Анар

МУДРОСТЬ КОВРА

Copyright – Издательство «Известия», Москва 1989 г.

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

Полеты располагают к размышлениям. Из иллюминаторов сверхзвукового лайнера земля представляется чертежом, схемой, картой с четко разграниченными участками: густые леса, бурая возделанная земля, снежные шапки гор, вибрирующая плоскость морской синевы. Чем выше поднимаешься, тем абстрактнее становятся узоры, и на какой-то заоблачной отметине вдруг замечаешь, что внизу под тобой - большой, многоцветный, роскошный ковер.

Я лечу над моей республикой, я лечу в Баку - столицу Азербайджана.

Моя родина – Азербайджан - первая советская социалистическая республика на рубеже Востока, рождение которой в 1920 году приветствовал В. И. Ленин, - страна древней культуры, бессмертного народного эпоса «Книга моего деда Коркута», великой литературы, прославленной именами Низами и Насими, Физули, Вагифа, М. Ф. Ахундова, Сабира и Дж. Мамедкулизаде; край замечательных архитектурных памятников, оказавших, по мнению специалистов, определенное влияние на развитие зодчества Востока и Запада, от мечети Биби-ханум в Самарканде до собора Мария-дель-Фиоре во Флоренции; земля гобустанских наскальных изображений 10000-летней давности. Здесь жили и работали крупнейшие ученые Востока: философ и математик Бахманяр (XI в.), астроном Насиреддин Туси (XIII в.), музыковеды Урмеви (XIII в.) и Марагаи (XIV в.), искусствовед С. Афшар (XVI в.). Здесь в XIX веке возник первый драматический театр на Востоке и здесь - 75 лет тому назад - прозвучала первая опера Ближнего и Среднего Востока, опера «Лейли и Меджнун» Узеира Гаджибекова.

Я пролетаю над древней землей Нахичевани, над седыми вершинами Малого Кавказа, над зелеными пастбищами Карабаха, над Гянджой - родиной Низами. Внизу Гёк-гёль - Голубое озеро: изумрудная красавица гор, ровесница Низами. Вокруг Гёк-гёля - шесть ее сестер-озер отливают всеми оттенками бирюзового, зеленого, темно-синего, серебристо-серого - если утро туманное, багрово-красного - если безоблачный закат. Окруженные листвой деревьев, зеленых - весной и летом, золотистых - осенью, снежно-белых - зимой, они, эти семь сестер - семь озер, кажутся фрагментами огромного ковра, тем его элементом, который на нашем языке так и называется «гёль» - озеро, а в русской и европейской традиции принято называть «медальоном».

Я смотрю на эти озера-медальоны, и перед моим мысленным взором вдруг возникает ковер «Шейх Сафи», великое творение моего народа, созданное в XVI веке в Сефевидской столице Тебризе. Бирюзовый бутон в центре большого по размеру золотисто-желтого купола - так это же Гёк-гёль - Голубое озеро, окруженное золотой листвой осенних деревьев! А багрово-красные, желтые, синие бутоны - это же сестры Гёк-гёля, правда, на ковре их не семь, а шестнадцать... Композиционные приемы «ислими» и «хатаи» объединяют всю эту красочную мозаику в нерасторжимое целое.

Ковер, известный в науке под названием «Шейх Сафи», - самый знаменитый и самый большой из сохранившихся до наших дней азербайджанских ковров. Его площадь - свыше 56 кв. метров - могла бы покрыть полы современной четырехкомнатной квартиры, если бы в ней снесли все стены. «Шейх Сафи» был соткан в 1539 году в Тебризе по заказу шаха Тахмасиба для Ардебильской мечети. В 1893 году он попал к англичанам и ныне хранится в Лондонском музее Виктории и Альберта - ковер, созданный талантом и трудом безвестных азербайджанских мастеров, стал ценнейшим экспонатом музея, носящего имя британских монархов...

* * *

Невольные ассоциации с ковром возникают вновь и вновь на протяжении всего полета - белые гряды Большого и Малого Кавказа представляются каймой огромного ковра. Зеленые, желтые, синие пространства - его фрагментами; реки и дороги - его нитями; растительность - его ворсом; водопады – его бахромой.

Размышляя о том, что с высоты птичьего полета земля и в самом деле кажется ковром, я задумываюсь и о другом - почему самые разные народы свою извечную мечту о полете связывали с коврами -самолетами. В течение долгих столетий человек стремился взлететь, и когда он в конце концов осуществил свою мечту, он поднялся в небеса на надутом воздушном шаре, на пузатых дирижаблях, на самолетах, длиннющих, как сигары, и двухкрылых, как птицы, на вертолетах, напоминающих мотыльков, и на ракетах, похожих на стрелы. Ни один из этих летающих средств, придуманных человеком, не имеет форму ковра; так почему же народы, отдаленные друг от друга огромными расстояниями, пустынями и морями, горами и океанами, столь разительно совпадали в своих летных фантазиях. Может быть, человек мечтал взлететь, не отрываясь от земли, - а что, как не ковер, так связано с почвой?

Любая мебель отрывает нас от земли - неважно, табуретка это или трон. Ковер - это слиянность с землей, полное и непосредственное соприкосновение с ней. И, наверное, ни одна из форм искусства так не связана с почвой, с природой, как ковер.

Первоистоки ковра - на зеленых склонах гор, усеянных, как камнями, белыми и черными баранами. Высококачественная шерсть баранов, пройдя многосложный этап обработки, станет именно тем материалом, из которого ковру предстоит родиться.

