмо со стихами Вагифа. Строки этих стихов до сих пор стояли перед его глазами. Беги что есть мочи из этого мира, Не думай ни о девушках, ни о сыновьях, ни о еде, ни о друзьях. Он подумал, что давно не собирал гянджинских аксакалов, что давно ничего не слышно о Шейхе Юсифе. И будто почувствовав это, к нему вошел его визирь Самед бек. Он был из рода борчалинских беженцев, давно поселившихся здесь. Как и Джавад хан, не любил держать слово за пазухой. Поэтому, войдя, визирь не стал сдерживаться того, что на душе. - Голубя у себя в гостях Александра, ты настраиваешь против себя Грузию. - Кого именно ты имеешь в виду под словом «Грузия»? Если половина Грузии не хочет его, то другая половина - за него. Это, во-первых. А, во-вторых, это же не первый приезд Александра ко мне! Как же я могу отправить обратно гостя? Не я, так - ты! Или ты хочешь, чтобы мы спрятали в карман то, что мы - мужчины?! - Не приведи Аллах! Это я говорю для того, чтобы предостеречь тебя, Гянджу. У нас и без того много врагов, и это даст им лишний повод. - Я думаю о Гяндже, но не забываю и о наших обычаях. - Твоя храбрость может дорого обойтись нам, хан, - осторожно проговорил Самед бек. - В свое время, предоставляя убежище убежавшим из Карабаха армянам, ты тоже говорил: «Кто бы они ни были, но они постучали в мой дом». И тогда на тебя обиделся Ибрагимхалил хан. Ты поднял против себя Ираклия, когда стал помогать Гаджару и держал у себя пленных из Тифлиса пленных. - Нечего читать мне лекции, Самед бек! - воскликнул Джавад хан, вставая. - Тем армянам я сначала показал силу моего меча, и лишь потом приютил их. Не знаю, может, ты сошел с ума и ничего уже не помнишь, или просто хочешь поиграть у меня на нервах. Но подумай как следует: неужели до истории с меликами Ибрагимхалил хан ни разу не насылал свои войска на Гянджу?! А, может, ты не знаешь, почему я пошел с Гаджаром на Тифлис? Ты видел, как успокоился человек, у которого только одна мечта и была, что получить Гянджу?! Самед бек прекрасно знал, чем может закончиться эта вспышка гнева, и не стал продолжать спор. Последнее время Джавад хан вообще был не в себе. - Хан, дорогой мой! Разве ты не видишь, что враги как змеи поднимают со всех сторон головы. Потому я и говорю! - Кто поднимет голову, раздавим. А ты вместо того, чтобы ныть как женщина, займись своими делами: выйди в город, узнай, в чем нуждаются люди, успокой недовольных! И родне своей передай, чтобы больше в Тифлис ни ногой! - Честное слово, у меня там родственников не осталось. Мы все переехали сюда. Я сейчас же пойду в город. Ты только не сердись! Я сказал то, что думал, а иначе мне нечего здесь делать. - Кажется, ты уже одной ногой собираешься убегать, - проговорил Джавад хан, гася свой гнев. - Ничего, если захочешь, и тебя отправим в Тифлис. Самед бек вышел, не сказав ни слова… ДОМ ШЕЙХА Очаг Шейха Юсифа, ничем не отличающийся от других домов старой Гянджи. Вроде бы все там замерло и не подавало признаков жизни, но тем не менее это был по сути дела - каким-то чудом сохранившимся осколком совершенно иного мира. Забор словно провел ограду и через время, он не позволял нынешним настроениям вторгаться во двор, в неприкосновенности сохраняя далекий мир таким, каков он есть. Стоило переступить порог дома, как ты ощущал дуновение духа старины. Это наводило на мысли о чуде. Казалось ты внезапно переносился в совершенно иное время, в иную обстановку… А быть может, никакого чуда и не было, просто людей захватывало само слово «Шейх Оджагы». В числе заходивших сюда и учившихся у Шейха Юсифа нескольких молодых людей, был и сын Джавад хана Гусейнгулу хан. Шейх Юсиф независимо от своего настроения и забот, и сегодня встретил его во дворе с улыбкой. Они прошли через сад и приближались к дому. Лишь теперь, когда они вышли из-за деревьев, стал виден символ, скрытый до того за заборами, за чинарами, символ гянджинского зодчества - старинное здание, построенное из красного кирпича. Шейх Юсиф распахнул дверь и предложил ханскому сыну войти. Внутри дом был еще красивей, чем снаружи. Еще с прихожей можно было почувствовать, из чего состоит главный аромат, обволакивающий комнаты. Обработанные по краям деревянными пластинками ниши были полны книгами. В следующих комнатах и залах тоже все стены занимали книги и рукописи, и пересчитать их было бы невозможно. На свободных местах были развешаны миниатюры. Шейх Юсиф уселся на своем привычном месте перед бухарским ковром на небольшом коврике и поджал ноги. На полке для чтения перед ним была раскрытая книга. Сбоку стопкой лежали исписанные страницы. Видно было, что перед приходом Гусейнгулу он что-то переписывал и переводил с лежавшей перед ним страницы. Гусейнгулу тоже сел рядом, сложив ноги. Перед ним также стояла подставка для книг, бумага, перья. После того, как они расселись, Шейх Юсиф вновь приветствовал своего гостя, а точнее говоря, ученика. - Приветствую тебя, сын хана! Что нового во дворце? Как чувствует себя твой отец? Шейх Юсиф говорил с ним приветливо как со своим сыном, на лице его светилась светлая улыбка, и он смотрел на Гусейнгулу так, словно не хотел упустить ни одного его движения… - Он по-прежнему славен? Доверил Гянджу тебе? Как же ты смог улучить время и зайти? - Помилуй Бог, устад15, кто я такой? До меня есть еще и Угурлу… - Угурлу ага тоже вырос в этом доме… Вот только после женитьбы он редко показывается здесь… - Никак не может оставить свою армию. Все дни проводит на учениях, устад. - А ты? - И я. Разве можно, чтобы я не был там? Ханские дети должны уметь, как и их отец, фехтовать, скакать на лошади, стрелять из винтовок. По словам Угурлу, у меня достаточно сил для этого!.. - Ну и молодец! Я тоже верю в твою рыцарскую доблесть! Зиядханоглы не имеют права быть иными… Гусейнгулу хан перевел взгляд на лежащую на подставке книгу. - Но меня не интересуют воинские доблести, устад! Меня притягивают твои книги, - сказал он. - Я даже не знаю, где хранится казна хана, потому что истинную казну нашел здесь! - Умница!- воскликнул Шейх Юсиф. Он знал Гусейнгулу с детских лет, и потому произнес это от всей души, искренне. В это время в дверях показалась красавица Афаг - дочь Шейха лет пятнадцати-шестнадцати. При ее появлении Гусейнгулу вскочил, Афаг улыбнулась. - Добро пожаловать! - Здравствуй! По тому, как приветствовали друг друга молодые люди, видно было, что они хорошо относятся друг к другу. Проявлялось ли в этом отношение Гусейнгулу хана к единственной дочери своего учителя или же это было отношением дочери Шейха к ученику своего отца, а может, здесь скрывались более глубокие чувства - с первого взгляда определить было трудно. Афаг вышла. Шейх Юсиф и Гусейнгулу хан вновь вернулись к прерванному разговору. Поглядывая на книги, стопкой стоящие в углу, Гусейнгулу ага отчего то подумал сегодня о Низами Гянджяли, с чьим именем связан этот дом. - Шейх, Низами скончался уже более шестисот лет тому назад, но кажется живее любого из нас. - Пока о людях помнят, они живы, - согласился с ним Шейх. - Дай Бог, что очаг, который не угасает вот уже шестьсот лет, не угас и в дальнейшем! - А ведь было столько землетрясений, пожаров, войн. По какому же чуду этот очаг продолжает сиять? - задал он вопрос, давно мучивший его. - Вы знаете? Видно, и Шейх немало думал над этим. - Это дух нашего прадеда - Шейха! Никакой черт не сможет нанести вред духам святых людей. Что хранит всех потомков имамов? То же самое и здесь… По сути дела - это тоже очаг имама. Любовь Низами к Господу, к пророку могла бы послужить примером для любого потомка имама… Судя по всему, сегодня Гусейнгулу ага хотел для себя выяснить все, что связано с очагом. - Устад, Шейх Низами рассказывает о старинных книгах, прочитанных им в Гяндже. И в самом деле, не будь у него под руками таких источников, как он мог бы написать «Хамсе»? А известно ли что-нибудь о тех книгах? Или и они пропали вместе со старой Гянджой? Переведя взгляд на книги, Шейх Юсиф многозначительно произнес: - Дворцовая казна может израсходоваться, если тратить ее, а в нашей казне, чем больше мы тратим, лишь прибывает. Здесь ты можешь найти все, что пожелаешь. А после меня за этой казной будет следить Афаг. Она лучше меня понимает язык этих книг. Афаг, которая вернулась и слушала их беседу у дверей, с удивлением сказала: - Не преувеличивай, отец! Шейх Юсиф поднялся на ноги. - Я не преувеличиваю, дочка! Это должно быть в душе человека - колодца не наполнишь, наполняя его водой… Это умение, свет ты получила не от меня. Это от Аллаха. - Наверное, это тоже один из даров очага, - застенчиво сказал Гусейнгулу ага. Афаг хотела выйти, чтобы прекратить разговоры о себе. Шейх Юсиф, глядя на полки, проговорил: - Сегодня я передам тебе очень важную для нашей истории рукопись. Ханский сын должен знать свои корни и родину. Но не найдя искомой книги, он прошел в соседнюю комнату. Гусейнгулу приблизился к Афаг. - Мой отец очень требовательный, - спокойно произнесла девушка. - Но ты же не собираешься сбегать от него? Тихим, но решительным голосом Гусейнгулу ага сказал: - Я не уйду, даже если он будет гнать меня! Не смогу уйти! Я нашел здесь самый большой клад на свете. И он опустил глаза, словно боялся выдать самую большую свою тайну. Вошел Шейх Юсиф с книгой, и, взяв Гусейнгулу за руку, повел его в павильон во дворе. …Афаг осталась стоять посреди комнаты, раздумывая над значением слов Гусейнгулу ага. ЗАВЕЩАНИЕ В те годы, когда отец Джавад хана Шахверди хан дружил с правителем Карабаха Панах ханом, они часто встречались в Шуше или Гяндже, и одной из главных тем из разговора были кони. Оба они любили коней, даже можно сказать - обожали их. Всюду, где приходилось бывать Панах хану - в Туркменистане, в Хорасане - он скупал коней и привозил их в карабахские степи. Когда после смерти Надир шаха, возвратились сосланные им сарыджалинцы, бахманлинцы, отузикинцы, то первое, что потребовал от них Панах хан, были кони: «Пусть привезут с собой как можно больше породистых коней!» Ахалтекинцы, когда их спаривали с карабахскими конями, давали замечательный приплод. Каждой весной, прежде чем начиналось кочевье на летние пастбища, оба хана устраивали ниже Шахбулага, в местечке, именуемом «Тюркские старухи», недалеко от камней скачки с участием своих лучших джигитов, а при желании и сами принимали в них участие. Как-то Панах хан сказал Шахверди хану: - Последнее время у меня на сердце тяжелое предчувствие, я лишился сна, дорогой брат! Ты моложе меня. Запомни! Не зря говорят, что «Чаша для воды сломается в воде». Мне кажется, что ни один из нас не умрет своей смертью. Я уже составил завещание для своих сыновей. На том свете меня сможет пробудить лишь топот копыт карабахских коней. Вот я и завещал, что где бы я ни умер, пусть мой прах доставят в Карабах. Пусть похоронят меня над дорогой, ведущей в Шушу, на склоне и пусть каждую весну надо мной проводят мои табуны. И глаза обоих великих ханов, прошедших через множество битв, похоронивших много близких, наполнились слезами. - Но почему же ты отдаляешь меня от себя! - воскликнул Шахверди хан. - Ты должен был сказать, что табуны должны в один и тот же день пройти над нашими с Шахверди ханом головами!.. Вернувшись в Гянджу, Шахверди хан завещал то же самое и своим сыновьям. Джавад хан не знал - забыл ли об этом завещании Ибрагимхалил хан. А спросить времени не доставало. Но сам он отцовского завета не забыл и каждую весну, до того времени, когда жеребцы начинали откликаться на зов кобыл, он гнал их на могилу своего отца. Шахверди хан был похоронен недалеко от Гянджи, на фамильном кладбище Зиядханоглы, и над его могилой был воздвигнут памятник. И каждую весну, возбужденных коней, торжественным маршем проводили через кладбище. Большинство коней, подобно тому, как они привыкли вертеться на гумне, так же привыкли и проходить мимо могилы. Сзади их погоняли два конника. Неподалеку от кладбища на вершине холма стояли Джавад хан, с сыном Гусейнгулу ага и с удовольствием смотрели на этот парад коней. На лице хана сменяли друг друга печаль, гордость, благодарность. Табун далеко угнал его мысли. Он вспоминал о спокойны днях Гянджи, когда границы ее простирались от Тифлиса до Худаверина; когда жили в покое и безопасности в царстве Сефевидов… После смерти его дедушки Угурлу начались бесславные дни Гянджи. Он и сам прожил тяжелую жизнь, полную войн и потерь. И всю жизнь был в седле. Ему вспомнился его сын Угурлу, непревзойденный в скачках и фехтовании, вспомнился и младший сын - Алигулу. Старшего он отправил в Гейчу, а младшего - в Шамух. Однако успокаиваться было рано. Пусть беки готовятся. Но ведь одной Гянджой все не решится. Тифлис снова призвал русских. Покорив по ту сторону Кавказа черкесов и кабардинцев, они перестали нуждаться в Каспии, в Баку, просто пройдут через горы по осетинским землям, через Черные ворота. Но несмотря на это мы все еще раздроблены, грыземся друг с другом как волки. И тут Джавад хан вспомнил, как они братались на прощание с Гусейнгулу ханом. А ведь он мог бы так же побрататься и со всеми ханами. Сколько же можно отдавать друг другу своих дочерей и жениться на их дочерях. Все дети уже стали родней друг другу, но ни на шаг не приблизились друг к другу. Он трепетал от какой-то таинственной силы. Вдруг Гусейнгулу увидел, как отец, стремительно, как ястреб, атакующий курицу, направил своего коня к табуну. Промчавшись через табун, он оказался по другую сторону и с ревом, которого никогда от него не слышали, стал кружить вокруг мавзолея. Впрочем, и сам Джавад хан не мог бы объяснить, как вырвался такой рев из его груди. Он только знал, что если сейчас не промчится мимо табуна, сердце его разорется, если не закричит, голос его угаснет навсегда. Кого он собирался призвать своим криком? Отца ли, павшего жертвой предательства и конфликтов, или старейшин Зиядханоглы, покоящихся здесь сотни лет? А может, он пытался выразить боль от не выросших крыльев этого табуна, который встрепенулся и бросился догонять его коня; а может, ничего подобного, а просто хотел он что-то сказать этим криком своему сыну, спокойно наблюдающему за ним сзади; или хотел, чтобы его крик услышали сыновья, скачущие сейчас по дорогам? Ответа на этот вопрос не знал никто. Но Джавад хан промчался перед табуном, и через несколько минут в сердце его не осталось и следа от прежней боли. «Что Аллах пожелает, так мы и сделаем», - подумал он и, дав еще один круг, повел за собой табун от мавзолея. …Вернувшийся хан словно помолодел на пятнадцать; свет его лица посвежел, даже конь изменил свою походку. Дорога отца и сына проходила через Шихскую долину, мимо гробницы Низами. Сколько раз проезжал здесь Джавад хан, оставаясь совершенно равнодушным… Святость этого мавзолея, оставшегося здесь на открытом месте, на руинах старого кладбища старого города, однако не пропавшего из вида, то, что оно оберегалось, что к нему с особым почтением относился каждый прохожий, совершенно изменило его облик. То, что мавзолей превратился в место для паломничества, возвысило его выше любых дворцов. …Сегодняшнее посещение могилы отца, исполнение воли покойного, словно пробудило Джавад хана. Он повернул коня к месту поклонения. Гусейнгулу испытующим взглядом посмотрел на отца и сказал: - Шейх Юсиф спрашивал о тебе, отец! Он передавал тебе приветы и желал счастья! Гусейнгулу нравилось, что его отец дружит с Шейхом, без отцовского благословения он не стал бы учеником Шейха. Но сегодня он, казалось, хотел сказать о чем-то ином, сообщить отцу и другую новость. - У меня сердце радуется при виде их очага. Мысли мои окрыляются, так, словно они хранят секреты от всех тайн, всех истин… Хан спешился. Гусейнгулу тоже поспешно соскочил с коня и поймал отцовскую уздечку. Отец спокойно приблизился к мавзолею. Обошел его, остановился. Проведя рукой по лицу в знак почтения, прочитал молитву, потом снова обошел вокруг, взял у сына уздечку, вскочил на коня, и лишь повернув обратно на главную дорогу, вспомнил о словах Гусейнгулу, сказанных им до поклонения. - Я знаю о красавице, которая притягивает тебя к этой казне. Гусейнгулу покраснел и отвернулся. А Джавад хан все тем же спокойным тоном продолжил: - Нельзя стереть то, что предначертано Аллахом! Что я могу сказать? Будем хранить и этот очаг. Гусейнгулу ага, став серьезным, обернулся к полуразрушенному мавзолею Низами. Слова отца теперь позволяли и ему сказать то, что лежало на сердце: - Как ты охраняешь этот мавзолей? На лице отца появилось странное выражение то ли серьезности, то ли счастья: - Быстро же ты перешел на их сторону?! Но, не ответив на шутку отца, Гусейнгулу ага продолжил: - Всякий раз, проезжая здесь, я думаю о том, что это место недостойно Шейха Низами. - Шейх Низами вознес себе такой памятник из слов, что никому и в голову не придет обращать внимание на его разрушенную гробницу. Она не восстанавливалась со времен землетрясения, - сказал он, и, смеясь, добавил: - После того, как у него появился такой родственник, гробница его не разрушится… Посещение двух мавзолеев придало им легкости. Тем более Гусейнгулу хана радовало, что его отношение к Афаг для отца не является секретом. Этой тайной он поделился до сих пор только со своей сестрой Хуршудбегим. Хоть та приходилась ему и сводной сестрой только по отцу, отношения между ними были очень близкими, и Гусейнгулу привык делиться в ней всеми своими тайнами. Видно, Хуршудбегим на радостях поделилась этой тайной с матерью, Мелекнисой, а та уже рассказала обо всем мужу… «Рано или поздно, он все равно бы узнал», - радовался Гусейнгулу. И отец с сыном поскакали в сторону города. Сады, окружающие город, позади - украшение Гянджи старинные чинары, а за ними высящиеся посередине крепостные стены напоминали издали мираж, картину, созданную Божественной рукой; глядя на нее забывалось о том, за ними стоял живой город, полный жизни, противоречий, любви и ненависти. И казалось, что скачи хоть до конца света, ничего более нельзя прибавить к этим краскам, ничто не в состоянии их разрушить… ПИСЬМО ИЗ ТИФЛИСА «Даже прочитать невозможно письмо сукина сына!», бормотал Джавад хан, повторяя про себя «Кнорринг, Кнорринг…» Письмо было у него. Новый наместник России в Тифлисе; стоит чихнуть в Тифлисе, как об этом становится тут же известно в Гяндже, все новости на следующий день достигали ханства. А этот наместник прибыл уже давно. Однако в отличие от Зубова он воевать не собирался. Напротив, старался отдалить Гарсевана Чавчавадзе, мечтающего о господстве над тюрками, от мыслей о Газахе и Борчалы. Все равно после усиления Джавад хана, здесь уже не обращали внимания в приказы Тифлиса, однако до появления нового наместника его имя хоть и на бумаге, но существовало. А теперь прекратилось и это. Полученное письмо переворачивало все доброе отношение Джавад хана к наместнику. «Все они прячут рога в животе», думал он. «Сидят себе в Тифлисе и делают все, что прикажут им грузины. Скажут те: «Борчалы наши!» они и верят. Скажут «Газах и Шамседдин тоже наши», снова верят. Если завтра кто-то из них заявит, что «Гянджа тоже наша», и этому поверят». А грузины, видя в Тифлисе наемников кипчаков - татар, слыша, что они говорят на нашем языке, называют и нас татарами, и русские научились этому у них. И никто не скажет, что мы - тюрки, почему же вы нас называете татарами? А если ты признаешь нашу близость с крымскими, казанскими татарами, очень хорошо, но почему же тогда, называя нас татарами, стараетесь оторвать от Турции? …Так рассуждали не только отдельные ханы, беки, дворяне, эти разговоры можно было услышать и на улицах Гянджи… Визирь оказался прав. Кнорринг писал: «Согласно полученным мной сведениям, уважаемый гянджинский хан готовит наступление на земли вокруг Тифлиса. Это затрагивает интересы не только Грузии, но и России. Вы должны принят к сведению, что Грузия вошла в состав России и, следовательно, земли Газаха и Шамседдина также вошли в состав Российской империи». Джавад хан резко ответил наместнику. «Грузия может вступать куда ей угодно. Однако уносить с собой то, что принадлежит мне, не позволю». А потом, чтобы окончательно не сжигать мосты, приписал: «Мы тоже достигли с генералом Зубовым соглашения и выразили доброе отношение Гянджи к России. Было это совсем недавно. И соглашение это с нашей стороны нарушено не было. Почему же вы видите разницу между отношением к Грузии и к Гяндже, почему разделяете отношения между нами? Чуть позже Кнорринг ответил: «Император Российский относится к Гяндже также хорошо, как и Тифлису». «Хочет обмануть, как ребенка», - фыркнул хан. Он прекрасно понимал, что это не последнее письмо, и вопроса письмами не решить. Потому что уже десятилетиями именно этот вопрос являлся причиной противоречий между Тифлисом и Гянджой. Надир шах не должен был говорить от имени Гянджи и гянджицев, от имени народов Борчалы и Газаха! Если бы Гянджа отступилась от этих земель, то закончились бы постоянные нападения, войны. Однако ради того, чтобы править лишние пять дней, он не мог отказаться от земель своих дедов, и все его войны, которые он вел с тех пор, как стал править Гянджой, в основном велись именно из-за этого. Он уже устал писать об этом в Тегеран, Тифлис, Санкт-Петербург и их наместникам. Однако и русские наместники в Тифлисе стояли на своем. Через две недели пришло новое письмо от Кнорринга. На этот раз он требовал возвращения принца Александра, «Почему вы не возвращаете моего человека?», спрашивал он. Каждый ответ Джавад хана был протестом против этой несправедливости подобных обвинений. И на этот раз он не изменил своей логике. «Если ваше государство питает к нам хорошее отношение, то какое может иметь значение, где находится ваш человек - в нас или у вас? Если ваш человек прекрасно чувствует себя и в Гяндже, если у него нет намерения возвращаться, то почему это тревожит вас?» Получив это письмо, он пригласил к себе принца Александра. Тот только что вернулся из Гуру Гобу, где был вместе с ханскими всадниками. Александр сначала прочитал письмо Кнорринга, затем ответ Джавад хана. Прижав руку к груди, он проговорил: - Прими мою искреннюю благодарность, уважаемый хан! Если он мужчина, то должен знать, что на Кавказе гостей не отдают даже ценой собственной жизни. Но Джавад хан рассуждал иначе. - Знают, обо всем они знают. Их научили этому в России, прежде чем послать сюда. Но сейчас дело обстоит иначе… Он играет у меня на нервах. Хочет втянуть меня в конфликт, ищет повод развязать войну: то пишет, мол, я намерен напасть на Борчалы, то требует твоего возвращения. С каких это пор ты стал его человеком? Александр засмеялся: - Так думают мои братья. Через несколько дней один из неродных братьев Александра, наследник Георгия - Давид во главе войска появился на границах ханства. Он тоже требовал Александра… Джавад хан прочитал письмо Давида в присутствие Александра. Потому что, как и требования Кнорринга, поход Давида на Гянджу, был делом неосновательным и невозможным. Вместо того чтобы решать свои проблемы между собой, родственники хотели вмешать в это и Гянджу. Александр, выслушав это письмо, рассмеялся. - Не беспокойся, уважаемый хан! Давида не в первый раз отправляют за мной! Если помнишь, однажды они уже посылали его, чтобы помешать мне приехать из Балакяна в Гянджу. Не будь тогда борчалинцев, лезгин, я не смог бы от него избавится. В тот раз они услышали, что я попал в беду, и примчались мне на помощь, так что мечта Давида осталась неосуществленной. Военачальник Демироглы ждал у выхода. После долгих обсуждений с Александром, Джавад хан вызвал военачальника и приказал: - Возьми тысячу всадников, выйди навстречу Давиду. И гони его до самого Тифлиса! С тобой пойдет и царевич Александр с сотней всадников. Он сам скажет все, что надо, Давиду. После дня подготовки, отряд всадников под предводительством Демироглы вместе с Александром вышел из Гянджи. Все это время не прекращались письма от Кнорринга. Чем более становились наглее его требования и желания, тем резче отвечал ему Джавад хан. Через несколько дней отряд Демироглы, отогнав войско Давида от Кесемена, пройдя Соганлыг, вернулся обратно. В этих боях Александр мечтал сойтись один на один с Давидом. Однако Давид не вышел на бой. Поблагодарив Демироглы, Александр Мирза вернулся со своей сотней в Гах к ингилойцам. Однако Кнорринг действовал не только письмами. После каждого его письма усиливалось давление Тифлиса на борчалинских и газахских тюрков, грабились пограничные деревни, их имущество угонялось. В этот раз, напав на след грабителей, Джавад хан заставил их повернуть в сторону деревни Айрым. Затем он совершил поход на большие деревни Борчалов; всюду, где он или его главнокомандующий слышали жалобы от крестьян, они направляли туда своих коней. Стоило приехавшим туда чиновникам, наибам или старостам услышать о приближении Джавад хана, они тут же исчезали. От Кнорринга пришло еще одно угрожающее письмо. Он обвинял в покушении на бунт жителей деревень, принадлежащих Георгию. В ответ Джавад хан написал: «Его величество император и вы должны запомнить, что упомянутые вами деревни и махалы столетиями принадлежали моим предкам. Вы полагаете, что эти земли принадлежат Георгию, а я - так не считаю. Я не могу подарить ни вам, ни Георгию земли, принадлежащие Гянджинскому ханству. Это выше моих возможностей. Всюду, где бы я ни появлялся, я приходил по требованию своего народа. Каждый ребенок в Борчалы знает, где проходит граница между Гянджой и Тифлисом. Отчего вы доверяете Георгию, а не мне!» Письменная война царского чиновника и его тайные нападения продолжались до его отзыва с Кавказа. Новое столетие России и Европы началось с неожиданных потрясений. Шли годы, однако бесчисленные посулы персидского правительства о том, что они будут способствовать усилению тюрков на Кавказе и позволят им обрести прежнюю силу, постепенно сходили на «нет». Письма Фатали шаха, которые он посылал Джавад хану, обещая прислать войско в Азербайджан, он накажет ханов, которые склонялись к близости с Россией, заставит Тифлис склонить перед ним голову - остались просто словами. Турция еще не могла прийти в себя после сражений с русской императрицей; стало известно, что османское войско сражается против всех европейских стран, потому что явно или тайно, однако все они являлись его врагами. Они поджигали османских султанов, толкали их на войну, а потом заставляли их прекратить войну и подписывать мирные договоры на тяжелых условиях. Поэтому и ослабло давление турков со стороны Ахыски, Батума, Поти на Тифлис. Азербайджанские ханства все еще пребывали раздробленными. Отовсюду приходили плохие новости. Однако более всего потрясло Джавад хана известие о смерти Ума хана, человека, которого он считал главой на Кавказе, который никогда не склонялся перед русскими, и всегда держал грузин на коленях. И Ираклий, и его сын, вымаливая деньги у русских, ежегодно выплачивали налоги Ума хану, и тем самым старались уберечься от его непрекращающихся набегов. Даже если голодали сами, отказать Ума хану не решались. Бывало, что и у Джавад хана не всегда все шло гладко с Ума ханом. Когда Балакянский хан, пошел вместе с другими ханами против Гянджи, или когда аварцы пытались отнять трон у Джавад хана, и, разоружив их, он отпустил, отношения его с Ума ханом охладились. Однако всякое может быть между соседями. Все это не мешало им оставаться большими друзьями, и с уважением относиться друг к другу. Их часто сравнивали друг с другом из-за свойственной обоим резкости, непримиримости характеров. Ума хан умер не своей смертью. Его сразило неожиданное поражение, которое он понес в последней битве от русских и грузин. Его конница не смогла справиться с русской артиллерией. Он слег от потери своих друзей, единомышленников. Пошли слухи, что Ума хан, человек, привыкший к победам, в первый раз потерпел поражение и умер от ужаса. И именно это более всего разрывало сердце Джавад хана. Если человек вступает в сражение с драконом, захватившим полмира, тут нечего ждать победы. Но если ты мужчина, то отступать нельзя. Ведь, кроме жизни существует и народ, честь, достоинство. Чем попросту поднять руки и сдаваться, лучше самом вырыть себе могилу и ложится туда живым… «Наверное, всех нас ждет его судьба», - думал Джавад хан. Собрав придворных, близких ему людей, хан отправился в мечеть Шаха Аббаса. Там была прочитана заупокойная молитва, затем были организованы поминальные службы. Пригласив к себе руководителя служивших под его командованием аварцев - Рамазана, он выразил ему соболезнование. Впрочем Джавад хан знал, что смерть Ума хана не даст аварцам и лезгинам покоя… Однако увидеть эту месть - когда в одну ночь была перерезана армия генерала Чудовича, и еще не просохнув от этой мести, разнести пятитысячную армию грузин, услышать как джар-балакянцы воскликнут «Слава Аллаху, мы отомстили за Ума хана, его смерть не осталась неотомщенной!» - Джавад хану было не дано. Он унес с собой в могилу боль о друге… Вслед за Балакяном пришло известие и из Тифлиса. Скончался и Георгий XII, которого они называли «Гюрган ханом». На его место по завещанию Георгия, согласованному с русским императором должен был взойти Давид. Однако по словам людей, прибывших из Тифлиса, русские не сдержали своего слова. Тот же самый Кнорринг заставил Давида отказаться от своей мечты, так как понял, что приход к власти Давида перевернет всю Грузию, обратился к своему правительству. Россия признала Грузию одной из своих провинций. В последнюю среду накануне праздника Новруза, пришли вести о еще двух смертях. Некогда обошедший город за городом весь Азербайджан, призывавший азербайджанских ханов не сопротивляться России, втайне стравливавший азербайджанских ханов друг против друга и за все эти заслуги назначенный армянским патриархом Иосиф умер в пути, так и не достигнув Учкилсе. И если Ума хан умер от горя, то этот умер от радости. А вслед за этим пришло известие из Петербурга об убийстве русского императора Павла. Впрочем, это известие никого в Петербурге не опечалило; напротив, ходили слухи, что люди целую неделю праздновали, ели и пили, восклицали «Слава Богу, наконец-то мы избавились от него», пытаясь найти утешение, но распространившиеся до Гянджи слова взошедшего после него на престол Александра, не дали такой возможности. При короноции он заявил, что будет продолжать курс своей бабушки, императрицы Екатерины. «А это значит, - думал Джавад хан, - что придут новые Зубовы, которые будут говорить с нами не языком писем, а пушками!» И действительно, через семь-восемь месяцев до него дошли слухи, что Кнорринг уехал, а на его место в Тифлис направили какого-то грузина. Хоть он и считался русским генералом, однако был из тавадов, был близким родственником вдовы Георгия XII. А азербайджанские ханы были заняты улучшением своей личной жизни. МЕЛИК АПО Меликами называли не только армянских дворян. Не стоит относить слово «говха»16 к иностранным. То есть не надо уменьшать их значение. Как бы ни искал слова, которые лучше всего объяснят это понятие, иного не найдешь. Потому что пять армянских меликств, именуемых «Хамсе», вместе не составили бы даже и половины одного азербайджанского ханства. Самое большее, чем располагало одно меликство - это две, от силы три деревни. И каждая из них собиралось вокруг какой-нибудь албанской церкви. Поначалу у них не было никаких сношений с Эчмиадзином. Тем не менее, они были христианами. Жизнь в мусульманском окружении сближала их с Эчмиадзином и армянами. Таким образом, переход церкви в григорианство превратил народ хамсе, относящийся к древним албанским народам, в армян. Однако по характеру, по своим обычаям и крови они были ближе к мусульманским соседям. Пусть их разделила вера, однако сближала кровь. Мелик Апо, или Абов, принявший по названию одного из принадлежащих ему сел имя Талышинский, был из их числа и владел четырьмястами дворов. Собственно вся Хамса состояла не более чем из полутора - двух тысяч дворов. Так как мелики были из разных мест, они никак не могли договориться. Слово «мелик» получило распространение в период Надир шаха. В каждую персидскую область он назначил по мелику. Вторая жена Джавад хана Меликниса, рассказывая о том, как ее предок Челеби пришел к власти, упоминала имя Мелика Наджафа. Именно его назначил в Шеки Надир шах. Однако людям не нравилось в нем то, что он был шиитом, и разделял всех по их вере. Они написали Надир шаху письмо с протестом, в котором указывали, что Мелик Наджаф притесняет народ. В ответ Надир шах написал им письмо с требованием прислать к нему какого-либо суннита, мол, я сделаю его своим векилом17, и он будет править вместе с Меликом. Шекинцы направляют к нему Челеби, которого знают как человека благородного, честного и решительного. По приказу Надир шаха он становится векилом, однако позже между ними возникает конфликт, Челеби оказывается проворней своего противника, и в одну из ночей убивает его со всеми близкими и провозглашает себя ханом. В скором времени о нем уже знают все, его армия доходит до Тебриза, полный страха Ираклий боится сунуться в Азербайджан - попытался было пару раз, но каждый раз был вынужден бросать свою армию и спасаться бегством. Короче говоря… Имя Мелик тоже стало популярно со времен Надир шаха. После того, как Мелик Апо со своим другом Меликом Меджнуном поселился в Шамкире, он постепенно перетянул сюда всю свою родню из Карабаха. Они здесь зажили как люди. Поселились на прекрасных, плодородных землях, о которых и не могли мечтать их предки. Смерть Мелика Меджнуна потрясла его. После смерти друга он начал тосковать. Но что делать, не возвращаться же снова в Карабах? И хотя благодаря усилиям Джавад хана его отношения с Карабахским ханом значительно улучшились, но вновь снимать с места такую большую семью было трудно. К тому же из Тифлиса приходили разные новости. С переходом Грузии в российское владение центр тяжести переменился. Теперь Апо больше прислушивался не к новостям, приходящим из Стамбула или Тегерана, а к известиям из России, и старался приблизиться к своим единоверцам. А раз уж Шуша, Гянджа находились далеко от российских пределов, значит, оставаться здесь не имело смысла, надо было срочно перебираться в Тифлис. Таким образом, став из Мелика Апо Меликом Абовом, он перебрался в Тифлис. Однако здесь он теплого приема не встретил. С первого же дня российский есаул стал с подозрением относиться к нему, арестовал и сдал в городскую комендатуру - вот тогда-то он и пожалел о своем приезде. Он стал всюду писать письма, начиная с российского министра по делам Грузии Коваленского. Наконец, одно из этих писем дошло до Коваленского, мольбы и заверения в верноподданстве тронули сердце последнего, он приказал освободить Мелика Абова из-под стражи и привести к нему. Четырехмесячное заключение сломило Мелика, он выглядел совсем жалко. Хотел упасть на колени перед министром, поцеловать ему руку. Коваленский, старая военная косточка, был человеком гордым, и не любил, когда лебезили перед ним. Он более привык к военному обращению. Борись, отстаивай свои права! - Встань! - сказал он. - Ты в своем заявлении пишешь о том, что невиновен, это правда? - Да, да! Меня спутали с кем-то. Я приехал со всей своей родней из Гянджи, чтобы припасть к стопам российского императора. Вы же знаете верность армян России. Однако в ответ на прошение о помиловании я получил четыре месяца заключения. Переводчик, именовавший себя греком, про себя подумал: «Так тебе и надо!» Здесь не имело значение, что именно скажет Апо. Коваленский уже все решил. Точнее, освобождая Апо из заключения, он имел в отношении его вполне четкие намерения, и хотел прямо сейчас решить этот вопрос. Не было лучше человека, который мог бы докладывать ему обо всем, что происходит в Карабахском и Гянджинском ханствах. - Значит, вы хотите принять российское гражданство, - проговорил Коваленский, - очень хорошо! Мой император с уважением относится к армянскому народу. Еще со времен Петра Великого российские двери всегда были открыты для армян. Нашу торговлю с Востоком мы доверили армянам. Нам известно, что мусульмане преследуют вас. Поэтому вы можете спокойно проживать хоть в Грузии, хоть в любой другой провинции Империи. Однако это еще не все. Мы сможем решить ваш вопрос лишь в том случае, если и вы поможете нам. Апо сиял. В одно мгновение российский заключенный превратился в доверенное лицо российского министра. - А чем мы можем помочь вам? - За Грузией придет очередь азербайджанских ханств. Мы должны иметь точные сведения о положении дел в Гяндже, Карабахе, Балакяне и Иреване. Население должно относиться к русской армии как к спасительнице. Только в этом случае они не станут сопротивляться нам. Надо сделать так, чтобы ханы не могли объединиться, а армяне, живущие на территории Азербайджана, помогали нам. - Можете положиться на меня, - с воодушевлением воскликнул Апо. - У меня во всех названных вами ханствах есть близкие люди. Я могу ездить туда, когда пожелаю. - Где вы хотели бы возместить своих людей? - У нас в Лорийской долине есть старое место, пусть едут туда. Я же останусь в Тифлисе, чтобы быть к вам поближе. Но при этом буду наблюдать и за Карабахом, и за Гянджой. Так, Апо, приехав в Тифлис, стал одним из главных шпионов русского чиновника по Азербайджану. Чуть позже слухи об Апо пришли уже из Карабаха, он зачастил в свое старое меликство. Ибрагимхалил хан был занят, и о мелике не вспоминал. А у Джавад хана приезды Апо в ханство подозрений не вызывали. Он годами оказывал ему покровительство, помогал ему. К тому же знал, что тот занимается торговлей. Вот и полагал, что способствует его связям с Тифлисом. В октябре 1800 года Апо направил первое послание из Азербайджана Коваленскому: «Джар-балакянцы напали на Шеки, Они свергли Мухаммедгасан хана и хотели на его место поставить его брата Селима. Наши люди подстрекают их, чтобы после этого они напали на Гянджу. Александр Мирза находится в Шуше при Ибрагимхалил хане. Они вместе с Джавад ханом, ханами Нахичеванским и Иреванским хотят поднять народ против России. Очевидно, из Шуши он приедет в Гянджу. А оттуда поедет в Имеретию или к джар-балакянскому хану…» Доказательством верности этой информации может служить то, что Мухаммедгасан хан Шекинский писал в Тифлис Георгию, пытаясь поднять его против Балакяна. А лезгинскую конницу, попытавшуюся, не дожидаясь общего наступления, взять Гянджу, Джавад хан изгнал со своей территории. ПУЛЬС КАВКАЗА БЬЕТСЯ В ГЯНДЖЕ Говоря словами Джавад хана, Искендер Мирза, то есть Александр, был не таким уж авантюристом или сумасшедшим, каким полагали его противники. Просто он думал несколько иначе, чем его тифлисская родня, то есть семейство Багратиони. Он не верил в то, что Россия принесет счастье Грузии, и неоднократно повторял это в своих письмах родным: «Подумайте о судьбе Грузии. Чего вы ждете от России? Разве русские сами счастливы, чтобы дать счастье остальным? Если б они так держались за веру, то еще двести-триста лет назад, после первого обращения к ним Картли, протянули бы нам руку. Они пришли сюда, когда им самим этого захотелось, соблюдая свои интересы! Так что пусть они не говорят об одолжении! То, что они сладко разговаривают с нами и армянами, не свидетельствует об их любви к нам, это просто политика. Сегодняшние сладкие слова завтра превратятся в пламя. Те, кто сегодня гладят вас по голове, завтра вопьются вам в горло…» Он не мог понять, почему его братья тянутся к русским. Во-первых, если сохранятся старые порядки, то Грузия станет одной из четырех главных областей Персии, а вели будет сидеть в Тифлисе. Если же порядки изменятся, если все станет так, как хотят азербайджанские ханства, тогда все равно Грузия останется в выигрыше. Если Гянджа, Иреван отойдут от Персии и станут самостоятельными государствами, то шах отстанет и от Тифлиса. Где Тифлис, где - Петербург? Мы должны уметь находить общий язык со своими близкими соседями. С ними у нас будет и радость, и, не приведи Аллах, горе. С другой стороны, его уже утомили отношения к нему братьев, мачехи. Не может быть такого безобразия. При нем живом, они посадили на трон Георгия. Хорошо, что и он умер. Не снес Создатель такого безобразия. А теперь суетится его сын Давид. Не понимает, что с женой армянкой не видать ему трона, не дадут ему этого братья! Александр подозревал, что за всеми этими конфликтами стоят русские. Русским нужен только повод: «В Грузии может начаться братоубийственная война. Они не видят иного выхода, как объединиться с Россией». Почему? Разве пока не пропоет петух, утро не наступит. Как будто до этого не было ни Грузии, ни наместников, ни вопросов престолонаследия… Словно мир ослеп и не видит, для чего распространяются подобные слухи. Александр хорошо знал, чем заканчивается судьба тех, кто отколовшись Грузии, бросился в объятия России. «Если звания и мундиры что-то и меняют в человеке, то прежде всего заставляют забыть о Грузии. Плевать мне на такой покой. Чем такой выход, лучше найти общий язык с Персией или Турцией. Что может быть лучше соседства с Азербайджаном? Борчалы, Газах! Какая может быть у нас вражда с этими людьми? Да и как Грузии жить без них?» С такими мыслями Александр возникал то в Иреване, то в Тегеране, то в Имеретии, то в Балакяне. Он не смог найти общего языка с братьями, отдавшими Грузию в подчинение России, то есть после подписания Георгиевского трактата, еще более усилил свою активность. Он внимательно следил за всем, что происходит на его родине, и видел, как иллюзорны оказались надежды, которые возлагались на этот трактат. Уже по всей стране ползли слухи, ширилось недовольство. Александр получал множество писем. Полные обид на нарушенные их права князья толпами искали его, а, найдя, просили совета. Опомнились даже его собственные братья и сестры, после того, как почувствовали все на собственной шкуре. 1802 год стал самым трудным для наследника. Он верил в то, что сможет убедить грузинских князей, что азербайджанские ханства, объединившись, нападут на Грузию, или в том, что Фатали шах вернется и возвратит себе прежние владения, изгнав оттуда захватчиков. Ради этого он без устали писал письма, не жалея ног, разъезжал. Теперь уже он не боялся появляться в Грузии. В начале года, точнее весной он появился в Имеретии. Вечные враги Картли, эта область постоянно была недовольна политикой Тифлиса. Еще более углубились эти противоречия, когда во время нашествия Гаджара, они не смогли в достаточной мере помочь Ираклию, а имеретинцы, прибывшие на помощь, видя бессмысленность войны, ограничились тем, что ограбили город и вернулись обратно. Правитель Имеретии Соломон принял Александра с радостью. - У меня сердце готово разорваться от горя. И не с кем поделиться. Как хорошо, что ты приехал! - Русские братья рядом, - насмешливо сказал Александр. - Позовите их и поделитесь горем. - Брось шутки, кацо! Почему твои братья сделали это с Грузией? Неужели маленький трон приятней родины? - А ты спроси их об этом, - ответил также весело Александр. - Если б они вовремя услышали меня, если б не поддались на провокации отцовской ведьмы, такого не случилось бы. - Однако, по-моему, они уже поняли свою ошибку. - Ну и что, уже поздно. Они уже собрали съезд всех князей и якобы всеобщим голосованием подарили Грузию России. Это новый способ закрывать глаза все на происходящее. - И что же теперь нам делать? - Сидеть и ждать, что с нами будет! Надо заставить пришедших убраться отсюда, пока сюда не нагрянула вся армия. Разве вы не видите, что они творят с Грузией? - Ты прав, брат мой! На днях ко мне приезжали гости из Кахетии. «Мы не должны сидеть, сложа руки, надо поднимать все области, поднять голос» - говорили они. Сейчас со всех сторон люди пишут и в Тифлис, и в Петербург. - И о чем же они пишут? - Кахетинские князья пишут: вы не об этом говорили, когда пришли. Из Картли пишут: мы ошиблись, поверив вам, с вашим приходом ничего не изменилось, только Багратионов сменили на Коваленского. А это еще хуже! Александр погрузился в задумчивость, а потом гневно сказал: - Действительно, все изменения ведут к худшему. Обрати внимание: Грузия подчинялась и османскому султану, и персидскому шаху; здесь были и Султан Фатех, и Шах Аббас, и Гаджар. Однако никто из них не принес столько безобразий, сколько Россия; никто из них не упразднял местную власть, не изгонял из страны царскую семью, не оставлял князей без земли, не вмешивался в религиозные вопросы архиепископа! А русские посягнули на все это. - Именно об этом и пишут князья. «Мусульмане относились к нам с большим уважением. Вы, приходя, обещали золотые горы. Но очень скоро все наши надежды рухнули. Все наши князья получали жалование из царской казны. А сейчас все они нищенствуют… - Пусть пишут! Только об этом надо было думать до подписания трактата. Я подозреваю, что и в смерти Георгия не все было в порядке. Во всем виноваты мои братья, которые не могут найти общий язык. А иначе под каким предлогом русские пришли бы сюда. Вырезая нас, они пробуждают азербайджанцев. Теперь, смотря на Багратионов, азербайджанцы думают о том, что все это ждет и их. Пусть объединяются. А мы им поможем! Потом они стали говорить об эпидемии холеры, захватившей Грузию. Более всего Александр боялся заразиться. - Не бойся, - смеясь сказал Соломон. - Разговоры о холере - это наше оружие. Мы нарочно разогреваем слухи, может, русские испугаются и уйдут. При этих словах Александр позабыл о своей усталости. Прежняя угрюмость сошла, сменившись веселым смехом. Из Грузии он отправился в турецкую провинцию Ахалкалу, погостил у паши. Направив от имени местных беков письмо в Балакян, он призвал их готовится к войне против Грузии. Потом слухи о нем доносились из Иревана, Нахичевана. После этого он с собравшейся у берегов Аракса персидской армией, отправился в Персию, где встретился с Фатали шахом, а затем снова вернулся в Карабах - к Ибрагимхалил хану… А осенью он был в Гяндже. Это было тяжелое для города время. Несмотря на это Джавад хан приветливо встретил своего друга. Не дав ему возможности покушать и передохнуть, сказал: - Я говорил, что дам тебе возможность достичь своей мечты. Пойдем, я покажу тебе твой дом. Гость не поверил его словам: - Ты не шутишь? - Да разве с этим шутят, - засмеялся хан. - «Если бы у меня в Гяндже был свой дом»… Разве не ты там говорил? - Пять месяцев в году я бываю здесь. Я не хотел утруждать тебя. - Я приказал построить для тебя прекрасный дом. Это тебе братский подарок. Александр Мирза обнял хана: - Да после таких слов мне и кусок в горло не полезет. Пойдем! И действительно хан на берегу Гянджа-чая на своих собственных землях велел построить для наследника красивый дом, и сейчас в честь прибытия хозяина во дворе был растоплен очаг, кипели кастрюли. - Уважаемый хан, это и в самом деле мой дом? Джавад хан вынул из кармана бумагу с печатью. - А вот тебе и официальный документ! Ну, чего еще ты хочешь? - Пуститься в пляс в этом дворе! С этими словами он раскинул руки. Сделав несколько па, он остановился перед Джавад ханом, низко поклонился ему, а потом снова обнял его. Известие об этом люди Мелика Апо тоже доведут до сведения Тифлиса. *** После сдачи Тифлиса взгляды России обратились в сторону Гянджи. После захвата Карабаха, из-за засухи и войн там несколько лет не было урожая, люди потянулись в поисках хлеба в другие края, что портило настроение в Шуше, и значительно поумерило прежнюю строгость и пыл Ибрагимхалила. Видно, свое брал и возраст; обрывались старые дружеские связи, Тифлис был утрачен… Поэтому у него не было иного выхода, кроме сближения с соседними ханами. И не понятно было, куда приведет эта близость - к России или к Персии. Найти ответ на этот вопрос было трудно. Однако после того как в Тифлисе были разогнаны на север все наследники Ираклия, его надежды на Россию уменьшились. Но и помириться с югом было тоже невозможно. Примерно так думал и Джавад хан. Его мучило, что возвращение Персии к сефевидским порядкам уже невозможно. Это было большим ударом для Азербайджана, чего он перенести не мог! Нынешняя персидская власть могла в любое время принести в жертву России Иреван, Гянджу или Дербент и Баку. Кто же, кроме тюрков, будет переживать об этом? Из разговора с Зубовым он понял только одно - Россия не станет спускаться ниже Аракса. «Какое им дело до того, что Азербайджан будет раздроблен. Напротив, никому из них не может понравиться единый Азербайджан. А как только нас раздробят, каждый схватит свой кусок…» Он видел и часто повторял друзьям и другую истину, если османы не усилятся, никто не сможет отнять у нас Персию. Персия принадлежит тюркам. Однако, как только османский мир набрал силу, Персия стала проводить политику притеснения тюрков. А персов, напротив, стали выводить на первый план. Цель была ясна: рядом не могут существовать два сильных тюркских государства. В одном из них тюрки непременно должны были уйти на второй план. Этому способствовал и разрыв тюркских эйалетлов в Персии. С одной стороны, поднимали голову персы, а с другой - курды. В результате этого разрыва мы потеряем не только Персию, но и Азербайджан. Тюрки будут унижены. В Азербайджане все знали эту горькую правду. Однако отказаться от собственных амбиций было для них сложнее, чем пожертвовать землей. Все они хотели видеть Азербайджан единым, но вокруг себя, с тем, чтобы самим быть центром. Добиться желаемого им не хватало сил, а извне никто не помогал! Напротив, Россия и Европа были рады выходу Азербайджана из-под владычества тюркского и в переходе его во владычество персидское, появлению новой силы, по языку и происхождению соперничающей с Турцией и Туркестаном. Так как в Персии не было сильной христианской общины, надежда была только на персов. Правда, во главе правительства оставались еще тюрки, однако персо-афганская община делала все, чтобы не дать ей укрепляться… Предчувствуя надвигающую опасность, Джавад хан всячески стремился укреплять отношения с соседними ханами. Что было, то прошло, сейчас не время ворошить старое. Именно это лежало в основе того, что он породнился с карабахским и шекинским ханами. С наследником Георгия - Давидом тоже можно было договориться, несмотря на его близость к армянам. Однако разрушение семейства Ираклия усложняло ситуацию, и Джавад хан вдруг понял, что как бы они с Ираклием ни воевали, какими бы ни были противниками, однако время, когда во главе независимой Грузии стоял такой противник, как Ираклий, было лучше, чем нынешнее безобразие. Потому что сейчас он не знал - с кем ему вести переговоры. Русские, пришедшие в Грузию, люди военные, они иного языка, кроме оружия, не понимают. Он скучал по своим прежним соперникам… Хуже всего было то, что явившиеся из России считали мусульман противниками, никого, кроме