|
Айдын Гаджиев КАРУСЕЛЬ ЛЮБВИ Copyright – Гаджиев А., Баку 2009 Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав. Глава I. Город нашего детства Баку. Середина 50-х годов. Это было время, когда город был маленьким, уютным, отличающимся оригинальными строениями, которые отражали различные классические и новые архитектурные стили. Он буквально утопал в зелени, источал свежесть своими фонтанами, благоухал ароматом роз, магнолий, акаций, заполонивших многочисленные, воистину эдемические парки и скверы, сверкал чистотой своих улиц днем и блистал яркими огнями люминесцентных ламп в вечернее время - в пору романтических встреч упоенных счастьем влюбленных, с самозабвением вдыхающих свежесть морского воздуха. На улицах, в различном языковом обрамлении, своими певучими интонациями звенели голоса бакинцев, их взгляды были будто устремлены куда-то в будущее, лица озарены обаятельной жизнерадостной улыбкой. Благодатное дыхание вечно молодого, но мудрого, перевидавшего в потоке тысячелетий множество цивилизаций Каспия овевало горожан, бодрило их и создавало уникальную атмосферу спокойствия духа, отзывчивости друг к другу, творческого созидания и романтической любви. Да, представьте себе, чистота каспийских вод еще позволяла бакинцами окунаться в море прямо на усеянном одноместными раздевалками бульваре. По всему городу из репродукторов раздавались божественные мелодии бакинских песенников Тофика Кулиева, Рауфа Гаджиева и других в исполнении неподражаемого Рашида Бейбутова. Песни о славном трудовом и любвеобильном Баку, о его веселом, талантливом, гостеприимном народе вселяли в души людей чувство оптимизма, уверенности в себе, бесконечной любви к своему городу и ко всему, что он собой олицетворял. Словом, люди радовались жизни, своему труду, расцвету искусств и просто своему солнечному Баку! В те годы он напомнил бы итальянцу его родной Неаполь, болгарину - Варну, югославу - Триест, а израильтянину - Хайфу. И это нечто символичное, объединяющее всю человеческую цивилизацию, ставило Баку в ряд уникальных городов мира, превращало в некий новый Вавилон, в котором смешение рас, языков и религий символизировало толерантность и гуманизм. Люди радовались всему, и прежде всего друг другу - вопреки, а скорее, благодаря жизни в коммуналках. И даже счастливцы, получавшие от государства отдельные квартиры, еще долгое время приходили к своим бывшим соседям по коммуналке, чтобы поделиться радостями и горестями. А зачастую просто весело провести время: мужчины - сыграть в нарды и пропустить по бокалу пенящегося, только что разлитого по принесенным из дому стеклянным баллонам, к слову, так в Баку называют трехлитровые банки, доброго бочкового пива; женщины - посудачить, показать наряды и поделиться рецептами вкусных блюд. Лишь в старом Баку человек в порыве желания достойно встретить гостей, особенно из других городов, и продемонстрировать им свое врожденное гостеприимство мог потратить на это последние деньги в доме, снять в сберкассе какую-то часть своих нехитрых накоплений, а потом занять у кого-нибудь средства, чтобы прожить оставшиеся до получения зарплаты дни… …В одном из живописных бакинских сквериков звонко и весело звучали голоса детей, возбужденно бегающих вокруг карусели в ожидании своей очереди покрутиться верхом на оленях, слониках, конях и другой декоративной живности. Наконец карусель остановилась, и детишки, как жужжащая мошкара, с нетерпением бросились по деревянным ступенькам к вожделенным карусельным фигурам. В те годы карусель приводилась в движение вмонтированным в нее мотоциклом, списанным из ДОСААФ. Краснощекий мальчишка лет четырех, в красивом драповом пальтишке с черным меховым воротником и нахлобученной на голову ушанке, вместо того чтобы вскарабкаться на одну из фигур забавных карусельных зверюшек, прямиком направился к мотоциклу. Высунув язык, он старательно влез в резиновое седло и, двумя руками ухватившись за ручки мотоцикла, стал имитировать езду. Надув щеки, ребенок издавал звуки, отдаленно напоминающие рев мотора. Работник, приводящий в движение вращающий карусель мотоцикл, отбросив с запотевшего лба на макушку кепку, с папиросой «Казбек» в зубах, обнажая свои золотые вперемежку с серебром фиксы, умиленно улыбался этой выходке пацана и по-свойски ему подмигивал. Сразу было видно, что мальчишка завсегдатай карусели, которому, как «постоянному клиенту», позволялось то, что было недоступно для других детей. Внезапно он заметил стоящую у его ног девочку, своими круглыми голубыми глазками взирающую на неординарную выходку самоуверенного мальчишки с неподдельным детским удивлением. - Иди, девочка, не стой здесь. Сейчас поедем, - ласково, не вытаскивая изо рта папиросу, проговорил карусельный кудесник. - Дядя тебе говорит - иди не задерживайся! - раздался женский голос из-за низкого железного ограждения. - Посмотри, сколько красивых зверюшек - выбирай любую. Девочка, несмотря на замечание работника и увещевания волнующейся матери, стояла как вкопанная, упорно не отводя взгляда от самозабвенно «рулившего» мотоциклом мальчика. Где-то рядом весело щелкнул фотоаппарат. - Такую сцену не возможно не запечатлеть, - смеясь, заявил стоящий рядом с матерью девочки симпатичный, с зачесанными назад набриолиненными каштановыми волосами, мужчина. Женщина повернула лицо к весельчаку и вопросительно взглянула на него. - Я отец этого сорванца. Представляете, пока не сядет в седло мотоцикла - не успокоится и не будет кататься на карусели! Такой вот каприз… - Ну, у каждого ребенка свой каприз, и думаю, что это еще не самый вредный, - с улыбкой ответила женщина. - Тем не менее сюжет фотографии будет более чем оригинальным: девочка, восхищенная дерзостью мальчишки! - задорно предположил мужчина. - А может, удивленная его поведением? - отшутилась дама. - Что ж, возможен и такой ракурс, но он будет отражать чисто женский взгляд на жизнь, - в том же духе парировал он. - Я запишу вам номер своего телефона, и если захотите получить фотографию, то позвоните мне дня эдак через три. Извините, что сам не прошу номер вашего телефона… - тут он несколько замялся. - Понимаю, не хотите компрометировать меня в глазах супруга. Очень деликатно с вашей стороны, но мой муж не столь ревнив, чтобы из-за одного звонка устраивать мне шекспировские сцены. Впрочем, действительно очень хочется получить эту фотографию и оставить ее на память дочери. Давайте номер, я обязательно позвоню вам на следующей неделе. - Вот и хорошо, - сдержанно ответил мужчина, вытаскивая из внутреннего кармана синего в белую полоску габардинового пиджака, стильно выглядывающего из-под расстегнутого нараспашку модного драпового пальто, блокнот и авторучку. Он записал на листке номер своего служебного телефона, медленно и аккуратно оторвав его, протянул собеседнице. - Обязательно сделаю для вас фотографию и непременно буду ждать вашего звонка… Глава II. Прерванные размышления Баку. Середина 70-х. Наступила глубокая ночь. Эмилю не спалось. Растянувшись на тахте, он задумчиво глядел в потолок, размышляя о своей будущей жизни. Позади четыре года учебы в институте народного хозяйства, год армейской службы в спецроте… Но какой год! Год, превративший изнеженного домашними условиями, трепетным материнским уходом, навязчивым вниманием близких родственников, не испытавшего вечно ноющей в результате грубого физического труда мышечной боли, не сталкивающегося с истинной человеческой грубостью, хамством мальчишку в совсем другого человека. Его руки сильно огрубели, во всем теле появилась жилистая худоба, черты лица потеряли былую мягкость, а некогда напоминающий невинного ягненка взгляд жестко и бескомпромиссно стал отражать волчью сущность охотника. Горбинка на носу после перелома стала еще рельефней, а круглое в прошлом лицо после многократной кулачной обработки вытянулось и резкими чертами напоминало физиономию профессиональных боксеров. Делившийся с другом последней конфетой, не знавший, как ударить человека по лицу и ответить силой на хамство, прожив этот невероятно сложный год, он готов был к жесткой борьбе за существование. И, забегая вперед, надо сказать, что жизнь сполна предоставила ему такую возможность. Но самое главное - нежный интеллигентный мальчик, красневший от внимания к себе какой-нибудь смазливой девчонки и стесняющийся признаться ей во взаимном влечении, обнаружил в себе недюжинный потенциал Казановы, готового овладеть самой капризной представительницей слабого пола и на этом пути презреть любые препятствия. Это животное желание переступить через былую щепетильность в общении в женщиной он впервые ощутил в красном уголке Н-ской военной части, находясь в трехмесячной учебке. Эмиль по поручению комсорга полка оформлял стенгазету. Высунув язык, он тщательно выводил тонкой кистью буквы и не заметил стоящую за спиной деревенскую девчонку-почтальоншу, приносившую в часть письма, газеты и другую корреспонденцию. Не желая его отвлекать, она с каким-то благоговением наблюдала за тем, как кисть, направляемая его рукой, вырисовывала прямые красочные буквы, наносила узоры и создавала шаржевые образы товарищей по службе. Распрямившись и потирая затекшую поясницу, Эмиль, обернувшись, оказался с ней лицом к лицу. Миленькая, с русыми волосами, заплетенными в две аккуратные косички, излучающая собой чистоту изумительной природы, она казалась ему настоящей сельской мадонной. В какой-то момент аромат ее тела, пахнувшего свежей травой и полевыми цветами, просто опьянил его. Растерянно улыбаясь, она тихим завороженным голоском произнесла: - А у тебя это здорово получается! - Тебе понравилось? Но казарменное одичание, лишившее его всех радостей жизни, а самое главное - столь близкое общение с дочерью Евы сыграло с ним злую шутку. Презрев все этические нормы, все джентльменские навыки, годами прививаемые ему семьей, он приблизился к ней и, даже не спросив ее имени, нежно обнял за талию. - У меня еще кое-что хорошо получается! Деревенская «мадонна», пытаясь неуверенными движениями высвободиться из нежданных-негаданных объятий, лукаво улыбнулась и спросила: - На что ты намекаешь? Но Эмилю было уже не до игривого диалога с ней. Дыхание его стало учащаться, и он бессознательно присосался к ее губам жарким поцелуем, а его рука плавно скользнула ей под юбку. И без того неохотное сопротивление очаровательной милашки, по мере нарастания все более решительных действий Эмиля, постепенно ослабевало. Воспользовавшись этим, он резко повалил ее на старинный кожаный диван; скрип ржавых пружин лишь увеличивал его возбуждение… Когда благостная теплота наконец-то расплылась по их запотевшим телам, она робко поднялась с дивана и, поправляя юбку, промяукала своим бархатным голоском: - А меня, кстати, Настей зовут!.. Но этим и ограничивались все любовно-романтические воспоминания Эмиля о военной службе. Впоследствии он овладевал женщинами, в основном легкого поведения, цинично и без протокольных прелюдий во… Вьетнаме. Нет, он не перебежал к американцам. Ему суждено было на целых семь месяцев стать кондотьером с той лишь разницей, что его кондотьерство не оплачивалось звонкой монетой. Да если бы только не оплачивалось! Оно поставило его на грань жизни и смерти, превратило его в бесправное существо, не имевшее права даже на собственное имя и какое бы то ни было уважение в обществе в случае выживания. То есть ежедневно, ежечасно, ежеминутно рискуй жизнью за тридевять земель ради торжества идей марксизма-ленинизма на азиатском континенте, но если вернешься живым, то уж не обессудь - полная и абсолютная засекреченность, за которую не дают, как славным бойцам невидимого фронта, даже оловянных медалей… До сих пор в его ушах звенел назойливый голос инструктора по снайперской стрельбе капитана Евгения Дзюбы, нежно, словно женскую ножку, поглаживающего ствол «драгуновки» и завораживающе бубнящего: - Длина ствола снайперской винтовки Драгунова 620 мм, общая длина - 1220 мм, калибр 7,62, рабочая скорострельность 30 выстрелов в минуту, прицельная дальность 1300 м, прицельная дальность с ночным прицелом - 300 м, а вот высота с оптическим прицелом, - мягко переведя ладонь от ствола к оптическому прицелу, вдохновенно продолжал он, - 230 мм. Да, емкость магазина 10 патронов! Поступила на вооружение Советской Армии в 1963 году. Затем переходили к изучению снайперского оружия отнюдь не вероятного, а реального противника. Голова Эмиля пухла от зубрежки технических данных американских «М-14», «М-21» и «Ремингтона 700», итальянской «Беретты», израильской «Галил»... А на стрельбищах он, плотно прижимая приклад «драгуновки» к своему плечу, как заклинание мысленно повторял заученные истины: «Оружие должно быть продолжением твоей руки… Мягко, не дергая, нажимай на спусковой крючок…» К тому же тренировки проходили не в обычных условиях общевойсковых стрельбищ, а на природе, с учетом рельефа предполагаемого места действий - в основном лесной полосы. Правда, леса были не тропическими, как полагалось, но все-таки позволяли отрабатывать соответствующие снайперские действия. И если бы не скрупулезное выполнение Эмилем всех жестких требований инструкторов, то вряд ли он сейчас, беспечно лежа на домашней тахте, с долей даже некоторой ностальгии, имел бы возможность вспоминать перипетии вьетнамской командировки. А правила выживания были более чем экстремальны и соответствовали главному месту боевых действий - джунглям, как будто диктовали стиль борьбы его обитателей за добычу и саму жизнь. Да, как и твердил им незабвенный капитан Дзюба, «жизнь снайпера - полное слияние с окружающей средой, при котором малейшее нарушение гармонии замечается мгновенно и безошибочно. Удача сопутствует хладнокровным и терпеливым. А тем, кто умеет организовывать цепочку событий так, что цель сама выходит на линию прицела, успех и выживание в бою гарантированы. Условия, продиктованные снайперу жизнью, суровы и беспощадны. У него нет права на ошибку, имя которой - промах. Ошибка - это результат неподготовленности и удел дилетантов. Так же, как и сапер, снайпер ошибается только один раз. И потому любой поступок снайпера, любое его действие или бездействие обязаны быть безупречны и профессиональны». Но для этого необходимо было освоить в кратчайший срок колоссальное количество знаний и навыков. А для выживания требовалось воплотить многое из усвоенного в подсознательную или рефлекторную реакцию. Это был единственный способ мгновенно отреагировать на событие после многочасового ожидания, добиться той самой мистической чуткости и способности к предвидению, которую ему прививали в течение первых трех месяцев. С подрывным делом было еще сложнее... Ну да черт с этими жуткими воспоминаниями! А что же дальше? Скучная, монотонная работа по специальности в планово-финансовом отделе ТЭЦ «Красная Звезда», на которую он попал по распределению и откуда уходил в армию. «Как выбраться на комсомольскую работу? - с досадой задавал он себе вопрос. - Эх, хотя бы на профсоюзную! Даже там веселее и можно сделать себе карьеру. Да-а-а! Был бы жив отец, не было бы вопросов. А друзья его - сплошь сволочи и подхалимы! Был человек, зависели от него, - уж так изощрялись в подхалимаже, аж смотреть было тошно. На руки брали в детстве, безмерно умиляясь, приторно слюнявили: «Эмильчик - золотой, дорогой, брильянтовый!» А сейчас встретившись и не поздороваются, скорее сделают вид, что не узнают!» От этих мыслей на душе становилось еще хуже, и он решил больше не думать о плохом: «Будь как будет, авось не пропаду! - успокоил он свой мозг, возбужденный мысленным решением предстоящих жизненных проблем. - Надо, как сказал Наполеон, ввязаться в бой, а там видно будет. Годик покручусь среди пролетариев, вступлю в партию и постараюсь найти ход к руководству, а там, глядишь, и на райком партии выйду. Самое главное - часто выступать на собраниях и говорить то, что хочет услышать руководство. Тот, кто больше всех говорит, по разумению великого Бонапарта, может обеспечить себе карьеру даже в армии». За недолгие годы своей взрослой жизни он четко усвоил, что такие шустряки всегда пробиваются. И что им все равно, при какой власти работать, лишь бы поближе к руководству. Такие всегда на стороне сильных и победителей. «Если завтра к власти придут фашисты, то красные членские билеты коммунистической партии они без зазрения совести поменяют на коричневые корочки членов национал-социалистической», - усмехнулся он про себя. Но сам прекрасно понимал, что дойти до столь явной меркантильности, в силу своей генетической наследственности, он просто не способен. И для того, чтобы выжить в современных условиях, когда на первый план выходят родство, знакомство и даже финансовая состоятельность, а не интеллект и трудоспособность, надо, презрев внутренние нравственные устои, приспосабливаться… Его философствование было прервано телефонным звонком. Сразу подумалось: «Хорошо, что мама отключила телефон!» (Мать с отчимом спали в соседней комнате и на ночь обычно отключали свой аппарат. Другой был включен и стоял на тумбочке рядом с тахтой Эмиля.) Не дожидаясь второго звонка, дабы не разбудить родных, он быстрым движением взял трубку и полушепотом произнес: - Да!.. В телефонном эфире царило молчание. - Алло! - настойчиво предложил говорить своему невидимому визави Эмиль. В трубке послышалось чье-то учащенное дыхание. - Может, вы заговорите, - умоляюще проговорил он, - а то обидно проснуться в два часа ночи для того, чтобы услышать всего лишь взволнованное дыхание, да еще неизвестно чье. - А вы сами догадайтесь! Или не хватает воображения? - раздался наконец тихий интригующий голос с невероятно чарующей интонацией, от которой у Эмиля перехватило дыхание. Надо сказать, что такие ночные звонки для него были не в диковинку, да и пустых телефонных разговоров в непотребное для этого время было более чем достаточно. Но на этот раз с первых же слов его словно пронзило током. А почему - сразу понять он не мог. От растерянности Эмиль лихорадочно стал изобретать остроумный ответ. Но чрезмерное волнение, охватившее его от тембра голоса ночной интриганки, напрочь вытесняло остроумие. - Надеюсь, вы не занимаетесь сейчас с кем-то сексом и не переживаете приступ бронхиальной астмы, - не придумав ничего лучшего, ответил он. - А больше вам на ум ничего не приходит? А мне говорили, что вы обладаете недюжинным интеллектом! - Интеллект здесь ни при чем, - с обидой в голосе попытался реабилитироваться Эмиль, но голос в телефоне не дал ему опомниться: - Вы считаете, что в вас говорят чувства? А вы чувствительны именно к сексу и недомоганиям? - С первым еще могу согласиться, но второе не соответствует действительности. Я же спортсмен, имею разряд по нескольким видам… - Не кокетничайте, - прервав его оправдания, лукаво произнес чарующий голос, - вам это не к лицу. Хотите дать мне понять, что вы прекрасный любовник и что второго такого, как вы, не существует на всем белом свете? Не старайтесь, я многое знаю о том, что вы собой представляете. И поверьте, что-то в вас меня привлекает, иначе не было бы этого звонка. Эмиль подсознательно чувствовал, что инициатива в телефонном диалоге полностью принадлежит ей; он не находил в себе силы переломить разговор, задать нужный ему тон - и наконец поймал себя на мысли, что ему это нравится и он готов всецело подчиниться магии ночной чародейки. Его голос внезапно обмяк и, потеряв свои свинцовые нотки, перешел на лепет: - Ну, раз так, то вам, наверное, осталось лишь перенести ваши теоретические знания обо мне в практическую плоскость. Как вы насчет этого? Слабо?.. - Не форсируйте события, придет время и для практики. А пока поговорим. - О чем же? - О вас. Но на сегодня, думаю достаточно. Спокойной ночи! Не успел Эмиль ответить, как в трубке монотонно зазвучали отбойные гудки. Сам разговор и его чудная, сводящая с ума тональность вконец лишили его сна. Правда, состояние души, истязаемой горькими думами, постепенно переходило в романтическую, навевающую атмосферу любовных приключений ипостась. Он старался гнать от себя мысль о том, что телефонный звонок обернется чем-то увлекательным и реальным, но в душе надеялся именно на это. Голос циничности молодого самоуверенного человека, усмехаясь, нашептывал ему: «Да какая-то целочка-хулиганочка куражится! Несерьезно все это, и не надо тратить время на глупые разговоры». Однако другой голос - голос созревающего изнутри мужчины, скрытой пока в нем генетической логики, а самое главное - невероятной чувствительности - философски вопрошал: «Ты слышал ее голос? Ты уловил ее интонации? Это в ней говорит желание, и не противься ему, скоро оно прорвется наружу!» И тут он понял, что, несмотря на все метаморфозы, произошедшие с ним в последнее время и уже известные читателю, судьба не лишила его природной тонкости души, романтических чувств и острого восприятия простых человеческих радостей. Она лишь поставила их под защиту крепкого панциря, способного отражать тяжелые удары жизни. Глава III. Продолжение телефонной эпопеи, или Странный брак Эли Весь следующий день Эмиль находился в рутинной обстановке своего нудного планово-финансового отдела, но ночной звонок продолжал будоражить его сознание. Он ловил себя на мысли, что спешит домой к телефону и из-за этого выполняет работу судорожно и небрежно. Но никто из трех сотрудников (двоих мужчин и одной женщины), находящихся с ним в одном кабинете, не обратил на это внимание. Каждый из них, периодически позевывая, находился во власти собственных проблем, а скорее, собственного безразличия ко всему. Лишь ближе к окончанию рабочего дня сидящий рядом молодой человек по имени Фикрет, с мелкими карими блестящими глазками и под стать им такими же мелкими черными густыми кудряшками на голове и тонкими усиками, заметив какую-то раздраженность своего коллеги, лукаво спросил: - Чувак, ты весь день мысленно витаешь где-то далеко от Рабочего проспекта (там находилась ТЭЦ «Красная Звезда». - Прим. авт.). Что, клевая штучка? - Такие вот «клевые штучки» сбивают порядочных ребят с пути, а скромные умные девочки остаются, как правило, ни с чем! - злобно выпалила Рафия, единственная женщина в отделе. Для нее, приближающейся к сорока, измученной неустроенным бытом и постоянными претензиями не в меру ревнивого и до умопомрачения требовательного мужа, выглядевшей из-за этого на лет десять старше своего возраста, тема женского флирта была весьма болезненной. Не было случая, чтобы она не отреагировала даже на самую незначительную реплику, небрежно брошенную кабинетными «знатоками» прекрасного пола в приватном разговоре между собой на столь излюбленную ими тему. При этом она пренебрегала элементарной этикой и бесцеремонно вмешивалась в беседу, если таковая касалась столь деликатных, на ее взгляд, вещей. Рафия вкладывала в свои возмущенные фразы весь запал, вызванный сложившейся жизнью - далекой от романтических представлений юности, полной разочарований, порожденных нескончаемыми походами за продуктами и бессмысленным прозябанием то на ниве планово-финансовой «карьеры», то на кухне с ее вечной плитой и мойкой. Мужики это понимали и относились к ее тирадам спокойно и даже со скрытым юмором. Как только Рафия начинала монолог, посвященный очередному разоблачению «безнравственности» и «разврата», мужики хитро перемигивались, но не перечили ни одному ее утверждению. Напротив, стремясь поскорее положить конец бурному словоизвержению, дружно кивали головами в знак абсолютной солидарности. И тогда мгновенно приведенная в боевую готовность ее недюжинная энергетика истощалась с той же скоростью, что и возникала. Но на этот раз Эмилю, во всяком случае, да и уставшим за весь день от полубезделья другим сотрудникам было не до хитрых манипуляций. Все демонстративно пропустили эту сентенцию мимо ушей. Рафия, столкнувшись с полным безразличием мужского коллектива к ее очередному морализаторству, резким движением схватила соломенную сумку, из которой торчали ножки наспех завернутой в газету курицы, и, пробурчав «пока», утиной походкой завзятой домохозяйки покинула помещение. Эмиль, облегченно вздохнув, нехотя ответил коллеге: - Да нет, откуда такое счастье… Интересный матч Кубка чемпионов - «Аякс» против киевлян. Так хочется голландцев посмотреть! - Ну-ну, - хитренько улыбнулся Фикрет, - поболей за красивый футбол, только волноваться так не следует: мяч круглый, а поле ровное. Победит сильнейший, если только ты подразумеваешь именно футбол! - Да ну тебя! Ты вечно об одном и том же… - Нет, чувак, это ты Рафие можешь лапшу на уши вешать, а я всеми фибрами своей души чувствую, откуда ветер дует! Эмиль промолчал, дабы не тратить зря время на переубеждение друга, и, отбросив рукой вечно падающий на лоб чуб, скрылся за дверью. - Чего это ты пристал к нему, - вытаскивая из кармана горчичного цвета пачку модных в то время болгарских сигарет «Шипка», обратился к Фикрету сидевший в одной комнате с ними заместитель начальника отдела Владимир Иосифович Дальский. За его острый ум, профессионализм и, самое главное, умение находить с людьми общий язык отношение к нему коллег было искренне уважительным. Всем этим он кардинально отличался от шефа - Гасана Шамилевича Нуриева, всерьез считающего, что короткие невнятные указания, отдаваемые не терпящим возражения тоном, поднимают его на недоступную подчиненным высоту. Зачастую толком не поняв, чего же от них хочет их шеф или в чем суть сумбурной тривиальной резолюции, наложенной на тот или иной документ, растерянный исполнитель незамедлительно обращался к Владимиру Иосифовичу и получал от него исчерпывающую установку на профессионально грамотные действия. И это делало Дальского незаменимым как для простых сотрудников, так и для руководства. - Да так, просто шутки ради достаю его - надо же под конец дня получить эмоциональную разрядку, - ответил Фикрет. - А ты так упорно и скрупулезно проработал весь день, что тебе необходима эмоциональная разрядка? - вкладывая сигарету в мундштук и разглаживая им толстые, с пробором посередине усы, пожелтевшие от многолетних наслоений никотина, с сарказмом произнес Дальский и по-отечески мягко добавил: - Ой бездельник, ой трепач! - Да ладно, Владимир Иосифович, уже и пошутить нельзя… - Нет, шутить-то можно, даже нужно, но с тактом, не влезая в душу товарища, когда он этого не желает. На этот счет есть хороший афоризм Дмитрия Писарева. Кстати, знаешь, кто это такой? - Не знаю, - смущенно ответил Фикрет. - Это известный русский критик, ну вроде Белинского. - А-а, Белинский! - обрадовавшись знакомой по далеким школьным годам фамилии, буквально вскрикнул Фикрет. - Знаю, в детстве был записан в детскую библиотеку имени Белинского. Она находилась в Губернаторском садике. Дальский безнадежно махнул рукой: - Вот-вот, что за поколение! Все вы учились «чему-нибудь и как-нибудь», прямо как у Пушкина в «Евгении Онегине». - И это знаю,- вновь с энтузиазмом перебил его незадачливый слушатель, - в школе проходили! - Так вот, - с глубоким вздохом продолжил Дальский, - он говорил: «Заглядывать в души других людей - такое же пустое и неприятное занятие, как выносить другим людям напоказ свои собственные душевные раны». Запомни это навсегда, если хочешь, чтобы люди тебя уважали. Фикрету оставалось лишь закусить губу, ибо он, как и другие его коллеги, преклонялся перед интеллектом и эрудицией Владимира Иосифовича, уважал его жизненный опыт, далеко не всегда генерируемый солидным возрастом человека, и с почтением относился ко всем его высказываниям… Тем временем Эмиль, вернувшись домой, уселся перед телевизором в ожидании футбольного матча, в чем и заверял Фикрета. Но все его мысли были сосредоточены на ярко-красном телефонном аппарате, в шутку называемом в народе «Чебурашкой» - за сходство его трубки с непропорционально огромными ушами персонажа популярного мультфильма. Чутье подсказывало ему, что столь вожделенный им телефонный звонок раздастся лишь поздно ночью. Поэтому он спокойно досмотрел футбол, поужинал и прилег в своей комнате с книгой в руках. Эмиль всеми силами пытался отвлечь себя чтением бестселлера Артура Хейли «Аэропорт». Но ему приходилось по два-три раза перечитывать один и тот же абзац, чтобы не потерять нить сюжета. Непреодолимое желание еще раз услышать этот завораживающий своим интимным полушепотом, сводящий с ума своей загадочностью голос затмевало интерес к захватывающей книжной фабуле. Он с нетерпением поглядывал на будильник, стоящий на письменном столе напротив, мысленно отсчитывая часы, минуты, секунды… И вот наконец, когда стрелки часов перешагнули за двенадцать, зазвенел «Чебурашка». Сперва в трубке раздался тихий женский вздох, затем воцарилось интригующее молчание и лишь после паузы Эмиль услышал тот самый голос, лениво промолвивший: - Ну, наконец я дозвонилась до вас. - А что, это было так сложно? - Ваш телефон постоянно занят. Наверное, поклонницы морочат вам голову пустыми разговорами? - Какая проницательность! - схитрил Эмиль, весь вечер, не подпускавший к телефону никого, охранявший его от чужих посягательств как зеницу ока. - Да, именно они. Но куда им до ваших интеллектуальных разговоров! Все сплошь дурочки… - Благодарю за комплимент, но неужели вам было так интересно их слушать? - Да нет, просто воспитанность не позволяла резко оборвать их телефонную дурость. - Ты посмотри, какие мы воспитанные! А впрочем, это неудивительно - мне так вас и характеризовали. - Позвольте поинтересоваться кто? - Это не важно. Важно то, что мне интересно с вами общаться. - Так, ясно… Но вы мне даже не представились. - Ну, что ж, прошу любить и жаловать - Эля! - Эля - это в смысле Эльмира или Эльвира? - Не будьте таким дотошным, вам это не к лицу. Эля - это всего лишь Эля. - Ну, тогда уж - Элюня! Если, конечно, не возражаете… - Опять кокетничаете? Вы же чувствовали, что мне понравится ваше уменьшительно-ласкательное «Элюня». Продолжайте в том же духе. - Элюня, - с ласковыми нотками в голосе продолжил Эмиль, - вы живете одна? Или… - Живу почти что одна, но существует и «или». - Не понял. Вы так загадочно изъясняетесь… - Что ж тут непонятного? Живу одна, но я замужем, если вы хотели спросить именно об этом. - То есть вы, наверно, в разводе или собираетесь разводиться? - Да нет, муж как будто пока не ставит вопрос таким образом. Просто он живет у своих родителей, а я у себя. - А разве такое возможно?.. - опешил Эмиль, не ожидая столь оригинальной интерпретации супружеской жизни. - Как видите, ничего невозможного в этом мире нет. Для его родителей я не вышла своим происхождением. Моя мать, видите ли, не тех кровей, а отец не той социальной принадлежности. - Но ведь в советском обществе не существует классовой дифференциации, скажем, на патрициев и плебеев, - с искренним огорчением воскликнул Эмиль, - это же предрассудки! - Да будет вам, вы что, с луны свалились?! Косность и ретроградство у нас в крови, и еще тысячу лет никому, ни одному великому человеку или великой партии, не искоренить тысячелетние накопления человеческих пакостей, низменных страстей и жуткого консерватизма. Разве что генетический код поменять… а это лишь от Всевышнего зависит! - Да… - услышала в ответ Эля, ощущая обескураженность своего собеседника. - А как вы общаетесь с мужем? - Общаемся на ходу. После работы он заходит ко мне на час или два, а затем бежит домой к мамочке. Но у меня дома - деспот! Так не повернись, этак не улыбнись, то надевай, а это не надевай. Завтракает и обедает у мамочки дома, ужинает у меня. И мамочка старается сынку в яствах угодить, чтобы поменьше ко мне бегал, да и я не обижаю: какой-никакой, а муж! - Хорошо устроился парень, - не без зависти процедил сквозь зубы Эмиль. - А как же мамаша разрешила ему жениться на вас? - Да не разрешала! Даже паспорт его прятала. А он отыскал тайник и прибежал ко мне. Так и расписались. Но на большее его не хватило. Комфортные домашние условия, покровительство высокопоставленного папаши, вкусности матери оказались сильнее любви ко мне. Хотя каждый день твердит, что любит… - Так можно и до окончания дней своих безопасно для себя и без принесения жертв любить и даже быть любимым, - съязвил Эмиль. - Понимаю, вы, наверное, в душе осуждаете меня. Таков мой характер. Принимаю все, как должное, как неизменную данность судьбы. Но самое парадоксальное во всем этом, что я даже забеременеть от него не могу. А ведь мы уже почти два года вместе! И все равно принимаю его у себя как ни в чем не бывало. - Ну и дуреха, - со смехом раздался где-то в глубине телефонного эфира еще один женский голос. Эмилю показалось, что интонация ему знакома. Но он дипломатично промолчал. - Это моя постоялица философствует, - нерешительно попыталась оправдаться Эля. - Вы сдаете угол в своей квартире? - Да, но своей подруге. После института она получила распределение в Баку, жить ей здесь негде, а снимать отдельную квартиру пока не по карману. Вот я ее и приютила. - Благородно с вашей стороны. Я ее знаю? - Вряд ли. Вы с ней из разных сфер. Впрочем, Баку не такой уж большой город, и в принципе все возможно! Но этот ответ не удовлетворил внезапно возникшее любопытство Эмиля. Он мысленно напрягся, пытаясь вспомнить, чьи же это они, до боли знакомые интонации. Его мысли перепутались, и какое-то время он практически не воспринимал бурный словесный поток Эли. А она продолжала рассказывать о своем двойственном брачном положении. И лишь когда Эмиль услышал неоднократно повторяемую фразу: «И к тому же никак не могу забеременеть» - он словно очнулся: - Да ну! А в ком причина? - А мне показалось, вы меня невнимательно слушаете. - Ну что вы! Просто я дал вам возможность выговориться на наболевшую тему. - Тема действительно наболевшая. И не знаю почему, но меня тянет с вами на откровенность. Ваш бархатный голос притягивает меня и располагает к душевным излияниям. Знаете, я-то проверялась у очень известных гинекологов, как будто все нормально. А вот супруг стесняется это делать. Кавказские мужские предрассудки мешают! Как же это он, здоровый мужик с вечной иссиня-черной щетиной, - и вдруг будет сдавать сперму на анализ! Какой позор! Он считает, что его обязанности ограничиваются тем, что вдул бабе и пошел есть кебаб, запивая его водкой. А что с «бабой» будет дальше, так это исключительно ее проблемы. Пусть сама выбирается. Родит - хорошо: дам ребенку свою фамилию, назову его сугубо национальным именем и в лучшем случае вспомню о нем, когда будет поступать в институт. Не родит - еще лучше: буду продолжать пользоваться всеми привилегиями супружеской жизни безо всякой ответственности. Но самое главное - то, что я воспринимаю такую философию как должное и не протестую. То есть проявляю покорность с присущим гаремной жене фатализмом. Вот так и живем в средневековье, несмотря на развитой социализм… - Да-а-а! - протянул Эмиль. Драматизм ситуации, столь эмоционально выложенной Элей буквально на одном выдохе, на время оттеснил мысленный поиск владелицы знакомого голоса. - Не знаю, мне трудно осуждать или оправдывать его действия, поскольку не могу даже и предположить, как бы я поступил на его месте. Скорее всего, попытался бы не оказаться в его положении. - Верю вам, так как мне о вас, так и говорили. Вы натура цельная и не склонная к импульсивным действиям. Сперва думаете, а потом делаете! - Вы хотите проверить это на практике? - Еще раз повторяю: всему свое время… Разговор еще долго шел в подобном русле, и Эмиль решил не форсировать события. Раз уж Эля пока не настроена на встречу, то и ему не следует торопиться, дабы не наломать дров. Но после окончания разговора интерес к голосу ее постоялицы дал о себе знать: «Откуда же мне знакомы эти иронические интонации?» И с каждой минутой уверенность Эмиля в том, что он где-то слышал этот голос, а точнее, не только слышал, но и неоднократно общался с его обладательницей, усиливалась… Глава IV. «Ален Делон» в действии Осенняя прохлада в октябре еще не проявила себя, хотя порывы северного ветра хазри уже напоминали, что сезон пляжей миновал. В это время года бакинская молодежь постепенно начинала перемещаться из летних кафе и чайхан, расположенных на открытом воздухе в парках города и на Приморском бульваре, в находящиеся рядом с ними закрытые, более фундаментальные помещения. Создавалось впечатление, что каждое уважающее себя предприятие общепита считало престижным иметь свой летний филиал, который, кстати, приносил за летний сезон не меньшую, если не большую, нежели зимний «стационар», прибыль. В одном из таких кафе, построенном из модного в 70-х стеклобетона и уютно втиснутом в живописный садик, находящийся напротив Театра азербайджанской драмы, за столиком удобно расположились две девушки. Медленно потягивая через узкие пластмассовые трубочки кофе-гляссе, налитый в широкие бокалы, они весело болтали о какой-то ерунде. Оркестр играл популярный в то время блюз «Филинг», тон в котором своими дивными нашептываниями задавал саксофон. Музыкант, наслаждаясь изысканной романтичностью мелодии, пытался подражать классическому стилю ее исполнения легендарным саксофонистом Майклом Альбертом. И надо сказать, что ему это в определенной мере удавалось. Одна из собеседниц, видимо находясь под влиянием чарующих ноток блюза, глубоко вздохнула и посетовала подруге: - Ты знаешь, Гюлька, жуть как хочется танцевать под эту мелодию! Хоть кто-нибудь пригласил бы на танец… - Кто-нибудь? - сделала попытку уточнить Гюля. - Ну, конечно, не со всяким пойду. Вот если какой-нибудь высокий, голубоглазый, наподобие Алена Делона, - вот бы в объятиях такого и под такую музыку танцевать до бесконечности! - На всех ален-делонов не хватит, милочка! Иногда приходится удовлетворяться и жан-карменами. Пошла тут мода на высоких с голубыми глазами, только таких и подавай! Засидятся кумушки в ожидании голубоглазого принца, а потом и за хромого выходят. Что, Лиля, разве не так? Лиля, поморщившись, с возмущением выпалила: - Да только не Жан Кармен! - в ее сознании мгновенно возник образ обманутого, незадачливого, глупого, неказистого, низкорослого мужичка-оркестранта из фильма «Высокий блондин в черном ботинке», роль которого неподражаемо сыграл знаменитый французский комик Жан Кармен. - Хотя бы Бельмондо - не такой красивый, как Ален Делон, но такой мужественный и обаятельный! - Ага, вот сейчас тебе и будет Бельмондо, - кивнула подруга головой в сторону подходящего к их столику коренастого невысокого парня с наглым, вызывающим отвращение выражением лица. Брюнет, самоуверенно улыбаясь, склонился над Лилей, и от него ударило парами явно не в меру выпитого спиртного вперемешку с запахом дешевых сигарет. - Пойдем потанцуем, крошка! - с показным пафосом крутого ковбоя предложил подвыпивший юнец, насмотревшийся западных фильмов. Лиля с нескрываемой неприязнью подняла на него глаза и буквально процедила сквозь зубы: - Спасибо, не хочется. - Да ладно! Ты только цену не набивай, - гадко просипел он, грубо, бесцеремонно схватив ее за локоть и пьяным движением потянув к себе так, что она чуть было не упала со стула. Но вдруг его рука, резко перехваченная внезапно появившимся заступником, попала в клещи болевого приема. Подвыпивший юнец от невероятной боли опустился на колени и тотчас же получил удар коленом в челюсть. Потеряв сознание, он с шумом грохнулся на пол. Его друзья, сидевшие за соседним столиком, поднялись было со стульев на защиту товарища, но, увидев его плачевное состояние, предпочли держаться от греха подальше. Музыка перестала играть, и музыканты, вскочив с мест, ринулись в толпу, которая образовалась вокруг наглого юнца, распластавшегося на полу из мраморной крошки. Все ахали и охали, но любопытство обывателей затмило их гражданский долг: никто не вызвал милицию и скорую помощь. А представители администрации кафе еще не подоспели к месту происшествия. - Тьфу, ничтожество! - плюнув в сторону незадачливого «ухажера», брезгливо бросил избавитель Лили. - Ни пить не умеет, ни с дамами обращаться. - Лилька, вот тебе и голубоглазый Ален Делон, прямо как по волшебству! - широко раскрыв глаза, заворожено произнесла оторопевшая от происходящего Гюлька. - Да не Ален Делон это, а Эмильчик - друг Фики! - взволнованно отрезала Лиля. Вскочив на ноги, она взяла Эмиля (ибо это действительно был наш герой) под руку и решительно заявила: - Пойдем отсюда, сейчас появится милиция, и хлопот не оберешься! Гюлька, быстрее плати и догоняй нас на улице. Она стремительно вывела Эмиля на улицу и принялась ловить такси. Перед ними с резким скрипом тормозов остановилась коричневая, в намалеванных белых квадратиках вдоль дверей, двадцать первая «Волга», и они не мешкая юркнули в нее. - Ребята, меня забыли! - позади обиженно завопила Гюлька. - Дуреха, беги домой, да побыстрее, - прокричала в ответ из окна такси Лиля. «Дуреха?! Та же интонация, и с тем же выражением, что прозвучало в телефонной трубке во время разговора с Элей… - промелькнуло в голове у Эмиля. - Не может быть!.. А почему бы и нет? Ну, Лилька, сейчас мы тебя расколем», - решил он про себя. С Лилей он познакомился в гостях у Фикрета. Она весь вечер крутилась вокруг него, а он деликатно намекал, что предпочитает не выходить из рамок милого, любезного, но ни к чему не обязывающего общения. Слегка перебрав спиртного в тот вечер, он расчувствовался и стал рассказывать ей историю своей семьи, о своей работе и о своих спортивных достижениях. Маленькая, щупленькая, с ладно скроенной фигуркой, веселая шатенка из Белокан, обладавшая общительным характером, не смогла разжечь в нем огонь любовной страсти, хотя Эмиль почувствовал, как ей этого хочется. Но он смог сохранить приятельские взаимоотношения, не оскорбляя ее чувства излишним высокомерием и всем своим поведением давая понять, что воспринимает внимание милой подруги как знак дружелюбия, а не страсти. - Куда едем, друзья?