Но на тех же склонах гор, в густых девственных лесах или чуть ниже, в зеленых долинах, или, наоборот, еще выше, на альпийских лугах, растут тысячи цветов, трав, деревьев, кустов - их корни, стебли, листья, лепестки и бутоны в соответствующее время года, в соответствующий день и час будут замечены опытным глазом, отобраны бережной рукой и, опять-таки, пройдя замысловатые этапы обработки, станут красками - сотнями красок, благодаря которым пряжа на хане - ткацком станке - заиграет всеми цветами радуги, всеми ее оттенками. Ковер - дитя, рождающееся от соприкосновения человека с землей, природой, от умения творца - из тысячи компонентов флоры и фауны создать необычайный феномен цивилизации - явление быта, культуры. И пусть какого-нибудь эстета покоробят сведения о том, что прочность красок ковра достигается добавлением в раствор не только яичного желтка, но и коровьей мочи, и болотного ила. Все эти, хотя и неблагозвучные, элементы вносят свою долю в создание Ковра, великого искусства, передаваемого из поколения в поколение.

* * *

Ковер связан с самыми различными сферами жизни и деятельности людей. Эстетически и функционально он близок к архитектуре. Порой ковер цитирует архитектуру - в число его орнаментов входят арки и порталы, колонны и купола, окна и висячие лампады - гян-дили. На многих коврах изображены знаменитые архитектурные памятники Востока. Маленькие молитвенные коврики - намазлык - в своем рисунке обязательно имеют архитектурную деталь - Михраб - алтарь в мечети. В любом месте, расположившись на молитвенном коврике, молящийся способен ощутить себя в желаемом интерьере - архитектурном пространстве храма. Но и сам реальный интерьер - в мечети ли, во дворце ли - немыслим без ковра. Карабахские ковры специально ткались с учетом архитектурного пространства - удлиненных комнат. Покрытие этих продольных пространств обеспечивалось целым комплексом ковров - так называемым «дест хали-гябе» - комплектом, состоящим из четырех ковров - основного центрального, двух боковых и головного. Подобно тому, как музыкальный «Дестгях», вбирающий в себя разные элементы мугама - шобе, аваз, гюше, тесниф, ренг, - является законченным целым, так и части «дест хали-гябе» объединяются общей композицией.

Составляя органический синтез с архитектурой, ковер еще теснее связан с ежедневным бытом людей. Он источник тепла и уюта зимой, в закрытых помещениях, летом - расстеленный на полянах, лесных лужайках, у прохладных родников, он служил контактам людей на выделенном из целого ограниченном пространстве, их общению, беседам. Он, ковер, был необходимым атрибутом музыкальных и поэтических меджлисов.

Воплощая многочисленные и разнообразные функции, азербайджанский ковер является и чем-то большим, чем совокупность всех этих практических назначений. Азербайджанский ковер - не только один из важнейших элементов национального уклада жизни, не только разновидность декоративно-прикладного искусства; с ним связаны и этические, нравственные нормы народного существования. Испокон веков азербайджанский ковер выражал не только эстетические пристрастия народа, его критерии красоты и соразмерности, но и более отвлеченные, философские категории национального образа мышления. Борьба добра со злом, изменчивость быстротекущей жизни, в которой цветение чередуется с листопадом, ее круговорот, олицетворенный в караванах верблюдов, бредущих по замкнутому квадратному пространству из одного в другой угол и возвращающихся к исходной точке, - все эти мотивы, по-разному отраженные в наших коврах - то в виде зримо - сюжетных рисунков, то зашифрованным языком орнаментов и знаков, - были своеобразной формой размышления о жизни и смерти, о мире и смысле бытия.

И, естественно, в круг размышлений человека с древнейших времен входят и фантазии о полете. Он придумывает причудливые сказки о коврах-самолетах, о летательном средстве, способном вознести человека на небеса, не отрывая его при этом от ковра, на котором он сидит, ест, пьет, спит: мечта о необычном, при условии сохранения привычного, знакомого. Но ковры связаны с полетом не только в сказках и снах; в самих узорах восточного ковра есть эта устремленность ввысь. Один из самых популярных композиционных приемов азербайджанского ковра- «ислими», известного на Западе как «арабеск», имеет много разновидностей. И одна из них называется «ганадлы ислими» - крылатое ислими. Замысловатые, запутанные линии узора имеют, однако, четко выраженную направленность- траекторию взлета, энергию взмаха крыльев, устремленность в небеса; человек мечтает летать.

* * *

Наш самолет приземляется в Баку. Здесь, в городе богатых исторических, революционных и интернационалистских традиций, пройдет международный симпозиум по искусству восточных ковров. Его проводят Министерство культуры и Академия наук Азербайджанской ССР при содействии секретариата ЮНЕСКО.

Место симпозиума выбрано не случайно. Азербайджан - один из древнейших очагов цивилизации, история нашего ковроделия уходит в глубь тысячелетий. Древнейший из обнаруженных ковров - знаменитый пазырыкский ковер VI-V столетия до нашей эры, найденный во время археологических раскопок на Горном Алтае, по авторитетному мнению своего первооткрывателя и исследователя С. И. Руденко, имеет индийские истоки.

Археологические раскопки на территории уже самого Азербайджана подтверждают древность ковроткаческих традиций на этой земле. Во время гюльтепинских раскопок обнаружены ковродельческие орудия, относящиеся к IV-III тысячелетию до нашей эры, и ступа того же периода со следами красок.

