|
Гюлюш Агамамедова ЛИЗА ГЕРАРДИНИ Copyright – Гюлюш Агамамедова Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия автора Женщина с картины невозмутимо взирала на окружающий мир, улыбаясь немного отрешенно. Поток людей не оскудевал. Иногда возникало впечатление, что в Лувре, величайшем музее мира самой главной драгоценностью является это небольшое произведение. Бурные споры происходили у картины. Эксперты, изучившие вдоль и поперек каждый миллиметр прекрасной дамы и фона, чудесно сотканного из светотени, никак не могли успокоиться и договориться хотя бы о том, кто мог послужить моделью для одного из самых почитаемых в мире произведений живописи. Великий Леонардо да Винчи начал писать картину еще в 1503 году. Это было доподлинно известно, и с этим соглашались все, что уже немало. Потому что остальные составляющие оставались такими же неуловимыми и загадочными, как и улыбка Мадонны Лизы, или, как ее стали ласково называть итальянцы еще в далеком шестнадцатом веке, Моны Лизы. Два эксперта, внешностью напоминающие противоположные отталкивающиеся друг от друга заряды, выбрали минуту, когда профаны, не разбирающиеся в искусстве и осаждавшие картину по той причине, что неприлично побывать в Лувре и не поздороваться с Джокондой, отправились на обеденный перерыв. - Дорогой друг, не кажется ли Вам, что последнее заявление Уильяма Торбса о том, что “Джоконда” - это портрет самого флорентийца Франческо дель Джиокондо, заказавшего картину Леонардо, а не его жены Лизы Герардини, просто смешно и не выдерживает никакой критики. Удивительно, он еще имеет наглость ссылаться на аутентичный текст, якобы найденный им, - мужчина темпераментно, произнесший тираду, нервно сжал руки. Невысокий, сухощавый, с подвижным лицом, ясными темно карими глазами, напоминающими маслины, он был одет в бархатный черный пиджак. Облик его странным образом гармонировал с картиной. Казалось, что он сошел с нее. Стоял где-то в уголке, почти сливаясь с фоном, и вдруг решился и спустился вниз, за рамки картины. - Разговоры о том, что это божественное женственное нежное лицо является лицом мужчины, кажутся мне настолько лишенными всякого смысла, что я не мог удержаться и пришел, чтобы еще раз воочию увидеть и оценить ее совершенство. Я, Винченцо Перуджио, я понимаю кое-что в живописи, - мужчина в бархатном пиджаке скромно опустил глаза, сделал вдох и продолжил свою тираду, - и я не могу спокойно выслушивать заявления маньяков, которым обязательно нужно сказать свое слово. Пусть даже это будет бред сумасшедшего. - Коллега, ну зачем же так горячиться, в конце концов, каждый имеет право на собственное мнение. Вы можете соглашаться или нет, это ваше право, но вы не можете запретить Ульяму Торбсу высказать свой взгляд на эту тему, тем более такую захватывающую. Этого требует простая вежливость . Высокий дородный мужчина снисходительно глядел на Винченцо, тихим голосом и размеренными плавными жестами подчеркивая свое несогласие с итальянцем. - Я вижу, что мы с Вами разойдемся в этом вопросе. Хотя бы потому, что Уuльям Торбс является вашим соотечественником, не так ли уважаемый Самюэль? Самюэль Кент сдержанно улыбнулся. - Ну и что? Неужели Вы думаете, что я настолько ослеплен любовью к соплеменникам, что не в состоянии отличить здравую мысль от глупости? - Хоть в этом мы с Вами сошлись, - Винченцо вздохнул, - я не могу сказать всего, что знаю, но поверьте, - голос итальянца стал тише, жесты спокойнее, - поверьте, что на портрете изображена женщина, и я знаю это наверняка. Самюэль недоверчиво взглянул на итальянца: - А вот тут вы ошибаетесь, коллега. Так же «наверняка» можно утверждать, что это портрет самого Леонардо, только облеченного в женскую оболочку. И зачем я рассказываю Вам общеизвестные факты! Это же очевидно!, - Самюэль пытался говорить спокойно, однако скрытый темперамент прорывался в интонациях голоса. - Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Вы же знаете, что любой из нас состоит из противоречий. Тем более, такая личность как Леонардо, в котором сочеталось столько разных ипостасей. Его артистизм, бесконечное стремление к совершенству, разве это не говорит о наличии женского начала в нем? А в гениальном человеке все черты особенно выпуклы. Его мужское начало строило мосты и делало пушки и бомбы для герцога Сфорца. Он создал летательный аппарат. А вы знаете, что в чертежах и описаниях он указывал неправильные пропорции?! Нарочно, чтобы никто не мог без него воспользоваться его трудами. Он был непрост! Своеобразная защита авторского права уже в то время. Куда нам до его изобретательности! - англичанин помолчал, предоставив собеседнику возможность переварить сказанное, - а женское начало совершенствовалось в искусстве изображения мельчайших оттенков движения души, схожих с дуновением ветерка. Ему удалось и то, и другое. И потом посмотрите! Вглядитесь! Его черты совершенны очевидны! Вспомните его автопортрет в зрелом возрасте. Лицо Леонардо, искаженное старостью, все равно напоминает лик Джоконды, - англичанин разгорячился и производил тягостное впечатление, - вы со мной не согласны? Винченцо? Винченцо побледнел еще больше. Он колебался. Желание рассказать что-то известное только ему одному ясно читалось на его подвижном лице. Он подошел вплотную к англичанину и страстно зашептал: - Я видел все собственными глазами. Я играл на виоле, когда Леонардо писал Лизу, я и мои товарищи-музыканты, развлекали их музыкой - итальянец оглянулся по сторонам, - Она была прекрасна, Лиза Герардини, не красива, нет. Это разные вещи: женщина может быть красивой и при этом вызывать отвращение. Лиза была прекрасна. Bellissima... Но знаете...., - итальянец замолк, чего-то испугавшись, и еще раз внимательно посмотрел на портрет Лизы. Самюэль с опаской перевел взгляд с безумного итальянца на портрет мадонны Лизы. Ему вдруг показалась, что Лиза перестала улыбаться и строго, пристально смотрит на Винченцо, призывая к порядку. «Никогда не предполагал, что безумие также заразно, как грипп», - Самюэль взял себя в руки и вернулся к прежней, размеренной манере общения. - А может, вы влюбились в Лизу и мечтали заколоть своего счастливого соперника Леонардо, - издевка прозвучала