Copyright - Перевод на русский язык. Издательство «Советский писатель», Москва 1986 г.

 

    Перевод с азербайджанского - Галина Дубровская.

 

     Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

 

    Я знаю две бесконечности - небо

    и человеческое сердце.

 

    Над снежным хребтом Карадага обозначился кусочек неба. Сгрудившиеся у вершины облака окрасились светло-розовыми лучами еще невидимого солнца. На краю этого светлого круга мерцала фиолетовая предрассветная звезда.

    Могучие кряжи стоявшего напротив Бабадага окутал густой весенний туман, и по его склонам, покрытым редколесьем, поползли тяжелые черные облака. В темной расщелине между двумя гигантскими хребтами с гулом перекатывала камни река. По узкой дороге, что тянулась вдоль ее каменистого берега, прислушиваясь к однообразному гудению потока, ехал всадник. Опустив поводья, он тихо напевал:

 

    Я - сандаловое дерево, ветвистое, густое,

    Я - скала с родниками на моей груди.

    Если уйду из этого мира, не высказавшись,

    Не уподобляй меня сладкой мечте.

    Любовь довела меня до совершенства.

 

    Временами монотонный шум реки напоминал ему далекий гул самолета, и этот гул угрюмым эхом отдавался в его сердце. Всадник на мгновение умолкал, прислушиваясь. Нет, этот гул был все же иной, непривычный, не совсем схожий с рокотом моторов самолета, и, чтобы его заглушить, он снова затягивал песню. Жеребец, вслушиваясь в его тоскливый голос, встряхивал от удовольствия шелковой гривой. А всадник, время от времени наклоняясь вперед, проводил ладонью по его гладкой горячей шее и, взмахивая в воздухе рукой - кнута не было, - вслушивался в равномерное дыхание коня.

    В то время как светлый круг над Карадагом ширился, ползущий по лесистым склонам Бабадага туман густел и уже затягивал вершины. Всадник радовался рассвету и жадно вдыхал пьянящий предутренний воздух. Чеменли еще спит. Это время покоя. Поэтому вокруг такая божественная тишина. Скоро лучи восходящего солнца заиграют на цветущих верандах Чеменли, разбудят его обитателей. А пока горящая над его головой фиолетовая предрассветная звезда, окутанный туманом Бабадаг, шумная Карачай погружены в безмолвие. «Неужто это есть счастье? И не привиделось ли мне, что я еду по этой расщелине?»

    На востоке светлая полоса ширилась. На ее фоне явственно проступал спокойный силуэт Карадага. Он был безмолвен и торжествен, как невеста, готовая откинуть фату. А предрассветная звезда медленно тускнела, не желая покинуть небосвод.

    Что означает эта тишина, объявшая весь этот большой мир? Ведь еще ребенком его учили постигать ее язык. Кто? Педагоги? Книги? Старики, многое повидавшие на своем веку? Древние сказания? Легенды? А может быть, все вместе день за днем раскрывали ему по одной тайне? Ведь уже в детстве он знал, что в этом большом мире нет ни одного предмета, не заключающего в себе смысла. Жизнь не раз давала ему возможность удостовериться в этой простой и великой истине. Что же случилось с ним сегодня? Почему же он не может постичь языка этого обычного весеннего утра? И почему так колотится его сердце? Не оттого ли, что розовые облака Карадага вместо лучей посылают на землю звуки, превращающиеся в его сердце в песню. И ею полны атласные склоны Бабадага, укромные местечки зеленого Алагеза, крутые тропинки, ведущие к крепости Шамиля, узкие тропки, засыпанные гравием, спускающиеся к берегам Карачая? Вдруг откуда-то сверху, со скалы Кеклик, по ту сторону моста Улу, понеслись предутренние птичьи трели. В стойбищах заблеяли ягнята, поднялись к небу тоненькие дымки. На груди Карадага - на скале Сенгергая - вдруг пришла в движение какая-то тень, похожая на медвежонка; тень покачнулась и обернулась конем. К нему по серым каменистым ступеням Сенгергая спешил мальчишка. Большой камень, выбившись из-под его ног, покатился по горному склону и с грохотом обрушился в реку по ту сторону моста Улу.

    Этот звук разорвал тишину. Путник вздрогнул, услышав в потоке звуков, летящих от камня к камню, от вершины к вершине, гневный окрик:

    - Э-гей!… Ты что там делаешь, вредитель?!

    Как бы желая воочию убедиться, что ему не почудился этот окрик, он тоскливо огляделся по сторонам. Нет, это был не голос, это все ему привиделось. Не его ли мудрый отец прослышал о его появлении?

    Донесшийся сквозь долгие годы голос исчез, его сменил звук кеманчи мейхоша Мурсала. Тоскливые звуки эти докатывались из-за сумеречных вершин. Они обволакивали горы и, в конце концов, смолкли в его взволнованном сердце. От этих воображаемых звуков сердце его затрепетало, на глаза навернулась холодная как лед, горячая как огонь слеза, капля упала ему на руку, обожгла и заледенела.

    «Что же это такое, господи?… Что со мной? - содрогнувшись, прошептал он. - Неужто это и есть счастье?…»

    Его конь, миновав кряжистые скалы Бабадага, приблизился к мосту Улу.

    «Подумать только, ведь это я сам себя обманываю, словно маленький ребенок… Разве мало на своем веку повидал я восходов солнца? И у Черного моря, и в Чехословакии, и на немецкой земле, в Норвегии и Сибири - всюду солнце как солнце, горы как горы, реки как реки…» Жеребец осторожно ступил на обтесанные киркой огромные каменные плиты, царапая их подковами. Он споткнулся, дернулся. Из-под копыт посыпались искры, словно огоньки, выбитые кремнем.

    Конь пересек узкий каменный мост и очутился по ту сторону реки. Путник, натянув поводья, остановил его.

    Да, это был тот самый мост. Его строили при его прадеде, а может быть, прапрадеде. Это был древний мост. Опоры его покоились на гигантских черных глыбах, затянутых мхом. Наполовину вросшие в землю, опоры эти походили на богатыря, опустившегося на колени.

    Приглушенный стон вырвался из его груди, сердце колотилось прямо в горле. Застыв на месте, он окинул тоскливым взором ущелье Агчай.

    Внезапно, со стороны окутанного туманом Бабадага, послышался оглушительный треск. Путник вздрогнул, взглянул в ту сторону, будто отыскивая след вражеского самолета со свастикой, неожиданно вынырнувшего из мглы и кружившего над снежными хребтами. Откуда возник в его воображении гул самолета? Почему и здесь он преследует его? А на вершине Бабадага роились черные облака. Потом где-то ударила молния, в молочном свете задрожали острые пики. Вырвавшийся из облаков зигзагообразный огненный аркан накинул петлю на одну из них и тотчас исчез. По ущелью Агчай прокатилось долгое громыхание. Ему показалось, будто в этот момент кто-то захотел с помощью огненной петли вздернуть гордый Бабадаг на небесную виселицу, но, не сумев это осуществить, разгневался и обрушил на гору чудовищные обломки скал.

    А по другую сторону - на Карадаге - солнце прокладывало себе розовую дорожку. И, глядя на него, путник подумал: «Нет, оно совсем не изменилось, это солнце, оно такое же, каким я видел его всегда…» В последний раз на этом вот мосту Улу, когда уходил на фронт. Потом еще раз - там, в Бухенвальде, во сне. Да, во сне он видел солнце, причем в момент заката, когда оно опускалось за линию горизонта. Проснувшись, у него не хватило решимости истолковать этот сон. Он знал, что заходящее солнце наверняка означает приближение конца. Но он остался в живых. И вот теперь возвращается в родное село, и до цели осталось совсем немного.

    «Возвращаюсь в родное село!» Эти слова он почему-то произнес шепотом и в то же мгновение ощутил мучительную боль в груди. «Почему я возвращаюсь именно сейчас? Через двадцать шесть лет? И именно тогда, когда до конца пути почти ничего не осталось?» Ему вспомнились слова одного старика, которые он слышал, будучи совсем молодым: «Старые слоны, когда приходит время умирать, возвращаются к своему первому жилью».

    Молния, пытавшаяся захлестнуть Бабадаг, накинув на него огненную петлю, куда-то исчезла. Весенний дождь, прошедший над лесом Гаяалты, впитался в тоненькую полоску земли у подножья горы и внезапно прекратился. Что бы все это значило? Там - в маленьком селе по ту сторону Сенгергая - кто ждет его? Мать, которая обовьет его шею руками? Сестра? Может быть, отец, который, повернув свою будто сложенную из кирпичей шею, озарит светом своих глаз дорогу, по которой он пришел? Или же Шахназ - эта чеменлинская Джемма - с двумя тугими косами сбежит с веранды на шести сваях и помчится ему навстречу? Нет, ничего этого не будет. Так что за таинственная сила влечет его сюда? Что заставляет так биться сердце? Запахи ли родных мест или горячее дыхание края отцов? Чем, собственно, отличается Чеменли от любого другого края? А куда идет он, кто ждет его? Какая неведомая сила манит его?

    Конь, почуяв подъем, замедлил ход. Дорога резко пошла вверх, вот уже поющие ветры как бы оказались заключенными в клетку. В этой огромной клетке, составленной из каменных стен, сосредоточились все звуки ущелья. Путник поднял голову - гравий со змеиным шипением пополз по каменным желобам Сенгергая. Не тот ли мальчишка, что спешил к своему коню, обрушил его, преграждая ему путь? Шум селя, словно непрекращающийся поток зерна из бункера, слишком хорошо знаком ему с детства. Но не это поразило его, - огромные зазубренные камни, свисающие с Сенгергая, будто стоя в засаде, поджидали его, чтобы низвергнуться при его появлении ему на голову. Он все понял: в Чеменли начали крушить Сенгергая, так как горные сели постоянно суживали единственную сельскую дорогу. Видимо, другого выхода не было.

    Его конь легко одолел подъем. Пройдя под гигантской скалой, которая, изогнувшись как орлиный клюв, отбрасывала огромную тень к середине дороги, он остановился у родника, который пробивался сквозь каменные плиты. Путник сошел с коня, осмотрел родник. Затем поднял голову, изучая нависшую над ним скалу. Здесь, у родника Сенгер, должен был быть холм, сложенный пирамидой из плоских камней, но этого холма почему-то не было. Не разрушил ли его сель? Не нашел он и камень Алмардана, который покоился в основании этого каменного холма. На его месте зияла зловещая пропасть. Значит, Сенгергая обрушили не киркой, не топорам, не лопатой, а скорее всего - динамитом. Гора, постепенно выкрошившись, просыпалась в Карачай.

    Он молча разглядывал расположенный над идущей по краю родника Сенгер исполосованный селями склон Гаяалты. Взгляд его скользнул вправо, к подножию Карадага, тоже исполосованного рубцами, будто его зеленую грудь жгли раскаленными прутьями, полосу за полосой. Эти шрамы делили Чеменли пополам, отрезая от селения квартал Сенгер, состоявший всего из нескольких домов. У самого входа в махал Сенгер стоял некогда и их дом. Где же он теперь? Где его отцовский дом на каменных сваях, где окно, которое в свое время называли предрассветной звездой Чеменли? С колотящимся сердцем он разглядывал укрывшиеся за деревьями дома, но ничего не смог распознать. Обращенные к солнцу застекленные веранды, отбрасывая лучи словно зеркало, слепили глаза.

    А где же их дом? Ведь золотые руки его отца, которого все в Чеменли звали «уста Алмардан», возвели настоящий дворец: дом с верандами на две стороны, на каменных опорах, походил на птицу, готовую вот-вот взлететь. Ажурные опоры веранд, стены, оконные и дверные переплеты, деревянные лестничные перила были выкрашены белой, голубой, фиолетовой и розовой краской, и эта цветовая гамма до сих пор жива в его воображении.

    Так, где же теперь их дом? Наконец справа от узенькой тропинки, поднимающейся вверх, он ясно различил строение, приподнявшееся на каменных сваях. В глазах потемнело: на длинных верандах этого крытого черепицей дома ни единого признака жизни. И оборвалась, исчезла последняя ниточка надежды. В этом заброшенном доме никто не живет. Крыша прогнулась, стала совсем плоской, красная черепица пожухла и побилась. А та, что уцелела, поросла зеленым мхом. Окна с выбитыми стеклами изнутри были заколочены широкими досками. А окошка с цветочными горшочками - тайного «наблюдательного пункта» его любимой сестры - будто и вовсе не существовало, оно исчезло вообще. Но самым удивительным было то, что двор с четырех сторон был обнесен новым забором. Что бы это могло значить? Памятник старины, охраняемый государством? Большая железная дверь вместо ворот и замки на ней все объяснили. Их старый дом, видимо, превратился в склад зерна. Или во что-нибудь подобное.

    Значит, в доме все-таки никто не живет. Он знал это давно, но то, что увидел своими глазами, глубоко потрясло его, и он горестно ощутил свое одиночество.

    Только теперь за своим состарившимся домом он различил и другие дома, прижавшиеся к подножию горы. Он пересчитал сваи соседнего дома с широкой верандой под красной черепицей: один, два, три… шесть. Вот он, дом Шахназ. «Сваи стоят на своих местах, как и стояли… А где же она сама?» И только тут он понял, что самой большой болью его, что с утра ни на минуту не покидала его, была мысль о Шахназ.

    Он шел заросшей тропинкой, ведя коня на поводу. Волоча правую ногу, он приблизился к роднику, что журчал под огромной раскидистой ивой. Глаза его наполнились слезами. На плоском камне над родником до сих пор можно было прочесть: «Родник Шахназ». Он поспешно отвернулся, боясь не совладать с собой.

    По старой, заросшей травой тропинке он повернул обратно. Теперь его хромота ощущалась еще явственней; тяжело припадая на правую ногу, он вышел на дорогу. На мгновение остановился в задумчивости. «Что же я наделал? Зачем я приехал сюда?» На противоположной стороне плешины, изуродованной шрамами, стояли в ряд скалы, напоминающие человеческие фигуры. Гылынджгая - заповедник бесчисленных воспоминаний, вместилище сказаний и легенд!…

    Он пересек испещренную селевыми потоками поляну, ведя на поводу коня, и зашагал вверх к Гылынджгая.

    Вдруг справа от дороги он уперся взглядом в небольшой ухоженный сквер. Когда-то на этом месте был такой же пустырь, как Гаялты. Потоки селя с Гылынджгая исполосовали и его рубцами. Теперь здесь был разбит сквер. По краю его, вдоль сельской дороги, проложили арык.

    Ему захотелось постоять здесь, вслушиваясь в однообразное журчание арыка, вдоволь вдохнуть чистого горного воздуха.

    И конь, как бы угадав намерение своего хозяина, встряхивая мягкой гривой, нагнулся над арыком. Как серпом подрезая вымытую недавним дождем зеленую траву, он двинулся вдоль арыка. Путник отпустил поводья. С трудом волоча правую ногу, он перебрался на другую сторону арыка, постоял в нерешительности, затем, отворив деревянную калитку в середине невысокого каменного забора, прихрамывая, медленно зашагал по дорожке, делившей сквер пополам. На расстоянии шагов десяти, в самом конце дорожки, затемненный едва распустившимися вишневыми деревьями, стоял небольшой памятник. На постаменте из черного мрамора покоился гранитный бюст: молодой человек с выбитой на груди Золотой Звездой, с эмблемой летчика на лейтенантских погонах, со шлемом пилота на голове. «Кто этот храбрец?» И тотчас в мыслях у него пронеслось: это, наверное, памятник кому-нибудь из героев Чеменли. С четырех сторон памятник окружали клумбы. И вдруг он вздрогнул: издалека, с расстояния в тридцать лет, он услышал аромат вьюнка, тянувшего свои желтые, как у конопли, цветы к солнцу. Кому пришло в голову посадить здесь вьюнок? Он поднял голову, всматриваясь в надпись на мраморном постаменте. На черном мраморе золотом было выбито: «Герой Советского Союза Эльдар Абасов. 1921-1943».

    Он застыл на месте. Сердце бешено колотилось, готовое выскочить из груди. По спине прошел озноб, а на лбу выступили капельки холодного пота. Губы дрожали. В ветвях вишневого дерева, совсем рядом, послышался свист. Не соловья ли? Да, конечно, это же соловей. И петь он мог только в этом месте. Услышав трели соловья, он понял, что душа его еще не выгорела до конца, что он видит и слышит, как видел и слышал прежде. Сейчас это потрясение пройдет - и он сможет обо всем спокойно подумать, теперь он явственно слышал стук собственного сердца.

    Волоча правую ногу в неуклюжем ботинке, он приближался к самому постаменту. Действительно ли там написано «Эльдар Абасов»? Но может быть, это какой-то другой Эльдар Абасов? Он перебрал в памяти всех своих сверстников в Чеменли тридцатилетней давности. Вспомнил их имена. Нет, в их селе у него не было тезки.

    Он пристально вгляделся в шлем пилота на голове парня, рассмотрел его Золотую Звезду, лицо из гранита. Да, это был он сам. Сомнений быть не могло. И все-таки этот парень совсем на него не похож.

    Ну, абсолютно никакого сходства. Наверно, оттого, что скульптор попался неопытный… либо обладал уж очень буйной фантазией. Ты только посмотри, каким надменным, горделивым захотелось ему изобразить этого молодого летчика! Скорее не летчика, а сказочного богатыря, одним взмахом отрубающего дракону все семь голов. Широкоплечий, с развернутой грудью, - ведь на каждое его плечо можно взвалить целую гору! Но, видимо, скульптор не только никогда не видал уста Алмардана, но и не слыхал его слов: «Сила героя не в его мускулах, а в его сердце». А впрочем, какая разница? А вдруг герой и должен быть таким? Хорошо, что этот юноша совсем на него не похож. И уж совсем не походит на колченогого Эльдара, который, волоча искривленную ногу, прячет под мышкой изуродованную рубцами, почерневшую от ожогов руку.

    Он постоял в задумчивости. Вдруг его сухие, потрескавшиеся губы тронула улыбка. «Видишь, с какими почестями тебя похоронили? А ты все слоняешься по белу свету».

    И, успокоившись, он отошел от бюста, миновал цветочные клумбы и направился к цветущему вишневому дереву, где только что заливался соловей. Подумал, что надо той же тропинкой вернуться обратно. Но почему-то замешкался, вдруг ему захотелось присесть отдохнуть, прямо здесь, рядом с этим бюстом, под вишневым деревом с блестящими цветочками! Ведь имеет же он право немного отдохнуть, и он вовсе себя не обманывает: как только немного отдохнет, так сразу же поднимется и пустится в обратный путь.

    Он лег на спину, поглаживая рукой совсем свежую траву, и устремил взор к небу.

    … Ты только посмотри, что делает судьба с человеком! Как случилось, что за все эти долгие годы, что он провел вдали от Чеменли, он даже не слышал о герое по имени Эльдар Абасов.

    Но какой же ты, Абасов? Или ты думаешь, что в такой огромной стране ты один с фамилией Абасов? Собственно, какое отношение к тебе имеет эта фамилия? Ведь ты Мамедов, Айхан Мамедов. И впервые за эти долгие годы он сообразил, что одновременно является и Мамедовым и Абасовым. Эта мысль привела его в ужас, будто он совершил какое-то преступление. Оказывается, он так и не привык к своему второму имени, все еще не мог забыть, что в свое время он был Эльдаром Абасовым. А ведь он убедил себя, что он, - Айхан Мамедов, свыкся со своим новым именем, так свыкся, что совсем позабыл, что он - Эльдар Абасов. Он, конечно, не отрекался от себя, своего рода, племени, но это был его зарок, который он дал сам себе.

    Почему же теперь все его существо охвачено таким волнением? И не слова ли «Герой Советского Союза» и подпись на постаменте вернули его к прежним временам?

    От таких мыслей ему сделалось совсем невмоготу, он перевернулся с боку на бок, сжал левую руку в кулак. «Безумец, болван, разве так можно…»

    Почему давеча, увидев свой дом, ставший колхозным зерновым складом, он не повернул назад? Неужели той скрытой силой, что влекла его вверх, к Гылынджгая, был именно этот постамент? И почему, увидев его, он пришел в такое смятение? Что это? Радость? Гордость? Счастье? А не честолюбие ли это? Оно хорошо знакомо ему, это чувство, присущее многим людям на земле. Казаться лучше других, умнее других, быть выше всех. Часто оно облачено в красивый наряд благожелательности. Но у этого чувства есть и другое название: его имя-дьявол! Так назвала его Шахназ. А сама она, наверное, услыхала его от своего отца - дяди Сардара. А дядя Сардар - от своих родителей, а те, вероятно, - от своих… Да, этот дьявол в течение веков преследует людей. Но было немало и таких, кому удавалось избежать его ловушки. Им удалось достигнуть ослепительной вершины славы. Они были факелом, метеором, подобно Айхану Мамедову. Бросившись на колючую проволоку, он обратился в пепел. Вот как эти цветочки вишневого дерева, они только что расцвели, но так же быстро и увянут. Они, как то пшеничное зерно, которое попало в землю, чтобы зазеленеть полным колосом. Это символ жизни, ее смысл. А тот бюст, что возвышается посреди сквера, - символ чего он? Кто воздвиг этот пьедестал славы без его ведома, без его согласия?

    «О чем это ты? Ведь этот памятник установлен в честь давно ушедшего из жизни Эльдара Абасова. При чем тут ты?» - «Верно, этот бюст не имеет ко мне никакого отношения. Я совершенно зря волнуюсь». - «Но все-таки там написано мое имя?» - «Следовательно, ты опять в лапах дьявола? Не забыл ли ты о пощечине Шахназ?» И он непроизвольно поднес к лицу свою изуродованную, в рубцах от ожогов, руку. Ему показалось, что щека его пылает огнем. Он попытался еще раз избавиться от этого наваждения, но оно не отпускало его. Мысли переплелись, словно паутина, и вздрагивали, стоило песчинке прикоснуться к ним. Он очутился на другом берегу своей жизни, о котором он так старался забыть. Все эти годы он жил, не привлекая ничьего внимания, и вдруг, в одно мгновение, все переменилось. Как будто он очутился на величественной вершине Бабадага.

    Все взгляды устремлены на него. Каждый шаг усыпан цветами.

    «Нет, ты действительно сходишь с ума! - постучал он кулаком по своему лбу. - Ты стоишь на величественной вершине Бабадага… Каждый шаг твой усыпан цветами…» - горько передразнил он самого себя. Но есть ли над чем издеваться? Над народной любовью? Над народной памятью? Этот небольшой мраморный памятник - символ поклонения. Это ведь памятник не ему, памятник благодарных жителей Чеменли. Символ их любви, столь же долговечной, как этот монолитный мрамор!

    Новые чувства обступили его: печаль и счастье. Они, как пара голубей, сопровождают его всю жизнь, с самого детства, с той поры, когда он, стоя у «звездного окна» отца, слушал горестные звуки кеманчи выпивохи Мурсала. До сих пор он не мог постичь таинственности этого чувства, его глубину. Здесь он был беспомощен. Это неведомое чувство он почему-то назвал «чутьем Алмардана». Может быть, потому, что на свете самым близким и самым непостижимым для него человеком был его отец. Вот и теперь ему показалось, что, когда он очутился лицом к лицу с возвышающимся среди зелени памятником, он почти постиг смысл этого состояния. Почти… Ведь заслужить любовь народа - это действительно большое счастье. Кто знает, где он был, когда люди возводили этот памятник ему же? Таков мир, как две стороны медали, одна - всегда день, другая - ночь. Никому еще не удавалось нарушить это равновесие.

    Как бы там ни было, он должен немедленно возвратиться той же дорогой, что привела его сюда. А Шахназ? Так о ней ничего и не узнать? В Чеменли ли она, не переехала ли в другое место? А может быть, давно переселилась в мир иной? Нет, уехать, ничего не узнав о ней, он не имеет права.

    С этими мыслями он поудобнее устроился на сочной траве. К нему вернулись ясность мышления и покой. Думы обступили его и были так безоблачны, как это весеннее утро. Он уже больше не думал о памятнике. Все его существо источало свет, словно это вишневое дерево в розовой пене. Он думал о Шахназ, этой Джемме с длинными косами.

    Внезапно и эта мысль показалась ему абсурдной.

    О господи, не смешно ли это, ну какая могла быть связь между ним и Шахназ? Она ведь была женой другого и была счастлива. Ведь он не забыл строчек письма, написанных знакомым аккуратным почерком, писал их товарищ его далеких детских лет - Толстяк Насиб: «От семьи Эльдара Абасова - героического сына нашего села - никого не осталось. Его отец-Алмардан-киши - умер во время войны, вскоре скончалась и его мать. Сестра не вернулась из блокадного Ленинграда. А возлюбленная Шахназ вышла замуж за другого и счастлива в своей семейной жизни». Это был ответ на его последнее письмо в Чеменли, которое он послал от имени фронтового друга Эльдара Абасова - Айхана Мамедова. Неуклюжий и бесхарактерный Насиб, которого всегда дразнили «Толстяком Насибом», как видно, работал тогда секретарем сельсовета и привык обстоятельно отвечать на официальные письма. Он нисколько не сомневался в правдивости каждого слова этого письма, поскольку и на предыдущие письма получал точно такие же ответы. Но о Шахназ было написано впервые. Кто подарил ей эту счастливую семейную жизнь? Этого он не знал. И Толстяк Насиб об этом ничего не сообщал. И хорошо сделал, так как это положило конец его мукам и сомнениям. Что же касается слов: «героический сын нашего села», то им он не придал никакого значения. Знал, что теперь всех, кто погиб на войне, считают героями. Может быть, и справедливо.

    Да вот, поди, ж ты, что может преподнести жизнь. Теперь он возвратился в родное село под именем Айхана Мамедова, и, кажется, кстати. Он пытался вспомнить лицо этого юноши, но не мог и только слышал его голос. И этот голос, как песня вечности, навсегда поселился в его душе. Это была уже не первая воображаемая им встреча. Сколько раз он беседовал с ним, делил все радости и печали.

    Что еще он мог поделать? Ведь от спасителя ему остались на память лишь имя и голос. Он только слышал голос Айхана, но ни разу не смог посмотреть ему в лицо. В том мире беспамятства, в том аду, существовали только слова: «Ты меня слышишь, брат мой? Я твой земляк, Айхан Мамедов. Я пришел спасти тебя». Сколько раз в своем воображении он пытался представить своего спасителя, но до сих пор не видел его так явственно. «Ты слышишь меня, Айхан? Ты не думай, что здесь - у этого гранитного памятника - я расстанусь с тобой. Нет! Пока я жив, я буду с тобой. Этот памятник, эти венки, этот цветущий ковер - ничто не сможет разлучить нас. Ведь мы единое целое. Ты упавшее в землю далекой Германии зерно, а я - колос, проросший из него…»

    Эти слова прозвучали так взволнованно, что он невольно вздрогнул. Торопливо поднялся с колен, ухватившись рукой за мокрую от росы ветку. Он сделал несколько шагов и, непроизвольно обернувшись, взглянул на бюст, потом на высившийся напротив Бабадаг. И вдруг до его слуха донеслось: «Эй-гей! Кто ты?» Будто отец почувствовал, что он вернулся в родное село. С самокруткой в зубах уста Алмардан, мягко улыбаясь, смотрел на него, Кожа на его шее была морщинистой, дым от папиросы колечками завивался в воздухе. Глаза из-под широких бровей светились улыбкой. «Доброе утро, папа! - Что-то дрогнуло у него в груди. - Почему ты так поступил? Почему покинул этот мир, не оставшись в нем хозяином?» - «Не говори так, сынок. Мир никогда не может быть без хозяина. Когда наступает срок, отцы завешают его сыновьям. Разве ты этого не знаешь?» Да, отец узнал его. Узнал, несмотря на то что в свое время он ушел отсюда на фронт Эльдаром Абасовым, а теперь возвратился Айханом Мамедовым.

    Отец узнал его.

    Если бы Архимед был поэтом, он сказал бы так: «Дайте мне точку вне мира, чтобы я мог показать вам этот мир целиком. Тогда бы вы увидели, какой яркий свет он излучает».

    Когда я был ребенком, я думал, что Бабадаг - мой дедушка. Потому что Бабадаг означает - дедушка-гора. Отец мой потому его так любит, что считает его своим отцом. Каждое утро, проснувшись на рассвете, он тихонько разговаривает с ним.

    И хотя я, вырастая, понял, что это не так, я никак не мог избавиться от мысли о существовании между отцом и Бабадагом какой-то тайны. Как мне было в это верить? По утрам, перед работой, отец обычно подолгу стоял у окна нашей гостиной, смотрящей на Бабадаг, и, дымя самокруткой, о чем-то думал. Я следил через полуоткрытую дверь нашей, моей и Гюльзан, спальни за этим безмолвным утренним диалогом. Я был уверен: мой отец разговаривает со своим отцом - моим дедушкой. В эти минуты загорелое до черноты его лицо казалось мне просветленным.

    В один из жарких июньских дней я проснулся раньше обычного, даже раньше моего отца. Потому что завтра предстоял экзамен по естествознанию. Это был последний экзамен, к нему надо было хорошо подготовиться. Если бы я сдал его успешно, мог бы считать себя уже учеником десятого класса.

    Вскоре проснулся и отец. Он бесшумно прошел в гостиную. Я следил за каждым его шагом с необычайным интересом. Будто хотел подслушать его бессловесный разговор с Бабадагом. Оперевшись рукой об оконную раму, отец оглядел фиолетовую вершину горы, проследил за движением кучившихся облаков в дальнем уголке неба и спокойно произнес:

    - Сегодня будет хорошая погода… Да, все будет хорошо, очень хорошо, иншаллах…

    По тембру его голоса я понял, что он встал в хорошем расположении духа.

    - Да, все будет хорошо, очень хорошо, иншаллах, - повторил он, стоя у окна.

    Неторопливым движением он оторвал клок газеты из-под десятилинейной лампы, что стояла на окне, и долго мял его пальцами. Затем так же неторопливо достал из разукрашенного изящным рисунком кисета щепотку желтого табака и осторожно, но в то же время сноровисто принялся скручивать папиросу. Он приставил ее к стеклу лампы, затянулся и медленно выпустил колечки дыма, а они, отделившись от его прокуренных, пожелтевших усов, устремились в окно, и он, проследив за их полетом, помахал им вслед рукой,

    В это время я увидел маму, которая бесшумно вошла в комнату через открытую боковую дверь и принялась торопливо приводить гостиную в порядок. Застелила обеденный стол у окна скатертью, разгладила складки на ней, поставила на стол сахарницу, вазочку с вареньем. Принесла два стакана чая.

    Отец отпил глоток и, поставив горячий стакан на блюдце, взялся за папиросу. Он сделал затяжку и прислонил папиросу к краю другого блюдца.

    - Ну, как ты спала этой ночью, Саялы?

    Мама в это время что-то искала в шкафчике с посудой в нашей с Гюльназ комнате.

    - Хорошо, - ласково ответила она.

    - А ты?

    - А мне что-то не спалось.

    В глазах матери появилась всегдашняя озабоченность.

    - Что случилось, Мардан? Неужто ты так обрадовался новой должности, что она лишила тебя сна?

    Отец на ее ироничный вопрос ответил спокойной улыбкой:

    - А ты как думала, Саялы?

    - А ведь я еще не успела ни о чем подумать.

    И тут я вспомнил о происшедшей в нашей маленькой семье большой перемене - вчера отца избрали председателем сельсовета. Теперь только до меня дошел смысл произнесенных отцом слов: «Все будет хорошо, иншаллах».

    - Как ты думаешь, Саялы, - медленно продолжал отец, - прежде чем взяться за новую работу, не навестить ли мне еще раз Гаяалты?

    - На что тебе теперь Гаяалты, Мардан? Тебя в нашем большом селе в местное правительство выбрали, чтобы ты людям помогал. А ты все еще о своих камнях думаешь!

    По тому, как отец улыбнулся в усы, я почувствовал, что в душе он посмеивается над мамой.

    - Так ты считаешь, что я и есть местное правительство? Значит, только и обязан заботиться о людях Чеменли?…

    - Может, тебя со временем и районным правительством выберут, а киши, а мы об этом и не догадываемся, - рассмеялась мать.

    - Нет, Саялы, ты зря надо мной смеешься… Моя работа потруднее, чем у районного правительства…

    Мама перебила его:

    - Потруднее? Тогда не брался бы за нее. Ведь тебя же никто не заставлял.

    - Так-то оно так, только знаешь, Саялы, не выходят у меня из головы мысли об Агчай, Карачай, Гаяалты, Бешбулаге.

    - Не понимаю я тебя, Мардан. О чем ты?…

    - Да ты хоть имеешь представление, что такое местное правительство? С людьми я, положим, найду общий язык. А как быть с Чеменли, Бабадагом? Как быть с селями, что хотят съесть Сенгергая? Ведь они тоже на человека надеются, на местное правительство. Разве не так? Если в Чеменли пересохнет хоть один родник, я буду считать, что это моя вина, с Карадага придет сель - опять я буду виноват.

    - Мардан, - вдруг посерьезнела мать, - мне и в голову не приходило, что у местного правительства может быть столько забот.

    - А раз так, принеси-ка мне мои молоток и мастерок. В детской комнате они, под шкафом.

    - На что тебе молоток и мастерок, а киши?

    - Ты сначала принеси, а потом увидишь, на что они мне, А еще, если нетрудно, достань из сундука шелковый платок.

