Билал Гасанов

ОДНОУХИЙ ЭЛЕФАНТ

(xikayat¹  для взрослых)

Copyright – Билал Гасанов

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

…что-то вроде  лирического  вступления.

 Тот день выдался шелудивый не то слово. И не только снег, валивший крупными хлопьями, был тому виной. Напротив, пушистые снежинки вселяли радость, ту искреннюю надежду, упование на то, что все обязательно  устроится, как-нибудь да сделается.  Но я был печален, расстроен и прям изуверски зол. Причин на то хватало уймище. Машина безнадежно заглохла рядом с мечетью Bibiheybet².

Я вышел из такси, поправил воротник,  щурясь, скорбно взглянул на надгробья, припорошенные снегом.  Образовалась громадная пробка.  Многие пустились пешком до 20-го³ участка. Снег нещадно, точно бы на принцип, засыпал все вокруг, наращивая силу с каждой секундой. И с каждой снежинкой, словно, глумясь, он все больше скалился над одуревшими жителями. Таксист, рекомендовавшийся как Хаджи*, всю дорогу неустанно травил анекдоты и  порядком таки огорчился, застряв в необъятной пробке.

Накинув на плечи  дубленку морковного цвета, он  хлопнул дверцей машины и, поскользнувшись, чуть было не шлепнулся на ледяной асфальт. Далее последовало несколько нецензурных слов в адрес непонятно кого, но тут же мысли водителя переключились на девушку, проходящую мимо мечети: “Aye, sen bunun dalina bir bax! Göt deyileеее, şeftelidir, şefteli⁴”.

Пришлось топать пешком, перманентно шмыгая носом. Затем в парке офицеров я  ввязался в драку, всегда меня ни в то место тянет.  До белого коленья дохожу, лишь замечаю, как над молодой мамашей измываются. Я право не рыцарь доблестного ордена и не благородный дон, но что ж тут поделаешь, драка так драка, влепили, ну  и я в долгу не остался.  Мордобитие же обошлось мне потерянным телефоном и портмоне.

А в том кошелке моем деньги, карточка с манатами.

Вот так вот, брат, на тебе предпраздничный выходной, на тебе культурное времяпровождение, на тебе новый год с analoqu olmayan⁵ фейерверком и новогодним концертом на площади Азадлыг, с  поздравительным обращением президента к народу, с портретом umummilli lidera⁶ в углу экрана на фоне трехцветного флага, а так же ёлку с гирляндами,  şaxta baba⁷  и в придачу qar qızı⁸ в мини юбке.  Делать то было нечего, перед судьбой мы всегда бессильны, голову сникнув, руки за спину…раз уж предписано на лбу, так хоть жопой на стену лезь, зубами камень грызи, башкой бетон  дроби,  меньше не откусишь,  больше не присвоишь, вот только на грамм добра тонны  благодати,  а за зло той же  порции яда наживешь. Мешкотным пешочком я спускался вниз,  в сторону метро “Sahil”.  Ибо торопиться мне было некуда.  Денег нет, кому-либо позвонить неисполнимо, а остановить такси, так это  вообще утопично.

Так и шагал я с разбитой физиономией, да помятой, иногда же силой размахнувшись, пинал встречавшиеся на пути оконечности раздробленных снеговиков.

И вот в закоулках старого города, волею судьбы, мне повстречался мальчуган, игравшийся снежком прям перед дверью своего дома.  Он был один и, увидав меня, благодушно, по детски припеваючи протянул мне небольшой снежный шарик,  с блещущими от солнечных лучей кристалликами. В тот миг была бы моя воля,  я бы сразу  крикнул стоп мотор,  удержал бы тот кадр,  с улыбкой  протянутую детскую руку, рассеял бы всю съемочную  труппу,  срочно  увеличил бы ту фотографию, скопировал и разослал бы по всей стране, пусть клеят на каждой стене, пущай глянут все,  вот, смотрите, вот чего не хватает этому обществу, ну взгляните, это смех, самый не наесть простой смех,  естественный смех, ребяческий смех…

…и как бы вся злость в один миг  пропала, исчезла, и не то радость, не то вера в себя вернулась, ранее не виденная бодрость, новое совсем еще не знакомое мироощущение, похороненный оптимизм, упование на все лучшее.  Мол, не так уж и все худо, ИншАлла  все  образумится, встанем на свои две, будет праздник и в нашем шалаше.  

С того дня пробежит ровно год,  будет стоять на дворе тот же декабрь, почти тоже время, лишь снег не будет валить на голову белыми хлопьями. И будет ветер, такой всегдашний, привычный, трафаретный для  жителей этого захудалого поселка. Люди  обреченные прожить свою отупляющуюся  жизнь на этом меланхоличном куске земли, будут несуразно, порой, словно манкурты, фланировать по сумрачным переулкам.  

Я буду тепло облачен,  и слава Аллаху,  сытый желудок, потому как безобманным, бесхитростным, безгреховным путем…каплями пота…мозолистыми руками добытое добро не пропадет, не улетучится, потерявшись же рано или поздно,  уверяю тебя,  всего-то вопрос времени, непременно к тебе же, в твой же карман, поверь, слушатель, самому же воротится.  Прислонившись спиной к ржавой, некрашеной железной двери, я ждал своей очереди, дабы  постричься.  В крохотной, не ярко освещенной комнатке,  топча укрытый отстриженными волосами пол, в белом халате, Рустам  умело орудовал блестевшими ножницами, сгорбившись над незнакомой головой, словно окаменелого человека.  В углу на табуретке, из маленького радио слышался “Hotel California”.

Я заворожено взирал на звезды, иным разом переключаясь на окна и балконы пятиэтажного дома. Придумывал для себя, фантазировал, вот в том то окне не горит свет, стало быть, хозяева спят, а вот в том молодая мамаша готовит еду,  вот старик протяжно курит папиросу, вот девочка строит гримасы из светлой комнаты в темноту,  вот ругаются муж с женой, вот там- то  парень что-то пишет,  а вот  на втором этаже мальчуган уставился на меня и к груди вроде бы что-то прижал. А смотрел тот мальчуган на меня долго, всматривался,  вглядывался, вцепился в одну точку,  кажись даже не дышал, уперся крохотным лбом и замерз…и оттого взгляда…заметил я, еще как заметил то выражение.  Фонарь уличный, единственный, освещавший весь участок улицы светильник помог… неа,  не то, совсем иной взгляд, ни радости, ни надежды, сплошной холод…печаль…болью веяло от тех глаз…пронзительный взгляд через темноту…страх…испуг…опасение…детское безразличие, апатия малолетняя, мороз по коже…мурашки, ведь жуткая штука, согласись слушатель, жуткая, а?

Проскользнет еще кое-какое время, пробегут пустые дни, будто бы субтитры под изображением в кадре,  именуемым жизнь.  Ничего не изменится, да так,  самую малость,  в основном же все по старому, все как есть.   Тут  редко что меняется, поверь мне, очень редко. Я опять буду дожидаться своей очереди.

Вот,  тот же унылый  дом, та же улица…окна……хм…унылый дом, да, да…не удивляйся слушатель,  и дома бывают грустными, еще как бывают.  Глядишь строение шумное,  светлое, людским потоком накрытое, рекламными щитами укрытое, сторожами хранимое…значит магазин, а быть может центр торговый.  Видишь здание щегольское,  кофеи отдающие, в коридорах речь заморская, значит офиса тут иностранцев, нефть качают, с большими кошельками гуляют, а девушки тут…уффф…попами…сиськами…туды-сюды виляют.  А вот и дом пузатый, грозный, серьезный, хитроватый, напыщенный, так ты посторонись в сей дом заходить, ты уж лучше обходи, не дай Аллах, владельцы в том доме страшные сидят, тебя с потрохами съедят, в общем, знай это здание министерств и разных там структур.  А в мрачных зданиях живут самые простые люди и от того эти дома угрюмы, что уж очень много человеческих трагедий услыхали, людского порока навидались, горя нахлебались, сигаретного дыма наглотались, плача детского, звука бьющейся посуды, пощечины, мата, брани, всего вдоволь наслышались, вонью фекалий, мусора пропитались.

Извини слушатель, кажись отошел я от рассказа моего, ни туда свернул, старею небось, сентиментальным становлюсь, а может и  с ума схожу…так вот, вернемся…я терпеливо буду ожидать своей очереди… дверь то железную покрасили…и буду с интересом разглядывать здания, хищно разыскивая глазом то окно…вот…нет, не то…вот…нет, тоже не то…второй этаж, ага, тот, тот самый, только окно поменяли на пластик, и еще покрасили  белой краской.  И  тарелку огромную, антенну спутниковую прикрепили, кондиционер купили, шторы повесили.

Придет и мое  время, дождусь, окрикнут, оторвут от того окна, сяду в мягкое кресло, укроют меня белым полотенцем, затем чтобы одеяние мое не испачкать. Разговоримся мы с брадобреем, как и полагается о здоровье расспросим,  о том о сем не серьезном поговорим, о жилье своем, о житухе нынешней,  приключениях былых, о планах будущих проболтаемся. Политику тронем, о религии поспорим, выборы вспомним, Карабах припомним, армян обругаем, союз советский похвалим, над AzTv* посмеемся, ну и я своего не упущу, просто так, для интереса,  о том мальчике расспрошу,  про того, который на втором этаже живет.  

Знай слушатель, цирюльники народец многое ведающий и слышавший.

Ибо число ушей, ртов у парикмахеров несчитано.  Разных сплетен, разборок, новых новостей, семейных ссор, да и всей болтовни каждый день хоть отбавляй.  

И уж если невзначай не то ляпнул рядом, так знай,  слово уж более не твое, полетело оно по разным ртам и ушам.  

Тогда же,  парикмахер рассказал  мне историю  мальчишки. Может где-то приврал, отсебятины добавил, авось интересным покажется, для заманивания слушателя, ну и клиента в одном.   Возможно,  вполне даже и не солгал, а все как слыхал,  так и пересказал.  Тут спорить можно бесконечно.  

Но, мне-то тратить время на дебаты досадно, ибо устал я не по-людски.  

Уж лучше я тебе слушатель, историю ту, которую мне стригун поведал поскорей расскажу... тебе на обдумывание…да на твое же рассмотрения отпущу.

Уставший от всего, вся, и даже от самого себя…

Гасанов Билал.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОЗНАКОМЛЕНИЕ.

  Игрушечная машинка, ударившись об железную ножку старой раскладушки, остановилась рядом с одноухим пластмассовым слоном и пыльной,  обсохшей косточкой давно съеденного персика.

Мальчик карапуз, прибежав к месту крушения автомобиля, опустился на корточки, внимательно изучая  давно забытого им слона со сломанным  ухом.

-Я тебя вылечу и мы отправимся искать моего папу, – подняв игрушку, мальчик подбежал к подоконнику, поставил слона рядом с  обгоревшей куклой солдатика, поспешил за машинкой и,  неловко задев ногой утюг, плюхнулся на пол.

- Намиг, что там?- послышался женский голос.

- Я упал, - мальчик поднялся,  неуверенными шажками подошел к раскладушке с потрепанным матрацем, снова опустился на корточки, потянул в слюнявый рот обсохшую косточку, почти сразу же выплюнул,  подобрав машинку, побежал к слону.

- Он точно сюда не войдет?- грубый, чужой мужской  бас донесся из комнаты,  оглушив скрип пружин.

- Все в порядке. Расслабься.

Мальчик играл, посадив обгоревшего солдатика на одноухого слона.  

Он одной рукой управлял машинкой, стараясь другой придерживать непрестанно падающего горелого всадника.

- Мы вместе сядем  на ракету и полетим в Африку. Тетя Сенем говорит, что мой папа в Африке. Я плакал.  Тогда  к нам постучались  дяденьки  с округлыми  животами,  точно наша тетя повар в детском саду, и начали бить маму. Мама рыдала, спрятав лицо ладонями.  Я подбежал было к ней, но дяденька, кругленький,  как человечек-вертолет из моей книжки, ударил ногой и накричал на меня. Вот тогда и я заплакал, пришла тетя Сенем и сказала, что мой папа в Африке и что он придет и всех этих дяденек в угол поставит.

Из соседней комнаты, доносился скрежет пружин в унисон с вздохами.

Мальчик пересадил обожженного солдатика на капот машинки, преследуя тем

одноухого слона.

- У меня папа хороший и сильный. Он уехал добывать нам деньги. Вот вместе с тобой и солдатиком я найду его.  Бабушка мне рассказывала,  что это мама отправила папу в Африку.  Она, говорила бабушка, не любила моего папу. Я то ведь знаю, что бабушка не любила  маму вот и обманывала.  Мама любит папу.  Папа иногда приходил домой очень уставшим, так говорила бабушка, но  Орхан, мой друг,  сказал, что папа мой не уставший, а пьяный.  Я не знаю что такое пьяный, Орхан говорил,  что они пьют плохую воду с его отцом, а потом отец Орхана бьет маму и ругается на всех.  Немного спустя  и бабушка куда-то уехала. Но это было после папы. Я пришел с улицы домой и увидел много женщин плачущих, и тетя Сенем  сказала, что бабушка тоже уехала в Африку.

А тетя Гуля, добавила, что когда-то, как и все,  я тоже отправлюсь в Африку.  

Но мне еще рано.

Старая кровать затихла.  Послышались шаги, ступающие на холодный паркет.

Дверь ванной комнаты захлопнулась.  Мальчик подбежал к двери своей комнаты, приоткрыв, увидел  оголенного мужчину, одевающего майку, испугался, быстро закрыв дверь, подбежал к подоконнику, взял слона, вернулся к  раскладушке и, опустившись на колени, залез под кровать.

- Я всегда тут прячусь, когда мне страшно. Один раз папа пришел с работы опять уставшим.  Мама быстро уложила меня спать.  Но я не мог уснуть. Потом папа кричал,  а мама плакала. Папа тогда разбил вазу, мамины любимые чашки и стекло на двери.

Мне стало страшно.  Я залез сюда. Я не мог уснуть, и слышал как скрипит  кровать, а мама говорила, что ей больно, мне было жаль маму, я хотел ей помочь, но папа опять закричал, и мне стало страшно.  Я закрыл руками уши и уснул тут до утра.

***

  Машина катила по старой, исцарапанной поверхности блеклого паркета, управляемая детской ручонкой.  В комнате женский голос громко говорил по телефону, то и дело перманентно звонившему.  Одноухий слон стоял, прислонившись большим лбом к окну. Рядом навзничь лежал солдатик с поднятой вверх прожженной рукой,  словно заваленный  памятник.  

 - Да… я… час 30 манат…массаж… нет…да…не проблема…жду…

Машина легко обойдя препятствие  в виде оголенных  женских ступней,  залезла под  массивный стол,  ударившись об  плинтус перевернулась.

-Намиг, быстро кушать, а потом в свою комнату и чтоб я тебя не слышала.

За окном параллельно  старому зданию тянулась  трасса,  а чуть поодаль железная дорога с полустанком, откуда по ночам  доносился стук громоздких колес по металлическим путям и злобно гудел железный червь.

 Мальчик,  приникнув  лбом к оконному стеклу,  на  пару  с одноухим слоном  наблюдал,  как двое электриков чинили фонарные столбы.  Из соседней комнаты доносились голоса

- ну,  давай… продолжай…

- тебе нравится…признайся шалава…тебе нравится?

- да…да…да мой господин…

Мальчик прислушался, оторвав взгляд от электриков, спорящих вдоль дороги, взглянул на покрытый пылью портрет в рамке, стоявший в углу комнаты на тумбочке рядом со старинными часами, чьи стрелки давно уже не двигались,  назябли понуро, как взгляд отца из того же  портрета

- Как же мне тебя назвать?- мальчик, подняв слона смотрел в его пластмассовые глаза, - без имени нам нельзя  в Африку.  

Мальчик сморщил узкий лоб, задумался, поковырял в носу, протер найденное добро на майку с покемоном на груди.

- Я назову тебя  выродком. Так меня зовут старшие ребята на улице. Так часто называл меня отец, когда приходил домой очень уставшим. Однажды я спал,  а  мама смотрела телевизор.  Вдруг  громко постучали в дверь, мама сказала, что это папа и поторопилась открывать, бабушка уже спала и я от страха укрылся одеялом, притворившись спящим. Но папа не ввалился в комнату, как я ожидал, он сел на краю кровати, разбудил меня, протянув мне желтую гитару и журнал «нарисуй сам» со слоном на обложке, тогда я узнал,  что в тот день мне исполнилось пять лет.  Утром, я красил разноцветными карандашами, которые принесла мне бабушка, разных животных и лепестки деревьев, когда к нам пришла тетя Сенем.

Я с восторгом показал ей своих зверей и она сказала, что все эти животные живут в Африке. Я отнес картинки Орхану и рассказал про Африку.  Мы решили немедленно собраться, и отправиться в путь. К вечеру Орхан отказался,  он расспросил отца и тот ответил, что в Африку нужно летать ракетой  и мы умрем с голоду, пока туда доберемся.  

Поход в Африку, был отложен.  Но  теперь я всегда думаю об Африке.  

Ведь там мои папа и  бабушка.

Ассорти  вздохов, охов, ахов, шорох  постельного белья заполнил блудный одр,  забурлил, вылился на старинный ковер, потянулся к замочной скважине, накрывая волнами блядское пристанище.

Вылившись через замочную щель, прополз под  раскладушкой, минуя утюг, запылившийся пылесос,  старые ботинки, дохлого таракана, достигнув ножки табуретки, взвился по ней, пополз по детской спине, коснулся теплой шеи мальчика, заплел ее тугим кольцом и резко ужалил  в детское ушко, обязав малыша содрогнутся.  Мальчик  спеша подпрыгнул с табуретки, не забыв взять одноухого «выродка»,  ловко одолев три метра отделявшие его от двери, примкнул к замочной щели.

В полутемной комнатушке на жутко ворчащем ложе, голая женщина  энергично двигалась, обхватив руками голову,  опять же незнакомого мужика.

Сервант, стоявший поперек кровати скрывал голову мужчины. Однако отчетливо можно было разглядеть густой, волосяной покров на ногах, а также жилистые руки,  обхватившие медвежьими лапами бархатные ягодицы.  

Эта была чужая мама, незнакомая женщина,  совсем далекая, не родная.

Она, откидывала голову назад,  даруя  соски рассохшимся от никотина губам под пышной стопкой усов,  пряча  прямыми податливыми волосами чужие руки, кольцом огибающие ее талию.  Ее тело, с заметными складками живота, крупной грудью, упругим задом извивалось, слегка подпрыгивало, словно всадник скачущий галопом.

Пышный бюст, как спелые груши, болтались в такт движению.  

Внезапно, жилистые руки повалили ее спиной на диван, обнажая промежность в черных кудряшках.  Теперь волосы укрывали лицо незнакомки. Она, почмокивая двигала головой, проводя ладонями по волосатой поверхности мужских ягодиц.

Незнакомец во весь рост стоял, чуть напрягая мышцы ног.  Он слабо сжимал дрейфующую голову, ели слышно сопел, урывками глядя на счастливых молодоженов,

чьи глаза апатически наблюдали за соитием с фотографии на книжной полке.

Мальчик отстранился, приблизив пластмассовую голову элефанта к отверстию ключа.

- Смотри, это игра для взрослых.  Дотянутся до потолка, называется. Название я  сам придумал.  Мы с Орханом часами прыгаем на кровати, когда мамы доме нет.  Наверное и у взрослых такая игра есть.  Хотя Орхан со мною не согласен. Он тоже не раз подглядывал за родителями, и твердит, что вовсе это не игра, а так делают детей. Взрослые называют это “секс”. Я однажды спросил у мамы про секс, она разозлилась на меня и погрозила испепелить мне язык, если я еще раз вымолвлю это слово.  Отсюда я понял, это что- то серьезное, если взрослые не хотят чтоб мы об этом говорили. Было бы игрой, мама бы так не разозлилось. Значит секс, что-то страшное.

Мальчик прижал к себе слона, отвернулся, потопал к раскладушке, вспрыгнул на матрац, опустился  упершись спиной к стене.  Прижал  кривые, костлявые ноги в ободранных носочках к тощему животику, взгромоздил пластмассового слона  на коленные  чашки.

- Вообще, взрослые любят врать. Они очень часто обманывают. Обещают купить мороженное, потом забывают.  Бабушка меня собиралась отвести в зоопарк. А сама уехала в Африку.  Врунишки они. Все взрослые дяденьки и тетеньки  врунишки.  Они и друг-друга часто обманывают.  Я же знаю, что дети выходят из живота.  Я узнал об этом, подслушав разговор мамы с тетей Сенем. Мама,  гладила животик, говоря, что у нее будет ребенок. Она, как я понял, советовалась с тетей.  Все спрашивала “мне его оставить?”

Вероятно, моего братика хотели кому-то отдать после рождения.  Или сестренку.  

Хотя по мне лучше братик. Вот у Орхана сестренка, она все за ним по пятам и чуть что, сразу ябедничает.   Нет, братик лучше. Вместе нас никто не одолеет.  Подрастет он, мы и Турала  побьем. Он всегда меня обижает и Орхана тоже.  Я ждал братика к своему дню рожденью, но мама не принесла. Орхан говорит, когда ждут ребенка, живот мамы должен округляться. Еще она должна много есть.  У нас с Орханом есть кошка на улице и она перед тем как родить котят, тоже была толстой. Дядя Салман  говорил, чтобы мы хорошо за ней ухаживали и часто ее кормили.  Вот я и думаю, маме нужно много есть.