в вопросе англичанина. - Откуда, черт возьми, вам известно, что там происходило?, - переведя взгляд с портрета на Самюэля и обратно, он прибавил: - Послушайте, а не вы ли навещали Леонардо? Помните? В тот самый страшный день, когда я, потеряв голову, стал шантажировать Лизу, пообещав рассказать все мужу, если она не будет ко мне благосклонна. Она побледнела и выдала себя, понимаете? Я же не был ни в чем уверен! Не знал, что происходит между ними. А как я был взбешен, когда увидел ее испуганный взгляд! А Вы.... Вы тоже там были, признайтесь? Англичанин покачал головой: - Вы с ума сошли! Мы же с Вами в ХХ веке. Вы запамятовали, любезный Винченцо, сейчас 1911 год. Я физически не мог быть там, в XVI веке. Откровенно говоря, и ваше утверждение, о том, что вы якобы присутствовали, меня озадачило. Как вы могли быть там, объясните?, - Самюэль пристально смотрел на итальянца, прожигая его взглядом насквозь. - Ну зачем все сводить к суровой реальности. Уж поверьте мне на слово, в жизни есть всякое такое, что невозможно объяснить законами физики. Леонардо хорошо знал это! Не будем углубляться в неизвестные нам материи. Ведь вы, Самюэль, и я, не обладаем гением Леонардо. Что уж тут скрывать. Обидно, конечно, признавать такое! Ему были подвластны разные области знаний. Это не наше время, когда каждый копошится в своей узкой специальности, боится сделать шаг в сторону. Поэтому и мыслит, как зашоренная лошадь. Самюэль задумался: - Нет, это был не я. Это был английский арматор, приехавший, чтобы сделать Леонардо предложение от имени английского двора. Достаточно известный факт, как и то, что в конце концов Леонардо принял предложение Франциска I. Мне, англичанину сложно говорить о том, что да Винчи сделал выбор в пользу легкомысленных французов. Винченцо ухмыльнулся, удерживаясь от комментариев. - Я предлагаю продолжить наш спор через неделю. Признаюсь, что мне не хватает кое-каких сведений, и я надеюсь получить их в ближайшее время. Если, конечно, Вас, уважаемый Самюэль, действительно интересует эта картина. Сегодня интересоваться Джокондой выглядит, по меньшей мере, банально, если не сказать пошло. Это могут позволить себе наивные американцы, но не Вы! О ней столько говорили и писали, что у любого здравомыслящего человека, а Вы несомненно, относитесь к ним, только упоминание о Джоконде вызывает приступ мигрени. Англичанин энергично пожал изнеженную руку Винченцо Перуджио и со словами: «Жду Вас через неделю на этом же месте» быстро вышел из зала. Итальянец дождался момента, когда в зале они остались вдвоем: он и Лиза Герардини, высоко подпрыгнул и без труда проник в картину, затерявшись за силуэтами растительности на заднем плане. Лиза только удивленно моргнула, прежняя улыбка уступила место недоумению. Музейный день не спеша, подошел к концу. Последние посетители галопом пробегали по залам, ненадолго останавливаясь перед Лизой, обретшей прежнее спокойствие и улыбку, и никто из них не заметил появившегося размытого силуэта, затерявшегося в растительности на заднем плане. Настала ночь. В зале, где висела картина, установилась тишина, столь любезная сердцу хранителей музеев. Лиза Герардини, убедившись в том, что вокруг не осталось ни единой живой души, поднялась и ушла, оставив после себя на картине неуловимое прозрачное движение воздуха. Дойдя до небольшой жиденькой рощицы, Лиза наткнулась на неподвижного, слившегося с пейзажем Винченцо. Тот вздохнул и печально, как побитая собака, побрел за хозяйкой. По дороге он не переставал охать, жаловаться на судьбу. Лиза не отвечала на его упреки. Она знала назубок ежедневные стенания темпераментного итальянца. Как ни странно, вместо того, чтобы вызвать раздражение, монотонное ворчание Винченцо, вернуло Лизу в атмосферу мастерской, а точнее в ее тогдашнее душевное состояние эйфории и безмерной радости. Вернутся в то время, Лиза не могла. Ах, если бы мастер написал то, что в самом деле происходило: себя, ее, музыкантов. Тогда она могла наслаждаться счастьем вечность. Возле нее находился бы ее любимый обожаемый Леонардо. Присутствие Винченцо, его ревнивый взгляд и бессилие, только обостряли радость бытия. А теперь она могла лишь иногда, когда была уверена в том, что никто не обнаружит ее отсутствие на картине, совершать небольшую прогулку в жиденькой рощице и дышать прозрачным чистым воздухом, так искусно написанным да Винчи. Да и слушать несносного Винченцо Перуджио, не оставлявшего ее в покое уже который век. Он продал душу дьяволу, чтобы оставаться все время в оболочке музыканта, меняя лишь имена. Даже сейчас, по прошествии стольких веков, Лиза не могла спокойно вспоминать ту самую счастливую и самую трагичную весну в ее жизни. Она долго не давала согласия мужу на то, чтобы такой известный и всеми почитаемый художник, как Леонардо да Винчи, стал писать ее портрет. Ей казалось, что она некрасива и было страшно увидеть свой несовершенный облик, увековеченный мастером. Лиза не объясняла мужу причины своего нежелания позировать. Для него его молоденькая жена была самой совершенной женщиной на свете, и он только посмеялся бы над ее страхами. Франческо дель Джиокондо всегда добивался того, что хотел. Он уговорил Леонардо, пообещав хорошо заплатить за картину. А потом, употребив власть, заставил жену согласиться позировать художнику. Каждый день Лиза приходила в мастерскую да Винчи. Большая светлая зала, наполовину заставленная готовыми картинами, неоконченными работами, странными макетами невиданных машин. Целый мир, созданный одним человеком. Вначале для нее это казалось тяжелой повинностью: оставаться неподвижной некоторое время. Художник не требовал от нее какой-то особенной позы. Он просил только об одном: сидеть так, как ей нравится, и думать о приятном. Такая простая задача оказалась Лизе не по силам. Она чувствовала, что тело ее деревенеет, мышцы напряжены и на лице проступает выражение мученичества. Леонардо пытался развлечь ее разговорами: тогда она оживлялась. Игра мысли и эмоций происходила с такой быстротой, что художнику не удавалось схватить одно выражение. Лицо становилось слишком подвижным. У Леонардо была своя четкая теория о том, как надо писать портреты. Он рассказал об этом