    - Что это тебе взбрело на ум? - улыбнулась мама, но пошла и принесла сначала молоток и мастерок, а затем открыла сундук и достала оттуда цветастый платок. - Ой, да это же мой девичий платок, еще когда я была невестой…

    Она уже собралась было положить его обратно в сундук, но отец остановил ее.

    - Правда? Вот и хорошо, Саялы! Это как раз то, что нужно. Неси его сюда!…

    Отец подошел к столу. Меня разбирало любопытство. Я приподнялся на кровати, решив узнать, что же произойдет дальше.

    - Вот возьми, Саялы, и заверни все это в платок и положи на дно сундука, - и отец протянул маме молоток и мастерок.

    В ее удивленных глазах я прочитал: не свихнулся ли отец?

    - Что с тобой, Мардан, разве молоток и мастерок заворачивают в шелковые платки?

    - Заворачивают, Саялы, заворачивают. Если бы я мог, я бы в золото их завернул. - Сказав это, отец снова двинулся к окну. - Не только Чеменли, пусть бы весь земной шар отдали в мое распоряжение, а все равно остался бы уста Алмарданом.

    - Ты прав, Мардан. - Мама аккуратно завернула в свой девичий платок молоток с мастерком, которые все еще продолжала держать в руках.

    Отец уже стоя выпил остывший чай и собрался уходить.

    - А ты не будешь завтракать?

    - К завтраку я вернусь. Пусть ребята проснутся… Скрипнула дверь, ведущая на веранду.

    Мама тоже ушла на кухню. Я торопливо оделся и подошел к отцовскому «звездному окну». Так же, как он, опершись рукой о раму, посмотрел на Бабадаг. Что же там такого видел отец? Почему каждый раз, когда он вглядывался в гору, у него в глазах появлялся особый блеск. Мне хотелось разгадать эту тайну. Но Бабадаг был самой обыкновенной горой. Снежная вершина сверкала в лучах восходящего солнца. Узкие, пересекающиеся тропинки на заросших густых склонах были безлюдны.

    Над снежной пикой Бабадага, на белом фоне медленно плывущих облаков, кружила какая-то птица. Вдруг она камнем устремилась вниз. Легкие птичьи перья закружились в пыльной буре.

    Я чуть не расплакался, поняв, что не смогу помочь птице, бьющейся в когтях хищного ястреба. Именно в этот момент я услышал волшебные звуки, будто затянул свою песню скитающийся по извилистым тропкам странник. Это была кеманча дяди Мурсала. От волнения волосы зашевелились у меня на голове. Дядя Мурсал не играл на своей старой кеманче, а заставлял ее петь человеческим голосом. Хотя я не мог видеть дядю Мурсала, который играл на веранде своего дома, расположенного значительно выше нашего - в махале Демирчиляр, я легко представлял себе, как он держит кеманчу на колене, как, наклонив голову, прислушивается к ее звуку. Тихий, нежный, тоскливый голос кеманчи отзывался эхом на склонах Бабадага, вливался в отцовское окно, будто окрашивая летнее утро розовым светом. Кеманча рассказывала мне что-то, и я ее понимал, но ответить не мог, потому что мне был неведом ее язык, мне только хотелось ее слушать и слушать.

    Кеманча смолкла, я вышел из дому и пошел к Искендеру.

    Я взобрался в Гаяалты запыхавшись.

    Потоки селя с Карадага недавно прошли по этому склону. Каменистая земля была вся в трещинах. На ней росли только колючки, крепко вцепившись в нее корнями, кизил да лесная мушмула. Я огляделся. Отца не было. «Наверное, пошел в правление», - решил я и медленно зашагал по тропинке в махал Демирчиляр.

    Все вокруг было залито теплым солнечным светом. Окна домов светились всеми цветами радуги. Полевые цветы легонько покачивали нежными лепестками. Ветки деревьев, склонив верхушки, роняли на землю утреннюю росу. А горы уже были спокойными, светлыми, величественными. На изумрудном небе выделялись две точки - это были орлы, они будто парили рядом с солнцем.

    Мне даже показалось в эту минуту, что не только Чеменли - весь мир охвачен тишиной и покоем. И душа моя наполнилась гордостью, я будто впервые увидел родное село: эти дома под красной черепицей, разукрашенные веранды. Вдруг я вспомнил отцовский молоток и мастерок. На большинстве этих домов есть их следы.

    Почти каждый дом в Чеменли украшен фигурками животных и птиц. На крыше наших соседей, на доме Шахназ, - красочные павлины, веером распустившие хвосты. На доме Искендера куда-то бежит маленький олененок, выпучив огромные глаза. Сталкивающиеся закрученными рогами бараны, горные козы, как бы желающие перепрыгнуть через крышу, скачущие с крыши на крышу, с чердака на чердак пушистые белки, лисицы, вот-вот готовые ожить и разбежаться по тесным переулкам нашего села. Эти фигурки служили опознавательными знаками наших безымянных улиц, ненумерованных домов.

    Минуя эти знакомые адреса, я продвигался к верхней части села. Не доходя центра, перед правлением сельсовета я увидел отца, сидевшего на деревянной скамье у больших ворот. Он все так же неторопливо скручивал самокрутку. Он увидел меня и сделал знак рукой, чтобы я подошел.

    - Что с тобой, сынок? - участливо спросил он, внимательно меня оглядывая. При этом он встал, видимо собираясь пересесть на другое место. - Куда ты так рано?

    Когда он повернулся, чтобы изменить положение, я увидел сзади него морщинистую шею. Раньше я как-то не замечал этого. На шее отца, на задубевшей под солнцем бронзовой коже, протянулись перекрещивающиеся глубокие морщины, похожие на трещины в высохшей от жажды земле. Нет, это были даже не трещины, а скорее пирамида из ровно нарезанных черных брусков.

    Эта пирамида так меня поразила, что я не мог отвести от нее глаз.

    Отец как будто понял мое состояние.

    - Молчишь? Видно, и ты, и твоя мама думаете, что я радуюсь новой должности? - тихонько спросил он. - Вот видишь… Раньше всех явился в сельсовет и уселся перед правлением.

    Я не ответил; опустив голову, ждал, что он еще скажет.

    - Садись рядом, - он указал мне место на лавочке, - поговорим немного.

    Я сел.

    - Это хорошее предзнаменование, что, вступая в новую должность, я могу поговорить с тобой. Кто у меня есть на этом свете дороже тебя…

    - Ты мог поговорить со мной и. дома… Что скажут…

    Папиросный дым, выпускаемый сквозь короткие седые усы, смешивался со странной улыбкой на его губах. Отец так ласково посмотрел на меня, так мягко улыбнулся, что я снова ощутил какой-то странный озноб.

    - «Что скажут…» - Отец с легкой иронией повторил мои слова. - Дело не в том, сынок. Кто что скажет - меня мало интересует. Но сегодня, вот здесь, - он рукой дотронулся до своей груди, - будто соорудили мельницу мыслей… Знаешь, Эльдар, ты ходишь в школу, читаешь книги, каждый день что-то узнаешь. В этом нет ничего удивительного. А я с недавнего времени тоже будто сижу на уроке. Или читаю какую-то книгу. Одна мысль рождает другую. Со вчерашнего вечера я столько всего передумал, ты не можешь себе представить…

    - Правильно мама говорит, тебя обрадовала новая должность…

    - Обрадовала? Нет, просто вчера я был совсем другим человеком. Что же произошло? А ничего, это и есть жизнь. Человеку свойственно меняться каждый день, иначе он будет походить на камень или скалу. Недавно я был в Гаяалты. Видел черные расщелины, и сердце у меня разрывалось…

    - Что же делать, это сель, ведь существует поговорка: его сила так же непреодолима, как сила народа.

    - Вот молодец, какое хорошее изречение пришло тебе на ум, сьшок. А я вот хочу, чтобы сила народа превзошла силу селя. Надо нам в Гаяалты разбить такой сад, чтобы эта плешь больше не знала, что такое сель.

    - Сад? Да там же только камень да галька.

    - Камень в человеческих руках тоже кое-что значит. Но нужна вода, много воды. - Отец на мгновение умолк. Он уже забыл о моем присутствии и разговаривал как бы сам с собой. - Хорошо, что сегодня я вышел из дому так рано. Иначе я многое бы потерял.

    - О чем ты? - поинтересовался я.

    - Сегодня утром мир показался мне таким прекрасным, таким ясным… Но он не так совершенен, как нам иной раз кажется. Я заглянул в него поглубже. И понял, что он, как ребенок, нуждается в постоянной заботе…

    В это время из-за его спины послышался приятный голос:

    - Доброе утро, уста!

    Я поднял голову и увидел нашу учительницу Чимназ, которая стояла в нескольких шагах от нас и смотрела на отца со спокойной улыбкой.

    - Извините, теперь вас надо величать не уста, а председатель, - поправилась она.

    - Доброе утро, Чимназ-муэллима, доброе утро… - Отец поднялся. Я отошел в сторону. - Добро пожаловать. - Отец хотел было протянуть этой уважаемой в Чеменли учительнице руку, но, взглянув на ее белые, блестящие как мрамор руки, почему-то передумал. - Вы по делу?

    - Я направлялась в школу… - Заметив смущение отца, Чимназ-муэллима решила избавить его от неловкости. - По колечкам папиросного дыма я поняла, что уста Алмардан вышел на работу. Значит, и мне пора…

    - Извините, муэллима, - улыбнулся отец, - можно ли мне задать вам один вопрос? Мой Эльдар действительно отличник или простой зубрила? - И отец хитро посмотрел в мою сторону. Чимназ-муэллима еще мягче улыбнулась:

    - Нет, уста, ваш Эльдар не зубрила, можете в этом не сомневаться. То, что Эльдар знает сегодня, он может повторить через месяц, через несколько месяцев. У него прекрасная память.

    - Извините, муэллима, но какой же это отличник? Что толку перемалывать, как мельница, чужое зерно? Я хочу знать: есть ли у него в бункере свое собственное зерно? Или все это чужое? И что будет, когда кладовая иссякнет?

    Внезапно Чимназ-муэллима расхохоталась, выбившиеся из-под шелкового платка толстые косы ее заколыхались, как ветви сирени, красивые плечи вздрагивали, а цепочка с медальоном на длинной гладкой шее свернулась колечками на ее полуоткрытой груди. Губы раздвинулись, показывая ряд ровных перламутровых зубов.

    - Так вот что вас занимает, уста! А ведь верно, что со дня сотворения мира мельница всегда осаждалась людьми. Взять хотя бы нашего мельника Асада… Стоило его мельнице стать хоть на один день, вы сами знаете, какая толчея возникала в нашем селе.

    - Молодец, муэллима. Вот именно это меня и интересует. Человеческая мельница мыслей не знает ни перебоев, ни остановок - Отец снова взглянул в мою сторону. - Именно об этом я только что толковал с Эльдаром.

    Но я больше не вслушивался в их разговор. Я не мог отвести взгляда от Чимназ-муэллимы. Глядя на ее косы, я вдруг подумал о Шахназ: у нее тоже были такие же толстые косы, точно такие, как у Чимназ-муэллимы. И имена у них были схожими: Чимназ - Шахназ. Потом к этим двум именам добавилось третье - Гюльназ.

    - Извините, муэллима, я оторвал вас от дел. - Тихий голос отца отвлек меня от моих мыслей. - Я слыхал, что из Испании осиротевших детей привозят в нашу страну. Это правда?

    - Конечно, об этом пишут в газетах.

    - А нельзя сделать так, чтобы нескольких ребят прислали и к нам в Чеменли?

    - Вот этого я, не знаю.

    - А можно ли как-то узнать? - раздумчиво продолжал отец. - Может быть, письмо написать верховному правительству? Как вы думаете? Мы их здесь вырастим, как родных детей.

    Чимназ- муэллима помолчала, потом обернулась ко мне, будто хотела узнать, что я думаю по этому поводу.

    - Я считаю, что такие вопросы должны решать местные власти. Конечно, можно и в Москву написать…

    Отец больше ничего не сказал. Чимназ-муэллима, попрощавшись с нами, ушла. Отец сидел глубоко задумавшись. Со словами «Искендер ждет меня» я двинулся по дороге, еще раз обернулся - отец все еще сидел, о чем-то думая. Уж не о том ли, что быть председателем сельсовета действительно непростое дело?

    Искендер ждал меня. Раскрыв учебник, он положил его перед собой, делая вид, что занимается. Но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он с утра ничего не делал.

    - Где ты пропадаешь? Я давно жду тебя.

    - Вижу, вижу, уже до середины учебника добрался.

    - Это просто так, чтобы замести следы.

    - О, так ты действительно отличный конспиратор и разведчик!

    - А ты как думал? Ты, видишь ли, профессором естествознания собрался стать, а я и в разведчики не гожусь?

    Кличку «профессор естествознания» дала мне Чимназ-муэллима, По ее предмету я всегда получал пятерки, поэтому в шутку она меня так и величала.

    До полудня мы прозанимались, и только пришедший на обед Дядя Ашраф от самых ворот поднял такой шум, что мы действительно поняли, что устали, и отбросили учебники.

    - Эй, дети, кто там есть? Рейхан, Хадиджа, Сона…

    Все три сестры Искендера одновременно появились на веранде.

    - Кружку айрана!… И быстро собирайтесь,

    - Куда? - воскликнули сестры разом.

    - Там и узнаете. А где Искендер?

    - Я здесь.

    Вместе с Искендером вышел на веранду и я.

    - Ну и ну!… Тут по приказу председателя Алмардана все село с ног сбилось, а вы, как наседки, сидите по углам.

    - А что случилось? - взволнованно спросил я.

    - Отец твой собрал народ, даже из районного центра приехали. Во главе с самим райкомом. Говорят, собрание.

    На открытой площадке перед Бешбулагом яблоку негде упасть. Вдоль изгородей, в воротах, на дороге сельские жители с нетерпением ждали чего-то. Здесь были все - и дети, и взрослые. Ребятишки устроились на заборах, облепили деревья. Их наблюдательные пункты были наиболее удобными, поскольку оттуда была видна только что сооруженная трибуна внизу - перед Бешбулагом. Мы с Искендером влезли на кривую ветку большого каштана.

    Митинг начался. Сначала слово предоставили прибывшему из районного центра седовласому человеку. Наверное, это и был тот самый секретарь райкома, о котором говорил дядя Ашраф. Когда он заговорил, все стихло.

    - Товарищи! Мы собрались здесь для того, чтобы выразить свою солидарность героическому испанскому народу. Когда сегодня утром уважаемый Алмардан-киши позвонил мне и высказал свои мысли по этому поводу, я очень обрадовался. Отрадно, что ваш новый председатель начал свою деятельность, - оратор, слегка улыбнувшись, взглянул на безмолвно стоявшего рядом моего отца, - с такого значительного, я бы сказал, интернационального шага. Вы знаете, что в Испании сейчас пылают города и села. Народ поднялся на борьбу против контрреволюции и международного фашизма. Все свободолюбивые народы мира на стороне мужественного испанского народа. И в первую очередь - советский народ, который протягивает Испании руку помощи…

    Площадь наполнилась аплодисментами, и я только сейчас сообразил, о чем отец говорил утром с Чимназ-муэллимой, и понял, почему он был так взволнован. А теперь вот так же дрожал голос этого седовласого человека.

    - Испанская революция - это один из факелов мировой революции. Враги хотят погасить его. Потому что они боятся революционного пламени. Боятся, подобно тому, как летучие мыши боятся света.

    Волнение передалось и мне. Я обернулся и посмотрел на Искендера.

    - Слышишь? Как хорошо говорит этот человек!

    - Тсс! Давай послушаем, что еще скажут… Я еще крепче уцепился за каштановую ветку.

    - Слово предоставляется представительнице молодой интеллигенции Чеменли Салиме.

    Услыхав это имя, я впился глазами в трибуну. Салима была дочерью нашего фаэтонщика Салима. Она училась в Ленинграде. Я слышал, что она приехала в Чеменли на летние каникулы, но саму ее не видел.

    Салима, рассыпав по плечам густые волосы, приблизилась к разукрашенной трибуне. Площадь притихла. Я разглядывал ее сквозь листья каштана.

    - Мы, советская молодежь, юноши и девушки…

    Я почему- то очень хорошо относился к Салиме, гордился тем, что она учится в Ленинграде и через два-три года вернется врачом в Чеменли. И отец всегда, когда речь заходила о Салиме, с гордостью говорил: «Это первая ласточка нашего Чеменли».

    Выступление Салимы часто прерывалось аплодисментами. Она закончила его такими словами:

    - От имени молодежи села я заверяю патриотов Испании, что мы всегда с ними. Если понадобится, мы готовы взяться за оружие и сражаться в рядах интернациональных бригад.

    Она еще что-то говорила, но в грохоте аплодисментов я ничего не расслышал. Понял только, что в Испании есть интернациональные бригады. Интересно, всех ли добровольцев принимают в те бригады?

    Наконец слово предоставили моему отцу. Увидев, как он медленно приближается к трибуне, я хотел спрыгнуть с дерева и укрыться в ближайшем кустарнике, но Искендер схватил меня за руку:

    - Куда ты? Боишься, что отец и тебя вслед за Салимой пошлет в Испанию?

    - Нет, я боюсь другого. Он сейчас начнет рассказывать о мельнице мыслей и о том, как целый день она эти мысли перемалывает.

    Но отец заговорил о другом:

    - Люди! Вы знаете, что я никогда не бывал дальше нашего ущелья Агчай. Но если глубоко вдуматься, мне известен каждый уголок в мире. Вот и Испанию я как будто видел своими глазами. Почему я так говорю? Потому, что этот мир принадлежит людям и человек является его хозяином. Но какой человек? Тот, что с мозолистыми руками и совестливым сердцем. И в Испании потому идет война, что люди с мозолистыми руками хотят стать хозяевами своей страны, как мы стали хозяевами своей. И наш долг помочь братьям. Вспомните годы гражданской войны. Страна задыхалась в тисках голода и нищеты. В такой момент Ленин, прежде всего, думал о детях. Почему?… - Его голос потонул в аплодисментах. - Потому, - продолжал он после того, как толпа успокоилась, - что дети - будущее мира, будущие хозяева земли. К ним принадлежат и испанские дети. А на них с неба вместо дождя сыплются пули. - Отец неожиданно обернулся к стоявшему рядом седовласому мужчине - секретарю райкома: - Товарищ Исмаилзаде, у нас к вам есть просьба. Напишите в Москву, пусть присылают и к нам в Чеменли испанских ребятишек. Мы их как родных примем…

    Последние слова отца потонули в гуле голосов. Я тоже разволновался от сияющих отцовских глаз, от слов, которые он произнес.

    Я схватил Искендера за руку:

    - Идем! Я больше не могу здесь оставаться.

    - Куда? Какие занятия сейчас полезут в голову?

    - Все равно пошли! Знаешь куда - на водопад.

    - Пошли!

    Мне захотелось совершить что-то необычное. Но и холодные струи водопада Нуран не погасили жар моего сердца.

    - Послушай, Искендер, знаешь что… Давай убежим в Испанию.

    - В Испанию? - взволнованно произнес он. - Дай руку! Только за эту идею тебе надо поставить памятник на Бешбулаге.

    - Положи правую руку мне на голову, Эльдар! - преградил мне дорогу Толстяк Насиб, как только я первым вышел из класса.

    Я удивленно посмотрел на него. Экзаменационный листок я держал в руке.

    - Что, пятерку получил?

    - Прошу тебя, Эльдар, положи правую руку мне на голову! Мне хотя бы троечку.

    Я выдернул свою руку из его пухлой ладони, мне стало противно.

    Мне обязательно надо было дождаться Искендера. Все знали, что, пока он не сдаст экзамен, я домой не уйду. А он только что вошел в класс, и мне ничего не оставалось, как прогуливаться по коридору.

    Наконец дверь класса отворилась. Не успел Искендер переступить порог, как я схватил его за руку и, даже не успев спросить, что получил, потащил за собой:

    - Скорее!

    Мы выбежали на безлюдный двор, а оттуда - на щебеночную сельскую дорогу. Только тут мы смогли перевести дух.

    - Ну, что будем делать? Пойдем врозь?

    - А мне домой не заходить? Прямо так и двинемся? Я ведь их дома оставил…

    - Оба? - тихо спросил я.

    - Да, оба…

    - Тогда ты беги домой. И мой захвати…

    - Хорошо…

    - Где встречаемся?

    - Мы же условились, у камня Алмардана.

    - Хорошо. Я там буду тебя ждать.

    Мы расстались. Искендер побежал наверх, в верхнюю часть села. А я спустился вниз - под Гылынджгая, к махалу Сенгер. Я бежал до самого родника, что был ниже нашего дома, над сельской дорогой. Здесь у ивы, которая прикрывала родник, словно огромный зонт, мне захотелось напиться холодной воды. Родник журчал, но его песня не была похожа на звуки кеманчи дяди Мурсала, она была прозрачна, как светлые глаза моего отца. Ведь этот родник когда-то открыл мой отец. Как-то он приметил, что с солнечной стороны Карадага, из-под скалы Кеклик, бьет родничок, и своей киркой пробил ему выход наружу. А потом посадил рядом иву. Вот почему в нашем селе этот родник называют то «родником Гюльназ», то «родником Эльдара», то есть моим или моей сестры.

    Я тихо поднялся в дом, потом, стараясь никому не попадаться на глаза, вошел в дровяной сарай, взял с вечера заготовленный там узелок и совсем, почти новые красивые туфли отца. По безлюдной тропинке, что вилась позади нашего дома, я выбрался на лесную дорогу. Пришлось идти в обход, зато она была безопасной.

    Как мы условились, я должен был ждать Искендера у камня Алмардана. Сделав большой круг, я спустился со скалы Кеклик к роднику Сенгер. Здесь плоские каменные плиты были уложены друг на друга и составляли гигантскую каменную пирамиду. Отец считал эту пирамиду фундаментом Карадага. Он был убежден, что эта огромная гора возвышалась лишь потому, что устойчиво опиралась на эту пирамиду. И если бы этих камней не было, селевые потоки Гаяалты низвергли бы Сенгергая в ущелье. Из-за этих камней отец однажды здорово обругал нашего соседа - пастуха дядю Касума. Тот, возвращаясь с пастбища, решил погрузить один из этих плоских камней на тележку, запряженную ослом, чтобы отвезти его к себе во двор. Отец услыхал звон кирки, бьющей о скалу, и тотчас спустился к Сенгергая.

    - Э-гей!… Вредитель! Не трогай камень!

    Но Касум сначала не понял, что этот возглас относится к нему. Тогда отец вырвал из его рук кирку и швырнул ее вниз, в ущелье.

    - Не смей этого делать! Убирайся отсюда! - закричал он на дядю Касума.

    - Ты что, взбесился, уста? О каком вредительстве ты толкуешь? Кому я приношу вред? На своей спине, на спине своего ишака я хочу перенести камни к себе во двор, построить хлев.

    - Камни надо возить вон оттуда, - отец указал на высохшее русло реки. - А тот камень особый, это не камень, а фундамент. Видишь эту гору? Если каждый в селе будет крушить по камню в день, однажды Карадаг обрушится на наши головы. Теперь ты понял?

    - Ей-богу, у тебя в голове ветер гуляет, уста. Что ты говоришь?

    - Если и гуляет ветер, то не в моей голове, а в твоей.

    Сколько ни убеждал дядя Касум отца, тот остался неумолим. Когда первый гнев прошел, отец даже предложил дяде Касуму помочь таскать камни из русла реки, чтобы построить хлев. Но твердо заявил, что, пусть хоть небо обрушится, он все равно, пока жив, не позволит кому бы то ни было тронуть хоть один камень в основании горы. После этого происшествия камень так и получил название - «камень Алмардана».

    Я вспомнил этот случай, и мне почудилось, что отец может прийти сюда, к этому самому камню, который сторожит уже столько лет. Увидев узелок у меня в руках, свои новые туфли, кисет с табаком у меня в кармане, огниво, он тут же сбросит меня в ущелье Агчай. Как же глупо все получилось! Ведь и этот табак, и эта папиросная бумага, и трубка - все отцовское. Только кремень подарил мне Искендер. И не он ли научил меня курить папиросы? А отец… Он, конечно, поволнуется, но когда узнает, что у него за сын, он все простит: и то, что я курил, и то, что сбежал из дому., и то, что прихватил с собой его новые туфли…

    Я выглянул из-за камня. На дороге никого не было. Искендер не появлялся. Вдруг мне почему-то захотелось кремнем, что подарил мне Искендер, нацарапать что-нибудь на камне, носящем имя моего отца. Надо же было как-то отметить этот исторический день! Ну, вроде того: «Испания, жди! Мы едем. Эльдар. Искендер. 1938, июль».

    Однако в Испанию нам попасть не удалось. В тот же вечер, недалеко от районного центра, под скалой, где высилась старинная церковь, называемая Килсебурун, мы были обнаружены. Виноваты в этом мы были сами. Мы увидели милиционера на коне и почему-то решили, что он гонится за нами. Мы растерялись. Сначала хотели убежать. Потом вытащили из-за пазухи два кинжала - их ночью Искендер наточил в кузнице своего отца, а затем спрятал, - эти кинжалы мы приготовили с собой в Испанию. Теперь надо было от них избавиться. Скрежет падающего на камень металла привлек внимание милиционера.

    Ночь мы провели в тесной комнатушке с маленьким оконцем. Утром нас отвели к начальнику. Он очень ласково расспросил нас, достал кинжалы, которые милиционер разыскал среди камней, поинтересовался, где мы их взяли и для какой цели. Но мы молчали. Мы не проронили ни слова, как истинные разведчики. Дверь отворилась, и вошел мой отец. Мы обменялись взглядами. И хотя - в его встревоженном взоре я не обнаружил ни заслуженной угрозы, ни гнева, внутри у меня что-то дрогнуло.

    - Вот, уста, - громко произнес начальник милиции. - Можешь взглянуть на этих храбрецов, не желающих ни в чем признаваться.

    - Передай их в мое распоряжение, начальник…

    - Конечно, как договорились, Алмардан-киши, я убежден, что никто лучше тебя не сможет разобраться в этом деле.

    Таким образом, мы были доставлены в село. Перед сельсоветом собралось много народа. Отец при всех объявил, что беглецы были обнаружены в Килсебуруне. С этого дня мы должны были отбывать наказание в самой маленькой и самой темной комнатке при сельсовете. Родственникам посещать нас не разрешалось. Еду нам будут доставлять две девочки - Гюльназ и Шахназ. Отец велел им обращаться с нами строго. Время и продолжительность посещений он тоже установил сам: каждое утро не более трех минут.

    Но разве есть на свете такая тюрьма, толстые стены, которые не пропускали бы света? Такой оказалась и наша тюрьма в Чеменли. Хотя стены ее были крепки, а двери заперты на замок, зато потолок был низкий и доски в нем кое-где прогнили. Первым это заметил Искендер. Ранним утром в одном из углов комнаты затрепетал слабый солнечный луч.

    - Взгляни, Эльдар, что бы это значило?

    - Сейчас узнаем… - Я протер глаза и поднялся с жесткого топчана. Солнечный луч отражался на противоположной стене. Вот в каких необыкновенных случаях может прийти на помощь человеку геометрия. И я указал другу на прогнившие доски, сквозь которые виднелась черепица.

    - Молодец, вот теперь тебя можно зачислить и в профессора геометрии. Не исключено, что ты можешь вычислить, который сейчас час…

    - Нет, с этим я не справлюсь. Тут нужны другие науки - астрономия, физика…

    - Зато я точно знаю, что именно сейчас твой отец стоит у ворот, попыхивая папиросой.

    - Нет, еще очень рано.

    - Ну, тогда иди сюда, я взберусь тебе на плечи и попробую сорвать гнилые доски.

    Я посмотрел на Искендера, потом на потолок.

    - Ты хочешь сказать, что мы можем бежать отсюда?

    - Вот именно.

    - Куда?

    - В Испанию…

    Я промолчал.

    - Ты что, сдрейфил?

    - Какой там сдрейфил, но вот осторожность нам не помешает.

    - Что же мы должны делать, по-твоему?

    - Переждать ночь. Может быть, даже и завтрашнюю. Пусть отец удостоверится, что мы больше никуда не собираемся бежать.

    Мы оба уселись на свои топчаны. Наступило тягостное молчание. Но положение наше уже не было таким безвыходным, мы уже знали, что всегда сможем отсюда сбежать. Одно это сознание привело нас в хорошее расположение духа, мы даже как-то забыли, что сидели взаперти, под двумя замками. На глиняной стене плясал пробивающийся сквозь ломаную черепицу солнечный луч. Мы не отводили от него глаз. Этот лучик принес с собой кусочек неба, в нем парили орлы, громоздились друг на друга розовые облака. А в дальней дали где-то была страна Испания. Страна, куда нам предстояло попасть, где, мы верили, нас ждут. Через два-три дня мы сбежим из этой оштукатуренной тюрьмы и отправимся в ту далекую страну.

    Так, в тишине, мы просидели какое-то время. Вдруг тихонько заскрипели ворота, послышались шаги. Вот звякнул ключ в замке на нашей двери. Не собираются ли нас выпустить? Тихий, но уверенный голос отца развеял наши надежды:

    - Даю вам три минуты, дьяволята… Ровно три минуты… Слышали?

    - Слышали, папа…

    Под сильной рукой отца старая дверь на заржавевших петлях захрипела и с трудом поддалась. В комнату ворвался поток света, а вместе с ним и две маленькие дрожащие тени. Две тени и две пары кос. Гюльназ бросилась мне на шею. Слезы лились из ее глаз, словно потоки весеннего дождя.

    - Как ты, дадаш? Мой дорогой братишка? Ужасно похудел. - Потом она взглянула на Искендера и улыбнулась, и Искендер ответил ей такой же улыбкой.

    С трудом вырывавшись из объятий сестры, я хотел поздороваться и с Шахназ, но наткнулся на строгий взгляд и. протянутую руку. Я покорно нагнул голову, подставив свое левое ухо в ее распоряжение. Нежными пальцами она ухватила кончик уха и тихонько дернула его.

    - Ну, считай!… Иди!…

    Так она поступала со мной всякий раз, стоило мне в чем-нибудь провиниться.

    В зависимости от тяжести моего проступка она заставляла меня считать то до тридцати, то до сорока, а иной раз до семидесяти. И я считал иногда медленно, иной раз быстро. Я должен был считать, будто поднимаюсь или спускаюсь по лестнице. Поскольку самой длинной в нашем селе была лестница Эльдара, в случае особого прегрешения я должен был считать до семидесяти. Этой лестнице было столько же лет, сколько мне. Маме трудно было таскать кувшин с водой с реки. Когда я родился, отец киркой выбил ступеньки в скале, спускающейся от махала Сенгер, к реке Агчай, и назвал их «лестницей Эльдара».

    - Сначала скажи, по какой лестнице?

    - Конечно, по лестнице Эльдара.

    - Ого… А мы опускаемся или поднимаемся?

    - Конечно, поднимаемся. Посмотрите-ка на него, он еще собирается спускаться…

    - Один, два… три.

    - Медленнее! Я же сказала, поднимаемся.

    - Шахназ, имей совесть, - проговорила вдруг Гюльназ дрожащим голосом. - Ведь папа нам дал всего три минуты. Разве за три минуты можно подняться по лестнице Эльдара?

    - Не беспокойся, я попрошу дядю Алмардана, он даст еще три минуты добавочных. - Проговорив это, Шахназ еще крепче ухватилась за мое ухо.

    Шахназ вдруг расхохоталась, а за нею и Гюльназ. Мне тоже стало смешно. Только Искендер растерянно смотрел на нас. Вдруг Гюльназ приблизилась к нему и тихонько зашептала:

    - Искендер, вечером дядя Ашраф был у нас. До полуночи он разговаривал с моим отцом.

    - О чем?

    Гюльназ еще ближе придвинулась к нему:

    - Ты никому не скажешь?

    - Никому.

    - Поклянись!

    - Клянусь.

    Потом моя сестра взяла его за руку и отвела в дальний угол комнаты. А мы с Шахназ расстелили на полу скатерть, разложили на ней еду из двух свертков, прибывших один из верхней, а другой из нижней части села. В железном ковшике молоко было еще теплым. Круглый медный поднос с пловом источал божественный аромат. В свежий чурек, был завернут бараний сыр. А в противоположном углу комнаты Гюльназ с Искендером после горячих клятв перешли к тайным переговорам.

    - Знаешь, вас понарошку посадил сюда мой папа. Просто так… Чтобы вас проучить.

    - Откуда ты знаешь?

    - Я так поняла из ночного разговора дяди Ашрафа и папы. Папа сказал дяде Ашрафу, что это вам пойдет на пользу. Иначе снова убегут. Понял? Вы не беспокойтесь, мы каждый день будем приходить сюда, и приносить еду.

    - А из нашего дома никто не придет?

    - Нет… Папа только мне с Шахназ разрешил. Мама тоже хотела пойти, но он ее не пустил.

    - Эх… а я… я ведь…

    - Ну говори, что ты хочешь сказать? Я все передам твоей маме.

    Искендер молча уставился в пол.

    - Что с тобой, Искендер, а мы-то на что? - Гюльназ произнесла это так ласково, как могла сказать только моя сестренка. Вот за это я так крепко ее любил.

    - О чем вы там шепчетесь! - властно прервала их Шахназ. - Быстрее к столу!

    Гюльназ, поднявшись на цыпочки, что-то еще прошептала Искендеру на ухо.

    Шахназ окинула меня подозрительным взглядом и спросила:

    - Ну, теперь-то вы можете сказать, куда собирались бежать?