Я  вчера свою котлету оставил для нее. Положил в ее тарелочку, когда ужинали.  

Она на меня  рассердилась правда, чтобы я докушал все. А  я и не обиделся. Я ж для братика.

                                                                             ***

В конце улицы, промеж двух пятиэтажек, виднелась обветшавшая беседка, под  тошно жгущим  июльским солнцем, словно, одинокий саксаул средь исполинской  азиатской пустыни.  Беседка находилась вдоль пыльной, узкой дороги, по которой изредка проезжали машины, бросая за собой эхо ревущего мотора.  Солнце полноправно властвовало, принудив облака испариться, а людей спрятаться в своих каменных коробках.  И лишь замечалась белая полоса на небе, оставленная недавно пролетевшим самолетом, будто бы тоненькая ниточка на нежно голубой скатерти.

Мальчик смирно наблюдал, как двое парней, не без помощи лупы и солнечных лучей, прожигали деревянную доску. Синхронно с запахом тлеющей древесины появлялись черные полосы, запечатлевая  на доске нецензурные слова.

- Чего торчишь над головой как Русский царь? – один из них обратившись к мальчику переменил руку, заменив  лупу дымящей сигаретой.  

- Просто, смотрю, - мальчик смутился, незаметно шагнув назад.

- Пошел вон, – другой, глотнув  пиво из бутылки с надписью “Xirdalan”,  чуть заметно трясущей рукой накарябал букву “S”.

- Да пусть стоит. Слышь пацан, сбегай за пивком к Рафику,  скажи Рашад вечерком зайдет,  заплатит.

- А кто такой Рафик?- мальчик повеселел, ощутив свою угодность

- Ну ты тупой, - парень отбросил пустую бутылку из под пива в сторону, спрятал лупу в карман рубашки, висящей на нем аки на вешалке.

- Я же  бля  про дядю Рафика, да вот его магазин за углом, прям на остановке.

- А вы дадите мне лупу? – казалось, мальчик изрек это собрав все силы какие есть.  

Как бы использовав момент с еле ощутимой искоркой надежды,  пока старшие нуждались в нем.  Тем не менее,  готовый в любой момент удрать домой,  едва посыпались бы на него поношения.

- Подумаю.  Ты…беги, не стой тут как вкопанный, а то  уж очень пить захотелось.

Не забудь взять холодное, - миновало, подумал мальчик, не такие они и  плохие.

И  он побежал,  по ребячьи улыбнувшись.

Лавчонка жутко отдавала протухшим яйцом и затхлым сыром.  

Мальчик ворвался, аккурат, когда продавец оптового прохладительного напитка “Гюлдастан” рассчитывался с хозяином мини маркета, именуемым в простонародье “Рафиг дайы”. Тут продавалось все.  У входа в углу  хрипло шумел мини холодильник, битком набитый бутылками от боржоми до araqa⁹. А  напротив свисали сосиски, колбаски.  Рядом же на полках, вместе с сахаром, маслом, хлебом, рисом и курицей, лежали  иранское мыло,  бритвы,  жратва для кошек, тампоны, порошок для туалета, таблетки от тараканов и  комаров, презервативы, растворитель, гвозди, мухобойка и портрет уже покойного президента, в крошечной рамке, приваленный перед кассовым аппаратом.  Тянулись с потолка две липучки для мух. Мышеловка за мешком муки упрятана была не умело.

- Дядь Рафиг, ну, подумай, давай-ка я еще тебе кассеты две подкину, а? Да ты с деньгами не торопись, отдашь, как будут, - разносчик, как и полагается, упрямо бился до последнего, лишь бы по больше, а что, на то она и жизнь. Раз уж встал с утра пораньше, на заре, еще, когда петух не кукарекнул, значит, без манатов домой не ногой.

- Нет  Акрам, не надо,  хватит.  Да и клиенты не берут. Вашу отраву, никто больше пить не хочет.

- Дядь Рафиг, какая отрава?  Ты что…?

- Акрам, ты только мне на уши лапшу не вешай. Я то лучше знаю, что вы изготавливаете. Там кроме воды и химикатов…словом, хватит, я больше брать не буду.

- Дядь Рафиг,  дайте мне одно пиво- голос мальчика,  прозвучал словно из не откуда.

- А ты еще кто такой?

- Рашад попросил, чтоб вы мне дали холодной бутылки пива, и еще он сказал, что вечером зайдет и даст вам деньги.

- Этот сукин сын Рашад, меня уже доконал.  Если бы не его отец…бери и скажи, чтоб как штык вечером был тут, а то я ему  яйца оторву. Вон, он уже мне десять манат два месяца никак вернуть не может.- Дядя Рафиг толстый, неуклюжий,  потный мужчина, открыв объемный журнал для рисования, карандашом что–то там пометил.

Мальчик бережно обняв запотевшую бутылку, собирался  уже выходить.

- Стой! А ты кого сыном  будешь? Отца как звать?

- Папу,- мальчик на секунду запнулся, отвел взгляд, спрятав глаза,- Галиб звать – и, неуклюже повернулся к продавцу.

- Какой Галиб? Ты в каком блоке живешь?

- В  третьем. Третий блок, третий этаж.

- Так,  так, так…ах  значит  ты сын Наргиз?– продавец лукаво улыбнулся, - эта потаскуха мне сто манат должна...уж пятый месяц .  Скажи своей бляди матери,  чтоб вернула мне деньги. Я ее  со своего кармана кормить не обязан. И тебя ублюдка тоже.

Мне своих голодных ртов полно.

- Дядя, не ругайте  маму, она хорошая,- мальчик расплакался, одной рукой крепко сжимая бутылку, другой он открыл дверь и хлюпая побежал, то и дело вытирая сопли об рукава.

***

Вода в чайнике забурлила буйно. Чайник вскипел, испустив трубу обжигающего пара, точно пароход перед отплытием.  Но в отличие от парохода, он молчал, не свистел и не гудел.  А лишь ели слышно шумел подпрыгивающей крышкой, словно, стараясь не мешать, ненароком подслушав разговор двух дам, еще не Бальзаковского возраста. А точнее исповедь одной,  чьи веснушчатые руки то и дело подносили платок к покрасневшим глазам.

- Наргиз, хватит, успокойся, подумай о сыне, будь чуть терпимее, - Сенем, рыжеволосая, тощая женщина, с маленькой грудью,  костлявыми руками, взяв влажную тряпку с раковины, ловко подняла кипящий чайник и наполнила бокалы кипятком.

- Не могу больше Сенем, сил не осталось. С самого рождения мучаюсь, не понятно почему. Мы ж с тобой вместе росли, ты же знаешь, как мы голодали, как я за больным отцом ухаживала, - Наргиз, в меру упитанная, с ладной  фигурой,  сидела  спиной к газовой плите и плакала, - я ж представить себе не могла до чего…не жизнь это…

- Не говори так, разгневаешь Аллаха.

-Сенем,  да куда уж…как же я проклинаю сестру Ришада, каждый раз…как я ее ненавижу…

- Ты Ришада видела на днях? – Сенем поставила  на стол  сахарницу, - в тот раз мой пришел, помню, ты начала рассказывать а я ушла.

- Сенем, он такой красивый стал, даже милее чем раньше, сижу, смотрю на него, аж глаза отвести не могу.  И он меня узнал, клянусь Аллахам, на все сто уверена,  хотя и притворился, отвел глаза. Как мы любили друг-друга, как нам все завидовали.  Друзья, родственники, соседи, все. А я еще та красавицей была ни то - что сейчас.  Мне то всего семнадцать было. Пухленькая такая, смуглянка, сладенькая как он любил говорить, миндалевидные глаза, не одной морщинки, волосы до плеч…смотри, во что я превратилось

- Наргиз,  перестань…

- Сенем, у нас все бы получилось, клянусь Аллахом бы получилось, да все его сестра, чтоб она сдохла…сучка…ведьма…я то даже не поняла, что случилось. Вмиг поссорились, и вроде бы ничего серьезного…а тут недельки две не разговаривали…а потом он меня избил и так прикладывался, словно я ему враг.

- Точно, сестра порчу навела, - Сенем встала убрав бокалы со стола.

- Может быть…сейчас это не имеет смысла…Сенем, присмотришь за Намигом, если я…ну, словом так жить мне надоело…

                                                                             ***

Солнце  шпарило нещадно.  На  беседке по-прежнему от жары прятались трое.  

Точно бы кроме них троих на этой улице  больше никто не жил. От нагретого  асфальта, поднимался невидимый пар.  Далекий голос муэдзина,  призывал мусульман к полуденному  намазу. Рыжая дворняжка, укрывшись от июльского зноя под дряхлой машиной, полностью высунув  язык, наблюдала, как  теперь уже мальчик игрался лупой, а те двое молча, потягивали  прохладное пиво.

- Намиг,  а где твой папа?

- Он в Африке, - мальчик сосредоточенно  вел черную полосу, рождаемую лупой,  по доске беседки  на которой сидел.

- Е пацан…в самом деле?

- Да нет…ты тоже…его отец барыга, месяц назад посадили…с поличным взяли. И жену поимели…прям дома…после облавы, - тут говоривший оскалился, - участковый наш Казым…мне Руслан рассказал.

- Если Руслан, то параша.  Сам же знаешь…хотя, Казым своего не упустит. Он еще та сволочь, - второй достал из заднего кармана пачку “Три корочки”.

- Да, Казым совсем зажрался, обнаглел свинья. Сам дурь подкидывает, сам и сажает.     Такой дом себе отгрохал…прям на побережье…

- Ей, Рашад, а верно, что его мать…

- Блядь? Ага, это  мы только с тобой ее не ебали…

- Ты то откуда узнал?

- Да ладно тебе…все знают…дома массажный салон открыла,  типа…а на самом деле…короче…блядь и все…

-  А что такое блядь? – мальчик  внезапно уставился на парня

- Эта женщина…короче…спит не с одним мужчиной, и к тому же за деньги,  - было заметно, что парень чуточку охмелел.

- Моя мама всегда спит одна, - мальчик не сдавался.

- Пацан, ты все сам узнаешь со временем. Но тогда мы с тобой вместе сидеть не будем, не пара ты нам, подло нам с выродком водиться, - парни  расхохотались гомерически.

- Это твоя мама…блядь…- мальчик выбросил лупу на нагревшийся асфальт.

- Что ты сказал сукин сын?

- Твоя мама блядь!- мальчик  повторил,  упорно уставившись на парня.

Парень резко вспрыгнул.  Отбросил полупустую бутылку из  под пива на пыльную дорогу.  Ухватившись за испачканную  майку,  потянул к себе мальца.

- Да хорош ты, Рашад, он же ребенок, отпусти…

- Повтори выродок!

- Твоя мама  бля…

Мальчик не досказал. Рашад со всего размаху  ударил ребенка.  

Звук пощечины на долю секунды опередил густую струю теплой крови.  

Мальчик шлепнулся на асфальт.  Из нижней губы, струилась красная жидкость.

***

- Сенем, знаю, небось  в сердцах меня проклинаешь…надоела я ведь тебе со своими продолжительными проблемами и соплями…у самой каждый  день чернота… дети болеют…безденежье…ну прости ты меня окаянную.

Двухметровая кухня  тускло освещалась единственной лампочкой в сто ватт.  

В углу кухни костлявая Сенем мыла посуду в почти ржавой раковине.

Под раковиной, в красном пластмассовом ведре предназначенном для мусора, копошились черные тараканы.  Рядом стояла перекошенная газовая плита, а в притык к плите,  грязный и полупустой холодильник “Чинар”.  Над холодильником на потолке, хозяин огромной паутины, длинноногий паук, мирно ждал свою жертву, черную муху, вот уже больше часа,  блуждающую вокруг лампочки.  

Наргиз сидела за столом, прямо у входа на кухню, за спиной Сенем.

- Сенем, в сотый раз рассказываю…все не отпускает…занудная я…а Сенем?

- Да нет…ты что…рассказывай…поплачь…полегчает. Что нам еще остается…учесть  наша женская такова… беды…тягости.

- Сенем…вот, позавчера Казым со своими щенками явился…ты ж сама видела…я ему, мол,  завязала я… а он нет…деньги требует, орет на меня…ты шлюха говорит…как можно завязать с блядством?

- Ты про участкового нашего? Так ведь у него… сын…наркоман…конченный…

- Мне то наплевать…пусть отстанут от меня все…и Намига вчера побили…сколько не спрашиваю кто, он не отвечает.  Вчера воротился  домой, вижу  на губе кровь  запекшая и майка вся испачкана.

- Наверное, подрался с ребятами, заживет,  ты не беспокойся…

- Характер у него…весь в отца…в долгу не останется…упрямый очень.

Я ж тебе рассказывала, как Ришад женился, так я и вышла за Галиба.

Нужно мне было тогда отдаться Ришаду…быть что было бы…ан нет, все не подпускала к себе…да и он не очень настаивал…твердил все равно моей будешь…куда мы денемся…видно не судьба.  Любила я его Сенем…очень сильно…а он дурак, дурачок…ой дурак… нельзя бить любимую, грех руку поднимать на любящую душу…проклят тот…загрызли голову, мать с одной стороны, с другой ведьма сестра…это потом я от соседей услышала, что и на сестру замахнулся после меня. Не женись говорили, брось ее,  зачем ты на этой малолетки  женишься, вон, сколько девиц красивых, возьми другую  в жены…у кого отец побогаче...у кого родственники посолидней…все будет… дом, машина,  работа престижная…а он все противился, нет люблю я ее…верно не выдержал…мозги намотали…сломался…лет-то ему было двадцать…в его то годы  жизни радоваться…эх Сенем…Сенем…не судьба, стало быть, не судьба.

***

Районное отделение полиции иль попросту ментовка,  оккупировала первые два  этажа девятиэтажного дома.  Жилое  здание  безнадежно было расчленено  между обитателями и правозащитниками. Благо благотворность от блюстителей порядка, создавших в этом доме гнездо, было огромное. В особенности, прямо  таки от радости не слышали землю под ногами более половины жителей женского рода.

Причина была весьма тривиальна. Кулачная расправа  со стороны главы семейства по отношению к жене, вовремя не принесшей стакан чая, моментально, почти сразу же после колотушки и вопля последовательницы Евы, финишировалась прямым вмешательством архангелов с резиновыми дубинами. А на утро, буйствовавший мавр раскрывает с трудом слепшие  веки,  голова разрывается от выпитой ночью водки, и тело ноет от побоев.  

Жена же,  любящая,  всегда верная своему мужу, среднестатистическая  азербайджанская домохозяйка, в измызганном фартуке  с большими жирными пятнами,  вся в слезах, шмыгающим носом, с опушенным взглядом,  перманентно, как-то сконфуженно, сминая кончик замызганного передника, просит, умоляет участкового отпустить ее мужа, кормильца и  отца ее детей.

Дескать начальник, что было то прошло, дело семейное, не в первой, устал человек от забот и проблем, от работы тяжелой, от долгов, от болезней, от соседей,  от окружающей среды, от пробок на дороге,  от концертов бесконечных, словом,  выпил чуток вчера на свадьбе,  за друга радовался, домой пьяный добрался, а я дура окаянная, чтоб меня кипятком ошпарили, забыла чайник поставить,  да  чай мужу подать.  Вот и получила кулаком по лбу и  ногой по почкам, так мне и нужно неблагодарной бабе,  непристойной женщине, муж то ночь день вкалывает, вся для нас, для меня, для детей, для страны, для президента, для развития экономики и нефтегазовой промышленности.

Отпусти реис¹⁰, пожалей, не губи мою семью, не оставляй меня без мужа,  не ставь детям моим сиротскую печать, не гаси свет в моем окне, не оставляй меня без мужских ласк,  быть мне шлюхой на века,  денег дадим, то что есть, начальник  с жалься, “yalvariram…qurban olaram ona¹¹” (взглядом показывая на огромный портрет покойного президента, что на стену прибит прямо над головой участкового).

Высвободить нарушителя общественного порядка  для реиса  нипочем.

Но  есть же справедливость, понятие долга возложенного на тебя, в конце концов, есть уголовный кодекс Азербайджана, и все,  в том числе и он сам, начальник,  должен повиноваться…плюс ко всему, муж то твой, вчера матерился как сапожник, людей беспокоили  в час ночи, вот соседи на вас пожаловались,  заявления с подписью предоставили. Детей разбудили, у бабушки Месме на третьем этаже, ваша соседка, так у нее чуть инфаркт не случился, испугалась старушка, переволновалась, скорую вызывали, ели смогли вернуть  к жизни, слава Аллаху.

Еще разные слухи ходят, типа твой муж анашой увлекается, мы конечно все проверим, кровь на анализ сдадим, мочу в баночке в лабораторию пошлем, но ведь нельзя же так, и вчера якобы, он тоже под наркотическим влиянием находился, а это уже другая уголовная статья, строго карается законом, по оперативным данным имеющихся у нас, стало ясно, что он не только сам употребляет, но и занимается поставкой, продажей, сбытом.  Словом, все это,  тихим, приглушенным тоном, надев на лицо маску  неизвестную по счету (что-то между 32 и 45-ым), маску патриота  до помешательства преданную своему народу, миллету¹², стране и президенту, начальник рассказывает жене потерпевшего или потерпевшей жене (в этом инциденте, не имеет никакой разницы, и почти ни на что не влияет. А главное, цифры, числа, сумма не изменятся, а если даже… то  очень мизерно).

Небольшой поселок,  взбодренный не далеко от Цементного завода, оканчивается у моря. Хотя  вообще то Каспий не  море, а озеро.  Но уж если кому угодно, то ради Бога, пусть даже океан, мне ни холодно, ни жарко. Да и рассказ не о том.

Живет себе, поживает поселок тихо, мирно, криминала сурового как такового не наблюдается на радость начальнику отделения №N, ну тот, который в своем кожаном кресле на втором этаже жилого здания  расположился.  Редко  так,  самую малость, буянят, бузят огненной воды испив, гости,  те кто на свадьбу приглашены в дом торжеств «Xezer».  Ресторан-то, почти в притык построили, да, да, совсем рядом.

Выпил чуть больше нормы, не тем закусил, вовремя воздухом не подышал, ударило в голову «ХAN» araqi*, так тебе и надо, ненароком голос повысил иль всего-то рядом пройдя не поздоровался с пагононосителями, доброго вечера не пожелал…все может быть, бухому  море по колено.  Так доставай манатики  или телефон мобильный, звони, перезванивай знакомым, родственникам, тем  кто повыше уселся.

Уж если бывает, мало ли что, номер не отвечает иль абонент в зоне недосягаемости,  то…опять же деньги, а может еще что-то придумаешь, одним словом, Аллах в помощь. Сидят двое. В просторном кабинете. Прохладно,  монотонно гудит кондиционер «Mitsubishi». А чтоб  попасть в кабинет, нужно войти на территорию участка.

Там у входа мини фонтанчик, беседка в тени деревьев. Пройти по коридору длинному. Остановиться перед бюстом покойного президента. Свернуть направо.  Опять коридор.  Снова поворот, теперь уж пожалуйте  налево.  Вот тот кабинет.  Дверь, точно из орехового дерева. Табличка  позолоченная на дорогой двери.  POLKOVNIK:  PADSHAX. A. S.

Вопреки обыкновению, распластавшийся в недешевом кожаном кресле, начальник отделения не толстый,  а очень даже тощий мужчина, с сединой на висках и стопкой усов над тонкими, почти не различимыми губами. И пьет начальник не чай в стакане армуду*, а прохладное пиво, прям с горла из запотевшей  бутылки “Старый Мельник”.  

Шикарная мебель. Персональный компьютер слева, ближе к окну, ни единожды еще не включенный с момента покупки и установки в кабинете. На столе золотая ручка, глобус мира из хрусталя, папки, телефон, маленькая фотография Министра Внутренних Дел в позолоченной рамке,  портрет президента  немаленького размера, как и полагается над головой.  Справа, в углу на стене громадная карта страны, флаг, а так же Коран, тоже в позолоченном переплете, в книжном шкафу, рядом с конституцией и уголовным кодексом республики.

Напротив сидит участковый Казым.  Можно назвать не пожилым, но и на молодого давно не смахивает, агрессивный, нервный, контуженный в первой карабахской войне. Средний рост. Короткие, накаченные руки бывшего борца. Маленькие, словно пуговки глаза. А под глазами тени черные, кажется, специально краской намазал, для маскировки.  Сидит спокойно, непринужденно.  А с чего бы волноваться?  Не в кабинете же министра.  

Полковник левой рукой рисует на белом листке множество квадратиков. Усердно раскрашивает их внутренность.  Затем  начинает чертить новый квадрат, вдумчиво всматриваясь в очерченное.  К тому же, Кязым близкий родственник полковника.  

Они почти  братья.  Двоюродный брат. С материнской ли  стороны иль с отцовской, нам знать не положено. Да и смысла не имеет. Раз уж с одной семьи, то все, тут все разговоры оканчиваются. Сиди тихо, мирно наблюдай, да аплодисментами, овациями иногда одаривать не забывай.  И еще, слюни, слюни товарищ не распускай, придержи.  