О том, что в этих краях издавна владели секретами крашения, пишет и Геродот {V век до нашей эры): «...в тамошних лесах есть и деревья, покрытые листьями такого рода, что их растирают, смешивают с водой и этим составом рисуют себе на одеждах узоры: эти узоры не смываются и стираются вместе с материей (особенно шерстью), как бы вытканные с самого начала». Проходят годы, столетия, и о высоком уровне ковроделия в Азербайджане свидетельствуют античные, арабские, русские, европейские, китайские путешественники и ученые: Ксенофонт, Табари, Мукаддаси, Марко Поло, Афанасий Никитин. О высоком умении наших ткачей говорится и в русских былинах.

* * *

Зарождение и развитие искусства ковра на территории Азербайджана, безусловно, были связаны с рядом объективных факторов, и не в последнюю очередь - с географическим расположением этой земли на стыке Востока и Запада. Здесь, по гряде Большого Кавказа, проходит граница между Азией и Европой. Здесь исторически соприкасались мир исламской культуры с миром культуры христианской. По этой земле проходили большие караванные пути средневековья. Тема караванов отразилась в орнаментах азербайджанских ковров. Караваны везли, в числе прочих ценностей, и ковры.

Переходя границы разных государств, торговцы в качестве пошлины расплачивались коврами.

Разными путями азербайджанские ковры попадали на чужбину, оказывались далеко от родины, далеко от тех неприметных сел и маленьких деревушек, названия которых именно благодаря этим ковровым изделиям входили в мировую искусствоведческую лексику. В самых больших музеях мира под уникальными экспонатами я видел таблички с родными названиями: Чичи, Пиребедил, Хиле - названия крошечных селений, которые не на каждой карте отыщешь, благодаря неповторимым узорам своих ковров становились общепринятыми обозначениями различных стилей, форм, методов в ковроделии. В Праге и Будапеште, Лондоне, Париже и Риме, в Нью-Йорке и Вашингтоне, Бомбее, Стамбуле и Анкаре, в витринах ковровых и антикварных магазинов выставлены изделия с до боли знакомыми названиями: Гобустан, Ширван, Гянджа, Карабах, Тебриз, Куба, Казах...

Имена азербайджанских городов, деревень, областей и земель, давшие названия разным группам и подгруппам ковров, все же не застраховали их от географической путаницы. В одной европейской энциклопедии объявляются «традиционными персидскими названиями» сугубо азербайджанские понятия «арадансалма» и «яндансалма». (Кстати, эти слова буквально так, по-азербайджански, воспроизведены в тексте книги и, конечно же, никакого отношения к персидскому языку не имеют.) Все группы и подгруппы азербайджанского ковра, связанные с именами азербайджанских городов, селений, династий и племен - Тебриз, Сефеви, Афшар, Дербент, Амираджан, Кобы и др., растворены в слишком общем термине «кавказский» или неверно указаны как «персидские». Крупнейший теоретик и практик коврового искусства, ученый и художник Лятиф Керимов, выступая на конференции в Лондоне, научно аргументированными фактами утверждал, что 90% ковров, известных в мире как «кавказские», - азербайджанские ковры.

В середине прошлого столетия на всемирной выставке в Париже и в 1918 году на всероссийской выставке в Петербурге с большим успехом демонстрировались азербайджанские ковры.

* * *

В соленых болотах находили уникальное насекомое - «гырмыз» - очень ценную темно-красную краску добывали именно из него. Ранней весной собирали полевые цветы, коренья трав, осенью - пожелтевшие листья тутового дерева - для желтого цвета. Желтую краску получали также из коры дикой яблони, а оливковую - из ягод бузины. Для крашения шерстяной пряжи годились и кожура репчатого лука, и стебли виноградной лозы, полынь и барбарис, засушенная корка граната и зеленая кожура только-только поспевающего ореха. «Красительным потенциалом» обладали и минералы, и деревья - дуб, чинара, ива...

Надо было знать и время использования каждого плода, каждого дерева - от этого зависело, какими получатся краски - светлыми или темными. Осень - была сезоном ореха, барбариса, весна - дуба, ивы, яблони. Шафран, алычу и айву можно было использовать лишь в пору цветения, а некоторые цветы, наоборот, были пригодны лишь после увядания. Их собирали, сушили и долго хранили до того, как использовать в качестве красителя. Но и кипятить эти разные ингредиенты надо было лишь в определенных емкостях, например, в медных казанах. Все имело значение: и химические реакции, связанные с процессом окисления, и особенность медных казанов медленно нагреваться и медленно охлаждаться. Как бы то ни было, эти законы бесценного опыта, по крупицам добытого людьми в течение многих столетий, обеспечивали высокое качество крашения шерстяной пряжи и, следовательно, обеспечивали ковроделие высококачественным материалом. Не менее сложным был и сам процесс возделывания шерсти, пряжи - все это основывалось на фундаменте тысячелетнего опыта, на выводах незащищенных диссертаций, ненаписанных исследований, неизданных книг, на выводах, являющихся плодами пытливых наблюдений многих поколений.