Лизе на одном из сеансов. «Разве ты не видишь, что именно прекрасное лицо, останавливает прохожего, а не богатые украшения. Все, чем тешиться тщеславие сильных мира сего, пустое». Он напомнил ей, что и любовницу всесильного герцога Людовика Сфорца, Сесилию Галлерани он изобразил без излишеств. Единственное украшение, которое Леонардо оставил Сесилии - это бусы. Симпатичный зверек, горностай в руках у прелестной Сесилии напоминал о герцоге. Впрочем, намек был настолько изящным, что самым рьяным блюстителям нравственности не в чем было упрекнуть Леонардо, а заодно и Сесилию. Горностай являлся олицетворением чистоты, но также удачно вписался в герб могущественного Сфорца. А в руках женщины горностай превратился в образ любовника. - Послушай, Лиза, очнись, наконец. Ты не увидишь его больше. Можешь думать и мечтать о нем. Все это бесполезно! Разве ты забыла, что он пальцем не пошевелил, чтобы удержать тебя. А его душа, разве он продал свою бесценную душу ради тебя? Скажи? Он обрек тебя на вечный ад: сидеть день-деньской и глупо улыбаться, мечтая о нем, - Винченцо грубо вмешался в Лизины думы. - Я хотел тебя спросить, для меня это очень важно. Сейчас, когда ты улыбаешься на картине, ты думаешь о нем? Я же знаю, что он своим искусством добился того, что ты остаешься живой, при этом ты не стала вампиршей. Хе-хе, не обижайся! Ну, к примеру, энергетической вампиршей. У тебя такие возможности! Вокруг столько человеческого материала, - Винченцо отвлекся от несчастной любви, и мысли его приняли совершенно другое направление, глаза заблестели, - О, мадонна, какие ты упускаешь возможности, рядом с тобой все время толпятся люди, совершенно беззащитные... - Винченцо, больше не говори мне, что ты продал душу дьяволу только потому. что любил..., любишь меня. Нет, уважаемый, ты бы и без меня это сделал. Нашел бы предлог! - Ну да, ну да, - заторопился музыкант, - не будем препираться. Я спрашиваю тебя о другом и не в первый раз! Ты всегда отмалчиваешься, но на этот раз я от тебя не отстану. Скажи, ты в самом деле думаешь только о нем, когда улыбаешься, или иногда отвлекаешься, и тебя веселят недоумки, приезжающие со всех концов света, чтобы посмотреть на твою усмешку. Ответь, я задал тебе вопрос! Лиза повернулась в сторону музыканта, надменно кивнула, не произнеся ни звука. - Ты не хочешь говорить со мной. Естественно, я же не мастер! За столько веков, я не заслужил ни одного доброго слова. Я твой вечный спутник, ты хоть понимаешь это? Не молчи! - Винченцо схватил Лизу за плечи, опомнился и бессильно опустил руки. Женщина устало улыбнулась: - Зачем ты задаешь глупые вопросы, на которые знаешь ответ не хуже меня. Ты что, забыл, как все было на самом деле. Первый мой портрет Леонардо написал за каких-нибудь десять сеансов. До того, как мастер пригласил музыкантов. Это же ты пытался его украсть! И много позже охотился за этим портретом уже после смерти моего мужа. Леонардо не взял тогда денег, взамен он попросил разрешения у Франческо написать другой мой портрет. Ты что, все забыл? Напряги свою память, я понимаю, что за только столетий можно что-то забыть! Ты никогда не блистал ни памятью, ни живостью ума. - Могла бы наконец найти во мне хоть какие-то достоинства. Я единственный твой верный почитатель, над которым не властно время. А ты продолжаешь третировать меня, как когда-то в мастерской Леонардо. О, мадонна! Как я страдал тогда! Не понимаю, почему я не убил этого самовлюбленного павлина! Мастера!!! Он только и делал, что распускал хвост и красовался перед тобой! Лиза с интересом слушала Винченцо, не переставая удивляться тому, что жар неистового итальянца не угас. Она продолжила: - У тебя есть одно самое главное достоинство, - она печально улыбнулась, - верность. К сожалению, мне твоя верность ни к чему, -Лиза остановила взгляд на несчастном итальянце, - первый портрет парадный: там я такая, какой видел меня муж и все современники. Ты помнишь мой наряд? Шелка, бархатный корсаж сапфирового цвета. И в первый раз Леонардо настоял на том, чтобы украшений было немного. Только массивная золотая цепь, а на ней блохоловка, в форме тюльпана, украшенная бриллиантами. У меня другое лицо, нет и намека на улыбку. Надменная дама. - Я все прекрасно помню! Можешь не сомневаться! Винченцо помолчал, переживая события, происходившие четыре века назад. - Меня интересует лишь одно! Как твоему обожаемому Леонардо удалось настолько изменить твою внешность не только на этом куске дерева, но и в жизни. Я же помню, какой ты была вначале сеансов, когда он уже писал второй портрет. И какой стала потом! Ты стала почти такой же, как сейчас. Ответь, в чем причина? Почему ты стала похожа на Леонардо? Глядя на тебя, через пять месяцев после того, как он стал писать второй портрет, у меня появилось чувство, что ты его родная сестра. И что твоя настоящая внешность просто скрывалась под маской, слетевшей с тебя в один миг. Я ничего не понимал. Удивительно, но и сегодня те, кто приходят посмотреть на тебя и кто видел автопортрет Леонардо, говорят об этом. Я тебя развлеку немного. По крайней мере, не буду жаловаться на твою холодность. Сэмюель Кент, англичанин, ты видела его сегодня рядом со мной и слышала, наверное, наш спор. Кстати, я полагаю, что он тот самый английский арматор, приходивший к Леонардо. Не знаю... Он утверждает, что Леонардо просто написал себя в женском облике. Хе-хе... О нем ходили разные слухи. Говорили, что он больше любит мужчин, чем женщин. Но я то знаю, что он писал тебя, Лизу Герардини, только ставшую его женским двойником. Леонардо был колдуном? Признайся! Всего лишь колдун, которого не сожгли на костре? Уж слишком ловок был! - музыкант замолчал, открывая для себя истину. - Тогда почему он ни разу не навестил тебе за все это время? А ты не подумала, что для него ты – просто хорошая натурщица. Он лепил тебя как восковую фигуру. Под действием его чар, ты становилась похожей на него! Потому что Леонардо не любил никого кроме себя и своего искусства! Когда под рукой не стало тебя, он продолжил эксперимент с портретом! Ты прекрасно знаешь, чем он закончился. Твоя душа переселилась в это ненадежное убежище! Лиза не отвечала, тень пробежала по ее