Порой, хватает и того, что двое могут оказаться из  одного аула.   А тут,  кровная родственность.  

-  Кязым дело-то, вот какое. С начала месяца переходим в  усиленный режим работы.

Письмецо я получил…сверху, - полковник на секунду придержав ручку, всей своей мимикой,  особенно глазами указывает на потолок.

- Думаю, напоминать тебе о предстоящих выборах не стоит.   Мы должны сделать все от нас зависящее…для того…словом, все должно пройти безмятежно.  Ты свое дело знаешь, я в этом уверен. Но поручения от меня обязан получить. Так же как и я…от своего.

Первым делом, изолируй всех кто с длинной бородой.

Увидел бородатого не думай, сажай, после выборов отпустим. Придумай любой предлог. Они на данный момент самые опасные. От них всего можно ожидать.  Пусть посидят чуток. Книжек почитают.  Может, образумятся.  Как только все кончится, так ради бога, пущай гуляют. Я человек религиозный и против Ислама не выхожу, но нам детей с тобой кормить надобно, да службу свою с совестью нести.  Прикройте все кафе-притоны. Сажайте всех  барыг.  Создайте облаву. Ловите  блядей, удалите попрошаек.  Пусть на каждом сантиметре поселка  прогуливается несколько постовых.  Патрулируйте  по ночам.  Внимательно следите за всем, что происходит в мечети. Пускай постоянно  большая часть наших очесывает участок вокруг мечети, в случаи чего, быстро реагируем, отправив туда всю оперативную группу. Я уже говорил с дорожной полицией,  будем дороги патрулировать.  Следите за тем, чтобы молодые не собирались в кучу. Не гуляли большими группами. Накройте все домашние очаги разврата. Их адреса есть в  списке.

Я уже распорядился отдать их тебе.

Собери всех своих стукачей и накрепко прикажи им держать уши в остро.

- Хала оглу¹³, куда мы их всех денем?

- Казым, меня это не касается. Да хоть на остров  Наргин¹⁴ отправь.

- Рейс, в КПЗ место не хватит.

- Меня не хляет.  Спрячь их в своем доме. В подвале своего особняка. Словом думай сам,

Но до выборов, чтоб духа их тут не было, на нашем участке то есть.

Слушай дальше. Проведи санитарную проверку. Пройдись по магазинам, столярным цехам, Интернет клубам, Playstation салонам. Зайди в салоны красоты, посиди в чайнах, поговори с хозяевами шашлычных,  домов торжеств. Бывай у цирюльников.

Постричься тебе не помешает и так денег не платишь. Заходи в школы. Переговори с директорами и завучами. Никаких заявлений пока не принимай. Уладим все тихо.

Держи под контролем всех подозреваемых. Поспорили двое, бери обоих. После выясним.  Если найдется не опознанный труп, быстро спрячьте, можете выбросить на другой участок, главное подальше от нас. Лучше все-таки, где-нибудь упрятать.  А то патом еще, шуму не наберемся. Тот раз  в соседнем районе такое придумали, чуть всех не посадили.

Сбили одного когда кортеж с высокими  чинами пролетел по трассе, а труп вдоль дороги оставили.  А они, соседи наши, возьми да не поленись и брось на другой участок, мол, нам это не нужно. Знают ведь, не раскроют, видели кортеж, что ж тут делать, пойти в министерство, всех за шиворот взять и приговор прочесть? Ну,  тут и началось. Родственники покойного  тоже оказались не из нижней касты и стали все узнавать, выяснять, выведывать, виновных искать, у кого бы больше оттяпать, отобрать, за счет своего умершего монетки  получить. Так что, будьте внимательны.

У меня выборы на носу и мне нераскрытых уголовных дел на данный момент не нужно.  Не в наших интересах.

И еще, Казым, подыщи двоих-троих, тех, кто нам уже не нужен и проку от них никакого.

У кого есть судимость или грех недавно забытый.  

- Есть одна, - Кязым  как-бы очнулся от оцепенения. - Наргиз  звать, проститутка она.

- Так,  давай  подробней.  Сколько лет? Где проживает? Есть ли судимость?  

- Женщина, лет 28-30. Живет около конечной остановки. Рядом с общежитием. Вдова.

Два раза была замужем. За решеткой не сидела. Имеет шестилетнего ребенка. Мальчик.  Кажется,  чуток умственно отсталый. Родила от второго мужа. Живет одна в двухкомнатной квартире, от мужа осталась. Первый, увез ее в Россию, был на десять лет старше. Что-то у них там не получилось и она вернулась, прожив с ним не больше года.  

Второго посадили. Занимался продажей анаши. Был контужен в первой Карабахской войне. Числился инвалидом. Продолжительно пил. Приходил домой пьяным.

Часто дебоширил. Соседи тайком жаловались. Высказывал свое недовольство политикой республики, государем. Взяли с поличным. Второй год тянет. Сама подозреваемая занималась проституцией. Прикрываясь массажным салоном. Дала объявление в газете, мол, принимаю у себя на дому. Со всеми удобствами. Делаю все виды массажа,  оздоровительный, расслабляющий и прочее.  Час тридцать манат. На ночь не принимала. В основном в день к ней приходило не больше трех-пяти клиентов.

- Профилактику проводил?

- Конечно. Правда я был десятым клиентом. Чуток опоздали. Дезинформация была.

А так, поговорил, прочитал ей законы, посоветовал вернутся в коллектив, в семью.

Был составлен протокол. Платила все исправно, вовремя, такса была как и на всех…до недавнего времени.

- Что случилось?

- Отказывается плотить.  Говорит завязала. Просит оставить ее в покое.

- Понятно, - полковник смял полностью обрисованною кубиками бумажку, - родственники, близкие есть?

- Нет. Мать умерла  давно. Отец их бросил, когда она еще ходила в первый класс.

До недавнего времени  жила со свекровью, но и ее похоронила. Как только сына взяли, так и через несколько месяцев старуха померла.

- Пойдет!  Делаем вот как…

***

Мальчик очнулся, точно незримой рукой растолканный.  

Резко открыл глаза в пугающий мрак. Майка была влажная. На детский лоб подступили

мириады холодных капелек пота.  Простыня и мутно-желтого цвета одеяло сползли с постели. Часы мирно тикали, минутные стрелки показывали третий час ночи.  

Мальчик напрягся, почувствовав нехватку воздуха. Испугался. Глубоко вздохнул.

Руки заледенели. Сердцебиение участилось.  Кровь завибрировало в висках.

Встав с постели, точно слепой шаря перед собой, медленно, слегка ступая на пол, мальчик двинулся вперед, к окну,  вытянув руки перед собой, похожий на сомнамбулу.

Дошел до подоконника.  Слона не нашел. Медленно опустился на корточки.

Поискал под подоконником. И там не было. Повернулся, напрягая глаза.  Встал на четвереньки, поискал под тумбочкой. Нашел.  Отрадно выдохнул. Прижав к груди выродка спрятался в углу, за старой стиральной машиной. Поцеловал пластмассовое животное,  прижав единое ухо к теплым губам.

- Выродок, мне страшно. Мне очень страшно. Я хочу к папе. Давай убежим в Африку.

Не скажем ни кому, даже Орхану. Там много лесов, спрячемся средь листьев, построим себе дом на пальме. Будем кушать фрукты. Ты познакомишь меня с королем обезьян, с мартышками, покажешь изумрудный город и всезнающего филина. Я трусишка.

Я видел во сне, как маму повесили на люстре за косы, и много дядек усатые, злые, ругают ее, плюются на нее,  писают, показывая свои писулки.  Потом,  злые  дяденьки  достали из карманов ножи и начали пороть маме живот.  Они толпой втыкали в ее кровавое тело множество ножей, продолжая ругать, плевать ей в лицо. А я стоял и смотрел, без движения, я хотел крикнуть, позвать на помощь папу, но тетя Сенем, прижала мне рот ладонями, не давая крикнуть, и в какой-то миг мне стало не хватать воздуха. Но я не сдавался и в тот момент заметил, как из окровавленного, кровоточащего живота мамы вылез красный комок мяса.  Комочек медленно, словно жвачка, тягучи, повис в воздухе несколько минут, как маятник покачался  и тяжело шлепнулся на кровавый пол, прям в центр комнаты под люстрой. Тятя Сенем все так же не давая мне дышать, показав на красный, слизистый сгусток, объявила, чтоб я познакомился со своим братиком, с тем самым кровавым куском, выпавшим из живота мамы. Я снова пытался крикнуть, но мой голос был не слышан мне. Я хотел укусить руку тети Сенем, убежать от нее, сказать ей какая она вредина, спросить, почему не допускает, чтоб я помог маме.

А в это время, потные, вонючие, мерзкие, жестокие, гадкие дяденьки, с круглыми животами, огромными глазами, кривыми зубами, кровавыми руками выхватив свои черные, толстые свисающие  пиписки,  ручьем писали на красный комочек, встав кругом.

***

Был душный, надоедающий, липкий летний вечер…или нет, стоял томный, долгий, шумный…а может так, коротко, почти в два слова…и вовсе подходил к концу ошпаренный солнцем день? Заметил ли ты, слушатель, как не легко описать словами реальность?  

А тут  всего-то нужно  вкратце изобразить летний вечер, скажем так, фон создать для нашего персонажа.  Вот, ходи теперь взад вперед, в час-то ночи, чтобы довести до тебя словами тот летний вечерок, когда Кязым, один из главных героев рассказа нашего, вышел прогуляться по набережной, да в голове своей  не пустой, к месту замечу я тебе, кое-что обдумать намерился. Шиш тебе, не дождешься, я то за свою писанину ни гроша не заработаю…ага и квартиру  не дадут (особнячок такой малюсенький в Шуваланах¹⁵…ну, гектаров пять, а зачем мне больше) значком депутатским тоже, кстати, маленьким, блестьящим не порадуют и в союз писателей не пригласят, одним словом, мне то на хрень себя утруждать, да душу свою терзать.  

У нас и так писателей, художников и вообще творческий люд не уважают и квартиры токмо певицам и певцам даруют, чтобы  похлещи царскую корону лизали и скипетр когда нужно подавали.  Пишу же  как могу и если тебе не нрав… дык повторяться не стану…а книжонку я все таки напечатаю! Во, во, злой я, злюка, так что  слушай дальше.

А  вечерок то был самый ни на есть привычный, задолбавший жителей комарами и вонью  моря, до  глубины заполненного дерьмом. Вы то думали?  Аж целый Баку туда срет,  чем же он должен  благоухать, не фаренгейтом же? Кязым вышел из  отделения и, словно, не замечая окружающих спустился к побережью, а еще точнее к парку.

В этот вечер людей тут хватало. Уставшие от сухого воздуха малазийских кондиционеров и липучего летнего дня, жители поселка толпились у входа в парк, точно бы антилопы гну спешат к водопою. Почти у всех на руках,  от  мало до великого,  шуршали  пакетики с надписью “ЧИКО”. Эти семечки в пакетиках были мелкой радостью каждого среднестатистического азербайджанца, будь это девушка или парень, старик или домохозяйка, muellim¹⁶ или hekim¹⁷ все, все, все, дружно, синхронно, радостно,  грызли семечки, посадив свои целлюлитные  жопы на каменные плиты.  И казалось, ни что не тревожит этих людей, ни кризис мировой, ни падение цен на черное золото, ни выборы, ни политика,  а только семечки, семечки и еще раз семечки…килограммами, тоннами огрызенных семечек, кожура везде, барханы от кожуры…черные холмы и не одного мусорного ведра. Вот оно,  вот  мой слушатель подлинная культура, эстетизм, интеллигентность, цивилизованность и мировоззрение.

Кязыму же было наплевать. Он не замечал ни кого. Вокруг смиренно шастала шайка подростков, то и дело  с опаской поглядывая на участкового,  как и полагается, с отвращением, а некоторые даже с испугом здоровались с ним, в знак кивая головой.  Кязым не реагировал! Он думал…

…стоп кадр! Так, граждане, расселись, все по местам, прошу внимания, тут будет малюсенькое отступление от темы. Настоятельно прошу всех, не нарушайте тишину, будьте  чуток серьезными. Вот вы молодой человек, да, да,  вы, слева в пятом ряду,  перестаньте чесать яйца, тут вам,  конце концов, не чайхана.  Относитесь уважительно к остальным слушателям. С виду то похожи на солидного, городского  парня,  а ведете себя как...  

А еще мы боремся против истребления чушкаризма! И как вам не стыдно!

Ой как вам не стыдно! Разве этому учил вас дед и отец? Ты погляди, окинь взгляд назад-то, поверти своей пустой башкой, разве такими были прадеды твои,  неужто Шах Исмаил играл яйцами ведя войска на смерть за родину.

- Что?  Ах вы еще грубиян…да пошел ты!

Премногоуважаемый слушатель, вернемся к нашему сказу. Как я уже заметил, тут мы сделаем мини остановку, передышку, пикничок на обочине.  Бросим рюкзаки, установим палатку, вывалим кастрюльки, разожжем костер, вскипятим чайник, картошечки в уголь  зароем, сварим уху и с умной физиономией послушаем меня.  Хотелось бы перед высказыванием мыслей героя нашего Кязыма, кое о чем тебя, слушатель мой уведомить.

Предупреждаю, являясь повествователем сего хикаята, не отвечаю за мысли персонажа Кязыма. Ибо немыслимо судиться из-за пустых доводов.  Тебе, слушатель, будет представлена версия, но, не хотелось бы повторяться, еще раз осведомлю, сказочник выдвигает всего-то вариант, ни чем и ни кем не обоснованный, не доказанный ибо понеже не одарен читать мысли людей. Ну разве кто может сообщить, о чем грезил Маркс, когда сидел на унитазе или про кого думал  Дали во время онанизма…а, слабо?

То та же!  Добавлю к сказанному, с хиромантией не знаком, черной и белой магией не увлекался, а так же не гадаю на кофейной гуще, с экстрасенсами не дружу, к психоаналитикам не хожу, гадалок презираю, алкоголь не употребляю, к психологу не показывался, сифилис не цеплял, Lider¹⁸ не смотрю, в Мусавате¹⁹ не состою…но иммигрировать желаю…от всей души и с пребольшим удовольствием…хотя, это уже отдельная тема.  Да, чуть не позабыл,  ниже изложенное бумаготворчество запрещается использовать в суде, печатать и распространять без ведома, а  так же согласия автора.  Карается законом и считается унижением авторского права и человеческих чувств.

В случае не послушания, автор предупреждает, что будет жаловаться во все возможные инстанции,  включая МВД, МНБ, УРБ, НГДУ, НЗС, МАССАД, ШТАЗИ, ЦРУ, ФБР, РСФБГНДИМСДЛ, ОБСЕ, группа МИНСК, ЮНЕСКО и BP.

Любые сходства всего лишь совпадение, пытки придуманы, краски сгущены, мысли выдуманы, сам персонаж собранный, место происходящего отсутствует на карте мира и вообще, все это бред армянской разведки совместно с иранской контрразведкой.

Кязым  задумался.  (Версия.  Вариант. И ничего более…)

Она одна. Муж сидит.  Свекровь  померла. Один сын. Тем более занималась проституцией. Все же на руки.  Самый банальный вариант, вывоз  например  блядей  в Турцию и Дубай. Или опять же, заведовала  малым притоном. Обокрала иностранца, когда принимала у себя, ну, пусть будет работника посольства или иностранной нефтяной компании. Прятала у себя ваххабитов и помогала им в переправке и доставке оружия. Заражена СПИДом. Сумасшедшая, вот уже который месяц беспокоит соседей. Много еще чего. Понятые и доказательства сразу найдутся. Может придется чуток помучаться с самой подозреваемой, но и это не препятствие. Тут не будут церемониться. Разденут и будут трахать пока пена со рта не польется. Действует кстати без перебоя. Недавно малолетних хулиганов взяли. Так они усердно на своем стояли, пока реис не раздел их всех и вытащив член наорал, что еще немного и он всех их здесь запетушит. Сработало, через пол часа дело было передано в суд, все как миленькие сознались в содеянном. Дальше же в колонке новостей everyday. az напишут об еще одной пойманной шлюхи. Сделают короткий кадр для “ANS”, составят протокол, закроют уголовное дело,  ОНА сама перепишет квартиру на имя одного близкого родственника начальника, мальчика отправят куда подальше…и все…сделал дело гуляй смело.

Ну и на выборы еще останется, похвалиться можно будет перед главным генералом.  

***

Дорогой слушатель. Оставим пока Кязыма с его мыслями наедине. Мы еще вернемся к нему.  Я же  хочу тут кое-что другое  рассказать, безусловно не без твоего одобрения.

Но сперва, при всем уважение к тебе,  будет еще одно миниатюрное отступление от темы. Тебе же, слушатель, не буду лгать, могут осточертеть мои умствования, на что искренне отвечаю, имеешь полную свободу права не читать далее изложенное, и будь уверен, я ни на баррель не обижусь. Ведь тут-то дуться не на что,  жизнь наша такова, участь, то что на лбу напечатано. Ибо не  книжек и киношек насмотревшись пишу, а то что есть, то что рядом, про тех кто вокруг…про твою…про жизнь твоих друзей, родственников, знакомых…про людей…простых…жизненной ношей обремененных. Ты можешь не читать, можешь глаза прикрывать, уши затыкать, сердце пломбировать, и точно не мне, не мне тебя уму разуму учить, сам то по уши в грехах увяз.  Да вот только одно знай, покуда ты мыслишь, значит,  не полностью еще замордован, стало быть, ноги цементированы в медном тазе, а сам еще не брошен в море, стоишь,  трясясь от страха и холода на краю дамбы и глядишь в мрачную мглу соленной воды. Пусть, и это хорошо, стало быть еще может повезти, смотришь жребий то на ребрышко станет…бывает еще, как бывает…в этой поганой жизни и не такое случается, раз в миллион правда, но что ж и на том спасибо, хоть что, а шанс. А ведь и хуже, по хреновей может случиться.

Это когда ты думать в сторону отложишь, не по мне, времени нет скажешь, истину от лжи, блядство от невинности, Аллаха от Сатаны не разделишь, и на шуршавшую бумажку совесть свою бартер сделаешь. Вот тогда то и получишь железным наконечником safety ботинка по жопе и слетишь с  дамбы башкой в глубь морскую. И хуй тебя кто спасет.  

Сам себе мокрый гроб заработаешь. Что ж тебя там ждет в загробной жизни, понятия не имею, затем что не мне того знать распределено, а вот тут, тут я могу еще предположить…и знаешь, иметь тебя будут…трахать…не брезгуй…и если даже…хотя на вряд ли…но вдруг повезет  и ты сможешь отвертеться…то не ликуй…на долю твоего сына попадет…ебать будут, тебя немого, который от ужаса речь теряет…при этом перманентно глумясь над твоей тупостью. Как же, ты же должен, обязан платить за приспособленность, за свое молчание, за свое согласие…жопой…натурой…оттраханным очком отплатишь, еще как  оплатишь, да куда ты денешься.

***

А первый шаг делать всегда трудней. Есть страх, неуверенность. Душит она тебя.

Душу скребет, совесть беспокоит. Все спать не разрешает, бессонницей истязает, голодухой изводит,  одним словом сплошной нервотреп. В тот вечер то же самое переживала  Наргиз.  Долго думала, да ни хрена не придумала, ничего в голову не лезло. Отупела, раздулась голова от огромной массы проблем.

Как в пьяном бреду находилась.  Началось то все с болезни.

Не сама захворала, нет. Да куда ей, ведь времени то нет-с чтоб  болеть. Сынок приболел. Весь день озорничал, по крышам лез, на заборы соседские взбирался, вспотел, майка вся промокла, водой холодной, не кипяченной жажду свою утолил и все воспаление легких! Да хоть свинка, ангина,  желтуха, диарея, скарлатина, корь, краснуха или дизентерия, в этой стране болеть страшно вдвойне. А еще сложней,  когда у тебя в кармане ни гроша.  

У Наргиз же и родни-то почти нет. Можно умереть лежа в постели, от какой-либо болезни. Можно скончаться от инфаркта, от рака, мучаясь от нестерпимых болей, но есть кое что и по хуже, это глядеть как умирает твое чадо, а ты вместе с ним и тогда ты будешь угасать как свечка, таять как воск, волосы поседеют за ночь…держать за руку дитя и биться головой от бессилия...станешь медленно сходить с ума…и всю оставшуюся жизнь, совесть твоя будет будить тебя в полночь…да не соизволит всемогущий Аллах, хоронить отцу своего сына, а матери оплакивать дочь…Амин!  Деться было некуда. Врача еще как-то смогла уговорить осмотреть ребенка, не обошлось, конечно, слезами и брезгливым взглядом эскулапа. Но что делать-то с лекарством? Один раз, она с утра пораньше зашла в аптеку, протянула лист с рецептом, получила лекарство в пакете а затем попросила поменять шприцы на другие, а когда продавщица обернулась, ее уже не было.  

Этот вариант мог сработать, ну максимум раза два, а дальше, дальше-то что?

Муж был посажен месяцем раньше. Да и что от него толку-то, не за всеми же мужьями как за горой. Порой судьба человека так раком ставит, аж пикнуть невмоготу.

Муж попадается, не только себя, детей, но и его содержать приходится.

Вот тебе и кормилиц. Кстати, таких сейчас много порядилось. Навалом аж.