Азербайджанские ковры разделяются на несколько больших групп и множество подгрупп. Подлинно научное изучение азербайджанского ковра связано с именем ученого и художника Лятифа Керимова. Именно по его классификации четыре большие группы ковров связаны с четырьмя географическими зонами Азербайджана; Ширванской, Гянджинской, Карабахской и Тебризской. Исследователи находят географические приметы мест, с названиями которых связаны группы; скажем, преобладающий сине-голубой цвет бакинской зоны навеян морскими пейзажами Каспия. Но колорит ковров определенной зоны в еще большей степени зависит и от тех натуральных красителей, которые добывались в этой зоне, - Куба славится яблонями, Геокчай - гранатами, Нахичевань - орехами.

* * *

Азербайджанские ковры разделяются не только по зонам. Они отличаются и по способам изготовления. В наиболее общей форме их можно разбить на две большие группы - ворсовые и безворсовые, но только в группе безворсовых ковров насчитываются десятки видов: палас, килим, джеджим, сумах, шадда, вэрни... А ведь в число безворсовых изделий входят не только ковры. К ним также относятся мафраши и хурджины: чувалы и чулы, хейбе и оркяны, ковровые изделия, которые условно можно обозначить как большие и малые сумки, мешки, попоны и др.

Различие форм ковра в значительной степени связано с укладом жизни.

* * *

В течение многих веков в историческом существовании нашего народа важное место занимали как оседлый, так и кочевой образ жизни. Азербайджанский народ - сложный и органический сплав оседлого, местного населения, обитающего на этих землях испокон веков, и динамичной кочевнической стихии, волнами накатывавшейся и оседающей здесь. Оба этих начала - если прибегнуть к метафоре - материнское и отцовское начала - равнозначно существенны в этногенезе нашего народа. Органический синтез двух укладов жизни, двух культурных традиций воплотился в едином национально-специфическом облике. Однако оттенки, особенности этих двух первоначал ясно прослеживаются в течение длительного исторического периода. Большим дворцам, крепостям и мечетям оседлого населения кочевническая стихия противопоставляла шатры и алачуги, «архитектуру», способную перемещаться в пространстве. Параллельно с великим музыкальным искусством мугамов - порождением городской цивилизации, кочевническая эстетика создавала и лелеяла искусство ашугов, не менее яркое явление музыкальной культуры. Газели, касыды, кыта, написанные торжественным размером аруз, объединялись в поэтические сборники-диваны и предназначались грамотному городскому жителю. А легкодоступный национальный поэтический размер - хеджа, воплощаясь в хола-варах, гошма, герайлы, баяты, агы, - переходил из уст в уста, звучал и на сельских свадьбах и на кочевых праздниках, во время трудовых процессов и в часы горя, траура, поминок.

* * *

Разделение ковров на ворсовые и безворсовые также в определенной степени связано с этими двумя укладами жизни - большие, роскошные, тяжелые ворсовые ковры украшали дворцы и мечети, богатые дома или же - в более скромных размерах - обычные городские жилища. Тонкие безворсовые ковры - паласы и килимы, которые, в отличие от ворсовых, использовались двухсторонне, были, фигурально выражаясь, «легки на подъем», их несложно было перебрасывать из одного места в другое. Натягиваясь на кибитки и арбы, они служили вполне практическим целям - оберегали путников от жары и холода, солнца и дождя, пыли и ветра.

Если ворсовые ковры богатых домов были прежде всего украшением жилища, эстетическим объектом, а порой и предметом престижной роскоши, то безворсовые ковры кочевников, будучи, в своих лучших образцах, такими же изысканными произведениями искусства, выполняли и вполне утилитарную функцию - они становились архитектурными деталями в алачуге - «обоями» стен, «паркетом» пола, «дверьми», закрывавшими входное отверстие (есть тип коврика, который так и называется - «гапылыг» - «дверной»). Безворсовые изделия составляли и «мебель» кочевника - на них он сидел, ел, спал. Мафрашы - были его шкафом и шифоньером, хурджины - дорожным чемоданом, чувалы - хранилищем продуктов. Безворсовыми изделиями он украшал лошадей и верблюдов, укрывал их, как мы укрываем чехлами современные автомобили. Но в наши дни никто не думает раскрашивать грубые брезентовые чехлы. А для кочевника все предметы утилитарной необходимости, все, что его окружало, - в жилище, в пути, на охоте, - было одновременно объектом эстетическим. Пользоваться попоной, уздечкой или потником было для него недостаточно, он должен был еще и любоваться ими. Они должны были ласкать глаза всех, кто с ними соприкасался, - это был подлинный дизайн, хотя никто из кочевников, естественно, и слыхом не слыхал такого слова.

* * *

Значимость ковроделия не только в материальной, но и в духовной жизни людей в восточных странах, и в частности в Азербайджане, определяется и многими другими факторами, на двух из них хочется остановиться. Первый фактор связан с запретом исламской религии изображать человеческое лицо. Второй - закабаленное положение женщины. Парадоксальная диалектика заключается в том, что оба этих исторически негативных фактора стали косвенным образом стимулом для развития восточного ковра.

* * *

В одном из музеев Турции я видел средневековый рисунок пером - человеческое лицо. Исполненный в реалистической манере, он, однако, казался необычным. Приглядевшись, можно было понять: все черты человеческого лица - контур, овал, волосы, глаза, брови, нос, рот - были составлены из букв арабского алфавита, и все они, в замысловатых сочетаниях, образовывали имя бога. Мусульманский бог запрещает изображение человеческого лица, но что бы он мог иметь против прославления собственного имени? К какой же изощренной форме должен был прибегнуть человек, наделенный даром художника, чтобы воплотить этот свой дар - написать человеческий лик. Можно ли поверить, что его пером двигало одно лишь религиозное рвение? Если бы это было так, то он мог бы написать имя бога тысячу раз в ровную линию, без особых усилий фантазии. Но он сознательно напряг свою фантазию, чтобы из дозволенных слов создать недозволенный образ, - оценим же драму восточного художника...