христиан за людей не считали. То ли их этому научили еще в России, то ли что-то наговорили им в Тифлисе, однако они, бросив все прочие дела, точили зубы на Азербайджан. После того, как Грузия перешла под власть России, члены семейства Ираклия и грузинские князья, вдруг осознали, как они ошибались в своем прежнем отношении к Джавад хану, и стали укреплять с ним отношения, воспылали к нему дружбой, зачастили в Гянджу. Главный визирь ханства Касум бек в последние дни был очень занят: ухудшились отношения с Ширваном, в Шеки все никак не заканчивалась борьба двух братьев, и каждый обращался за помощью к Гяндже; не прекращались споры с русскими из-за Газаха и Шамседдина. Магомед Минасов был в числе приехавших из Тифлиса. Как ни пытался выкрутиться Касум хан, гость настаивал на том, чтобы принял Джавад хан его. - У меня есть письмо от принца Давида. Я должен доставить его лично хану. Я имею такое предписание. Джавад хан спокойно воспринял это известие Касум бека. - Я отлично знаю, зачем он приехал. Пропусти его! Гость с поклоном поздоровался. - Здравствуй, хан, я прибыл из Тифлиса. Зовут меня Магомед. Принц Давид прислал вам письмо. Джавад хан то ли был сердит до его прихода, то ли рассердился, увидев его. Он принял письмо, повертел его в руках и, не читая, вернул его гостю. Повисло молчание. Которое нарушил сам же Джавад хан. - Я знал, что ты приедешь. И дал приказ вернуть тебя обратно прямо от дверей, чтобы ты не поехал отсюда в Карабах и не тревожил Ибрагимхалил хана подобными глупостями. Откуда же он знал, что содержится в письме, которое он даже не стал читать? - Я везу не только письмо, уважаемый хан, - взмолился Магомед. - Мне есть, что сказать ему с глазу на глаз. Прошу вас, отпустите меня! Лицо Джавад хана еще сильней побагровело. - Любой на моем месте тут же приказал бы тебя убить. Радуйся, что счастливо отделался! Возвращайся туда, откуда приехал! И не утомляй меня пустыми разговорами! - Потом, обернувшись к Касум беку, добавил: - Пусть пятнадцать человек сопровождают гостя до Борчалы, а потом возвращаются. Хана возмущало, что подобные люди то и дело меняют обличия. «Вчера еще они приходили сюда с оружием в руках, а сегодня пишут письма, просят о помощи. А чем я могу помочь, и зачем я должен помогать? Как они полюбили Гянджу после смерти Георгия! Дария, Давид, Иван, Вахтанг… Их послы так и снуют по дорогам Азербайджана. У одного они просят солдат, у другого - денег в долг. Им кажется, что Джавад хан, соединившись с Александром, смогут через голову русских посадить одного из них на трон». Подобные письма, несомненно, были полны извинениями по поводу бывших недоразумений в отношениях с Джавад ханом. Едва Касум бек вернулся, отправив Магомеда, как пришло известие о возвращении из Персии Захара. Захар был человеком Джавад хана, которого два месяца назад хан отправил его к персидскому шаху с письмом и просьбой. Он был армянином по происхождению. Занимался торговлей и ни у кого не вызывало подозрений то, что он часто едет из Гянджи в Персию. - Здравствуй, кум Захар, какие новости ты привез? Казалось, что это уже не прежний хмурый Джавад хан. Теперь он улыбался. - Здравствуй, хан, персидский шах с удовольствием выслушал твои предложения. Его очень радует, что ты оказываешь помощь Александру, он и сам пришлет помощь. Обо всем остальном он написал в письме. Одно письмо тебе, а другое - Александру Мирзе. - Дальше? - И еще шах отнял Карабах у Ибрагимхалил хана и передал правление сыну покойного Мустафы хана Карадагского. - Разве Карабах - яблоко, чтобы отнимать его у одного ребенка и передавать другому? Захар ничего не ответил. Джавад хан задумался: «Армянин - есть армянин! С какой радостью он сообщает об этом». Только теперь он понял причины - почему Ибрагимхалил хан в последнее время так по-доброму разговаривал с шекинским и ширванским ханами, искал дружбы с ним… *** В Гяндже ощущалось, что первые же шаги русских были встречены в Грузии с протестом. Точно такого же мнения придерживались и гости, приезжающие из Кахетии, Картли, Имеретии: «Русские обманули нас! Хан был прав, когда не доверял им и боролся с ними, давай же теперь будем действовать сообща» Сторонники Персии и Османов также ощущали всю угрозу последнего времени. Грузины говорили, что даже их извечные противники - лезгины были более справедливыми и милосердными, чем русские. Лезгины приходили, грабили и уходили, вся беда была лишь в утрате имущества. А эти хотят разрушить многовековую государственность Грузии, превратить народ в собственных слуг. На формирование подобного мнения, несомненно, оказывали влияние и письма, которые Джавад хан и Александр Мирза направляли во все области, известным князьям и членам царской семьи. Такого же рода письма они отправляли и в персидские провинции и азербайджанским ханам. У хана не было ни минуты свободного времени. Он готовился к войне, хотя еще не терял надежды на то, что положение может измениться. Он входил в сношения со всеми, начиная от Фатали шаха и кончая вдовой Ираклия Дарией: то направлял им письма, то посылал послов. Именно эти послы и привезли известия о меджлисе, который собрала госпожа Дария, в котором участвовал даже патриарх грузинский. На этом меджлисе окончательно было решено оказать помощь Джавад хану и принцу Александру. И в этом вновь проявилась мудрость Дарии. Выяснилось, что она от имени Александра Мирзы направила много писем русским начальникам, чтобы напугать их… …Тем не менее Шейх Юсиф, Касум бек и другие советовали Джавад хану не прерывать отношений с русскими. Иначе было бы и невозможно. Поэтому хан направил в Тифлис, генералу Лазареву письмо с просьбой прислать людей для переговоров. *** По мере того, как Тифлис задыхался от бед, которые сам же принес на собственную голову, мнение азербайджанских послов становилось все более твердым… Население Газаха и Борчалов все более отдалялось от Тифлиса. По сути, главным для населения этих областей было его взаимоотношения с властью. Это нельзя было назвать подчинением. Большая часть людей жила между горами и долинами. Такую жизнь можно было назвать не столько кочевой, сколько жизнью на два дома. Полгода они жили на летних пастбищах, куда не доходила рука властей. В села они спускались лишь когда наступала зима. Подобно Лори, Дилиджану, Гейче, сюда относились и южные, горные области Грузии - Карс, Аджария, Трабзон. И точно определить на этих бескрайних просторах границы было просто невозможно. В то же время близость к Тифлису, определяла для этих мест иную от остальных районов Азербайджана судьбу. Да и сам Тифлис вместе с этими областями был привязан к персо-тюркскому правлению, то есть к самоуправлению борчалинцев, газахцев, шамседдинцев. Однако после перехода Грузии под власть России положение изменилось. Когда население поняло это, начались конфликты. Первыми поднялись Сарванский махал и памбакцы. После долгих обсуждений, они потянулись к Иреванскому ханству. Памкцы Саид бек и Рагим бек отправились в Иреван. В это же время у Мухаммеда хана Иреванского находился и Келбали хан Нахичеванский. Они вместе приняли гостей из Памбака. Саид бек, выразив благодарность за искренний прием, заговорил о проблемах, волнующих Мухаммед хана. Со дня на день возрастала опасность на севере ханства. Учитывая, что хан был не в курсе происходящего в Тифлисе. Поэтому Саид бек в первую очередь стал рассказывать об этом: - Тифлис вошел в состав России. Они хотят и нас потянуть за собой. У нас одна надежда на вас. Мухаммед хан задумался. - Аббас Мирза сейчас находится в Тебризе - персидский шах собирает войско. Однако от них пришло сообщение, что, мол, мы с русскими воевать не сможем. - Это должно больше заставить задуматься Фатали шаха, чем нас, - согласился Келбали хан. - То он говорит, что без Азербайджана не может быть Персии. А сейчас часть своей земли он уже потерял. Русские явились и, не спросясь его разрешения, отняли часть его земель и создали там государство, а он спит себе, ни о чем не подозревая. - С этим уже все ясно, уважаемый хан, - вмешался в разговор Рагим бек. - Мы не знаем, когда начнется война и чем она закончится. Однако сегодня мы горим в огне. В Борчалы ситуация ухудшается с каждым днем. - Борчалы велик, - сказал Мухаммед хан. - Я не могу говорить обо всей области. Однако такие районы как Сураглы, Памбек всегда принадлежали нам, это наши земли. - Верно, так было, - подтвердил Саид бек. - Однако сейчас уже ваши руки до нас не доходят. Уже поставили границы, таможню. - И что же вы советуете? Ввести в Памбек войска? - Это еще может подождать. Однако народ не ждет. Все собираются забрать своих близких, родных, свой скот и уйти из Памбека. До Гянджи далеко, одна надежда на вас. Мухаммед хан снова погрузился в задумчивость. Много людей уходило из ханства - кто в Персию, кто - в Турцию… Села пустели. Келбали хан уже некоторое время состоял в переписке с Корягиным, просил вернуть ушедших из Нахичевана карапапахцев. Памбек - своя земля. Поэтому это предложение было им по вкусу. После небольшого обсуждения Мухаммед хан сказал: - Я согласен! Переезжайте, когда захотите! Я дам вам место в районе Учкилсе. Если захотите, то можете селиться и вокруг крепости. - Сейчас уже из Памбека вышли возы с шестью ага. При каждом по десять-двенадцать семей. Готовы уйти еще тридцать деревень, - радостно сказал Саид бек. Получив разрешение ханов, гости с извинениями поднялись, и через несколько дней первые переселенцы из Сарвана - около ста семей - поселились недалеко от Иревана. Однако люди были неспокойны. С одной стороны остановить это было уже невозможно. В скором времени до тридцати деревень было заполнено бежавшими от русских. Некоторые услышали об этом, находясь на летних пастбищах, в горах… И осенью они уже переезжали не в Борчалы, а в Агринскую область. Были и такие, кто, обогнув Гейчу, спускались в Гянджу… Однако посреднические услуги дорого обошлись Саид беку и Рагим беку. По возвращении в Сарван они были арестованы русскими. Беков доставили в Тифлис и привели к генералу Лазареву. Как раз в это время у него находился прибывший в Тифлис архиепископ Григорий, который привез Лазареву известия из Еревана. Григорий жаловался на хана. Пытался убедить Лазарева, что тот является врагом России, а армяне целиком и полностью на стороне русских, что они прямо ждут и видят, когда же придут русские, мечтают об этом дне. Беки, слушая его, решили, что если он настоящий армянин, то вскоре повернет разговор в свою пользу. Так и вышло. - И меня он не хотел выпускать из Иревана. Однако я должен был доставить письмо епископа, поэтому сбежал тайком. А потом стал пугать генерала возможной опасностью, так как хан Иреванский поддерживает связь с грузинскими принцами Давидом, Иваном и Вахтангом, у него хорошие отношения с главой Имеретии, они часто переписываются. Часто приезжает в Иревань и Нахичевань и принц Александр Мирза. В скором времени вновь ожидается его приезд, объединившись с персидским войском, он совершит набег на Тифлис. Григорий был уверен, что открывает великую тайну. Он не понимал, что Мухаммед хан ни от кого не скрывал своих контактов с грузинскими принцами… Через несколько дней Мухаммед хан получил от Лазарева письмо с требованием вернуть жителей Памбака и Сарвана. В ответ хан написал, что Памбак принадлежит ему, у него даже есть документ, подтверждающий это и подписанный персидским шахом Гаджаром. Лазарев хватался за все, что угодно. Он задержал караван, отправляющийся в Иревань, чтобы заставить хана стать просителем. Однако это ничего не дало, тогда он вызвал к себе памбакца Наги бека. Наги бек служил в Тифлисе и состоял в хороших отношениях со многими чиновниками. Осудив отъезд народа, он заявил Лазареву, что народ убегает не от русских, а от засилья грузинских старост и чиновников, что они убегают от гнета Аслана Орбелиани: «Опираясь на вашу поддержку, он отнимает у тюрков принадлежащие им земли. Повсюду сеет раскол. Пусть теперь он собирает свои подати, посмотрим, у кого он их соберет?! Разве в Грузии остались хлебопашцы, сеятели, скотоводы? Всем этим занимались мы. А они ломают нам руки. Армяне хозяйничают на рынках, грузины - в винных погребах, а тюрки, опустив голову, сеют землю. И этого нам не дают делать. Пусть теперь сам Аслан Орбелиани сеет свою землю! Он жаждал земли - вот ему земля!..» Генерал Лазарев понял всю серьезность положения. Сколько бы ему ни говорили плохого про тюрков, однако отрицать правоту Наги бека было невозможно. Он попросил бека немедленно отправиться в Иревань, убедить народ в том, что отныне они будут находиться под его личным покровительством, пусть возвращаются в родные земли. Одновременно он пообещал Наги беку, что все, сказанное им, он сейчас же в письменном виде передаст наместнику по делам Кавказа Кноррингу. Наги бек возразил, что вернуть народ обратно будет трудным делом: - Конечно, памбекцы послушают меня. Однако после того, что им пришлось пережить, убедить людей будет трудно. Я больше вас переживаю о том, что наши земли опустели. Я постараюсь вернуть людей. Однако дело одним Иреваном не заканчивается. Часть народа ушла в Гянджу к Джавад хану… Одного упоминания имени Джавад хана было достаточно, чтобы испортить настроение генерала. Наги бек тоже почувствовал это и попрощавшись ушел. Письмо Джавад хана памбекским ага: «Примите мои пламенные братские приветствия из Гянджи! Я чувствую себя хорошо и молю единого Аллаха, чтобы и вы чувствовали себя также. Аллах знает, что я всегда с особым удовольствием относился к Памбеку и всему борчалинскому народу. Я беседовал с некоторыми приехавшими во время переселения памбекцами, в частности с Акпером агой. Он рассказал мне о пережитых вами муках. Да будут прокляты Аллахом те, кто бросил вас в руки врагов, заставил подчиняться им, да не будет им покоя и на том свете! Господа! Своим поступком вы доказали и наместнику на Кавказе и грузинским чиновникам свою решимость и силу. Да возблагодарит вас за это Аллах! И да будет здоров мой брат, правитель Иревана Мухаммед хан, за то, что раскрыл перед вами свои объятия. Однако вы не подумали о том, кому после вашего ухода останутся ваши благодатные земли, ваша прекрасная родина? На чье попечение оставили вы ваши дома, посевы, ваши полные садов села, подобные раю, на чье попечение оставили вы могилы ваших предков? Я говорил об этом и Акперу ага. Если вы послушаете моего, Джавад хана Гянджинского совета, то лучше вам вернуться назад. Переезд сразу тридцати сел нанесло сильный удар по Тифлису. Дай Бог, это заставит их поумнеть и относиться к вам с большим вниманием. А если они и не поймут ничего, то уход с родных земель не может быть достойным ответом, в ответ мы все должны объединиться! Если вы встанете рядом с остальным народом, то никто не посмеет посягнуть на ваши права, никому не удастся согнуть вас! Желаю от Аллаха всем вам здоровья и единства. Ваш брат Джавад хан Гянджинский. Письмо принца Давида хану Иреванскому: «Уважаемый Мухаммед хан! После кончины моего отца единство Грузии было разрушено и связь между нами пропала. Хоть я и являюсь законным наследником моего отца Георгия XII, однако русские не дают мне возможности вступить во владение престолом и стараются отдалить меня от Грузии. Однако грузинский трон - это законное наследие семьи Багратиони, и я своей борьбы не оставлю. Если бы вы вместе с Джавад ханом Гянджинским и другими азербайджанскими ханами совместными усилиями оказали бы нам помощь, это возрадовало бы дух всегда живших в мире наших предков и не позволило бы русским укрепиться в Тифлисе. Не забывайте, что то, что сегодня произошло с нами, завтра может произойти и с вами. О проблеме Памбака мое мнение таково. Было бы хорошо, если б ты смог вернуть народ назад! Так как, став царем, я тут же верну тебе памбакские земли. Я отлично знаю, что некогда эти земли принадлежали Иреванскому ханству. Да поможет нам Аллах! Принц Давид». …Не успел Гасан ага Шамседдинский подойти к дому, где располагалось российское чиновничество в Тифлисе, как был тут же схвачен есаулами. Он и не знал, в чем его обвиняют. - Господин, у меня есть разрешение входить сюда. Вы меня с кем-то перепутали. Я должен встретиться с генералом Лазаревым. Я написал ему письмо и в ответ он лично пригласил меня в Тифлис… Но нет, его ни с кем не спутали. Искали именно его. Именно для того и пригласил его Лазарев, чтобы арестовать и посадить в тюрьму. Целую неделю его допрашивали. - Какие у тебя связи с Джавад ханом Гянджинским? - У меня нет с ним никаких связей. - Для чего вы перевезли свой народ в Гянджу? - Я никого не перевозил. Они переехали в Гянджу, потому что не было человека, которому могли бы пожаловаться. - А какие у них жалобы? - Этого я не знаю. Спросите у Гарсаван бека, они жаловались ему. - Ты знаешь, сколько газахских и шамседдинских деревень перешли в подчинение Гянджи? Гасан ага не знал, что ответить: - Дорогой, ну откуда мне знать это? Я не наиб, не староста… - Ты не наиб, однако, пользуешься большим уважением, чем все наибы и ага. - А разве человека арестовывают за то, что он пользуется уважением, господин… Однако Гасан ага не знал, кто находится перед ним, и поэтому замолчал. Переводчик помог ему, закончив за него: - …Полковник Корягин! Гасан ага повторил за ним: - Господин Корягин! - А если не знаешь, то слушай: девятнадцать мусульманских ага и шесть армянских ковха не признают власть Тифлиса и перешли на сторону Джавад хана. «А что же осталось? - подумал про себя Гасан ага. - В Газахе и Шамседдине всего-навсего двадцать шесть ага и семь ковха». - Если дело обстоит, как вы говорите, то почему же вы, как говорил Мулла Насреддин, бьете то, что осталось от скота? Я-то никуда не уезжал! Вы для того мучаете меня, чтобы и мои люди переехали в Гянджу? Когда переводчик перевел Корягину историю про Муллу Насреддина, Корягин засмеялся: - Нет, все не так! Мы хотим, чтобы вы с вашим земляком Насиб беком вместе объяснили народу, что границы с Гянджой останутся такими же, как при Георгии. Газах и Шамседдин должны полностью находиться под российским владычеством. - Как же люди услышат меня, если я в тюрьме. Дайте мне выйти отсюда, и я сделаю все это и без Насиб бека! Отношения его с Насиб беком были холодными. Гасан ага уже давно мечтал стать шамседдинским султаном вместо Насиб бека и не скрывал этого от него. Откровенность Гасана ага понравилась Корягину. И он безо всяких условий выпустил его. Вернувшись к себе в Товуз, Гасан ага собрал всех своих близких, родных и переехал в Гянджу к Джавад хану. Он рассказал хану обо всем и сказал, что хочет жить под его властью. Джавад хан помогал всем, кто приехал под его власть из Газаха и Шамседдина, доверил охрану их скота своим сыновьям - Угурлу ага и Гусейнгулу ага. Под началом каждого из них было по триста-четыреста всадников, они постоянно днем и ночью объезжали села, присматривали за границей… Во время одного из таких походов Насиб бек собрал своих людей и вознамеривался захватить сына Джавад хана. Он знал, что за это его рано или поздно настигнет месть хана. Все, что он слышал о Джавад хане, приводило его в неистовство: «Настоящий мужчина, будь то хан или слуга, не позарится на имущество ближнего!», - говорил он. …В этот раз отрядом руководил Гусейнгулу ага. Внезапно два отряда столкнулись нос к носу. Гусейнгулу хорошо знал Насиб бея. - Добрый вечер, Насиб бей! Неужели ты вышел встретить нас? - Встречать тебя я бы вышел утром! А сейчас самое время провожать тебя… - В этом нет необходимости, мы и сами справимся. - А я хочу тебя так проводить, чтобы ты больше не возвращался! Гусейнгулу, хоть и был молод, однако достаточно бдителен. Он с четырнадцати-пятнадцати лет всюду верхом сопровождал своего отца, участвовал во многих боях и стычках, и в то же время научился у Шейха Юсифа выдержке и мудрости. - Я хорошо знаю тебя. Знаю, что ты - враг моего отца, хотя причины этой вражды мне неизвестны. Я знаю, что все, что делает отец - правильно, он все делает для народа: не хочет, чтобы наши земли достались врагу! А ты готов продать все, лишь бы тебе было хорошо. - Молодец, ты смог научиться всему у Джавад хана! - Яблоко от яблони недалеко падает, - со спокойной улыбкой отвечал Гусейнгулу ага. Его спокойное настроение вывело Насиб бека из себя. - Вот и сиди у себя в своей халупе под гянджинскими чинарами, а в наши края и носа не показывай! - Под гянджинскими чинарами - райское место. А места, которые ты назвал халупой - это газахские и шамседдинские деревни. И стали они такими благодаря тебе и Гарсевену. - Ишь ты, только нос продрал, а уже учить меня вздумал? - Как ты разговариваешь, Насиб бек! Не успел Насиб бек сорвать с плеча винтовку, как уже сотня юношей потянулась за саблями. Послышался звук, похожий на грохот грома; в лучах садящегося солнца клинки окрасились красным… Однако Гусейнгулу ага не утратил выдержки. - Спор между нами, бек, не стоит вмешивать в него наших братьев. Я же им не враг! А если я тебе кажусь врагом, то давай все решим между нами… Эти слова ханского сына, сказанные немного свысока и то, что он на глазах его же солдат преподал ему урок, окончательно вывело Насиб бека из себя. Но с другой стороны он был доволен - отряд Гусейнгулу ага был явно сильнее, к тому же он не хотел, чтобы юноши, глаза которых в вечернем свете устремились на них, поднимали оружие друг против друга. Сын Джавад хана был неопытным, молодым парнем. Он свяжет его по рукам и ногам и перекинет через своего коня. Пусть все видят, кто хозяин в этих местах. - Ладно, вы отойдите, - приказал он своим людям. И начался бой между побывавшим во многих схватках, прошедшим немало испытаний старым волком Насиб беком и внешне похожим на ягненка молодым парнем. Однако после первых же ударов Насиб бек понял, что ошибся, парень, которого он хвастливо считал ребенком, не похож на ореховый прутик, который можно легко сломать. Но отступать было некуда. На землю опускалась тьма, небо темнело. От ударов мечей в воздухе вспыхивали гроздья искр. Среди столпившихся вокруг людей были знакомые, дальние родственники, и они радовались тому, что эта схватка двух главарей скоро завершится. В какое-то мгновение две сабли, змеями скользнув клинками, запутались, и выскользнув из рук сражающихся, упали на землю. Оба в тот же миг спрыгнули за землю, бросились за ними, но сошлись грудь о грудь. Тут уже Гусейнгулу аге было полегче. Он обхватил длинными руками за пояс Насиб бека, швырнул его оземь и бросился ему на грудь. В то же мгновение в его руке появился кинжал, он прижал острие к горлу Насиб бека и проговорил: - Твоя жизнь в моих руках, Насиб бек! Я мог бы перерезать тебе горло, как ягненку, но боюсь гнева моего отца. Поэтому я при всех отпускаю тебя. И знай, что всей твоей дальнейшей жизнью ты обязан мне!.. Подняв голову, он гордо посмотрел на окружающих и спросил: - Братья, вы все свидетели? - Да! - послышалось с обеих сторон. После этого он встал с груди Насиб бека, поднял свой меч и вскочил на коня. Подъехав к Насиб беку, он наклонился, подал тому руку и помог встать. Гянджинские кони в тот же миг исчезли вдали. А Насиб бек долго искал в траве свою саблю и ругался: - Ладно, сукин сын, моя месть не заставит себя долго ждать! Мы еще посмотрим, кто чье горло перережет, как ягненку! Но хоть он и говорил это, однако знал, что, как только Джавад хан услышит о происшедшем, он станет искать его, поэтому бек со своим отрядом отправился в далекую горную деревню. После этого происшествия в Газахе и Товузе стало увеличиваться численность русских войск. Командовал ими Соломон Авалов. Чуть позже Лазарев получил от Кнорринга разрешение выдвинуться со всей армией в сторону Гянджи. Однако из опасения он разбил свой лагерь на левом берегу Куры, в Джейранчёле. *** Поступок Насиб бека задел аксакала Газаха Панах агу. Он был представителем многочисленного семейства, у него были сыновья, храбрые, как древние рыцари. И он в своих краях не нуждался в чужих воинах и защитниках. В махале никто не мог бы прекословить Панах аге. Едва он увидел в Газахе русские войска, сердце его екнуло. Он в тот же миг велел разыскать и доставить к нему Насиб бека. Панах ага был зол. - Придет конец твоему своеволию или нет, Насиб бек? Только аксакал мог позволить себе разговаривать в таком тоне с шамсединским султаном. - Ты о каком своеволии говоришь, Панах ага? - Для чего ты привел сюда русских? - Неужели ты считаешь меня настолько сильным человеком, Панах ага? - А кого, кроме тебя станут слушать в Тифлисе? - Они ведут войско против Джавад хана, Панах ага. Я тут ни при чем. - А что им надо от Джавад хана? - Как это, что им надо? Все население Газаха и Шамседдина полностью перешло под власть Гянджи, ты разве не видишь этого? Вот русские и идут, чтобы вернуть переселенцев. - А кому же народу еще подчиняться, не этому же винному бурдюку Гарсевену. Я дарю принцу Александру своего коня Дилбоза, настраиваю его на то, чтобы он изгнал чужаков, а сам приводишь вражеское войско в свой дом. - Видно, и ты, как Джавад хан, хочешь, чтобы народ перебили, Панах ага! - Лучше нам погибнуть, чем позволить нашей земле, нашей чести оказаться в чужих руках. Запомни, Насиб, сколько бы ни пролилось крови, она будет на твоей совести. Это ты показал им эту дорогу. После этих слов Панах ага зло отвернулся и ушел в соседнюю комнату. Насиб бека выпроводили, и он уехал… Прошел слух о том, что Панах ага заболел… Сразу же съехались из соседних сел аксакалы, аги, эфенди. Причиной болезни Панах ага стало вторжение русских войск и спокойное отношение к этому Насиб бека. «Закончились наши дни, - говорил он. - Смотрите же, до чего мы дошли, что русские с другого конца света поднялись и топча чужие земли, дошли до нас, не обратив на нас внимания, они идут через Тифлис в Гянджу, топчут наши сады. Со всех сторон гяуры движутся на нас. Кто защитит честь народа, как ее защитить?» От горя человек сон. Перестал есть, пить. Попрощался со всеми своими детьми и старыми друзьями и в несколько дней, продолжая говорить, умер… *** Когда русские войска вошли в Шамседдин, села были пусты. Одни были на летних пастбищах, другие переехали в Гянджу. Войску не было ни домов для житья, ни провианта. Они отправились в Товуз за Насиб беком. За ним отправился полковник Ляхов со своей конницей. Насиб бек, от страха перед Джавад ханом скрывавшийся в горах, не ожидал приехавших. - Ты обещал, что разместишь солдат! - Вы же видели, что дома пусты. Люди разбежались. Ничего от него не добившись, Ляхов вернулся назад и стал караулить конный отряд сына Джавад хана - Угурлу ага… Джавад хан был в ярости от нападения на его молодого сына, от их разговора, а более всего от мягкосердечности своего сына Гусейнгулу ага. - Будь у него возможность, он бы тебя не пощадил, - кричал он. - Ты захватил змея и отпустил его. Он всю жизнь будет тебя преследовать. С этими словами он отправил Угурлу ага за Насиб беком. - Найди этого предателя, этого сукина сына, где бы он ни скрывался и доставь его прямо в Гянджу. Услышав, что за Насиб беком идут русские, Угурлу ага занял позицию над деревней Татлы и стал ждать их ухода. Едва Ляхов вошел в долину, как увидел направленные на них со всех сторон винтовки. - Командир! - крикнул Угурлу ага. - Мы ищем Насиб бека. Отдайте его и мы отпустим вас. Ответ пришел с некоторым опозданием. - Насиб бека с нами нет. Он остался в горах. Однако этому нельзя было поверить. Из-за звуков выстрелов голос Угурлу ага стал еле слышен. - Постойте, что вы сказали? Но было уже поздно… Уже половина отряда Ляхова лежала сраженная. Оставшиеся без хозяев кони скакали вниз по ущелью. По звукам выстрелов Ляхов определил, что нападавших по крайней мере в три раза больше, и если он еще помедлит, то убитых станет еще больше, поэтому он с криком «За мной» направил коня вниз по ущелью. Нападавшие не стали ни преследовать их, ни стрелять вслед. *** Услышав о приближении русских, Джавад хан сконцентрировал свою армию на берегу Товуза. Уже двадцать девять из тридцати трех сел Шамседдина были в его власти. Однако невыносимая жара, отсутствие продовольствия и места не позволили русским долго оставаться здесь. А в эту засушливую погоду даже кони не могли найти себе травы для еды. С другой стороны, местные объяснили русским, что их очень мало, и с такими силами они с Джавад ханом не справятся. Так что очень скоро русские вернулись в Тифлис. А Джавад хан, услышав, что Мустафа хан Ширванский готовит поход на Гянджу, вернулся к себе. *** Положение семейства Багратиони создавало невыносимые условия для жизни не только грузин. Понимали ли это Персия, Османы? А если понимали, то или не придавали этому значения, или же видя, что с этой ситуацией им не справиться, просто наблюдали за тем, как повернутся события дальше. А у Джавад хана не было времени на ожидание. Жар ветров судьбы постепенно приближался к его дому… Из Тифлиса постоянно приезжали люди. Вот и сегодня они привезли с собой захваченного русского мальчика. Он знал язык казанских татар, немного понимал на персидском, поэтому объясниться с ним было возможно. В отсутствие хана визирь Касум бек не знал, что делать с мальчиком. Джавад хан по-доброму обошелся с едва достигшим совершеннолетия Матвеем Смирновым (мальчик назвался именно таким именем), поинтересовался, откуда он приехал и куда держит путь. Мальчик говорил с приятным акцентом. - Мы много слышали о вас, хан! Вы сильный и отважный человек! Я сам из Астрахани, в Тифлис меня привез генерал Кнорринг. «Учи персидский язык», - велел он мне. - И у кого же ты учился? - При дворе Георгия был визирь-тюрок, Мирза Рафи, у него и учился. - Шома педеру песанд дарид? - спросил на этот раз на персидском Джавад хан. - Да! Они живут в Астрахани. В конце беседы Джавад хан похвалил мальчика: - Ты хорошо выучился. - Да. Понемногу. - А почему ж ты бежал из Тифлиса? - Там эпидемия, вот я и испугался. - Ну и правильно сделал, - засмеялся Джавад хан. - Однако самая большая болезнь идет из ваших краев. Кажется, мальчик не понял, что он сказал. Джавад хан чувствовал, что этот мальчик может послужить причиной новых конфликтов. Поэтому он поручил визирю, присоединить мальчика к какому-нибудь каравану и приглядывать, чтобы с ним ничего не произошло. Через несколько дней еврей Степан, бывший семейным врачом хана, привез ему письмо от генерала Коваленского. Генерал интересовался у Джавад хана нет ли у того каких-либо сведений о сбежавшем из Тифлиса мальчике. Джавад хан написал ответ и передал его через врача. Он писал о том, что, да, такой мальчик появился в Гяндже. Что он находится в надежных руках. И не только он один, каждый день из Тифлиса в Гянджу сбегают самые различные люди. А уж от ваших солдат-дезертиров прямо нет отбоя. Они приезжают в Гянджу и разъезжаются отсюда по различным местам. Степан вернулся из Тифлиса раньше, чем его ждали. На этот раз он привез новое письмо от генерала Коваленского и наместника Кавказа Кнорринга. Коваленский снова возвращался к вопросу о мальчике. Была последняя среда перед Новрузом, на душе Джавад хана было праздничное настроение, и поэтому ответ его прозвучал так же празднично, с хорошим настроением: «Я получил Ваше письмо, доставленное доктором Степаном и проникнутое дружеским отношением к нам. Вы пишете, что учащийся при Вас мальчик, являющийся подданным Вашего уважаемого императора, в настоящее время убежал в Гянджу, и как верноподданный Вашего императора требуете мальчика от меня. Все верно, мальчик сбежал и в настоящее время находится при мне. Однако если Вы и в самом деле принимаете мою верность императору, то почему же тогда насильно задерживаете у себя моих людей и кочевые племена и не возвращаете их мне? Если же Вы не верите в мою верность императору, то, что же в таком случае может изменить Ваше письмо и требование, и какое вообще может иметь значение Ваше требование? Кроме этого мальчика у нас находятся ежедневно дезертирующие все новые ваши солдаты, которые потом по двое - по трое расходятся отсюда по разным направлениям. Если Вы и в самом деле, как Вы пишете, считаете меня преданным Вашему императору человеком, то я прошу Вас на деле проявить Вашу дружбу! В таком случае и наше отношение к Вам будет соответственным; я также стану исполнять все, чего требует от меня добрая дружба; и мальчик вернется к Вам, и дезертирующие от Вас солдаты никуда не будут выпускаться и их препроводят к Вам! Кроме того, считаю своим долгом сообщить Вам, что принц Александр прибыл ко мне, и я послал к Вам доктора Степана, чтобы тот передал Вам это известие. Однако вы до сих пор ничего по этому поводу не ответили. Прошу Вас сообщить, что Вы думаете по этому поводу, мой дорогой друг! (Последние слова были взяты из письма Коваленского, и Джавад хан постарался придать им ироническое звучание.) Принц Александр намеревался уехать в Балакян, однако я задержал его - естественно, куда бы он ни поехал, всюду станет предметом Вашего гнева. Я полагаю, что как Вы, в силу предоставленным Вам Его Величеством полномочий, раздали земли и пенсии его братьям, выделили бы определенную часть для него, это было бы лучшим выходом. А живет ли он в Гяндже и ли в Грузии - не имеет значения. Пусть он живет здесь, это все равно, что он находится у вас! Однако несомненно, что принятие решения за вами!» Через несколько дней пришло письмо от Кнорринга. «Я получил рапорт от командующего военных частей великого и благородного императора Всероссийского генерала-майора Лазарева, что находящиеся в вашем высоком подчинении люди часто совершают набеги на шамседдинские земли и подвергают их грабежам. Являясь командующим и наместником победоносной Кавказской армии, я во исполнение повеления нашего всемилостивейшего монарха, в чьем подчинении находится согласно всеобщему пожеланию народа Грузия, прошу вас прекратить нападения подвластного вам народа на Шамседдин, и дать распоряжении о возвращении похищенного оттуда имущества. Тем самым вы продемонстрируете свои добрососедские и дружеские отношения, и мы в дальнейшей переписке продолжим наши добрые отношения». Джавад хан незамедлительно ответил и ему: «Только что вернулся человек, отправленный к вам, и передал ваше письмо и устное пожелание. Из письма и устного пожелания я понял, что мои мысли переданы вам в искаженном виде. Вы пишете, будто Шамседдин передан мне Ага Мухаммед ханом. Я не писал такого в своем письме. Никто Шамседдина не дарил мне, и поэтому ни у кого нет права отнимать его у меня. Вот уже шестьсот - семьсот лет, как Шамседдин принадлежит нашему роду и служит нам. Временами случалось, что недовольная нами часть населения тянулась к Грузии, однако в соответствии с дружескими традициями, эти народы вновь возвращались к нам. Во всяком случае, кроме нас, у шамседдинцев нет иных господ. Однако в Грузии немало людей, готовых во имя создания конфликта между нами, трактовать все в свою пользу. …Слава Аллаху, я не имею иных намерений, кроме дружеских! И ни на кого не держу обиду. Но если кто-то затаил иные намерения против меня, тогда другое дело… Так как содержание моего первого письма дошло до вас в искаженном варианте, я отдал его на новый перевод специальному переводчику и считаю своим долгом вновь отослать его вам. Выражаю надежду, что двери, открытые для нашей дружеской переписке, всегда останутся открыты, ваши письма будут доставляться мне и в итоге наши добрые отношения будут продолжены». Кнорринг получил это письмо 26 апреля. Через десять дней он написал из Георгиевска письмо в Тифлис генералу Лазареву о том, что гянджинский хан не прекращает своих притязаний на Шамседдин. И необходимо положить этому конец пусть даже военным путем. А Джавад хану он оправил ответ лишь в январе 1802 года, и сообщал: «Ваше письмо доставило мне радость, и я мечтаю увидеться и познакомиться с вами лично. Через двадцать - двадцать пять дней я прибуду в Грузию для наведения там порядка». В это же время Лазарев также часто пишет Кноррингу, сообщая ему о событиях в регионе, в частности жалуется на то, что сын Джавад хана - Гусейнгулу хан перевозит людей из Шамседдина и Газаха, сообщает о том, что шамседдинский султан Насиб бек также недоволен этим. В середине апреля Кнорринг, на этот раз из Тифлиса, пишет ширванскому, карабахскому и шекинскому ханам письмо о том, что он уже находится в Тифлисе, и дипломатическим путем, под прикрытием расширения дружеских связей, старался перетянуть их на свою сторону. Чуть позже отдельное письмо получил и Джавад хан. Кнорринг писал: «Ваш сын Гусейнгулу хан напал со своими людьми на село Айрым. Подобные акции наносят вред нашим дружеским отношениям. Мне думается, что он совершил это без вашего ведома. Прошу вас впредь прекратить подобные акции! Иначе мне придется прибегнуть к помощи оружия для охраны грузинских территорий. Я знаю, что вы считаете Шамседдин своей территорией. Однако мой долг охранять территории, указанные Георгием». Пока длится эта переписка, не прекращаются и жалобы со стороны Насиб бека на Гянджинское ханство. В одной из жалоб он пишет о том, что Гусейнгулу хан угнал из Айрыма 130 коней, 258 голов скота и 500 семей. Очевидно, от него никто не требовал отчета. Ведь в таком случае спросили бы, а разве 500 семей - это скот, который можно просто погнать перед собой. Значит, они сами ушли вслед за Гусейнгулу агой. На эти непрекращающиеся требования Джавад хан отвечал языком дипломатичным, но сердито и резко: «Гогиа бек передал мне письмо от Вас. Вы пишете, будто бы Гусейнгулу ага напал на принадлежащее Грузии село Айрым, что он не должен был так поступать! Довожу до вашего сведения, что население Айрыма изначально принадлежит нам. Оно никогда не принадлежало Грузии. И мы наказали их, то есть, наших подданных, в соответствии с их виной. Поэтому вы не должны были писать нам такого письма. Далее вы пишите, что Айрым находится на территории Грузии. Такого не было никогда. Айрым всегда считался гянжинской территорией. Неужели вы и в самом деле верите всему, что вам говорят? Радуясь вашему приезду, я полагал, что вы будете поступать в соответствии с нормами права, и вернете нам и наши другие земли, а не станете поступать, как это подсказывают вам наши соперники, подумаете о наших селах, жители которых стали беженцами. …Граф Зубов, находясь у нас, передал всем азербайджанским ханам, в том числе и мне письмо Его Величества, в котором сообщалось, что каждый, кто будет верноподданнически служить двору, будет пользоваться его любовью и щедростью. Поэтому я принял его с уважением. До сего времени и вы с особым уважением писали о соседстве и дружбе. Однако нынешние ваши слова и поступки противоречат обещаниям императора и не сходятся с обнадеживающими заверениями графа Зубова. Если вы и дальше будете продолжать подобную политику, то я буду вынужден обратиться с жалобой к Его Величеству, и стану убеждать все остальные азербайджанские ханства, чтобы и они сделали тоже самое. Одним словом, границы между Гянджой и Грузией известны. Персидский шах готов был повесить меня за то, что я склонился перед русским царем… Страну можно покорить двумя путями: или правовым путем или военным. Если вы говорили на языке права - то у вас нет на то оснований; если же вы намерены прибегнуть к языку силы, то объясните народу, для чего вы это делаете? Спросите у других стран, у соседей, кому веками принадлежал Шамседдин: Гяндже или Грузии? Если он принадлежал Гяндже, тогда у вас не может быть ни возражений, ни требований. Если же вы претендуете на всю Гянджу, тогда вопрос другой! Народ знает, что пока я жив, от Шамседдина я не отступлюсь»… Джавад хан знал, чем закончится эта переписка. «Они ищут повода, чтобы захватить и Гянджу, и весь Азербайджан. Они во всем слушают Тифлис. Если так, то Картли с успехом может считать своим весь Кавказ, который во времена Сефевидов считался грузинской провинцией. Однако тогда условия ставили сами тюрки, и эта провинция, которая именовалась грузинской, еще более именовалась азербайджанской провинцией. Просто наместник сидел ближе к границе - в Тифлисе. Если они принимают за основу старое разделение, то в этом случае Азербайджан полностью владеет всей Грузией. И без того со всех сторон там наши. Но кому это объяснишь?» Его мучили письма, приходящие из Тифлиса. «Чтоб ты провалился. Эти письма доставляют муки. Приехал сюда за несколько тысяч верст и собирается устанавливать здесь свои правила: устанавливает свои границы, собирается выяснять, какие села принадлежат мне. Верно говорил мой французский гость: в петербургском дворе сидят больные люди. Они делят людей на два лагеря: христиан и нехристиан. Грузины и армяне, пусть даже будут говно есть, они назовут его золотом. Любую их ложь назовут правдой. А моя логика у этих толстокожих даже волоска на голове не тронет. Никто не скажет: если в Тифлисе и Гяндже эти земли считают своими, пусть их руководители сядут, поговорят, посмотрим, кто из них прав, чьи доводы убедительней. Нельзя же, не разобравшись, заявлять «прав грузинский таван, а гянджинский хан - не прав». Джавад хан еще не потерял надежду своим умом и логикой доказать российским чиновникам и военным командирам свою правоту. Но при этом царящая несправедливость причиняла ему страдание. И не к кому было обратиться за помощью. После этого письма Кнорринга прекратились, а в Петербурге, признав его деятельность неудовлетворительной, его призвали обратно, а вместо него прислали генерала-грузина. Джавад хану стало еще хуже. Начальство, обвиняющее Кнорринга в мягкости, медлительности, наверное, вместо него пришлют более решительного человека; их цель - еще более притеснить нас. Если я не смог доказать свою правоту человеку, не имеющему к Грузии никакого отношения, как же я докажу это грузину. Хан чувствовал, как приближаются черные для Азербайджана дни. Однако предупредить их было вне его возможностей. Теперь оставалось только одно - достойно, по-мужски принять приближающуюся беду, не дать следующим поколениям превратить его в объект насмешек и проклятий. Послы из Тифлиса …В холодный декабрьский день 1802 года к гянджинскому хану прибыл представитель тифлисского правительства и нового наместника Цицианова. Шел сильный снег, и гость измучился верхом. Джавад хан пригласил его к печке. Они сели друг против друга. Гость успел представиться визирю Гасым беку. Но сейчас снова представился. - Я - Юсиф Бейбутов. Хоть я и христианин, однако, говорю и на вашем языке. Меня направило сюда тифлисское правительство. Пытаясь сдержать собственную ярость, Джавад хан сказал: - Добро пожаловать! Мы уважаем гостей! Однако вы прибыли от имени грабительского правительства. Поэтому я не могу себе представить, как мы будем говорить. - Я всего лишь посол, хан! - Послы прекрасно знают, что и у вражды есть свои правила. Твое правительство направило войска в Шамседдин. Кто дал вам такое право? Как вы можете так поступать? - Наши войска не вошли в Шамседдин, - тихим голосом ответил гость, - а находятся на его границе. - Он немного помолчал, а потом добавил: - Но если потребуется, мы войдем! Потому что Шамседдин с древности принадлежал Тифлису и платил ему дань! А вот уже несколько лет, он не признает Тифлиса, и дань собираете вы. В этот миг вошел визирь и что-то прошептал на ухо Джавад хану. Он кивнул головой в знак согласия и снова обернулся к послу. Отворилась дверь и вошел Александр Мирза, он поклонился и сел в углу. Бейбутов хорошо был с ним знаком, поэтому, не договорив с ханом, он обратился к Александру: - В Тифлисе мне придали еще некоего Адыльбекова. Он ждет он в караван-сарае. У него для тебя письмо от Дарии и Вахтанга. Александр рассмеялся: - Мне каждый день пишут из Тифлиса. Это не главное. Этого человека приставили к тебе, чтобы не терять тебя из вида! Бейбутов смутился. Судя по всему, принц попал в самую цель. Попросив разрешения у Джавад хана, Александр вышел. …Письмо, которое привез Адыльбеков, содержало мольбу не забывать тех, кто скучает по нему: «Во имя Грузии, покрепче держись за Джавад хана. Поговори с дагестанцами, спаси Тифлис». На следующий день Александр должен был отправиться в Балакян… А в ханском дворце продолжалась беседа хана с послом. Хан, словно ничего не услышал, снова задал вопрос: - Так, кого ты представляешь? - Наместника Грузии. Он сказал мне, что семь лет назад, заключив договор с Зубовым, Джавад хан выразил согласие войти в состав России. Почему же сейчас он отказывается от своего слова? Джавад хан, словно ждал именно этого вопроса, ответил тут же: - Зубов пришел с миром. Он с улыбкой отпустил даже тех, кто готовил на него покушение. - Верно! Только что он еще мог сделать? - Так значит, у русских так принято?! Давать сладкие обещания, а потом, когда будешь потверже стоять на ногах, приставлять кинжал к горлу… - Наместнику нет необходимости хвататься за кинжал, - возразил Бейбутов, - сейчас время пушек. - Мы тоже имеем пушки, - повысил голос Джавад хан. - Однако тот, кто грозит этому несчастному народу пушками, не имеет права говорить о храбрости! - Давай говорить откровенно, Джавад хан! Ты видишь, что творится с Грузией? На сколько частей она раскололась бы, не приди сюда Россия? Вы на сколько частей расколоты? - Так именно соседние страны довели нас до такого состояния. Принимая это во внимание, я и подписывал договор с Зубовым. Однако он ошибался, желая пристегнуть Гянджу и Иревань к Тифлису. - Зачем делить земли, хан? Если все мы будем в составе одного большого государства, уже не будет иметь значения, кому подчиняется Гянджа - тебе или Тифлису. - Нет, имеет! - Если на то пошло, то и армяне считают Гянджу своей, - заметил гость. - Послушай меня, уважаемый гость, ты можешь называть себя хоть греком, хоть римлянином - это твое дело! Только ты - самый настоящий тюрок. Если покопаться в твоей родословной, то получится, что ты - из борчалинских тюрков. Вы из тех тюрков, которые при Византийской империи стали христианами. А-то как же получается, что другие греки имеют свой язык, а вы говорите на нашем?! Бейбутов с удивлением посмотрел на Джавад хана, словно пытался что-то прояснить для себя: - Откуда ты знаешь эту историю? «Да благословит тебя Аллах, Шейх Юсиф», - подумал про себя Джавад хан, а гостю ответил: - Я знаю и то, что первый и самый сильный удар по Византии нанесли авшарские тюрки здесь, на Гянжинском поле. И этот дух живет в них до сих пор. - А как же насчет договора с Зубовым? - Он был заключен с Екатериной II. Со смертью Екатерины умер и договор! - Наместник не хочет вводить войска в Гянджу. Он обойдет ее стороной и двинется на юг. - На какой юг? А разве на юге не наши? Слушай меня внимательно, Бейбутов! Генерал, который стоит во главе чужой армии, нападает на Тифлис, подвергает свой народ унижению, не пощадит и гянджинских мусульман. Разве вы не знаете, что они творят с мусульманами, живущими в России? Видя, как рассердился Джавад хан, Бейбутов старался говорить тише, чтобы успокоить его: - Хан! Зачем заглядывать так далеко! Ты говоришь, что именно вы подарили Теймуразу земли вокруг Тифлиса. Я согласен с этим! Сейчас потомки Теймураза смешались с русскими и хотят забрать эти земли с собой. Так что же делать России? Но Джавад хан много слышал подобных сказок. - Ты что, с луны свалился? Я же знаю, что ты в Тифлисе живешь в квартале Медников. Да, верно, Борчалы отдали мы, а что же ты скажешь о Газахе, Шамседдине? Бейбутов задумался. Он знал, что Джавад хан в этом вопросе тверд и логичен. Хан же, воспользовавшись его молчанием, закончил свою мысль: - Из Тифлиса меня засыпают письмами и послами. Все пишут то об Александре Мирзе, то об этом астраханском мальчике, то о солдатах, дезертирующих сюда, то о крестьянах, которые, сбежав от их гнева, ищут приюта у меня. Но цель этих писем одна: война! Захват Гянджи!! А меня, как и детей Ираклия, сослать в Сибирь или в Петербург!.. Но я лучше умру с достоинством, в бою, чем соглашусь на это! - У большого государства, хан, большие требования! Однако после недовольства в Грузии, они, если даже сунутся сюда, тебя не тронут. - Я не за себя боюсь. - Я прибыл с небольшим поручением, я должен уговорить тебя оставить в покое Газах и Шамседдин. Лицо Джавад хана побагровело. - А я спрашивал тебя, почему ваша армия в Шамседдине? - Там нет ни души, хан! Все люди сбежали под крылышко Гянджи. Позволь народу разойтись по своим домам! - Я их сюда не приглашал, они сбежали от вас. Если так пойдет дальше, то скоро и грузинские тюрки убегут в Гянджу. Снова распахнулась дверь и вошел Александр Мирза, который успел найти в караван-сарае Адыльбекова и прочитать полученные письма. Едва войдя, он тут же вмешался в разговор и, обращаясь к гостю, сказал: - Ты ни о чем не подозреваешь, Бейбутов! Езжай и передай в Тифлисе: Джавад хан не один! В Персии Фатали шах во главе со ста шестьюдесятью тысячами человек движется на Гянджу, карабахский хан прислал ему оружия и боеприпасов, а если потребуется, то придут на помощь шекинский и ширванский ханы, они тоже не хотят присутствия России на Кавказе, аварцы и дагестанцы только и ждут дня, когда смогут отомстить, Кахетия и Имеретия за мной, я лично разговаривал со всеми князьями… Можешь считать, что Тифлис в осаде. Подумайте о себе! Бейбутов оказался в трудном положении, однако и отступать не хотел. - Вы знаете только одну сторону, а другая вам не известна. Вы не знаете, сколько человек обращаются к Тифлису! Даже из самой Гянджи пишут каждый день - приходите, мы ждем вас, никто в вас стрелять не станет! Честно говоря, Джавад хан поступил правильно, когда сюда пришел Зубов. Русские все равно здесь не останутся. Поверьте, они и в этот раз повернутся и уйдут! Хан чувствовал западню в его словах. - А откуда это тебе известно? - спросил он. - Посмотрите, что происходит в Европе. - На это нельзя надеяться… Однако при этом Джавад хан не хотел, чтобы гость уезжал недовольным. Как бы резко он ни говорил, тем не менее, во время разговора старался убедить себя в собственной правоте. Поэтому он вновь вернулся к предыдущему разговору. - Мы примерно ровесники, Юсиф бек! - Это так! - А раз так, то ты, наверное, слышал, в каком положении был Тифлис лет десять - пятнадцать назад! - Слышал! - В таком случае ты, наверное, слышал, что до Надир шаха Борчалы входили в состав Гянджинского бейлярбекства. - Я и это знаю. Однако сейчас не время говорить об истории. - Это не такая уж давняя история. Но если хочешь, поговорим о более ближних временах. Эти времена, ты, наверное, помнишь лично. - Прошу вас! - Знаешь ли ты о договоре, подписанном между Фатали ханом Губинским и Ираклием в Шамкире? - Нет, не знаю! - Одним из пунктов этого договора значилось, что Ираклий навсегда отказывается от претензий насчет Газаха и Шамседдина. - Да, я слышал об этом. - Слава Богу, благодарю тебя! У меня к тебе лишь одна просьба: сообщи об этом