s_solntsem_na

Анар

С СОЛНЦЕМ НА «ТЫ»

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

В 1955 году в Баку появился 25-летний художник, вокруг которого сразу же возникли легенды. Я говорю «появился в Баку», хотя этот оборот звучит несколько странно в отношении человека, родившегося в этом городе, выросшего и учившегося здесь. Но это не оговорка.

Некоторое время Тогрул Нариманбеков жил в Самарканде, пять лет обучался в Литовском государственном художественном институте. Скорее это было даже не возвращение, а явление в новом качестве - прочно сформировавшегося живописца, со своими твердыми позициями и принципами в искусстве. И этот живописец всем своим обликом, всем своим уже установившимся художническим «я» имел весьма отдаленное сходство с мальчиком, подростком, ходившим в студию Дома пионеров со своим другом детства, позже прославленным художником Таиром Салаховым, гонявшим тряпичный мячик вместе с другим своим товарищем детства - позже также прославившимся футболистом Алекпером Мамедовым.

Причиной легенд были как причудливые изгибы несколько экзотической биографии художника (отец из старинной азербайджанской фамилии, уроженец Карабаха, мать - француженка, уроженка Гасконии; Самарканд, Литва), так и сам облик Тогрула. Не только рисует, но и поет, причем вполне профессионально: закончив художественный институт, продолжает обучаться в стенах консерватории - педагоги весьма высокого мнения о его теноре, и поет он исключительно итальянские арии и песни. Пишет стихи. Итак, все элементы, из которых складывался «миф Тогрула» - и облик, и биография - выстраивали некий образ рафинированного и несколько эстетствующего художника. Но все это могло показаться так только тем, кто не видел его работ или же, увидев, ничего в них не понял. (Кстати, много лет спустя Тогрул сделал любопытное признание; «Когда ко мне в мастерскую приходят разные люди, я как бы их глазами заново рассматриваю свои работы. Если взгляд доброжелательный, они мне кажутся лучше, если неодобрительный - хуже. Оказывается, картины живут своей самостоятельной жизнью».) Достаточно посмотреть на работы Тогрула, чтобы убедиться в крепкой земной основе художника, чтобы понять, как глубоко уходит он своими корнями в родную почву. Разумеется, эти тенденции в его творчестве, росли, развивались, мужали. Но верный и прочный фундамент искусства Тогрула был заложен уже тогда, когда он вернулся в Баку, окончив учебу.

Конечно, связь с родной землей, со своим народом была в крови художника, в детской и отроческой биографии его души, и вернулся он на родину не любознательным туристом, окидывающим все взглядом сторонним. Но знакомство с иным художественным наследием, с пластическими, колористическими особенностями других народов, вдумчивое постижение многообразных путей мирового искусства, да и просто знакомство с жизнью, бытом на разных географических широтах, приобщение к различным национальным типажам, характерам - все это помогло острее, пронзительнее почувствовать образ своей земли. «Литва помогла мне лучше понять Азербайджан», - говорит Тогрул, и в этих словах - несомненная искренность и афористическая четкость. Не только традиции и формы искусства, но и сама современная жизнь, само историческое бытие народа лучше познаются и осмысливаются в сопоставлениях, параллелях, в размышлениях о том, что сближает и что отличает разные нации. Какую бы страну ни писал Тогрул, он остается азербайджанским художником, ибо он придал яркий национальный колорит самому наиуниверсальнейшему из всего, что есть в мире, - солнцу.

Я говорил, что основная тема Тогрула - Азербайджан, основным же героем, «персонажем» нариманбековских полотен является солнце, по-южному щедрое, но и безжалостно палящее солнце Азербайджана. У Тогрула особые, я бы сказал, интимные отношения с этим светилом. Это именно отношения на «ты». Не знаю, приходило ли солнце в гости к Тогрулу, как на дачу к Маяковскому (впрочем, у Тогрула нет дачи), но это действительно так. Он знает все секреты солнца. Не только загадку отражения его лучей на различных предметах, пейзажах, но и скрытые пути проникновения солнечной силы, солнечной активности на нашей планете, их тайного воздействия на все живое в этом мире. Не отсюда ли неизбывный солнечный оптимизм Тогрула, который даже в самых драматических ситуациях (а их в его жизни было немало) сохраняет исконно народную веру в победу всего светлого, доброго, истинного.