Так вот, в ту пору Наргиз устраивается посудомойкой. На Байылове²⁰ собирают очередную нефтяную вышку, а  рабочих там кормит одна мелкая фирма. На быструю руку созданная.

Нужно же наживаться пока проект есть. Вот в той фирме и начинает работать наша героиня. Рабочих было мало. Десять женщин, два шофера и один шеф повар. Всего-то дел. За фирмой же стояли турки. Оплатили шапку контракт менеджеру, выиграли тендер и давай рабочих кормить отходами… химикатами…собачьем мясом и машинным маслом…а что…на то она и родина, чтобы своих обкрадывать да иноземцам карманы набивать.  

День проходил медленно, тяжело. Огромные железные листы, в которых за один раз готовились сто, порой и двести кусков курятины, приходилось мыть и сушить до блеска.

А таких листов жирных, порой  десять за смену. Двенадцать  часов, ровно от шести вечера до шести утра приходилось стоять на одном месте и щеткой железной, в перчатках резиновых смывать густой слой жира. Смотришь фери не помогает, что делать, явится abi²¹  на обход и начнет свое нести “yaaaaa bu ne?²²” давай руками, ногтями сгребать, тут и о педикюре не вспомнишь, и крем для рук не поможет. Больше половины трудящихся там женщин являлись или вдовами или брошенными, разведенными. То есть сами на плечах таскали свою голгофу. Одна всю смену перед печкой сладкое пекла, другая горячее готовила, иная салаты.  Короче говоря, служба изматывающая. А ведь знал, знал истанбульская гнида все про них, и не зря сука старался безмужейних к себе заманивать. Такие заламывать зарплату не будут, хоть что, лишь бы хлеб дети пожуют, остатки ведь остаются после обеда, хоть и не разрешено было  вытаскивать, так можно было меж грудью, иль за пояс веревкой, а кто и с securyti договаривалась. Так разум азербайджанский  многое может удумать, приспособиться мы всегда сумеем.  

Аж если пошло дело о голодных детях,  тут и судить некого. Что ж остается миллету, народовластие обжирается, а народные массы сами себя кормить должны.

Так ты слушатель не обессудь. В этой стране самообслуживание выходит.  

Османец, хоть и пиздил что истинный, чистокровный, на самом деле являлся наполовину курдом. Да к тому же yaniqim²³ был ярым.

Заходил ночью на обход, чтоб уследить кто да как, что и где, и давай лапы свои курдские распускать. Да стоящим членом в бок тыкать. Одна оттолкнет от себя, другая улыбнется, третья испугается, к тому же если новенькая, четвертая уволится, пятая пощечину влепит, шестая забудет… седьмая…даже не знаю…не всех же в  одной кастрюле готовить…не все одинаковы…были те, кто переспали…ради детей конечно, ради куска хлеба…после кровати можно вдоволь красть…поднимет правую ногу, коробку куриных ножек стащит…левую поднимет клетку яиц…раком станет, коробку масла…в рот возьмет еще что-то…одним словом, борьба идет…борьба…звериная война…а взамен ломтик хлеба.  

Познакомилась Наргиз в столовой с одной женщиной, Арзу ее звали, а так, между собой Арзушкой кликали. Слиплись две женские души. Почти одинаковое горе склеило их.

Ни что так не мирит людей, как общие проблемы, а женский люд тем паче.  Секундные стрелки ползут точно улитка, когда торчишь в одном месте слишком долго. И ноги готовы так и отвалится. Ведь ночью от боли будут допекать, аж глаза не прикроешь.

А тут, есть кому нутро приоткрыть, сердце вывернуть, горем нагрузить, да и время как бы поскорей погнать. Выведали друг другу горести свои. Поплакали, так, втихаря, незаметно, и только видно, что глаза красные. Женщины то не старые, молодые, фигурой сложенные, вот токмо есть морщины на лицах, и руки, пальцы от продолжительной работы с водой сморщенны.

- А давай-ка я тебя с  Камой сведу. Разок в месяц постучишься ей в дверь и деньжат подзаработаешь и себя успокоишь. Тебе же мужчина нужен, чисто физиологически…а к ней в основном молодые заходят.

- Не смогу…стыдно мне и страшно.

- А ты не бойся, в первый раз всегда так…потом привыкнешь.

- Не знаю даже…подумаю!

(Рассказчик конечно не мог знать, какими именно словами Арзушка приобщила Наргиз с Камой, ибо просто не мог находиться в то время между двумя собеседницами, ввиду этого приходится составлять выше написанный диалог собственными фантазиями).

Так или иначе, ровно через месяц, как только минует тридцать дней, в тот самый  вечер,  Наргиз созвонившись с Камой, отправится к ней. Мальчуган приболел. Сильно захворал. Деньги нужны были, деньги для спасения дитя, на лекарство.

Вот ведь как. Значит, не дозволено роду людскому, вперед происходящее узреть.  

Делаем шаг с запечатанными глазенками, не ведая и не разбирая, что впереди-то, так и страшась лишь бы не разбить чело об столб.  Следовательно, пора бы продолжателю рода Адама задуматься над этим и каждый день Аллаха восхвалять да благословлять и не только за каждые прожитые сутки, ну и за то, чтобы он нас в нашем же пути, часто от тех самых столбов остерегал.

Слезла Наргиз с автобуса, шумно притормозившего рядом с бывшим памятником, бывшему революционеру, бывшего члена Бакинского совета.  Памятник-то стоял грозно, правая нога вперед, бывший то, растопырил пять пальцев да вверх возвысил длань. Словно вот-вот  и заорет  “да…пошли вы все…”  а обернувшись,  пропадет с глаз, может даже и обидеться.  А вот история гласит, что не соизволили ему английские интервенты послать всех нахуй…поймали в Красноводске и расстреляли, 20-го сентября 1918-го года, на территории нынешнего Туркменистана, а более точно,  на 207-ом версту между станциями Ахча-Куйма и Перевал.  Как смог улизнуть от ингилисов армянская шалава Микоян, и почему не хватило топлива пароходу “Туркмен” отплывавшего из Баку в Астрахань, увы и ах, до этого времени точно не известно.

И вообще, это уже другая история, старый спектакль, давно разыгравшийся, и об  этом как-нибудь в другой раз. А у нас с тобой, смиренный мой слушатель, иная постановка, и кажись, мы от нее чуток отстали, так что продолжим.

                                                                               ***

Раньше тут был стадион. Примитивный, без всего нужного, без зеленого газона, без прожекторов, не сиделок для зрителей, не сектора для VIP гостей.  Сплошь отвердевший песок и  ворота, покрашенные белой краской. Хотя сетки на воротах были, их приносили судьи, когда приезжали судить чемпионатные игры. Да еще побелкой рисовали линии и  штрафную площадку. Турнир то в основном проводился между любительскими командами разных районов и городов. Зато болельщиков накоплялось уйма.  

Любители футбола стоя смотрели матч, при этом шумно и с восторгом аплодируя своим любимчикам и местным кумирам. Днями же летними, когда жара обжигает все вокруг, и пыльная земля умоляет небеса о воде, когда колючие кустарники, огибающие стадион кругом желтеют от пылающего солнца, малолетние мальчики бегали за дранным мячом, пока не повалятся прямо на песок под жгучее солнце от изнеможения.

Колючки те по сей день там растут. И наверняка будут расти еще много лет, еще не то повидают, еще не мало оголенных ступней кольнут. Корни у них длинные. А поливать излишне, корнями из глубины земли воду высосут. Адаптация у них такова, от матушки природы. Летом от пылающего солнца пожелтеют, а как весна явится, так смотри и выскочат и не потеха им меж каменными плитами.  Вот прямо как эта колючка,  между ущелья крохотного вытянулась, да аккурат за каблук Кязыма и вцепилась, зубами иглами.  Дело понятное,  стыки меж двумя облицовочными плитами как надо не зацементировали.  Или песка больше нужного в цемент добавили, вот и смыла вода дождевая ограду перед растением наглым. Так что зарос весь парк зелеными колючками. Парк-то этот на месте того стадиона футбольного воссоздали. Времена такие пошли, пора была общенационально  наступать. Вот только куда? Срочно требовалось что-либо изменить, создать, построить, реконструировать, переименовать.

Вот только что?  Но мы народец не глупый,  а очень даже светлоголовый, а как же, мало ли ханов, шахов, беков, начальников, султанов, реисов, мистеров, да djenab²⁴ президентов на своем веку повидали. Уж как тут не привыкнуть-то.  Недаром в старину старцы наши советовали: “Повидай старшину и грабь село!”. Завозили  по началу песка камазами, ну дальше и камень конечно привезли. Местной главе муниципалитета все доставалось на халяву.  А почем не выстроить, уж если даром. Да и кто ж у него бабла попросит. Все так и примчались, умилялись помочь, те в основном кто мелким бизнесом детей своих кормили. Сегодня ты цементом поможешь, завтра тебе руку спасения протянут. А не поделишься, так протягивать будешь ноги, невольно правда, в жизни все случается,  на то она и житуха, чтобы капканы расставлять. Смели к чертям стадион, а взамен создали парк, так сказать для…даже толком не внять для чего…словом,  место для общественного отдыха жителей поселка. Понасажали чинаров, фонтанчик мини слепили (так и не включили потом. Оказывается не то сделали, а разрушать заново  жалко, столько сил потратили, и кафель красивый подобрали), карусели еще с советского времени выживших, краской цвета асфальта покрасили (от всего коллектива местного управления  спасибо руководителю мелкого магазина хозяйственных товаров, йолдашу²⁵ Ширбале Фейзуллаеву, за ценный вклад и самоличную помощь в создании зеленого уголка для жителей и…короче, бла…бла…бла…бла…) освежили аж глаз радует.

Правда уличные фонари поставить позабыли, чтобы парк освещали, а то после десяти ночи, голову от жопы не отличишь. Ну, это бывает, это ничего, это везде так, это всегда так, как-то же жить нужно, детей растить, виллы возвышать, лексусы покупать, недвижимость прикупать, счета новые открывать, в магазины товар запускать, шмотки раскупать, не тебе так ему, не мне, так эго родственникам, не нам так им…планида…кому три туза…а кому цифра “О” да озорной шарик, что на сей число легло.  С рабочими помог один полковник из рядом находившейся военной казармы. Солдату что в казарме полы драть, что камни класть, что бетон подавать, лишь бы время текло, точно как на картине Сальвадора. В честь кого построили парк, дело не мудрено. И так всем все понятно, и ни тебе мне глаза твои раскрывать да в ухо имя то шептать. Сам врубишься.  А вот отстегнули из этого проекта не всем и не каждому. Хотя, если верить слухам, полковник остался доволен, даже своей радостью  с солдатами поделился, тушенки прикупил, сигаретами порадовал. Да поможет эму Аллах в его нелегкой службе.  Но красную ленточку подрезать сверкающими ножницами под оглушительные аплодисменты местных аборигенов, досталось безусловно самому градоначальнику.  

Жарко было на дворе.  А на носу день варенье общенационального императора Августина первого.  Из деревянных досок пристроили трибуну в центре нововыстроенного парка, не большую, но и не тесную для концерта. Приехали то певцы и музыканты (оплатил все сам мэр, хвала ему и низкий поклон до земли от жителей всего района) пели песни, танцевали, императора с днем варенья поздравляли, зрителей низким поклоном одаривали, да и мэру “саол”²⁶ за приглашение сказать не позабыли.

Вот в том самом месте, где раньше  деревянная сцена виднелась, да на той сцене плясуны и певицы над миллетем глупым глумились, на тот же клочок земли и ступила правая нога нашего с тобой героя в погонах. Ступила и замерла, а левая же к ней и приравнялась, к правой ноге то есть. Стало быть  привычка, закалка армейская. Оглянулся герой, не злобно нет, но и не добро, снял фуражку медленно, да взял в левую руку бережно, а  еще с коварством, искрой злобы в зрачках. Вытер пот со лба, чистеньким-причистеньким платком накрахмаленным. В пяти метрах же от него клубился густой дым самоварный, доносился смех и лязгали ложки чайные.

Вынужденные переселенцы  не по воле своей, не по своему хотению и не по щучьему веленью, а из-за кровавых когтей войны, потерявшие свои дома, хозяйство и земли, где жили их прадеды, собравшись вместе, точно как одна единая семья, сообразили и открыли тут что-то похожее на ресторан-кафе-чайхана в одном. И ни какими силами не смогли они утопить горя в Каспии. Рана кровоточила, совесть хваталась за кадык, мука ставила раком. Как же теперь проживать в этом мрачном городе, в этом городе полусумасшедших, в этом городе иноязычных, и по сему, только одно могло их спасти, только единственный луч света в полном мраке.

Одним словом, кафе-ресторан-чайхану, они именовали “Garabag chay evi²⁷”.

Прикупили несколько пар пластмассовых столов да стульев. Привезли мини контейнер, повесили на крышу по обеим сторонам контейнера наполовину рваные колонки  допотопного магнитофона, взяли на прокат медные самовары, запаслись мешком углей, ну и вот тебе малый бизнес в не большем поселке.  Самовары буль-буль, стаканы зинг-зинг, ложки лязг-лязг, ножки дум-дум, монеты дзинг-дзинг, бошки бум-бум…летом столько клиентов накопилось, пришлось удвоить состав обслуживания.

По настоятельным советам и просьбам клиентов, закупили аппарат для охлаждения пива, бокалы, а там подтянулись воблы сушенные, мангал,  водочка местного разлива, музыка с национальным колоритом, кябабы, салаты, желтый горох вареный, раки и крабы для солидных клиентов, официантка для менее солидных, а на десерт мороженное.  Посетители ржали в полную, иногда доходило и до мордобития, а порой и поножовщиной радовали, но это очень редко, так что скучать не приходилось.

Одним словом, кутил народ. Кутил как надо!

Присел Кязым к одному столу. Подложил подле фуражку. Не понятно почему, взглянул на правую звезду пагона. А звезда-то как бы в ответ и подмигнула, сверкнув под солнцем, словно прям из золота. Быстро подбежал мальчишка в неопрятной одежке, а сам шеф заведения присел рядышком. Поздоровался с майором, конвертик белый протянул, о здоровье расспросил.  Мальчишка же поставил чай в  грушевидных стаканах, сникерс порезанный на кубики, несколько долек лимона, орехи и кишмиш. Разлил чай по стаканам. Посидели, перекинулись словечками, и оставил бизнесмен Кязыма со своими мыслями одного. Попросил прощения, мол, дела, счета нужно вести, так то и так то, меня вы извините, а вам желаю хорошо  провести время, уж если что, так зовите мальчишку он вам все достанет, да и еще, обижусь, если заплатите за чай.  Вы наш уважаемый гость, Кязым муеллим!  

Ой, как  же по нраву было Кязыму, лишь услышит он в свой адрес  слово “муеллим*”.

Так и хотелось встать, пройтись, всем себя показать, да наорать на кого-нибудь.

Да чтобы все пресмыкались перед ним, да чтобы конфузились, чтобы какали в штаны от одного его взгляда, срали прямо стоя на ногах и  далее копаясь в своем же дерьме хавали запихивая  себе  в рот. Но что-то тревожило его, что-то внутри, там, где-то в части груди, ближе к сердцу, нет, не боль это, не сердечная боль, и не  депрессия, не невроз, не тахикардия, да вот не легко мне слушатель описать в душе происходящие героя моего.

Не дорос значится еще до того.

И не от жары сделалось ему душно. Кажется,  не возможно до конца воздух втянуть в легкие, вроде бы дышишь, принимаешь в себя, а вот до места требования не доходит, сам то это понимаешь, отдышка появляется, все зеваешь, чтобы пообъемней кислорода втянуть, и  глядишь тоже самое.  Раз за разом трудней понять, нервно-паническое состояние, ранее незамеченное, непрочувствованное,  небывалое, а ведь страшит, тревожит, так и до сумасшествия может довести.  Так и до смирительного дома не далеко.  Кипучая смесь свинцом прессует грудь.  Вроде бы не колит, а тяжело, тяжко, точно бурлит всякая всячина в том составе не понятно из чего составленная. Вот-вот и сдавит  сердце, прям как  яблоко кувалдой. Так в чем же дело, слушатель? Что за проказа напала на моего герое? Что за болезнь?  Что за беда стряслась с ним? Не знаешь?  А вот я догадываюсь.  

Аль не уж то совесть его высвободиться наружу просит?  Свободы захотелось, мрак подземелья наскучил, влажность замучила ревматизмом, наконец, осточертело ему в цепях отсиживаться заржавелых. Совесть она у всех есть.  Злобный ли  человек иль добродушный,  благочестивый, вор, человекоубийца, банкир, или же сутенер, смысла не имеет,  есть и все, вот только надежно ли ты совесть свою припрятать сумеешь? А еще лучше утопить, сжечь, закапать где-то в забытом и далеком уголке, да чтобы жить тебе, проживать судьбу свою человеческую не мешала.

Коль не прикажешь ты себе взять в руки лопату и вскопать гроб для личной совести, так не  сетуй на дни свои будущие, не тоскуй по дням своим прошедшим,  и не доверяй нынешнему. Аль не угодно ли вам примерить пиджак подлеца ради груда серебра?

Можно, почем же нельзя, вот  токмо  совесть сперва свою снимите, да на крючок тот рядом с зеркалом повесьте. А то нельзя же, не угодно, не пригодно сей пиджачок под совесть примерять. Тяготить она будет вас, жарко будет вам в ней, не удобно.  

Вот, тот самый  недуг, что Кязыма на стену лезть пытался заставить.

Это совесть его, совесть ему, своему же хозяину  угрожало.

В уме рисовал картину герой наш,  все же почти готово, да и еще сегодня новое дело поступило, точнее заявление от одной  старой знакомой, по делу  ограбления в ее квартире. Постучались в дверь, вошли в квартиру средь бела дня, покалечили мужа,  да еще всю квартиру перевернули вверх тормашкой.

Только потом узнали что к чему. После как подле жены попросили присесть и мужа, так тот сразу все и выложил. А проводив их, Кязым воротился в кабинет начальника, а тот и поведал ему свой план, мол,  как всю эту заваруху с Наргиз соединить, словом сразу два дела прикроем. Оставалось лишь взяться за дела.  Осрамить нечистотами человека невинного, да прожить имущество сироты. Для кого-то дело не благородное, паскудное, а кому-то превосходное, доходное, денежное.  

Вот  уж если  ты  отвернулся от Аллаха, может, и простит тебя всепрощающий в день судный, да не потянут тебя ангелы  в ад, лупя молотками железными меж ушами.

Нам то смертным знать этого не разрешено и не узнаем мы до дня последнего.

Но, вот если ты совесть свою обманешь, перед совестью своею схитрить пожелаешь, свою совесть отвергнешь, то тогда точно нет тебе жалобы, и гореть коже твоей в огне жгучем,

в огне испепеляющем, в огне cehenneme²⁸, и покров твой будет пылать, чернеть превратившись в уголь, но ее опять создадут да прокинут душу твою в море страданий бесконечных, навечно сжигая и после создавая ее для следующего прожигания.

Тут и оставим мы Кязыма, пускай сидит себе в раздумье  перед стаканом остывшего чая, пусть посовещается со своей совестью, может взятку будет предлагать, или нет, лучше бакшиш, мол, йолдаш совесть, ты на этот разок промолчи, не дуйся, не высовывайся, а в другой раз я с тобой точно посоветуюсь, ну клянусь своими погонами, честное милицейское. Обмозгуй Кязым, ты свою роль в этом рассказе жизни сыграл, ты нам больше не нужен, с тобой мы закончили,  более слушатель мой о нем ты не прочитаешь. Пущай сидит себе, пес с ним, вот только для полной картины, на правах главного режиссера сей ленты,  добавляю еще Адажио соль-минор для струнных инструментов и органа, великолепное творения Альбинони. Превосходный выбор, не так ли дорогой мой слушатель?  А над головой его, то есть участкового, с левой стороны образ  полоумного мальчика, а справа его мать, униженная мать проститутка. И все это в прямом эфире. Какой спектакль, а?! Какая постановка!

Все, нужно завязывать с бурением, нефтью, фирмой, трубами и всем остальным. Прямиком в театр, лучше сразу в Русскую Драму.

Так, видно опять я отплыл от рассказа нашего.  Мне то  сей хикаят доканчивать пора бы. Больно замучился я с ним. У меня же день не как у Кязыма расписан,  и на хлеб  я зарабатываю не как некоторые (упаси Аллах), а руками, в особенности же правой рукой, ибо  не левша я, от того  и вынужден  работать правой рукой.  Башмаки цементные  закручивать, протекторы открывать,  дрифт делать…одним словом, гражданин слушатель, потерпите еще немного, я почти уже докончил.

Вот еще несколько страничек и THE END.

Вперед маэстро, вперед… на сцену… ваш выход маэстро…так, зрители собрались…освещение…какой  превосходный фрак…все сосредоточились…все готовы… оркестр  труби…алле…”Триумфальный марш” из оперы “Аида” Верди…вперед Азербайджан…разгромим врагов наших…вперед к солнечному будущему…вперед  к свободе…демократии…Карабах наш…свобода слово…нет коррупции…трахнем по тоталитаризму…трахнем…всех перетрахнем….кажется, яяяяяяяяяяяяяяяя медленноооооооооооооооооооооооооооооо схожуууууууууу сууууууууууууууууууууууммммммммааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа.