    И Гюльназ, обняв мои колени, попросила:

    - Да скажите же, мы никому ни слова, клянусь папой.

    - Нет, нельзя! Это тайна.

    - Я же сказала - мы никому не скажем!…

    Искендер опередил меня.

    - Мы вам верим, Гюльназ, - произнес он, - но это невозможно. У разведчиков есть закон: умри, но не выдай тайны.

    - А вы разве разведчики?

    - Да. Разведчики будущего.

    - Вы только посмотрите на этих разведчиков, - включилась в разговор Шахназ, - им, видите ли, захотелось съездить повидать Баку, а их схватили на полдороге. Хороши разведчики…

    Мы не нашлись что ей ответить.

    Мы уселись на полу, а девочки продолжали стоять рядом.

    - А вы?

    - Мы с узниками не желаем делить трапезу, - с улыбкой заключила Шахназ, положив голову на плечо Гюльназ.

    - Правда? - Я сдвинул брови. - А я - то думал, что наши чеменлинские девушки, если потребуется, последуют примеру жен декабристов…

    Шахназ эти слова привели в замешательство, ее выручила подруга.

    - Ты правильно думаешь, брат. Если понадобится, мы сумеем добраться и до Антарктиды, чтобы губами прикоснуться к холодным оковам…

    Подбодренная этими словами, Шахназ с улыбкой подхватила:

    - Конечно, но не оковы тех, кто так постыдно завершил первое тайное путешествие в Килсебурун…

    У Искендера загорелись глаза.

    Ты слыхал? - тихо проговорил он. - Это еще что! Мы еще и не такое услышим.

    - Ну что ж? Железо закаляют ударами.

    В это время неожиданно раздался стук в дверь.

    - Время свидания окончено, девочки! Освободите камеру! - шутливо произнес отец.

    - Дядя Алмардан, мы просим еще три минуты. - Шахназ говорила так же твердо, как и он. - У меня есть разговор к Эльдару…

    - А эти три минуты, что вы делали?

    - Я дергала Эльдара за ухо, а Гюльназ - Искендера… Пока поднимались по лестнице Эльдара, три минуты прошли.

    - Ну и ну!… Ладно, даю вам еще три минуты, но боюсь, что после вашего ухода я обнаружу в камере вместо четырех человечьих ушей - слоновьи.

    Отец ушел. Мы посмеялись над его словами. Потом девочки молча уселись рядом с нами. Мы поняли, что есть, они не собирались, просто хотели доставить нам удовольствие. Они заботливо подкладывали нам лучшие куски то из одной, то из другой тарелки, ласково приговаривая:

    - А теперь съешь это…

    - Ты должен съесть все, что здесь положено.

    - Вот это - теплое молоко, выпейте все…

    Наши сердца были переполнены благодарностью. Поэтому, когда пришла пора расставаться, Гюльназ жалобно вздохнула:

    - Даже не хочется отсюда уходить! Только невозможно…

    Искендер ласково взглянул на нее:

    - Что ж тут невозможного! Тем, кто хочет добровольно сесть в тюрьму, мы с удовольствием поможем.

    - Как?

    - Очень просто. - Подняв голову, он указал на гнилые доски в потолке. Солнечный луч уже оттуда не просачивался. - Для вас мы откроем вход со звездного неба.

    Я радостно вскочил и обнял Искендера.

    - Прекрасная идея. Девочки, вы согласны? Как только отец уйдет, мы сорвем эти гнилые доски. А вы вечером, чуть стемнеет, перелезете через ограду сада, взберетесь на чердак, а оттуда - прямо сюда. Ну, как?

    Девочки молчали.

    - Так что ж? Спуститься с чердака сюда труднее, чем отправиться в Антарктиду?

    Гюльназ решила, что это больше относится к ней.

    - А что мы скажем родителям? - спросила она и посмотрела на Шахназ. А та смеющимися черными глазами подтвердила, что она согласна.

    Положив руки на плечи девочке, я сказал:

    - Давайте договоримся так: как сможете, так и поступите. «Дверь» наша всегда для вас открыта. А теперь идите… до завтра…

    Но ждать до утра нам не пришлось. В тот же вечер с чердака послышался шепот Гюльназ:

    - Эльдар, мы здесь, Эльдар… слышите?…

    Мы удивленно переглянулись.

    - А где же ваша «дверь», ведущая в звездное небо? - Это спросила Шахназ.

    - Сейчас! - Я поспешно вскочил. - По правде сказать, мы вас сегодня не ждали…

    Взобравшись Искендеру на плечи, я отодрал гнилые доски в потолке. Потом помог девочкам спуститься вниз. Гюльназ принесла лампу, а Шахназ - табак. Но зажечь лампу мы все-таки побоялись. Через створки старой двери мог пробиться свет. Поэтому, усевшись в темноте, поближе друг к другу, принялись болтать и смеяться.

    На следующий день девочки навестили нас дважды: рано утром и поздно вечером.

    Таким образом, в четырех стенах этой сельской тюрьмы, «дверь» которой открывалась прямо в небо, началась необыкновенная жизнь. Ни назавтра, ни в последующие дни, ни я, ни Искендер не заговаривали о побеге. Испания на время была забыта, а девочки о ней вообще не подозревали. Хотя беседы наши и бывали бурными, мы предпочитали не повышать голоса. Чаще разговаривали шепотом. В такие минуты мы невольно рассаживались парами. Я рядом с Шахназ, а Искендер с Гюльназ. Но никто из нас над этим не задумывался, садились так - и все тут. Разговоры наши начинались с простых вещей. Но оттого, что самые обыкновенные слова произносились тихо, разговоры таили особый смысл.

    В такие минуты казалось, что «тюрьма» поделена на две половины.

    - Эльдар, я хочу тебя спросить…

    - Пожалуйста.

    - Какое у тебя самое большое желание?

    - Самое большое желание? Умереть!

    Тягостное молчание.

    - Что ты сказал?

    - Я сказал, что хотел бы умереть. Но…

    - Давай-ка сюда ухо.

    - В чем я провинился?

    - В том, что говоришь глупости. Может разве человек желать себе смерти?

    - Ты же не даешь мне договорить. Я хотел умереть, а чтобы через несколько дней воскреснуть. Посмотреть, чем будут заняты люди.

    - А вдруг ты ожил бы и увидел, что я тоже умерла, как бы ты поступил?

    - Снова бы умер.

    Ее легкий смех заглушил на время шепот, доносящийся из другого угла комнаты. Мы с Шахназ умолкли, прислушиваясь.

    - Искендер, а можешь ли ты сказать, что такое счастье?

    - Могу. Счастье - это свобода. Это особенно становится понятным, когда тебя ее лишают, когда ты в тюрьме.

    - А вы разве узники?

    - Нас же так называют.

    - А по-моему, счастье - это быть красивой.

    - Теперь я наконец понял, что ты действительно дочка красавицы Саялы.

    - Мама красивая и потому счастливая. Папа ее очень любит. А я…

    - А ты? По-моему, ты тоже красивая.

    - Правда? Хоть немножечко похожа на маму?

    - Немного похожа.

    - А ты очень похож на своего отца. Только нос у тебя немного кривой. - Гюльназ пальцем дотронулась до его носа. - Вот так было бы лучше.

    - Все ясно. Теперь я понимаю, чего мне не хватает, чтобы стать Аполлоном.

    Пока смех из того угла доходил до нас, мне казалось, что он успел обежать весь белый свет. Как только Гюльназ умолкла, Шахназ все так же шепотом спросила:

    - Эльдар, а по-твоему, что такое счастье?

    - Что такое счастье, я ответить не могу. Знаю только, что быть плохим сыном хорошего отца - несчастье.

    - А ты не будь плохим сыном.

    - Я постараюсь.

    - Ну вот. А в чем счастье хорошего сына?

    - Быть сыном хорошего отца.

    - А вдруг бы ты родился девочкой, что было бы тогда?

    - Что за вопрос? Я бы мог вовсе не родиться, мог родиться сто лет назад. И совсем не в Чеменли, а совершенно в другом месте. Какое это имеет значение?

    Молчание.

    - А… ты прав, Эльдар… А вдруг бы нас вообще не было? Что было бы тогда? Или один из нас родился сейчас, а другой - через сто лет?…

    - Ведь могло произойти и такое, что и звали бы нас по-другому. Меня бы звали не Эльдар, а, допустим, Эльмар или Шахмар… А тебя - не Шахназ…

    Не знаю, что случилось с Шахназ. Внезапно она крепко сжала мою руку своей маленькой горячей ладонью и взволнованно зашептала:

    - Нет, нет… Я хочу быть именно Шахназ… И ты так и оставайся Эльдаром. И очень хорошо, что ты родился не за сто лет до меня, а всего на три года старше! И то спасибо, что мы не родились в разных странах. А то что бы было… как бы мы нашли друг друга? - Она все не хотела выпускать мою руку из своей. Будто я в один миг мог куда-то испариться. - Знаешь что, Эльдар, как только вас отсюда выпустят, мы сначала пойдем к нам, хорошо? Мама напоит нас чаем на нашем обвитом вьюнками балконе. И обязательно с черешневым вареньем. Я его так, люблю…

    - А ты думаешь, я не люблю?… Но… вьюнки, вьюнки мне не нравятся.

    - Почему?

    - Бабушка рассказывала, что вьюнок - несчастный цветок. Каждое утро в тоске по солнцу он взбирается по сваям, все выше и выше. А как только солнышко пригреет, он начинает съеживаться. И, в конце концов, совсем сморщившись, превращается в сжатый комочек. Поэтому мне по сердцу вьюнок не сармашыг, а нилуфер.

    - Нилуфер? О таком никогда не слышала.

    - Знаешь, это очень бессовестный цветок, но он мне нравится.

    - Разве цветок может быть бессовестным?

    - Может, потому что он очень красив, а красивые часто бывают очень бессовестными.

    - Почему ты так считаешь?

    - Вот смотри, у цветка нилуфер очень сладкий нектар, поэтому его так любят пчелы. Но эта любовь иногда обходится им очень дорого. Погружаясь в него, они так увлекаются, что забывают об опасности.

    - Какой опасности?

    - Смертельной. Как только пчела, упоенная нектаром, опускается в цветок, его нежные лепестки потихоньку начинают смыкаться. Вот так. - И я сжал ладонь. - А пчела, естественно, ничего не подозревая, убаюканная блаженством, погружается в вечный сон.

    - Ой, почему же? Пусть поскорее улетает.

    - А зачем? Старики утверждают, что пожертвовать жизнью в такое мгновение - нечто святое.

    - Да ты сам, кажется, так думаешь… А сармашыг почему съеживается, увидев солнце? Тоже по этой же причине?

    - О нет. Это он от стыда съеживается.

    - А.чего он стыдится?

    - Того, что он - такой маленький - влюбился в такое большое солнце.

    - Ну и что, что влюбился? Разве это плохо?

    - А ты хоть знаешь, что это означает?

    - Конечно, знаю. Влюбиться - это значит любить.

    - А что такое любить?

    - Любить? Ну, это значит - влюбиться…

    Я взглянул на нее. В этой полутемной комнате ее большие черные глаза сияли, устремленными в одну точку. В этот момент сама Шахназ была похожа, на маленький сармашыг, влюбленный в большое солнце.

    … На следующее утро, как только девочки появились, «тюрьма» сразу же разделилась надвое. Я сказал Шахназ на ухо:

    - Я стихотворение написал, хочешь послушать?

    - Стихотворение? Чем? У тебя же нет ни бумаги, ни ручки?

    - Вот здесь, в голове.

 

    Я - сандаловое дерево, развесистое,

    Я - скала…

 

    - А что такое сандаловое дерево, Эльдар?

 

    Я - сандаловое дерево, ветвистое, густое,

    Я - скала с родниками на моей груди.

    Если уйду из этого мира, не высказавшись,

    Не уподобляй меня сладкой мечте.

    Любовь довела меня до совершенства.

 

    - Ну, есть такое дерево, как тебе объяснить, которое растет в жарких странах. О нем и легенду сложили. Будто когда это дерево горит, вокруг распространяется дивный аромат. Говорят, что, сгорая, оно дарит людям счастье.

    - Значит, ты тоже похож на сандаловое дерево? Сгорая, даришь нам счастье? - Сказав это, Шахназ расхохоталась.

    Я весь сжался.

    - Этого я не сказал, - пытался оправдываться я. - Так говорит герой стихотворения.

    - А не кажется ли тебе, что он у тебя получился немного хвастливым?

    Шел четвертый день нашего заточения. В эту ночь мы решили бежать, воспользовавшись «звездной» дверью наших девочек. Но план этот осуществить мы не успели. Утром прибежала Гюльназ с вестью, что отец решил нас выпустить.

    - Гагаш, мой дорогой, поздравляю! - Она бросилась мне на шею.

    - Откуда ты знаешь, Гюльназ? - спросил Искендер. - Ведь отец обещал месяц продержать нас здесь.

    - Он узнал, что вы собрались в Испанию. Говорил, что вы…

    - Как? Откуда ему это стало известно?

    - От дяди Сабира, а тот прочитал на камне Алмардана: «Испания, жди. Мы едем»…

    Искендер подозрительно посмотрел на меня.

    - Это ты написал?

    - Кто же еще? - виновато проговорил я.

    - Нет, никакого разведчика из тебя не получится: куда ни попадешь, всюду оставляешь следы.

    Не успел я ему возразить, как отворилась дверь.

    - Папа, ты пришел их выпустить? - Гюльназ бросилась, к отцу и обвила его шею руками. - Папочка, выпусти их, пожалуйста…

    - Сначала я должен убедиться, на месте ли уши у этих храбрых испанцев, - произнес отец, и сквозь дым его самокрутки, зажатой в зубах, мы увидели, что он улыбается. - Разве не удивится сын пастуха Ильяса, увидев вместо человечьих ушей слоновьи?

    - Ты о Рамзи говоришь? О том парне, который учится в Ленинграде? - допрашивала отца Гюльназ.

    - Конечно, о нем.

    - Неужели ты и в Ленинград сообщил?…

    - Нет, Рамзи сегодня сам возвращается в Чеменли, чтобы в этом убедиться.

    Я знал Рамзи, знал, что он учится в Ленинграде. Но на что намекает отец?

    - Ладно, вылезайте! - Отец пропустил нас вперед. - Я освобождаю вас ради пастуха Ильяса. Он умолял меня, чтобы в такой счастливый день вам была дарована амнистия.

    Когда мы вышли во двор, я тихонько шепнул Шахназ:

    - Этот Рамзи-гага не мог появиться дня через два-три?

    Шахназ улыбнулась: она меня поняла,

    - У кого мы научились преклоняться

    перед первозданной красотой детского сердца?

    - У самих детей.

 

    Айхан, прихрамывая, возвращался той же тропинкой. Он не мог избавиться от «укоризненного взгляда» того молодого парня, стоявшего на мраморном пьедестале. Надо было уходить, но ноги, особенно правая, не слушались его. Он чувствовал во всем теле такую усталость, будто весь день таскал на плечах камни. И все же надо было уходить.

    Он уже почти миновал тропинку, как услышал шорох пасущегося у арыка коня. И вдруг как бы утратил понимание сущности всех этих самых простых вещей. Воспоминания обступили его… Однажды в руки ему попал дневник Гюльназ. На одной из страниц он прочитал: «Любить - большое счастье, но быть любимой - еще большее блаженство». Почему именно это пришло ему сейчас на ум? Странно устроена человеческая память…

    Он уже подошел к деревянной ограде, как вдруг услышал шаги по ту сторону арыка. Вишневое дерево скрыло его. Вскоре на тропинке появился мальчик лет десяти - двенадцати. Брюки у него были закатаны до колен. Он был босой. Новые парусиновые туфли он связал шнурками и перекинул через плечо, как хурджун. На другом плече была маленькая лопата с гладкой ручкой. Мальчишка шел по росистой тропинке, тихонько насвистывая, не глядя по сторонам. Он остановился у дерева, к которому прислонился Айхан, присел на корточки и принялся что-то искать в траве. В этот момент Айхан разглядел его лицо. Светлая детская улыбка, большие беспокойные глаза; короткие мягкие волосы, падающие ему на лоб, он откидывал тонкими длинными пальцами.

    Вдруг как-то случилось, что и без того ясное лицо ребенка озарилось изнутри, и на Айхана пахнуло такой нежностью, таким трепетом, что его пробрала дрожь.

    Затем, как человек, знающий свое дело, мальчик поднялся, снял с плеча свои туфли и швырнул их под стоящее довольно далеко абрикосовое дерево. Он проследил за их полетом, отметил взглядом место в траве, где они приземлились, и, взяв в руки лопатку с короткой ручкой, с силой вонзил в землю ее серебристое острие, уперся в рукоятку обеими руками, напрягся и извлек лопату из земли. Довольный собой, поигрывая ею, он направился к памятнику.

    Айхан, будто зачарованный, следил за его движениями. Он чувствовал себя словно в зрительном зале, этот ребенок на театральных подмостках в лучах прожекторов пел для него песню без слов. Если бы он захотел облечь ее в слова, она утратила бы свою божественность.

    Мальчик вертелся у клумбы, взрыхляя землю маленькой лопатой. А Айхан следил, как его босые ноги притаптывали росистую траву. И эти росинки тоже переливались, как хрусталь. Он не мог оторвать взгляда от закатанных до колен полосатых брюк, вонзавшегося во влажную землю сверкающего лезвия с гладкой ручкой, парусиновых туфель, взлетевших как пара птиц, кувыркнувшись в воздухе и опустившихся в траву под абрикосовым деревом. Все это снова возвратило его туда, в мир детства. Этим мальчишкой он был когда-то сам. Как все это печально и странно! И уже совсем для себя неожиданно он вдруг окликнул мальчишку:

    - Сынок, ты слышишь? Подойди-ка сюда. - Он сам не узнал своего голоса. Увидев, что мальчишка обернулся, он радостно перевел дух. - Подойди ко мне, детка…

    Увидев незнакомого человека, странно глядящего на него сквозь ветви дерева, мальчик на мгновение растерялся. Он огляделся по сторонам, удостоверился, что его зовет именно этот странный человек, и неуверенным шагом двинулся к вишневому дереву.

    - Давай сядем здесь, сынок… Поговорим немного.

    Айхан с трудом опустился на землю, вытянув искалеченную ногу. Его беспомощные движения, особенно последние слова подействовали на мальчика успокаивающе. Что-то в голосе этого старика вызывало доверие, в нем слышалась странная ласковость.

    - Что вы здесь делаете, дядя? Что с вами? - В ответ на ласковый тон мальчишка старался быть участливым. - Откуда вы пришли сюда?

    - И не спрашивай, сынок. Издалека. И очень устал…

    - Если вы устали, пойдемте к нам. Мама вас покормит…

    Лицо незнакомца озарилось теплой улыбкой. Эта улыбка развеяла колебание мальчика, теперь этот человек уже не казался таким уродливым и таким старым.

    - Твоя мама покормит? А кто твоя мама? - с охватившим все его существо волнением и не отдавая отчета, почему он это спрашивает, проговорил путник.

    - Шахназ-муэллима, - спокойно ответил мальчик и стал ждать, о чем еще спросит этот странный человек. Но у того, кажется, больше не было вопросов. Его потрескавшаяся нижняя губа дрожала. А черные, опаленные огнем ресницы, будто вот-вот сомкнутся и из глаз потекут слезы.

    - Говоришь, Шахназ-муэллима? - едва слышно переспросил незнакомец. - Чья она дочь?… - Теперь он уже не стыдился вопроса. Он был изумлен таинственным, непостижимым чутьем своего сердца: откуда оно узнало, что этот ребенок - сын Шахназ? Увидев, что мальчик молчит, снова спросил: - А кто твой… отец?

    Он сам не мог понять, зачем он произнес эти слова, он слышал только громкий стук своего сердца и ощутил приток крови к щекам. Значит, он еще не разучился краснеть. Как вырвался этот вопрос? Ему было стыдно взглянуть в лицо ребенку, он отвернулся, почти прося: «Не нужно, сынок, не отвечай… Я не хочу знать, кто твой отец!» Но ребенок его опередил:

    - У меня нет отца. Когда я был совсем маленький, он попал в аварию…

    «Попал в аварию»! Все еще охваченный волнением, Айхан еле удержался, чтобы второй раз не спросить: «Но кто он был, сынок? Как звали твоего отца?» Но вопрос этот застрял у него в горле. «Да что это со мной? Неужели я ревную? С ума сошел! Ну, допустим, что отец ребенка - он… Неужто ты будешь радоваться, что Рамзи Ильясоглу попал в аварию и погиб?»

    В черных живых глазах мальчика отразилась мгновенная грусть, а в сердце Айхана она отозвалась голосом, бросающим вызов: «Шахназ или никто!» Слова, когда-то сказанные Рамзи Ильясоглу со злым упрямством. Тогда эти слова восхитили его. Почему же теперь они его так потрясли?

    - Как звали твоего отца?

    Он не услышал и этого своего вопроса.

    - Манаф… Манаф-муэллим.

    Так, оказывается, он для того только и приехал в Чеменли, чтобы услышать эти слова. Только теперь до него дошла эта смехотворная истина. Он успокоился. Сердце его жаждало только этих слов. «Манаф-муэллим». Это означает, что Манаф - кто бы он ни был - это не Рамзи Ильясоглу. Значит, Шахназ не вышла замуж за Рамзи. В этом и заключалась смехотворность только что услышанной им истины, а вместе с ней и пришедшая радость.

    Мальчик, все еще внимательно разглядывающий его, вдруг указал пальцем на большой черный шрам на его виске. Это пулевое ранение? А здесь, на губе? Тоже? И сюда пуля попала?

    Незнакомец молча кивал.

    - Дядя, а как вас зовут?

    - Меня? - Он улыбнулся, и мальчик еще больше этому обрадовался. - Меня зовут Айхан. Айхан Мамедов.

    - А меня Эльдар. Эльдар Бахышов. - И он протянул маленькую мягкую руку.

    Почувствовав, что вновь куда-то погружается, и пытаясь скрыть это от своего маленького тезки, Айхан сжал его теплую руку в своей грубой черной ладони и замер, устремив на Эльдара глубокий взгляд, полный сострадания. «Кто был этот Бахышов? В Чеменли я такой фамилии не слыхал. И звали его Манаф. Интересно, кто он был?»

    Левой рукой он непроизвольно постарался прикрыть шрам на нижней губе. И сам удивился этому жесту.

    - Очень хорошо, будем знакомы, - медленно проговорил Айхан, а мысли его были прикованы к этой маленькой детской руке, покоящейся в его ладони. По телу его разлилось тепло. Причем было оно более сильным и приятным, чем тепло солнечных лучей, только что коснувшихся его искалеченной ноги. И, боясь потерять чистоту и нежность этой теплой детской ладони, он все еще удерживал ее, в своей. И мысленно благословлял судьбу, которая подарила ему эти счастливые мгновения. Будто эта маленькая рука источала аромат Шахназ.

    Назвав его именем своего сына, она, видимо, хотела подарить ему вечность. Значит, забыла его вину, простила его. Вышла замуж за человека по фамилии Бахышов; может быть, отдала ему свое сердце, а лучистость глаз сохранила для него. Спасибо тебе, Шахназ, тысячу раз спасибо! Живи тысячу лет только за то, что показала мне этого ребенка - это чистое существо! Сердце мое готово разорваться. Чувствуешь ли ты в эту минуту, Шахназ, что рука Эльдара в моей ладони, что я сейчас чуть не теряю сознание, глядя в его лучистые глаза?

    - Дядя, вы на каком фронте были?

    Эти слова заставили его спуститься с сияющей вершины счастья на землю, но это не помешало ему понять, что вот здесь, под этим вишневым деревом, в розовой пене, он тоже счастлив. Здесь его счастье даже более реально: сидящий напротив Эльдар, обняв голые коленки, действительно существует. Он слышит его голос, его дыхание, тепло его руки он все еще ощущает на своей ладони.

    Незнакомец не отвечал, и Эльдар снова спросил:

    - На каком вы были фронте? Не встречали ли вы там моего тезку - Эльдара Абасова? - Слегка повернувшись, он кивнул на бюст: мол, взгляните, это я о нем говорю. - Это и есть мой тезка, Эльдар Абасов, Герой Советского Союза. Ему присвоили это звание посмертно. Мама говорит, что Эльдар всегда был героем, еще до того как ушел на фронт… Возвращаясь с Карадага, он большого медведя в реку сбросил. Он тоже учился в нашей школе. Теперь ее назвали его именем. Парта его стоит. За ней отличники сидят. Мы называем ее «партой Эльдара».

    Айхан был очарован не только смыслом, а самим звучанием этих слов. Маленький Эльдар с таким восхищением рассказывал о своем героическом тезке, будто старался проникнуть в душу своего нового знакомого.

    - Ты тоже, наверное, сидишь за его партой, не правда ли? - поинтересовался, с трудом отвлекаясь от своих мыслей, Айхан.

    В лучистых глазах Эльдара опять промелькнула какая-то тень. Айхан пожалел о том, что задал этот вопрос.

    - Нет… У меня всего по одному предмету четверка, - тихо ответил он. По естествознанию.

    - По естествознанию? Что ж, это трудный предмет, я тоже в свое время по этому предмету часто получал четверки. Ничего. А кто преподает этот предмет?

    - Шахназ-муэллима… Моя мама.

    - Вот оно что… Видно, ты сам виноват, Эльдар, мало внимания уделяешь предмету, который преподает твоя мама. Или ты считаешь, что…

    - Нет, дядя Айхан, это не так, - запротестовал Эльдар. - Совсем наоборот. Я лучше всех отвечаю. Но мама… Мама говорит, что я пока люблю естествознание не так, как любил его Эльдар Абасов. Будто… - Потом, указав на цветочные клумбы, закончил: - И еще она говорит, если будешь хорошо ухаживать за деревьями и цветами в саду Эльдара, получишь пятерку.

    Новая волна обрушилась на Айхана, и, не отдавая себе отчета, он спросил:

    - А ты что ей отвечаешь?

    - Один раз я ей сказал, что Эльдар герой, а я еще маленький. Мама только рассмеялась.

    Рассказав это, Эльдар и сам засмеялся. Усталое лицо Айхана осветилось доброй улыбкой. Подбодренный ею, Эльдар быстро выложил, за сколько минут он взбирается к крепости Шамиля, о своих походах на Бабадаг, водопад Нуран, даже к источнику Истису, перечислял травы, цветы, птиц, говорил о горных козах. Айхан то слушал его, то уносился мыслями в прошлое. А пылающие глаза ребенка повергали его в иной мир, и дорога в этот мир воспоминаний начиналась здесь, в этом цветущем сквере. Айхан не знал, как ему поступить. Он явно растерялся. А Эльдар, доверчиво уставившись на него, как будто ждал подсказки, как ему получить пятерку по естествознанию.

    Наконец Айхан очнулся, огрубевшими пальцами левой руки провел по волосам мальчика.

    - Не расстраивайся, сынок. Время придет, и ты получишь пятерку по естествознанию. И сядешь за парту отличников. Поверь мне.

    Последние слова были сказаны с такой убежденностью, что Айхан и сам подивился этому. Какая-то новая, неведомая ранее сила рождалась внутри. Она то слабела, то пылала с новой мощью. Она походила на тлеющие под золой угли, но вот подул ветерок - и угольки вновь разгорались… Маленький Эльдар смотрел на него словно зачарованный. Каким любимым существом был для него этот мальчишка! «Какие же сюрпризы преподносит порой жизнь! Но почему так трепещет мое сердце? Почему все звуки, запахи, ощущения, все то, что владело мной в детстве, возвратилось ко мне именно сейчас? Что это? Чутье Алмардана? Одно чувство с невероятной быстротой сменяет другое, все вернулось ко мне, я слышу горестные звуки кеманчи дяди Мурсала, вижу отцовскую морщинистую шею… Все ожило в моем сердце…»

    Шквал ощущений тридцатилетней давности обрушился на него. И этот шквал поднял в его душе один-единственный взгляд ребенка, его слова: «Я - сын Шахназ», «Меня зовут Эльдар». «Смогу ли я теперь прожить без всего этого? Чем теперь можно погасить этот пожар?»

    Ты только посмотри, как наблюдает за ним маленький Эльдар, как он смотрит на его губы, будто не видит их уродства. С каким доверием он глядит на него. Он уже не сомневается в нем, как всего несколько минут назад. Какая мысль владеет этим ребенком, который нет нет, да и тихонько вздохнет? Уж не пытается ли он хоть как-то его утешить?

    - Дядя Айхан, вы пешком пришли в Чеменли?

    - Нет, сынок, я на гнедом со звездочкой во лбу.

    - А, я видел его, он пасется у арыка.

    - Эльдар, а ты не сказал, сколько тебе лет и в каком ты классе?

    - Мне одиннадцать… в пятом.

    - Ага, вон как… ты уже большой парень.

    - Большой? А мама говорит, что я все еще маленький.

    Айхан весело рассмеялся, при этом дернулась его рассеченная нижняя губа, это не ускользнуло от взгляда маленького Эльдара. Айхан увидел, как в его глазах отразилась боль сострадания.

    - И мама твоя права. Ты, конечно, ребенок, но большой ребенок. Понял? Все понимающий… И мама твоя, наверное, это и хотела сказать. - Вдруг посерьезнев, он сменил тему разговора: - А что ты делаешь здесь, в саду, так рано?

    Эльдар так же серьезно ответил:

    - Работы у меня много. Сегодня вон оттуда, с Гылынджгая, я должен провести новый арык. Потом…

    - Куда?

    - К памятнику. Мама велела. Говорит, там деревьям воды не хватает. И еще сказала, чтобы я все клумбы полил, на них посажены цветы, которые любил Эльдар. В этом сквере всегда ребят принимают в пионеры. Все дают клятву, что будут учиться, как Эльдар Абасов.

    - Я вижу, у тебя действительно много дел. Пойдем, я тебе помогу.

    - Что вы, дядя Айхан, не нужно. - Айхану послышались в его голосе нотки жалости. - Разве я позволю, чтобы вы утруждали себя?…

    «Начинается… - подумал Айхан. - Теперь все, и этот маленький Эльдар примется жалеть меня. И я никому не буду нужен».

    - Дядя Айхан, жалко, вы не видели на фронте Эльдара Абасова! Вы знаете, какой он был герой!… Мама говорит, он подбил семь фашистских самолетов. Потом его самолет загорелся и, объятый пламенем, упал в море. Мама говорит, если бы он не упал в море, Эльдар, может быть, остался бы в живых. - Он опять помолчал. - Дядя Айхан, как вы думаете, можно из горящего самолета летчику спастись в море?

    Морщины на лице Айхана разгладились.

    - Нет, Эльдар, если бы самолет был лодкой, тогда другое дело…

    - Верно… Самолет - чтобы летать в небе, лодка - чтобы плавать в море…

    Опять молчание.

    - Ну, Эльдар, посидели, и хватит! Пойдем немного поработаем! - Айхан хотел подняться, но больная нога плохо его слушалась.

    Эльдар опустился на колено возле его искалеченной ноги.

    - Дядя Айхан, не надо, вы сидите… - Он умоляюще посмотрел ему прямо в глаза.

    Айхан не отвел глаз. Взгляды их встретились, пронзая друг друга. Внезапно мальчик вздрогнул, он ощутил какой-то страх в своем завороженном сердце. Он разглядел в глазах нового знакомого какие-то искорки, которые то загорались, то гасли, какие-то волшебные искорки. Айхану передалось это. Он вспомнил редкий дар судьбы - таинственную очаровывающую силу своих глаз, почувствовал страх перед ней маленького Эльдара и встревожился. Надел темные очки, «У меня от солнца болят глаза», - произнес он и сделал несколько шагов. Эльдар удивленно спросил:

    - И в ногу вы были ранены?

    Айхан кивнул.

    - Э, да на вас живого места нет, дядя Айхан… - Эльдар откровенно вздохнул и осторожно взял его за руку. - Вам помочь?

    - Нет, не нужно, сынок, я сам…

    - Дядя Айхан, вы зачем приехали в Чеменли? Будете здесь жить?

    Только теперь Айхан понял, что если есть на свете вопрос, на который он не может ответить, так это именно этот. Эльдар шел рядом, изредка посматривая на Айхана. Он отметил и почерневший шрам, пересекающий лицо Айхана, и рассеченную губу. Вдруг его сияющие глаза будто заволокло тенью. Жалость захлестнула его. Нет, пусть все видят, что дядя Айхан был на фронте. И рубец на его лице вовсе не черный, а красный, словно пламя. И шрам на губе - не от пули, а от чего-то другого. Возможно, от сильной боли, и, чтобы ее заглушить, дядя Айхан так прикусил губу, что до сих пор остался след.

    - Дядя Айхан, а дядя Айхан, - голос Эльдара дрожал, - а нельзя сделать так, чтобы вы остались в нашем селе?

    Но именно в этот момент послышались звуки горна и барабанная дробь. Можно было не отвечать.

    - Это ребята из вашей школы вышли на прогулку?

    - Нет, дядя Айхан, они идут сюда, в сад Эльдара. Как хорошо получилось! Смотрите, и мама идет! Здесь, у памятника, их будут принимать в пионеры. Сейчас я познакомлю вас с мамой. Хорошо, дядя Айхан?

    Айхан стоял как вкопанный. Сейчас он увидит Шахназ. Ему вспомнились ее слова, услышанные когда-то от ее бабушки: «Почему так происходит? Кого нет постоянно рядом, того больше всего любят». Он все еще держал за руку маленького Эльдара и не знал, как поступить.