министру Коваленскому и наместнику Цицианову! - Обязательно! Я передам ваши слова. Однако я не верю, что это может что-то изменить! - Ты просто исполнишь то, чего требует твоя совесть… - На этот счет можешь быть спокоен. Наверное, я в скором времени снова вернусь сюда, чтобы сообщить о результатах переговоров… *** Свое слово Юсиф Бейбутов сдержал. Вернувшись в Тифлис, он встретился с генералом Коваленским и в точности передал ему содержание разговора в Гяндже: «Я - человек верующий, лгать не могу. Ираклий и его сын совершают несправедливость против Гянджи. Будь у них силы, они бы всю Гянджу присоединили бы к Грузии. Но не получилось. Борчалы, Газах, Шамседдин… насильно оторваны у Гянджи. И в этом вопросе нам следует понимать Джавад хана. Я обязан был сказать вам это для того, чтобы выполнить его просьбу, считать себя человеком, заслуживающим доверия и в будущем спокойно исполнять данные мне поручения». По письмам Коваленского чувствовалось, что этот разговор не прошел для него бесследно, и более того, он старался решить этот вопрос с Петербургом. Однако торопливый и грубый Цицианов не мог пренебречь интересами Грузии и принять справедливые требования Гянджи. Через два месяца после первой поездки Бейбутов вновь приехал в Гянджу. Он передал хану весь свой разговор с Коваленским. - Хан, я выполнил свой долг чести! - И, думаешь, это на что-то повлияет? - Коваленский - человек справедливый. Он постарается сообщить об этом в Петербург, быть может, даже самому императору. - А что за человек ваш новый наместник? - Он хоть и грузин по происхождению, однако, ничем от русских не отличается. Он более жесткий и требовательный человек, чем прежний. Но принесет ли это пользу или вред - сказать не могу. - Чем крепче уксус, тем скорее он разорвет свою посуду. - Не очень полагайся на свои силы, хан! Джавад хан рассердился. Бейбутов, видя, что тот стал посматривать на стоящих у входа слуг и осторожно поднялся. - Я должен ехать! Наместник просил передать вам подарок, я должен отдать его. И еще он написал письмо… Джавад хан принял письмо и громко прочитал его. Это было первое письмо Цицианова. За внешним соблюдением официальных правил, за его вежливым тоном нельзя было не почувствовать высокомерия и надменности пишущего: Цицианов старался за лживыми и бессмысленными заверениями в доверии к вечно дружескому, добрососедскому отношению хана к России, к тому, что эти отношения не будут нарушены и послужат лишь на пользу хану, усыпить его бдительность. Он писал о том, что император принимает хана и его ханство под свою опеку, и что хан станет свидетелем того, как эта покорность послужит правильному решению всех вопросов с Грузией. Все вопросы, связанные с Грузией и с пограничными войсками, будут решены, как вы того желаете, и лишь по вашему разрешению. Потому что именно этого требует от меня Его Величество Император. Лучшим доказательством вашего славного доверия стало бы то, если б вы, учитывая нашу просьбу прислали бы в Тифлис в качестве залога своего старшего сына… Джавад хану показалось, что требование прислать в качестве залога старшего сына связано с активными военными действиями последнего в Газахе и Шамседдине и в боях с русскими… «Бедный мой сын, - подумал он. - Вчера он был у Ибрагимхалил хана, сегодня я должен отправить его в Тифлис. Нет! Я не могу превращать его в собственного заложника. Никаких залогов не будет!» В письме также звучало многообещающее заверение в том, что в случае присылки Угурлу ага в Тифлис, между Тифлисом и Гянджой не будет никакой разницы. Однако наиболее затронула Джавад хана концовка письма. «Как небольшой символ дружеских чувств к вашему высочеству… посылаю вам в подарок по десять аршинов бархата и атласа и заверяю вас, что всегда готов к вашим услугам… 25 февраля 1803 года Эти слова вонзились в сердце Джавад хана острой иглой. Он побледнел. - Разверни! - приказал он слуге. Поднявшись на ноги, он стал расхаживать по комнате, потом подошел к Бейбутову. - Твой наместник повел себя не по-мужски, даря мне это подарки, он оскорбил меня. Ну, ничего, вместо этого бархата я пошлю ему три аршина белой ткани. Смерть кружит над ним! Позови секретаря, - велел он слуге. Через несколько минут, расхаживая по комнате, Джавад хан диктовал ответ Цицианову: - Пиши: «Генерал, мы всегда с уважением относились к соседней с нами России. Я смог договориться с генералом Зубовым, и ты сам был тому свидетелем. Я и тебе направил полное уважения письмо, выразив радость и удовлетворение по поводу твоего назначения на новый пост. А ты вместо этого доброго отношения посылаешь мне и всем азербайджанским ханствам оскорбительные письма, которыми стараешься вывести нас из терпения. Ты разлегся в тени стога и полагаешь, что это твоя тень. Ты носишь грузинское имя, хоть от грузина в тебе ничего не осталось. Не разжигай вражду между соседями. А все остальное Аллах сам приведет в порядок…» Отправив Бейбутова, они с Александром отправились в мечеть на дневную молитву. По дороге принц рассказывал о том, что вытворяет Россия в Грузии. Они направили какого-то грузина, чтобы тот обманул народ, недовольный гибелью грузинского царства. Пусть народ думает: какая разница - все равно над нами снова грузин… После того, как вдовой Георгия Марией был убит генерал Лазарев, всех потомков Ираклия отправили в Россию. Чтобы они раз и навсегда бросили думать о власти, и находились на глазах, в Петербурге. «Вот, какого счастья дождался я от России: все стали беженцами - будут похоронены в чужих землях», - думал Александр. Именно из-за этого и подняла руку на Лазарева Мария. «Лучше умереть в Грузии, чем уезжать в Россию», - заявила она. Она намеревалась бежать из Тифлиса и укрыться в горах у хевсуров. Но ее выследили. Лазарев не отставал от нее, каждый день тормошил. Пока, наконец, вышедшая из себя Мария не вонзила кинжал ему в грудь. Тем самым она вырвала занозу из сердца Александра, но и Мария была не так уж проста: она хотела для своего сына Михаила должности вали. Лазарев все это предвидел. В письмах к Кноррингу он касался вопроса Марии и жаловался на оскорбления, которым он подвергался со стороны вдовы: «Лучше пусть она изрежет меня на куски, чем называет русским предателем!». Словно предвидел он, что женщина, называющая его «предателем» однажды зарежет его. «Но этим дело не заканчивается… вместо одного убитого придет другой, еще более жестокий. Нельзя позволить, чтобы они пускали корни в Тифлисе…», - думал Александр. На следующий день они вместе приняли прибывших из Балакяна лезгинских аксакалов. Аксакалы просили Джавад хана держаться крепче. Они прибыли в сопровождении ста конников и приглашали к себе грузинского принца. К концу беседы прибыли еще три гостя из Грузии. Они интересовались - не находятся ли в Гяндже грузинские князья, бежавшие от русских к Александру. Ближе к полудню, попрощавшись с ханом, Александр уехал вместе с аксакалами в Балакян. На прощание он смеясь сказал: - Не думай, что я уехал, как только положение стало хуже. Я скоро вернусь… В тот же вечер Джавад хан написал письма ханам северных областей Азербайджана - шекинскому, ширванскому, талышскому, карабахскому, бакинскому, губинскому, а также в некоторые грузинские области. В своих письмах он приводил последнее письмо наместника и свой ответ ему, и подчеркивал, что для спасения Азербайджана от неминуемой трагедии, надо объединиться. Письмо к имеретинскому правителю Соломону должен был отвезти Вели бек, который хоть и был близок к шамседдинскому султану, тем не менее пользовался доверием Джавад хана. Остальные письма должен был направить визирь. *** Несколько позднее прибыли новые послы от Цицианова. Это были родственник Георгия, помощник избранного на первых выборах князей Гарсевана Чавчавадзе, долгое время работавший в низменных и горных Борчалы и хорошо знающий тюркский язык Муртуз Херхевлидзе и армянин Ануширеван Меликов, долгое время живший с родителями в Гянджебасаре. «Какая между ними может существовать связь?» Это была первая мысль, мелькнувшая у Джавад хана. Впрочем, сейчас было не до таких вопросов. Как хозяин дома он в первую очередь выслушал гостей. - Прошу вас, уважаемые гости! Во-первых, добро пожаловать в Гянджу! Во-вторых, откуда вы прибыли и куда направляетесь, чем вам могу служить? Херхевлидзе протянул хану письмо. - Я привез вам письмо представителя на Кавказе Его Величества Императора, командующего русскими войсками генерала Павла Цицианова. Это его второе письмо к вам. И, возможно, последнее. Потому что до этого времени Цицианов много писал вам, однако ни на одно письмо соответствующего ответа не получил. Джавад хан понял, что несмотря на все хвастовство Цицианов боится начинать гянджинскую операцию. А вдруг проиграет - он, с Божьей помощью и должен проиграть - что же он тогда ответит Петербургу? Поэтому он прибегает к всевозможным методам воздействия. Послы следуют один за другим. - Уважаемый хан! - вступил Ануширеван Меликов. - Я - родственник твоего старого друга, покойного Мелика Меджнуна. Сейчас я живу в Тифлисе. Я буду говорить от имени армян. Из Гянджи, Карабаха ежедневно приезжают армяне, которые добиваются, чтобы Цицианов принял их. «Вы вошли в состав России, почему же мы должны оставаться в стороне?», - говорят они. И все хотят переехать и жить в Грузии… - Кто хочет, может переселяться! - прервал его Джавад хан. - Однако говорящие это лгуту. (Хотел добавить: «И они лгут, и вы», но сдержался.) Напротив, множество армян, живущих в Грузии, переехали в Гянджу. Прошу, продолжай, я прервал тебя… - Ничего, уважаемый хан, - ответил Меликов. - Я говорю то, что слышал. - Здешние армяне вооружаются, - снова не выдержал Джавад хан, - и вместе с моей армией обороняют Гянджу. - Я верю в это, - согласился Меликов. - Гянджинские армяне вас очень любят. Ты протянул нам руку в тяжелое время. Мой родственник сражался плечом к плечу рядом с тобой. Однако не зря у вас говорят: «Много знает не тот, кто долго живет, а кто много ездил». Большую часть времени я живу в России. Это великая страна. Персия не сможет защитить вас. Воевать бесполезно. Зачем же зря погибать как тюркам, так и армянам! - Я понимаю тебя, уважаемый гость! Но у нас еще говорят: «Когда лев стареет, даже муха не боится сесть на него». Россия считает, что персидское государство состарилось. Однако она не учитывает того, что нельзя сравнивать Персию с азербайджанскими ханствами, мы сильны, и людям вроде Цицианова не стоит приближаться к нам. Зубов пришел к нам как друг и мы с ним договорились. А нынешний наместник - человек невоспитанный! Если бы он явился, признавая мою независимость, признавая, что я хан, тогда бы я еще подумал. Однако он в первом же письме объявил Гянджу грузинской территорией. Какой же тюрок стерпит это? Наша сила в достоинстве! - Уважаемый хан, - проговорил Ануширеван, - давай говорить откровенно! И вы, и мы в тяжелом положении. - Я видел это, однако что делают за вашими спинами русские? Они постарались присоединить Гянджу и Иреван к Грузии и объявить все грузинской территорией. - Платить дань Тифлису не означает считаться грузинской землей, - заметил Муртуз. - Они вчера требовали дани, а сегодня разложили все бумаги перед Цициановым и считают нас своей землей. - Слушай, Муртуз, что ты споришь? - полушутя сказал Ануширеван. - Если на то пошло, то с древности Гянджа считалась армянской землей. - Кажется, и в тебе немало чертей, - еле сдерживаясь, проговорил Джавад хан. - И твои предки, и цициановские жили на моих землях. - Я хотел сказать, что наши деды не враждовали, - поправился Ануширеван. - А кто ты такой, чтобы враждовать со мной? Враги те, кто подговаривает вас против своих старых соседей. - Отныне гянджинских и иреванских ханов будет назначать Цицианов… - высокомерно заявил Муртуз. Джавад хан засмеялся. - А кто будет вешать колокольчик на шею кошке? Цицианов может быть твоим начальником, но не моим. - Быть может, вы вместе с нами поедете в Тифлис, - предложил Ануширеван. - И мы там во всем разберемся. Джавад хан гневно поднялся и крикнул слуг. - Возьмите их и выбросьте вон отсюда. Они не знают, как должны вести себя послы. Не успели Ануширеван и Муртуз шевельнуться, как слуги схватили их за руки и потащили к дверям. После их ухода Джавад хан собрал придворных. - Есть у нас деньги, чтобы заплатить армии и за их провиант? - спросил он у казначея. - Есть, хан, армия без денег не останется! - На сколько времени хватит наших запасов зерна? - спросил он у человека, ведающего продовольствием. - Если сегодня прекратить прием, то хватит на три года. - Это верно? - Честное слово, хан, какое я имею право… От этих слов хан повеселел. - Собери всех руководителей кварталов, накормите всех инвалидов, одиноких. Сейчас не время скупиться. Если не накормить голодных, они могут предать нас! Заведующий амбарами молча подумал - интересно, с каких это пор хан стал таким милосердным? *** Через неделю прибыли новые гости из Грузии. Хоть это и не были напрямую людьми Цицианова, однако хан не сомневался, что и их прислал наместник. Вместе с ахундом тифлисских мусульман Гаджи Мирашрафом прибыло еще два человека: борчалинский аксакал Рашид ага и один из газахских руководителей Фархад ага Салахлинский. Джавад хан хорошо знал всех троих. После взаимных приветствий он предложил им сесть и с присущей ему грозной шутливостью проговорил: - Что, дорогие гости, видно, и вы поверили посулам императора. Хотите уговорить меня, чтобы и я склонил голову и мне на шею повесили ярмо! Персидский шах писал мне, что он договорился с вами и в трудную минуту пришлет господ их Газаха и Борчалов мне на помощь. А вы приехали как вражеские послы. Гаджи Мирашраф ага был бывалым человеком. Поэтому он не обиделся на упрек Джавад хана. Перебирая четки, он тихим голосом заговорил: - Все Борчалы и мусульмане Тифлиса знают о твоей храбрости. Если бы не было вас, то там бы с нами даже не здоровались, а обращались бы как с половой тряпкой. Раньше у нас над головами был занесен один кулак, а теперь - их два. Когда люди Ираклия мучили нас, мы грозили им шахом. Теперь же мы лишены шахской поддержки. Русские, придя в Грузию, стараются поссорить мусульман с грузинами. Что же нам делать? Может, всем нам переехать в Гянджу? Джавад хан погрузился в задумчивость. Пользуясь его молчанием, Фархад ага Салахлинский сказал: - Наши люди живут благодаря Гяндже. Русские поставили в Газахе таможню. Мы теперь должны платить за все, что приходит сюда из Борчалов. Сердцем мы с вами, однако, голова наша привязана к Тифлису. Чиновники их, приставы, суды, наибы, старосты - все от них… Они призывают нашу молодежь в армию, завтра поставят их против тебя. А мы настолько запуганы, что боимся повысить голос. Кто скажет лишнее, того прямым ходом отправляют в Сибирь. Однако более всего потрясли Джавад хана слова Рашида ага. Прибыв сюда на первых порах, Цицианов шел на все, чтобы подкупить тифлисских тюрков: «Приходите, сколько вам будет угодно, делитесь своим горем!» Но утвердившись на своем месте, он продемонстрировал свое истинное лицо. Теперь он не отвечал на письма тюрков, а на тех, кто приходил к нему с прошениями, напускался с бранью: «Кто вы такие, что лезете прямо ко мне на прием? В каждой деревне есть свой староста, и вы можете обращаться только к нему. А он, если захочет, обратится ко мне, а если не захочет, то нет!» Выходит, он считает себя настолько большим дерьмом, что мусульманин даже недостоин разговаривать с ним, а обращаться к нему могут только грузинские старосты. Как он, например, опозорил Насиб бека Шамседдинского! - Так ему и надо! - проговорил Джавад хан. Рашид ага знал, почему хан так говорит: - Это верно, он плохой человек. У него уже шея скривилась от того, как сильно гнет он ее перед тифлисскими дверями. Но как бы там ни было, он наш человек, поэтому обидно за него. Он подтвердил этими словами мнение хана: - Ну, так чего же вы хотите? Чтобы и я сдался Цицианову и, как борчалинские помещики или Насиб бек, позволил бы ему плевать мне в лицо? Я на это пойти не смогу! Я не из тех, кто лелеет свой дом, забывая о своей могиле. Я не смогу унизить Гянджу лишь ради того, чтобы остаться ханом. Погибнет мой дворец, зато мой мир сохранится. Я сохранюсь в памяти людей. Пусть приходят хоть сто Цициановых!.. Они могут убить меня, однако сломить меня не удастся. А этот негодяй присылает мне кусок атласа. Напялил на себя русскую папаху, стал генералом, и болтает что попало! Я хоть кишки своего человека натяну на голову, однако под чужой папахой прятаться не стану. Нам очень тяжело переживать утрату Борчалы. Однако если мы и не можем перетянуть вас к себе, то не стоит и очертя голову бросаться в огонь. Надир шах, отдавая Борчалы Теймуразу, считал и себя и его вечными. А теперь уже никого из них не осталось. А как в один день ушел отсюда Зубов? Я верю, что грузины, сегодня призывающие русских, однажды поднимутся, чтобы изгнать их, снова по-соседски протянут к нам руки, снова приблизятся к нам. Уже сейчас ко мне поступает много писем. Пишут и Александру Мирзе, мол, соединитесь с Джавад ханом и избавьте нас от русских. Передайте людям в Газахе и Борчалы: Джавад хан ни на шаг не отступит! Он покажет молодым, как надо сражаться за Родину. Если есть такие, кто готов с оружием в руках присоединиться к нам, пусть приходят! Гостям нечего было возразить. - Да хранит тебя Коран! - сказал Гаджи Мирашраф. - И мы тоже будем молить Аллаха, чтобы он пощадил тебя. На иное мы не способны. Как-то у Пророка Аллаха спросили: «Скажи, Пророк, кто самый лучший из людей?» Пророк ответил: «Человек, который борется во славу Аллаха, и ради этого не щадит ни себя, ни своего имущества!» Ты воюешь во имя Аллаха, во имя нашей религии. Что же можно сказать на это? *** После ухода гостей хан собрал диван. На нем присутствовали комендант крепости, визирь, глава ремесленников, наибы, председатели судов, известные религиозные деятели и придворные. Хан проинформировал собравшихся о приезде последних гостей, о полученном письме, а в конце сказал: - Уважаемые члены дивана! Я собрал вас для того, чтобы вы узнали о нынешнем положении. Чтобы вы знали о том, как они угрожают нам, о том, как близка опасность. Я знаю, что вы чуть что говорите: «Хан не уважает диван, для него законы не писаны, делает, что хочет». Я знаю и тех, кто распространяет обо мне слухи, будто я - жестокий тиран. Однако сейчас не время разбираться в этом. Как обычно мнения членов дивана разошлись. Религиозные деятели и близкие к ним люди тянулись к Персии. Другая часть собравшихся - сторонники Османов убеждала в необходимости соединиться с Османами и их путем приближаться к Европе. Эта группа предлагала занять выжидательную позиция и в отношении России. Она не хотела разделения Кавказа на христиан и мусульман. Вновь разгорелись споры. Звучали даже призывы выполнить требования Цицианова - лишь бы не было войны! Если они требуют залога, то отдадим!.. «Речь-то не о ваших сыновьях идет, потому вы так рассуждаете», - подумал хан. Потом вновь вернулись к мнению Джавад хана. Диван принял решение оборонять Гянджу. Председатель уголовного суда, поглаживая бороду, произнес: - А что ты ответил этому мерзавцу? - А что я мог написать, кроме того, что даровано Аллахом и того, что знаю? - ответил Джавад хан. - Я написал, что, наверное, Аллах лишил тебя разума, если ты пишешь мне такие вещи. Смерть кружит над тобой. Видно, тебе будет дано принять свой конец в Азербайджане. - Ты верно сказал, да стану я жертвой твоему языку! Комендант крепости - Рафи бек Шахсевенский с гордостью сказал: - В свое время и Ираклий II шел на нас по приказу России. А потом очнулся лишь, когда вокруг него не осталось и ста человек. И убрался подобру-поздорову. - Цицианов не Ираклий, - возразил Джавад хан. - За его спиной стоит такое государство как Россия. У них мощная армия, избыток оружия. Это регулярная армия, которая училась у немцев. На нее нельзя смотреть сквозь пальцы. Мы тоже должны готовиться. Кто-то, желая проявить милосердие, проговорил: - Хан, может быть, нам заранее вывезти из города женщин и детей? - Если отсюда уйдет моя семья, то в Гяндже никого не останется! Мы созданы для того, чтобы оберегать их! Мы будем сражаться во имя Аллаха, нашей веры и во имя славы! *** Члены дивана давно разошлись, а мысли о женах и детях никак не оставляли его. Он уже давно не мог досыта налюбоваться своими детьми. Как раз в этот момент смеясь вошла Шукюфа ханум: - Хан, с тебя причитается! - А что случилось, Петербург рухнул? - Да нет же, у нас внук родился. У Угурлу родился сын. Джавад хан радостно вскочил на ноги, обнял Шукюфу ханум: - Это хорошая примета, ханум! Я ждал тебя, чтобы сообщить о принятом решении. Готовься к свадьбе, женим и Гусейнгулу… - Прямо теперь? - Да, именно теперь. Чтобы он не остался неудовлетворенным!.. МЕДЖЛИС ПОЭТОВ Мимо взглядов людей не ушло, что вокруг очага Шейха Низами, за которым присматривал Шейх Юсиф, стало крутиться больше народа в черных одеждах. Может быть, именно поэтому поэты теперь чаще собирались на свои меджлисы. Сегодня Ниджат Гянджали представлял собравшимся нового гостя. - Братья, в Азербайджане совершенно исчезли традиции дервишей. Оставшихся дервишей можно пересчитать по пальцам. Я пригласил на наш меджлис одного из этих редких людей. Слепой дервиш сидел, скрестив руки на своем посохе, взгляд его был устремлен в неизвестное пространство, но чувствовалось, что он внимательно слушает разговор. Ему было около семидесяти. Все лицо его было покрыто похожими на ореховую скорлупу глубокими морщинами. Бороды у него не было, однако длинные седые волосы падали на плечи. На приветствия он ответил единственной фразой: - Благодарю вас за приглашение на ваш меджлис! Разговор начался с дервишей, а потом расширился. Присутствующие интересовались, откуда он пришел, есть ли у него дети. Дервиш подробно отвечал, однако, если вслушаться, то он в то же время ничего конкретного не сказал. - Я пригласил дедушку дервиша не для того, чтобы он отвечал на ваши вопросы, - прервал всех Ниджат Гянджали. Так как имя дервиша было давно забыто, знакомые называли его просто «дедушка дервиш». - Послушайте, какие тайны хранит он. Дервиш не привык петь на подобных меджлисах. Он был человеком толпы. Его возбуждало настроение, ритм, к которому он привык среди своих друзей, единомышленников, на меджлисах дервишей. А здесь он был приперт к стенке. «Помоги мне, Создатель», пробормотал он вполголоса, подбадривая себя, а потом тихо начал петь. Мы были главными переводчиками всех приказаний Всевышнего, Мы были телом и душой всех сущностей правды. Сын Марии назвал силой первичной точки, Мы каждый миг были его стремлением речью, силой мысли . Ты - добрая сила, изначально существующая в мире, При внимательном взгляде показалось явно, мы были. Он наших речей перешла к вещам всякая жизнь, Ибо мы - речь, мы были властителями жизни. Но зародыш смысла оставался в тайне, Неожиданно от щедроты Справедливого мы были. В этих двух мирах нет, кроме нас, кого-либо, В Галактике Землей и Небом мы были. В девяти сферах Всевышнего все любовь, четыре элемента, три духа Все, что рождено наяву, только мы были. Члены меджлиса были поражены: «Господи, какое величие, сколько бесконечно бессмертного духа, мощи в этой душе!» Дервиш пел, а морщины на его лице постепенно разглаживались, казалось, он помолодел лет на двадцать-тридцать. В мире любви играли мы вдохновенно, Образцом влюбленных во все времена мы были. Все, что есть внутри и снаружи Божьего мира Блеснувшими в двух ипостасях мы были. Кроме нас никому не прочитать линий лиц, В обоих мирах понимающими правильно это мы были. Мы - пространство, никогда без нас не может быть пространства, Ибо пространство немыслимо без нас, пространством мы были. Бесспорно, намного раньше, чем создано мироздание Духовным лицом создателя мы были. О, Насими, ты изрекал бессмертные речи Открой же уста, скажи, что изначально мы были. Он сидел, сжав ладони, временами, сжимал пальцы и потирал ноготь о ноготь. И в такие минуты казалось, что забытые им слова приходят к нему, возникая откуда-то из глубин памяти. Дедушка дервиш не знал передышки. «Эй, мёвлаи-мен, эй, муриди-мен», - приговаривал он, переходя от одной касыды к другой, и пел медленным хрустальным голосом, напоминающим прозрачные тяжелые караваны, тянущиеся из глубин столетий. Он пел, а собравшиеся молча внимали ему. Он пел столько, что после него все сидели, не проронив ни слова. Никто более не хотел открывать рот, прикасаться к слову. Потому что дервиш вдруг поднялся на такую высоту, услышал слова из таких высот и тайн, что после этого нельзя было ронять значение слова, вести какие-то разговоры, расспрашивать о чем-то или читать свои стихи, не боясь уронить их высоты. Дервиш почувствовал это настроение собравшихся. Поэтому, не расстраиваясь, сам подвел итог: - Да сохранит вас всех Бог! Продолжим на следующем вашем меджлисе. Если захотите, я приведу и других своих товарищей. Он поднялся на ноги и пошел к двери так уверенно, словно все видел и знал дорогу. Ниджат Гянджали взял его под руку и вышел вместе с ним. *** ПРИКАЗ ИМПЕРАТОРА РОССИИ Услышав об отставке Кнорринга и своем назначении на его место, Павел Цицианов очень обрадовался. Правда, в Грузии он бывал очень редко. Его отец, представитель одной из знатных, родовитых грузинских фамилий переехал в Петербург лет за пять-шесть до рождения сына. Цицианов родился в Петербурге, здесь же он окончил военное училище, получил хорошее образование; он даже писал стихи, переводил с французского на русский. Это был человек необузданного темперамента, решительный, самодовольный, и подобно императору Александру, был ярым приверженцем курса Екатерины II. Ведь вся его молодость прошла при правлении обожествляемой им великой царицы, которую он считал бессмертной. Ближе к концу кавказских походов Зубова Цицианова назначили его помощником. Он в то время видел Кавказ с конского седла, даже короткое время был комендантом бакинского гарнизона. Когда к власти пришел Павел, отозвавший армию из Кавказа, он рассердился. Потому что будучи близким ко двору, знал планы и мечты Екатерины в отношении Кавказа, много говорил об этом с князем Потемкиным. Ему передалась ненависть Екатерины к Турции и тюркам, и он приветствовал ее желание видеть весь этот регион христианским. Именно Цицианов и был одним из ярых проповедников ненависти к тюркам во дворце и среди придворных, он ратовал за передачу власти на Кавказе грузинам. Еще будучи в Баку он понял значение бакинской бухты, так как самая удобная дорога в Грузию проходила через Баку. Черное море и все побережье было в руках тюрок, Северный Кавказ и его переходы тоже принадлежали тюркам и мусульманам - искать там дорог было пустой утопией - а взять Баку было легко. Здесь не было никакого флота, кроме рыбачьих лодок. А что они могут против российского флота, бороздящего просторы Каспия? Если надо будет, то они возьмут и Куру, дойдут до самого Тифлиса. Однако непрестанные послы из азербайджанских ханств к царю Александру, постоянные их обращения в Петербург заставляли осторожней обходиться с ними, и было видно, что мечтой Екатерины о размещении здесь войск, строительстве нескольких городов или переселении армян в Баку и Дербент, вопрос не решится. Поэтому приказ царя Цицианову касался в основном Грузии. Кнорринг не выполнил поручения, в Грузии продолжались раздоры. Пока потомки Багратиона будут жить в Грузии, внутренние распри не прекратятся. Надо было уговорить их и, по приглашению российского правительства, переселить в Петербург, подвергнуть своеобразной ссылке. Надо было выяснить - действительно ли эта страна столь бедна, не приносит никакого дохода, что России будет накладно содержать ее… Таков бы приказ императора. В этом месте разговора Цицианов вспомнил Гянджу, Баку и сказал о том, что Азербайджан может принести пользу России. Он знал, что если не найдет иных способов дохода на Кавказе, Петербург не станет долго снисходить к желаниям Грузии. В самой России люди точно также голодают. - Ханы тоже обращались к нам. Продолжайте переговоры с ними, - велел император. - Хотя я знаю, что они постоянно тянут руки к Фатали шаху. - Это старые руки, - сказал Цицианов, желая продемонстрировать знание региона. - Эти руки надо обрезать. - Мы не сможем вступить в новую войну с Персией. - Каждый хан считает себя отдельным государством. Они мечтают оторваться от Персии. И между собой у них нет единства. Поэтому я легко покорю их. - Если Персия возражает против присоединения Грузии к России, то она ни за что не отпустит мусульманских ханов. Поэтому тебе сначала надо будет укрепить Грузию, расширить ее, не давай мусульманам уходить оттуда. Потом император приблизился к карте, положил ладонь на Борчалы и Газах и сказал: - Верни эти земли Грузии. Не ожидавший такого интереса царя к событиям на Кавказе, Цицианов с гордостью заявил: - Я закончу это раньше, чем об этом узнают в Тегеране. Через пять дней все азербайджанские ханы окажутся передо мной на коленях. - Мы исполним мечты Петра Великого и Екатерины Второй! - сказал царь Александр. - В этом я полагаюсь на тебя. Этих слов было достаточно, чтобы сердце Цицианова возликовало. Спускаясь по лестнице дворца, он повторял про себя «Пять дней, пять дней». Перед отъездом из Петербурга Цицианов счел своим долгом нанести визит графу Зубову. Граф, отошедший от военных дел, писал мемуары о своем походе на Кавказ. - Ты сделаешь то, чего не удалось нам! - воскликнул граф Зубов, услышав о назначении Цицианова. - Не будь ошибок, допущенных Павлом I, если б он не призвал вас назад, все было бы решено тогда же. Сейчас я должен снова пройти путь, пройденный вами, - сказал Цицианов. - Нет, - возразил Зубов, - ты сначала отправишься в Грузию, которая стала одной из российских областей. А в наше время Тифлис еще не принадлежал России. - Но вы открыли дорогу к этому единству. Теперь нам предстоит пройти этим путем. - В добрый час! - смеясь сказал Зубов. - Я верю, что ты умножишь славу российского оружия. Цицианов тоже засмеялся. - Странная вещь судьба! Мы готовились к походу в Индию, а вынуждены идти в родную Грузию. - Не напоминай мне об этом, - сказал Зубов. - Я так и не смог понять до конца покойного Павла. Не успев захватить Кавказа, он призывает меня обратно, а с другой стороны готовится к походу на Индию. Он хотел, захватив Индию, отмстить Британии… Все было прекрасно. Однако в его встречах было нечто, что нервировало Цицианова. Повсюду к грузинам примешивали армян. «Дайте прибывшим в Грузию армянам удобные, плодородные земли, чтобы их можно было засевать. Не мешайте тем, кто захочет приехать из Персии, Турции! Помогайте их церквям! Стройте для них школы! Выдвигайте их на должности!» и т.д. Чуть позже он понял, в чем тайна такой заинтересованности Петербурга в армянах. Едва в Петербурге распространился слух о его назначении, к нему зачастили армяне. Они шли один за другим, и их становилось все больше. Теперь он понял, почему бедные офицеры в своих письмах из Тифлиса особенно подчеркивали, как им надоели армяне. После мужчин зачастили женщины. Он не понимал, что их беспокоит. Он ехал в Тифлис для того, чтобы защищать там интересы России, расширять ее территории, а не для решения грузинских или армянских проблем! В то же время было несомненно, что российское правительство испытывало особую слабость к вечно страдающим, несчастным, бедным грузинам и армянам, которые являлись там опорой христианства, страдая и мучаясь в руках жестоких мусульман. Именно поэтому оно раскрывает свои объятия в первую очередь над нами и т.д. и т.п… И впоследствии что бы он ни делал на Кавказе, он повторял это и там, и в Петербурге своим грузинским и армянским вассалам. Перед самым отъездом в его дверь постучал еще один армянин. - Я прибыл из Кавказа. Сам я гянджинец, но сейчас переехал и живу в Тифлисе, - сказал он. - Так ты из Гянджи? - уточнил Цицианов. - По правде говоря, я из карабахских Меликов. Это был Апо. После смерти Мелик Меджнуна он объявил себя врагом некогда пригревшего его, давшего ему землю Джавад хана и переехал в Тифлис. Вся его жизнь теперь проходила в разъездах между Тифлисом и Петербургом. Когда Ибрагимхалил хан бежал от Гаджара и нашел себе приют в Балакяне, Апо на несколько месяцев переехал в Тифлис. Там он пел ту же песню. Однако при этом смог указать Цицианову верный путь. - Бедные армяне, как они несчастны… Мы не можем никого убедить в том, что Гянджу еще до пророка Моисея, быть может, даже до самого Адама основали армяне. Цицианов в душе засмеялся. «Наверное, он и про Тифлис говорит такие же глупости. Дай им волю, они и Санкт-Петербург объявят армянским. А Апо продолжал распространяться. - Гянджой правит сумасшедший хан, его главные враги - это русские и грузины; я уж не говорю про армян, потому что все азербайджанские ханы - наши враги. Если ты сможешь покончить с гянджинским ханом, мы все соберемся в Гяндже… Там немало и наших!.. Цицианов в душе уже проклинал его. «Глупый армянин! Все грузинские князья мечтают о Гяндже, так что же я оставлю грузин и отдам Гянджу тебе?!» Но при этом вслух он говорил: - Его Величество имеет огромные планы относительно армянского народа. И даст Бог, взявшись за руки с подобными вам армянскими братьями, он добьется исполнения своих мечтаний… Холодало. «Слава Богу, я избавляюсь от петербургских холодов», - подумал он. Его магнитом притягивали родные края, которые в воспоминаниях его батюшки и матушки превращались в сладкую сказку. Он не подозревал, что спешит не только на Кавказ, но и в жаркие объятия Азраила… В ГЯНДЖЕ То, что русские вытворяли в Тифлисе, стало основной темой разговоров на гянджинском базаре: «Они прорубили Кавказские горы, пробили дорогу. И все должности там раздали своим грузинам. И все чиновники, назначенные в тюркские деревни, тоже грузины. Сколько школ в Тифлисе открыли, а наших детей в них не пускают…» Джавад хан и сам прекрасно знал о том, что распрям в Грузии положен конец, что там налажена работа дороги, почты, таможни судов, торговли. Но знал он и то, что приди они в Гянджу, здесь они этого делать не смогут. «Не станут же они относиться к нам, как к своим братьям по вере». Но в то же время он не хотел, чтобы его люди с завистью смотрели на соседей. «Что же мы сами не сможем?» - подумал он и засучил рукава. Кербалаи Садыг дневал и ночевал во дворце. В Гяндже начинались бурные дни. Прежде всего началось строительство основания для большой комнаты, где хан принимал посетителей, в различных местах города в короткий срок было построено несколько жилых домов. А предложения Кербалаи Садыха так и сыпались. Были построены фабрика по производству зеркал, мечети Шарафханлы, Шахсевенская и Озанская, новые мельницы, караван-сараи, бани… стройки шли по всему городу. Не забыл Джавад хан и про обещание сыну. - Не забывай и про гробницу Шейха Низами, - сказал он Кербалаи Садыгу. - Ее надо отремонтировать. Они отстраивали город, не думая о том, что построенное сегодня завтра может быть разрушено. Вместе с этим пульс Гянджи бился на ее базарах. Большинство населения жило торговлей. Бесчисленное количество невидных под водой участков для посевов, табуны коней, стада овец, многочисленные фруктовые сады в деревнях были предметом особой гордости Джавад хана. Несмотря на огромное количество слуг он и сам любил время от времени поработать на даче выше Бахманларов, недалеко от реки Дашкесен, прислушиваясь к голосу реки. Даже садовник поражался неутомимости Джавад хана, аккуратности его работы, и после его ухода с еще большей охотой брался за работу. Половину дня Джавад хана отнимало хождение по местам строительства, он заходил на новые мельницы, зеркальную фабрику, в караван-сараи. Вот и сегодня он в сопровождении визиря Самед бека, архитектора Кербалаи Садыга и придворных обходил город. Прежде всего, он посетил крепостные стены. Гянджинская крепость считалась самой большой и неприступной на всем Кавказе. Старая городская крепость уже не могла вместить всех жителей города, так как город расширялся и дома уже строились со всех сторон. Главный строитель Мешади Таджедин с несколькими камнетесами и рабочими залатывали разрушенные части города. Джавад хан соскочил с коня, за руку поздоровался со всеми и сказал: - Желаю успеха! - Спасибо, хан, - в один голос ответили ему. - Как ваши дела: Мешади Таджеддин был человеком веселым и остроумным. - Наши дела зависят от тебя, хан! Как же могут быть дела, если мы сами уже распластались по этим стенам. Видя удивление хана, один из рабочих добавил: - Не обращайте на него внимания, хан! Время от времени на него нападает поэтический раж. Вот и сегодня он день с утра так и сыплет то стихами Хайяма, то Мехсети, о чем бы с ним ни заговорили, все отвечает рубаями. Хан знал характер своего главного строителя. Он понял, на что тот намекает, и засмеялся. Мешади тихо прошептал на персидском знаменитые рубаи Мехсети, а потом пояснил их. - Она хочет сказать, что вчера, проявив неосторожность, ты выронил барабан, и он зазвенел в тазах. Ты сломал его, потому что был пьян. И тогда барабан, обретя язык, сказал: «Не радуйся. Когда-то и я был таким, как ты! Каждую жизнь в конце ждет глина…» Лицо Джавад хана осветилось. - Все считают меня суровым, жестким человеком. И правильно делают. Потому что меня нельзя смягчить с помощью меча, силы. Но когда я слышу стихи Мехсети, Низами, даже недавно скончавшегося в Шуше Вагифа, я смягчаюсь. В Газахе, Борчалы я могу часами слушать ашугов, и все равно не наслушаюсь. - Я хорошо знаю это, - ответил Мешади Таджеддин. - Ты - глава всего Гянджебасара. Все знают, что ты за человек. Но главное, надо не просто быть любителем поэзии. Вот когда руки мои касаются гянджинской земли, ее камней и глины, я всегда вспоминаю эти строки Мехсети ханум, и кажется мне, что земля оживает, разговаривает со мной, представляется мне, что каждый из этих крепостных камней - живой человек, он смотрит на меня, хочет что-то сказать!.. Взгляд хана изменился, он обвел глазами крепостные камни. На миг его охватило странное состояние. Ему показалось, что это не обычные камни, а живые. С каждого камня на него смотрело человеческое лицо. И, Господи, кого здесь только не было. Словно все, кого знал Джавад хан, были вплетены в эти стены. Окружающие увидели эту перемену в настроении хана, но не подали вида. Наконец хан оторвал взгляд от камней и обратился к главному строителю: - О чем же еще говорят тебе эти камни? - Они говорят - не удивляйся моей красноте! Я - земля, замешанная на крови шехидов! Если сжать меня, то из меня потечет кровь всех, кто погиб во имя Гянджи! - Наверное, глядя на камни, - добавил Джавад хан, - ты хочешь еще сказать: будь бдителен, гянджинский хан, всех вас ждет один конец! - Нет, - серьезно ответил Мешади Таджеддин, - на это у меня не хватит отваги! - Мы испугались прихода уважаемого хана, - добавил тот же самый мастер. - Подумали, кто еще идет к нам? Хану понравилась храбрость и откровенность строителя. - Войны нет! Но крепость должна мощной. - Человек должен полагаться не на стены, а на справедливость, хан! - отвечал строитель, почувствовавший поддержку. - Если уважать народ, то каждый гянджинец превратится в крепость! Джавад хану стало интересно, что тот имеет в виду. - Это я слышу не в первый раз. Народом можно управлять или на основании закона или с помощью силы. Чем ты, мастер, недоволен? Как по-твоему, на что я полагаюсь: на закон или силу? - Ты редко проверяешь народ… - ответил тот, уклоняясь от прямого ответа. - Что же делать, целый день в седле - винтовка в руках, сабля на поясе… В про домашние дела забываешь… «Гянджа потому и Гянджа, что даже камнетесу, по словам Низами, нельзя слова сказать». С этими мыслями хан с резвостью не свойственной пятидесятилетнему мужчине, вскочил на коня. Но собственно говоря, кто может определить разницу между пятидесятую и сорока или даже тридцатью годами? Есть люди, постаревшие уже и в тридцать лет, а есть такие, кто и пятьдесят молоды, как юноши. Джавад хан относился ко второй категории. Он повернул коня в сторону кварталов, построенных вокруг крепостных стен. Здесь были в основном кварталы торговцев и ремесленников. Около одной из оружейных мастерских он остановил коня. В крепости было около пятидесяти пушек, многие из них были отлиты прямо в Гяндже. Он подошел к оружейникам, подал каждому руку, спросил у каждого, как его дела. Кузнец Азизага, опуская раскаленную саблю в воду, ответил: - Как говорил Кёроглы, вместе с винтовкой исчезла и личная храбрость, хан! Поэтому и настроение у нас плохое, и работа, которую мы делаем, не доставляет радости. Как будто детские игрушки делаешь. - И для сабли свое время, Азизага киши, - возразил ему Джавад хан. - Там, где можно воспользоваться саблей, винтовкой не воспользуешься. - В этом ты прав, дорогой! И сабля, как конь, признает своего хозяина и похожа на него. Как говорил покойный Шах Исмаил Сефевид, сабля чувствует чужую руку. Можно убить того, кто выпустит десять, двадцать пуль, а с саблей так нельзя… Джавад хан любил побеседовать с Азизагой киши. - К тому же винтовке нужен порох - а его надо держать сухим; должны быть патроны… А сабля пороха не требует, патронов не нужно, только нельзя выпускать ее из рук. - Уже и винтовки состарились, дорогой. Сейчас настало время артиллерии. Помнишь, пушки Зубова? Если он такие пушки привозил в Гянджу, то представь себе, какие есть у них в столице! Эти сукины дети все вокруг разнесут. - У них хорошее оружие, а у нас - мужество! - Нельзя надеяться только на мужество, отбросив в сторону оружие, дорогой мой! Нам тоже нужна нормальная артиллерия! Кузнецу Магерраму не нравятся пушки, отлитые по твоему приказу. Он говорит, что их время давно прошло. Если, говорит, Джавад хан хорошо заплатит, я такие пушки отолью для него, что отсюда достанут до самого Тифлиса. - А за какое время можно отлить такую пушку? - Ты сам знаешь, оружие - это дело не одного дня. Надо отлить, проверить… - Я не думаю, что сейчас у нас хватит на это времени. С позволения Аллаха, позже вернемся к этому. Один из кузнецов подошел к Джавад хану. - Мы слышали, что ты потребовал у грузин вернуть нам крепостные ворота, хан? Джавад хан улыбнулся. - Ты верно слышал! - Хан, дорогой, - осторожно проговорил кузнец, - я тебе скажу, только ты не обижайся. Зачем тебе эти ворота? Останься они у нас, давно бы были утеряны. А они хранят их - и молодцы. Я могу сделать для тебя точно такие же ворота - точь-в-точь, как те, что утащил у нас Давид. Поставь их на тифлисских воротах крепости, пусть радуются те, кто увидит. Джавад хан с благодарностью подошел к воротам, которые украшал мастер. Над воротами в орнаменте был выбит аят из Корана. Он опустил руку на плечо кузнеца. - Молодец, мастер! Так мы и сделаем. Но я отниму и ворота, которые в Гелати. Пусть грузины покончат со своими мелкими дрязгами, и они сами привезут их мне в подарок. Ираклий обещал это под хорошее настроение… Народ радовался, видя, как Джавад хан разъезжает по городу. Обычно он выезжал в город только на праздники: на Гурбан байрам, или Новруз байрам. На этот раз он изменил своим правилам… Многих из встреченных им людей он знал по именам. А тех, кого не знал, определял по внешнему виду, из какого они квартала, какого рода. Проезжая мимо лавок, он поразился обилию в них товаров. За последние годы торговля расширилась. Все караваны, проходящие из Стамбула в Поти, а оттуда - в Баку, проходили через Гянджу; большинство товаров, проходящих из Китая в Бухару или Самарканд, и направляющиеся оттуда в Европу, тоже проходили через Гянджу… Купцы, вступающие на гянджинскую землю, могли спокойно посапывать на своих верблюдах. Боясь гнева Джавад хана, никто и слова не мог им сказать. В лавках смешались товары из Индии, Персии, России. Вот только никто в эти лавки не заходил. Лавочники скучали за прилавками. Зато стало больше нищих - а когда-то ни одного нельзя было увидеть. «Мы слишком занялись войной, - подумал про себя Джавад хан, - и забыли, как живет народ. Если удастся договориться с русскими, я избавлю город от нищеты». Гянджа, как и Тебриз, был городом ремесленников. Проезжая по городу, Джавад хан видел, что известные в городе булочники, портные, шапочники, сапожники, ювелиры, мыльники, столяры, оружейники, производители халвы, кузнецы, мастера по изготовлению подков, швейники, красители, изготовители войлока, кожевники, плотники и еще многие-многие ремесленники были заняты своей работой. Знакомый аромат шашлыка почему-то напомнил Джавад хану Гёк-Гёль. «Давно я не вывозил ребят на дачу», - подумал он. Он не стал заходить в мастерские, где производили шелк. Здесь он был несколько дней назад, когда велел поставить около двухсот новых станков. Когда он проезжал через квартал ремесленников, визирь подъехал к нему и сказал: - Хан, ты хоть поинтересовался, сколько ткани произведено в Гяндже за прошлый год? Если скажу, не поверишь: десять тысяч тонн! Джавад хан засмеялся: - Ты сам ни шагу из дворца не делаешь и думаешь, что и я не в курсе того, что у меня производится?! Визирь извиняясь проговорил: - Извини меня, пожалуйста! Я лишь хотел напомнить тебе! Мы произвели десять тысяч платков, две тысячи белой ткани, двести совершенно красной ткани. А уж сколько меди, квасцов - ты и сам знаешь!.. Гянджинцы считали Джавад хана, которому недавно исполнилось пятьдесят, одетого в чуху, украшенную черным орнаментом, с саблей и маузером, борода которого только недавно начала седеть, человеком отважным, хозяином своего слова, другом для друзей и врагом для врагов, который хоть и редко интересовался народом, однако славился хорошими делами, сделанными для людей. Хоть он постоянно был занят в сражениях, войнах, восстаниях, однако голову никогда не терял. Так как, по его собственным словам, «он боялся, опозорить имя Зиядханоглы и Гаджара», его всегда видели с высоко поднятой головой, как гордого рыцаря, он никогда не ронял своего достоинства, готовый в любой момент принести себя в жертву во имя веры и религии. Он словно остался в пустоте, погруженный в раздумья о судьбах города: - Раз уж мы в городе, давайте заглянем и ткацкие и ковровые мастерские, - сказал он. Придворные с покорностью повернули коней за ним. Во дворе в тени чинар Джавад хан соскочил с коня и первым делом заглянул в мастерскую, где ткут платки. В обеих мастерских работали женщины. Однако при этом из-за возраста никто из них лиц не прятал. Гянджинки не привыкли прятать лица под чадрой. Этого не позволил бы свободный дух города. Мужей и детей многих из этих женщин Джавад хан знал лично. Поэтому первые его вопросы касались именно их семей. - …Гюльзар баджи, как твои дети?.. - Гызылгюль ханум, вернулся ли твой муж из Мешхеда?.. Женщины коротко благодарили хана. Так он ходил по мастерской, расспрашивая женщин. В ковровой мастерской он подходил к каждому станку. Девушки работали по-двое, по-трое. Были и такие, которые работали в одиночку. Женщина тридцати пяти лет ткала одна. Увидев Джавад хана, она поднялась. - Добро пожаловать! - сказала она. После ханского «Садись! Садись!» она опустилась на место и вновь уставилась на узлы пряжи. Ее нежные пальцы забегали с невероятной скоростью и точностью, поднимая слой пряжи и набрасывая на них петли. Шеки ее покраснели, а может, это был отблеск ковра - разобрать было трудно. - Гюльджамал, почему ты работаешь одна? - Да буду я твоей жертвой, хан, разве ты видел когда-нибудь, чтобы я работала с кем-то? Я с молодости одна, привыкла. Джавад хан прекрасно знал, что ее «я с молодости одна» относилось не только к ковроткачеству. Может быть, женщина и говорила только о своей работе, однако Джавад хан хотел понимать эти слова по-своему. ГЮЛЬДЖАМАЛ …Сколько же лет прошло с того туманного вечера - пятнадцать лет или двадцать? Во всяком случае, так говорил хан. Он объезжал деревни, искал себе сторонников, разговаривал с народом, чтобы выяснить, сколько у него будет людей в случае нападения?.. На Гёйчинском перевале они попали в густой туман. Ничего нельзя было разглядеть, даже коням было трудно идти вперед. Проверяя копытами дорогу, кони фыркая останавливались, словно увидев впереди волка, не слушались ни шпор, ни плетки. Джавад и тогда был вместе с Садыгом, к имени которого еще не прибавили «Кербалаи». По какую-то сторону этого перевала обязательно должно был быть жилище. Они должны были переночевать в знакомом доме, однако туман закрыл все вокруг и заставил их заблудиться. Если с вечера упал такой туман, то до утра он не рассеется! Если в такое время наткнешься на птицу или животное, оно так отпрыгнет от копыт, что только его и видели. Джавад от безысходности схватился за ружье. Однако даже звук выстрела словно застыл в густом тумане. Но тут же где-то неподалеку залаяли собаки. Послышался чей-то голос. Он становился все глубже и все более приближался. - Кто ты, дорогой, почему стреляешь в этой темноте? - Мы проезжие, брат! Заблудились… - Да кто же в такую погоду выходит в путь? Идите, идите сюда, спускайтесь и ведите коней за собой! Из тумана стал выглядывать сначала один огонек, за ним - второй, третий, четвертый. Пастух из темноты командовал: - Возьмите их коней! Протянутые из тьмы руки взяли их коней за узды. Из темноты раздалась новая команда: - Задайте им корма!.. Потом они вошли вовнутрь. Там было тепло. Первое, что бросилось в глаза в свете свечи, была не привычная для пастушеского жилья аккуратность, чистота и украшения… Встретивший их хозяин дома оказался человеком среднего возраста… Хоть он и был пастухом, однако оказался человеком опытным, много повидавшим за свою жизнь. Он в одно мгновение угадал, что его гости не ведут жизнь в поле, что они происходят из богатой семьи. Он бросил на пол со стороны, противоположной двери, небольшой тюфячок и мутакку. «Прошу вас, проходите», - проговорил он. После того, как гости расселись, хозяин снова крикнул в темноту: - Эй, Гюльджамал, принеси афтофу18 и воду, пусть гости умоются! О, Господи, как же человек может соответствовать своему имени!19 В какой благословенный миг родилась эта красавица? Стоило Гюльджамал появиться в комнате, как оба гостя вздрогнули. Потому что даже в огромной Гяндже не встречали такую красавицу. Даже в помещении стало светлее… Девушка взглянула на гостей и, не произнеся ни слова, приблизилась к Джаваду. Какое чувство подсказало ей подойти первой к нему? Ведь она не могла знать, что Джавад - ханский сын! Девушка поставила афтофу перед ним. Тут же послышался громкий голос хозяина: - Гость, разуйся! Пусть моя дочка омоет тебе ноги, и тебе полегчает… Зная привычки элатов, Джавад хан, не сопротивляясь, разулся. В самой Гяндже это не было принято. Но ведь это была не Гянджа. Да к тому у него и сил