* * *

Конечно, проблема мусульманского запрета на изображение человеческого лица не так проста и однозначна, как она порой трактуется. Часто ссылаясь на этот запрет, мы как бы забываем, что во дворцах правоверных мусульманских правителей расцветали всемирно известные школы миниатюристов, изображавших бесчисленное количество мужских и женских образов. Одна крайность не должна порождать другую. То, что эстетические и этические каноны ислама сильно тормозили развитие фигуративных форм изобразительного искусства, не вызывает сомнений. И так же несомненно то, что преграды, вставшие на пути фигуративного искусства, направили усилия художников в сторону условности, декоративности, абстрактных форм отражения бытия. И одним из самых ярких проявлений художественного гения восточных народов стало искусство ковра.

* * *

Наряду с коврами с абстрактным узором (а их подавляющее большинство), существовали и ковры сюжетные. О древнейшем из них упоминает еще Низами Гянджеви, великий азербайджанский поэт XII века, чье творчество послужило неисчерпаемым источником вдохновения не только для многочисленных художников-миниатюристов, но и для коврового искусства. Одним из древнейших сюжетных ковров был сасанидский ковер «Зимистан» (зимний), увезенный арабами в качестве трофея после разгрома Сасанидской империи. Вопреки своему названию, этот ковер, по свидетельству источников, изображал весенние пейзажи. «Зимним» он назывался потому, что его расстилали во дворце зимой и он своими яркими узорами привносил в зимний интерьер буйство красок цветущих садов и полей. Может быть, сасанидский царь Хосров Парвиз, разглядывая его зимой, вспоминал весну.

* * *

Времена года - одна из излюбленных тем сюжетных ковров. Они обычно являются фоном для знаменитых восточных строений - крепостей, дворцов, мечетей, храмов; природа расцветает и увядает - камни остаются неизменными...

Хосров, Фархад, Ширин, Бахрам, Искендер, Лейли и Меджнун - ковры, отображающие персонажей Низами и Физули, сцены из их поэм, - своим стилистическим решением напоминают миниатюры художников прославленной тебризской школы, процветавшей при дворце Сефевидов, азербайджанской династии, основанной в XVI веке поэтом, полководцем, государственным деятелем Шахом Исмаилом Хатаи. Шах Исма-ил, сделавший столицей своего государства Тебриз, писавший на родном азербайджанском языке дипломатические письма европейским монархам и лирические стихи своей возлюбленной, пытался создать в своем дворце атмосферу искусства, поэзии, науки. В его дворце была собрана одна из богатейших библиотек того времени, творила плеяда блестящих поэтов во главе с Хабиби, работали талантливые художники-миниатюристы, каллиграфы.

Одним из самых знаменитых миниатюристов, главой азербайджанской школы наггашей-художников был Султан Мухаммед. Ему приписывается авторство эскизов к некоторым коврам той эпохи. Независимо от того, были ли эти эскизы выполнены самим Султаном Мухаммедом или же его учениками, благотворное влияние тебризской школы на искусство ковра, в особенности сюжетного, неоспоримо.

Следует упомянуть и имя другого великого деятеля азербайджанской культуры - архитектора Аджеми-Нахичевани (XII в.), создателя всемирно известных мавзолеев в Нахичевани. Богатые и изысканные орнаменты этих уникальных памятников Восточного зодчества созвучны узорам азербайджанских ковров.

Связь ковра с архитектурой, с изобразительным искусством прослеживается в течение веков и имеет наглядные подтверждения и в наши дни. Многое в живописи народного художника Азербайджана Тогрула Нариманбекова роднит ее со стилистикой ковра. Сам художник мечтает воплотить одно из своих полотен в ковровом искусстве.

* * *

Миниатюра, несомненно повлиявшая на ковер, и сама многое взяла от него. Не только цветовая гамма, колорит, изящество деталей перешли из ковра в миниатюру. Миниатюра часто прямо «цитирует» ковры. Причем «цитирует» так точно, дотошно, что по этим «цитатам» ученые безошибочно определяют тип и группу ковра.

Интересно отметить, что азербайджанские ковры «процитированы» не только в восточных миниатюрах, но и на полотнах многих европейских художников. В знаменитых работах Яна Ван Эйка, Карло Кривелло, Ханса Мемлинга, Ханса Гольбейна и многих других мы видим фрагменты азербайджанских ковров кубинской, ширванской, муганской, казахской группы.

Азербайджанские ковры украшают многие знаменитые музеи мира: Эрмитаж в Ленинграде, Музей истории, Музей народов Востока и Оружейную палату в Москве. Метрополитен-музей в Нью-Йорке, Британский музей и Музей Виктории и Альберта в Лондоне, Лувр в Париже, Музей дворца Топкапы в Стамбуле и т. д. Они бережно хранятся и в других музеях Москвы и Ленинграда, Киева, Ташкента, Тбилиси, Еревана.