    Вскоре деревянная калитка сквера отворилась. Между деревцами замелькали ребячьи головы. Каждый нес по букету цветов. Дети шли строем и пели. Их шествие замыкала женщина, это была она - мама маленького Эльдара, Шахназ-муэллима, его Шахназ.

    - Идемте, дядя Айхан, идемте, я познакомлю вас с мамой, - Эльдар тянул его за руку.

    Шахназ- муэллима уже стояла в двух шагах от них и смотрела на босые ноги Эльдара, от холода покрытые пупырышками.

    - Эльдар! Почему ты босой?

    Он тотчас узнал этот голос. По тембру, по цвету, даже по аромату. Оказывается, голос можно не только услышать, его можно увидеть, он может воспарить на глазах, как птица, беззвучно взмахивающая крыльями.

    Как бы пытаясь укрыться от укоризненного взгляда матери, Эльдар прижался к своему новому знакомому.

    - Мама, ты знаешь, сколько раз был ранен дядя Айхан? - заговорил он дрожащим голосом. - Вот… смотри, и губа… - Так же неожиданно, как начал, он вдруг умолк. - А я и забыл вас познакомить…

    Шахназ спокойно и дружелюбно посмотрела на стоявшего рядом с сыном незнакомого человека. И непроизвольно протянула руку. Как бы боясь, что эта родная рука повиснет в воздухе, Айхан судорожно схватил ее и тут же отпустил. Кто этот человек со странными движениями, изумленно впившимися в нее из-под темных очков черными притягательными глазами, которого ее сын с такой неожиданной любовью называет «дядей Айханом»? Что он здесь делает? Откуда появился в Чеменли? Среди веселого гама окруживших их школьников этот человек с черным рубцом на лице, косым шрамом на губе скорее походил на таинственный призрак. Как бы желая избавиться от наваждения, Шахназ громко произнесла:

    - Ребята, быстро стройтесь! Начинаем торжественную линейку.

    Шум и крики усилились, каждый спешил занять свое место. И тут как-то получилось, что Айхан, сделав несколько шагов, приблизился к Шахназ-муэллиме.

    - Шахназ-ханум… - начал он, заикаясь. - Разрешите мне присутствовать на этой торжественной линейке…

    Шахназ еще раз взглянула на него, и вдруг ей показалось, что этот человек - вовсе никакой не призрак, а обычный путник, может быть, земляк, которого она хорошо знала. И голос ей показался знакомым. Но кем бы ни был этот человек, он, безусловно странен и безусловно несчастен. Смотрите, как изуродовано его лицо! А одной рукой он все время пытается прикрыть нижнюю губу, чтобы не был виден шрам. И делает это, стесняясь, словно ребенок… И Шахназ, улыбаясь, ответила:

    - Конечно, Айхан-гардаш. Мы будем очень рады.

    Она еще немного постояла рядом, будто чего-то ждала. И в этот момент услыхала:

    - Большое спасибо, Шахназ-ханум…

    Эти слова задрожали на губах путника, как нечаянно задетая смычком струна кеманчи, как озеро, в которое бросили камень. Шахназ вздрогнула и внимательно посмотрела на Айхана. Ей показалось, что этот человек, которого она все это время принимала то за таинственного призрака, то за простого путника, то за знакомого земляка, - ни тот, ни другой и ни третий. Это обычный живой человек, который движется, говорит, дышит, а внутри у него сидит Эльдар. Ее любимый Эльдар! Храбрый Эльдар! Неверный Эльдар! Правду говорят люди, что дух не умирает. Этот человек таит в себе дух Эльдара. Поскольку в его голосе, словах, жестах живет Эльдар, он появился в Чеменли. Мысли обгоняли одна другую с быстротой молнии, и сердце ее наполнилось весенним ветром, в глазах появился юный блеск.

    Присоединившись к ребячьему строю, Шахназ зашагала к памятнику. А Айхан, не замечая, что Эльдар тянет его за руку и просит «Идемте туда, дядя Айхан!», застыл на месте. Не снится ли ему все это? Действительно ли Шахназ сию минуту была здесь, рядом, а теперь стоит перед памятником и что-то говорит ребятам? На самом ли деле он слышал ее голос: «Конечно, Айхан-гардаш»? Ты только посмотри, что проделывает судьба! Где им было суждено повстречаться! У памятника Эльдару Абасову, на глазах у Эльдара Бахышова! Почему Шахназ так внимательно его разглядывала? Неужто у нее что-то шевельнулось в душе? Не узнала ли она его по взгляду? Или от этого пронзительного когда-то взгляда ничего не осталось?

    Дети молча сложили букеты у постамента, и тогда послышался голос учительницы:

    - Мы каждый год здесь у памятника Герою Советского Союза Эльдару Абасову принимаем школьников в пионеры… И это стало традицией…

    Голос ее вдруг прервался… Ее волнение передалось и Айхану: а вдруг Шахназ узнала его по голосу? Но нет, он, кажется, ошибся. Она что-то продолжает говорить. И вдруг он представил: девочка с длинными косами - одна на груди, другая на спине - появилась на веранде и обвилась вокруг одной из свай, покоившейся на шестиматериковой опоре, словно переливающийся всеми цветами радуги плюш.

    «Эй, Эльдар! Посмотри, какой я материк обняла?»

    «Европу!» - ответил ей далекий голос.

    «Нет, не угадал…»

    «Азию…»

    «Нет!…»

    «Африку…»

    «Нет, нет, нет…»

    Потом эти «нет» слились в сплошной гул, смешались с монотонной песней Агчай. К мосту Мариам, что звался «мостом разлуки», бежала девушка в кипенно-белом наряде невесты, держа в руках белые туфли на высоких каблуках, босыми ногами она перепрыгивала с камня на камень.

    И вот она совсем рядом.

    «Убирайся отсюда! Быстрее! Я тебя боюсь! В тебе сидит дьявол!» - закричала она и, белой нежной рукой влепив ему пощечину, исчезла. Айхан, от волнения закрыв глаза, обхватил голову руками. Теперь он хотел одного: исчезнуть, провалиться сквозь землю, скрыться от этих детей, от их учительницы, не видеть этого памятника, этих букетов, наконец, бежать от себя самого. А как же Эльдар, чью теплую руку он все еще держит в своей? От него тоже надо бежать?

    Он поднял голову и еще раз взглянул на Шахназ. Вместо той шаловливой, веселой Шахназ, образ которой он пронес через всю свою Жизнь, девочки с двумя толстыми косами, он увидел спокойную, гордую, строгую женщину. Смуглое продолговатое лицо ее было серьезно и чуть-чуть торжественно. Под большими глазами залегли тени. Издали едва различимые морщинки придавали ее лицу печальное и вместе с тем какое-то милое выражение. Вместо длинных кос - зачесанные назад волнистые волосы; они переливались на солнце, как черный агат. Во всем ее облике чувствовалось мягкое спокойствие. Только глаза ее нарушали гармонию. Лишь глаза напоминали ему прежнюю Шахназ.

    - Ребята, а теперь послушайте легенду, которую я, обещала вам рассказать. Говорят, давным-давно на одной из горных вершин жил орел. Он летал выше всех… Видел дальше всех…

    Учительница рассказывала медленно, дети слушали как зачарованные. Только Айхан ничего не слышал, он даже не ощущал теплоту ладони Эльдара. Он ничего не видел, кроме маленькой Шахназ, то бегущей за ним словно ягненок, то безмолвно уставившейся на него своими черными огромными глазами, то дергающей его за ухо. Время перестало для него существовать.

    Линейка закончилась, учительница проводила детей и вернулась к ожидавшему ее сыну. Незнакомец все еще оставался здесь. Втроем они вышли из скверика и свернули на узкую сельскую дорогу.

    Только теперь Шахназ проговорила со спокойной приветливостью:

    - Вы утомились, Айхан-гардаш. Пойдемте к нам. Отдохнете немного.

    «Айхан- гардаш»! Он про себя отметил, что уже второй раз так обратилась к нему Шахназ. Значит, Шахназ, которая в свое время возражала против того, чтобы он пришел в этот мир под именем Эльмара или Шахмара, теперь была согласна, чтобы он вернулся Айханом. Эта мысль напоминала слабый блеск солнечного луча в капле росы.

    - Большое спасибо, Шахназ-ханум. - Айхан старался говорить как можно спокойнее, даже равнодушно. Но он и сам заметил, что, когда он произнес «Шахназ-ханум», голос его дрогнул.

    - Я, вы знаете, Шахназ-ханум… - И он твердо повторил это имя. - Я должен повидаться с вашим председателем колхоза или председателем сельсовета. И поэтому…

    Шахназ, как будто все еще размышляя над тем, как трепетно произносит ее имя этот чужой человек, ответила не сразу.

    - Нет, Айхан-гардаш, разве так можно? Ни председатель колхоза, ни председатель сельсовета не убегут из села. Идемте к нам.

    - Конечно, дядя Айхан, ведь я первым вас увидел, - поддержал ее Эльдар и осторожно взялся за его искалеченную руку. - Пошли, вы сегодня наш гость…

    Айхан давно про себя решил, что не войдет в дом Шахназ, он просто этого не выдержит. Но в просьбе маленького тезки было нечто большее, чем долг простого гостеприимства. И отказаться - значило бы отказаться от этого нечто.

    - Ну что ж, - согласился он, - когда мужчина просит…

    Шахназ- муэллима улыбнулась.

    - Вы правы, Айхан-гардаш, мужчина не может не уважить просьбу другого мужчины… Эльдар - единственный мужчина в нашем доме. - И она погладила сына по голове. - Пойди приведи сюда коня, сможет ли дядя Айхан идти пешком, ведь не близко?

    Эльдар подвел коня, но Айхан сказал, что устал ехать верхом и с удовольствием пройдется немного пешком.

    Глядя на то, как он тяжело опирается на трость, как волочит израненную ногу, Шахназ подумала, что таким образом им далеко не уйти, но промолчала. Она свернула на широкую сельскую дорогу, делившую Чеменли на две части.

    Айхан шел следом за ней, изредка останавливался и восхищенно оглядывал селение, раскинувшееся у подножия Карадага.

    Он будто увидел эти места впервые. Может быть, это именно так и было. Ведь Айхан Мамедов здесь никогда раньше не бывал. И он не имел права ни на мгновение забывать об этом. А кроме того, Чеменли было уже не тем Чеменли, что тридцать лет назад. Село сегодня было для него и родным и чужим одновременно. Когда-то хорошо знакомые родные дома с деревянными калитками, железными воротами, красной черепицей теперь состарились и съежились. Может быть, так казалось потому, что рядом высились более красивые, новые постройки. Одна из них возвышалась на зеленом косогоре, слева от сада Эльдара. Почему-то он не заметил это здание, когда поднимался сюда.

    Теперь он увидел, на каком красивом месте оно расположено. Окруженное каштановыми и дубовыми деревьями, оно было обращено прямо на Бабадаг. Когда-то место это называлось «холмом Чадырлы». Здесь часто устраивались свадебные торжества.

    Заметив, что гость рассматривает новое здание, Шахназ пояснила:

    - Это наша новая больница. Строилась она долго и с большими трудностями. Спасибо доктору Салиме. Теперь она наш главный врач.

    Услыхав это имя, Айхан внутренне напрягся. «Это, несомненно, та самая Салима, дочь фаэтонщика Салима. Значит, она жива, выжила в ленинградскую блокаду». Он вдруг вспомнил, как она произносила речь, как торжественно все это происходило тогда. В то время, Салима приехала из далекого Ленинграда, яркая, сияющая, как Полярная звезда. В ту пору она была в его представлении существом недосягаемым.

    Держа за руку маленького Эльдара, Айхан шел следом за Щахназ. Внизу от дороги, у одной из калиток, сидел старик. Кто бы это мог быть? Айхану в своем воображении пришлось перебрать всех пожилых людей, кто жил в этом махале. Нет, он не узнал этого старика.

    - Доброе утро, дядя Ашраф! - прозвучал в этот момент голос Шахназ.

    Дядя Ашраф! Знаменитый кузнец Ашраф. Отец Искендера. Как он постарел… Если бы отец был жив, он, наверное, выглядел точно так же.

    Айхан мельком взглянул на дядю Ашрафа как на живой музейный экспонат. Старый кузнец слезящимися глазами уставился на него, он будто бы недоволен равнодушным взглядом незнакомого человека.

    - Шахназ-муэллима, что за гостя ты ведешь? - поинтересовался он. - Что-то я не знаю этого человека…

    - А вы и не можете его знать, дядя Ашраф. Айхан-гардаш впервые приехал в Чеменли.

    - Добро пожаловать! - прищурился дедушка Ашраф. - Откуда ты, сынок, из каких мест?

    - Из далеких.

    Ашраф- киши приготовился еще что-то спросить, но Айхана спасли чьи-то приближающиеся торопливые шаги…

    Айхан обернулся. Это была Салима, он понял это сразу по тому, как улыбнулась Шахназ. Доктор Салима.

    Да, это действительно была она; будто ожили черты лица, которые он видел всего несколько раз и так давно: веснушки, разбросанные по смуглой коже, словно мелкие просяные зернышки, тонкие сросшиеся брови, немного склоненная набок красивая шея. Как и в те далекие годы, Айхан был восхищен ее красотой.

    В этот момент маленький Эльдар, вырвавшись у него из рук, бросился навстречу Салиме:

    - Тетя Салима, здравствуйте!

    Шахназ тоже, очень ласково с ней поздоровалась, справилась о здоровье, поинтересовалась, как дела в больнице. Они так увлеклись разговором, что позабыли об Айхане. Первой спохватилась Шахназ:

    - Извините, Айхан-гардаш. Я, кажется, заставила вас дожидаться. Познакомьтесь, это доктор Салима, о которой я вам только что говорила.

    То ли тон Шахназ, то ли по какой-либо другой причине, но Салима приветливо с ним поздоровалась и внимательно заглянула в глаза. Окинув профессиональным взглядом следы ожогов на лице и рассеченную нижнюю губу, она о чем-то задумалась, но ничего не произнесла.

    Когда они прощались, Айхану почудилось, будто лицо доктора Салимы осветилось каким-то таинственным светом. Что бы это могло означать?

    Они медленно двигались по дороге, ведущей в нижнюю часть села. Айхан давно понял, что Шахназ и Эльдар ведут его в махал Сенгер. Но в какой дом? Где жил этот Бахышов?

    Когда позади остался последний дом в конце сада Эльдара, он донял, что не ошибался в своем предположении: эта дорога вела к дому на шести сваях, к дому Шахназ. Значит, после смерти Бахышова она вернулась туда. Они долго шли молча.

    - Айхан-гардаш, - нарушила молчание Шахназ, - я не спрашиваю вас, откуда вы приехали…

    - После войны, - отозвался Айхан, - так случилось, что я долгие годы, вынужден был жить далеко от родных мест. Я работал в совхозе…

    - А родом вы…

    - Я родом из Карабаха… Недавно врачи посоветовали мне пожить в горной местности. Вот так я случайно оказался здесь.

    По отрывистым ответам собеседника Шахназ поняла, что разговор не следует затягивать.

    Когда они дошли до родника Шахназ, Эльдар наспех привязал коня, которого всю дорогу вел на поводу, к иве, что росла у родника, и побежал вперед, чтобы показать родник гостю.

    - Смотрите, дядя Айхан, это мамин родник! На нем так и написано - «родник Шахназ».

    Айхан, обернувшись, хотел по лицу Шахназ узнать, о чем она думает в эту минуту. Но и взгляд ее, и мысли были заняты сыном.

    - Эльдар, сколько раз я тебе говорила, что это не мой родник… его…

    - А почему на нем выбито твое имя?

    - Пусть это не покажется вам странным, Айхан-гардаш, в Чеменли многие родники, мосты, скалы, лестницы носят имена людей. Так повелось. Вот взгляните, видите ниже дороги садик, оттуда к реке идут ступени - это лестница Эльдара.

    - Только вы не подумайте, дядя Айхан, что это моя лестница. Это лестница Эльдара Абасова.

    Айхану нужно было что-то произнести, как-то поддержать разговор, а он словно онемел. Мосты, родники, лестницы - разве он мог что-нибудь забыть?

    - Эльдар верно говорит, - продолжала Шахназ. - Эту лестницу выбил в скале отец Эльдара, покойный уста Алмардан. И мы называем ее лестницей Эльдара.

    - А этот родник, наверно, провел ваш отец? - наконец осторожно поинтересовался Айхан.

    - Нет, тоже отец Эльдара. И люди называли его родником Гюльназ: Гюльназ была его дочерью. Но так случилось, что потом родник стали звать родником Шахназ.

    Айхану очень хотелось спросить, как же это случилось, но он вовремя одернул себя.

    - И вода в нем ледяная?…

    - Конечно, в Чеменли каждый родник имеет свой вкус, но вода всюду холодная. Если хотите, можно попробовать.

    - Было бы неплохо.

    Они подошли к роднику. Айхан с тоской посмотрел на камень с надписью «родник Шахназ». Потом, прислонив палку к камню, набрал пригоршню воды, напился и присел на деревянную скамью под ивой.

    - Шахназ-ханум, давайте посидим немного. Подышать воздухом в таком месте - одно удовольствие.

    - Вы посидите, - отозвалась грустно Шахназ. - Когда-то здесь росла другая ива. Ее посадил дядя Алмардан. Она была похожа на шатер. Хорошее было время… Если бы не война…

    Гость молчал.

    - Извините, - спохватилась Шахназ, - в вашем присутствии говорить о войне…

    - Нет, что вы, Шахназ-ханум! Страданий хватило на долю всех. Пойдемте, Шахназ-ханум, - сказал он, тяжело поднимаясь.

    Они медленно взбирались вверх по тропинке.

    Айхан осторожно, выказывая явное безразличие, спросил:

    - Имя главврача, кажется, Салима?

    - Да, Салима.

    - Она тоже местная? Я хочу сказать: она из этого села?

    - Из этого. А что?

    - Ничего, просто так. - И, указав на искалеченную ногу, добавил: - Мне приходится поневоле интересоваться врачами. Если я останусь в Чеменли, мне не раз придется обращаться к доктору Салиме.

    - Не беспокойтесь, она тоже, как и вы, прошла сквозь огонь.

    Айхан обрадовался, что появился хороший повод продолжить разговор.

    - Она тоже была на фронте?

    - В ленинградской блокаде…

    Айхану так хотелось спросить о Гюльназ, узнать, виделась ли сестра с Салимой, но не знал, как это сделать. Столько долгих лет он думал о Гюльназ, ездил в Ленинград, искал ее могилу, но так и не нашел. Не мог найти он никого, кто бы хоть что-нибудь рассказал ему о последних днях любви Гюльназ и Искендера. Доктор Салима, эта чеменлинская девушка, которая в то время тоже была в Ленинграде, могла видеть Гюльназ, что-либо знать о ней. Но тогда об этом бы знали все, и в первую очередь Шахназ…

    - К счастью, Салима выжила, - продолжала Шахназ. - Она и сына своего, родившегося там, в Ленинграде, тоже вытащила из лап смерти. Теперь он уже взрослый, работает в колхозе бригадиром.

    - А муж Салимы-ханум тоже работает в колхозе?… - осторожно поинтересовался Айхан.

    - Нет, муж ее погиб на фронте.

    Наконец они очутились в старом, столь дорогом для него доме с верандой на шести сваях, с окнами, глядящими на Бабадаг. Перед Айханом выстроились горшочки с цветами. Блеск весенней росы слепил ему глаза. Сердце его мучительно сжалось. Шахназ распахнула дверь самой большой и светлой комнаты и попросила гостя пройти. А он, услышав приглашение войти в дом, где ему знаком был каждый уголок, не мог двинуться с места. Он должен был обуздать свою волю, побороть свои чувства, отодвинуть сладость воспоминаний и горечь утрат. Он должен был с собой справиться. Он вынужден был отказаться от всех сокровищ, которые во второй раз дарила ему судьба. Ах, с каким наслаждением он гладил бы своими руками эти старые сваи веранды, с каким удовольствием нюхал бы по одному все эти цветочные горшочки, с каким шумом передвигал бы посуду на полках, где всегда стояли варенье и фрукты!

    - Сегодня жарко, хотите, посидим на веранде, - предложила Шахназ, видя, что гость не решается перешагнуть порог комнаты.

    - Можно и так. Как вам будет угодно.

    - А раз так, мы расположимся здесь, под вьюном Эльдара, - сказал маленький Эльдар и побежал в комнату за столом.

    Взгляды Шахназ и Айхана скрестились, воцарилось тягостное молчание. Затем Шахназ сказала:

    - Пусть вам не покажется странным, Айхан-гардащ, здесь вы на каждом шагу будете слышать имя Эльдара. Особенно в нашем доме…

    - Эльдар - ваш…

    - Он не был мне никем, мы были просто соседями. Вон их дом, какое-то время он служил колхозным складом. Теперь остался без хозяина. Хотя мы были соседями… - Она не смогла закончить.

    Эльдар вынес из комнаты стол и три стула и поставил их рядом у обвитой вьюнком сваи. Постелил скатерть. Шахназ пошла на кухню, Эльдар, обрадовавшись, что остался наедине с гостем, оживился и принялся рассказывать о Чеменли, Бабадаге, обсерватории Рамзи-муэллима.

    Шахназ поставила на стол разные вазочки с вареньем, веранда наполнилась их душистым ароматом. Вскоре Шахназ принесла и поставила на стол большой белый самовар и села напротив гостя.

    - Прошу вас, чувствуйте себя свободно, Айхан-гардаш, считайте, что вы у себя дома. - Потом начала раскладывать варенье по розеткам. - Я сама варила. Хочу, чтобы вы все попробовали, а потом меня похвалили, - сказала она улыбаясь и посмотрела ему в лицо, со все еще не разгладившимися морщинами.

    Айхан внутренне заметался. «Какой я сделался невозможный! - упрекнул он себя. - Чего можно еще желать? Не лучше ли разом обрушить эту стену тридцатилетней разлуки и просто сказать: «Дай мне черешневого варенья, ты ведь знаешь, что в вашем доме я больше всего люблю варенье из черешни!» - и навсегда положить конец этой невыносимой пытке?» Нет, он этого не сделает. Он твердо знает, что навсегда лишен всех этих сокровищ. Поэтому самые дорогие воспоминания, самые сладкие мечты должны храниться под семью замками. И отныне радостью ли, печалью ли он не сможет поделиться ни с кем. А если это так, то какой смысл имеет такая жизнь? Ведь жить подобным образом - означает предавать свое сердце. Пусть судьба лишила его многого - семейного очага, отцовских забот, но чувствующего сердца она не смогла его лишить. А раз так, значит, его приезд в Чеменли - ошибка, и эту ошибку следует исправить. Правда, судьба ему подарила великую радость - светящиеся глаза его маленького тезки, чистоту его сердца. Какими сокровищами можно все это возместить, на какой чаше весов измерить… В душу вновь проникли божественные звуки кеманчи дяди Мурсала. Мир снова окрасился в чудотворный цвет. Какие надежные тайники хранятся в сердце!

    Поздней ночью Шахназ постелила Айхану постель в одной из комнат. Прежде это была ее комната, теперь она отдала ее сыну.

    Вскоре мать с сыном ушли, оставив гостя одного.

    - Спокойной ночи, дядя Айхан!

    - Приятного сна, Айхан-гардаш!

    Волоча ногу, он вошел в комнату, которая утопала в полумраке. У обвитого вьюнком окна Шахназ, на краю маленького письменного стола горела настольная лампочка. На стене висел большой старинный ковер, под ним - деревянная кровать.

    Какую еще пытку уготовила ему судьба? Ты только посмотри на эту нетронутую простыню, на эти сверкающие белизной наволочки! Он подошел к кровати. От мягких подушек, свежего постельного белья, шелкового одеяла будто пахнуло весной, дыханием Шахназ. Не это ли начало его второй жизни, в которой каждый его шаг будет усыпан цветами? Не хочет ли Шахназ возместить ему ночи, проведенные в деревянных бараках, холодных окопах, влажных каменных подвалах?

    «Но есть ли в этом необходимость, Шахназ? Или ты полагаешь, что меня привели сюда - в твой шестиматериковый мир - эти сокровища? Ты ошибаешься, моя Шахназ! Эти простые радости жизни мне известны. Я не смог только приобрести тебя - самое дорогое сокровище, которое хотела подарить мне жизнь. Ты и сама знаешь, что теперь уже это невозможно. Так что же означают эти две подушки?»

    Вдруг он устыдился всех этих мыслей. Он виновато огляделся по сторонам, посмотрел на дверь, прислушался к тихому разговору, доносящемуся из соседней комнаты. «Я-то сам хорош, ничего не скажешь. Правильно Шахназ говорила обо мне: эгоист! Если бы это было не так, за все эти годы ты поинтересовался бы ее судьбой. Быть может, она очень нуждалась в твоей помощи. А теперь ты случайно встретил ее…»

    «Ты только посмотри, обычные радости его, видите ли, не устраивают, - снова принялся он сам себя укорять. - Он желает какого-то высшего блаженства. Нет, ты очень бессовестный человек, Айхан-гардаш!» Изобличив себя наконец голосом Шахназ, он успокоился.

    Вскоре все затихло и в соседней комнате. Прислушиваясь к далекому шуму Карачая, он думал о том, что бог не создал для него простых радостей, на его взгляд - все радости были высшими. И этот монотонный далекий гул реки, и ночь под одной крышей с Шахназ есть самое высшее из всех блаженств.

    В селе такой обычай: где бы, в каком бы доме на веранде ни свила гнездо ласточка, все село должно об этом знать. Вчерашний приезд в Чеменли искалеченного фронтовика по имени Айхан Мамедов, то, что он стал гостем Шахназ-муэллимы, прогулка с маленьким Эльдаром по Гылынджгая превратились сегодня в знаменательное для Чеменли событие. Вот почему Айхан, идя рядом с маленьким Эльдаром, опираясь на свою резную трость, направляясь в верхнюю часть села, хорошо понимал, о чем говорят, чем интересуются глядящие на него с четырех сторон обитатели Чеменли.

    Беседуя, они дошли до покрытой галькой площадки перед Бешбулагом. Айхан смотрел на родник с тоской и волнением. Из пяти ключей фонтанами била вода. Он хотел подойти и напиться, этой воды досыта, до ломоты в зубах. «Нет, - донесся голос изнутри. - Тебе еще многого захочется. Потерпи. Не забывай, что ты приехал в Чеменли впервые». Он вгляделся в строение под родником. Чайхана была на месте, но только значительно расширилась, по четырем сторонам веранды вместо старых деревянных перил были прибиты изящные разноцветные реечки. А наверху висела доска, на которой теми же красками было выведено: «Павильон Бешбулаг».

    Узнал он и деревянные ворота по левую сторону, прямо у дороги. Ему показалось, что потемневшие доски все еще хранят запах дыма самокрутки уста Алмардана, председателя Алмардана. Он даже заглянул внутрь, хотел увидеть первую и последнюю «тюрьму» в Чеменли, но на ее месте высился красивый жилой дом.

    - Эльдар, чей это дом? - непроизвольно вырвалось у него.

    - Вон тот, новый? Это дом счетовода дяди Насиба. Он построил его в прошлом… нет, в позапрошлом году.

    Айхан больше ни о чем не спрашивал. В своем воображении он встретился лицом к лицу с Толстяком Насибом, который всегда ходил, размахивая пухлыми, как у девочки, руками, и улыбался каждому встречному в селе. «Как он теперь выглядит? Не раздулся ли, не превратился ли в бочку?» Взглянув на новое здание у самой дороги, подумал: «Кажется, это и есть правление колхоза». Как раз в ту сторону свернула легковая машина «ГАЗ-69», спускавшаяся с верхней части села. Значит, не ошибся.

    - Дядя Айхан, председатель приехал, - заторопил его Эль-дар. - Пойдемте в правление. Вы не хотите увидеть дядю Аждара?…

    - Хочу… но, сынок, ты бы лучше посидел в садике перед правлением, подождал бы меня. Я быстро вернусь.

    - Я не спешу, дядя Айхан… Вы не волнуйтесь…

 

 

    … Айхан легонько приоткрыл дверь кабинета председателя, Увидев незнакомых людей, он тотчас хотел закрыть ее, но его окликнул звонкий голос:

    - Заходите, заходите, товарищ. Вы, должно: быть, и есть Айхан Мамедов, фронтовик… Только что Шахназ-муэллима мне о вас рассказала.

    Председатель колхоза Аждар-киши, одной рукой поглаживая свой широкий пояс, вышел из-за стола навстречу Айхану. Приветливо поздоровавшись, он указал ему на стул.

    - Садитесь. Сейчас я провожу этих товарищей, и мы с вами поговорим.

    Айхан сел. По ласковому обращению, сердечным словам ему все стало ясно. Значит, Шахназ рассказала о нем председателю, наверно, просила помочь искалеченному инвалиду войны, несчастному человеку, лишенному родного крова. «Нет, так нельзя, так, не пойдет! - подумал он, стараясь взять себя в руки. - Что со мной происходит? Почему я сам себя обманываю, зачем я пришел, к этому приветливому председателю?… Он, кажется, действительно хороший человек, это видно с первого взгляда. Все это прекрасно, но у меня нет к нему никакого дела, никаких просьб. Мне ничего от него не нужно, сегодня же я должен отсюда уехать».

    С этими мыслями он рассматривал книги, газеты, журналы на длинном председательском столе, не обращая внимания на входящих и выходящих людей. Наконец их стало поменьше, шум в комнате затих. И вдруг:

    - Аждар-гага, как вы мудры…

    Услыхав это, волосы на его голове встали дыбом. Он тотчас узнал этот извивающийся, съеживающийся, меняющий тональность такой знакомый голос. Он с трудом заставил себя посмотреть в сторону, откуда этот голос доносился. Да, это был он, тот самый Насиб, Толстяк Насиб.

    - Что опять случилось, Насиб? - Председатель встал и направился к сейфу. - Давай сюда бумаги. - Затем, он не читая, подписал их все сразу и приложил печать. - На, возьми, можешь идти., и можешь не сомневаться, что я действительно мудр, раз умудряюсь с тобой работать.

    - Нет, Аждар-гага, разрешите сделать небольшую поправку к вашим словам, - ощерился Толстяк Насиб. - Разве так велика трудность, сработаться со мной? А вот столкнуться с таким чудовищем, как Рамзи Ильясоглу, как вы это сделали в тот день в заповеднике Гаяалты, действительно не просто.

    Рамзи Ильясоглу! Подумать только! Значит, Рамзи жив - здоров! И странно, что от этого, то есть оттого, что он жив - здоров, ему, то есть Айхану, уже ни жарко ни холодно. Да, это так, потому что ответ на самый важный и единственный связанный с Рамзи вопрос он получил вчера, услыхав от маленького Эльдара слово «Бахышов». В его жизни до этого мгновения Рамзи существовал лишь как спутник звезды Шахназ. А раз Шахназ была женой другого человека - Бахышова, значит, и спутник Рамзи давно сгорел. Так почему же все-таки он волнуется? Почему ему так захотелось увидеть Рамзи-муэллима и поговорить с ним?

    Пока Насиб держал речь, Айхан пытался понять, как к ней отнесется председатель, и одновременно наблюдал за напрягшимися шейными мышцами Толстяка Насиба. Хоть шея у него действительно походила на лень большого вяза, на этом бесформенном туловище она колыхалась как волосок. С самого детства ничего не выражавшие маленькие глазки его утопали в складках мясистого лица. Когда он, скрестив руки на выступающем вперед животе, смеялся, эти глазки совсем исчезали, и на его застывшем как камень лице вместо улыбки появлялось оскорбленное выражение. «Странно, - подумал он, - оказывается, и о лице надо заботиться, когда человек, забыв об этом, заботится только о животе, вот что получается…»

    Насиб медленно поднялся со стула и только после этого, обернувшись, бросил мимолетный взгляд на Айхана. И вдруг сделался таким надменным, будто, взглянув на этого странного человека, совершил большую ошибку. Как бы поспешно исправляя ее, он торопливо вышел из комнаты.

    Теперь наступил черед Айхана. Надо было что-то сказать председателю. Услышав стук собственного сердца, он совсем растерялся. «Что с тобой, старик? Разве ты не сказал только что самому себе, что у тебя нет никакой просьбы к этому приветливому человеку?…»

    - Теперь я вас слушаю, Айхан-гардаш, - сказал председатель, поднимаясь с места и садясь напротив Айхана.

    Он налил из красно-желтого большого термоса два стакана чая, один пододвинул гостю, другой поставил перед собой. Потом, не дожидаясь, пока гость заговорит, сказал:

    - Я тоже, как и вы, приехал сюда из другого места. Всего три года здесь работаю, а кажется мне, что родился здесь. Поверьте мне, это действительно так. Пройдет всего, один-два месяца, и вы сами увидите, что за край этот Чеменли. О воде, воздухе, о красоте вокруг я уже не говорю, - это само собой разумеется, но и это тоже немаловажно. Особенно для такого человека, как вы, оставившего на фронте полжизни, Чеменли незаменимо. Шахназ-муэллима мне сказала, что нужно… Дело в том…

    - А что сказала вам Шахназ-муэллима? - наконец проговорил Айхан.

    - Сказала, что вы не раз были ранены, что здоровье у вас подорвано и так далее. Думаю, прежде всего, надо подумать о жилье. У меня такое предложение, если вы согласны…

    - Предложение?

