Анар

СВЕТ В ОКНЕ

Copyright – Издательство «Известия», Москва 1989 г.

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

Мы с Акрамом Айлисли - соседи. Неширокая улица Вагифа, названная в честь великого азербайджанского поэта XVIII столетия, разделяет дом, в котором я живу, от дома, в котором живет он.

Вот уже несколько лет каждый раз, выходя из дому или возвращаясь к себе, я невольно поглядываю на окно квартиры Акрама.

По вечерам в окне - свет. Я смотрю на это окно с улицы и как бы вижу Акрама за небольшим письменным столом со стоцкой чистой бумаги.

Мне хочется поделиться с ним какой-нибудь новостью, зайти к нему на несколько минут.

Но этого нельзя, ни в коем случае. Один из самых больших грехов на свете - нарушить святое одиночество писателя, когда он сидит за своим письменным столом, когда перед ним маленькая чернильница, в которой все звуки, все запахи, все краски, все шорохи и все самые важные слова гнева, нежности и утешения, если в нее, в чернильницу, обмакнуть простенькую ручку с ученическим пером. Разумеется, в том случае, если эта ручка - в руках у писателя.

Вот чернильница, вот ручка, вот стопка бумаг - труднейший из барьеров, сложнейшее из испытаний - экзамен перед чистым листом бумаги.

Все, что было до этого в жизненной практике, все, что услышано и увидено, все многосложности душевного опыта, внутренней и внешней биографии, все передуманное и перечувствованное, все оттенки настроений, все лица, голоса, образы - все это должно несколькими каплями чернил материализоваться на бумаге. Единственными словами, отобранными из тысячи других. И пока ты в словах закрепляешь эту ускользающую и необъятную реальность, она, как мчащийся поезд, проносится мимо, и ты едва успеваешь, а порой и не успеваешь физически записать этот вихрь идей, образов, ощущений, ассоциаций.

А потом говорят; спокойная проза, неторопливый ритм, эпическая плавность,

Я смотрю на окно и вдруг замечаю, что по потолку комнаты медленно движется тень - Акрам ходит по комнате.

Он один в своей комнате, но вместе с ним в этой комнате - люди, до боли знакомые, родные, близкие, хорошие и добрые. И другие люди, злые, ненавистные, бездушные. И запахи родной земли. И еще «тропинка, вдоль которой, курчавилась мята, наливалась темными гроздьями ежевика, а позднее, когда наступала осень, выстроившиеся вдоль арыка орехи засыпали ее желтыми листьями». И маленькая деревушка на левом берегу Аракса, у подножья невысокого холма. И трудные воспоминания суровых военных лет. Мир детства писателя. Мир, который всегда с ним, где бы он ни был - в огромной Москве, в шумном Баку или в различных поездках по стране.

Акрам пронес этот мир через годы учебы в Баку и в Москве, жил с ним в стенах Литературного института им. М. Горького и, окончив вуз, привез его - этот мир с собой в Баку, чтобы воплотить в повестях и рассказах. И оживая на страницах рассказов и повестей Акрама, изданных отдельными книгами в Баку и Москве, опубликованных на страницах местной и центральной печати, переведенных на русский и другие языки, он - этот мир - стал близким и понятным миллионам читателей в самых разных и отдаленных концах нашей Родины.

Мир детства - мир, увиденный глазами крестьянского ребенка и осмысленный разумом зрелого писателя, мир, столь бережно и любовно хранимый Акрамом, - богатая почва, неиссякаемый источник для творчества. «Запаса ранних лет, - как-то сказал мне Акрам, - мне хватит на все годы творчества».

Но писатель тем и отличается от просто бывалого, наблюдательного, опытного человека, что он обладает талантом художественного выбора... Выбора, единственно допустимого, из тысячи возможных... Он художник, постольку поскольку у него есть точка зрения и точка отсчета, своя, не побоимся этого слова, философия жизни. Я уже не говорю о профессиональном мастерстве, о тайнах ремесла.

Такие рассказы Акрама Айлисли, как «Старая черешня», «Бабушкин кисет», такие повести, как «Сказки тети Медины», «Сказка о гранатовом дереве», интересны не только по своему материалу, фактуре, но и воплощением этого материала в ярких художественных образах, интересны взглядом, позицией автора, интонацией рассказчика. И в этих вещах маленькую деревушку Айлис, может быть, ничем не примечательную, мы видим не так, как увидели бы, реально приехав в это место, а так, как ее видит Акрам, взявший себе псевдонимом название родного села.

Вглядываясь в Айлис его глазами, мы увидим и во всем обыкновенном нечто гораздо более значительное и многозначное. Мы вникнем в глубокий и извечный смысл каждого дерева, каждого куста, каждой сельской дороги.

«Из центра ее расходятся дороги - разные дороги, по которым всю жизнь ходят жители этой деревни. По одной бегают в школу дети, по другой ездят на мельницу и в город, на рынок. По этим дорогам провозят невест из соседних селений и провожают девушек, выданных на сторону. Совсем маленькими появляются жители села на этих дорогах и идут по ним до конца жизни. Оступаются, падают и, поднявшись, снова идут, выравнивая на ходу шаг. Одни идут весело и прямо, другие - несмело, неуверенно, третьи тяжело ступают под бременем прожитых лет. И есть одна дорога, которую не минует ни один житель деревни, - та дорога, по которой человека несут на плечах односельчане. Проводив его на кладбище, через месяц, через год, через десять лет забывают о нем. Но забывают не о всех».