                                                                            ***

Надобно было идти вниз от остановки,  поперек дороги, вдоль супермаркета “ATMALI”,  а метров через двадцать свернуть направо. Она сразу заметила еще один магазинчик.

Но уже не супермаркет, а так, мини маркет.  А подле магазинчика первый блок.

Ей туда и нужно было. У  входа была прибита темно-синяя табличка, а на табличке той, номер “1”. Пятый этаж, дверь  налево. Пятый этаж, дверь налево. Пятый  этаж, дверь налево.  Боялась? Нервничала? Стыдилась?   Не думаю, хотя, бес ее знает, что творится у женщины на душе, решившей отдаться незнакомцу  за деньги. Своими же ногами вступить на путь блядский, путь скользкий, и быть униженной личным же достоинством.  Уже смеркалось, темнело, тучи толпились над городом,  в воздухе отдавало влагой и в ноздри полусумасшедших жителей сего города вонзался приятный запах будущего дождя.  Точно бы дождь сигналил полоумном о своем пришествии.

Вот почему Наргиз прошла быстрой походкой  рядом с магазином у дверей которого курили две фигуры. Ее вряд ли смогут запомнить. Значит и не сумеют рассмотреть. Или наоборот. Я уже писал выше, что здания могут отличаться, так вот есть разница и между улицами. Эта улица была не из бедных. Вокруг было полно разных дорогих машин.

А в богатых тачках ездят не бедные люди. Дверь была раскрашена в темно-серый цвет.

Ну как и полагается в этой двери был замочный ключ с кодом. Сперва Наргиз чуть не перепугалась поняв, что кажись не может припомнить код двери.  Хотя, может и обрадовалась. Был повод, чтобы воротится назад. Но потом как-то смогла себя успокоить и вспомнила номер “13”. Ну что ж, тринадцать так тринадцать. Нужно было слегка потянуть на себя дверь, а дальше силой надавив на ручку открыть.  С первого раза конечно не получилось,  а со второго дверь поддалась. Блок был  чистым, убранным, было заметно, что проживающие в этом здание следили за чистотой.  С первого до пятого все стены были раскрашены в один цвет, в светло розовый.  На третьем этаже, над дверью была завязана красная лента и пучок сухой травы, видно тут проживали молодожены.

Я почему все так ясно и усердно описываю? Да просто тяну время, пока моя героиня поднимается, и все пытаюсь, хоть как-то передать то состояние, в котором оказалась Наргиз. Я конечно не Достоевский, и не так могу раскрыть человеческую натуру, его психологический  образ, переживания, но мне очень хочется это довести до тебя мой терпеливый слушатель. Дверь была ярко вишневого цвета. Наргиз постучалась чуток трясущейся рукой, сжав ее в кулак. По не привычке появилось отдышка. Это бывает, когда долгое время не подымаешься дальше второго этажа. Было темно и тихо.

Похоже все те, кто тут проживали  уехали разом, словно сговорившись. Но не прошло и минуты, как послышались шляп-шлеп  шлепанцев, и железная дверь ярко вишневого цвета раскрылась, а за ней, из полумрака вырисовалась полная фигура, и попросила зайти, рукой подзывая во внутрь.  Наргиз переступила порог, и сразу же за ней медленно закрылась дверь, окутав ее во мрак. Включили свет, в узком коридоре передней стояла женщина лет эдак сорока-пятидесяти, ярко накрашенная, полновато-круглая, не сохранилась она моложе, но не очень и постарела. Большие, но вялые, неупругие груди выделялись отчетливо, ибо вульгарно у ней раскрыта была кофта в области бюста. Большая жопа…дряхлая жопа…постаревшая задница, выпирающая назад, точно как у морского коня. На шее висел золотой, громоздкий трос, трос в прямом смысле того слова. На пальцах обеих рук, блестели золотые кольца, сверкали и сережки на слоноподобных ушах, и несколько золотых коронок на верхней челюсти. Одним словом; “Золотая мама роза”.  Она улыбалась как-то не так…ну, не так то чтобы не искренно…не хочу писать трафаретными словами…смех, такой, вроде маленький ротик, с тонкими губами раскрашенными  ярко-красной помадой, удлиняющийся парадируя смех, но параллельно, глаза, а точнее мелкие, черные пуговичные зрачки, вместо того чтобы расширяться, как во время радости, наоборот, сужаются,  пристально, с ног до головы  сканируя свой объект. И голос ее, этой мадам среднего возраста, звонкий, спокойный, умеренный я бы даже сказал, терпеливый…разговаривает, все время почему-то сгибая шею маленько на правый бок, видно, смотрит на человека,  словно собака, овчарка…вот прямо сейчас крикнет хозяин фас и она так и готова ринуться на обидчика, рвануть и вцепится ему в горло, в руку или в яйца, так это уже по ходу дела.

Волосы у ней были коротко отстрижены, тоже кстати цвета золота. Ну, парик это был или натура, с виду так бы и не отличишь, да и не до этого было моей героине.

Наргиз как-то сконфузилась, сделала пол шага назад, хотела протесниться к двери, с хватиться за ручку и… наверное, только сейчас до нее дошло ради чего она тут.

Опять в нашем сказе так и просится на сцену йолдаш совесть. Вот ведь какой а? А ведь и  в жизни он такой,  все покоя людям не даст,  нет чтобы тихонько притаиться, все никак его не угомонишь, так и бьется, все высказаться торопится, встревает где не положено, кара что ли человеческая иль надзиратель души, а то может и плутня дьявольская.

Ну что ж, ветендаш²⁹ слушатель, тебе  к моим отступлениям не привыкать, так что, следовательно, маленько отойдем.

Давеча я кое-где прочел, что слово проститутка от латинского обозначает раскрыться, показать себя, опустить себя, опозорить.  Вот как стало быть  получается, дарованной свободой не по регламенту пользуются. Как бы ни хотя, но руку к желтому билетику протягивают. Стыдно, но оголяются! Позор, но бланк подписывают!

- Судить будим товарищи? Ну,  активней, активней товарищи, как  судим, по шариату или уголовному кодексу республики? Камнями прибьем блудницу-прелюбодейку?

- Камнями! Камнями! Камнями!

- А, вот как вы заговорили? Хорошо, хорошо, решили, камнями. Вот тока, не пожелаете ли узнать, почто она сим ремеслом заняться решила? Аль не интересно вам товарищи?

- Камнями, камнями, камнями!

- А ведь дитя у ней, дитя, а дитя снедь  просит, да захворал к тому же, смотришь и помрет, вы же, да вы же, те самые полусумасшедшие жители сего просранного города, вы же не один раз не протянули длань, не посмели ломтик хлеба черствого протянуть, а как на плаху, так вы тут как тут!

- Камнями! Камнями! Камнями!

- Камнями?

- Да, камнями, пусть знает, что дарующий свободу и прокормить сумеет. И не позволено телом своим продавать. Мать молоком своим ребенка чужого прокормить откажется…а тут бесчестие за корку хлеба…не позволено так…как в Коране так и в Ветхом Завете…не дозволено и все.

- Ну, так-с полно, полно, полно, вот она перед вами, прижалась к стене, сникнув головку…

…вот только, что же скажет непоколебимая инквизиция   на то, что блядство есть протест против ненормальности социального устройства.

- Дык не инквизиторы мы, не католическая церковь и не исламские ахунды…общество…людское общество…и людское общество должно карать.

- А не людское ли общество создает блядство? Не людское ли общество рождает блудниц?  Не людское ли общества…и вообще карать дозволено лишь Аллаху, а общество умеет лишь мстить, к тому же самым подлым, бесчестным путем…людское общества может лишь издеваться…высмеивать…

-Заканчивайте товарищ, отступитесь!  Забьем ее камнями и дело с концом, уж больно Достоевщиной тут запахло.

- Пусть! Кому как  Достоевскому тут место! Истинно нравственный!

- Да, да, еще какой нравственный…писатель,  русская классика, литературная глыба.

Он  был ярым игроком в рулетке, эго весь  Баден-Баден знал.  Он страдал эпилепсией, был не общителен, угрюмый, сидел в тюрьме, избегал людей.  До чего дошло, что он все драгоценности своей жены просрал в рулетку. И о кокой нравственности может идти речь после сего.

- Пусть! Пусть! Человек имеет право на свободу!

-  Свобода, казенная.  Не заработал он ее, свободу эту. Дарована она ему. Дарована. А что даровано, то вернуть надобно бы.  Хоть бы спасибо сказал.

- Несите камни! Несите камни! Несите камни!

-У ней, у этой распутницы  нет никого, она одна, она брошена, она раздавлена  обществом волков, где правит единый закон:  “Загрызи слабого, повинуйся сильному”, на что ей было надеяться?

- Запомни товарищ,  лишь дьяволу навеки проклятому  Аллахом, не на что положится.

А мы все люди. Мы созданные Аллахом. Так уповай на него.

Так что,  товарищ, я попрошу отойти и не мешать.  Где же камни? Несите камни!

-Камни! Камни! Камни! - скандировала  масса людская.

Вот тебе и диалог на размышление, внимательный слушатель мой, я же тебя предупреждал, с самого нашего начала рассказа, что я всего лишь рассказчик-пересказчик, и только тебе на усмотрение подаю.  Воля ваша сударь, после вам решать, подлежит ли прощению да освобождению прелюбодейка иль размазать ее мозг по стене и забить, как собаку…осуждайте…коль хотите ли…а отступлению моему тут конец, значит, я продолжаю свой рассказ.

Не понятно от чего, но свет в комнате Кама не включила. То ли Бармек клешни протянул, то ли хозяйка хаты спасовала лишь бы не спалиться,  а может и лампочки срок свой отжили, короче причина так и осталась не раскрытой.

В комнате воздух был спертый. Заметно было, что окна не раскрывались давно.

И от того, что лучи солнца тут были гостьями уж очень не частыми, зал отвергал  от себя своей хмуростью и сыростью. Пахло влажностью. Это была небольшая комната, где соединили балкон, убрав перегородку меж ними. Направо от входа в комнату были расположены диван, потрепанные кресла, журнальный столик, а далее,  прям почти под оконными стеклами балкона кровать двухместная, с двумя подушками. Слева от входа в комнату, в углу стоял телевизор, а прямо над телевизором эпохальный портрет некой женщины среднего возраста.  Все это наша героиня различила после того, как Кама поставила на стол две горящие свечи на тарелочке. Они усыпительно горели, освещая тусклым светом эту угрюмую комнатку, а подтаивающий парафин, стекая вырисовывал сложные рисунки и замирал,  не успев проползти до поверхности блюдца.

- Кто эта женщина?

- Эта мая мама. Она была из знатного рода. Мои прадеды были беками.

А мои  прабабушки подлинными  ханумами. Некоторые здания в этом городе выстроил  мой прадед, кстати, на свои же деньги.  При советской власти все отняли. Хорошо еще эту квартиру не понятно как смогли уберечь. Вот я хотела было продать ее в прошлом году, так той цены которой я хочу не дали. Да ты знаешь кто мои соседи? Все известные люди тут живут. Это самый элитный район в городе. Тут и прокуроры, и юристы, и спортсмены, и журналисты, профессора, певицы, певцы, актеры…

…Наргиз не слушала ее, точнее она слушала, но не могла заставить свой мозг переварить услышанное, она  разглядывала картину.

Некая женщина, богато одетая, не очень уж и старая, слегка улыбалась ей.

Они были чем-то схожи с хозяйкой квартиры.  Это  маленькая, на первый взгляд не отличимое сходства с портретом, могла сейчас порадовать ее.  Точно бы угадав это, Наргиз решила бы самую главную задачу всей своей жизни, тем самым, подарив себе нежданную  и неизмеримую радость, потерянное спокойствие, душевное спокойствие, и тогда она смогла бы оправдать себя, смогла бы договориться со своей совестью.

В дверь слегка постучались.  Три коротких стука. Наверное, так попросила хозяйка.  

Сразу в уме появился мужчина с круглым свисающим  животом, волосатой грудью, с пышными усами, с грубым голосом,  от него разит пивом, соленой рыбой  и сигаретами,  он пьян, он потный, по той причине,  что поднялся на пятый этаж, торопился, и, войдя в комнату весь пыхтит от возбуждения, на ходу раздеваясь, и даже заметны искры в его искрящихся зеницах. Он берет ее грубо, тяжело ввалившись на нее, он грубо входит в нее, она не может сопротивляться, запах потного тела, вонь рыбы и пива, вонь человеческого тела, вонь униженной души, вонь опрокинутого достоинства, вонь гниющей совести, вонь разлагающейся людской личности, вонь реальной жизни.

Кама медленно встав, пошла открывать. Но нет, гость оказался молодым парнем, лет ему было не более двадцати пяти, немножечко худенький, чуток сутулый, рост выше среднего, лицо открытое, лоб широкий, глаза веселые, собой довольный, и ни чуть не конфузился. Вошел, представился, руку протянул, начал шутить, шампанское открыл, шоколадкой угостил,  для Камы и пачку сигарет не забыл прикупить.

- Ну, вот видишь, я же говорила, что у меня клиенты люди порядочные, культурные, и нечего тебе бояться. Так что отдыхайте себе на волю.

Нашептала что-то на ушко клиенту Кама и повела за собой на кухню. Наверное, деньги вперед получать. А с чего бы еще?  А Наргиз оставили сидеть одну, ни надолго конечно, на пару минут. Вот тут-то мой сказ про Наргиз довершается. Точнее про то как у ней все начиналось. Выходит, она сумела найти то маленькое звено, что делало так схожими ту женщину на портрете и хозяйку квартиры. Так же понятно, что она смогла упрятать…хотя, знаешь, мой терпеливый слушатель, мое дело рассказать, твое выслушать.  Я лично в ответе за себя, и судить кого-либо мне не дозволено,  ведь мы сами из того же сгустка крови приготовлены, и в туже сферу вернемся. Вот только до этого раз будем воскрешены и тогда-то вот, мне самому за себя отвечать, так же как всем, ибо в день судный мать от испуга откажется от своего дитя, которое в утробе своем девять месяцев  оберегала. В рассуждение сего, предлагаю тебе финальную часть моего рассказа.

Ибо про начало жизни моих героев ты выслушал, так наберись терпенья мой слушатель, и соизволь дослушать конец сего, не очень  то уж и  веселого рассказа.

Я поведаю тебе про одну семью, проживающую в том же поселке, на той же улице и прям в том же доме, что и мои герои.

Не посчитай однако, что это еще одно из моих отступлений, нет, это и есть конец, вот только конец-то этот,  прямиком связан с  этой семейкой.

И так, тишина в зале, все отключили свои телефоны, свет на сцену, все готово, занавес, начали.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.  ПРЕДЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ.

Надежда Самойловна, была женщиной лет шестидесяти, маленького роста, уже посидевшими волосами, с  ни приятнейшим  лицом и хромой походкой.

Она  числилась инвалидом.  При ходьбе, левая часть вваливалась на правую сторону тела, и со стороны казалось, словно одна нога у ней короче другой. Вот по сей же причине, она и ковыляла. По этому же ее и обозвали “костыльной”.   Она то об этом знала, и уж слыхала, как ее люд простой обзывает, и скажу я, как ни странно тебе может казаться, ей то приятно было, да, да, лестно было, аж радостно. Бывало когда она домой  с базара воротится своей всегдашней походкой, вваливаясь на правую сторону, руки набиты сумками, а сумки те набиты провизией, там и фрукты, там и мясо, там и зелень, там и хлеб новоиспеченный. Да как вдруг, как бы даже не хотя, невзначай, незаметно поднимет глаза  крысиные, заметит, как при ее виде старушки шушукаются, и аж по губам, по старческим губам прочтет свое прозвище: “ Анука, глянь, глянь, костыльная опять с базара, все тащит, да тащит, сумки да сумки, все никак не обожрется,  да куда же  ей столько,  все закупает и закупает. Аль что у них деньги на дереве что ль растут?

А мои то сколько не работают, день и ночь пашут, да пашут, а все нам не хватает да не хватает.  В долгах да в долгах. До конца месяца дней еще десять, а у моих глянь, а деньжат-то уж нет, и все, я им дам со своей пенсии.  А что ж тут поделаешь-то, так не им, дык кому же еще? Дети мои, пока я жива буду помогать…” и так чувственно ей становится, так сладострастно, да начинает она ковылять  все сильней и энергичней, и крылья бы ей в сию минуту, да чтобы размахнуться  прям как  птица Каган,  да  потянуть  ноги от земли, и полететь, полететь, отбросить сумки в стороны с фруктами, зеленью да с мясом, да улететь в края золотые, в края богатые, и чтобы много, много, очень много золота, серебра, жемчуга и всего, всего еще чего-то.  Но чего еще, она так и не могла  придумать.

Сделаю тут  крохотную остановку,  чтобы оповестить уважаемого слушателя о том, что Надежда Самойловна не настоящие имя нашей героини, и вообще она не русская, не татарка, не украинка, и не малаканка, а  натуральная  азербайджанка, с логотипом и акцизной маркой.  А имя это прикрытие, да так, а на фиг тебе паспортное, тебе же слушатель  плевать, Надежда там или Крупская, ты ж в суть вникай, тебе ж сам рассказ больше интересен. А имя ты и сам сможешь придумать, ну, пусть например будет Гюльдесте, а чем не имя, ну или Бадамбура, тоже красивое, истинно исконно азербайджанское имя. Ты думай, думай, может, что и придумаешь, а параллельно рассказ слушай. Так что я продолжу, а то отошли мы опять.  Ну вот, кроме как своей инвалидностью, Надежда Самойловна отличалась еще кое-чем. Она была ростовщицей.  Процентщицей, если тебе так угодно.  Поселок то ведь небольшой, маленький, в этом конце плюнешь так в другом на кого-то и попадешь. Тут слухи-то быстро распространяются. Словно гонит их ветер. Словно грипп птичий или что хуже свиной.

И человеческих жертв от тех слухов не меньше, чем у всех этих разновидностей гриппа. Видно любит народец наш слухи распускать, да посплетничать. И о том, что Надежда Самойловна дает деньги на  проценты знали все, ну почти все, и многие ее услугами пользовались  часто. Когда банки наши не так в моде были как ныне, напротив, тогда в моде была Надежда Самойловна. Времена то были несытые. Голодал народ. В очередях за хлебом люди  сутками пропадали. Тогда не как нынче, да чтобы хлебушка купить, надобно было в длинных и тесных толпах дожидаться.  С раннего утра прибегать.

Но не этим все заканчивалось.

А еще, положим смог  бы ты купить хлеба, а далее ведь еще до дома нужно было донести. Иной раз подкрадется кто сзади, раз хватит твой хлеб, и побежал по пустынным улицам, а ты беги за ним на голодный желудок, догоняй, коль сумеешь. Да верни хлеб свой, если он его не сожрал на бегу. Зарплату не платили  месяцами, да и чем платить, если все в стране замерло. Все стояло, в то время как вверху разгорался ожесточенный бой за кусок жратвы. Обезумев от скоропостижной смерти громадной страны, да получив взамен, тоже, кстати, внезапно, негаданную ранее свободу, начальники взялись за вилки и ножи.

Срочно надобно было разделять стынущую тушу. Ну, как и положено роду людскому, каждый считал себя  главным и всеми зубами да когтями рвался оттяпать кусок пожирней и подобрей.  Право, не долго им пришлось жопы рвать, откуда не возьмись, прилетел сам начальников начальник, аккуратно дал всем кусочек лизнуть, потом погладил по головке, не сурово, нет, а так, словно по отцовски. И отправил всех куда подальше. А иных же, повесил за яйца у входа в его владения, чтобы другим на урок, чтобы знали вперед кто тут вожак, чтобы знали и помнили.

Прежде чем класть кусок в свой рот, нужно обязательно трижды поклониться вожаку, поделиться своим куском с ним, а потом уже, преспокойно прожевывать свою добычу.

Надежда Самойловна же не просила справку с места работы, с места проживания, не заставляла заполнять бланки, приписывать туда номера телефонов половины семьи, приносить с собой еще одного, кто сможет ручаться за тебя, ей всего-то нужен был залог, чуть больше или почти на ту же сумму, которую она отдавала.  Надежда Самойловна считала себя человеколюбивым  и просила всего-то десять процентов в месяц от общей суммы.

- А мне многого и не надо. Мне бы только Олешку своего прокормить да на ноги поставить, - часто изливала душу свою Надежда Самойловна. Олешка был ее сыном, чуть впереди мы и о нем заговорим, у него тоже имя, как у матери и отца вымышленное.

Ты знай об этом, на всякий случай.

В одну пору клиентов у Надежды Самойловны было очень много. Звонок на двери ее не умолкал часами. А то и ночами. Все ходили, люди толпой приходили, точно бы паломники, стучались, клонились, просили люди, денег просили. У всех проблемы, все хотят жить. У одного сын женится, другому сына от войны припрятать нужно бы, у третьего жена рожает, у четвертого мать умирает, у пятого отец болеет,  у всех свое горе, и всем деньги нужны, всем деньги надобны.

В этой стране без денег ты не человек. Ноль.  До тебя нет никому дела. Тебя просто будут не замечать. Пустое место.  

Вот и приходилось народцу думать да придумывать откуда-то  деньжат можно подзанять.