- наконец-то обратился к ним водитель. - На Баилово, чуть дальше роддома Крупской,- мигом выпалила Лиля. Всю дорогу в машине царило гробовое молчание, и лишь когда такси подъезжало к указанному адресу, Эмиль отрывисто произнес: - Доезжайте до Красинского круга и от него поверните вниз налево к клубу Ильича. Лиля бросила на Эмиля удивленный взгляд, но, подчинившись этой установке, промолчала. Они вышли у парка, бывшего логическим продолжением некогда любимого бакинцами и известного своими культурно-просветительскими и общественно-политическими мероприятиями клуба Ильича. Медленно прогуливаясь по аллее парка, они продолжали молчать. Не выдержав, Лиля первая нарушила безмолвие: - Ты, что, хочешь после такого инцидента прохладиться на воздухе? - дрожащим от неуверенности голосом спросила она. Оставив ее вопрос без ответа, Эмиль, недолго думая, безо всяких прелюдий перешел к сути: - Лилька, ты знаешь, с каким уважением я к тебе отношусь… - Конечно, но лишь с уважением… - Не перебивай меня! Лучше скажи, кто такая Эля и как мне ее увидеть? От неожиданности ее тонкие губки приоткрылись, но она не смогла произнести ни слова. Придя в себя от шокирующей прямоты и проницательности своего спасителя, Лиля жалобно пролепетала: - Ты полагаешь… - Перестань, я не полагаю, а знаю! - Эмиль, конечно же, несмотря на свою потрясающую интуицию и отменный слух, не был уверен на все сто и в чем-то блефовал. Но в данном случае его блеф оказался как никогда удачным и попал прямо в яблочко. - Я снимаю в ее квартире комнату, - призналась Лиля, - она работает в библиотеке энергетического техникума, что на проспекте Строителей. Я рассказала ей о тебе и для хохмы дала ей номер твоего телефона. - Ну ты хохмачка! Разыгрывать меня по ночам? А впрочем, я тебе даже благодарен: с ней интересно беседовать. А все, что она рассказывала о весьма пикантных отношениях с мужем, тоже хохма?.. - Нет, это правда! Поверь, что такое бывает! - отчаянно воскликнула Лиля. - Значит, она живет где-то здесь, поблизости. Я хочу ее видеть. - Это невозможно, - испугавшись подобной перспективы то ли в силу женской природной ревности к потенциальной сопернице, то ли от нежелания портить с ней отношения из-за своей вины в нарушении конспиративности их «хохмы», резко отреагировала Лиля. Но, смягчив тон, добавила: - Во всяком случае, не сейчас и не дома. А ты уверен, что хочешь ее видеть? Как бы это любопытство не закончилось разочарованием. У нее ангельский голосок, но далеко не ангельская натура! Эмиль криво усмехнулся и логично заметил: - Если бы это было действительно так, твоя реакция на мое желание не была бы такой острой. Скорее ты, обрадовалась бы моему разочарованию и поспешила бы свести нас с глазу на глаз. Разве не так? Знаю я вас, женщин: дух соперничества, даже с самой близкой подругой, не дает вам покоя. - Но она не в твоем вкусе! - А ты знаешь, кто в моем, а кто не в моем вкусе? Позволь уж мне самому решать это. - Эмильчик, - не сдаваясь, настаивала на своем Лиля, - она неестественно, приторно белокожая, полноватая бабенка. Сделала себе короткую стрижку под каре, которая резко диссонирует с ее полнотой, да и кожа на лице грубоватая. Правда, глаза большие, прозрачно-голубые, но жуть какие неприятные. Знаешь, слишком много коварства в ее глазах! Неужели ты падок на такое? Я была о твоем вкусе лучшего мнения. - Да ладно тебе, я еще не успел высказаться определенно, а ты уже выносишь суждение о моем вкусе. С тобой все ясно! Уже поздно, тебе с утра на работу, да и мне тоже… - Не проводишь меня до дому? - упавшим после проявленной экспрессии голосом тихо спросила Лиля. - До дому, пожалуй, провожу, но не до подъезда. Чего доброго, увидит Эля из окна нас с тобой - зачем тебе лишние вопросы и лишняя головная боль? - Но ты не пойдешь к ней на работу знакомиться? - понимая алогичность своего вопроса, обреченно спросила Лиля. - Не знаю, надо подумать… Так, переведя разговор в более спокойное русло, они медленно вышли из парка и направились в сторону дома, ставшего за какие-нибудь полчаса таким близким Эмилю. Не доходя до него, он остановился: - Ладно, Лилька, давай прощаться. - А ты очень смелый, - пытаясь найти повод для продолжения разговора, восторженно заключила Лиля. - Наверное, и потому, что твой отчим подполковник милиции? - Не угадала, как раз наоборот. Не приведи господи, узнает об этом инциденте - первый засадит меня в тюрьму. Он всем своим видом демонстративно дает мне понять, что я лишний в этой семье. И даже моя любовь и внимание к сводной сестренке не смягчает его отношения ко мне. Если бы в нашей армии существовал институт рейнджерства, я бы непременно остался в ней. - Но после армии ты мог бы избрать карьеру военного… - Ага, и мотаться по лагерям и гарнизонам, получая зарплату, на которую можно лишь прокормиться? Жертвовать своим здоровьем в холод и жару, месяцами жить в поле, в палатках военных лагерей, к тому же не будучи уверенным в своем благополучном будущем? Пардон, мадам, не для этого меня мать родила! - Ну, во-первых, не мадам, а мадмуазель, а потом, ведь ты говорил о рейнджерах, а ведь и они живут и действуют в не менее сложных условиях казарменной жизни… - Ну и дуреха, - пародируя интонацию и выражение лица самой Лили, прервал ее Эмиль. - Рейнджеры - это совсем другое. Во-первых, не будем акцентировать внимание на пикантных деталях твоего социально-физиологического статуса, а во-вторых, ты не представляешь себе, какими техническими средствами они пользуются и насколько это облегчает им военную жизнь. В-третьих, солнышко, уж они-то знают, за что жертвуют здоровьем и молодостью. Их гонорары для нас умопомрачительны! А уж обеспеченная в дальнейшем жизнь является аксиомой всей сути контракта. Ну а если погибают, то все его условия автоматически применяются к их семьям, не говоря уже об уважении в обществе. Я много об этом читал. Вот когда я был во Вьет… - он резко осекся и понял, что чуть было не подвел себя под монастырь. Лилькин язык растиражировал бы эту информацию по всему городу, так что в лучшем случае это могло бы обернуться для него заключением под стражу за нарушение подписки о неразглашении государственной тайны, а о худшем он даже и думать боялся… - Где? Где ты был? - не преминула переспросить заинтригованная Лиля. - Да это я так, не обращай внимания… заговорился маленько. Голова просто кругом идет от сегодняшнего вечера, вот и язык несет что попало. Так, Лилька, давай я тебя чмокну в щечку и побегу отдыхать, а то завтра, если опоздаю, влетит мне от шефа! Лиля, прикрыв от предвкушения веки, с нескрываемым удовольствием подставила Эмилю свою щечку и, получив столь желанный поцелуй и ответив на него, тихо, заворожено произнесла: - Я очень благодарна тебе за сегодняшний поступок и никогда в жизни его не забуду! - Да не придавай этому такого значения, каждый порядочный парень сделал бы то же самое. А такие ребята у нас в Баку, слава богу, еще не перевелись, - быстро удаляясь, на ходу махнул рукой Эмиль. А сам мысленно благодарил Бога за это приключение, ибо если бы он, праздно шатаясь по улицам вечернего Баку, случайно не забрел в это кафе и не вступился за Лилю, то так и не узнал бы правды. Теперь же он играет белыми фигурами и может маневрировать по своему усмотрению. И сейчас наступило время одного лишь маневра - перехода от обороны к решительному наступлению… Придя домой и открыв дверь своим ключом, дабы не разбудить мать и сестренку (к отчиму такого трепетного отношения, в силу известных обстоятельств, Эмиль не питал), он на цыпочках пробрался в свою комнату. Раздевшись, юркнул под одеяло. С детства мать приучила его к ежедневному душу перед сном, но на этот раз ему было не до личной гигиены. Ворочаясь с боку на бок, Эмиль никак не мог заснуть и услышал, как за стенкой пробубнил отчим: «Разгильдяй и бездельник твой сын: видишь, во сколько приходит домой!» - «Оставь ребенка в покое», - тихо прозвучал в ответ голос матери. «Ничего себе ребенок! Вымахал под два метра, а ума даже после армии не набрался», - не утихомиривался отчим. «Ну, Рагим (так звали отчима), попробуй это все мне в лицо сказать, подполковник долбанный. Если не побью ради матери, то уж обязательно плюну в лицо!» - с негодованием пронеслось в голове у Эмиля. Затем пережитые вечером эмоции стали постепенно угасать - молодой, здоровый организм брал вверх над непомерным нервным напряжением, и Эмиль, успокоившись, заснул. Утром он, как ни в чем не бывало поздоровавшись с матерью и отчимом, сел за стол завтракать. Отчим молча сверлил его своими маленькими черными, наполненными злостью глазенками, но не произнес ни слова. Невероятно смуглый, худой, жилистый и к тому же интенсивно лысеющий, он всегда при стрижке приводил еще сохранившуюся на затылке растительность в соответствие с несуразным строением своего черепа, дабы длина волос не обнажала лысину, чем антропологически очень напоминал эфиопа. «Вот бездарность, - частенько думал о нем Эмиль. - Имей он голос, дали бы ему роль эфиопского вождя Амонастро в опере «Аида». А что, подпевал бы солисту - и то дело! Хоть какую-то пользу приносил бы людям, ублажая их слух. И коварством подходит под образ Амонастро, обрекшего благородного Радамеса на позорную казнь и разрушившего таким образом жизнь родной дочери, да и внешностью не отличается от него. А то, кроме выплескивания своей злобности и плетения интриг на работе, ничего не умеет в жизни! Что это бедная мама в нем нашла?!» Затем, успокаивая себя мыслью о том, что это мамина жизнь и пусть проживет ее так, как хочет и с кем хочет, он попытался подавить в себе гнев на отчима. Оберегая мать, Эмиль не позволял со своей стороны никаких явных проявлений враждебности к нему. И на этот раз, сделав вид, что не в курсе ночных бдений Рагима, он, поцеловав мать и сестру, убежал на работу. Глава V. Вожделенное знакомство Весь день Эмиль напряженно работал над документами, но его не покидало опасение быть задержанным из-за вечернего происшествия в кафе. Каждый телефонный звонок приводил его в нервное замешательство, неадекватно реагировал он на каждый вызов в кабинет к шефу. Но заходя к нему и убеждаясь в чисто деловом характере «аудиенции», Эмиль облегченно вздыхал про себя. Неизменно высокомерный тон и не обремененная особым интеллектом чванливая физиономия Гасана Шамилевича на этот раз его не раздражали. Он ловил себя на мысли, что все познается в сравнении: в жизни могут произойти события и посложнее ежедневной нервотрепки из-за бюрократичности и бестактности шефа. Слава богу, жив, здоров и невредим, а уж скудоумие и волюнтаризм начальничка как-нибудь можно перетерпеть. Благо этот негатив на работе компенсировался человечностью и юмористичным отношением ко всему Владимира Иосифовича. Так что ерунда, лишь бы в жизни не случалось ничего похуже… К концу дня Эмиль повеселел, тем более что был короткий рабочий день - пятница, и в субботу можно было отдохнуть и заняться своими делами. Ну а дело, как понимает читатель, у нашего героя было одно - сходить в энергетический техникум и застать Элю в ее библиотеке врасплох. План этого предприятия созрел у него в мозгу еще ночью. Утром следующего дня Эмиль с замиранием сердца подходил к дверям техникума. У первого же встреченного в коридоре студента он узнал, что библиотека на втором этаже. Накануне вечером он как ни в чем ни бывало говорил с Элей по телефону и по ее тону понял, что Лилька не рассказала ей об истории в кафе. «Слава богу, хоть в этом поступила благоразумно», - с удовлетворением подумал Эмиль, поднимаясь на второй этаж. У окна выдачи книг стояла очередь из студентов. Эмиль стремительно обошел ее и как бы невзначай заглянул в окно, дабы убедиться, что найдет там особу, ставшую причиной стольких бессонных ночей, взбудоражившую его воображение и заинтриговавшую до предела. Но запланированная визуальная молниеносность сорвалась: он как вкопанный остановился перед окном, не в силах оторвать глаз от молодой, действительно полноватой, но превосходящей все его ожидания девушки. У нее и правда были описанные Лилей голубые глаза, но в их очаровании мог бы утонуть любой женоненавистник или скептик. Вместо предрекаемого Лилей «коварства», в глубокой голубизне ее глаз он ощутил необычайную нежность, умопомрачительную женскую страсть, не находящую должного выхода. И, вопреки Лилькиной критике, ей так шла прическа под каре! Она делала ее еще более женственной и мягкой. Эля поймала на себе пристальный взгляд Эмиля и, не придав этому особого значения, с привычной для девушки из сферы обслуживания интонацией безразлично обратилась к нему: - Молодой человек, книги выдаются в порядке очереди. Будьте любезны, не заграждайте окно! Эмиль прошел к концу очереди и стал покорно ждать. Заметив у стоящих в ней людей библиотечные бланки, он, вооружившись таким же, начал старательно выводить на нем: «Эля, это я - Эмиль. Буду ждать тебя на первом этаже у выхода из техникума. Удели мне всего пять минут!» Подойдя наконец к окну, Эмиль, напустив на себя бесстрастный вид, молча протянул Эле бланк. Та, даже не взглянув в его сторону, взяла листок, прочла, и, не поднимая головы, стала что-то писать на нем. Затем бросила на Эмиля не лишенный любопытства взгляд и, возвращая бланк, потерявшим прежнее безразличие голосом мягко произнесла: - Извините, но этой книги у нас в библиотеке нет. Вы можете найти ее либо в «Ахундовке», либо в «Ленинке». При этом ее круглое милое личико покрылась розовым румянцем, а в глазах появился какой-то радостный блеск. Эмиль понял, что она находится в состоянии приятной растерянности. Значит, эффект неожиданности достигнут, и он ее, конечно же, не огорчил. Отойдя от окна, Эмиль сразу же прочел на бланке ответное послание: «Жди! Спущусь минут через десять». Эмиль спустился на первый этаж, остановился неподалеку от выхода и, облокотившись на стену, уперся взглядом в лестницу, на которой должна была появиться Эля. Через некоторое время она уже медленно, с достоинством спускалась по ступенькам. Пока девушка подходила, он успел по достоинству оценить ее внешность. «Да, - пронеслось в голове, - при такой пышной груди тонкие ножки ей бы не пошли: они хоть и полноваты, но прекрасно гармонируют с грудью. А вот талия для такой фигурки довольна тонкая. Одним словом, она прелесть, и она мне, черт подери, нравится!» - Прости, - тихим чарующим голоском промолвила она, - я заставила тебя ждать? - Ну о чем ты! Я готов ждать тебя часами, раз уж довелось увидеться. - Да, отдаю должное твоей предприимчивости. Ох Лилька, язык помелом и понеслась! Остается удивляться: как это ты её вычислил? Незаметно для себя и как-то естественно они перешли на «ты». - Эля, позволь мне пригласить тебя в ресторан, чтобы отметить нашу встречу и выпить на брудершафт, - выпалил Эмиль. - Давай обойдемся без формальностей! На «ты» мы с тобой перешли и без брудершафта, а ресторан в нашем случае лишнее звено. И ты деньги сэкономишь, и я не дам повода для ненужных разговоров, - отрезвила она Эмиля от нахлынувшего на него романтического опьянения. - Ты лучше найди место, где мы сможем с тобой беспрепятственно пообщаться. Эмиль оторопел от столь неожиданного пассажа. На ум ничего не приходило, и ответ затянулся. Он явно не ожидал, что Эля не моргнув глазом возьмет быка за рога! Да, собственно, и характер их телефонного романа не предвещал подобного блица. - А-а, молчишь… Что, растерялся? Не можешь понять, откуда такая прыть? Но одно ты должен был вынести из наших ночных разговоров: я - женщина, со всеми ее пороками и достоинствами, - с ироничной улыбкой заметила Эля. - Ну что ты, господь с тобой! Неужели ты могла подумать, что я еще тебя за что-то осуждаю? - неуклюже попытался оправдать своё неловкое молчание Эмиль. - Ты мне очень нравишься, и я готов принять любой твой сценарий развития наших отношений, за исключением отказа. - Ты опять кокетничаешь, прямо как непорочная девица! Не нужно этого - ты же прекрасно понимаешь, что отказа не будет, - тихо, но твердо и с достоинством подтвердила Эля. - Думай, дерзай, а когда придумаешь, позвони мне по этому номеру. Она протянула Эмилю аккуратный листок из маленького карманного блокнота. Красивым женским подчерком на нем был четко написан номер телефона квартиры, где жили две женщины, ставшие за последнюю неделю такими близкими и родными ему. Но одна сводила его с ума одним лишь своим голосом, а другой он был безмерно благодарен за столь удачно завершившуюся для него попытку телефонного розыгрыша. Эля же тем временем, кивнув своей изящной головкой на прощание, с кроткой улыбкой на лице, лебединой поступью плавно удалилась, оставив Эмиля наедине с его мыслями и ощущениями… Спустя несколько дней, Эмиль, выходя с работы вместе с Фикретом, решился-таки обратиться с просьбой именно к нему. После свидания Эля ни разу позвонила, но он ни на минуту не переставал думать о ней. Чисто физически она его неимоверно влекла, но Эмиль опасался длительных серьезных отношений, перспектива которых замаячила уже с первой встречи. Вдруг еще разорвет столь странный брак с формальным, по ее словам, мужем и с криком «банзай!» ринется завоевывать его?! Он всегда старался избегать скандального развития своих любовных историй, а тем более связанных с другими претендентами на руку и сердце красавицы. И не потому, что боялся столкновений на этой почве, а исходя из выработанного им для себя принципа, утверждающего, что ни одна, даже самая прекрасная, современная дама не стоит даже самого безобидного «рыцарского поединка». Ибо в его памяти рефреном звучал некогда вычитанный афоризм французского писателя Жоржа Муано: «Женщина никогда не замечает того, что для нее делают, но она всегда заметит, чего для нее не делают». Выходит, если он одарит ее горой из золота и бриллиантов и лишь один раз, в силу каких-то обстоятельств, не сможет проводить домой, то грош цена этой горе? Сей ученый муж загибает! А может, он, Эмиль, недостаточно знает женщин?.. Тем не менее решение принято. Волков бояться - в лес не ходить! Отказаться от общения с такой женщиной из-за каких непонятных опасений? Это было не в его стиле. Иногда он совершал поступки, о которых сожалел впоследствии. Но спустя еще некоторое время все-таки гордился собой: его самолюбие было полностью удовлетворено тем, что он удостаивался любви красивых женщин и ему завидовали окружающие. На этот же раз в нем говорили совершенно иные мотивы. Он не спешил одерживать очередную победу на любовном фронте: успех как таковой его уже не интересовал. Он хотел познать загадочную натуру своей новой пассии, понять всю противоречивость ее чувств и отношения к жизни. Почему она покорно воспринимала столь оскорбительные для нее брачные отношения, какую роль во всем этом призван играть он - высокий голубоглазый шатен? Неужели ему предстоит занять лишь место ее партнера в любовных играх? Стать в ее скрытой от посторонних глаз жизни красивой, но пустой вещицей, способной лишь удовлетворять ее любовную прихоть?.. В это он верить не хотел, и для того чтобы опровергнуть все свои сомнения, ему следовало, по совету великого Наполеона, сперва ввязаться в бой… С этим намерением Эмиль, дождавшись окончания рабочего дня, предложил Фикрету немного прогуляться. Доехав на автобусе от Рабочего проспекта до станции «26 бакинских комиссаров», они вышли прямо у Приморского бульвара. - Жаль, что уже октябрь, а то зашли бы в «Бахар» и посмотрели бы чего-нибудь из франко-итальянского репертуара, - с нескрываемой досадой прервал молчание Фикрет. - Если тебе хочется в кино, можно дойти до подземного перехода и выйти к «Азербайджану», - неуверенно ответил Эмиль. Его спутник, поняв, что Эмилю сейчас не до кино и предстоит какой-то важный разговор, отговорился: - Знаешь, смотреть фильм летом, сидя на скамейках, окруженных деревьями вперемежку с виноградным вьюном в «Бахаре», - неповторимое удовольствие. Залы зимних кинотеатров хороши другим, но прелесть и очарование летних они заменить не могут. Затем Фикрет переменил тему разговора и стал разглагольствовать о скоростных качествах модного в молодежной среде автомобиля «Жигули» третьей модели. И тут Эмиль решительно прервал его вопросом: - Чувак, ты сможешь организовать для меня какую-нибудь хату? - Так бы сразу и говорил! Могу, - не растерявшись, ответил Фикрет, вероятно предвидев именно такой вопрос. - Только она далеко от города - в Сабунчах, в таком жутком рабочем квартале, что тебе вряд ли подойдет. - Ты же знаешь, что я непривередлив. Лишь бы обстановка была соответствующей, - разочаровал Эмиль Фикрета, видимо надеявшегося на то, что друг побрезгует вести даму своего сердца в такое отстойное место и ему тогда не придется прилагать какие-то усилия, оставшись при этом «хорошим». - Если под соответствующей обстановкой ты подразумеваешь магнитофон с клевыми записями и холодильник, наполненный чешским пивом и ветчиной, то этого я тебе не обещаю. Но кровать, хотя и железная, - с чистым бельем, чай заварить есть в чем. Остальное с тебя. - Спасибо, друг! Ты меня здорово выручишь. - Какие проблемы! Наслаждайся жизнью - с любимой рай и в шалаше, - хитренько подмигивая, с некоторой завистью в голосе воскликнул Фикрет. - Но сперва мы с тобой сами должны туда съездить, чтобы я показал тебе, как туда попасть, и объяснил кое-какие нюансы. При этих словах Эмиль немного напрягся. Ощутив это, Фикрет пояснил: - Да нет, ничего сложного. Просто в этом неказистом домике живет мой двоюродный брат, работающий на Нефтяных Камнях. Неделю он в открытом море, а неделю отдыхает дома. Поэтому перед тем, как назначать свидание, надо связаться со мной, дабы не попасть впросак. Он разрешает мне пользоваться хатой в его отсутствие, ну а я не против того, чтобы разделить эту привилегию с тобой. А все остальное я объясню тебе на месте. Растроганный Эмиль в эмоциональном порыве остановился и заключил Фикрета в объятия: - Ты настоящий, настоящий друг! Затем, справившись с нахлынувшим волнением, радостно предложил: - Давай зайдем в подвал старого «Интуриста», пропустим по парочке рюмок коньяка и закусим столичным салатом и бутербродами с красной икрой! - Ага, ты и меню выбрал заранее… А может, там и нашего любимого «Оливье» не будет, и бутербродов с икрой? - Да ты что! Чтобы в старом «Интуристе» не было салата «Оливье» да красной икры, не говоря уже о черной? Ты, чувак, говори да не заговаривайся! А если произойдет невероятное и не будет всего этого, тогда шашлык закажем. - Идет, - согласился Фикрет, - чего уж там. Но лучше уж «Оливье» с красной икрой. А то вечером нажремся шашлыка, потом проблем с желудком не оберешься. - Царствие небесное Алексею Викторовичу Щусеву! И слава его конструктивизму: он построил такое замечательное здание, в котором не может не быть «Оливье», красной икры и всего самого замечательного на свете! - с неистощимым оптимизмом в голосе на весь бульвар прокричал обрадованный столь чудесным разрешением проблемы Эмиль. Взяв под руку Фикрета, он вместе с ним весело зашагал в сторону овеянного легендами и столь любимого всеми бакинцами шедевра щусевского архитектурного гения... Глава VI. Сабунчинское гнездышко На следующий день друзья после работы, не мешкая, направились к домику в Сабунчах. Доехав на метро до станции «Азизбекова», они пересели на автобус, идущий в поселок. Дорога от метро до конечной точки их маршрута шла по Беюкшорскому шоссе и далее по небольшому участку дороги, петляющему среди нефтяных вышек и называющемуся Городское шоссе, - для более точного ориентирования бакинцы прозвали этот отрезок Забратской дорогой. Проехав по ней от круга метров двести, автобус подошел к остановке, на которой они сошли и, перейдя дорогу, углубились в поселок. Пробираясь среди старых, примитивных построек, которые трудно было назвать домами, то и дело утыкаясь лицом в развешанные на веревках простыни и скатерти, они, вдыхая мазутный запах, которым была пропитана земля этого квартала, подошли к забору маленького домика с перекошенной деревянной крышей. Фикрет достал ключи и принялся открывать массивный металлический замок на калитке. Свои действия он так подробно комментировал, будто взламывал сложнейший механизм банковского сейфа. - Так, сначала открываешь внешний замок и, когда войдешь, не забудь закрыть дверцу вот на этот крючок с внутренней стороны, - сопровождая свои слова соответствующими действиями, объяснял Фикрет. Затем, подойдя к двери дома, продемонстрировал Эмилю ключ, напоминавший по своей величине и форме ключ папы Карло: - Теперь вот этим ключом открываешь саму дверь. Видишь, на ней всего один внутренний замок. Так что ничего сложного нет. Пройдя внутрь домика, они сразу же очутились на застекленной веранде, исполнявшей, судя по плите с двумя конфорками, старому маленькому холодильнику «Саратов» и кухонному столику с двумя грубыми деревенскими табуретками, роль кухни. - Чувак, смотри внимательно! - подошел к очередному этапу экскурсии по «хате» Фикрет. - Сначала открываешь вентиль газового баллона - он тут, сбоку. Лишь потом включаешь нужную тебе конфорку на плите. Ну, с процедурой пользования газовой плитой мы разобрались, а холодильник, я думаю, ты сам заполнишь. Если он даст сбой, ничего не трогай: я его раз в неделю размораживаю и знаю, как вернуть его в рабочее состояние. Он стоит здесь с 1956 года, и такой крепкий механизм, что еще лет двадцать прослужит! Рюмки, тарелки, ложки вот здесь, - Фикрет показал на подвесной деревянный шкафчик с двумя застекленными створками, аккуратно завешанными маленькими белыми накрахмаленными занавесками, расшитыми узорами. - Теперь иди сюда, - «проводник» открыл дверь, ведущую из кухни в единственную в домике комнату, включил свет и пригласил войти. - Вот «святая святых» наших с кузеном любовных утех! Эмиль внимательно осмотрел комнату. Свет от люстры с двумя шестидесяти ваттными лампочками, прикрытыми старинным розовым абажуром с висевшей, как новогодние гирлянды, бахромой, был весьма тусклым, однако вполне соответствовал интимной обстановке жилища. А кровать - боже мой! Старинная, металлическая, с фигурными подголовниками, разукрашенными выплавленным из тонкого листового железа узором. А самое главное - с металлической сеткой, издающей милый слуху влюбленной парочки скрип! На ней гармонично расположился строго, по-солдатски застланный белой простыней полосатый матрас. Сверху возвышалась подушка, одетая в кипенно-белую наволочку, которая покоилась на легком бязевом одеяле розового цвета. Эмиль с замиранием сердца рассматривал это «королевское» ложе: оно как будто переносило его назад, в раннее детство. Иллюзия была подкреплена еще одним элементом той эпохи - висящим на стене около кровати гобеленовым ковром: оленье стадо, а на переднем плане - красавец вожак с великолепными витыми, словно ветви старого дуба, рогами. Эмиль не мог оторвать взгляд от этой картинки. Но Фикрет его завороженность воспринял по-своему: - Что, предвкушаешь удовольствие, которое ты получишь на этой кровати? Ладно, друг, потерпи еще денек - и кровать в твоем распоряжении со всем своим и твоим содержимым! Произнося это, он нервно посмеивался, но Эмилю было не до нюансов тона своего друга. Увиденное вызвало у него двойственное чувство. С одной стороны, его душевно привлекала по-спартански строгая, почти что пуританская обстановка комнаты с ее металлической кроватью и могучим старинным деревянным буфетом, украшенным вверху башенками с застекленными дверцами, напоминающими башни средневековых замков. С другой стороны, он, в ожидании первого интимного свидания с Элей в столь сказочной атмосфере, безусловно, сильно волновался. - Ты знаешь, я очарован этой обстановкой. Вспоминаю время, проведенное в младенчестве в гостях у дедушки с бабушкой. Как я, маленький сорванец, красным карандашом разукрашивал дверцы точно такого же буфета и убаюкивался бабушкиными колыбельными на такой же металлической кровати на фоне похожего гобелена! - закатив глаза кверху, сентиментально вспоминал Эмиль. - Да, чувак, романтичности тебе не занимать! Ничего, теперь твоя красавица, о которой ты, кстати, мне пока еще ничего не рассказал, исполнит тебе свою «колыбельную». Да такую, что начисто отбивает сон! - съехидничал Фикрет. - Ах ты циник проклятый! - шутливо толкнул друга в плечо Эмиль. - Ну, кто-то же должен быть циником, не всем же ходить в романтиках! А то если все мужчины мира будут петь серенады под балконами своих возлюбленных, вздыхая от каждого их взгляда, кто же будет тогда злодеем? Так и драматургии не было бы, и мы бы не смогли наслаждаться Шиллером, Гете, Шекспиром, Теккереем, Ричардсоном, Чеховым… В общем, чувак, моя мысль тебе ясна! - Ясна, как никогда. Начитался ты западной классики.… Но вот скажи мне, если ты действительно читал, ну, скажем, «Клариссу» упомянутого тобой Сэмюэля Ричардсона, какую роль ты бы мне отвел - сэра Ловеласа подло соблазнившего Клариссу, или, может, убившего его на дуэли полковника Мордена, отомстившего за бедняжку? - А вот ты мне расскажи про свою таинственную пассию, и я отвечу тебе, - сбросив с себя шутовскую мимику, серьезно ответил Фикрет. Надо сказать, что, особенно не увлекаясь литературой, о чем читатель мог убедиться еще в начале нашего повествования, Фикрет, тем не менее, считая себя непревзойденным Дон Жуаном, старался прочесть все модные легкие романы классиков западной литературы, повествующие о тонкостях человеческой интимной жизни. И дабы иметь представление о том, кто такой Ловелас, имя которого превратилось в синоним бессмысленного волочения за женскими юбками, и частенько применяемого дамами к нему, и не оплошать в обществе, Фикрет даже пошел на то, чтобы прочесть Ричардсона - малоизвестного в целом автора. - Ну, тогда давай присядем. Благо здесь есть стол и стулья, на которых можно даже сидеть, - пошутил Эмиль, прежде чем перейти к серьезному рассказу про Элю. - А ты не иронизируй! Стулья, действительно, довоенные, примитивные, но такие добротные, что прослужат еще долго. Лучше садись и выкладывай. Эмиль, философски улыбаясь, последовал совету друга. Завершив короткий по времени, но столь насыщенный по содержанию рассказ, он заглянул в глаза другу и умолк в ожидании его мнения. Фикрет, находясь под впечатлением от услышанного, видимо обдумывая ответ, тоже некоторое время молчал. Наконец раздалось его протяжное: - Да-а-а! Должен тебе сказать, что, судя по всему, на роль сэра Ловеласа ты не претендуешь. Ведь, если я правильно понял, не ты, а скорее она тебя соблазняла. И ты не собираешься овладеть ею, подобно Ловеласу, обманом во сне: на такое ты не способен, да и необходимости в этом никакой. Она сама страстно желает тебя! Но и мантию радетеля чести Клариссы полковника Мордена ты, надеюсь, на себя примерять не собираешься? Собственно, мстить некому и не за что. Насильно, как Клариссу за Сомса, замуж за дистанционного, если так можно выразиться, мужа ее никто не выдавал. Напротив, всеми силами его родители препятствовали этому. Так что, чувак, здесь английской классикой и не пахнет! Здесь истинно бакинская, с психологической примесью патриархально-байского отношения к женщине, драматургия. Хотя, черт побери, весьма и весьма оригинальная. Как говорится в народе, без полулитры не разберешься! Этими словами Фикрету удалось несколько разрядить эмоционально напряженную обстановку, и друзья весело рассмеялись... Вечером следующего дня, часам к семи, Эмиль с Элей подошли к калитке уже знакомого читателю домика. Проходя по вонючим задворкам мазутно-нефтяного гетто, Эмиль бросал в сторону Эли пытливые взгляды: не поколебалось ли ее желание продолжить общение с ним на столь экзотичной для бакинки, прожившей всю жизнь в центре города, периферии?.. Но ее лицо не выдавало никакого недовольства. Напротив, с губ не сходила улыбка, а глаза весело сверкали. Они вошли в домик, и пока Эмиль раскладывал на кухонном столе традиционный бакинский джентльменский набор, состоящий из торта «Сказка», коробки конфет «Чинар» и советского шампанского, Эля, войдя в комнату, пристально изучала обстановку. При виде металлической кровати она, усмехнувшись, непроизвольно тихо произнесла: - О-о, истинно королевское ложе! - Ты что-то сказала? - раздался из кухни голос Эмиля. - Да так, ничего существенного, - пожав плечами, ответила Эля, возвращаясь на кухню. Эмиль же тем временем включил газовую плиту, поставил чайник и, усевшись на табуретку, стал терпеливо дожидаться, когда вода закипит. Пройдя мимо него, Эля подошла к плите и протянула над ней свои руки, сгоняя с них зыбкий, влажный морской холод бакинской осени. - Ты замерзла? - заботливо спросил Эмиль. - Не очень. Просто тепло всегда приятно, а в этой обстановке оно и очень романтично. Не так ли? - не поворачивая головы, интригующе обратилась она к Эмилю. - Да, пожалуй. Но романтичность этой обстановке создаем мы… - Не мы, а пока что я пытаюсь сделать это, а ты возишься с чайником! - последовал жесткий шокирующий упрек в адрес Эмиля. Он, растерявшись, не сразу сообразил, как реагировать. Наконец, придя в себя от столь неожиданной критики, встал с табуретки и подошел к Эле. Обняв ее сзади за талию, он стал нежно покрывать ее шею жаркими поцелуями, чувствуя при этом, что она не только не сопротивляется столь внезапному проявлению любовной страсти, но и с нетерпением ждет продолжения. Она повернулась лицом к Эмилю, ее тело дрожало от буквально сжигавшего ее желания, веки от удовольствия прикрылись, а губы медленно потянулись к его губам. Эмиль, теряя голову от близости женского тела, да еще и столь желанного, крепко прижал ее к себе, его руки бессознательно скользили по ее спине, талии, ягодицам. Они долго не могли оторваться друг от друга. И когда наконец синхронно сделали попытку отдышаться от бури, скорее шторма чувств, Эля полушепотом произнесла: - Ты меня только целуешь, а я уже с ума схожу! Представляю, что будет дальше… - Не надо представлять, - в тон ей ответил Эмиль, - ты сейчас утонешь в моей любви! - Да, да, да! Сделай так, чтобы я не всплывала на поверхность… …Они умиротворенно лежали, пребывая в сладостной от пережитой физической близости эйфории. Их тела, покрытые легкой испариной, переплетаясь, чувственно прилипали к лишенному одеяла пододеяльнику. Эля, положив свою аккуратную головку на грудь Эмилю, тихо дремала. Он же не переставал гладить ее волосы, едва прикасаясь к ним губами. Лежа с закрытыми глазами, Эмиль думал о том, что, наверное, пролежал бы так целую вечность. В этот момент перед его глазами, как в калейдоскопе, проносились красочные пейзажи его счастливого детства: дача, пляж с золотистым апшеронским песком, в который он закапывался до головы, размеренный шум морских волн, сады с яблонями, виноградными кустарниками, инжирными деревьями и бесподобно пахнущими розовыми акациями. Видимо, так выглядит рай, в котором он очутился на мгновение, познав всю силу Элиной любви. Спустя некоторое время их блаженное состояние было прервано самой Элей. Она лениво подняла голову и, находясь еще в сомнамбулическом состоянии, пролепетала: - Наверное, надо подниматься и идти домой. Ой как неохота! При этих словах Эля очаровательно зевнула и потянулась. - Меня уже заждались, - добавила она. - Ты имеешь в виду своего так называемого мужа? - поворачиваясь к ней спиной, сердито пробурчал Эмиль. - Солнышко мое, ты меня уже ревнуешь? Мне это льстит! - Она обняла Эмиля сзади и с каким-то чувственным сексуальным выдохом нежно поцеловала его в спину. Этого оказалось достаточно для того, чтобы он моментально растаял. Обернувшись лицом к возлюбленной, Эмиль принялся неистово целовать ее губы, шею, опускаясь все ниже и ниже, ласкал ее груди, животик, ощущая, как по телу Эли пробегает ток возбуждения и она, прикрыв веки и едва раскрыв губки, утопает в блаженстве. Эмиля раздирало страшно противоречивое чувство. С одной стороны, оно породило нежную привязанность к телу, хозяйка которого так умело и ловко бередила ему душу. Но с другой - переполняло ревностью к незнакомому ему человеку, с которым он отныне вынужден делить любимую женщину. Ему не давал покоя протест против вопиющей патриархальности ее отношений с мужем. В душе он считал, что после сегодняшнего вечера имеет право на выражение этого обостренного в нем чувства несправедливости. Но, по всей вероятности, ошибался. - Ты полагаешь, что первой же физической близости достаточно, чтобы мгновенно приревновать меня к человеку, с которым мы в браке уже два года? - не отвергая тем не менее любовный порыв Эмиля, иронично спросила она. Улыбнувшись, он откинулся на спину. - А ты называешь это браком? Что ж, может быть. Наверное, я чего-то недопонимаю. - Не стоит вдаваться в детали и портить себе настроение в такой день. Ведь нам хорошо с тобой, а мои отношения с мужем пусть тебя не волнуют. Откинув пододеяльник, Эля села в кровати и принялась одеваться. - Все было замечательно, и поверь, что я люблю тебя, - как бы невзначай бросила она. - Несмотря на то, какая перспектива ожидает наши отношения в будущем, я буду любить тебя так долго, во всяком случае, до тех пор, пока ты мне это будешь позволять. - То есть до тех пор, пока нам не надоест любить друг друга? Ты это хотела сказать? Ну что ж, вполне откровенно, хотя и весьма цинично, - горько усмехнулся Эмиль. - Тебе не идет скепсис! Мы взрослые люди и должны относиться к жизни реально. Надо пользоваться ее чудными мгновениями, не концентрируясь на неприятных казусах. Их в жизни предостаточно, так что не будем позволять им портить нам наши счастливые дни. Эмиль, родненький, - почти взмолилась Эля, - оставайся таким, какой ты есть - романтичный, нежный, проникновенный, и никогда не позволяй мелким страстям заслонять в себе эти качества. Поверь, тебя это не красит, и не старайся быть похожим на большинство мужчин. Природа создала тебя иным, и таким я тебя люблю, и уверена, что не только я! Эмиль резко вскочил с кровати и, обмотавшись вокруг бедра сорванной с кровати простыней, стал бессознательно вышагивать по комнате. Наконец он остановился и спросил: - У тебя есть ручка? Она взяла лежавшую на тумбочке рядом с кроватью сумку и, покопавшись в ней, вытащила белую пластмассовую шариковую ручку с темно-синим колпачком. - На, возьми, - ничего не спрашивая, она подала ручку Эмилю. Эмиль, сорвав листок с настенного календаря, присел за стол и стал что-то старательно выводить. Закончив, он обернулся к Эле, чтобы пояснить написанное, - и обомлел! Глядя на представшую его очам картину, достойную кисти великого Рубенса, он не мог произнести ни слова. Натягивая на свои белые полноватые ножки черные кружевные чулки и пристегивая их к резиновым лямочкам, свисавшим с черного атласного пояса, Эля напоминала ему самую прекрасную из трех граций, будто сошедшую с одноименного полотна Рубенса. Срывая с нее одежду в порыве страсти, он тогда не обратил внимания на пикантные детали нижнего белья, столь тщательно подобранного ею к первому свиданию. А теперь, не в силах оторвать глаз, подумал: «Она специально надела это сексуальное белье, чтобы окончательно покорить меня. И она добилась своего - я ее такой обожаю!» Эля же, плавно и медленно надевая эти приводящие в восторг мужскую душу элементы женского туалета, исподволь наблюдала за реакцией Эмиля. Заметив его трепетное замешательство, она, довольная собой, победно ухмыльнулась: если женщины любят ушами, то мужики - непременно глазами. Они у них всегда жадные до женской красоты, даже тогда, когда уже не в состоянии ею воспользоваться! - Ты что-то собирался мне показать? - невинно спросила она. - Да, вот смотри, - неумело скрывая свое волнение, как можно более деловым тоном произнес Эмиль, - схема любовных отношений такова. Он протянул ей исписанный календарный листок и принялся конкретизировать содержание выведенной на нем формулы. - Умный мужчина + умная женщина = роман; умный мужчина + глупая женщина = любовное приключение; глупый мужчина + умная женщина = брак, ну и глупый мужчина + глупая женщина - это всего лишь беременность! Ты на глупую женщину не похожа, и меня, как бы нескромно это ни звучало, глупым мужчиной не назовешь. Стало быть, любовное приключение, брак и тем более беременность отпадают. Остается роман! - патетически произнося последнюю фразу, Эмиль с обворожительной улыбкой, подобно древнеримским ораторам, вскинул правую руку вверх. - Одевайся, мой милый Конфуций! В чувстве логики тебе отказать нельзя. Но если ты еще немного пробудешь в этой сыроватой комнате завернутым в простыню, как римский патриций в бане, то непременно заболеешь, - снисходительным тоном, надевая через голову серую твидовую юбку и застегивая молнию сбоку, пробарабанила Эля. - Не беспокойся, я человек закаленный. Но ты не ответила: согласна со мной или нет? - Поживем - увидим! - щелкнув его по носу, лукаво отговорилась Эля. Эмиль, промолчав, стал одеваться. Выполнив все незамысловатые инструкции Фикрета по запиранию двери и калитки, он, взяв Элю под руку, вышел на обочину Городского шоссе. Они остановили проходящий автобус и благополучно доехали до метро «Азизбекова». Сойдя с автобуса, Эля направилась в сторону станции, но Эмиль покровительственно остановил ее: - Нет, отсюда я довезу тебя до дому на такси, никакого метро! - Я не возражаю сэр, - приседая в едва заметном реверансе, согласилась она. Оба весело рассмеялись. Решительным шагом Эмиль повел Элю к находящейся рядом остановке такси и, вальяжно развалившись в обнимку с ней на заднем сиденье, по-хозяйски приказал водителю: - К роддому Крупской! Их любовные свидания продолжались вплоть до Нового года. Сабунчинское гнездышко благотворно влияло на их чувства, и разгорающаяся между ними любовь с каждым разом наполнялась все более разнообразными и новыми ощущениями, эмоциями, а самое главное - порождала небывалую в жизни обоих духовную близость. Именно она, благословенная, доставляла им радость физической близости, до невозможности утончая их чувственные наслаждения. Общность духа как будто покровительствовала их телам, сливавшимся в любовном экстазе в единое целое. В промежутках между порывами страсти они обнаруживали, что любят мелодии одних и тех же композиторов, поклоняются одинаковым по характеру произведениям живописи, перечитывают одних и тех же литературных классиков, получают удовольствие от одних и тех же фильмов. Эмиль, демонстрируя лучшие образцы мужской толерантности, никогда больше не возвращался к разговору о брачных отношениях Эли. А та, в свою очередь, не интересовалась интимной жизнью Эмиля вне пределов сабунчинского гнездышка. А гнездышко служило верной, скрытной, безмолвной крышей их любовной идиллии. И даже казус с внезапным появлением кузена Фикрета во время их очередного пребывания там, не смог нарушить их трогательного, благоговейного отношения к гнездышку. А дело было так: войдя в дом, Эмиль с Элей еще не успели отогреться, как раздался стук в дверь. Эля тот час же бежала в комнату и затворила за собой ее настежь распахнутые двери. Эмиль нехотя открыл дверь. Перед ним стоял человек среднего роста с жестким морским загаром на лице с широким твердым подбородком, выражавшим непоколебимую волю, в брезентовом плаще с откинутым капюшоном, с кепкой на голове. Весь его вид и выражение лица выдавало в нем честного правдивого трудягу, весь смысл жизни которого заключался в работе на благо государства, а пропахший запахом нефти, смешанным с запахом моря, брезентовый плащ говорил о том, что перед Эмилем стоял хозяин их гнездышка. Эмиль, растерянно улыбнувшись, вежливо поздоровался. - Ради бога, извините за беспокойство, мы сейчас уйдем! Бравый нефтяник понимающе моргнул Эмилю и добродушным тоном ответил: - Это ты извини меня, что я так не вовремя явился! Плохая погода и катер не вышел в море. Наверное, утром уплыву туда, - тут он протянул Эмилю находящуюся в его руке сумку и попросил, - Брось, пожалуйста, мою сумку в шифоньер. Тут по близости в клубе нефтяников фильм идет интересный. Давно я в кино не ходил! Схожу, посмотрю кино, а вы тут пообщайтесь. Через часа два приду! Не входя в дом, он повернулся и зашагал в обратную от него сторону. Эмиль облегченно вздохнул. Когда он на следующий день рассказал о случившемся Фикрету, то рассмеявшись, констатировал: - Да, он у нас такой - мой кузен! С обостренным чувством локтя и мужской солидарности! Эти качества привились ему на Нефтяных Камнях! Вот что значит нефтяник в море - перед лицом постоянной опасности, тяжелого труда, люди становятся такими вот самоотверженными, стойкими и внимательными к друг другу! Ведь недаром же Роман Кармен снял такой замечательный фильм о Нефтяных Камнях! Когда же Эмиль иногда делился с ним, хвастаясь столь цивилизованными любовными отношениями, обходившимися без ревности и скандалов. Друг, усмехаясь в ответ, лишь восклицал: - Прямо уголок Франции! Никаких сицилийских страстей! Чувак, так не интересно, никакого перца! Единственное, что вносило какой-то диссонанс в их отношения, было неприятие Элей публичных визитов в рестораны, бары и даже кинотеатры. Эмиля это немного смущало, ибо его натура, охваченная чувством, жаждала и такого времяпрепровождения с любимой женщиной. Ему так хотелось, взяв слегка опьяневшую Элю за талию, плавно двигаться с ней по всему залу под душещипательные переливы саксофона, ловя на себе завистливые взгляды парней. Все это он неоднократно проделывал с другими, не менее обаятельными девушками, но тогда эмоции не входили ни в какое сравнение с тем, что он испытывал с Элей. Ни одна из его пассий не была способна привести его в такой душевный и физический трепет, довести его до такого умопомрачения, как Эля. И, конечно же, он страдал от того, что не мог проводить с ней время там, где ему хотелось, и так, как этого требовала его тонкая, романтичная натура. Но ничего не поделаешь - приходилось ограничиваться свиданиями в ветхом, покосившемся от времени и старости, но ставшем ему таким родным и заманчивым домике на окраине Сабунчей. И здесь он целиком посвящал всего себя ей!.. Глава VII. Новогодние перипетии За три дня до Нового года в городе, как всегда, царило радостное оживление. Люди в надежде на лучшее в новом году начинали готовиться к празднику минимум за неделю. Бегали по магазинам в поисках дефицитных продуктов, покупали живые елки, продававшиеся либо в Молоканском сквере, либо в садике К. Маркса, прозванном бакинцами Парапетом. Новогодняя суета доставляла жителям города удовольствие, и, возвращаясь, домой после очередного похода по базарам и магазинам, они делились впечатлениями и рассказывали о местах выгодных приобретений родственникам, друзьям и соседям. Словом, праздничная атмосфера господствовала в умах и настроениях бакинцев и сулила им веселую новогоднюю ночь, будь то дома или в ресторане. Эмилю казалось, что лишь он один не разделяет радостного предновогоднего ажиотажа своих сограждан. Из-за далеко не радужных отношений с отчимом, под влиянием которого находилась мать, обстановка дома была для него напряженной. Он старался как можно реже появляться дома, дабы своим присутствием не провоцировать раздор между матерью и ее мужем. Он понимал ее душевное состояние, раздираемое, с одной стороны, материнской любовью к сыну, а с другой - реноме покорной супруги. Сама мысль о необходимости выбора между сыном и мужем была для нее невыносима. Она пыталась примирить непримиримое, сгладить то, что постоянно выпячивалось. Эмиль жалел мать и понимал, что ей нужна опора в лице мужа. И как бы сын ни заботился о ней, он не мог заменить ей того единственного мужчину, который в полной мере разделял бы с ней все ее проблемы, горести, радости, шел бы с ней по жизни рука об руку. Хотя он считал, что такой желчный, скрытный, ехидный и трусливый человек, каким являлся эфиопоподобный Рагим, никак не подходил на эту роль, но ради душевного спокойствия матери старался по возможности не обострять с ним отношения. Не лучше складывалось у него и на работе. Деспотичный шеф все больше давил на него своим должностным авторитетом, требовал иногда невыполнимого и досаждал из-за каждой мелочи. Даже такой громоотвод, как Владимир Иосифович, в некоторых ситуациях не способен был защитить его от самоуправства «большого» начальничка. И одна лишь Эля могла служить ему в жизни утешением, если бы… …Уже дней десять, как он не встречался с Элей в их любовном гнездышке. За это время лишь дважды они говорили по телефону, и она под разными надуманными предлогами уклонялась от свидания. Ее голос звучал по телефону так же нежно, страстно, но Эмиль чувствовал, что она чего-то недоговаривает. Былая решительность и присущий ей легкий скепсис покинули ее интонации. В разговоре стали появляться многозначительные паузы, но тембр голоса тем не менее свидетельствовал о неугасимости ее чувств по отношению к нему, и это его несколько успокаивало. Придя с работы домой, Эмиль, удобно устроившись в кресле, решил позвонить Эле и настоять на совместной встрече Нового года, где бы то ни было. Ее телефон был долго занят… Наконец в трубке раздался томный, кажущийся усталым голос Эли. - А, это ты! Привет, родной, ну как прошел день? - как ни в чем ни бывало спросила она. - Как всегда, ничего нового. Вот думаю, как мне провести новогодний вечер. - А чего там думать! - небрежно проговорила она. - Сходи с Фикой в новый «Интурист». - Да, осталось лишь уточнить: в ковровый или в мраморный зал! Спасибо за совет… - А почему бы и нет? Что, не успели заказать столик? Ну так не беда! У Лильки есть знакомый администратор, если захочешь, попрошу ее помочь. Она сделает это с удовольствием - ведь ты же ее спаситель! Эмиль, раздраженный деланным безразличием Эли, сухо ответил: - Если понадобится, то уж как-нибудь сам разберусь со столиком. Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать, но предпочитаешь играть роль мамочки, благосклонной к капризам сынка. Видите ли, она будет организовывать мне столик в новом «Интуристе»! Для чего? Чтобы я с какой-нибудь другой подругой весело встретил Новый год?! Брось этот менторский тон и ответь - мы будем вместе встречать праздник или… - ему очень хотелось упрекнуть ее в несуразности ожидания, что муженек все-таки соизволит провести новогодний праздник с супругой, задеть ее самолюбие и тем самым подтолкнуть к желанному для себя решению, но, запнувшись, он все же промолчал. Воспитанность и природный такт не позволили ему перейти ту грань, за которой мог последовать разрыв их отношений, а самое главное - крах гармонии, которую он до появления Эли никогда еще в жизни ни с одной женщиной не обретал. - Что же ты замолчал? Договаривай! Впрочем, я сама могу это сделать за тебя. Да, мой родной, буду ждать мужа, чтобы ему пусто было! Придет, наверно, встретить со мной Новый год по бакинскому времени, а к бою кремлевских курантов побежит домой к папочке с мамочкой. А я дождусь «Мелодий и ритмов зарубежной эстрады»: «наслажусь» песнями «Баккары», «Аббы», подергаюсь на стуле под бони-эмовского «Распутина», «посмеюсь» над выкрутасами Африка Симона, ну и под конец «поплачу» от «Гуд бай, май лав, гуд бай» милого Демиса Руссоса - репертуар-то из года в год не меняется! А чтобы не мерзнуть одной в постели, перед сном приму еще грамм сто «Столичной» за «счастье» в новом году, а потом - баиньки вплоть до второго числа. Видать, судьба моя такова, с ней уж не поспоришь! Она замолчала, и в трубке послышалось ее учащенное дыхание. Эмиль покорно выслушал эту исповедь. Хоть он и не понимал, почему Эля сама себя обрекала на подобный фатализм, но в душе жалел ее. Он боялся задеть ее чувства, но какое-то инстинктивное чутье подсказывало ему, что Эля полностью перед ним не раскрывается. И, может, он видит всего лишь верхушку айсберга… - Ладно, как говорится, у матросов нет вопросов. Желаю тебе провести Новый год в кругу семьи, - с иронией произнес Эмиль и, не дождавшись ответа, положил трубку. В оставшиеся перед новогодней ночью дни они так ни разу и не поговорили по телефону. В предновогодний вечер Эмиль мрачно сидел в своем любимом кресле и под светом настольной лампы перелистывал Ремарка. На этот раз его душа просила «Триумфальной арки». Он мысленно входил в амплуа обездоленного и притесняемого доктора Равика, на собственной шкуре прочувствовал ту же боль, а в образе Жоан, мечущейся между любовью к Равику и нуждой, укладывающей ее в постель с другими мужчинами, видел Элю. Перебирая в памяти все нюансы своих отношений с ней, он никак не мог понять: что же противопоставлено ее любви к нему? Между какими двумя огнями она находится? Неужели какие-то семейные обязательства? Но ведь… «Да ну, к чертовой матери! - подумал он. - Жоан, Эля - все это сентиментальный бред! Баба есть баба. Сегодня любит, а завтра из-за какой-то мелочи меняет свое настроение и ненавидит. А потом бежит обратно, бросается в ноги и начинает ластиться, как кошечка». Эмиль отбросил книгу в сторону и, вытянув ноги, полулежа расположился в кресле. Откинув голову назад, он закрыл глаза и попытался выбросить из головы дурные мысли. «Ладно, не хочет продолжать отношения - бог с ней! Внесу ее в список своих любовных побед, буду вспоминать как очередной роман и поставлю на этом точку», - успокаивал он себя. Но тщетно… Эля, Эля, Эля - это имя и все, что было связано с ним, неимоверно бередило душу. Вбежавшая в комнату десятилетняя сводная сестренка Фируза, смачно поцеловав брата, вывела его из полудремотного состояния и прервала невеселые размышления. - Ты что, спал? Готовишься к встрече Нового года, чтобы не уснуть до утра? - тоном взрослой женщины спросила она. - Счастливый! А меня мама после двенадцати пошлет в постель… Эмиль бросил на Фирузу полный заботливой нежности взгляд. Хотя чертами лица она была похожа на отчима, но отменную белизну кожи и ласковый характер переняла у матери. Чмокнув ее в носик, Эмиль назидательно проговорил: - Знаешь, и меня до пятнадцати лет мать посылала спать после двенадцати. Так что потерпи еще лет пять, и будешь встречать Новый год по московскому времени. Фируза глубоко вздохнула: - Целых пять лет? Это же с ума можно сойти! Эмиль от души рассмеялся. - Стрекозка ты моя, пять лет пролетит - глазом не успеешь моргнуть! И запомни совет старшего брата: не спеши стать взрослой, насладись детством и беззаботностью. Чем взрослее становишься, тем меньше радостей в жизни и больше забот и ответственности за себя, за близких тебе людей. В детстве тебе прощаются любые шалости, а когда станешь взрослой, начнут спрашивать за каждый неверный шаг; за каждую улыбку, подаренную не тому человеку, который ее заслуживает; за каждый жест, расцененный каким-нибудь закомплексованным уродом как оскорбление!.. Пропустив проповедь Эмиля мимо ушей, Фируза скорчила гримасу, сложила руки по бокам и, качая головой из стороны в сторону, стала громко причитать: - Ой-ой-ой, какие мы мудрые и строгие! Мне хватает маминых назиданий, хоть ты меня пожалей. - Фирузенька, жалость - это недостойное по отношению к человеку чувство. Любовь - это другое дело! Вот я тебя люблю, а не жалею, потому и объясняю, что почем! Ну ладно, повзрослеешь - поймешь. В это время зазвонил телефон. Эмиль, поднимая трубку одной рукой, другой слегка притянул Фирузу к себе и, поцеловав ее в щечку, кивком головы в сторону двери дал ей понять, чтобы она покинула комнату. В трубке послышался голос Фикрета: - Привет, чувак! - Здорово, коли не шутишь, - с мрачной иронией в голосе ответил Эмиль. - Что за печальный тон! Корабли твои потонули, что ли? Запомни, кроме смерти, неразрешимых проблем нет! Короче, я позвонил, чтобы пригласить тебя на встречу Нового года в ковровом зале нового «Интуриста». Эмиль усмехнулся в трубку: - Ты как будто со слов Эли говоришь. Это она предлагала мне пригласить тебя, да еще и с дамами, в новый «Интурист». Обещала даже посодействовать в заказе столика. - Да брось ты! Тебе везде и во всем мерещатся происки Эли. У тебя уже крыша поехала из-за этой любви. Роль Меджнуна тебе не идет! Если я правильно понял твое состояние, то «Ибн Салам» монополизировал право встречать новый год с «Лейли». Не зацикливайся ты на ней: со мной будут две потрясающие кадры! Только, смотри, блондинка моя. Но предназначенная тебе брюнетка просто бесподобна! Какие груди, ножки и все остальное… - Спасибо, Фика. Я всегда утверждал, и буду утверждать, что ты замечательный друг! - Ладно, прибереги признания в любви для Таи - так ее зовут. Значит, в одиннадцать у входа в новый «Интурист». Договорились? - Договорились! - повеселел Эмиль. Новогодняя ночь прошла как нельзя лучше. Музыка гремела так, что сидеть и болтать не было никакой возможности. Тая оказалась симпатичной веселой девушкой, со стройной фигурой, блестящими карими глазами, черными как смоль волосами, уложенными в прическу а-ля Анук Эме. Не обремененная излишним интеллектом, она смеялась по каждому пустячному поводу и каждому второму слову, сказанному порой Эмилем вполне серьезным тоном. Сразу было видно, что она хотела ему понравиться и подчеркнуть свое «обостренное» чувство юмора. Иногда, рассказывая анекдот, он доходил лишь до его середины, и Тая, считая, видимо, что изюминка анекдота заключена именно в этом моменте, начинала самозабвенно смеяться. Ее подруга Лариса - девушка Фикрета - была, напротив, чрезмерно сдержанна и ограничивалась легкой ухмылкой с таким видом, что ей, мол, весь этот юмор и светские разговоры не в новинку и она ими даже утомлена. Высокая блондинка с рельефно выдающимися ключицами, длинными худыми ножками с острыми коленками, она обладала тонким удлиненным лицом, напоминающим лисью мордочку, и постоянно напускала на себя безразличный ко всему происходящему вид. Публика динамично под быструю танцевальную музыку в стиле диско, рок или панк неистово выделывала «хореографические» кренделя, кто во что горазд! Но как только начинали звучать первые нотки блюзов и других медленных инструментальных композиций, беснующаяся толпа мигом разбивалась на движущиеся впритык в небольшом танцевальном пространстве и постоянно соприкасающиеся друг с другом парочки. Когда Эмиль приглашал Таю на такой танец, она, крепко прижимаясь к нему, обвивала руками его шею и уютно устраивала свою головку у него на плече. Натанцевавшись вдоволь, поглотив приличное количество всевозможного спиртного, начиная со «Столичной» и кончая вишневым ликером, откушав интуристовских закусок и котлет по-киевски, к пяти часам утра изрядно осоловевшая от всего этого публика начала расходиться. - Ну, чувак, - ежась от утренней морской прохлады и поднимая воротник своего серого кашемирового пальто, обратился Фикрет к Эмилю, - нам с Лариской на проспект Нариманова, а вам, ребята, кажется, куда-то в сторону Завокзальной. Я прав, Тая? - Скорее, на Шестую Нагорную, - несколько смутившись, уточнила Тая. Затем, отведя Эмиля в сторону и заговорщически потирая ладони, Фикрет тихо конкретизировал свои планы на день: - Лариска сплавила предков к родственникам, и ее хата пуста. Но и ты не теряйся! Если на Шестой Нагорной не все в ажуре, то Сабунчи в твоем распоряжении: кузен справляет Новый год «ударным коммунистическим трудом» на Нефтяных Камнях, - с этими словами, он, обнимая друга на прощание, незаметно для посторонних глаз мягко вложил в карман пальто Эмиля ключи от сабунчинского домика. - Спасибо, желаю тебе с чувством и толком провести день! - искренне сказал Эмиль. - Первого будет в избытке, а второго я тебе не обещаю. Толком буду работать, а любить - только с чувством! Рассмеявшись, каждый из друзей взял свою подругу под ручку, и парочки быстро разошлись в противоположные стороны. - Может, немного прогуляемся? - предложил Эмиль. - Давай, - согласилась Тая, - я люблю гулять по пустынным улицам города. Знаешь, - с каким-то воодушевлением продолжила она, - когда на улицах безлюдно, я рассматриваю архитектуру зданий, особенно в центре. И как будто познаю свой родной Баку заново! Ведь в повседневной суете мчишься на работу или по другим делам, опустив голову, и не замечаешь всей красоты бакинских улиц. - Да, - подтвердил Эмиль, - это здорово! В это время они проходили мимо клуба Дзержинского и, как бы к слову, Эмиль не преминул блеснуть своей эрудицией: - А ты знаешь, что улица, по которой мы идем, до революции называлась Меркурьевской? А вместо клуба Дзержинского стоял невероятной красоты костел. Здание же нынешнего педагогического института было жильем для служителей этого костела. Вот посмотри, - обхватив девушку за талию, он показал ей на окна института, будто каким-то волшебным образом соскочившие на улицы современного Баку со средневековых монастырей, описанных на страницах рыцарских романов Дюма, Вальтера Скотта, Анн и Серж Голонов, Дрюона. - Обрати внимание на окна, балконы, на стремящиеся ввысь, украшенные резными каменными кружевами колонны и шпили, которые будто теряются в небесах, поглощенные дымкой облаков, - ведь все это выполнено в стиле классической готики! Здание словно вырвано из остального архитектурного комплекса и диссонирует с современным обликом улицы. Острота, тонкость и грациозность форм - вот характерные черты готики. Знаешь, - увлеченно продолжил он, - один мой знакомый, работающий в историческом архиве, показал открытку шестнадцатого года с изображением костела и прилегающего к нему здания и спросил, какой это, по моему мнению, город? Я без колебаний ответил: «Или Копенгаген, или Гамбург, а может, и Амстердам». Но то, что это костел Святой Марии на Меркурьевской улице старого Баку, мне и в голову не пришло! Представляешь, у нас в городе стоял наш собственный монастырь Сен-Дени, который, кстати, первым в мире был построен архитектором аббатом Сугерия в готическом стиле, или собор Парижской Богоматери… А может, сохранись этот костел до нашего времени, он стал бы источником вдохновения для нашего бакинского Гюго. И описал бы он нашу, бакинскую историю любви Квазимодо к Эсмеральде… - А что стало с костелом? - спросила подружка, завороженная пылкой тирадой Эмиля. - Да взорвали в начале тридцатых годов, во время борьбы с «опиумом для народа». Так же, как и собор Александра Невского, вместо которого сейчас стоят три школы у изголовья базара-пассажа, Биби-Эйбатскую мечеть по дороге на Шихово… Время было такое, тут уж ничего не поделаешь! - махнув рукой, ответил Эмиль. - Жаль! А откуда ты про все это знаешь? Эмиль, самодовольно усмехнувшись, менторским тоном произнес: - Энциклопедию читать надо, в ней все и про все сказано. Советую не лениться заглядывать, если чем интересуешься. Уточняю - Большая Советская Энциклопедия… - Это синенькая такая? - простодушно спросила Тая. - Она самая, но уже выходит новая - красненькая, - передразнил ее Эмиль. Но Тая как будто не замечала его сарказма. Ее глаза излучали вдохновенный блеск, она и не пыталась скрыть свое восхищение Эмилем, его знаниями и кругозором: - Я видела ее в «Ахундовке» и даже пользовалась одним томом! А вот скажи, если ты такой умный: какие еще архитектурные стили есть в Баку? - Ну-у, - протянув, почесал затылок Эмиль, - скажем, неоренессанс или необарокко… Да, классицизм, которым, кстати, отличается и здание АПИ Ленина, да и сам «покойный» ныне костел Святой Марии. А вот здание «Азнефти», построенное немцем Штерном, - это уже явное необарокко. - Классно, - мечтательно произнесла Тая, - у меня нет слов! - Ладно, как-нибудь еще проведу для тебя экскурсию по примечательным местам Баку, а сейчас давай подышим свежим утренним воздухом, пока машины и люди не успели его испортить, - с этими словами он перенес свою руку ей на плечо и крепко обнял. А она, робко прижимаясь к нему, с блаженной улыбкой на лице умолкла. Так они медленно, соразмеряя свои шаги и не замечая усталости, шли по довольно длинному, идущему в гору пути вдоль всего проспекта Ленина и, дойдя до кинотеатра «Дружба», повернули в сторону мединститута, за которым и находилась Шестая Нагорная. Дойдя до одноэтажного строения с оригинальными балконами в виде лоджий, покрашенного некогда в розовый цвет, но существенно поблекшего оттого, что кисть маляра не касалась его десятилетиями, они остановились у деревянных ворот, ведущих во двор дома. Эмиль, будто потеряв присущую ему решительность в сердечных делах, молча переминался с ноги на ногу. Он безразлично смотрел куда-то вверх, а она, приподнявшись на носках, подарила ему поцелуй в щеку. - Спасибо за новогодний вечер - он был замечательный! Тебе надо выспаться, иди домой, - покровительственным тоном заключила Тая. - Мы еще увидимся? - с дрожью в голосе спросил Эмиль. - Все зависит от тебя: если найдешь время и желание, то увидимся. Впрочем, ты же обещал мне экскурсию по городу… - Я слов на ветер не бросаю. - Ладно, Эмильчик, поживем - увидим! Она скрылась за воротами, а Эмиль уныло побрел через весь город домой. Он так и не осмелился пригласить ее в сабунчинскую обитель, словно боялся встретить там Элю, аурой которой был для него пропитан каждый уголок комнаты, каждая вещица в ней. Эмиль не желал признаваться себе в том, что в любой другой девушке видел страстные губы и полные любви глаза Эли, ощущал на себе ее нежные вздохи и прикосновения ее ласковых рук. «Как тактична Тая, - констатировал в этот момент его ум. - У нее дома никого не было, но она прониклась моим душевным состоянием и не пригласила к себе. Я бы попал в неловкое положение: не отвечая ей взаимностью, оскорбил бы ее чувства, а отвечая - обманул бы их». Глава VIII. Сон в руку Где-то перед ним ухнул снаряд. Эмиль утыкается лицом в сырую лесную почву вьетнамских джунглей. Машинально лихорадочно набрасывает руками землю на каску, пытаясь зарыться в спасительную землю. Взрыв, еще взрыв! По характерному свисту он определяет: 60-миллиметровый ротный миномет М-224, модернизированный в 1970 году. «М-19 слишком неуклюж для джунглей, но хорош в открытом поле», - прозвучали у него в голове отрывки из лекций полковника Тожи. А этот, модернизированный, бьет, как по клеточкам кроссворда. Как Тожа был прав! Бабах! В лицо ударяет черная масса земли; она накрывает все его тело, словно хоронит под собой. Ядрена мать! Так ведь это уже 106-дюймовый М-30. Протащили-таки его подонки в эти дебри! Эмиль чувствует, как тонкая хлопчатобумажная, без погон и опознавательных знаков, форменная рубашка цвета кофе с молоком, какие носили вьетнамские ополченцы, начинает прилипать к плечу. Он дотрагивается до него - и пальцы тут же обагряются собственной кровью. Оглянувшись назад, Эмиль видит позади себя своего сослуживца Костю Галушина. Но тот почему-то невозмутимо улыбается, словно мины и пули автоматической винтовки М-16, посвистывающие вокруг, никоим образом не могут причинить ему вред. - Костя, помоги, я ранен! - молит Эмиль. Но тот лишь молча улыбается. Эмиль продолжает просить о помощи, но его отчаянные призывы к Костиной совести, контуженной жутким обстрелом, превращаются в какой-то горловой хрип. Он хочет сказать Косте что-то обидное для него, послать его на два популярных в народе слова, но раздается лишь глухой хрип. Один лишь хрип… Костя же, как ни в чем не бывало, вдруг поворачивается к нему спиной, и Эмиль с замиранием сердца видит на его спине в промежутках между клочьями разорванной форменной рубашки большие округлые раны, расположенные в шахматном порядке. Из них обильно сочится смешанный с кровью гной. У Эмиля прорезывается голос, и он нечеловечески кричит: - Костя, мать твою этак!.. Что это такое? Это же болезнь, а не раны!.. Лучи холодного февральского солнца, пробиваясь сквозь оконное стекло, скользнули по лицу Эмиля и вынудили проснуться. Его тело охватила мелкая дрожь, учащенное биение сердца методично стучало в ушах, а лоб покрылся холодным потом. Он взглянул на маленький будильник, стоящий рядом на тумбочке. Было двадцать минут седьмого. Едва начинало светать. «Черт подери, что за сон!» - выругался он про себя. Сцены из его девятимесячной вьетнамской эпопеи с несколько гиперболизированными и довольно экзотичными эпизодами боевых действий частенько снились ему и раньше, но в этот раз - почему-то гной, да еще и с кровью. Рука автоматически потянулась к дверце тумбочки, на верхней полочке которой лежал сонник Миллера, изданный нелегальным ротапринтным способом и проданный ему коллегой Рафией. Будучи не в меру экзальтированной особой, Рафия раздавала коллегам сонники направо и налево, получая от них по рублю за каждый экземпляр. Она убеждала всех, что сонник помогает разгадывать сны, уберегает от их негативизма и внушает надежду на лучшее. Эмиль стал нервно перелистывать сонник и, дойдя до буквы Г, быстро обнаружил нужное ему слово. «Гной - если он выходит наружу из раны или прыща - всплывут старые накопившиеся обиды или неприятности». «Вот тебе раз! Мало было у меня неприятностей в последнее время! Ладно, на всякий случай посмотрю, что означает и кровь», - попытался утешить он себя. Но хрен действительно оказался не слаще редьки: «Кровь - если она льется из раны, то это знак физического нездоровья или грядущее беспокойство, неуспех в делах». «Мне сейчас только этого и не хватает! - Эмиль закрыл сонник и разочарованно бросил его обратно в тумбочку. - Рафия своим сонником любого с ума сведет. Не буду принимать все это всерьез. Лучше сделаю так, как учила меня покойная бабушка: открою кран и расскажу воде плохой сон, чтобы она унесла его с собой. Авось он тогда и не сбудется». Проделав всю эту процедуру в ванной и позавтракав, Эмиль убежал на работу… Спустя три дня его высокая, нескладная на первый взгляд, немного кривоватая фигура не торопясь дефилировала по нижней части Приморского бульвара в сторону эстакады, в конце которой находилось популярное среди бакинской молодежи кафе «Садко», - там его ждал Фикрет в компании с Ларисой и Таей. Эмиль полной грудью вдыхал воздух, в те времена еще не вконец испорченный выводом в море городского коллектора; морской ветер весело теребил его густую каштановую шевелюру, и он радовался от того, что и суббота была объявлена выходным, что позволяло в течение двух дней расслабляться по полной программе. Навстречу ему шли улыбающиеся симпатичные люди, разодетые в свои лучшие выходные костюмы. Ах эти улыбки бакинцев! Они излучали доброжелательность, уверенность в прекрасном будущем своего любимого города, радость созидания и наслаждение единственной настоящей роскошью по классическому определению Сент-Экзюпери - роскошью человеческого общения. Рядом со многими взрослыми, держась за руку, по-утиному семенили ухоженные до умопомрачения дети, одетые в аккуратные пальтишки, с начищенными туфельками и с розовыми, серыми, синими краповыми беретками на голове. В те годы мужчины более солидного возраста наряжались в костюмы из джерси и твида, тщательно подбирая при этом под цвет костюма сорочку с длинным остроконечным воротником и широкий галстук, завязанный в толстый узел. Люди помоложе оригинальничали, сочетая классический твидовый пиджак с джинсовыми и кожаными брюками. В целом простые и элегантные модели, скроенные искусными бакинскими портными, в которых многовариантно присутствовали шелк, джерси и кашемир, принципиально выделяли бакинскую публику среди прочих. И, несмотря на товарный дефицит, бакинцы умудрялись соблюдать все каноны мировой моды. Одежда в стиле диско сидела на бакинцах прямо-таки в духе классических образцов, предложенных ее зачинателем Хобби Холстоном. Многие щеголяли в водолазках, ставших с конца 60-х последним писком моды. Этот свитерок с высоким воротом превратился в обязательный предмет гардероба человека 70-х - от рабочего, простого служащего или студента до академика и крупного руководителя, вне зависимости от пола и возраста. В бакинскую мозаику органично вкраплялись и джинсы. В них ходили буквально все и везде, в них можно было пойти хоть на концерт, хоть на прогулку и даже на работу или в университет. Джинсовая мода в одежде бакинцев воплощалась в самых причудливых моделях «вечной одежды» - расклёшенных, узких, цветных. Среди желторотых юнцов города, стремящихся наподобие западной молодежи скорее самоутвердиться, нежели выразить своей одеждой какой-то социальный протест, в моду вошли джинсы в стиле хиппи, украшенные вышивкой и аппликациями. А деткам из состоятельных бакинских семей удавалось доставать даже продукцию фирмы Levi's, выпускающей с 1973 года коллекцию джинсов покроя клеш с набойкой, имитирующей лоскутную технику, расшитых иногда блестками в стиле глэм-рока. В сознании бакинцев джинсы больше не ассоциировались с ковбоями, фермерами и протестующей молодежью, а стали вполне респектабельной одеждой. Из всего потока вышедшей подышать свежим морским воздухом элегантной бакинской публики взгляд Эмиля не мог не выделять женщин. Бакинские женщины! О-о-о, это было какое-то чудо… Какая грация и какое изящество! Какой шарм! Какой отменный вкус в одежде, прическе и косметике! Сколько такта, таинственной загадочности, любовных флюидов, источаемых их аурой магнетическими волнами, в сочетании с женским достоинством и гордостью! Те, кто мог похвастаться безупречностью своей талии и стройностью ножек, непременно носили мини. Ну, а дамы, предпочитающие скрыть дефекты своей фигуры, но имеющие ангельски красивые лица, вовсю пользовались модой на миди и макси. Модницы в те годы утверждали, что актуальность длинных вещей лоббировали производители текстиля, хотя большинство женщин продолжали придерживаться привычной классической длины до колена. Наиболее продвинутые, пытаясь прийти к консенсусу между любимым мини и модным миди, носили юбки с огромными разрезами на пуговицах, расстегнутых иногда почти полностью. Часто поверх коротеньких платьев или юбок надевали длинное пальто. Впрочем, длинные туники, надетые в комплекте с брюками, многим приходились по вкусу. И если не удавалось найти всю эту атрибутику современной моды в магазинах Баку, Москвы, Ленинграда, Киева, Риги и других мегаполисов тогдашнего Союза, бакиночки сами кроили, шили, утомляли портних своей скрупулезностью и придирчивостью в создании даже самых незначительных деталей своего очередного моднющего одеяния. Но их усилия не пропадали даром и способствовали достижению максимального эффекта, позволяющего выглядеть как модели, фигурирующие на страницах самых изысканных европейских и американских журналов. Модный облик бакинок завершался немаловажной приметой семидесятых годов, остававшейся популярной довольно долго, - изящной обувью на платформе, торжественно уживавшейся с мини, миди и макси. Однако для неуемного любопытства и стремления выглядеть неординарно, но со вкусом бакинкам всего этого было далеко не достаточно! Они ворошили тонны соответствующей макулатуры, посещали курсы кройки и шитья, существовавшие при многочисленных клубах, разузнавали о новых направлениях мировой моды и не переставали удивлять мужскую половину города своей оригинальностью. Излюбленный бакинцами маршрут прогулок по городу - от БУМа, именуемого старым универмагом, по бывшей Ольгинской, вдоль Парапета через книжные пассажи и по знаменитой Торговой, - изобиловал красивыми женщинами. Их наряды отнюдь не повторяли друг друга, и каждая выглядела как неповторимая звезда на небе. Здесь можно было встретить дам в изящных платьях и костюмах из «благородных» тканей - шерстяного крепа, джерси и трикотажа, олицетворяющих стиль ретро, разработанный британкой Джин Мюир. Более молодые модницы в шифоновых платьях, скроенных по косой с черно-белыми или цветочными рисунками, созданных Оззи Кларком в соавторстве со своей женой Селией Биртвелл в так называемом «цыганском» стиле, медленными, созвучными бакинскому ритму жизни шагами измеряли длину всего маршрута, перехватывая взгляды, брошенные в их сторону воздыхателями или завистницами. Весьма импозантно выглядели, словно облаченные в длинный кожаный футляр, любительницы кожаных брючных и юбочных костюмов. Всем своим видом, напоминающим стилет - тонкий итальянский кинжал, в классическом варианте не имеющий режущей кромки, они, не разрезая плоти, вонзались в сердца мужчин, убивая их наповал. Не оглянуться на таких женщин, не высказать вслух комплимент или не отпустить какую-нибудь тактичную шуточку в их адрес было для бакинца почти невозможно! Лишь чрезмерно стеснительные представители мужского пола обозревали подобную красоту молча, только про себя осмеливаясь на комплименты и вожделенно желая в глубине души завести роман с любой из этих красавиц… Перед глазами Эмиля вновь возник облик Эли. В его памяти назойливо восстанавливались отдельные сцены их встреч: раздирающая сердце и душу ее загадочная улыбка; прозрачно-голубые глаза, наполненные, казалось, неподдельной любовью к нему; сводящий с ума аромат ее всегда душистого тела; ее неизменно нежное, полушепотом шелестящее «Эмильчик»… Он стал мысленно отгонять все это от себя. В конце концов, Эля упорно молчала и тем самым, видимо, давала понять, что между ними все кончено. А его ожидало свидание с Таей. Так почему бы и нет? Ведь известно же: самым хорошим лекарством от старой любви является новая любовь! Впрочем, он четко сознавал, что пока никаких любовных чувств к Тае не испытывает. Эмиль даже не стремился ее увидеть. И лишь настойчивость Фикрета, тщетно старавшегося создать любовно-романтические мезальянсы двух пар (может, не в классовом или имущественном понимании этого слова, но в социокультурном и интеллектуальном), чтобы было веселее проводить время, вынуждала его идти на это свидание. Поднимаясь по ступенькам «Садко», Эмиль уже через стекло заметил Фикрета, Ларису и Таю, попивающих кофе за столиком. На столе стояла бутылка «Советского шампанского», и Фикрет изо всех сил старался развлечь дам своими сальными анекдотами. Увидев Эмиля, он резко прервал треп и с восклицанием «Ну, чувак, наконец-то ты появился!» поднялся из-за стола и пошел ему навстречу. Эмиль, обняв друга, по очереди поцеловал в щечку Таю и Ларису. Усевшись на отведенное ему рядом с Таей место, он заказал себе черный кофе с любимым эклером и, положив свою руку на влажную от волнения ладонь Таи, как можно более ласково проговорил: - Солнышко мое, а я по тебе соскучился! Ты сегодня изумительно выглядишь. Тая, покраснев от удовольствия, кокетливо стала поправлять аккуратно лежащий на голове кружевной шерстяной вязаный чепчик красного цвета с висящими вдоль лица завязками и, слегка отодвинувшись от стола, положила ногу на ногу. Ей так хотелось продемонстрировать из-под красной в черную клеточку по шотландскому образцу мини-юбки красоту своих ножек, что она откинулась на спинку стула и даже перестала поглощать свой любимый напиток. - Понятно, Эмильчик! Тебе понравился мой наряд а-ля Красная Шапочка! - Мне все в тебе нравится, - довольно неубедительным тоном ответил Эмиль и тем не менее получил в награду жаркий поцелуй в губы. Фикрет хитро переглянулся с Ларисой, и они оба со смехом и фальшиво прозвучавшим «Браво! Бис!» зааплодировали. Молодежь, сидящая за соседними столиками, обратила свои любопытные взоры на них. Оказавшись в центре внимания, Эмиль, почувствовал себя неловко и стал переводить разговор в иное русло. И когда страсти вокруг поцелуя улеглись, мужская половина компании уже страстно спорила на футбольную тему: - Ты не понимаешь, чувак, - с пеной у рта попытался доказать другу свою правду Фикрет, - скатывание «Нефтчи» в первую группу класса «А» - несмываемый позор для республики! Бронзовые призеры 66-го года, команда, которой прочили чемпионство, потеряла право играть в высшей лиге из-за каких-то непонятных интриг! Вот и разбежались наши лучшие игроки кто куда. Распался такое трио в нападении - Банишевский, Маркаров, Туаев, а таких суперзащитников, как Коля Богданов, Трофимов, Владимир Брухтий, и прекрасных полузащитников Валеру Гаджиева и Славу Легкого просто выжили из команды. Вот и докатились! - Согласен, - в толерантной форме противопоставил свою точку зрения Эмиль, - но их места заняли тоже талантливые футболисты - Коля Смольников, Володя Стекольников, Виталий Шевченко, а игра не идет. Значит, дело не в интригах и не в тренере, а в том, что следует сохранять высокую степень массовости занятий футболом в республике. После некоторого упадка, на мой взгляд, это уже делается. Помнишь, как Аркадьев, Алекпер Мамедов и Соловьев превращали разрозненный коллектив талантливых ребят в высококлассную команду международного уровня? Ведь они черпали ресурсы из детских и юношеских футбольных школ, которые расплодились тогда по всему городу, как грибы после дождя. Когда я занимался на стадионе «Спартак» в футбольной школе молодежи, наши тренировки и игры приходили смотреть такие маститые тренеры! Если назову фамилии - не поверишь! Приходили и отбирали самых способных ребят. Кстати, и Витька Шевченко попал в группу подготовки «Нефтчи» именно от нас. Мы его в шутку «Шефом» прозвали, что соответствует и его фамилии, и его игре. - Ну а ты что? В категорию «способных» не попал? - поинтересовалась Тая. - Нет. Не вышел из меня футболист, но закалку получил на всю жизнь. И когда в армии играл за роту, почти каждый раз гол забивал. Я уже не говорю о том, как мне эта футбольная закалка помогала преодолевать естественные препятствия при беге, а удары по мячу в квадраты - развивать глазомер… - Эмиль выдержал паузу и, вновь погрузившись в прошлое, продолжил, будто разговаривая с самим собой. - Если бы не эта тренировка по квадратам, вряд ли попадал бы в цель из «драгуновки». - Из чего? - переспросила Лариса. - «Драгуновка» - это снайперская винтовка Драгунова. Короче, СВД! - щегольнул своими познаниями в военном деле Фикрет. - Прицельная дальность 800 метров, начальная скорость пули 830 метров в секунду, вес четыре килограмма триста граммов, патрон семь шестьдесят два, - как бы про себя отчеканил Эмиль. - Класс! - восторженно воскликнула Тая. - Откуда ты все это знаешь? - Да приходилось пользоваться во время службы в армии, - отмахнулся Эмиль. - Ерунда, ничего классного в этом нет. - Как нет? - на этот раз возмутилась Лариса. - Тебе что, приходилось стрелять из снайперской винтовки по мишеням? - Приходилось и по мишеням, - расслабившись на какой-то миг, проговорился Эмиль и тут же смущенно замолчал. - Значит, ты стрелял и по конкретным целям, - допытывалась Лариса. - А где же ты служил в таком случае? - Куда посылали, там и служил. - А куда посылали? - не унималась она. - Да к черту на куличики… Даже во Вьетнам! - не выдержав Ларискиной настойчивости, с отчаяния брякнул Эмиль, да так громко, что эта фраза стала достоянием соседних столиков. - Ну ты скажешь! - рассмеявшись, успокоилась наконец Лариса. - А может, ты и в Эфиопии с сомалийцами воевал? Компанию охватил шквал иронии и сарказма. Фикрет стал по-своему изощряться в юморе: - А он еще и адъютантом у Иди Амина в Уганде успел послужить. Из своей «драгуновки» мочил по его заказу врагов - угандийцев и танзанийцев! - закатываясь от смеха, сострил он. Эмиль, испугавшись собственной откровенности, сделал вид, что действительно натрепался, и активно поддержал общее веселье смехом. - Это все хорошо. Но что мы будем делать дальше? Может, в кино сходим? В «Низами» идет клевый французский фильм - «Частный детектив» с Бельмондо, - предложил Эмиль. - Да, слышала об этом фильме. Соседка смотрела недавно и рассказала мне сюжет. Говорит, что фабула держит в напряжении до последнего кадра, - поумничала Тая. - Там еще Бруно Кремер играет. Это тот, что с большим орлиным носом… играл еще в «Горит ли Париж». Я этот фильм в детстве смотрел, - добавил Фикрет. - Значит, решено, - заключил Эмиль, и вся компания дружно поднялась и двинулась в сторону кинотеатра «Низами». Тая, взяв Эмиля под руку, выглядела счастливой, а Лариса с Фикретом, пройдя чуть вперед, о чем-то тихо переговаривались. Подойдя к кассам кинотеатра, они обнаружили длинную очередь. Девушки разочарованно зароптали. - Ну вот, теперь надо выстаивать такую очередь… А вдруг на сеанс не успеем? - огорчилась Лариса. - Не волнуйся, народ! Где наша не пропадала! - С этими словами Эмиль расстегнул верхнюю пуговицу пальто и вытащил из внутреннего кармана пиджака абонемент, дающий право на внеочередное приобретение билета в кинотеатрах города. Этот абонемент, выдаваемый Бакгорисполкомом по особому списку, организовал для него Дальский, имеющий выгодные связи во всех популярных заведениях Баку. …Как всегда, они обедали вместе в столовой ТЭЦ, и, когда добрались до десерта, в руках у Владимира Иосифовича, как по мановению палочки иллюзиониста, вдруг оказалась книжка салатового цвета в кожаном переплете с надписью «Кино». - Владей! - вручая ее Эмилю, добродушно, без намека на какую-либо особую благодарность, произнес он. - Ваше дело молодое! Приглашая девушек в кино, никогда не стой с ними в очереди. Сразу авторитет понизится. Женщинам нравятся сильные, уверенные в себе мужчины. А в наше время все начинается с походов в кино. Так что смотри, даю тебе книжку, чтоб не оплошал, донжуан ты этакий! - Владимир Иосифович по-отечески потеребил пышную шевелюру Эмиля и стал рассказывать о своих приключениях в молодости… …Фильм, как, впрочем, и любой с участием Жан-Поля Бельмондо, оказался на редкость интересным и захватывающим. Тем приятнее он смотрелся в обнимку с Таей. Эмиль периодически целовал подругу, оставляя пылающий след на ее губах и тонкой, как у лебедя, шейке. Фикрет же, стараясь не отставать от друга, не оставлял в покое пухленькие губки Ларисы, не давая ей возможности с чувством и толком есть ее любимый шоколад «Аленка». Но она была не из тех, кто с головой погружается в одну стихию, самоотверженно забывая о другой. Ее отменный практицизм позволял ей одновременно получать удовольствие и от «Аленки», и от фильма, и, конечно же, от поцелуев Фикрета, щекочущего ее лицо своими торчащими в стороны усиками… В понедельник с утра Эмиль за своим рабочим столом корпел над составлением очередного статистического отчета. К двенадцати он должен был представить документ в готовом виде Гасану Шамилевичу, дабы тот, скрепив его своей витиеватой подписью, отнес директору ТЭЦ. Эмиль обратил внимание на одну закономерность: чем витиеватей подпись шефа, тем слабее и ничтожнее его внимание к содержанию документа. Все свои «интеллектуальные» способности начальнички вроде Гасана Шамилевича вкладывали в подпись со всякими хвостиками, закорючками и огромными заглавными буквами своего имени и фамилии. Впрочем, Гасану Шамилевичу и не нужно было напрягаться чем-то другим: он прекрасно знал, что любой представленный его «ценнейшему» вниманию документ корректировался пером Дальского и всегда имел логически завершенный характер. Что ж, каждому свое! Дальскому доставалась скрупулезность работы над бумагами, а Гасану Шамилевичу оставалось ставить красивые, с его точки зрения, подписи. И, шлепая губами, вальяжно отпускать в адрес исполнителей реплики вроде «Резонно!», «Сделайте острее выводы!», «Кашу маслом не испортишь!». И каждый раз, произнося последнюю фразу, он, дабы продемонстрировать свое «чувство юмора», вносил собственный корректив в этот известный в народе афоризм: «Если масло не испорченное!» После чего разражался неприятным дребезжащим хихиканьем, наблюдая за реакцией присутствующих на проявление его «демократизма» и «человеческой простоты» в общении с подчиненными. Но когда ожидаемых «отцом демократии» финансово-планового отдела восторгов не звучало, его голос вновь приобретал жесткие, стальные нотки: «Идите и выполняйте! Работать надо!» В тот момент, когда воображение Эмиля рисовало ему очередную и столь знакомую тривиальную сцену подписания «великим» Гасаном Шамилевичем документа, раздался вкрадчивый голос вошедшего в комнату Дальского: - Эмиль, тебя просит зайти к себе Рамазан Миртимиевич. - А вы не знаете, по какой причине? - тревожно спросил Эмиль. Ничего хорошего от посещения начальника первого отдела Довлетшина Рамазана Миртимиевича он не ожидал, ибо был прекрасно осведомлен о том, что входило в функции этого отдела. Достаточно было знать, что этот отдел, существовавший во всех организациях страны, входил в структуру КГБ и не подчинялся руководству организации, чтобы с беспокойством отнестись к необходимости его посещения. Помимо контроля над секретной документацией и допуском к ней, поездками за границу и публикациями, он занимался сбором информации о сотрудниках предприятия, их политических взглядах, поведении во время пребывания в загранкомандировках и туристических поездках за рубеж. Что же касалось самого Рамазана Тимуровича, то это был отставной чекист, замкнутая, угрюмая личность с четко поставленной речью, изобилующей нормативными военно-политическими и административными терминами времен борьбы с врагами народа, которому нравилось всех поучать. Работники, попадающие к нему в кабинет, с похолодевшим сердцем находились под пристальным, холодным взглядом его прищурившихся узких монголоидных глаз и с внутренним трепетом выслушивали даже, казалось, невинные фразы, произнесенные им тоном судьи, оглашающего вердикт. Поэтому люди, прекрасно усвоившие истину, что отставных чекистов не бывает, предпочитали избегать встреч с ним даже по самому хорошему для них поводу… - Нет, он не объяснил. Раскуривал со мной сигарету на лестничной клетке и, знаешь, как бы невзначай попросил, чтобы я послал тебя к нему, - сдержанно сказал Дальский. - Прямо сейчас? А как же документ? Ведь Гасан Шамилевич ждет его к двенадцати… - Иди и не беспокойся! Я сам его допишу и отнесу на подпись шефу. Эмиль, передав недоработанный документ Дальскому, вышел из комнаты и, поднявшись на второй этаж административного здания ТЭЦ, постучал в дверь Рамазана Тимуровича. За дверью раздался четко поставленный командный голос начальника первого отдела: - Войдите! Эмиль нерешительно надавил на металлическую золотистую ручку двери, обитой добротной коричневой кожей, и остановился с таким опасением войти в кабинет, будто на пороге его ожидал взрыв мины. - Рамазан Миртимиевич, вызывали меня? - А, это ты, Эмиль! Входи, не стесняйся. Ну что встал в дверях, как неродной? Проходи, садись! В кабинете справа от Довлетшина за приставкой к его столу сидел человек. Его тонкие усики и черные, гладко причесанные набок с пробором, набриолиненные волосы чем-то напомнили Эмилю отрицательного героя фильма «На дальних берегах» Каранти. Мысленно он так и окрестил незнакомца. Его карие глаза навыкате, видимо, от долгих бессонных ночей, выглядели воспаленными и заплывшими, будто он накурился конопли. Эмиль сел за приставку напротив «Каранти» и вопросительно взглянул на Рамазана Миртимиевича. - Ну ладно, - вставая из-за стола, еле промолвил Довлетшин. - С тобой тут хочет побеседовать товарищ, а я выйду покурю. Эмиль остался один на один с этим человеком. Тот около минуты пристально его разглядывал и наконец, откашлявшись в кулак, представился: - Старший оперуполномоченный районного отдела КГБ капитан Керимов Азиз. - Очень приятно, - буквально выдавил из себя Эмиль. - Приятного мало! О тебе все здесь отзываются положительно. Говорят, что ты хороший, старательный работник и активный общественник. С товарищами по работе вежлив, из хорошей, порядочной семьи, но все-таки дурак дураком! Не обижайся, это я тебе как старший товарищ говорю. Не перестанешь болтать лишнее - попадешь в беду! - Что вы имеете в виду? - осторожно полюбопытствовал Эмиль. Его сердце жутко клокотало в груди, и спокойный, уверенный тон «Каранти», то бишь Азиза Керимова, наводил на него ужас. - Не притворяйся, я все знаю! Иначе никакого смысла в нашей беседе не было бы. В частности, я прекрасно осведомлен, где и как ты служил. Все это заслуживает поощрения, но не те перлы, которые ты иногда выдаешь под действием винных паров. «Ах ты гад! Протокольная душонка! Кабинетный карьерист! Он еще решает, что достойно поощрения, а что нет! Тебя бы в сырые джунгли, под тропический ливень, да под пули, снаряды и на мины! Посмотрим, сколько минут продержишься, чтобы не наложить в штаны!..» - подумал про себя взбешенный Эмиль, но, опустив голову, дабы не выдать свой гнев, промолчал. Собственно, в данной обстановке ему ничего другого делать и не оставалось. Власть у гебиста: захочет - помилует, а захочет - казнит! - А-а, - торжествующе произнес старший опер, - знает кошка, чье мясо съела! Но тем не менее я буду конкретен. Позавчера в кафе «Садко» на бульваре - что ты там говорил о своей военной службе? Данные о «драгуновке» объявлял во всеуслышание, про Вьетнам ляпнул! Может, скажешь, не было такого?! - Да нет, не стану отрицать, говорил. Но данные о «драгуновке» государственного секрета не составляют, насколько я знаю. На любых офицерских сборах ее показывают запасникам, да и на военных кафедрах в вузах изучают. А про Вьетнам я сказал в шутливой форме… - Ты смотри, какой шутник выискался! Ты шути, да знай меру! Твои шутки на вьетнамскую тему могут кончиться для тебя весьма плачевно. Тем более что это, в отличие от технических параметров «драгуновки», находится под грифом «совершенно секретно», и ты давал подписку о неразглашении государственной тайны, перед тем как отправиться туда. - Вы что, арестуете меня за шутку про Вьетнам? - попытался блефовать Эмиль. - Так ведь я ничего конкретного никому нигде и никогда не говорил. - Ну, во-первых, для вражеского уха достаточно одного, даже шутливого намека на службу простого советского человека во Вьетнаме, чтобы начать разработку источников невыгодной для нас информации с целью ее дальнейшего использования против нашей страны. Кто, как не ты, знает, что наше присутствие во время американской войны во Вьетнаме ограничивалось одними лишь военными советниками, да и то мы об этом стараемся не распространяться. Ведь надо было же обучить вьетнамцев управлять нашей сложной техникой и сбивать американские самолеты!.. «Ага, патриот выискался! - не преминул отметить про себя Эмиль, - Что ж ты политруков забыл, сукин ты сын? Фигушки! Они не поднимали нас в атаку и не заслоняли грудью вьетнамских женщин от вражеских шариковых бомб, а следили, чтобы советские офицеры и солдаты не забыли за время командировки святое учение марксизма-ленинизма. А заодно и присматривали за нашим моральным обликом! До такого идиотизма доходили, что безапелляционным утверждением о том, что «во Вьетнаме все женщины декольтированы» и поэтому-де надо уметь держать себя в руках, пытались сохранить нашу высокую нравственность. Ну что еще скажешь!» - …Во-вторых, - спокойным и даже с оттенком заботливости и дружелюбия тоном цинично продолжил Керимов, - ты же знаешь такое выражение: «Нет человека - нет проблемы». Подумай, Эмиль, над этим как следует. Ты можешь очень неосторожно перейти дорогу перед грузовиком КамАЗ и угодить такой махине под колеса; можешь поскользнуться в метро на перроне прямо перед въездом поезда - несчастный случай, не более; можешь попасть в драку, в которой навыки боевого самбо тебе не помогут, и получить такой удар ножом, от которого не оправишься, - ведь не все же твои визави будут пьяными, как тот, что в кафе у Аздрамы… мне продолжать?.. Эмиль молчал. «Если он цитирует Иосифа Виссарионовича, то это уже серьезно. Черт побери, язык мой - враг мой!» - лихорадочно подумал он и побледнел. Колени охватила мелкая дрожь, биение сердца резко участилось, комок подступил к горлу, и начало сосать под ложечкой. - Ты парень неглупый. Надеюсь, прислушаешься к моему совету. Но я тебе дам еще один: когда животным грозит какая-то опасность в ареале их обитания, то они покидают его и ищут новый, в котором они будут находиться в безопасности. Ты понял меня? - Вы советуете мне уехать из Баку? - подняв голову, с удивлением спросил Эмиль. - Было бы неплохо. Ты здесь своей болтовней наследил здорово, да и с карьерой у тебя, по-моему, туговато. Кроме того, твое положение в семье таково, что лучше жить отдельно. А здесь все делается по знакомству и в силу родственных связей. Словом, не имея ни того ни другого, ты будешь прозябать в этом городе. Тебя это устраивает это? Думаю, нет. Уезжай куда-нибудь в Россию, на Украину или в Прибалтику - там сможешь пробиться своим умом. - Мое семейное положение… - возмутился было Эмиль, но Керимов, мягко прервав его, продолжил: - ...