безмятежному лицу. Винченцо попал в цель. Ее мучили мысли о том, что Леонардо знается с нечистой силой. Как иначе объяснить невероятное разнообразие его увлечений и успех во всем, за что он брался. Увидев свой первый готовый портрет, Лиза долго разглядывала его, находя, что мастер польстил ей, изобразив более утонченной, чем в реальности. Но чем больше она смотрела на портрет, тем меньше ей нравилась эта холодная высокомерная дама. Она попросила своего мужа повесить портрет в дальней зале, куда она редко забредала. Франческо не мог понять, как может не нравиться столь искусно написанной портрет. Он долго уговаривал Лизу, обращая ее внимание на безупречно выписанные детали. Женщина, всегда уступавшая мужу, на сей раз была непреклонна. Портрет остался на прежнем месте. Лиза очень обрадовалась, когда муж сообщил ей о желании Леонардо написать ее второй портрет. Она не призналась самой себе, что втайне мечтала о встречах с мастером. Он стал необходим ей. Лиза согласна была позировать, застыв в неподвижной позе, в окружении целой толпы народа сколь угодно долго, лишь бы видеться и говорить с Леонардо. Да Винчи позвал музыкантов в надежде увидеть Лизу умиротворенной. Он просил их играть кружевную изящную музыку. В самом деле, его идея понравилась женщине. Лиза стала естественнее, ее природная грация сказалась в свободной позе, которую она выбрала. Леонардо успокоился и сосредоточенно писал модель, открывая в ней каждый день все новые прелести. Только один раз они остались вдвоем. Когда Лиза пришла раньше назначенного часа и застала Леонардо одного в мастерской. Тугая нить, протянувшаяся между ними почти с самого начала знакомства, свернулась пружиной, столкнув их в объятии. Вся ее выдержка, религиозность и верность супружескому долгу, исчезли, уступив место страсти, уготованной ей судьбой. После той единственной любовной встречи, сеансы продолжились так же, как и прежде. Казалось, души Да Винчи и его модели соединились и стали менять внешнюю физическую оболочку обоих. В Леонардо отчетливее обозначилась женственность. Лизе как будто открылась тайна бытия, прежде неведомая ей. Это знание и счастливая уверенность в том, что самый великий человек ее времени любит ее, светились во взгляде и в непередаваемой словами улыбке. Стоило ей взглянуть на обожаемого мастера, и губы сами собой раздвигались в загадочной улыбке Моны Лизы. Через полгода после начала второй серии сеансов муж Лизы поинтересовался тем, когда же закончится работа. Лиза замешкалась. Она совершенно потеряла представление о времени. Вся жизнь ее разделилась на четкие периоды: до встречи с Леонардо и после. Все, что происходило до, не имело особого значения. Точно также и дама, изображенная на первом портрете, имела лишь косвенное отношение к Лизе. Их связывали одно имя и одинаковое прошлое. Франческо дель Джиокондо, дворянин – буржуа, банкир обремененный многочисленными делами, не замечал перемен в любимой жене. Лиза оставалась послушной, как прежде, только в последнее время она не поднимала на него глаз, и все чаще на губах у нее блуждала незнакомая, полубезумная улыбка. А тут, как назло, попросил аудиенции, какой-то музыкантишка. Он уверял, что должен рассказать что-то очень важное. Франческо не принял его, но почувствовал смутную тревогу и решил нанести визит в мастерскую Леонардо. Он не предупредил жену, предполагая сделать ей сюрприз, а заодно посмотреть, как продвигается работа, и почему у Леонардо появился такой каприз: написать второй портрет его Лизы. В мастерской играла тихая приятная музыка. Лиза сидела на возвышении в свободной позе. Франческо поразил ее наряд. Он никогда не видел на ней этого простого платья, из гардероба бедной горожанки. Ни одного украшения. Его Лиза, имевшая столько бриллиантов, жемчугов, самоцветов, что ими можно было украсить половину Флоренции, позировала Леонардо без единого украшения. Прекрасные руки, пальцы, шея девственно наги. Франческо некоторое время молча наблюдал за тем, что происходило в мастерской. Ни Леонардо, ни его модель, увлеченные друг другом, не заметили прихода нежданного гостя. Музыканты перестали играть, и тогда с лица Лизы Герардини сошла улыбка. Она вдруг увидела мужа, с любопытством наблюдавшего мизансцену, выстроенную Да Винчи. - Дорогой Леонардо, я пришел, чтобы посмотреть, как продвигается ваша работа. Мне показалось, что в последнее время Лиза похудела и побледнела. Сеансы утомляют ее. Я полагаю, что Вы могли бы закончить портрет, тем более, что пишите его полгода. Вполне достаточный срок для небольшого по размерам произведения. Я, конечно, не большой знаток в этом деле, но, по-моему, вы пишите этот портрет слишком долго Леонардо не ответил, лишь пожал плечами. - Я хочу посмотреть картину, Вы позволите?, - Франческо решительно шагнул к мольберту и с удивлением уставился на картину. Он увидел то, о чем впоследствии будут спорить многие поколения экспертов. Дама на портере казалась родной сестрой Леонардо, или, скорее, его женской копией. Подняв глаза на Лизу, Франческо с удивлением обнаружил, что в чертах лица его жены, Лизы Герардини, еще пол года назад не имевшей ничего общего во внешности с мастером Да Винчи, появилось неуловимое сходство с ним. Это выглядело тем более странно, что Леонардо был гораздо старше Лизы. Женщина поднялась, чувствуя себя неловко под пристальным взглядом мужа. - Похоже, я прав. У Лизы очень изможденный вид. Я думаю, что нужно прекратить сеансы. Признаюсь, ваш первый портрет мне понравился много больше, чем то, что я увидел сегодня. Здесь она совсем не похожа на себя. Но я сдержу данное Вам обещание и не буду требовать у вас продать мне второй портрет. Он ваш. Да Винчи молчал. Франческо кивнул художнику, предложил Лизе руку. Не поднимая глаз, не имея сил проститься с Леонардо, она покорно вышла с мужем из мастерской. Они никогда более не встречались. Франческо дель Джиокондо любил свою жену и не стал мучить ее расспросами. Он больше не упоминал имени Леонардо да Винчи. Первый портрет, нравившийся ему, постигла незавидная участь. Его сняли со стены и убрали в чулан. О портрете вспомнили еще один раз, когда неугомонный Винченцо Перуджио, продолжавший терзаться неутолимой