Афаг Масуд

КИРХА

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

Перевод на русский – М. Гусейнзаде

-… Это моя вина, - сказала я и почувствовала, как комок подступил к горлу. Губы мои задрожали, и остальное я промямлила кое-как, отчего директриса то ли от волнения, то ли от сожаления скривила лицо.

-… я и предположить не могла, что у этого ребенка могут быть способности к музыке… - с трудом сглатывая комок, выговорила я… - ведь она не проявляла особого интереса ни к обычным предметам, ни к пению…

Директриса слегка покраснела и, приподняв брови, сказала:

- Вы напрасно вините в этом себя. Многие великие музыканты не имели музыкального образования. Если у нее есть какие-то способности… а я уверена, что они есть… они проявятся.

… Жужа, как обычно, сгорбившись, сидела за огромным роялем и по мере того, как говорила директриса, подозрительно посматривала то на меня, то на нее. Так она напоминала теленка.

…Кажется, только чтобы не сидеть лицом к лицу со мной, директриса встала и прошла к роялю. Взяв в ладони пальцы Жужи, она помяла их, как месят тесто.

- Обратите только внимание… эти пальцы созданы для клавиш рояля… - сказала она и, опустив руки девочки на клавиатуру, добавила: - … дочка. Сыграй мне это еще раз.

…Жужа захлопала ресницами, потом выпрямила спину и, следя за движениями своих маленьких рук, снова заиграла насыщенный сложными аккордами «Реквием» Моцарта.

Директриса, отвернувшись от рояля, закрыла глаза, ее правая рука двигалась, словно она на невидимой клавиатуре играла «Реквием» вместе с Жужей. Потом глаза ее открылись.

- Вы можете себе представить? – обратилась она к сидящим справа от меня учителям. – Вы только послушайте… Ведь это играет ребенок, который не знает ни единой ноты, не имеет музыкального образования…

… Жужа, не слышавшая этих слов, но все более вдохновляясь музыкой, еще быстрей забегала толстенькими пальчиками по клавишам, вызывая восхищение у сидящих в комнате педагогов.

К концу ее игры директриса сидела уже на своем месте. Подперев подбородок рукой она смотрела куда-то вдаль…

- Мне кажется, для этой девочки, как говорила и ее мама, единственный путь в мир музыки – это вокал, - проговорила хриплым от постоянного курения голосом одна из преподавательниц. Это была худая пожилая женщина с лицом столь густо испещренным морщинами, что в их складках терялась оправа очков. – Для фортепиано техника ее пальцев на нуле. – Заметив, что директриса готовится ей возразить, она поспешила перебить ее: – Да, я с вами совершенно согласна, что пальцы очень пластичны, но они не чувствуют клавиш, пальцы надо опускать, как балерина ходит на пуантах, а не плашмя. Одним словом, поезд ушел… Поэтому евреи чуть ли не с младенчества проверяют способности своих детей к музыке, балету, спорту и так далее, чтобы потом не было подобных казусов…

Закончив говорить, учительница с достоинством посмотрела на меня.

Меня чуть не затошнило от напряжения, пока я слушала учительницу. Я бросила взгляд на Жужу, она не доставала до рояля и потому ее спина, казалось, сгорбилась еще сильнее. Почувствовав это, я встала…

…Когда мы с Жужей выходили на улицу, в школу с шумом вбежала ватага ребят со скрипичными футлярами в руках. Я заметила, что Жужа посмотрела на них с завистью, какой дети из бедных домов смотрят на богатых детей. Я сердито хлопнула ее по спине:

- Выпрямись!..

…Подняв воротник пальто, Жужа молча зашагала рядом со мной. Трудно сказать, о чем она думала в эти минуты. Может, вспоминала, как мучилась, по ноткам подбирая «Реквием»?..

А я вспоминала ее детство, ее полное равнодушие к музыке, книгам, кино, урокам, ее лень, ее единственную любовь - к сладостям, и пыталась этими воспоминаниями заглушить сознание, что это я виновата в сегодняшней катастрофе.