* * *

...Когда пристально вглядываешься в азербайджанские ковры, невольно возникают ассоциации с музыкой, с причудливой орнаментальностью мугама, где каждая мелодия, каждая модуляция вплетаются в общий узор цельного художественного замысла. Если продолжить аналогию с музыкой и сравнить сюжетные ковры с музыкой программной, то бессюжетные ковры соответствуют непрограммной музыке. Они не привязывают наши ощущения к какой-нибудь конкретной фабуле, а эмоционально воздействуют самой специфической сущностью своего бытия: великий ковер, как и великую музыку, невозможно описать или объяснить словами. Можно лишь ощущать, чувствовать их, можно погрузиться в мир непознаваемых духовных импульсов, идущих из самых глубин Токкаты Баха или ковра «Шейх Сафи». Божественная гармония и извечный покой, филигранная отделанность каждой детали и гениальная соразмерность целого - не в этом ли тайна бессмертия баховской фуги, моцартовской или бетховенской симфонии, мугама «Сейгях» и сефевидских ковров XVI столетия?..

Конечно, у ковра, как и у музыки, свой язык. В обстоятельных научных трудах исследуется непростой язык ковра, иероглифы и пиктограммы его сокровенного смысла, шифр и код его замысла. Эти замыслы в своей далекой первооснове, по мнению ряда исследователей, восходят к мифам и магии, к борьбе сказочного дракона, олицетворяющего зло с не менее фантастической птицей Симург, воплощающей идею Добра. Но не эта символика волнует нас сегодня, когда мы стоим, потрясенные, перед чудом великого творения человеческих рук. Мы смотрим на знак S - обозначающий дракона, на орнамент-буту - абстрагированное изображение пламени, смотрим на круги и крестики, лепестки, бутоны, ромбы и пирамиды, на сотни и тысячи узоров ковров, напоминающих богатый разноцветными стеклышками калейдоскоп, мы рассматриваем все это, но удивляют нас не детали сами по себе, а общая красота ковра, мироощущение, которое воплотилось в его композициях, цветовых сочетаниях, настроение, им, ковром, навеваемое. Есть ковры грустные и веселые, радостные, светлые, мажорные и мрачные, угрюмые, даже трагические. Есть ковры, вызывающие ощущения весеннего половодья, молодого буйства чувств, и есть ковры, как бы окутанные легкой дымкой ностальгических воспоминаний. Не ищите в этих словах поэтической гиперболизации, стремления выразить невыразимую прелесть ковра в привычных понятиях беллетризированного восприятия. Пройдите по нашему Баку, дойдите до его сердцевины - Ичери Шехер - Крепости, загляните в Музей ковра, не спеша пройдите по его залам, и вы убедитесь, что разные ковры вызывают у вас разные чувства, по-разному влияют на ваше настроение.

Взгляните издали на гянджинский ковер XIX века; вам покажется, что он как бы дымится, что от него исходит серебристый пар, что он покрыт хрупким инеем или сизоватой дымкой, вам представится, что ковер живой, что он дышит утренними туманами.

А знаете ли вы, как замечательно пахнет свежевыстиранный ковер? Одно из самых незабываемых впечатлений моего детства - красочные ковры на желтом песке у самого синего моря. Растерев ковры «гила-бы» - глиняным мылом, женщины голыми ногами ходили по мокрому ковру, отбрасывая мыльную пену; тщательно выстиранный, обсыхающий ковер напоминает горный пейзаж после бурного и недолгого летнего дождя - между холмами переброшена семицветная радуга.

Не знаю, как с магией и мифами, но мне кажется, что источником вдохновения для ковродела служила вот эта самая радуга, стройный кипарис, павлин, распустивший свой хвост, красные маки, «окровавившие» зеленые поля в начале апреля, цветущая алыча, распустившиеся бутоны роз - вся красота реального мира, которая стояла перед глазами неизвестных художников, завязывающих узлы на древнем ткацком станке. Не только художников, но и художниц. Ибо многовековая история азербайджанского ковра - это ненаписанная история женского гения.

Мы с благодарностью вспоминаем миниатюристов, создавших эскизы к сюжетным коврам, с благоговением произносим имена корифеев - Низами Гянджеви, Аджеми Нахичевани, Султана Мухаммеда, мы не отрицаем роли заказчиков и меценатов, ценителей и знатоков, но создание азербайджанского ковра - это большая заслуга Азербайджанской Женщины.

Закабаленная и порабощенная догмами религии, нормами общественного и семейного уклада, Женщина Азербайджана сохранила в своей душе неистребимое стремление к Прекрасному и воплощала это стремление в музыке и танце, когда ей представлялась такая возможность; в поэзии, если этому способствовали обстоятельства; и в искусстве ковра - всегда, во всех случаях жизни и при любых превратностях судьбы. Азербайджанка ткала всегда - дома, за стационарным ткацким станком, и в поле, и на эйлаге, и в пути, и у родника. Перед тем, как стать невестой, и после того, как стала женой, матерью, бабушкой.

Бабушки учили внучек тому, чему они сами научились у своих бабушек - тайнам ремесла, передававшимся из поколения в поколение.

С самых детских лет девочки уже знали азы ковроделия.

Многие ковроткачихи наших дней - долгожители. Можно сказать и по-другому: среди долгожителей немало ковроткачих. Несколько лет тому назад 114-летняя ковроткачиха Зибейда Шейдаева была награждена орденом в связи со столетием трудовой деятельности. Этот случай не имеет аналогов. Не было такого - нигде и никогда.

* * *

В 1912 году только в Гянджинском уезде насчитывалось более 33 тысяч ковроткачих, а в Кубинском - 39 тысяч.