не было сопротивляться. Однако в нарушение всех правила уважения к хозяину дома, все норм и приличий, сколько бы ни старался Джавад, он не мог оторвать глаз от девушки. «За что же заперли в этой хижине девушку, достойную стать первой красавицей во дворце?» - думал он. Однако нравы элатов отличались строгостью. «Да и понравилось бы такой девушке во дворце? Согласилась бы она оставить свой дом, чтобы переселиться в ханский дворец?» Девушка, ничего не спросив, опустила ноги гостя в теплую воду. Омыла своими нежными пальчиками сначала одну ногу, потом - другую. Но Джавад отнесся к этому не как к простому омыванию. Для него это были самые сладкие мгновения, и каждое движение девичьих пальцев лишали его разума. Голова девушки была накрыта гянджинском келагаем20, поверх розового платья на ней была украшенная металлическими бутами гюльедже21, на груди красовался синебенд22, гюльедже была расстегнута на груди и из-под нее виднелся вышитый поясок… Высушив гостю ноги, она положила их на коврик, потом взяла автофу и полила ему на руки. Лишь после того, как Джавад хан умылся, побрызгал на лицо водой и сказал девушке «Спасибо», эта пятнадцати-шестнадцатилетняя девушка, которую отец называл Гюльджамал, подняла голову и посмотрела на гостя. С тех пор эти взгляды не изменились, только теперь она смотрела на узоры ковра. А тогда Садыг почувствовал, что происходит с его другом. Девушка подошла к нему, омыла ему руки, но несмотря на настойчивые предложения хозяина, сослался на то, что ему щекотно и не стал разуваться. «Такие руки созданы для того, чтобы омыть ноги ханского сына», - подумал он. Потом пастух велел подать им покушать «что Аллах послал», как выразился он. После ужина они долго беседовали. Им обоим постелили здесь же. К утру туман рассеялся. Лишь впадины внизу были еще полны его белыми клубами и напоминали кастрюлю молока. Позавтракав творогом с теплым молоком, они вышли. Гюльджамал была занята своим делом… Она заходила в дом лишь по требованию отца и тут же выходила. Роса в свете поднимающегося из-за дальних холмов солнца белела каплями весеннего инея. Джаваду казалось, что и Гюльджамал одна из капелек росы - хрустально прозрачная, сияющая изнутри, далекая от всего мирского зла… Лишь когда они стали собираться в путь, хозяин поинтересовался - кто они такие, но узнав это не впал в панику, они были приняты достойно, как и положено принимать гостей. Он только с дочерью поделился радостью, которую узнал: - А знаешь ли ты, Гюльджамал, кем были наши гости? Сын Шахверди хана, будущий правитель Гянджи!.. И только тогда глаза девушки, полные утреннего солнца, его прохладой, чистотой, во второй раз взглянули на Джавада. О чем она подумала? Этого никто не смог бы сказать. И вдруг раздался ее звонкий голос: - А мы, отец, ханы этих гор. Слава гянджинскому хану, однако мы ничего от него не ждем! Лишь бы оставили нас один на один с нашими горами, не трогали нас, и этого будет довольно!.. Вряд ли девушка просто так произнесла эти острые как лезвие слова. И тогда Джавад как сын повелителя, имеющий право на это, спросил у нее: - А что случилось? Кто-то вас мучает? Но раньше девушки ответил ее отец: - Ничего не случилось. Слава Аллаху, живем! Но потом, когда они с Садыгом стали запрягать коней, девушка свободно подошла к Джаваду. - Отец не хочет говорить вам, но я скажу: десять дней назад у нас от имени шаха забрали половину нашего стада и табуна. Разве гянджинский хан настолько обеднел? Джавад не знал, откуда угнали их коней и овец. - Может, об этом никто и не знает. Сколько грабителей прикрываются нашим именем. Я обещаю все узнать! - А как мы узнаем - нашлись они или нет? - Я сообщу вам. А вдруг и сам приеду. - Ханский сын и не вспомнит о пастухе, если уйдет, то не вернется! - Тогда приедешь ты! - А как я найду тебя? Гянджа большая. - Ханский дом один. - Я никогда не видела Гянджи! - А ты должна жить там, - и набравшись смелости, добавил: - В таком большом городе не найдется девушки, равной тебе! Гюльджамал покраснела… Однако не оставила его слов без ответа: - Ты эти слова говоришь здесь, в Гяндже этого не скажешь! Она хотела еще что-то добавить, но, увидев приближающегося отца, замолчала. Джавад не стал скрывать впечатления от встречи на летнем пастбище девушки, чей ум был равен ее красоте. - Молодец, Гюльджамал, как она прекрасно разговаривает! Отец ее часто слышал такие слова. - Мы - кочевники, сын хана! А элатских девушек переговорить трудно. Они же растут в горах свободными… Они расстались. О, Боже, какими взглядами провожала его Гюльджамал! Радость, грусть, сожаление или медленное пробуждение тлеющего костра?! Джавад исполнил свое обещание. Люди, угнавшие стадо и коней пастуха Хасрета были наказаны, животных вернули хозяевам. Когда народ собирался спускаться с гор Джавад еще раз поехал в дом пастуха Хасрета. Чтобы узнать, получили ли они своих коней и овец, а точнее увидеть, как радуется этому Гюльджамал. Однако то, что он услышал от пастуха Хасрета, пронзило его как молния: кто-то похитил Гюльджамал! - Я получил своих коней, скот, а потерял свое самое большое богатство, - не скрывая слез, сказал пастух Хасрет. - А в этом ты уже не сможешь помочь мне. Джавад задал только один вопрос: - Куда ее увезли? - В Гянджу! Найти в Гяндже похищенную девушку было все равно найти иголку в мешке шерсти. Да и что бы он стал делать, если бы нашел?? Он ничего не стал скрывать от Садыга. - И правильно сделали, что похитили, - отрезал Садыг. - Наконец-то она избавилась от кочевой жизни. Что же касается тебя, то лучше не думать о ней, ханский сын! Какой бы она ни была красавицей, ваши ее во дворец не пустят! Через несколько лет он встретил ее в саду перед дворцом. Здесь обычно собирались женщины из близлежащих домов. Сюда же приходили люди, приехавшие в ханство. Она увидела Джамала. Но, держа за руку ребенка, отошла. А потом он встретил ее здесь, в ковровой мастерской… Спросил ее об отце. Естественно, что у него не было возможности среди чужих людей поговорить с ней о встрече на пастбище и обо всем, что произошло далее… Да, она была одна! Ни с кем не разговаривала. Свои мысли она стежок за стежком доверяла лишь шелковым нитям. Она была лучшей ковроткачихой мастерской, а, может, и во всей Гяндже. Ее ковры не продавались, их отсылали во дворец. Чего только ни было написано в этих коврах-письмах? Один Аллах знает это… Джавад хан должен был отбросить эти воспоминания и что-то сказать. Что было, то прошло. - Да будут славны твои руки, Гюльджамал! Твои ковры украшают дворец! Гюльджамал повернула к нему свое все еще прекрасное лицо. Снова хотела что-то ответить ему, как тогда на яйлаге, однако снова сдержалась. Лишь, чтобы не оставить слова хана без ответа, проговорила: - Вот так мы и живем, - и продолжила свою работу. Они вышли из мастерской. Это была уже не та девушка, которую он встретил в горах. Она лишь напоминала ее. Всякий раз, когда он встречался с ковроткачихой Гюльджамал, перед его глазами снова вставал тот туманный вечер, то серебряное утро, и сердце его наполнялось непередаваемой печалью. Однако уже ничего изменить было нельзя. Он даже не думал об этом. Лишь поражался, каким испытаниям подвергает Господь человека. Он шел своим путем, откуда обратной дороги не было. А что было бы, если б он мог вернуться? Мог бы поступить иначе? Нет таких весов судьбы, на которых можно взвесить что взято тобой и что утрачено, чтобы можно было узнать: «что же было весомей»… Письмо Тутубике Из Шуши пришло письмо от его сестры Тутубике. Она писала о замужестве Агабегим, о муках, которые ей пришлось испытать после этого. В конце письма было написано то, ради чего, наверное, писалось все письмо. «Дорогой мой брат, хан! Твой дворец превратился в караван-сарай? О чем бы ты ни говорил, об этом через два дня становится известно Ибрагимхалил хану. Разве можно терпеть подобное предательство! Найди его! Накажи, прикажи отрубить ему руки, язык! Ибрагимхалил хану донесли, будто ты сказал покойному Мухаммед беку: «Если хочешь, я убью твоего дядю в Балакяне и пришлю его труп в Шушу». Но ведь мы знаем, как ты помогал нам в Балакяне! Ваши отношения только теперь начали устанавливаться. Кровь бросилась в голову хану! Да разве возможно такое предательство! Ибрагимхалил хан сам не хочет вмешиваться. Но портит твои отношения с другими…» Кто же это может быть? Кто здесь шпионит? Что-то подобное он и сам слышал, когда был в Шуше. Не зря же говорят, что «У Ибрагимхалил хана в каждом дворце есть уши, есть наушники». Он по одному стал думать о людях, вызывающих у него подозрения. Но взять греха на душу не желал. Никто не станет противоречить ему, но ведь собственная совесть не даст ему покоя. Джавад хан был не из тех правителей, кто дает приказы, не задумываясь об их последствиях. Он мог месяцами обдумывать что-то, собирать сведения, и лишь после того, как поверил, мгновенно отдавать приказ. …Собрался диван, перед присутствующими стояли фрукты, сладости, шербет. Джавад хан был зол. «В ближайшее время мы начинаем поход против обнаглевшего Ибрагимхалил хана! Он должен ответить за все зло, что совершил против Гянджи!», - сказал он и весь вечер выступал против шушинского правителя. Когда же меджлис разошелся, хан приказал коменданту крепости: «Не выпускай из крепости ни единого человека, не проверив его! Меня интересует, кто будет отправлен в Шушу!» Все получилось так, как он предполагал. Через два дня был пойман человек, в кармане которого нашлось письмо, повторяющее слова Джавад хана в Гяндже. Было определено, кто отправил письмо. Джавад хан снова собрал диван. Собрались все - от главнокомандующего армией до ахунда Джума мечети. Обращаясь к собравшимся, хан сказал: - Я собрал здесь самых доверенных людей. Здесь собран мозг Гянджинского ханства. Кто же из вас передает то, что говорится здесь? Кто сообщает обо всем соседям, прибавляя от себя. В диване повисла мертвая тишина. Это еще более рассердило Джавад хана: - Повторяю, кто-то разносит то, что говорится в моем доме, наружу, кто-то предает меня. Пусть этот человек сам встанет и признается, если у него хватит мужества. Я и без того знаю его имя. Диван снова продолжал молчать. Но теперь Джавад хан не стал кричать. Уселся удобней, словно получил ответ на свой вопрос. Он сидел на своем троне, чуть выше остальных, трон был широким, на нем поместилось бы два человека. Он был сделан из орехового дерева, со спинкой из белого перламутра. Хан сидел там, подогнув ноги, и глубоко задумался, оставив всех в растерянности. Членам дивана казалось, среди них нет предателя, что никто из присутствующих не доносит, что у хана не может быть никаких доказательств! Он просто пугает их, стараясь выведать у них что-то. Но когда Джавад хан достал из кармана письмо, члены дивана пришли в ужас. Сейчас хан напоминал тигра, готового броситься на свою добычу. Голос его звучал тихо, но слова были тяжелыми как кандалы. - Я ждал, чтобы этот человек сам заговорил, сам признал свою ошибку. Но на это у него не хватило мужества. А передавать то, о чем говорится здесь, Ибрагимхалил хану смелости хватило. Он замолчал. Члены дивана ждали, что он скажет дальше. Они знали, что человеку, о котором он говорит, несдобровать. Каждый боялся за себя. В такую минуту трудно было понять, где правда, а где - ложь. Невозможно было сказать, что задумал хан! Может, эта бумажка в его руках была лишь способом расправиться с неугодным человеком? - Встань, Кербалаи Ибрагим! Это твоя бумага? Кербалаи Ибрагим на трясущихся ногах вышел вперед. Но ему не позволили приблизиться к Джавад хану. Джавад хан протянул бумагу коменданту крепости: - Дай ему, пусть посмотрит! Кербалаи Ибрагим уже издали узнал свое письмо. Но чтобы не осталось сомнений, развернул и посмотрел его. - Это ведь твой почерк, не так ли? - спросил Джавад хан. - Да, мой, да буду я твоей жертвой, - мертвым голосом пробормотал Кербалаи Ибрагим. - И подпись твоя, Кербалаи Ибрагим Кербалаи Алигулу оглы. Все верно? На этот раз Кербалаи Ибрагим не сказал ни слова. У него уже не хватило сил для ответа. Он рухнул перед троном наземь. - Ошибся я, хан, - плакал он. - Прости меня, ради твоих детей, - стал молить он. - Да прервет род Кербалаи, куда ты ходил, твой род и род таких, как ты! Потом он повернулся к сидящему среди членов дивана председателю суда Гаджи Зульфугару. - Гаджи, скажи нам, какая кара ждет с точки зрения уголовного закона и закона шариата предателей?.. - И пока Гаджи Зульфугар собирался с мыслями, добавил: - Ты знаешь, о каких преступлениях я говорю. Предположим, ты готовишься атаковать противника, а тебе ночью сообщают, что противник опередил тебя! Твое войско уничтожено, дом разграблен, пали тысячи человек. Какая кара ждет предателя: - Смерть! Ответ Гаджи Зульфугара прозвучал как приговор. - Палач! - загремел голос Джавад хана. - Заберите его! Но не убивайте. Если он умрет, то этим все закончится. Отрубите ему руку, протянувшуюся предать и лживый язык! Пусть это станет уроком для остальных. Потом он обернулся к остальным, и словно больше нечего было сказать, проговорил: - Диван закрыт. ГУСЕЙНГУЛУ АГА И АФАГ Шейх Юсиф учил Гусейнгулу агу не только истории, литературе, Корану, переводам с других языков. По сути дела сын хана получил образование, достойное медресе, изучил Коран, в совершенстве владел арабским и персидским языками. Он еще немного изучил французский язык на курсах, открытых при Европейском торговом представительстве для подростков. Занятия с Шейхом Юсифом носили характер общей подготовки. По традициям наследником его отца был признан Угурлу ага. Именно он должен был стать будущим правителем Гянджи. Однако Угурлу ага не особенно был расположен к государственным делам. Его больше привлекали сражения, и последние семь-восемь лет из своих двадцати двух он провел, воюя плечом к плечу рядом с отцом. Это был молодой человек без особых претензий, умный, щедрый. Когда речь заходила о наследовании, он сердился и переводил разговор: «Слава Аллаху, наш отец жив, здоров, крепок как дуб! Для меня жить под его крылом гораздо почетнее, чем быть египетским султаном». Однако во имя будущего поколения Зиядханоглу ханские сыновья должны были совершенствоваться, учиться, постигать право ислама, военное дело, и в этом Шейх Юсиф руководил Гусейнгулу. На их отношения можно было взглянуть и с точки зрения мудрости, руководства мудрого человека над юношей. Гусейнгулу хан приходил брать уроки у Шейха Юсифа, однако постепенно последний превращался в его учителя духовности и нравственности. Но в последние дни Гусейнгулу понял, что к очарованию, исходящего от этого очага, примешивается еще более сильное чувство. Он вдруг понял, что источником этой силы является Афаг, что они любят друг друга. Собственно, эти две силы нельзя было разъединять. Гусейнгулу был уверен, что именно Афаг олицетворяет собой всю вершину красоты и духовности этого очага. Столетиями поэты, ученые, философы воспевали эти высокие качества, божественную красоту. Они так украсили создание Творца, что трудно было бы найти еще что-то, прекраснее. И все лучшие качества «человека», которого воспевали мудрецы, все его божественные достоинства, были заключены в первую очередь в Афаг. Девушка напоминала Гусейнгулу первый признак весны - цветы. И он поражался совершенству ума и мудрости этой юной, нежной девушки. Она была истинным продолжением этого очага. В это окружение Гусейнгулу входил с трудом, точнее говоря, шаг за шагом, слово за словом, фраза за фразой. Потому что еще ни перед кем двери очага широко не распахивались. Шейх Юсиф давал вкусить своему ученику мудрость с осторожностью, капля за каплей. И в этом тоже была своя наука. Он ставил на стол знаний новое так, чтобы его юный друг мог полностью насладиться его вкусом, до конца впитал ее. Нельзя было перевернуть страницу книги, пока не изучишь ее полностью. И сколько же было страниц в этом очаге, они не заканчивались. Смог ли кто-то перелистать все страницы этих знаний? Сам Шейх Юсиф говорил, что ему потребовалось бы несколько жизней для того, чтобы перелистать все ее страницы. Во внутренние покои никого не допускали. И никто не мог сказать, что там хранилось. Однако со слов Шейха и Афаг можно было понять, что там находились труды и книги Низами и всех, кто был до него. Кроме того, Афаг что-то рассказывала о старинных рукописях, написанных на коже, о картах и календарях, о звездных атласах, о забытых языках. И рассказывая о них, она словно бы окутывала очаг еще более густым туманом. Гусейнгулу слушал ее, и ему казалось, что подобно тому, как душа дива спрятана в бутылке, так же и душа Афаг таится за этими покрывалами… Здесь он забывал о том, что является ханским сыном. Так как среди этих книг он ощущал, как меняется цвет мира, что понятие «правление» становится весьма условным. В этой сокровищнице время текло иначе. Над человеком властвовали лишь Аллах и слово. Ведь именно слово превращало пророков в пророков; есть лишь тот, кому дано сказать слово, бессловесный человек - ничто! В огромном зеркале этого очага отчетливо ощущалось дыхание десятков тысяч лет. В этой истории проходило столько великих шахов, фараонов, царей, ханов, хаганов, императоров, монархов, что при одном лишь упоминании их имен человек приходил в ужас… В этом зеркале отражались все начала и концы. А истина была в том, что сила мира таится не в оружии, не в насилии, не в богатстве, а в уме, знаниях и слове. Поэтому Гусейнгулу мечтал о том, чтобы распространить свет этого очага на все ханство; чтобы все дети Гянджи и Гянджебасара, вся молодежь Азербайджана была бы окутана его светом… Однако этот свет не вмещался в то, чему учат в моллхане. Потому что и муллы ничего о нем не знали, а если б они и открыли сюда дорогу, то не смогли бы найти общего языка с этими книгами. Нельзя постигать мир только через молитвы. Даже постижение религии, постижение пути к Богу проходило через эту сокровищницу. Иначе народ погибнет в нищете и дикости, его уничтожат разрушительные страсти. Когда он поделился с этими мыслями с Шейхом Юсифом, устад готов был воспарить от счастья. Как-то вспомнив о доме, который Джавад хан построил у городского сада, он спросил у Гусейнгулу: - А для чего строят тот дом? - Кажется, отец хочет построить там центр ханства, то есть переведет туда свой дворец. - А какая прекрасная школа получилась бы, - не смог скрыть своих мыслей Шейх Юсиф. - В самом центре города! Дети собирались бы в ней! Открыть бы там школу Шейха Низами. Изучить весь мир согласно географии мыслями Низами - от Китая до Рима. Вот он - выход из мрака! Иного пути я не вижу. Если наши дети останутся в руках школы мулл, можно читать по нам заупокойную. Но была и другая наука, прерывающая эти серьезные беседы, отвлекающая от них. Это была наука его учительницы - Афаг. Каким-то шестым чувством она догадывалась о чувствах, которые питал к ней Гусейнгулу. Однако не хотела думать об этом. Все ее желания, мысли, будущее - были связаны с отцом. Если в ее сердце родилось бы чувство, недостойное ее отца, она бы отрезала и выбросила его. Это же было и в основе ее чувства к ханскому сыну… Даже если жаждет сердце - к черту сердце! Какая разница, если этого не хочет ее отец?! Однако однажды, почувствовав, что отец относится к Гусейнгулу не как просто к ученику, а питает к нему более глубокие отношения, относится к нему как к члену семьи, в душе Афаг растаяли все морщины, отброшены были всякие сомнения. Она распахнула дверцу и дала своим чувствам воспарить. Только и в этой свободе она была решительна: или Гусейнгулу или никто - останусь с отцом, буду хранить наш очаг. Никто ничего не знал об этом неписанном договоре. А если бы кто-то и попытался, он не понял бы его! С одной стороны, она и не могла полагаться на ханского сына. Ну и что же, что Шейх был постоянно при дворе, был человеком близким ко двору, разве же он не знал, что из-за наследственных проблем, в силу интересов страны и родины, его могли бы и женить насильно. Поэтому Афаг, душой привязавшаяся к Гусейнгулу, твердо решившая в сердце своем никого иного и близко не подпускать к себе, тем не менее в душе готовила себя к неудаче. Для нее, считавшей счастливым каждый день, прожитый дома, эти непостижимые, не признаваемые ею самой чувства, казались ей столь же прекрасными, как и атмосфера ее дома… Гусейнгулу ага был задумчив. Он каждый день собирался с духом, говорил себе: «Сегодня я обо всем расскажу Афаг… поведаю обо всем», но по разным причинам отказывался от этого, перенося на следующий раз. Раньше, горя желанием увидеть Афаг, он во весь опор гнал коня к дому Шейха, а вот сегодня он был погружен в мысли… Он не знал еще точного ответа с противоположной стороны, не знал мнения девушки, а его отцу уже все известно, поэтому обратного пути у него не было. Говоря об обратном пути, мы должны заметить, что речь, естественно, шла не о том, что он может передумать, просто теперь он уже не мог терять времени попусту. Казалось, и конь его полон таких же мыслей, он тоже разделял сомнения Гусейнгулу. Ну и что же, что это конь? Разве ему не дано почувствовать разницу между тем, как его хозяин торопит его сюда, или с какой неохотой он едет? Какой же конь не запомнит того, что далось пережить раз, другой, третий!.. Сегодня и конь чувствовал, что Гусейнгулу не спешит. Он хоть и шел в указанную сторону, но внимательно наблюдал за хозяином и ждал его решения. Свернув от Имамзаде в сторону дома Шейха Юсифа, Гусейнгулу ага увидел двух армянских священников, облаченных в черные одежды. Если б не их растерянность при виде его, он бы даже не обратил на них внимания: может, они идут в гости к своим знакомым мусульманам, вот и явились в Имамзаде, а может, неподалеку живут какие-то их родственники или друзья? Гянджа большой город, здесь много приезжих со всех концов земли, поэтому люди в чужых одеждах, говорящие на чужих языках, не привлекали здесь особого внимания. Однако их растерянности при виде Гусейнгулу он не заметить не мог. Едва войдя в двери, Гусейнгулу тут же сказал Шейху: - Вокруг твоего дома ходят подозрительные люди, Шейх! Шейх ничуть не удивился. - Ты про этих, в черных одеждах? Они появились тут несколько дней спустя. Как будто напали на чей-то след! Гусейнгулу понял, что он прав в своих подозрениях. - Я попрошу отца, чтобы он прислал вам охрану! - Нас сохранит дух этого очага, незачем беспокоить твоего отца. Тем не менее внутренне беспокойство, одолевавшее Шейха Юсифа было слишком заметно. Какие у него могут быть связи с армянскими священниками? Понять это было невозможно. Тем не менее заметив, что сообщенная им новость произвела на Шейха впечатление, он ни слова не сказав Шейху, незаметно открыл входную дверь, вышел наружу и пожалел, что в первый раз не спросил у армян, что они здесь делают - их там уже никого не было! - Шейх, есть ли что-то, что ты скрываешь от меня, - спросил Гусейнгулу в конце их занятий. - Я спросил лишь об одной вещи, а ведь есть много такого, чего я не знаю, и, может, никогда не узнаю! Ты лишь сказал, что здесь уже несколько дней видны армянские священники. Но ведь в этом есть что-то, беспокоящее тебя? Не можешь ли ты сказать об этом? Шейх Юсиф долго сидел молча перед раскрытой книгой. Наконец, после долгого молчания он поднял голову и взглянул в самые глаза Гусейнгулу. - Это связано с судьбой очага Шейха. Я расскажу тебе кое о чем еще и потому, что считаю тебя сыном этого очага… Гусейнгулу почудилось, что, говоря «Я считаю тебя своим сыном», Шейх говорил: «И знаю, что происходит в твоей душе», намекая на то, что знает, как он любит Афаг. Поэтому он покраснел. А Шейх продолжал говорить. - Вот уже многие тысячелетия в мире идет безжалостная война, Гусейнгулу. Она продолжается и сегодня. Все воюют друг с другом: Персия, Османы, Россия, Франция, Азербайджан, Грузия. И твой отец был участником многих кровавых битв; у нас, в Гяндже пролито много крови, ты был свидетелем некоторых кровопролитий. Однако есть в мире иная, невидимая, тайная война. Точнее, она не такая уж и тайная, а проходит на глазах у всех. Это война бескровная, но еще более беспощадная; это война между религиями, языками между образом мысли, между убеждениями, между образом жизни и культурой. Война, в которой ученики превращаются во врагов своих учителей… - Не приведи Господь! - засмеялся Гусейнгулу. Однако Шейх Юсиф был серьезен. - Нет, это я привел в качестве примера. Это естественно, когда созданные отходят от своих создателей, однако их уничтожение приводит к катастрофе. Пророка Моисея сделали пророком египетские жрецы и древние науки, которыми они владели. Однако пророк в первую очередь захотел уничтожить именно их. Желание доказать, что именно ты являешься носителем знаний доводит людей до сумасшествия. То же происходит и с народами, религией, культурой… каждая из них стремится доказать, что она первая, более древняя, более великая, ближе других к Богу. Греция создала великую культуру, однако она стала враждовать с Востоком, обладающим более древней и великой культурой! Китай, чтобы уподобить себе весь мир, направляет миллионные армии, чтобы поглотить более великие культуры. Предают огню книги огнепоклонников, составляющие сокровищницу мировой культуры… Церкви строятся на руинах келий огнепоклонников, мечети - на руинах церквей… Так, словно нет другого места. Является Зубов и вытирает свои грязные сапоги о Джума мечеть… Надо, чтобы новое строилось на месте старого, чтобы уничтожить следы старого, вот и все! Вот она - самая большая трагедия человечества. А теперь вот и армяне подняли головы - мол, и мы есть. Мы же не отрицаем их существования! А они отрицают нас, уничтожают наши корни… В этом очаге хранятся наши корни. Гянджа всегда была одним из мест, хранящих то, чего не смогла уничтожить эта бескровная война. Есть слова, свет от которых распространяется тысячелетиями. А они слово за словом, книга за книгой предают огню нашу историю. Теперь это дошли и до нас. Это место хранится именем Шейха. Но если явятся христиане, все пропадет. Армянская церковь с самого своего создания превратилась в гонителя других кавказских народов. Это не церковь, а мельница! Что ни попадает в их руки они перемалывают и превращают в армянское! Гянджу они называют Ганзахом, Барду - Партавом. Будто назови Гянджу Ганзахом, этот огромный город станет армянским. Я всю жизнь мечтал о том, чтобы раскрыть двери этой сокровищницы, чтобы весь мир услышал о них. Но пока существуют грабители, стоит открыть двери, как мы все потеряем! Шейх Юсиф умолк. - Неужели больше ни в одном из наших городов нет таких книг? - спросил Гусейнгулу. - А что они оставили в Тебризе, Мараге, Ардебиле, сынок? Я еще раз повторяю: это место хранит имя Шейха Низами! И кажется, священники прознали о том, что в Гяндже есть место, где хранятся такие сокровища, вот они и добрались сюда… - Устремив взгляд на Гусейнгулу, он продолжил: - Эту тайну никто не смог бы открыть. Но теперь этот дом остается лишь на попечении одной Афаг. Поэтому я должен рассказать тебе обо всем. Я завещал ей: «Чем отдать это в чужие руки, лучше сожги». С глаз Гусейнгулу словно бы спала глубокая пелена. Он не знал, что ответить. Он лишь понимал, что этими словами Шейх благословляет его и Афаг. Ему и в голову не могло прийти, что его отец уже обо всем поговорил с Шейхом и получил его согласие… *** Это лето Джавад хан провел с семьей на Гёк-геле, в ханском имении. Здесь были его первая жена Шукюфа ханум, и следующая жена Мелекниса, его сыновья Угурлу ага с женой Дилдаш, Гусейнгулу, Алигулу, дочери, сестры, несколько наиболее близких придворных… С разрешения Шейха к дочерям хана присоединилась и Афаг. Это было беззаботное лето, когда отошли в сторону все мирские беды. Никто еще не знал, какие несчастья ждут эту семью. В самом конце весны Джавад хан получил из Тифлиса - от Цицианова еще одно письмо. Но об этом мы расскажем позже. Не хотим омрачать это прекрасное лето. Впрочем, и сам Джавад хан знал, что сражение неминуемо, и поэтому хотел провести это лето с детьми, вдали от гянджинско-тифлисских отношений. Сам он часто ездил в Гянджу, занимался проблемами ханства, много ездил по городу, встречался с людьми, помогал слабым, интересовался мнением народа, а потом снова возвращался в Гёк-гель… Он знал, что там, где Шукюфа ханум, особой необходимости в его присутствии нет. Его первая любовь, простая деревенская девушка превратилась в украшение ханского дома. Они всю жизнь любили друг друга. В отличие от других ханов у Джавад хана не было никакого гарема, а в ханском доме не было больших различий между мужчиной и женщиной. Когда ему исполнилось сорок лет, Шукюфа ханум заставила хана жениться во второй раз. Сначала она сказала об этом в шутку: «Я уже постарела, тебе нужна другая, помоложе, жизнь моя!» А потом, намекая на его разногласия с шекинским ханом, заявила: «Надо примирить вас. У шекинского хана Мухаммедгасана есть красавица дочка. Давай, женим вас. Породнимся. Разве ты не видишь, что все азербайджанские ханы - родня друг другу!» И, смеясь, добавила «Только ты прицепился к крестьянской девушке. Ни родни, ни семьи. Скоро я женю Угурлу и стану бабушкой. А тебе нужна шалунья». И, действительно все складывалось так, что у Джавад хана не оставалось иного выхода, кроме женитьбы на ханской дочери. Но по совести говоря, Мелекниса тоже прикипела к дому. Они с Шукюфой были дружны как сестры. Хоть и жили в разных домах, однако ни в языке, ни в сердце между ними разногласия не было. От Мелекнисы у него одна за другой родились три дочери. …Гусейнгулу несколько дней искал повода поговорить с Афаг. Однако она постоянно была с его сестрами, другими девушками, живущими в имении. Под вечер, когда молодежь сидела на берегу озера, Гусейнгулу уговорил свою сестру Пюстебегим, чтобы она нашла случай отделить Афаг от остальных девушек и прислать ее на поляну. Сестра привела Афаг, а сама отошла под предлогом того, что будет собирать цветы. Последний разговор с Шейхом Юсифом воодушевил Гусейнгулу. К тому же с Афаг нельзя было говорить обиняками. Если б он начал о чем-то канючить, это совсем уронило бы его в глазах девушки. Он намеревался поговорить с ней как мужчина. Девушка тоже что-то предчувствовала. Чтобы поскорее избавится от мучительного груза, Гусейнгулу сразу перешел к главному. - Отец знает, что я люблю тебя. Афаг покраснела и отвернулась. Пользуясь ее молчанием, Гусейнгулу продолжил. - Если так, то зачем же нам тянуть со свадьбой? Афаг снова ничего не ответила. Потом подняла на Гусейнгулу печальные глаза и спросила: - А как же мой отец? Что же он останется в доме совсем один? - Почему же один? Он и без того каждый день бывает во дворце. Афаг наклонилась и сорвала цветок. - Наш дом - это символ Гянджи. Я могу уйти оттуда, но не хотела бы, чтобы и отец уходил. - Тогда я переселюсь к вам! - Нельзя! Я и этого не хочу. Что люди скажут? - Ладно! Во всяком случае, ты не против нашей свадьбы? Афаг ничего ему не ответила, а просто позвала Пюстебегим. Потом со словами: «Пусть все решат старшие» пошла к Пюстебегим. Девушки взялись за руки и побежали вниз по лугу. Не побежали - а полетели. …Джавад хан снова собирался в город. Кони уже были готовы. К нему подошла Шукюфа ханум. - Пожалел бы себя, - сказала она. - Какой же это отдых. Сплошные муки. Для чего нужны эти постоянные разъезды? Что-то срочное? - Надо дать там указания, ханум! Шукюфа ханум ухватилась за эти слова: - Что же ты из-за каждого указания будешь проделывать такой путь! Напиши, пусть слуга отвезет. Если не доверяешь слугам, пусть кто-то из сыновей доставит! Отдай Гусейнгулу, пусть он отвезет, он и так соскучился по Шейху, заодно и его навестит. Джавад хан улыбнулся: - Честное слово, когда я отправляюсь в путь без твоего согласия, ничего хорошего не поучается. Ты права, лучше пошлю Гусейнгулу, - сказал он, решив не ехать. …Гусейнгулу в сопровождении двух слуг добрался до Гянджи после обеда. Они всю дорогу гнали коней во весь опор. Он передал письмо с приказанием отца. В городе ему было душно. Над Гянджой стоял густой зной. Чинары стояли в воздухе, как зеленое пламя огня. Ни один листок не шелохнулся. А если б шевельнулся, - то в лицо ударил жар. Он отправился к Шейху. Там было прохладно. Шейх снова был среди книг. Он беспокоился, так как давно не имел сведений от Афаг. Лишь разузнав все от Гусейнгулу, он успокоился. Гусейнгулу сказал матери, что останется на ночь в Гяндже, однако жара выгнала его из города. Они быстро промчались через долины. Когда добрались до гор, уже стемнело. Однако скакать вечерней порой было приятно и ему, и слугам, и коням. Но вдруг вверху, в стороне Кяпяза небо загрохотало, горы вздрогнули. Когда, проехав Аджикенд, они спустились вниз, то увидели, что молнии словно нацелились на Гёй-гель, и в свете молний вдоль реки отчетливо открылась пелена. Гянджа тосковала по капле дождя, а дожди шли наверху. Они долго ехали на юг. Наконец, капли дождя попали и в них. - Ага, дорогой мой, - воскликнул один из слуг, - после этого дождя мы не сможем перейти реку. В темноте сель унесет и нас, и коней. - Что ты хочешь сказать, чтобы мы вернулись в Гянджу, - рассердился Гусейнгулу. - Нет, мы проехали большую часть пути. Пока мы будем возвращаться в Гянджу, наступит утро. Здесь, внизу есть деревня. Я знаю ее. Давай вернемся и переночуем там! Другого выхода не было. Они простучали в первые же ворота. - Хозяин! К воротам подошла пожилая женщина. - Что произошло, почему такой переполох, сынок? Один из слуг соскочил с коня и подошел к женщине. Наверное, он сказал ей, что перед ней ханский сын. Женщина тут же заговорила. - Да буду я жертвой самому Джавад хану и его сыну! Проходите! Слуги привязали коней и сами разлеглись тут же у входа на конюшню на свежесобранной траве и задремали. Гусейнгулу прошел в дом. Ему не нравилось, что они оказались здесь. По разговору старухи он понял, что она армянка. Да к тому же как это он останется один на один в доме чужой женщины. - Ты одна живешь, тетя? - Нет, мой дорогой! С дочкой! С Асли! И словно услышав их разговор, из соседней комнаты вышла ее дочка. Это была красавица в самом расцвете лет, статная, повадками напоминающая марала. Из-под ситцевого платья рвались наружу сила и страсть. Она подошла к нему и пожала ему руку. - Добро пожаловать! - Доченька, - проговорила женщина, - ты знаешь, кто наш гость, это сын хана Джавада. Джавад хан это особенный человек, это любимец всей деревни. Услышав имя Асли, Гусейнгулу хан засмеялся. - Поберегись, чтобы и эта Асли не превратила в пепел сердце кого-нибудь из Зиядханоглы. - Не приведи Господь, ханский сын! Будь у меня хоть десять таких Асли, я бы всех отдала тебе. Девушка со странной улыбкой, которую вызвали в ней эти слова, ушла в соседнюю комнату и вскоре вернулась, неся катыг23 и хлеб. - Не побрезгуйте едой нищих. - Мой хурджун полон едой, мама думала, что я останусь ночевать в Гяндже, - с этими словами он достал из хурджуна лепешки, сыр, жаркое из курицы и выложил все это на стол. Однако есть никто не стал. Женщина долго рассказывала, как крестьяне ездят в Гянджу, как их принимает Джавад хан, о том, как не заводя разговора об армяно-мусульманских отношениях, он дал им здесь землю, и в конце концов устала. - Как хорошо устроил Господь! Сын хана у меня в гостях. Кушай, кушай, дорогой, я буду рассказывать тебе, а ты кушай! - А где же твой муж? - спросил ее Гусейнгулу хан. - Они лето проводят в Гяндже. Вместе с сыном строят дом. «И они немало пострадали», - подумал Гусейнгулу, слушая женщину. Но тут же вспомнил слова Шейха Юсифа. Однако перед ним были две женщины, охотно открывшие перед ним двери, и, если б понадобилось, готовые отдать ради него свои сердца, поэтому он не стал думать о словах Шейха. Точнее, он просто подумал: «Да чем же эти несчастные люди отличаются от наших крестьян». Какое отношение имеют к ним те два священника! Просто миллионы и миллионы людей, ничем друг от друга не отличающихся - мусульмане, христиане иудеи и все остальные - превратились в заложников нескольких негодяев, мутящих воду. Разве можно было бы считать этих женщин чужими, врагами. Прав был отец, когда дал им землю. «Господь услышит и их молитвы», - подумал он. Думая об этом, он достал из кармана несколько ашрафи24 и положил их на скатерть перед женщиной. Женщина всплеснула руками. - О, Господи! Да что же такое ты делаешь! Да разве я стану брать у тебя денег за кусок хлеба? Да разве мусульманин взял бы эти деньги? А чем же мы хуже… - Тетенька, я даю деньги не за кусок хлеба. Ханский сын пришел в бедную семью, и было бы грехом уйти, не протянув ей руку помощи. Вы же наши крестьяне… На это женщине возразить было нечего. Он взяла деньги и спрятала их в карман жилетки. В этой же комнате Гусейнгулу хану и постелили. Женщины сами ушли в другую комнату. Свет погасили. Тьма поглотила все вокруг. Среди ночи Гусейнгулу услышал рядом с собой странный стон и проснулся. Рядом лежала дочь хозяйки - Асли. Он собирался что-то сказать, но Асли не позволила. - Молчи, - сказала она и прижалась губами к его губам. И чудо, которое Гусейнгулу ага ждал от Афаг, он испытал этой ночью в доме, где остался ночевать. А наутро прошел дождь, утренний туман растаял, как сон. ПРОИСКИ СВЯЩЕННИКОВ Этот спор продолжался долгими днями. Он шел в армянских кварталах города, в церкви. Часть армян отказывались: «Мы не станем повязывать не болящую голову. Эти люди не сделали нам ничего плохого. Ибрагимхалил хан согнал нас с наших земель, сделал беженцами, а здесь нам протянули руку помощи, дали место для житья, никто даже курицы нашей не обидел, никто не сказал нам ни одного обидного слова», - говорили они. А другая часть никак не соглашалась: «Чем же мы хуже грузин! У них есть хоть какое-то, но свое государство. А тем не менее и они, не нашли ничего умнее, чем примкнуть к русским. Сколько же нам можно льнуть к мусульманам?» - А что же плохого сделали нам мусульмане? - Предположим, ничего плохого они нам не сделали! Однако время мусульман закончилось. Русские выгонят мусульман отсюда, поэтому нам лучше заранее написать им, как мы их ждем. Пусть знают, что и мы есть здесь! Это не новая проблема, - продолжал священник. - Еще наш Израиль говорил с Петром об объединении русских с армянами. Уже более ста лет наши священники, купцы стараются ради этого. Мы не должны оставаться в стороне. И, конечно же, в конце концов, священники одержали победу. В Тифлис, царскому наместнику полетели письма: «Мы ждем вас, приходите скорее, спасите несчастный армянский народ из рук палачей!». Писали и в Петербург: «Весь армянский народ ждет прихода на Кавказ русской армии. Лишь вы можете спасти наше древнее государство!» И без того торгующие в Москве и Петербурге тюркскими шелками и коврами армянские купцы уже сотни лет старались опорочить мусульман, они сеяли зерна вражды, пропагандируя всюду придуманную ложь о «Великой Армении». Они же направляли армян на местах. Однако в Гяндже было и другое, лишающее покоя армянских священников. Эта проблема обсуждалась втайне лишь между ними. Речь шла о том, как заполучить древние рукописи, написанные на коже книги, хранящиеся в Шейхском Очаге. Они лишь недавно выяснили, что это не просто дом. - В Дом Шейха не пустят представителей иных религий. А иного пути проникнуть туда у нас нет. Но взламывать двери, чтобы попасть туда было бы опасно… - Мы столько ломаем над этим головы, - сказал один из священников. - А если войдем туда и увидим, что там ничего нет. Что же тогда? - Тогда мы будем спокойны, что уничтожены все свидетельства, подтверждающие нашу ложь. Или же сожжем их и развеем по ветру, чтобы они никому не достались. - Ты снова не веришь в нашу правоту? - возмутился другой. Однако тот не успокоился. - Нет, не сомневаюсь. Вы верно говорите: их нет, есть только мы!.. Какое же это несчастье: ты говоришь на их языке, живешь на их земле, под их крылышком, подчиняешься их хану, слушаешь их музыку, ешь их блюда… и все равно говоришь - я есть, а их нету, я древнее, чем он? Им принадлежит половина мира. - Все будет принадлежать нам! - И пусть будет! Делайте, что хотите, только не забывайте Бога. - А зачем нам еще искать мусульман? Они уже среди нас. - Нет, я не мусульманин. Но своего Бога я боюсь. Ты помнишь, как Ибрагимхалил хан Шушинский поймал в Гянджебасаре патриарха, что был до тебя? И обнаружил в его кармане письмо к русскому Потемкину. Он от страха умер на месте. Мы обратились к Джавад хану, и он привез нам его тело, чтобы мы могли похоронить его. Этот человек всегда помогал нам. Я уж не говорю о том, что из-за истории с Асли и Керем Зиядханоглы должны были бы уничтожить всех священников. Казалось, здесь завелась чужая курица. Они долго клевали его, пока не успокоились. …Летом они собирались отправить людей в Тифлис, чтобы побеседовать с Цициановым. - Пусть Гянджа не пугает вас! Даже если мы будем служить в армии Джавад хана, все равно поможем вам! Одновременно они собирались обратиться к Джавад хану, мол, армянское население Гянджебасара, в частности люди Мелика Меджнуна, Мелика Апо - конечно, часть из них переехала в Тифлис и Россию - но мы в любой момент готовы оборонять Гянджу, Джавад хан может в любой момент потребовать их, и несколько сотен всадников придут к нему на помощь… Разговор их на этом закончился. Можно было расходиться. Однако первосвященник Гянджебасара Гурген задержал их. - Русские прикидываются ангелами, чтобы перетянуть на свою сторону грузинский народ. Словно не вооруженная армия, а врачи вошли в Тифлис. Они хотят взять Кавказ мирным путем. Только сколько же лет это продлится? К тому же мирный путь нас не устраивает. Нельзя полагаться только на наши письма и просьбы. Надо искать и другие пути. Спор разгорелся снова. И в конце концов было принято предложение Гургена. - В Грузии голод. Русские вместе с грузинами не отводят глаз от проходящих через Гянджу караванов. Если мы сможем задержать эти караваны, то отчет за это потребуют у Джавад хана. Через несколько дней был ограблен караван, следовавший в Грузию из Гянджу и Шамседдин. Прошел слух, что этот караван был ограблен Насиб беком Шамседдинским. Их давняя вражда с Джавад ханом продолжалась. Ограбление каравана на территории Гянджи, слух о том, что наибольший урон понесли армянские купцы, стало поводом для очередного письма Цицианова к Джавад хану. В ДЖУМЕ МЕЧЕТИ Вечерний намаз в пятницу25 Джавад хан совершил в мечети Шаха Аббаса. Мечеть, куда вмещалось до тысячи человек, была полна. По бокам от хана сидели Кербалаи Садыг, Шейх Юсиф, Угурлу, Гусейнгулу. Молитва закончилась. Однако люди не расходились. Все знали о недавних событиях, о приказе хана собрать добровольно или в принудительном порядке людей для занятий, одним словом о том, в воздухе снова пахнет войной. Они хотели обо всем узнать от самого хана. Люди знали, что и Джавад хан явился в мечеть именно с этой целью. Первым слово взял ахунд26 мечети Мир Багир ага. - Гянджа - город имама Гусейна. Благодаря имамам Аллах бережет нас, и, дай Бог, дальше будет беречь. Кто-то из сидящих в первом ряду задал имаму вопрос: - Ага, да стану я жертвой твоей могилы! Все мы знаем, что Мухаммед был последним Пророком. Однако в Чечне появился какой-то мужчина, да будет проклято его имя, который называет себя новым пророком. Ты, наверное, тоже что-нибудь слышал об этом… - Да, слышал, - ответил ахунд Мир Багир. - Объявился такой лже пророк, которого называют Шейхом Мансуром. Но, насколько я знаю, русские его арестовали. Джавад хану это известно лучше, чем мне, у него есть связи с Тифлисом. Взгляды собравшихся обратились к Джавад хану. - Называющий себя имамом, пророком Шейх Мансур ведь не создал никакой новой религии. Он со своими мюридами ходил по Кавказу село за селом и проповедовал ислам. А потом с оружием в руках стал сражаться против русских. Он утверждал, что скрывает свое настоящее имя. Одни считали его чеченцем, другие - арабом. У меня был гость из Франции. Он то ли в шутку, то ли всерьез, смеясь, говорил: «До чего дошло, что какой-то итальянец явился на Кавказ, где объявил себя имамом, пророком». Русские утверждают, что они его убили, но ходят слухи, что русский царь подарил ему много деревень, чтобы он проповедовал там, но с русскими не воевал. Наверное, со временем выяснится - где правда, а где - ложь… Ахунд Мир Багир ага не хотел прерывать речь хана. - Хан, во времена русской белой царицы Гянджа заключила договор с ней. В силе ли он еще? - Нет, - ответил хан. - В Грузии делаются хорошие дела. Может быть, и вы подпишете этот договор? - Боитесь войны? - Нет, просто думаю, а, может, это пойдет на пользу народу. Ведь иной помощи нам ждать неоткуда! - Прости, Аллах, наши грехи! И это говорит ахунд: он призывает нас склонить головы перед гяурами! - Не дай Бог, хан! Я говорю о наших соседях. Борчалы - там, а мы - здесь! - Если бы русские иначе смотрели на Кавказ, они не доверили бы власть над ним грузину. Причем, грузину, чей род издавна враждует с нами. - Хан, раз уж мы заговорили об этом, расскажи об отношении русских к Гяндже. На таких собраниях люди видели в хане человека верующего, правдивого, уверенного в себе, мусульманина, у которого слово не расходится с делом, они знали его таким и радовались этому. Даже сам ахунд получал удовольствие от бесед с Джавад ханом и на таких собраниях не успокаивался, пока не поговорит с ним. Этого вопроса Джавад хан ждал давно. - Люди! - произнес он - Да будет Господь доволен вами! Вы собираетесь здесь, исполняете свой долг и слушаете меня. Пророк велел нам: «Человечество делится на две группы, если они будут праведны и честны, то все человечество будет таким, а если допустят ошибку, то и все человечество погрязнет в ошибках». У него спросили: «О ком ты говоришь, пророк?» Он ответил: «Богословы и эмиры», то есть, в наших руках вся власть. И поэтому я всю жизнь старался быть чистым человеком, жить вместе с моим народом. Вы прекрасно знаете и то, что с гянджинцами нельзя лукавить. Они даже не пощадили моего отца, потомка людей, столетиями служивших людям, не позволили ему привязать Гянджу к милости других людей. Я понимаю это и ни на кого не таю обиду. Гянджа для меня - это символ моих предков. Мы обязаны хранить ее. Однако без вашей помощи я ничего не смогу сделать. Из Тифлиса меня запугивает наместник русского царя Цицианов, он требует отдать ему ключи от города, а моего сына Угурлу потребовал к себе в качестве заложника. Вы прекрасно понимаете, что это означает. Я стану обращаться ко всем, кому могу - к Персии, Турции, азербайджанским ханам, однако тут сила найдет на силу. Пророк Мухаммед сказал: «Когда несчастья и беды одолевают вас, ищите прибежища в Коране». Но для чего мне искать помощи в нашей Священной книге. В Коране самопожертвование, то есть готовность принять смерть во имя Аллаха, религии считается поступком достойным, возвышающим. Мы с разрешения Аллаха будем воевать за нашу религию и за город имама Гусейна - Гянджу. Мы ни на кого не нападаем - нападают на нас. Мы не претендуем ни на чью землю, а нашу землю хотят отнять у нас и присвоить. Пророк говорит, что воистину все люди от Святого Адама и до сегодняшнего дня равны как зубья одного гребня. С сотворения мира не было никакой разницы между людьми с белой или черной кожей. Если русские явятся к нам как господа, чтобы властвовать над нами, мы с этим не смиримся! Характер нашего народа вам известен. «Что мы можем сделать одни? Надо быть или с Персией или с Турцией», - говорят они. А некоторые радуются приходу русских. «Разве они принесли для Грузии что-либо, кроме добра!» Но эти люди не понимают, что мы - мусульмане, а они - одной веры с русскими… Несколько лет назад мы заключили с ними договор. И успокоились на этом. И чем же все это закончилось? Они снова грозят нам, пугают нас. Мы будем воевать, но врагов на нашу Родину не пустим! И снова в мечети послышались голоса: - Дай Бог! Да возблагодарит тебя Аллах! - А насколько мы готовы, хан? - Я без вас ничего не смогу сделать. Да здравствует народ! - Аминь! Джавад хан возвел руки к небу и закончил свою речь молитвой: - О Господи, Создатель, отдай меня в руки своего войска! Потому что победа может быть только за ним. Считай меня своим подданным! Потому что только под твоим покровительством можно достичь победы. Признай меня своим другом! Для твоих друзей нет ни страха, ни печали!.. - Аминь! - произнесли в один голос собравшиеся. Джавад хан продолжал: - Господи, дай нашим людям единства и силы! Не пожалей для них ничего! Господи, сохрани навеки нашу религию, веру, Родину! После этого ахунд прочитал фатиху27, и люди разошлись. Перед мечетью Шаха Аббаса стояли толпы людей, которым не хватило места внутри. Хан остановился под древними чинарами и стал разговаривать с собравшимися перед Домом Аллаха. Потом, вдруг подняв голову, он посмотрел в небеса. Между чинарами на самом видном месте висела полная луна. И Джавад хан почувствовал, что этот серебряный свет, заливающий гянджинскую ночь, далек от крови, а несет он счастье и мир. Он не хотел двигаться с места. Словно ноги приросли к земле! И не могло ему прийти в голову, что когда-нибудь на этом самом месте будет стоять его надгробье… ПРИЕМ В ТИФЛИСЕ Цицианов вошел в Тифлис как герой. Семья Цициановых гордилась им: «Герой, прославившийся решительностью в русско-турецкой войне, русский генерал, заставивший поляков захлебнуться в собственной крови, настолько прославился и заставил уважать себя в Петербурге, что ему поручили вершить судьбами всего Кавказа. Он будет опекать нас!» И хотя Цицианов любил повторять, что он служит царю и Отечеству, вскоре после его приезда в Тифлис стало совершенно ясно, что он совершенный грузинопоклонник, и если что-то и станет делать на Кавказе, то лишь во имя России и Грузии. А главной его целью станет расширение Грузии. Однако сама Грузия была разодрана на кусочки, и у нее не было сил расширяться. В первую очередь надо было разобраться с враждующими друг с другом князьями, детьми Ираклия. Он «повторил» ошибку Кнорринга, то есть не стал прислушиваться к доводам Джавад хана и не мог позволить, чтобы из рук Тифлиса уплыли такие жирные кусочки, как Борчалы, Газах и Шамседдин. С первого дня перед ним были раскрыты все двери. Люди становились в очередь, чтобы добиться чести пригласить его в гости. Исполняя приказ царя, он сообщил все еще воюющим за трон претендентам, которые до прихода русских боролись за то, чтобы получить наследство, стать царем, что император питает к ним особое благорасположение, в связи с чем хочет встретиться с ними, проявить к ним заботу. Таким образом, должен был отправить семью Ираклия в Россию. Он встречался с каждым из них в отдельности и убеждал в этом. Первой он встретился с третьей и последней вдовой Ираклия, главой семьи Дарией ханум. Выйдя