    - Давайте-ка прямо с завтрашнего дня поселяйтесь в бывшем доме Эльдара Абасова. Это подходяще со всех точек зрения. Знаете почему? Прежде всего потому, что вы тоже, как Эльдар, были фронтовиком, значит, единомышленником. И его душа будет радоваться, что в доме его горит свет, а зажигает этот свет такой же, как и он, фронтовик. А потом…

    - Да разве это возможно, председатель?… - Айхан задохнулся от боли и не понимал уже, что и зачем говорит. - Разве у Эльдара Абасова нет ни одного родного человека, который бы…

    - Айхан-гардаш, ровно два года я об этом думаю. - Председатель встал и заходил по комнате. - Почему нету, разве все седо - не родня Эльдару, не любящие его люди? И именно поэтому никто не соглашается жить в его доме. Говорят… Кто знает, может, от Эльдара или Гюльназ какой-нибудь след остался? Гюльназ его сестра, она тоже погибла в Ленинграде, в блокаду. Все это, конечно, пустые надежды. Сколько лет уже прошло после войны! В общем, я хочу сказать, что никто не будет возражать, если ты поселишься в этом доме.

    Айхан больше его не слушал. Неожиданное предложение председателя потрясло его. Действительно, если не он, то кто разожжет огонь в отцовском доме? Кто подтвердит, что от Гюльназ ничего не осталось на этом свете? Ведь они, Искендер и Гюльназ, долгое время жили вместе. Он знал на память письма, полученные от Гюльназ. «Мой единственный, мой несравненный брат! Я знаю, что на свете нет, кроме тебя, человека, который бы так понимал меня, знал чистоту моего «греха». Напиши папе, маме, объясни им, что они сами вынудили меня поступить таким образом, ведь я их дочь. Пусть и теперь знают, что я по-прежнему их дочь и ни одним своим поступком не опозорю, не посрамлю их. Пусть знают, что мы счастливы. Это говорит мне мое сердце, это говорит Искендер».

    «Мы счастливы», - повторил про себя Айхан. - Сестричка моя, что осталось в память об этом счастье? А если осталось, то где оно?» Эта мысль потрясла его; ему показалось, что он сейчас может потерять сознание и упасть прямо здесь, в кабинете председателя. Его охватил ужас. В далеких, непостижимых для разума высотах он услыхал детский голос: «Дядя, где ты был? Почему ты не искал меня?» Откуда он все это взял? Ведь правильно сказал председатель: сколько времени прошло с тех пор! Так на что же он надеется? Он понял только одно: жизнь все еще преследует его своими загадками. Будет ли этому конец?

    - Может быть, я вас чем-нибудь обидел, Айхан-гардаш? - Ласковый голос отвлек его от невеселых мыслей. - Извините, я только…

    - Нет, нет… что вы, продолжайте! Я согласен поселиться в доме Эльдара Абасова. Это будет действительно хорошо. По-моему, в этом нет ничего дурного.

    - Вот и я так думаю, наоборот…

    - Ну, а если вдруг, как вы говорите, отыщется какой-нибудь след сестры или брата, будет даже очень хорошо, будут жить со мной, как мои дети…

    Ему показалось, что, высказав все это, он совершил хорошее дело. После этих слов произойдет какое-то чудо, из каких-то заоблачных высот донесется детский голос и сию минуту здесь, за дверью, послышится «Дядя, а вот и я!…»

    - Хорошо, что согласился. Да и человек ты, видно, много повидавший. Какое у тебя образование? Может быть, с колхозными бумагами…

    - Нет-нет, образования у меня такого нет, председатель. В правлении я делать ничего не смогу.

    - Ну что ж… будь по-твоему… А как же?…

    В это время дверь отворилась, и кто-то громко и свободно произнес: «Можно, председатель?» Кто знает, если бы не этот голос, сколько бы он еще просидел так, в задумчивости.

    - А, Мардан, входи. Ты как раз вовремя пришел… - Председатель указал вошедшему на стул рядом с Айханом. - Познакомься, Айхан-гардаш приехал жить в наше село. По состоянию здоровья. Он фронтовик.

    Айхан, подняв голову, посмотрел на молодого человека, которого председатель назвал Марданом. По ясному взгляду черных горящих глаз он в одно мгновение определил: хороший парень.

    Обращаясь к Айхану, председатель продолжал:

    - Сын нашего доктора Салимы. Работает бригадиром садоводов. Мне кажется, Айхан-гардаш, если у вас есть охота повозиться с садом…

    - Да, конечно, - ухватился за эту мысль Айхан. - Я еще до войны два года проучился на естественном факультете… - Он сказал это так поспешно, словно боясь, что сейчас председатель передумает, возьмет свои слова обратно и ему не придется работать с этим приветливым парнем.

    - Вот и прекрасно! Что может быть лучше? Ты как, Мардан, не возражаешь?

    - Как можно, председатель? - доброжелательно и, как показалось Айхану, немного стеснительно улыбнулся Мардан.

    Когда они вышли из кабинета и спускались по ступенькам, председатель сказал:

    - Тогда прямо завтра начнем ремонт дома Эльдара Абасова, а потом ты туда переедешь.

    Айхан торопливо произнес:

    - Нет, ремонтировать не нужно. Я сам все сделаю. Потихоньку…

    - Ну, как так можно, Айхан-гардаш? Тебе понадобятся материалы, доски, бревна, цемент…

    - В этом вы мне поможете, остальное я сделаю сам… Председатель заторопился к ожидавшей его во дворе машине.

    Айхан никак не мог собраться с мыслями. Все произошло так молниеносно. Почему-то он утром пришел в правление; едва услышав предложение председателя, сразу же согласился поселиться в родном доме; следовательно, он принял решение остаться в Чеменли. И грусть, и тревога, и боль обступили его. Неужели он действительно собирается остаться в Чеменли? Как же это случилось? Что побудило его совершить такой ошибочный шаг? А почему, собственно, ошибочный?

    Нервно постукивая тростью, он сделал несколько шагов. Не намеревался ли он догнать удалявшуюся машину, которая подняла на проселочной дороге столб пыли, и сказать председателю, что он передумал? Но именно в этот момент он почувствовал за спиной дыхание идущего следом молодого бригадира. Теперь он уже думал о бригадире. А Мардан хоть, видимо, и спешил, но не хотел обгонять гостя с палкой - ждал, когда тот спустится по лестнице.

    Айхан посторонился, пропуская Мардана вперед.

    - Проходи, сынок, не жди меня, - сказал он. - Я ведь медленно…

    - Ну что вы, дядя Айхан! - Мардан ловко взял его под руку. - Дорога - старшему…

    Хотя Айхан заранее знал, что услышит эти слова, он не мог предположить, что они будут ему столь приятны. Как будто Мардан не просто подал ему руку, а на только что подаренных крыльях перенес его по воздуху. И дело было не только в словах Мардана- таких слов на своем веку он слышал немало, - дело было во взгляде, интонации, его улыбке. Но почему это его так тронуло? Что необычного сделал Мардан? Ведь это простой долг вежливости, свойственный любому воспитанному человеку. Разве мало обманывали его первые встречи, первые впечатления? Не достаточно ли Гюльбениз - самого горького воспоминания о влюбленности с первого взгляда?

    Погруженный в эти мысли, он непроизвольно поднял голову и испытующе посмотрел на Мардана. Черные глаза парня с восхищением были устремлены на него. Что бы все это значило, о господи? Глаза Мардана обволакивали его точно так же, как когда-то черные глаза Гюльназ. Хорошо, что это длилось недолго, иначе можно было лишиться рассудка. Когда они преодолели последнюю ступеньку, Мардан улыбнулся. Айхан смог убедиться, что Мардан смотрит на него не глазами Гюльназ, а присущим только ему одному серьезным мужским взглядом. В этих глазах кроме тревожной, беспокойной ласковости Гюльназ были мужественность и страстность. Нет, это какое-то наваждение. Наверно, Аждар-киши, сам того не ведая, всколыхнул в его груди море воспоминаний, связанных с сестрой. Не успели эти волны улечься, как он повстречался с этим парнем. Вот как просто все объясняется…

    - Дядя Айхан, сейчас вы… - Голос Мардана вывел его из задумчивости. - Извините, я назвал вас дядей. Вы не сердитесь?…

    Айхан покачал головой; глаза его говорили: «Разве на это можно обижаться, сынок?»

    - Что вы теперь собираетесь делать? Может… - Мардан запнулся. - Может быть…

    Айхану показалось, что бригадир хочет пригласить его куда-нибудь, ну, например, к себе домой. Это было бы кстати, там бы он смог увидеть Салиму, не исключено услышать что-либо о Гюльназ.

    - Хорошо бы, сынок, если бы ты меня сразу познакомил с моим рабочим местом…

    - Рабочим местом? - Мардан радостно расхохотался. - А я разве знаю, где ваше рабочее место? Потом что-нибудь придумаем. Пусть все это ущелье Агчай будет вашим рабочим местом… Согласны? - Его веселый смех эхом пронесся по ущелью.

    - Для такого калеки, как я, не слишком ли просторен рабочий кабинет, сынок? - В глазах Айхана отразилась горькая ирония, смешанная с глубокой признательностью. - Я повидал мир, но нигде не видел такого светлого, такого красивого рабочего кабинета. - Его изуродованная губа как-то беззащитно дрогнула.

    Мардан не ждал такого ответа, не предполагал, что дядя Айхан такой ранимый и в то же время такой шутник. К тому же это была очень горькая шутка. А это означало, что дядя Айхан, этот случайно попавший в Чеменли, в поисках благодатного воздуха и целебной воды, искалеченный старик (нет, стариком его называть было бы неверно), вовсе не такой уж уравновешенный человек, каким кажется на первый взгляд, и не такой уж простой. Тогда почему же он все-таки согласился работать простым садовником?

    Но все эти сомнения и предположения мелькнули и исчезли. Будущее покажет. Так же весело Мардан продолжал:

    - А раз так, я поздравляю вас, дядя Айхан, - и сжал пальцы его правой руки, держащие палку. - Я убежден, что вы не пожалеете о том, что займете столь просторный и светлый рабочий кабинет, как наша долина Агчай.

    Сказав это, он торопливо удалился. Айхан глубоко вздохнул. Наконец он сможет остаться наедине со своими мыслями, обдумать все происходящее. Как будто для того чтобы прийти наконец к какому-то решению, ему только и недоставало побыть одному. Внезапно увидев во дворе, среди деревьев, играющего Эльдара, он раскаялся в душе, что так жаждал уединения. На что ему Чеменли без Эльдара? И только ли Эльдара? Нет, подаренная судьбой и захлестнувшая его, в эти два дня волна счастья не хотела выпускать его из своих объятий. Каждый из тех, с кем свела его судьба - и Шахназ, и Эльдар, и Аждар, и Мардан, - невольно желали навечно привязать его к Чеменли. Один протягивает ему ключ от отчего дома, сам не зная, что делает; другой собирается вручить ему целое ущелье Агчай, тоже не подозревая, что это для него значит. А Шахназ? Он снова будет ее соседом! А сам он, Айхан, сумеет ли он справиться с этим половинчатым счастьем? Это покажет будущее. А пока все идет хорошо. Будто кто-то заранее обдумал план и так искусно действует, что у него уже больше нет доводов для возражений.

    Глубоко вздохнув, он тихо прошептал: «Да, да… Я хорошо сделал, что послушался Эльдара…»

    И, желая показать Эльдару свое освобожденное из плена сердце, он позвал:

    - Эльдар, иди сюда! Сегодня я весь день в твоем распоряжении.

    - Пошли на скалу Гылынджгая, дядя Айхан.

    - Пойдем… куда твоя душа желает… пойдем, но с одним условием…

    - С каким условием, дядя Айхан?

    - Давай зайдем по дороге в больницу.

    - Больницу? У вас раны разболелись?

    - Нет, пока ничего не болит. Но будет неплохо, если мы зайдем, познакомимся с врачами. Пошли прямо к тете Салиме…

    По узкой тропинке они поднялись на холм Чадырлы. Еще не войдя во двор, окруженный каменным забором, они увидели Салиму и Мардана, стоявших у больших голубых дверей. «Мой бригадир, оказывается, торопился к своей матери», - подумал Айхан. Мать с сыном стояли очень близко друг к другу. Мардан что-то говорил, Салима смотрела на него взволнованным взглядом. Айхан было двинулся вслед за Эльдаром, но почему-то заколебался. В этот момент доктор Салима, вдруг взяла сына за руки, притянула к себе и прямо тут, на глазах столпившихся у палатных окон больных, прислонила голову к плечу сына, будто замерла на его широкой груди.

    Айхан удивленно посмотрела на Эльдара.

    - Дядя Айхан, я знаю, почему доктор Салима так радуется. Сказать вам?

    - Если не секрет, скажи.

    - Какой тут секрет? В Чеменли все это знают. Доктор Салима хочет женить дядю Мардана, а Мардан не соглашается. Он говорит, что хочет поехать еще учиться. А теперь… Посмотрите, как радуется тетя Салима… Наверное, уговорила дядю Мардана. Тетя Салима хочет, чтобы Мардан женился на Джамиле…

    - Ну раз так, давай не будем им мешать, сынок, - сказал: он. - В другой раз зайдем.

    Пока они поднимались по извилистой тропинке к скале Гылынджгая, Эльдар не переставал что-то говорил, а Айхан неотступно думал о докторе Салиме, которая вьюном обвилась вокруг сына на больничном дворе, так и замерла. Почему-то он не очень поверил рассказанной маленьким Эльдаром истории с женитьбой. По тому, как стояли и как смотрели друг на друга мать и сын, можно было предположить, что за этим скрывается нечто другое.

    На следующий день он поднялся по старым прогнившим ступеням соседнего с Шахназ дома, на годы осиротевшего. Прошелся по комнатам. Двери и окна были на месте. Доски пола хоть и потрескались, но по ним можно было еще ступать. Да, жить здесь было можно. Судьбе угодно было снова сделать их соседями. Снова окна их будут обращены друг к другу, снова, стоя на веранде, они смогут обмениваться приветствиями. Эти дома, хоть и стоят рядом, будут напоминать две самые отдаленные точки земного шара. Отсюда он вынужден будет смотреть на Шахназ словно на чужого человека, чей язык он не знает, слов не понимает. Но что можно с этим поделать?

    Еще раз с тоской оглядев родные стены, выложенный из необожженного кирпича кусочек «окна с горшочками» Гюльназ, он решил приняться за дело немедленно, ничего не откладывая. Для начала надо было подмести комнаты, снять пыль со стен, пройтись по потолку и полу. Но в первую очередь надо поделиться своими заботами с соседкой - Шахназ-муэллимой.

    В тот же вечер, переступившая по его приглашению порог его нового дома, Шахназ очень обрадовалась.

    - Это так хорошо получилось, Айхан-гардаш, - сказала она, подарив ему лучик счастья. - Теперь я буду знать, что в доме Эльдара, в «звездном окне» дяди Алмардана, снова будет гореть свет.

    - Что это означает, Шахназ-ханум?

    - Вот в этом окне, что смотрит на Бабадаг, каждую ночь до самого рассвета горел свет. Так приказал дядя Алмардан. И мы, когда были еще детьми, называли его «звездным окном Чеменли».

    После некоторого колебания Айхан попросил:

    - Шахназ-ханум, может быть, вы мне поможете в одном деле. Если у вас, конечно, есть время…

    - Я всегда к вашим услугам, Айхан-гардаш.

    А Айхан, стараясь спрятаться от ее заботливых глаз, произнес:

    - Я думаю, вы сможете мне помочь в некоторых вопросах, связанных с ремонтом дома…

    - Конечно, помогу. Что вас интересует?

    - Прежде чем приняться за ремонт, хорошо было бы хоть приблизительно знать, как этот дом выглядел прежде. Чтобы я мог представить, как уста Алмардан…

    - Я все поняла, - радостно прервала его Шахназ. - Значит, вы хотите увидеть этот дом таким, каким он был при жизни его отца, уста Алмардана…

    - Да.

    - Как хорошо! Как вы додумались до этого?

    - А что же тут удивительного? Раз я поселяюсь в доме чужого человека, я хочу знать, как он жил. Мне это интересно и даже приятно.

    - Как хорошо вы говорите, Айхан-гардаш!

    - По правде говоря, я ничего такого не сказал, вы…

    - Почему же? То, что вы пришли к такому выводу, само по себе благородно, - прервала его Шахназ с милой улыбкой.

    - Да что вы, Шахназ-ханум, ни о каком благородстве здесь нет и речи.

    - Ясно… Вы непохожи на человека, который любит, чтобы его хвалили. Извините меня. Значит, вы хотите знать, как выглядел этот дом прежде? Что ж, я помогу вам. И кто знает, может быть, мне удастся сделать это лучше всякого реставратора. Давайте начнем прямо сейчас. Смотрите, вот это была комната Гюльназ и Эльдара. Можно даже сказать - и моя тоже. - В ее глазах промелькнула радость воспоминаний, смешанная с печалью. - Здесь было окно, теперь его заложили, видите? Оно звалось «окно с горшочками». И открывалось в сторону нашего дома, прямо напротив моей комнаты… Когда бы я ни подняла голову, я видела то Эльдара, то Гюльназ. А тут был камин, но его никогда не зажигали. Зимой все собирались в этой комнате - в гостиной. Здесь топилась печь.

    - Значит, я занял комнату Гюльназ?

    - Не совсем так, ведь Эльдар тоже жил в этой комнате. Брат и сестра спали в одной комнате, вместе вставали, вместе занимались. А здесь, в гостиной, ночевали только гости. Видите то окно, что забито досками? Там всегда горела лампа по ночам.

    - О, да вы действительно все помните в подробностях, - вежливо проговорил Айхан. - Видно, вы хорошо знали и сестру, и родителей Эльдара?

    - Я знала их, может быть, лучше, чем себя. Особенно Гюльназ. Она была мне не просто соседкой - она была самой близкой моей подругой.

    - Я вас не понял, - осторожно произнес Айхан после напряженного молчания. - Вы же сказали, что она во время войны в Ленинграде…

    - Да, это так, она погибла в Ленинграде, но… - Что-то вспомнив, Шахназ готовилась уйти. - Извините меня, я на минутку, сейчас вернусь.

    Она спустилась к себе и вскоре вернулась. В руках у нее была шкатулка.

    - Айхан-гардаш, я вам сказала недавно, что вы благородный человек, поэтому я могу вам доверить все. - Она открыла шкатулку и поставила ее перед Айханом. - Это дневники, письма Гюльназ. Она писала из Ленинграда. Пусть побудут у вас, почитайте. В этих письмах вы…

    Чувствуя, что задыхается, Айхан произнес:

    - Но читать чужие письма нехорошо, Шахназ-ханум… Может быть, там написано нечто…

    - Не беспокойтесь, Айхан-гардаш! Разве бы я позволила себе такое! Они помогут вам восстановить дом, многое узнать о прекрасной семье, некогда жившей здесь.

    Не желая скрывать от Шахназ все еще не проходящего волнения, Айхан тихонько проговорил:

    - Хорошо, будь по-вашему, я прочитаю и все верну вам. Таким образом, вы и себя избавите от труда - устранитесь от дачи мне советов, - улыбнулся Айхан.

    - Вовсе нет, напротив. Прочитав письма, у вас может возникнуть ко мне еще больше вопросов. В любое время я к вашим услугам, сосед!

    Сердечно произнесенное слово «сосед», еще более теплое выражение глаз будто вопрошали: «Айхан-гардаш, а как ты на это смотришь, как расцениваешь мое соседство?»

    Айхан, хоть и понял намек, был не в состоянии ответить: письма, которые он держал, жгли ему руки, влекли в далекие годы детства. Что написано в этих письмах? Что могли они ему сообщить? Ведь самое страшное - небытие Гюльназ - ему уже известно.

    Печальная тишина, к счастью, была прервана криком со стороны родника Шахназ:

    - Шахназ-муэллима, эй! Шахназ-муэллима!…

    Айхан со скрытым беспокойством выглянул в окно. Шахназ со словами «К добру ли в такой час…» вышла на веранду.

    Под ивой стояла старая «Волга», возле нее, горделиво обняв открытую заднюю дверцу, стоял служащий правления колхоза - Вели.

    - Вели? Это ты? Что прикажешь?

    Послышался раскатистый хохот:

    - Что я могу приказать? Я сам приказ выполняю, Шахназ-муэллима… Приказ Рамзи Ильясоглу. Он просит, если вам нетрудно, прийти в правление колхоза. И послал за вами свою машину. Вот я…

    - Рамзи-муэллим? - переспросила Шахназ и непроизвольно посмотрела на Айхана.

    А он, слушая высокопарную речь весельчака Вели, приложив руку к шраму на губе, следил только за Шахназ, пытаясь что-то понять по ее глазам, лицу, голосу. Откуда в эти счастливые минуты возник этот человек по имени Рамзи Ильясоглу? Это имя он уже слышит во второй раз, и во второй раз грудь его наполняется трепетом. Что их связывает с Шахназ?

    Услышав взволнованный голос Шахназ, каким она произнесла «Рамзи-муэллим?», он внутренне сжался. И, чуть не выдав себя, торопливо спросил:

    - Кто такой Рамзи-муэллим, Шахназ-ханум?

    - Заместитель председателя райисполкома. И еще мой… - она запнулась, - наш… приятель… наш с Эльдаром… - она снова запнулась, - еще с юношеских лет… Рамзи-муэллим тоже из этого села, теперь он работает в районе.

    Мысли Айхана путались так же, как речь у Шахназ.

    Спустившись с веранды, Шахназ направилась к ожидавшей ее «Волге». Айхан смотрел ей вслед. Что еще уготовила ему судьба?

    Тот, кто любит, богат;

    тот, кого любят, еще богаче.

 

    В день освобождения из «заключения» нас ждала ошеломляющая новость: повсюду только и разговору было, что сын пастуха Ильяса Рамзи приезжает из Ленинграда на летние каникулы. Эту новость из районного центра сообщили моему отцу по телефону.

    Поскольку подобные события случались в нашем селе не часто, все Чеменли было в ожидании. Шутка ли, сын неграмотного пастуха учится в таком большом городе, как Ленинград! После Салимы Рамзи был вторым, кто уехал учиться в Ленинград.

    Назавтра, после полудня, на единственной проезжей дороге, делившей Чеменли на две части, показалась легковая машина.

    Это само по себе было для нашего села большой неожиданностью. Машины к нам приходили очень редко. Вот почему все взоры были устремлены на нее, когда она двигалась по дороге, поднимая клубы пыли. Все, кто был в чайхане над Бешбулагом, заслышав ее шум, спустились вниз и выстроились на обочине.

    Я тоже был среди них. Изредка я слышал возгласы, в которых зависть, удивление, радость - все было перемешано: «Молодец, пастух Ильяс, вон сам райком везет к тебе твоего сына…», «А как ты думал, Мурад, в Ленинграде учиться, по-твоему, шуточное дело?…», «Да пойдет тебе впрок наш хлеб, Рамзи, сынок…».

    Что думал, что переживал сидевший на плоском камне у Бешбулага и слышавший весь этот разговор дядя Ильяс, сказать трудно. Наконец машина остановилась у родника. Хозяина машины видно не было. Впереди - рядом с шофером - сидел Рамзи. Я с трудом мог разглядеть его в кольце обступивших его людей.

    Выйдя из машины, Рамзи поздоровался сначала с отцом, потом с другими мужчинами. Увидев моего отца, он ласково взял его под руку: «Привет, уста! Как дела?» А я, не желая попасться им на глаза, постарался стушеваться в толпе. Но именно в этот момент дядя Ильяс дрожащим от счастья голосом произнес:

    - Поздравь дядю Алмардана с новой должностью, сынок. Он теперь у нас в селе местное правительство.

    - Да ну, а ты не шутишь, отец?

    - Какие могут быть шутки с правительством, сынок? Теперь мы зовем его не уста Алмардан, а председатель Алмардан.

    - Правда? - На этот раз я ясно разглядел, как сдвинулись - широкие брови Рамзи. Подозрительно взглянув сначала на моего отца, потом на дядю Ильяса, он изрек: - Ты хочешь сказать, что дядя Алмардан теперь председатель сельского Совета в Чеменли? Странно. - Но тут же, взяв моего отца за руку, он крепко пожал ее. - Поздравляю, дядя Алмардан, поздравляю!

    А я, расслышав в его голосе скрытую иронию, растерянно смотрел на отца.

    - А что ж тут такого странного, детка? - спросил отец таким серьезным, таким уверенным тоном, что на красивом лице Рамзи выступили красные пятна. - Ты хочешь сказать, что мастер не может занять пост местного правительства?

    - Нет, нет… Что ты говоришь, председатель? - несколько растерянно проговорил Рамзи. - Наоборот, я очень рад, что выдвинули такого труженика, как вы.

    Мне показалось, что, произнося эти слова, Рамзи хотел дать всем почувствовать, что в этом вопросе главным является вовсе не то, что моего отца избрали председателем, а его, то есть Рамзи, отношение к случившемуся. Смысл диалога постепенно начал доходить до меня. «Рамзи просто смеется над отцом, не может поверить в то, что именно его избрали председателем. А отец понял это сразу. Хотел тут же, при людях, ответить ему, но сдержался. Видимо, пожалел пастуха Ильяса». На этом я и остановился в своих размышлениях, пойти дальше не хватило смелости. Необычность костюма, походка Рамзи очаровали меня. Сверкающие на новом летнем костюме пуговицы слепили глаза. Шелковая сорочка с нежным рисунком была такого приятного цвета… На талии вместо пояса шелковый шнурок с мягкими кисточками на концах. Костюм был расстегнут, и эти кисточки, колеблющиеся на ветру, походили на белые полевые цветочки. На ногах блестящие красивые туфли кофейного цвета. А самым удивительным было то, что при каждом шаге Рамзи эти туфли скрипели, и этот скрип походил на звук зерноочистительной машины, что стояла у дровяного сарая в нашем дворе. Таких скрипучих туфель я, по правде говоря, еще ни у кого не видел. Здороваясь с земляками, Рамзи каждому говорил что-нибудь приятное и всем одинаково улыбался, при этом сверкали его белые как эмаль зубы.

    Потом по просьбе дяди Ильяса взрослые собрались в его обнесенном большим каменным забором дворе. Прямо на зеленой траве была расстелена широкая скатерть, под тутовым деревом дымил самовар. С засохшей ветки старой груши свешивались две половины бараньей туши, от них еще шел пар. Сегодня дядя Ильяс, которому от радости вся долина Агчай была тесна, в честь сына устроил грандиозный званый обед; значит, таким цыплятам, как я, вертеться под ногами хозяина дома неприлично. Поэтому, выйдя на большую сельскую дорогу, я решил пойти к Искендеру.

    Я шел медленно. Вдруг позади послышался голос Гюльназ

    - Ай гагаш, куда направляешься?

    Гюльназ была не одна - Шахназ держала ее под руку.

    - Наверх, к Искендеру.

    - Он только что пошел к Бешбулагу, - пояснила Шахназ.

    - А вы куда собрались?

    - К тете Ясемен. Давно с нею не виделись.

    Ясемен была родной теткой Шахназ, она хорошо знала и меня и Гюльназ.

    - Идем с нами, - Гюльназ схватила меня за руку. - Знаешь, говорят, сын пастуха Ильяса приехал из Ленинграда на каникулы. Может, увидим его с балкона тети Ясемен.

    - Это так важно? - почему-то раздраженно спросил я.

    - Не важно, а интересно, - на этот раз ответила Шахназ.

    Не знаю, что со мной случилось, но, проклиная себя, я все-таки пошел с ними.

    … Тетя Ясемен встретила нас радостным криком, каждого обняла, прижала к груди.

    - Какие к нам гости пожаловали! Это откуда же солнышко взошло? - засуетилась она.

    - Тетя Ясемен, ты разве не знаешь, что сегодня солнце взошло со стороны Ленинграда? - засмеялась Гюльназ, взглядом показывая на шумный двор дяди Ильяса. - Вот мы и пришли полюбоваться им.

    Место действительно было очень удобным. Уставленная цветочными горшочками веранда тети Ясемен выходила прямо во двор дяди Ильяса. Цветы скрывали нас, но мы отчетливо видели все, что там происходило. Я сидел на веранде на плоском табурете, пил чай и мог наблюдать.

    Через некоторое время до нас донеслись звуки кеманчи. Значит, дядя Мурсал был уже там. Поставив кеманчу на колено, он спокойно настраивал ее.

    Пир разгорался. С веранды тети Ясемен, наполненной ароматом цветов, я видел только его - сидящего во главе пиршества, только Рамзи. Все сидели на коврах, расстеленных на зеленой траве, кто скрестив ноги по-турецки, кто опершись на мутаки. Только Рамзи почему-то сидел на стуле, покрытом старой оленьей шкурой. Перед ним на маленьком столике стоял горячий крепкий чай. Рядом стояла ваза, наполненная фруктами. Отец его, дядя Ильяс, хоть и вел приятную беседу с гостями, все время поглядывал на сына. В эту летнюю жару на голове у дяди Ильяса была большая папаха из бараньей шкуры, черная чуха, на ногах чарыки. Хилый, с заросшим щетиной лицом, безграмотный пастух - и ослепивший Чеменли своим блеском сын-студент! Будто на засыпающем дубовом пне зазеленела ветвистая чинара. В сердце моем появилось непонятное ощущение, объяснить которое я не мог. Что бы это могло означать? Не звуки ли кеманчи привели меня в такое состояние? Я видел белые длинные, покрытые лишаем пальцы дяди Мурсала, взгляд мой задержался на стоявшей перед ним начатой бутылке вина. Но почему-то эта бутылка сейчас не имела никакого отношения к дяде Мурсалу. Только кеманча принадлежала ему одному. Когда его лишайные пальцы перебирали струны кеманчи, а смычок касался их, лицо дяди Мурсала светлело, прекрасная улыбка озаряла его. В другое время, когда кеманча молчала, такого не случалось. Руки его вызывали брезгливость, и никакая сила не могла заставить меня назвать его дядей Мурсалом. Он становился им только тогда, когда ставил на колено кеманчу. В такие часы он был всеми любим, он превращался в самого уважаемого человека. Никто не мешал ему пить вино, не обращал внимания на его лишайные пальцы. Вот так, подперев подбородки руками, все молча его слушали. Уже во второй раз звуки кеманчи потрясли меня. Прямо как в сказке, я был очарован их божественной силой. Что находило на меня в такие моменты, я понять не мог.

    - Тетя Ясемен, почему он сидит один? - Радостный смех Гюльназ освободил меня от волшебства кеманчи. - Надулся как индюк…

    - Кто это надулся как индюк?

    - Не видишь, что ли? Ну и что ж, что он учится в Ленинграде? Почему он не может сидеть как все?

    - Боится, что помнется его новый костюм^.

    - А от травы зеленые пятна на брюках останутся. - Гюльназ так хохотала, что некоторые гости обернулись в нашу сторону.

    Вдруг я почувствовал, что и Рамзи тоже взглянул на нашу веранду, что-то произнес и сам рассмеялся.

    - Наконец мечта твоя сбылась, Шахназ, поздравляю, тебя удостоили вниманием. Видела, как он посмотрел на тебя?

    - Почему на меня? Может быть, как раз на тебя?

    - Ну что из того, если и посмотрел, девочки мои цветущие? - вмешалась в разговор тетя Ясемен. - Если не на вас, то на кого же должен засматриваться молодой парень?

    - Молодой, тетя?

    - Если не молодой, то какой же он? Вспоминаются мне дни, когда я взваливала малыша на спину и таскала к отцу в стойбище - будто это было вчера. - Она вздохнула. - Эх, дни летят словно ветер. Подумать только, о господи, вчерашний ребенок, теперь, слава богу, вон какой богатырь.

    - Тетя, кому же из вас я должна теперь верить? - Взглянув на меня, хитро улыбнулась Шахназ. - Гюльназ утверждает, что он на индюка похож, а ты говоришь - на богатыря. - Потом, обернувшись ко мне, спросила: - А ты как считаешь, Эльдар?

    - А тебе как хочется? - ответил я вопросом на вопрос.

    - Мне? Чтобы он был человеком.

    - Ой, а богатырь разве не человек? - опять засмеялась Гюльназ. - Тетя Ясемен, тебе не мешает вправить мозги своей племяннице. С утра не давала мне покоя, все твердила: пойдем посмотрим, что за парень этот Рамзи. А теперь издевается над ним.

    - Нет, дочка, не издевается. Шахназ не такая девочка, просто мы шутим… И потом, почему над Рамзи надо издеваться? И осанка, и имя, и, слава богу, ученость у него есть. Не правду ли я говорю, сынок? - наконец обратилась она ко мне, но я не знал, что ответить. При мысли, что Шахназ с другого конца села пришла сюда, к тете Ясемен, только для того, чтобы посмотреть на этого Рамзи, я почувствовал укол в сердце.

    «Подумать только, два дня назад она была готова умереть за меня. А теперь прискакала посмотреть на этого индюка, как метко заметила Гюльназ. Не странно ли? Но все равно она одним глазом все время следит за мной».

    Тут что- то произошло во дворе, внизу послышался громкий смех. Рамзи, размахивая руками, что-то говорил, а окружающие его люди восхищенно слушали.

    - Вот потеха… Тюрьма в селе! И забавно, и романтично!

    - Что ты сказал, сынок? Что такое - романтично?

    Меня охватил ужас: «Это говорят о нас, об отце говорят!»