Само солнце, его знакомый огненный диск, не слишком часто появляется на полотнах Тогрула, но что бы ни писал художник - не только пейзажи на пленэре, но и натюрморты, портреты, «интерьерные» композиции - всюду ощущается присутствие солнца. Все пронизано его светом - человеческие лица, живые плоды, мертвые предметы. Это трудно даже назвать солнечным светом, это, скорее, солнечный вихрь, солнечный взрыв, круговорот огненных лучей - стремительный и быстрый. Жар солнца. Им огнедышат полотна Тогрула, этой немыслимой температурой, источником тепла и силы приводятся в движение - в бешеный, безостановочный вихрь - все изображенное художником. Работы Тогрула - яростное сопротивление статике, желание в самом «застывшем» из форм искусств - в изображении - передать вечную динамику жизни, все бесконечное многообразие ее ритмов и темпов. Поэтому его живопись такая «громкая» в самом точном и лучшем понимании этого слова. Вот известные работы Тогрула «Базар», «Праздник в селении Бузовны» (более точный перевод названия этой картины - «Угощение»), «Музыканты», «Песня». Я здесь не говорю о красках. Сколько самых разнообразных звуков мира воссозданы на этих полотнах! Мы буквально слышим скрип арбы, скрежет ее колес, лай собак, крик петухов, блеяние обреченного барана, назойливые зазывы продавцов, специфические звуки закипающего самовара - всю разноголосицу шумного южного базара и неперекрываемую этими шумами тихую беседу двух женщин в келагаях - национальных платках.

Или возьмем звуковую партитуру «Угощения». Шипение шашлыка на углях, громкие звуки зурны и нагары, народных инструментов, исполняющих танцевальную музыку, под которую пляшут дети - мальчики и девочки на нарядном ковре, неторопливая беседа степенных мужчин за столом в ожидании плова. Вот и он, плов - дымящаяся гора риса с упоительно вкусным ароматом. Этот аромат смешивается с запахом, доносящимся со двора, запахом поджариваемого на мангале мяса (у Тогрула удивительное умение изображать не только звуки, но и запахи). И еще - неясный говор телевизора в боковой веранде. И еще - один звук - издалека - клаксона стоящей за забором «Волги». Все изображено «вкусно», все можно потрогать, попробовать, осязать.

Мелодии мудрого и грустного мугама в «Музыкантах» и задорные веселые ритмы «Песни»... Казалось бы, на обеих картинах изображены народные музыканты и даже композиции полотен очень схожи - и там и тут трое сидящих мужчин, изображенных фронтально, в ряд. Но какая разная музыка звучит в этих двух работах! Понятно, что это достигается чисто живописными средствами - общей цветовой гаммой картин, пластикой рисунка, фигур, деталями, атрибутами, фоном, настроением изображенных лиц - но я говорю не о средствах, а о достигнутом результате, о том, как эти картины воспринимаются - они звучат в совершенно разных тональностях, в миноре («Музыканты») и в мажоре («Песня»). В этих двух полотнах Тогрула персонажи играют и поют. В других его больших композициях они разговаривают, острят, шутят, смеются (вообще юмор в творчестве Тогрула занимает особое место), кого-то зовут, ругаются, спорят, что-то кричат, кому-то отвечают, я буквально слышу все голоса его персонажей, их говор, диалектизмы в произношении. Я смог бы, мне кажется, записать их реплики, до того все живо, зримо; точно схвачены типажи, характеры, мельчайшие бытовые подробности, местные и профессиональные навыки, манера одеваться, держаться, жестикулировать, и каждый не похож на другого, каждый неповторим. Это тем более впечатляет, что все его большие композиции перенаселены людьми, и тем не менее, нигде индивид не растворен в общей, серой «антуражной» массовке. Каждый - тип, облик, судьба.

За этим стоят годы и годы кропотливого труда - труда без холста, кисти, красок - работы глаз, ума, памяти. «Я не могу отдыхать в Азербайджане, - как-то сказал мне Тогрул, - на любого прохожего, которого я вижу на улице или в другом месте, мой мозг реагирует, как на возможного персонажа моей будущей картины. Я могу отдохнуть только где-то далеко, там, где я наверняка знаю, что встречаемые мной люди - не мои типажи».

Многочисленными и малочисленными бывают не только целые народы, но, если так можно выразиться, и отдельные люди. «Многолюдным» человеком является тот, который знает многих людей, и который сам оставил след в сердцах наибольшего количества мужчин и женщин. Дело не только в общительности, не в том, что у человека много друзей и знакомых. «Многолюдным» человеком является тот - и это, естественно, относится и к художникам, - который вобрал в себя, сохранил в своей активной творческой памяти и в счастливом стечении таланта и труда, сумел отобразить, воссоздать в художественных образах наибольшее число разных и непохожих человеческих индивидуальностей. В этом смысле Тогрул - один из самых «многолюдных» живописцев. Он создал целый мир - Тогруловский мир - с разнообразнейшей галереей человеческих образов, и этот мир настолько перенасыщен, что кажется - порой персонажам слишком уж тесно на «жилплощади» его холстов. Тесно на его холстах не только людям, но и домам, и даже горам. Да и самому неистовому темпераменту Тогрула тесно в строгих рамках картинной рамы (простите невольный каламбур).