замуж, Дария взяла на себя часть забот стареющего Ираклия. Она пригласила к себе все тифлисское дворянство. Сама вышла, чтобы приветствовать Цицианова. Едва вошел генерал, как все присутствующие разразились бурными аплодисментами. Обращаясь к своим гостям, Дария произнесла: - Сегодня один из самых счастливых дней в истории Картли и Кахетии. У нас в гостях героический сын грузинского народа. Она поняла свою ошибку и тут же постаралась исправить ее. - Точнее, он не гость, отныне он глава всего Кавказа. Мы гордимся им. Аплодисменты не дали ей продолжить. - Мы благодарны нашему брату по вере, великому русскому императору Александру. Отныне судьба Грузии, сжатой между Персией и Портой в надежных руках господина генерала Павла Цицианова… Армянские купцы, стоящие чуть поодаль, перешептывались между собой: - Послушай, Арам! - Что такое, Вартан джан! - А ведь ты говорил, что он армянин? - Да ты не обращай внимания на их слова, дорогой Арам. Я имею точные сведения из Петербурга. Он и их человек, и наш. Потому что их старший очень любит и нас и грузин. Бедные мусульмане. А Дария продолжала говорить: - Долго ждал этого дня мой покойный муж Ираклий II Теймуразович. При жизни он несколько раз обращался к Его Величеству российскому императору. Он говорил, что русским важно после Грузии завладеть и Азербайджаном. Генерал Павел Цицианов с божьей помощью сделает это и порадует дух моего покойного мужа. Полагаю, что когда азербайджанские ханства перейдут под полный контроль России, Грузия расширит свои территории за счет Гянджинского и Иреванского ханств и таким образом будет построена Великая Грузия. После Дарии с ответным словом выступил Цицианов. - По приказу и поручению Его Величества императора Александра Первого я получил назначение на пост наместника Грузии. За это я выражаю свою благодарность императору и буду служить ему до последней капли крови. Я - офицер российской армии и честь офицера для меня превыше всего. В то же время я - грузин. Я очень рад оказаться на отчей земле и заверяю вас, что сделаю все, чтобы возрадовался дух царя Ираклия и Грузия добилась всего, о чем мечтает! И снова зал взорвался бурей аплодисментов. Потом все по очереди подходили к Цицианову, поздравляли его. А Дария по одному представляла их. Потом взяла гостя за руку и подвела к трем стоящим в сторонке девушкам. - А это мои родственницы. Ну, где еще в мире можно встретить таких красавиц?! Цицианов засмеялся. - Откуда вы знаете, что я очень люблю красивых девушек? - Красоту, которую вы ищете, вы сможете найти только здесь, в Тифлисе. Каждая из этих девушек влюблена в вас и почтет для себя честью служить вам. Все три девушки были прекрасны. Цицианов разглядывал их и не мог оторвать взгляда от самой красивой из них - от Ноны. Заметившая это Дария тут же сказала: - Вы позволите, чтобы Нона сопровождала вас. Она почла бы за честь наполнить ваш бокал кахетинским вином. Уверена, что вам понравится и она, и кахетинское вино, которое вы выпьете из ее рук. А меня простите, я должна оказать внимание и остальным своим гостям, - сказала она и отошла. Нона к этой встрече подготовилась. Волосы ее украшала дорогая накидка, украшенная драгоценными камнями. Своей осанкой и движениями она привела Цицианова в восторг. Девушка поняла намек Дарии. Поэтому она взяла гостя под руку, и они отошли от других девушек. - Вы воистину королева, - воскликнул восхищенный Цицианов, - такой красавицы не найти и в Петербурге! - Неужели вы знакомы со всеми петербургскими красавицами? - хитро спросила Нона. - Я - постоянный гость аристократических собраний. - Наверное, красивый генерал-грузин покорил там сердца многих. - Да, а в Тифлисе никто на меня не смотрит. Нона поняла, на что он намекает, и они засмеялись. - Наш долг проявлять о вас заботу. - Неужели это только потому, что я - ваш гость? Нона знала, что хочет услышать Цицианов. Именно поэтому она, оставив его вопрос без ответа, резко переменила тему. - Тетя уже несколько дней говорит со мной только о вас. - А вот о вас Дария ханум мне ничего не рассказывала. Наверное, боялась вашего выхода в свет и прятала. - Может, она кого-то и боялась, но только не вас. Ведь это она сама подвела вас ко мне. - Я за это ей очень благодарен, она умная женщина… - Сегодня радуется весь Тифлис. Говорят, вы будете наступать на Гянджу. - Да, Гянджа должна принадлежать Грузии. Это станет моим подарком Грузии. - Ой, мами, - кокетливо воскликнула Нона. - Это будет очень дорогой подарок. Грузия не сможет ответить вам тем же. - Сможет! Грузия очень богата. - В Грузии уже ничего не осталось. А тут еще эта холера! От грузинских князей осталось только имя. Но Цицианов снова вернулся к прежней теме. - А вы? Разве может быть драгоценность больше, чем вы? Нона постаралась увильнуть от намеков Цицианова. Она и в самом деле гордилась генералом Цициановым. Однако самодовольство генерала и его уверенность в том, что Нона беспрекословно станет подчиняться ему, ее нервировала. В это самое время к ним подошла Дария, предположившая, что дала им достаточно времени для знакомства. Цицианов снова вернулся к проблеме Гянджи. - Уважаемая княгиня! Можете быть уверены в том, что мы сможем покорить дерзкого и неуступчивого гянджинского хана. Говорят, что он стал врагом грузинского двора, вместе с Гаджаром напал на Тифлис, а принц Александр, спрятавшись под его крылышко, долгие годы грозит вам… - У Александра много сторонников в Картли и Кахетии, - заметила Дария. И тут Цицианов задал Дарии вопрос, которого она не ожидала. - А как у вас дела с армянами? Дария до сих пор не могла прийти в себя от того, как армянская девушка смогла зацепить ее сына Давида. - На Кавказе армяне не пользуются никакой поддержкой. Гянджинский хан, хоть и не любит нас, но человек отважный. А армяне не вызывают доверия, они интриганы. Их надо слушать, но верить им нельзя! А почему вы спросили об этом? - Великий император приказал и мне и вам всячески заботиться об армянах, выделить для них хорошие земли, покровительствовать им. - Как он печется об армянах?! Им всегда открыта дорога во дворец. Они чаще грузин бывают там… Так постепенно разговор зашел в требуемое русло. - Император хотел бы видеть вас и ваших детей в Петербурге. Вы сможете отправиться туда, когда пожелаете. Все заботы о вашем путешествии и вашу безопасность я беру на себя. Дарья с видимой радостью приняла это приглашение. - Я стану с нетерпением ждать дня, когда смогу по приглашению великого императора предстать перед ним!.. - А потом подумала и добавила: - Однако не стану скрывать от вас, Павел Дмитриевич: как бы ни было трудно говорить такое женщине, однако я уже в пожилом возрасте, часто болею, боюсь, что дорогу мне не осилить! - Не тревожьтесь об этом, княгиня! И прошу вас, не надо говорить о возрасте! Вы, слава Богу, еще молодая женщина. - Ладно, дорогой Павел! Мы вернемся к этому разговору после ухода гостей. Я вас все равно не отпущу. Сегодня вы останетесь у меня. Цицианов многозначительно посмотрел в сторону Ноны. Однако той эти взгляды не понравились. Слишком много открытой наглости было в этих взглядах. Ну и что же, что герой, это не значит, что все должны склонять перед ним головы! Цицианов, возможно, не знал, что, кроме Екатерины, Дария переписывалась со всеми тремя русскими императорами. Наверное, он не подозревал и о ее больших знаниях и хитрости. Эх! Он-то предполагал, что она уже готова отправиться в Россию! Разве же эта, знающая жизнь «королева интриг», «госпожа сплетен» не догадывалась, для чего император жаждет увидеть ее перед своими ясными глазами, зачем император призывает ее в Россию? Конечно же, она не станет оказываться. «Я благодарю императора, он оказал мне честь, я так люблю сырой петербургский воздух. Однако, к сожалению, Бог не позволяет мне достичь этой мечты. Болезни замучили меня. Еще умру в дороге, и причиню тем самым лишние неприятности Его Величеству. А здесь для меня и могила готова!..» Все это говорилось уже не раз, и будет повторено и для Цицианова, а потом повторено во многих письмах. А пока Дария - фаворитка, победительница в тайной войне Тифлиса. Первой в городе генерал Цицианов нанес визит именно ей. И эта честь не может остаться без ответа. Дария знает это, и уже определила, какой сюрприз станет для Цицианова более желанным: Нона! После того, как гости разъехались, Цицианов вновь завел разговор о приезде в Петербург. Дария ответила примерно то же, что говорила до сих пор. И тут же изменила разговор. Во-первых, гость устал, он должен отправиться спать в отведенные для него покои, надо как следует выспаться, чтобы завтра с хорошим настроением взяться за работу. Во-вторых, она будет полностью в его распоряжении, ему подадут все, что ему будет угодно - вино, кофе!.. Дария ханум проводила гостя до отведенных ему покоев и распрощалась. А ей еще рано ложиться спать. Дело было в том, что Нона, которой Цицианов понравился издали и она с удовольствием приняла предложение тети, при более близком знакомстве разонравился ей. В самодовольном, горделивом офицере ничего не осталось от грузинского князя. Он смотрел на всех сверху вниз. Так, словно он - создал этот мир. Не понимал, что прежде чем оказаться в постели девушки, надо завладеть ее сердцем. Однако в тот вечер противоречить Дарии ханум было невозможно. «И тебе не стыдно? Ты вытянула такой жребий, что же теперь делать? Он выбрал тебя. А разве остальные девушки были хуже тебя. У всех текли слюнки. Не гневи Бога! Судьба улыбнулась тебе. Он же завтра не уезжает! Остается в Тифлисе! А раз он остается в Тифлисе, значит, будет в твоих руках! Наберись ума, чтобы мы могли вкладывать свои слова в его уста! Легко сказать: «Не нравится!», но ты должна думать не о том, что тебе нравится, а о Грузии!» Бедной Ноне некуда было деваться. Если б она ослушалась Дарию, ей лучше в Грузии не оставаться. Дверь спальни отворилась. Генерал ждал прихода Ноны. И еще он знал, что это не последний подарок Тифлиса… В последующие дни празднества продолжались. А приказ императора так и остался не выполненным… *** Нона сидела, обхватив голову руками. Она пыталась понять, что произошло прошлой ночью и во имя чего это произошло. Этот гордец скоро захватит весь Кавказ и вернется в Россию. Он вернется в Санкт-Петербург победителем самого известного в истории сражения… Северная столица торжественно примет его. После того, как Грузия завладеет соседними территориями, вольется в состав дружественной России, после того, как воцарятся вечный мир и безопасность, и для самого генерала начнутся спокойные и радостные дни. Однако до того здесь все запутано, и жить здесь нельзя. Вместе с тетей и Нона будет жить в «самой красивой столице мира» под покровительством самого царя, превратится в украшение петербургского общества. А вернувшийся из походов Цицианов сделает ее богатой, и она будет жить как сыр в масле… Эти слова лились ей в уши, но не заполняли пустоту в ее сердце. Лишь теперь она поняла, что принесла себя в жертву тете. Дверь беззвучно открылась. Нона подняла голову и увидела перед собой Александра Мирзу. Это была совершенно неожиданная и очень опасная для девушки встреча. Александр Мирза, большая часть жизни которого прошла в пути и странствиях по чужим землям, тем не менее, имел в семье свой голос и авторитет. Нона даже чувствовала, что и тетя произносит его имя с опаской и боится его. Этот страх был и в Ноне. Однако в ее сердце, кроме страха перед ним, жило еще одно чувство, которого она не могла объяснить. Даже среди дерзких и своевольных членов семьи Багратиони Александра Мирзу ни с кем нельзя было сравнить. Переход в ислам, ненависть к русским, близость к персидскому двору, его дружба с азербайджанскими ханами, то, что он проводил все дни с ними, превратили Александра в сказочного героя, превратило его имя в легенду. Однако Нона не предполагала, что и она привлекла внимание своего родственника или чем-то встревожила его своим поступком. Между ними была большая разница в воздухе. Не мог этот человек, который лишь изредка появлялся в городе и снова исчезающий оттуда, мог интересоваться ею. Тем не менее, Александр Мирза заинтересовался и сейчас стоял перед нею в имении Саки Тата, находящемся чуть поодаль от дворца Дарии. Незваный, нежданный гость был зол: - Ты подумала о значении своего поступка, о том, какой урон нанесла ты нашей чести? Девушка обомлела от страха. С ее дрожащих губ еле сорвалось: - Тетя… Этого хотела тетя. Во имя Грузии. - Ради Грузии можно умереть, а не продаваться! Одновременно с этими словами он схватил девушку за волосы, а его кинжал взвизгнул в воздухе. Он готов был вонзить его в грудь девушки. Но в последнюю минуту кинжал изменил направление, и вместе с платком девушки в его ладони остались волосы девушки. - Будь все проклято! Вот Тифлис, а вот - вы! - воскликнул он, скрываясь за дверью. Если б Нона могла, она бы остановила Александра. Она сама бы схватила его за руки и сама бы вонзила кинжал в собственную грудь. НА МЕЛЬНИЦЕ Вонзи сейчас кто-то кинжал в сердце Джавад хана, ни капли крови не пролилось бы. Сколько сил в этом щенке! Дело не только в том, что он жил в Петербурге! Никакого воспитания. Не знает, как надо разговаривать с ханом соседней, независимой страны. Вот, кто залил мир кровью. Точно так же когда-то был оскорблен и Шах Исмаил Сефевид, да наполнит Аллах светом его могилу, которого, разжигая, довели до гражданской войны. Как же он может после такого оскорбления сесть за один стол с Цициановым? Он знал, что в принципе это сражение никакой пользы Гяндже не принесет. Он вспомнил армию Зубова. «Я каждого своего офицера готовлю по десять-пятнадцать лет», - говорил генерал. «Сейчас они, наверное, стали еще сильнее. А мы только теперь учим нашу молодежь держать винтовки. Да и то… что за винтовки. Если они смогут мобилизовать всегда готовых к войне горцев, лезгин и аварцев, значит, они еще сильнее. Тем не менее, любой, кто считает себя мужчиной, не должен терпеть такого оскорбления! Тогда я и в самом деле должен повязать голову платком! И платком этим постлан на путь, ведущий к войне»… «Я смеюсь и играю, чтобы не думать об этом!» Он целыми днями старался отгонять от себя эти мысли. Но при этом половину дня проводил в лагере на другом конце Баглара среди всадников и стрелков вместе с командующим Чингиз беем. И сегодня с самого утра он присутствовал на занятиях всадников, вместе с молодежью тренировался в стрельбе, фехтовал. А потом вернулся в город весь измученный. Его рассердил хлеб, выданный армии. «Словно из ярмы28 испекли! Зерно плохо перемалывают». С этой мыслью он повернул коня и поскакал в сторону гор вдоль Гянджачая. Стоящие вдоль реки мельницы принадлежали ему. Около первой же он соскочил с коня. Набросил уздечку на торчащий кол, и, не дожидаясь следующих за ним слуг, вошел на мельницу. Мельница мерно работала. Какая-то женщина спиной к двери лопатой пересыпала муку из поддона в мешок. - Здравствуй, баджи29! Как идут дела? - А как могут идти, дорогой? Было бы хорошо, если б Джавад хан дал нам продохнуть и не отнимал последнего. Чтоб он напился собственной кровью! - А что же Джавад хан тебе сделал? - спокойно спросил хан. - Что же еще он может сделать? Мужа моего забрал, брата - забрал! - Джавад хан забрал? Но тут ли мука в поддоне закончилась, то ли женщина из его вопросов не смогла понять, кто перед ней, но она обернулась и, увидев его, от испуга замерла на месте. - Ой, мамочки! Да чтоб Аллах поразил меня! Чтоб язык мой отсох! А что я такого тебе сказала? Ты только не обращай на меня внимания, хан, родной мой! У меня уже и памяти-то не осталось. А Джавад хана разбирал смех. - Нет, нет! Договаривай до конца. Ты все верно говоришь. Правильно начала. - Чтоб мне на голову мельничный жернов свалился, когда я говорила тебе это! - Да не бойся ты! Я тебе ничего не сделаю! А куда ушли твои муж и брат? Куда я их забрал? - Мужа моего ранило на войне с теми, кто после Гаджара окружил наш город. И рана его так и не зажила. Целый год мучила его, и в конце концов убила. - Да упокоит Аллах его душу! Но это всего лишь дело времени, рано или поздно, все мы умрем. - Да упокоит Аллах и твоих покойных! Но ты в этот раз призвал в армию и моего брата. - Как его зовут? Хочешь, я прикажу, и его вернут? - Нет, мой дорогой! Я это говорю от огорчения. Да и что мне толку от брата, я не о нем думаю. Просто проклинаю всех своих. Только Аллах все равно не слышит моих проклятий. Так что тебя они не коснутся. - Я спросил, как зовут твоего брата! - Алияром зовут его, чтоб сестра его умерла! - Он всадник? Ты не о сотнике Алияре говоришь? - О нем самом. А ты знаешь его? - Конечно, знаю! Отлично знаю, так что, даже если ты станешь умолять, я его из армии не отпущу! - Вот оно как! Ну и отлично! Раз ты его службой доволен, если он тебе нужен, то пускай остается! Я же не говорила ему: «Не иди в армию»! Я говорю: «Идите, только возвращайтесь живыми! Возвращайтесь здоровыми!» И как же ты теперь станешь наказывать меня, дорогой хан! - А за что же мне тебя наказывать, сестра? Ты преподала мне хороший урок! - Ведь это твоя мельница, но если хочешь забрать ее у меня, воля твоя! Пусть я сдохну, если после этого еще раз рот открою! - Занимайся своим делом! Ты одна работаешь здесь? - Нет, у меня есть компаньон. И так как я одна, то и его жена приходит работать! - Ты слишком спешишь и плохо перемалываешь муку! Мука у тебя получается крупной. - Да будут прокляты те, кто торопит нас. Они нам об этом ничего не говорили. Может, ты голоден, дорогой, ну и что же, что хан? Разве у хана нет желудка? Давай, я тебя угощу свежим хлебом. И чтобы не огорчить ее хан сказал: - Умираю от голода, баджи! Дай мне покушать. Оторвав кусок лепешки, он попрощался и вышел - и хотелось ему и смеяться и плакать! Он снова вскочил на коня. Отправил одного из слуг во дворец: - Передай Шукюфе ханум, что я уехал в Борчалы. Дня четыре-пять меня не будет! И отобрав с собой десять-двенадцать лучших всадников, он отправился с ними в Борчалы. Слова мельничихи так на него подействовали, что он не мог дольше оставаться в Гянджебасаре. «От них там ближе к Тифлису. Посмотрим, нет ли у них новостей». «АСЛИ И КЕРЕМ» Ночь он провел у Алисултана из Шамседдина. Следующий вечер провел в Сараджлы у своего старого друга Абдуллы ага. Если б об этом узнал наиб Мурова, они бы в тот же вечер оказались в Тифлисе. Это вызывало беспокойство Абдуллы ага. После прихода Цицианова грузины снова зачастили в тюркские деревни. Джавад хан рассказал ему о своих новостях, не стал скрывать от него и истории с атласом и шелком, о которой никому в Гяндже не рассказывал. Вечером Абдулла ага пригласил Ашуга Ислама. Ашуг стал рассказывать печальную историю Керема Зиядханоглы. Одной этой истории об Асли и Кереме достаточно, чтобы навеки проникнуться ненавистью к этим сукиным детям армянам. Все свои чувства к армянам вкладывали ашуги в этот дастан. Каков хитрец этот священник. Подумать только, кому он не согласился отдать эту девушку. А ведь не было у тебя ребенка, мерзавец! И пока вы с ханом не дали друг другу клятву, Аллаха не подарил ребенка ни тебе, ни хану. Они вдвоем явились на землю, и жить должны были вдвоем. Но тут-то ты и проявил свое армянство. Нарушил клятву и сбежал. И Аллах, видя предательство, клятвопреступление, забрал у вас обоих детей. Настроение у Джавад хана испортилось. - Если так посмотреть, то все мы, Зиядханоглы, Керемы. Как и он, мы всю жизнь живем в огне. Асли и Керем - это не просто дастан, он не просто раскрывает лик армян, это вечный урок достоинства, показывающий разницу и пропасть между нами. Кто бы еще, кроме этого колдуна и лжеца священника, который не отказал прямо Керему, а таскал его за собой из страны в страну, не давал влюбленным возможность соединиться и для этого даже сшил для дочери заколдованное платье, кто бы лучше смог показать истинную личину армян? Но я все равно не могу спокойно слушать этот дастан. Против воли текут слезы. Джавад хан умолк. Ашуг, видя его переживания, прижал саз к груди, с чувством провел медиатором по струнам и проговорил: «- Священник был очень хитрым и коварным. Он тут же сшил дочери платье из красного муара. А на груди пришил заколдованные пуговицы. На третий день он пришел к Асли и надел это платье на нее и сказал: - Дочь моя, я счастлив, что ты обрела своего любимого. Но у меня к тебе есть последняя просьба. Заклинаю тебя, не расстегивай сама пуговицы этого платья. Пусть Керем расстегнет их. Да, сорок дней и сорок ночей играли свадьбу. И выдали Асли за Керема. После долгой разлуки двое влюбленных встретились и поцеловались. И сказала Асли: - Милый Керем. Слава Создателю, что после долгих страданий мы встретились. Только отец умолял меня, чтобы пуговицы платья расстегнула не я сама, а ты. Керем приблизился к ней. Но сколько он ни старался, ему не удалось расстегнуть пуговицы. И тогда Асли стала помогать ему. Но и она не смогла расстегнуть их. И взял тогда Керем пуговицы и сказал: «О рок, я умоляю тебя, Пусть расстегнутся пуговицы Асли, я - умираю. Пусть заплачет Асли, Керем - привыкнет, Пусть расстегнутся пуговицы Асли, я умираю. Господин господ, шах - среди шахов, Пусть поможет мне все богатство мира. Вот он дар безжалостного священника, Пусть расстегнутся пуговицы Асли, я умираю». Когда Керем стал так петь, расстегнулась одна пуговица Асли. И сказал Керем: «Священник предо мною как черный туман, Я взмолюсь к Создателю, плохо мне. О, Пророк, имам, преодолевающий трудности. Пусть расстегнутся пуговицы Асли, я умираю». Когда Керем произнес это, расстегнулась еще одна пуговица. А первая застегнулась. И, обливаясь слезами, Керем воскликнул: «Отец твой священник, у него есть тайны, Он - хитрец, нельзя угадать его тайн. Каждая пуговица имеет восемьдесят восемь узлов, Пусть расстегнутся пуговицы Асли, я умираю». При этих словах все пуговицы расстегнулись. Осталась лишь одна пуговица, но когда он коснулся ее, все прочие снова застегнулись. И что же тогда сказал Керем: «Придет весна в горах, да растает твой снег! Пусть жизнь Керема угаснет на чужбине. Да отсохнут твои руки, ювелир, что сделал эти пуговицы. Пусть расстегнутся пуговицы Асли, я умираю». И снова расстегнулись все пуговицы, кроме последней, но едва он закончил говорить, они снова застегнулись. Так пуговицы раскрывались и снова застегивались, а когда расстегнулась последняя пуговица, пламя охватило Керема. Керем начал гореть». В этом месте всех слушателей «Истории о сгоревшем Кереме» тоже охватило пламя. Однако ашуг со своим сазом пребывал в ином мире. «- Погасить пламя Керема было невозможно. Он сгорел, превратился в пепел. А вот, что сказала Асли, растрепав свои волосы, проливая слезы: Будет ли нам милосердие? Превратится ли наша история в добрую сказку? Встретимся ли мы с любимым? Сгорел Керем, постигло меня такое горе. Я - Асли, утратила своего храбреца, Улетел мой соловей, терном покрылась моя родина. Откройте его могилу, я увижу его печаль, Сгорел Керем, постигло меня такое горе. Сказав это, Асли взяла пепел Керема и посыпала им свою голову. И вспыхнули ее волосы. И она сгорела, превратившись в пепел и смешалась с пеплом Керема…» Коснувшись в последний раз струн, ашуг умолк. Все сидели молча, не проронив ни слова. Казалось, все охвачены пламенем этой безнадежной любви. Боль этого пламени охватила и Джавад хана. Он, словно говоря сам с собой, произнес: - Историю этой любви, являющейся началом моих страданий и надгробием для всех Зиядханоглы, я рассказал и Мелик Меджнуну. «Не смешивай нас, хан, - ответил он. - Честное слово, мы не из них. У нас и церковь другая, и священники. Отец Асли был настоящим армянином. А мы - агваны. Мы - ваши. Ваши братья, только другой веры. Не видишь разве, мы не можем смешаться с ними». «Эта колдовская рубашка, - думал про себя Джавад хан, - столь же загадочна, как и судьба нашего народа, расстегивает ее, расстегиваем, а стоит достичь последней пуговицы, и она снова застегивается». *** Из поездки в Борчалы Джавад хан вернулся с твердой уверенностью. Война неминуема. И как обычно первой, с кем он поделился этой мыслью, его первой советчицей стала Шукюфа ханум. Она внимательно выслушала его, а потом накинулась на мужа. - Не упрямься, дорогой мой Джавад! Пошли в Персию письмо Фатали шаху. Пусть он окажет помощь! - Я уже не верю Фатали Шаху. Он прислал мне письмо, в котором пишет, что в Персии беспорядки, и он не сможет помочь мне. Обещал послать письма соседним ханам, чтобы они помогли мне. От этих слов на Шукюфу ханум словно обрушилась огромная слабость. Она упала перед Джавад ханом на колени и взмолилась: - Тогда держись крепче наших ханов! Привлеки к этому аксакалов, разошли послов из именитых людей! Собери соседей! Если будет побежден один, погибнут все. Джавад хан вскочил на ноги и стал прохаживаться по комнате: - Ты права, Шукюфа ханум! Только это невозможно. Или ты забыла, как Ибрагимхалил хан и Салим хан вместе с Ираклием шли против нас? - Сейчас они тоже растеряны. Убеди их, объясни! Чего вы добьетесь, если как раньше будете терзать друг друга? Ибрагимхалил хан после смены власти в Грузии вновь тянется к Фатали шаху. Породнился с ним. Было время, когда вы и с Ираклием дружили. Потом он породнился с шекинским ханом. Сестра Багратиона - жена Салим хана, она в Шеки делает, что хочет! А с другой стороны, и Ибрагимхалил женат на сестре Салима. Ты же знаешь все это!.. - Знаю, поэтому и хочу воевать. - Но ведь ты помирился с Ибрагимхалил ханом! Разве не он прислал тебе две пушки?! Если он захочет, то сможет уговорить и Салима… Пришедший по приказу Шукюфы ханум писарь ждал у входа. Видя, что Джавад хан немного смягчился и задумался, она тут же кликнула его. - Джавад, дорогой, вели ему писать! У тебя нет времени. Пока письма дойдут, пока они договорятся друг с другом, соберутся!.. Знаешь, сколько времени понадобится на это? Вели написать, и пусть сегодня же гонцы отправятся в путь! Во глубине души Джавад хан был согласен с женой, но с другой стороны, ему мешали долгие войны, столкновения, которые они вели друг с другом, а кроме того, он не был уверен в том, что ханы съедутся на встречу. Однако иного пути не было. Он обернулся к писарю и приказал: - Пиши. Я, Джавад хан Зиядханоглы, хан Гянджи, несокрушимой крепости, являющейся первым оплотом мусульманского мира против мира христианского, считаю своим долгом предупредить вас о великой опасности, надвигающейся на Гянджу и весь Азербайджан. Грузия стала областью России. Из-за ошибки наших отцов, издавна принадлежащие нам области Борчалы и Газах, согласно старому административному делению Персии, вместе с Грузией перешли под контроль России. Однако все мы знаем, что Россия на этом не успокоится. Я каждый день получаю угрожающие письма. Знаю, что подобные же угрожающие и лживые письма получаете и вы. Если будет утрачена самая крупная крепость Азербайджана - Гянджа, будет утрачен и весь Азербайджан. Так как же нам быть, сражаться или выполнить требования России? И Аллаху, и народу понравится наш совместный героизм». Из соображений осторожности он не стал указывать в письмах места и времени встречи. Об этом гонцы должны были передать адресатам устно. На следующий день после отправки писем к Джавад хану пожаловали два гостя. Вновь от имени армян явился родственник Мелика Меджнуна и с ним посланный лично Цициановым грузинский гость. Едва увидев гостей, Джавад хан сразу понял, с какой целью они прибыли. Они тоже прибыли уговаривать его, во имя истины справедливости, Аллаха свести его с пути истинного… ВСТРЕЧА ХАНОВ Как это ни оказалось странным для Джавад хана, однако большинство ханов по эту сторону Аракса согласились на встречу. И пообещали в указанное время быть в лесу на склонах Боздага. Это было прекрасное место на перевале недалеко от небольшого села Мингечевир. Это место было, можно сказать, для всех в равной мере отдаленным и безопасным. В лесах на берегах Куры приход осени еще не ощущался. Для встречи было избрано прекрасное, как райский уголок, местечко. Многие знали эту поляну, как заповедное место для рыбаков и охотников. Горели костры, готовились кушанья, ханы прибывали по одному, каждый со своими людьми. Первым прибыл тесть Джавад хана - Селим хан Шекинский. Он долгое время был свергнут с ханства и жил в Шуше у своего родственника Ибрагимхалил хана, теперь он готовился свергнуть своего слепого брата Мухаммедгусейна и вновь взойти на шекинский трон. Но этого еще не произошло. Поэтому он обратился с просьбой о помощи к опекуну своего брата, шемахинцу Мустафе хану. Достигший совершеннолетия Мустафа хан согласился на это с условием, что он женится на его сестре. Сейчас Селим жил в Шуше у своего зятя Ибрагимхалила и старался помирить Мустафу хана и Ибрагимхалил хана, бывших друг с другом в кровной вражде. Мустафа хан Шемахинский, обещая шекинский трон Селим хану, одновременно отправил на ханство своего брата Шейха Али, пытаясь таким образом соединить ханства. Однако шекинцы не приняли гостя, прибывшего из Ширвана…. Тем не менее, отчего-то Джавад хан пригласил на эту встречу именно Селим хана. Селим хан он был высокого роста, долговязым веселым человеком, умеющим находить что-то обнадеживающее в самых сложных ситуациях. Как и многие азербайджанские ханы, он носил длинную, расшитую золотыми нитями чуху, высокую кожаную папаху, на поясе - кинжал и пистолет. Под высокими тысячелетними тополями охотники расставили деревянные сидения и столы. Однако чтобы не обидеть никого из приехавших, Джавад хан велел поставить круглый стол и отдельный деревянный трон для каждого. Каждый мог сидеть, подогнув ноги, и при желании брать со стола еду. Вторым прибыл Агаси оглы Мустафа Шемахинский. Еще до присоединения Грузии к России он вместе с Мухаммедгасан ханом Шекинским направил императору Павлу прошение о принятии его ханства в российское подданство. Это был человек, говорящий мало, но вовремя. …Следом прибыл Гусейнгулу хан Бакинский, который сразу бросился обнимать Джавад хана. Потом они стали со смехом вспоминать дни, проведенные в заключении у Гаджара. …Следующим прибыл «несменяемый» правитель Талыша Мир Мустафа хан. Он всегда тянулся к России, даже подарил русским остров Сара, так как всегда опасался Персии. Знал, что шах не простит ему того, что он поднялся против него и захватил Решт. Впрочем, в последнее время ходил слух о том, что, подарив русским Сару, он загнал их в западню. На этом острове по одному умирали русские генералы, и народ считал, что и сам хан имеет отношение к этому. Проделав долгий путь, прибыли вместе Келбали хан Нахичеванский и Гусейнали хан оглы Мухаммед хан Иреванский. Все знали, что Келбали хан долгое время скрывался в Иреване, поэтому никто не удивился их совместному приезду. Отчего-то позже всех прибыл живущий ближе всех Ибрагимхалил хан Карабахский. Приезд гостей стал истинным праздником для Джавад хана. Собравшиеся были людьми умными. Каждый из них мечтал увидеть Азербайджан независимым. Однако этому мешали проблемы наследования и отсутствие в феодальном Азербайджане иных форм управления. Гости умылись и расселись на выбранных ими самими местах. Не приехал лишь хан Губинский - очевидно счел для себя небезопасным проезжать через чужие ханства. Джавад хан тихо наблюдал за гостями. Все были, можно сказать, родней друг другу. По крайней мере, отдавали своих дочерей замуж за соседних ханов. В то же время между многими ханами чувствовалась напряженность, некоторые признаки враждебности. Каждый из них был повинен в крови соседа. Взять хотя бы Мустафу хана Шемахинского. После того, как он убил Батмангылындж Мухаммеда, усилились его противоречия с Ибрагимхалил ханом. Хан Карабахский не особенно горевал по непослушному убитому племяннику. Но ведь люди наблюдали за ним. К тому же он переживал, что слепой правитель Шеки Мухаммедгасан уговорами похитил Батмангылынджа и сдал его Шемахе - подобную предательскую смерть такого героя перенести было трудно. Карабахский, Талышский и Ширванский ханы были старше Джавад хана. Однако они приехали в Гянджинское ханство, поэтому, приветствовав гостей, Джавад хан начал говорить: - Я благодарю вас, моих дорогих братьев и родственников за то, что вы приняли мое приглашение и приехали ко мне. Пусть всегда будут высоки ваши головы! Все мы - ветви одного дерева. Мы - наследники великого сефевидского рода, сыновья Азербайджана… Гости одобрительно закивали в знак одобрения этих слов. - И тебе спасибо за то, что дал нам возможность встретиться! - Слава Аллаху, что мы вместе! - Оказывается, слава Аллаху, и мусульмане могут объединяться! Джавад хан стал рассказывать гостям о положении дел, и о том, насколько напряженные сейчас отношения с Тифлисом. - Я не мог обо всем написать в письме. Русские стараются сделать нас врагами с нашими давними соседями и родными для многих грузинами. У них всегда были интриги против англичан, а теперь они стараются столкнуть Османов и Персию, одновременно с каждым днем растут аппетиты русских - а Азербайджан между этими странами. - Это все не новые разговоры, - перебил его Селим хан. - Будучи единоверцами с грузинами, русские цари уже двести лет считают себя правителями и Грузии, дают им оружие, деньги, наставников. Они и армян поднимают против нас. Однако Джавад хан еще не окончил говорить. - Намерения России нам ясны, дорогой брат! Только… В этот раз его перебил Гусейнгулу хан. - Мы с Мир Мустафой ханом Талышинским и Шейхали ханом Губинским знаем русских лучше вас. Уже сто лет наши земли переходят из рук в руки. Персидские шахи торгуют нами. Один дает, другой - отнимает. Тахмасиб дарит, Надир - отнимает. Цицианов, которого боится наш гянджинский брат, шесть лет назад был комендантом Баку. Он хороший парень, любит покушать, выпить, мы много времени проводили вместе. Но видно с тех пор, как он стал наместником, очень изменился. Мы не можем решить, на кого нам следует полагаться. Мы утверждаем, что Персия наша, однако еще со времен Шаха Худабенды Персия отдала Каспий русским. Их главная цель - соединиться с русскими и ослабить тем самым Османов, посеять вражду между Азербайджаном и Османами, разъединить их. Персидские шахи, хоть и приходятся нам дальними родственниками, однако своего даже родному отцу не отдадут, в любой момент они в состоянии приставить кинжал к нашему горлу. Пусть слышат, я их не боюсь! Великий Шах Тахмасиб, верно не считал нас за людей, если позволил русским расселить армян в Ширване, Дербенте, Баку. А теперь армяне беззастенчиво заявляют, что если так пойдет дальше, то скоро все каспийское побережье будет нашим. - Послушайте только, какие совы кричат над землей Ширваншахов, во что превратилось великое государство Сефевидов! - воскликнул, сжимая яростно кулаки, Мухаммед хан Ширванский. - Приезжающие из Петербурга говорят, что русские давно мечтают захватить наши земли. Поэтому они объединяют христиан и сеют семена ненависти среди мусульман, - сказал Джавад хан. Мухаммед хан засмеялся: - Да не нужны нам никакие христиане, мы сами враги друг друга. Самый старший и наиболее авторитетный среди собравшихся ханов, выразив удовольствие от собрания ханов, возразил Джавад хану: - А почему ты остаешься между ними, уважаемый родственник! С одной стороны подписал с генералом Зубовым договор, присягнул на верность царю, а другой стороны вместе с Ага Мухаммед ханом пошел на Тифлис… Ирония, прозвучавшая в его голосе, вывела Джавад хана из себя, щеки его дернулись. Однако Ибрагимхалил хан был аксакалом, в возрасте его отца, его гостем, приглашая ханов к себе, он предвидел, что могут возникнуть всякие ситуации, поэтому он сдержался. - Уважаемый Ибрагимхалил хан! Обо всем этом я писал тебе. Между нами не должно существовать никаких тайн. Мы собрались, чтобы сказать друг другу все без обмана, если я в чем-то виноват, то я готов признать вину, лишь бы мы в конце концов договорились и расстались друзьями… Все мы знаем, какими друзьями вы были с Ираклием. Только его дружба была лживой, он просто боялся тебя. Знал, что ты в любое время можешь поднять против него своего аварского родственника - Ума хана. Ведь было такое, что, когда вы поссорились с Ираклием, Ума хан с мечом прошелся по Грузии и даже подарил тебе грузинскую девушку. Если б не его страх перед Ума ханом, он бы тебе еще показал Ибрагимхалил хан не привык выслушивать подобные речи. - Я бы тогда ответил ему! - Аллах забрал Ираклия. А теперь и родня его осталась без земель и удрала в Россию. Вы слышали о его вдове Дарии? - Нет, - ответили ханы. - Цицианов долго уговаривал ее уехать в Россию, лишь бы она убралась из Грузии, не болталась под ногами! Потому что она была недовольна тем, что ее детей отдалили от власти, и сожалела, что они позвали русских. Теперь они не станут смотреть на ее болезни. Просто возьмут за руки и перебросят по ту сторону гор… Если сюда придут русские наверное, всех нас ждет то же самое. Именно поэтому я пошел на Тифлис. Это, во-первых. Во-вторых, Тифлис вел себя, будто он среди нас самый старший. И я показал ему, чего я стою. Однако Ибрагимхалил хан не получил ответа на свой вопрос. - А почему же ты сблизился с Зубовым? - В эти игры ты играешь получше меня, уважаемый хан! Я знал, что Зубов здесь долго не останется. У меня был гость из Франции. Он говорил, что русская царица при смерти. Что она слегла и вряд ли поднимется. Я просто старался выиграть время. - Но в тот раз ты не стал советоваться с нами. - Тогда в советах не было необходимости, - задумчиво ответил Джавад хан. - И честно говоря, именно ты сблизил меня с Зубовым. Сначала ты согласился с ним, даже посылал послов к другим ханам. Однако и это было не главным. Главным было то, что, когда Нурали хан вместе с твоим сыном Алигулу хотели организовать на него покушение, он простил твоего сына. А ведь тот был в его руках, Зубов мог бы и казнить, не так ли? Что бы ты делал тогда? Ну и что же, что он - русский, он поступил как мужчина, не тронул парня. Вот, когда я услышал об этом, я и пригласил его в Гянджу. - Между нами говоря, - сказал талышский хан, желая сменить тему, - и ты не остался должен ему. Почему ты не рассказываешь о том случае с деньгами? Лицо Джавад хана просияло. - Вы, наверное, слышали об этом. Из Баку в Тифлис перевозили пять тысяч червонцев, которые Ираклий попросил в долг. Недалеко от Гянджи русских ограбили, деньги украли. Я тогда смог ответить на благородство Зубова: в течение недели нашел эти деньги и отправил их в Тифлис. Пусть знает, что мы не грабители. - Но почему же тогда распускают слухи, что ты сам и украл эти деньги? - спросил Ибрагимхалил, поглаживая бороду. - Сам нашел, сам и отдал. Беки стали пересмеиваться. - Это тоже надо уметь, - спокойно ответил Джавад хан. В разговор вмешался правитель Баку. Он втайне был зол на Ибрагимхалила за то, что тот два года держал в заключении его родственника. - Из разговоров русских выходит, что самым любимым для них человеком на Кавказе являетесь вы, Ибрагимхалил хан! Чтобы снять напряжение Салим хан смеясь сказал: - Не обращай внимания, просто наш аксакал поверил в россказни армян. - Армян или армянок? - тут же ответил шуткой бакинский хан. - А какая разница? Хоть мелик, хоть ахчи30? Оба они залезли в сердце аксакала с одинаковыми намерениями. За смерть Мухаммеда Батмангылынджа и за то, что он позволяет себе подобные разговоры, Ибрагимхалил хан готов был убить Селим хана. Однако после возвращения из Балакяна он дал себе слово больше не ссориться с ханами. Он недолюбливал Джавад хана, но именно в этом была основная причина, по которой он проделал такой большой путь, чтобы приехать по его приглашению. Поэтому Ибрагимхалил хан и сам поддержал шутку. - Джавад хан прекрасно знает, насколько я люблю меликов. Я из выгоняю, а он дает им место! Хотя бы ты молчал, Гусейнгулу хан, открыл Баку для русских! У Гусейнгулу хана настроение было хорошим, поэтому он и не вздумал обижаться. Он взглянул далеко вперед, а потом с сожалением сказал: - Когда покойный Фатали хан, да будет светла его могила, предлагал вам «давайте объединимся», все вы от него отворачивались. И мы так и не узнаем, чем Ираклий II угостил его в Шамкире! В пятьдесят четыре года не умирают!.. Говорят, кто-то из наших тоже был замешан в этом… Лицо Ибрагимхалила стало серьезным, и он сказал: - Потому что Фатали хан считал себя единственным наследником государства Сефевидов. Он готов был подарить нас России, чтобы завладеть Тифлисом. Может, у него и были заключены тайные договора. Желая прекратить спор, вскочил Мухаммед хан Иреванский. - Братья, Джавад хан собрал нас не для того, чтобы перессорить. Он думает совсем о другом. Если так будет продолжаться дальше, русские по одному уничтожат нас. У нас поднимает голову Уч килсе, священники разъезжают туда-сюда. Они платят кучу денег и покупают земли бедных деревень. А завтра они сунутся ко мне, в Иреван, полезут в Гейчу. Но Ибрагимхалил хан не оставлял иронического тона. - А родственники уважаемого Джавад хана нападают на Шушу. - Гаджар родственник не только мне, но и всем вам. Когда я приехал в Шушу, ты из города бежал, а мы с Гусейнгулу ханом стали его заложниками. Если б его не убили, то он бы и нас повесил. В разговор вмешался правитель Шемахи. - Нас ругают за то, что мы разобщены. А что мы должны были делать, если шах забывал о нас, и вспоминал лишь когда появлялся враг? Каждый защищался как мог. Но сейчас положение иное. Нам следует как следует подумать. Грузины и армяне называют нас безумцами. А почему они так радуются приходу русских? Может быть, их приход и нам на руку? - Я тоже очень полагался на русских, - возразил ему Мир Мустафа хан Талышинский. - Дал им место на острове Сара! Отправил в Петербург Наджаф бека, и после него еще очень многих! А потом понял, что они больше стараются ради веры. Протяни им хоть все пальцы, намазанные медом, но они предадут тебя ради грузин или армян. Они делят людей на земле на два лагеря: на христиан и нехристиан. На нехристиан они смотрят как на людей второго сорта. Я уж разочаровался в том, что поверил им. Персидский шах еще тот сукин сын, но если явятся русские, мы утратим и веру и религию. - Я пригласил вас именно для этого. Я буду бороться, даже если останусь в одиночестве! Я благодарю нашего старшего брата Ибрагимхалил хана за те две пушки, которые он нам подарил. Ждем того же и от вас. Если мы дадим отпор им в Гяндже, они остановятся… Гусейнгулу хан в шутку задел хана Талыша. - Ага, родной мой, расскажи, что ты такого сделал на острове Сара, что Азраил никак не хочет уйти оттуда. Скольких русских генералов ты там поубивал одного за другим. - Так, ты думаешь, это мы их убили?! - Даже если не вы, я все равно всюду буду говорить: молодец, Мир Мустафа, он уничтожает их безо всякой войны! - На нас надвигается сель. Смерть одного человека ничего не изменит. - Ну что же, - сказал Селим хан, - по крайней мере, на этот раз мы наберемся сил, посадим врага на место, а потом и сами договоримся друг с другом! Если б был жив Челеби хан, он бы один ответил им. Как сотни раз заставлял он Эркали хана31 преклонять перед ним колени. Если б был жив Челеби хан, то не надо было бы ни с кем договариваться. В этот момент к Джавад хану подошел один из его наибов и что-то прошептал ему на ухо. Джавад хан повернулся к гостям и сказал: - Братья, к нам прибыл гость! - Кто это? - Твой брат! - торжественно провозгласил Джавад хан. - Если позволите, я приму его сейчас же в вашем присутствии. - Пусть приходит! Пусть приходит! Вошел посол Джар-Балакянской общины. Это был юноша высокого роста, с жестким взглядом. Резкий шрам через всю левую щеку до самого подбородка придавал ему еще более суровый вид. - Здравствуйте! - Здравствуй! Прошу, садись, - ответил Джавад хан. - Благодарю! Я счастлив, видеть вас всех вместе. Я - племянник покойного Ума хана… - «Да упокоит Аллах его душу», - произнесли в один голос все присутствующие… - На границах Кахетии кровь льется рекой. Русская армия вместе с грузинской кавалерией готовится вторгнуться в Балакян. Мы не знаем, чем это все закончится. Цицианов обещал грузинам, что уничтожит горцев, а их земли отдаст грузинам. Аксакалы послали меня предупредить вас, чтобы вы были бдительны. Гянджинские армяне написали Цицианову письмо, в котором призывали его не мучить своих солдат, гоняя их по горам и лесам, а приходить в Гянджу, ибо гянджинская дорога открыта. Аксакалы просили передать вам: «Мы не просим от них помощи, пусть день и ночь занимаются укреплением Гянджи!» …И надо же, что именно в такой момент Аллах послал гостя. Потому что - одно дело, это уговоры Джавад хана, а совсем другое - сообщение, переданное гостем. В свое время Джар-Балакянская община наравне с ханствами, дагестанскими усми и шамхалствами32 выражали протест против вторжения России на Кавказ. Однако они хоть и возражали, только кто их слушал. А это означает, что русские по обыкновению не приходят с добрыми намерениями. Они приходят угнетать и порабощать. Гость из Джар-Балакяна хотел торопливо перекусить и вернуться обратно, хотя конь его еще не отдохнул. Но Джавад хан не отпустил его. «Поживи у меня пару дней, отдохни. Посмотрим, что, в конце концов, решат мои гости. Раз уж приехал, прими участие в нашей свадьбе». Посол хоть и с трудом, но согласился и направил своего коня в сторону Гянджи. Теперь на собрании ханов присутствующие забыли о прежних конфликтах, укорах, насмешках. Серьезность положения была ясна всем. Более всего мучили сомнения Ибрагимхалил хана. Потому что, кроме этого молодого человека, приходящегося ему родней, большинство джар-балакянских и илисуйских беков и аксакалов гостили в его доме, преломляли хлеб. - Как жаль тех храбрецов, - сказал он так, словно разговаривал с самим собой. - Часть из них погибла в боях, которые вел Ума хан, часть погибнет сейчас, а грузины станут чувствовать себя увереннее… …Под огромными столетними тополями были разбиты шатры. Разговор обещал стать долгим. К тому же люди, не видевшиеся годами, не хотели так быстро прощаться. Леса вдоль Куры были обильны дичью и рыбой. Лучших мест для охоты и рыбной ловли и быть не могло. Вокруг каждого шатра стояли личные охранники каждого хана. Погода была настолько хорошей, что было решено остаться на ночь на открытом воздухе. Джавад хан был доволен тем, что встреча состоялась, тем не менее, изнутри его грызло некое беспокойство: «Слуги и наибы молоды. Вдруг кто-то из них ляпнет что-нибудь и вспыхнет скандал. Или кто-то посторонний приложит руку». Поэтому он приказал на всех дорогах выставить часовых. Они преломили хлеб. Вспомнили прежние годы. Селим хан хотел снять напряженность, возникшую после ухода балакянского посла. Он огляделся: нахичеванский хан был человеком немногословным, сдержанным. Кроме того, он, как человек, приехавший под покровительством хана Иреванского, чувствовал себя несколько скованно. Однако большинство ханов не раз оказывались в подобной ситуации. Такой аксакал как Ибрагимхалил хан по два-три месяца ходил от двери к двери; Селим хан недавно вернулся из Карабаха; Джавад хан и Гусейнгулу хан были заложниками Гаджара в Шуше; Ширванского хана что ни день, то изгоняли на гору Фит, бедняга уже совсем обнищал, если присмотреться, то он ничем не отличается от слуг, совершенно не следит за модой… - Конечно, я прихожусь родней Джавад хану, - пошутил он, - но он соседствует с грузинами, вдруг он и характер их позаимствовал. Вот он собрал ханов, а теперь, как Эркали, возьмет нас в заложники. И что же тогда станет делать? И нет уже покойного Гаджи Челеби, тот, если б услышал об этом, тут же бросился бы к Куре, чтобы перебить врагов. Пока он был жив, Ираклий и носа не высовывал из Тифлиса. Но у Джавад хана не было настроение шутить, поэтому он заговорил серьезно. - Цицианова очень обеспокоило то, что уважаемый Ибрагимхалил хан помирился со мной, он уже несколько дней ходит хмурым. - Это многих беспокоит, - согласился Ибрагимхалил хан. - Каждый из нас допускал ошибки. Однако один разговор с Ираклием заставил меня очнуться. Это произошло незадолго до его смерти. «Давай возьмем Гянджинское ханство и разделим его», - сказал он. А когда из этого ничего не получилось, вся его хитрость и выплыла наружу. «Ничего, - сказал он, - все равно, когда придут русские, они подарят мне и Гянджу, и Иреван, и даже Карабах». Вот тогда я разочаровался в Ираклии. - А еще он говорил, что после Гянджи заедет в Баку, повидаться со старым другом. - Селим хан не удержался, чтобы не подразнить Гусейнгулу хана. Тут не вытерпел Джавад хан: - Пусть брат мой Гусейнгулу хан не обижается, однако в словах Селим хана есть истина. Я не хотел говорить здесь об этом, однако вы должны знать: Цицианов говорит о каждом из нас. Гусейнгулу хан - мой старый друг. Цицианов говорит, что он хорошо знает и его. Меня он называет врагом грузин и русских. Хотя половина Грузии - мои друзья. А Гусейнгулу хана он назвал «ленивым, не видящим дальше собственного носа человеком, который как ребенок верит каждому слову, труслив и слаб». «После того, как я возьму Гянджу, больше ничто не помешает мне взять весь Азербайджан». - Ничего, - проговорил Гусейнгулу хан, подавляя злобу, - я покажу ему, как я труслив. Несколько позже выяснится, что эти слова были сказаны не зря. После нападения Цицианова на Гянджу консул России в Баку Скибиневский будет изгнан из города, а восемь его солдат - убиты. - Я плохо знаю его, - сказал Келбали хан, - что он за человек. - Я хорошо знаю и его, и весь их род, - ответил Джавад хан. - Это упрямый гордец, любящий покушать за счет других. О его жестокости говорит весь Тифлис. Он не признает людей, у него нет друзей. До меня дошли слова, сказанные одним из его знакомых: «Больше всего он любит видеть людей в гробу!». Его прислали на Кавказ из Петербурга на горе нам. Мир Мустафа хан, наблюдавший за тем, как Селим только и шутит, словно ничего не произошло, сказал: - Шекинцы знают это лучше остальных. Селим хан, ради Аллаха, объясни нам, что это у вас за привычка? Каждый новый шекинский хан убивает весь род, который правил до него. Брат мой, это может не понравиться Аллаху! Это очень плохая привычка. Что же мы станем делать, если ею заразятся и наши?! - Я слышал, талыши живут долго, - не полез в карман за словом Селим хан. - Так что ты не беспокойся, ты проживешь до самого Судного дня. - Ты бы лучше договорился со своими дядями, - отозвался Мир Мустафа хан. - Смотри, как они мутят все, - сказал он, имя в виду, что мать Селима была грузинкой… - Что-то сегодня молчит наш нахичеванский брат, - проговорил Ибрагимхалил хан. - Я приехал, чтобы встретиться с вами, облегчить душу, - ответил Келбали хан. - Однако вместо этого мне стало еще горше. Все мы согласны с тем, что нам следует объединиться, однако никто не хочет идти на уступки. Покойный Челеби хан говаривал: «Соединяйтесь вокруг меня!» Фатали хан Губинский говорил: «Соединяйтесь вокруг меня!», Хойские ханы говорили: «Мы - самые главные», то же говорил и покойный Панахали хан… - Он говорил, словно не слышал слов Мир Мустафы хана. - Вот и получается, что мы в руках Хойских, Урмийских ханств. Ибрагимхалил хан засмеялся. - Так и получится, если двенадцатилетнего мальчика женить на тридцатилетней женщине. - Мы ее не выбирали. Нам всучили ее. Они хотят и Нахичевань держать в своих руках… Уважаемый Ибрагимхалил хан хочет знать, что я думаю об этом? А думаю я вот что: Азербайджан слишком велик. Он настолько велик, что ни персы не смогут в одиночку переварить его, ни русские. Вот они между собой и делят нас. А армян и грузин, бросили как игрушки! Не будет ни грузинского государства, ни армянских меликов. Останется только Россия, которая и будет угнетать нас больше всего. Предположим даже, что мы войдем в состав России, но даже в этом случае, если мы не будем вместе, нас привяжут друг к другу. Почему мы забыли об атабеках, о сефевидах? Сейчас у каждого из нас есть расшитые золотом знамена, печать, каждый из нас заставляет своих кузнецов ковать ржавые металлические монеты… Все мы по горло в грехах и крови. Аллах не простит нам, если мы не объединимся! Посмотрите на нашу историю! У Азербайджана должен быть единый флаг, чтобы мы могли спокойно умереть под ним! - Ну, зачем же умирать, если это случится, мы все оживем! - воскликнул Мир Мустафа хан. …И Аллах любит единство. В тот вечер в прикуринском лесу царило такое божественное спокойствие, такой мир. Полная луна превратила белые тополя в серебряные колонны. Легкий ветерок шевелил листья, и они тоже дарили миру свет. Обо всем переговорив, перешутив, пустив друг в друга все стрелы, которые хотели, ханы отдыхали… Рано утром из Гянджи прибыл гонец, он о чем-то пошептался с Джавад ханом. - Наши враги, не желавшие нашей встречи, не спали всю ночь, - сказал ханам Джавад хан. - Рано утром пришла тревожная весть. Недалеко от Гянджи ограбили караван, идущий из Баку в Тифлис. На голову Гусейнгулу хана словно выплеснули кипяток. - Половина этого каравана была из моих товаров, а другая - Ибрагимхалил хана. - Это дела шамседдинских султанов, - заявил Селим хан. - Нет, они не стали бы делать этого. Это дела армян - они хотят расстроить нашу встречу! Однако на этом дурные вести не закончились. Чуть позже в лесу зазвучали выстрелы, а потом так же внезапно стихли. Это во время охоты в одного из придворных ширванского хана попала пуля, и он погиб на месте. Откуда была послана пуля, установить не удалось. Ибрагимхалил хан гневно поднялся на ноги. - Ты для этого пригласил нас? - повысив голос, спросил он у Джавад хана. Но сейчас в Джавад хана хоть кинжалы бросай, кровь бы не потекла. Судьба отвернулась от него. - Это дела наших врагов, Ибрагимхалил хан! - сказал он. - Это дьявольские происки! Со вчерашнего дня сердце мое было неспокойно. Я молил Аллаха, чтобы он не предавал меня, чтобы я не оказался опозоренным перед вами, чтобы эта встреча произошла безо всяких происшествий! Однако не получилось, что же теперь делать?! Ты аксакал, человек, повидавший мир. Столько раз видел кровь! Вот, такова наша судьба. Сколько взаимных упреков мы преодолели, прежде чем собрались здесь… - Если надо и я упаду в ноги Мустафа хана, - воскликнул в защиту Джавад хана Гусейнгулу хан. - Сколько ширванцев погибло в Карабахе, сколько карабахцев пало в Ширване, причем все это были ханы, беки, люди из высоких родов… Разве твой племянник не пал жертвой свого тестя? Пока это будет продолжаться, брат будет погибать от руки брата, родственник от руки родственника. Если до сих пор мы могли простить это, то давайте простим и в этот раз! Ширванский хан вскочил на ноги, готовый тигром броситься на Ибрагимхалил хана. Он подозревал, что это дело рук шушинцев… Ведь кровь Батмангылынджа еще не отомщена… Хрупкие мосты, которые они выстраивали, снесло словно селем. Руки, которые с дрожью тянулись друг к другу, в одно мгновение были отрублены. Сейчас эти руки спрятались обратно, и превратились в острые клинки, готовые вонзиться друг в друга… Руки, вцепившиеся в рукоятки кинжалов, взгляды, испускающие молнии, костры, на которых готовилась пища… В одно мгновение все изменило свой цвет и смысл. …И не слышали они стука копыт коней, которых подгоняли в лесу двое удаляющихся людей в монашеских одеждах. *** …Ханы расселись на своих коней и разъехались. А лагерь был печален, как брошенное гнездо. Джавад хан сидел на пеньке у расстрелянного очага, помешивая палкой золу. Что искал он в огне или что хотел спрятать там? Неизвестно. Зола садилась на торчащие из-под папахи волосы, на бороду. И трудно было понять, о чем он думал. Рука его что-то выводила на страницах пепла. Может, он писал письмо Богу? Писал: «Можно ли приносить столько мук одному народу? Отчего ты отталкиваешь руки, тянущиеся к тебе, отчего ты не слушаешь слов, обращенных к тебе? Отчего ты не милуешь нас и не даришь милосердия нашим сердцам? Я всю жизнь молил тебя. Отчего же ты даешь предпочтение тем, кто не верит в тебя и не признают тебя?» Один Аллах знает, сколько бы так просидел Джавад хан?.. Много позже полудня к нему подошел Демироглы, командующий его отрядом, беспокоящийся, что уже темнеет. - Поедем, хан, дорогой мой, завтра свадьба Гусейнгулу! О свадьбе сына он собирался сказать своим гостям в конце их встречи. И тогда эта свадьба стала бы и праздником их примирения… «Мой сын ни в чем не виноват. У него своя судьба и портить его настроение несостоявшимся примирением я не имею права», - подумал он. Он поднялся и вскочил на коня. В ШЕЙХ ОДЖАГЫ Пользуясь отсутствием отца в Гяндже Гусейнгулу, прервав свои занятия, пришел в гости к Шейху Юсифу. Однако Шейха дома не было. Афаг встретила Гусейнгулу с обычной улыбкой, так, словно между ними ничего не случилось. Они уселись во дворе, небольшой беседке, с которой еще не опали цветы. Наверное, это была их последняя встреча перед будущей свадьбой. Гусейнгулу до сих пор не мог поверить тому, что счастье его так близко. - Наш прадед Низами освободил из неволи кыпчакскую девушку Афаг и женился на ней. Но ты - дочка Шейха. Причем близкого друга моего отца. Наверное, именно поэтому, узнав о моем намерении, отец сразу же дал согласие; противник может атаковать Гянджу, поэтому он не стал откладывать свадьбу. - Мой отец не может отказать Джавад хану. Только одно не дает ему покоя. «Как же быстро ты выросла? Я даже не смог насмотреться на тебя!» После того, как моя мать скончалась при родах второго ребенка, у отца никого, кроме меня не осталось. Как же он будет жить один? - Не беспокойся! - утешал ее Гусейнгулу. - Все дачи по соседству принадлежат отцу. Я построю на одной из них дом, и мы станем жить там. А это недалеко от дома твоего отца. - Так думает твой отец? - радостно спросила Афаг. - Он так думает, а я - мечтаю. - Я каждый день прошу Аллаха, чтобы он избавил нас от этой муки. Отец уже потерял сон. Если, говорит, они победят, от Гянджи камня на камне не останется. Наверное, и наш очаг угаснет навсегда. Нет никаких надежд на примирение? - Примириться - это значит сдать ключи от Гянджи, отправить к ним моего старшего брата Угурлу, одним словом, безо всяких условий исполнять все требования русских. Отец скорее умрет, чем согласится на это. Тем не менее, мы не теряем надежду. Сегодня соседние ханы съехались по приглашению отца. Если они смогут договориться, то помогут нам, и тогда враг не сможет одолеть нас. - О, Боже, всели милосердие в их сердца, - проговорила Афаг, воздев руки к небу. - Сегодня для азербайджанских ханов решающий день. Или они объединятся и спасут нашу родину или же всех их ждет одинаково бесславное будущее… Однако отец мой не станет избегать сражения, он будет сражаться, даже если останется один - ты же знаешь, какой он упрямый! - Если все обстоит именно так, как ты рассказываешь, это нельзя считать упрямством. Лучше умереть, сохранив достойное имя, чем жить бесславно. Гусейнгулу обнял ее. - Верно говорят: «Невесту тянет к дому!». Тем ближе день свадьбы, тем дольше кажутся дни, тянутся бесконечно. - А ты только об одном и твердишь. Отец говорит, что вы даже не дали ему как следует подготовиться. - Готовиться надо в сердце своем, дочка Шейха! Разве ты не хочешь принадлежать мне? Афаг ничего не ответила, а просто обвила руками его шею. *** А Шейха Юсифа в городе задержал Ниджат Гянджали. «Надо встретиться, обсудить создавшуюся ситуацию», - предложил он. Они сидели под ханскими чинарами на главной площади Гянджи, недалеко от мечети Шаха Аббаса. - Ты близок к ханскому дому, Шейх. Скажи, это - правда, что хан готовится к войне? Что ты думаешь об этих разговорах о войне? Я боюсь, людей затопчут! - Почему же людей должны затоптать? Народ придет на помощь Джавад хану! - Послушав дервиша, которого я привел на собрание поэтов, я понял, что ничего в мире не изменилось. Что было тысячу лет тому назад, то же и сейчас. Я понял, что все эти войны, кровь, власть, дворцовые интриги отрывают нас от души и нравственности, закрывают для нас дорогу к совершенству. Если кто-то теряет сына, а другой - отца, жизнь сходит с нормальных, мирных путей. Место любви к Богу занимает безверие, обида на жизнь. Если мы и в самом деле крупицы Аллаха, то почему же в таком случае Он столь безжалостен к самому себе? - Не забывай о дьяволе, вмешивающемся в Божественные дела! Аллах хочет, чтобы мы, пройдя это сражение, совершенствовались. Ниджат задумался. - Как путаются мысли, земля уходит из-под ног. По крайней мере, и ты не до конца отворил для нас двери в свой очаг. Думаю, если б они открылись, то сейчас не было бы никакой необходимости в нашем разговоре. - А что бы изменилось? Истина слишком тяжела. Этот очаг является одной из причин безжалостных штурмов на Гянджу, претензий, звучащих со всех сторон. - Сегодня я снова увидел армянских священников, снующих вокруг вашего дома. - Они пытаются узнать нашу тайну, и ради этого готовы сжечь всю Гянджу, - произнес Шейх Юсиф. - И это не просто любовь к книгам. Нет! Они мечтают сжечь эти книги. Уничтожить все, что не принадлежит им! Как-то патриарх Гянджебасара обратился ко мне с просьбой: «Быть может, вы позволите взглянуть на вашу библиотеку. Говорят, у вас там собраны хорошие книги. Иначе чему вы стали бы учить ваших учеников?» Я ответил, что в моей библиотеке всего две книги - Коран и «Хамсе»33. Ты думаешь, он поверил? - А ты сказал ему правду? - Нет, он понял, что я хочу отделаться от него! - А как на самом деле? Шейх Юсиф взглянул вдаль. И, не отрывая взгляда от неведомой точки, он проговорил: - Мы много говорили об этом… Повсюду - от востока да запада - можно найти следы тюрков, и армяне всюду стараются эти следы стереть, уничтожить. Они не любят тех, кто старше и сильнее их. Все собираются против сильного. Отец рассказывал мне о сокровищницах, оставшихся под водой, спрятанных и погибших, об оставшихся следах потерянных миров. «Один конец их в наших руках», - твердил он. Может быть, это и есть именно то, что скрывается, что можно сберечь. Нельзя полагаться ни на кого, кроме себя… Ниджат поднялся и стал прохаживаться по сторонам. - Ах, какая глупость, какая глупость! Брат мой, мой шейх, мой учитель! Нельзя сберечь сокровищницу слов, пряча ее! Ее можно сберечь, отдав народу, размножив ее!.. - А что ты собираешься размножать? - Шейх тоже повысил голос. - Символы, ключ к которым утрачен, кожаные книги? Зачем это нужно голодающему народу? Еще настанет день, когда эта сокровищница будет понята! Когда народ станет грамотным. Какое значение грамотности придавал наш Пророк?! А пока эти дни не придут, как народ сможет постичь эти тайны без школ, без учителей, без грамоты? - Что же тогда, пусть приходят армяне, русские и уничтожают все, а ты сиди со своей дочкой в этом огне. С этими словами Ниджат ушел, не попрощавшись. СЛОВЕСНАЯ ВОЙНА Прошло девять месяцев после первого письма Цицианова и ответа ему Джавад хана. По внешне мирным письмам наместника Джавад хан понимал, что русские пока не собираются нападать на Гянджу. Из донесения своих информаторов из Тифлиса он знал, что пока Цицианов занят наведением порядка в самой Грузии. С силой, которой он располагал на сегодняшний день, он на Гянджу не сунется. Он ждал дополнительную военную силу. В то же время было известно, что все эти девять месяцев мелики и князья день и ночь нашептывали Цицианову, натравливая его на Гянджу. Однако Джавад хан все еще не терял надежд, верил, что словами, письмами сможет что-то объяснить наместнику. Однако присланное в конце ноября Цициановым второе письмо из Шамкира, отличающееся от предыдущих грубой интонацией, не оставляло никаких надежд на мирное решение проблемы. Цицианов пошел дальше Кнорринга, мечтающего захватить Шамседдин, и открыто заявил о своих претензиях на Гянджу, мол, эти земли еще со времен Тамары принадлежали Грузии и т.д. Он писал, что Грузия разорвана на части, а Россия мечтает объединить ее: «Российская империя никогда не позволит, чтобы неотделимая часть Грузии - Гянджа оставалась в чужих руках». Однако Джавад хану часто приходилось слышать подобные заявления. Такими письмами вывести его из себя было нельзя. Он вспомнил, что именно предки Цицианова первыми из грузинских таванов склонились перед Шахом Аббасом и заявили о своей готовности принять ислам. А потом их испуг показался смешным им самим. И чему здесь удивляться! Выходит, этот род - грабительский, пусть даже их потомок - генерал! Вчера Шах Аббас был в силе, они служили ему, сегодня силен русский царь - и они служат ему. Если ты силен, то завтра и перед тобой все склонят колени. Их род испокон века ел хлеб борчалинских тюрков, жил с ними, а этот недоносок родился в Петербурге, и поэтому не знает всего этого, а, может, и знает, и хочет отомстить за то, что они всегда искали помощи у тюрков? «Этот негодяй вместе собой привез в Тифлис холеру!» В третьем своем письме Цицианов писал об ограблении каравана на гянджинской дороге и требовал возмещения потерь купцов, и при этом открыто выступал как защитник армянских купцов. Он требовал немедленного ответа на свое письмо. Джавад хан должен был сказать «да» или «нет». Словно и не было у него других ответов, а после этого ответа Цицианов явится в Гянджу с «мечом и огнем». В тот же день Джавад хан писал ответ. «Ты пишешь, что во времена царицы Тамары Гянджа зависела от грузин. Этим сказкам никто не поверит. А вот мои предки - Аббасгулу хан и другие руководили Грузией. Если не веришь, то спроси у местных стариков. В Грузии до сих пор остались его мечети и лавки. Наверное, найдутся и грузины, которые согласятся с этим. Во время правления Ираклия и моего отца были определены границы между Грузией и Гянджой. …Еще ты пишешь, будто шесть лет назад я сдал гянджинскую крепость русскому царю. С этим я согласен. В то время ваш царь прислал мне предложение, которое я принял. Если и сегодня есть такое предложение, то покажи его мне, я буду знать о том, что предлагает мне царь, взвешу все. Далее ты пишешь о том, что в свое время я подчинялся Грузии. У меня в руках письмо вашего царя. Если прочитаешь, то увидишь, как меня там называют гянджинским бейлярбеком или грузинским вассалом. Поэтому ясно, что слова твои - сплошная ложь. …Если ты хочешь войны, то я готов. Если ты полагаешься на свои пушки, то мои ничуть не хуже. Если у вас длина стволов пушек - аршин, то у нас - три-четыре аршина. А победа в руках Аллаха. Откуда ты знаешь, что твоя армия сильней персидской? …Ты советуешь мне готовиться к войне. Я готов к ней со дня твоего приезда в Шамседдин. Если тебе так хочется воевать, то я готов. Ты пугаешь меня несчастьями в том случае, если я не приму твоих требований. А на самом деле это тебя преследуют несчастья, тянущиеся еще из Петербурга. Это покажет время и сражение». Это письмо Джавад хана было вызовом маленького азербайджанского ханства огромной Российской империи. Однако эти слова были не просто ответом на письмо. В них звучал гнев, который долгие годы скапливался в душе хана. Это была пощечина тем, кто белое называет черным, кто беззастенчиво зарится на чужие земли. В то же время это письмо было дастаном отваги. Оно было бесценным героическим ответом армянским колханам и священникам, тянущимся за помощью к русскому царя, ответом грузинским таванам на их письма. Он диктовал письмо, а перед его глазами вставала славная история Сефевидов, Зиядханоглы. Он думал о нынешней ситуации, искал виновного в ней, а не находя, обвинял себя. Полученный ответ оказал на Цицианова сильное влияние. Он вдруг почувствовал, что не вернется из этого похода. Понял, что ошибся, взяв на себя войну против Азербайджана, и стал искать повода вернуться в Петербург. Хан своей необычайной прозорливостью, своей ненавистью показал генералу его дальнейшую судьбу. Письмо, которое Цицианов держал в руках, превратилось в зеркало, в котором он увидел свое будущее и генерал боялся смотреть в его гладь. В то же время ответ показывал, что гянджинский хан - большой дипломат, государственный деятель и умный человек. Цицианов постарался предпринять все возможное. То мягкими, то жесткими словами он старался покорить несговорчивого хана и тем самым без потерь очистить пути, ведущие в другие ханства Азербайджана. Но видно, он плохо знал Джавад хана, и вообще совершенно не знал азербайджанских тюрок. Когда же он убедился, что этот путь не приносит результатов, наместник обратился к армянам, живущим в Гяндже и вокруг нее, с целью перетянуть их на свою сторону. Он пытался затронуть их тонкие места, обещал спасти их от мусульманских грабителей, от притеснений и давления. Письмо хана оказало на генерала такое влияние, что он уже не мог взять себя в руки, сдержаться. Он каждые два-три дня посылал ему новые письма с угрозами, старался вывести его из себя оскорбительными выражениями, нагнать на него страх, заставить отступить. Однако Джавад хан не дрогнул. Когда вся эта переписка ничего не дала, Цицианов, пользуясь днем тезоименитства царя, потребовал у хана прислать ему в заложники среднего сына, то есть Гусейнгулу ага и сдать ключи от крепости. Впрочем, положительного ответа он не ожидал. По ночам ему снились собственные письма. Снилось ему, что Джавад хан смягчился, вышел из ворот крепости, скачет к нему. Еще не видя, что тот несет, Цицианов чувствовал, что в руках хана ключи он этой непобедимой крепости. Издали ему виделась в руках хана маленькую подушку. А на ней сверкают золотые ключи от ворот Гянджи. Однако по мере приближения хана, оказывается, что в руках его не ключи. Это то сверкающий кинжал, то источающая яд змея, впивающаяся в лицо Цицианова. Что это, о, Господи! День и ночь одно и то же. Стоит ему закрыть глаза, как снится этот проклятый сон, он как сумасшедший вскакивает с постели, полный страха, что лишится рассудка раньше, чем закончится этот поход. Поэтому он рвался в бой. А еще эти собаки. Они словно преследуют его. Ходят воя за ним. А у Джавад хана были совсем иные намерения. Он растягивал переписку, надеясь, что заразные болезни, которыми зимой заразилась русская армия, заставит их отойти. Одновременно он усердно укреплял свою армию. Была у него еще одна тайная надежда. Он рассчитывал на то, что другие ханы, видя, как в двери Гянджи стучится беда, хотя их встреча и не дала никакого результата, поймут свою ошибку, подумают, и пришлют к нему помощь. С другой стороны, он хотел верить и лжи персидского шаха. Надеялся, что рано или поздно, вспомнив об Азербайджане, в шахе проснется желание идти на север. В одном из своих писем Цицианов писал о том, что хочет прислать к нему некоего Мамеда из Газаха, и если эта встреча состоится, хан надеялся хоть что-то выяснить о состоянии русской армии. Однако ни одно из предположений хана не оправдалось. Напротив, слишком поздняя встреча азербайджанских ханов привела к тому, что стали возникать некоторые осложнения. Российский генерал направил каждому из этих ханов письма, подобные тем, что писал Джавад хану. И ханы под влиянием различных сил, действующих на них, чувствовали себя растерянными. Но при этом они были готовы скорее умереть, чем поумнеть. Ханы протягивали руки к врагу, и отталкивали дружеские руки, тянущиеся к ним. Гнев Господень поразил их. Они видели, что скатываются в пропасть, однако не собирались останавливаться, договариваться между собой. Твердая логика и несгибаемость Джавад хана поставила Цицианова в безвыходное положение. Гнев его достиг предела, что ощущалось в его последнем письме. Зимний холод, падеж среди коней, распространение болезней среди солдат, наконец, собственная болезнь, превратили слова Цицианова в болезненный бред, что явственно читалось в письме, написанном в эти дни. НА ПУТИ ИЗ ТИФЛИСА В ГЯНДЖУ Цицианов, горделиво хваставший в Петербурге, что он за пять дней покорит Азербайджан, сейчас был в отчаянном положении. Его утомили «потомки» Ираклия. Иным он представлял собственный народ с той стороны Кавказских гор. Грузины представлялись ему храбрыми, гордыми, более всего на свете ценящими собственное достоинство. Теперь же он думал о них совсем иначе. И он не ждал, что скоро все изменится лучшему. Аппетиты князей уничтожали Грузию. И это невозможно было остановить. А с другой стороны, эта гянджинская операция… Его сводила с ума неуступчивость Джавад хана. «Не думал я встретить человека упрямей меня. А этот сукин сын именно таков». Бои при Балакяне отрезвили его, и мечты по одному прибрать к рукам мелкие ханства рассеялись. Он не знал, чем может окончиться битва при Гяндже. И хотя два полка, которые он ждал, уже пришли, сердце его к этой битве не лежало. Поначалу ему казалось, что все азербайджанские ханы похожи на Гусейнгулу хана: нетерпеливые, вспыльчивые, но отходчивые, что с ними можно делать все, что угодно. Отчего-то именно таким запомнился ему бакинский хан. Железная воля Джавад хана потрясла его. Человек, пошедший навстречу Зубову, не отступал перед впятеро сильной армией Цицианова, и твердо стоял на своем… Перед его глазами вставали польские, литовские, балканские сражения. В чем, интересно, были виноваты литовцы? А поляки? Чего они хотели? Только, чтобы русские не вмешивались в их дела и убрали свои войска. «Эх, Павел, а ведь в молодости ты был не таким! Ты был романтичен, страстен, с кавказской эмоциональностью, нежным! Сочинял стихи в девичьи альбомы. Воровал у французских поэтов и дарил их дамам!.. Ага, значит, все именно оттуда и началось. Как ничтожна разница между фальшью и готовностью превратиться в палача! И этот путь ты прошел с оружием в руках! Чего хочет этот мусульманин? Он говорит: эта земля моя, и мне все равно, каким именем ты прикроешься, мне такой гость не нужен! Ты задел его характер. На Кавказе так не поступают, здесь уважают чужое достоинство! Помни, даже если ты победишь в Гяндже, все равно останешься в памяти людей как проигравший. Картли, Кахетия, даже Имеретия, Гурия… с ними все ясно, это твоя родина, делай там, что тебе угодно! Ты - грузин, и поэтому тебе все простится, а вот в Гяндже тебе нечего делать! Да и ради кого ты все это делаешь? Можно подумать, что это будет оценено. А ведь те, кто выше тебя не сделали и десятой доли твоего. Потому что они - русские, а ты - черный грузин! И если ты этого не видишь, значит, ты слеп!» Он думал об этом и падали в его глазах Котляревский, Корягин, Портягин, Евлахов, Латинский, Лизаневич… Быть может, были и иные причины для этих психологических страданий. Но главными были эти, поэтому сразу же после возвращения в Тифлис, он написал рапорт в Петербург с просьбой отозвать его обратно по состоянию здоровья. Однако его просьба осталась без ответа… Нет, нет! Здесь была и другая причина. И называлась она - трусостью! Опасением за свою жизнь! Он трепал при мысли о холере, охватившей Грузию. Сначала он сообщил в Петербург, что все это слухи, болезнь есть, но это не холера. Потом понял, что такую огромную катастрофу скрыть невозможно, и был вынужден написать правду. Он писал, считая дни - сегодня я заражусь или это случится завтра… А потом и сам этот страх превратился в болезнь. Он рвался в Гянджу еще и убегая от болезни. А с другой стороны, самый авторитетный по кавказским вопросам человек при российском дворе - золотоногий граф Зубов настаивал на том, чтобы Цицианов провел эту зиму в Тифлисе. Он советовал перенести гянджинскую операцию на весну будущего года, а до этого решить все тифлиские проблемы. Причин этого он не раскрывал. И это само было тоже тайной. Очевидно, Зубов хорошо знал силу русской армии, стоящей в Тифлисе, а в Гяндже имел возможность видеть силу армии Гянджи. А значит, для талантливого офицера Цицианова, с полками, прошедшими тяжкую армейскую службу в Европе, было бы легко взять Гянджу. Тогда для чего же переносить эту победу с января на весну? Или же Зубов рассчитывал на то, что у страстного грузина Цицианова примут его прошение об отставке, или же, думая о положении, в котором находится Джавад хан, рассчитывал, что тот, как и в 1795 году, смягчится? А может, это было связано с уважением, которое он питал к Джавад хану? Ведь в тот раз хан вышел к нему как мужчина, с уважением принял его, проявил в Гяндже истинное гостеприимство, а затем с таким же уважением проводил. Возможно, это доброе отношение не забылось и сейчас он не хотел, чтобы этого человека принимали как врага и кров его был разрушен? Однако как бы там ни было, стрела была пущена. Теперь Цицианов ждал ответа от армян, живущих благодаря милости Джавад хана и с его разрешения в Гяндже и ее окрестностях, и уже более трех месяцев находился в пути. Еще ранее он приказал выступить войскам. Впрочем, армия двигалась с муравьиной скоростью. Кроме того, после того, как был пройден Красный мост, даже трава азербайджанская казалась им ядовитой. И не важно, была ли она свежей или уже сухой, лошади умирали от любой травы, два-три дня - и все. Уничтожавшая в Грузии людей холера, в Азербайджане принялась косить цициановских лошадей. И они уже не могли тянуть за собой артиллерию. Цицианов раскаивался в том, что приступил к этой операции. Однако его гордость не позволяла ему признать это. Если из Петербурга на первых порах ему предлагалось обращаться с кавказскими народами мирно, справедливо, то солдаты этих требований не выполняли. Они были грубы к местному населению, тащили все, что могли, старались унизить народ, вели себя так, словно старались доказать, что именно так должны вести себя оккупанты. Когда их встречали с хлебом-солью, то эти хлеб соль оставались под сапогами солдат. Из Шамкира Цицианов отправил Джавад хану очередное письмо. «Его светлость князь Цицианов доводит до сведения Джавад хана, что получил его письмо. Он не ставит хану никаких условий, лишь искренне советует. Завтра торжественный день для Его Величества императора России. Если вы завтра к полудню пришлете с вашим сыном Гусейнгулу агой ключи от города, с последующим оставлением вашего сына у нас в качестве заложника, то военные действия будут остановлены и Джавад хан Гянджинский войдет в счастливую и благодатную страну императора. Если же это требование не будет исполнено завтра до обеда, то военные действия будут продолжены. И как ни печально об этом говорить, однако наместник предупреждает, что кровь будет литься рекой». На следующий день, то есть 12 декабря Цицианов вместо ключей и заложника получил следующее письмо: «Довольно угроз! Я твоему императору не подчиняюсь, чтобы во имя его торжества посылать своего сына ему в заложники». И невозможно было понять, что более всего выводило Цицианова из себя: письма Джавад хана или собственная болезнь? Он еле держался на ногах, терял терпение от того, что уже несколько месяцев не мог дойти о Гянджи. Отряд конной разведки, посланный им вперед, обратно не вернулся. Взяты ли они в плен или убиты, оставалось неизвестным… Лишь через два дня было получено сообщение, что они встретились с конным отрядом Джавад хана, и их измученные кони, более напоминающие ленивых мулов, оказались слабы перед быстрыми лошадьми гянджинцев, и вся конница была перебита. Узнав об этом, Цицианов тут же собрал военный совет: «С наступлением медлит нельзя!» Котляревский и еще несколько офицеров были против: «Из Петербурга получена письменная рекомендация. Это всего лишь проверочный поход. Мы изучили дороги. Вернемся сюда весной!» Цицианов был в сомнениях, он не знал, как ему поступить. Из памяти не выходили слова Джавад хана: «Тебя ждет несчастье! Беда привела тебя сюда из Петербурга!» Он повторял эти слова, а зубы его при этом дрожали. Наконец в последний день 1803 года, в день, когда он понял, что поражение Гянджи неизбежно, он еще раз направил в Петербург рапорт, в котором сообщал, что по причине тяжелой болезни не в состоянии руководить Кавказской армией. СВАДЬБА …Никто не мог понять - боевой это танец или танец смерти. Джавад хан танцевал на свадьбе сына. Приглашая ханов на встречу, он планировал, что после встречи пригласит их на свадьбу сына - кто согласится, пусть приезжает! Если б этих ханов народ увидел в Гяндже, людям стало бы легче. Теперь же он остался один, как волк. И он танцевал, позабыв обо всем - о неудачной встрече, о своем возрасте, о ханстве, об окружающих… Было в этом танце что-то манящее. Он захватил душу хана. Хан отдавал последний долг своему сыну. Он танцевал не под звучащую мелодию, а под звуки своего сердца, и никто иной не мог бы танцевать под нее. Танцуют ли волки, львы? Как они выражают свою радость или предчувствие скорой битвы? Джавад танцевал танец волка, и в этом танце можно было прочитать горькую судьбу Гянджи, горькое будущее, которое может ждать завтра его детей. О себе он не думал. Чем же имам Гусейн меньше хана города, названного в его честь!.. Музыка заставила его выпрямить стан. Сейчас он был строен, как гянджинская чинара. Господи, разве же может быть человек таким высоким?! Захоти он, мог бы сразу обнять всех присутствующих на свадьбе, кто бы посмотрел - так увидел бы хана даже с другого конца города. Потому что сейчас он танцевал для всех на этом собрании, для всех гянджинцев. Сестры, жены, дочери, сыновья - все столпились вокруг и смотрели на него. И все хотели пуститься с ним в пляс. Однако какое-то чувство останавливало их. Все невольно понимали, что этот танец Джавад хан должен танцевать один. Гянджинцы никогда не видели своего всегда серьезного, хмурого, сурового хана танцующим, да им и в голову не могло прийти, что после пятидесяти в человеке может быть столько бодрости, столько желания. Казалось, Джавад хан хочет утомить музыкантов, зрителей, успокоить свои мысли. Вдруг взгляд его коснулся сестер, плачущих от радости или печали… Он сделал последний круг и остановился перед сидящим в праздничной одежде Гусейнгулу агой. Подошел и обнял его. И только теперь очнулись его сестры. Только теперь бросились они вперед. Стали целовать Джавад хана, обливаясь слезами, поздравлять его. Гости были отовсюду - из Тифлиса, Мугани, Гейчи, Шеки, из далеких краев. Но тяжелый дух царил на этой свадьбе. Часть гянджебасарских беков прибыла сюда еще и для того, чтобы исподволь выяснить положение дел в городе. Потому что по требованию хана они отобрали среди своих подданных всех молодых людей и прислали их в распоряжение хана. Догадывались они и о том, что, если произойдет сражение в Гяндже, то оно перерастет в войну между Россией и Азербайджаном. «На свадьбе моего сына ни о чем другом не думайте, - велел Джавад хан. - Пусть все гянджинцы на этой свадьбе кушают и пьют!» На улицах дымились мангалы, дух свадьбы не покидал город. Звуки зурны отражались от крепостных стен. Ашуг пел о том, чему были посвящены мысли Джавад хана: Чего же еще нам ждать от Аллаха, Если ноги на месте головы. Станем камнями стен нашего дома, Все мы встанем вместо камней. Одолжим еще две руки И будем сражаться вместо братьев. Что может сделать с нами смерть, Если на смену зиме приходит весна, Да стану я жертвой этой земле Пусть душа моя взовьется птицей… Джавад хан сидел с Шейхом Юсифом во дворе дворца. Шейха интересовала встреча ханов. - Ну, как, смогли вы договориться? - Нет, Шейх, не смогли! У всех было что сказать, они вывалили друг на друга все свои обиды, на этом все и закончилось. Мы покушали, выпили, провели прекрасный вечер. Только все испортило ограбление каравана и смерть придворного Мустафы хана. - Ты пережил немало таких сражений, хан! Пройдет и это… - Я предчувствую, что это будет очень тяжелым сражением. Мы пока даже не знаем сил Цицианова. Он получил из России подкрепление. У него около тридцати тысяч подготовленных, прошедших европейские войны солдат. Чтобы противостоять этой силе я должен, по меньшей мере, полгода готовить своих солдат. А времени на это нет. За наших коней я спокоен, а вот наши пушки и винтовки устарели. Но не это беспокоит меня. Я наблюдаю за свадьбой: здесь нет некоторых самухских беков, шамседдинских султанов, которые еще вчера лизали мне ноги. Не приехали. Значит, о чем-то прознали. Может быть, некоторые из них уже направляют своих послов в Тифлис. Меня мучает предательство людей… Чего только я не увидел за последние пять лет?! Сколько же лиц у этих ханов, я уж не говорю о беках? Как мы дошли до этого? - В основе всего стоит эта раздробленность, самоуправство. Ты человек верующий, да хранит Аллах твою веру. А мое шейхство лишь на словах, я не столь правоверен, как ты. Честно говоря, я считаю, что во всем виновато разделение религии и те, кто ее делит. С одной стороны, вроде бы шиитство отделяет меня от наших братьев, скажем, живущих в Карсе, Эрзруме, Сиваше, а с другой стороны - я должен считать своими братьями по шиизму персов, которые исторически смотрят на нас, как на врагов, всегда готовых перерезать нам горло. Все смешалось. Я искреннее говорю всем «братья-мусульмане». А вот арабы думают о своем, персы - о своем. Тюрки, поднявшись и перерезав полмира, тратили свои силы не на укрепление тюркизма, а на развитие всего мусульманства, даже за счет утраты тюркизма… - Не дай Бог, Шейх! Тюрки никогда не теряли чувство тюркизма. Напротив, ислам в руках тюрков прекратился в меч Али. - А где же тогда братья-мусульмане? Почему Фатали шах занят в Хорасане, Османы, занявшись Европой, не вспоминают о нас? - Что же им делать, если сил не хватает. Все у них, как у нас, на них тоже отовсюду нападают. Мы заняты сами собой, нам и невдомек, насколько вперед ушли Франция, Англия. Мой французский гость рассказывал поразительные вещи. - А может быть, русские и в самом деле создадут нам условия для прогресса. - Если бы пришел такой человек, как Зубов, с ним можно было бы договориться. А этот грузинский гордец хоть и пришел от имени России, ведет себя как продолжатель Ираклия. Если я склонюсь перед ним, потомки мне не простят… Мне жаль молодежь. Сегодня мы играем их свадьбу, а что с ними будет дальше, неизвестно. - Хан, будь у меня хоть десять дочерей, я бы всех отдал тебе! Она - у меня единственная, но и она досталась твоему очагу. - Дай Аллах, и твой очаг будет жить всегда. Будет жить мудростью и чудесами Шейха Низами. Как говорит наш великий поэт… Лишь истиной ты исправишь любую боль и горечь Пусть истина будет от тебя, а победы от Бога. Если честны душа и сердце Низами, Благополучно закончатся, даст Бог, каждое его дело и намерение! Дай Бог, и мы достигнем своих целей! Джавад хан достал из кармана письмо Цицианова: - Это письмо я получил в день свадьбы и еще не читал. Думал, вот женю Гусейнагулу, а потом посмотрим. Да и что там может быть, кроме очередных угроз? Ну что же, свадьбу сыграли, теперь я спокоен. Посмотрим теперь, что здесь написано? - сказал он. - «Заложник, которого я ждал, не прибыл»… Имей в виду, Шейх Юсиф, под заложником он имеет в виду Угурлу или Гусейнгулу. Он думает, что как только он это напишет, я тут же возьму своих мальчиков, и мы все вместе отдадим себя гяуру. - Он продолжил чтение письма. - «Ты продолжаешь грабить караваны армянских купцов из Тифлиса. Если ты не сдашь Гянджу, то ее постигнет горькая судьба Варшавы, Измаила. 29 ноября 1803 года». Он нервно сжал бумагу и отшвырнул ее. - По этим письмам можно понять, чего они хотят от Азербайджана. Стоит ему открыть рот, как он защищает армян. Иногда мне начинает казаться, а может, он - армянин? Вот адъютант Зубова - сразу попробовал мой хлеб. Грузины умеют уважать хлеб. Подумай только, какая лиса. Этот караван ограбили сами армяне, он прекрасно знает это, и просто ищет предлог. - А откуда ты знаешь, может, караван ограблен по приказу самого Цицианова. - Я и об этом думал. Ведь он к каравану не имеет никакого отношения? Товары там были Ибрагимхалил хана и Гусейнгулу хана, организаторы его были армяне… - И что же ты теперь ответишь ему? - спросил Шейх. - Мои друзья пишут мне, что он, возможно, уберется отсюда. Под предлогом болезни он хочет вернуться обратно. Может, он и уедет из Тифлиса, но только - не отсюда никогда! Его из Петербурга прислало сюда веление Аллаха! К ним приблизился слуга. - Гости пожаловали! - с поклоном сказал он. - Вставай, - сказал Джавад хан Шейху. - Посмотрим, что скажут нам гости? …Пришедшими оказались газахцы Мустафа ага и Векил ага. Это были старые друзья хана. Они радостно поздоровались, расспросили друг друга о здоровье. - Хоть ты и не приглашал нас на свадьбу, мы приехали сами. Поздравляем тебя, дай Аллах твоим детям своих детей. - Благодарю тебя, Мустафа ага! - сказал Джавад хан. - Однако свадьба - это только предлог, - добавил Векил ага. - Мы бы и без того приехали. На твоей встрече с ханами пролилась кровь. А тут еще и ограбили караван. Мы слышали, что ты подозреваешь нас. Джавад хан не стал слушать его дальше. - Боже упаси, Векил ага! Я знаю, кто мои враги. - Не зря говорят: «У веры один путь, а у предположений - тысяча». Цицианов собирает борчалинскую молодежь. Некоторые из тех, кто не хочет идти с ним на Гянджу, убегают кто в Ахысху, некоторые в Дагестан. Он хочет собрать наемников и в Газахе, Шамседдине. Но народ на твоей стороне! Народ считает, что ты прав! От печали, которая была на лице Джавад хана, когда он разговаривал с Шейхом Юсифом, не осталась и следа. Он не мог усидеть на месте, от волнения постоянно вскакивал, обнимал своих гостей, потом он снова вернулся на место и тихо сказал: - Была лишь одна ошибка. И ее уже многие годы приписывают мне. Поэтому я немного сомневался в Газахе. - Подкованная лошадь не хромает, хан! - сказал Векил ага. - Цицианов может кого-то подкупить, кого-то соблазнить товаром и заманить в свою армию. Возможно, такие люди найдутся и в Гяндже. Но это ведь не мнение всего народа. - Найдутся, - согласился хан, - да и сейчас уже есть у нас предатели, есть такие, кто, попавшись на удочку Цицианова, что ни день ездят в Тифлис… Поглядите на Насиб бека Шамседдинского. Держал моего сына на прицеле. - Да проклянет таких людей Аллах! - Аминь! - произнес Мустафа ага и добавил: - А вот до Цицианова был еще один. Вот фамилию его я забыл. - Кнорринг! - засмеялся Джавад хан. - Вот, вот, его я и имею в виду, - подтвердил Мустафа ага. - Не знаю уж, какой он был национальности, но мусульман он уважал. А Ираклий чем старше он становился, тем более росли его аппетиты. Но он не давал Ираклию развернуться, давал нам свободу. А нынешний готов весь Азербайджан подарить Тифлису. - Знаю, - сказал Джавад хан. - А что же нам делать? - спросил Мустафа. Этот вопрос развеселил Джавад хана. - Да это уже ваше дело. Но вам ни Персия не понравилась, ни Турция. Вот, пришел третий… - Так ни от одного из них мы не видели добра, - ответил Векил ага. - А что же вы станете делать, оставшись посередине? - спросил Джавад хан. - Мы будем с тобой, - ответил Мустафа ага. - А теперь позволь нам, дорогой, уехать! Дорога далекая. - Желаю вам удачи! Шейх Юсиф тоже был доволен. Однако более всех радовалась Шукюфа ханум, вошедшая после ухода гостей. - Значит, мои подозрения оказались ошибочными… Слава Аллаху, насчет газахцев мы можем быть спокойны. *** Весь город был на ногах. До Гурбан байрама оставалось совсем недолго. Джавад хан вновь объезжал город. По его просьбе городские аксакалы и все желающие собрались на городской площади. Обращаясь к народу, Джавад хан говорил: - Гянджинцы! Нас ждет серьезное испытание! Нам уже приходилось пережить не одну такую битву! С помощью Аллаха, мы и на этот раз выйдем победителями! Русский наместник в Тифлисе прислал мне письмо, говорит, что оно написано от имени императора. Я потребовал прислать мне официальное обращение царя, но он такого не дал мне. А, может быть, у него такого и нет. Однако, будучи грузином, наместник хочет насильно подчинить нас Тифлису. «Гянджа во времена Тамары подчинялась Тифлису», пишет он. - Это ложь! - послышались крики. - А почему они не вспоминает о Шахе Аббасе?.. Джавад хан жестом призвал их к спокойствию. - Его письма полны ненавистью и презрением к нам. Пока я жив, пока ношу папаху на голове ни один гяур не переступит порога нашего священного города. Я никогда не сдам никому ключей от нашего города! Он потребовал в качестве залога моего сына. Все трое моих сыновей и я сам - заложники Гянджи! Мы будем сражаться за Гянджу, и если Аллах улыбнется нам, то победим, а если Аллах отвернет от нас свой лик, то погибнем! Люди! Для меня нет ничего дороже свободы, ничего дороже того, что каждый считал себя для себя самым главным. Быть может, мы не могли оценить это, может быть, я мучил вас! Дай Бог, разберемся! А теперь с благословения Аллаха, будьте за меня! Свободная Гянджа или смерть! - Свободная Гянджа или смерть! - подхватили люди. - Дорогие мои братья и сестры! Самая прекрасная смерть на свете - это смерть за родину и за веру, стать шехидом во имя Аллаха! Наше дело правое, дело Аллаха! На Гурбан байрам в каждой из моих гянджинских двухсот пятидесяти лавок будут раздаваться праздничные подарки, мои караван-сараи и мельницы будут работать бесплатно. Они остались мне от отца. Но они ваши! Благодаря вашему труду я смог создать, сохранить и укрепить ханство. Я никогда не предавался наслаждениям, никогда не отнимал хлеб у сирот. Поэтому я чист перед вами. Дай Аллах, я выйду чистым и после сражения! - Аминь! Аминь! В тот же день Джавад хан выступил и перед войском, точнее, перед командирами подразделений. Он вновь повторил сказанное горожанам, а в конце добавил: - Многие стараются отговорить меня от этого сражения. Однако я уже дал ответ врагу. Сказал, что они войдут в Гянджу только через мой труп! И такую смерть я приму как радость! Оберегая собственную жизнь, мы многое утратили. Больше нам терять нечего! Если враги и придут сюда, то они не получат ничего, кроме проклятия перед лицом истории! Даже если мы и погибнем, станем шехидами, все равно мы заслужим вечную жизнь, станем вечной гордостью для нашего народа! Будущие поколения не забудут наши имена, и будут и для себя считать честью умереть во имя родины. Храбрецы Гянджи! Войска, прибывшие к нам из других ханств! По воле судьбы наша Гянджа встала перед серьезным противником, захватившим полмира. Слава и тем, кто пришел к нам на помощь, и тем, кто не пришел! Силен не сильный, а правый. В этом сражении мы еще раз продемонстрируем силу и отвагу тюрков! Да поможет вам Аллах! ОТКРЫТЫЕ БОИ Никогда еще поля Гянджи не видели такой храбрости и таких страданий. Первое сражение состоялось под Гянджой. Семьсот кавалеристов Джавад хана, создав ночью панику, ворвались во вражеский штаб, навели там панику и исчезли. По приказу хана они искали палатку Цицианова. Однако найти не смогли. Зато порушили все, что попадалось им под руки. Проснувшиеся на топот копыт царские солдаты и офицеры, не успев понять, что произошло, падали убитыми. Весть о стычке дошла до Цицианова, когда он находился в Шамкирской крепости. - Собери ночью же всех погибших и привези их сюда, чтобы среди солдат не началась паника, - приказал он Котляревскому. В последующие дни при всей осторожности, при организуемых засадах, русские войска не могли уберечься от внезапных нападений быстрой, ловкой, полной жажды мести кавалерии Джавад хана. Однако первое крупное сражение произошло при Кызыл кале34. Кавалерию должен был вести в бой главнокомандующий гянджинской армии Демироглы. Джавад хан с другим отрядом всадников должен был ждать его на склоне горы. Это была безжалостная битва. Тонкий слой льда ближе к полудню растаял. На скользкой, глинистой дороге коням было трудно передвигаться. Со своего места Джавад хан наблюдал за тем, с каким героизмом сражаются его солдаты. Но и враг не уступал в искусстве. Просто гянджинцы проявили больше мастерства. Русским, потерпевшим неудачу в конной атаке был дан приказ отойти. Джавад хан видел, что его затягивают в ловушку, так как за русской кавалерией стояли полки пехоты. К тому же Джавад хан знал мастерство русских солдат в бою: они умели с такой скоростью заряжать свои винтовки, что стреляли почти беспрерывно. Джавад хан, видя, как русская «ловушка» приближается к кавалерии разгоряченного боем Демироглы, дал своему отряду приказ отойти налево и стал ждать. Русская кавалерия, просочившись через ряды своей пехоты, исчезла в сторону Шамкира. Выскочивших с той стороны гянджинцев русские приняли за свою вернувшуюся кавалерию, отступающая русская кавалерия, оказавшись перед всадниками Демироглы, задержали продвижение вперед собственных стрелков. Это была славная битва. Русская пехота, готовившая ловушку для гянджинцев, сама попала в капкан. Для Цицианова это оказалось неприятной новостью. А Джавад хан со своим войском отошел к гянджинским садам. Второй бой у Гуру дере35 также окончился полной победой гянджинцев. Поэтому русские подвели свою артиллерию и стрелков ближе к месту событий. Они хотели заменить кавалерию стрелками. Окопы были уже вырыты, каждый день они меняли места артиллерии и старались беспорядочной стрельбой запугать гянджинцев, заставить их отступить. Тем не менее, Джавад хан не стал переносить свои стоящие на крепостных бастионах пушки в поле. Это могло бы помешать стремительности их действий. Он несколько раз прижимал Цицианова и его армию, заставляя ее отступить к Шамкиру. Но русские все более приближались к городу. Гянджа с четырех сторон была окружена садами. Сразу за ними и начинался собственно город, где и возвышалась неприступная Гянджинская крепость. Видя, что поле боя постепенно приближается к городу, многие из бойцов перевезли свои семьи и детей в Шеки, Ширван и Барду… И именно этот переезд вызвал уныние среди гянджинцев, а противник тем временем шаг за шагом приближался к садам. Тут и природа предала гянджинцев. Среди коней начался мор. И именно это стало предметом многих обсуждений между Демироглы, командующим стрелками Годжа беком, командиром артиллерии Ильдрым беком, известными среди солдат героями и наибами. Демироглы, вспоминая, как Ираклий с Ибрагимхалил ханом взяли Гянджу в осаду, горячился: - И чем же все это закончилось? Солдаты Ираклия четыре месяца прождали обещанных им денег, а потом стали разбегаться, так что Ираклий остался во главе сотни - двух сотен солдат. Если у нас достанет продовольствия и пороха да весны, отойдем в крепость, чтобы наши кони все не перемерли. А они пусть лают на нас сколько хотят из этих сухих земель! Все равно они и близко не смогут подойти к крепости. - А если подойдут? - спросил Джавад хан. - Если подойдут, то уйдут, неся жертвы. За крепость я спокоен, - ответил комендант крепости. - Так мы спасем и людей и коней, - стали утверждать наибы. Джавад хан не стал возражать людям, которые с осени без устали сражались плечом к плечу с ним. - Ладно, пусть будет по-вашему! Это было результатом неопытности. Им до сих пор не приходилось воевать с русской регулярной армией, и они ориентировались на расхлябанных наемников, с которыми имели дело до сих пор. Они не понимали, что русской армии, которая прошла по всему Кавказу, некуда уходит, некуда отступать. Если зимний холод истреблял их коней, для них самих он, в сравнении и русскими зимами, он был не страшен. Этого члены совета Джавад хана не приняли во внимание. И это стало самой серьезной стратегической ошибкой. Отход в крепость означал осаду Гянджи русскими. И тем самым перекрывался подход добровольцев из Баку, Иревана, Шеки, Карабаха, Талыша, которые шли в Гянджу вопреки воли своих ханов. УГУРЛУ АГА Старший сын Джавад хана был в курсе писем, которые наместник присылал его отцу. Поначалу он хотел смягчить своего отца. «Если он хочет видеть меня заложником, то дай, я поеду, ничего ведь не случится». Однако он не стал говорить этого, опасаясь отцовского гнева. Он знал, что ответит ему отец: «Не станешь же ты проводить свои молодые годы заложником у всякого сброда! Ты недавно вернулся в Гянджу. Что же я снова своими руками должен отдать тебя врагу? Для чего же тогда у нас на голове папаха?» Вот, что ответил бы ему Джавад хан. Однако, видя, что война продолжается и число убитых все возрастает, он сказал отцу: - Батюшка! - Слушаю тебя! - Позволь мне сказать тебе кое-что, только обещай не обижаться! - Я знаю, о чем ты хочешь сказать мне. Я даже собачьего дерьма не отдам наместнику в заложники. - Но в бою… - Воевать это значит - проливать кровь! Будет много крови, много потерь. Боящийся этого не сохранит ни семьи, ни родины… Однако война все не заканчивалась. Каждый день Угурлу видел, как погибают лучшие молодые люди. Сердце его обливалось кровью. Он вернулся домой. Взяв на руки маленького Зияда, поцеловал мальчика. - Если б отец отдал меня заложником, - сказал он своей жене Дильшад, - может, война не длилась бы так долго. У этих кровопийц много оружия и боеприпасов. Чем наблюдать за гибелью Гянджи, я сам отправлюсь к Цицианову! Только ты никому не говори этого! - Не уходи! - запричитала Дильшад. - Ты лишишь своего отца поддержки! Однако Угурлу уже вышел из дома. И никто не знал, куда он пропал. Дильшад долго сидела неподвижно. Потом поняла, что незачем просто так попусту проливать слезы. Взяв на руки Зияда, она уже готовилась уйти, решая про себя, куда лучше податься: к свекрови или же прямо к Джавад хану, как вдруг дверь отворилась и вошла Шукюфа ханум. Видя невестку плачущей, она испугалась: - Что произошло? Не приведи господь, что-нибудь случилось с моим сыном!.. - Угурлу ушел. Пока Дильшад произнесла два этих слова, Шукюфа ханум успела десять раз умереть и вновь ожить. - Куда он ушел? - Пошел добровольно сдаваться наместнику Цицианову! Сказал, если тот хочет видеть меня в заложниках, то я пойду лишь бы спасти наш народ… - Бедный мой мальчик! - запричитала Шукюфа ханум, хлопая себя по коленям. Потом она вызвала управляющего Касум хана и, обливаясь слезами, сказала: - Скорее найди господина и передай ему от моего имени! Скажи, что Угурлу уехал в штаб русских. Он хочет сдаться наместнику. Надо что-то