А началось все по сути два года назад, когда мы с Жужей, пятнадцатилетней девочкой, совершенно далекой от музыки, театра, литературы пошли на вечер классической музыки в Кирху – старинную немецкую церковь, стоящую в центре города, словно на шаг отступя от людного тротуара и укрывшуюся в кустах и цветочных клумбах, откуда возносился под самые облака ее темный шпиль…

Основную часть программы составляло выступление ансамбля скрипачей, исполнявших произведения Баха, Моцарта, Вивальди. Божественные звуки лились в зал откуда-то сверху, увлекая позабывших обо всем людей своими прозрачными водоворотами в волшебное море, на волнах которого мы мягко покачивались маленькими безмолвными щепками…

Жужа, которая в театре больше уделяла внимание мешочку с кукурузными хлопьями, а на концертах постоянно подремывала, сидела сейчас чуть разрумянившись, устремив немигающий взгляд широко раскрытых глаз куда-то в неизвестную даль. Могла ли я тогда предположить, чем все это закончится?

Странное беспокойство проснулось во мне на следующий день, когда увидела, как Жужа с утра села за пианино и стала осторожно одним пальцем подбирать услышанный накануне «Реквием».

А потом, когда она заиграла уже не одним пальцем, а мощными аккордами, эта музыка почему-то стала мешать мне, отвлекала, путала мысли, я чувствовала, что она рождает во мне какие-то необъяснимые перемены.

…Казалось, музыка, которую Жужа принесла из Кирхи был не тот, хорошо знакомый мне знаменитый «Реквием». Это была совершенно иная, страшная музыка, прятавшаяся до этого в углах нашего дома, теперь вдруг ужасающим прыжком она проникла в наши души, и просачиваясь, разрослась в нас…

Она изменяла атмосферу дома, увлекала нас за собой куда-то вниз, создавая в комнатах какие-то неизвестные, невидимые коридоры, играя бликами теней в самых светлых, освещенных местах…

- Я знала, что так и будет… - я сказала это только, чтобы нарушить молчание Жужи, и взяла ее за руку, чтобы перейти улицу.

… Жужа молча шла рядом, и на лице ее было сожаление, смешанное с трауром. Она намеренно замедляла шаг, чтобы идти позади меня, словно стеснялась идти рядом.

Краем глаз я видела, как под глазами у нее появились темные круги, нос удлинился. Сейчас она напоминала какого-то из древнегреческих философов.

…Весь вечер Жужа не подходила к пианино. Она закрылась в своей комнате и лежала там на диване, спрятав лицо в подушку.

…От этого траура Жужи вечером у нас погас свет. Весь вечер мы со старшей дочерью просидели на кухне при свечах. Отсюда мы ощущали трагические водовороты, бушующие в комнате Жужи, но зайти туда не решались.

…Утром она вышла к завтраку с теми же темными кругами под глазами и за едой говорила о каких-то оперных произведениях, о вечности оперного искусства, о том, какие требования предъявляют к строению тела певцов.

А я с дрожью в сердце понимала, какие трагические водовороты бурлили ночью в ее комнате и что она за эту ночь ради музыки решила заняться вокалом…

С того дня инструментальный вариант «Реквиема» заменил его еще более ужасный вокальный. Теперь «Реквием» исполнял страшный женский хор…

Иногда я даже видела этих женщин… Они были высокими, полными, одетыми, как монахини, с белыми прозрачными вуалями на лицах. Лица их были печальны и прекрасны, они пели внимательно глядя в огромные ноты в руках…

…Жужа ставила кассету в магнитофон и бледная от музыки, с расширившимися глазами становилась похожей на большую рыбу, плавающую в аквариуме среди мелкой зелени и искусственных ракушек…

В такие минуты заговорить с ней, о чем-то спросить было просто невозможно. Это было все равно, что разбудить человека, уснувшего после долгих мучений и издевательств над ним.