страстью, набрался наглости и пришел просить Франческо продать ему первый портрет Лизы. Оригинал, живая Лиза Герардини, не скрывала своей антипатии к музыканту. Все попытки молодого человека подстеречь ее, терпели фиаско. Ему не оставалось ничего другого, как попробовать заполучить изображение любимой и таким образом любоваться ее небесным обликом. Муж Лизы, проницательный старый банкир, прочел, как в открытой книге, все мысли и чувства молодого музыканта и отправил его восвояси. В душе он посмеялся над неудачливым влюбленным. Полученный резкий отказ не смутил Винченцо, и он захотел украсть портрет обожаемой женщины. Для этой цели он сдружился с одной из Лизиных камеристок. Задуманная Винченцо искусная интрига не удалась. Камеристка, которую Винченцо обольстил, почувствовала, что ее пользуются, как инструментом, лишь для того, чтобы заполучить портрет. Женщина приревновала неловкого во всех отношениях Винченцо к хозяйке и рассказала о намерениях музыканта своему господину Франческо дель Джиокондо. Вот когда Винченцо пришлось несладко! Он вынужден был покинуть Италию на долгое время. Джиокондо, пользуясь своими связями, сделал невозможным его пребывание на родине. После расставания с Леонардо, Лиза погрузилась в сон наяву. Она продолжала жить, выполнять все обязанности жены богатого горожанина, но при этом душа ее вела нескончаемые беседы с Леонардо. Со временем внешность ее, столь резко изменившаяся во время встречи с мастером, вновь поменялась. Уголки губ, приподнятые в чудесной улыбке, опустились. Лицо приняло трагическое выражение, подчеркнутое появившимися скорбными морщинами, идущими от крыльев носа. Лиза прожила, вернее просуществовала, еще достаточно долго. Физическая смерть Лизы наступила в тот же день, вернее в ту же ночь, когда умер мастер. Ее второй портрет ожидала удивительная судьба. Леонардо не расставался с ним до конца своей жизни. Если Лиза разговаривала с воображаемым собеседником, то у Леонардо было преимущество: Лиза глядела на него с портрета. Он продолжал работать над картиной. Добавляя штрихи, создававшие полную иллюзию жизни. Ресницы, выписанные так, что не возникало сомнений, что через миг женщина взмахнет ими. Вена, пульсирующая на изящной шее. И самое удивительное: ее взгляд, и улыбка, предназначенная только тому, кто смотрит на нее. Леонардо не представлял, как он сможет расстаться с Лизой и позволить ей улыбаться кому-то другому. Одно смущало в портрете женщины, Лиза на картине стала еще более похожа на Леонардо. Однако музыканты, присутствовавшие во время написания второго портрета, и в особенности Винченцо Перуджио, испытавший все муки ада, глядя на счастливых любовников, могли подтвердить чудесное изменение внешности Лизы. И не было ни малейших сомнений в том, что Лиза и в самом деле стала бы похожа на ту женщину, которую написал Леонардо. При одном условии: длительном общении с Леонардо. Последний раз да Винчи работал над картиной за несколько часов до смерти. Он долго смотрел на Лизу, говорил с ней. Легкими движениями кисти добавлял незаметные, лишь ему одному видимые штрихи. Оглядев картину в последний раз, он решил про себя, что она завершена, ему нечего более добавить к совершенному женскому облику. Он попрощался с ней, зная точно, что этой ночью уйдет в мир теней. В тот самый миг, когда он выходил из комнаты, ему почудился вздох и движение воздуха, прикоснувшегося к щеке. Обернувшись, он поймал на себе взгляд Лизы. Губы, раздвинутые в улыбке, сомкнулись, она захотела что-то сказать любимому. Душа ее в тот вечер, оставив земную оболочку, вселилась в законченный совершенный облик, наиболее ей подходящий. Лиза на картине ожила. Леонардо перекрестился, испугавшись того, что сотворил, и с криком убежал в свою спальню. Он долго молился; просил Всевышнего простить его за то, что всю жизнь соперничал с ним, стремясь создать совершенные творения. Ночью он тихо ушел. Он не решился войти в комнату, где висел живой портрет его идеальной женщины. Они более не встречались. В утешение Лизе осталась удивительная возможность наблюдать происходящее вокруг нее. Чаще всего она мечтала о Леонардо, и тогда все вокруг говорили о ее удивительной, загадочной улыбке. Иногда, правда, очень редко, в ней просыпалось любопытство, свойственное Да Винчи, и в этом случае эксперты в один голос утверждали, что это портрет да Винчи. Они приводили массу доказательств того, что Леонардо написал автопортрет: себя, подростка, в женском облике. Портрет, за которым при жизни Леонардо охотился не только Винченцо Перуджио, но и королевские дома Европы, достался Франциску I после смерти мастера. Удивительное приключение Лиза пережила, когда Людовик XIV, решил найти достойную оправу портрету, из-за которого он, знаток и ценитель всего прекрасного, забывал о любимых женщинах во плоти. Он посвящал свое драгоценное время Лизе Герардини. Он долго смотрел на нее, надеясь, что она улыбается своему королю. Как-то его посетила забавная мысль. Людовику захотелось поместить Лизу в зеркальную залу. Окружить себе целой толпой прелестных Лиз, оспаривающих одна у другой право на благосклонность монарха. Зеркала, способ изготовления которых итальянцы держали в строжайшей тайне, показались королю подходящей оправой для мадонны Лизы. Король издал эдикт о производстве зеркал во Франции. Французские мастера справились с задачей. История умалчивает, сколько рабочих умерло, вдыхая ядовитые пары свинца - основы для изготовления средневековых зеркал. Одну из парадных зал Версаля одели в зеркала. Придворных дам, предполагавших, что в новой зале будут проходить балы, постигло разочарование. Людовик объявил, что там будет царить одна-единственная прекрасная дама – Мадонна Лиза. В зеркальную залу мог входить только Людовик. Как когда-то Леонардо, он желал один наслаждаться улыбкой, вернее улыбками прелестных Лиз. Винченцо Перуджио, неизменно появлявшийся именно там, где находилась Лиза, был представлен королю Людовику в качестве непревзойденного устроителя празднеств, прибывшего из Италии нарочно, чтобы иметь возможность предложить свои услуги самому блестящему монарху Европы. После серии балов, охот, фейерверков, устроенных с изобретательностью, свидетельствующих