Ты хочешь сказать, оно меня не касается? Опять ошибаешься. Нас касается все, и мы обо всем знаем. Неужели ты до сих пор этого не понял? Я мог бы не говорить с тобой об этом, но мне жалко тебя. Прислушайся к моим советам и поверь, что все это говорится в твою пользу. Ну ладно… У тебя есть ко мне вопросы? - дал он понять, что разговор окончен. - Нет, - поднимаясь со стула, мрачно ответил Эмиль. - Ну и славненько! И я бы предпочел, чтобы в следующий раз, если нам доведется когда-нибудь встретиться, мы общались с тобой по более приятному поводу. - А я бы предпочел вообще никогда больше с вами не встречаться! - несколько осмелев, заявил Эмиль. - Не зарекайся, жизнь непредсказуемая штука. Она идет по синусоиде - то вверх, то вниз. А кого и сколько раз ты встретишь на этой синусоиде - одному богу известно. И старайся не дерзить старшим по возрасту и положению - это будет отнюдь не в твою пользу. - Спасибо за ценные советы! - сыронизировал Эмиль. - Я могу идти? - Да, всего хорошего. После того как дверь кабинета Довлетшина захлопнулась за Эмилем, Керимов лениво поднял трубку городского телефона и стал набирать номер. На том конце ему ответил чей-то голос: - Привет, это я, - пробубнил в трубку Керимов. - Молодой человек только что вышел из кабинета. Что?.. - Человек на том конце трубке о чем-то настойчиво его спрашивал. - Ну да, судя по тому, как он побледнел и находился в состоянии шока, мне удалось воздействовать на него. Но мгновенных результатов не жди. Он должен все это в голове проработать и поискать выходы из положения. А на это требуется время. Видно, что он парень ерепенистый. Ну ничего, если понадобится, то еще что-нибудь придумаем. Не беспокойся! С его характером он даст нам еще немало поводов для давления на себя!.. Да что ты, не стоит благодарностей, ведь мы с тобой пуд хлеба с солью съели. Какие могут быть условности между друзьями! Слушай, а в тот день ты меня сводил в такую шикарную шашлычную! Мясо прямо таяло во рту, а о водке я уже и не говорю - давно не пил ничего подобного… Эмиль тем временем вернулся в свою комнату и мрачно сел за стол. Дальского не было. На вопрос, куда вышел Владимир Иосифович, Рафия, поведя бровями, махнула головой в сторону кабинета Гасана Шамильевича. Эмиль, подперев рукой подбородок, стал терпеливо ожидать его возвращения. Не прошло и полчаса, как Дальский, со своим вечным мундштуком в зубах, вошел в комнату. Увидев выражение лица Эмиля, он моментально понял, что произошло что-то очень неприятное. Не закрывая за собой дверь, Дальский произнес: - Что-то душновато здесь. Прогуляюсь минут десять по двору, чтобы мозги проветрить. Эмиль, ты не составишь мне компанию? А то одному скучно… - Конечно! - вскочив со стула, ринулся к двери Эмиль. Рафия с Фикретом понимающе переглянулись. Дальский с Эмилем прошли в конец двора и остановились под толстым ветвистым тополем. Владимир Иосифович, закурив, пристально взглянул Эмилю в лицо: - Это чтобы нам никто не мешал. А теперь, сынок, давай без эмоций и предисловий… Расскажи, о чем с тобой беседовали в кабинете Довлетшина. Конечно, если это не государственная тайна. - Имеется и таковая, но я вам все равно обо всем расскажу, - несколько успокоившись, сказал Эмиль. Дальский внимательно слушал, не прерывая его. Когда повествование завершилось, он вынул догорающий окурок из своего мундштука и, потушив его о толстую кору тополя, потер подбородок: - Да-а-а… Из всего рассказанного тобой у меня сложилось впечатление, что тут дело не в разглашении государственной тайны, хотя ты мог бы быть и поосторожней. Кому-то очень хочется тебя выжить отсюда! Вот и используют недобросовестных работников органов, а таких там немало, несмотря на жесткий фильтр при отборе кадров. Кому-то ты здесь поперек горла. Впрочем, - улыбнувшись, попытался развеять тревогу Эмиля Дальский, - плюнь ты на все это и веди себя впредь осторожнее. «И это пройдет», как было написано на обороте перстня царя Соломона. Знаешь, сынок, бывают в жизни ситуации, когда целесообразно закамуфлировать свои знания, не выставлять их напоказ. Любой отложенный в твоем мозгу слой знаний и информации на каком-то этапе жизни все равно обязательно тебе пригодится. Но показывать его раньше времени - все равно что обрекать себя на гибель в переносном смысле слова, а иногда и в прямом. Эмиль, не отрывая упорного взгляда от Дальского, заговорщическим тоном спросил: - Владимир Иосифович, а как определить необходимое время для проявления тех или иных знаний? - Для этого у тебя существует голова! Ведь она предназначена не только для того, чтобы носить такую красивую шевелюру и демонстрировать блеск твоих голубых глаз, покоряющих сердце девиц. В ней функционирует центр всего организма, всей твоей нервной системы, аккумулятор всей памяти и регулятор мыслительной деятельности - мозг! Надо как следует научиться, им управлять. Знаешь, ученые доказали, что возможности мозга беспредельны. Самые выдающиеся умы человечества используют максимум всего шесть-семь процентов его потенциала. Представляешь, что будет, когда человечество научится использовать хотя бы четверть его колоссальных возможностей! Мозг, - вдохновенно продолжил Дальский, - это самая точная во всей Вселенной электронно-вычислительная машина. Собственно говоря, саму кибернетику и создал великий мозг Норберта Винера. Это я тебе все говорю к тому, чтобы ты смог правильно оценивать ситуацию: какое время и какие общественно-политические, экономические условия и лично твое положение позволят тебе проявить или вынудят скрывать свои знания и информацию! Можно сформулировать мысль и так: при каких внешних или внутренних условиях следует использовать в своих интересах ту или иную информацию, ту или иную категорию твоих познаний. Думай, думай и еще раз думай! Наставления Дальского, лишенные какого-либо менторского характера, прозвучали так искренне и так по-отечески пылко, что Эмиль, будучи лишен на возрастном этапе формирования своей личности мудрого отцовского слова, отцовской заботы, был тронут до слез. Он двумя руками вцепился в руку Дальского и, крепко сжав ее, прослезился: - Владимир Иосифович, вы для меня… ну просто не представляете кто! Дальский понял, что у Эмиля после пережитого им наступила нервная разрядка. Он выдержал паузу, позволив ему полностью излить свои чувства, и как ни в чем не бывало продолжил: - Полно, сынок! Это все эмоции. Выплеснул их - и, слава богу! Теперь, когда тебе стало легче на душе, кое-что для тебя конкретизирую: на днях я перехожу на работу в Госплан республики на должность начальника отдела. Отдел новый, только формируется. Мне поручено подобрать кадры. Отсюда, кроме тебя, я никакого рекомендовать не буду. Но ты должен как следует подготовиться к собеседованию с зампредом, курирующим это направление, и, скажу тебе по секрету, моим близким другом Мехти Аббасовичем Тагиевым. Мы вместе учились с ним в Москве в Плехановском институте. Потом он окончил аспирантуру при этом институте и защитил кандидатскую. Должен тебе сказать, человек умный и требовательный, так что на поблажки не надейся. Сам понимаешь - московская школа! К слову, он почти всю свою жизнь прожил в Москве и предпочитает работать с людьми, наделенными интеллектуальными, деловыми, а не какими-то иными качествами. Если ты морально и психологически готов к серьезной работе, то готовься к собеседованию. Если же не чувствуешь в себе соответствующий потенциал, то лучше не искушать судьбу. Крепко подумай над этим и не спеши с ответом. Мне лично кажется, что ты способен на многое. Я верю в тебя, сынок, но решение за тобой. Эмиль, еще раз поблагодарив Дальского за его человечность и доверие, вместе с ним вернулся к себе. На следующий день, уже в совершенно ином расположении духа, улучив момент, когда они остались в комнате вдвоем с Дальским, объявил ему: - Владимир Иосифович, я сделаю все для того, чтобы вас не подвести, да и самому заняться более серьезным делом. - Ну вот и хорошо! А теперь записывай вопросы, которые могут возникнуть во время собеседования. А Рафие и Фикрету, если они что-то спросят у тебя, скажешь, что я диктовал тебе вопросник для составления очередного документа. Все равно они ничего не поймут! Дальский вытащил из красно-белой пачки «Столичных» сигарету и вставил ее в мундштук. Глубоко втянув в легкие очередную порцию убивающего лошадь никотина, он четкими лаконичными фразами стал формулировать вопросы собеседования… Глава IX. Неожиданная встреча Двухдорожечный магнитофон «Комета» наигрывал мелодии последнего альбома битлов «Let It Be»; полумрак комнаты, разбавленный слабым интимным светом торшера с зеленоватым абажуром, успокаивал нервы и навевал благостное, расслабленное настроение. Эмиль, вытянув ноги в своей любимой позе, распластался в кресле, прислоненном к высокой керамической печке, отделанной кафельными плитами и являющейся неотъемлемым компонентом интерьера в дореволюционных постройках. Напротив него на застланном накрахмаленной простыней, поверх которой был небрежно брошен плед, откидном диване, закинув ногу на ногу, сидела Тая. Он с нежностью посмотрел на нее: велюровый халат, нижние пуговицы которого были расстегнуты, соблазнительно обнажал красивые ножки, а щедро распахнутые отвороты халата во всей красе представляли взору Эмиля рельефно выдающиеся на фоне стройного тела ее пышные груди. Оригинально подстриженная под «волнистый лоб» пядь ее густых черных волос все время попадала ей в глаза, и она частенько искривляя свои изящные губки, выдувала ее вверх. У себя дома Тая выглядела такой родной и близкой! Эмиль взял с журнального столика бокал с тщательно приготовленным Таей коктейлем и, отпив глоток, спросил: - Твои скоро вернутся домой? - Не-а! - подбирая ножки под себя, кокетливо пропела Тая. - До завтра их не будет. Они поехали в поселок Разина - наслаждаться блинами тети Раи. У нее там свой собственный дом, много комнат. Она обожает принимать гостей и, как правило, оставляет их ночевать. А блины тетя Рая печет огромные, толстенные! К ним готовит приправу из сметаны с медом. Просто объедение! Хотя они такие сытные, что и захочешь - много не съешь. - А коктейль у тебя получился вкусный. У него есть название? - Конечно! - польщенная оценкой ее кулинарных способностей, гордо подтвердила Тая. - Это «Кровавая Мэри». Я вычитала его рецепт из журнала «Америка». Знаешь, такой клевый журнал! Мне его дала почитать Лариска: ее отцу, как ответственному партийному работнику, полагается ежегодная подписка на него. Так вот: тридцать грамм водки, шестьдесят - томатного сока, десять - лимонного сока. Плюс к этому немного соли и перца по своему вкусу. Все эти ингредиенты помещаешь в шейкер (за неимением такового я пользуюсь маленьким китайским термосом) и трясешь течение двух-трех минут. Затем сцеживаешь коктейль в бокал для вина и на его край насаживаешь дольку лимона, предварительно обмакнув ее в соль. Правда, там было написано, что надо добавить еще и соус табаско, и ворчестер с солью сельдерея, но - увы… Как понимаешь, пришлось обойтись без этого. Но самое главное - тебе понравилось! - Да, знатный коктейльчик получился! - Эмиль удовлетворенно потянулся в кресле и, откинув голову на его покатый верх, самозабвенно закатил глаза к потолку. У него было прекрасное настроение: Владимир Иосифович так понатаскал его по всем вопросам, что собеседование у Мехти Аббасовича прошло как по маслу, и он очень понравился строгому госплановскому зампреду. Об этом ему с удовольствием сообщил уже восседавший к тому времени в кресле завотделом Госплана Дальский: - Молодец, не подвел меня! Он отметил твою воспитанность, такт и интеллигентные обороты речи. Сказал, что ты хорошо мыслишь. Так что могу тебя поздравить: твои документы с соответствующей резолюцией председателя уже переданы в отдел кадров. Жди приказа, остались кое-какие формальности. Помимо того, ему казалось, что зашедшие далеко за рамки простых приятельских отношения с Таей постепенно вылечивали душевную травму, нанесенную Элей своим неожиданным и непонятным ему разрывом… - А ты еще не знаешь, что я приготовила тебе к «Кровавой Мэри»! - продолжала прокладывать Тая путь к сердцу Эмиля по классической формуле - через желудок. - Подожди, сейчас покажу! Она пошла на кухню и вернулась с большим круглым фарфоровым блюдом, на котором весьма эстетично расположилось кулинарное произведение, покрытое сверху слоем тонко нарезанного бурака, картофеля и моркови. Все это было заправлено майонезом и обильно посыпано пропущенным через терку грецким орехом. - Ты знаешь, что это такое? - подмигивая, интригующе спросила Тая. - Во всяком случае, что-то очень вкусненькое! Так соблазнительно пахнет чесночком, - приподнимаясь в кресле, потянул носом Эмиль. - Есть такой грешок! Но чесночок - это так, слегка, для аппетита. А название этому чуду - «Сельдь под шубой»! - Какая прелесть! Значит, там внутри селедочка имеется? - от души восхитился Эмиль. - Да, мой хороший! Филе селедочки, разделанное на мелкие кусочки. Они лежат на тонком слое нарезанного вареного картофеля, бурака, моркови и лука, а сверху - еще один слой с теми же ингредиентами. Все это уложено в овальную форму… - …Посыпано крошками грецкого ореха… - в предвкушении удовольствия от еды продолжил Эмиль, но его тотчас же прервала Тая: - …и измельченным на терке яичным желтком! - Просто шедевр отечественной кулинарии! - беря в руки лопаточку и поддевая ею дно «шубы», с пафосом воскликнул Эмиль. Он ухватил солидную долю салата и плюхнул ее в мгновенно поднесенную Таей тарелочку. Насытившись «шубой» и запив ее еще одной порцией «Кровавой Мэри», Эмиль ловко перескочил с кресла на диван и без лишних слов нежно повалил на него Таю. Она же не спеша коснулась своими пальчиками единственно застегнутой на халате пуговицы и едва заметным движением выбросила его из-под себя на пол. Обхватив Эмиля обеими руками за шею, Тая так сильно прижала его к себе, будто боялась, что он вдруг исчезнет в этом полумраке. От таких жарких объятий у Эмиля аж в глазах потемнело, и в любовном возбуждении он стал нести какую-то ахинею: - «Кровавой Мэри» я вроде насытился, а вот сладкой Таей боюсь не насытиться! - грубо поумничал он. - Ненасытный ты мой! Все к лучшему. Стало быть, желать меня будешь часто, лишь бы не насыщался никогда! - Учащающееся дыхание Таи прерывало фразы, образуя между ними чувственные паузы, но мысль прозвучала четко. Родная «Комета» уже перешла к композиции Пола Маккартни «Yesterday», не только заглушающей их любовные стоны, но и обостряющей взаимное физическое восприятие… …Ровно в шесть утра Эмиль по выработанному в последние годы инстинкту протер глаза. Рядом, обвив его своим телом, словно плющ, мирно сопела Тая. Он вспомнил, что сегодня воскресенье и ему не надо идти на работу. «Дьявол! - подумал он. - «Кровавая Мэри» ударила меня по вискам - так гудят… (При этом он обеими ладонями потер свои виски.) А сладкая Тая - по всему остальному! Однако ж, чертовка, как хороша в постели… Ладно, довольно валяться, пора и честь знать». Эмиль, поднявшись, умылся и стал быстро одеваться. Затягивая узел галстука на воротнике своей излюбленной модели баттен-даун, он увидел, что Тая просыпается. - Ты что, уже убегаешь? Предков, по-видимому, до вечера еще не будет - куда же спешить? - не успев протереть глаза, забеспокоилась Тая. - С чего ты взяла, что я убегаю? Я просто оделся к завтраку, а потом мы с тобой придумаем, чем заняться дальше, - спокойным тоном, в котором ощущалась не столько уверенность, сколько некоторое безразличие, ответил Эмиль. - А-а! Мы настолько аристократичны, что завтракаем при галстуке? - Она поднялась с постели и набросила на себя халат. - Солнышко, а разве можно доедать такой аристократичный салат, как «Сельдь под шубой», без галстука?! - Ну, для завтрака я со вчерашнего дня приготовила тебе яблочный пирог. Надеюсь, что и он будет соответствовать твоему галстучному этикету. - И не сомневайся, - поцеловав в щечку, успокоил ее Эмиль. На улице стояла солнечная погода, и ему страшно не хотелось идти домой. Сама обстановка в семье отталкивала его, а долго сидеть в четырех стенах, даже наедине с такой красавицей, как Тая, его бурная натура была не в состоянии. - Слушай, - доедая кусок яблочного пирога и запивая его чаем, предложил Эмиль, - погода теплая, давай проведем этот день где-нибудь за городом? - А где? - загорелась Тая. - Ну, скажем, в Мардакянах. Сперва погуляем по мухтаровскому имению - там такой красивый дендрарий и еще дом-музей Есенина. Ведь он целый год прожил в Баку! Тебе интересно будет увидеть комнату, в которой его поэтический гений творил свои «Персидские мотивы» и посвящал пылкие строки Шаганэ: Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому, что я с севера, что ли, Я готов рассказать тебе, поле, Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ… - Или это, - Эмиль, выдержав паузу, потер лоб, как бы желая переворошить все свою память и найти нужное, - а, вот: Руки милой - пара лебедей - В золоте волос моих ныряют. Все на этом свете из людей Песнь любви поют и повторяют. …Я не знаю, как мне жизнь прожить: Догореть ли в ласках милой Шаги, Иль под старость трепетно тужить, О прошедшей песенной отваге?.. - Ну вот, ты мне уже все про Есенина и рассказал! И стихи продекламировал. Осталось только съездить и прочувствовать эту есенинскую ауру. Надеюсь, она оттуда еще не выветрилась. Но прежде ты мне должен как следует сказать «Доброе утро»! - Она притянула Эмиля к себе за галстук и, прильнув к его губам долгим поцелуем взасос, стала неистово срывать с него сорочку. Когда же Эмиль стал помогать ей в этом, она принялась расстегивала ему брюки - и они с утренним энтузиазмом вновь погрузились в стихию страсти и любви… …На улицах города было еще пустынно. Одиночные машины, шипя, мчались по проезжей части. Воскресенье отличалось от остальных дней тем, что бакинцы, утомившись от недельного трудового ритма, позволяли себе подольше поспать. И лишь где-то после одиннадцати утра они, торжественно разодетые, не спеша начинали выходить из своих домов, дабы в скверах, на площадях и улицах города, в театрах, кино и других культурно-развлекательных заведениях насладиться своей заслуженной однодневной праздностью. Эмиль с двумя синими билетами вышел из касс кинотеатра «Дружба», напротив которых на скамеечке его ждала Тая. Дойдя по проспекту Ленина до этого кинотеатра, они не смогли равнодушно пройти мимо афиши фильма «Афоня» - зажигательной комедии с участием мэтров жанра - Куравлева, Леонова, Брондукова - и милой, очаровательной Женечки Симоновой. Весь день был в их распоряжении, и они решили сначала получить заряд бодрости и юмора. Утренний сеанс, как всегда, проходил при полупустом зале. Вдоволь насмеявшись и насладившись мастерской игрой актеров, они в радужном настроении вышли из кинотеатра и, буквально подпрыгивая, стали спускаться вниз по проспекту в направлении метро «28 Апреля». Внезапно Тая притормозила их динамичный ход и, остановившись перед витриной магазина «Ткани», восторженно воскликнула: - Посмотри, какой широкорубчатый вельвет! Это такая редкость в наших магазинах. И надо же - даже на витрину положили. А я-то думала, что его лишь из-под полы достать можно. Ты знаешь, из него получатся шикарные брюки под коричневую дубленку да с мохнатой коричневой водолазкой. Отпад! - Она, опустив голову, стала разглядывать свою длинную, приталенного силуэта, дубленку, украшенную норковым меховым воротником, так, будто впервые ее видит. - Да, - подтвердила она собственные мысли, - с вельветовыми брюками дубленка будет выглядеть еще моднее. Давай зайдем! Дам им задаток, чтобы на завтра оставили мне метра два - два с половиной. - Зайдем, - безразлично согласился Эмиль, - если тебе понравится, я сам куплю тебе этот вельвет. Он двинулся было за Таей, но та перед входом в магазин остановилась, пропуская выходящую из него беременную женщину. Эмиль, взяв Таю под руку и всем своим видом демонстрируя почтительность к будущей матери, слегка отступил от двери. Женщина вышла, и Тая нетерпеливо прошмыгнула в магазин. В это время взгляд Эмиля случайно упал на лицо беременной - и от растерянности он буквально оцепенел: перед ним стояла Эля! Замерев на какую-то долю секунды, они пристально смотрели друг на друга… Из магазина раздался голос Таи: - Девушка, покажите мне, пожалуйста, вот этот вельвет. Заметив, что Эмиль застрял перед дверью, она капризно окликнула его: - Эмиль, ты идешь? Эмиль, опустив голову и не проронив ни слова, вошел в магазин. На лице же Эли не было заметно и тени смущения. Она с милой улыбкой как ни в чем не бывало продолжила свой путь. Но трудно себе представить, что творилось в душе обоих... Утомленная походом по магазинам и внутренним эмоциональным напряжением от встречи с Эмилем, Эля вернулась домой. Сбросив туфли на низком каблуке и обувшись в мягкие домашние тапочки на танкетке из искусственной замши, вошла в столовую и устало опустилась в кресло-качалку. За письменным столом в углу комнаты сидела Лиля и под светом настольной лампы, периодически заглядывая в лежащую рядом книгу, что-то усиленно писала. Увидев побледневшую Элю с ярко выраженной на лице досадой, Лиля тотчас же догадалась, что произошло что-то неординарное. - Привет! Что это с тобой? На тебе лица нет! - Да нет, наверно, утомилась. Мотаться по всему городу с ребенком в чреве - сложная штука. - Знаешь, ты можешь обманывать кого угодно, только не меня! - чуть было не обидевшись, бросила Лиля, - Я тебя насквозь вижу! Выкладывай: что произошло за те два часа, пока ты гуляла по магазинам? - Да в общем ничего такого, чего нельзя было предвидеть. На улице я встретила Эмиля… - Так-так-так! С этого места прошу поподробнее, - Лиля отложила тетрадь с ручкой в сторону и, не скрывая неподдельного любопытства, приготовилась слушать. Эля замолчала и стала в такт своим мыслям раскачиваться в кресле-качалке. Конечно, она никогда не питала иллюзий, что Эмиль все это время остается вне женского внимания. Но, как и всякой женщине, ей не хотелось верить, что чувства Эмиля к ней, подлинность и искренность которых она ежедневно и ежечасно ощущала, были так быстро вытеснены другой женщиной. Мысли буквально жужжали в ее голове пчелиным роем. В уме возникали самые невероятные аналогии. Ей почему-то вспомнилась знаменитая ария герцога Мантуанского из «Риголетто»: «Джузеппе Верди вполне мог бы отнести слова «сердце красавицы склонно к измене и перемене» к современным мужчинам, хотя и герцог Мантуанский в конце своей арии все-таки признается: «Шутят, смеются, нам изменяют. Но изменяю им первый я!» Подчиняясь своим невысказанным вслух мыслям, она продолжала молчать. Однако Лиля не собиралась так просто сдаваться. Ее неуемное чувство любопытства, особенно в том, что касалось не разделившего ее любовь Эмиля, вырывалось наружу, и остановить этот мощный поток душевной энергетики было невозможно. Тем более что он подпитывался сейчас и ощущением торжества от того, что в итоге он не достался и ее лучшей подруге. Но, ликуя в душе, она продолжала играть роль заботливой подруги. - Он был один или с кем-то? - дотошно допытывалась Лиля. - Я встретила его с красивой брюнеткой, - наконец выдавила из себя Эля. - Он держал ее под руку, и по тому, как она командовала им, можно судить о глубине их отношений. - Ты сама во всем виновата, - постепенно входя в раж, упрекнула Лиля. - Надо было с самого начала сказать ему правду. - Какую правду? Ту, что ущемила бы его мужское достоинство? В этом случае он проклял бы меня и получил бы незаживающую душевную травму, а я мучилась бы от того, что сделала больно человеку, которого очень люблю. - Ну а сейчас ты собираешься встретиться с ним и расставить все точки над «i»? - Нет, встречаться с ним я не стану, но обязательно позвоню. - Однако объясниться все-таки придется. Так какая же разница: сделала бы ты это тогда или сейчас? Эля едва усмехнулась и заметила: - Тогда было бы больнее. Сейчас же удар амортизируется очаровательной брюнеткой. И мне как-то легче от этого. Я, наверное, завтра сама позвоню ему где-то к полуночи - раньше, думаю, его дома не застать. Она произнесла это так, что у Лили не осталось никаких сомнений в том, что тема исчерпана. Подруги занялись каждая своим делом. К вечеру забежала Гюлька. Она ворвалась к ним в радостном возбуждении: - Девочки! - воскликнула она. - А что я вам принесла! Гюлька подняла руку, в которой была квадратная картонная коробка с тортом, и потрясла ею в воздухе: - Это же торт «Апшерон»! У меня в немецкой кондитерской завелось нужное знакомство. Замдиректора втрескался в меня по уши и все пытается подбить меня на свидание. У него даже «Жигули» третьей модели есть! А сам такой плюгавенький, ниже среднего роста, с брюшком, но такой довольный собой! - выпалила она. - Гюлька, да ты пальто сними сперва, а потом расскажешь нам о своем плюгавеньком, - заметила Эля. Гюля выскочила обратно в прихожую, повесила пальто на вешалку, сняв с ног модненькие сапоги-чулки на толстенной платформе, влезла в первые же попавшиеся стоптанные тапки и вернулась в комнату. Лиля тем временем уже накрывала на стол, а Эля убежала на кухню заваривать чай. Стол был накрыт всякими вкусностями, среди которых жемчужиной на самом почетном месте - в центре стола красовался торт «Апшерон». Эля достала из буфета кипрское мускатное вино «Тихикос», которое можно было купить лишь в одном месте города - в магазине Каспара (Каспийского пароходства) на проспекте Нефтяников, и, ловко откупорив его, со словами «это редкое вино с родины богини любви и красоты Афродиты» стала разливать по бокалам. Эля подняла бокалы и торжественно произнесла: - Ну, девочки, за нас! За то, чтобы никто и никогда не смог нас довести до отчаяния, до такого состояния, чтобы мы в горе забыли о себе, о своей женской гордости и красоте! - Давай, - чокаясь, с энтузиазмом поддержала ее Лиля. - Элька, ты настоящий оратор, прямо Цицерон! - Ага, сравнила! - отпив глоток вина, смеясь воскликнула Эля. - Гюлька, лучше ты скажи: пойдешь на свидание к своему завмагу или нет? - Пока поинтригую его немного, - Гюля аккуратно отправила в ротик чайную ложку с кусочком торта и, пережевывая, пришла к заключению: - Пусть пока в надежде на свидание снабжает меня «Апшероном» и другими дефицитными сладостями. - Смотри не переборщи,- предупредила Эля. - А то надоест ему твое кокетничанье, и торты начнут ублажать другую! - Типун тебе на язык, - шутя парировала Гюля. - А впрочем, не тот, так этот! Столько охотников за женскими юбками, и все норовят подарить тебе сперва целый мир за один поцелуй! А как только получат его и все, что к нему прилагается, то ведут себя так, будто ничего и не обещали. Прямо как в том анекдоте, когда партнерша спрашивает во время секса: «Дорогой, а ты мне машину купишь?» - «Конечно», - отвечает тот, продолжая пыхтеть. «А дом?» - «И дом куплю». А когда дело подошло к концу, он, откинувшись на спину и не глядя ей в лицо, закуривает и цинично спрашивает: «А зачем тебе машина, если ты и водить не умеешь? И зачем тебе дом, когда ты и содержать его не в состоянии?» Так что надо брать от них все, что возможно. И своевременно! По комнате прокатился дикий женский хохот. Весь вечер они болтали без умолку обо всем подряд, но тема неожиданной встречи Эли с Эмилем этично не затрагивалась ни Лилей, ни самой Элей. Когда Гюля уже собралась уходить, раздался телефонный звонок. Лиля была к телефону ближе остальных и мгновенно подняла трубку: - Да! Привет! Кто? А, Эмиль! Еще раз привет, Эмильчик! Какими судьбами ты вспомнил нас, грешных? - фальшиво произнесла она. - Ах, и не забывал никогда… Да ну? Свежо предание!.. Эля? - она вопросительно взглянула на Элю, и та согласно кивнула. - Дома, сейчас позову, - Лиля передала трубку подруге. - Это что, действительно Эмиль?! - У Гюли аж глаза расширились от такой новости, и она полушепотом поинтересовалась у Лили: - Неужели отношения будут восстановлены? И это в такой-то момент! Или я чего-то не знаю?.. Лиля, взяв Гюлю под руку, подняла ее со стула и так же тихо промолвила: - Пойдем в другую комнату, я тебе расскажу, как было дело… …- Алло! В ответ Эля услышала в трубке знакомые и столь любимые интонации: - Привет, Элюня! - Добрый вечер, Эмильчик! Рада слышать тебя! - А увидев меня, ты, по-моему, не очень обрадовалась. - Да и ты был не в восторге. С тобой была очень красивая дама, и я не хотела ставить тебя в щекотливое положение… Воцарилось короткое неловкое молчание, затем Эмиль прерывающимся от волнения голосом спросил: - Ты на каком месяце? - На третьем, - уверенно ответила Эля. - И чей это ребенок? - Моего мужа. А ты что, предпочел бы, чтобы он был от тебя?.. Эмиль, сделав вид, что пропустил мимо ушей последнюю фразу, ответил вопросом на вопрос: - Но ты мне всегда твердила, что у вас ничего не получается и что с мужем у тебя уже давно нет никаких отношений! - Так уж получилось, он пришел ко мне и прожил у меня три дня. А потом… видимо, сам Господь Бог пожалел меня! Рано или поздно, но он окончательно порвет со мной и создаст нормальную семью - его родители только об этом и мечтают. Ну а я хоть одна не останусь, и жить будет для кого. Выйду я когда-нибудь замуж или нет - вилами по воде писано. Но ребенок, даст бог, будет всегда со мной. - Поздравляю, - потухшим голосом сказал Эмиль. Его раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, рождение его ребенка не прибавило бы ему оптимизма, поскольку он был к этому просто не готов ни в морально-психологическом, ни в материальном отношении. Поэтому он облегченно вздохнул про себя. С другой же стороны - реанимация Элиных отношений с мужем, тем более ее беременность, вызывала у него досаду и ревность. Ему не давала покоя мысль о том, как это ей удалось все-таки забеременеть от мужа после стольких лет бесплодного общения с ним. И если умом он понимал, что это не худший для Эли жизненный шаг, то сердце ныло оттого, что она все-таки предпочла беременность от мужа любовным отношениям с ним. Может, в нем во весь голос заговорил чисто мужской эгоизм и задетое самолюбие? Он никак не мог простить Эле ее внезапного охлаждения к нему и последовавшего за этим разрыва безо всяких объяснений. Вот так вот просто взять да отвалить! И одному богу известно, последовало ли бы в дальнейшем это объяснение, не будь столь неожиданной встречи на улице. Эля нарушила ход его мыслей: - А эта брюнетка - что-то серьезное или так, для развлечения? - Неужели тебя это так интересует? Думаю, тебе не следует проявлять излишнее любопытство. Лучше сосредоточься на рождении ребенка и интересуйся делами мужа, чтобы они позволяли ему чаще навещать тебя. Авось и второго ребенка родишь от него - все-таки веселее будет! - Эмиль вложил в эти слова всю свою горечь и негодование, но это получилось у него как-то не очень естественно. - Зачем же ты так? Я же тебе все объяснила. Неужели ты не можешь простить мне желание иметь ребенка от человека, который является моим мужем!.. Эмиль, прервав ее, резко вставил: - Формальным, документальным… - Ну, уж какой есть! Все-таки малыш родится от законного мужа, и даже если после этого я разведусь с ним, у ребенка будет законный отец, и он не будет страдать комплексом безотцовщины. - Должен признать, что ты умная женщина и все правильно рассчитала. Но одно обстоятельство ты не приняла во внимание… впрочем, оно для тебя, как я понял, настолько незначительно по сравнению с грандиозностью твоих семейных планов, что с ним смело можно не считаться. Все правильно! Еще раз поздравляю и желаю тебе благополучно родить здорового, красивого ребенка! Опять наступила пауза… Эмиль отнес ее на счет растерянности Эли, не ожидавшей, как он считал, столь резкой отповеди. Но если бы он мог в эту минуту видеть ее, он бы заметил, как кончик ее изящного носика покраснел и из глаз медленной струйкой покатились слезы. Эля замолчала, дабы он не услышал ее дрожащего голоса, прерывающегося всхлипываниями… - Ладно! Видать, тебе больше нечего сказать, вот ты и молчишь, - пришел к выводу Эмиль. - Желаю тебе всего самого хорошего, - подождав ответа еще несколько секунд, он положил трубку. Глава X. Нелепое пари Время неумолимо бежало вперед. Эмиль, уже два года как погрузившись в госплановскую стихию, успешно работал под руководством Владимира Иосифовича. За эти годы они стали еще ближе и роднее друг другу. После пережитого в ТЭЦ Эмиль полностью доверял своему шефу и самое главное - наставнику. Тот гонял его по всем правилам административной планово-экономической, финансовой науки, учил его мыслить оперативно и гибко, подавлять свои эмоции, подчиняя их разуму. Когда же Эмиль, с трудом выдерживая нагрузку, взвывал, Владимир Иосифович неизменно повторял знаменитую суворовскую фразу: «Тяжело в учении - легко в бою!» А иногда добавлял к этому афоризму слова Тараса Бульбы, обращенные к своему сыну Андрию: «Терпи, казак, атаманом будешь!» После чего Эмиль словно приобретал второе дыхание и забывал о своей усталости и раздраженности. Но под влиянием «Владимира Мудрого», как прозвали про себя Дальского Эмиль с Фикретом, он стал более хладнокровен не только на работе, но и в общении с женщинами и друзьями. Частенько задерживаясь в кабинете Дальского после работы, он делился с ним всеми своими проблемами и получал ответы почти на все волнующие его вопросы. Если Дальский не мог с ходу посоветовать ему, как действовать в той или иной жизненной ситуации, он, усиленно потирая подбородок, медленно, со смыслом, выговаривал: - Здесь надо подумать, сынок. Не будем спешить: утро вечера мудренее. Эмилю от заботы и внимания Дальского становилось тепло на душе, ибо, потеряв в раннем возрасте отца и натыкаясь на непонимание, а иногда и откровенную, ничем не прикрытую черствость отчима, он остро нуждался в мудром мужском совете. В лице Дальского он нашел человека, щедро делившегося с ним своим жизненным опытом и делавшего для него все, что было в его силах. Единственная дочь Дальского Эсфирь была замужем, но ее супруг, чересчур самоуверенный и избалованный родителями, пренебрегал советами тестя и не очень-то почитал его жизненный опыт и интеллект. Заплывшее жиром уже к тридцати годам лицо Левы не выражало ничего, кроме стремления объесться деликатесами на деньги, заработанные на выгодной перепродаже импортных шмоток, которые поставляли ему друзья с Кубинки (район Баку, прославившийся в советские годы, как центр нелегальной подпольной торговли и спекуляции). Тучный, высокий, имевший привычку сплевывать после каждой фразы прямо на тротуар и говорить, шлепая своими толстыми, напоминающими жирную гусеницу губами, он был человеком совершенно иного мира и преклонялся не перед культурой и интеллектом, а перед деньгами и людьми, способными «высекать» их из камня. Он не гнушался никакими нежелательными для того времени, могущими скомпрометировать семью в целом, в том числе и самого Дальского, связями и способами добычи хлеба насущного. Круг его общения, как правило, замыкался завмагами, завскладами, завшашлычными и другими представителями подпольного городского бизнес-«бомонда». Владимир Иосифович страшно переживал, что выбор дочери остановился на подобном типе, но был бессилен что-либо предпринять: умница, красавица Эсфирь безумно любила своего мужа, и Дальский никак не мог понять, за что. Хотя и догадывался, что без физиологии здесь не обошлось, но тешил себя народной мудростью: «Любовь зла - полюбишь и козла». Поэтому его воистину отцовские чувства к Эмилю служили ему каким-то утешением. Он старался вложить в него весь потенциал своей отцовской заботы, который мог бы предназначаться сыну, а в отсутствие такового - зятю. Свое расположение к Эмилю Дальский как будто передал своему другу и их общему шефу Мехти Аббасовичу Тагиеву. Тот, будучи не только умным, но и весьма тонким по натуре человеком, распознал в Эмиле родственную себе душу и вместе с Дальским относился к нему действительно по-отечески. Он никогда не бранил его последними словами за ошибки, а ненавязчиво, без обыденной бюрократической доли менторства, указывал на них и заставлял скрупулезно их исправлять. При всем этом Мехти Аббасович всегда давал Эмилю возможность высказать собственное суждение по той или иной проблеме. И когда тот начинал последовательно, логично, сочетая практический опыт с теоретическими знаниями, развивать свою мысль, его глаза хитренько сужались и он незаметно для Эмиля выразительно подмигивал Дальскому, как бы говоря: «Твоя школа!» В отличие от ТЭЦ, в Госплане, расположенном на трех этажах Дома правительства на площади Ленина, Эмиль сидел уже в кабинете на двоих. На этот раз его соседом был молодой человек чуть постарше него. Выше среднего роста, плотненький, симпатичный с обжигающе-черными волосами на фоне белого, как мрамор, лица и вечно смеющимися карими глазами, разговорчивый Руслан сперва пришелся Эмилю по душе. Но, следуя советам Дальского, он соблюдал в отношениях с ним определенную дистанцию. Как объяснял ему Владимир Иосифович, «ты работаешь на правительственном уровне, позволяющем создать трамплин для дальнейшего карьерного роста. А в этих делах люди не брезгуют никакими средствами, дабы, скомпрометировав других, самим достичь успеха. - А почему надо других компрометировать, а не добиваться цели за счет своих профессиональных, человеческих и иных качеств? - несколько наивно спрашивал Эмиль. - А если таковые у одного имеются, а другого - нет, да к тому же этот другой добрался до такого уровня окольными путями, а хочется идти дальше, не затрачивая при этом особых усилий? Нет, ты не подумай... я не имею в виду Руслана - он парень как будто неплохой и толковый. Но все-таки будь осторожней и с ним, чем черт не шутит. Все мы люди, у всех свои слабости, и все под Богом ходим... Любовная связь с Таей за эти годы не усиливалась, но и не ослабевала. Создавалось впечатление, что характер их отношений, приобретенный с самого начала, законсервировался и излучал некую стабильность без взрывов взаимной ревности и взаимных претензий. Тая не требовала от Эмиля никаких обязательств, ни разу не заговорила о браке, а он, пользуясь этим, не пренебрегал любыми возможностями закрутить втайне от нее еще пару любовных интрижек. Такое положение вещей его устраивало: с одной стороны, он не оставался в стороне от любви, а с другой - она, не обремененная брачными узами, не препятствовала ему бесхлопотно делать карьеру… Все бы хорошо, но история с Элей не оставляла его душу в покое. Эмиля постоянно подтачивало изнутри ощущение досады от того, что произошло. Он никак не мог понять, почему его так разбередило рождение Элей ребенка от своего протокольного, как он его иногда про себя называл, мужа. Как она смогла после него, Эмиля, вновь лечь в постель с тем, кто буквально измывался над ее жизнью? А ведь клятвенно уверяла его в том, что лучшего мужчину, да еще и с такими человеческими качествами, никогда не видела. И вдруг - на тебе... Вот и верь после этого бабам! Порой, оставаясь с самим собой наедине и вспоминая обиду, Эмиль ожесточался до такой степени, что начинал в уме хаять Элю последними словами: «Дрянь, шлюха! Одного мужика ей недостаточно!» Но, поостыв, начинал мысленно корить себя за это. Как-то, сидя в перерыве в госплановской столовой вместе с Русланом, он, несколько пренебрегая советом Дальского, завел с ним разговор по душам. Руслан охотно подхватил тему сердечных дел и моментально перешел к победным реляциям на любовном фронте. - Одну блондинку подцепил прямо в отделе молочных продуктов продмага! Кинул ей свиху на вечер того же дня. Жалко, мотора нет! Ну, ничего, пошатались немного по Торговой, посидели в кафе «Наргиз», а потом пошли к ее подруге домой. А там!.. - А подруга что, с вами была? - поинтересовался Эмиль. - Сперва была. Распила с нами бутылочку полусладкого вина и удалилась, якобы к сестре за «Бурдой» (популярный в мире журнал европейской моды - Прим. Авт.). Через часок вернулась, а нам этого вполне хватило… - И ты так прямо с первого раза и… - Конечно! Ведь брать быка за рога разумнее, чем тянуть кота за хвост! - И у тебя это получилось? - с некоторым недоверием переспросил Эмиль. - Ну, в общем, грех жаловаться! Эти дела у меня хорошо получаются. Тем более что я знаю, в какой форме, с кем и как общаться, - проглатывая тщательно разжеванный кусок шницеля, похвалился Руслан. - А по телефону как? Сможешь бабу закадрить? - В голове у Эмиля внезапно созрел коварный план: ему вдруг стало страшно интересно, клюнет ли Эля на телефонную уловку Руслана спустя два года после их размолвки. С другой стороны, если Руслану удастся завести с ней роман, можно узнать, остается ли она в прежних отношениях со своим протокольным мужем. Эмиль понимал, что с его стороны это подлость, но ничего не мог с собой поделать. Он должен был дать выход бушующим в его сердце страстям, в противном случае это могло весьма негативно сказаться на его душевном здоровье. Ему жуть как необходимо было для самоуспокоения подвергнуть Элю этому испытанию, а заодно и узнать о ее нынешней жизни. - Почему бы и нет? В моей практике и такое бывало! - Хорош хвастать, - стал он подзуживать Руслана, дабы тот не откладывал дело в долгий ящик. - А ты дай мне номерочек хоть самой неприступной девицы - и увидишь результаты. Хочешь, поспорим, что я не только разговорю ее по телефону, но и отлично проведу с ней время? - Идет! А на что спорим? - Ну, скажем, на ресторан! Только на четверых! И если захочешь, я приду с ней. - Думаю, это излишне, но насчет ресторана на четверых - естественно, без нее - согласен. Условия таковы: ты должен попасть к ней в гости и рассказать мне все подробности обстановки в ее квартире и детали ее жизни. Я-то все это прекрасно знаю и частенько бывал у нее, - слукавил Эмиль, - в силу чего смогу судить о том, насколько ты правдив и выиграл или проиграл пари. - А если ты сам будешь необъективен и не захочешь признать очевидное? Как тогда быть? Наверное, все-таки необходим третейский судья. - Ты когда-нибудь замечал за мной предвзятость? - обиженным тоном спросил Эмиль. - Нет, но это в работе. А в пари, да еще по такой щепетильной теме… - Если ты заметишь, что я кривлю душой, даю тебе право отвести меня к ней домой и воочию показать мне все, что ты описал, - заранее зная, что такого никогда не произойдет, несколько раздраженно ответил Эмиль. - Но все равно нужен третий человек, - настаивал на своем Руслан. - Ладно, будет тебе сторонний наблюдатель! Познакомлю тебя с Фикретом - своим другом по старой работе, и ты при нем обо всем расскажешь. Если я стану блефовать, чего, уверяю тебя, не случится, то Фикрет пойдет с нами к ней и подтвердит или опровергнет рассказанное тобой. Но на все про все даю тебе недельку. - Хотя бы дней десять! - взмолился Руслан. - Черт с тобой, пусть десять… - Тогда по рукам! - Руслан протянул руку ладонью вверх, по которой тотчас же в знак согласия хлопнул Эмиль… С момента заключения пари прошла неделя, в течение которой они оба ни разу о нем не обмолвились. Руслан молчал, а Эмиль, не напоминая, деликатно ждал, уложится ли он в установленный срок, а может, Эля вообще его пошлет. В воскресенье вечером, когда Эмиль, сидя дома в своем любимом кресле, захлопнул увлекший его в дебри начала Второй мировой войны исторический роман Ежи Путрамента «Сентябрь» и, позевывая, готовился было отойти ко сну, раздался телефонный звонок. - Привет!- в трубке зазвенел радостный голос Руслана, отчего у Эмиля екнуло в груди, поскольку он надеялся, что тот все-таки проиграет пари. - Извини за поздний звонок, но не удержался - ведь завтра одиннадцатый день! По-моему, я все выполнил в срок! Я только что от нее… - Поздравляю, - резко прервал его Эмиль, - завтра все расскажешь. А пока спокойной ночи!- не дожидаясь ответа, он расстроился и бросил трубку. «Вот подонок! На ночь, глядя, испортил мне настроение и прогнал сон! Как будто нельзя было об этом завра сообщить», - не сдержавшись, обругал он Руслана вслух. Ночь прошла для него беспокойно. Он ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть. Его лихорадила мысль: неужели она пригласила Руслана домой? А меня ведь никогда не приглашала!.. На следующий день Эмиль пришел на работу почти за полчаса до девяти. Усевшись за рабочий стол, он стал разбирать бумаги, над которыми ему предстояло работать весь день. Но делал он это без особого энтузиазма, как бы по имевшей в последние годы место инерции. Вся суть документов укладывалась у него в мозгах в форме автоматически формулируемых стереотипов, безо всякого творчества и приложения сколь-нибудь рационального мышления. Его голова была занята предстоящим рассказом Руслана о встрече с Элей, да еще и у нее дома… Открылась дверь, и в кабинет ворвался стрекочущий шум госплановского коридора. На ходу перебрасываясь приветствиями с лихорадочно спешащими к своим рабочим местам сослуживцами, на пороге появился Руслан. - Привет! - он бросил на свой стол тонкий черный кожаный дипломат и, пожав Эмилю руку, вальяжно уселся в кресло, небрежно забросив ногу на ногу. С его лица не сходила самодовольная улыбка. Весь его внешний вид выдавал непомерное торжество и высокомерие не столько оттого, что ему удалось выиграть пари, сколько от сознания своей неотразимости. Карие глаза Руслана буквально светились, он был поглощен беспредельным разгулом собственного самолюбия. Эмиль, будучи весьма чувствительным человеком, не мог всего этого не заметить. Предельно сухой скороговоркой он ответил: -Привет, - сдержанно ответил Эмиль. - Вижу, тебе не терпится услышать детали моего визита к Эле. Прямо сейчас рассказать или подождем окончания рабочего дня? - с кривой ухмылкой спросил Руслан. - Чувак, ты явно переоцениваешь значение своего «подвига»! Если пари выиграно тобой, то ресторан на четверых, как и условились, будет заказан мною на субботний вечер. Так что мне все равно, хочешь - сейчас рассказывай, но я могу и до вечера подождать, - напустив на себя как можно более равнодушный вид, ответил Эмиль, хотя в это мгновение ему отчаянно хотелось врезать кулаком в пышущую победоносностью физиономию Руслана. - Тогда слушай, пока шефы не теребят нас и думают, что мы работаем над документами… Руслан, причмокивая губами, медленно, смакуя каждое слово, стал выдавать Эмилю все подробности: обстановку Элиной квартиры; ее внешность и ужимки; ее отношения с мужем, пропасть в которых с годами, как по рассказу мог судить Эмиль, увеличивалась; диалог с Лилей, продолжавшей снимать у нее угол, выходки почти двухлетнего малыша... Эмиль слушал с мрачным выражением лица. Он ни разу не прервал Руслана, но в его груди бушевал ураган гнева: как же так, первый попавшийся звонит ей, знакомится, и она сразу же приглашает его к себе?! Когда же Руслан, поведав, как Лилька под надуманным предлогом оставила их наедине, а ребенок заснул сладким сном, начал постепенно переходить к интимным фрагментам рандеву, Эмиль, не выдержав этого этапа испытаний, тоном, не терпящим возражений, категорично остановил его: - Это меня не интересует! Будь мужчиной и оставь свой интим при себе. Словом, пари ты выиграл. Все именно так, как ты и описал. Готовься в субботу к приятному времяпрепровождению в ресторане. - Подожди, ты что, не считаешь меня мужчиной? - с досады от того, что Эмиль не дал ему возможности поделиться своими успехами на любовном фронте и посмаковать пикантные моменты сексуальных сцен с Элей, обиженно спросил Руслан. Эмиль еще больше помрачнел. Сдерживая свои порывы дать волю рукам, он стал нервно потирать их. Он сердился на Руслана не за то, что тот провел вечер любви с Элей в ее квартире, - он прекрасно понимал, что вся вина не в Руслане и даже не в Эле, а в нем самом, инициировавшем это свидание. В конце концов, Эля, судя по всему, уже освободилась даже от юридических пут своего горе-муженька. Она заимела сына, а больше ей от него ничего и не нужно было. Собственно, от такого формального супруга большего и ожидать не приходилось. Все вышло именно так, как она и предсказывала Эмилю в период их ночной телефонной эпопеи: муж дал ребенку после рождения свою фамилию и на этом посчитал свой отцовский долг исчерпанным. Теперь она свободная женщина и вольна поступать, как ее душа пожелает. Но Эмиля раздражала форма преподнесения Русланом всего этого, его хвастливость и безапелляционность. И, конечно же, то, как Эля быстро поддалась его чарам. Это, чрезвычайно раздосадовало Эмиля. - То, что я считаю по этому поводу, неважно. Главное, чтобы ты сам себя считал мужчиной, и не только в постели с женщиной. По молодости лет это дело нехитрое! А вот оставаться мужчиной после того, как вылез из-под согретого бабой одеяла, может не всякий. А то некоторые встанут, натянут брюки, застегнут ширинку, а потом начинают молоть языком, чего было и чего не было, считая себя при этом непревзойденными мужиками! - Это ты на меня намекаешь? - с угрозой в голосе возбужденно вскрикнул Руслан. - Если ты не такой, так и не надо брать на себя мои слова. А то получится, что шапка на воре горит! - отпарировал Эмиль. - А ты сам себя таким мужчиной считаешь? - не успокаивался Руслан. - Во всяком случае, ты от меня никогда никаких россказней про героизм в постели, по-моему, не слышал. А что касается других моих мужских достоинств…- последовала глубокомысленная пауза. - Давай после работы отойдем вот здесь прямо на бульваре… - он, выразительно сжав все пальцы на правой руке, одним лишь большим пальцем показал в сторону так и не построенной вертолетной площадки, находившейся на бульваре прямо напротив Дома правительства, - в кустарник около кафе «Гилавар», и я продемонстрирую тебе их. Руслан несколько смутился столь явно угрожающей метаморфозой в настроении своего коллеги и моментально поумерил свой пыл. В этот момент он вспомнил, как они с Эмилем после работы от нечего делать забрели в здание общества «Динамо», в борцовском зале которого коллега поразил его владением разнообразными приемами боевого самбо. Они сидели на скамейках в зале, наблюдая за тренировкой самбистов, когда один из них, знакомый Эмиля, пригласил его показать пару приемчиков. Эмиль, скромно улыбаясь, как бы нехотя сбросил с себя пиджак, снял обувь, развязал галстук и в одних носках пошел на ковер. Руслан был удивлен тем, что брюки его джерсового костюма не мешали ему бороться со спарринг-партнером. Здесь было все: и ловкие, незаметные для противной стороны подсечки; мгновенные зацепы с последующим броском сбоку и через себя; невероятные удушающие приемы, от которых лицо партнера аж синело; оригинальные захваты, болевые.… Но альфой и омегой мастер-класса Эмиля стало выбивание без особых усилий деревянного макета пистолета «Макаров» из рук визави. - А сейчас, ребята, я покажу вам, как обезоружить противника с пистолетом, находясь от него на расстоянии вытянутой руки, - поучительным и несколько самоуверенным тоном заявил Эмиль. - Мы в тренировочном лагере назвали этот прием в честь того, кто нас ему обучил, то бишь нашего инструктора по боевому самбо майора Матвеева Константина Борисовича. И действительно, встав довольно далеко от партнера, Эмиль, опустив руки по швам, крикнул ему: - Ну давай, угрожай мне пистолетом! Тот только вытянул было руку с оружием - и глазом не успел моргнуть, как получил удар средними фалангами сжатых в кулак пальцев Эмиля по проксимальным, выражаясь медицинским языком, фалангам своих, сжимавших рукоятку пистолета. От этого, казалось, не сильного, но технически точно выполненного удара его кулак раскрылся, и пистолет в мгновение ока вылетел из руки. По залу пронеслось протяжное «О-о-о!». - Ладно, ребятушки, на сегодня достаточно. Как-нибудь забегу и еще что-нибудь покажу вам из своего армейского арсенала. Надев пиджак и поправляя воротник сорочки, Эмиль усмехаясь сказал Руслану: - То, что я им показал, - это так, ерунда! А вот то, что никогда не стану показывать никому - это для настоящих боевиков! - А почему бы и не показать все? - поинтересовался Руслан. - Ну, во-первых, давал подписку о неприменении этих приемов на гражданке, разве что за исключением случаев угрозы своей жизни; а во-вторых, каждый такой прием - воздействие на определенные точки в организме человека, которое может завершиться для него летальным исходом. А это - небо в клеточку на длительный срок для того, кто, нарушив подписку, показал прием, и в большинстве случаев - расстрел для того, кто применил его! «Да, - подумал Руслан, сидя теперь напротив Эмиля в их служебном кабинете, - убить не убьет, а вот нанести какую-нибудь неприятную травму сможет. Не стану же жаловаться руководству - не по-мужски это. Лучше не дразнить быка». Пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре, он неуверенно промямлил: - Знаешь, я твоих приемчиков не боюсь! Я тоже не лыком шит. У меня второй юношеский разряд по боксу и удар хорошо поставлен. Только что ты в бутылку лезешь? Да ну их всех к черту! Ни слова больше не скажу тебе обо всем этом. Не хочу, чтобы из-за одного вечера у нас с тобой отношения портились. - Вот и славно! - моментально смягчился Эмиль, - но все-таки готовься к ресторану. Я свое слово держу! - А может, все-таки немецкий счет применим, а?! Что это я буду тебя финансово нагружать из-за какого-то нелепого пари? Возьмем своих бабенок и покайфуем всласть! - Можно и немецкий счет, - серьезно ответил Эмиль, а затем, рассмеявшись, добавил, - только немцем на этот раз буду все-таки я!.. Прошло несколько дней. На столе Эмиля застрекотал селекторный телефон, соединяющий его с Дальским. - Да, Владимир Иосифович, слушаю вас, - подняв трубку, с деловой деликатностью в голосе ответил Эмиль. - Слушай, из ЦСУ тебе звонят по городскому телефону, а он все время занят. Хватит с девками болтать, займись наконец делами! - выпалил Дальский без предисловий. - Владимир Иосифович, вы же знаете, что у нас с Русланом на двоих один номер, хоть и два аппарата, - попытался оправдаться Эмиль. - Ладно, хорош жаловаться. В ТЭЦ, если еще не забыл, у вас на четверых был один номер и один аппарат. - Так в ТЭЦ и работы не столько, и ответственности поменьше - разве сравнить с Госпланом! - Ишь, зубастые какие все стали! Прямо в рот палец не клади! Ты сам перезвони туда, а я поговорю с Мехти Аббасовичем насчет еще одного номера. - Сейчас же позвоню! - радостно пообещал Эмиль. Пока он говорил с ЦСУ, в комнату с готовым материалом, напечатанным в машбюро, суетливо вбежал Руслан. - Чувак, шеф обещал пробить каждому из нас по отдельному номеру телефона! Как тебе, а? - завершив телефонный разговор, радостно воскликнул Эмиль. - Мощно, но только если он исполнит свое обещание, - с некоторым скепсисом ответил Руслан. - А ты помнишь случай, когда бы он не выполнил свое обещание? - Да, собственно, нет. Он человек слова. Но могут быть обстоятельства, не зависящие от него. - Слушай, с тобой невозможно порадоваться чему-то. Ты жуткий скептик! Прямо Базаров какой-то, - Эмиль разочарованно махнул рукой. - Лучше скажи, в машбюро большая очередь? А то у меня срочный материал на печатание, а там всегда кавардак какой-то. - Давай сделаем так: Капитолина Трофимовна ждет еще одного моего документа, а я ей отнесу и твой, а то к ней потом не пробьешься. - Спасибо, держи, - он протянул Руслану три странички своей справки, которую должен был срочно, получив подпись Дальского, отослать в ЦСУ, а сам, потянувшись, с удовольствием облокотился на спинку кресла. Руслан быстро вышел из кабинета. Эмиль, прикрыв веки, чуть было не задремал. Телефонный звонок вывел его из этого благостного состояния: - Слушаю! - подняв трубку, отрывисто сказал он. - Кого? А, Руслана.