Я долго шел по лугу лет, и сгорбилась моя спина...

Низами Гянджеви

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

Я долго шел по лугу лет, и сгорбилась моя спина.

От долговечности теперь какая доля мне дана?

Не в силах людям подарить я ни прохлады, ни плодов:

Плоды сбил бедствий ураган, листва дождями сметена.

Мой стан — подобье кетменя, им лишь могилу и копать.

И разве не на камфару мне намекает седина?

Свой черный мускус кабарга под белым волосом хранит.

Из мускуса моих волос — вот чудо! — лезет белизна.

Жемчужин светлых два ряда во рту я некогда носил.

Но вероломны небеса: шкатулка опустошена.

Исчезли перлы, потускнев, — а ведь блестели ярче звезд!

Звезда моя, едва взойдя, была нуждой омрачена.

Закат уж близок. Я хочу сам, как сова, лететь туда,

Где вместо праха и руин блаженной вечности страна.

Здесь я согбен, как черный сук засохшего карагача,

У добродетели в саду, как пальма, стать моя стройна.

Согнулся вдвое я затем, чтобы одежд не запятнать:

Кровоточит моя душа, вот и слеза обагрена.

Возлег на голову моих седых волос тяжелый снег,

Не проломил бы кровлю он, давя с рассвета дотемна.

Снег, увенчав чело горы, родит стремительный поток.

Горючих слез моих река причиной той же рождена.

Я, немощами изнурен, бесплотным сделался, как тень,

Меня дорогой протащи — не будет пыль возмущена.

Никто не помнит обо мне, поскольку я, лишенный сил,

Друзьям на помощь не приду: дорога для меня трудна.

И стан мой согнут, словно лук, он сам собой укрыться рад.

Но у стрелка, чье имя «смерть», наметан взгляд, рука верна

Вершин покоя как достичь, как воспарить над бездной бед?

Поломаны мои крыла, мне высота теперь страшна.

Плоды моих былых надежд раскатаны по всей земле,

Камнями сбитые с ветвей и не созревшие сполна.

Освобожденье от плодов древесный распрямляет ствол,

Но пальма тела моего и без плодов наклонена.

Несчастиями истомлен, я опустил главу на грудь,

Не опустила б смерть меча, ведь шея так обнажена.

Слабеют веки у меня, я плачу от любви к друзьям,
Мне вскоре уходить тропой, чья не измерена длина.

В дому печали я сижу, забившись в темный уголок,

Порога мне не одолеть: ослаблен дух и плоть больна.

Я книгу жизни завершу тем, что познал в конце концов;

«Неведома мне суть земли, суть неба для меня темна»,

И черный цвет, и белый цвет — неотличимы для меня,

Сияет солнце ли в лицо или светильник жжет луна.

Жизнь миновала. Что же в ней я совершил? Грехи, грехи...

Склоняюсь ниц перед людьми, душа раскаянья полна.

В ознобе нынче трепещу, одолевает руки дрожь,

Веселья чаша на пиру моим устам не суждена.

Стучится в двери смертный час, как гостя этого приму?

Чем стану потчевать того, кому лишь жизнь моя нужна?

А жизнь с житейского стола немного сладостей взяла,

Хоть и халву держу во рту, .горчит отравою слюна.

Прощается со мною жизнь, в своих объятьях жмет и гнет,

Совсем согнула, неужель в меня так сильно влюблена?

Я опасаюсь каждый миг: от хватки яростной ее

Не лопнули бы ремешки, чем к кости кость прикреплена.

При том, что пальцем на ходу считаю, где упал, где встал,

Своим годам я счет веду — вот чем душа изумлена.

Со мною на лугах земли в разладе воздух и вода,

Исы дыханье мне не впрок, вода живая -мне вредна.

Как туча зимняя — дожди, я сожаленья слезы лью;

Перед глазами пронеслась моя далекая весна.

Монеты юности давно я на дорогах растерял,

А нынче под ноги смотрю, да не попалась ни одна.

К стене теперь я льну, как тень, чтоб удержаться на ногах,

Ты послужи опорой мне, не отвергай меня, стена!

Со смехом время унесло дирхемы юности моей,

Взамен игрушку кинув мне, а той игрушке — грош цена.

Из царства радости порой к нам вести добрые летят,

Но глуше ваты седина, заткнула уши мне она.

В стенаньях, тягостным трудом насущный добывая хлеб,

Я — точно жалкий муравей, что еле тащит ползерна.

Неблагородная судьба, чтоб обесценить суть мою,

Расколотила камнем бед мой перл, подняв его со дна.

Мой тайный дар, заветный дар вовсю завистники хулят,

Как будто бы порока он изнаночная сторона.

Неся на сердце знаний свет, я станом скрюченным своим

Напоминаю ореол, в котором нам луна видна.

Нить мыслей и забот моих вся в петлях, в путаных узлах.

Распутаю ль хотя бы час; до погруженья в сумрак сна?

Склонясь над садом бытия, неумолимый небосвод

Сечет мне корни топором, ведь крона уж не зелена.

В чем содержанье, не пойму, не смыслю в форме ничего.

Нет содержания в душе, и взору форма не ясна.

Я на земле так гнусно жил, что, если окажусь в аду,

Меня там станут избегать и грешники, и сатана.

Сад бунта вырастил меня, но время сушит плоть мою,

Чтоб в адском пламени горел я лучше ветки и бревна.

Всевышний кончиком пера украсил лист моей судьбы.

Но говорят лишь о грехах начертанные письмена.

Старался смыть потоком слез я страшный текст, а толку что?

Упрям всевышний, повесть та им вновь и вновь повторена.

В упорстве этом он всеблаг, не дав полнее проявить,

Сколь мерзок по натуре я и совесть как моя черна.

И если кто меня убьет за то, что растранжирил жизнь,

Суд разума произнесет: заслуга это, не вина.

Но если дам костру души я распылаться в полный жар,

Вскипят, взбурлятся небеса, их голубая глубина.