о ловкости служителя тьмы, Винченцо удостоился похвалы французского короля. В качестве награды он попросил разрешения лицезреть зеркальную залу и портрет Мадонны Лизы, о которых ходило столько слухов. Естественно, Винченцо мог не утруждать себя службой королю, для того, чтобы иметь возможность пообщаться с Лизой. Но он всегда помнил о том, как она возмущалась, если он прибегал к своим неограниченным возможностям слуги дьявола. Король был польщен, хотя виду не подал. Он пожелал сам сопровождать любопытного итальянца. Войдя в залу, оба застыли от удивления. Все зеркала залы повторяли одну и ту же застывшую в гримасе улыбку усталой женщины, и только настоящий портрет был пуст: Лизы на нем не было. В рамке остался прозрачный воздух, чахлая растительность. Вдали, на заднем плане смазанный силуэт женщины. Винченцо мгновенно понял, что Лизе стало скучно смотреть на свои бесчисленные неудачные копии, и она решила прогуляться. Женщина, услышав шаги, поспешно вернулась и заняла свое место. Винченцо искренне пожалел короля, застывшего в болезненной неподвижности. Ему пришлось уверять Людовика, что одно из зеркал сделано неудачно и поэтому оно неверно отражает реальность. Король слушал внимательно, изо всех сил стараясь поверить простому объяснению и все же не веря ему. После этого случая залу закрыли, а картину поместили в один из личных покоев Людовика. Винченцо удалили из Франции; Людовику неприятно было вспоминать тот злополучный визит в зеркальную залу и свидетеля его забытья. Музыканту пришлось навещать Лизу, материализуясь из воздуха в те редкие часы, когда она оставалась без свидетелей. Он надоедал ей, вспоминал о мастере. Увлекшись собственными фантазиями, он обвинял ее в том, что Лиза благосклонно принимает знаки внимания своего нового поклонника : - Я же вижу, с каким удовольствием ты смотришь на этого бахвала Людовика. Ну, скажи! Тебе льстит его внимание. Я помню, как ты на него посмотрела, когда его, бедняжку, чуть не хватил удар в зеркальной зале. Я ждал, что ты погладишь его по напудренному парику. Удовольствия мало! Мои локоны намного приятнее! Лиза засмеялась: - Винченцо ты никогда не изменишься! Останешься глупым ревнивцем, ничего не понимающим в женщинах. Музыкант насупился: - Твоя камеристка была обо мне совсем другого мнения. - Не понимаю, почему ты не удовлетворился моим первым портретом. Любопытно, где он находится? - Тебе в самом деле любопытно? Там же, где он был в последний раз. В палаццо твоего мужа. В чулане. Никому за все эти бесчисленные годы не пришло в голову порыться в старом хламе. И что в нем может быть интересного? Надменная дама с длинным носом. Хорошо написано, но не более того! А здесь ты живая! Как же, как же, ты скажешь портрет кисти Леонардо! - музыкант жестикулировал все выразительнее. Лиза молчала, обиженная неприятной ремаркой о длинном носе. Она твердо решила, что не будет более разговаривать с наглецом, так упорно стремящимся обидеть ее обожаемого Леонардо. Она понимала, что сдержать данное себе слово будет не просто. Лиза не могла себе позволить говорить с людьми, пристально рассматривающими портрет. Она очень гордилась Леонардо и собой. Но мысль о том, чтобы поговорить с кем-нибудь из людей, приводила ее в ужас. Она достаточно уставала от невообразимого числа паломников, осаждавших ее. И была очень рада тому, что никто из них не догадывался о том, что она живая. Единственным ее собеседником оставался Винченцо. Иногда, когда у нее было не очень хорошее настроение, одолевала хандра, усталость от сидения в одной и той же позе, ей не хотелось улыбаться. Только плакать, жаловаться на судьбу и жестокого возлюбленного, уготовившего ей бессмертие со всеми вытекающими последствиями. Если в этот момент Винченцо попадался ей на глаза и одолевал своими бесконечными жалобами, вот тогда ему приходилось не сладко! Ей казалось, что они подобно двум каторжникам на галерах, скованы одной цепью. Ничто, даже всемогущая смерть не сможет их разлучить и избавить друг от друга. У Винченцо такой приговор вызывал совсем другие чувства, противоположные Лизиным. Он страдал от того, что любой самый последний негодяй и сластолюбец может прийти в музей и смотреть, сколько его душе заблагорассудится, на Мадонну Лизу и воображать при этом все, что угодно. Конечно, не так часто Винченцо бесился. Вот разве, что в случае с Людовиком XIV. Но ведь всем известно, что король был женолюб. Музыкант утешался мыслью, что Лизу совратить невозможно по многим причинам. А самая главная из них, постоянная боль музыканта – ее неизлечимая привязанность к давно умершему художнику. После всемирной выставки, прошедшей в Париже в начале века, Винченцо всерьез озаботился. Как-то он в очередной раз спрятался за размазанной на заднем плане картины растительностью, надеясь, что его мучительница сменит гнев на милость. К портрету подошли двое подозрительных субъекта. Говорили они тихо по-итальянски, и Винченцо, прислушавшись, пришел в ужас от того, что услышал. Эти двое решили воспользоваться суматохой, царящей в городе и в музее, и украсть портрет Лизы, а затем продать его в частную коллекцию. Один из субъектов назвал имя заказчика, одного из безумных меценатов, мечтавшего, наслаждаться обществом Лизы в одиночестве. В тот раз Винченцо Перуджио сумел предотвратить кражу, сообщив о планах злоумышленников префекту полиции города Парижа. Злодеев задержали, но вынуждены были отпустить за неимением улик. Еще много всего пережил Винченцо Перуджио прежде, чем последняя капля переполнила чашу многовекового терпения музыканта. Он ни разу, но разве что один или два разочка воспользовался огромными возможностями, появившимися у него очень давно, когда он совершил удачную сделку с дьяволом. Он не насылал порчу, не отправлял никого куда подальше, а все потому, что Лиза поклялась светлой памятью Леонардо, что она не раскроет рта и не посмотрит на Винченцо, если такая дикая мысль посетит его. Винченцо старался не раздражать Лизу, и даже такой невинный фокус, как «трансформация из одного вида материи в другой», он проделывал, только в случае крайней необходимости. Но всему, как известно, приходит конец, а в случае с Винченцо конец пришел его