… Перезвоните этак минут чрез двадцать - двадцать пять. Бросив трубку в раздражении оттого, что даже на мгновение не дают ему расслабиться, Эмиль вновь откинулся в кресле и попытался вернуть себя в прежнее состояние, но что-то ему мешало! Сперва он никак не мог понять, что именно, и вдруг в ушах так отчетливо зазвенел женский голос, попросивший к телефону Руслана, будто он был записан на магнитофонную ленту, которую ему сейчас вновь прокрутили. «А интонации-то напоминали Элин голосок!» - промелькнуло у него в голове. Он судорожно потер левый висок. «Неужели между ними все-таки завязались постоянные отношения?» Эта мысль испортила ему настроение. Опять зазвонил телефон. В трубке раздался женский голос, и на этот раз Эмиль напряженно вслушался в него: - Попросите, пожалуйста, к телефону Назарова Эмиля! - На этот раз голос был почти детским и принадлежал явно не Эле. - У телефона Назаров. Слушаю. Говорите же! В трубке образовался какой-то вакуум, а затем последовал отбой… Спустя минут пять вновь раздался телефонный звонок: это была Эля. Она говорила спокойным голосом, не выдававшим свое волнение: - Привет! Сколько лет, сколько зим! Надеюсь, ты не забыл мой голос? - Не забыл, - односложно и с некоторым раздражением ответил Эмиль. - Значит, ты работаешь в Госплане? - Чудо! Как это ты догадалась? - поддел ее он. - Я понимаю твое состояние, но, может, не будем язвить друг другу? - Я не собираюсь язвить, тем более что ты звонишь не мне, а моему коллеге… - …С которым познакомилась, как видно, не без твоего участия, - вставила она. - Это что, проверка на прочность моих нравственных устоев? Опровергать очевидный факт было бессмысленно, и Эмиль про себя стал проклинать Элю с ее манией безрассудных поступков. «Действительно дуреха, как называла ее Лиля», - подумал он. Однако решил ответить по-еврейски, вопросом на вопрос. Все-таки лучшей формой обороны является наступление! И эту тактику Карла фон Клаузевица, врезавшуюся в его память из лекций полковника Тожи, Эмиль применял и в обыденной жизни. - А ты проверяешь, со мной ли ты говорила или с кем-то другим? - Ну, моя-то проверка по сравнению с твоей - мелочи жизни. Куда ж мне до тебя? Опять повисла пауза… Ему очень хотелось задать ей единственный вопрос… Но он посчитал его недостойным себя и смог лишь промямлить: - Поздравляю с сыном… - на большее его риторический потенциал оказался в данный момент не способным. - Спасибо, а тебя поздравляю с хорошей работой! - Зачем ты перезвонила? Ты же убедилась, что это я ответил по номеру, оставленному тебе Русланом, - изменив тон в сторону непреклонной решимости покончить во всем этим, пробурчал Эмиль. - Мне хотелось еще раз услышать твой голос. Но, знаешь, я не думала, что нам не о чем будет поговорить… - Ой-ой-ой, как трогательно! - язвительно хихикнул в трубку Эмиль. - Я передам Руслану, что ты ему звонила. Тебе еще что-нибудь надо от меня? - Пожалуй, нет. Своим тоном ты сказал все, - Эля замолчала, но не решалась положить трубку. Эмиль же, не отрывая трубку от уха, буквально замер. Он не мог найти в себе силы оборвать, пусть даже по телефону, эту последнюю тонкую душевную нить, связывающую его с женщиной, чувства к которой, несмотря ни на что, никогда не ослабевали… Когда Руслан, как всегда возбужденно, вошел с ворохом бумаг в кабинет, он застал Эмиля стоящим у окна. Тот задумчиво всматривался в открывающуюся его взору морскую даль. Где-то вдалеке по морской поверхности изящно скользили парусные каноэ; их яростно обгоняли байдарки, на весла которых неистово налегали четверо и более гребцов; разрезая волны, мчался прогулочный катер, демонстрируя своим пассажирам все прелести Бакинской бухты. А над морем летали одиночные чайки. Клекоча, они то ли призывали друг друга к любви, то ли прощались перед долгой, а может, и вечной разлукой... Глава XI. «Забота» отчима Как правило, к вечеру деловой ритм бакинцев начинал иссякать. Люди суетливо толпились на остановках троллейбусов и автобусов, устало вползали в станции метро, дабы побыстрее добраться до дому и позволить себе расслабиться после напряженного трудового дня. Но нередко можно было наблюдать картину, когда возвращающиеся после работы домой горожане, встречая своих знакомых на улицах, в общественном транспорте, несмотря на утомление, радостно и громко, без тени раздражения и мрачности, приветствовали друг друга. А порой даже договаривались в тот же вечер сходить в кино или прийти друг к другу в гости на чашку чая. Да, это была неповторимая бакинская культура, когда люди, превозмогая усталость, забывая о служебных и домашних проблемах, стремились, чего бы им это ни стоило, к общению! И оно спасало от многих бед, облагораживало людей, делало их терпимыми и стойкими к коварным поворотам судьбы, толерантными и добрыми друг к другу. Сострадание, сопереживание ближнему, бескорыстная взаимопомощь составляли суть поведенческих мотиваций бакинцев, превращались в повседневную норму их общения. И сколько бы ни было зла в обществе, рано или поздно оно подвергалось всеобщему осуждению, а честь, благородство и гуманность находились в категории вечных человеческих достоинств, ценимых и поощряемых в те годы бакинским обществом… Такими вот вечерами наш герой одиноко бродил по залитым светом люминесцентных ламп центральным улицам города. Его отношения с Русланом заметно охладились, и он предпочитал выходить с работы один. И поскольку особого желания идти домой и вновь окунаться в напряженную атмосферу молчаливого противостояния с отчимом у него не было, он пытался потянуть время и, придя домой попозже, нырнуть в свою постель, дабы с утра начать новый день с новыми надеждами и мечтами. Его верный друг Фикрет к тому времени был уже человеком семейным: он таки женился на Ларисе, родившей ему очаровательную белокурую дочурку. Тая оставалась вечным безропотным, не претендующим на изменение своего статуса спутником его жизни. Они встречались по субботам и воскресеньям, находили возможность провести время в уединении. А в компании с Фикретом и Ларисой все четверо, забывая о своих проблемах, преподносимых жизнью, от души веселились. По праздникам ездили за город на пикник либо совершали совместные вояжи по различным маршрутам поезда «Дружбы». Благо путевки, которые так трудно было приобрести в международном туристическом бюро «Спутник» или в бюро путешествий при республиканском совете профсоюзов, доставались им по протекции высокопоставленного отца Ларисы, а порой и Владимира Иосифовича довольно легко. Эмиль ценил своих друзей и ни в коем случае не позволял себе нагружать их собственными тяготами. Иногда он часами вышагивал по городу, как бы измеряя бакинские улицы, и просиживал время в кафе за чашкой кофе. Один после работы ходил в кино и, глядя на экран, думал о чем-то своем, надолго оставаясь наедине с собственными мыслями… Придя домой после очередной вынужденной вечерней прогулки, Эмиль, не потревожив домашних, на цыпочках прошмыгнул на кухню, чтобы отыскать в холодильнике что-нибудь съестное. Мать всегда оставляла ему на ужин какое-нибудь мясное блюдо. Найдя куриные котлеты, он сделал себе из них бутерброд и стал запивать его вишневым компотом, законсервированным заботливыми руками матери еще летом. В квартире стояла абсолютная тишина - видимо, все улеглись спать. Он продолжал наполнять свой желудок, ибо его повышенная кислотность имела обыкновение беспокоить по ночам то изжогой, то неприятным подсасыванием под ложечкой. В это время кухонная дверь бесшумно отворилась, и перед ним словно вырос из-под земли отчим. Синий фланелевый спортивный костюм, испещренный складками, с буквой «Д» на правой стороне, сидел на нем нелепо, как на пугале, отгоняющем ворон от кукурузного поля. В руках он держал два каких-то билета. Протянув их Эмилю, отчим с напускной вежливостью, подделываясь под бакинского интеллигента и одновременно корча из себя этакого своего в доску парня, грубым голосом, срывавшимся, когда он нервничал, на истеричный писк, крякнул: - Привет работникам планово-экономического труда! Слушай, ты не щадишь себя - разве можно столько работать? Надо уметь и культурно отдыхать! Вот возьми - это билеты на концерт болгарской певицы Лили Ивановой. Концерт завтра в клубе Дзержинского. Пригласи свою девушку. Ты и сам получишь удовольствие, и ей доставишь радость. - Спасибо, - без особого энтузиазма поблагодарил Эмиль. А про себя подумал: «С чего это он такой добренький? Ишь, как вошел в библейский образ - прямо апостол какой-то! О ближнем он думает! Свежо предание! Здесь какой-то подвох…» Но билеты взял. - Я именно на пятницу достал тебе билеты, чтобы ты мог спокойно, без спешки, провести вечер, а утром в субботу нормально выспаться. - Еще раз благодарю вас! - Эмиль в течение всех лет брака матери с отчимом демонстративно обращался к нему на «вы», подчеркивая тем самым отчужденность от него. Хотя тот частенько настаивал на более фамильярном обращении к нему со стороны пасынка. - Спокойной ночи, - Рагим попрощался и, шурша домашними тапочками-сланцами по паркету, вышел из кухни. На следующий день Эмиль после работы ожидал Таю на углу Узеира Гаджибекова и проспекта Ленина, у рыбного магазина, в котором частенько покупал севрюжку холодного копчения к Таиным салатам и пирогам. Он внимательно следил за останавливающимися на этом углу автобусами, в одном из которых должна была приехать Тая. Спустя минут пятнадцать он уже заметил ее личико в окне одного их них. Притормозив по просьбе пассажиров на углу, шофер открыл переднюю дверь и выпустил людей. Эмиль подошел к автобусу и, галантно протянув руку Тае, обутой в лакированные туфельки с высоким каблуком, помог ей сойти со ступенек. Она была просто обворожительна: короткая черная каракулевая шубка гармонировала с вечерним фиолетовым макси-платьем, наделенным довольно откровенным декольте, и с ее очаровательным каре. С изящной золотой цепочки на шее свисал продолговатый золотой кулончик с сапфиром посередине, фиолетовый отблеск которого аж слепил глаза. Эмиль прикоснулся губами к кончикам ее пальцев, ибо только так мать учила его еще в детстве целовать женщинам ручку, и с театральным пафосом произнес: - Милая, ты сегодня вознамерилась покорить всех мужчин в зале? Смотри, так и концерт Лили Ивановой можно сорвать! - Не подлизывайся! Ты совсем меня забыл, негодник! - хлопая своими длинными ресничками, кокетливо пожурила она Эмиля. - И если бы не любезность твоего отчима, то еще неизвестно, когда бы мы с тобой встретились. Прошлые выходные ты проторчал полдня на работе, а позапрошлые - всего часок провел со мной дома. А уж завтра и послезавтра так просто ты от меня не отделаешься! - Мадам, я весь ваш и на нынешние, и на следующие, и вообще на все оставшиеся до конца жизни выходные дни! - Он артистично, всем корпусом, отвесил своей даме поклон. - Если ты будешь все время так же блистать своим моднющим «а-ля тридцатые» обликом, то мы с тобой так и до «Коттон-клуба» доберемся! - Мечтай! - вскинув вверх свою изящную головку и поправляя рукой каре, взвизгнула Тая. - Мечтать не вредно! Ну что, мы с тобой так и будем мечтать о манхэттенском «Коттон-клубе», стоя у рыбного магазина на Ленинском, или все-таки удовлетворимся пока клубом имени родного Феликса Эдмундовича? - Конечно, ты права - надо идти, а то опоздаем. - Эмиль, взяв ее под руку, направился в сторону клуба Дзержинского. Когда они, оставив верхнюю одежду в гардеробе, спешно вошли в зал, концерт уже начинался. Но в первом отделении выступили какие-то второстепенные эстрадные вокалисты, а сама Лили Иванова сохранила себя в виде сюрприза на второе отделение. В антракте Эмиль пригласил Таю в расположенный на втором этаже клуба буфет на чашку кофе с пирожным. Насладившись десертом, они спустились вниз и, влившись в толпу ярко, но со вкусом одетой бакинской публики, важно разгуливающей в фойе клуба, стали неспешно дефилировать из одного конца в другой, делясь впечатлениями о первом отделении. В целом интерьер фойе, как и всего клуба, спроектированного знаменитым бакинским архитектором Сенчихиным Константином Ивановичем, по праву называемым его коллегами бакинским Корбюзье, олицетворял классический стиль второй половины сороковых годов. Массивные колонны, блестящий паркет, ярко сверкающие огромные хрустальные люстры, декоративная фигурная лепка на потолке, искусно выполненная из гипса и алебастра, лестницы с балюстрадами, тяжелые дубовые двери зала - все дышало послевоенным сталинским триумфом, величием государства - победителя в самой страшной и кровавой в истории человечества войне! Зрители, проходя мимо друг друга, увидев знакомых, с достоинством раскланивались, а когда останавливались, чтобы непринужденно поболтать, в этом стройном потоке образовывались островки, деликатно обходимые остальными. Женщины явно бравировали своими вечерними туалетами, а мужчины, щеголяя приталенными двубортными костюмами с одним разрезом и однобортными - с двумя, выставляя напоказ широкие манжеты своих сорочек, на которых сверкали модные запонки на цепочках, старались казаться рядом с ними как можно более элегантными. Среди всей этой солидной аудитории внимание Эмиля привлекли два молодых человека, которые своей развязностью и громким разговором явно диссонировали с остальной публикой. Один из них, довольно высокий шатен, с уродливо горбатым носом и хищным выражением лица, одетый в серый однобортный с широкими лацканами костюм и ярко-красную рубашку с высоким остроконечным расстегнутым воротником, вызывающе громко смеялся над примитивными остротами своего товарища. Другой, чуть пониже ростом, с удлиненным лицом, обрамленным черными как смоль толстыми бакенбардами, с тонкими змеиными губами и похотливо блестящими мелкими черными глазенками, видимо, был заводилой, душой их тандема. У него, так же как у спутника, все было нараспашку: синий пиджак той же модели и длинный, называемый в народе «сопли», воротник ярко-желтой рубашки. Он до неприличия заострял свой взгляд на привлекательных женщинах и громко отпускал в их адрес сальные, выдающие его сексуальную озабоченность шуточки. Эмиль инстинктивно почувствовал что-то неладное в их присутствии и поэтому внимательно следил за их выходками. Когда они поравнялись с Эмилем и Таей, похотливый «стиляга» оказался прямо вровень с ней: он дерзко посмотрел на нее, криво улыбнулся и бесцеремонно чуть было не влез своим приплюснутым носом в шикарный вырез ее платья. - Вот это декольте! - во всеуслышание воскликнул он. - Я бы не прочь нырнуть в него! Эмиль инстинктивно ожидал от него какой-то наглой выходки, но то, что произошло, не вмещалось ни в какие каноны даже блатного мира Баку, ибо там тоже существовал свой кодекс чести, исключающий подобные кульбиты с дамами. «Это провокация!» - четко отметил он про себя, молча поменялся местами с Таей и как ни в чем не бывало продолжил прогулку в фойе. Он намеревался после окончания концерта спокойно разобраться с обидчиком на улице, но понял, что не высидит, - внутри клокотала невероятной силы ярость, которую он уже не в силах был обуздать на целый час. Войдя после второго звонка в зал, он усадил Таю на место и шепнул ей на ухо: - Я сейчас вернусь. Тая с нескрываемой тревогой в глазах посмотрела на него, но, ничего не сказав, послушно махнула головой, ибо прекрасно понимала, что ее увещевания в данный момент лишь усилят стремление Эмиля сделать то, что он задумал. Эмиль же направился обратно к выходу и у самой двери столкнулся лицом к лицу с наглецом. Взяв его за локоть, он спокойным, но решительным тоном, не отводя взгляда от его хамской физиономии, процедил сквозь зубы: - Молодой человек, а как насчет того, чтобы извиниться перед моей дамой? Тот, мотая своей шевелюрой из стороны в сторону, истерично вскрикнул: - А может, мне и перед тобой извиниться?! - На такую цивилизованность после твоего животного поведения в фойе вряд ли можно рассчитывать, но поговорить со мной тебе все-таки придется, и прямо сейчас. - Да хоть прямо здесь! - наглец явно играл на публику, не скрывая своего желания спровоцировать инцидент на глазах у всех. Либо он добивался публичного скандала, либо надеялся, что в самый решающий момент кто-то станет разнимать их, и он сможет избежать прямого мужского выяснения отношений. Он попытался оттолкнуть Эмиля, но тщетно: Эмиль, мертвой хваткой вцепившись ему в руку, резким движением развернул его лицом к двери и, приговаривая «только не надо шуметь, только спокойно», в мгновение ока вытолкнул его из зала. Другой хам, не успев среагировать на действия Эмиля, выбежал за ними. Он попытался вырвать своего друга из цепких рук разъяренного Эмиля, но делал это так неубедительно и неуклюже, что тому достаточно было обернуться на секунду и всего лишь одним движением внутренней стороны стопы ловкой подсечкой сбить его с ног. Незадачливый защитник, свалившись, ударился о паркет и, взвыв от боли, стал яростно потирать рукой бок. Эмиль, не дав главному наглецу опомниться, правой рукой заломил его левое предплечье таким образом, что голова обидчика оказалась на уровне его груди. Затем ладонью левой руки нанес ему резкий удар в лицо. От этого удара нос наглеца расплющился еще больше, и из обеих ноздрей потекли струйки крови, окрасив его черные усы красным цветом. Эмиль швырнул его на пол, и в какое-то мгновение ему захотелось нанести еще пару ударов ногой, но он смог моментально обуздать свой гнев. Майор Матвеев, обучая его приемам рукопашного боя, всегда внушал: при ударе упор надо делать больше не на силу, а на точность и резкость, так чтобы после одного, максимум двух ударов, противник оказался на земле. Но после этого добивать упавшего ногами считалось подлым и недостойным бойца делом… Овладев собой, Эмиль отошел от хама, лежа утирающего кровь со своего лица. Тотчас же, откуда ни возьмись, в фойе появились три милиционера. Один из них, в лейтенантских погонах, подошел к Эмилю и тоном человека, привыкшего к подобным инцидентам, спросил: - Это ты его так? Двое других, сержанты, подняли наглеца и стали медленно, поддерживая его под руки с обеих сторон, выводить из клуба. - Да, - с достоинством ответил Эмиль. - И поверьте, товарищ лейтенант, - было за что! - Ну, это мы сейчас выясним. Есть при себе документы? Эмиль вытащил из внутреннего кармана пиджака красное с толстой корочкой удостоверение, на котором большими золотистыми буквами было написано: «Государственный плановый комитет Азербайджанской ССР», а чуть ниже: «Совет Министров Азербайджанской ССР». Лейтенант, внимательно посмотрев на фотографию и сравнив ее с натурой, закрыл удостоверение и, постукивая им по ладони, медленно произнес: - Да-а-а, Назаров Эмиль Микаилович… Вы же на солидной должности в правительственной организации, как же вы умудрились заняться рукоприкладством в общественном месте? Эмиль прекрасно понимал, что расследования не избежать, и поэтому не стал утруждать себя лишними объяснениями. Лейтенант, положив его удостоверение к себе в карман, официальным тоном произнес: - Прошу следовать за мной! Они вышли из дверей клуба, и лейтенант, обернувшись, крикнул своим подчиненным: - Пострадавшего срочно в больницу Семашко, и чтоб без эпикриза не возвращались. Завтра передадим его в экспертно-медицинскую комиссию для составления акта. У Эмиля создалось впечатление, что все это лейтенант сказал для того, чтобы психологически сломать его. В это время из дверей клуба прямо в платье выбежала Тая. Рядом с ней находилась брюнетка средних лет, благородной наружности, с перекрашенными под блондинку, аккуратно уложенными волосами, в очках с роговой оправой и в длинном черном вечернем платье из шифона. Они решительным шагом подошли к лейтенанту в тот момент, когда один из сержантов вталкивал Эмиля в желтые милицейские «Жигули» с синей полоской по бокам. Женщина, обращаясь к лейтенанту, отрывисто заявила: - Товарищ лейтенант, я все видела! Тот, которого ударили, оскорбил девушку этого молодого человека. И вообще вел себя очень неприлично в общественном месте. Я готова засвидетельствовать это! - Хорошо, хорошо, гражданка! В таком случае зайдите сейчас в райотдел милиции 26-ти, на второй этаж в двенадцатую комнату. Там оформим ваши показания, - недовольно пробурчал лейтенант. - А вообще-то советую вам вернуться на концерт и послушать Лили Иванову. - Какой там концерт, - возмутилась женщина, - когда вы невинного человека увозите в милицию! Лейтенант, усаживаясь на переднее сиденье, пропустил мимо ушей негодование потенциальной свидетельницы и упрекнул водителя: - Поехали, чего ждешь?.. Автомобиль, взревев, тронулся с места. Эмиль через окно машины увидел, как женщина, взяв Таю под руку, кивнула головой в сторону клуба, говоря видимо, что нужно взять вещи в гардеробе, и они обе вернулись в здание… Поздно вечером того же дня заместителю начальника райотдела 26-ти по политической части подполковнику милиции Болдину Петру Абрамовичу не спалось. По всей вероятности, сказывалась нервная напряженность последних трех ночей, которые он провел на работе ввиду экстренных служебных обстоятельств. Он вышел из дому и по пустынным улицам неторопливо направился на работу. Благо жил он недалеко от райотдела, на улице Малыгина в одном из домов дореволюционной постройки, квартиры в которых отличались высокими лепными потолками и узорчатым паркетом из красного дерева, дуба или ореха. Яркая ночная иллюминация городского центра не позволяла очертаниям зданий потонуть в романтической мгле неба. И даже акватория Бакинской бухты, сверкающая переливами звездного света вперемешку с люминесцентным освещением, выглядела ночью загадочно и притягательно. Облачившись в легкую болоньевую куртку спортивного покроя с капюшоном, под которой его тренированное тело облегал плотный шерстяной свитер белого цвета с красной полоской посередине, в полуспортивные брюки и легкие кожаные мокасины на микропорке, Болдин чувствовал себя легким и молодым. Быстрым спортивным шагом он прошел по проспекту Нефтяников мимо величественного здания с древнеримскими колонами и симметрично-осевыми формами в стиле античного классицизма, построенного для музея Ленина, и добрался до райотдела, расположенного на первом и втором этажах старого, но массивного дореволюционного дома. Войдя в него, Болдин остановился у окна дежурного. Тот, вскочив на ноги и отдав ему честь, отрапортовал по всем правилам военной организации: - Товарищ подполковник, дежурный по райотделу старший лейтенант Мансуров! Особых происшествий не зафиксировано, осуществлено лишь одно задержание гражданина, учинившего драку в общественном месте. В настоящее время капитан Разоев ведет допрос задержанного и свидетелей. - Вольно! Садись Мансуров, - лениво пробормотал Болдин и направился к себе в кабинет. Отойдя на пару шагов, он не оборачиваясь спросил: - Личность задержанного установили? - Какой-то сотрудник Госплана республики, - небрежно ответил дежурный. Болдин остановился и, повернувшись лицом к дежурному, командным голосом прокричал: - Как! Задержан сотрудник Госплана за драку, и ты не сообщил мне - заместителю начальника райотдела по политчасти?! И Рамазанов не позвонил мне! Вы что, все здесь белены объелись? Или мозги у вас расплылись от ежедневного обжорства и пьянства? Кретины! Да за вами глаз да глаз нужен! Бездари! Мансуров, перепугавшись, стремительно заморгал. Запинаясь, он как попугай стал повторять одну и ту же фразу, щедро одарив Болдина от растерянности третьей большой звездой: - Виноват, виноват, товарищ полковник! Виноват, товарищ… - Молчи уж, голова ни у кого не работает! Хоть вдалбливай в вас на политзанятиях элементарные истины, хоть не вдалбливай - все бесполезно! Потому не знаете, что голова предназначена не только для ношения фуражки, а иногда и для того, чтобы думать! Разнервничавшись, он энергично поднялся на второй этаж и, открыв дверь двенадцатого кабинета, увидел еле умещавшегося за рабочим столом из-за своего живота капитана Разоев. Воротник милицейской рубашки, врезавшийся в густую растительность толстой, как у буйвола, шеи, был не застегнут. Узел тонкого форменного галстука висел аж у пуза, смахивавшего на огромный арбуз, подложенный под рубашку. Встав из-за стола, он платком вытер лицо и шею, вспотевшие от неимоверного умственного напряжения, вызванного составлением такого «сложного» протокола, взял под козырек и, еле передвигая своими глубоко промасленными постоянным поглощением жирной пищи губами, промычал: - Петр Абрамович, выясняю все подробности правонарушения и вношу их в протокол! - Вижу! - Болдин не стал распинать своего коллегу в присутствии посторонних, а лишь взял с его стола протокол и, присев рядом с ним на стул, стал внимательно его изучать. Напротив Разоева на выстроенных в ряд деревянных стульях с обтянутыми кожей сиденьями разместились наш герой, оба «пострадавших», Тая и женщина, добровольно пожелавшая стать свидетелем. Болдин, прочтя содержание еще не завершенного документа, поднял глаза на Разоева, красноречиво глянул ему в лицо, а затем перевел взгляд на сидящих напротив людей. - Здравствуйте, Эмиль, - строго, но вежливо обратился он к задержанному. - Не ожидал вас, честно говоря, увидеть в столь незавидной ипостаси. Вы же интеллигент чуть ли не в десятом поколении, как же не смогли удержать себя в руках? Непонятно! Кажется, вы меня не узнали? Эмиль, естественно, узнал Болдина с того момента, как тот вошел в кабинет, но в данной ситуации постеснялся с ним даже поздороваться. Он прекрасно помнил, как у Дальских, на дне рождения супруги Владимира Иосифовича - Веры Григорьевны, познакомился с этим интересным во всех отношениях человеком. Тогда Болдин, крепко пожав ему руку, проникновенно сказал: - Владимир Иосифович часто рассказывает мне о вас. Я рад, что у такого отца такой же умный и воспитанный сын! Да-да, голубчик, не удивляйтесь, я имел честь общаться с вашим отцом. Выдающийся был человек, должен вам заметить... Затем они, просидев весь вечер за столом бок о бок, говорили буквально обо всем. Болдин был в тот вечер поражен эрудированностью Эмиля, весьма компетентно спорившего ним по поводу последних постановок МХАТа. В частности, они буквально по косточкам разобрали пьесу Заградника «Соло для часов с боем», наперебой восхищаясь игрой Баталова, Калягина, Дорониной... …Эмиль замялся и почему-то стал извиняться перед Болдиным. - Петр Абрамович, ради бога, извините! Это я от волнения… - Товарищ подполковник, я была свидетелем хулиганского поведения вот этого типа, - встряла в разговор женщина, указывая рукой на «пострадавшего», прикрывшего носовым платком свой опухший нос. - Так я рассказываю, как было дело, а товарищ капитан отмахивается и пытается свалить все на этого молодого человека. А ведь другой на его месте убил бы этого мерзавца прямо на месте за то, что он сделал!.. - Простите, с кем имею честь? - несколько охладил ее пыл Болдин. - Багирова Зоя Алиевна. Я работаю врачом-гинекологом в роддоме поселка Разина. У меня просто нет при себе документов… Но вы можете проверить в любое время достоверность сказанного. - Ну, что вы, Зоя Алиевна, - прервал ее Петр Абрамович, - я вам верю! Вы солидная женщина, и спасибо, что добровольно свидетельствуете о происшествии. Будьте любезны, расскажите мне все еще раз с самого начала. Она стала пересказывать всю историю и особенно красочно описала поведение двух наглецов во время антракта. Завершив свои показания, Зоя Алиевна решительно добавила: - Если понадобится, мои показания подтвердит и моя подруга - Аида Лейлаева. Когда эта девушка, - она головой кивнула в сторону Таи, - взволнованно выбежала из зала, я поняла, что это связано с инцидентом в фойе, и поэтому помчалась за ней, чтобы засвидетельствовать факт хулиганского поведения этих парней, а подруге сказала, чтобы она оставалась на месте. Но я могу привести ее сюда! - Спасибо, Зоя Алиевна, если понадобится, мы обязательно пригласим и вашу подругу. Но теперь мне все ясно. Разоев! - Я! - встрепенувшись, словно на перекличке, отозвался капитан. - После показаний гражданки Багировой ты послал этих «пострадавших» на экспертизу на предмет обнаружения алкоголя в их крови? - с явным подвохом спросил Болдин. - Нет, - не скрывая удивления этим вопросом, с глупым выражением лица ответил Разоев. - А надо было? Болдин еле сдержался, чтобы не обругать незадачливого сотрудника последними словами. Сквозь зубы он задал следующий вопрос: - Заявление «пострадавшего», - кивнул он головой в сторону побитого хама, - подано? - Да, - протягивая исписанный кривым неровным подчерком лист, ответил Разоев, - вот оно! Болдин, ознакомившись с заявлением, подошел к моментально вскочившему со стула товарищу «пострадавшего» и, оглядев его с головы до пят, спросил: - Если я правильно понял, вы Дадашев - свидетель пострадавшего? - Да, но не только свидетель, а и сам пострадавший! - жалобно воскликнул Дадашев. - Он дал мне подножку, и я повредил спину и поясницу. Петр Абрамович усмехнулся: - Значит, пострадавший! Судя по всему, это была не подножка - подножку дают сзади и тому, кто движется. К тебе же была применена подсечка! А это совсем другое, ибо соперник смотрел тебе в лицо, а не давал подножку из-за спины! Наверное, ты только об одних подножках имеешь представление.… Теперь будешь знать, что в мире существуют, оказывается, и подсечки. Как же так, вас двое, таких здоровых ребят, а он один - и вы оба пострадавшие?.. Задевать девушек и портить интеллигентным людям отдых у вас храбрости и сил хватает, а вдвоем помериться силой с одним мужиком - кишка тонка? Из хулиганов сразу превратились в пострадавших? Да-а-а!.. - А где же ваше заявление по поводу оскорбления вас этим гражданином? - на этот раз Болдин обратился к Тае. - Я хотела написать его, но товарищ капитан в грубой, неэтичной форме дал мне понять, что не примет от меня никакого заявления. Он даже Зое Алиевне не дал возможности все детально объяснить. Накричал на нас, женщин, и угрожал упрятать Эми… то есть товарища Назарова в тюрьму, а нас, якобы за лжесвидетельство, - привлечь к суду! Я понимаю, что бить человека нехорошо, но ведь этот парень в присутствии всех задел мою честь… Болдин повернул голову в сторону Разоев и, весьма выразительно взглянув на него, продолжил диалог с Таей. - Ну, в таком случае напишите обо всем этом в заявлении. И вас, уважаемая Зоя Алиевна, попрошу изложить на бумаге все, что вы мне сейчас рассказали. - Начальник! - вдруг ноющим голосом взмолился молчавший все это время «пострадавший», - Не надо заявления, умоляю вас! Меня выгонят с работы! Я что хотите для вас сделаю! Не надо! А-а?! - при этом он соскочил со стула и бросился в ноги Болдину. Тот, поморщившись, с нескрываемым отвращением в голосе скомандовал: - А ну встать! Где это тебя учили падать на колени и так унижаться - в школе или в семье? Сомневаюсь! Набедокурил, а теперь готов любому начальнику в ноги падать? Лучше бы вел себя в обществе как полагается нормальному человеку. Как фамилия? - Колаев Мурвет, - поднимаясь с колен, ответил он. - Где работаешь? - Продавцом в магазине. Это в поселке Мусабекова, в Салаханах… - В армии был? - допытывался Болдин. - Нет. У меня желудок больной - меня официально освободили от службы в армии и даже военный билет выдали, - несколько успокоившись, с надеждой в голосе ответил Колаев. - У тебя голова и совесть больная, а не желудок! Как хулиганить, так здоров, а служить в армии хандра не позволяет?! Билет ему военный, видите ли, выдали! - в порыве искреннего негодования не унимался Болдин. - А вот выдадут тебе волчий билет, тогда будешь знать, как к девушкам приставать, хулиганить в общественном месте! Проси прощения у девушки - вот перед ней и встань на колени. Может, простит… Колаев воспринял слова «большого», по его скудному разумению, начальника в буквальном смысле - он вновь хотел было броситься на колени, уже перед Таей, но Болдин схватил его за локоть и не позволил это сделать: - Вот дурень! Рабская душонка! Ты будешь наконец вести себя как мужчина? Проси прощения! - Сестренка, - обращаясь к Тае, плаксиво запричитал Колаев, - извини, черт попутал! Не заявляй на меня, а я заберу свое заявление на твоего парня обратно! Тая брезгливо посмотрела на него и, повернувшись лицом к Болдину, тихо произнесла: - Товарищ подполковник, я согласна. Болдин вытащил из кармана брюк сигареты «Аэрофлот» и, закурив, с каким-то облегчением стал выпускать дым изо рта и ноздрей. Пригладив свои тонкие редкие волоски на лысеющей голове, он, стряхнув пепел в стоящую на столе Разоева пепельницу, приказным тоном четко выговорил: - При обоюдном согласии - будем считать, что дело завершилось миром. Разоев, отпусти задержанного, свидетелей и этого «пострадавшего» хулигана, а завтра утром чтоб был у меня в кабинете! Мне надо с тобой серьезно поговорить. Понял? Разоев не оставалось ничего другого, как еще раз поднять свое грузное тело со стула и, вытянувшись по стойке «смирно», рявкнуть: «Так точно!» Болдин же попрощавшись, с сигаретой во рту, усталым шагом вышел из кабинета. Глава XII. Проза реальной жизни Стоял солнечный мартовский, на удивление безветренный день. Бакинцы страшно не любили ветер, несмотря на то что он очищал атмосферу города от вредных выбросов нефтехимических, металлургических и других промышленных предприятий Баку и расположенного в непосредственной близости от него Сумгаита, унося весь этот смрад в море. Но не любили, наверное, и потому, что ветреных дней в году насчитывалось около трехсот, ведь недаром Баку называют городом ветров, а все обыденное приедается! И каждый безветренный день казался им благом, которым непременно надо воспользоваться. Вот и сейчас, Дальский, сидя на скамеечке у фонтана с гипсовой фигурой мальчика-пионера с большой рыбой в руках, украшающей парк детской железной дороги, наслаждался спокойным зимним солнцем, которое согревало его измученные ревматизмом кости. Вокруг, в ожидании очередного железнодорожного вояжа от парка до республиканского стадиона со всей сопутствующей настоящей железной дороге атрибутикой - семафорами, переездами и другими деталями, в радостном возбуждении озорно бегали дети. А их родители с билетами и сумками, из которых торчали завернутые в газетную бумагу бутерброды и бутылочки с лимонадом, поскольку еда и питье в поезде создавали детям полную иллюзию железнодорожного путешествия, счастливо наблюдали за своими чадами. Шум воды, стекающей с гипсового мальчика в чашу фонтана, успокаивал нервы Дальского и помогал думать. А поразмыслить ему было над чем. Он как раз назначил свидание Эмилю в этом уютном детском парке, расположенном в живописном нагорном месте города, чтобы совместить приятное с полезным. Днем раньше к нему заскочил Болдин и рассказал обо всем, приключившимся с Эмилем в эту воистину «страстную» для него пятницу. И если у верующих этот день посвящен воспоминаниям о крестной смерти Христа и спасительных страстях, то почему бы ему, Владимиру Иосифовичу Дальскому, не вспомнить ту пятницу ради спасения, можно сказать, своего крестника. Ведь Болдин поделился с ним не только фактами, но и своими мыслями относительно происшедшего, в особенности после беседы тет-а-тет с Разоевым. Будучи в раздумье, выкуривая уже которую сигарету, вытаскивая из мундштука одну и тотчас вставляя другую, он не заметил, как на скамейку рядом с ним мягко, бесшумно опустился Эмиль. - Владимир Иосифович, - решившись, наконец, нарушить мысленное уединение Дальского, окликнул его Эмиль, - как хорошо, что вы меня вытащили на прогулку именно в этот парк. Здесь такая благодать! Пахнет соснами, глаза радуют клумбочки, свежескошенная травка - как будто я нахожусь не в Баку, а где-нибудь в Кисловодске или Подмосковье. - Привет! - поднимаясь со скамейки, поздоровался Дальский. - Ты не против, если мы немного подвигаемся? А то сидим в своих кабинетах и дышим пыльным канцелярским воздухом, так и недалеко до того, чтобы гиподинамия засосала! Давай пройдемся по парку до стадиона и обратно. Поговорим по душам, а заодно и легкие прочистим сосновым воздухом. А нам, как ты понимаешь, есть, что обсудить. На работе эту тему поднимать не стану, лучше давай на природе, где и голова продуктивнее работает. - Вы уже все знаете? - стыдливо опустил голову Эмиль. - Ну, а ты как думал? Ты же понимаешь, что Петр Абрамович - мой близкий с самой юности друг, и все, что касается меня, не может оставить его равнодушным. Тем более относительно тебя: он очень уважал твоего отца и высоко ценит твой интеллект и культуру. Должен сказать, - взяв Эмиля под руку, начал прогулку Дальский, - тебе здорово повезло, что ему в ту ночь не спалось и что он так фанатично относится к своей работе. Мы с Мехти Аббсовичем все равно бы тебя защитили, но неприятностей было бы по горло. А тебе этого в твоем положении совсем не нужно. Слава богу, что все обошлось малой кровью. Видимо, Бог тебя очень любит! Но я о другом… Эмиль, не выдержав, прервал его восклицанием: - Владимир Иосифович, вы же верите, что я не виноват! Вы же знаете меня не первый год!.. - Да, сынок, знаю и люблю как родного сына. Поэтому-то и буду с тобой предельно откровенен. Надеюсь, позволишь?.. Они, пересекая детскую узкоколейку, уже входили в плотную лесную чащу и с ее пригорка стали медленно спускаться вниз на поляну, окруженную эльдарскими соснами, которые отличались от других родственных видов искривленным стволом, невысоким ростом и наличием двух типов побегов - мужских и женских. Эмиль, раздвигая колючие ветки сосен, как бы прокладывал Дальскому дорогу, дабы тот не отвлекался от основной темы их разговора. Но Владимир Иосифович, этично выдерживая паузу, молчал. Спустившись на полянку, они вновь погрузились в лесной массив, выводящий их к западным воротам республиканского стадиона. Только тогда Эмиль ответил на вопрос: - Вы еще сомневаетесь в этом? Вы для меня очень многое сделали в этой жизни и знаете, какое место занимаете в ней. - Знаю, Эмильчик, но речь пойдет о твоей семье, и мне неудобно без твоего согласия говорить об этом. Эмиль внутренне напрягся, но, улыбаясь, не преминул заметить: - И вы - моя семья! Я никогда не отделяю вас от своей семьи и считаю своим духовным отцом. - Я в этом не сомневался. Спасибо, ну а теперь эмоции в сторону и подключаем разум. Петр Абрамович после беседы с Разоевым пришел к выводу, что все это произошло не случайно, а было тщательно спланированной провокацией. Цель - опорочить тебя и окончательно деморализовать. Для подобного резюме у него есть серьезные основания. Во-первых, милицейский патруль в составе лейтенанта и двух сержантов должен был дежурить на другом участке. Этот лейтенант находится в весьма дружеских отношениях с Разоевым, а другой, в обязанности которого входило патрулирование именно этого участка, - напротив, не очень-то жалует его своим общением. Во-вторых, Разоев составил явно тенденциозный протокол задержания и собирался не мешкая передать его с заявлением «пострадавшего» и показанием «свидетеля» - его же друга - в следственный отдел. Эта не характерная для Разоева оперативность наводит на определенные мысли. Обычно он тянет с окончательной передачей документов следователю, дабы что-то выцарапать у людей или найти какую-нибудь личную выгоду во всем этом. В-третьих, он явно игнорировал показания женщины, которая выступила в твою защиту. И при этом не боялся, что она может пожаловаться в более высокие инстанции на подобное нарушение, - видимо, заручился чьей-то поддержкой. - Разоев каким-нибудь образом проговорился на беседе у Петра Абрамовича? - спросил Эмиль. - Не будь столь наивным. Такой волк разве проговорится? Просто он был несколько растерян и путался в ответах на вопросы, задаваемые ему Петром Абрамовичем. Но кто же мог поручить Разоеву организовать против тебя эту провокацию? Первое, что пришло на ум, - это кагэбэшники, пытающиеся нейтрализовать тебя из-за твоего вьетнамского прошлого. Но, поразмыслив, мы пришли к выводу, что такими дешевыми криминальными приемчиками они не пользуются. Да и потом, тот случай с Керимовым два года назад по характеру беседы тоже напоминал шантаж и был нехарактерен в целом для методов сотрудников этой конторы. Если они хотят ударить по человеку, то уж бьют наповал, без сучка и задоринки. Они бы обошлись без помощи милиции, которой не очень-то и доверяют, и скомпрометировали бы тебя так, что сам Господь Бог не смог бы помочь. Мы вот о чем подумали: ведь этот «пострадавший» - Колаев работает на территории Октябрьского района… Тебе это ни о чем не говорит? - Дальский вопросительно взглянул на Эмиля и загадочно улыбнулся. - Вы имеете в виду, что мой отчим работает в Октябрьском райотделе? - Эмиль, без особого удивления, скорее подтвердил мысль Дальского, нежели спросил. - Вот, видишь, ты сам сказал это! Я не хотел даже и произносить эту кощунственную, на первый взгляд, мысль.… Но сам посуди: Колаев работает товароведом на базе, находящейся на территории этого района; твой отчим, как заместитель начальника райотдела, курирует ОБХСС; а сколько существует интересных для его организации «нюансов» в работе Колаева, тебе говорить не приходится. Собственно, агенты вербуются в потенциально криминальной среде, с тем, чтобы всегда находились на крючке и беспрекословно выполняли все установки своих шефов. Твой Колаев, вне всяких сомнений, один из таких. Кураторы закрывают глаза на совершение им каких-то мелких грешков в обмен на услуги подобного характера. И таких подлецов, как он, это устраивает! Однако это всего лишь наши догадки… - …И довольно близкие к истине, - подхватил Эмиль, - ведь два билета на концерт мне достал именно отчим. Никогда же, гадина, не интересовался ни моей работой, ни моим досугом, ни вообще моей жизнью! А тут на тебе - расщедрился аж на два билета. Подонок! - Это тебе так кажется, что он не интересуется тобой, - заметил Дальский. - Все с точностью наоборот - интересуется, но в негативном смысле слова. Как бы тебе навредить, как бы выжить тебя из квартиры твоего же отца и вообще из республики, чтобы не мешал устраивать ему свою жизнь и жизнь твоей сводной сестры. А чтобы помочь тебе встать на ноги, добиться приличного положения в обществе, хотя бы ради твоей матери, - благородства не хватает! Зато подлости, желчи и зависти к твоей генетике предостаточно для того, чтобы портить тебе жизнь. Эмиль шел, слушая своего наставника. Под ногами у него хрустели упавшие с сосен ветки, и этот хруст успокаивал нервы. Он держал себя в руках, не давая воли эмоциям, ибо, хорошо зная Дальского, понимал, что у того уже созрел какой-то план выхода из создавшегося положения, в противном случае он не стал бы затевать весь этот разговор. Так они незаметно для себя вошли на территорию стадиона. На тренировочном поле мальчишки из группы подготовки «Нефтчи» отрабатывали пасы и наносили по команде тренера неуклюжие пока удары по воротам. Понаблюдав за тренировкой, Дальский увлек Эмиля на трибуны и залюбовался большим зеленым полем. При виде его у каждого настоящего футбольного болельщика начинает радостно биться сердце, а глаза не могут оторваться от изумрудной глади, распространяющей ароматный запах подстриженной травки и способствующей возникновению человеческих страстей, описание которых подвластно лишь перу классиков. Стадион был построен в 1951 году в виде заглавной буквы «С», что символизировало не название объекта, как это может подумать читатель, а имя человека, приводящее тогда миллионы и миллиарды людей на земле в трепет - кого-то в благоговейный, а кого-то и в жуткий! Дальский несколько отвлекся от темы беседы: - Ты знаешь, стадионы почему-то всегда напоминают мне римский Колизей: то же расположение сидячих мест в виде амфитеатра сверху вниз; та же специальная ложа для императора и его приближенных и отдельно трибуны для плебса; тот же неистовый рев толпы и по сути то же зрелище гладиаторских боев, только не с острыми копьями и мечами в руках, а с мячом в ногах. Да, проходят тысячелетия, а суть человечества не меняется, лишь приобретает все более современные научно-технические черты. Правда, не могу сказать о нашем стадионе то, что говорил Стендаль о Колизее в своей «Прогулке по Риму»: «Мир не видел ничего столь же величественного!» Но если император Веспасиан построил Колизей на том месте, где до этого красовались небезызвестные пруды и сады Нерона, то наш бакинский «Колизей» строился на месте вырубленного лесного массива - столь редкого явления для бакинской пустынной флоры. И получилось неплохое для своего времени спортивное сооружение! Еще лет десять-двенадцать тому назад оно разрывалось от восторга публики при виде своих кумиров - Банишевского, Туаева и других талантливых ребят… Да и сейчас приходят лишь для того, чтобы посмотреть на Банишевского - уже с солидным брюхом, но все еще рвущегося к воротам, все еще забивающего голы. Благодаря ему команда после стольких лет депрессии наконец вернулась в высшую лигу! А теперь, говорят, он выполнил свою задачу и, наверное, уйдет из футбола. Мавр сделал свое дело - мавр может уйти… А жаль, что больше не увидим его техники и необыкновенных ударов головой, хотя ему уже за тридцать! - Дальский махнул рукой и стал спускаться вниз между рядами трибун. Он был фанатичным болельщиком и всем сердцем радовался футбольным успехам родного города. Предстоящий уход Анатолия Банишевского, «Бани», как любя называли его бакинские болельщики, кумира разных поколений горожан, да и всего Союза, его невероятно огорчал. Присмотрев приемлемое, на его взгляд, местечко, Дальский сел. - Садись, в ногах правды нет, - пригласил он Эмиля, - немного отдохнем, а потом ляжем на обратный курс. Эх, хорошо здесь! - Дальский с каким-то удовольствием стал потирать ладони, как будто вот-вот команды выбегут на поле для разминки и начнется матч бакинских футболистов с московским «Спартаком» или киевским «Динамо». Эмиль все это время покорно выслушивал длинную футбольно-историческую тираду Дальского, поскольку понимал, что ему психологически понадобился интервал, за время которого он, несмотря на рассуждения о футболе, обдумывал детали созревшего в его уме плана. И не ошибся. - Ладно, это все лирика жизни. А теперь давай вернемся к жесткой прозе. В Москве открывается Академия народного хозяйства при Совмине СССР. Уже объявлен набор. Я выдвинул твою кандидатуру, и на днях список будет утвержден руководством. То, что ты на два года поедешь на учебу в Академию, однозначно и сомнению не полежит. По положению, после окончания Академии, уже с ученой степенью кандидата экономических наук, ты должен вернуться на свое место или получить более высокое назначение в республике. Лишь в одном случае ты имеешь возможность получить в Москве работу и прописку - женившись на москвичке. И если хочешь знать мое мнение, то я вижу прямую целесообразность в том, чтобы ты остался в Москве. Это столица мировой державы со всеми вытекающими отсюда, положительными для тебя, обстоятельствами. Во-первых, твое профессиональное развитие приобретет невероятную динамику и качество. Наряду с этим у тебя будет возможность ездить заграницу и видеть, что творится в мире. Ведь почти каждая солидная организация всесоюзного значения имеет серьезные зарубежные связи. Представляешь, как это расширит твой кругозор и поднимет профессиональный уровень! Кстати, а как у тебя с английским? - Да так, не очень, - пожав плечами, печально шмыгнул носом Эмиль. - Ясно. Как у большинства в строке анкеты о знании иностранного языка - в скобках со словарем! Ну, ничего, придется тебе в Москве подучить английский. Не сомневаюсь, что ты справишься и с этой наукой. Во-вторых, Москва с ее культурной жизнью - театрами, кино, выставками и всем остальным - самое подходящее место твоего существования. Твоя тонкая, романтичная натура будет пребывать в таком блаженном состоянии, о котором сегодня остается лишь мечтать. В-третьих, если твоя привязанность и любовь к нашему городу все-таки возьмет вверх, ты всегда сможешь вернуться сюда, но уже на совершенно иные, более неуязвимые позиции и в бытовом, и в профессиональном смысле этого слова. Как знать, каково оно - будущее! Следует предполагать худшее и быть готовым нейтрализовать его, дабы установилось лучшее! Может, в будущем количество розаевых или людей вроде твоего отчима уменьшится. А может, как раз они будут править бал.