Выходя замуж, азербайджанка непременно брала в качестве приданого ковер, сотканный собственноручно.

Но в приданое обязательно входили и инструменты ковроделия - киркити - гребни, специальные ножницы и ножи для создания будущих ковров.

Народ опоэтизировал не только сами ковры, их узоры и орнаменты, но и весь процесс ковроткачества, весь инструментарий ковроделия. Ковровые термины вошли в баяты - фольклорные четверостишия. О коврах и обо всем, что им сопутствует, говорится в пословицах, поговорках, присказках. Есть загадки, связанные с коврами. Отгадки несложны - ковровая «терминология» привычна для азербайджанца.

В народном сознании умение ткать ковры приравнивается к самым высоким моральным ценностям. С коврами связано много сказок. Гюльнар-ханум, героиня одной из таких сказок, оказавшись в безвыходном положении, прибегает к помощи ковра. Каждый день она ткет послания на коврах и, отсылая их на базар, таким образом дает знать своим близким о своих бедствиях - такая «почтовая связь» действует безотказно - Гюльнар находят и спасают.

Один из шахов династии Сефевидов Шах Аббас оказался героем многих произведений азербайджанского фольклора. Любопытно, что в одной из сказок приглянувшаяся шаху девушка отказывается выйти замуж за него, пока он не освоит какое-нибудь конкретное ремесло. Шах принимает условие, учится ткать ковры, и, утверждает сказка, именно это спасает его в трудный час. Оказавшись на чужбине в заточении, он ткет ковры и опять же при помощи «ковровой почты» посылает весть о себе своему визирю Аллахверди-хану; визирь замечает на ковре знак «дарлыг нишаны», обозначавший узкое замкнутое пространство, попросту говоря - тюрьму, и понимает, что шах попал в беду, что он в темнице; надо полагать, и шах, и его визирь владели тайным шифром ковровых орнаментов.

В утверждении приоритета конкретного ремесла над иллюзорным всемогуществом шахской власти - глубоко народная вера в праведность трудовой деятельности. Этой верой пронизан весь многосложный комплекс отношений азербайджанцев к ковру.

Источники свидетельствуют, что в определенные эпохи в некоторых европейских дворах только король имел право ступать по ковру. Азербайджанский ковер глубоко демократичен. Он застилает все пространство комнаты, так что все присутствующие стоят, сидят, полулежат на нем. Он - необходимая принадлежность любого дома как богатого, так и бедного. Английский путешественник XVI века пишет о Шемахе: «Здесь не найдешь человека, будь он даже бедняк, который не сидел бы на старом или новом ковре. Их жилища устланы коврами». Безворсовые ковры считались коврами бедных, и не было дома хотя бы без пары паласов, килимов, джеджимов.

Дом без ковра, в представлении азербайджанцев, напоминал голую пустыню. Характерно признание народного художника Азербайджана Таги Тагиева: «... Когда в летнюю пору мама убирала ковры со стен и пола, дом наш как-то тускнел в моих глазах... Мне казалось, что я попал в серую, безжизненную пустыню».

Сегодня, когда мы проходим по «оголенным» помещениям Дворца Ширваншахов, полы и стены этого архитектурного комплекса буквально «кричат» о разноцветных коврах, килимах и паласах. Комплекс Дворца Ширваншахов - в целом уникальный ансамбль средневековой архитектуры, но каждое из зданий, входящих в этот ансамбль, думается, могло бы быть своеобразным музеем или филиалом музея, демонстрирующим богатство и разнообразие форм декоративно-прикладного искусства - работы ковроделов и ювелиров, кузнецов и гончаров, вышивальниц и мастеров шебеке - резьбы по дереву.

И, очевидно, тогда интерьеры дворца будут выглядеть живым уголком истории, культуры и быта.

Ковер демократичен по своей сути, но его подлинная народность не только в этом. Ковер объединял людей, воспитывал в них чувство коллективизма, взаимовыручки, дружеской спайки. Если у кого-то был аврал, - скажем, свадьба на носу, а самой, одной, не справиться, не завершить ковер к сроку, то объявлялся «эврезд», своеобразная форма коллективного почина, сзывались соседки, которые безвозмездно подключались к работе и завершали ее к сроку. Об отказе от эврезд не могло быть и речи, наоборот, если про кого-то забыли, не пригласили, это служило причиной кровной обиды.

Процесс завершения работы превращался в праздник, в своеобразную «премьеру» ковра. Поздравления, подарки, песни, танцы... Готовый ковер расстилался на улице, по нему должны были пройти люди, лошади, арбы - он испытывался на прочность. После этого его чистили и мыли. Все обставлялось как Действо. Людей объединяли как сам процесс работы, так и ритуалы, связанные с ее началом и завершением.

Поэтому, наверное, и в работе над ковром - от самых ранних этапов обработки шерсти, пряжи, крашения, натягивания ханы - основы ткацкого станка и до момента торжественного «срезания» и есть что-то от священнодействия.