    - Романтично - значит, выдумано… как вам объяснить… - Рамзи, жеманно оглядываясь, пытался подобрать слово. - Ну, в общем, то, что в жизни невозможно. Такое мог выдумать только наш дядя Алмардан. Между нами говоря, в чем же его можно упрекнуть? У такого безграмотного местного правительства такая будет и тюрьма…

    Я чуть не соскочил с веранды прямо в круг тех людей, которые, обступив Рамзи, хохотали над каждым его словом, как вдруг почувствовал прямо у своего уха дыхание Шахназ,

    - Смотри, Эльдар, на кого похож этот Рамзи? - Девушка как будто прочитала мои мысли.

    - На кого же?

    - На черепаху, которая только что вылезла из своего панциря и теперь уже его не признает.

    «Спасибо, Шахназ! Ты поняла, что происходит в моей душе, что я могу на глазах у всех этих людей броситься на этого павлина, а тогда отец снова засадит меня в эту злосчастную тюрьму».

    Я поднялся. Надо было уходить отсюда. Не то… кто знает, чем все это могло кончиться.

    Девочки тоже молча последовали за мной. Тетя Ясемен не пыталась нас удерживать. Она тоже все поняла.

    Больше я не видел Рамзи. За несколько дней до начала занятий до меня дошли слухи, что он уехал в Ленинград. Сам не знаю почему, но я облегченно вздохнул, будто исчезла преследовавшая меня все эти дни черная тень.

    Но ее сменила другая. Это была всегда излучающая свет терпения Шахназ. Может быть, после отъезда Рамзи просто высвободилось место? Нет, это было не так.

    Тень Шахназ преследовала меня повсюду. Рано утром, когда она выходила на веранду поливать цветы, она бросала взгляды на наше окно; по вечерам, когда она спускалась со скалы Кеклик, погоняя желтого теленка, мне казалось, что она все время не выпускает из виду нашу веранду. Эти постоянные и молчаливые преследования начали здорово меня раздражать.

    Но говорите мне что угодно. Хоть я и считал Шахназ еще ребенком, хоть смеялся в душе над этими ее поступками, хоть я и ворчал на нее, но, если в течение одного дня не чувствовал взгляда ее черных глаз, устремленных мне то в лицо, то в затылок, мне казалось, что чего-то не хватает, и я находил тысячу поводов, чтобы ее повидать.

    Однажды я сидел под раскидистой ивой у родника Гюльназ и читал книгу. Откуда-то появилась Шахназ и застыла над моей головой:

    - Что ты читаешь, Эльдар?

    - «Овод».

    - Что такое «овод»? Я даже такого слова не знаю.

    - А ты хотя бы «Как закалялась сталь» читала? Там тоже об этом сказано.

    - «Как закалялась сталь»? Читала… кажется.

    Мне стало смешно.

    - Кто же так читает? Что же останется у тебя в памяти?

    - А как читают?

    - Книгу не читают, ее пьют как воду, едят как хлеб, поняла?

    - Поняла. Дашь мне «Овод» - я выпью ее как воду и съем как хлеб.

    - Дам. Сначала сам прочитаю, потом дам.

    - Эльдар, говорят, ты в будущем году в Баку едешь?

    - Да, поеду.

    - А зачем ты поедешь? - Широко раскрыв черные глаза, она удивленно смотрела на меня.

    - Как зачем поеду? Учиться.

    - Где ты будешь учиться?

    Я снисходительно улыбнулся.

    - Я же сказал - в Баку.

    - Знаю. Я спрашиваю, в каком институте ты будешь учиться?

    - Не в институте, а в университете. Поняла?

    - А что такое университет?

    - Вот глупая. Это тоже высшее учебное заведение… повыше института.

    Шахназ, как мне показалось, растерялась. Внутренне я обрадовался растерянности этой кокетливой девчонки, но мне стало жаль ее, и захотелось чем-то утешить.

    - Если я не смогу попасть в университет, поступлю в институт. Какая разница?…

    Повертев в руках белый платочек с цветочками по краям, как бы демонстрируя его передо мной, она спросила:

    - Эльдар… А ты напишешь мне из Баку письмо?

    - Письмо? А о чем я буду писать тебе?

    - Не знаю. Что захочешь, то и напишешь. Я еще ни от кого никогда не получала писем. Но мне так хочется хоть откуда-нибудь получить письмо, а потом на него ответить.

    Произнеся это, она снова заглянула мне в лицо. Я чуть не накричал на нее: «Сказала бы Рамзи, он бы тебе и написал. А потом бы ты ему отвечала». Но я почему-то сдержался. И, не взглянув на Шахназ, не сказав ни слова, я раздвинул густые ветки ивы, вышел на сельскую дорогу и медленно зашагал вверх, в сторону Гылынджая. Я долго кружил среди скал, затем направился в сторону Бешбулага. Думал встретить там Искендера. Но я его не нашел. Когда я возвращался домой, уже совсем стемнело. Проходя мимо ивы у родника Гюльназ, я почему-то заглянул под свешивающиеся зонтом ветки. Будто Шахназ все еще должна была сидеть там и поджидать меня. Но там никого не было. Под старой деревянной скамейкой что-то белело. Я подошел поближе. Это был платок, белый платок Шахназ с цветочками по краям. Я поднял его. «Смотри, и платок свой забыла», - подумал я. Мне показалось, что Шахназ забыла здесь платок именно потому, что долго думала о Рамзи, который напишет ей письмо из далекого и прекрасного Ленинграда. Это меня расстроило. Раз так, я сам напишу тебе письмо, Шахназ. И не из Баку. А здесь. Этой же ночью напишу. Рано утром, вложив его в твой собственный платок, доставлю тебе.

    С этим я и пришел домой и ночью, когда все уснули, сел перед окном с горшочками и начал писать.

    «О, моя любимая Шахназ, если бы ты была теперь рядом со мной, то увидала бы, как я…»

    Тут я оторвал перо от бумаги и почувствовал, что меня заливает пот, пот стыда. Что я делаю? Почему пишу такое письмо? Что будет, если о нем кто-нибудь узнает? Ведь она даже об «Оводе» не имеет представления, откуда же ей знать, что такое любовное письмо? Она зря ходит за мной словно тень. Преследует на каждом шагу.

    Мысли мои путались, я изорвал на кусочки лежащий передо мной листок со словами «любимая Шахназ». Вдруг мне в голову пришла спасительная мысль: с этим надо покончить раз и навсегда, надо откровенно сказать Шахназ, что я ее не люблю и не смогу никогда полюбить. Перо в моей руке будто ждало этого решения. С колотящимся сердцем я принялся писать.

    «Шахназ, здравствуй! Сколько уже времени я думаю о тебе. На каждом шагу я чувствую, что твои глаза преследуют меня, будто хотят мне что-то сказать. Я знаю, что ты хочешь сказать мне. Знаю, что ты меня любишь. Да, любишь. Но совершенно напрасно! Все это несбыточно. Потому что я…»

    Написав эти слова, я перевел дух и попытался представить себе, как Шахназ рыдает, читая эти строки. Хоть я и сочувствовал несчастной Шахназ, решение мое было непреклонным, «Я знаю, что, прочитав это письмо, ты попытаешься возненавидеть меня, но не сможешь, потому что такова участь любящих сердец. Я благодарен тебе за твое благородство, но, к сожалению, не способен сделать тебя счастливой. Поэтому прошу тебя навсегда забыть меня. У меня к тебе еще одна просьба: когда получишь мое письмо и прочитаешь, изорви его и выбрось. Так будет лучше. Всегда уважающий и почитающий тебя Эльдар».

    Перечитав написанное, я сложил листок вчетверо, и вложил в «Овод».

    На следующий день, после полудня, Шахназ пришла к нам позаниматься с Гюльназ. Я встретил ее у двери.

    - Это твой платок?

    - Мой. Где ты его нашел? Отдай… Говорят, платок - к разлуке.

    Я протянул ей платок и «Овод»:

    - Возьми почитай эту книгу, там внутри есть письмо, оно тебе.

    - Письмо? - В ее горящих черных глазах сверкнула радость. - Дай сюда… От кого?

    - Прочтешь - узнаешь.

    Я увидел ее назавтра в школе, когда они с Гюльназ прогуливались на большой перемене. Она только на миг взглянула в мою сторону и будто застыла. Или мне это показалось? Потом они о чем-то заговорили с Гюльназ и сделали два-три круга по коридору. Хоть я и разговаривал с ребятами, стоя у дверей нашего класса, мысли мои были с ними.

    Прозвенел звонок. Девочки должны были пройти мимо нас. Я ждал. Среди десятков шагов я мог безошибочно различить стук ее туфель на низких каблуках. Этот стук надвигался на меня, как гул приближающегося горного селя. Затаив дыхание, я ждал этого мгновения, думал о страдании, которое увижу на лице девочки. Я сам страдал от собственного самолюбия. Они прошли мимо, даже не взглянув в мою сторону. Я не двигался с места, пока они не вошли в свой класс. В дальнем конце коридора показалась Чимназ-муэллима. Неожиданно из своего класса выбежала Шахназ, что-то сказала приближающейся учительнице, та кивнула. Сердце мое забилось. И вдруг я увидел, что Шахназ идет прямо на меня. Только теперь - в двух шагах - я разглядел, что она вся дрожит, что лицо у нее белое как бумага.

    - Эльдар, это письмо вам. Если нетрудно… - Голос у нее тоже дрожал. В большущих глазах полыхало пламя, готовое испепелить меня.

    Вручив мне письмо, девушка повернулась и направилась к своему классу. Несколько последних шагов она пробежала.

    Я вошел в класс и сел за свою парту. Меня знобило; я понял, что эта дрожь вызвана письмом, которое было у меня в руках. Забыв обо всем на свете, я развернул его.

    «Здравствуй, Эльдар! Я не собиралась писать тебе ответное письмо, но не вытерпела. Почему бог создал тебя эгоистом? Ведь ты сын такого прекрасного человека, как дядя Алмардан! Почему ты непохож на Гюльназ? Откуда тебе пришло в голову, что я тебя люблю? Как я могу любить такого парня, как ты? Я никогда тебя не любила. Я тебя просто уважала. Но если бы не было этого письма, может быть, когда-нибудь и полюбила. Я благодарна тебе только за то, что ты вовремя написал его, избавив меня от возможных в будущем страданий. За это тебе большое спасибо. Но, Эльдар, мне хочется сказать, что я не могу тебя и ненавидеть. Мне жаль тебя, потому что эгоисты - самые несчастные люди на свете.

    Всегда жалеющая тебя

    Шахназ».

 

    Я перечитывал письмо снова и снова. И каждый раз взгляд мой застывал только на этих строчках: «Мне жаль тебя, потому что эгоисты - самые несчастные люди на свете». Мне хотелось сесть и написать Шахназ ответное письмо. Сколько я писем сочинил в своей голове, но, когда мысли мои возвращались к последним фразам ее письма, у меня опускались руки.

    Где- то в глубине души я чувствовал свою вину, знал, что ее слова -горькая истина. Видимо, где-то в самом потаенном уголке моего сердца засел страх перед Шахназ. Я боялся ее последних слов. Вероятно, действительно боялся, так как знал, что она права.

    Я уже учился на втором курсе естественно-географического факультета университета. Был один из первых весенних дней. Я пришел раньше всех. В аудитории никого не было. Я подошел к окну и стал поверх крыш смотреть на город. Вдалеке, сквозь заводские трубы Черного города, проглядывало море. В дальней точке над черными мрачными водами колыхалось темно-розовое марево. Как будто над раскаленной печью поднялся ярко-красный факел и такой резервуар, как Каспий, не мог его погасить.

    Я вспомнил наше село, Искендера, который поехал учиться не в Баку, а в Ленинград. Вспомнил Шахназ. За эти два года,я ее почти забыл. После нашего обмена письмами мы долгое время были в ссоре. Хоть мы потом и помирились, возникшая между нами стена гордости и холодного достоинства продолжала стоять. Мы сделались друг другу совершенно чужими. Как Шахназ дергала меня за уши, куда-то ушло в далекое прошлое и очищающая «за грехи» каменная лестница Эльдара в Чеменли. Все это осталось далеко позади. Я получил свободу, но в глубине души я чувствовал, что это свобода крохотная. Правда, мне временами казалось, что произойдет какое-то чудо и что-нибудь да случится. Но это будет когда-нибудь… А сейчас…

    Мне вспомнились стихи. Их я сочинил три года назад, в импровизированной «тюрьме» нашего села. И в пустынной аудитории я стал тихонько напевать:

 

    Я - сандаловое дерево, ветвистое, густое,

    Я - скала с родниками на моей груди.

    Если уйду из этого мира, не высказавшись,

    Не уподобляй меня сладкой мечте.

    Любовь довела меня до совершенства.

 

    Я пел их на мелодию мугама. Но какой это был мугам и насколько правильно я его пел, я не знал. Этому меня никто не обучал. Просто, слушая кеманчу дяди Мурсала, я кое-что запомнил. И голос у меня был приличный.

    Завершив последние трели мугама, я обернулся и не поверил своим глазам: толпа студентов - ребят и девушек - стояла в дверях и молча слушала меня. Они были как будто околдованы. Заметив, что я умолк, они засыпали меня похвалами:

    - Слава новому соловью Кавказских гор!

    - А ты знаешь, что он пел? Мугам «Шахназ»…

    - Какой у тебя, оказывается, прекрасный голос, Эльдар!

    Это произнесла одна из девочек нашей группы. Ее звали Гюлей, но полное ее имя было Гюльбениз. За все время, что мы учились вместе, я раньше как-то не обращал на нее никакого внимания. Здоровались - и все. Но теперь, услышав свое имя, увидав, как восхищенно она на меня смотрит, я тоже внимательно посмотрел на нее. Мне показалось, что она самая красивая из всех девушек нашей группы. И имя у нее прекрасное: Гюльбениз. Как случилось, что я до сих пор не замечал ее?

    Она приблизилась ко мне, обжигая меня своим дыханием.

    - Эльдар, после занятий споешь еще раз этот мугам? Я очень прошу тебя, - попросила она так ласково, так деликатно, что я покраснел и оглянулся вокруг.

    Заметив, что все девушки, как и Гюльбениз, восхищенно смотрят на меня, я совсем растерялся, мне ничего не оставалось, как убежать, скрыться от их глаз.

    Но куда бы я ни пошел, всюду меня преследовали, как приятный весенний ветерок, слова: «Какой у тебя красивый голос, Эльдар», «После занятий споешь нам еще раз этот мугам?» Мне вспомнились слова отца о «мельнице мыслей», потому что эта мельница вертела жернова в моей голове. Мельница любви…

    Весь тот день, вечер, всю ночь я думал о Гюльбениз.

    Но как хорошо, что никто не догадывался о водовороте этих неожиданных, этих бурных чувств, нахлынувших на меня! Хорошо, что об этом не знали мои товарищи, ничего не знала Шахназ. Не то, что бы они обо мне подумали? Посмеялись бы, что я в одно мгновенье, с одного взгляда, влюбился.

    Наутро у ворот университета меня встретила Гюльбениз. Увидев меня, она чуть склонила голову и нетерпеливо ждала, когда я подойду к ней.

    - Эльдар, почему ты опаздываешь? - Я едва успел приблизиться к ней, как она уже ласково, как самого близкого человека, взяла меня под руку. - Я уже давно жду тебя, - сказала она и повела меня в относительно тихий уголок шумного коридора.

    А я не знал, что ответить. Безмолвно подчиняясь ее ласковым молчаливым указаниям, я шел за ней. Что сейчас будет, интересно? Сердце мое чуть не выпрыгивало из груди.

    - Иди, я тебе что-то покажу. Смотри, тебе нравится? - Она раскрыла портфель и вынула картонку, завернутую в белую вощеную бумагу. Она развернула бумагу, это была картинка: вид на Баку с Каспия. Я понял, что это рисунок самой Гюльбениз, - Ну как, Эльдар, нравится? Я еще никому не показывала. Может, и не стоит?

    По ее взволнованному голосу, дрожащим пальцам я понял, что от одного моего слова может зависеть судьба этой девушки. Но что я мог сказать ей? Ведь я неважно разбирался в живописи. И почему ей пришло на ум именно мне показать свою работу первому. Я смотрел на картинку и искал слова.

    - Ну что, Эльдар? Тебе совсем нисколечко не нравится?

    - Ну что ты говоришь, Гюльбениз… Конечно, нравится. Думаю, это настоящее произведение искусства.

    - Правда? - Девушка, замерев, смотрела на меня.

    - Из тебя выйдет прекрасный художник…

    Но я не смог договорить; побледнев, Гюльбениз подошла ко мне вплотную и дрожащими губами поцеловала меня.

    - Большое спасибо, Эльдар. - Потом пристально на меня досмотрела.

    Я не отвел глаз. Мы смотрели друг другу в глаза словно завороженные. Наши взгляды походили на лучи, проникающие прямо в сердце. Никакие слова не смогли бы больше сблизить нас. Сначала было колдовство глаз, оно перешло в колдовство губ. Бурный, порывистый поток чувств закружил нас. Ни в одной из прочитанных книг я не встречал подобного.

    В тот же вечер мы вместе пошли в кино. Когда мы возвращались, Гюльбениз пригласила меня к себе домой. Я сразу же согласился. Но она почему-то передумала, сказав, что уже поздно. Я не стал возражать. «Тогда отложим до завтра». Она согласилась. Расставаясь, мы условились пойти в университет вместе. Перед нами будто раздвинулся горизонт чудесного согласия. Это походило на тончайший тюль: по одну сторону была Гюльбениз, по другую - я.

    Но тому, о чем мы договорились на завтра, не суждено было осуществиться. После первой двухчасовки, в перерыве, я получил телеграмму из дому.

    Дрожащими руками развернув ее, я не поверил своим глазам. Она была от Гюльназ. «Мой единственный брат, если сможешь, приезжай в Чеменли. Как можно быстрее. Это очень важно. Любящая тебя Гюльназ».

    Еще не поняв хорошенько смысла написанного, я услышал из-за спины:

    - Кто эта Гюльназ, Эльдар?

    Это была Гюльбениз. Все это время она наблюдала за мной. Я был так растроган, что мне захотелось погладить ее рассыпавшиеся по плечам волосы.

    - Сестра. Зовет меня в село.

    - Что случилось? Хорошее?

    - Не знаю, ничего не могу понять. - И я протянул ей телеграмму. Будто впервые поняв, что женское сердце более чутко, я просил у Гюльбениз совета.

    Прочитав телеграмму, она улыбнулась:

    - Наверное, сестру твою выдают замуж. А она не хочет идти за нелюбимого парня. Поэтому зовет тебя на помощь. Верна ли моя догадка?

    Сам не знаю почему, в одно мгновение в моем воображении ожил образ Толстяка Насиба. Этим летом, будучи в селе, я слышал, что Молла Газанфар готовится женить сына. И выбранная им девушка - это цветок Чеменли. Не Гюльназ ли это?

    Мне захотелось убежать, оставить вот так молча стоявшую и видевшую на меня Гюльбениз. Я был убежден, что, если я сию минуту не окажусь в Чеменли, моя прекрасная сестра бросится со скалы Кеклик.

    - О чем ты думаешь, Эльдар? - Гюльбениз своим сочувствием желала помочь мне. - По-моему, тебе следует ехать. Пойди к декану, попроси разрешение. Хочешь, вместе пойдем?

    На следующий день, когда еще не начало светать, я сошел с поезда на нашей станции и тут повстречал дядю Шахназ, пасечника Сабира. Он едва поспел из Чеменли к поезду. Увидев меня, он протянул мне повод коня и попросил доставить его дяде Сардару, а сам бросился к билетной кассе. Поездом, на котором приехал я, он ехал в Тифлис.

    Расспросить я его ни о чем не смог, но был рад, что мне достался иноходец.

    Я не успел миновать мост Улу, как начался проливной дождь - такой, что хватайся за струи и лезь на небо. Пиджак и шерстяная рубашка под ним промокли в одно мгновение. Все вокруг было окутано мраком. Я хотел припустить коня, но он, почувствовав мою робость, не слушался. Конь был норовистый. На развилке, у родника Гюльназ, он вдруг ускорил бег и сам свернул направо - к воротам дяди Сардара. Я изо всех сил потянул повод, хотел завернуть его влево, но не смог. Жеребец, хрипя двинулся по знакомой тропинке прямо к воротам.

    «Ничего. У ворот он остановится, я сойду и на поводу доставлю к дому».

    Но жеребец у ворот не остановился - он толкнул калитку головой и вошел во двор. Я не знал, что делать. В это время сверху, из чуть светящегося окна, донесся такой же слабый, как утренний свет, голос:

    - Папа… Это дядя Сабир!

    В тот же момент я почувствовал, как затрепетало мое сердце: давно я не слышал этот голос.

    Не прошло и минуты, как на веранде послышались легкие девичьи шаги. Она птицей слетела по лестнице.

    - Дядя, почему ты вернулся? Почему не поехал в Тифлис? - спрашивала она, идя прямо на меня. - И белые туфли ты мне не привез? Что же я буду делать без белых туфель?

    Разбросав руки, как крылья, девушка готова была броситься мне на шею. А я почему-то застыл, боясь вспугнуть ее. В тот же момент у верхних перил лестницы показалась двойная тень дяди Сардара и тети Наибы. Между мной и Шахназ оставалось несколько шагов. Еще миг - и она прильнет ко мне.

    - Доброе утро, дядя Сардар, - проговорил я наконец дрожащим голосом.

    - Ой, мама! - вскрикнула Шахназ и обеими руками закрыла глаза. - Кто это? - И так же птицей взлетела по ступенькам обратно. - Ой, как я испугалась!

    - Люди друг друга не должны бояться… - с этими словами дядя Сардар начал медленно спускаться по лестнице. - Доброе утро, сынок. Почему ты стоишь, слезай с коня… поднимайся наверх.

    С лестницы снова послышался дрожащий голос Шахназ:

    - Это же Эльдар… Наш сосед! - В голосе были и страх, и изумление, и смех - все вместе. Взгляд ее с младенческой чистотой будто просил у меня прощения. Вдобавок она, спустившись по лестнице, прямо подошла ко мне. - Добро пожаловать, Эльдар!… Что это ты? Заблудился?

    Я не знал, что ответить. Я только видел перед собой другую Шахназ. Совсем, не ту, что, держа меня за ухо, водила по ступеням лестниц Чеменли, провожала всюду взглядом своих огромных черных глаз. Да, это была другая Шахназ, девушка, как солнце, равномерно дарящая свет, как звезда, одинаково ласково светившая всем, горячая и в то же время необыкновенно холодная, близкая и бесконечно далекая.

    Конечно, ни дядя Сардар, ни тетя Наиба не собирались отпускать меня домой - к маме - в таком виде. Я поднялся по лестнице. Тетя Наиба, взяв меня за руку, повела в гостиную.

    Ты совсем промок, разве я могу позволить, чтобы ты вот так предстал перед своей мамой. Разве мне не жалко Саялы-баджи? Она подумает, что весь дождь долины Агчай обрушился только на ее сына.

    Мне захотелось, чтобы в этом любимом уголке, где я так давно не был, где одна дверь вела в комнату Шахназ, а другая - на ее шестисвайную веранду, чтобы в этой комнате случилось что-нибудь необыкновенное, какое-нибудь чудо, чтобы все вдруг забыли о моем приезде.

    Дождь прекратился, суматоха в связи с моим появлением улеглась. Все стало на свои места. Тетя Наиба заставила меня сменить одежду, поставила передо мной стакан чая и кружку молока. Потом присела рядом со мной, напротив дяди Сардара.

    Шахназ тоже устроилась на маленьком стульчике рядом с топчаном, разглядывая меня с большим интересом.

    И тут на меня посыпался град вопросов:

    - Сколько лет тебе осталось до окончания института, сынок?

    Саялы глаз с дороги не сводит…

    - Очень трудно учиться в Баку?…

    - Ты хотя бы поднимался на Девичью башню?

    Я еле успевал отвечать, как вдруг Шахназ спросила:

    - Это правда, Эльдар, что в Баку девушки не выходят замуж до тех пор, пока не кончат институт? - И в упор посмотрела на меня своими всегда о чем-то говорящими глазами.

    Я не знал, что ей ответить, и снова прочитал в ее глазах: «Почему ты такой, Эльдар? Мне жаль тебя». Дядя Сардар поднялся, собираясь уходить.

    - Ты на меня не смотри, сынок, сиди, пей молоко. Мне давно пора быть на ферме…

    Я хотел уйти следом за дядей Сардаром. Но тетя Наиба опередила меня.

    - Подожди, сынок, я взгляну, не высох ли твой пиджак? - с этими словами она помчалась на кухню.

    Шахназ поднялась тоже и молча подошла к окну. Но я не понял этого жеста. Хотела ли она оказаться поближе ко мне? Или сделала это без всякого умысла?

    Мы молчали. Вдруг, подняв ресницы, Шахназ посмотрела мне прямо в глаза. Тень от рассыпавшихся по ее лбу бархатистых волос падала ей на глаза, я увидел их ясный блеск и на мгновение растерялся. Так прошла еще минута. Может быть, это и был разговор? Молчаливый разговор? Ведь Шахназ всегда любила разговаривать без слов. «Я подошла к окну, чтобы ты получше меня рассмотрел. Взгляни, сильно ли я изменилась с тех пор, как ты уехал?»

    Мне действительно очень хотелось посмотреть на нее, но я не смел.

    И все- таки я посмотрел на нее, а она на меня. Вот, оказывается, каков язык чистоты и невинности! Когда девушки разговаривают на этом языке, в сердце парней разгорается огонь. И, глядя на нее, я почувствовал, как корчится мое сердце в этом пламени.

    В течение этих мгновений я будто нашел то, что искал месяцы, годы, и обрадовался, как звездочет, открывший звезду, по которой тосковал всю жизнь.

    Но почему Шахназ молчит? Почему молчу я? Ведь мы в комнате одни. Тетя Наиба все еще там, на кухне. Ведь Шахназ никогда не была при мне такой молчаливой. Но почему мне именно теперь хочется, чтобы Шахназ вот так стояла и молчала? Взгляни только, как она стоит! Не знает, куда деть руки. О чем она думает? Боится, что я прочту ее мысли?

    Внезапно меня охватило безумное желание встать, подойти к ней и молча взять ее на руки! В рассыпавшихся по лицу волосах найти лепестки ее губ и целовать, целовать, целовать! А потом взять обвитую вокруг моей шеи горячую руку, провести ею по моему лицу! И, целуя тонкие пальцы, шептать: «Люблю… люблю… люблю…» И слышать смешивающиеся с этими словами, сливающиеся с ними, как Агчай с Гарачай: «И я… и я… и я…»

    На веранде послышались шаги тети Наибы. Я торопливо натянул на себя принесенный ею совершенно сухой пиджак и вышел из комнаты.

    Отворив маленькую калитку наших железных, коричневого цвета ворот, я осторожно вошел во двор. Дремавший на пороге низенького сарая Алабаш, услышав шорох, поднял лай. Но, узнав меня, завертел обрубком хвоста и принялся меня облизывать. На веранде одновременно открылись и закрылись две двери: гостиной и кухни. Из одной вышла Гюльназ, из другой - отец. Я с волнением оглядел обоих и понял, что ни тот ни другой этого внезапного приезда не ждут. Но нет, Гюльназ, как видно, совсем растерялась. «Может быть, сестричка решила сыграть со мной глупую шутку и теперь сама в этом раскаивается?» И вдруг Гюльназ с воплем «Гагаш! Ай гагаш!» бросилась с веранды ко мне. На вершине Бабадага будто снова заплясала молния. Сердце мое снова наполнилось тревогой. «Нет, все-таки что-то случилось…»

    Отец тоже был взволнован. Он будто прирос к полу, не мог сдвинуться с места. А где же мама?

    Гюльназ обвила мою шею руками и, целуя меня, зашептала:

    - Джан гагаш, о телеграмме ни маме, ни папе ни слова. Понял? Никому ни слова…

    - Да что случилось? Ты можешь сказать?

    - Ничего… ничего не случилось… Потом узнаешь. Дома никто ничего не знает.

    Наконец с веранды послышался и мамин ласковый голос:

    - Ой… Эльдар… сынок… Чего же ты молчишь, киши? - Мама, подобрав широкую юбку, спускалась по лестнице. Я кинулся ей навстречу.

    А отец все еще стоял на том же самом месте и ждал, когда я поднимусь наверх. В его светлых глазах, многозначительно глядящих из-под слегка поседевших бровей, таилась тысяча вопросов. Он хотел знать причину моего внезапного приезда, но спрашивать не спешил.

    Наконец с помощью сестры я взвалил на плечо чемодан и поднялся наверх. Еще не поздоровавшись со мной, отец тихо спросил:

    - Скажи-ка прежде, к добру ли твой приезд, детка?

    Я не знал, что ответить, а Гюльназ смотрела куда-то в сторону.

    Мама выручила меня, дала мне возможность что-то придумать.

    - Дай вздохнуть ребенку, такой путь проделал…

    - Конечно, к добру, - смело проговорил я. - Приехал вас повидать, побыть с вами день-два. - Потом, улыбаясь, двинулся к нему. - Если не хочешь, я могу уехать обратно.

    Но так быстро сдаваться отец не хотел.

    - Перед тем как уехать обратно, следовало все-таки объяснить, чем вызван твой внезапный приезд? Разве у тебя нет занятий?

    - Почему? Занятия своим чередом, а повидать родителей - своим. - Потом, обняв стоявшую рядом и с благодарностью уставившуюся на меня Гюльназ, добавил: - Не говоря уже о такой сестричке. Поскольку я хорошо учусь, мне разрешили съездить домой, вот я и приехал.

    - Ты в институте учишься или солдатскую службу проходишь? Нам известно, что хорошо служащего солдата отпускают в отпуск, но вовсе не хорошо занимающегося студента.

    Я от души рассмеялся. Все присоединились ко мне. И сам отец, невольно улыбнувшись, спросил:

    - Разве я не прав, детка? Бывает, и студентов отпускают домой. Но когда? На каникулы.

    - Тогда отпускают всех, папа. - Гюльназ подошла к отцу и погладила тонкими пальцами его брови. - Мой брат хороший студент, он отличник, вот ему и дали отпуск.

    Все успокоились. Отец, кажется, тоже поверил моей выдумке. И скоро ушел на работу.

    Только я не мог успокоиться: понимал, что телеграмма сестры наверняка связана с какими-то любовными делами. Шли часы, щеки сестры пылали.

    Наконец поздно вечером, когда мы остались одни, Гюльназ тихо подошла к двери, накинула крючок. В душе я поклялся не быть беспощадным к сестре, что бы ни произошло.

    Гюльназ указала мне на стул у письменного стола:

    - Садись… - Потом сама, усевшись на ковер рядом со стулом, прижалась ко мне. Прошептала: - Пусть никто нас не слышит.

    - Ты меня пугаешь. Скажи, что случилось, у меня сердце разрывается!…

    - Не бойся, - спокойно проговорила Гюльназ. - Раз ты послушался меня и приехал, все будет хорошо… Знаешь, зачем я тебя вызвала?… Если ты узнаешь… тотчас меня простишь.

    - Знаю, знаю… Я тебя понимаю, Гюльназ… Я давно тебя простил, - сказа я и подумал, что ураган, разбушевавшийся в безгрешном сердце моей сестры, наверняка называется любовью.

    - Знаешь? Что ты знаешь? Неужели ты все знаешь?… Значит, ты на меня не сердишься? Значит, я хорошо сделала, что дала тебе телеграмму?

    - Конечно, хорошо…

    - Но тогда… Ты… От кого же ты узнал? Может быть, она сама тебе сказала?

    - Кто? О чем ты говоришь, ай гыз? - В непонятном волнении я схватил ее за запястье.

    - Ты видел ее сегодня?

    - Кого?

    - Шахназ.

    Пальцы мои ослабли, тонкое запестье сестры выскользнуло у меня из рук.

    - Шахназ? Видел. Сегодня утром. Конь дяди Сабира внес меня прямо в их ворота.

    - А потом?

    - А что должно быть потом? Я тебя не понимаю, Гюльназ… говори со мной откровенно… Скажи, зачем ты меня вызвала? Какое отношение к этому имеет Шахназ? Объясни мне, что у тебя на сердце… Я же тебе сказал, что давно тебя простил…

    - А ты Шахназ ничего не сказал?

    - Что я должен был сказать?

    - И она сама ничего тебе не сказала? Может, увидав тебя, изменила свое решение. Может, вернут сватов обратно…

    - Гюльназ, ты можешь объяснить, что случилось? Какие сваты? Кто сватает? Кого сватает?

    Вдруг Гюльназ подперла обеими руками подбородок, оглядела меня с ног до головы большими лучистыми глазами, глубоко вздохнула.

    - Ой… ты до сих пор так ничего и не понял, ничего… Как ты там в Баку учишься, Эльдар?

    Ее милый смех волнами распространился по комнате.

    - А ты и не знаешь, что завтра к Шахназ придут сваты? Ее хотят обручить с сыном Ильяса-киши - Рамзи-муэллимом… Понял?

    Я, кажется, начинал что-то понимать. Шахназ обручают. Я как будто снова услышал сказанные ею слова: «Что я буду делать без белых туфель?» Но какая могла быть связь между всем этим и телеграммой?

    - Нет, я ничего не понимаю. Ты скажи мне толком! К чему это предисловие?