предпринять. Управляющий нашел Джавад хана у Тифлисских ворот. Они с комендантом крепости обсуждали их оборону. Часть обороняющих этих ворота состояла из людей Мелика Меджнуна и Мелика Апо. - Мы станем оборонять эти ворота с двумястами пятьюдесятью всадниками, - говорил один из армян. - За них можешь быть спокоен… Однако появление управляющего заставило Джавад хана забыть о воротах и армянах. Джавад хан на миг задумался: из каких ворот мог выехать Угурлу? Он проедет не отсюда, знает, что здесь нахожусь я. Он мог проехать лишь через Бардинские ворота. Чтобы обмануть нас, он проедет по нижней дороге и выедет на ту сторону ущелья - на Шимкирскую дорогу. Это единственный выход проехать незамеченным. Может, его можно будет догнать… С этой мыслью хан вскочил на коня и во весь опор погнал коня по Тифлисской дороге. Несколько всадников поскакали за ним, чтобы не оставлять хана одного. Однако когда хан доскакал до Шамкирской дороги, он понял, что опоздал. Метрах в ста пятидесяти - двухстах Угурлу скакал на своем Дилбозе. Джавад хан на миг остановил своего коня. Потерял ли он надежду на то, что догонит сына? Из груди его вырвался бешенный вопль: - Угурлу!!! Крик прошел по снежной равнине. Достигнет ли он до сына? Ага, кажется, услышал! Угурлу тоже остановил коня, на миг бросил взгляд назад. Был ли это приказ отца, который всегда звучал для него, как зов небес, или же он решил, что это ему померещилось, он хлестнул своего коня. Решение его все равно было неизменным. Если бы отец и попытался, все равно ему не догнать Угурлу. - Угурлу! На этот раз крик был слабее. В голосе Джавад хана звучала мольба. Он знал характер своего сына. Теперь ему оставалось надеяться только на своего коня. И он тоже подхлестнул скакуна. И начались невиданные в истории Гянджинской степи скачки. Непонятно было, с собой ли говорит Джавад хан, со своим конем или с судьбою: - Остановись, сынок! Остановись, Угурлу! Не позорь меня перед народом! Потом, поглаживая круп коня, он забормотал: - Теперь у меня одна надежда на тебя, мой отец, мой брат, конь! В начале скачки Джавад хану казалось, что расстояние между ними не только не сокращается, но наоборот - увеличивается. Он провел рукой по крупу коня, и тот все понял. Почувствовал, что хозяин не просто хочет поскакать. Надо догнать переднего коня! Конь напрягся и поскакал большими шагами. Джавад хан почувствовал, что скорость коня возросла. Иначе и быть не могло. Он догонит Дильбоза. Не пропустит его перед собой. Однако между ними оставалось еще большое расстояние. А дорога была не столь уж длинной. Скоро будет виден штаб русской армии. Джавад хан еще крепче сжал коленями круп коня и припал к его шее. Расстояние между ними все более сокращалось. Но казалось, что еще немного и они доскачут до русского штаба. Наверное, где-то здесь уже скрываются часовые. Вот уже показались трое всадников, выехавших из штаба. Они тоже скакали в сторону Джавад хана. И достигнут Угурлу раньше него. Не имея возможности что-либо обдумать, Джавад хан выхватил саблю, полоснул ею стоящего перед Угурлу солдата и свалил его с коня. Двое других бросились на Джавад хана, но тут очнулся Угурлу и взмахом сабли сбросил наземь второго всадника, бросившегося на отца. С третьим справился лишь теперь догнавший Джавад хана конный, он схватил русского солдата, сжал его, не давая шевельнуться. - Отец, зачем ты догнал меня, отец! Но в тот же миг плетка Джавад хана обожгла его от плеча до самой спины. - Будь проклято молоко, которым тебя вскормили, езжай за мной! Джавад хан повернул коня и только теперь заметил, что за ним скакал рябой посол из Джар-Балакяна. Посол со смущенной, но доброй улыбкой человека, помогшего хану, произнес: - Пользуясь свадьбой Гусейнгулу аги, я решил объездить Гянджу. С утра собирался вернуться в Джар. Но увидел, как вы вылетели из ворот крепости, поскакал за вами. Подумал, вдруг потребуется моя помощь. Джавад хан подъехал к нему, обнял его за плечи, привлек к себе и поцеловал в его рябую щеку. - Будь и ты мне сыном, - сказал он. А Угурлу больше ничего не оставалось, как следовать за ними. Не то могли бы появиться новые конные из русского штаба, и он, желая сам оказаться в плену, невольно сдал бы и отца. Поэтому он поскакал за ханом, сопровождаемый догнавшими его людьми. Лишь доехав до крепости, Джавад хан обернулся и гневно сказал: - Помогать мне таким образом значит убить меня, ясно тебе? Скача всю дорогу за отцом, Угурлу думал, что он скажет отцу и как вообще выйдет из этой ситуации. Сейчас для него самым страшным было встать лицом к лицу с отцом. - В Гяндже много людей, владеющих саблей и метких стрелков! Я не хотел останавливать сражения. Но отпусти меня хотя бы поехать с просьбой к Ибрагимхалил хану. Он мне не откажет. А оттуда я заверну в Тегеран. Если у них есть совесть, то помогут! Джавад хан ничего не ответил. Не было уверенности в том, что если он не разрешит, то сын не ускользнет и в этот раз к наместнику. - Езжай! - сказал он. - Хочешь и письма возьми с собой. Но храни их в безопасном месте! ГЮЛЬДЖАМАЛ Несчастье еще более сблизило и без того сдружившихся Шукюфу ханум и Мелекнису. Мелекниса была очень благодарна Шукюфе ханум за то, что с ее помощью она оказалась в этом дворце. Она знала, что именно Шукюфа ханум стала его свахой перед ханом. Обращаясь друг к другу, они говорили не иначе как «сестра» или «душа моя». Когда Угурлу хотел увезти только сына и жену, Шукюфа ханум чуть ли не насильно заставила его взять и своего младшего сына Алигулу. Во дворце остались только женщины, которые только молили Аллаха и плакали. Гарем, по женщине с каждой стороны… Все это не вязалось с характером Джавад хана. Но этих двух женщин он смог уговорить жить вместе, дружно. Говорили, что если между ними возникнут ссоры, то хан не посмотрит на любовь, он с обеими разведется, и прогонит, не глядя на их любовь, детей и прочее. Правда, до слуха Шукюфы ханум и Мелекнисы доходили и другие слухи. «Не особенно расхваливайте своего хана. Он тоже себе на уме, ничем от других не отличается. Ну и что же, что он не болтает об этом? Один Аллах знает, сколько еще женщин он содержит! Одна - армянка, о ней известно точно. А еще одна в Шамседдине». Но Шукюфа ханум умела заставить заткнуться сплетниц. - Молчать! Да чтоб хоть сотня таких, как ты, стали жертвой Джаваду! Хочешь, я велю ему, и он женится и на тебе! Мелекниса относилась к сплетням спокойнее. - Что было до нас, то было! И на здоровье! Но теперь было не до сплетен. Как и в любом деле, и сейчас Мелекниса ждала помощи от Шукюфы. - Сестра, чем окончится эта война? - Откуда мне знать, сестра, я, как и ты, ничего не знаю! - Что же нам так и сидеть дома без дела? - А что же еще делать, ведь Джавад не велел нам выходить из дома. - Госпожа, - сказала войдя служанка, - явилась какая-то женщина! Говорит, что она ткет ковры для Джавад хана. Гюльджамал. Она хочет видеть вас. - Интересно, что еще случилось? Она-то чего хочет? Дай Аллах, чтобы к добру! Скажи, пусть войдет! Красотой Гюльджамал и в самом деле была достойна своего имени. Обе жены хана с изумлением смотрели на нее. Гюльджамал хоть и заметила эти взгляды, однако не обратила на них внимания. - Я - ткачиха, госпожи! Это мой ковер! И это! И это! Кажется, все ковры в покоях были вытканы ее руками. «Однако она вовсе не похожа на ткачиху. Эта женщина, достойная беков и ханов. Не дай бог, Джавад хан увидит!» - И что же привело тебя к нам? - спросила Шукюфа. - Меня зовут Гюльджамал! Мой отец когда-то преломил хлеб с Джавад ханом. Мои ковры украшают ваши дома, и это радует меня. Однако сейчас не время ткать ковры. Как же теперь нам быть? Что нам делать? - А что же еще нам делать? Мужчины воюют! - Я знаю это! И мой муж воевал! Вот уже сколько времени мне ничего о нем не известно. Да и кому мы будем нужны после того, как погибнут наши герои! - Так что же ты хочешь делать? - Я выросла среди гор. И на коне скачу, и стрелять умею. Только где взять мне коня и винтовку? Видя удивление на лицах госпож, Гюльджамал стала настойчивей: - Если, не приведи Аллах, враг ворвется в крепость, вы именно так выйдете встречать его? Будете говорить, мол, мы - любимые женщины хана? Я не имею права советовать вам, ханум. Однако я хожу по городу в мужском платье. Это я только ради вас надела женское платье. Да и не достойно сейчас ходить в женской одежде. - Теперь мне все понятно, - сказала Мелекниса без разрешения Шукюфы. - Собери всех женщин, которых ты знаешь, пусть они наденут мужскую одежду. Я с вами!.. А ты будешь оберегать наших девушек, сестра, - сказала она, увидев изумленный взгляд Шукюфы. - Я поняла, что хочет сказать Гюльджамал. Может, и мы сможем хоть чем-то быть полезны Джавад хану. Через два дня в углу ханского двора лежала куча волос. Черные, кофейного цвета, светлые, золотые, даже подернутые сединой. Невозможно было спокойно смотреть на эти знаки красоты. На эти локоны, которые годами гладили материнские и отцовские руки, которые каждый день аккуратно причесывались, которые сводили храбрецов с ума, которые обвивались вокруг шеи мужей, которые превращались в игрушки младенцев, над которыми склонялись матери… Но если некому стало любить и ласкать их, то какой же женщине нужны они теперь? Эти волосы, которые лелеялись и выращивались годами, были одним движением ножниц отрезаны и выброшены. И казалось при этом, что что-то обрывалось в сердцах их владелиц. Но при этом обрывались и узелки страха, осторожности. Кому нужна будет эта красота, если погибнут их мужья? Надев мужское платье, они без ведома своих мужей и сыновей готовились к сражению. Амазонки Гянджи… Через несколько дней число бойцов в крепости увеличилось. ПРЕДАТЕЛЬСТВО Неудача следовала за неудачей… Словно кто-то посыпал поля отравой… Болезни уничтожали коней. Те, кто еще не издох, были при смерти. У них не доставало сил тащить на себе пушки. Посланные разведчики не возвращались. Неожиданные набеги гянджинских солдат, совершаемые днем и ночь, рождали в армии упадок духа. А неожиданный поступок Джавад хана совершенно опозорил Цицианова. «Стыдись, Павел, - говорил он сам себе, - дикий азиатский хан превратил в ничто тебя, ученика Суворова. Тебе уже не стоит говорить о храбрости». Джавад хан во главе небольшого отряда стоял чуть ли не на расстоянии винтовочного выстрела. Отряд составлял не более ста человек. - Эй, Цицианов! - кричал он. - Генерал-болтун! Твои солдаты, как и мои, рождены матерями! Они же ни в чем не виноваты. Давай же не будем зря распалять их! Ты хочешь Гянджу, не так ли? А я говорю, что не отдам! Потому что Гянджа моя! Зачем же тогда армия! Выходи один. Аллах отдаст ее или тебе или мне! Ты же получил европейское воспитание. Там ведь оскорбленный мужчина выходит сражаться один на один с обидчиком. Погибает сам или убивает - это неважно! Главное, что ты выходишь на смерть, а не испуганно убегаешь! Вот, я оскорбляю тебя, батюшка! Ты - кровопийца, ты - ничтожество, ты - нелюдь, положившая глаз на чужие земли. И если я не прав, выходи, сразимся один на один… И этот крик, проносившейся над русской армией, этот вызов, вызвал в Цицианове еще большую дрожь. Он поплотнее закутался в свою куртку. Переводчик переводил каждое слово, и ему казалось, что вся армия понимает слова Джавад хана и все смеются над ним. Но выйти не было сил. Да и как выйдешь навстречу этому безумному хану. Это же не из тех дуэлей, когда достаточно одной пули. Вся Грузия знала, как эти тюрки умеют фехтовать. Без борчалинских конников даже Ираклий не рисковал выйти из Тифлиса. Как я в таком состоянии болезненном выйду навстречу этому известному храбрецу, превратившегося от ярости в тигра, смелость которого известна по всему Кавказу? Не идти же к нему с мольбой, мол, я болен, ради императора, ради того, что я грузин, не трогай меня! Когда он встал, чтобы направиться к выходу из палатки, Котляревский схватил его за руку. - Не обращай внимания, Павел! Покричит, повопит и уйдет! - Тебе, кажется, нравятся его слова! - взъярился на него Цицианов. - Но оскорбленный-то я! И это слышат все офицеры! - Офицеры ни слова не понимают, генерал! А если и поймут, то адресуют эти слова не к тебе, а примут на свой счет. Джавад хан наоборот укрепляет их боевой дух. Только распаляет их! Ты же опытный человек. Итоги войны проверяются не эпизодами, а результатом. - Но ведь сегодня Джавад хан демонстрирует свое превосходство над нами. Он вызвал меня по всем восточным законам, и все сказанное им - правда. Раз я не могу выйти против него, значит, я - трус! - Цыплят по осени считают, Павел! Когда ты увидишь его связанного, на коленях перед собой, молящего о пощаде, ты обо всем забудешь. - Не считай его письмо пустыми словами. Такие люди и в самом деле скорее умрут, чем попадут в плен. - Во всяком случае, мы попробуем поймать его живым. Оскорбления, полученные на глазах всей армии, невозможность ответить на этот открытый, храбрый вызов, сводили на нет мечты Цицианова о взятии Гянджи. Он понимал, что у него нет иного выхода, кроме предложенного на военном совете Котляревским возвращения в Тифлис, дождаться там весны, потребовать с Северного Кавказа дополнительных сил. А к тому времени, наверное, из Петербурга придет приказ о его отзыве, и он избавится от этой неудачной, как говорил Джавад хан, операции. Во всяком случае, он предполагал, что ему не простится подлость, совершенная против Джавад хана и вообще - всего азербайджанского народа. Цицианов не был гадалкой, тем не менее, с момента, как нога его ступила на азербайджанскую землю, это чувство не покидало его. Сегодня же на военном совете он примет решение о возвращении в Тифлис. Только вот… С наступлением темноты часовой привел к нему двух армянских священников. Те поклонились и сели на предложенные им места. - Мы явились, чтобы передать вам глубокое почтение от имени всего армянского народа и от христиан Гянджебасара, - проговорил один из них. Цицианову не раз приходилось слышать такого рода пышные фразы. Но сейчас ему было не до слов. Священник, словно почувствовав это, сразу перешел к делу. - Вам не удастся взять Гянджу с боем. Есть только один способ овладеть крепостью, и мы знаем его. Еще в Петербурге Цицианов успел изучить характер армян. И сейчас он понял, что назревает торг. Поэтому он задал прямой вопрос: - Чего вы хотите взамен? - Чтобы вы не трогали нас. Ваша армия не войдет в армянские кварталы. Об остальном поговорим позже… - Что вы предлагаете для овладения крепостью? - У мусульман достаточно и боеприпасов и еды даже для того, чтобы выдержать двух-, а то и трехлетнюю осаду. Остается только вода. Стоит перекрыть им воду, как город поднимет белые флаги. …Они показали место в горах, откуда в город по фаянсовым трубам поступала вода. Эти трубы были сломаны. В город по этим трубам потекла кровь животных, даже больных коней. Приказ об отходе в Тифлис был отменен. Цицианов, которому предложили выход, ожил. Однако на этом его разговор с армянскими священниками не окончился. На прощание они совершили еще один предательский акт в отношении Гянджи. - Основную силу направьте на Тифлисские ворота. Там много армян. Они откроют ворота и перейдут на вашу сторону… Только… - Что, только… - Ничего особенного, - ответил один из священников. - Избавьте нас из рук мусульман, этого довольно! - А потом, словно речь шла о чем-то незначительном, добавил: - За городом есть старый дервишский дом. Они называют его «Очаг Шейха». Там хранятся старинные армянские книги. Прикажите, чтобы ваши солдаты не трогали их. Отдайте нам их, и церковь агвамов, сердца которых так и тянутся к мусульманам! Постоянные поражения, страх неудачи, болезнь настолько расстроили Цицианова, что он и не думал ни о какой церкви, книгах. Поэтому он и словам армян не придал большого значения. «Старые армянские книги. Пусть забирают», - подумал он. - Ладно! Это простое дело! Армяне, которые за семьдесят лет до этого продали Угурлу агу и гянджинских беков Надир шаху, теперь продали его внука Джавад хана и гянджинское ханство Цицианову… БЕСЕДА АЛЕКСАНДРА МИРЗЫ С ЦИЦИАНОВЫМ Ни поражение у реки Габирри, ни промедление Фатали шаха, ни претензии ханов не могли заставить Александра изменить свое мнение. Он был правоверным, убежденным мусульманином и на этом пути готов был продолжать борьбу до самой смерти. Несколько лет он чуть ли не исполнял обязанности гонца, лично доставляя ханам письма Джавад хана. Он гостил у ханов, днями беседовал с каждым. Лед вот-вот должен был растаять. Все противоречия были устранены. Однако обострение российской политики на Кавказе приостановило это естественное сближение. Александр с болью в сердце наблюдал за событиями вокруг Гянджи, и переживал о том, что ничем не может помочь своему старому другу. После сражения у Гуру Гобу, точнее после отхода Джавад хана в крепость, он почувствовал, что судьба отворачивается от Гянджи. …Они должны были встретиться. Иного пути не оставалось. Принесет ли это пользу? Неважно! Его к этому обязывали дружба и человеческий долг. Он должен был пойти на это, даже если его там оскорбят, даже если кто-то посмеет поднять на него руку!.. После снега, выпавшего вечером, распогодилось, и на гянджинские поля опустилась странная тишина. К штабу русского штаба скакали по меньшей мере сто пятьдесят человек. Цицианову, который уже давно дней не выходил из палатки, точнее мучился там от жара, доложили о приезде сына Ираклия Александра. Они стояли друг против друга - один в форме генерал-лейтенанта, а другой - в традиционной одежде грузинских князей. Цицианов был удивлен столь неожиданным появлением Александра и не знал, как вести себя с ним. - Вижу, ты не ждал меня! - Признаюсь, не ждал! - А ты думал, что род Ираклия пресекся. Отправили всех в Россию, чтобы они больше не вернулись оттуда! - Мы спасли их! Они живут под личной опекой Его Величества. - Это ты родился там. Это тебе в Петербурге удобно. А для человека, который всю жизнь прожил в Грузии, там хуже тюрьмы! - Привыкнут! - Мой брат впустил Россию в Грузию. Вот вы и явились, я понимаю. Но что вы делаете здесь? Этого я понять не могу! - Почему? Разве ты не грузин? Разве не знаешь, что некогда Гянджа принадлежала Грузии? - Не может родившийся и выросший в Петербурге человек знать, какой город на Кавказе кому принадлежит! - Я опираюсь на историю! - Если говорить об истории, то до Шаха Надира все земли, включая Тифлис, принадлежали Гяндже! - И так может говорить человек, претендующий на грузинский престол? - Человек, претендующий на грузинский трон, не должен забывать об истине и об Аллахе! А не как вы… - Мы служим Его Величеству Императору! - Давай, Павел, поговорим откровенно! Слыша о твоих успехах в Польше и Болгарии, я гордился тобой. Слава, которую завоевал в России мой брат по крови, радовала меня. А сейчас… - Что же сейчас? - смелость Александра изумляла Цицианова. - А сейчас я вижу, что ты не грузин! Если б ты был грузином, то не стал бы разрушать тысячелетнюю историю своей страны, не гасил бы очага Багратиона! - Ты не можешь сомневаться в том, что я - грузин. Хотя бы потому что мы - родня. - Такая родня, что опозорил Марию! Но сейчас я не хочу говорить об этом! Я пришел говорить не об этом. - Александр постепенно забывал, где он находится, и повышал голос. - Прошу, - ответил Цицианов. - Зачем ты здесь? - Я - солдат русской армии и выполняю приказ. - Джавад хан не приглашал сюда русскую армию. И ничего тебе не должен. - Он отобрал у Грузии Шамседдин и Газах. - Это лишь повод! Если хочешь знать правду, эти земли никогда не принадлежали Грузии. Грузии достаточно своих земель. - И, думая так, ты хочешь стать царем? - Я имею право требовать грузинского трона. Если ты поможешь мне вернуть мой трон, то ни в какой войне не будет необходимости. Мы спокойно договоримся и с Азербайджаном, и с Персией. - О чем ты будешь говорить с диким татарином? - Брат мой, ты - верующий человек, не говори так! Ты не путай персидское правительство и азербайджанских ханов! Что плохого сделали нам картлийские тюрки, которых ты назвал татарами? - Мы не можем дружить с мусульманами? - Не заблуждайся, Павел! Религия - это одно, а народ - совсем другое! Я - мусульманин! Но ведь я остаюсь грузином? Большинство грузинских князей - мусульмане. Именно так удалось отстоять Грузию. - А теперь мы будем охранять ее мечами! - Ты живешь на другом конце мира, откуда в тебе столько ненависти к мусульманам? - Я презираю азиатов! - Но и мы, грузины, тоже азиаты! - Только в составе России. - Я не знаю, что ждет нас в составе России. Во времена Сефевидов мы были настоящими князьями. Вот только не знаю, ты в курсе этого или нет? Грузия была одной из четырех областей тюркского государства, которое вы называли Персией. При дворе служили более тысячи грузин, и это были самые лучшие, самые доверенные люди при шахе. Все Багратионы и признанные княжеские семьи получали ежемесячное жалование от двора. Грузин мог дослужиться и до визиря и до главнокомандующего. Даже Шах Аббас не трогал грузинского государства. Вот, как относился к твоему народу человек, которого ты называешь азиатом! За что же ты должен его ненавидеть! А сам ты что сделал? Ты! Грузин! Мой брат! Павел Дмитриевич! Истинный христианин! Православный! Что ты сделал? Превратил всех гостей в наших врагов! А что же будет дальше?! - Грузия будет счастлива! - Счастье не приходит на чужих пушках! Это пламя, которое ты ежедневно извергаешь на Гянджу, называется счастьем? Этого уже Цицианов стерпеть не мог. - А ты не равняй Гянджу с Грузией! Александр в ответ засмеялся. - Да ведь ты же сам недавно называл Гянджу грузинской землей, уважаемый генерал. Да будет тебе известно, что один из домов в Гяндже принадлежит мне. Когда мои братья в Грузии лишили меня всего, Джавад хан построил его для меня. А может, ваши пушки уже разрушили его. - У войны свои законы, - спокойно ответил Цицианов. - А позволят тебе эти законы прекратить войну и не воевать более с моим другом? - Нет! На этом разговор был окончен. Александр Мирза знал, что рискует. Не будь Цицианов болен или прояви он чуть больше решительности, то его приказал бы арестовать, а сопровождающих расстрелял бы… Поэтому не дав ему времени собраться с мыслями, Александр быстро покинул палатку. Он вспрыгнул на спину коня, поданного Панахом агой из Газаха, и поскакал в сторону дожидавшихся его поодаль людей. Цицианов сидел, обхватив голову руками. ПОКУШЕНИЕ В Гяндже из водопроводных труб текла кровь. Армия, народ были в ужасе. Это было плохим предзнаменованием. За что же Господь отвратил свой лик от Гянджи? Люди и подумать не могли, что это дело рук человеческих, совершенное их соседями-армянами. Единственной надеждой Шукюфы ханум был Джавад хан. Она была уверена, что он что-нибудь придумает… Хан снова продемонстрировал выдержку. - Я прикажу вырыть колодцы, ханум, не беспокойся! - Да разве хватит колодцев, чтобы напоить водой такой огромный город, табуны! Джавад хан не подавал вида, однако история с кровью, текущей по трубам, потрясла и его. Он пригласил к себе Шейха Юсифа. Но того нигде не могли найти. От горя или безвыходности он вскочил на коня и поскакал в сторону Карабахских ворот. Когда слуги опомнились, хан уже покинул город и по правому берегу Гянджачая скакал в сторону Имамзаде. Дом Низами был погружен в печаль. В иное время он не обратил бы на это внимания. Просто уже зима, листья осыпались, холодный воздух лишил сады их всегдашней прелести, вот и все… Однако сейчас холод во дворе представился ему как еще один признак несчастий, павших на Гянджу. После свадьбы он в первый раз приезжал сюда, в гости к своему куму. «Наверное, являюсь одной из причин упадка этого двора», - подумал он. Но потом подумал, что дом, откуда ушла такая девушка, как Афаг, непременно превратится в развалины. Если этот дом покинул его самый главный цветок, то так и должно было произойти. Ему вспомнились стихи Шейха Низами, и он подумал, что эти строки поэт сочинил именно о Шейх Оджагы. Подули холодные ветры, осень пришла И совершенно изменился вид сада… Шейх Юсиф сидел в своей келье на обычном месте и что-то писал. Увидев Джавад хана, он вскочил. В такое для Гянджи время хан покинул дворец и приехал к нему - это было неожиданным. Он позабыл о приветствиях и сразу же спросил: - Что произошло, хан? - Не тревожься! - Дети здоровы! - Все здоровы, слава Аллаху! Просто мне самому стало тоскливо. Захотелось увидеться с тобой. - Благодарю тебя, хан! Для меня не может быть большей награды! Шейх указал ему место рядом с печкой. - Не посетуй на мою нищету, садись, пожалуйста! - Разве это не тот самый дом, куда я приходил каждый раз, Шейх? Зачем же ты говоришь лишние слова? Они сел на предложенное ему место, оглядел комнату и спросил: - Ты один? - Один. Отчего-то хан до сих пор об этом не думал. Как же можно было оставлять Шейха одного в такой сокровищнице? Раньше это место не привлекало большого внимания. Но сейчас идет война. К тому же, по словам Шейха, в этот район зачастили армяне! - Не оставайся один! С завтрашнего дня при тебе будут несколько слуг! Оставь их при себе! Чтобы и мне было спокойно! - Спасибо, хан! Если пришлешь, хорошо, а если нет - то все равно спасибо. Я привык так жить. Да и ученики часто заходят ко мне. Но мысли Джавад хана были уже далеко… - Объясни мне, Шейх, что это за чудо! Отчего наша вода превратилась в кровь? - Это дела армян, - не задумываясь, ответил Шейх. - А откуда русским известно, где проходит наш водопровод? - спросил хан. - Помни о ящерице, дающей яд змее! - Ты подозреваешь армян? - А кто же еще может быть? - Что же плохого мы им сделали! Я дал им землю, они поселились там, смешались с нашими. - Да даже если ты дашь им зрение, им и этого будет мало. При первой же возможности они предадут нас. Есть среди них и надежные люди. Но это у тех, у кого нет возможностей. Дай им такую возможность, и они сразу переменятся! Посмотри на Апо! - Он что-то редко стал появляться. - Конечно! Раньше он зависел от тебя, вот и обивал пороги! А теперь он не отстает от русских! - Мы исполнили свой человеческий долг, Шейх! Сам Бог свидетель. Мы никому ничего плохого не сделали, ни на чью землю, ни на чей дом не заримся. - Аллах посылает муки тем, кто может их переносить, - возразил Шейх Юсиф. - Мы должны расследовать это дело с кровью… - А что же тут секретного? Кто постоянно следит за моим домом, кто постоянно разъезжает между Тифлисом и Гянджой? Корни всех хитростей, лжи, недостатков ищи в армянской церкви!.. Говорили они долго. Словно чувствовали, что больше им такой возможности не представится. Их дружба длиною в жизнь настолько сблизила их, что они понимали друг друга с полуслова. Однако в тот вечер они словно не могли наговориться, они говорили обо всем: о судьбе их детей, о судьбах Гянджи, Азербайджана, они высказывали множество мыслей, выражали свою боль, делились своими надеждами… Лишь ближе к полуночи Джавад хан распростился с Шейхом. Стояла чистая морозная ночь. Полная луна висела, словно подвешенная между чинарами. Звезды были совсем близко. Небо было настолько чистым, что отчетливо проглядывалась его синева … Едва он проехал квартал, как десять - пятнадцать человек окружили его… Первым конь почувствовал, что это не просто прохожие. Он замер на месте, стуча копытами. Может, что-нибудь случилось? Может, это охрана, приехавшая за ним? - Кто вы? - спросил хан. Но никто ему не ответил. Этот усилило подозрения Джавад хана. Если бы это был кто-то из Гянджи, он непременно узнал его по голосу. Значит, они молчат либо потому, что знакомы с ним, либо потому, что это люди незнакомые. Он еще раз повторил свой вопрос: - Кто вы? И чего вы хотите? И снова нет ответа. Оставаясь все еще под впечатлением беседы с Шейхом Юсифом, Джавад хан совершенно забыл о войне, о врагах. Ему казалось, что вместе с лунным светом на мир льется справедливость, честность, правдивость. Как можно в такую ночь поднимать руку на человека, проливать кровь… Но сейчас, видя, как окружающие его люди молча приближаются к нему, он очнулся, понял, что попал в западню, и она устроена не только против него, но и против Шейх Оджагы, против всей Гянджи. А люди в лунном свете все приближались, подобно частицам зла, их тени, сливаясь с телами, делали их больше. Конь вместе с хозяином побывал во многих схватках, дух боя возбуждал его. Однако сейчас ничего подобного он не ощущал, в то же время он чувствовал, что у этих людей намерения недобрые. Он вертелся на месте, не позволяя никому приблизиться. Вдруг в руках теней в лунном свете замелькали клинки. Джавад хан схватился за револьвер. Щелчок затвора, и в тот же миг стоявший впереди рухнул наземь. Если бы нападавшие были простыми грабителями, они тут же разбежались. Однако падение товарища еще более возбудило их. Поняв, что одним выстрелом дело не решится, Джавад хан схватился за саблю. Конь, увидев над головой сверкающий клинок, словно ожил. Он заржал, поднялся на дыбы. Взмах сабли, и еще один из нападавших упал на землю. И начался невиданный бой одного человека с группой нападающих на него. Окружающие старались приблизиться к коню, чтобы схватить его за узды или свалить хана на землю. Однако в эти мгновения хан и его конь, как и во многих схватках, слились воедино, они действовали настолько слаженно, будто превратились в единый организм. Хан мог бы даже не управлять конем. Тот прекрасно управлялся и сам. Предчувствуя каждый удар хозяина, он припадал к земле, желая приблизить хозяина к врагу, а после удара отскакивал в сторону, удаляя того от опасности. Несколько резких ударов, нанесенных ханом один за другим, слегка обескуражили нападавших. Теперь Джавад хан мог прорваться через них и ускакать. Однако он понял, что это не случайные люди, что они видели, как он вышел из дома Шейха, поэтому дело было не только в собственном спасении, ускакать означало оставить Шейха и весь Оджаг в руках нападающих. Поэтому он должен был сражаться до конца. Малейшее промедление, слабость могли привести к смерти. Думая об этом, он разил саблей по сторонам, прорываясь вперед. Потом снова развернулся и бросился на эти тени. Через несколько минут хан почувствовал, что нападающие не тюрки, еще он понял, что они собирались убить именно его, но, по счастью, не имели особого умения, собирались взять его числом. Но только Джавад хан пожалел, что выехал из крепости один, и сейчас уже не время исправлять эту ошибку. Впрочем, как ни странно, эта мысль не испортила ему настроения, не ослабила его ударов. Ему вспомнились слова Гызылбаша Пирали, который много лет назад по приказанию отца учил его искусству фехтования: «Будь хоть десять, хоть сотня баранов, что они могут сделать с волком? Поэтому стада не надо бояться». Кто его знает, может, он вовсе и не был из рода Сефевидов, однако вся Гянджа считала его человеком Шаха Хатаи. Найдя в Джаваде смелого, неутомимого, в то же время воспитанного и скромного мальчика, как следует узнав его, подружившись с ним, он во время одного из занятий спросил у него - Ты знаешь, в чем была сила Шаха Исмаила? - В его помощниках. - Это верно. Но у него была еще и другая сила. Она возвышала его над окружающими. Ты можешь сказать, что у многих полководцев или государственных деятелей был специальный отряд людей, готовых в любую минуту пойти на смерть ради него. И это верно! Однако мюршиды Сефвидов были не только думающими людьми, но они были отважными воинами. Бой один на один всегда считается условием храбрости, и в восточных школах были знаменитые школы единоборств. Одной из них и была школа Сефевидов. Они готовы были победить, но никогда - не быть побежденными. Шах Исмаил прошел эту школу, и Надир шах тоже. Сколь бы ни была поразительна мысль Хатаи, столь же притягательна была его сила. Он с юных лет мог в одиночку сражаться сразу с десятью противниками. В сражениях были минуты, когда он один на один мог биться сразу с пятнадцатью человеками… Однако эта школа закрылась вместе с падением династии Сефевидов, а вместе с ней исчезла и эта школа. Может быть, она существует где-то в иных местах, но у нас она была забыта, ее заставили забыть. Молодой Зиядханоглы был полон любопытства: - А ты знаешь ее приемы? - Нельзя сказать, что знаю. Однако тому, что умею, я обучу и тебя! Я сегодня решил это. Смог ли воспитатель научить Джавада тайнам этой школы? На этот вопрос никто не сможет ответить. Потому что с каждым занятием добавлялись новые черты, новые оттенки. Какой путь им удалось пройти, много ли осталось до конца? - Один Аллах знает это! Воспитанник об этом не спрашивал, а Пирали не любил говорить. Временами Джавад мечтал о том, как было бы хорошо, если б эта школа вновь открылась, и Пирали смог бы преподать всем гянджинским юношам ее тайны. Но тут же в нем просыпалась тайная мысли: «А чем же тогда я буду отличаться от остальных?». Сефеви Пирали не учил драться и убивать, он учил постигать возможности человеческого тела, умению выходить из самых невозможных ситуаций. Но, к сожалению, обучение было прервано. Пирали рядом с его отцом сражался против покушающихся на хана, и вместе с ним был убит. И в эту лунную ночь, сопротивляясь людям, покушающимся на его жизнь, Джавад хан не случайно вспомнил о Сефеви Пирали. Значит, душа его была с ним, и он что-то пытался объяснить Джавад хану. В пылу боя он вдруг улыбнулся. Конечно, никто, кроме луны, не мог увидеть этой улыбки. «Пирали учил этому бою меня, но ведь он не учил моего коня». Как бы гармонично, слаженно ни действовал его конь, тем не менее, он не мог двигаться верхом. Пеший бой имеет свои правила. К тому же он не мог приносить своего коня в жертву этим негодяям. Он сделал то, чего от него никак не ожидали те, кто рвался изрубить его коня. Прорвавшись через их строй, вместо того, чтобы ускользнуть от них, хан неожиданно повернул коня и спрыгнул на землю. Он не раз проверял себя, тренируясь вместе со своими солдатами. Да и уроки Сефеви еще не были забыты. «Йа, Али!», - воскликнул он и с саблей наголо бросился на противников. Это была не просто борьба. Это более походило на сражение ангела со стадом чертей. «Да упокоит Аллах твою душу, Сефеви Пирали! Отец мой, учитель!» Сейчас Пирали сражался рука об руку с ним. Он разил двоих-троих одним ударом, видел нападающих сзади, со стороны, крутился, расшвыривая в стороны нападающих, обращая их в бегство. Ему становилось легче, рука обретала силу. Однако теперь ему мешали упавшие, валяющиеся под ногами. Он боялся случайно споткнуться об них. Думая об этом, он постепенно, продолжая отбиваться, отходил к высокому забору, не подозревая, что это забор Шейха Юсифа. Лишь заметил, как стена вдруг появилась перед ним. Это впятеро прибавило ему сил. Теперь он совершенно успокоился. Знал, что сзади на него никто не нападет. Но едва он так подумал, как сзади, с той стороны забора раздался выстрел. Кто-то спрыгнул со стены и упал прямо рядом с ним. Среди шума выстрелов Джавад хану удалось расслышать его последние слова: - Ай аствас!36 Джавад хан понял, что он не ошибся и правильно определил, кто напал на него. Он на мгновение поднял голову, чтобы увидеть, откуда стреляли. Позади, на стене он увидел Шейха Юсифа, который только что подстрелил одного из врагов, вскарабкавшегося на стену и собирающегося напасть на него сзади. Грозившая ему смерть прошла мимо. Из груди Шейха вырвался странный рев: - Я здесь, хан! И солдаты приближаются. С этими словами он с саблей в руке с кошачьей ловкостью вспрыгнул и оказался рядом с ханом. И едва ноги его коснулись земли, как сабля вонзилась в бок одного из врагов. Оставшиеся в живых четверо-пятеро в жалком состоянии пустились бежать, свернули за угол и исчезли в ночной тьме. Шейх Юсиф обнял хана: - С тобой все в порядке? Лишь теперь Джавад хан почувствовал, как он устал. Руки его упали по бокам: - Кажется, да! Исчезнувший в темноте конь с ржанием приблизился к ним. Едва конь оказался рядом, Джавад хан взялся за седло. Затем, уже, когда он готов был перебросить ногу в стремя, Шейх схватил его за руку. - Тебе сейчас никуда нельзя ехать! Мы не знаем, что там, впереди. До утреннего намаза осталось уже немного. Отдохни у меня, неизвестно еще, чем эта ночь закончится. Эти слова отрезвили Джавад хана. Он-то уже готов был ехать. А Шейх Юсиф? Эти вернутся, вернутся хотя бы для того, чтобы забрать своих покойных и тем самым замести следы. Шейха Юсифа оставлять одного нельзя! - Не беспокойся, я послал людей в крепость! - сказал Шейх Юсиф, словно прочитав его мысли. - Скоро придет помощь. Я услышал конское ржание, звук выстрела и встревожился. Посмотрел через стену, и не поверил собственным глазам. Ты один сражаешься против целой армии, хан! Я уже схватил ружье и саблю, бросился к тебе на помощь, как услышал голоса людей, приближающихся к нашему забору. Вижу, как один из них, вскарабкался на чинару и в темноте крадется к тебе по стене… Шейх Юсиф, с молодости воевавший рядом с ханом, был и прекрасным воином… Почти тут же подскакал Гусейнгулу с небольшим отрядом. Вокруг уже никого не было. Нападающие исчезли, захватив своих погибших товарищей. ПОДГОТОВКА В БАЛАКЯНЕ Поражение у реки Габирри испортило настроение лезгин и аварцев, приостановило их всегда удачные походы на Грузию… Они доверились словам Александра Мирзы. Еще живой тогда Ума хан хотел выяснить обстановку в Тифлисе, привлечь дополнительные силы из Дагестана, еще более усилить свое войско. Однако не стал перечить своему гостю и неохотно отравился на это сражение, поэтому и проиграл его, оставив под пулями лучших своих стрелков. Чтобы утешиться и посоветоваться, он отправился в Шушу, к своему родственнику Ибрагимхалил хану. Кроме утешения, ему нужно было получить для Балакяна зерно. Несчастья следовали одно за другим. У них закончилось зерно. Из Шуши он писал своему постоянному собеседнику Садыгу паше Ахилкелекскому и в Персию - Фатали шаху: «Пока я не сражусь еще раз с русскими и грузинами, пока не проучу их, я их домой не отпущу». Большего он написать не мог. По сути, это было просьбой о помощи. Но Фатали хан вместо войска прислал ему дорогую винтовку. Словно именно с ней Ума хан должен был выйти воевать с русскими. Когда Джар-Балакян входил в состав Шуши, Ума хан старался помирить враждующих ханов, и, возвращаясь обратно, он по предварительной договоренности или случайно встретился на куринском берегу с Джавад ханом и обо всем рассказал ему. На этой встрече они переговорили о многом, многое наметили. Но, к сожалению, не перенесший этих несчастий великий хан скончался. По словам близких, «печаль сгубила его». Ситуацию осложняло то, что он был бездетным. После дочери Чавчавадзе он женился на аварке Джейле. Но и от нее детей не было. Не дал ему Бог детей, которым можно было бы оставить все свое богатство, земли. Чтобы не оскорбить душу скончавшегося супруга, Джейла хотела прожить жизнь одна. Однако от нее не отставал сын неродного брата Ума хана Кеббек бек, он каждый день являлся к ней, и еще не дав остынуть телу дяди, хотел жениться на ней, и таким образом завладеть Балакяном. Он был воспитан дядей, вырос у него на руках. Ума хан относился к нему как к родному. Эта его любовь повлияла и на отношение к нему Джейле. Она тоже относилась к Кеббеку как к самому близкому в семье человеку, делилась с ним своими горестями. Ей и в голову не могло прийти, что он позарится на то, что принадлежало его дяде. Однако безвременная смерть Ума хана сорвала многие покровы. Кеббек вдруг резко изменился. Стал вести себя в доме как хозяин, до глубокой ночи сидел и рассуждал о вопросах, его совершено не касающихся. Женским чувством Джейла чувствовала, что теперь взгляды Кеббека на нее изменились, и старалась держаться от него подальше. Спорным был и вопрос о наследовании трона. Все знали, что это зависит от выбора Джейлы. Как-то вечером подвыпивший Кеббек преградил дорогу Джехийле. - Послушай! Дядя не успел оставить завещания! А если бы смог, то завещал бы все мне. Я не намерен отдавать тебя другому! Ты выйдешь за меня замуж! Его грубость и самоуверенность поразили Джейлу - Постыдись! Могила твоего дяди еще не остыла! Как ты можешь говорить о таком! - Мы не можем оставить общину без главы! - Главу общины надо искать не в моей постели! - Все зависит от твоего решения. - Кроме твоего дяди, я других мужчин не знала и знать не хочу! - Что же, я, по-твоему, не мужчина? Но Джейла, ничего ему не ответив, ушла. Но слово было сказано. И Кеббек отступать не собирался. Это был высокий, красивый мужчина. Однако Джейла чувствовала, что больше нее самой его интересует наследство дяди. Поэтому, чем более настойчивым становился Кеббек, тем более росла в Джейле ненависть к нему, теперь человек, которого она от всей души любила, превратился в ее глазах в бездушную скотину. Как-то ночью Кеббек явился снова. Он был пьяным, еле держался на ногах. Войдя в комнату, он тут же обнял Джейлу. Видя, что ей не справиться с превратившимся в тигра и спьяну ничего не понимающего мужчиной она сказала: - Если ты считаешь, что до того, как исполнится сорок дней со смерти твоего дяди, тебе можно входить в его спальню, то пожалуйста! Она отвела его в спальню. Обрадовавшись, что у него все выгорело, Кеббек прямо одетым повалился на постель. Джейла села рядом с ним и стала гладить его волосы. - Ты отдохни, я переоденусь и вернусь! - Ты только не задерживайся! Он проговорил эти слова с закрытыми глазами. Не успела еще женщина выйти из комнаты, как послышался его громкий храп. Джейла вышла из комнаты. Чуть позже она вернулась со слугами. Приставив револьвер в руке к груди Кебббека, она нажала на курок. Потом повернулась к слугам и велела: - Отнесите и бросьте эту собаку в землю! А затем, не дав разрастись сплетням, она пригласила Султана Ахмеда, вышла за него замуж и доверила ему руководство общины. …Султан Ахмед был одним из тех, кто отправил послов на берег Куры. Он знал о дружбе своего отца в Джавад ханом и уважительно относился к нему. Знал об отваге Джавад хана, он был свидетелем его готовности в трудную минуту протянуть руку помощи, и радовался их примирению. Султан Ахмед знал, как сейчас обстоят дела. Пока не будет отомщен Ума хан, не мог ни быть руководителем, ни лечь рядом с Джейлой. Поэтому он, собрав вокруг себя местную и прибывшую из Дагестана молодежь, тренировал их, готовя к битве… Ему повезло, что Цицианов, оставив в покое Балакян, полез на Гянджу, тем самым он выигрывал время, однако полагаться на это было нельзя, потому что, познав вкус победы, генерал Гуляков, вновь готовился в походу против Балакяна. Об этом и стал открыто говорить султан Ахмед собрав людей после дневного намаза. - Я уж не знаю, что за птица этот сукин сын Гуляков, но смерть кружит над ним, и он найдет ее в этой земле. Радуйтесь, он снова идет на нас. Я сам отомщу ему за смерть наших отцов… Пусть приходит! И вы увидите, в какой капкан я его поймаю. Султан Ахмед исполнит свою клятву. Узнав о взятии Гянджи, о смерти Джавад хана, он придет в такую ярость, что, взяв в осаду Гулякова, перережет его вместе с его солдатами. Но это еще впереди. Сейчас же его тревожило совсем иное… Он не мог, бросив границу с Кахетией, идти на помощь Джавад хану. Он и сам готовился ко встрече с врагом. Но то, что Цицианов смог беспрепятственно дойти до Гянджи, его мучило. В душе он ругал борчалинских и газахских беков. «Не должны мусульмане так поступать! Разве они не знают, что этот проклятый гяур идет в Гянджу не на угощение? Не понимают разве, что с ними будет после падения Гянджи?» Размышляя об этом, он позвал к себе Сулеймана из Джангутая и сказал: - Возьми пятьсот конников и иди на Борчалы! В прямую схватку с Цициановым не вступай. Их слишком много. Но не позволяй ему спокойно продвигаться вперед! Нападай на них по ночам. Мешай им всю дорогу. Чем позже они придут, тем лучше. И на нас не станут нападать. Но молодых береги. Наша главная битва состоится здесь… Сулейман собрал конников и отправился в путь, став головной болью Цицианова. Он неожиданно возникал, по вечерам делал свое дело и прятался в окрестных лесах и селах. Потому Цицианов смог пройти путь, занимавший один день, за два месяца. Эти нападения продолжались до самого Шамкира. Только услышав о том, что Гуляков прошел Балакян и движется в сторону Джара, Сулейман принял решение вернуться. Западню для Гулякова султан Ахмед приготовил на реке между Джаром и Талой. Кровавые воды Готовясь к войне, Джавад хан предусмотрел практически все: было собрано зерно, которого хватило бы примерно на три года; у него было около шестидесяти тонн пороха, достаточно было и снарядов, не должно было быть недостатка и в одежде… Это все было не в первый раз. У них достаточно было опыта, он понимал важность вопросов снабжения и сам наблюдал за этим. Но ему и в голову не могло прийти, что Гянджа может остаться без воды. Вода и не собиралась очищаться. Точнее, если иногда и шла чистой, то пить ее было невозможно. Никто не верил в то, что вода очистится, не останется отравленной. Сначала она шла с кровью, а потом и вовсе прекратилась. Это трудное положение испортило настроение не только детям и подросткам. Десяти-пятнадцатилетние мальчишки с деревянными, а некоторые и с настоящими саблями в руках, целыми днями носились по улицам Гянджи, играя в «войну». Самые большие споры у них вставали на тему - кто из них будет «Джавад ханом». Ведь для каждого мальчишки было счастьем исполнять в своем кругу роль Джавад хана На третий день отсутствия воды Гусейнгулу бегом примчался к Тифлисским воротам, где его отец разговаривал с артиллеристами. - Отец! Сколько ты будешь сидеть как несушка? Люди гибнут без воды. Чем сидеть, сложа руки, и ждать смерти, лучше пойдем и умрем в бою! Артиллеристы с удивлением слушали среднего сына хана и кивали головой в знак одобрения. Изменить мнение Джавад хана было трудно. Он знал, как важно выйти из крепости, однако не спешил с этим. - Наберись терпения, сынок! Ты спокойно сидишь дома, в тепле, а противник на морозе, на открытом воздухе. Ты понимаешь разницу? Гусейнгулу знал, что спорить с отцом бесполезно. Однако все больше звучало разговоров о том, что сидение в крепости бесполезно. Ахунд Джумы мечети Гаджи Имамверди с несколькими аксакалами вечером явились к хану. - Как ты думаешь, хан, что же нам теперь делать? - Это же не в первый раз, ахунд! Гянджа выдерживала и полугодовые осады. - Мы не войны боимся. Людей мучает отсутствие воды. Весь город болен. На углу появился конь управляющего. По иноходи этого коня нельзя было спутать ни с одним конем в городе. Он несся, почти не касаясь ногами земли, скакал по дорогам как куропатка. Приблизившись к ним, Касум ага спрыгнул с коня, поздоровался и протянул хану письмо. - От наместника! Джавад хан передал письмо переводчику Гургину. - Прочитай, что он там пишет! Гургин пробежал глазами письмо и стал пересказывать его содержание: - Он пишет, что до нового года ты должен сдать крепость или они ее отнимут. Кровь будет течь рекой. И еще он пишет, кто слышал, чтобы российская армия, вернулась обратно, не взяв осажденную крепость? Джавад хан выслушал это спокойно. - Это он себя успокаивает. Целый год пишет одно и то же. - Прикажешь писать ответ? - Напиши. Напиши, пусть пришлет Мухаммедали Газахского, и я обо всем скажу ему. Никто не понял этого намека Джавад хана. Кто он - этот Мухаммед? Почему хан хотел видеть его, чтобы обо всем рассказать ему? Что он собирался рассказать ему? А, может, он нарочно написал это, чтобы не могли найти человека, о котором он говорит. Ведь в Азербайджане каждый десятый или пятнадцатый будет Мухаммедом. Через два дня, 28 декабря пришел ответ Цицианова. «Вы ищете Мамета Газахского, чтобы обо всем рассказать ему, а он передал бы ваш ответ мне. Я попросил вас написать, чей это сын, так как в Газахе Маметов много. Вы не ответили. Я, по своему обыкновению, стараюсь избежать кровопролития, не хочу, чтобы на мне лежала чья-то кровь. И я еще раз требую: согласно европейским традициям, у осажденного есть право требовать прекращения огня, а осаждающий дает ему время на обдумывание условий и взвешивания ситуации, в течение этого времени ни одна из сражающихся сторон не прибегает к оружию и с помощью посредников условия либо принимаются либо отвергаются. Ты должен дать ответ немедленно». Джавад хан с гневом сказал писарю: - Напиши этому ослу, что его воспитание не дает ему права говорить о европейском воспитании. Воспитанный человек такого письма не напишет. Кто он такой, чтобы давать мне приказания! Кто он такой, чтобы требовать немедленного ответа, ставить мне условия! Я отвечу, когда сочту нужным. Именно так и напиши. Напиши ему, пусть знает свое место! Пусть знает, что ни о какой сдаче города не может идти речи. Он войдет в Гянджу только через мой и моих детей трупы! Лишь после моей смерти! Иначе и не может быть! Через день Юсиф Бехдудов привез новое письмо от Цицианова. «Из вашего последнего письма следует, что вы не намерены сдавать крепость. Требуя от вас ответа в тот же день, я не ставил вас на место слуги. Если я пишу вам сегодня, то и вы должны сегодня же ответь мне. На это письмо я должен получить ответ не позднее полудня. На каких условиях Гянджа может быть сдана: 1. Джавад хан и его поданные переходят в подданство российского императора. 2. Крепость очищается и сдается под контроль российской армии, и там располагается оружие российской армии. 3. Джавад хан и далее будет руководить своим народом. Однако каждый год будет сдавать в пользу русской казны по 20 тысяч рублей. Долг за 1804 год выдается по подписанию этого документа. 4. Армии Гянджи и Шамседдина содержатся за счет Гянджи. 5. Отказ ото всех претензий на Шамседдин. 