sled

Анар

СЛЕД

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

16 марта 85-го года Вагифу Мустафазаде исполнилось бы 45 лет. Вот уже пятый год день его рождения отмечается без него. Отмечается его семьей и близкими, друзьями и многочисленными поклонниками его яркого, неповторимого дарования.

В марте 1983 года в Баку на первый джазовый фестиваль памяти В.Мустафазаде приехали джазмены из многих городов Советского Союза. Это было данью искусству нашего земляка.

В прошлом году вечер памяти Вагифа прошел в музыкальной школе, носящей его имя. Была развернута выставка - фотографии, афиши, программки, ноты. Играли на рояле и пели замечательно одаренные дочери Вагифа, звучали его записи. Друзья делились воспоминаниями.

Я не могу причислить себя к друзьям Вагифа. Мы учились в одной школе, но он был младше на несколько классов, а в юные годы эта разница в возрасте часто непреодолимый рубеж для сближения. Но еще в те годы я пристально вглядывался в юношу, который как-то по-особенному выделялся среди своих сверстников. С отроческих лет ему была присуща какая-то одержимость. Кроме слова «одержимость» я употребил бы, пожалуй, и слово «озабоченность». Через многие годы, после тбилисских лет его жизни, после громкого признания в стране и за рубежом, встречаясь с Вагифом, я неизменно отмечал про себя эту особенность - он был постоянно озабочен. Это была чисто творческая озабоченность. Я ни разу не видел его за праздным разговором, за беспечным ничегонеделанием. Казалось, всего его пожирает «одна, но пламенная страсть» - работа, музыка. А уж если поблизости оказывался инструмент - в репетиционном зале театра, на киностудии или в его старой квартире в Крепости - Ичери-шехер, то вообще все общение сводилось к его игре, которую он прерывал лишь короткими репликами, вроде: «а можно и так» (играет) или так (опять играет) или вот, скажем, так (и опять играет). Он извлекал из этого черного ящика с двенадцатью звуками в каждой октаве неимоверно богатые музыкальные арабески. Все его разговоры были лишь ремарками к его музыке.

Совместная работа свела нас вместе лишь дважды, причем первая, к великому моему сожалению, так и не осуществилась. В период съемок картины «День прошел» мы вместе с режиссером, ныне, увы, тоже покойным Арифом Бабаевым, и композитором фильма Эмином Сабитоглы были дома у Вагифа в Ичери-шехер. Несколько музыкальных номеров фильма должен был записать Вагиф вместе с женским вокальным квартетом «Севиль», которым он тогда руководил. Импровизируя на мелодии Эмина, Вагиф нанизывал узоры, один причудливее другого. По техническим, производственным, финансовым и не знаю еще по каким причинам Вагифа не смогли записать; музыкальное озвучивание фильма сделали в Москве, и до сих пор и я, и Эмин глубоко сожалеем о том, что эта совместная работа не состоялась. Мы все были молоды, и кто бы мог предполагать, что упущенная возможность - никогда больше не будет восполнена. Кто мог предполагать, что Вагифу отпущен такой до нелепости краткий срок...

Вторая наша совместная работа, к счастью, осуществилась. Это был спектакль русского драматического театра имени С. Вургуна по пьесе «Лето в городе». Когда режиссер-постановщик Гюля ханум Гюльахмедова-Мартынова сказала, что хочет пригласить в качестве композитора В. Мустафазаде, я этому несказанно обрадовался. Вагиф написал к спектаклю действительно замечательную музыку - в ней есть аромат Баку и зной летнего города, напряженность и драматизм, и какая-то смутная, нежная грусть. Во время репетиций меня не было в Баку, и позже Гюля ханум рассказала мне удивительную историю. Арендовав студию на улице Фиолетова, всю ночь записывали музыку - ее, естественно, от начала до конца исполнял сам Вагиф. Записывали в мучительных поисках лучшего варианта, с удачами и промашками, с находками и накладками, по нескольку дублей. Наконец записали, смонтировали из разных наиболее удачных кусков, и готовые бобины забрали в театр. Поблагодарив друг друга, усталые и удовлетворенные разошлись. Через несколько дней, прямо перед прогоном бобины неожиданно исчезли.

Был ли здесь злой умысел или элементарная случайность, определить трудно. Но режиссер впала в отчаяние. Когда она сообщила об этой «катастрофе» Вагифу, тот лишь спокойно улыбнулся: «Что ж, запишем еще раз».

И повторил свой подвиг. Всю ночь записывали музыку, такую же пленительную, но уже несколько иную. Он был неутомимым музыкантом и неугомонным импровизатором.