В залог же оставляли ценности, обручальное кольцо жены, золотые комплекты, браслеты, сережки с бриллиантами, кухонную мебель, спальню мебель, сервизы и хрустали, одним словом, многое, что имело цену и все что можно было продать при не уплате задолженной суммы.  Муж и сын молча радовались. Надежда Самойловна преуспевала.

В ту пору она близко познакомилась с участковым района. Ибо были некоторые должники,  упорно не хотевшие отдавать задолженное. Тут она обратилась к уважаемому Кязым мяллиму и его начальнику.

Вот тогда-то они и сошлись, тогда-то они и познакомились. Ни мало раз и участковый являлся к Надежде Самойловне за помощью в материальных вопросах. Как и полагается, Кязым мяллиму* делались добрые скидки, в надежде на дальнейшие политические отношения.  Ибо без покровителя прожить свою жизнь будет трудновато.

Надобно научиться делиться.  В этой стране  нужно делиться, не поделишь, не прикусишь, не поделишь, сожрут тебя самого, не поделишь, поделят сами, и тебе тогда и корки не оставят.  Короче, надежная, дружная связь и общие выгоды.

Знала ли Надежда Самойловна о том, как будут отвечать в судный день перед Аллахом ростовщики и ростовщицы, и что про это приписано в хадисах, мы знать не можем, но, себя она считала верующей. Право, посещала ли она мечеть, совершала ли намаз, или держала ли пост в свешенный Рамазан, нам не известно, но люд простой меж собой поговаривал, мол “костыльная”  аж даже в Хадж собирается.

В семье же  у Надежды Самойловны  уже долгие годы  властвовал непобедимый матриархат. Муж Всеволод Александрович, одну треть своей жизни провел в роли учителя труда.  Мужик был тихоней, всегда с улыбкой, невысокого роста, полноватый, с розовыми щечками, с пышными усами, иногда потел, когда стыдился, краснел, когда доза выпитого переходила норму, а желтел, когда Надежда Самойловна прикрикивала на него, часто прислушивался к женскому слову, ну и прислуживал порядком тоже.

Всеволод Александрович, как он старался повторять при каждом удобном и не удобном случае, делил людей на три сорта. И с уверенностью брал доказывать, что каждые три индивидуума родились и разделены по некой причине.

Причина та заключалась в том, чтобы работать-есть, работать-работать и есть-есть.

То есть, первый сорт людей пахал и гнул  спину  ради куска хлеба. Второй сорт пахал, гнул, и потел не известно для кого и для чего, а третий сорт, не пахал, не гнул, не ишачил, не потел, не трудился,  в залог  же, ел, пил, кайфовал, не часто, но иногда и на блядки  похаживал.  Так вот,  себя учитель труда часто относил к третьему сорту людей, и считал что такие люди как он, не рождены для физической работы, и должны только получать наслаждение от всей вселенной, ибо мир создан для них. Так что учитель труда упорно отказывался трудиться. Видно все-таки не труд из обезьяны человека слепил.

Пол дня Всеволод Александрович проводил в школе, а воротившись домой, отобедав тем чем бог послал, надевал свои привычные спортивные брюки с синей полоской по бокам, свои резиновые шлепанцы, кепку с надписью СССР, и с форсом спускался на улицу, к беседке, где обычно после обеда собирались старики, дабы в домино поиграть, и так, между собой информацией поделиться, поспорить, а особенно о политике.

Любил Всеволод Александрович поспорить, ой как по нраву ему было.

Знает, не знает, читал, не читал, слыхал, не слыхал, а все вталкивался в рассуждения, конкурировал, конфликтовал, сражался, аж устраивал суды, приводил доводы никому неизвестные, возражал словно вот-вот сердце остановится, пыхтел и краснел, от всего его добродушного лица не оставалось и следа, оспаривал свою правоту до потери пульса, одним словом, пиздоболом он был каких свет не видывал. У него был талант и аналогов ему  уж точно не было.  

А еще любил Всеволод Александрович свою республику сравнивать с Америкой. Вот ведь было скажет, а у них так, а у нас вот ведь как. Или они то-то сделали, то-то закупили, а мы ни то и ни другое. У них вот так-то срут, писают, а мы вот так-то. Короче не довольствовал. Вот та самая же  неудовлетворенность и привела его в кой то время в политическую партию “ХАЙ-ХАРАЙ”. Со стороны могло бы казаться, что он и в самом деле не согласен с нынешним строем. В душе-то Всеволод знал, что ему тут надобно.

Был он  душой  расположен к халявщине и казенному добру. В партии его уважали, часто усаживали подле главнокомандующего.  Этот союз хай-харайцев родился в тот период страны, когда еще разрешали играть на своем поле властители дум, для рекламы конечно, для виду, для гостей. Спонсировал их один бывший обиженный, кого не успел повесить за яйца начальников начальник, или не захотел, или тот во время откупился.

Одно было известно, что тот теперь захоронился в доме у дядюшки Тома, и что тот ему разрешил проживать там, да за хозяйством  его не малым и не средним присматривать, помогать. Видно  внес свою долю в тот огород и обыватель наш. Раз уж отказывал нашим властям  дядя Том, пансионера своего возвратить.  Хотя, может и не просили наши, а так, опять для люда простого театр устраивали. Режиссер-то у нас ого какой был, еще ни такие пьесы ставил.  

Вот и приютился там обойденный, взобрался на скульптуры воплощения свободомыслия, укрылся флагом в красную полоску с пятьюдесятью звездочками, обожрался чисбургерами, напился колы, прикурил толстой сигары, и давай из-за океана пачками зеленых купюр своим собратьям и односельчанам посылать,  не свои, конечно, свои карманы очищать незя, западло ведь, да ну ее, родину то…туда ее в качель.  

Это все человеколюбивый дядя Том, а как же,  чтобы в помощь, в борьбе…лишь бы вольнодумие…мол, во всем мире боремся за либерализм…толерантность…мир во всем…а как бомбить Ирак и пленных с собаками скрашивать, да над Кораном  и мусульманами измываться, и жидов на Палестину натравлять…так тут можно и промолчать… и язык за зубами…и деньги в кармане…и нефть в цене… и оружие распродано…тут и земля кровью пропитана.  

Всеволода же нашего частенько на “парады” созывали. Да и ему самому не в ломку было.

Между собой хай-харайцы парадами именовали митинги. Жрицы то знали, что за скопище будет, так и отвели для них отдаленный стадион на окраине города, так, на всякий пожарный, вдруг голоса их, зевак побольше соберут, смотришь что-нибудь и натворят, иди потом перед фараоном головой отвечай.

Кто же своих пагонов лишиться захочет, нынче без хлеба оставаться мужику не в добро.

А там пусть орут коль по нраву, сами придут, сами и уйдут. Хлопот меньше будет. Ну,  оцепление стадиона сделаем, а так трогать не будем,  у нас же демократия, свобода слова, интеграция в Европу.

Собирались обычно за два часа до парада. Ждали главнокомандующего. Все были одеты  с иголочки, галстуки и все такое. Приходил башган³⁰, здоровался со всеми, распределял деньги, молодым чуть меньше, у них еще не та смекалка, старикам чуть больше, все-таки под дождем стоять придется, себе остальное (больше половины) как никак особо приближенное к самому императору. Далее разливалась водка, если уж очень холодно, или коньяк, если не очень прохладно, ни мало литров пива, если очень уж жарко.

А дальше все по местам, флаги, портрет обиженного, граммофон, и вперед, РОДИНА зовет!

По обыкновению, Всеволод Александрович не долго  задерживался в такой массовке, через час с хвостиком, он всего-то терялся в среде бастующих, и тихо, спокойно, без шума дойдя до трассы, садился на первый же автобус и прямиком отправлялся домой, не забыв по дороге зайти в магазин дяди Рафига за бутылкой белого.

Спектакль же доигрывали без него. Он и так был актером бездарным. Главное билеты все проданы, исполнителям уплачено, декорация есть, режиссер доволен…за что старались, то и получили…а главное фон создали…так значит все в норме, жить можно.

Но, дни оканчиваются, недели завершаются, месяца кончаются, годы летят, и время берет свое, увы, почти всегда без нашего согласия на то. И сколь бы мы не желали, не все вечно, и что-то должно меняться, перерождаться, во что-то превратиться, так как монотонность превращает людей в бездушных роботов.

Вот и настал черед начальника начальников трон своему приемнику оставить, а самому в вечный и долгий путь отправиться. Так новый же фараон как на трон  присел, свои же карты раздал, а там все тузы у раздающего и оказались. Вот те на. Вот вам и игра.

Да здравствует новый король! Ему то ставить пьесы было не по нраву, да и не умелый был он, вот и раздавал карты, да на черное всегда ставил, черней не бывает…она всегда то ведь в цене… а  как же, с таким трудом добывается, столько сил уходит, столько пота проливается, от того и дороже, от того и ценится. Вот и прихлопнули хай-харайцев, встряхнули, помяли совсем мало, ну кого и в воронок усадили,  вежливо…нет,  не грубо, аж до самого красного коврика с золотистыми линиями по краям расстелили. И пошли шеренгой дни не хорошие, злобные…зубастые…кровяные, словно во время вагинальной  менструации, народец-то хоть и кутил, да расхаживал  по тавернам и борделям, а вот желчь негде было изрыгнуть. Поорать бы им, недовольство свое прокричать, дык нет же места, и толпы тоже нет, и массовки нет, ничего нет, вот и разбежались кто куда.

Всеволод Александрович же не так уж и волновался, не парился.  В его миску школа всегда что-то наполняла, а так у него и жена зарабатывала. Так не они, придут другие. Только обязательно во время проснуться и суметь в нужное место вцепиться, тогда можно и  нажиться.  А от кандалов  его тот же начальник и уберег. А то не хорошо ведь получается, учитель, заслуженный деятель культуры, муж всеми уважаемой Надежды Самойловны. И сама Надежда ханум попросила, мол,  как же она без отца сынка-то на ноги поставит, трудно ведь. Помогли добрые люди, оберегли мужа, за что и получили благодарения.

Олешка же, как любила  звать его мать Надежда Самойловна, был молодым парнем, не высокого роста, лет двадцати от роду. Глаза у него были от отца. А цвет волос, изгиб носа,  пальцы рук, и даже форма ногтей на пальцах ног природа заняла у матери.

Души в нем не чаяла Надежда Самойловна. И любила она его, как могла любить любая мать свое дитя. Ну и что ж ростовщица? Ведь мать, мать же. Единственным был он у них. Долго она не могла родить ребенка.  Ну  бывает и такое, видно не  время еще, ведь обязанный родиться до судного дня,  появится в сей мир ровно в нужный час.  

Хоть у мужа  да  и у жены все в порядке, а сперматозоид-то, тот самый из миллионов, все никак  не доплывет до финишной полосы.  Точно бы не по своему хотенью плывет.

И как же она радовалась, узнав о своей беременности. Дитя же всегда счастье приносит, и светлей становится от его рожденья в доме.  Аллах всемогущий все дороги перед родителями новорожденного распахивает, чтобы кормили они младенца до сыта, и чтобы в молоке не отказывала мать своему малышу. А кто из этой милости создателя не верно и не по нуждам пользуется, да детище свое плачущим, без еды оставляет, так на его судьбу в этом мире кусок от ада тоже добавят. Пусть не беспокоится.  

Тогда же не так сытно жили Надежда с Всеволодом, и на завтрак масла да мёда на  добрый батон хлеба  уж точно не намазывали.

Родился сын, родился Олешка, так все радовались, все вместе праздновали. Но он оказался последним. То ли они сами дальше не захотели, то ли Надежда более не могла рожать, то ли Всеволод не мог кончать, одно точно, больше у них детей не было.

А после этого должно и вообще не быть.  Олешка же рос балованный, да к тому же озорной. Озорство-то его рождалось наверняка от баловства. Вот ты мой слушатель, сколь бы мне про Заокеанскую  цивилизацию не рассказывай, я же, за свое мнение двумя руками схвачусь.

А то, что есть некоторый период у среднестатистического азербайджанского ребенка,  от пяти до семи, или от пятнадцати до семнадцати, это уже во многом зависит от индивидуума, когда ребенок должен за каждый неправильный свой поступок получать жирную оплеуху. Но  в основном касается это мужского пола.

С девушками вопрос другой. У них этот период начинается с двенадцати.

При этом надобно помнить о том, что наказание должно быть к месту.

То есть объясняемым. Мол, вперед знай, вот за этот-то поступок ты получил наказание.

Теперь ты будешь отвечать за каждый свой неверный шаг, за каждое свое непристойное поведение, за каждое свое неэтичное выражение. Сколь бы не были для родителей любимы их дети, столько же нужно помнить о завтрашнем дне.

Сегодня он не поймет своей ошибки, не будет отвечать за свои поступки,  не сможет завтра решать свои поступки как мужчина, не получит сегодня шлепок по шее, завтра тот же удар получите вы, и не обязательно в прямом смысле этого слова.

Есть более страшные и ужасные вещи,  нежели кулаком по морде.

И еще,  держите эти чертовые деньги поодаль от детских взглядов и рученек.

Покупайте все необходимое для своих детей, только денег им не давайте, не приручайте их к легким деньгам, не допускайте эту заразу к ним ближе.  Эти цветные бумажки заражают словно инфекция чистейший ум детей, калеча их на всю оставшуюся жизнь.

Олешку растили как принца мальчика в трех толстяках.  Хочешь мороженного?

Вот мороженное, жри  сколько влезет. Захотелось велосипеда? На тебе велосипед. Мечтаешь о машинке с пульт  управлением?  И машинку тебе купим, играйся.

Право к двадцати годам ему купили уже реальную машину, а не игрушку.

Вот и пропадал Олешка сутками за баранкой Мерседеса металлического цвета.

Купила Надежда ему машину в кредит. Легче ведь, так и так деньги дармовые, с процентов закосит, а Олешка в банк и перечислит. На тебе и машинку, катайся вдоволь. Только на бензин у меня не проси. Это уж твои проблемы.  Да хоть отец родной. Нынче времена для Надежды не плодовитые, люди разбежались по банкам кредиты брать.

И звонок в дверях не часто звонит. И мобильник до того не умолкавший, редко уж очень оживает.  

В общем, взялась мать сына в университет устраивать. Своей-то башкой и так ясно было что не поступит.  У него с самого детства башка машинками забита была, а теперь вместо этих игрушечных,  появилась реальная и плюс девчата ко всему…пора такая пошла, на каждом углу порнуху продают, а у нашего Айхо смотришь и рога выросли, хочется ведь, хочется тельцу молодому, энергичному, пылкому, хочется,  аж невтерпеж. Мать же подумывала, окончит университет, да к тому времени найдем кого-нибудь,  да скопим как-нибудь,  да протолкнем куда-нибудь,  а дальше я свой долг выполнила, пусть уже сам учится летать. Вот только пусть человек думает, надумывает, а мы постоим, руки скрестим да поглядим со стороны,  на кой число шарик озорной ляжет.  

Вся наша жизнь, она-то ведь игра в рулетку.

Провалил Олешка экзамены, как и надобно было. Просидел свои часы впустую, попил водички, пообщался с девчонками и вышел с форсом из аудитории. А на втором туре его и протолкнули. На те вам и студенческий билетик.  Нашему брату еще учиться и учиться, а тут уже и диплом готов. Что же я люблю в этом ханстве? Так то, что тут, коль у тебя в кошеле звенят золотые монеты, так тебе жить в шоколаде, так тебе петь и танцевать только и остается. А все другое, что  тебе в нужды…тебе же самому и принесут в золотой миске…и хлебать тебе молоко с рук пышногрудых гурий, и жрать тебе в три горла из серебренных посуд да с серебряными ложками и вилками…одним словом, не жизнь, а рай, рай,  тут, на земле, бесплатный рай, без всяких тебе там судов и вопросов, рай без очереди, если уж тебе так угодно.

Становится наш Олешка студентом. Ох молодчина. И собой хорош, и машина у него, и языкастый, и молодой, да что ж человеку на свой век то нужно. Да вот, к книгам его не тянет, нету-с тяги, не до них ему. Там то, в университете том, девчата прекрасные распрекрасные, многие в платьицах  цветастых, грудастые, сисечки упругие, попочки округлые, ноженьки в каблучках, глазки шальные, повадки вольные,  взгляды наглые,  пальчики по кнопкам телефонов беглые. И все тянутся знакомиться, так и сойтись по быстрому, так и выйти замуж по выгодней. Днем прогуляет урок с девушкой, прокатит ее на мерсе своем, в парк бывший нагорный поведет, прижмутся к друг-другу два любящих сердца, а тут, вдруг как дерьмо воробьиное на голову мент из-за кустарника выскочит.

И давай пургу нести про национальную культуру, про менталитет, про Карабах, про общенациональные ценности. Что ж ты окаянный делаешь-то? Что ж ты паскуда вытворяешь-то? Уж ни зазорно ли тебе? Тут же герои наши…тут шахиды... ты ж им обязан, тем что тут свободно прохаживаешься. Как же совесть твоя терпит? Тут же святые люди покоятся. Тьфу, на тебя, тьфу, тьфу. Давай, ступай в отделение, там мы с тобой разберемся, что ты за гнида. Там мы тебя проучим. Там мы тебе расскажем,  где раки зимуют и покажем, кстати.  Там ты узнаешь!  А в конце ты ему пять манат, он же тебе низкий поклон, рукопожатие и залог твоей безопасности на его участке. После хоть эротику снимай.

Провожал Олешка девушку домой и катил обратно в универ, в картишки перекинуться, да чтобы в покер сыграть.  Мда, ни мало материнских денег он в той столовой университета просрал. А что еще хуже,  долгов на свою шею навязал, тоже прилично.  

Когда тебе двадцать, мир кажется совсем не  таким как в тридцать, и уж точно не как в сорок. В восемнадцать ты еще не совсем окреп, ты еще зеленый, хоть и энергичный, есть стеснение, ты еще краснеешь при виде голых женских тел по телевизору, и рывком хватаешься за пульт,  если рядом люди.  Ты покидаешь комнату под предлогом пойти в туалет, когда по телевизору показывают эротическую сцену и рядом сидит отец, дымя сигаретой.  Ты сидишь до полуночи,  со сладким трепетом ожидая тот миг, страстно поглядывая на часы, лишь бы эти два часа пролетели как пуля, и начался фильм, тот самый, который ты приметил еще неделю назад.  Эротический фильм! Ты будешь заниматься онанизмом среди ночи перед телевизором и кончив  уснешь с густой спермой на пупке,  за окном же будет бить по стеклам осенний  бакинский грязный дождь.

И все это будет или уже было у тебя, слушатель, но все это осталось там, на станции восемнадцать. В двадцать же  жизнь для тебя более развратна. И откуда не возьмись, появляется наглость, и уж больше нет той краски на лице при виде нагих женских тел.

И пусть даже рядом с тобой отец, ты все-таки сидишь, упершись наглым взглядом  на экран, ты выжидаешь, и  наконец отец  протягивает руку к пульту и переключает канал. Вот она, вот она, победа. Триумф. Успех. Фурор. Долой все преграды на пути. И кажется тебе, что ты самый умный, самый сильный,  самый красивый. И никто не сможет тебя в этом переубедить. Все для тебя в этом мире интересно. А особенно жизнь взрослого человека. И если тридцать три это возраст Иисуса, то двадцать точно подлежит дьяволу.

И дьявол был на стороне Олешки. Сатана всегда за спинами молодых.

Всегда за спиной тех, кто может  восстать, бунтовать в  душе и ставить перед сердцем баррикады. Он на стороне тех, кто мятежник своего мира, он за спиной тех, кто враг себе, кто не согласован с собой,  кто не в ладах со своей совестью, иблис  всегда рядом, всегда с ними, ведь он тоже бунтарь.  Играли  порой по три часа без передышки, без отдыха. Собирались в столовой университета, в одном укромном уголке за круглым пластмассовым столом.  Ханага дайы несколько лет уже арендовал эту столовую.

И исправно плотил ректору каждый месяц. Раз в месяц захаживал и участковый.

Все было согласовано, все было разделено, все было как по цепочке связано, все давно было продано. Знал Ханага дайы шайку Имрана и его дружков и частенько видел в той шайке и Олешку. После каждой партии ребята хорошо платили Ханаге дайы.

А тот платил им тем, что держал язык за зубами, а рот всегда под ключом.

И отвел для них отдельный кабинет,  тот самый,  укромный, с круглым столом.  

Сдавались карты, судорожно перебирались меж пальцами, делались ставки.

На первых порах, карты в руки Олешки шли хорошие и он много выигрывал. Не малая была сумма. Вот и завелся. Вот и заиграл. А дальше…а что дальше, не уж то ты думаешь, что эти деньги смогут принести добро, а  слушатель?  Не уж то ты веришь в это, они же пропитаны людским горем, эти деньги запачканы слезами полуголодных детей, эти деньги дьявольская проделка, и нет в них добра. Когда опомнился Олешка, игра была проиграна. А отыграться была не в мочь. Да и долгов набрал аж до глотки.

Вот так вот. Мать ворует, сын пускает на ветер, а если не сын, так муж, а не муж, так внук или внучка точно.  

Дармовое богатство-это  беспорядочная жизнь, анашой одурманенный разум, иглой проколотые  вены, прогнившая душа, кровавые  десна и гепатитом зараженное тело, людское тело, окованное кандалами сатаны.