Иногда, выключив магнитофон, мы упрекали ее за ее чрезмерное увлечение музыкой, что у нас от этих «жутких» голосов болит голова, и, в конце концов, становится тоскливо на сердце.

Она выслушивала нас бледным лицом, а сама думала о чем-то своем… Какое-то страдание было в ней…

…А потом снова включала магнитофон, и погружаясь в музыку, будто забывая, где находится, прямо у нас на глазах растворялась в каком-то неведомом волшебном пространстве, куда нам попасть было невозможно. А она жила там, его сложными, мучительными законами, и лишь когда музыка умолкала, возвращалась, как возвращаются в какое-то убогое место…

Иногда она целыми днями не разговаривала ни с кем из нас, словно вынашивала в себе странную необъяснимую ненависть к окружающему…

Однажды, когда она ушла свою комнату для одинокого погружения в музыку, я заметила, как на лице ее мелькнуло выражение вины, как у человека, застигнутого на чем-то запретном. Я не стала ничего выяснять, а молча ушла к себе…

Так мы прожили какое-то время в атмосфере напряженной подготовки Жужи к вокальному искусству…

…Как-то, вернувшись с работы и почувствовав знакомое состояние траура, стала искать Жужу…

…Она снова лежала в своей комнате ничком на диване, как боксер, получивший на ринге нокаут…

Я села рядом и положила руку ей на плечо. Плечи Жужи, были широкими и плотными, как у пловцов. В ту минуту мне показалось парадоксальным, что обладательница таких плеч так впечатлительна к музыке…

-… Мне нельзя петь… - вдруг проговорила Жужа, по-прежнему уткнувшись лицом в локоть, - … у меня слабые голосовые связки… они распухают… когда беру верхние ноты…

И тут я почувствовала, как ее плотные плечи чуть ощутимо задрожали.

…В тот же вечер, собрав все кассеты, я убрала их в самый труднодоступный угол антресолей. А на завтра, решив больше не хранить их дома, унесла на работу, где спрятала в сейф.

И еще долго мы разными способами приводили в порядок наш дом, перенесший сокрушительные удары музыки, старались полностью уничтожить все ее следы.

Мы начали ежедневно смотреть разные приключенческие фильмы, выходили гулять, организовывали у себя веселые вечерние застолья и намеренно не упоминали о ней…

Жужа походила на человека, ослабевшего после долгой болезни… Она больше не говорила о музыке, мимо комнаты, где стояло пианино, проходила с осторожностью, как мимо кладбищенских ворот, была удивительно тепла с нами и уже не походила на древнегреческого философа…

Какое-то время все шло своим чередом. Я была счастлива. Оставшиеся позади тяжелые дни породили во мне странный ужас перед классической музыкой…

Но однажды, возвращаясь с работы, войдя в блок, я словно молнией была поражена разливающимися по всей лестничной площадке чудотворными звуками «Реквиема»…

…Позабыв о тяжелых пакетах, я бросилась вверх, представляя, как в самой дальней из заполненных музыкой комнат снова лежит ничком Жужа, и как вздрагивают ее полные плечи... От этой картина сжалось сердце, грубый комок встала в груди, поднимаясь к горлу…

…Открыв дверь, я вбежала в квартиру…

…Она снова вернулась к нам… Печальные переливы мелодии, распластавшись по стенам ползли к потолку, вновь сотрясали двери… С нарастанием неземных голосов женского хора, я чувствовала, как слабеют, словно от крепкого вина, мои плечи, ноги, темнеет в глазах, пакеты выпадают из рук … Еле передвигая онемевшими ногами, я пошла в комнату Жужи…

…Но диван, на котором должна была лежать ничком Жужа, оказался пуст…

…Собрав остатки сил, я обошла другие комнаты, кухню, заглянула даже под кровати, в шкафы.

…Жужи нигде не было…

…А я была во власти музыки и не могла из нее вырваться, не понимая, откуда несутся божественные голоса этих женщин… Думала о том, куда могла делась Жужа и вспоминала устремленный к облакам грозный шпиль Кирхи…