Мир, созданный им, яростно наступает на рамы холста - порой Тогрул расписывает и эти самые рамы, будто пытаясь перехлестнуться за границы картины. Не отсюда ли неодолимая тяга к монументальности, которая всегда была в натуре Тогрула, но в последнее время все настойчивее ищет различные выходы в свет - то это огромные задники для сцены - пиршество красок, буйство жизни - в балетных постановках «Тени Гобустана», «Сказание о Насими», «1001 ночь» (за две последние работы художник соответственно удостоен Государственной премии республики и Государственной премии СССР), то это фрески для широкоэкранного двухсерийного кинофильма «Свет погасших костров» («Деде Коркут»), то это удивительные росписи трех больших стен в театре кукол - на мотивы азербайджанских сказок и народных площадных представлений: во всех этих работах сказались и тонкое понимание специфики совершенно разных жанров - кино, балета, сцены, настенной живописи, и большой дар природного монументалиста, и глубинная связь с азербайджанским фольклором, классической поэзией. Своими росписями Тогрул превратил театр кукол еще в одну достопримечательность города, куда, наряду с Девичьей башней, Ханским дворцом и Музеем ковров стали водить туристов и гостей. Он и сам достопримечательность Баку - наш Тогрул, один из обязательных и органичных элементов, живых единиц, из которых собственно и складывается облик города.

Одна из ранних работ Тогрула, посвященных Баку, называется «Вид из моей мастерской». Это было и верным названием, и неточным. Неточным потому, что ни с одной точки его мастерской не видны и не могут быть видны те дома, которые он написал одновременно - на одном холсте. Они в разных районах города, между ними другие расстояния, они соотносятся друг с другом в иных пропорциях, наконец, по самым элементарным законам логики, не может быть виден сразу один и тот же дом и с фасада, и сбоку, и с обратной стороны. Но это название все же верное. Ибо взгляд художника на родной город из своей мастерской - это не только и не столько визуальный взгляд. Это и память сердца, разновременного, эмоционального восприятия. Это и попытка воссоздать любимые уголки города не в плоскостной фотографичности, а в художественно отобранной и организованной образной цельности.

Удивительны, неповторимы горы Нахичевани, их причудливые, суровые формы, их краски. Но эти горы расположены в разных географических концах края. Да и каждая гора по-разному смотрится с разных сторон, с разных ракурсов. «Я вытащил все эти горы и расставил их фронтально, в ряд», - говорил Тогрул о цикле своих нахичеванских работ. И если досужему географу это покажется произволом над естеством природы, то по самой своей сути картины Тогрула лучше и вернее выражают особенности ландшафта Нахичевани, чем самые точные аэросъемки и дотошные описания.

Тогрул любит писать горы не только потому, что они ближе к солнцу. Еще и потому, что он обожает и умеет писать объемы: горы ли, фрукты, камни ли всюду чувственное, осязаемое ощущение формы. Формы, которые пишет Тогрул, всегда воспринимаются в трех измерениях, между ними чувствуется пространство, воздух, и потому при внешней декоративности живопись Тогрула строится на совершенно иных эстетических принципах, чем, скажем, декоративная живопись Матисса. Не локальные цветовые соотношения - пусть и в самых дивных сочетаниях - живописный идеал Тогрула, а цвет как средство выражения сущности, души предмета. Эту задачу ставит и решает художник. И если говорить о влиянии французских мастеров, то эпикурейская цветовая сочность Матисса - лишь наиболее поверхностная аналогия с искусством Тогрула; более глубоки влияния Сезанна с его весомой предметностью, вещностью, живым ощущением форм и Ван Гога с его яростной экспрессией, обнаженным драматизмом. И, конечно же, принцип дробности композиции, разбивка ее на автономные законченные куски, хронологическая «неувязка» в чисто сюжетном смысле - уже происшедшее, в данный момент происходящее и ожидаемое событие на одном полотне, не говоря уже о ритмах линий и цветовой гамме - все это творчески преломленные традиции восточных, в частности и азербайджанских, средневековых миниатюристов Султана Мухаммеда, Ага Мирека, Бехзада и множества других национальных изобразительных истоков - ковров, шебеке, узоров, ювелирных работ.

Тогрул особенно любит писать гранаты. Он пишет не только натюрморты, пейзажи («Плодородие», «Плоды Азербайджана», «В садах Геокчая») с гранатами. Но и в его сюжетных композициях, даже в портретах нет-нет да найдется место для гранатов, причем он пишет их, нарушая все природные пропорции. Если в природе самые большие гранаты величиной с яблоко, айву, то у Тогрула они не меньше, чем добрый арбуз.

Гранаты Тогрула не только непомерно велики, но еще и взрывчаты. Его гранаты готовы как бы вот в сию минуту взорваться подобно гранате, или уже взорвались, брызгами своих ало-красных ягодок окрасив весь холст. Может быть, поэтому красный цвет в палитре Тогрула - доминирующий.