Олешка стал должником. Долг это  хуево. Долг надобно отдавать. Долг обязанность. Долг это когда твоя честь ставится в залог.  Олешка все рассказал отцу. Тот выслушал. А что он мог сказать, деньги зарабатывала жена.  Да и если на чистоту, Всеволоду было наплевать.  Он давно уже не думал о сыне, считая,  что он вполне взрослый. Всеволод знал,  в каком кругу крутится его сын. И даже тайком разузнал, что они частенько прикуривают анашу.  Но ему было  безразлично, все его мысли были в сытом брюхе и в теплом одеяние.  

А в последнее время он увлекся кабельным телевидением, и часто смотрел порнуху на DVD.  Нескольких ребят из окружения Олешки он знал в лицо.

Знал так же, что один из них,   племянник заместителя начальника отдела по борьбе с преступностью и наркобизнесом. Второй из их  круга был сыном не мало известного академика, члена научной академии,  и депутата народного собрания. У третьего из ребят, дядя матери работал в Мин. Образование страны, и числился одним из уважаемых учителей района. Вот этого мальчика  лучше остальных и помнил Всеволод, а главное помнил на лицо. Ведь проблему Олешки с поступлением в университет решил тот дядя того самого мальчика.

Он дал слово, что поговорит с его друзьями, чтобы они потянули срок долга. Но потом забыл и увлекся своими порнофильмами.  

Карты строят  преграду перед людьми, между должниками нет дружбы, где есть деньги там отец с сыном во вражде. Тем более в этой стране, где всему есть цена, где все продается, где без денег ты как хлам в огромной свалке. Без денег ты отчужден от этого праздника жизни, ты не ускользнешь через фейс контроль, тебя просто будут не замечать. Ты постоянно будешь в  позе  раком. Это не природа, где взбирается сильный на слабого. Это не закон жизни. Это вообще не закон. Это не судьба. Это Азербайджан. Это реальность. Тут кто-то всегда  будет раком. Тут или ты или тебя. Тут не ты так тебя. Тут не с тобой так без тебя. Третьего не дано. Третьему не быть. Третьего нет. Тут или орел или решка. Тут ни при каком случае монета не станет на ребро. Тут этот вариант отпадает. Тут этому не быть. Тут родина!

Олешка больше не мог встречаться с  теми девушками. И тем девушкам больше не он нравился.  Теперь у  них появились другие идолы, другие вкусы, другие машины и другие члены. Олешка не мог купить анашу, у него даже не было денег купить сигарету. Мать больше не давала денег. Она напрочь отказывалась. Она не хотела. Она возражала. А Олешка же  противился отдавать машину. Ему было западло приезжать в универ на маршрутке, ему было западло входить в чайхану и  не бросить на стол ключи, пачку сигарет и мобильный, прежде  чем сесть и заказать чайник чая. Ему было стыдно, и зверски обидно ходить как другие сверстники пешком. Он не мог понять этого, он не мог с этим смириться, он просто не мог и не хотел принимать это. Это было абсурдом, это была несправедливость против него, это было подло, низко, а главное это было против его воли. Олешка был испорчен, Олешка в свои двадцать был полностью переформатирован, и создателям этой программы были его родители  и то общество,  в котором он родился, в котором он жил, в котором он рос, в котором он должен был стать человеком.  Эта программа функционировала  лишь в том государстве, где он являлся гражданином. И таких как он становилось все больше и больше.

Таких,  которые брали свое, несмотря ни на что, перешагивая через все,  топча  всех.

Олешка твердо решил для себя. Он знал, что нужно делать. Он придумал. Он просчитал. Мать не хотела отдавать денег. Пусть. Тогда Олешка сам возьмет деньги. Он точно знал, где мама держит деньги, полученные от заемщиков.  Он молодой. Он энергичный. Он уверен в себе. Он умный. Он знает, что нужно делать. Он привык получать все.

Олешка просто обучен брать то что  хочет. И он хочет оставить свою машину. Он не хочет отдавать машину. Он найдет деньги. Он уже нашел деньги. Вот они, вот те деньги, вот те чертовые деньги. Вот там, вот в том серванте, на второй полке, где  обеденный сервис.

Вот там в большой обеденной посуде из фарфора. Вот там и деньги. Там и заложенное золото. Там и браслеты, там и серьги, там и доллары, там и манаты. Все там. Все в том сервизе. Все рядом. И он возьмет их. Он их украдет. Да, он их украдет.

Они очень надобны. Эти деньги нужны Олешки. Эти чертовые деньги просто как воздух необходимы ему.

                             ***

Сперва надумали надеть чулок. Каждому по одному. Натянуть на головы. Самые что ни есть простые, черного цвета. Потом передумали. Хлопот уж очень много с ними.

И времени впустую  теряют. Не так уж и просто их надевать. Это в фильмах, банальных американских боевиках все так ладно, а тут не кино снимают, жизнь это, жизнь, тут все по другому. Гораздо сложней и намного поганей. Чулок же  надобно у дверей натягивать.

Не гулять же с ним по всему поселку.  К тому же  риск быть замеченным вдвое больше.

А вдруг кто из соседей в это время будет подыматься или спускаться по лестнице?

Нет, не подходит. Да ну их эти чулки. Возня одна. Решили отрастить бороду. Ага.

Ты слушатель попробуй, не брейся дней десять, а можно и пятнадцать, так после погляди на лицо свое в зеркало, и сравни, похож ли на себя, заметил ли как лицо твое преобразилось. Уж лучше для маскировки и не придумаешь. И дышать легко и  видать все свободно, а не через черноту, и горло не стягивает резиной тесной. И в глазок глянув не шарахнутся. Нет, точно лучше, бороду отрастить надобно. Было решено.

Так кто же им что скажет. Нынче в бороде пол молодежи гуляет. Кто от лени, кто желает подражать турецким актерам телесериалов, а кто по своей личной инициативе, и за веру мусульманскую. Ведь пророк (С.А.С) настойчиво проповедовал, чтобы мусульмане держали бороду,  дабы от неверующих еретиков, от огнепоклонников и христиан отличаться.  И чтобы не противились природе, и чтобы мужчина отличался от женщины.

И друзей Олешки никто не спрашивал, не расспрашивал, когда они две недели небритыми являлись на уроки. Кому же это надобно. Один лгал,  что бабушку хоронил.

Ту, которая в отдаленном селе проживала. Другой увиливал говоря, что лень, противится. Некогда ему. Все занят. Никак домой не дойду. Так устаю, что станок в руки взять в ломку.  Третий вообще толком ничего не отвечал. Твердил, что бороду держу хорошо и делаю. Мое это дело. Личное.  А я может хочу быть сексуальным. Ведь девкам нравится. Так и мне по нраву. Не ваше это дело. Уж лучше своими хлопотами займитесь. А к другим с дурацкими вопросами в душу не лезьте. Во.  Хотя, не знаю как тебе слушатель, но я думаю тяжко две недели бороду не сбривать. А ведь чешется, и смотреть за ней надобно начисто каждый вечер умывать, причесывать, не легко это все. Но что ж тут поделаешь, такой был план, так они договорились, так нужно было.  Если уж запахло деньгами, тут уж не то что недели две-три, так надобно будет и года три бороду не сбреешь.  

Лишь бы потом купюры считывать. Эх…ведь какой иблис, а?  И что только не изобретет, только бы человека с пути спутать, да к себе призвав от совести отлучить. Пробежали эти две недели быстро.  В это утро, как доложил им Олешка, мать Надежда должна была быть дома одна. Всеволод ушел в школу, а у матери таких срочных дел не предвиделось.

Что же сможет женщина в летах поделать с тремя молодыми, не слабыми парнями.

Да ничего. Свяжут ее, аккуратно только, по просьбе сына, и запрут в детской комнатке.

А место денег и драгоценностей Олешка им подробно рассказал. Оденут резиновые перчатки из латекса и давай квартиру ворошить. Правда Надежда могла бы и не открыть дверь входную. Но Олешка был уверен, потому что итак нынче клиентов у мамы мало, а тут парни молодые, да в бороде, наверняка  за деньгами, значит клиента упускать не к чему.   Машина будет ждать позади здания.  Таксисту знать не надобно.  Попросил клиент подождать тут, значит жди. А деньги они заранее заплатили.  Так уже шофер попросил.

А может, говорит, вы все разбежитесь, поди потом ищи вас, нет, уж лучше я заначку тута же возьму, да чтобы и на сердце спокойно и вам выгодно.  Заплатили старому водителю желтого тофаша  не плохо. Можно даже сказать хорошо. Чтобы терпел и не рыпался,  а как крикнут жми на газ, так не струсил бы и сел на педаль, и чтобы по скорей, а ведь чем скорей тем лучше, и чтобы след их простыл, и чтобы следы от колес не остались, и чтобы как ветер они помчались, а чего тут им выжидать, получили свои деньги так значит и квиты, а если квиты,  так значит и  все.

                                                                           ***

 Тринадцать  схожих  гаражов  выкрашенных в один и тот же серый цвет, были выстроены в ряд, вдоль невысокой стены. А стена же эта,  огораживала  улицу от участка надлежавшему детскому дому №N. И для каждого мальчугана  этой улицы было честью вкарабкаться на сею изгородь, спрыгнуть на территорию детского сада, и в темноте бегом пробежать до деревянного домика на детской игровой площадке. А  дотянувшись  онемевшей от волнения ладонью до пыльной поверхности мини деревянного домика, так же скоро, не оглядываясь назад, что есть силы бежать к каменному забору.

Риск быть цапнутым сторожевой собакой по кличке  Лорд  был высок колоссально.  Пробежавший же эту  дистанцию  считался лидером среди остальных дворовых мальчишек и как минимум месяц его приглашали играть на все уличные игры.

И еще во время футбольных игр между дворами он мог быть капитаном своей команды.

Так же этот герой имел право первым подойти с целью знакомства к юной барышне, приехавшей навестить бабушку с дальнего города всегда холодной страны.

Приезжали, отдыхали, купались в море Каспийском, ели помидоров зирянских, лопали арбузов сабирабадских,  лизали мороженное пломбир, грелись под жгучим солнцем апшеронским и флиртовали с  мальчишками. Но в один для кого-то прекрасный, для кого-то обычный, а для кого-то препаршивый день, борзо заехали на улицу ту несколько машин с громоздкими колесами и с гулом выгрузили  несколько тысяч кубиков прям около того каменного, невысокого забора. И через месяц   вдоль стены протянулись тринадцать похожих друг на друга каменных коробок. И даже железные двери у этих автостоянок были выкрашены одним и тем же черным цветом.

А хозяева тех тринадцати  строений, те тринадцать новых жителей той старой улицы, кричали, бранились, возмущались и даже грозились, заметив мальчуган взобравшихся  на крыши своих  стоянок. И после,  больше никто не бегал с колотящимся сердцем до покрытого пылью деревянного домика на игральной площадке. И не гонялся уже черный лорд за теми детьми. Да и вообще,  давно уже не слышался хриплый лай псины. Померла. Подох пес месяца эдак через шесть, как построили те гаражи. И те юные барышни больше не заглядывали не только на эту улицу, но и в этот город. А зирянские помидоры и сабирабадские арбузы заменили парниковые,  и тех парней той улицы тоже подменили, нет их больше, выросли они, выросли и разбежались, посыпались словно бусинки в разные уголки круглого шара, и наверняка в памяти их  остались из детского только те дни, та собака с мясистой башкой и тот невысокий забор, барьер между детством и зрелостью.  

А улица жила, жила той жизнью, которой живут несколько сотен почти таких же ничем не отличающихся улиц в этой стране.  И детский сад тот тоже жил, право почти не так как раньше. И жизнь текла, смывая в канализацию мириады людских судеб. А еще через кой-то  время, в конце тех одинаково схожих  тринадцати  гаражов, где улица кончалась и забор перегибался в левую сторону упершись в громадною газовую трубу, окрашенную в цвета апельсин, с недавних пор появились три мусорных бака.

Ну, если в правду, пора эта настала, когда с визитом в этот поселок должен был  приехать сам президент.  Проводились предвыборные мероприятия. Вот, наверное, и посчитала тогда городская управа порадовать жителей сим подарком.  До этого же, в пространстве между той трубой апельсинного цвета и тринадцатью каменными коробками, было проволокой огороженное место, куда и запрокидывали отходы жители.  Летом вонь на улице стояла зловещая. Крысы настолько обнаглели, что свободно и нагло пробегали  перед жителями. И собаки завелись не весь откуда. И бомжи сбежались. Словом  мусор был повсюду. Но эти три бака помогли. Крыс стали травить ядом, а собак просто застреляли одним предрассветным утром. И вонь уж больше не так резала нюх.

Хотя  бомжей от этого не уменьшилось. Наверное, все таки число голодающих не зависит от качества и количества мусорных баков. Тут необходим иной подход.  

Но одна псина осталась. Выжила чудом.  Или может стрелок не точно целился.

А кто теперь узнает-то? Выходила русская старушка-бабушка псину ту, рану подвязала,  холодецем выкормила, молоком выпоила, вот и выкрутилась псина. А соседи-то и забыли про нее, и уж никто и не вспоминал  псину с бело-желтыми пятнами.  

Вот и сегодня,  по обычному принюхивалась  средь этого зловонья ободранная, обкусанная, с хвостом обгрызенным, с высохшими болтающимися сосцами, и с бело-желтыми словно блины пятнами сука по кличке Шарик. Жалкая псина шнырялась часами между этими тремя вместилищами человеческих отходов.  Пропитание  для своих щенков выискивала.  Она не кусалась и не лаяла на прохожих, не рычала при виде людей, не подлизывалась в надежде на жирный кусок колбасы, не гонялась за кошками, не выла по ночам на луну, ничего такого не было, просто жители не хотели ее замечать, всеми путями запретили своим чадам подходить к ней близко, никто не бросал ей костей и ошметков. Может вид этой псины так на них действовал, облик жалкой, прибитой собачей жизнью твари?

И вот, в этот можно сказать солнечно-теплый  день, Шарик  с раннего утра  копошился средь тонны мусора и отходов. Он уже приметил что-то и с рвением старался это что-то вынуть из бумажного пакета.  Вроде на улице было тепло. Хоть и солнце невозможно было заметить. Нет, оно не утаилось юркнув за облака, его  просто не было видно, солнце пропало. Но никого на этой улице это не беспокоило, даже облезлую псину.

Собаки было плевать на все, и на солнце, и на жителей, и на прохожих, их вообще не было видно, и даже на ободранную кошку, словно сфинкс восседавшей на водосточной трубе.

Не думали о солнце и трое небритых,  в это же время проходящих мимо псины.

Они-то думали о другом. Точнее давно уже это другое придумали. И сейчас всеми силами старались войти в нужный подъезд незаметно. Хотя и таиться-то было не от кого.

В блок вошли легко и тихо. Поднялись. Все чисто и убрано. Нет запаха мочи, стены выбелены. Перила выкрашены. Дверь направо. Олешка рассказал, что на пятом этаже есть лестница, подымаешься по ней и вот тебе вход на крышу, еще точно такой же на в последнем подъезде. Оба входа всегда открыты, никто их не запирает, да и кому нужно. Вдруг кто захочет антенну свою местом  поменять или новую поставить. Поди теперь разыскивай у кого ключ от входа на крышу. По сему и не запирали. Вот только было раза два мальчишки подростки пиво туда протаскивали да охмелев соседям кабель антенн подрезали. Но их поймали, да как положено добрыми, богатырскими пощечинами наградили. Так вот было задумано, что как только дружки Олешки выходили с квартиры, один из них с  добытым трофеем спешил на пятый этаж и пробежав по всей крыше спускался уже с последнего подъезда. Выходил преспокойно, и не торопясь отправлялся к месту где их уже ждало такси. Вот тебе и алиби. Мол, если что входили втроем, а вышли двое.

 Постучались. Точнее постучался один, который стоял первым, рядом на правой стороне  второй, а третий позади тех двоих .  Постучался второй раз. Поползли секунды.  Напряжение высочайшие. Если вдруг кто дверь откроет, так думается они сразу разбегутся, или со страху ударят того.  Но соседская дверь была безмолвна, и чикнул замок той двери перед которой они стояли.  Но перед распахнувшийся дверью с дорогой обшивкой вишневого цвета, на них вглядывалась не женщина, не мать Олешки, а отец, заслуженный учитель, Всеволод Андреевич. Вот те на. Вот тебе и случай всякий. Поди теперь разберись что тут поделать.

-А…э…ы…оо…Надежды Васильевны дома нет?

-Нет…она ушла с подругой, а что вам надобно молодой человек?

Даааа, хорошенькую ты нам свинью подложил Олешка, погоди еще, вот поймаю тебя сучьего сына и сам же поимею. Видно только Раскольникам со старушками процентщицами  везет. И сестры их где-то шляются, и сами они таки чахлые и топор у него, раз по башке и дело с концом, тихо и эффектно. А тут этот боров в халате.

- А ее сегодня никак не будет?

-Да вроде бы должна воротиться минут через тридцать…вы оставьте телефон свой, я передам. Вас как звать?

Нет, нет, тут  уж медлить точно не в пользу. Надобно что-то делать. Оставить все и уйти? Другого шанса может и не быть. Столько готовились, бороду отращивали, все по деталям учли, нет, второй раз точно засветимся или сейчас или…

-Нам бы деньжат хотелось занять. Под проценты.

-А кто вас отправил к нам?

…бля, как  придурки торчим перед дверью и тупим.  Еще немного разговор повернет не в то русло, и мы точно спалимся. Или кто-то из соседей заметит.  Ну какого черта этот мужик оказался дома. Нас же Олешка уверил, что дома мать будет одна.

Олешка рассчитал верно, но после его ухода зашла подруга Надежды, с которой они дружили лет эдак десять, и принесла хреновую весть, скончалась их близкая знакомая и нужно было с нею проститься перед уходом ее в иной мир. Ну что ж, смерть для всех есть, сегодня забирает твоего соседа, а через кой-то день, месяц или год может и твой порог перешагнуть.  Всеволод и Надежда вышли вместе. Хотя через минут двадцать Всеволод был дома, благо школа находилась рядом. Его урок был последним, и дети его прогуляли. А Всеволод же оставив классный журнал в кабинете учителей, никому ничего не вымолвив, зачем же школьников огорчать, воротился радостный и возбужденный домой. Отпер своим ключом дверь, аккуратно снял туфли у парадной, обулся в свои обожаемые тапочки, завязал тугой узелок халата и поплелся в ванную комнату.

Умылся, поставил чайник на газ, нажал круглую кнопку в углу плиты,  протяжно чиркнула искра и синеватый язычок огня лизнул изножье чайника свистуна.

Залез в холодильник. Достал лимон среднего размера с зеленовато-желтого оттенка. Вынул из ножниц нож, поделил сперва лимон на две части, дальше взял одну часть и начал резать лимон тончайшими  дольками. Потянулся к верхнему шкафчику. Открыл.

Взял конфетницу  набитую рахат-лукумом и кубиками сахара. Бравурно засвистел чайник.  Выключил газ. Выпустил пар из чайника, приоткрыв крышку. Полоснул  кипятком заварной маленький чайник с китайскими иероглифами. Насыпал серебряной чайной ложкой сухого чая, накрошил в него мяту, залил кипятком и поставил на газ.

Ополоснул стакан кипятком.  Взяв табурет  поплелся в спальню. Поставив табуретку рядом с громоздким шкафом из орехового дерева с причудливыми узорами на нем  и искрящимся лаком, поднялся на табуретку протянул руку в правую часть и сунул под отверстие между стенкой. Вытянул руку с темно-синим пакетиком. Спустился с табурета, и вернулся  на кухню. Налил себе в стакан немного заварки, одобрил кипятком, и медленно вошел в гостиную. Поставил чай на журнальный стол возле дивана, туда же и конфетницу с лимоном, а сам выискав пульт от телевизора и DVD, вынул из пакетика черный футляр для диска, и раскрыв этот футляр, достал оттуда диск и слегка протолкнув его в DVD, торопливо уселся на диван.

В своей далекой молодости Всеволод не был обойден женскими ласками. Ну и Ловеласом его трудно было назвать. До женитьбы с Надеждой у него были некоторые отношения, сношения, ни к чему не обязывающие, в замен ничего не просящие, в основном в тур поездках, в Нальчике, в Сочи, в Москве. Да так по старо дедовскому, да и с женой у него так же было, без всяких там охов и ахов, и без всякого там другого, чего он и  сам стыдился. А уж заговорить об этом, пусть даже с женой, пусть даже так, совсем чуточку, все крутясь вокруг да около, и чтобы намекнуть не заметно…нет,  душок на это не хватало. Занимались они этим почти всегда в темноте, в лучшем случае в полумраке.

Когда дождавшись сна Олешки, зажигали свет в лампе, ставила жена поодаль от них лампу, чтобы только свет отбрасывал и… делали это в безмолвной тишине, в одной и той же позе, пряча друг от друга глаза.  И разговоров в обнимку глядя в потолок после этого не вели. Каждый поворачивался на свой бок и засыпал. Забыв о том чем занимался минутой ранее.  Нынче же он покупал диски с порно фильмами и дивился

всему тому,  что вытворяли на экране  миловидные девушки и накаченные парни.  