… Помнишь знаменитую арию Мефистофеля, - и тут Владимир Иосифович тихим басом запел: В угожденье богу злата Край на край встаёт войной; И людская кровь рекой По клинку течёт булата! Люди гибнут за металл! Сатана ликует там… Сатана там правит бал… Он прекратил пение и философски заключил: - Вот написал же Гете полтора столетия тому назад, а Гуно обрамил эту философию в роскошную оперную рамку... Да, не приведи господи! Будем надеяться на лучшее. - Владимир Иосифович, согласен буквально с каждой запятой сказанного вами, но остается одна лишь небольшая деталь… на ком жениться? Это проще сказать, чем осуществить. Жениться на москвичке из приличной семьи - дело, по-моему, непростое! Надо быть вхожим в круг московской интеллигенции, а на это потребуется много времени, - безнадежно вздохнув, констатировал Эмиль. - Сынок, раз уж ты позволил мне быть с тобой откровенным, то я пооткровенничаю до конца. Помнишь, я тебе рассказывал о своей сестре Женечке, вышедшей замуж за москвича? - Да, - стал догадываться, о чем идет речь, Эмиль, - у нее еще была дочь! - Совершенно точно - Танюша! - с сердца Дальского как будто свалился камень. Почуяв положительную реакцию Эмиля, он продолжил: - Ей уже двадцать два, окончила Плехановский институт и работает во Внешторгбанке. Знаешь, Женечка очень хочет, чтобы она вышла замуж за парня из интеллигентной среды. Пока на горизонте не видно ни одного такого претендента на ее руку и сердце. Она поделилась со мной по телефону, и я сказал ей о тебе. Собственно, я часто рассказываю ей о тебе, и она тебя заочно уже знает. Но, естественно, решение остается за вами с Таней. Вы должны понравиться друг другу, в противном случае брак по одному лишь расчету может привести к трагическим жизненным последствиям. Попробуй совместить и то и другое! Она, конечно, не красавица, но обладает довольно-таки привлекательной внешностью, а самое главное - умная! Поверь моему жизненному опыту, умная жена - немаловажный во всех отношениях фактор успеха семейной жизни. И если ты остановишь свой выбор на ней, - а в том, что ты ей понравишься, у меня почему-то нет никаких сомнений, - то твои способности и интеллект, твоя культура вкупе с немалыми материальными возможностями ее семьи вырвут тебя из этого заколдованного круга. Кстати, они живут недалеко от здания Академии - на проспекте Вернадского, прямо за кинотеатром «Космос», рядом со станцией метро «Проспект Вернадского». А ты, даст бог, будешь жить у следующей станции - на «Юго-Западной». Так что сможешь часто приходить к ним… - Спасибо за доверие и искреннее желание устроить мою жизнь - я все это ценю и люблю вас, как родного отца! - торжественно произнес Эмиль, а затем, не отводя глаз от зеленого поля, призадумавшись, продолжил: - Но мне необходимо крепко подумать, дабы прийти к определенному решению. Собственно, это решение повлияет на всю мою оставшуюся жизнь. Либо я должен буду пойти по предложенному вами пути, либо… - в этот момент он, словно разговаривая сам с собой, запнулся в попытке представить свое будущее. И вдруг ему стало страшно даже подумать о том, что может еще произойти, если он не прислушается к совету Дальского. - Думай, сынок, время у тебя еще есть. Оформление будет, наверное, нескорым. Только учти еще одно: чем старше становишься, тем больше начинаешь понимать, что главное в жизни все-таки то, какую семью ты сможешь создать. Станет ли она для тебя надежной крепостью или будет хилым, неказистым жильем, могущим в любое время развалиться, как карточный домик, - все зависит от тебя самого! Запомни, влюбленность проходит быстро, а вот любовь, уважение и порядочность - ценности непреходящие! Сумей отличить зерна от плевел, и тогда ты правильно построишь свою жизнь. Ну ладно, довольно моих назиданий! Не знаю, как ты, а я уже проголодался. - Дальский встал и, хлопнув Эмиля по плечу, предложил: - Давай по тому же маршруту вернемся обратно, а там поймаем такси и съездим в парк «Роте Фане» - там есть отличный ресторан. Поедим чего-нибудь вкусненького! - Это тот, что на Рабочем проспекте? - Да, ты же когда-то ежедневно проезжал на автобусе мимо него, неужели забыл? - Нет, Владимир Иосифович, просто никогда не гулял там и в ресторане тамошнем не был. - Вот и хорошо, сейчас побываешь. Только никаких бравад - угощаю я! - Владимир Иосифович, позвольте мне вас угостить на этот раз, - жалобно взмолился Эмиль. - Знаешь, я ведь больше тебя получаю. Вот когда окончишь Академию, станешь кандидатом наук, будешь получать большую зарплату - тогда и угостишь! Договорились?.. Они подъехали к каменной арке парка, у входа в который их встречал покрытый серебристой краской памятник сидящего в кресле поэта Низами. Пройдя мимо него, они направились в глубь парка, где и располагалось здание ресторана, когда-то принадлежащее нефтепромышленнику Нобелю. На пороге, кланяясь, с услужливой улыбкой их встретил метрдотель и сразу же провел на второй этаж в отдельный кабинет. Он называл Дальского по имени-отчеству - видимо, знал его как большого начальника, иначе не стал бы себя утруждать даже обычным человеческим приветствием. Они сели за столик около окна, находящегося прямо над входом в ресторан. Продолжающий распинаться метрдотель еще минут пять спрашивал Дальского о его самочувствии, настроении, благополучии семьи и том, как поживает Петр Абрамович Болдин; затем, подобострастно пятясь задом к выходу, удалился и не мешкая послал в кабинет официанта. Хотя тот мало был похож на официанта в обычном понимании этого слова. На нем не было ни белой официантской куртки, ни белого фартука, и тем более на руке не висела кипенно-белая матерчатая салфетка. Вместо нее парня «украшала» шерстяная зеленая в черную клеточку бумазейная рубашка с черной от грязи и долгого отсутствия стирки полоской на воротнике, которая буквально лопалась на его не по-официантски выдающемся животе. В руках у него была не первой свежести тряпка, которой он вытирал стол, а заодно и отгонял жужжащих над столом временами мух. Зато на пальце красовался толстый золотой перстень, а на запястье висел массивный браслет с японскими часами «Сейко» золотистого цвета - дорогая по те временам штуковина. С чувством собственной незаменимости и даже с некоторой надменностью он стал перечислять незатейливые блюда, среди которых Дальский с Эмилем выбрали жареную осетрину с картофельным гарниром, предварив ее столичным салатом и говяжьим язычком. С согласия Эмиля Дальский заказал белое вино «Цинандали», которое было в Баку большим дефицитом, но в этом заведении всегда имелось в достатке. - Я, Эмильчик, люблю музыку в еде! Все должно гармонировать, в том числе и еда, которую ты потребляешь. Вот к рыбе всегда заказывают сухое белое вино, причем слегка охлажденное; к говядине, баранине и свинине подается, как правило, сухое красное вино, а вот к острым салатам, холодной телятине, отварному языку, мясному ассорти, ветчине - крепкий красный или белый вермут. - Вот здорово! - искренне восхитился Эмиль. - А откуда, извините за вопрос, вы все это знаете? - Один раз в 1964 году был во Франции в составе делегации технической молодежи Союза, а вообще-то регулярно читал журнал «Кулинария», выпускавшийся в пятидесятые годы. В этот момент в кабинет с подносом, на котором аппетитно располагались блюда с закуской и бутылка вина, вошел официант и начал старательно раскладывать еду и выпивку на столе. Эмиль деликатно отвернулся, дабы не смущать своим взглядом официанта, и, посмотрев в окно, оторопел.… В ресторан, расшаркиваясь и настойчиво уступая друг другу дорогу, входили его отчим Рагим и... тот самый кагэбэшник, который беседовал с Эмилем в кабинете Довлетшина еще два года тому назад и которого он про себя окрестил «Карантием»! Официант покинул кабинет, а Дальский, заметив на лице Эмиля неподдельное удивление, смешанное с негодованием, спросил: - Что это ты там увидел? - и в свою очередь посмотрел в окно. Но Рагим с Керимовым к тому времени уже вошли в ресторан. - Да ничего особенного, - саркастически ответил Эмиль, - просто узрел иллюстрацию к нашему сегодняшнему разговору: своего отчима в компании с кагэбэшником, представившимся мне тогда старшим оперуполномоченным Керимовым… - Вот так вот, а говорят, что одни дураки легки на помине. Оказывается, и подлецы тоже, - не теряя чувства юмора, заключил Владимир Иосифович. - Вы с Петром Абрамовичем как в воду глядели, - Эмиль, отвернувшись от окна, равнодушно взирал на принесенную закуску. Дальский же тем временем хладнокровно наполнял его тарелку салатом и другими яствами. Он, как ни в чем, ни бывало, разлил по бокалам вино и, подняв свой, стал произносить тост. - Эмиль, я понимаю, как тебе все это тяжело, но ты сильный человек и должен преодолевать превратности судьбы. Жизнь ведь не идет по прямой линии, она движется такими зигзагами, что порой страшно делается. Чтобы человек был счастлив, ему надо знать не то, что доставляет ему удовлетворение, а то, что способно опечалить его. И чем незначительнее последнее, тем более счастлив человек. Да и потом, весьма правомерно считает Фридрих Ницше: «Кто ответил себе на вопрос «Зачем жить?», сможет определить почти любой ответ на вопрос «Как жить?» Так что я желаю… - увидев безразличие, продиктованное жутким душевным состоянием Эмиля, Дальский прервал свой тост и с категоричностью в голосе упрекнул его: - Ты бокал-то возьми в руки и подними! Все-таки я произношу тост за тебя, и будь любезен внимательно выслушать его и непременно выпить это замечательное вино! - Извините, Владимир Иосифович, - выходя из оцепенения и взяв в руки бокал, попросил прощения Эмиль, - это я от неожиданности и злости… - Гнев - плохой советчик. Древнегреческий сатирик Лукиан писал: «Бог огня Прометей обратился к Юпитеру: «Ты берешься за молнию - значит, ты не прав. Ты сердишься, Юпитер, значит, ты не прав». Так вот, я желаю тебе, чтобы ты первым делом определил для себя цель в этой жизни, и тогда поиск путей достижения этой цели для тебя не представит особого труда. Эмиль осушил свой бокал. - Спасибо, Владимир Иосифович! Недаром латинская поговорка утверждает, что истина в вине. Мне стало гораздо легче на душе от вина и, самое главное, - от ваших слов!.. …Оформление документов на учебу в Академию народного хозяйства продлилось более полугода. Но наконец последние формальности были улажены, и Эмиль уже находился в самолете, поднявшем его к небесам, через которые пролегал двухчасовой путь к Москве. В его вместительной кожаной сумке, которую он пронес в салон самолета как ручную кладь, лежала небольшая посылочка Дальского своей сестре - Евгении Иосифовне. Эта посылочка была крошечным мостиком в будущую жизнь, пока еще слишком хлипким и шатким. Но Эмиль прекрасно осознавал, что должен пройти по нему, не соскользнув в бурлящую под ним огнедышащую лаву, обязан выжить и победить! Он задумчиво посмотрел в иллюминатор и, пытаясь забыть все плохое, что случилось с ним за последние годы, стал внушать себе: «Все! Надо найти в себе силы начать в Москве жизнь с чистого листа. Забыть обо всем: о Вьетнаме, о подлеце Рагиме, об унижениях, об Эле…» Тут он поймал себя на мысли, что этот уголок памяти становится неподвластным его воле… А под крылом самолета мелодраматическое очарование 60-х, частично передавшееся 70-м, подходило к концу. Приближались циничные, тревожные, противоречивые, непредсказуемые 80-е… Глава XIII. Любовный напиток Москва. Начало XXI века. Центральный выставочный зал на Манежной площади переполнен посетителями фотовыставки «ИнтерФото». Люди, в основном по два-три человека, переходят от одной работы к другой, делясь друг с другом впечатлениями от той или иной художественной фотографии. Среди зрителей превалируют люди среднего возраста, принадлежащие к еще малочисленной, не окрепшей после социально-политических и экономических коллизий девяностых средней социальной прослойке общества. Молодежи, куражащейся в стихии бизнеса и по-своему, несколько экзотично, упивающейся свободой рыночной экономики, не до высокого искусства. На таком социально-демографическом фоне молодые, а в особенности богато одетые посетители выставки выглядели какими-то белыми воронами. Но не унывающая ни при какой жесткости, неблагоприятности жизненных обстоятельств, гордая, оптимистичная, жизнерадостная московская интеллигенция не обращала на них никакого внимания. Она во все времена находилась в таких духовно высоких интеллектуальных эмпиреях, что земные и ничего не значащие для нее плотские радости были с этой высоты просто не видны. Далекая от фетишизации материальных благ, московская духовная элита продолжала жить своей жизнью, и казалось, никакие общественно-политические катаклизмы не способны были нарушить традиционное многовековое течение ее мысли, волю и вечное стремление постичь высоты человеческой культуры и произнести на ее вершинах свое веское слово… Высокая, худощавая, довольно симпатичная молодая особа лет двадцати - двадцати двух, остановившись у фотографии, внимательно всматривалась в нее. Отойдя метра на два-три от экспоната, она вновь приближалась к нему, пронзая его своим не очень зорким взглядом через очки с минусовыми линзами. Создавалось впечатление, что она пытается отыскать на фотографии даже и не запечатленные автором детали. Стройные ножки девушки были облачены в бриджи из лайкры, заправленные в высокие кожаные сапожки на низком каблучке. А ладненькую фигуру плотно облегала короткая плюшевая куртка с широко развернутыми лацканами, под которой бросалась в глаза красная с блестками кофточка, обтягивающая небольшие, но крепкие груди. Весь этот ансамбль эпатажно завершался накинутым на плечи красным боа из искусственного меха и натянутой по самые глаза красной вязаной шапочкой, из-под которой на плечи опускались дивные каштановые локоны. Ее очки симпатичной удлиненной формы, скорее, напоминали глаза хитрых, коварных зверюшек из старых советских анимаций на тему русских народных сказок. Она привлекала внимание многих молодых людей, находившихся в зале. Но один из них, набравшись смелости, приблизился к ней и, пристально всматриваясь в ту же фотографию, с невинной интонацией спросил: - Извиняюсь, я долго наблюдаю за вами и никак не могу понять: вас что-то удивляет в этой работе или вы никак не можете оторваться от ее художественных достоинств? Молодая особа, отведя взгляд от предмета своего любопытства, а может, и скрупулезности художественного вкуса, оценивающе посмотрела на нарушителя ее зрительской идиллии. Изначально она была настроена на жесткий бескомпромиссный ответ, но, увидев приятное открытое лицо парня, большие серые глаза, излучающие наивность и непритязательность, на какую-то долю секунды замерла на месте. Небрежный стиль его одежды - толстый свитер под горло, опущенный на потертые джинсы, простецкие мятые синие кроссовки и длинный вязаный шарф, замотанный вокруг горла, - говорил о склонности его натуры к творчеству и свободомыслию, о некоем аскетизме его характера. Парень был довольно высок, и какое-то странное ощущение его обаяния настроило девушку на диалог с незнакомцем. - Видите ли, - промолвила она, поправляя большим пальцем правой руки очки на переносице, - я с детства считала, что верблюды всегда бороздят просторы песчаных пустынь. А тут - верблюд на заснеженной равнине! Долго смотрю на эту фотографию, чтобы определить для себя - не ошибаюсь ли? Может, это просто песок выглядит как снег? Но ведь рядом стоит хозяин верблюда в меховой шапке, толстой стеганой куртке и сапогах с высокими ботфортами. Значит, это все-таки снег? - она вопросительно взглянула на него из-под очков. - Да, вы не ошиблись, это действительно снег, - неуверенно подтвердил парень. - А что написано под фото? - Он нагнулся и медленно прочел: - Александр Гронский, «Верблюды». Гм… весьма лаконично! И больше никаких комментариев. - Так в том-то и дело! - вновь возмутилась девушка. - Следует понимать так, что верблюды переносят и снежный климат? Неужели это действительно такое универсальное животное? - Мой дядька, специалист по животноводству, рассказывал мне в детстве о верблюдах… - Да ну? - с подозрением хмыкнула она. - Будем считать, что мне повезло с источником по интересуемой теме. И что же говорит ваш дядюшка о верблюдах? - Вот вы не верите, а я действительно не вру! Он рассказывал мне, что ареал обитания верблюдов охватывает территорию от Малой Азии до Омска и озера Байкал. Более того, колебания температур в их жизненном пространстве достигают 70 градусов, то есть от минус 30 до плюс 40! - Как интересно! - в ее голосе было уже гораздо меньше иронии. - Тогда с этой работой все ясно, - повернувшись спиной к молодому человеку и делая вид, что он ее больше не интересует, девушка перешла к другому экспонату. - Вы позволите продолжить осмотр выставки в компании с вами? - вежливо поинтересовался он. - Ради бога! Вы такой интересный человек - так много знаете о верблюдах, - что могли бы быть и гидом, правда, если бы фотовыставка была посвящена животноводству, - произнесла она довольно серьезным тоном, хотя ее глаза озорно смеялись. - Впрочем, я могу и заблуждаться. А что вы скажете об этой фотографии? Интересно, вы и в хореографии так же сильны, как в верблюдоведении? (На следующей работе у станка-перекладины разминались юные балерины.) - Да не очень. Но имею общее представление о том, что такое па-де-де, па-де-труа, па даксьон, гран па или антре… - Какие глубокие познания в балете! Скажите, а вы больше интересуетесь балетом или балеринами? - не оставляя свой саркастический тон, продолжала в душе насмехаться над парнем юная модница. - А разве можно интересоваться балетом, не интересуясь балеринами? По-моему, эти понятия неразделимы. Но иметь отношения я бы предпочел не с балериной - они слишком атлетичны на мой вкус, а… - парень задумался в поисках подходящего образа. - Ну-ну, продолжайте, что же вы растерялись? Или пока не можете определить, с каким типом женщин вы хотели бы иметь отношения? Он дипломатично промолчал и как бы невзначай воскликнул: - Кстати, а ведь это работа самой Жаклин Миа Фостер! Она номинант предыдущего конкурса «ИнтерФото», очень любит снимать все, что связано с балетом. Обойдя всю фотовыставку, они, продолжая беседовать, пошли к выходу. В гардеробе он помог ей надеть черное кожаное пальто на легкой шелковой подкладке, и быстро влезая в болоньевую куртку с подстежкой, бросился за ней к выходу. - Вы хотите продолжить свои обязанности гида и по улицам Москвы? - лукаво спросила она. - С вашего позволения… - Ладно. Проводите меня до метро, - согласилась она. - До какого? - Ну, хотя бы до «Библиотеки им. Ленина». - Это же совсем рядом! - не скрывая разочарования, с досадой воскликнул он. - Мы будем двигаться или будем торговаться? - она не на шутку осерчала. Медленно разгуливая вдоль Воздвиженки, они подошли к метро, и вдруг она резко прошла мимо и, не доходя до Нового Арбата, свернула в сторону Никитского бульвара. - Извините, но я так люблю прогуливаться по старым улочкам Москвы! Давайте дойдем до Тверской, а там видно будет, - внезапно предложила она. - С удовольствием! - радости молодого человека не было предела. - Мы говорили обо всем, кроме нас самих. А ведь мы даже и не представились друг другу. - Я готов даже выпить на брудершафт! - Вы всегда так спешите при знакомстве с дамой? Умерьте свой пыл. Так как же вас зовут? - Тимур, - слегка поклонившись, представился молодой человек. - А-а, Тимур и его команда? - Не совсем так - в паспорте мое имя записано как Теймур. А с детства называют не иначе, как Тимуром. - У меня ассоциация с великим восточным завоевателем! - Того, пожалуй, звали, скорее, Тимурленгом или Тамерланом, и он был родом из Средней Азии. А мое имя имеет азербайджанское происхождение. - И вы сами оттуда? - Да, я родился в Баку, но с раннего детства живу в Москве и уже не помню его. - А вы знаете, мой отец тоже из этих краев! Хотя я там никогда не была. Но по его рассказам знаю, что это очень красивый город на берегу Каспийского моря. Город солнца и ветров! - Милая моя, а как к вам все-таки обращаться? - Извините, забыла представиться - Руфина! - Очень приятно! У вас красивое имя. И чем вы в жизни занимаетесь, Руфина? Конечно, кроме того, что посещаете фотовыставки, и, видимо, не только их. То, что вы меломанка, я уже успел заметить. - Вы правы, обожаю театр и почему-то отдаю предпочтение Малому. Люблю ходить на его спектакли в здание на Большой Ордынке. Там не так суетно, как на Театральной, и очень уютно. Вот недавно побывала на «Дельце» по Бальзаку в постановке Драгунова. Такое удовольствие получила от игры Клюева, Лебедевой, Коняева… Впрочем, я, кажется, не ответила на ваш вопрос. Я учусь на четвертом курсе Госмедуниверситета, на факультете клинической психологии. - Это серьезно! Но, извините, никак не могу понять основную суть этой науки. О психиатрии представление имею, о психологии тоже, а вот клиническая психология… - Тимур пожал плечами. - Ничего сложного. Это, собственно говоря, та же прикладная психология. Просто она изучает индивидуальные особенности организма, связанные с медицинскими реакциями и явлениями. Понимаете, мы, медики клинической психологии, должны со скрупулезной точностью оценивать психологическое здоровье человека, разрабатывать методологию лечения психологических проблем, осуществлять психологическую коррекцию и помощь, которая и называется психотерапией. У истоков этой области медицины стоял американец Лайтнер Уитмер. Вообще-то, клиническая психология интегрирует теорию, практику, науку с целью превентивного воздействия на психологическую дезадаптацию, дискомфорт, инвалидность. Эта наука концентрируется на поведенческих, эмоциональных, интеллектуальных, психологических, биологических, социальных мотивациях, изучает их досконально. Тимур всеми фибрами души проникся ее волнительным повествованием о своей будущей профессии и понял, что стремление постичь высоты этой науки пронизывает всю ее сущность. Она живет, дышит своей профессией и увлечена ею до предела! И если она способна так отдаваться какому-то делу, то уж, наверное, до предела самоотверженна и в любви. Внешность Руфины привлекла его с первого же взгляда, а ее внутренний мир буквально в считанные часы пробудил неподдельный интерес к ней. Он уже не мог оторвать глаз от ее миловидного личика и плохо понимал излагаемые Руфиной тонкости клинической психологии. - А вы чем занимаетесь? - внезапный вопрос Руфины вывел его из состояния зачарованности. - Я три года тому назад окончил магистратуру Московской международной высшей школы бизнеса по специальности «менеджер в области управления финансами фирмы». Год отслужил и недавно вернулся из армии. Вот устроился в российско-итальянскую фирму «Саронно-Васко» менеджером по ценовой политике. Руфина, округлив свои глазки, кокетливо заявила: - Что-то я не слышала о такой фирме. Чем же она занимается в Москве? - Поставками спиртных напитков в фирменные магазины, рестораны, бары и тому подобные заведения. Головной офис находится на Краснопресненской набережной, а наши магазины разбросаны по всей стране. А Саронно - это город в Италии, который славится производством великолепных вин. Вот вы наверняка пробовали ликер «Амаретто», но вряд ли знаете о том, что его родиной является именно Саронно. А хотите, я расскажу вам историю возникновения этого напитка - она очень романтична?! - с энтузиазмом предложил Тимур. Ему не хотелось отставать от Руфины в проявлении любви к делу, которым занимался. - И вы еще сомневаетесь? Конечно хочу! - в предвкушении она потерла ладони. - Так вот, - начал Тимур, - полное название этого напитка - «Амаретто ди Саронно». Крепость 28 градусов. Употребляют его в чистом виде, со льдом, а также в составе различных коктейлей или добавляют в кофе. «Амаретто» появился на свет благодаря некой любовной истории, происшедшей в начале XVI века. Один из учеников Леонардо да Винчи рисовал фрески в монастыре близ города Саронно в Италии. Для изображения мадонны ему позировала удивительно красивая женщина, которую художник полюбил с первого взгляда. В силу неожиданных коварных обстоятельств судьба их сложилась так, что им не суждено было соединить свои жизни, и когда настал день окончательной разлуки, «мадонна» преподнесла возлюбленному чудесный ликер с ароматом горького миндаля, изготовленный ею собственноручно. И случилось чудо: такой недолговечный подарок, как напиток, пережил века, и его поныне пьют все влюбленные! - Давайте уточним одну деталь в этой трепетной истории, - выслушав его, предложила Руфина. - Влюбленные до сих пор употребляют этот напиток как утешение после несостоявшейся любви или в качестве средства для ее увековечения? - Я как-то не задумывался об этом, - оказавшись в неловком положении из-за столь неожиданного острого вопроса Руфины, Тимур растерялся. - А мне кажется, что употребление «Амаретто» носит универсальный характер. Наверное, для кого-то он является источником утешения, а для кого-то - средством гальванизации! Давайте зайдем в один уютный бар на Тверской и апробируем его по отношению к нам. Как вам такое предложение? - Буду счастлив, угостить вас «Амаретто» и продолжить наше общение в приятном местечке, - торжествуя в душе, прерывающимся от радости голосом согласился Тимур. Они ускорили шаг и, перейдя с Никитинского бульвара на Тверскую, свернули в сторону Пушкинской площади. Пройдя метров двести от метро «Пушкинская», Руфина уверенно повела Тимура вниз по лестнице в один из многочисленных баров, расположенных вдоль всей улицы. Метрдотель, подскочивший к ним в гардеробе, был радушен: - Руфиночка, дорогая! Сколько лет, сколько зим! Какими это судьбами ты забрела в нашу скромную обитель? Сейчас найду для тебя и твоего кавалера столик в укромном местечке. - Спасибо, Дима! Ты, как всегда, очень мил, - протягивая ему руку, которая тотчас же была им подобострастно облобызана, кокетливо улыбнулась Руфина. Метрдотель Дима повел их к угловому столику, отгороженному от остальных тонкой деревянной перегородкой и освещенный слабым интимным светом висевшей прямо над ним лампы, выполненной в ультрасовременном дизайне с плафоном из выдувного стекла высокого качества. Дима услужливо отодвинул стул для Руфины и с искусственной заискивающей улыбкой пропел: - Как здоровьице твоего батюшки? Надеюсь, не хворает? Огромный привет ему от меня! - Твоими молитвами, Димочка! Слава богу, пока на здоровье не жалуется. Обязательно передам от тебя привет. А может, еще что передать? - Упаси господи беспокоить такого человека! - как будто испугавшись самой этой мысли, отмахнулся Дима. - Сейчас же пришлю к тебе Маринку, - и энергичным шагом удалился. - Как я посмотрю, вы здесь завсегдатай! Чувствуется, что в этом заведении уважают вас и вашего батюшку. - Да, - с некоторым пренебрежением в голосе ответила Руфина. - Когда хозяин этого предприятия попал в затруднительное финансовое положение, мой отец выдал ему из своего банка кредит на довольно щадящих условиях. Хотя мог поставить его в такую финансовую зависимость от себя, что тот лишился бы в его пользу половины своей недвижимости! Но папаша мой несет на себе отпечаток гуманистского воспитания. Есть у него этот атавизм социалистического прошлого: никогда не пользуется своим преимуществом, чтобы добивать неудачников и наращивать свое состояние. Горбатого могила исправит! - с усмешкой констатировала она. - Вы считаете это качество недостатком? - Тимур пристально взглянул Руфине в глаза. - В наше время - да! Если он не ударит, ударят его - такова логика капитализма, а тем более нашего. Идет борьба за выживание, и любой, даже самый, казалось бы, невинный гуманизм ослабляет позиции личности, формирующей свое благосостояние в соперничестве с другими. Видите ли, мир построен на противоречиях. Капитал формируется благодаря умелому использованию противостояния различных социальных групп общества. Об этом писал еще Маркс, «Капитал» которого является настольной книгой многих акул большого бизнеса, как это ни парадоксально. - Ну а идеи социального равенства, гуманизма любви к ближнему, тысячелетиями вынашиваемые человечеством, в таком случае ничего не значат? - Все это пустая риторика, которой люди прикрывают свою алчность и стремление к овладению как можно большим богатством. Эти понятия существуют для большинства человечества - неимущих и бедных людей. Но это блеф! Воздушные замки, ловко выстраиваемые меньшинством - богатыми. А большинство попадается на эти уловки. Собственно, ничего другого ему и не остается. Но если кто-то из этого большинства в силу какого-то чудесного волшебства пинком осла, как говорится в одной из поговорок, будет втолкнут в рай меньшинства, то он моментально забудет обо всей этой галиматье. Более того, станет более радикален по отношению к своим бывшим собратьям по социальной принадлежности… Ход мыслей Руфины был прерван появлением у их столика полногрудой красотки - блондинки в мини-юбке, отчаянно жующей жевательную резинку. Протягивая меню, она с равнодушным видом произнесла набор зазубренных фраз: - Здравствуйте, рада видеть вас в нашем заведении, чего желаете? Руфина выжидательно глянула на Тимура. Тот в замешательстве молчал. Она взяла из рук официантки меню и, даже не раскрыв, бросила на столик. - Милочка, принеси-ка нам два бокала «Амаретто», два кофе капучино и два кекса. Вы не возражаете? - обратилась она к Тимуру. - Может, вы хотите чего-нибудь другого? - Нет-нет, благодарю! Я полностью полагаюсь на ваш вкус, потому и предоставил вам право заказывать. - Ну и замечательно! Возвращаясь к теме, хочу добавить, что ни Сен-Симон, ни Оуэн, ни Фурье и ни Кампанелла с его «Городом солнца» не возымели практического действия на реальный ход развития человеческого общества. Поэтому и остались в истории как утописты, не более. - А как же Жан-Жак Руссо и его «Общественный договор»? Ведь это произведение стало теоретической основой Великой французской революции... - Правильно, но захлебнувшейся в собственной крови и породившей новую жестокую империю Бонапарта, обернувшуюся реставрацией Бурбонов, - парировала Руфина. - Но ведь в итоге все равно восторжествовал республиканский строй, - настаивал на своем Тимур. - Да, республиканский строй, мало отличающийся от империи со второй половины XIX века и вплоть до установления Пятой республики. Вспомните историю: Франция, уже будучи республикой, захватывает Тунис, Мадагаскар, Судан, Конго, Алжир, Марокко… Ведь понадобилось почти столетие, чтобы республиканская, заметьте, а не императорская Франция отказалась от своих колоний, да и то до сих пор держит большинство из них в экономической зависимости. Вот вам и Жан-Жак Руссо с его воздушными конструкциями демократического общества! И когда американский Конгресс предложил Джорджу Вашингтону стать королем Североамериканских штатов, тот отказался и предложил вместо монархии формулу: олигархическая республика с сильной централизованной политической властью. Так что миром всегда правили сила и богатство! - Руфиночка! Я очарован не только вашей внешностью, но и интеллектом! Надо же, так разбираться в тонкостях истории! - с неподдельным восторгом произнес Тимур. - Какой же вы льстец! Мой интеллект здесь абсолютно ни при чем. Это все папа - он у меня эрудит советских времен. Во всем понемногу разбирается. Что значит советское образование! Куда мне до него, просто я хорошо запоминаю все, о чем он мне рассказывает. В это время грудастая блондинка Марина принесла заказанное, и Тимур, подняв широкий бокал, на дне которого плескался любовный напиток, принялся говорить здравицу в честь новой знакомой: - В таком случае позвольте мне поднять бокал за вашу гениальную память! И поверьте, что никакой лести в этом нет. Все, что я говорю, идет из глубины моей измученной души! - Ой-ой-ой! Прямо-таки измученной! А кем же она измучена? - качая головой и слегка чокнувшись, ехидно спросила Руфина. - Вот выпьем, и я скажу. Они отпили по глотку. Руфина с удовольствием гурмана откусила кусочек кекса. Тимур же попытавшись взять тайм-аут перед тем, как изложить сочинить «страдания» своей «измученной» души, спросил: - Ну как вам любовный напиток? Не сомневаюсь в том, что вы часто его потребляете, но на фоне такого исторического комментария, наверное, впервые? - Пока не почувствовала никакой разницы! Видимо драматическая история, рассказанная вами, еще не полностью овладела моим сознанием! Затем она не преминула вернуть Тимура к его обещанию: - Я вся внимание по поводу вашей исстрадавшейся души! - Да как вам сказать… Видите ли, история более чем банальна. Влюбился в красавицу, и она как будто любила меня, но стоило мне на год исчезнуть, как бросилась в объятия другого. Приехал из армии - и бац, на тебе: она уже вовсю шурует с другим! - И всего-то? А я-то думала, что душа действительно исстрадалась! Неужели из-за такого вот можно страдать? Столько красивых девушек вокруг, а вы мучаетесь из-за одной легкомысленной особы?! Это слабость! Или вы насмотрелись мыльных бразильских и мексиканских сериалов. Нельзя же быть таким чувствительным. Очнитесь, на дворе двадцать первый век, третье, елки-палки, тысячелетие! Эпоха компьютерных технологий, инопланетных миров, биоинженерии, а вы все еще страдаете в контексте шекспировских драм! Впрочем, представьте, мне это нравится. Такая душевная чистота… - В таком случае, - предложил Тимур, - давайте выпьем на брудершафт и перейдем на «ты». - С удовольствием! Отпив еще по глотку, как полагается, крест-накрест, они, потянувшись друг к другу через столик, поцеловались. Но поцелуй вышел далеко за рамки соответствующего этому обычаю протокола… Когда их губы наконец разъединились, у Руфины с головы слетела ее вязаная шапочка, очки очутились аж на лбу, а горловина свитера Тимура задралась ему на шею. Последовало неловкое молчание, прерванное хладнокровным замечанием Руфины: - Теперь, Тимурчик, надо отпить кофеек, а то пена уже садится. Попробуй кекс - очень вкусно! Он изготавливается в их же пекарне. Тимур молча повиновался и стал увлеченно глотать капучино с кексом, пытаясь тем самым сбросить с себя волнение. Еще некоторое время они болтали на разные темы повседневной текучки, и наконец Руфина, бросив взгляд на свои изящные золотые часики, браслет которых плотно охватывал ее нежное запястье, промолвила: - О-о! Мы с тобой заболтались, пора и честь знать. - А где ты живешь? - Не беспокойся, я сама доеду на метро. - Нет уж, родненькая, душа моя перестанет страдать лишь тогда, когда я сам доставлю тебя домой целой и невредимой! - Ну, смотри! Ты пока еще не подписывал акт о приеме, так что имеешь право избежать и сдачи «имущества»! - отшутилась Руфина. - И твоя душенька может быть спокойна, хотя бы в отношении меня. А провожать меня придется в Крылатское, если не передумаешь. - Да хоть на край света! Этим ты меня не испугаешь. - Кстати, а тебе куда возвращаться? - как бы невзначай спросила Руфина. - На Выхино. Я в Вешняках живу. - Ясно, добраться можно! - она усмехнулась, и они двинулись в путь. У дверей с напускной улыбкой кланялся им на прощание услужливый Дима. Доехав до метро «Молодежное», они еще минут двадцать через живописную лесопарковую зону шли к дому Руфины. Дойдя до двенадцатиэтажной новостройки, находящейся прямо в лесной чаще, она остановилась перед единственной дверью, ведущей в здание, и вытащила из сумки магнитный ключ от нее. - О-о! Какое оригинальное строение - в таких на Рублевке живут олигархи! Собственно, и Рублевка здесь недалеко, - от души восхитился Тимур. - В этом доме у всех по два этажа. И живут здесь всего шесть семей. - У меня такое впечатление, будто я попал в какое-то курортное местечко вроде Барвихи. - А у нас не хуже! - горделиво заявила Руфина. - Откроешь окно утром - белочки бегают по хвойным веткам, весной и летом скворцы щебечут, а зимой снегири и дятлы галдят. - А твой отец, видимо, в олигархах ходит? - с ироничной усмешкой спросил Тимур. - Если бы был пожестче, то уже давно набрал бы соответствующий статусу олигарха капитал! Гуманность и отсутствие должной меркантильности не позволяет ему топтать конкурентов. Он их убирает со своего пути компромиссными методами. Руслан, почесав затылок, примирительно заключил: - Ладно, это мы уже обсуждали. После легкого прикосновения ключа-таблетки к гладкой поверхности магнитного кружка домофона тяжелая металлическая дверь открылась, как по волшебству. Руфина, остановившись в дверях, обернулась к Тимуру: - Извини, не могу пригласить тебя домой на кофе, поскольку живу с родителями. Но мне было приятно провести с тобой весь день. Ты интересный человек! Номерами телефонов мы обменялись, так что звони, если будет время и желание увидеться. В ответ обняв Руфину, Тимур крепко прижал ее к себе, и они на одном дыхании слились в страстном поцелуе… Войдя в квартиру, Руфина остановилась в прихожей огромного размера перед круглой, убегающей вверх винтовой лестницей и, подняв голову, крикнула куда-то ввысь: - Мам, пап!… Вы еще не спите? - Чего раскричалась? - за спиной Руфины тихо раздался голос матери, выходящей из кухни. - Ой, мамуля! Ты в такой час все еще у плиты? Из кухни шел ароматный запах печеного, чесночного и другого пряного удовольствия. Ухоженная, с аккуратно уложенными, крашенными в черный цвет волосами, мать была одета в стильный домашний махровый брючный костюм с капюшоном на куртке. Слегка расплывшиеся черты ее лица выдавали мягкость характера, а карие глаза светились заботой о семье и близких. Словом, вся ее внешность выдавала в ней женщину, годами свивавшую свое гнездышко и теперь готовую всем своим существом защитить выстраданное благополучие. - Ты не стой в одежде-то, раздевайся! - командным голосом сделала она замечание. Руфина послушно разулась и, надев теплые плюшевые домашники в виде серых зайчиков с белыми ушками, прошмыгнула в свою комнату, находящуюся рядом с кухней. Переодеваясь, она продолжила разговор с матерью. - По какому поводу сей поздний пир? - Папа уехал в Шереметьево, чтобы встретить друга молодости, прилетающего из Германии. А мне наказал приготовить пирог, салатики и свиную ляжку, запеченную в духовке. - У-у-у! Какой запах! - Руфина, прикрыв глазки, втянула носиком изысканный аромат начиненной чесночком свинины. - Но ведь есть все это на ночь глядя - невиданный разврат! - Да ну! У мужиков со спиртным все и в любое время дня идет. Они же лет двадцать с лишним не виделись. В последний раз дядя Фикрет с тетей Ларисой гостили у нас, по-моему, в девяносто первом, когда эмигрировали в Германию. Так что всю ночь будут кутить, вспоминая молодость. А ты помнишь их? - В общем-то, да. Мне-то уже было лет девять. Помню их дочку Сабиночку, она постарше меня была, и сыночка, вертевшегося по всей нашей квартире, как юла. Ему лет пять было тогда. А дядя Фикрет приезжает один? - Да, по каким-то коммерческим делам, в которых папа ему помогает. Но я уверена, что завтра с утра он возьмет его на дачу, а мне поручит оформлять все его дела через наш банк. А потом привезет его на переговоры с готовой финансовой и юридической документацией. Видишь, как мужики устроились - на бабах выезжают! - Мам, ну что ты, в самом деле, лезешь в бутылку, - укорила ее Руфина, продолжая переодеваться в своей комнате. - Ты же меня сама учила, что вся тяжесть семейной жизни ложится в основном на плечи женщины. Да и в животном мире то же соотношение прав и обязанностей самца и самки. Вот, например, в львином прайде, охотясь за живностью, еду добывают исключительно львицы и самый жирный, большой кусок отдают льву - главе прайда! А львы целый день спят. Но вот защита прайда от других хищников - полностью прерогатива льва. Так что все четко расписано и в природе, и в обществе! - Умница ты моя! Ты бы матери лучше помогла. Дел невпроворот, а тебя целый день дома нет. Руфина, переодевшись в домашнее, вошла на кухню и, оторвав кусочек от лежавшего на кухонном столе лаваша, вложила в него тонкий ломтик красиво нарезанного и уложенного на тарелке сыра брынзы и стала неистово его жевать. Мать, с укором наблюдая за дочерью, покачала головой и спросила: - Ты что, целый день ничего не ела? Где же это ты была? - Сперва в Манежном на фотовыставке, а затем пила любовный напиток в баре на Тверской с одним молодым человеком! - торжественно произнесла дочь. - С кем, с кем? И что вы пили? - не скрывая удивления, спросила мать. Она была так поражена этой новостью, что ее брови высоко поднялись, а глаза в неуемном любопытстве расширились до предела. - Ну, с молодым симпатичным парнем. Мы познакомились на выставке, и он пригласил меня в бар попробовать ликер «Амаретто», который он назвал в соответствии с одной древней притчей любовным напитком. А что здесь такого? - Ой, доиграешься, дочка! И потом, это не в твоем характере - идти в бар с молодым человеком, с которым только что познакомилась. Только отцу не говори... - До поры до времени не скажу. А там видно будет. - Гм, даже так?! - удивлению матери не было предела. - Только так! Мамочка, а ты знаешь, он родился в Баку. - Ах, вот оно что! Значит, правильно говорят, что рыбак рыбака видит издалека. Надо же: в кои веки заинтересовалась кем-то - и он оказался бакинцем! Во сне такое не приснится. А кто его родители? - До этой стадии мы еще не дошли. А может, никогда и не дойдем, - Руфина мечтательно посмотрела в окно. - Ой, стрекозка ты моя! Лето красное пропоешь, а что дальше будет? Какие парни хотели жениться на тебе! Валера - из приличной семьи, отец в МИДе работает, мать магазин на Сретенке имеет. Или хотя бы Славик - ну чем не жених? Офицер, служит в элитных войсках, отец хоть и отставной, но все-таки генерал. И души в тебе не чаят. А ты: у одного нос кривой, у другого интеллект не под стать тебе. Так вот и останешься у разбитого корыта, попомни мое слово! Руфина продолжала смотреть в освещенное полнолунием окно, из которого было видно, как ярко-серебристый свет луны нежно касается верхушек деревьев и уплывает дальше, распространяя свое сияние над всем городом. Мысли в ее голове под воздействием сегодняшнего дня перепутались: она переживала странное чувство, дотоле неизвестное ей. Назвать его любовью она пока не могла, но это был и не простой интерес к красивому мужчине… Руфина еле слышно промолвила, разговаривая сама с собой: - А у него и нос не кривой, и интеллект - дай бог всякому. И вообще, я не знаю, что со мной происходит… Мать озабоченно посмотрела на дочку и, глубоко вздохнув, продолжила свою кулинарную деятельность. Глава XIV. Воспоминания о прошлом за борщом с пампушками Проснувшись утром часов в восемь, Руфина, несмотря на довольно прохладную погоду, натянула на себя капроновые спортивные финки и куртку, и выскочила на просторную лоджию. Всей грудью она вдыхала наполненный осенней свежестью хвойный аромат, веселым взглядом проводила шумно переговаривающихся ребят с ранцами за спиной, идущих в школу, и занялась утренней гимнастикой. Она с таким прилежанием проделывала наклоны, приседания, упражнения для ног, движения руками с полукилограммовыми гантелями, вращения шеей и тому подобное, что, достаточно быстро вспотев, побежала принимать душ. В отделанной черным кафелем, оснащенной джакузи, душевой кабинкой «Ниагара» шикарной ванной комнате, Руфина, стоя под мелкими струйками теплой воды, массирующих все нежные изгибы ее стройного тела, целых полчаса закрыв глаза, получала удовольствие . Затем, набросив на себя роскошный белый банный халат, на цыпочках стала пробираться к кухне, расположенной в коридоре перпендикулярно ванной. Оттуда доносились голоса отца и его друга, приехавшего из Германии. Руфина поняла, что ошибалась, рассчитывая на их усталость. Судя по их гнусавой речи, они всю ночь кутили и не ложились спать. Она резко развернулась и побежала в свою комнату, чтобы предстать перед гостем в парадном виде. Когда Руфина, одевшись, наконец-то вошла на кухню, отец с другом пили крепко заваренный чай. На столе в беспорядке стояли грязные тарелки, блюда с салатами и деревянная доска с уже остывшей свиной ляжкой. К ней они почти не прикоснулись. Зато были опустошены две пол-литровые бутылки водки. Руфина, внимательно посмотрев на них, удивилась тому, что немалое количество выпитого не оставило никаких следов на их лицах. Ни опухших век, ни покрасневших глаз, ни бледного цвета лица - ничего подобного она не заметила. «Это явно эмоциональный накал абсорбировал все последствия приема спиртного», - сквозь профессиональную призму клинического психолога констатировала про себя Руфина. Увидев ее, гость резво вскочил со стула и, раскрыв объятия, воскликнул: - Боже мой! Неужели это моя маленькая Руфиночка? Ущипни меня, солнышко, чтобы я не принял все это за сон! Руфина бросилась к нему в объятия, и он, поцеловав ее в щечку, обратился к своему другу: - Чувак, как мы с тобой постарели! - Он взял ее за руки и, отойдя от нее на шаг, оглядел с ног до головы: - Невеста! Очаровательная, милая и, пусть Танюша на меня не обижается, - твоя копия в женском варианте! Руфина столкнувшись с такой экспрессией, даже смутилась, но не растерялась и бойко ответила: - Дядя Фикрет, ни вы, ни папа не постарели и никогда, наверное, не постареете. А знаете почему? Да потому что у вас душа молодая! Она у вас всегда поет и не оставляет никаких шансов состариться. - Ну, спасибо, голубушка, уважила стариков! - Фикрет с умиленным выражением лица еще раз поцеловал Руфину и сел на место. Руфина подошла к отцу, чмокнула в лоб и присела рядом. - Давай я за тобой поухаживаю,- наливая чай из заварного чайника с ситечком, предложил отец. - Вот здесь салатики, мама приготовила, канапе с ветчиной и лососем, твой любимый апельсиновый сок. - Спасибо, папочка, ты самый заботливый на свете отец! Я сейчас поем и побегу в Кащенко. У меня там сегодня практика. - Видишь, Фикрет, выбрала же она себе профессию - с психами работает. - Ты не прав, Эмиль, она работает на то, чтобы люди не стали психами! Солнышко, я правильно понимаю твое предназначение? Руфина, проглатывая очередное канапе и запивая его чаем, ответила: - Абсолютно точно, дядя Фикрет. Ладно, хорошего понемножку. Я рада была вас увидеть спустя столько лет, но, извините, мне надо убегать. Думаю, пока вы здесь, мы с вами часто будем видеться. Следующий раз приезжайте с Сабинкой и Артуром - я покажу им интересные места в Москве. Они же с детства не были здесь! - Есть, мэм, - Фикрет отдал ей честь на американский манер - вверх ладонью. - Но сперва ты с папой и мамой приедешь к нам в Баден-Баден - курортное местечко в Германии с целебными горячими источниками. Там даже древнеримские бани до сих пор сохранились. Повезу вас по всей Германии… - Непременно, дядя Фикрет! Я никогда не была в Германии, - она вскочила из-за стола и быстро вышла из кухни. - Доча, не спеши. Если немного опоздаешь, не беда. И не гони машину, слышишь? - крикнул ей вдогонку отец. Руфина уже натягивала сапоги в прихожей, когда он деловито добавил: - Через Кутузовский выезжай на третье транспортное кольцо, а оттуда прямо на Загородное шоссе попадешь. Только через Ленинский не езжай, в пробках застрянешь… - Знаю, папочка, не беспокойся. Моя «Маздочка» - такая юркая, такая маневренная, что из любой пробки выскочит. Я побежала, целую всех! Маме передашь, когда проснется, что буду поздно. Дверь бесшумно захлопнулась, и друзья продолжили чаепитие. Прилично раздобревший за эти годы Эмиль, почесав интенсивно лысеющее темечко, философски произнес: - Да, чувак, мы стареем, а молодежь взрослеет! Ты знаешь, нас воспитывали в строгости и аскетизме, прививали чувство уважения к старшим, трудолюбивым и умным людям, внушали библейские истины, которые назывались тогда Кодексом строителя коммунизма, твердили о необходимости постоянной учебы и повышения интеллектуального уровня: мол, все это способно обеспечить тебе хорошую жизнь и уважение в обществе. А в итоге пришли к совершенно иному: процветает хамство, бескультурье, безнравственность в отношениях с людьми и примитивность, популизм, безграмотность - в делах! И чем больше в человеке цинизма, тем весомее его жизненные успехи. Когда я все это ощутил в реальной жизни, то понял, что воспитывать дочку по тем канонам и в соответствии с теми принципами, на основе которых формировалась наша личность, просто невозможно. Это поколение более свободно в определении своих поведенческих мотиваций, но и более несчастно, поскольку не имеет представления