Подобно подсолнухам Ван Гога, сирени Кончалов-ского, гранаты Тогрула стали понятием нарицательным, их узнают, помнят, любят в самых разных точках планеты. И в целом глубоко национальное искусство Т. Нариманбекова завоевало широкое признание далеко за пределами нашей Родины.

* * *

В этой статье я пытался писать об объективных впечатлениях от искусства Тогрула, избегая всего личного, что связывает меня с ним. Я не хотел затрагивать тему наших коллективных работ, в которых принимали участие представители разных форм искусства, в том числе и мы с Тогрулом. (Как уже говорилось выше, Тогрул написал фрески в фильме «Свет погасших костров», автором сценария которого являюсь я. Он же сделал красочные иллюстрации к моей повести «Деде Коркут», оформил балет композитора Фикрета Амирова «Сказание о Насими», либретто которого написано мной. Наконец, я имел удовольствие быть его моделью. Он написал три моих портрета). Но, видимо, без рассказа о личных впечатлениях не обойтись, ибо и они, разумеется, связаны с работой Тогрула, с его искусством. Мне несколько раз довелось наблюдать его в процессе непосредственной работы. Я подчеркиваю, непосредственной работы, ибо в процессе творческом он пребывает постоянно.

Его работа над моим первым портретом (1968) поразила меня не самим процессом писания, а результатом. Тогрул - обаятельнейший и интереснейший собеседник - разговаривал о самых разных вещах, продолжая писать, и мне казалось, что в этот момент мысли его заняты чем угодно, только не данной работой. И я удивился, когда увидел портрет, - удивился сосредоточенности, с которой Тогрул подступал к образу. Трижды я наблюдал его работу над пленительными детскими портретами - Гюнель, Айсель и Гюнай. Портреты этих трех девчонок, как и другие детские портреты Тогрула, как и вообще детская тема в его творчестве, - предмет особого разговора. Разговора о чистоте, прозрачности тогруловской палитры, такой напряженно-нервной во «взрослой тематике» и такой неожиданно-просветленной в работах, посвященных детям (к последним я отнес бы не только одухотворенный портрет юного художника Сихата Вейсова, но, как это ни парадоксально, и портрет «Мама» - столько в облике этой старой женщины детской незащищенности, детской простоты и чисто детской же мудрости).

Однажды я присутствовал при работе Тогрула над большим полотном. Я не знаю, как работают другие художники, но в методе Тогрула меня озадачила одна особенность. Зная яркую, порой ошеломляющую красочность его картин, я удивился тому, как, набросав углем всю композицию на чистом холсте, он начал заполнять нарисованные объемы самыми темными, мрачными, если обратиться к специальной терминологии, КРОЮЩИМИ красками. «Неужели Тогрул на этот раз решил изменить своей палитре», - думал я. И понял все лишь тогда, когда картина была завершена: она была такой же ярко-красочной, как и все другие полотна художника. И мне в голову пришло сравнение, возможно, оно несколько литературное, но мне представляется точным; Апшеронский полуостров, на котором расположен Баку, отличается от всего прочего пейзажа Азербайджана особой суровостью. Серо-бурая, выжженная, растрескавшаяся земля с уныло одноцветными лавами потухших грязевых вулканов, голые пустыри, пески, пески... И примесь нефти, мазута во всем. На этой земле как ответ на зов солнца, преодолевая тысячи препятствий - земли, стихий, ветров, - пробиваются зеленые ростки.

Так и краски Тогрула пробивались к жизни, к свету не с нейтральной, а потому и не сопротивляющейся унылой плоскости чистого холста, а сквозь ту самую темную, мрачную фактуру - черных, кроющих красок, которые наложил на холст художник. Пробиваясь, преодолевали их сопротивление и, в конечном счете, побеждали, утверждались. Это был не просто прием - это была позиция художника: без преодоления нет твердости, устойчивости, силы. И потому краски Тогрула на картинах - не тонкий слой поверхностной декоративной красивости, а яркость, слившаяся как бы с самой земной твердью. Мрачные тона, оставшиеся под слоем ярких красок, вроде бы исчезли бесследно, но на самом деле они не погибли, а растворились в пестрой гамме, придав этой гамме необходимую плотность и весомость. Они стали той суровой, но надежной почвой, на которой выросли все сады и плоды радужного тогруловского мира. В ней, в этой фактуре, была вечность и сила земного притяжения. А сады, деревья, уходя корнями в глубину почв, росли, цвели и тянулись ввысь, Ибо у них был такой могучий союзник, как солнце. Солнце, с которым на «ты» наш замечательный современник, вдохновенный мастер, народный художник Азербайджана Тогрул Нариманбеков.

1977 г.