Сейчас путь Вагифа Мустафазаде завершен, и настает время, когда с дистанции его отсутствия оцениваешь и осмысливаешь личность большого мастера в цельности, совокупности. Конечно, окончательное определение места В. Мустафазаде - дело будущего, но уже теперь можно говорить об этом удивительном феномене в нашем искусстве, об уникальности его вклада в азербайджанскую и, не побоимся этих масштабов, в мировую музыку. Думаю, в моих словах нет преувеличения и нет необходимости подтверждать их цитатами из множества авторитетов от Вилиса Коновера до Ниязи, ссылками на международные, всесоюзные, республиканские премии, призы, дипломы.

Мысль об уникальности вагифовского вклада зиждется на одной элементарной истине - он сумел соединить два совершенно разных, но одинаково богатых и неисчерпаемых пласта мировой музыкальной культуры - мудрое искусство восточного мугама и исступленный негритянский джаз. Казалось, как далеки друг от друга эти два художественных явления совершенно разных народов! Глубоко различаются между собой душевный строй, психологический уклад, мироощущение, мировосприятие, средства эстетической выразительности народов, создавших в разных уголках земного шара мугам и джаз. Причем, если мугам географически стабилен и бытует лишь в Ближнее - и Средневосточном регионе (имея, конечно, далекое родство с искусством Индии), то джаз, наоборот, мобилен в пространстве. Беря свои истоки из Африки и перекочевав в Америку, он приобрел многое из музыкальной культуры местных индейцев и европейских переселенцев и завоевал весь мир.

Мугам - это медлительное философское созерцание бытия, эмоциональная отрешенность от всего суетного, сиюминутного, протяженность мелодии, бесконечной, как Вечность.

Джаз - это стихия клокочущего ритма, неустанно и неистово бьющегося нерва, издерганных, лихорадочных синкоп. Конечно, и в джазе есть меланхолические блюзы, возвышенные спиричуэле, но печаль джаза - конкретная, земная печаль, скорбь по утерянной родине и свободе. Это трагизм во времени. Мугам метафизичен, он отражает изначальную бренность бытия, трагизм вне времени.

Итак, две музыкальные концепции, исходящие из противоположных философских посылов, воплощенных в разительно непохожих художественных формах, оказываются вдруг неожиданно близкими, взаимопроникающими, в таком органическом сплаве, который начисто исключает всякий эклектизм. Выясняется, что их объединяет один из важных принципов искусства - дух свободной импровизации, дух своеобразного самовыражения творца, который выступает одновременно и как созидатель и как исполнитель. Ведь в джазе, как и испокон веков в искусстве мугама, автор музыкальной композиции сам же воплощает свое творение в звуках инструмента или в тембре человеческого голоса

Итак, искусство Вагифа зиждется на двух китах (впрочем, есть, на мой взгляд, и третий «кит», но об этом чуть позже) - мугаме и джазе. Наличие мугама в этом симбиозе естественно и органично; Вагиф сын земли, сам воздух которой буквально пропитан, насыщен, как озоном, мугамами. Это не просто метафора. Может быть, то, что Азербайджан южная страна, где много теплых, жарких дней, где окна домов, квартир бывают раскрытыми больше, чем в городах с более суровым климатом, играет немаловажную роль. Музыка, несущаяся из открытых настежь окон (в дотелевизионную эпоху, до радио это были и звуки живой, исполняемой в данном месте музыки), буквально растворяется в воздухе, становится его составной частью - ты слышишь мугам у себя дома, на улице, в транспорте.

Вопрос о джазовой составной вагифовского творчества несколько сложнее. Конечно, он глубоко изучил и освоил достижения выдающихся мастеров этого жанра. Но, думается, важным фактором в формировании художнической личности В. Мустафазаде как музыканта сыграла джазовая атмосфера самого Баку.

Бакинский джаз - еще недостаточно изученная, неисследованная страница истории этого искусства. Недаром из нашего города вышло столько виртуозов джаза, известных и в стране, и за рубежом. Джазовое поколение выдающегося саксофониста Первиза Рустамбекова до сих пор овеяно легендами. Именно эти традиции были той почвой, на которой взросла творческая индивидуальность Вагифа. Но он пошел дальше. Дальше в джазе. И дальше в отечественную глубь музыки - к мугамам.

Кровная, генетическая связь Вагифа Мустафазаде с работой первопроходцев азербайджанской джазовой, а шире - эстрадной музыки отразилась и во вполне конкретных фактах; Вагиф любил и тонко чувствовал творчество патриарха нашей эстрадной музыки Тофика Кулиева. Импровизации Мустафазаде на темы кулиевских песен и особенно неувядающего «Золотого колечка» - образец глубокого взаимопонимания двух своеобразных художников.

О «двух китах» вагифовского искусства - мугаме и джазе говорилось и писалось предостаточно. Мне хочется поделиться своими соображениями и о наличии «третьего кита» - без которого, на мой взгляд, палитра В. Мустафазаде была бы неполной. «Третий кит» - бытовая азербайджанская музыка. Объясню свою мысль подробней.