Да, забывают не всех, и литература - это протест против забвения. Каким бы неказистым и незаметным ни был человек, ему гарантировано бессмертие - на страницах литературы. В этом литература заменила бога.

Раньше, говорят, был бог. И многие люди, видя несправедливость своей судьбы, уповали на конечную компенсацию и ждали этой компенсации от бога. Теперь эту компенсацию может дать литература. И ныне литература, а не бог видит всех и все, литература, а не религия - любая - оправдывает или осуждает, и если даже осуждает, то все же пытается понять и объяснить перед вынесением окончательного приговора. Литература - это реабилитация человека, оправдание его ценности в этом мире.

Затеряна в огромном мире скромная деревушка Айлис с ее неповторимыми, но, увы, ничем не прославившимися и не оставившими след в истории жителями.

О них молчит история, и эти люди молчат в истории. Но литература еще и свидетельство о молчании. Литература - свидетельство о человеческом чувстве, которое может вылиться в действие, поступок, но которое может и молчать. Литература свидетельствует не только о том, чем остался человек, но и о том, кем он был, чем он жил, не только о том, что он говорил, но и о том, о чем он молчал и не мог говорить, не только о том, что он сделал, скорее о том, чего он не сделал. Люди, живущие в селении Айлис, - Медина с ее «затравленной нежностью», старик Гулам-баба, которому так трудно оставаться добрым в суровый военный год, и бабушка Набат, и босоногие дети военных лет, и сам рассказчик - смышленый деревенский паренек Садык, безымянные родители, жены и дети безымянных солдат, сражающихся на фронте, - обрели долгую жизнь на страницах книг Акрама, которого они - жители Айлиса - помнили таким же босоногим мальчуганом, как и его героя Садыка.

В последней повести из этого цикла Садык уходит из деревни в город. Он уходит рано утром, под пение петухов, оставив спящее село в утренней дымке. Ушел из Айлиса и Акрам, но он забрал всю свою деревню с ее горами, плодовыми садами, домами и, конечно, с ее людьми - вместе с собой в большой мир. Он рассказал о них, и их полюбили в далеких селениях, где живут другие люди, дети других народов. Полюбили их и в больших городах. И сам писатель стал городским жителем. Он стал горожанином, но в душе остался тем же деревенским мальчуганом с первозданностью чувств, с четким, порой излишне максималистским, без оттенков, полутонов и смягчающих обстоятельств, разграничением Добра и Зла и с острой ностальгией по безвозвратно ушедшему миру детства, по иным нравственным ценностям.

«Я никогда не могу спокойно пройти мимо магазина, где продают птиц. И не потому, что ловить птиц и даже сажать их в клетки кажется мне таким уж преступлением. Просто, увидев птицу, запертую в клетке, я не могу избавиться от ощущения, что это уже не птица, она не полетит, даже если выпустят, она навсегда потеряла вкус к полету».

Акрам в городе даже под асфальтом чувствует прохладную и мягкую рыхлость земли, И еще - чувствует древнюю крестьянскую скорбь при виде больших и безразличных людям участков невозделанной земли: сколько всего здесь можно было бы посадить! Но, в отличие от иных сторонников «исконных ценностей земли», в нем нет своеобразного крестьянского снобизма, высокомерного отношения к якобы мнимым урбанистическим ценностям, неуважительного отношения к труду жителей города.

Он понимает, что земля должна отдать свою дань - часть ее неизбежно становится оживленными и шумными улицами, торжественными и пустынными площадями, строгими и деловыми аэродромами или даже просто веселыми спортивными полями.

Порой город с его ритмами и грохотом, с его неизбежными нормами поведения становится ему чужим и чуждым. Я видел, как Акрам обнимал чахлые городские деревья на тротуарах. «Это самые близкие мои друзья в этом городе».

Даже его работа, как и работа крестьянина, порой становится зависимой от метеорологических условий. «Опять этот бакинский ветер. Я не могу писать при этом северном ветре».

Сегодня, в эту ночь, когда я дописываю свои заметки об Акраме Айлисли, нет ветра. Вокруг ночной город с сутолокой вокзалов, с грохотом последних трамваев, как бы хромающих на железных рельсах, со светофорами, далекими пароходными гудками, с сигнальными огнями на телевизионной башне. На небе по-летнему крупные звезды.

«Если тетя Медина выносила меня перед сном во двор, я старался не глядеть на гору, возвышающуюся над нашей тропинкой, мне казалось, что звезды шепчутся о чем-то с ее вершиной, словно замышляют недоброе. Шепот звезд я слышал и потом, во сне...»

В окне Акрама - свет. Мне хочется пожелать ему доброй работы - на радость всем нам. Потом свет в его окне погаснет. Он ляжет спать, счастливый и усталый от своей ежедневной и многотрудной работы. Как землепашец.

1969 г.