    - Какое же это предисловие? Неужели ты не понимаешь? Шахназ обручают с другим!… С другим!…

    - Уж не по этому ли поводу ты меня вызвала? - Взяв себя в руки, спросил я гневно. Гюльназ, почувствовав дрожь в моем голосе, съежилась. - Ты хочешь сказать, что я тоже должен принять участие в торжествах по случаю обручения твоей любимой подруги?

    - Не говори так…

    - А как мне говорить? - Пытаясь обуздать волнение, которое охватило меня, я смерил сестру суровым взглядом. - Поэтому ты меня вызвала? У меня что, нет занятий? Или за меня кто-то сдаст экзамены?

    Гюльназ застыла, ее будто облили холодной водой, в глазах была тревога.

    Вдруг она бешено вскочила. Обеими руками вцепилась мне в волосы и стала тянуть.

    - Что ты сказал?

    - Отпусти мои волосы, может быть, тогда я что-нибудь пойму.

    - Нет, не отпущу. Дай мне слово, потом…

    - Какое слово тебе дать?

    - Дай слово, что сейчас пойдешь и повидаешься с ней.

    - А потом?

    - Потом скажешь, что приехал ради нее. Приехал, чтобы увезти ее с собой в Баку. Чтобы она там училась в вузе. А когда закончите институт - поженитесь. Что сейчас ей не время выходить замуж. И еще скажешь, что нельзя выходить замуж за своего учителя, что это стыдно. Слышишь? Иди и все это скажи ей.

    Смеясь и рыдая, она говорила и говорила, пока не изнемогла. Я присел на корточки и взял ее лицо в свои ладони.

    - Успокойся, Гюльназ… мама услышит…

    Вытирая тыльной стороной ладони беззвучно текущие по щекам слезы, Гюльназ тихо сказала:

    - Ты слышишь, если Шахназ не придет невесткой в этот дом, я брошусь в Агчай.

    - Тише!… Что это с тобой?

    - А что может быть хуже того, что есть? А сам ты разве не понимаешь, разве есть в селе девушка, подобная Шахназ? Во всей долине Агчай такой девушки нет. В целом свете не найти подобной.

    - Правда? А тогда какое же мы имеем право увозить такую девушку в Баку без ее согласия.

    - Она согласится, что ты скажешь, с тем она и согласится.

    - Откуда ты знаешь? Может…

    - Молчи! Молчи! Молчи! - Гюльназ чуть не подняла весь дом на ноги своим криком. - Ты думаешь, я маленькая? Ничего не понимаю?… Ошибаешься, гагаш! Я знаю, что ты очень любишь Шахназ, очень… на свете никто не сможет так любить.

    В эту ночь село погрузилось в черное море молчания, С четырех сторон меня обступало безмолвие. Я не слышал даже гула текущей внизу Агчай, будто Агчай застыла на одном берегу этого безмолвного моря, а я - на другом. Гул стоял только в моем сердце. Оно так сильно билось, что готово было выскочить наружу. Дыхание стоявшей позади меня и что-то царапавшей ногтем Гюльназ еще больше усиливало этот гул. «Почему ты такой, Эльдар? Чем Рамзи-муэллим лучше тебя?»

    Я вспомнил Рамзи, три года назад приехавшего из Ленинграда на каникулы. Окруженный каким-то сиянием, этот молодой парень, у которого и поступь, и улыбка, и взгляд сверкали, как шелковая рубашка на нем, как скрипящие новые туфли, теперь будто с самой высокой точки Чеменли - с крепости Шамиля - с иронией взирал на меня. Потому что эту крепость ребята назвали теперь его именем - «обсерватория Рамзи-муэллима». Видимо, начавший с прошлого года преподавать в чеменлинской средней школе Рамзи-муэллим часто водил ребят туда и рассказывал им о звездах. И, оказывается, рассказывая о звездах небесных, для себя выбрал самую блестящую звезду на земле.

    Нет, Шахназ была моей звездой. Это я любил ее. А она? Неужели правда, что она хочет выйти замуж за этого Рамзи-муэллима?

    И тут я услышал неуверенный, дрожащий голос Гюльназ:

    - Эльдар, завтра же вечером увези Шахназ с собой в Баку… Давай украдем ее…

    Я промолчал. Будто ее не слышал.

    Мы проговорили с Гюльназ до утра. Ни к ней, ни ко мне сон не шел. Рано утром она отправилась в школу, а я, не в силах усидеть дома, пошел в село. Я был убежден, что до полудня не смогу увидеть Шахназ и Рамзи-муэллима тоже. Оба должны были быть в школе.

    По большой сельской дороге я шагал к Бешбулагу. Через некоторое время меня будто пригвоздил к месту звук, так хорошо мне знакомый. Это был школьный звонок. Он свисал на железной проволоке со старого столба наверху лестницы и непрерывно дребезжал. Старый звонок! Мне всегда казалось, что он похож на зимнюю грушу. Перемена; наверное, первая перемена. А где же, интересно, этот Рамзи-муэллим? Не в классе ли Шахназ? Если там, то Гюльназ опять его передразнивает: «Великий Галилей, глядя на красное пламя костра, сказал: а все-таки она вертится»… Но сестра моя поступает нехорошо. Нельзя учителя… Нет, хорошо, даже очень хорошо.

    Внезапно мне захотелось увидеть этого Рамзи-муэллима. В ту же минуту это желание превратилось в твердое решение. Во что бы то ни стало нам надо увидеться. Пусть даже сейчас, во время урока, я бесшумно открою дверь, посмотрю на него, а если удастся - скажу ему несколько слов. Конечно, не о Шахназ.

    С этими мыслями я двинулся вверх - к школе.

    Проходя мимо фруктового сада сбоку от Бешбулага, я увидел отца и очень обрадовался. Как хорошо, что отец здесь! Облокотившись на деревянную загородку, он скручивал папироску. Увидев меня, тихонько присел на корточки, вынул из табачного кисета огниво с трутом и начал высекать огонь.

    «Что это с ним? Почему он прячется от меня?» Я сделал еще несколько шагов, но отец упорно меня не замечал. Не возвращаться же мне обратно?

    - Доброе утро, отец.

    Он поднял голову, посмотрел на меня:

    - Это ты, Эльдар? А я - то думал… Решил, что это кто-то другой… - Потрескавшаяся кожа на его шее растягивалась и собиралась в гармошку. «Стареет отец, стареет на глазах», - подумал я.

    - Никак не пойму, что со мной сегодня… - вдруг как-то странно заговорил он. - Будто в сердце у меня сидят два черта и противоречат друг другу. Я и сам не знаю, кого из них послушать…

    - О чем ты?

    - Один черт твердит: сейчас же иди к этому Рамзи-муэллиму, сыну Ильяса-киши, и скажи, чтобы убирался из нашего села!

    Я остолбенел. Что я слышу? Что говорит мой отец? Может, ему известен наш ночной разговор с Гюльназ? Но откуда?

    - А другой черт возражает: успокойся, пожалуйста. Таков закон природы, и в розарии всегда найдется чертополох.

    По правде говоря, я был ошарашен этими словами. Будто отец прочитал мои мысли. Но вскоре я почувствовал, что его беспокоит совсем другое. Отец еще до разговоров об обручении Шахназ с Рамзи-муэллимом имел свое мнение на этот счет.

    - А ты куда собрался так рано? - вдруг спросил он.

    - Хочу зайти в школу, узнать, как учится наша Гюльназ.-

    Я крепко ухватился за эту первую пришедшую мне на ум мысль. - Я знаю, тебе ведь некогда следить за ее учебой…

    - Кто это тебе сказал, детка?

    В этот момент совсем рядом послышался знакомый скрип туфель. Мы оба обернулись.

    Это был Рамзи-муэллим. Черные начищенные туфли, красивый костюм и пачка тетрадей под мышкой, которая никак не гармонировала с его нарядом. Взглянув на его надменное лицо, чуть безразличное и несколько ироничное, на выражение глаз, я подумал, что именно это и выводит отца из себя.

    - Доброе утро, уста! Как чувствует себя местное правительство?

    - Спасибо, детка, - тоже несвойственным ему высокомерным тоном ответил отец. - Ты лучше скажи нам, как твои дела? Когда на свадьбу нас позовешь?

    - Как только закончатся занятия, ведь Шахназ пока учится.

    - Выходит, что после Шахназ уже не будет продолжать учебу? Ведь она хорошо учится, и мне это хорошо известно, поскольку она моя соседка.

    - Вы правы, уста. Шахназ тоже хочет учиться. Но дома не согласны. Отца моего вы давно знаете, он ведь по-старому мыслит. О маме я уже не говорю…

    Все еще не глядя ему в лицо, отец сдержанно спросил:

    - Что значит - по-старому мыслит? Ты мне можешь объяснить?

    Я видел, что отец раздражен. Не считает ли он, что Рамзи-муэллим не только своего отца - всех стариков причисляет к разряду мыслящих по-старому?

    - Ну, отвечай же, муэллим, или ты меня не понял? - настаивал отец, видя, что тот молчит. - Раз, по-твоему, Ильяс-киши мыслит по-старому, я начинаю сомневаться в том, что ты сам мыслишь по-новому. И знаешь почему? Потому что всем известно, что мысли ценны старые, а платье - новое. Все со временем старится, а мысль только молодеет. Потому-то лучше придерживаться старой мысли…

    - Ай уста, ну вы прямо…

    - Погоди, раз ни твой отец, ни я, ни кто бы то ни было другой, не выступает против учения, значит, нельзя сказать, что мы мыслим по-старому. Это не называется мыслить - это простое невежество. И Ильяс-киши так никогда не скажет. Он, наверное, говорит совсем другое. Он, вероятно, думает, что можно учиться и не выезжая в большие города, даже высшее образование получить.

    Рамзи- муэллим иронично улыбнулся:

    - Как это может быть, уста? Ведь в селе ни института нет, ни…

    - Есть, в селе все есть, - прервал его отец. - В селе даже академия есть. Вопрос только в том, сумеешь ли ты в ней учиться. Вот посмотри, - он повел рукой, указывая на ущелье Агчай, золотистые склоны Бабадага, снежные вершины Карадага. - Что все это, как не академия?

    - Академия естественных наук, - полусерьезно-полушутливо поговорил Рамзи-муэллим.

    - Нет, это неверно. Академия человековедения. Ведь человековедение - самая большая наука. Все остальное - ее ответвления.

    Мне хотелось взлететь и порхать, только вот крыльев мне не хватало. Меня восхитила красота речи отца, гармония произносимых им слов, блеск в глазах. Рамзи-муэллим все еще смотрел на него безразличным, насмешливым взглядом.

    - И знаешь, эта наука, эта академия, с чего начинается? - продолжал отец, видя, что тот молчит. - С труда.

    - Учение тоже труд!

    - Конечно. Причем самый тяжелый, но ведь и самый благодарный. - Вдруг что-то вспомнив, отец улыбнулся. Указывая пальцем на большой камень, что лежал рядом, он продолжал: - Выучить один урок в книжке Гюльназ труднее, чем расколоть вот этот камень молотком на сто частей.

    Ирония внезапно исчезла с лица Рамзи-муэллима.

    - Ай уста, вы все это говорите своему сыну или обращаетесь ко мне? - обиженно произнес он.

    - Вам обоим.

    - Я, слава богу, выучился в Ленинграде, и сын твой учится в Баку… - Он не смог закончить фразу, наверное, не знал, где я учусь. - Эльдар, ты, кажется…

    - Я учусь в университете.

    - Отлично. Действительно, есть чем гордиться. Где Чеменли, а где Ленинград, Баку! Верно я говорю, ай уста?

    - Как? Значит, Чеменли тебе уже мал?

    - Нет, этого я не сказал… Когда слышишь, что молодой человек из Чеменли учится в высшем учебном заведении какого-то города, сердце наполняется гордостью. Знаешь, что, вернувшись, он привезет в село свет науки. - Вдруг, взяв в руки пачку тетрадей, Рамзи принялся в ней что-то искать. Уж не собирается ли он показать нам тетрадь Шахназ? Я уже подумывал, куда бы сбежать, как вдруг он произнес: - Вы только взгляните… Прочитав такие записи, хочется совершить в Чеменли революцию, революцию науки, революцию просвещения. Потому что мы все еще пребываем в невежестве… - Он раскрыл тетрадь и начал читать: - «Великий Галилей, стоя перед красным пламенем костра, с гордостью сказал: «И все-таки Земля вертится!»

    Что бы это значило? Я издали узнал почерк Гюльназ. Ведь исписаны целых две страницы. Что на них написано? Но Рамзи-муэллим дальше не стал читать. Не очень разобравшись в смысле этих фраз, отец спросил:

    - А дальше? Я ничего не понял, муэллим…

    - Дальше? Дальше ничего нет. Десятиклассник целых две страницы исписал одной фразой, - учитель повертел тетрадь перед глазами отца. - Галилей… Галилей… К тому же должен заметить, что сегодняшний урок не имел никакой связи с Галилеем.

    - Наверное, просто не знал урока, - с тайным беспокойством спросил вдруг отец. - Нельзя ли узнать, кто это написал, муэллим?

    - Думаю, вам будет интересно, - с этими словами он повернул тетрадь к нам обложкой. - Ученица десятого класса… Абасова Гюльназ Алмардан гызы…

    Отец удивленно посмотрел на меня, но, увидев, что я еле сдерживаюсь от смеха, обернулся к учителю:

    - Что это значит, муэллим? Объясни, пожалуйста.

    - Это значит, что некоторые ученики, проучившиеся целых десять лет, ничего не запомнили из школьной программы, кроме нескольких слов, которые когда-то произнес Галилей. Вот и все, что ваша дочь усвоила из курса физики!

    - Но ведь Гюльназ хорошая ученица.

    Я не расслышал, что ответил учитель. Что можно было сказать педагогу, который превратился в мишень для насмешек моей любимой сестры, и не только сестры, все равно так ничего и не понявшему? Как можно было объяснить этому болвану, что сочинение моей сестры - насмешка над ним, неудачливым учителем?

    - Но я все-таки не поставил вашей дочери двойку. Рука не поднялась. И знаете почему? Потому что, если здесь, в этом глухом селе, Гюльназ известно имя Галилея, если она помнит хотя бы единственную фразу, сказанную им, - это уже большое дело. Правильно я говорю?

    Наступило тревожное молчание.

    - Нет, неправильно ты говоришь! - не сразу возразил отец. - Ты должен был поставить Гюльназ двойку. Потому что именно здесь, «в этом глухом селе», нельзя жить тихо. Нельзя бессмысленно заучивать как попугай единственную фразу, сказанную когда-то пусть даже великим человеком.

    - Нет, уста, нет… Это не так… Педагогика нас учит…

    - Чему учит? До каких пор нас будут учить? - Крепко зажав в руке кисет с табаком, отец перебил его. - А когда у нас будут учиться? Если ученье хорошая вещь, а это бесспорно хорошая вещь, пусть немного и у нас поучатся… - Он показал рукой на далекий горизонт за Бабадагом. - Мы у них будем учиться, а они - у нас. Вот это и будет называться наукой.

    - А чему им у нас учиться? - удивленно вздернул брови Рамзи. - Может быть, вы хотите сказать, пусть откроют в этих горах научно-исследовательские институты?

    Отец взглянул на меня. В его выразительных глазах таилась тонкая улыбка. Я ждал. Интересно, как повернется разговор?

    - Чему у нас учиться? - Отец вытащил из расшитого кисета с табаком обрывок газеты, стал неторопливо скручивать папиросу. - Жить, как мы живем… Да, жить здесь, среди этих гор, добывать хлеб из монолитных плит Агчая - наука. Причем, учитель, великая наука. Но что поделаешь, - в книгах, которые вы читаете, наверное, об этом ничего не написано…

    - Это вы верно заметили, уста. - Рамзи-муэллим несколько посерьезнел. - Об этом ни в одной книге не написано. Потому что это никому не интересно. Довольно!… Наши деды достаточно поползали по этим скалам, словно ужи. Теперь все изменилось, пришло время нам летать как птицы. - Он указал в сторону Бабадага. - Разрушив тесное окно над мостом Улу, мы должны вылететь в широкий мир. - Потом искоса взглянул на меня. - И одной из первых ласточек будет ваш сын.

    Кисет с табаком дрожал в руках отца, в его светлых глазах пылал огонь.

    - На это тебе трудно возразить, учитель, - начал он медленно, будто опасаясь, что пламя вырвется наружу. - Знаешь почему? Потому что сейчас ты находишься на мертвой точке в науке. На этой точке человек думает: «Я уже все познал, все науки постиг». Вот почему мне будет трудно переубедить тебя.

    - Мертвая точка в науке? Такое я слышу впервые.

    - Это я просто так, к слову пришлось. Кто-то из ученых это лучше меня когда-то сказал, вы люди образованные, должны знать… Что-то вроде того: «Мне казалось, что я все знаю, но, когда я выучился, начал многое узнавать, я понял, что я ничего не знаю». Очень мудрые слова.

    - Да, это, кажется, сказал Сократ. - Рамзи-муэллим искоса взглянул на меня.

    - Кто бы ни сказал, хорошо сказал. Когда человеку кажется, что он все постиг, - это и есть мертвая точка. Надо перешагнуть через эту точку, подняться на вершину науки. Тогда, учитель, ты не станешь рушить то тесное окно над мостом Улу.

    - Нет другого пути, чтобы узнать этот прекрасный мир, показать его детям, уста.

    - Нет, учитель, путь, выбранный вами для узнавания мира, неверен. Для этого ты обрушишь окно своего собственного дома.

    - Но ведь это окно - не окно. Оттуда виден только кусочек неба. Простая ошибка природы.

    - Ошибка природы? Откуда ты это взял? Природа никогда не ошибалась. А тебе ошибкой кажется потому, что ты всегда смотрел со стороны, не мог проникнуть в ее нутро. Ты должен спуститься в глубины этого тесного ущелья.

    - Я боюсь темноты, поэтому…

    - Конечно, увидеть свет в глубинах не каждому дано.

    - Вы о каком свете толкуете, уста?

    Отец увлекся. Страстный огонь пылал в его глазах.

    - О каком свете я говорю? Ну. как мне это тебе объяснить?… - внезапно отец вытащил из кисета кремень. Изогнутым огнивом он ударил по камню. Вокруг рассыпались искры. - Вот видишь? - заметив усмешку в глазах учителя, отец занервничал. - Я только привел простой пример, а ты улыбаешься, думаешь, наверное, уста спятил. Но кто бы и что ни говорил, я готов поклясться, что внутри этого черного камня заключен свет. Он - первое изобретение первобытных людей. Он - мудрость безошибочной природы. Наше ущелье Агчай полно этих мудростей. Надо только уметь их видеть, уметь их разгадывать.

    Пока отец говорил, я не переставал восхищаться уроком, который он преподал этому хвастливому учителю и за меня, и за Гюльназ. Нет, Гюльназ и сама в состоянии справиться. Пожалуй, это только относится ко мне.

    - Тогда земля наполнится безумцами, не так ли? - с издевкой произнес Рамзи.

    - Ты не беспокойся, учитель, мир и теперь наполнен безумцами. И у гор, и у долин, и у леса, и у безводных пустынь, и у степей с колючками, и у болот есть свои почитатели. Вот поэтому-то мир и прекрасен, - с этими словами отец положил свой кисет в карман и, указав на пачку тетрадей под мышкой у Рамзи-муэллима, произнес: - Но я все же не понял, что хотела сказать наша девочка… Гюльназ… Наверное, не без умысла писала она эти слова… - И тяжелым шагом направился к Бешбулагу.

    Мне хотелось побежать за ним следом, объяснить, что хотела сказать Гюльназ… Но я передумал. Мой отец не нуждался в пояснениях.

    - Ты видишь, старики никак не могут примириться с новым порядком вещей, - обратился ко мне Рамзи. - Старое проникло в их плоть и кровь, с ними сладить будет нелегко.

    Я собрался уйти, ничего ему не ответив, но он продолжал:

    - Ты хорошо делаешь, что учишься в вузе… Его голос вызывал во мне какое-то раздражение.

    - Да, надо учиться. Светом науки надо погасить искры, высекаемые черным огнивом твоего отца. Иначе мы не сможем двинуться вперед.

    Я как мог сдерживался. Пусть он плетет что хочет, но я должен молчать. И кулаки напрасно сжимаю.

    К счастью, Рамзи-муэллим, поправив стопку тетрадей под мышкой, сам направился к школе.

    В тот день я не смог увидеть Шахназ. Вечером к ним должны были прийти сваты Рамзи-муэллима. По этому случаю тетя Наиба даже не пустила дочь в школу. Я узнал об этом и не смог переступить порог их дома.

    Когда совсем стемнело, я возвращался домой. Мысли мои где-то блуждали. Вдруг… кого бы вы думали я увидел у родника? Шахназ. Поставив кувшин на каменный желоб, она стояла в задумчивости. Услыхав шаги, она обернулась, а увидев меня, совсем растерялась и испуганно оглянулась по сторонам. Я тоже невольно оглянулся. Никого не было. Сердце мое забилось. Будто сама судьба нам благоприятствовала. Мы снова были одни под тенистой ивой нашего детства.

    Я медленно подошел к девушке.

    - Добрый вечер, Шахназ!

    - Добрый вечер.

    Это был не голос Шахназ, а эхо только что произнесенных мной слов. Я хотел ей сказать об этом, но почему-то застыл, уставившись на нее. И вдруг мне вспомнилось первое школьное письмо, написанное ей. Сердце мое сжалось. И Шахназ смотрела на меня, но ничего не говорила. Из ее кувшина хлестала вода, и это журчание буравило мне душу.

    Надо сейчас же сказать, зачем я приехал из Баку. Но как это сделать, как объяснить, что я люблю ее, что в свое время написал ей неправду? Но почему сама Шахназ молчит? Почему не говорит, что ее хотят обручить с Рамзи-муэллимом, не спрашивает, как я к этому отношусь? Если она произнесет хоть слово, все сразу решится. Я в этот же вечер заберу ее в Себетли, к тете Халиде.

    Но Шахназ молчала, и у меня язык будто прилип к гортани. Мне хотелось только одного: ничего не произнося, схватить ее на руки и бежать отсюда прямо до Себетли! Я шагнул к ней:

    - Шахназ!

    Полные черного блеска зрачки пахнули на меня холодом. Что это? Что хотят сказать мне эти глаза? Может, Шахназ желает выразить взглядом то, чего «е может произнести? «Мне жаль таких эгоистичных болтунов, как ты, Эльдар».

    О господи, а если к тому же она рассмеется, что я буду делать?

    - Что, Эльдар?

    Нет, слава богу, эти слова ей в голову не пришли. Но почему же она молчит? Не ждет ли, чтобы я признал свою ошибку, попросил у нее прощения за то свое письмо?

    - Я слышал, Рамзи-муэллим посылает к, тебе сватов…

    Я сам почувствовал в своем голосе горький укор, а в словах скорее насмешку, чем вопрос. Что же побудило меня заговорить как надменный обвинитель? Неужели так подействовало на меня само имя Рамзи? Но Шахназ, кажется, этого не поняла. В ее глазах было что-то очень странное, они что-то говорили мне, но что именно - я не мог понять. Одно упоминание имени Рамзи-муэллима приводило меня в неистовство, и я ничего не мог с этим поделать. Я ненавидел себя за это, но во всем винил Шахназ. Всю злость хотел вылить только на нее. Почему она молчит? Почему не может сказать, что не любит Рамзи-муэллима? Почему? Перевернется ли мир, если она скажет, что хочет быть только со мной. Ведь эти слова разорвут сковывающую мне руки цепь сомнений. А я сам? Почему я не говорю ей, что я люблю ее, что только затем и приехал в Чеменли? Нет! Если я произнесу эти слова, Бабадаг обрушится мне на голову.

    Мы одновременно услыхали приближающиеся шаги. Шахназ схватила кувшин. Это был мой отец, он возвращался с работы. Вскинув кувшин на плечо, Шахназ на мгновение замерла, будто ждала чего-то, и, резко повернувшись, пошла в гору. Только тогда я, кажется, очнулся. Хотел прямо на глазах отца побежать за ней, схватить за руки, увести на край света. Но было уже поздно: нервная, резкая тень Шахназ уже исчезла среди пустых цветочных горшков, выстроившихся вдоль перил ее балкона на шести сваях.

    … На следующий день я должен был возвращаться в Баку. «Значит, так должно быть… все к лучшему, - думал я, пытаясь унять боль в сердце. - В Баку я обо всем расскажу Гюльбениз. Скажу, что на всем свете люблю только ее». Когда я так думал, в сердце моем пламенел трепетный огонек чистой любви, похожей на распускающийся бутон. Шахназ хотела что-то сказать мне на этом языке, но не смогла.

    Гюльназ должна была идти в школу, но почему-то медлила.

    - Почему ты не идешь на занятия?

    - Я хочу тебя проводить.

    - Не нужно меня провожать. Иди в школу.

    - У меня к тебе дело…

    - Какое еще дело?

    Она взяла меня за руку и повела в нашу комнату. Вытащила из-под кровати завернутый в газету сверток, протянула мне:

    - Возьми, это тебе Шахназ послала.

    Я развернул сверток: это была рубашка, белая шелковая рубашка с вышивкой по вороту. «Что бы это значило?» - подумал я.

    - Это Шахназ послала тебе пай, - ласково сказала Гюльназ. - Таков обычай: когда девушке приносят кольцо, то кладут пай и близким родственникам.

    - Значит, это Рамзи-муэллим послал им пай, а она хочет…

    - Нет, нет!… Об этой рубашке Рамзи-муэллим не знает. Ее дядя Сабир из Тифлиса привез. Для жениха Шахназ…

    - Для жениха? Вот пусть и преподнесет ее своему Рамзи-муэллиму!

    Услышав мой гневный голос, мама вошла в комнату. Гюльназ тотчас спрятала рубашку под подушку.

    - Вернешь ей обратно, слышишь?

    - Что случилось, Эльдар, почему ты так кричишь?

    Хорошо, что в тот день я уехал в Баку. Иначе…

    Наша земля прекрасна, но на ней растет и

быстровянущая фиалка, и никогда не стареющая колючка.

Кто знает, не ошибка ли этоприроды?

 

    Айхан проснулся, когда еще не взошло солнце. Как обычно, подошел к «звездному окну». Посмотрел на розовые пики Бабадага. «Ни облачка, хорошая будет погода».

    Сегодня ему предстояло выйти на работу. Этот день будет его первым рабочим днем в Чеменли. На общем собрании его приняли в члены колхоза и, учитывая его просьбу, назначили садовником. С этого дня он поступал в распоряжение бригадира Мардана.

    Первый рабочий день! За все свои сорок восемь лет, что он прожил на свете, только сегодня он ступил на землю Чеменли как полноправный житель села, как его гражданин. А что он сделал для Чеменли в беззаботные годы детства и ранней юности? Значит, стоит начать жить сначала. Его воскрешение из мертвых, оказывается, связано не только с Шахназ, маленьким Эльдаром, но также и с этим родным очагом, отчим домом.

    Он уже оделся и собирался уходить, как вдруг услышал внизу, у родника Шахназ, стук копыт. Он вышел на веранду. Это был бригадир Мардан. Привязав своего красавца иноходца к иве, тот умывался родниковой водой.

    Вскоре бригадир, помахивая плеткой, шагал к его дому. Что бы это значило?

    - Дядя Айхан, вы так рано встали? - Мардан шумно поднялся на веранду, осторожно перешагивая через дырявые доски пола, подошел к Айхану. - Я проезжал мимо, увидел, что вы стоите у окна и смотрите на Бабадаг, точно как покойный дядя Алмардан. Говорят, он каждое утро, пока не постоит перед этим окном, не выходил на работу.

    Айхан не знал, что ему ответить.

    - Что тебя привело ко мне, Мардан? - спросил он у молодого агронома как можно мягче, будто это сопоставление не имело к нему никакого отношения.

    - Просто так, дядя Айхан. - Потом, сунув руку в карман, он достал пачку денег. - Я принес тебе аванс… указание председателя. Говорит, ты человек новый, денег у тебя нет. Возьми и распишись здесь, в этой ведомости.

    Айхан на минуту задумался. В деньгах он не нуждался. Но нельзя было и отказать Мардану. В горящих глазах молодого бригадира таилась такая радость, будто он не просто принес деньги, а дарил нечто необыкновенное.

    - Хорошо, сынок, будь по-твоему, - сказал Айхан, расписываясь в ведомости. - В воскресенье мне надо съездить в город, кое-что купить для дома.

    - Вот и хорошо. И мне как раз нужно в город. Вместе и поедем, на колхозной машине. Я помогу вам с покупками.

    «Я помогу вам…» Всегда, везде преследующие его слова в устах Мардана почему-то прозвучали не так обидно и даже приятно.

    - Спасибо, сынок! Я еще и сам не знаю, что собираюсь покупать, - полусерьезно-полушутливо произнес он, как бы сразу отказываясь от помощи Мардана. - В общем, посмотрю… чем дело кончится…

    - Конца не будет, дядя Айхан, - улыбнулся Мардан. - Разве дела на этом свете имеют конец?

    Вот так, беседуя с Айханом, Мардан прошелся по комнатам старого, полуразрушенного дома.

    - Как бригадир я имею право ознакомиться с вашими жилищными условиями? - опять пошутил Мардан. - Надеюсь, вы ничего не имеете против?

    На губах Айхана появилась насмешливая улыбка.

    - Что-то я не припомню, чтобы я хоть когда-нибудь возражал своему начальнику, а этот начальник оставался при этом довольным.

    - Я не из тех начальников, дядя Айхан.

    - А я постараюсь не быть таким уж строптивым подчиненным. Они переглянулись - взгляды их встретились. Это означало, что они хорошо понимают друг друга и очень довольны этим обстоятельством.

    Айхан осторожно предложил:

    - Сынок, может быть, выпьешь со мной стакан чая?

    - Что вы, дядя Айхан! Спасибо. Меня ждут в правлении… Рамзи-муэллим со вчерашнего дня в селе…

    - Кто это - Рамзи-муэллим? - проговорил Айхан, и ему стало стыдно перед этим приветливым парнем за свое лицемерие.

    - Вы не знаете Рамзи Ильясоглу?… Заместитель председателя райисполкома. Отличный малый… - И Мардан охотно принялся рассказывать. - Он и сам не спит, и председателям колхозов спать не дает. Чуть свет он уже на ногах. Нравятся мне такие люди… Вот и сегодня собрал народ в правлении…

    Мардану еще многое хотелось рассказать о Рамзи-муэллиме, но видно было, что он действительно спешит, значит, нехорошо было его задерживать.

    - Так ты поэтому торопишься? А по какому поводу собрание, если не секрет?

    Но, уже задав этот вопрос, он пожалел об этом. Потому что, о многом передумав в последнее время, он для себя решил жить спокойной, тихой жизнью. Имеет же он право на такую жизнь! Совесть его чиста и перед людьми, и перед самим собой. Ему следует держаться в тени, на остальное и сил у него маловато. Так на что ему это собрание? Не спешит ли он повидаться с Рамзи-муэллимом? Это он сможет сделать и позднее.

    Именно в этот момент Мардан произнес:

    - Ну что вы говорите, дядя Айхан? Какие могут быть секреты! - В его голосе даже послышалась обида. - Ведь вы уже полноправный член колхоза. Да и вообще, какие у нас могут быть тайны? Не сегодня завтра все все узнают, - с этими словами он уже спускался по лестнице. И вдруг обернулся: - Дядя Айхан, пока вы будете ухаживать за садом Эльдара. Так решили!

    - Пока?… А потом?

    - О потом вы не беспокойтесь. У нас столько дел… - И, размахивая плеткой, он помчался к своему красавцу жеребцу со звездочкой на лбу.

    А Айхан вдруг подумал, как хорошо, что он отдал своего звездолобого этому парню.

    Мардан улетел, как птица на крыльях, всколыхнув в душе Айхана поток воспоминаний. Тот остался наедине с привлекательным образом Рамзи. Вот и Мардану он нравится. При одном упоминании имени Рамзи-муэллима у Мардана появилось на лице выражение необыкновенного почтения. Да, жизнь беспощадна, но столь же справедлива и мудра. Ее мудрая рука, видимо, пригладила и Рамзи, обуздала его тщеславие. В своей памяти Айхан, как в дорогой сокровищнице, берег множество воспоминаний. И самые глубокие, самые горькие следы этих воспоминаний, как и следы ожогов на лице, будут сопровождать его вплоть до могилы. Он хорошо знал это. Но ему и в голову не могло прийти, что от нескольких слов молодого бригадира, его нового друга («отличный малый», «люблю я таких людей»), может навсегда испариться самый печальный след из этих воспоминаний. Ведь в его сердце все еще живы слова: «У такого правительства такая будет и тюрьма», издевка над его мудрым отцом. Он как сейчас видит студента Рамзи, сидевшего на торжестве, устроенном в его честь, как метко заметила тогда Гюльназ, «словно надутый индюк», соперника в его первой любви. Он всю жизнь мечтал свести с ним счеты. Да и теперь, по прошествии стольких лет, он ни от чего не отступится. Но смотрите, что делает время: сидевший на торжествах, устроенных по случаю его приезда, «словно надутый индюк», Рамзи, в конце концов стал «отличным малым». Ему страстно захотелось увидать этого «отличного малого», а самое удивительное было то, что между Шахназ и этим «отличным малым» все еще существовали какие-то неведомые ему отношения, раз Рамзи-муэллим прислал за ней машину.

    Айхан нервно стукнул тростью об пол: «Да какое тебе дело до всего этого! Не забывай, что ты Айхан Мамедов. И кончено!» Сказав себе все это, убедив самого себя, Айхан, постукивая тростью, вышел из дому.