Вытаращив глаза вглядывался Всеволод в экран. С первых пор все это казалось ему зверством и грубостью. Но со временем он привык и начал чувствовать даже какое-то приятное щекотание. Увы,  те времена когда он мог прошли и теперь если он уж даже очень захотел у него бы ничего путного не получилось.

Оставалось лишь разинув пасть смотреть и временами вытирать слюни.  

Вот и сейчас, промелькнули имена актеров и актрис на экране LCD телевизора, как внезапно в дверь постучали. Всеволод спешно нажал на кнопку off, упрятал футляр  диска под диван и не спеша шагнул к двери. Надежда не могла так скоро воротиться.

Жена не любила когда он смотрел такие диски и жутко психовала.

Как и думал муж,  за дверью стояла не супруга, у нее и ключ свой есть, могла бы и сама открыть. Ведь знала же, что Всеволод на уроке.

Через глазок Всеволод увидел трех бородатых молодых парней, опрятно одетых, и понял что они точно к жене за деньгами в долг.

Удар оказался сильным и нежданным.  Кулак попал точно в грудную полость.  

Благо ударивший хозяина дома был на голову выше, ну и сильней тоже.  

Всеволод задыхался, повалившись на пол в коридоре. Он даже не успел закричать или поставить руку. Он вообще не понял, что произошло. Парни быстро толкнув его, ворвались в квартиру, вошедший последним запер дверь на замок. Всеволода они протаскали в спальню, обвязали руки, оклеили рот скотчем и оставили лежать на ковре.

Кажется одного из ребят Всеволод где-то видел. Или нет? В таком положении, ничком на ковре стонать от тяжелого удара в грудь и притом узнать кого-либо…да это только в дешевом детективе возможно…да еще тот был в бороде. Нет, нет, не он, этого просто не может быть…тогда получается…нет, сын не может так поступить. Что же тогда за чудовище мы вырастили? Хотя, минутку, дай поглядеть. Он стоял вторым, за спиной того с кем в дверях разговаривал Всеволод.  И теперь, когда тот  заклеивал рот хозяину дома скотчем, Всеволод мрачно и покорно вглядывался в его зрачки. Но тот парень  точно бы был под гипнозом. Черты лица…он очень напоминал того мальчика, из шайки друзей его сына…родственника уважаемого учителя, который пособничал при поступлении Олешки в университет. Но тот мальчик тогда ему показался очень славным и светлым, а этот кокой-то смуглый, да к тому же борода…нет, не похож, точно не он.

А в это время, ворвавшиеся в квартиру молодые парни, знали, что и где нужно искать.

Сперва они залезли в сервант и, открыв крышку сервиза, наполнили его содержимым маленький мешок. После один из них, сразу же спрятав  тот мешочек за пазуху под курткой, медленно открыл входную дверь и носочком ступая на лестничные ступеньки поднялся на пятый этаж, чтобы дальше залезть на крышу. А оставшиеся в квартире двое парней, стали наугад открывать шкафы и все что попадалось им под руки бросать в разные углы комнаты. Посуды бить они не стали, боялись привлечь внимание соседей.  Из квартиры с собой тоже ничего брать не стали. А к чему? То, что им нужно они уже взяли. Всеволод, все это время пролежавший на ковре в спальне ничего не видел, ибо дверь комнаты они закрыли. Минут через десять или двадцать, так показалось Всеволоду, переполох в квартире утих. Нависла тишина. А минуту спустя хлопнула входная дверь. Ушли подумалось хозяину квартиры. Ну и слава Аллаху. Могло быть и хуже. Надобно будет, потом одного молодого барашка в жертву принести. А то могли бы и убить, и даже покалечить. Ну что ж, деньги и золото они забрали, теперь будем лежать и ждать Надежду, посмотрим, что она придумает. А вот говорить ей про свои мысли я не буду, да и что рассказывать…мне всего-то лишь показалась. Да у нее сердце разорвется на клочки…родной сын ограбил мать с отцом…нет, я буду молчать, не может такого быть.

Эх, хотя бы рот отклеили, а то вкус от этого скотча уж очень гадкий. А удар то был на славу. До сих пор в груди побаливает. Не уж то ребро поломал сукин сын. И фильм не дали посмотреть, вот сволочи.

Вот в таком положение и с такими мыслями нашла его жена, Надежда Самойловна, когда готовилась открыть дверь своим ключом, но не смогла,  дверь сама отперлась, точнее дверь уже была открытой.

Надежда была женщиной сильной, холоднокровной и вдумчивой. Она не стала устраивать истерику и, выщипывая волосы на голове, бежать по всему поселку с криком: “Караул! Ограбили средь бела дня!” Нет, ничего этого не было. Она сразу поняла, в  чем дело. Освободить же мужа от липучек было легко. Позже  вернулся и сын.  

Он был  очень взволнован и обескуражен случившимся. То и дело справлялся о здоровье отца, все расспрашивал, все ли у него в  порядке, не сильно ли ушибли его, успокаивал мать держа ее руку, бегал по комнате в поисках успокоительного и несколько раз приносил чай для отца.

После мать с отцом отправились к участковому, Надежда решила заявить.  

Начальник лично встретил их, и даже предложил им чаю с гвоздикой и клубничным вареньем. В ходе же разговора, продолжительность которого длилась более двух часов,

не выдержав напора вопросов  участкового, Всеволод решил поделиться и своими мыслями…точнее про свои догадки, насчет одного из грабителей…а уже поздно ночью того же дня, к ним домой явился сам  Кязым. Участковый. Пришел так,  словно бы в гости.

Точно бы старый и добрый знакомый, зашел на чашечку чая и душевного разговора.

Кязым, словно почтовый голубь принес весточку от начальника.

И в ту ночь разговаривали они долго. Дольше чем в участке.  

Мать, отец и участковый.  

Аж почти до самого рассвета.

О  чем они говорили неизвестно, Олешка услышать не мог, он уже давно однозвучно сопел в своей спальне лежа животом вниз.  Вся усталость дня, все переживания вырубили его от мира глубоким сном.  Олешка видел сон, непонятный, смешанный, страшный.

Он видел маленького мальчика с отрубленной головой, в белом одеянии подступающего к нему. И женщину с распушенными волосами цвета крови. Они держались за руки.

Женщина была голой. У нее было отточенное тело,  большая грудь с черными сосками

и крупный пупок. Соски кровоточили а из пупка вытянулась и свисла  веревка, почему-то смазанная чем-то черным. А в конце веревки болталась  на лысо выбритая голова того мальчика.  И эта лысая голова улыбалась ему. Глаза у головы отсутствовали.

Их выковыряли. И от улыбки этой делалось еще страшней.

Женщина и мальчик почти уже были рядом.  А голова все болталась и улыбалось.

Олешке было страшно. А голова все болталась.  Олешка хотел по скорей проснуться, но он не мог, не получалось, а голова все улыбалось, и они уже настигли…они уже почти рядом…и голова болтается, как маятник и улыбается…улыбается…улыбается.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ФИНАЛЬНАЯ.

Взламывать дверь не стали, да и не зачем было. Не террористов же пришли брать. Одинокая женщина, без мужа, с одним полоумным сыном. Хозяйка квартиры сама открыла дверь. Участковый же  для галочки  и младшего лейтенанта за собой притащил. Наручников не одели, нет.  Бить, калечить и опускать тоже  не стали, хотя и права подсудимой  никто не зачитал и даже не собирался.  А может и не знали. Кто же тут этим возиться будет, халашку³¹ Фемидочку с этого клочка земли,  с давних времен не видать. Ага, послали ее туда…на небо за звездочкой…предварительно одарив пинком под зад.

Что, неслыханное дело? А ты глянь на выстроенные палаты, где жрецы правосудия ляжки греют в золоченных тронах. Что стряслось?  Глаза ослепило?  

А это свет от хрустальной люстры  на золотых  шариковых ручках и часах искрится.

Да ты не отвлекайся, ты богиню нашу Фемидочку разыскивай, авось и заметишь.

Нет ее? Ну вот видишь, недоверчивый мой слушатель,  говорю же тебе послали ее,  послали, ну и поиметь не позабыли, к тому же массово и без всяких там предварительных ласк… шо бы помнила, шо бы не забывала, и шо бы другим поведала.

Сперва завязали рот той повязкой, что глаза прикрывала, отобрали весы, сломали и продали на металлолом.  Далее мечом разодрали  ее одеяние, а орудие позолотили, расписали  и подарили начальнику начальников на день рожденье.

А книжечку ту, что под ступней богини была, подложили под поясницу Фемиды и… по-свински, несправедливо обесчестили богиню справедливости. Вот с тех самых пор и стали обзывать ее в этих краях халашкой Фемидочкой. И более она тут не появлялась. Поговаривают, когда ее насиловали, каждый насильник на ушко Фемидочки нашептывал, мол, смотри,  больше тут не объявляйся, не надобна ты нам, и статую мы твою нигде воздвигать не станем, у нас свой идол есть, свой судья, свой памятник и по его законам нам жить, а ты только делаешь что мешаешь, мы и без тебя как ни будь проживем, а законы свои мы знаем, и вообще тут это не зачем… всего-то пустой фон, дешевая пародия…слышишь, более сюда не возвращайся.

 Кто, как,  где и что натворил, с кем договорился  так и осталось не известным.

Я лично об этом ничего не знаю, и кстати, скажу тебе слушатель мой так и не смог полностью  разузнать. Цирюльник же мне об этом более ничего не сообщил, да и соседей разговорить на эту тему не получалось.

Дело говорили давнее и грустное,  что было то проплыло, зачем же воду баламутить.    

Мы, говорили,  люди простые, до зари на работу, а домой так это тоже после заката, так нам о таких делах говорить излишне, кто же себе врага нажить возжелает, а?

Да и впрямь, верно мыслит люд низший, от чего бы супротивных приобретать.

И так у них житье не бочка меда. Но всегда найдутся те, кто c языком своим не в ладах, и обуздать ему его невмочь. И кое что от одной старушки, для тебя дорогой слушатель, мне все таки удалось выведать.

Так вот, оказалось, что в тот день когда участковый со своим хвостом в форме младшего лейтенанта постучался в дверь  нашей героини, была там и Сенем, соседка Наргиз,  она-то и отвела к себе мальчишку, после как увезли его мать, и ребенок несколько дней оставался у нее. Участковый приехал в полдень, на своем Мерседесе, как я писал выше не каких наручников и всего такого не было, всего-то сказали, что ее хочет видеть начальник, дали ей возможность одеться, отдать ребенка соседке,  взять с собой некоторые ценности и документы,  усадили в машину и покатили. Вот и все. А еще старушка негодовала, что нынче уж очень часто стали захаживать к ним милиционеры, мол в советское время такого не было, и если даже приходили, то в основном из-за того, кто не хотел работать или хулиганил.  А теперь вот, уже второй раз приехали, а ведь дня  семь тому назад, да почти после грабежа в квартире  уважаемой Надежды Самойловны, сам начальник с участковым и двумя сержантами в течении трех дней приезжали в наше здание и допрашивали каждого жителя,  каждого по отдельности, будь это мальчуган или старушка, начальник сам задавал вопросы,  а потом каждый допрошенный писал от своей руки объяснительную  и все-то что он знал об этом происшествие, и сам же лично подписывался. И сама старушка тоже подписалась, хотя как она сама говорила, я то толком ничего и не знала, я в то время болела, давление подскочило вот и лежала себе в свой кровати, а мне вечером невеста все и рассказала. А объяснительную вместо меня сын писал, я всего-то накарябала  ручкой  бумажку.  

 Знай слушатель мой,  недругов всегда хватает, они сплошь и рядом, тем более когда ты одинок и уязвим. А когда люди стена об стену живут в игрушечных каменных коробках по многу лет, хочешь ты этого или нет, бывают и разногласия, бывают и стычки, бывают и недопонимания. Тем паче ныне люди от тяжести и угрюмости жития хмуры и агрессивны, а где есть вражда, так там и до зла один шаг. Может и нет плохих людей, но вот паршивых соседей ой как множество. Ну мало ли было, одного Наргиз  водой затопила, другому доброе утро не сказала, третьему соседу не дала, вот и породила ненавистников да зложелателей.

А гнида он и есть гнида, чтобы за кустом скрывшись своего дожидаться, словно бы сука собачья в темнота цапает, вот он так же, по сучьему в темном переулке  нож в спину вонзает. И ничего тут ты не поделаешь, и уж точно никак не поможешь.

Жизнь эта…не звериная нет, звериная она не так лицемерна как людская.

Зверь убивает для выживания, в их среде смерть есть жизнь, там все без обмана, там все на поверхности. Звери не убивают ради личной корысти, ради личной выгоды, там нет обманчивых глаз, убаюкивающих улыбок, за которыми упрятана ненависть.

Там нет двуличных друзей, там нет циников.

Заявления от пяти семей с росписями каждого было вполне  достаточно.

Тем более подписавшиеся лично захотели заявить. Мол терпеть уж больше нет сил. Конечно, написано было много чего.

Приблизительно же вот что:

“...моя соседка Н. Н. занимается проституцией...у нее в квартире притон…как мне растить своих дочерей?...к ней каждый день заходили бородатые мужчины, часто засиживались  до утра,  иногда от громкости музыки спать было невозможно, а у меня дома мать больная…несколько раз топила меня туалетной водой…ее сын ругался похабными словами, какой пример брать моим детям…а мать, вы только на мать поглядите, несколько раз пыталась совратить моего мужа ели смогла от нее уберечь”.

Там и про наркотики писали, и про оружия, и про секс…короче про все, что можно написать… ты же знаешь мой слушатель, нашему народцу лишь бы возможность дай, так он во всех своих невзгодах соседа и обвинит.

Известно, что Наргиз более домой не воротилась…прогнали богиню бесстыдную, а месяца эдак через два и мальчик пропал, куда и как, тоже остается догадываться.

Хотя и протекло не очень уж много времени, но ничего толком узнать я так и не смог, кроме как  то, что рассказала старушка. Хотя были те кто говорили, что недавно видели похожую на Наргиз бомжиху и рядом мальчугана где-то рядом около ЖД вокзала. Некоторые твердили, что точно разузнали, мол, Наргиз тянет срок в Романах³², а мальчишку отдали в детский приют.

Другие поговаривали, что она продала квартиру, откупилась от начальника и уехала с мальчиком в Россию или в Турцию. Иные утверждали, что посидела недельку в КПЗ, пока прошли выборы, обменяла квартиру и уехала, в дальний  город, теперь работает в кафе а мальчик ей помогает. Так или иначе, было заметно, что никто точно ничего не знает.

А вот по делу Надежды Самойловны пошли слухи, что главаря банды  грабителей арестовали и ей оказалась женщина. А сами  преступники оказались религиозными фанатиками, и решили совершить преступление, чтобы добыть деньги для дальнейших операций, ну  и все-го остального. Но на данный момент ведутся розыски тех двоих, (их оказывается было двое), и наши правоохранительные органы уже напали на след.

Вот так вот, мой терпеливый и премного уважаемый слушать, вот все, что мне удалось разузнать и предъявить твоему вниманию, все то, что может хоть как-то озарить и объяснить концовку этого не очень уж и доброго хикаята.

***

…еще несколько строк…на последок…

 Я хоть и не часто, но иногда стараюсь сэкономить время и заглянуть в тот поселок.

Многое там для меня родное  и близкое. Многое для меня привычное. Так же как и жители, так же как и набережная. Люблю я прохаживаться  вдоль берега, наблюдать за чайками, сидеть под чинарами, крошить влажный песок меж пальцами, бросать камни в волны Каспия, видеться с друзьями и знакомыми. Говорят, со временем, ближе к старости человека все сильней тянет к тем местам где прошло его детство. Наверное и я, где бы не был, к старости вернусь сюда, в свой поселок, где прошло мое детство и юность.

На днях я ехал туда, там почти нечем заняться, и по тому я обычно прогуливаюсь на набережной или, встретившись с друзьями, провожу время за чашкой чая.

Но в тот раз, посидеть с товарищами как-то не получилось. Мы конечно планировали, но что ж тут сотворишь. Мы уже не маленькие, мы уже не бесшабашные, мы уже совсем не такие, мы изменились или нас изменили…словом, у каждого своя ноша, у каждого  своя тропинка. Долго думать не пришлось, да и выбирать тоже как-то было не из чего. Я взял путь на набережную. Море, оно хоть и не ласковая женщина в мини юбке, но в одиночестве не оставит. Можно просто придти, поклонится молча, сесть на камень или бетонную ступеньку и исповедаться. Можно, и еще как, а ты попробуй как-нибудь, слушатель, сразу заметишь как полегчает. Море оно же огромное, так что грусть и боль свою в ней утопить оно разрешит…оно не как люди, оно от твоих разговоров не убежит, не беспокойся…да и если слезы горло давить будут, да ты не конфузься, поплачь, всхлипывания твои оно шумом волн заглушит, а слезы твои со своими солеными водами смешает.

Вот так я и шагал  думая о море, по пути здороваясь со знакомыми. Кому руку протягивал, кому головой кивал, словом шел по своей тропинке. До набережной же оставалось метров сто не больше. И вдруг проходя мимо мусорных урн, которые стояли вдоль дороги и прямо таки извергались отбросами, мне под ногу подвернулось что-то твердое.

Я тут же остановился, отодвинул  в сторону ногу и увидел пластмассовую игрушку.

Он был немного испачкан кетчупом и наполовину обгоревшим. Но голова и передние ноги четко замечались. Под ногой валялся обгоревший, истоптанный одноухий слон…

…вот так вот господа, дженабы, мусельмани, капиталисты, антиглобалисты, предприниматели, ассенизаторы, шаромыжники, любители упругих сисек, тоненьких ножек, мясистых ляжек, покорных поклонов, шумных банкетов, продолжительных рукоплесканий, а так же бургундского и кубинских сигар. Тут моему сказу конец, финиш, шабаш то есть, ибо все что знал, слыхал, повидал  то и поведал.  Вам же желаю побольше овертаймов и поменьше бюллетеней. А ты слушатель …береги себя и самое главное свою совесть, ибо она как девственная плева, раз утеряв  уже не воротишь, а геменопластика дело не долговечное. Да и не хитрое. Разве что себя в дураках оставишь.

Одним словом, бывайте господа, бывайте.

P/S: Автор выражает благодарность всем: молодому юристу Ш. Гурбанову, управляющей детским приютом Маи ханум, (далее просили не вписывать имена) сотруднику полицейского отделения N-го района, работнику районной администрации, сотруднице жилищно-эксплуатационной конторы (ЖЭК), члену комитета защиты прав женщин, а так же всем  жителям той  улицы где проживали наши герои, отличному парикмахеру, и тем кто хоть как-то помогал в работе над текстом.

Да, и еще, все выше написанное в этом тексте нездоровая фантазия автора.

А любые сходства лишь случайность.

Баку - Приморск-Inspection Base3-Баку

год 2008-2009

¹ Xikayat - с арабского повествование. Так же применяется как литературный термин у народов Востока и Азии

² Bibiheybеt - мечеть, расположенная в Бакинской бухте, относящаяся к XIII веку.

³ 20-ый участок - небольшой населенный поселок в Баку

⁴ Aye, sen bunun dalina  bir bax! Göt deyileее, şeftelidir, şefteli. - Эй, да ты погляди на ее зад. Не жопа, а  персик.

⁵ Analoqu olmayan - без аналога

⁶ Umummilli lider - общенациональный лидер

⁷ Şaxta baba - дед мороз

⁸ Qar qızı - снегурочка

⁹ Araq - водка

¹⁰ Реис - начальник.

¹¹ Yalvariram… qurban olum ona - умаляю…быть мне принесенной в жертву ему

¹² Миллет - нация/народ

¹³ Xala oqlu - не редко используется в форме обращения к мужскому полу, но тут потребляется в прямом смысле,  то есть двоюродный брат

¹⁴ Наргин (ныне Боюк-Зире) – остров на Каспии. В начале века там стояла тюрьма, а в период репрессий 1937-38 гг. ряд интеллигентов Азербайджана были казнены на этом острове. Поговаривают, мол, там аж проводились  массовые расстрелы.

¹⁵ Шувалан - курортный поселок в Баку. Расположен на побережье.

¹⁶ Muellim - вообще-то буквальный смысл этого слова “учитель”, но тут применяется  как уважительное обращение к собеседнику

¹⁷ Hekim- врач

¹⁸ Lider TV - один из местных телеканалов.

¹⁹ Мусават - политическая партия. Оппозиция.

²⁰ Байлова - тут разговор о  Байловской бухте, окраина современного Баку, старейший район нефтедобычи

²¹ Аbi - брат (перевод с Турецкого)

²² Yaaaaa bu ne - что это такое… мол, не доволен я, вы меня очееенннььь рассердили (перевод с Турецкого)

²³ Yaniq - сексуально озабоченный

²⁴ Djenab - мистер

²⁵ Йолдаш - товарищ

²⁶ Саол - спасибо/благодарю

²⁷ Garabag chay evi - чайный дом Карабах

²⁸ Cehennem - ад

²⁹ Ветендаш - гражданин

³⁰ Башган - главный/старший

³¹ Халашка - женщина средних лет. (Хотя, полное восприятие сего слово, осмыслит лишь среднестатистическая азербайджанская душа. Иноземцам нас не понять.)

³² Рамана - поселок в Баку. Там и ныне находится единственная исправительно-трудовое учреждение (“Женская колония”) для женщин.