необъятному терпению, и он решился на поступок, естественно вытекающий из его патологической привязанности к Лизе. Как всё гениальное, план Винченцо был прост до неприличия. Он решил завладеть портретом, увезти в Италию и никогда более не расставаться с любимой женщиной. Осуществить задуманное оказалось очень просто. Винченцо даже не представлял, насколько легкомысленны люди в XX веке. Впрочем, порывшись в памяти, ставшей в последнее время похожей на чулан, где хранился Лизин портрет, он признался себе, что во все времена люди очень беспечны и горько сокрушаются о содеянном, утраченном, но при этом остаются прежними. Конечно, он не принял в расчет свои неординарные способности, полученные в обмен на такую мелочь, как бессмертная душа. Еще одно обстоятельство подтолкнуло его к действиям. В назначенный Самюэлем Кентом день, Винченцо, держа слово, как и подобает уважающему себя служителю тьмы, прогуливался перед портретом Лизы. Самюэль пришел в точно назначенное время и привел с собой того самого эксперта Уильяма Торбса, мнение которого показалось забавным и Самюэлю, и Винченцо. Кент представил Торбса, оказавшегося маленьким человечком, пребывающем в постоянном движении. Он подошел совсем близко к картине и, потирая руки, сказал: - Ну конечно, посмотрите, это же мужчина! Я могу заключить с вами пари. Самюэль говорил, что у вас, Винченцо, есть какие-то неопровержимые доказательства того, что Мона Лиза была женщиной. А у меня есть рисунок, - Торбс сверкнул глазами, - редчайший рисунок. Я не принес его с собой потому, что я дорожу им. Но если вы навестите меня, я покажу его вам. Это набросок Леонардо с Франческо дель Джиокондо, и вы поймете, что правда за мной. Торбс широко улыбался, представляя, какой эффект произведет, обнаруженный им совсем недавно рисунок кисти Леонардо. Винченцо пробурчал что-то невнятное, переводя угрюмый взгляд с одного англичанина на другого. Оба выглядели жизнерадостными сангвиниками, рядом с желчным холериком Винченцо. Кент вступил в разговор, пытаясь расшевелить Перуджио: - Винченцо, я так надеялся, что вы поразите мое воображение чем-нибудь чудесным, волшебным. «Он и не подозревает, насколько близок к истине», - Винченцо искоса поглядел на Лизу, пытаясь угадать, слушает она их или нет. Извините, я сегодня не в духе. В конце концов, я не эксперт, как вы, а всего лишь посредственный художник. Я копировал картину много раз, и мне стало казаться, что я знаком с моделью. Так бывает, когда долго смотришь или работаешь с картиной. Начинает казаться, что тот, кто изображен на ней, известен тебе лучше, чем самый близкий друг. Кент кивнул. - Я согласен с Вами, у меня тоже такое бывало, - Он сделал паузу. - У меня для вас прекрасная новость. Наука идет вперед, и теперь появилась возможность просветить лучами Вильгельма Рентгена портрет Моны Лизы, чтобы выяснить, каким образом Леонардо писал его. Увидеть, какое лицо он нарисовал в самом начале. Я уже договорился с лабораторией в Вюрцбурге о том, что они позволят нам провести этот эксперимент. Винченцо побледнел. Он никак не мог предположить, что с портретом, вызывающим столько восторгов, можно производить сомнительные эксперименты. Глядя в глаза Самюэлю Кенту, он спросил: - А вы уже получили разрешение у дирекции Лувра? Самодовольный англичанин усмехнулся. - Неужели Вы всерьез думаете, что они могут отказать такому известному эксперту, как я?, - Самюэль расправил плечи и гордо поднял голову, - я уже назначил дату эксперимента. Ровно через неделю. Торбс одобрительно похлопал соотечественника по плечу. Винченцо заторопился, он принял решение и теперь спешил осуществить задуманное. Всю следующую неделю Винченцо пребывал в состоянии лихорадочного возбуждения. Он почти не разговаривал с Лизой. Нашел, наконец, надежное убежище, где он собирался хранить портрет. Его даже стали одолевать мечты, чего с ним не случалось уже пару столетий. Он представил, что уговорит Лизу покинуть скучный и надоевший за столько времени унылый пейзаж и сойти в реальный мир. Она всегда отказывалась от такого предложения. Отговаривалась тем, что уже жила в несовершенном мире и испытала все, что полагалось пройти каждой земной женщине, и теперь может воспользоваться преимуществами своего положения: наблюдать, оценивать и не вмешиваться в реальную жизнь, а значит, не чувствовать ответственности. В ту же ночь Винченцо Перуджио вынес портрет из музея, положив его в холщовый мешок. Заснувшие на посту охранники так и не проснулись, когда он проходил мимо. Убедившись в том, насколько легко ему удалось вынести из Лувра драгоценную картину, Винченцо поздравил себя с тем, что решился на кражу. Он даже не считал это кражей. Он просто взял то, что ему полагалось по праву. Путешествие прошло без всяких приключений. Однажды в гостинице Винченцо пережил шок. Он вытащил портрет и попытался поговорить с Лизой. Она никак не реагировала. Лиза вела себя, как и подобает вести себя персонажу картины. Она не откликалась и только лишь улыбалась той самой улыбкой, сводившей с ума разъяренного музыканта. Винченцо долго смотрел на нее, пытаясь разглядеть какие-то оттенки чувств. Ничего подобного. Прибыв в пункт назначения, он поспешил добраться до заблаговременно снятого особняка. Повесив портрет в самой большой комнате, Винченцо занавесил тяжелыми шторами старинные стрельчатые окна и, подпрыгнув, привычно вошел в картину. Лиза сидела не двигаясь. Он подошел к ней и потянул за рукав, провоцируя ее. Лиза не двинулась, не поменяла позы. Она улыбалась и делала вид, что ничего не происходит. Попытки музыканта разозлить ее ни к чему не привели. Устав от однообразного пейзажа Винченцо решил вернуться к ней после небольшого отдыха. И последующие его старания не имели успеха. Лиза не отзывалась. Она стала классическим портретом, создающим иллюзию жизни, и все-таки недвижным и лишенным души. Винченцо перепробовал разнообразные средства для того, чтобы заставить упрямицу говорить с ним. Он угрожал ей разными напастями, не забыв упомянуть предложение английских экспертов: просветить картину рентгеновскими лучами. А Лиза все не отвечала. Через два года страданий и борьбы с Лизой, ставшей настоящим портретом, музыкант отчаялся. Винченцо