6. Гусейнгулу хан отдается в качестве заложника». Эти условия делали бессмысленной и безрезультатной всю борьбу, которую до сих пор вела Гянджа. Слушая их, Джавад хан думал: «зачем мне ханство после этих оскорбления и унижений, лучше умереть, чем жить так». Свое отношение к письму он выразил писарю в одной лишь фразе. «Оскорбительно даже быть ханом под контролем русских. Лучше смерть, чем такая жизнь!» Цицианов предполагал, что его письма выведут Джавад хана из себя. За время почти года переписки, после столкновений при Газахе и Шамседдине он имел возможность изучить характер Джавад хана. Он знал, что таких людей можно убить, но заставить их изменить решение невозможно. Петербургское воспитание и тифлисские разговоры наполнили его презрением к этому «татаро-мусульманскому» хану, тем не менее, ответы Джавад хана наполняли его сердце необычным уважением к этому человеку. «Сейчас таких людей очень мало», - думал он. А последняя встреча с Апо совершенно спутала его. План, который они разработали вместе с генералом Корягиным, потерпел неудачу. Засада не состоялась. И хотя люди, сидевшие в засаде у дома Шейха, захватили Джавад хана в одиночестве, они еле смогли унести ноги, оставив двенадцать человек погибшими. Во всем этом было что-то необычное. Если у Джавад хана наберется хотя бы тысяча таких воинов, то никакая армия этот город не возьмет. И его прошение об отставке было продиктовано именно этой неудачей. Однако сведения, полученные от гянджинских армян и Насиб бека, заставили его передумать… Цицианов понял, что эта долгая переписка входит в тактику Джавад хана. Он просто тянет время. Наверное, чего-то ждет. Наверное, он ждет, когда к нему на помощь придут другие ханы и армия шаха. Допустить этого было нельзя. *** А Джавад хан и в самом деле ждал. Он не верил, что, хоть между ними и были обиды, его братья и родня, не оставят его одного на поле боя. Он ждал. «Даже небольшое вмешательство извне может изменить судьбу сражения», - думал он. И хотя при людях он отказал Гусейнгулу, по ночам разрешал отряду, который возглавлял сын, тайком нападать на русские войска. Он понимал правоту сына. За кровавые воды Гянджи Цицианов был отомщен в новогоднюю ночь. В результате неожиданного налета гянджинцев в бокалы русских вместо водки и вина полилась кровь. Назавтра военная операция была проведена днем. В кавалерийских боях преимущество гянджинцев было бесспорным. Поэтому русские избегали прямых столкновений, предпочитая отряды стрелков или артиллерию, которая стреляла метко и обладала большой уничтожающей силой… Места для сомнений не оставалось. Чистота крепости была нарушена. Чистые воды Гянджи были замутнены грязью. Отсутствие воды мучило горожан. Вечером Джавад хан созвал военный совет во главе с Демироглы. Обсуждалось предложение Гусейнгулу аги. Были приглашены командующие пешими и конными отрядами, артиллерией, глава арсенала и прочие. Присутствовал даже командующий всего тремя сотнями шамседдинских кавалеристов Даббагоглы Усуб. Но так как Джавад хан знал, что это родственник Насиб бека, то особо откровенных разговоров в его присутствии не велось. Предполагалось, что после того, как была осаждена Гянджа, дикости, совершаемый русскими в шамседдинских и газахских селах, полное истребление скота отрезвило Насиб бека. По крайней мере, так говорили. Однако Джавад хан этому не верил. Но при этом он не хотел отправлять обратно шамседдинских конных. Враг только и ждет этого. В тот же день русские заплатили бы им и приняли на службу к себе. Неудачное покушение в ночь, когда Джавад хан возвращался домой от Шейха, лишила последней надежды и армян. Однако сейчас не время было говорить об этом. Мало ли ходят бродяг-армян? Нельзя было замарать их нападением присутствие двухсот армян в армии хана. И без того они накануне сражения были на него обижены. Когда их села были перенесены подальше от границы, они говорили: «Джавад хан лишил нас наших земель», не понимая, что хан сделал это для того, чтобы они не оказались в руках врага, и, кроме них, он переселил и тюркских крестьян… Сейчас он с подозрением относился даже к самым близким людям из этой группы, и не хотел открыто говорить в их присутствии. В то же время накануне решающего сражения он пытался выяснить их настроение, чтобы определить, кто разносит сплетни из Гянджи. Гусейнгулу рассказывал о последней операции, предлагал открыть ворота крепости, дать возможность армии выйти за пределы садов, занять позиции напротив противника. - Пожалуйста, отец, не сердись. Позволь мне все сказать. Все равно ведь последнее слово будет за тобой. Приближение противника к городу сковывает нас по рукам и ногам. Наша сила в кавалерии. Если мы и ее стреножим, введя в крепость, чем же тогда воевать? Главнокомандующий Демироглы был согласен с мнением Гусейнгулу аги. - Близость противника лишает нас уверенности. Население города в панике. Поэтому мы должны перенести сражение ближе к Гуру Гобу, удалить от города. В душе Джавад хан был согласен с обоими. Однако никто не знал, какие он преследовал цели, отходя в крепость, для чего отдалял срок сражения. А он все еще надеялся. Ждал помощи. Она обязательно должна прийти. Или от султана Ахмеда - из Балакяна, или из Шеки, из Шемахи, Карабаха. Появление любого войска воодушевило бы Гянджу. Иногда он вспоминал и старинный прием тюркских полководцев. Можно было бы ночью тайком отправить войско на карабахскую дорогу, а утром они с шумом вошли бы в город, изображая из себя пришедшую им помощь. Но это возможно при открытых боях, когда вокруг нет знакомых. А вытворять такое на глазах всего города было нельзя, можно было бы полностью лишиться уважения. После долгих обсуждений они пришли к решению. За два дня до Гурбан байрама глубокой ночью ворота тихо откроются и гянджинская армия неожиданно набросится на врага. В ШТАБЕ ЦИЦИАНОВА На следующий день и Цицианов собрал в своей палатке совет. Он был полон сомнений. Вспоминал, что писал или говорил об азербайджанских ханах в Петербурге, и теперь понимал, как он ошибался. Он предполагал, что все азербайджанские ханы должны быть продажными и хитрыми. Поэтому и писал в Петербург: «Когда они по одному приходят к нам, прося о помощи, когда они продают свое войско, то забывают о том, что тем самым роют себе могилу». «Вот тебе и продажный хан! А это еще самое маленькое азербайджанское ханство. Уже целый год я всячески пытаюсь подобраться к нему, а он и не дрогнет. А может быть, есть что-то, о чем знал Зубов, но утаил от меня. Как бы там ни было, он эти места знал лучше, чем я. А иначе он не стал бы советовать Его Величеству Александру I быть осторожнее в кавказских вопросах. Во всяком случае, он был против войны с Гянджой, да еще и в зимних условиях. Советовал предварительно укрепляться в Грузии. Завоевать земли не трудно, гораздо труднее в дальнейшем укрепиться там. А для этого нужна серьезная подготовка. Предположим, дойдешь ты и до каспийских берегов, но сможешь ли там удержаться, хватит ли у тебя на это армии?» Зубов считал ошибкой видеть в ханах людей слабых, неискренних. Его удивило, когда Цицианов заявил, что «без нашего руководства, ханы так и останутся дикими». Почему офицер, получивший европейское воспитание, позволяет себе давать такие глупые приказы? Когда Александр I предлагал Зубову стать советником по кавказским вопросам и написать, что он думает по этому поводу, он передал ему и все имевшиеся у него документы по этому вопросу. Зубов знал, что среди этих рапортов и отчетов, включающих в себя сведения о наличии полезных ископаемых, природных ресурсах, занятий местного населения и покупательной способности, есть и предвзятые, полные злобы и ненависти, которые принадлежат Цицианову. Знал Зубов и то, что когда эти материалы будут все собраны и обобщены, то они в будущем могут привести к серьезным ошибкам в политике России на Кавказе. Он чувствовал, что Цицианов, хоть и живет в России, однако его представления об Азии не выходят за пределы мнения завсегдатаев дымных парижских кафе. «Азиатская политика основана на силе, добродетель хорошего правителя в том, что он - рыцарь, а его умение - в покупке наемных солдат». Это мог написать только человек, не имеющий никакого представления об Азии. Как может Европа, которая имеет всего несколько веков традиций государственности, относительно недавно избавившаяся от беспримерной дикости инквизиции оценивать Азию. Даже Россию нельзя мерить азиатскими мерками. Следовательно, у России и Азии различные критерии. «Чем они будут беднее, тем смиренней». Это тоже написано Цициановым. Подобные мысли, пугавшие генерала Зубова, постепенно превращались в критерий отношения России к Востоку, и не только к мусульманскому Востоку, но и даже к собственно российским восточным регионам. Может быть, они, действительно, держат народ впроголодь, чтобы у него не оставалось сил для сопротивления. Цицианов проводил откровенно антимусульманскую политику на Кавказе, он в каждой фразе заверял царя в абсолютной преданности армян и грузин, в том, что они могут принести пользу трону, что и продемонстрировали последние события на Кавказе. Именно поэтому Зубов и стремился задержать реализацию кавказской операции. Он понимал, что грузин Цицианов не может быть справедливым в отношении соседнего мусульманского Азербайджана. Он надеялся, что со временем эта истина откроется и ситуация может измениться. Цицианов ничего не знал об этих его предположениях. Однако он стремился понять причины протеста Зубова. Одна из них была налицо: возрождение Джавад хана и неприступность Гянджи. На военный совет были приглашены все влиятельные русские офицеры: генерал-майор Портягин, полковники Белявин, Лизаневич, Корягин… Они прошли тяжелые испытания и были удостоены наград за операции на Балканах, в Польше. Но все равно единомыслия среди членов военного совета не было. Некоторые из офицеров все еще настаивали на возвращении в Тифлис, чтобы дождаться там прихода весны. И генерал Портягин был против решительного штурма крепости. «Если мы еще немного подождем, то они сами придут и сдадутся. А если мы прольем в Гяндже кровь, то потом, когда мы будем говорить о милосердии государя, нам не будут верить. Мы поднимем против себя азербайджанских ханов, которые еще десять-пятнадцать лет назад готовы были принять российское подданство!» И вновь в самый разгар дискуссии к Цицианову подошел его адъютант и что-то прошептал ему на ухо. Генерал вышел, а когда вернулся, настроение его улучшилось: - Господа, через два дня на рассвете Джавад хан атакует нас. Как бы он ни старался скрыть это, нам все известно… Полковник Корягин, отличающийся среди офицеров наибольшей импульсивностью, воскликнул: - В таком случае мы должны опередить его. - Не спеши, - прервал его Цицианов. - Есть и другие сведения. Защищающие Гянджинские ворота триста армян и двести всадников Насиб бека во время сражения перейдут на нашу сторону и ударят по гянджинцам сзади. Мелик Апо сообщил, что это секретные сведения. Нельзя оставлять нападение на крепость на после праздника Рамазан. В этот день мусульмане будут заняты! Это сообщение заставило замолчать тех, кто предлагал отступить. Решение было принято. Однако до сведения войск оно будет доведено лишь за полчаса перед наступлением. Под командованием Портягина батальон гренадеров Севастопольского полка, несколько батальонов Кавказского полка и несколько сотен драгун должны были атаковать Карабахские ворота. Второй полк под командованием Корягина атакует Тифлисские ворота, где соединится с армянами и Усуб беком. Батальон Белявина при участии Цицианова будет стоять в засаде у Карабахских ворот и защищать тылы. Они рассчитывали, что вдруг могут появиться какие-то войска соседних ханов. Одним словом, если будет взят хотя бы один из восьми бастионов Гянджи, это приведет к падению всей Гянджи. Русским было прекрасно известно о том, что у гянджинцев слабо с огнестрельным оружием и главная их сила в кавалерии. Неудачные отражения ночных атак гянджинцев, убийство им двенадцати покушавшихся плохо подействовало на Цицианова. Поэтому он вырядил отряд, который вместе с армянами должен был захватить Шейх Оджагы. *** За час до того, как должны были быть открыты Гянджинские ворота и войскам предстояло выйти за их пределы, в русском лагере началось активное движение. Это можно было увидеть и с бастионов крепости. Главнокомандующий Демироглы бросился к Джавад хану. - Хан, русские опередили нас. Джавад хан вскочил с места. - Будь прокляты предатели! Кого он имел в виду, к кому были обращены эти слова - оставалось неизвестным. Случилось именно то, чего он боялся. Русским стали известны планы, подготовленные на военном совете. В этом нельзя было сомневаться. Преимущество было потеряно. Теперь противник будет диктовать условия боя. «Я сотни раз проверял их, сотни раз убеждался в их предательстве, и все равно поверил им. Отдал Гянджу из-за собственной наивности, мягкосердечия», - переживал он. К отцу вбежал взволнованный Гусейнгулу ага. - Отец, нас предали. Русским все известно. Но Джавад хан был уже тверд. - Ты возьми на себя Карабахские ворота, - приказал он Демироглы, - пусть Гусейнгулу остается рядом со мной. Надо укрепить Тифлисские ворота. И не спускать глаз с их защитников. ШЕЙХ ЮСИФ Гяндже доводилось пережить немало боев, нападений, грабежей, однако когда самые страшные грабежи доходили до Божьего дома, все останавливалось; Имамзаде и стоявший по соседству с ним Шейх Оджагы пережил множество вражеских нападений, но каждый раз им удавалось избежать опасности. Ни один мусульманин никогда не прикоснется как к своему, так и к чужому святилищу, к месту, связанному с именем Бога, пророка. Несмотря на это Джавад хан велел Шейху Юсифу быть предельно осторожным и не выходить из дома. «Твое дело - не война, не оружие! Это наше дело. На всякий случай возьми с собой еще несколько слуг, пусть они охраняют тебя», - велел он. Он тоже слышал о том, что ближе к сражению в районе Имамзаде увеличилось количества армянских священников. За день до этого Гусейнгулу и Афаг навестили Шейха. «Мы пришли, чтобы остаться рядом с тобой», - сказали они. Однако Шейх не согласился. - Крепость в опасности. Лучше, если вы будете там, где все. Сейчас время помогать не мне, а Джавад хану. И оставив при себе двух мюридов, он отправил всех на защиту крепости или города, что, впрочем, было одно и то же. Под вечер пришел дервиш, который тоже остался у Шейха. После первого появления на собрании поэтов он сдружился с Шейхом. Он несколько раз приходил к нему и они беседовали до самого утра. Так и в этот вечер они проговорили до глубокой ночи. До них доносились звуки перестрелки на западной окраине города. Удивительный вопрос задал дервиш Шейху Юсифу: - Почему же Бог нас не слышит? Если б он отвлекся от своих дел и обратил внимание на свои создания, то в первую очередь он должен был бы подумать о нас, протянуть руку помощи своим самым верующим созданиям. Он должен был уничтожить неверных, Однако очень часто получается иначе. Бог не видит и не слышит нас… - Откуда же ты знаешь, что не слышит? - спросил его Шейх. - Если б слышал, то протянул помог бы нам. Не позволил бы гяурам пройти огромную дорогу, и в нашем собственном доме заставить нас напиться собственной крови. - У Аллаха своя логика, отличающаяся от твоей, моей. Терпение его велико. Он делает медленно, но верно. - Слава Аллаху, - проговорил дервиш. - Хоть и медленно он делает, но бесповоротно. У Шейха Юсифа тоже было много раздирающих душу вопросов. Он не находил на них ответа даже в своей огромной сокровищнице. Если все зависит от воли Аллаха, то тогда сила должна соответствовать справедливости. Сильный должен быть в то же время справедливым. Но, к сожалению, все было иначе. Справедливость всегда становится мишенью силы, и топчется ею. Тот, у кого сила, не интересуется уже храбростью. Может, и заинтересуется, но когда уже в этом не будет необходимости… Что толку в справедливости, построенной на костях и могилах сотен людей? Но тут он остановил себя: «И ты поверил дьяволу, Шейх! Ты столько читал, столько учился, а логики мира так и не смог понять. Александр Великий, Кир, Дарий, Чингиз хан, Эмир Теймур… Где они теперь? А сокровищница Надир шаха, которую не мог осилить ни один караван? Все ответы ищи в себе». Не будь прожившего в бедности Низами и других историков, никто бы и не вспомнил о тех завоевателях, повелителях. Законы Аллаха в равной мере относятся ко всем. Будь он хоть завоеватель, хоть нищий раб, будь это хоть песчинка, хоть яркая звезда. Другой стороной физического удовлетворения является физическое ничтожество. Тех, кто мучается при жизни, после смерти ждет бесконечное счастье. Человек, при жизни владеющий дворцами и странами, не может владеть умами и памятью других. Один становится шехидом, и жертвует своей жизнью - чтобы принести своему роду, даже времени славу на тысячу лет. Другой же владеет ключами от всех сокровищниц, а остается в памяти людей мишенью для тысячи лет нищеты и оскорбительных унижений. Если ты хочешь понять Аллаха, то, будь добр, думай глубже! Ты хочешь измерить своей ложечкой того, в ком вмешается весь подлунный мир. Однако верно сказано: если делиться горем, оно уменьшается, а если раздавать радость, оно растет. Это тоже из неписанных законов Бога. Одно из звеньев мира…» Разговор двух мудрецов под звуки стрельбы в ту ночь восходил к вершинам, недоступным для воюющих. И сколько бы они ни говорили, им и не вспоминались войны и смерть, ибо они были счастливы. Понимали, что будущее не связано с жизнью сотен, пятисот человеческих жизней и грядущими победами. Все названные победители проходили через Гянджу, а где же теперь их следы? «Теперь идет новый!» И дай Бог, его ждет будущее пострашней предыдущих! Когда бой, миновав сады и пройдя город, ткнулся в стены крепости, вдруг раздался стук в дверь. Они не стали открывать. Мюриды сообщили, что группа вооруженных людей окружила дом. Шейх Юсиф подошел к двери и прислушался, его слуха коснулись отдельные армянские фразы. Случилось то, чего он и ждал. Как только противник окружил крепость, они тут же ринулись к Шейху. Шейх выглянул поверх стены, прицелился в одного, мюриды стали стрелять в других. По ту сторону послышались крики, стоны. Потом снова стали стучать в дверь. На этот раз стуки сопровождались бранью, угрозами, пинками в дверь. Они снова выстрелили. Однако без помощи со стороны, долго сопротивляться не удастся. Они стреляли до последнего патрона… Лишь когда нападающие, перепрыгнув через стену, схватились с мюридами в рукопашную, Шейх понял, какую огромную ошибку он совершил. Ему следовало попросить помощи у Джавад хана. Не стоило доверяться на святость Дома, святилища. Он не подумал о том, что для армян не могут иметь значения понятия Бог, Дом, поклонение. Он стоял под деревьями, опустив саблю, и с изумлением смотрел на происходящее, а точнее, сказав дервишу: «Береги себя!», побежал через сад к дому. Схватил бутылку с заранее приготовленным нафталановым маслом и стал распрыскивать его по стене дома. Потом вошел в дом, разлил масло по всем комнатам. Спуститься в подвал времени не было. Он отшвырнул пустую бутылку и вновь ринулся в гущу сражающихся. Прижатые к двери, они стояли стеной, преграждая врагу путь в дом. Так они защищали Дом. В самую последнюю минуту, когда уже не останется иного выхода, он подожжет дом, чтобы тот не достался врагу. Он еще не знал, поднимется ли у него рука на это. Во всяком случае, он все приготовил. Сообразив, что если продолжать так сражаться, то потери будут немалыми, и чтобы проникнуть в дом, придется положить много людей, один из нападающих прокрался к дому с задней стороны и поджег его. Через несколько мгновений огонь охватил стены. «Господи, что же станет с Гянджой без этой сокровищницы? Сможет ли она прожить дальше, не зная своих корней, не зная тайн мира? И зачем же мне жить после этого?» С этими мыслями Шейх, доверив оборонять вход мюридам, приблизился к еще полностью не охваченной огнем двери, прошел внутрь и закрыл за собой двери. Сквозь дым и пламя он прошел к своему месту, сел на корточки и раскрыл одну из книг, стоявших на полке. Но дым дал ему возможность прочитать всего лишь одну строчку. Он посмотрел на пламя, охватившее книги, выстроившиеся вдоль стен, рукописи, и приближающееся к нему, а потом, спустился в тайное подземелье, где мог уместиться всего один человек. В эти мгновения он думал только об одном. «Бог дает мне сил! Я не должен бежать наружу для спасения! Пусть все превратится в безжизненную золу! Лишь бы не досталось этим негодяям!..» Быть может, его шепот достиг ушей Джавад хана. Потому что именно в этот момент он говорил Гусейнгулу: - Мы бросили Шейха одного! Если сможешь выбраться отсюда, мчись к нему! Гусейнгулу взобрался по одному из бастионов Бардинских ворот. Отсюда можно было бы увидеть Шейх Оджагы. Дом и в самом деле можно было увидеть. Вместе с дымом и пламенем… Гусейнгулу понял, что уже поздно. Однако Ниджат Гянджали смог выбраться из города… Он не заметил дыма и пламени, поднимающегося со стороны Имамзаде. Потому что в эти мгновения весь город был охвачен огнем. Сейчас он стремился попасть только в Дом Низами с единственной надеждой спасти его. Он хотел увидеть Шейха Юсифа… Дом превратился в столб огромного пламени, полыхающий костер… Во дворе остались лишь изрубленные тела слуг. Недалеко, привалившись к чинаре, сидел дервиш с саблей в груди. Но, кажется, он еще был жив. - Где Шейх, где Шейх? - закричал Ниджат Гянджали. Дервиш повернул лицо к еще пылающему дому и с трудом пробормотал: «Дома». Ниджат Гянджали все понял. Он заколотил кулаками, головой о чинару и закричал: - Мир погиб! Погиб! Руки его взметнулись к небу. - Если у тебя есть камни, обрушь их на меня, о, Господи! Не хочешь?! Потому что тебя просто нет! Я больше не верю в тебя! Тебя нет! Не верю! Так крича он выдернул клинок из тела дервиша. Обернул дервиша в свою чуху, стараясь перевязать его рану. Обежал вокруг дома, словно пытаясь броситься в огонь, превратиться в пепел, а потом бросился наружу. - Не верую!.. Не верую!.. - повторял он и исчез в полях. БИТВА В КРЕПОСТИ Уже посветлело, и с бастиона Джавад хан видел колонны русских, с двух сторон приближающиеся к городу. Уже заговорили пушки. Гянджинская артиллерия стреляла по русским, ядра попадали в сады, однако отсюда трудно было разглядеть, куда точно приходились удары. Впрочем, когда ядра русской артиллерии попадали в город или крепостные стены, в городе начиналась суматоха. Джавад хан был уверен в том, что противник не сможет войти в город. Даже если им удастся преодолеть первую, песчаную стену, то ко второй, кирпичной они подойти не смогут. Он с самого утра внимательно наблюдал за ходом сражения. На первых порах гянджинцы одерживали верх. Если так будет продолжаться, то через несколько часов можно будет открыть ворота и выпустить армию из города. Теперь уже он раскаивался, что несколько дней назад не послушался советов Гусейнгулу. Он все еще смотрел вдаль. «Они придут! - повторят он. - Обязательно придут!» Однако ни на карабахской, ни на шекинской дороге никого не было видно. Ближе к полудню наметилось некоторое движение у Тифлисских ворот. Ворота были открыты. Сначала Джавад хану показалось, что не вытерпевшая осады кавалерия выходят в бой. Он тут же послал туда Гусейнгулу агу. - Там что-то творится. Беги туда! Надо усилить там оборону! Гусейнгулу во главе своего отряда поскакал туда. Однако суматоха у ворот не была похожа на сражение. Выходящие из крепости солдаты безо всякого сражения смешивались с русскими. Гусейнгулу ага прискакал по крепостной стене. - Отец, еще одно предательство! Армяне перешли на сторону русских. Джавад хан ничего не ответил. Казалось, он ждал именно этого известия. - Что ты сделал? - Мы закрыли ворота. Я сам буду охранять их. Но потери большие. - Вырвавшаяся наружу кровь не остается в венах. Рано или поздно они должны были нанести этот удар нам в спину. Надо было быть осторожней. Я пришлю еще подмогу. Чуть позже к Джавад хану подошел незнакомый солдат. Лицо его казался знакомым, однако хан не мог узнать этого человека. - Хан, мы услышали о предательстве армян. Позволь нам тоже помочь Гусейнгулу аге. И тогда он узнал этого человека по голосу: ковроткачиха Гюльджамал. Перед глазами Джавад хана встала та туманная ночь, хижина на пастбище. «Какие счастливые были дни, о, Господи!» - Это не женское дело! - Мы уже забыли о том, что мы женщины, хан! Уже давно мы учимся обращаться с оружием. Разве мы можем оставаться дома в такое тяжелое для тебя время? - Ладно, ступай! Береги и Гусейнгулу, и себя! Взгляд Гюльджамал задержался на его лице, Она хотела что-то сказать, подержать его. Однако ничего не сказала, наверное, не нашла слов, чтобы выразить все, что у нее на сердце. Лишь окинула его долгим взглядом, и ушла. Он посмотрел вслед Гюльджамал, увидел большую толпу женщин, окруживших ее, и глаза хана наполнились слезами. До самого вечера противник не смог подойти к стенам крепости… У Карабахских ворот все было спокойно, русских там не было видно. Лишь у Тифлисских ворот русские вели себя активней, однако и там не могли продвинуться вперед. Наступила ночь. Однако сражение не прекращалось. Всю ночь продолжался взаимный обмен горящими стрелами, время от времени раздавались артиллерийские выстрелы. *** Ханский дворец во внутренней крепости напоминал тонущий корабль. Правда, судьба его решалась не здесь, а за крепостными стенами. Здесь же был женский штаб. Слуги сновали между Джавад ханом и Гусейнгулу ханом. Не хочется ли им чего? Вдруг они голодны? Гусейнгулу оставил своих солдат. Но Джавад хан голоден не был. С начала сражения он всего раз заехал во дворец, дал указания, потом пошел в мечеть и помолился вместе с народом. На второй день осады суматоха первого дня успокоилась. Идет война, и Бог даст или врагу, или нам!.. Наступал вечер Рамазана. Гянджинские рынки наполнились украшенными баранами. Никто еще не знал, что через день эти площади будут залиты потоками крови, а улицы наполнятся трупами молодых людей, принесших свои жизни за Гянджу… После обеда еще одна группа всадников ускакала из Гянджинских ворот. На этот раз Гянджу предали шамседдинцы. Армия Гянджи в этот раз потеряла двести кавалеристов. После этого усилился натиск на эти ворота. И более всего старались предавшие Гянджу армяне и шамседдинцы. Бегство людей Насиб бека окончательно сломило Джавад хана. Армян еще можно было понять, они перешли к своим единоверцам. Но что же произошло с этими мусульманами? О чем они думали? Сколько лет я воюю за них, стою на защите их чести. А они… Но тут он остановился. Нет, Насиб бек и Усуб бек - это еще не значит Шамседдин. Вечером Гянджа как ни в чем ни бывало праздновала… На следующий день с утра на Тифлисские ворота было снова совершено тайное нападение. Но в этот раз борьба шла не только за ворота, рукопашная схватка велась чуть ли за каждый шаг забора, окружающего Гянджу. Так как враг лез отовсюду, где только видел слабое место, поднимался по приставным лестницам наверх, но получив отпор, валился назад. Борьба шла не за жизнь, а за смерть… Сценарий Цицианова был нарушен… Все знали, что с Тифлисских ворот и будет нанесен основной удар. То есть это было ясно как Цицианову, так и любому гянджинцу. Поэтому вне всякого сомнения Джавад бек сосредоточит свою оборону именно на этом участке. К тому же после того, как армяне и шамседдинцы открыли этот участок, перейдя на сторону русских, ситуация еще более обострилась. Было ясно, что Джавад бек будет прежде всего оборонять именно это место. В результате оборона Карабахских ворот будет ослаблена, и столь опытный офицер как генерал Портягин с легкостью войдет через эти ворота. Это и являлось одной из причин, по которой сам Цицианов во главе своей части стоял позади войск Портягина. С одной стороны, он контролировал дороги, ведущие из других ханств, с другой стороны - рвался первым войти в открытые ворота! Сейчас у него не было большей мечты, чем эта. И, в конце концов, он хотел, пройдя через эти ворота, лицом к лицу встретиться со связанным по рукам и ногам Джавад ханом и поставить его перед собой на колени. Однако все это были лишь мечты. Прежде всего, генерал Портягин, несмотря на все свое старание, не мог и близко подойти к воротам, обороняемых Демироглы. Естественно, Демироглы не стоял на месте. Он целыми днями носился на коне по стенам крепости, наблюдал за происходящим, подбадривал солдат, следил за постоянной доставкой артиллеристам пороха и ядер. При этом он время от времени навещал и Джавад хана. Докладывал, выслушивал приказания. В первый день и Джавад хан часто покидал бастион, который превратился в его штаб, он тоже обходил крепость, поднимался на бастионы, старался поднять настроение солдат. Но после того как бой приблизился к стенам крепости, у него уже не было возможности покидать ее. Да и необходимости в этом не осталось. Больше всего он боялся стать мишенью упреков народа. Боялся, что его станут порицать в излишней самонадеянности, в том, что из-за собственной прихоти отдал такой большой город, пролил столько крови. Это было бы чрезмерным упреком, после чего он уже не смог бы воевать. Но как ни странно, подобных настроений в Гяндже не было. Ошибались даже те, кто полагали, что после измены армян и шамседдинцев город будет потрясен. Напротив, это предательство еще более усилило решимость гянджинцев. «Подумать только к каким методам прибегают эти негодяи. Они ставят соседа против соседа, брата - против брата. Да что же это - конец света. Что же мы, оставим русских и набросимся на оставшихся в Гяндже армян или шамседдинцев, чтобы отомстить им… Это все глупости. Каждый получит свое, когда придет время. Сейчас самое главное - это оборона Гянджи». Быть может, в этом сыграл роль и характер Джавад хана. Люди, поначалу относившиеся к нему как к человеку жестокому, несговорчивому, горожане, сторонящиеся его, все поняли: «Ведь этот несчастный воюет не за себя! Ведь если бы дело было бы только в том, чтобы остаться ханом, так он и после прихода русских остался бы ханом. Он не может допустить, чтобы Газах и Шамседдин принадлежали русским. Он сам, вся его семья весь день на ногах!» Никто в Гяндже не укорял Джавад хана. Быть может, здесь принимались во внимание и определенные его шаги. Например, весь последний год он не оставлял вниманием простых людей. Если позволяло время, он молился вместе с народом в Джума мечети, и волей-неволей общался с людьми, говорил о происходящих событиях, рассказывал о западне, готовящейся для Гянджи, каждое из писем противника превращалось в мечети в предмет обсуждения: «Пусть наши люди знают, с кем им придется иметь дело!» И если эти письма создавали в народе образ Цицианова, как врага тюрков и мусульман, коварного кровопийцы, то Джавад хан рисовался людям отважным человеком с открытым сердцем, культурным, бесстрашным, знающим цену слову. Народ верил в его правоту, и если бы даже Джавад хан вынужден был сказать: «Откройте ворота Гянджи», люди сделали бы это. Ведь трудно удержать массу, верующую в твою правоту. Здесь, на крепостных стенах существовала еще одна, более прочная система духовной защиты Гянджи. Гордость… Гянджинская гордость… Откуда она исходила - из земли ли, из воды, из камней, из стен? Может, из того, что когда мир пребывал в невежестве, в Гяндже рождались такие гиганты как Мехсети, Абдула, Низами? Во всяком случае, здесь было и немало от самого слова - Гянджа. Ибо под этим словом, наряду с древней историей древнего племени, скрывались и бесконечный ум, и кладезь богатств. А сейчас попытка подлого времени унизить Гянджу, нападение на город со всех сторон воронья гяуров рождала в сердце каждого гянджинца счастье, преодолев границу между «быть или не быть», стать шехидом. За этой границей начиналось рожденное во тьме средневековья великое философское движение «ахиллик», то есть «братство». И слово «брат» вошло в каждый камень, в землю, в чинары. Эта великая человеческая любовь к ближнему жила в каждом, даже самом бедном гянджинце, придавая ему благородство и сытость. А сегодня все эти чувства, рожденные историей, природой, обычаями и традициями, душевным благородством, объединились в единую веру: «Нельзя быть сломленным!», «Лучше умереть шехидом, чем сдаться!». Слова Джавад хана вошли в сердце каждого гянджинца: «Это война за веру и честь. Чем мы лучше имамов? Умрем, но останемся примером: лучше остаться в памяти героями, чем бесчестными!.. Если ты не умеешь умереть за родину, то и родина погибнет! Наши деды создавали ее ценой собственной крови, и мы должны сохранить землю для будущих поколений!» Во дворце также никто не верил в поражение Джавад хана: «Над нами есть Аллах! Разве не видит он правоту Джавад хана? Отчего нам не дают спокойно жить в собственном доме. О, Аллах, спаси нас! Не отдавай правого дела неправому!» Шукюфа ханум была дома. С приходом зимы у нее начинали болеть ноги, и она редко выходила на улицу. Руководила в доме хозяйством, следила за тем, чтобы у хана, у сына, у командиров всегда была пища. Тифлисский врач Степан, осматривая ее в последний раз, сказал слова, которые она запомнила: «Русские вот-вот придут, ханум. Они уже захватили полмира. Джавад хан - человек храбрый, однако одна смелость не заменит армию. Их армия прошла пол-Европы. Они не посылают в бой солдат, не прошедших восемнадцати-двадцатилетнюю подготовку. Наши умеют обращаться с холодным оружием, скачут на конях. Однако сейчас пришло такое время, когда побеждают не люди, а железо». В словах врача звучала безнадежность. Он хоть и был евреем, но был честным человеком и любил Джавад хана. И в этот дом он приходил как к себе домой… Афаг еще не до конца вкусила счастье. После начала сражения она уже не имела возможности выйти из дома. О несчастье, произошедшим с ее отцом, она ничего не знала. Гусейнгулу скрыл от не то, что от ее отца остался лишь пепел: «Пусть закончится сражение, а там посмотрим!» Но Афаг нервничала. Отчего не приходит отец? Что там происходит? Ее утешало только мысль о том, что мюриды не бросят ее отца… Знакомые, родные - все превратились в единый организм, в единую душу. Страх смерти был давно забыт. Оставалась лишь одна мечта: «Что угодно, лишь бы Гянджа не была побеждена!» От соседних ханов не было ни известий, ни помощи, и это очень изменило гянджинцев, заставило их крепче держаться друг друга. «И не стыдно Фатали шаху! Сколько лет Джавад хан терпел Гаджара, помогал ему, испортил из-за этого отношения с соседями… А в эти трудные для Гянджи дни он делает вид, что ничего не происходит. Хотя бы Агабегим ага, старшая жена шаха подсказала ему, что ее дядя в трудном положении, нуждается в помощи!» Вот о чем говорили все гянджинцы. И еще по городу все толковали о том, как идет сражение. …Едва по-зимнему холодное, но большое, яркое солнце лишь появилось на горизонте, как беспрерывные залпы артиллерии разрушили часть крепостной стены у Тифлисских ворот. И не давая возможности заделать пробоину, вражеские солдаты заполнили передовые бастионы около ворот. Защитники бастиона не в состоянии были удержать натиска врага. Одна часть нападающих ринулась в сторону позиций, которые оборонял Гусейнгулу хан, а другая часть по крепостной стене набросилась на позиции Джавад хана. «Где же отец?» - беспокоился Гусейнгулу ага. Он хотел улучить хотя бы пять-десять минут, чтобы оставить своих солдат, сбегать к отцу. Ему стало бы легче, если б он мог сказать ему слова, которых до сих пор никогда не говорил. «Напрасно ты воспитал нас такими, отец. Не позволял нам сказать тебе, что у нас на душе. Не дал нам сказать, как мы любим тебя. Для нас было бы счастьем умереть ради тебя. Ты - великий человек! Хан земли, вскормившей Низами, мог быть только таким, как ты. Ты не дал нам сказать тебе, что если остальные и не поняли всего сделанного тобой, то мы хорошо осознали. Потому что с тех пор, как ноги наши коснулись земли, с тех пор, как мы сели в седло, мы всегда были с тобой рядом. Мы не видели, чтобы ты когда-нибудь думал только о себе. Ты говорил лишь о двух вещах: о Гяндже и Азербайджане. Будь здоров, отец. Ты вырастил нас мужчинами. Может, в твоем сердце и таится тревога? Может, ты думаешь, что твой сын только недавно женился, не стоило мне соединять наши с ним судьбы. А как же могло быть иначе? О, древние гянджинские чинары, моя опора, моя гордость, свет очага Зиядханов! Разве может быть большее счастье, чем сражаться рядом с тобой? Ты верно ответил тем негодяям! Они могут войти в Гянджу только по нашим трупам. Зиядханоглы могут погибнуть, но русским не сдадутся!» Эти слова хотел он сказать своему отцу. Потому что этими чувствами было полно его сердце. А потом он прижал бы отца к груди и попрощался бы с ним: «Ты - Божий человек, отец! Если место шехида в раю, то о чем нам переживать». …А Джавад хан, увидев, что прорвана оборона Тифлисских ворот, подумал почему-то не о смерти, не о поражении, а о своих сыновьях Угурлу и Алигулу, находящихся в эту минуту далеко от него: «Как хорошо, что я заставил их уехать из крепости. Лишь бы не пропало семя Зиядханоглы. Где они сейчас? Как их принял Ибрагимхалил хан? Что сказал Фатали шах? Не огорчилась ли моя родня?» Потом мысли его вернулись к Гусейнгулу: «Я двадцать лет хан. Ну и что? Мои сыновья и не жили как следует. Они не смогли насладиться даже жизнью пастуха, прожившего всю жизнь между пастбищами и долиной, не знающего ни падишахов, ни врагов. Одни сражения… Вспомнит ли кто-то тебя, оценит ли, помолится за тебя?» Ему сейчас тоже хотелось увидеть сына, как тот сражается, как воюет. О, Господи! До сих пор, думая о сражениях, он говорил лишь о победах. А поражения, смерть, потери? Джавад хан был переполнен горечью. Теперь противник перед глазами. Над головой свистят его пули. Хан, притаившись за камнем, ставшим для него окопом, брал у помощников заряженные винтовки, прицеливался и стрелял. Меткость его была поразительна. После каждого выстрела один из пробегавших мимо амбразуры и приближающихся к ним солдат падал, скатывался по другую сторону стены. Однако враги все шли и шли. Охрана хана с не меньшей меткостью отправляли к праотцам вражеских солдат, но те, словно возрождаясь, возвращались вновь. Это был не поток людей. На него шла толпа чертей. И уже не было необходимости в стрельбе. Джавад хан снял свою каску, положил ее между зубьями крепости. Со стороны казалось, что это хан стоит там. Но лишь некоторые понимали, для чего он сделал это. Хан уже не собирался беречь себя. Бой перешел в ту стадию, когда не остается ничего, кроме смерти. Он выхватил саблю и вместе со своими людьми бросился врукопашную. Через десять минут они очистили от врагов всю часть крепости до противоположного бастиона. Он был доволен тем, что удалось очистить этот бастион. Теперь уже хан приближался к бастиону Гусейнгулу. Сколько они уже воюют? Пять часов? Десять? Солнце потемнело от дыма. Стоны заглушали свист пуль. Хан хоть и чувствовал, что людей вокруг становится меньше, внутренне был спокоен. Он ощущал такое спокойствие, когда возвращал мучающий его долг или мирился с человеком, с которым давно был в ссоре. - Вперед, вперед! Обо мне не беспокойтесь! Берегите Гусейнгулу! Рядом с ним оставалось три-четыре солдата, но вот - погиб один из них, за ним - второй, потом - третий. Хан уже достиг пушке на бастионе. Но артиллерист не заметил его прихода. Прилетевшая издали пуля пронзила его грудь. Подобной случайной пулей могли убить и Джавад хана. Отчего же они не видят его? Хану было неведомо, что Цицианов готов положить хоть сотню солдат, но взять его живым. Он встал, прислонившись к пушке. Прошел за бастион. Но враги все приближались. Вот первый, вот второй, вот третий… Джавад хан потерял счет. Сейчас вся данная ему Богом сила сконцентрировалась в руке. Ни один удар не пропал зря, враги падали под ними. Но у стены уже некуда было двигаться. «Хорошо бы, сбросить вниз тела этих собак. Чтобы они не мешались под ногами…» Полковник Лизаневич, как лис, притаился чуть в стороне с винтовкой в руке и наблюдал за сражением. Он никак не мог выстрелить. Ему постоянно мешали собственные солдаты. Хана никто не трогал, не трогай противника перед собой. Не открывай дорогу стрелку! Когда он поразил последнего вражеского солдата и собирался спрыгнуть с бастиона, он не думал о том, что и сам превращается в мишень. Лишь не увидев перед собой никого из врагов, из груди Джавад хана вырвался крик: - Где ты, сынок! Гусейнгулу, где ты? Но кто мог услышать этот крик сквозь шум битвы, грохот снарядов? Однако самое удивительное, что почти сразу с Тифлисских ворот раздался голос Гусейнгулу: - Я здесь, отец! Джавад хан был счастлив. «Слава Богу!», - прошептал он и прислонился к пушке. Лизаневич знал приказ наместника взять Джавад хана живым. Но хан, искрошивший у него на глазах самых отборных его воинов, превратился в его глазах в некое чудовище. Пошли на него хоть целый батальон отчаянных рубак, ни один из них не смог бы к нему подобраться. Лизаневич был не в одной схватке, видел многих мушкетеров. Но ему ни разу не приходилось видеть подобного хану высокого человека за пятьдесят лет, который умел бы так здорово фехтовать и вообще сражаться. После всех посланных им солдат, перебитых Джавад ханом, они остались один на один. И тогда ужас охватил его. Он позабыл о приказе Цицианова, забыл о Петербурге и поднес винтовку к щеке. Но Джавад хан не упал. Он стоял, обхватив пушку рукой, и смотрел вверх на обнаженные чинары, на пустую, как ветви чинары, дорогу, на печальные азербайджанские поля. А с того места, где он стоял, поднялся невидимый столб воздуха, и подобно огромной чинаре поплыл над Гянджой. Это была душа Джавад хана… …Убийца Лизаневич через несколько лет с такой же дикой подлостью уничтожит всю семью Ибрагимхалил хана Карабахского, не пощадив ни женщин, ни детей… Гусейнгулу ага, словно ждал именно этого крика. Больше он ничего не видел. «Если в конце смерть, то пусть хотя бы она не будет дешевой», и с мастерством, присущим лишь ему и его отцу, он стал очищать себе путь вперед. В бою разметало всех его друзей. Сражение перемещалось во внутреннюю крепость, на улицы и площади. Сражаясь, Гусейнгулу заметил, что, вот уже несколько часов от него не отходят два человека. Они постоянно следили за ним, щитом закрывали его, не давая никому подойти к нему. Он дрался, но при этом весь обратился в слух. Может быть, отец снова позовет его. Но от хана больше не было слышно ни звука. Но что это он услышал? Что это за голос, льющийся из одного из окон стоящего рядом дома? Гусейнгулу задрожал. Что это за музыка зазвучала над этим морем крови? Будь хоть тысяча таристов, но никто смог бы играть так, как это делал слепой Байрамали? Неужели действительно он ничего не знал об этой битве? Или он поет посмертную песнь Гяндже? Господи, Боже мой! В его музыке не было упоминания о смерти, даже не говорилось о несчастье… Это была песнь вечности. В пылу битвы заговорила душа самой Гянджи… Но кто же пел эти баяты. Нет, это не было песней. Над Гянджой кто-то пел заупокойную молитву пылающей в огне Гяндже… Это сражающаяся Гянджа, Хлопьями сыплется пепел. Однажды склониться перед врагом Означало бы тысячелетнее издевательство. Вода моя смешалась с кровью, Ужас смешался со свадьбой. Что может сделать враг Гяндже Если брат придет на помощь. Пусть придет караван, Пусть потечет Мил, Мугань, Явится на помощь Тебриз И враг захлебнется кровью!.. Но сейчас не было времени слушать. Они втроем держали всю площадь. Видя, что выходить против них с холодным оружием бесполезно, за дело взялись стрелки. Когда Гусейнгулу споткнулся, соратники тут же подхватили его под руки. Уложили где-то под чем-то, напоминающим стену. И лишь после того, как его подстрелили, они опомнились. И тогда окрасились кровью в красный цвет волосы некоей армянской девушки, пришедшей вместе с Афаг из небольшой деревни на дороге в Гёк-Гёль, которая провела всего одну ночь любви с Гусейнгулу агой… А вражеские солдаты все шли вперед, поддевая на штыки мальчишек, которые, приняв все происходящее за игру, высыпали на улицы со своими деревянными саблями. В ту ночь Гянджа отдала около пяти тысяч шехидов - и были среди них Джавад хан, Гусейнгулу ага, Демироглы, Касум ага, Афаг… Лучшие мужчины, женщины, дети… Было взято в плен восемь тысяч пятьсот женщин, восемь тысяч восемьдесят мужчин. Русские подняли руки и на мечеть. Армяне распустили сплетню, будто бы в мечети прячутся лезгины. Услышав об этом, русские подвергли Джума мечеть артиллерийскому обстрелу, убив скрывающихся там пятьсот пожилых мужчин. Теперь уже кровь текла рекой не только позади них, но и по всем улицам. Город Имама Гусейна превратился в пустыню Кербалы. Но об одном враг забыл. Хоть сражение и закончилось, на всех бастионах развевались зеленые с изображением луны и звезд - флаги Джавад хана. В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ В Губе Шихали хан готовился свергнуть Мустафу хана Шемахинского и поставить на его место Касум хана, чтобы потом с помощью последнего захватить Сальяны и самому торговать рыбой, приносящей в год до ста пятидесяти тысяч рублей дохода. Гусейнгулу хан Бакинский, чтобы избавиться от бедности, обдумывал, как бы ему сорвать с Мустафы хана Шемахинского еще больше денег, и обещал ему помощь в случае нападения губинского хана. В Ленкорани Мир Мустафа собирался отправить своего брата в Астрахань, чтобы, попав оттуда в Петербург, тот явился к российскому императору с прошением принять ханство в российское подданство. Селим хан Шекинский собирался лишить своего брата Мухаммедгасана второго глаза. В Шуше Ибрагимхалил хан, слушая ханенде37, вспоминал прошедшие золотые денечки молодости. В Иреване Мухаммед хан вместе с нахичеванским своим другом Келбали ханом, покуривал кальян и думал о приближении армянской пасхи, надо в Эчмиадзин отправить такой подарок, чтобы священники были довольны! В Тебризе, Ардебиле, Занджане, Казвине, Мараге, Хое, Урмие, Хамадане собирались мобилизовать совсем неопытных молодых людей, чтобы передать их во власть Фатали шаха, Пиргули хана, Аббаса Мирзы и еще каких-то вседержителей, чтобы те отправили их на поля сражений. Здесь можно было бы и остановиться Но только… Русские в ознаменование высоких воинских заслуг Джавад хана собирались организовать для него торжественные похороны. Однако найти его тела не смогли. Гюльджамал и еще две женщины каким-то образом смогли унести убитого хана с поля боя в неизвестном направлении. Цицианов с притворным трагическим выражением на лице явился во дворец. Путаясь в словах, он выразил сожаление, что ему не удалось найти общего языка со столь отважным человеком, и в знак расположения императора выразил готовность оказать помощь семье хана. Выразив свое соболезнование, он дал знак адъютанту, чтобы тот положил к ногам Шукюфы ханум принесенные им свертки. - Разверните, чтобы я посмотрела, что в них, - сказала Шукюфа ханум. Свертки развернули. Там был мешок с золотом. Деньги за кровь Джавад хана. И без того смертельно-бледное лицо Шукюфы ханум еще более посерело. Она в свою очередь дала знак слуге. Тот достал еще два мешка. Шукюфа ханум развернула их. И этот сверток тоже был полон золота. Одним ударом она швырнула золото в лицо Цицианову, и в руке ее мелькнул клинок, который она прятала под архалуком. Она бросилась на Цицианова, но слуга рухнул ей в ноги. Тут же вмешался адъютант, и спешивший «генерал-победитель» покинул дворец, звеня золотом, рассыпавшимся под его сапогами. И здесь можно было бы поставить точку Но только… Через несколько дней, изгнав русского консула из Баку, убили его семерых солдат. Спустя десять дней, окружив в узком ущелье между Джаром и Талой генерала Гулякова, убили его самого и триста его солдат. И наконец, услышавший о смерти своего друга Гусейнгулу хан Бакинский превратился во льва, подстерегающего свою жертву… Он следил за каждым шагом Цицианова, писал ему, уговаривая скорее прибыть в Баку! Генерал приехал. С тем же надменным видом, что и в Гяндже. Они договорились, где состоится их встреча. В назначенный день Гусейнгулу хан в сопровождении небольшого эскорта с хончой38 в руках выехал из Гоша Гала гапысы39. Они встали друг против друга напротив нынешнего памятника Низами40. Хан взял с хончи ключи от Баку. Он должен был протянуть их Цицианову. Генерал готов был согласиться на все только лишь бы, чтобы овладеть ключами к Каспию. Он был безмерно счастлив. И именно в этот момент двоюродный брат Гусейнгулу хана пронзил его сердце из маузера. Гусейнгулу хан отрезал голову Цицианову, положил ее на хончу и прошептал: - Я не смог прийти к тебе на помощь, Джавад хан, ты уж прости меня! Но я отомстил за тебя!.. Запоздалая справедливость Первая успешная попытка избавиться от нашествия, начавшегося с похода Цицианова, была предпринята лишь сто четырнадцать лет спустя. Однако независимость, провозглашенная в Гяндже - городе Джавад хана, просуществовала всего два года. А спустя сто восемьдесят семь лет с начала нашествия автор этих строк совместно со своими единомышленниками подписал акт о независимости Азербайджана, навсегда покончив с последствиями нашествия. 24 марта 2006 года СОДЕРЖАНИЕ: Муганский курултай или начало конца Джавад хан Зиядхангоглы Гаджар Трудные дни Ираклия Осада союзниками Гянджи Греческий вариант Французский путешественник Собрание поэтов Кербалаи Садыг Черт и Азраил В сетях Гаджара Война за наследство Александра Мирзы Шейх Оджагы Завещание Письмо из Тифлиса Мелик Апо В Гяндже бьется пульс Кавказа Послы из Тифлиса Меджлис поэтов Приказ императора России В Гяндже Гюльджамал Письмо Тутубике Гусейнгулу ага и Афаг Происки священников В Джуме мечети Прием в Тифлисе На мельнице «Асли и Керем» Встреча ханов В Шейх Оджагы Война слов Между Тифлисом и Гянджой Свадьба Открытые бои Угурлу ага Гюльджамал Предательство Беседа Александра Мирзы с Цициановым Покушение Подготовка в Балакяне Кровавые воды В штабе Цицианова Шейх Юсиф Бои в крепости А тот же день Перевод М. Гусейнзаде 1 Бейлярбекстве – область, управляемая наместником. 2 Элат – народ, поселение. 3 Ханадан – семья, династия. 4 Диванхана – место, где проводятся высшие собрания. 5 «Огузнаме» – героический эпос азербайджанского народа. 6 Ираклий. 7 Бегим – госпожа. 8 Теймураз II. 9 К западу от деревни Зейем располагался отряд Шамсаддина. Однако их султанство называлось Шамсаддильским султанством или Газах-Шамсаддильским султанством. Мы берем за основу наименование племени. 10 Сигхя – временная жена, которая бралась на определенный срок. 11 Сыныг Керпу – Разрушенный Мост. 12 Гала – крепость. 13 Оджаг – очаг. 14 Приставка к имени человека, совершившего паломничество в город Кербалу. 15 Устад – почтительное обращение ученика к учителю. 16 Говха – староста, руководитель деревни. 17 Векил поверенный, первый министр. 18 Афтофа – кувшин с длинным носиком, предназначенный для омывания. 19 Гюльджамал – розоволикая. 20 Келагай – тонкий, большой женский платок. 21 Гюльедже – теплая кофта без рукавов, род жилета. 22 Синебенд – женское нагрудное украшение. 23 Катыг – вид кислого молока. 24 Ашрафи – золотая монета, достоинством в пять рублей. 25 Джума – пятница, священный для мусульман день. 26 Ахунд – духовное звание у мусульман. 27 Фатиха – завершающая намаз молитва. 28 Ярма – зерно из дробленной пшеницы или ржи. 29 Баджи – сестра, уважительное обращение к пожилой женщине. 30 Ахчи – армянка (арм.) 31 Так азербайджанские ханы называли Ираклия II. 32 Формы административно-феодального деления. 33 «Хамсе» - «Пятерица», полное собрание поэм Низами Гянджеви. 34 Кала – крепость (аз.) 35 Гуру дере – Сухое ущелье (аз.) 36 Ай, аствас – О, Господи! (арм.). 37 Ханенде – певец. 38 Хонча – поднос со сладостями, приносимыми в качестве подарка. 39 Гоша Гала гапысы – двойные крепостные ворота в Баку. 40 Памятник Низами находится в нынешнем центре Баку. | ||