Поэтому, наверное, и такое почти священное отношение к ковру. Он был едва ли не самой главной из всех семейных реликвий, передаваемых из поколения в поколение. Причем с каждым новым поколением к другим его достоинствам добавлялась и ценность возраста. Семья, даже при самых стесненных обстоятельствах, нуждаясь и терпя лишения, не хотела расставаться с ковром. Порой наступал момент, когда люди, не имея никаких других возможностей выжить, расставались с ковром - ковер и тут играл свою благородную жертвенную роль - попадая неизвестно в чьи руки, он спасал «своих», «близких», «выручал» их в безнадежной ситуации, кормил голодных, одевал и обувал. Ведь ковер, помимо всего прочего, был и материальной ценностью, «твердой валютой». Интересно, что в этом своем качестве ковер приходил на помощь не только отдельной семье, но и целой стране. В трудные двадцатые годы Советское правительство по договоренности с зарубежными электрокомпаниями обменяло сотни пудов ковров на лампочки и медикаменты для населения.

* * *

Установление Советской власти в Азербайджане стало поворотным пунктом и в развитии ковроделия. В 1926 году в Кубе организуется первая выставка ковров, превратившаяся, по свидетельству очевидцев, в подлинный праздник крестьянского искусства. В 1928 году было создано объединение «Азерхалча» (Азковер), упорядочившее развитие ковроделия в республике. Появились металлические ткацкие станки, были усовершенствованы инструменты ковроткачества.

Впервые началось научное изучение этого древнейшего вида искусства. Были созданы замечательные сюжетные ковры, посвященные великому Ленину, выдающемуся революционеру Н. Нариманову, другим видным историческим деятелям. Вехой в этом искусстве стали ковры, отображающие эпизоды «Пятерицы» Низами. Азербайджанские ковры удостаивались высших государственных премий, отмечались на международных выставках. Созданный 16 лет назад Музей ковра демонстрировал свои экспонаты в 37 странах. Широко известны имена народного художника Азербайджана Кямиля Алиева, молодых талантливых художников Арифа Исмаилова, Эльдара Микаилова. Выросли кадры способных ковроткачих, умело сочетающих вековые традиции с современными способами ковровой техники. Одна из молодых азербайджанских ковроткачих - участница парижской выставки - совместно с французскими ковроткачихами выткала там сувенирный ковер «Гюлистан» и подарила своим французским коллегам.

Однако в развитии азербайджанского ковроделия были и издержки, ошибки, на которые обращается внимание в постановлении ЦК и Совета Министров республики от 26 апреля 1983 года «О мерах по дальнейшему развитию ковроделия и коврового искусства в Азербайджанской ССР». В нем, в частности, говорится: «Из многочисленных композиций ковровых узоров предприятия Министерства местной промышленности используют всего лишь несколько. Не на должном уровне и качество производимых ковров. Неудовлетворительно налажено производство уникальных ковровых изделий народными умельцами, которые не обеспечиваются сырьем и не получают организационно-методической помощи. В республике практически не вырабатывается шерсти из местных пород овец, применяемой в ручном рукоделии. Утеряны многие народные рецепты изготовления органических красителей, отличающихся яркостью и устойчивостью».

В постановлении отмечается также необходимость подготовки «кадров ткачей с привлечением к этой работе мастеров, знающих технологию изготовления исчезающих безворсовых ковров и вышивок «джеджим», «палас», «зили», «сумах», «килим», «вэрни», «шадда», «тикмэ», «текелдузлуг», «гюлебатын» и др.»

Труд ковроткачих всегда был трудом творческим, и нельзя было их заставить, как порой это делалось, лишь копировать определенные утвержденные узоры. Это нивелировало творчество, сводило его к трафарету в прямом и переносном смысле слова. Любая застывшая регламентированная форма, любой стандарт, любое бездумное тиражирование губительны для раскованного и свободного искусства ковра. Лучшие ковры выставляются в музеях, но «музей» не может диктовать свои нормативы народному в своей основе искусству. Настоящий путь ковра - это из жизни в музей, а не из музея в жизнь. Еще много лет назад русский советский поэт С. Городецкий писал: «Азербайджан еще знает старинные формы искусства, уже забытые Западом. Здесь поют ашуги, живет музыкальная импровизация, не ушел из быта орнамент, все, чем любуется Запад в музеях, здесь сохранилось в жизни».

К этим словам видного русского поэта, сказанным полвека назад, остается добавить, что Азербайджан и ныне сохраняет этот драгоценный дар непосредственного воспроизведения и восприятия искусства. По-прежнему поют ашуги на свадьбах, звучат мугамы на лесной опушке, юные девушки учатся у своих бабушек тайнам коврового ремесла. В этом истинно народные корни нашего искусства. Народное искусство по самой своей сути импровизационно, и в этом его прелесть. Импровизационны мугам, ашугское искусство, ковроделие. Я помню, как однажды на радио записывали замечательного ханенде - исполнителя мугамов. Из-за технического брака запись не удалась, и его попросили спеть все сначала. Он повторил еще несколько раз, один дубль был короче, другой длиннее, но ни один из них не совпадал полностью с первым исполнением. Петь, не импровизируя, ханенде попросту не мог. «Повторить точно - невозможно», - сказал он.

Несколько лет назад молодая ковроткачиха создала превосходный ковер типа «Пиребедил». Ковер отправили на всемирную выставку в Монреаль, ковроткачиху же попросили сделать точную копию. Она отказалась, объяснив, что не сможет сделать это. Знала - вольно или невольно внесет что-то новое в орнамент, композицию, узоры. «Повторить точно - невозможно».

* * *

Мугам и ковер - уникальные формы искусства, неповторимые творения импровизационного гения народа.

Неповторимые.

В этом - вечность мугама.

В этом - мудрость ковра.

Июнь - июль 1983 г.