пришел к неутешительному для себя выводу: у него при всех его сверхъестественных способностях не получилось подчинить себе Лизу Герардини. Тогда он решился на отчаянный шаг: вернуть картину на прежнее место. Возвращение картины происходило гораздо сложнее, чем ее кража. Винченцо в какой-то момент почувствовал себя свободным. Ему показалось, что он избавился от многовековой ноши. Завершить столь длительную авантюру неугомонному итальянцу захотелось особенным образом. Необычное приключение требовало каденции совсем, как любое музыкальное произведение, (А Винченцо мыслил зачастую музыкальными категориями), требовало мощных завершающих аккордов. Он устроил пресс-конференцию и объявил всему миру, что это он, Винченцо Перуджио, украл знаменитую картину Леонардо да Винчи Мону Лизу, держал ее у себя в течение двух лет и готов возвратить ее миру. Пресса не обошла вниманием столь сенсационное заявление, и уже на следующий день все крупные пресс-агентства мира охотились за итальянцем, надеясь получить эксклюзивное интервью. Самое главное сказал он сам. Но в подобных ситуациях прессу привлекают подробности. За неизвестный факт об известном человеке, событии, находящемся в центре внимания в данный конкретный момент, средства массовой информации готовы заплатить кучу денег, а иногда и не только денег. Они готовы жертвовать временем, здоровьем, самой жизнью, чтобы первыми рассказать о том, что неизвестно другим. Винченцо не сказал им ничего нового. Он отмахивался от них, как от назойливых мух. Чтобы удостовериться в том, что картина подлинная, было приглашено множество экспертов и среди них оказались приятели, сыгравшие видную роль в судьбе картины. Уильям Торбс и Самюэль Кент, ставшие неразлучными друзьями, навестили Винченцо в назначенный им час. - Кто бы мог подумать, дорогой Винченцо, что Вы окажетесь настолько безрассудны! - Самюэль Кент с опаской следил за хаотическим движением итальянца по комнате. - Мне показалось ваше поведение несколько странным, когда мы спорили с вами о том, кто послужил моделью Леонардо, помните? Теперь я начинаю понимать, что Вы просто были одержимы картиной. Я собираюсь сказать об этом на судебном процессе! Торбс сочувственно покачал головой: - Я согласен с Вами, коллега, я думаю, что даже нет необходимости проводить психологическую экспертизу, и так все ясно. – Он с жалостью посмотрел на Винченцо, застывшего перед картиной. Винченцо, как будто не слышал того, что говорили англичане. Его все еще интересовало: следит за ними Лиза или нет. Совершив очередной круг по комнате, он подходил к портрету и внимательно вглядывался в него. Наконец, он повернул голову в сторону экспертов: - Вы только что сказали, что я сумасшедший! Правильно я Вас понял? Эксперты переглянулись, не зная как реагировать на последние слова Винченцо. Сказать то, что было очевидным и не могло вызывать сомнений ни у одного мало-мальски разумного человека или согласиться с тем, что Винченцо- вор, и украл картину с целью продать ее подороже. Как будто прочитав их мысли, Винченцо продолжил: - Или вор-неудачник, которому даже не удалось сбыть картину. Потому, что она слишком известна, и никто из меценатов не захотел рисковать своей репутацией? Ну, смелее, говорите! Я разочарую Вас. Ни первое, ни второе предположение не верно. И никто в мире не догадается о том, что произошло на самом деле с проклятым портретом. Но ваша идея о том, что я сумасшедший мне понравилась! На суде я выберу себе именно этот вариант защиты. Тем более, что двое таких знающих и уважаемых людей, как вы, смогут подтвердить, что наблюдали некоторое затмение моего разума еще два года назад, когда картина висела в Лувре. Англичане, совершенно сбитые с толку и крайне озадаченные, распрощались и ушли. Финал этой странной истории произошел сразу же после того, как картину вернули во Францию. Мадонна Лиза, побыла еще некоторое время на родине, в Италии. По просьбе итальянских меценатов, картину выставляли в лучших музеях Италии. И только, когда поток людей, стекавшийся со всех уголков страны, стал чуть скромнее, Лиза Герардини вновь отправилась во Францию. Суд над Винченцо происходил при закрытых дверях. Пресса не имела доступа к слушаниям и питалась только отголосками процесса. Естественно, такая питательная среда очень благоприятна для разного рода невероятных слухов. Один из них впоследствии получил подтверждение. А именно, что Винченцо признали душевнобольным и обязали пройти курс лечения в клинике. Картину торжественно вернули на прежнее место, предварительно позаботившись о ее охране. Количество охранников было утроено. Один из них рассказывал впоследствии неправдоподобную историю. В нее никто не поверил. Одна из причин: парень часто бывал навеселе. Однако его рассказ вполне соответствует тому, что нам уже известно о Винченцо Перуджио и портрете Моны Лизы. Почти сразу после возвращения портрета в Лувр тот самый охранник, воодушевленный наказами начальства, стоял неподалеку от висевшего портрета. Далеко за полночь из воздуха соткался мужчина, по описаниям охранника очень похожий на Винченцо. Подошел к картине, долго оживленно говорил по-итальянски, обращаясь к Лизе. Охранник не вмешивался, потому что то, что он видел, не могло происходить на самом деле. Затем странный человек подпрыгнул и захотел влезть в картину. Но у него ничего не получилось, что, впрочем, не удивило охранника. Картина была написана на дереве, а дерево, как известно твердый материал. К счастью, картина не пострадала. Человек заохал, погрозил пальцем картине и растворился в воздухе. Охранник долго не решался рассказать об этом невероятном происшествии. И все же склонность к горячительным напиткам поспособствовала тому, что тайное стало явным. Он поделился с женой, а та, в свою очередь, рассказала историю всем друзьям и знакомым. Винченцо, а это был он, сделал последнюю безуспешную попытку помириться с Лизой. После неудачного опыта Винченцо пришел к неутешительному для себя выводу: он потерял Лизу навсегда. Портрет стал обычной неодушевленной картиной. Лизина бессмертная душа соскучилась в оболочке портрета, устала от навязчивого музыканта и отправилась дальше в поисках подходящего убежища. | ||