о таких вещах, как искренность, человечность, порядочность. Даже браки заключаются сейчас по контракту! Более того, прежде чем вступить в интимные отношения, еще подумают, какие от этого дивиденды получат. Как будто весь мир построен на меркантильности! - Почему «как будто», - возразил Фикрет, - так оно и есть. Если ты думаешь, что эти нормы поведения характерны лишь для постсоветского пространства, то ошибаешься. Я уже двадцать лет живу в Германии, и поверь, что отношения между людьми мало чем отличаются от здешних. И это еще цивилизованнейшие немцы! Правильно нас учили еще в школе: при капитализме человек человеку волк. По-другому не скажешь! Современные капиталистические волки все время улыбаются тебе, поят кофеем и угощают виски со льдом, но если почувствуют в тебе какую-то слабину, то, рассыпаясь в комплиментах, съедят тебя заживо! Сделав несколько глотков чая, Фикрет замолчал, погрузившись в свои мысли. От его кудрявой шевелюры в середине остались одни лишь одиночные седые длинные пряди, словно кто-то тщательно прогладил их утюгом. Под глазами появились морщины, а отсутствие былых усов до предела округлило его располневшее лицо. - Слушай, - оторвал его от невеселых мыслей Эмиль, - давай часик-другой поспим, а потом поедем на дачу. Проведем там дня три, пока вся документация будет оформляться, а затем вернемся в город на подписание. Я уже дал указания своему аппарату, а Танюша проследит. Оторвемся по полной программе! Дача в самой лесной глубинке и рядом с озером. У меня там свой катамаран, так что отдохнем прекрасно! - Идет, предложение принято, - поднимаясь с места, ответил Фикрет. Только сейчас Эмиль заметил, как нарушенный обмен веществ деформировал некогда спортивную фигуру его друга. Появилось солидное брюшко, некогда стройный стан, слился в единую целостную широкую прямую доску, раздвоенную к концу двумя располневшими ногами. «Наверное, я со стороны выгляжу не лучше, - с грустью подумал он. - Впрочем, все возрастные недостатки моей фигуры немного сглаживаются высоким ростом. Но лишь немного…» Медленным, тяжелым шагом они поднялись на верхний этаж и разошлись по спальням. Утомленная подготовкой к ночному кулинарному бдению мужа, Татьяна, уткнувшись лицом в подушку, безмятежно спала. Эмиль, кряхтя от тяжести съеденного и выпитого, улегся на белую полированную двуспальную кровать «а-ля Людовик XIV» рядом с женой и, поцеловав ее в шею, повернулся на другой бок. Эмоции от встречи со старым другом и пищевая нагрузка долго не давали заснуть, но усталость взяла верх, и по спальне пронесся его размеренный храп. …Спустя несколько часов Эмиль уже вовсю гнал на своем джипе «Хонда» по Щелковскому шоссе в сторону Струнино. Рядом сидел Фикрет и, обозревая через окно автомобиля тянувшиеся вдоль дороги лесные пейзажи, монотонно рассказывал о своей жизни в Германии. Его рассказ был столь же выдержан, концептуален, неэмоционален и рационален, как и сами немцы. После каждой произнесенной им с немецкой скрупулезностью трафаретной фразы, Эмилю почему-то хотелось ответить по-немецки: «Ya, ya-ya!» Единственное, что осталось в речи Фики от прошлого бакинского бытия, - это его любимое обращение «чувак!». О том, что он занимался в Германии туристическим бизнесом - имел собственную фирму по распространению путевок на курорты Баден-Бадена и организации экскурсий по городу и вообще по южным регионам страны, Эмиль знал по переписке в Интернете. Фикрет в своих письмах живописал ему все достопримечательности этого уютного курортного городка, находящегося между горами Шварцвальда и долиной Рейна, буквально в двух шагах от границы с Францией. Он просил помочь на коммерческой основе в привлечении российских туристов в Баден-Баден посредством его фирмы и обещал доставить россиянам массу положительных эмоций не только от лечебно-профилактического отдыха, но, к примеру, и от посещения виллы князя Николая Гагарина, резиденции Владимира Меньшикова, построенной в 1834 году, на которую открывался великолепный вид с Лихтентальской аллеи, и, наконец, местопребывания будущего императора Александра Первого, женившегося на баденской принцессе Луизе, которая после перехода в православие получила имя - Елизавета Алексеевна. Особенно Фикрет смаковал интерес российских туристов к любовной интриге канцлера Александра Михайловича Горчакова, который под конец жизни, будучи восьмидесятичетырехлетним старцем, влюбился без памяти и почти открыто жил со своей молодой пассией в местной гостинице «Европейский двор». Интрига заключалась в том, что, в конце концов, он решил на ней жениться, и это вызвало недовольство его взрослых сыновей, поскольку грозило им потерей части наследства. Специально приехав для этого в Баден-Баден, они предприняли попытку отговорить отца, с которым встретились в гостинице «Европейский двор» за чаем. Отговорили или нет - навсегда останется тайной, потому как Александр Горчаков, вернувшись с чаепития, умер. Разумеется, сразу пошли слухи, что сыновья его отравили. Было даже произведено вскрытие, но материал оказался непригодным для судебно-медицинской экспертизы. Почему - тоже осталось неизвестным. Так и не удалось установить, умер ли Горчаков естественной смертью или был отравлен собственными сыновьями… Эмиль, естественно, помогал Фикрету всем, чем мог, - даже в получении необходимых кредитов. Общие дела наряду с желанием увидеться с другом и привели Фикрета в Москву. В целом Эмиль отметил про себя, что его старый бакинский товарищ круто изменился в характере: стал намного сдержаннее, спокойнее, толерантнее к людям и их слабостям, исчезла проскальзывавшая в прошлом зависть к успехам других, и самое главное - он стал думать, прежде чем что-то сказать. И это Эмиль оценил в нем в первую очередь. Он относил произошедшие перемены скорее к двадцатилетнему проживанию Фикрета в Германии, нежели к достижению им определенного возрастного рубежа, ибо по долгу службы ему приходилось общаться с подобного рода бывшими бакинцами, не изменившимися с возрастом. И лишь при виде хорошенькой женщины или мангала, на котором в ряд выстроены шампуры с нанизанными на них аппетитно краснеющими под воздействием тлеющих угольков кусочками баранины, в Фикрете просыпался бакинец. - Ну вот, - сворачивая с шоссе на усыпанную мелким гравием дорожку между зелеными полями, заметил Эмиль, - уже подъезжаем. А если бы поехали по Ярославскому шоссе, то наверняка застряли бы. Ай да Штирлиц, то бишь Эмиль! - пошутил он на тему неувядаемого сериала. Когда они подъезжали к его двухэтажной даче, у раскрытых ворот стояла улыбающаяся краснощекая дородная женщина лет сорока - сорока пяти, в косынке узелком и толстых рейтузах из грубой шерсти, заправленных в резиновые сапоги. Рядом с ней суетилась высокая лохматая кавказская овчарка с невероятно большой, как у медведя, пастью, из которой угрожающе торчали острые зубы, напоминающие скорее клыки. Эмиль медленно въехал во двор и, высунув из окна руку с маленьким изящным пультом, легким нажатием на кнопочку раздвинул металлические двери уходящего под дом гаража. Припарковав машину на его довольно просторной площади, рассчитанной на три-четыре автомобиля, Эмиль пригласил Фикрета подняться по лестнице, ведущей оттуда прямо в дом. В прихожей их опять встречала, будто джинн из волшебной лампы Аладдина, все та же улыбающаяся краснощекая баба. - Ну, Михалыч, выбрался наконец-то на природу! Ой как славненько! А я тебя еще вчера ждала. Оладий твоих любимых напекла, а с утра борщок поставила в котелке, как тебе нравится. - Спасибо, Дарьюшка, спасибо, родненькая! Только ты обо мне и думаешь. - Да будет тебе, - махнув рукой, смущенно стала отнекиваться Дарья. - Поди, Танюша тебя уже накормила своими чудесными блюдами. Куда мне до нее! Я готовлю что попроще. Кто думает и печется о тебе, так это только она, горемычная. - Ну вот, ты ее уже и горемычной сделала. Ой бабы! Баба, как говорится, бредит, да черт ей верит! А баньку затопила? - Обижаешь, Михалыч! - надув полненькие, налитые кровью губки, прогундосила она. - Так ты же говорил, что друг закадычный приедет к тебе, ну что ж я, дура совсем? Я же знаю, что для мужиков банька-то - первое дело! - Положим, не только мужики, но и бабы не прочь попарить свои прелести, - Эмиль хлопнул по ее пухленькой выпуклой заднице. - Ой, Михалыч, - с явным удовольствием на лице взвизгнула Дарья, - тебе все одно! Седина в бороду, а бес - в ребро! А с другом познакомишь? - А то как же. Вот, знакомься - Фикрет. Друг моей бурной молодости! - Как-как? - напрягшись, переспросила Дарья. - Фик-рет! - по слогам представился и сам обладатель столь экзотичного для нее имени. - Слушай, миленький, что-то сложновато для моего уха. Дозволь, я тебя Федором кликать буду! - Никаких проблем, - по-немецки четко согласился Фикрет, - Федором так Федором! - Дарьюшка, ты покажи Федьке, - Эмиль лукаво подмигнул другу, - его комнату, постели для него свежую постель, выдай полотенчика, банный халатик и резиновые тапки. А я пойду к себе и надену свои банные причиндалы. Жду тебя в парилке! - бросил он Фикрету. Спустя полчаса зайдя в парилку, Фикрет обнаружил Эмиля благостно распластавшимся на второй полке. Надев на голову войлочную панаму, предназначенную для потения и предохранения от парового удара, он сел на первую полку. В это время дверь парилки открылась и в нее просунулась голова Дарьюшки: - Как вы тут, мужики? Температура-то нормальная? - Не получив ответа, она настоятельно предложила: - А может, хвойным веничком похлестать? Или помять вас немного обоих? Эмиль лениво поднял голову и, утирая с лица пот, буркнул: - Дарьюшка, ты к нам сюда не лезь. Я-то еще ладно, но тут мужик уже давно без бабы - ой напорешься! - Стоявший стеной пар, разрезал дружный мужской гогот. - Голубушка, ты же знаешь мой юмор, не серчай! Пока ты нам здесь не нужна. Если понадобишься, позовем. - Смотри, не дозовешься! - деловым тоном предупредила Дарья. - Когда же это было, чтобы я тебя не дозвался, а?! Дарья пожала плечами. - То-то! - назидательно подтвердил Эмиль, - ты лучше борщ доваривай и на стол накрывай. - Тебе виднее, Михалыч! Отчество Эмиля - Микаилович, она упорно превращала в «Михалыч», ибо не видела особого различия между двумя этими звучаниями. Но Эмилю это даже нравилось. Если в «Михалыче» она видела родного для себя по духу человека, то какие могли быть против этого возражения? Пропарив до костей свои тела, уже подверженные всевозможным люмбаго, остеохондрозам, миозитам и другим возрастным «прелестям», они с разбегу плюхнулись в небольшой квадратный бассейн с холодной водой. Устроенный прямо в помещении у самой парилки, из-за своих ограниченных размеров он был предназначен скорее не для плавания, а для создания температурного контраста телу. Потом, завернувшись в простыни, друзья сели в комнате отдыха и с удовольствием стали потягивать из массивных кружек, привезенное Фикретом в маленьком бочонке из легкого метала качественное немецкое пиво. Расслабившись до предела, они развалились в высоких пластмассовых креслах с подголовниками и блаженствовали. Первым молчание нарушил Фикрет: - Ты давно не был в Баку? Эмиль, находившийся в полудремотном состоянии, приоткрыл веки и, потирая свое обрюзгшее тело, нехотя ответил: - Единственный раз после своего отъезда из Баку приехал туда на похороны матери в 1996 году, - произнеся это, он вновь опустил затылок на подголовник кресла. Фикрет почувствовал, что бакинская тема тяготит Эмиля, но тем не менее продолжил: - Царство ей небесное! А я как уехал, так ни разу туда не приезжал. Да и, собственно, никто меня в Баку и не приглашал. Близких родственников не осталось, а остальным не до приема гостей. Каждый занят собственным выживанием. Времена круто изменились: люди перестали приглашать друг друга в гости. Если и отмечают какую-нибудь знаменательную дату, то только в ресторане. Да, чувак, это уже не наш с тобой Баку, в котором можно было без особого приглашения и лишних церемоний забежать к знакомым на чай. Эмиль, не поднимая век, пробормотал: - Это везде, на всем постсоветском пространстве, а может, и во всем мире так: люди разучились общаться, не осталось душевной теплоты, искренности, взаимовыручки, самопожертвования во имя ближнего. Миром сейчас правит интерес! Без него, поганого, никто с тобой и здороваться не станет. И если мы с тобой еще сохранили какие-то человеческие чувства, отдаем дань традициям нашей дружбы, то это уже считается атавизмом, а мы с тобой - реликты, причем никому не интересные. Молодые для виду поддакивают нам, восхищаются нашей человечностью, а в душе - смеются над нами! Хорошо, что пока еще не презирают, хотя бывает и такое. Как исчезает зависимость от родителей, так и вообще перестают с ними считаться: старые, мол, ничего не понимают, куда уж им до нашего рэпового ритма жизни и до нашего цинизма. «Совки», как они сейчас говорят. А копнешь в разговоре с ними чуть глубже, затронешь какую-нибудь интеллектуальную тему - плавают по полной программе! Но, знаешь, их это абсолютно не смущает. Фикрет понял, что этот монолог о нравах современной молодежи, произнесенный Эмилем в сомнамбулическом состоянии, был призван увести их разговор с бакинской темы. Друг упорно не желал вспоминать Баку и все с ним связанное - ни хорошее, ни, тем более, плохое. Фикрет замолчал и задумчиво поднес ко рту кружку пива. Отпив глоток, поставил ее на стол и начал неистово растирать себе шею пальцами. - Чувак, соли просто замучили! После парилки надо массаж шеи и… Эмиль прервал его тем же безразличным сонливым тоном: - Не обижайся. Я понимаю, что тебе хочется поговорить о прошлом, о Баку, но меня с городом нашего детства и юности больше ничего не связывает. А тянуть себя в прошлое ностальгическими разговорами о том, как было хорошо в Баку и что зло непременно наказывалось, не хочу. Этак мы постареем с тобой на лет десять раньше положенного! Знаешь, даже в то время, когда была жива мать, я ни разу к ней не приезжал, а предпочитал брать ей за свои деньги билет в оба конца, чтобы повидаться с ней здесь - в Москве. Здесь сама аура для меня приемлема, а ей легче было общаться со мной без своего «Амонастро», - при этих словах Фикрет горько усмехнулся, ибо помнил, кого нарекал именем этого персонажа вердиевской «Аиды» Эмиль. - Он, мерзавец, остался в Баку один и женился по новой на молоденькой, но с крутой хваткой бабенке, которая при первой же возможности оставит его ни с чем. А Фирузенька уже лет пять, как живет с мужем Аликом в Хьюстоне: он у нее нефтяник и сумел получить грин-карту, а скоро станет и американским гражданином. Под давлением семьи Алика, а семья у него мощная, опирающаяся на всесильность одного из земляческих кланов, «Амонастро» вынужден был продать квартиру и большую часть суммы отдать Фирузе. А на меньшую купил себе двухкомнатную квартирку. Так что нашла коса на камень! Это ему не бедный интеллигентный парень, которого можно было шантажом выдавливать из собственной семьи и дома! А Владимир Иосифович еще в первые годы перестройки уехал с семьей в Израиль, там в прошлом году и скончался от инсульта; мы с Танюшей несколько раз были у него в Хайфе, а в когда он умер, приехали отдать ему последний долг… - Знаю, - вставил Фикрет. - Откуда? - удивился Эмиль. - Ведь я тебе об этом не писал! - А от родственников Ларисы, которые были на похоронах. От них же знаю и о том, что ты ему помог в самый критический момент его жизни: когда Владимир Иосифович после первого инсульта потерял трудоспособность. А Лева - подлец и негодяй! Отказался ссудить ему деньги для продолжения лечения, мотивируя это проведением каких-то банковских операций. А чего только Владимир Иосифович для него не сделал! Эська столько слез пролила, жаловалась на мужа родственникам Ларисы, но ничего поделать не могла. Какой-никакой, а муж… - Она и Тане жаловалась по телефону, а мне - постеснялась! И знаешь, - несколько оживившись и приподняв голову, с каким-то пафосом воскликнул Эмиль, - я день и ночь благодарю Бога за то, что он дал мне возможность хоть как-то отплатить Владимиру Иосифовичу за все, что он сделал для меня в этой жизни! Ведь он был мне почти что отец. Без него я бы, наверное, сломался. Не тебе об этом рассказывать… - Эмиль сделал грустную паузу и более спокойным и обыденным тоном продолжил: - Тая еще в середине восьмидесятых вышла замуж в Баку за какого-то эмвэдэшника, но тот, сделав ей ребенка, после распада Союза бросил семью по каким-то карьерным соображениям. Живущий в Волгограде дядя пригласил ее к себе, устроил на работу. В девяносто четвертом она приезжала в Москву, виделась со мной, рассказывала о своих проблемах. Я помог, чем мог, хотя помощи она у меня не просила. После того как помог, легче стало на душе - ведь она так самоотверженно относилась ко мне и столько в жизни из-за меня потеряла, в том числе и возможность создать более крепкую семью! Теперь, слава богу, еще раз вышла замуж, за очень приличного человека, работавшего с ней в одном учреждении, и души в нем не чает! - Это она сама тебе об этом поведала? - не без сарказма спросил Фикрет. Эмиль засмеялся так, что войлочная панама слетела у него с головы. - Фика, ты в своем амплуа! Немец немцем, а бакинское любопытство в тебе с годами не угасает. Конечно, мы же с ней остались добрыми друзьями. Говорим иногда по телефону, даже в гости приглашает меня с Танюшей. - А ты? - А что я.… Пообещал, что как только будет возможность, обязательно приеду к ней, да еще и с супругой - рыбку в матушке Волге половить! - говоря это, он не переставал смеяться. - Чувак, ну а как ты себе это представляешь? Дружить семьями, что ли? - Да, - посмеявшись в ответ, заключил Фикрет, - щекотливая могла создаться ситуация! Я Таю всегда уважал за ее преданность и любовь к тебе, но в то же время никогда не строил иллюзий относительно ее ума. Только ей могло прийти такое в голову! Ну как тут не посмеяться! Насмеявшись вдоволь, они вдруг оба замолчали. Оставалась лишь одна тема из прошлого, о которой, несомненно, они оба подумали, но ни один не осмеливался начать ее первым… И друг оба синхронно, почти что в один голос, вымолвили: - А Эля… - только Фикрет произнес это имя в вопросительном, а Эмиль - в повествовательном ключе. Поняв, что Эмиль располагает о ней какой-то информацией, Фикрет от любопытства аж лег грудью на стол. - Об Эле, - продолжил Эмиль, - честно говоря, я долго и слышать ничего не хотел. Но вот в девяносто восьмом совершенно случайно в Охотном ряду, на самом нижнем ярусе, в ресторанчике под оригинальным названием «У Швейка» встретил Лильку. Зашел туда со своим коллегой-чехом попить бочкового пива, привезенного прямо из Чехии. Рядом за столиком расположилась шумная компания из трех мужчин и одной женщины. Мужики громко произносили тосты за даму и гоготали при каждой удачной, на их взгляд, остроте, а она, явно довольная мужским вниманием, что-то щебетала им в ответ и звонко смеялась. Я не смотрел в их сторону - слишком увлечен был беседой с Владеком и наслаждался настоящим черным чешским пивом. Но Владек обратил мое внимание на то, с каким интересом посматривала иногда на меня единственная представительница прекрасного пола, сидевшая за тем веселым столиком. Тогда я ненавязчиво стал бросать взгляды в ее сторону, дабы рассмотреть лицо. И хотя Лилька не очень-то и изменилась, не сразу ее узнал. Она превратилась в чрезвычайно солидную, слегка полноватую даму. Черты ее лица остались практически прежними, а кожа на лице слегка огрубела. Но фигура сохранилась свою прежнюю стройность. Она была в строгом офисном костюме и, как всегда, в туфельках на высоченных каблуках - если помнишь, она обычно увлекалась высокими мужчинами и сама старалась казаться как можно выше. Убедившись, что это она, я, тем не менее, с некоторым сомнением встал из-за стола и подошел к ней. И не успел я обратиться к Лиле, как она резко вскочила со стула и с восклицанием: «Эмильчик, мой родной! Какой сюрприз!» - бросилась мне на шею. Мы расцеловались и договорились встретиться на следующий день в гостинице «Украина», где она остановилась. Тебя не утомляют эти подробности? - прервав свой рассказ, тактично поинтересовался Эмиль. Он был явно увлечен своим повествованием и все, что до сих пор связывало его с Элей, хотел представить другу в мельчайших подробностях. Фикрет, осознав это на каком-то интуитивном уровне, моментально отреагировал: - Ни в коем случае! Ты не представляешь, как мне интересен и приятен твой рассказ. Ты не утратил за эти годы дар прекрасного рассказчика - напротив, даже усовершенствовал его! - О лесть! - артистично произнес Эмиль, - ты всегда нам нравишься, сказал Филдинг, когда касаешься качеств, которых нам недостает! - и засмеялся. - Ладно, - отпарировал Фикрет, - скромность, видимо как и наглость, - вторая натура. Рассказывай дальше! - Значит, встретился я с Лилей, - продолжил Эмиль, - на следующий день в гостинице «Украина». Время было обеденное, и я пригласил ее в гостиничный ресторан. Там она мне за украинским борщом с пампушками, под сто грамм горилки, поведала об Эле и о себе. Сама она работала в министерстве культуры, вышла замуж за скрипача, играющего там, в местном симфоническом оркестре, родила от него дочь, которой в том году было лет двенадцать, а сейчас находилась в Москве в командировке. Ну, а Эля, по ее словам, еще в те годы официально развелась со своим формальным мужем, а потом, никому ничего не сказав, исчезла вместе с ребенком из города. А куда - она не имеет никакого представления. Поплакались в жилетку друг другу, повспоминали старые добрые времена, выпили за нашу молодость и за хорошие деньки в старом Баку и разошлись, даже не обменявшись номерами телефонов… - Слушай, а все-таки как она выглядит? При дневном свете ты ее, наверное, лучше разглядел? Постарела? - без какой-либо задней мысли поинтересовался Фикрет. - Знаешь, Фика, на лицо и фигуру она прежняя Лилька! Почти не изменилась. Но скажу тебе вот что: для того чтобы если не точно, то хотя бы приблизительно определить возраст женщины, достаточно взглянуть на ее руки и шею. Над лицом может поработать отменный косметолог, визажист; талия может сохраниться благодаря усиленным занятиям в фитнес-клубе или гимнастическом зале, диете или элементарно в силу какой-то врожденной генетической особенности. Но сморщенная кожа на шее, на руках, характерные пигментные пятна, переплетенные, словно реки на географической карте вены - с головой выдают возраст женщины, как бы она молодо ни выглядела лицом и телом. Когда Лилька пришла на свидание со мной, то весьма опрометчиво надела вечернее платье, обнажающее ее шею. И я, внимательно разглядев ее, с сожалением отметил про себя, что Лилька смогла сохранить от молодости все, кроме некогда присущих ей лебединой шеи с гладкой кожей и очаровательных белых ручек. Ее шея покрылась мелкими, незаметными на первый взгляд морщинками, и она вполне могла бы заменить студентам-медикам анатомический атлас, а некогда мраморные пухленькие аристократические ручки превратились в жилистые, грубые, с худыми корявыми пальцами руки прачки, которую от непосильного труда начинают мучить солевые отложения. А во всем остальном она даже еще способна возбуждать мужчин! - М-да-а! - глубокомысленно промычал Фикрет, - Грустновато! Ты сейчас аппетитно упомянул борщ с пампушками, - попытался сменить он минорную тональность их разговора на мажорную. - У меня аж слюнки потекли. Где же твоя Дарьюшка? - Дарья, - отчаянно прокричал Эмиль, - кишки, родненькая, от голода наружу вылазят! Как там твой борщ?! Откуда-то из глубины дома раздался голос Дарьи: - Готов, Михалыч! Это я за деревенской сметанкой к тетушке Прасковье бегала, она ее специально для тебя в погребе своем хранила. Стол уже накрыт, а водка-то какая - прямо в рот просится! - Ой, Дарьюшка, разошлась ты у меня не на шутку! Ладненько, ты продолжай накрывать на стол, только квашеной капустки не забудь, моих любимых опят и малосольных огурчиков! Остальное все приложится. Ну, чувак, - хлопнув Фикрета по плечу, радостно воскликнул Эмиль, - Айда к борщу! И мы созрели для его поедания, и он - для того, чтобы быть съеденным!.. Глава XV. Любители ретрофильмов или некоторые особенности маршрута в «Иллюзион» Руфина назначила свидание Тимуру прямо у выхода из метро «Таганская». Выйдя наружу, она сразу же заметила его стоящим у газетного киоска. Она обратила внимание на то, что Тимур, прищуриваясь, через проезжую часть пытался прочесть афишу театра. Подбежав к нему, Руфина поцеловала его в щеку и спросила: - Что ты там интересного прочел на афише? Тимур, ответив на поцелуй, но при этом не отводя глаз от афиши, уверенно сказал: - «Сократ» в постановке Любимова. Антипов, говорят, здорово вошел в образ Сократа, а Аристофана играет мой тезка - Тимур Бадалбейли. Кстати, я слышал, что он родился в Москве, но тоже из семьи старых благородных бакинцев. - Как-нибудь сходим на твоего «Сократа», а сегодня у меня другое предложение: спускаемся к Котельнической набережной и идем в кинотеатр «Иллюзион»! - заметив удивительный взгляд Тимура, она уточнила: - Ну, тот, что находится под знаменитой «сталинкой», в котором демонстрируются одни лишь ретрофильмы. Ты же знаешь, что я унаследовала любовь отца к старым фильмам и превратилась в фанатку ретрокинематографа! Сегодня там идет «Погоня» - фильм шестьдесят пятого года с участием Роберта Редфорда, Джейн Фонды, Марлона Брандо, Роберта Дювала - одним словом, целое созвездие Голливуда. А снял фильм знаменитый Артур Пенн, - выпалила она. - Идет! Всю жизнь живу в Москве, а там еще никогда не был. Очень хочу посмотреть на молодого Марлона Брандо. Интересно, как это он выглядел до «Крестного отца»? Тимур, обняв Руфину за плечи, развернулся с ней в обратную сторону, и они, обойдя станцию метро, не спеша вышли на Верхнюю Радищевскую. Спускаясь по ней вниз к месту слияния Москвы-реки с Яузой, на котором и раскинулась Котельническая набережная, Руфина продолжила пояснения по поводу «Иллюзиона»: - Недавно кинотеатр реконструировали. Зал стал таким модерновым - с аудиоэффектом и огромным экраном! Кресла теперь удобные, с подлокотниками, на которые можно поставить и бокал с колой, и пакетик любого размера с попкорном. А в фойе открыли такое уютное кафе! Там собираются любители ретрофильмов и дискутируют на различные темы. Словом, настоящий клуб фанатов старого кино! - Здорово! - поддакнул Тимур. - Этак ты и меня превратишь в фаната! - А влюбленные мужики и не на такие жертвы шли ради своих возлюбленных! - Ага, ты мне еще про Антония с Клеопатрой напомни! - Ха-ха! А почему бы и нет! Я же не прошу целую империю мне подарить, а все лишь разделить со мной мою страсть к ретрофильмам. По-моему, это не много! - посмотрев на него своими хитрыми смеющимися глазенками, заключила Руфина. - Руфиночка, готов разделить с тобой любую страсть, включая страсть к жизни! - Да ну? Не заговаривайся! А то поймаю на слове - мало не покажется! - полушутя предупредила Руфина. Они бодро и весело проскочили всю Верхнюю Радищевскую, плавно переходящую в Яузскую улицу, и вдруг Руфина остановилась около симпатичного трехэтажного особнячка в стиле барокко. Тимур вопросительно взглянул на Руфину. - Для меня это очень родной, знаменательный домик, - пояснила она, - в нем находится офис моего папеньки. - Ах, вот оно что! - догадался Тимур. - Ты специально повела меня этим маршрутом, чтобы при первой же возможности представить своему отцу. Ловко! - Надеюсь, тебя это обстоятельство не очень шокирует? Если имеются особые возражения, то твое рандеву с моим отцом никогда не состоится, - хладнокровно, с внезапно появившимися металлическими нотками в голосе, пообещала Руфина. Реакция Тимура ей не понравилась. Но когда он, добродушно оправдываясь, заявил: - Ну что ты, в самом деле! Из-за такой ерунды обижаешься и поднимаешь бурю в стакане воды. Я с удовольствием познакомлюсь с отцом любимой девушки. Тем более с таким, по твоим описаниям, умным человеком, - у нее отлегло от сердца. - А ты что, не веришь мне? Хорошо, сам убедишься, как только захочешь. Наконец они добрались до «Иллюзиона», расположенного на первом этаже знаменитой сталинской высотки на Котельнической набережной. Взяв в кассе билеты, они вошли через толстую, как броня подземного бункера, тяжелую дверь в фойе кинотеатра. Компактно расставленные среди мраморных колонн столики были заполнены любителями старого кино, которые сидя на мягких диванах с одной стороны и креслах - с другой, наслаждаясь вечерним десертом, активно общались друг с другом. Время от времени к ним подходили официантки, спрашивая, чего они еще желают. И в том случае, если они получали вежливый отказ, то с нескрываемым разочарованием на лице возвращались к стойке бара. Но уж если получали заказ от посетителей, то как будто вновь оживали и начинали судорожно бегать с подносами между столиками и баром. В огромном фойе, скорее напоминающем зал, стоял творческо-деловой гвалт, не раздражающий слух, а напротив - как бы призывающий присоединиться к неповторимой атмосфере интеллектуального эстетического отдыха. На пространстве, свободном от атрибутики кафе, прогуливались дожидающиеся очередного сеанса зрители. Со стен на них смотрели большие художественные фотографии улыбающихся корифеев отечественного и зарубежного кино. С одной стороны эта плеяда начиналась с Макса Линдера, Чарли Чаплина, Бастера Китона, Фернанделя, Тото, Луи де Фюнеса, Альберто Сорди, а с другой - была представлена Игорем Ильинским, Евгением Самойловым, Иваном Переверзевым, Татьяной Пельтцер, Фаиной Раневской, Людмилой Целиковской, Николаем Черкасовым… До начала сеанса оставалось еще сорок с лишним минут. Тимур усадил Руфину за столик прямо у стены и, не дожидаясь официантки, сам подошел к стойке бара. Заказав два бокала по пятьдесят граммов густого и вкусного, как шоколадный напиток, греческого коньяка «Метакса», слоеные пирожные, начиненные заварным кремом, и две чашки черного кофе, он вернулся к столику. Не прошло и двух минут, как официантка уже выгружала его заказ с подноса на столик. Руфина в это время, задрав голову, внимательно рассматривала висящий на стене фотопортрет Фаины Раневской. Глядя на него, она сперва улыбнулась, а затем прыснула от смеха. - Ты что, вспомнила комические персонажи Раневской? - поинтересовался Тимур. - И не только! Я вспомнила, - сквозь смех стала пояснять Руфина, - ее рассказ об одной беседе с Александрой Яблочкиной. Ты, наверное, знаешь, что она дожила до девяноста восьми, но так и умерла девственницей. И когда Раневская в приватной беседе рассказала ей, что мужики делают с женщинами в постели, она, ужаснувшись, воскликнула: «Помилуйте, голубушка! И все это происходит без наркоза?!» На этот раз уже Тимур чуть было не поперхнулся кофеем от смеха. Его лицо покраснело, а тело буквально сотрясалось в беззвучном хохоте. Руфина, пытаясь подражать разговорной манере Раневской, еще раз процитировала ее и добавила: - Ты можешь себе представить, как это прозвучало из уст Фаины Георгиевны?.. Не переставая трястись от смеха, Тимур ответил: - Ну еще бы! Особенно в твоем исполнении! У тебя это здорово получается. - Да, я с детства обожаю Раневскую и по сто раз смотрю фильмы с ее участием. Вот и научилась говорить ее интонациями. Впрочем, если говорить о наших классических актрисах, то не только ее, но и Ладынину, Клару Лучко, Целиковскую, Пельтцер, Лидию Смирнову… Ой, могу продолжать этот список до бесконечности! Обожаю наших актрис! В них столько чувственности, столько женственности, столько души, порождающей божественный талант! - Красиво говоришь! - восхитился Тимур. - Это я не своими словами, а папиными вещаю, - с дочерней покорностью и явным пиететом скромно ответила Руфина. - В любой твоей мысли сквозит непревзойденность твоего отца буквально во всем! - Тимур не смог отказать себе в некотором ехидстве. - Не утрируй. Может, ты ревнуешь меня к отцу или тебе не нравится, что на белом свете остались еще интеллектуалы? - Ни то ни другое. Я просто констатировал факт, безо всякого скрытого смысла. Слушай, а как ты относишься к современному кинематографу? - сменив тему, попытался сгладить конфуз Тимур. - Да никак. Это уже не то искусство. Все основано на технических приемах, никакой настоящей игры актеров. Одни лишь монотонные скороговорки, сплошные междометия, противоестественные ахи да охи при драках или эротических сценах. Никакой души! А сюжеты все похожи друг на друга. Кругом сплошь одни крутые парни и еще круче девки, цинично грабящие жадных и коварных банкиров и ловко уходящие от преследования законом. Или сплошная борьба с терроризмом. Ну сколько можно бороться в кино с международным терроризмом и наркотрафиком? И чем больше снимают фильмов на эту тему, тем распространеннее становится и то, и другое. - Позволь не согласиться с тобой. Ведь снимаются же сейчас такие шедевры, как «Титаник», «Спасти рядовой Райана», «Гладиатор»… - Тимур стал рьяно защищать современное кино, скорее протестуя против канонизации Руфиной своих принципов, полностью заимствованных у отца, нежели ради объективности. - А как же быть с актерским мастерством Леонардо Ди Каприо, Рассела Кроу, Анджелины Джоли, Брэда Питта?.. - Да ладно! Вестернизированные сюжеты мелодрам и гладиаторских боев - неужели тебе это нравится? Тогда прибавь к списку своих шедевров для разнообразия и страшилку «Кошмар на улице Вязов»! А актерская игра тех, кого ты назвал, ни в какое сравнение не идет с игрой Вивьен Ли, Грегори Пека, Одри Хепберн, Мела Ферорра, Элизабет Тейлор, Роми Шнайдер… Ну что ты! Измельчало кино, да и сцена! Наверное, и потребности у публики уже не те, что были раньше... Увлекшись полемикой, они не заметили, как пробежало время и раздался звонок, приглашающий зрителей в зал. Во время сеанса Тимур, обняв Руфину, пытался покрепче прижать ее к себе, но довольно широкие подлокотники препятствовали такому проявлению его чувств. Его объятие создавало Руфине один лишь дискомфорт: она никак не могла нормально откинуться на обитую жаккардом спинку кресла, которую смягчала проложенная под ткань губка. Наконец она убрала его руку со своего плеча и шепотом как можно деликатнее намекнула на некоторое неудобство и несвоевременность подобных объятий: - Тимурчик, всему свое время. Мы здесь для того, чтобы посмотреть этот шедевр, и не более. Тимур выпрямился в кресле и в течение всего сеанса ни разу не прикоснулся к ней. Захватывающий сюжет фильма, казалось, не очень-то его интересовал. Он смиренно досидел до конца фильма и, когда зажегся свет, подержал Руфине пальто и вместе с ней направился к выходу. - Ну, как тебе фильм? - спросила Руфина, выйдя на улицу. - Так себе! - скептически ответил Тимур. - С тобой все ясно! Темнота в помещении действует на тебя однозначно и отнюдь не способствует познанию ценнейших образцов мирового киноискусства. Возвращаемся к метро тем же маршрутом? - спросила она тоном, исключающим возражения. - Как твоей душе угодно, - согласился Тимур, но, незаметно для Руфины мельком взглянув на свои часы, про себя подумал: «Уже десять минут одиннадцатого, не поведет же она меня к своему отцу в офис в такое позднее время», хотя ему где-то и хотелось познакомиться с отцом любимой девушки, тем более таким, по ее словам, легендарным. Медленно поднимаясь по Яузской улице, они дошли до достопримечательного особнячка как раз в то время, когда Эмиль с Фикретом, завершив переговоры по кредитам, выходили оттуда со своими партнерами. Находясь еще под впечатлением переговорной атмосферы, они сначала даже не заметили Руфину, идущую им навстречу со своим кавалером. И лишь когда Эмиль, открыв заднюю дверь своего служебного трехсот двадцатого «Мерседеса» пригласил в него гостей, то услышал позади себя голос Руфины: - Папа, привет! Обернувшись, он увидел дочку. Руфина вовсю улыбалась, а чуть в стороне, скромно опустив голову, переминался с ноги на ногу высокий молодой человек. - Доча, привет! Ты откуда это идешь в такое время? Случайно не из моего ли любимого кинотеатра? - Угадал, папуля! А это Тимур - познакомься! Сегодня он составил мне компанию. Ой, извините, сразу вас не заметила, - Руфина увидела подходящего к ней Фикрета. Она поцеловала его, боковым зрением наблюдая за тем, как отец подал руку Тимуру и произнес: - Очень приятно! Вы тоже любитель ретрофильмов? - Естественно, Эмиль Микаилович, - слукавил тот. - Ну, познакомились? - вновь обернувшись к ним, для проформы спросила Руфина. - Тогда не будем вас задерживать. Я иду домой, а ты скоро вернешься? - Думаю, не скоро. Нам с партнерами надо отметить заключение сделки. Так что ложитесь с мамой спать, не ждите меня. Всего хорошего ребята! Попрощавшись, Эмиль сел в автомобиль рядом с шофером, а Руфина с Тимуром продолжили свой путь. Фикрет с двумя другими партнерами уселись на заднем сиденье. Некоторое время Эмиль, полуобернувшись к ним, говорил на сугубо деловую тематику, но чувствовалось, что его занимают совершенно иные мысли. И вдруг неожиданно он спросил у Фикрета: - Как тебе Руфкин кавалер? - Приятный, симпатичный парень. По лицу видно, что он скромен и воспитан. - Ты, как всегда, спешишь с выводами. Ты же его видел всего лишь мгновение… - Наш жизненный опыт и возраст уже позволяет быть физиономистами! Он сразу произвел на меня благоприятное впечатление, - настаивал на своем Фикрет. - Ты знаешь, и мне показалось, что в нем есть что-то такое притягательное. Пока не могу понять что. Но я хорошо знаю свою дочь: если человек ей безразличен, она с ним даже в кино не пойдет. Ладно, как любил говаривать наш Владимир «Мудрый», царство ему небесное, утро вечера мудренее! Посмотрим, чем это все завершится. Глава XVI. Отцовская правда о матримониальности Руфина защелкнула тяжелый висячий замок на толстых металлических дверях своего небольшого каменного гаража и вяло направилась к подъезду. Войдя в квартиру, она увидела отца, сидевшего с матерью на кухне и что-то интенсивно обсуждавшего с ней за чашкой чая. Днем раньше Эмиль проводил Фикрета в Германию, и Руфина сначала решила, что родители смакуют подробности его пребывания в Москве. Но по тому, как они, заметив дочку, сразу умолкли, она поняла, что ошиблась. Устало поприветствовав родителей, Руфина сняла пальто и собиралась быстро проскочить в свою комнату, но оклик отца ее остановил: - Руфа, иди сюда, надо поговорить. - Пап, я так утомилась от этих психов… Может, не сейчас?.. - Я тебя надолго не задержу. Пара вопросов - и пойдешь отдыхать. Руфина, догадавшись, что разговор будет о ее отношениях с Тимуром, обреченно вошла на кухню. - Я вся во внимании! - Она присела на мягкий угловой кухонный диван и, подперев подбородок, приготовилась слушать отцовские назидания. - Ты есть будешь? - озабоченно спросила мать. - Я твой любимый куриный соус приготовила. - Спасибо, мама, не буду. Я перекусила в больнице и хочу лишь выспаться. Даже телевизор смотреть нет мочи. Голова гудит, как паровоз! - Доча, - начал Эмиль, - кто этот парень, с которым я тебя вчера встретил? - Тимур, - лапидарно ответила она. - Это я уже знаю. А кто он? Чем занимается? Из какой семьи? - Мне в указанной тобой последовательности отвечать или можно вразброс? - Хватит острить, я спрашиваю серьезно. Ты избирательна в связях, особенно с мужчинами. Потому и спрашиваю. Признаться, несколько удивлен возникшим у тебя интересом к нему. Он действительно достоин этого? Руфина усмехнулась. - А ты сомневаешься в том, что он достоин? Неужели я не заслужила доверия? - Руфка, не лезь в бутылку! Я ведь уже сказал, что ты избирательна в связях. Но, согласись, мы с мамой имеем право знать… - Право-то имеете на все, что связано со мной. Но неужели это так экстренно? Я бы сама рассказала вам о нем, как только сочла целесообразным. - Значит, еще не пришло время говорить о парне, с которым встречаешься? - с упреком в голосе спросил Эмиль. - Папа, раз уж ты завел этот разговор прямо сейчас, то отвечу: ему двадцать пять лет, работает менеджером в российско-итальянской фирме «Саронно-Васко», занимающейся винным бизнесом. Кстати, он тоже бакинец, правда, уехал оттуда еще в младенческом возрасте. Мать занимается выпечкой с последующей поставкой ее в магазины, отец имеет собственный автопрофилакторий. Живет в Вешняках. Больше я ничего не знаю! Но знаю, что он приличный, культурный, эрудированный парень. Остальное меня не очень интересует. - Та-а-ак! А меня интересует, и главным образом его генетика. Это немаловажный фактор, если ты вознамерилась придать этим отношениям брачный характер, - раздраженно заявил Эмиль. - Мы с ним об этом еще не говорили. И я не знаю, как у нас получится, - Руфина нервно стала растирать пальцем рассыпанные по столу хлебные крошки. В душе она не сомневалась в том, что Тимур имеет самые серьезные намерения по отношению к ней. Его искренность, душевная простота не позволяла думать иначе. Но она не стала демонстрировать свою уверенность перед отцом: а вдруг что-то не так… Руфина по примеру отца старалась никогда не сжигать за собой мосты и оставлять пути к отступлению. Дабы не дать отцу повода для упреков в излишней самоуверенности в случае, если Тимур вдруг отступит, она предпочла разыграть некоторую растерянность. Эффект «неуверенности» возымел свое действие. Эмиль, смягчив тон, бархатно произнес: - Ладно, доча! Давай сделаем так: пригласи его к нам на обед, и я в самой неназойливой форме выясню его намерения. А дальше решай сама - так ли необходимы тебе эти отношения. Руфине захотелось вскричать в этот момент, что она любит Тимура, верит ему, но она предпочла не выходить за рамки выработанной тактики своего поведения. - Согласна папа, я приглашу его в субботу на обед часам к трем. Идет? - А ты как думаешь, Танюша? Можем ли мы принять ее кавалера в субботу? - спросил Эмиль жену. - Мне все равно - суббота или какой-нибудь другой день. Конечно, желательно в выходные, - отрешенно произнесла она. - Тогда решено, приглашай на субботу. Одетый в свой парадный костюм, на который было наброшено серое демисезонное пальто, в накрахмаленной белой сорочке с широким воротником, наглухо стянутым бордовым в синий горошек галстуком, в начищенных до блеска черных остроносых мокасинах, Тимур с тортом и цветами в руках стоял перед подъездом дома в Крылатском. В воздухе брала верх прохлада ноябрьской погоды: деревья были слегка покрыты инеем, а тротуар посыпан тонким слоем первого московского снежка, который норовил вот-вот растаять. Гостю было холодно и неуютно топтаться на месте, но он никак не решался нажать кнопку домофона. Своей растерянностью Тимур сильно напоминал Новосельцева - героя знаменитого «Служебного романа», мучающегося в ожидании встречи с любимой сомнениями: надо ли признаваться женщине в том, что он ее полюбил, хотя еще и побаивается?.. В отличие от Новосельцева, Тимур, полюбив Руфину, не опасался ее. Но боязнь все-таки присутствовала в его сердце - боязнь еще большего сближения с любимой. Он никак не мог объяснить себе это странное, не покидающее его чувство. Тимуру казалось, что существует какой-то скрытый от постороннего взгляда барьер, разделяющий их. Почему ему не удавалось преодолеть эту преграду - оставалось для него тайной! Два дня назад Руфина, танцуя с ним в гостях на вечеринке у своей подружки Шурочки Смирновой, плавно увлекла его в соседнюю комнату, и в страстном порыве они дружно плюхнулись на стоящий в темном углу диван. Их тела буквально рвались из одежды и готовы были слиться в любовном экстазе. Тимур, расстегивая на ней кофточку и постепенно скатывая с нее коротенькую юбчонку, добирался своими поцелуями до самых интимных мест ее тела. Оставалось сделать лишь один решающий шаг, но… В самый ответственный момент он остановился и, отстранившись от возбужденной Руфины, сел рядом. Взъерошив свою шевелюру, он, как лев, тряхнул головой, словно просыпаясь от сладкого, но таящего в себе опасность сна, и глухим от волнения голосом, сглотнув слюну, промолвил: - Извини, не могу так.