Начиная с конца прошлого и начала нынешнего века, в музыкальный обиход азербайджанского народа, наряду с национальными инструментами, входят и общеевропейские: фортепиано, скрипка, кларнет, гармонь. Я не имею в виду музыкантов-азербайджанцев, исполняющих на этих инструментах нотную западную и русскую музыку. Я имею в виду специфический процесс приобщения этих инструментов к азербайджанской музыке. Это делали порой полупрофессиональные или вообще непрофессиональные музыканты, «слухачи», самостоятельно научившиеся играть, скажем, на скрипке или кларнете, подбиравшие на слух народные мелодии, творчески приспосабливая их к особенностям этих инструментов и таким образом вводя эти инструменты в мир восточного мелоса. Это, может быть, и не предназначалось для концертного, публичного исполнения. На свадьбах, на пикниках на лоне природы кларнет, гармонь и скрипка звучали «по-азербайджански».

Особенно интересна в этом плане роль фортепиано.

Поселившись в домах, этот инструмент усилиями музыкально одаренных людей становился обязательным атрибутом семейных праздников, дружеских застолий. Не возведенный в статус официальной музыкально-концертной жизни, не пользующийся нотными записями, не зафиксированный на граммофонных пластинках, этот «фортепианный мугам» стал важным элементом эстетического существования народа. Мы, возможно, недостаточно учитываем и оцениваем эту бытовую музыку, сформировавшую и воспитавшую не одно поколение людей, ставших впоследствии профессиональными музыкантами или, по крайней мере, высококвалифицированными слушателями. На памяти многих фортепианные интерпретации азербайджанской народной музыки Хадиджой ханум Гаибовой, Рухсарой ханум Мирзабековой да и матерью Вагифа Мустафазаде - Зивер ханум. И в чисто психологическом плане это было свободное музицирование, ради удовольствия, своего и слушателей.

В игре Вагифа явственно слышатся и традиции этого музыкального материала, преображенного им, естественно, в высокопрофессиональное искусство. Есть и психологическое тождество. Вагиф тоже играл бескорыстно, получая наслаждение от самого процесса музыки. Его исполнение не было «запрограммировано» на какие-либо материальные выгоды, «поощрения» или регалии.

Сейчас, весенней и летней порой, когда окна квартир раскрыты, отовсюду несется музыка, «отобранная» для нас радио и телевидением в лучшем случае. А в худшем - самодеятельная продукция слишком активных любителей, записанная на компактные кассеты. Эти кассеты заполонили автомобильные и домашние, стационарные и портативные магнитофоны.

Любопытное наблюдение высказал однажды Тофик Мирзоев, тоже один из ветеранов бакинского джаза: «Баку всегда был поющим городом. В любое время дня и ночи на улицах напевали, насвистывали. Теперь это как-то исчезло».

Дополню эти слова собственным наблюдением. Теперь часто на бульваре, в скверах и парках можно встретить фланирующих молодых людей, которые, приближаясь, «обдают» нас липкими мелодиями: это, оказывается, играет портативный магнитофончик во внутреннем кармане пиджака «меломана». Музыка как бы урчит у него в животе. Такая уж верность музыке - водой не разольешь! Но это так, к слову.

А суть в том, что люди играли, пели, насвистывали, может быть, и неумело, но все же сами. Музыку исполняли, теперь ее только потребляют. Было время, когда из открытых окон неслись звуки чужого веселья, откуда-то слышались оживленные голоса, шутки, и конечно - звуки пианино, на котором играли с разными форшлагами, трелями, мелизмами народные песни и танцы. Порой, когда я слушаю записи Вагифа Муста-фазаде, мне представляется, что я возвращаюсь в далекие годы, в раннюю весеннюю ночь, когда окна только-только раскрыты, откуда-то издали несутся звуки именно такой - бытовой музыки.

Бытовой музыки, ставшей под пальцами Вагифа большим искусством.

* * *

Одно из ярких созданий вагифовского таланта - композиция «Баяты Шираз». В импровизации Вагифа (в которую, кстати, вошли и куски из музыки к спектаклю «Лето в городе») вкраплен голос замечательного ханенде, выдающегося мугамного певца Гаджибабы Гусейнова. Гаджибаба поет баяты - народное четверостишие:

Все течет, все движется.

И воды утекают, уходят.

Мир - это окно,

Каждый смотрит в него и уходит.

Эти слова звучат обреченно и пессимистически. Но в следующем куплете певец как бы отвечает самому себе:

Бу гала бизим гала,

Хэмишэ бизим гала,

Тикмэдим езум галам,

Тикмишэм изим гала.

Перевод:

Это наша крепость,

Пусть всегда нашей останется,

Я построил ее не для того, чтобы самому

оставаться (на земле),

А для того, чтобы остался мой след.

Вагиф Мустафазаде построил величественную музыкальную крепость. Она - его след на земле. След, который никогда не будет запорошен временем.

1985 г.