… Наверное, я слишком тебя люблю и дорожу тобой, чтобы вот так просто, на чужом диване, овладеть твоим телом! Руфина, учащенно дыша и не смыкая своих влажных от поцелуев губ, выразительно посмотрела на него и нервно засмеялась. Затем, несколько успокоившись, сказала: - Ты, конечно же, большой оригинал, и тебе надо было родиться как минимум в девятнадцатом столетии. Но я тебя люблю после этого еще больше! Ты замечательный, и таких, как ты, я еще не встречала! Руфина приподнялась на диване и, обвив его шею руками, нежно поцеловала в губы. Застегнув кофточку и поправив на себе юбку, она взяла Тимура за руку и потянула обратно в гостиную. Там отчаянно прижимаясь друг к другу, продолжали скученно топтаться в медленном танце еще три пары, ожидавшие своей очереди в волшебную любовную обитель, из которой почему-то так неожиданно для них быстро выскочили Тимур и Руфина… …Наконец Тимур, выдохнув, словно собирался разом опустошить стакан водки, набрал на панели домофона необходимые цифры и нажал кнопку. Послышался голос Руфины: - Тимур, это ты? - Я, - тихо последовал ответ. - Ну наконец-то! А я уже решила, что ты передумал. Давай поднимайся на пятый этаж. Я тебя встречу у двери. Еще несколько мгновений, и Тимур, поднявшись на скоростном лифте, оказался на лестничной клетке, где его уже ждала радостно улыбающаяся Руфина. Она уверенно ввела его в широкую прихожую, где в ожидании потенциального жениха своей дочери уже стояли Эмиль и Таня. - С отцом ты знаком, - быстро проговорила она и, забрав у него торт, дабы освободить его правую руку для рукопожатий, буквально развернула гостя в сторону матери: - А это моя мама - Татьяна Вадимовна! Тимур поцеловал руку Татьяне и протянул ей букет великолепных красных роз. - Счастлив с вами познакомиться! - Спасибо! - краснея от проявления изысканного этикета, едва слышно промолвила она. - Что же это мы стоим в прихожей, как неродные! - непринужденно воскликнул Эмиль. - Проходите в гостиную, Тимур, будьте как дома. - Благодарю вас, не беспокойтесь, - он почти на цыпочках застенчиво вошел в довольно просторный для городской квартиры зал, посреди которого стоял длинный полированный стол на фигурных ножках, заставленный всевозможными деликатесами. На успокаивающей глаз светло-голубой скатерти в огромном блюде красным пятном сияли невероятно огромного размера раки, в небольших хрустальных вазочках были аппетитно расставлены разнообразные салатики. Аккуратно порезанные и со вкусом уложенные на специальном хрустальном блюде с тонкими хрустальными перегородочками внутри, отделяющими один вид деликатесов от другого, ломтики сервелата, буженины и отменной ветчины придавали этому натюрморту некую пикантность. Все это кулинарное роскошество было увенчано тремя высокими бутылками - водки, виски скотч и греческого коньяка «Метакса», рядом с которыми, как «инфраструктура» к ним, расположились по очереди грибочки-опята, квашеная капустка и огурчики. Руфина, усевшись рядом с Тимуром напротив родителей, стала активно накладывать в его тарелку плоды маминого кулинарного искусства. - Куда же столько, Руф! И ты действительно думаешь, что я все это осилю?! - от души возмутился Тимур. - Со стопочкой «Абсолюта» осилить не трудно, - вступился за дочь Эмиль. - Да и потом, вы же никуда не торопитесь!.. Тимур кивнул головой. - Вот и замечательно! Постепенно, не спеша, отведаем всего, что нам тут женщины понаготовили. - Вы хотите сказать, что и Руфина принимала участие в приготовлении этих шедевров отечественной кулинарии? - А ты что, сомневаешься в этом? - возмутилась Руфина. - И не думал! Если Эмиль Микаилович говорит, то это так и есть. - Ах ты, восточный льстец! - Руфина, смеясь, погрозила Тимуру своим нежным указательным пальчиком. - Твоя лесть не пройдет! Вместо того чтобы верить мне, он верит прежде всего моему отцу! Ну, я тебе покажу! - Значит, настоящий мужчина, прежде всего верящий слову аксакала! - с наигранным, утрированным кавказским акцентом, словно артист на сцене, играющий роль этакого джигита с толстыми усами и с кепкой «аэродром» на голове, с юмором произнес Эмиль. Вся семейка, членом которой сразу же почувствовал себя Тимур, дружно засмеялась и в веселом расположении духа принялась за дегустацию закусочных чудес. Беседа за столом велась в абсолютно непринужденной атмосфере. Эмиль ненавязчиво расспрашивал Тимура о его семье, о жизни, о работе и даже о хобби. Затем разговор незаметно перешел на рынки сбыта итальянского вина, которым, как помнит читатель, и занималась фирма, где работал Тимур, на модные в Москве автомобильные салоны. А затем беседа и вовсе сосредоточилась на полях спортивных сражений, на эстрадных и театральных подмостках и, конечно же, на экране столь любимого Эмилем «Иллюзиона» с его ретрофильмами. Затрагивать основную тему, лежащую в основе визита Тимура в дом своей возлюбленной, пока никто не решался. Под целый поток анекдотов, выплескиваемых по очереди Эмилем, Руфиной и Тимуром, прекрасно усваивалась поданная на горячее запеченная в духовке утка, приправленная яблочками, картофелем и орехами; мягко вливалась в желудки трапезничающих водка. И лишь когда Тимур с Руфиной по предложению Эмиля перешли в его кабинет и уселись за накрытый для десерта стол, неуверенным, сбивающимся голосом гость спросил: - Эмиль Микаилович, вы позволите моим родителям прийти к вам, чтобы посватать за меня вашу дочь?.. Эмиль закусил губу и, налив Тимуру кофе, откинулся в кресле. Пристально глянув в глаза молодого человека, он не ответив на вопрос, предложил: - Вы попробуйте этот торт. Называется «Мужской идеал». Тимур слегка растерялся и, раздумывая о том, существует ли скрытый смысл в акцентировании Эмилем названия торта, взял на лопаточку кусочек и аккуратно положил его себе в тарелку. При этом он бросил взгляд на Руфину и при виде ее более чем хладнокровного и бесстрастного лица успокоился. Взяв тарелку Руфины и извинившись, что прежде не поухаживал за ней, он положил даме кусочек торта. - Слушай, я совсем забыла о напитке любви! - Руфина поднялась с кресла и, откинув дверцу полукруглого бара с яркой внутренней подсветкой, достала оттуда ликер «Амаретто» и бухнула его на стол. - Тимур сейчас тебе расскажет эту историю, - выразительно взглянув на любимого, пообещала отцу Руфина. Тимуру не оставалось ничего другого, как собрать свою волю и терпение в кулак и перейти к уже известной читателю легенде. - Интересно, - разливая ликер по бокалам, сказал Эмиль, когда рассказ был завершен. Но Тимур решил не откладывать вопрос о сватовстве и тихо промолвил: - Извините, я все-таки позволю себе напомнить вам… Понимаю, сразу на мой вопрос не ответишь. Но если вы не против, то, придя к какому-либо решению, пожалуйста, передайте мне его через Руфину. Эмиль, обдумывая каждую фразу, дабы не задеть самолюбие молодого человека, к которому он уже питал теплые чувства, промолвил: - Тимурчик, против вас я ничего не имею. Вы мне очень понравились. Но брак, родной мой, нешуточное дело! Я предпочитаю, чтобы моя дочь вышла замуж раз и навсегда. Поэтому, как в народе говорится, надо не семь, а семьдесят раз отмерить и один раз отрезать. Не спешите, подумайте как следует. И если, взвесив все «за» и «против», все-таки укрепитесь в своем намерении, то дадите нам знать. А пока - за здоровье ваших родителей! Кстати, как их по имени-отчеству? - Отца зовут Павлом Григорьевичем, а мать - Лианой Владимировной, - покорно ответил Тимур. Его голос потерял присутствующий ранее энтузиазм, но он продолжал держаться с достоинством. - Ну, ребята, за них! Здоровья им желаю, счастья, благополучия и осуществления всех надежд!.. …Руфина, проводив Тимура до метро «Молодежная», вернулась домой. Мать на кухне мыла посуду. Отец, развалившись в кресле в своей любимой позе с вытянутыми ногами, под звуки телевизора дремал после сытного обеда. Она подошла к телевизору и выключила его. Эмиль тотчас же очнувшись от дремы, открыл глаза: - А, это ты! - прикрывая ладонью раскрывшийся в сладкой зевоте рот, пробормотал Эмиль. - Ну как, проводила Тимура? А то без тебя он бы обязательно заблудился в этакой лесной темени. Жуть как страшно было бы мальчику, - шутливо добавил он. - Пап, хватит шутить! Лучше скажи, какое он на тебя произвел впечатление. Эмиль лениво потянулся, а затем, пригладив на голове скромные седые остатки некогда пышной шевелюры, уклончиво предложил: - Лучше я тебе анекдот на эту тему расскажу. Руфина пожала плечами, вздохнула и села рядом с ним на диван. - Ну что с тобой поделаешь? У тебя на каждый жизненный случай как минимум по десять анекдотов. Правда, мы говорим с тобой на очень серьезную тему, но если ты и в ней находишь повод для анекдотов, то мне ничего не остается, как восхититься своим отцом-умницей! - Сейчас расскажу, и будешь восхищаться, но не раньше, - потирая руки, предупредил Эмиль. - Итак, к новому русскому приходит дочка и говорит: - Папа, я выхожу замуж. - Как? За кого?! - удивляется тот. - За попа. - Ты че, совсем сдурела?! - Ну, любовь… Папа, понимаешь? Сердцу не прикажешь! - Ладно…Ты хоть приведи его, познакомимся. Приводит она худенького молоденького дьякона с редкой козлиной бороденкой, в подряснике, голова покрыта черной скуфьей, с шеи свисает наперсный крест. Сидят они за столом, кушают-выпивают, и папаша-олигарх спрашивает у него: - Слышь, зятек! Вот дочь моя шубки ценой по десять тысяч «зелени» меняет каждый месяц. Как это ты ее содержать будешь? Осилишь эту ее прихоть? - Бог поможет, батюшка! - незатейливо отвечает дьякон. - А еще она у меня привыкла каждую неделю в Париж или Лондон летать - прическу менять! Ну а с этим как быть? - Бог поможет, батюшка! - повторил дьякон. - Да вот и ездить она предпочитает на «Феррари» или «Порше» - каждые полгода машину меняет. Как ты себе представляешь такую жизнь с ней? По зубам ли тебе? - Бог поможет, батюшка! - талдычит поп одно и то же. Посидели они еще немного, и дьякон, откланявшись, ушел. А дочка спрашивает у отца: - Ну как, пап, тебе мой жених? - Как, как… - отвечает новый русский. - Лох лохом! Но когда меня богом называет - мне нравится! Руфина, вытаращив глаза на отца, напряглась. Эмиль же от души расхохотался собственному остроумию, но, заметив отсутствие адекватной реакции у дочери, оборвал смех и пояснил: - Так вот! Тимур, конечно же, далеко не лох. И считать меня богом, услугами которого можно пользоваться, как это делают некоторые ловкачи-карьеристы, женившись на капризной девчонке богатого папаши, - не собирается. Он произвел на меня впечатление серьезного, делового, грамотного парня. В искренности его намерений я не сомневаюсь. Но что представляет собой его семья, я пока не знаю. Все будет зависеть от разговора с его родителями, - наконец резюмировал он. Руфина облегченно вздохнула, но тем не менее возразила отцу: - Но ведь я буду жить с ним, а не с его родителями! - Брось эти банальности! - внезапно возмутился Эмиль. - Ты ведь умная девушка, а не какая-нибудь тупая, примитивная простушка! Ты же прекрасно знаешь, что такое социум. Многое в характере человека, если не все, зависит от той социальной среды, в которой находилась его семья. И как бы он ни хотел оторваться от нее при создании своей собственной, у него ничего из этого, как правило, не выходит. Такова реальность, которая бытует не одно тысячелетие. Таков мир и таково общество! Недаром же существует понятие матримониальной политики, распространенной не только среди монарших семейств, но и в других слоях общества. Оно универсально! Или понятие морганатического брака - оно тоже всеобъемлюще! Руфина, не прерывая монолога отца, молящими глазами взглянула на него. Эмиль, уловив усталость дочери и ее невосприимчивость в данный момент к его научно-этическим проповедям, сжалился. - Ладно, доча. Ты устала, пора отдохнуть. У тебя сегодня эмоциональная перегрузка, так что необходимо релаксироваться, как это модно сейчас говорить. Ввести себя в медитативный транс по теории, которую ты так активно пропагандируешь. - Спасибо, папочка! - Руфина вскочила с дивана и, поцеловав Эмиля в лоб, устало произнесла: - Я пойду к себе. Немного почитаю, посижу в Интернете и подумаю обо всем, что ты мне сейчас сказал. Эмиль беспокойным взглядом проводил дочь и опять улегся в кресло, дабы под очередной сериал о крутых бандитах и не менее крутых служителях Фемиды продолжить свою сладостную дремоту. Вечно улыбающаяся, с неповторимым блеском в сверкающих карих глазах, с длинными вьющимися русыми волосами, собранными на затылке в пучок, Шурочка Смирнова сидела в модном офисном стуле-кресле на колесиках с регулируемой высотой и наклоном спинки и мечтательно смотрела в потолок. Она медленно крутилась в кресле то в одну, то в другую сторону. Работая секретарем-референтом в одной из московских строительных фирм, Шурочка только что отнесла на подпись шефу подготовленные отделом коммерческих предложений документы и позволила себе расслабиться, ибо шеф предупредил ее, что через пять минут уйдет и не вернется аж до конца рабочего дня. Офис фирмы размещался на втором этаже старого дореволюционного здания в Архангельском переулке, находящегося буквально в двух шагах от Чистых Прудов. Этим благоприятным обстоятельством Шурочка частенько пользовалась, чтобы прогуляться во время перерыва в благоухающем лесной свежестью парке. Ей нравилось кормить крошками булочки величаво двигающихся по поверхности озера лебедей, наблюдать за плавно разрезающими синеву водной поверхности лодками, обедать в кафе, из окон которого открывался живописный пейзаж, достойный пера великого Ивана Шишкина. Выйдя с работы, Шурочка стала дожидаться в парке свою любимую подружку - Руфку, предложившую отобедать в том самом кафе. Голос подружки по телефону ей не понравился. Что-то непонятно тревожное и даже фатальное послышалось ей. Неизменно оптимистичная Руфка полуплаксиво, с какими-то загробными интонациями попросила ее о встрече в их любимом парке. С одной стороны, Шурочка рада была провести обеденное время с подругой, а с другой - не на шутку встревожилась ее состоянием. Ровно в час дня она, подняв меховой воротник теплой замшевой куртки и уткнувшись в него носиком, стояла у стеклянного эллипсообразного павильона. Прошло минут семь - Руфка не появлялась. Шурочка достала из сумки сигареты и нервно закурила. Опаздывать не в характере Руфины, и эта задержка ее обеспокоила. Шурочке стало холодно и неуютно. Чтобы подавить в себе волнение, она стала прохаживаться вдоль кафе. Прошло еще минут пять, и она услышала позади себя лихорадочные шаги, отзывавшиеся шуршанием палой листвы, которая лежала под ногами сплошным желто-зеленым ковром. Шурочка обернулась и увидела Руфину, быстро приближающуюся к ней со стороны Покровских ворот. На ее неестественно бледном лице ярко выделялась отечность глаз. Из-под вязаной шапочки свисали небрежно причесанные локоны. Сразу было заметно, что подруга провела последнюю ночь в слезах, уткнувшись лицом в подушку, а с утра, даже толком не причесавшись, поспешно выбежала из дому. - Ну ты даешь, Руф! Что за вид - такое впечатление, будто кисть дьявола прошлась по твоему лицу! - Извини за опоздание. Хоть у меня и нет аппетита, но давай сперва поедим и выпьем водочки хотя бы грамм по пятьдесят, а потом поговорим, - быстро выговорила она. - Вот те раз, ну и дела! - оторопев и чуть было не проглотив торчащую в ярко накрашенных губах сигарету, воскликнула Шурочка. Она выплюнула догорающий окурок и гусиной походкой поплелась на своих забавно кривоватых ножках, аккуратно обтянутых темно-зелеными колготками и обутых в белые полусапожки, за Руфиной, уже поднимающейся на второй этаж кафе. Они заказали грибной салатик, котлеты по-киевски и сто граммов «Смирновской». - Рассказывай, подруга. Не видишь - я аж вся истомилась! Ведь такой тебя никогда не видела. Что же должно было произойти, чтобы ты - всегда такая жизнерадостная Руфка - проплакала все глаза? - Шурка, умолкни на время - все равно без водки разговор не получится! Сейчас выпьем, закусим, а потом, за десертом, и расскажу тебе все. Подружки молча принялись за еду, но ста граммов на двоих оказалось маловато для задушевного разговора, и Руфина заказала еще по пятьдесят. - Ой, Руфка, как я на работу вернусь? - забеспокоилась при виде еще одного графинчика огненной водички Шурочка. - Правда, моего Альки, то бишь Александра Трофимовича, до конца рабочего дня не будет, но боюсь, как бы не настучали, что от меня несло водкой. Кругом такая сволочь работает! Так и ждут случая, чтобы замарать меня в его глазах. - Ах, он для тебя уже Алькой стал?! Ну ты молодец! Можешь мужиков к рукам прибирать, - не без иронии заметила Руфина, разливая по стопкам вновь принесенную водку. - А собственно, так им и надо! Бери от них все, что тебе нужно в этой жизни, и не церемонься. Лучше пусть они из-за нас страдают, чем мы, - для нас это куда больнее! Ну, давай, подруга, - подняв рюмочку и чокаясь с Шурочкой, предложила увеличить количество градусов в их организмах Руфина. - Ты баба душевная, искренняя и дружишь самоотверженно! Люблю тебя за это - потому-то и делюсь своими горестями и радостями лишь с тобой одной. Сколько в нашем классе было девчонок - стерва на стерве! А ты другая. Вот и дружу с тобой уже столько лет. Ну, будь здорова, душенька! Они обе, выдохнув, зажмурились и синхронно опрокинули еще по рюмочке. Шурочка, поморщившись, закусила маринованным грибочком и обратилась к подруге: - Руф, а ты действительно не осуждаешь меня за отношения с Алькой? - Да что ты! Просто ты проговорилась, и для меня, поверь, это было новым откровением. Ты же мне не говорила о ваших отношениях. И я от души восхитилась тобой, ведь сколько лет знаю тебя такой возвышенной, романтичной, немного наивной. У тебя же были свои идеалы - чистые и благородные, такие как Андрей Болконский, Петр Гринев, Владимир Дубровский… И ты так принципиально и по-детски ненавидела Анатоля Курагина, Вронского, Троекурова - я же все это помню. Куда же девалась твоя романтичность? - пытаясь психологически подготовиться к рассказу о своих проблемах, Руфина переключилась на морально-нравственный облик подруги. - Все это исчезло в пучине цинизма современной реальной жизни, погрязло в зловониях семейной катавасии с этим козлом Кузей, оставившим меня одну с моим малышом! Да, я до сих пор преклоняюсь перед названными тобой литературными героями, но хлеб насущный мне в моем положении дает не человек вроде Болконского или Дубровского, а Алька - далекий от благородства, понятий чести и справедливости и даже элементарной жалости к человеку. У него четкие жизненные принципы: все продается и все покупается, но имеет свою цену! И он всегда старается непомерно сбить цену с того, что покупает, и также непомерно удорожить то, что продает. Что же мне оставалось делать в этой обстановке? Идти в школу преподавать литературу? А как малыша содержать, если один детский сад, да и то не самого высокого качества, влетает мне в копеечку! А попробуй, поведи себя с ним не так, как он этого хочет, - моментально лишишься работы. А дальше что? Панель? Идти по рукам? Так лучше уж иметь дело с одним! Но это ненадолго. Вот немного оперюсь, а там видно будет. Мне необходимо для большей самостоятельности занять должность хотя бы менеджера или бухгалтера, а для этого необходимо получить соответствующий документ о переквалификации и иметь хорошие отношения с шефом. А на чем они строятся, ты знаешь не хуже меня! - Все! - Руфина подняла руки вверх. - Убедила! Собственно, я и не упрекала тебя ни в чем. Просто захотелось сегодня по душам поговорить и о твоем, и о моем. Не сомневаюсь, что ты достигнешь своей цели! А каким путем - это никого не касается. Ни один сукин сын еще не постучался в твою дверь, чтобы обрадовать тебя чем-то, никто ни одной горошины не принес в твой дом. А как осуждать - тут все горазды! Каждый себя Цицероном или Софоклом мнит. Да и вообще… Когда люди хотели в соответствии со строгими иудейскими законами забить Марию Магдалину камнями за прелюбодеяния, то Христос, обратившись к ним словами «Пусть бросит в нее камень тот, кто безгрешен!», остановил их. Ни один камень не полетел в нее! Так что плюнь на всех и делай так, как тебе выгодно. Я, во всяком случае, буду тебя во всем поддерживать. - Спасибо, Руфиночка! Ты меня всегда правильно понимала и была на моей стороне - с самого детства! Что же там у тебя приключилось? Не тяни кота за хвост! - Сейчас. Давай допьем и перейдем к кофе, - предложила Руфина, разливая по последней. - Не бойся, кофе отрезвляет. Мы с тобой еще прогуляемся, жвачку мятную пожуешь, и никакого запаха не останется. Официант подал подругам кофе со сливками. Когда Шурочка, медленно прихлебывая, вновь закурила, Руфина потянулась к лежащей на столе пачке сигарет. Прикурив от зажигалки, мигом поднесенной Шурочкой, она глубоко затянулась и игриво стала выпускать изо рта дымовые колечки. Удивлению Шурочки не было предела, ибо она прекрасно знала, как бережно ее подруга относилась к своему здоровью. От выпивки Руфина никогда не отказывалась, но пила по строго установленной ею же самой норме и лишь тогда, когда ее переполняли положительные эмоции. А жизненные проблемы она тщательно скрывала от всех, и даже от самой близкой подруги, внутренне преодолевая свою горечь, во всяком случае, не с помощью спиртного. Ну а что касалось курева, то не собиралась прикасаться к нему даже под дулом пистолета! Заметив реакцию Шурочки на столь необычное свое поведение, Руфина, стряхивая пепел, кивнула головой: - Да-да, Шурочка, дошла до того, что закурила. В такой момент и о легких не думаешь, и на свое здоровье наплевать. Ты представляешь, какие мамаши - жены дипломатов, генералов, банкиров - тщетно в течение долгого времени добиваются от меня согласия выйти за их сыновей! А тут какая-то мещаночка, обывательница, каждая молекула которой пропитана чесночно-луковым «ароматом» оттого, что кроме кухни она не знала в жизни другого места приложения своих усилий, отказалась сватать меня за своего сына и вообще запрещает ему жениться на мне! Ну прямо анекдот какой-то! - с нервной усмешкой воскликнула Руфина и, закатив глаза, стала отчаянно себя бичевать: - До чего же я докатилась со своей любовью к Тимуру! И зачем мне все это нужно было? Ведь никогда же не позволяла себе распоясываться до влюбленности и всегда относилась к мужикам с изрядной долей скепсиса. Что это со мной приключилось - никак в толк не возьму! - Ну а Тимур что? - от неожиданного поворота в судьбе подруги глаза Шурочки загорелись. Она, конечно же, тайно, в глубине души, всегда завидовала положению Руфины, ее интеллекту и умению преподнести себя в обществе. И конфуз, переживаемый Руфиной, несмотря на все хорошее, что было в их отношениях, порождал в ней какое-то нездоровое чувство радости, которого она стыдилась и пыталась отогнать от себя. Но тщетно! - А что Тимур - не нашел ничего лучшего, как неуверенно пригрозить матери своим неповиновением. Якобы готов уйти из семьи и вопреки ее запретам жениться на мне. Ой, как прав был мой старик, когда предупреждал меня о факторе семьи, рассказывал о матримониальности и всем таком прочем!.. - А его отец тоже против? - Чувство бескрайней заинтригованности Шурочки явно превалировало сейчас над состраданием горестям подруги. Забыв об этикете, нормам которого она так старательно придерживалась в общественных местах, она залпом допила свой кофе и жадно вперилась в Руфину глазами. - Отец не имеет там права решающего голоса. Эта мегера лишает его иногда и права совещательного! - с металлическими нотками в голосе цинично ответила Руфина. - Она вообще своих мужиков подмяла под себя, дыхнуть им не дает! А мне он без родительского благословения не нужен. Так прилип к своей мамочке, что если и осмелиться уйти из дому, то будет жить с постоянной оглядкой. Я же чувствую, как он мечется между нами! И меня, мол, любит, и ее обижать не хочет… - А чем ты ей не приглянулась? - допытывалась Шурочка. - Да поди знай! Была я у них дома: мило беседовали, обедали, чай пили. Все про отца с матерью выспрашивала. А на прощанье с милой улыбкой даже поцеловала меня. Ну а после, ничего не объясняя, наложила табу! Словом, «любовный напиток», которым так дорожит Тимур, сработал. - Что за напиток? - удивленная столь странным, на ее взгляд, отклонением от темы, спросила Шурочка. - Да знаменитый ликер «Амаретто», - безразлично махнув рукой, ответила Руфина. - Понимаешь, историю он мне расписал, мол, один из учеников Леонардо да Винчи рисовал фрески в монастыре, и для изображения мадонны ему позировала красавица, в которую он влюбился с первого взгляда. И какие-то жуткие обстоятельства не позволили ему жениться на ней. А когда пришло время прощаться с предметом своей безысходной любви, она преподнесла ему волшебный напиток с ароматом горького миндаля, собственного приготовления. Якобы этот напиток пережил века, и его по сей день пьют все влюбленные. Ну выпили и мы с ним! А что толку? Ладно, я смотрю, ты уже допила свой кофе - давай прогуляемся по парку. Расплатившись с официантом, девушки спустились вниз и вышли в парк. Они не спеша стали прогуливаться вдоль прудов, поверхность которых была местами покрыта коркой тонкого льда, образовавшегося в результате первых московских заморозков. На скамеечках, расположенных в ряд по всей аллее, прижимаясь друг к другу от холода и взаимной очарованности, сидели влюбленные парочки. Руфина, бросив взгляд в их сторону, со вздохом заметила: - Счастливые люди! На этой стадии влюбленности им даже холод нипочем. А над тем, что будет дальше, никто из них пока не задумывается. Шура, - пытаясь найти выход из муторного состояния своей души и искусственно бодрясь, обратилась к подруге Руфина, - а ты знаешь, вся территория Чистых Прудов относилась к имению Александра Даниловича Меньшикова. На минуту закрой глаза и представь себе, что по этим аллеям прогуливался сам светлейший князь! Ведь на этом месте была свалка мусора от забитого на Мясницкой скота. Александр Данилыч же приказал очистить пруды и разбить парк, поскольку через него сам Петр Великий следовал в Немецкую слободу к своей возлюбленной Монсихе! Вот времена были - друг был другом по гроб жизни и на плаху взойти готов был во имя дружбы; враг был врагом, и никаких компромиссов, ну а если уж любили, то до умопомрачения! А сейчас людишки так себе - ни богу свечка, ни черту кочерга… Руфина вновь стала сетовать на превратности своей любовной эпопеи, ущемившей ее девичью гордость, оскорбившей ее и вывернувшей наизнанку всю ее душевную чувствительность. Шурочка же, чавкая, старательно жевала мятную резинку, вдыхая как можно больше свежего морозного воздуха, дабы нейтрализовать компрометирующий запах водки. Молча кивая головой в унисон высказываниям подруги, она ограничивалась короткими, тривиально утешительными фразами, не имеющими для Руфины никакого значения, поскольку той надо было всего лишь излить кому-то свою душу. И для этого она выбрала именно Шурочку… Их стройные фигурки постепенно удалялись вглубь Чистопрудного бульвара и на фоне великолепия его природной архитектуры превращались в маленькие точечки, поглощаемые бурлящим потоком современной жизни и уносимые вдаль ее непредсказуемой стихией… Глава XVII. «Мой путь» Сидя за широким рабочим столом, Эмиль снял очки для чтения и, позевывая, взглянул на высокие китайские часы в углу кабинета, добротно сделанные из двойных рифленых досок. «Еще только половина двенадцатого, а уже клонит ко сну! Да, старик, сдаешь ты…» - подколол он себя. Потерев рукой глаза и вновь надев очки, Эмиль окунулся в бездну финансовых документов, требовавших не только его визирования, но, как показала практика, и тщательного корректирования. Даже после его замечаний, наставлений и проработки основной идеи того или иного документа, его сотрудники умудрялись совершать ошибки, ведущие к довольно неприятным последствиям. Упираясь обоими локтями в коричневую, под цвет кабинетной мебели, прямоугольную кожаную накладку, выделанную из телячьей кожи, он сосредоточил все внимание на цифрах и формулировках и, чертыхаясь, старательно исправлял ляпсусы, допущенные нерадивыми подчиненными. Но ошибок оказалось столько, что Эмиль, расслабив туго затянутый шелковый галстук и сняв пиджак, нервно бросил его на стоящий рядом со столом кожаный диван. Засучив рукава в прямом смысле слова, он перечеркивал, вписывал, проводил стрелки вверх и вниз, вставлял нужные фразы и цифры на обороте бумаги. Вдруг он остановился. Его посетила мысль: «Надо полностью перейти на компьютер: то, как я работаю, - уже прошлый век!» При этом Эмиль бросил взгляд на ноутбук «Тошиба», скромно стоящий с поднятой крышкой на его гигантском столе и покорно ожидающий своей эксплуатации. Компьютер был подключен к Интернету, и он пользовался им лишь в качестве источника информации и средства для оперативной передачи деловой корреспонденции. Следует отдать должное эстетическому вкусу Эмиля: его кабинет был обставлен по последнему слову современного делового дизайна. Позади стола расположились два шкафа для верхней одежды, между которыми компактно были втиснуты стеллажи, наполненные всевозможными справочными, энциклопедическими изданиями на русском, английском и французском языках. Слева от рабочего стола в глубь кабинета уходил длинный стол с многочисленными стульями по бокам, предназначенный для проведения деловых встреч, совещаний и заключения контрактов. Мягкий кожаный диван и по цветовой гамме, и по стилю гармонично вписывался в интерьер. Вся эта дорогостоящая испанская мебель, оснащенная латунными ручками, была изготовлена вручную с использованием натуральных материалов: шпона корня оливы, ясеня и черешни, подчеркнутого черной инкрустацией, а также массива бука для карнизов, пилястр и других декоративных элементов, придававших кабинету торжественный и немного декоративный характер. Широчайший рабочий стол был украшен модными аксессуарами, присущими скорее XIX столетию, но абсолютно анахроничными с точки зрения современного канцелярского дела: чернильницей, подсвечником, бюваром, пресс-папье, лупой, ножом для разрезания конвертов и тому подобными аксессуарами. Во все это была вкраплена такая техническая изюминка, как подставка для визиток с подсветкой и ручка, выполняющая одновременно функции лазерной указки. Несмотря на то что кабинет был расположен на втором этаже трехэтажного особняка, он ярко озарялся солнечным светом вплоть до глубокого вечера. Тяжелая, казалось бы, офисная мебель абсолютно не создавала дисгармонии с пышущей каким-то жизненным оптимизмом, радостной, светлой аурой апартамента владельца банка. Эмиль придавал этим нюансам колоссальное значение, ибо глубоко осознавал значение благоприятной во всех отношениях обстановки помещения, в котором проходят переговоры, подписываются контракты и заключаются выгодные сделки. Этому его учили на двухгодичных курсах финансового менеджмента в Лондоне, куда он попал перед самым развалом Союза, в начале 90-х годов, по рекомендации руководства Внешэкономбанка СССР, где работал после окончания Академии народного хозяйства. Скрупулезная работа над документами, которая и так подходила к концу, была прервана боем часов, возвестившим начало перерыва. Вообще-то, понятие «перерыв» было для Эмиля, в силу особенностей его деятельности, весьма условным. Тем не менее он старался, подобно лорду Уинстону Черчиллю, по мере возможностей соблюдать определенный режим жизни, в котором своевременному принятию пищи отводилось далеко не последнее место. Эмиль поднялся со стеганого кожаного расширяющегося к верху кресла, затянул галстук на воротнике, поднял с дивана и надел чуть помятый пиджак. В это время селектор заговорил звонким голосом его секретарши Ксюши: - Эмиль Микаилович, тут охрана у дверей сообщила, что к вам на прием настойчиво рвется какая-то женщина. - Кто такая? По какому вопросу? - раздраженно спросил Эмиль и недовольно фыркнул: - Пообедать не дадут! - Я так и сказала, - попыталась оправдаться Ксюша, - но она уверена, что вы ее примете. Она просила передать вам, что является мамой какого-то Тимура и ее имя Лиана Владимировна. - Ах, вот оно что! - не без удивления воскликнул Эмиль. - Это уже интересно. Впусти ее, жду! Минуты через три дверь кабинета открылась. Одетая в серый деловой костюм, из-под короткой юбки которого блистали стройные белые ножки, цокающие на высоких шпильках, вошла Ксюша и, посторонившись, пропустила внутрь полноватую, с короткой стрижкой женщину среднего возраста. - Эмиль Микаилович, это Лиана Владимировна. Вы разрешите? - Да-да, добро пожаловать! Входите, Лиана Владимировна, - Эмиль приблизился к посетительнице и приложился к ее ручке. - Давайте присядем за журнальный столик, а Ксюша по вашему выбору принесет нам чай или кофе. - Благодарю вас, - сдержанно ответила гостья, - не стоит беспокоиться, я ненадолго. - Тем не менее с чаем или кофе разговор будет более приятным, - вежливо, но с определенным смыслом настаивал Эмиль. - Тогда чашку чая, - посетительница обворожительно улыбнулась, и эта улыбка спровоцировала странное и нехарактерное для Эмиля в последние два десятилетия сердцебиение. - Вам зеленый или черный? - обращаясь к посетительнице, уточнила Ксюша. - Черный, и с корицей! - это было произнесено тоном, требовавшим, чтобы ей не задавали больше никаких вопросов и оставили наедине с Эмилем. Лиана Владимировна прошла к дивану и удобно устроилась на нем. Эмиль сел напротив в кресло, отделенное от дивана стеклянным, прямоугольной формы журнальным столиком. Ксюша удалилась. Эмиль, облокотившись в кресле, первым начал беседу: - Рад нашему знакомству! Я вас внимательно слушаю. - Эмиль, - с режущей слух фамильярностью обратилась к нему дама, - неужели я так постарела, что ты меня не узнаешь?! Впрочем, нет худа без добра. Может, еще разбогатею! Ошарашенный услышанным, Эмиль понял причину своего странного сердцебиения: это была улыбка Эли, ее тон, ее выражения - и она сама! Хотя внешне Лиана Владимировна была так не похожа на ту Элю, каждый изгиб тела которой он обожал, каждую частицу души которой боготворил! На ту Элю, которую ревновал к каждому кусточку, и в этом бурном, непрекращающемся потоке ревности и страсти делал столько глупостей! Перед ним сидела раздавшаяся вширь, с огрубевшей от кухонной работы кожей на руках и резко углубленными чертами лица женщина. Уголки ее губ и глаз были стянуты мелкими морщинками; некогда изящный, поднятый к верху носик как будто расплющился под тяжестью лет и покрылся какими-то мелкими угорьками. Свои располневшие, явно подверженные целлюлиту ноги она спрятала в брюки, дабы не усугублять впечатление о себе после стольких лет разлуки. Коротко, по моде подстриженные волосы, у основания которых предательски вылезала седина, были окрашены в темно-красный цвет. - Боже мой, Эля! Неужели это наяву?! Неужели это действительно ты?! - вопреки всей своей природной этичности и такту, воскликнул Эмиль. - Значит, и впрямь постарела, - опустив глаза, с грустной улыбкой констатировала Эля. - Ну что ж, таковы законы природы: она, матушка, дает человеку молодость и красоту в кредит, она же отбирает их после того, как кредит со временем исчерпывается. Увы! - Да нет, ну что ты! С возрастом ты, конечно, изменилась, но не потеряла своего очарования! Напротив, приобрела какой-то новый шарм, - пытаясь реабилитироваться за непроизвольную реакцию, неудачно соврал Эмиль. - Бальзаковский возраст тебе к лицу! И не возражай! - Не буду, - с чувством морального удовлетворения ответила Эля, - просто ты, наверное, забыл, что я давно перешагнула рубеж бальзаковского возраста. Хотя, не скрою, мне приятно, что ты не растерял за эти годы свою галантность. - Но скажи, пожалуйста, а почему - Лиана? Неужели «Эля» - это производное именно от Лианы? Не вижу здесь ономастической логики! - театрально возмутился Эмиль. - А ты до сих пор ищешь во всем логику? - В диссонанс ему вопрошала Эля. - Видишь ли, дорогой мой, среди множества категорий женского мышления существуют такие, которые абсолютно не поддаются никакой логике. - Я бы сказал, что среди множества категорий женского мышления существуют такие, которые даже поддаются логике! - мгновенно сострил Эмиль. Эля опять улыбнулась: - Можно и так… Она умолкла, услышав позади себя медленное осторожное шуршание по ковролиту Ксюши, подносившей им поднос с чаем, конфетами и бисквитом. Девушка аккуратно разложила все это на журнальном столике и в ожидании дальнейших указаний вытянулась перед шефом. - Ксюш, иди обедать. Ты свободна, спасибо. Только Юре передай, чтобы посидел в приемной. Он мне сейчас понадобится, - отрывисто приказал Эмиль. - Хорошо, Эмиль Микаилович. Так я могу идти? - посмотрев в сторону Эли с нескрываемым негодованием, спросила Ксюша. - Да-да, иди, родненькая. Подождав, пока за Ксюшей захлопнется дверь кабинета, Эмиль с юным блеском в глазах, щелкнув двумя пальцами, предложил: - А что, если мы с тобой отобедаем сейчас в шикарном ресторане на Тверском бульваре под романтичным средневековым названием «Турандот»? Там подают такие прелести, как, скажем… - он напряг мысль, чтобы вспомнить что-то очень экзотичное из меню этого ресторана. Ему так захотелось в этот момент сразить своей неисчерпаемой оригинальностью старую любовь наповал и показать ей, что он остался тем же, прежним Эмилем, любившим бутерброды с черной икрой и салат «Оливье», приготовленный в старом «Интуристе», - …закуска из крабов с ароматом зеленого чая и копченой икрой осетра! Или, на горячее, - корейка теленка с яблочным ликером и икрой канталупской дыни!.. А-а! Эля закатилась таким смехом, что поперхнулась и закашлялась. - Ну рассмешил! Это же надо все еще запомнить! - откашлявшись сквозь затухающий смех, поразилась она. - Нет, ты неисправимый романтик и гурман! И я рада, что каким ты был, как поется в песне, таким и остался. Но ты запамятовал, что я не люблю ходить по ресторанам, из-за чего сильно обижался на меня в прошлом. В моем характере почти ничего не изменилось. Так что не вижу оснований менять свои привычки и жизненные принципы. - А наша встреча спустя столько лет - не достаточное основание для того, чтобы спрыснуть ее шампанским? - обиженно спросил Эмиль. - Я благодарю тебя за чувства ко мне, которые толкают тебя на «подвиги», но слишком много воды утекло и слишком отдалила нас друг от друга судьба, чтобы считать нашу встречу знаменательным событием. Нет, ты не подумай, я не обижена на тебя, напротив, хочу даже попросить у тебя прощения. - Помилуй, Элюня, за что? - искренне удивился Эмиль - Давай по порядку. Впрочем, если ты голоден, можем отложить нашу беседу. - О каком голоде ты говоришь, когда сидишь здесь передо мной - это прямо волшебство какое-то! Разве мне до обеда?! - Ладно, с этим все понятно. Скажи, тебя не интересует, почему это я не пришла сватать твою дочь и не даю благословения Тимуру? Эмиль изменился в лице: от волнения стали поигрывать желваки, улыбка исчезла с губ, а глаза налились кровью. Такая внезапная метаморфоза свидетельствовала о многом, чего Эля, может, и не предполагала до встречи с ним. Некоторое время они молчали. Наконец Эля, не дождавшись ответа, пояснила: - Я тебя понимаю, как никто другой. Ты вырастил прекрасную дочь. Она у тебя умница, воспитанная, тонкая, с отменным чувством юмора, красивая, наконец, и она мне очень понравилась, но... - Но ты мне мстишь, только непонятно за что! - нетерпеливо попытался продолжить ее мысль Эмиль. - Опять ты сгоряча несешь ерунду! Дурачок, за что же мне мстить тебе?! Ты когда-нибудь задумывался над этим? Неужели ты полагаешь, что я всю жизнь ненавидела тебя за эту глупую историю с Русланом и забыла нашу недолгую, но такую глубокую по содержанию любовь? Значит, ты меня никогда не понимал! Впрочем, в этом есть и моя вина, в чем и хочу покаяться. Когда мы с тобой еще свидимся и когда жизнь предоставит мне такую возможность?! Да и потом, я очень хочу, чтобы ты извинился за меня перед Руфиной и передал ей из моей исповеди то, что посчитаешь необходимым. После этих слов внутреннее напряжение Эмиля несколько спало, и он, облегченно вздохнув, тихим, нежным голосом произнес: - Да ладно, родная, будет тебе корить себя! По-моему, ты ничего такого предосудительного не сделала в жизни, чтобы так раскаиваться сейчас. Вырастила отличного парня, много горя пережила… - Спасибо на добром слове, но слушай и больше не прерывай меня - договорились? Эмиль в знак согласия лишь кивнул головой. - Мой формальный муж, как ты его называл некогда, - начала свое повествование Эля, - как я и предполагала, сразу же после рождения Тимура побежал оформлять свидетельство о рождении, дабы дать ему свою фамилию. Так ребенок до пяти лет прожил под фамилией отца, но без его внимания и заботы. Муж развелся со мной. Я уехала в Москву к тете, и она помогла мне с пропиской и работой. Первое время я жила с ней в ее двухкомнатной квартире на проспекте Мира. Она была ангелом! Любила нас, как своих родных - дочь и внука. У нее никогда не было детей, и весь свой нерастраченный потенциал природных родительских чувств она излила на нас. Сперва я работала в школьной библиотеке, заодно преподавала на полставки русский язык и литературу. Но пришли крутые времена, когда моей зарплаты перестало хватать даже на еду. И я вынуждена была устроиться поваром в один из частных ресторанов, зачастую исполняя работу и посудомойки, чтобы больше заработать. Тимур вырос, окончил школу, и ему надо было поступать в институт. А денег катастрофически не хватало ни на что! Тут и встретила своего нынешнего мужа. Он, конечно, не красавец, человек скромный во всех отношениях, звезд с неба не хватает, но имеет неплохой доход от своего небольшого автопрофилактория. У него сейчас взрослая замужняя дочь и внуки. А на то время он был вдовцом. Вот я и пошла за него! Моя тетя - Софья Макаровна, царство ей небесное, ушла на тот свет и завещала квартиру мне и Тимуру. Но мы переехали к Павлику, то есть к моему мужу, а квартиру на проспекте Маркса стали сдавать. Я бросила тяжелый труд в ресторане, получила патент на изготовление кулинарной продукции и принимаю заказы от магазинов на торты, пирожные и другие сладости. Словом, полегчало! Тимур поступил в Московскую высшую школу бизнеса, окончил бакалавриат, затем поступил в магистратуру и ушел в армию. Ну, а где сейчас работает, ты прекрасно знаешь от него самого. К слову, когда ему исполнилось шестнадцать, он сам, по своей инициативе, отказался от фамилии моего первого, с позволения сказать, мужа и взял мою девичью фамилию - стал Синицыным. Хотя до этого Павлик его официально усыновил. Общих детей у нас нет: решили, что поздно заводить. Но он любит Тимура как родного сына, а тот отвечает ему взаимностью. В этот момент губы Эмиля сжались в недовольную гримасу. Эля, заметив это, расплылась в снисходительной улыбке - ей стало приятно и лестно оттого, что даже сейчас, спустя столько лет, он ревнует ее по-прежнему. - Это я все к тому, Эмильчик, - сделав вид, что не заметила гримасу, продолжила она, - в каких сложных условиях мне приходилось растить Тимура и как я хочу, чтобы он был счастлив. - И ты считаешь, что с Руфиной он не будет счастлив? - седеющие брови Эмиля поднялись вверх, и все его лицо выразило крайнее недоумение. - Нет, напротив, с такой девушкой, как Руфина, он смог бы создать прекрасную семью, но… это был бы противоестественный, противоречащий природе брак, который генетически плачевно сказался бы на всем последующем поколении… - внезапно Эля умолкла и, взяв в руки чашку с уже остывшим чаем, резко опрокинула ее содержимое. Чувствовалось, что она не могла найти в себе силы продолжить разговор. Эмиль спокойно взял со стола чайник, заботливо прикрытый Ксюшей матерчатой салфеткой, чтобы сохранить тепло заварки, подлил из него в чашку Эли и спросил: - Я не понял, о чем идет речь? - О том, что Тимур - твой сын! - Эля отвернула лицо в сторону, дабы не встретиться в этот момент взглядом с Эмилем, не видеть выражения его лица - она очень боялась этого. Она боялась, что он никогда ее не простит и более того - проклянет. И всю оставшуюся жизнь ей придется прожить с проклятием единственного в ее жизни мужчины, которого она по-настоящему глубоко любила! Почувствовав замешательство Эмиля, она, не поворачивая к нему лица, сказала: - В этом ты можешь убедиться, сделав анализ на ДНК. Хотя достаточно с ним пообщаться, чтобы прийти к определенным выводам. Наступила гробовая тишина, и лишь спустя минуты две-три она сменилась тихим восклицанием Эмиля, будто разговаривающего с самим собой: - Вот оно что… Теперь я начинаю многое понимать. А я-то думал, ломал себе голову, переживал: почему это ты так резко оборвала нашу связь, почему никогда не приглашала к себе домой, в то время как Руслан к тебе частенько захаживал, почему не пыталась восстановить со мной отношения и не показала мне ребенка?.. Да, мне трудно найти для тебя оправдание… Эля повернула лицо в его сторону и, посмотрев в упор, резко произнесла: - А я не собираюсь оправдываться перед тобой! Я знаю свою вину, но посуди сам: если бы я сказала тебе, что забеременела именно от тебя, ты вопреки своим жизненным интересам женился бы на мне - в твоей порядочности я неоднократно убеждалась. И чтобы из этого вышло? В-первых, ты окончательно восстановил бы против себя свою семью, с которой у тебя и так было полно проблем. Во-вторых, ты не смог бы продвинуться по службе, имея такие оковы на ногах, как бесприданница жена и маленький ребенок. В-третьих, превратился бы в кровного врага моего тогдашнего мужа, хотя бы потому, что я не смогла родить ребенка от него, но с первого же раза забеременела от тебя. А мстить он и его семейка умеют! И нужно было тебе иметь еще одного врага, кроме своего отчима?! Не удивляйся, я знаю, что он вытворял по отношению к тебе, и не спрашивай от кого - все равно не скажу. И в итоге мы оба погрязли бы в болоте повседневного быта, борьбы за кусок хлеба, и ты бы не стал тем, кем являешься сейчас. И во что превратилась бы наша любовь? От нее не осталось бы и следа! Нет, ты бы никогда не бросил меня и сына - твое благородство не позволило бы тебе сделать это. Но когда бедность входит в дверь, то любовь вылетает в окно. Кажется, это Шиллер сказал? Может, я несколько драматизирую, описывая перспективы нашей совместной жизни, может, все сложилось бы иначе, но могла ли я тогда рисковать, могла ли я даже гипотетически обречь самого любимого мною мужчину на такую неопределенность и муки?.. Эмиль, оцепеневший от подобной исповеди, не мог произнести ни слова. Его конечности будто окоченели, по всему телу пробежали мурашки, на лбу выступил пот, а глаза, постепенно краснея, стали увлажняться. Ничего не говоря, он встал, подошел к Эле и, упав на колени, схватил ее руку и буквально прилип к ней губами. Эля подалась вперед и нежно его поцеловала. - Перестань, поднимись, ты шокируешь меня своим коленопреклонением! Я этого не заслуживаю. Я просто сказала тебе правду, и, судя по всему, ты ее понял. Поверь, мне этого вполне достаточно, - смущенно полушепотом проговорила она. Эмиль поднялся с колен и вернулся в свое кресло. Немного придя в себя, он, утирая носовым платком глаза, спросил: - Ты рассказала обо всем Тимуру? - Конечно же нет! Зачем травмировать мальчика? Тимур и так много пережил в свои молодые годы, зачем же наваливать на него такой моральный груз?! Он вообще запутается в этой жизни, если узнает, кто его настоящий отец, и может не выдержать такой эмоциональной и психологической нагрузки. Отдать предпочтение одному из двух отцов - это еще куда ни шло! Но появление третьего, и настоящего, он может просто душевно не осилить! - У меня сейчас большие возможности помочь ему в жизни. Я многое могу для него сделать, - успокаивая скорее свою совесть, нежели Элю, сказал Эмиль. - Я не могу отказать тебе в этом. Это твое отцовское право. Но единственное, о чем прошу тебя, - помогай ему исподволь, так, чтобы он об этом не знал, и никогда, даже в самых экстремальных ситуациях, не раскрывай ему нашу тайну. Пусть она уйдет с нами в мир иной! Я не сомневаюсь, что благодаря своему генетическому благородству ты поступишь именно так, как я прошу. Со своей стороны обещаю тебе внушить Тимуру, что после его семьи ты являешься единственным человеком, на которого можно положиться в жизни. Будет сложно объяснить ему всю противоречивость моего поведения, но я постараюсь. А теперь извини, мне надо идти, - она поднялась с кресла и направилась к двери. - Мы с тобой еще встретимся? - как бы банально ни прозвучал этот вопрос, сердце Эли екнуло, но она с присущим ей хладнокровием ответила: - Эмильчик, мир тесен! Может, и встретимся. Ведь кто мог предположить, что нам придется увидеться через столько лет, да еще по такому поводу?.. Жизнь непредсказуема! На том свете встретимся обязательно. Уж там-то, надеюсь, не будет обстоятельств, разлучивших нас здесь, - улыбнувшись, с юмором резюмировала она. - Всегда восхищался присутствием у тебя духа в самые, казалось, сложные моменты жизни. А уж о чувстве юмора и говорить не приходится. Элюня, я преклоняюсь перед тобой и всегда буду любить тебя! - идя следом за ней к двери, растроганно, сквозь текущие по щекам слезы, которые он никак не мог остановить, с жаром юнца в сердце воскликнул Эмиль. - Да ладно тебе! А то и я сейчас расплачусь. Даже через столько лет ты остаешься неисправимым романтиком! - Горбатого могила исправит! - попытался отшутиться Эмиль, но, судя по дрожащему голосу, ему это не удалось. - Да… - обернувшись к нему, Эля остановилась в дверях, открыла сумочку и вынула из нее пожелтевшую от времени черно-белую фотографию. - Чуть было не забыла. Внимательно посмотри - может, у тебя такой нет! На фотографии Эмиль увидел мальчишку лет четырех, одетого в детское драповое пальтишко с черной ушанкой на голове, сидящего в резиновом кресле мотоцикла, который приводил в действие карусель, и стоявшую напротив девочку, с открытым от удивления ртом смотрящую на него. Эмиль узнал в мальчишке себя. Эта фотография, когда-то украшавшая его альбом, непонятным образом потерялась. И вдруг она возвращается ему не кем иным, как Элей. У Эмиля голова пошла кругом… - Слушай, а каким образом моя фотография попала к тебе? - с недоумением спросил он. - Это не твоя фотография, а моя, - уверенно ответила Эля. - Та девочка, что смотрит на тебя, - это я! А фотография была подарена моей маме твоим отцом. Они познакомились во время нашего с тобой катания на карусели. Встретившись с ним через несколько дней, мать получила от него в подарок эту фотографию. Знаешь, она потом много рассказывала мне о твоем отце. Он оставил в ее жизни неизгладимый след! И когда Лилька, с которой ты, едва познакомившись у Фики, разоткровенничался на тему истории своей семьи, взахлеб рассказала мне обо всем, мне очень захотелось познакомиться с тобой. Твой отец был довольно известным в кругах бакинской интеллигенции человеком, и вычислить, что ты именно его сын, не представляло особого труда. По тебе я жаждала определить: отчего это мать так часто и так нежно вспоминала твоего отца? А когда определила, то поняла, что мне в жизни надо иметь такого сына, как ты и каким был твой отец. Моя мечта сбылась! Так что не жалей меня - я счастливая женщина! Просто когда-то мы с тобой сели на эту карусель - карусель любви, и сводящая с ума круговерть не позволяла нам соскочить с нее, даже когда мы находились вдали друг от друга. А теперь, увы, сама жизнь останавливает эту карусель и с силой выталкивает нас с нее... Эмиль мчался в своем джипе по Щелковскому шоссе в сторону дачи. Подходил к концу обычный день недели, и движение на шоссе было более чем свободным, что позволяло ему без особых усилий развить высокую скорость. Быстрая езда, которую любит каждый русский, всегда отвлекала его от тяжелых дум и поднимала настроение. В таком состоянии духа он не мог появиться дома и провести рядовой домашний вечер перед телевизором, заходя в промежутках между интересными, на его взгляд, передачами на интригующие его интернет-сайты. Сегодня, а может, и на ряд последующих вечеров ему надо было остаться одному. Встреча с Элей внесла в его жизнь - жизнь респектабельного, довольного в целом своей судьбой делового человека такое, с чем он очень боялся не справиться! И ему хотелось все обдумать, перемолоть в своем мозгу, а может, и посоветоваться с житейски мудрой Дарьюшкой. На ходу он вложил в CD-проигрыватель свой любимый диск, на котором Фрэнк Синатра исполнял изумительные по красоте композиции. Диск начинался с сингла «My way» - «Мой путь». Чарующий тембр голоса великого певца и безупречно изящные, тонкие переливы мелодии разрывали сердце, но мудрые слова песни настраивали Эмиля на философский лад… | ||