    Хоть он и должен был идти в сад Эльдара, он почему-то свернул с сельской дороги: вправо и направился прямо к Гаяалты. Пробираясь через новые и старые рытвины, он поднялся на самый верх, до потрескавшегося в расщелинах крутого подъема на Карадаг. Сель унес землю, обнажив торчавшие словно зубья скалы. Он явственно услышал гул потока. Потом голос, полный тревоги: «Эй, вредитель!» Этот голос хотел обуздать грохот селя, заставив его смолкнуть, смирить свой непокорный нрав. Нет, уста Алмардан сделать этого не смог. На это не хватило его жизни. А он? Сумеет ли он продолжить дело отца? Вернуть Гаяалты жизнь? Здесь можно посадить такие деревья, которые способны устоять против селей не только с Карадага. Правда, еще рано затевать об этом разговор, всему свое время. По ступеням следует подниматься медленно, минуя одну ступеньку за другой.

    Опираясь на трость, он не спеша взобрался по каменистому склону к подножию Карадага. Тоскливо огляделся по сторонам. Во впадинах, забитых галькой, пробив себе дорогу среди камней, тихонько колыхались кусты полыни. По краям черных расщелин свешивались со скал, раскачиваясь на ветру, крепко вцепившиеся в камни корнями редкие деревья и кусты. Оттуда доносилось птичье щебетанье да аромат горных трав, растущих на зубцах горных трещин. Жужжали пчелы.

    Изрытая острыми камнями, что обрушивали на Гаяалты селевые потоки, вся в трещинах и рытвинах, земля эта еще не потеряла жизнь. Айхан то и дело приседал на корточки, прислушиваясь к пульсу земли, концом резной трости пытался определить ее влажность, теплоту. Он готов был поговорить с ней, но пока еще не знал ее языка.

    Солнце было в зените. Он и не заметил, как быстро прошло время. Сделав еще один круг, он двинулся по левому склону Карадага к Гылынджгая, но острая боль в раненой ноге заставила его остановиться.

    Усевшись на краю узенькой тропинки, он собрался отдохнуть, как вдруг увидел внизу, на голой горной дороге, идущих людей. Это был председатель колхоза Аджар-киши и еще три незнакомых ему человека. О чем-то беседуя, они поднимались к Гаяалты.

    Айхан встал, чтобы получше разглядеть их. Шедший в середине седоголовый, большелобый мужчина, указывая рукой на Карадаг, что-то объяснял своим спутникам, а те с молчаливой покорностью следили за его жестами. Вдруг он резко повернул седую голову и посмотрел в сторону, где остановился Айхан. Он протянул руку к видневшейся вдали крепости Шамиля и что-то сказал. Люди засмеялись. И в тот же миг Айхан узнал его, узнал по осанке, по надменному взгляду, по самодовольной улыбке на розовом широком лице, по сросшимся бровям, напоминающим распростертые крылья черной птицы. Рамзи Ильясоглу! Только белизна отдающих серебром волос была чем-то новым, не его. Время будто возложило ему на голову белую корону. Как символ светлых дней окрасило ее блестящими лучами весеннего солнца. Айхан проследил взглядом за удаляющейся группой, увидел, что они свернули направо и направились к самым глубоким обрывам Гаяалты. Айхан продолжал стоять, глядя им вслед. По вздрагиванию широких плеч Рамзи Ильясоглу Айхан понял, что тот с увлечением что-то говорит, а остальные молча слушают его и кивками подтверждают каждое сказанное им слово.

    Они остановились над узким и наиболее глубоким руслом селя. Айхан не мог слышать их голосов, но по жестам Рамзи, устремленным на него взглядам Аждара-киши он предположил, что речь идет, несомненно, о селе, они ищут пути, как его предотвратить. И последнее слово, вероятно, за заместителем председателя райисполкома Рамзи Ильясоглу. Интересно, что он скажет?

    Айхану захотелось оказаться среди этих людей, вмешаться в их разговор. Именно так начать свой первый рабочий день в Чеменли. Как это было бы кстати…

    Через некоторое время Рамзи и сопровождающие его товарищи, попрощавшись с председателем, уехали.

    Председатель был задумчив, но, услышав стук палки, поднял голову и приветливо улыбнулся Айхану.

    - Добро пожаловать, Айхан-гардаш! Как здоровье? На чеменлинскую воду, воздух жалоб не имеется?

    - Нет, за эти дни я будто заново на свет родился.

    Они прошли в кабинет председателя. Вскоре пришел и Мардан. Айхан обрадовался: сейчас разговор пойдет о Рамзи Ильясоглу, и он сможет узнать, почему Мардан считает его «отличным малым».

    - Чем кончился ваш разговор, председатель? - нетерпеливо спросил Мардан. - Что пообещал Рамзи-муэллим?

    - Ничего… можно сказать, что ничего… - Аждар махнул рукой, как бы чертя перед собой крест. - Не отступается от своих слов, злодей, уперся, и все. - У Айхана молнией мелькнуло: «Или Шахназ, или никто!» Это похоже на «не отступающегося от своих слов злодея». Он не знал, насколько сейчас верен Рамзи-муэллим своей клятве.

    - Говорит, что под Гаяалты течет много подземных рек, - продолжал председатель. - Только, говорит, мы о них ничего не анаем. Подобно тому, говорит, как в кремне запрятан огонь, так и эти реки скрыты под землей. - Аждар вдруг передразнил Рамзи Ильясоглу. - Мир полон тайн, непознанного значительно больше, чем познанного. И еще что-то в этом духе…

    Красивое взволнованное лицо Мардана, озарившись улыбкой, стало еще привлекательнее.

    - Ага, вон оно что… А я - то думал: интересно, зачем Рамзи-муэллим бьет камнем о камень? Оказывается, он вам хотел доказать, что и черный речной камень внутри полон тайн.

    - Причем не обычных тайн, а огненных тайн, - насмешливо добавил Аждар. - Высеченная из камня искра чуть не попала мне в глаз.

    Айхану все стало ясно. Значит, Рамзи-муэллим все еще не забыл урока уста Алмардана.

    Голос Мардана отвлек его от этих мыслей:

    - Но… сдается мне, что Рамзи-муэллим прав. На левом склоне Карадага, говорят, действительно течет подземная река. Уста Алмардан, отец Эльдара, в свое время будто бы даже слышал ее шум… Даже проследил ее путь… Но в это время началась война…

    Хотя председатель и возразил, что это просто фантазия, Айхан больше не мог его слушать. Он упорно думал о Рамзи Ильясоглу. Ведь совсем недавно он уподобил его серебристые волосы белой короне, а широкие сросшиеся брови - паре птичьих крыльев. Но это были только чисто внешние признаки. Рамзи оказался совсем другим человеком. Теперь этот человек, вернувшийся на мудрый путь предков, вступивший в тайное соглашение с уста Алмарданом, примирился с извечными законами ущелья Агчай. И может статься, что он единственный, кто разделяет мечту этого искалеченного, израненного человека, вернувшегося в родное гнездо под именем Айхана Мамедова, - оживить Гаяалты.

    Сознавая, что неуместно вмешиваться в разговор, Айхан все же не удержался:

    - Прошу прощения, председатель, все это меня не очень касается, но может быть, вы разрешите мне высказать свое мнение?

    Аждар взглянул на него с легкой улыбкой.

    - Пожалуйста, Айхан-гардаш! - Аждар обращался к нему так же, как Шахназ. Это Айхан сразу отметил. - Вы, наверное, поняли, о чем идет речь?

    - Да. Вы хотите провести воду к Гаяалты?

    - Вернее, хотим поднять на поверхность подземные воды Гаяалты, - нетерпеливо поправил его Мардан.

    - Это нам необходимо для того, чтобы… - Аждар заходил по кабинету. - Чтобы Сенгергая в одно прекрасное время не обрушился в русло реки Агчай. А для этого нужно поднять воду в Гаяалты…

    - Я вас понимаю, председатель, - проговорил Айхан терпеливо. - Этим вы хотите преградить дорогу селевым потокам с Карадага, заложить на горных склонах лесозащитные полосы.

    - Верно. Что вы по этому поводу думаете?

    Айхан перевел дух. Он должен был найти слова, чтобы убедить этих людей и не вызвать у них подозрений. Задача была не из легких.

    - Хоть я не очень хорошо знаю Гаяалты, но полагаю, что напасть на след его подземных вод не так уж сложно,

    - Откуда вам это известно?

    - Как вам сказать? Чутье, что ли, мне подсказывает… Он не мог закончить. Все вдруг умолкли. И эту тишину с откровенной насмешкой вдруг нарушил председатель.

    - Чутье и фантазия? К сожалению, ни то, ни другое не могут заменить хотя бы один насос, способный поднять - воду в Ганалты.

    Айхан спокойно продолжал:

    - Я полагаю, что там можно заложить не только лесозащитные полосы, но и фруктовые сады. В этом деле я сумею вам помочь в качестве садовника. - Последние слова он произнес смущенно и, увидев на лице председателя недоверие, еще больше смутился.

    - Как садовник? - удивленно переспросил Аждар-киши.

    - Да. В Гаяалты можно вырастить фруктовые деревья.

    - Что вы говорите, дядя Айхан? - Открытая душа Мардана не выдержала. - Вы нас не поняли, на тех камнях посадить фруктовый сад? Мы думаем, как бы преградить путь селю, а уж о фруктовых садах… - Хоть он и старался изо всех сил, чтобы не рассмеяться над идеей новоявленного садовника, Айхан его понял.

    - Так и я об этом же толкую, сынок. И фруктовый сад будет заложен, и селю путь прегражден.

    - Это уже стихи! - расхохотался Аждар. - Здесь и рифма есть: салынар - алынар, и прекрасная поэтическая мысль.

    Айхан не знал, как истолковать этот смех. То ли председатель, как и Мардан, смеется над его неопытностью, то ли действительно считает это прекрасной мыслью. Но, обернувшись снова к Мардану, спросил:

    - Ты говоришь, там фруктовый сад невозможен? Почему?

    - Это же горный склон, сплошной камень. И к тому же там почти нет воды. Мы посадим там устойчивые к засухе лесные деревья.

    - На верхних участках горы… - уверенно поправил его Айхан. - А внизу, по всему склону Гаяалты, можно заложить фруктовые сады.

    - А вода?

    - Разве ты только что сам не сказал, что там текут подземные реки?

    - Допустим, что с водой выход мы найдем. А как быть с грудами камней, заполнивших расщелины?

    - И тут выход можно найти. Особенно теперь, при такой технике.

    Ему не возражали, но Айхан все понял. И председатель и агроном молчали, не хотели спорить из уважения к нему. Надо было во что бы то ни стало убедить их. Перевернуть вверх дном Гаяалты, а может быть, и все ущелье Агчай, показать им огонь, скрытый, по словам Алмардана-киши, в любом камне.

    И он начал говорить. Поведал о замеченных им за то короткое время, что живет в селе, некоторых скрытых и не очень бросающихся в глаза особенностях природных условий Чеменли. Сказал, что хорошо изучит растущие в Гаяалты травы и кустарники. Опираясь на все эти данные, можно высказать смелые суждения о будущем Гаяалты. Здесь и подземные воды, и солнце, и земля, будто изначально созданы, чтобы гармонично дополнять друг друга. Он еще не изучил всех секретов этого чудесного края, но, опираясь на свой богатый жизненный опыт и по первым наблюдениям, может сказать, что чутье ему не изменяет. Он не сомневался, что здесь имеются подземные воды, как верно говорит Рамзи Ильясоглу, тут можно пробурить мощные артезианские скважины. Что же касается фруктовых садов, то, хоть молодой бригадир и выразил сомнение по поводу его квалификации в садовом деле, он постарается его переубедить. Мардан, не скрывая своего изумления, с искренним восхищением вбирал в себя каждое слово этого необыкновенного человека, стыдился того, что совсем недавно посмеивался в душе над его неопытностью.

    А Аждар просто растерялся. Его поразила глубина мыслей, таившаяся в этом слабом, израненном человеке, сидящем перед ним. Он походил скорее на мудрого исцелителя земли, чем на простого садовника. В чем тайна этого внутреннего богатства при внешней заурядности покрытого шрамами лица? Но как бы там ни было; сердце этого загадочного человека было переполнено светом, чистым солнечным светом, которым можно было согреть целую долину Агчай.

    Когда Айхан произнес последнюю фразу: «Я всегда к вашим услугам» - и поднялся, Аждар неожиданно взволнованно сказал:

    - Айхан-гардаш! Я хочу поговорить с вами откровенно.

    Встревоженное сердце Айхана затрепетало.

    - Еще откровенней?

    - Нет, вы пока ничего еще откровенно не сказали. Напротив, когда вы говорили, то, что мне казалось яснее ясного, крылось туманам, превратилось в манящее далеко. Поэтому хочу начать разговор с самого начала. Откуда вы все это знаете? Для того ли приехали в Чеменли, чтобы работать здесь садовником?

    Айхан заранее, как только Аждар-киши взволнованно заговорил, для себя твердо решил, что он будет любыми путями выбираться из-под тяжести этих вопросов. Он до конца, до последнего мгновения, должен оставаться Айханом Мамедовым.

    - Пусть не садовником, все равно кем, - проговорил он так спокойно, так уверенно, будто это был главный из заданных председателем вопросов. - Мне все равно… Я все умею… Вернее, я хочу сказать - мне знакомы все колхозные хозяйственные дела.

    Мардан, не сводивший с него удивленного взгляда, тоже не смог удержаться.

    - И я о том же, дядя Айхан, - со свойственной ему пылкостью проговорил он. - Вы с любым делом справитесь. Но… Ведь вы действительно очень странный и очень хороший человек.

    Айхан, смущенный похвалой, хотел что-то возразить, но Аждар опередил его.

    - Айхан-гардаш, вы, наверное, не обедали… - Не дожидаясь ответа, он вызвал из приемной помощника: - Скажи, чтобы нам принесли еду, чай. - Потом, поднявшись с места, сел напротив Айхана. - Мы и чаю попьем, и беседу нашу продолжим. Ну, как вы на это смотрите? - Лицо председателя просветлело.

    - Ну что ж… Как вам будет угодно, так и поступим.

    Когда Айхан вышел из кабинета председателя, он увидел большую очередь перед дверью одной из комнат в дальнем конце полутемного коридора. Он сразу подумал о Толстяке Насибе. Как случилось, что он совсем забыл о нем за эти несколько дней? Ведь Толстяк Насиб ему совершенно необходим. Айхан должен был смотреть на сегодняшнее Чеменли глазами не только Шахназ, но и Насиба.

    Толстяк Насиб был неотъемлемой частью Чеменли, бесплодным деревом, растущим в его тени.

    Айхан, нерешительно свернув вправо, направился было к выходу, как вдруг из кабинета главного бухгалтера донесся голос:

    - Как это ты не согласен? В каком смысле?

    Айхану показалось, что голос прозвучал будто из пустой бочки. Поразмыслив о чем-то, он медленно вернулся обратно и становился у двери с надписью «Главный бухгалтер». Когда очередь дошла до него, перед ним предстал Насиб, который, отложив в сторону ручку, с необычайным интересом уставился на него.

    - Ты ли это, земляк Айхан? Входи, садись… Чем кончилась твоя беседа с нашим уважаемым председателем? О чем вы так оживленно говорили? Ведь разговор с Аждаром-гага - сам по себе лучшая школа. Человек он понимающий, заботливый, приветливый, который…

    - Я пришел, чтобы мою трудовую книжку обме… - Айхан, не кончил фразы, Насиб его перебил:

    - Говоришь, обменять трудовую книжку… В каком смысле? Да ладно тебе, садись… Куда торопиться? Здесь тебе не город, спешить некуда. На пять дней раньше, на пять дней позже - какая разница? Только бы трудодни писались правильно. Я Мардану поручу, чтобы он за тобой присматривал.

    Айхан попал в тяжелое положение. Главный бухгалтер, как видно, искал собеседника. Как же от него отделаться?

    - Нет, Мардану не нужно ничего говорить! - сказал он тихим, но твердым голосом. - Если сейчас у вас нет времени, я могу зайти в другой раз. - Он повернулся, чтобы уйти.

    - Ну, зачем ты так, земляк Айхан? - Насиб проворно вскочил и взял его за руку. - Посиди немного. Ты же еще не успел узнать Насиба-гага. Я тоже, как и ты, прошел огонь и воду. С Эльдаром Абасовым… ты, наверное, видел памятник ему в саду Эльдара… мы вместе ушли на фронт. Там, на фронте, нас разлучили. Не то кто знает, может быть, и я бы вернулся героем.

    Айхан чуть не рассмеялся ему прямо в лицо. А ведь действительно - в смерти и воскрешении есть немало удивительного и забавного. Интересно, о чем еще поведает ему Толстяк Насиб? Что еще сочинит?

    - Земляк Айхан, говорят, ты поселился в доме Эльдара Абасова… Правда, мне известно, что так посоветовал председатель, но как ты будешь там жить? Дом совсем обрушился. - Увидев, что Айхан задумался, Насиб совсем осмелел. - Послушай меня, давай-ка лучше перебирайся ко мне. Какая комната тебе понравится, ту и занимай… Представь себе, что это твой дом. В центре села, и правление рядом, вдруг захочешь сходить в магазин, аптеку, на почту- все в двух шагах.

    Айхан даже вздрогнул, услышав все это. Уж не хочет ли Насиб лишить его главного сокровища - соседства с Шахназ? Может, в этом есть какой-то злой умысел? Но именно в этот момент тот произнес:

    - По вечерам мы - два фронтовика - будем сидеть друг против друга, и играть в нарды!

    Айхан рассердился: в последнее время он сделался таким подозрительным.

    - Ну, как ты на это смотришь? Чего тут мелочиться? Переходи ко мне - и все тут!

    - Большое спасибо, Насиб… - все еще не разгадав его умысла, вежливо отказался Айхан. - Мне надо жить там, в доме Эльдара Абасова. - Затем со скрытой иронией добавил: - И потом, как я могу ослушаться приказа председателя? Ты же знаешь, я человек пришлый.

    Внимательно посмотрев ему в глаза, Насиб покачал головой. Кто знает, кого он сегодня потерял - тихого квартиранта или партнера по игре в нарды, кто знает? Затем вдруг неожиданно спросил:

    - Земляк Айхан, твоя фамилия, кажется, Мамедов, не так ли? Айхан Мамедов?

    - Да, Айхан Мамедов.

    Насиб, подозрительно сдвинув брови, пробормотал себе под нос:

    - Айхан Мамедов… Гм… Я ведь, кажется, где-то слышал эту фамилию… Айхан… очень знакомое имя…

    От этих медленно, с намеком произнесенных слов сердце Айхана тоже наполнилось подозрениями.

    - Возможно… Я тоже не раз встречал людей по имени Насиб, - насмешливо произнес он.

    - Послушай! А ты не был на фронте вместе с нашим Эльдаром Абасовым?

    Мысль Айхана с быстротой молнии метнулась в прошлое и возвратилась обратно. Вспомнил он и свое последнее письмо в Чеменли, а также ответ, написанный Толстяком Насибом. Какая хорошая память, оказывается, у Толстяка Насиба! Ведь он запомнил имя, которое прочитал в обычном письме пятнадцать лет назад. К добру ли это или нет - раздумывать было некогда, надо было ему отвечать.

    - Нет, я услышал это имя впервые только здесь, в Чеменли.

    - Услышал впервые?… В каком смысле, земляк Айхан? - обиженно переспросил Насиб. - Неужели ты никогда не слыхал о нашем Эльдаре Абасове?… Он ведь знаменитый герой.

    Как случилось, что до сих пор он ничего не знал о Герое Советского Союза Эльдаре Абасове? Но это ведь действительно так, истинная правда, возразить было нечем.

    - Я уж не говорю о том, что Эльдар Абасов был моим другом, даже родственником, - продолжал Насиб. - Ну, раз ты не хочешь жить под одной крышей со мной - старым фронтовиком, это твое личное дело, живи там… Ведь Эльдар тоже был своим парнем.

    Только теперь Айхан понял, что в свое время допустил ошибку. Оказывается, он указал Толстяку Насибу одну, возможно самую тонкую, нить, навсегда соединившую Айхана с Эльдаром. Хорошо, что эта нить так тонка, что Насиб не в силах ее размотать. Теперь ясно: Толстяк Насиб либо ищет квартиранта, либо партнера по игре в нарды. И ничего более.

    - Знаешь, кого я ищу, земляк Айхан? - Веселый, беззаботный смех будто положил конец всем его подозрениям. Насиб сам ответил на свой вопрос: - Ищу того, кто изобрел нарды.

    - Его найти не так просто, Насиб (он чуть не сказал: «Толстяк Насиб»). - так же весело ответил Айхан.

    - Говоришь, не просто? В каком смысле, земляк Айхан?

    - Запрятался куда-то… Стесняется показываться людям.

    - Почему запрятался? В каком смысле стесняется?

    - Знаешь почему? Говорят, он сам в нарды играть не умеет. Изобрел только для того, чтобы другие играли.

    Насиб хоть и выслушал его очень внимательно, но так ничего и не понял.

    - Возможно, возможно… - И он принялся перебирать бумаги на своем столе.

    - Шахназ-ханум, ладите ли вы с новым соседом? - поинтересовался председатель, повстречав директора школы. - Не ошибся ли я, послав к вам такого соседа?

    - Напротив, очень правильно поступили, я этому весьма рада. Очень спокойный, воспитанный человек.

    - И к тому же умный, многое повидавший! - добавил председатель. - Совсем недавно приехал в эти края, а кажется, будто здесь родился и всю жизнь провел в Гаяалты. Вчера мы с ним очень долго разговаривали.

    - Не будет ли нескромным, если я спрошу - о чем?

    - О многом. Чуть ли не всю историю Чеменли перелистали. И об отце Эльдара Абасова, и о камне Алмардана, и о селе, что низвергается с Карадага, о чем только не говорили!… - Внезапно он сменил тему разговора. - Но когда я поинтересовался, откуда он все это так хорошо знает, он назвал вас.

    - Меня? Я ему об этом ничего не говорила. Об этом у нас ни одной беседы не было.

    - Тут уж вы сами разберитесь, Шахназ-ханум. Но меня обрадовало, что в лице Айхана я нашел столь мудрого человека и столь глубокого.

    - Верно, я тоже это почувствовала, - в раздумье произнесла Шахназ. - Но в таком случае кроме мудрости требуются и научные знания.

    - Наверно, и без этого не обошлось. Конечно же он образован. Мне по душе все, что бы этот человек ни говорил, а говорит он всегда от души. Вот поэтому я ему верю.

    Лицо Шахназ озарилось улыбкой.

    - Я этому очень рада, - сказала она и собралась уходить. Аждар свернул налево, к Гаяалты, а Шахназ продолжала свой путь, анализируя про себя только что услышанное об Айхане.

    Теперь Шахназ решила под любым предлогом повидать соседа.

    - Айхан-гардаш, вы дома? - окликнула она его со своей веранды. Прошло какое-то время, прежде чем она услышала ответ:

    - Сейчас, Шахназ-ханум!

    Голос его ей показался мрачным. Уж не заболел ли он? А вдруг я его разбудила?

    Айхан, отряхивая пыль с одежды, вышел на веранду, и она раскаялась, что побеспокоила его.

    - Сосед, я вас, кажется, оторвала от дела?

    - Ничего, Шахназ-ханум, дело не убежит… Я вас слушаю.

    - У меня нет ничего спешного, просто я хотела узнать - дома ли вы? А вы, оказывается, трудитесь. Так нельзя, Айхан-гардаш. Отдыхать тоже нужно.

    - Да вот хочу восстановить окно Гюльназ с горшочками. Как вы на это смотрите?

    - Очень положительно. Тогда мне не придется справляться, дома ли вы.

    Хотя Айхан из-за горшочков не мог разглядеть ее лица, но по голосу догадался, что у Шахназ сегодня хорошее настроение.

    - Айхан-гардаш, бросайте работу. Как вы сами справедливо заметили, дело не убежит. Спускайтесь, я приготовлю чай, да к тому же с вареньем из свежей черешни.

    «Свежее черешневое варенье. Неужто ты считаешь, что, едва услышав эти слова, я спрыгну с веранды и помчусь в ваш сад? Нет, дорогая, больше ты не сможешь обмануть меня».

    - Спасибо, Шахназ-ханум, я только что пил чай.

    - Ну и что ж? Можно выпить и со мной. Прямо здесь, на веранде, у этой обвитой вьюнкам опоры поставим стол.

    «У обвитой вьюнком опоры? Может быть, ты хочешь снова услышать о том, как маленький вьюнок влюбился в большое солнце?»

    Увидев, что Шахназ все-таки вынесла стол на веранду, Айхан был вынужден прервать работу. Хозяйка дома на этот раз приняла его с особой сердечностью. Исподтишка наблюдая за нею, Айхан пришел к выводу, что Шахназ возвратилась мечтами в свою юность. Она хочет повернуть время вспять, оживить давно забытые обычаи тех дней. Это угадывалось по тому, как она расстилала на столе скатерть, как расставляла стаканы. «Для чего она все это делает, интересно? Неужто Шахназ о чем-то догадывается? Может, хочет показать мне, что я напрасно от нее прячусь, узнала меня в первый же день, как только увидела в саду Эльдара? Но ведь может случиться, что у нее нет никакого умысла. Разве такое не бывает?»

    - Айхан-гардаш, как быстро вы принялись за ремонт дома, никому ничего не сказав.

    - А что было делать?

    - Посоветоваться сначала. Запастись строительным материалом… Вы об этом сказали что-нибудь Аждару-киши?

    - Нет, а что я должен был сказать?

    - Вот видите… Он говорит о вас с такой симпатией, а вы…

    - А что делаю я? - поинтересовался Айхан, заметив, что Шахназ неожиданно смолкла.

    - Аждар-киши говорит, что вы придумали план преградить путь селевым потокам с Карадага…

    Рассеченная губа Айхана дрогнула. Шахназ не поняла - то ли он смеется, то ли иронизирует?

    - Это я - то? Кто я такой, чтобы преградить путь селю? Я предложил сделать это всем вместе.

    - Вы хотите заложить лес в Гаяалты? А можно поинтересоваться, Айхан-гардаш, откуда это пришло вам в голову?

    - Во-первых, здесь нет никакой великой мудрости. Всем известно, что путь селю преграждают лесом. А во-вторых, вы должны знать это лучше меня: в свое время отец Эльдара Абасова, Алмардан-киши, уже начал сажать там деревья. Но война все остановила. А посаженные деревья, видимо, унесло селем.

    Шахназ на мгновение застыла. Айхан, стараясь не смотреть ей в лицо, осторожно сунул ложку в одну из ваз с вареньем. Хорошо, что это было не черешневое варенье. На столе вообще не было такого варенья. Шахназ, видимо, забыла про то, чем только что так хвасталась.

    Помолчав, Шахназ спросила слегка дрожащим голосом:

    - А откуда вам это известно?

    Давно понимая, куда она клонит, он уверенно произнес:

    - Из тех дневников, которые вы мне дали. Вы что, забыли о том, что передали мне дневники и письма Гюльназ, сестры Эльдара Абасова?

    Шахназ облегченно вздохнула, а Айхан, почувствовав это, тоже успокоился,

    - А я все думаю… - у Шахназ даже голос изменился, - когда Аждар-киши сказал мне, что Айхан-гардашу прекрасно известна история Чеменли, я обомлела.

    - Отчего же, Шахназ-ханум? Если ты выбрал себе место для жилья, не подобает ли тебе в первую очередь узнать его историю? Разве не так?

    - Конечно, так… - Шахназ на полуслове вдруг поднялась. - Извините, Айхан-гардаш, я сейчас…

    Она ушла в комнату и тут же возвратилась с цветной хрустальной вазой в руках.

    - Я совсем забыла, обещала свежее черешневое варенье… А вы и не спрашиваете.

    Теперь она уже говорила совершенно спокойно, без всяких намеков. Айхан тоже успокоился. Все вернулось на круги своя.

    Он пил уже остывший чай, следя за ее несколько скованными движениями. Шахназ задумалась. В каждом жесте этого малоразговорчивого, сдержанного человека было такое изящество, такая гармония! Даже искалеченная черная рука его, державшая стакан, была какой-то странно привлекательной. Хотя сам Айхан молчал, эта израненная рука его будто просила прощения за свою грубость. А левая, в которой он держал чайную ложку, полную черешневого варенья, напоминала ей руку Эльдара. Может, поэтому она и не могла отвести от нее глаз. Но Шахназ с присущей женскому сердцу тонкостью чувствовала, что эта гармоничность принадлежит только Айхану, она является простым отражением его внутреннего совершенства. И взгляд его, и жесты естественны и привлекательны, как бескорыстно благородство, прячущееся где-то в глубине души. Аждар правильно говорит, что Айхан по отношению ко всем безотказен и бескорыстен.

    Она вспомнила первую встречу с Айханом там, в саду Эльдара, когда она уподобила его заблудшему путнику, какому-то таинственному существу, в оболочку которого вселился дух Эльдара Абасова, и, сопоставляя тогдашний его образ с теперешним просветленным, подумала: «Нет, Айхан не из тех, кто хотел бы принять чужой облик». И, придя к такому выводу, сама же ему обрадовалась.

    Айхан поставил стакан на блюдечко.

    - Большое спасибо, Шахназ-ханум. Да будет ваш стол всегда накрытым!

    - На здоровье… И да будете всегда вы за этим столом!

    Произнеся эти слова, она с нежной лаской посмотрела Айхану в лицо. У того слегка задрожала нижняя губа со шрамом и рука непроизвольно поднялась, чтобы ее прикрыть. Ее чувства возобладали над разумом. Айхан тоже растерялся. Шахназ во все глаза смотрела на него. Слетевшие с языка Шахназ слова могли обнаружить пробудившиеся в его сердце ответные чувства. К счастью, это длилось всего одно мгновение.

    - Вы знаете, Айхан-гардаш, на кого вы мне раньше показались похожим? - как бы извиняясь, улыбнулась Шахназ.

    - На кого? - спросил он сдержанно.

    - На Эльдара Абасова.

    Айхан знал, что услышит эти слова, но не понимал, зачем Шахназ их произносит. Чего она хочет этим добиться?

    - Не смейтесь надо мной, Шахназ-ханум.

    - Я не смеюсь, напротив, открываю вам самую сокровенную тайну моего сердца…

    - Такого же не может быть.

    - Почему? На войне случались еще более невероятные, непостижимые вещи.

    Тревожные мгновения миновали. Шахназ хотела налить ему еще стакан чая, но Айхан, отказавшись, поднялся.

    - Одну минуту, Айхан-гардаш. - Она снова скрылась в комнате. - У меня есть для вас подарок, - с этими словами она протянула ему завернутую в прозрачную белую бумагу шелковую рубашку. - Если не примете, я на вас обижусь.

    Айхан узнал ее сразу, более тридцати лет она пролежала в бумажном пакете, но была такой же белоснежной, как и прежде. Нежная вышивка нисколько не изменилась. У него дрогнуло сердце.

    - Шахназ-ханум… - непроизвольно прошептал он.

    - Я же сказала, что обижусь. Айхан-гардаш, разве можно отказываться от подарка сестры?

    В искренности этих слов он не сомневался. Но что она хотела этим сказать? Проверить его память? Тогда напрасно она себя утруждает, напрасно мучает и себя и его. «Поздно, дорогая, очень поздно… Я уже никогда не смогу стать прежним Эльдаром. Может, только ради тебя я мог бы изменить Айхану, моему спасителю, он бы понял меня и простил. Но ведь в мире мы не одни. Что мне скажет ущелье Агчай, жители Чеменли? Пожалей меня, любимая… не превращай в посмешище. Я же ровно двадцать восемь лет Айхан Мамедов. В те дни я как пшеничное зернышко упал в землю, чтобы взойти колосом. И имя этому колосу теперь - Айхан… Ты хоть понимаешь, что существованием этого колоска я обязан тебе… Той пощечине, которая до сих пор еще пылает у меня на щеке, превратившись в звезду над Карадагом. Если бы ее не было, если бы отец в свое время не показал бы мне ее, кто знает, в каком аду я пребывал бы теперь».

    Так думал он, глядя на шелковую рубашку в руках Шахназ, на ее нежный узор. Другого выхода у него не было, надо было исполнить просьбу Шахназ - принять подарок.

    С растревоженными мыслями Айхан вернулся домой. Еще раз перебрал в памяти все ступени своего мучительного жизненного пути, постоянный страх превратиться в дьявола, пути, который все-таки привел его к вершине благородства. Подумал, что в течение стольких лет он ни разу не свернул с этого пути, и за это он благодарен только Шахназ. На этих трудных дорогах Шахназ всегда была его неизменным спутником, начиная с первой шуточной тюрьмы Чеменли, и по сей день. Но с того дня, как в саду Эльдара был воздвигнут памятник, он превратился в ее жизни в сандаловое дерево.

    А теперь его очередь, теперь не Шахназ - его, а он будет преследовать ее, вздрагивать от звука ее шагов, просыпаться от присутствия ее дыхания; каждое доброе слово, каждый ласковый взгляд будет встречать признательностью. Все это даровано было ему судьбой. Это она пожелала осветить его одинокую жизнь сиянием глаз Шахназ, наполнить его бездетную жизнь общением с Эльдаром.

    Мысли его, то грустные, то радостные, сменяли друг друга. Забывшись наконец, он тихо запел:

 

    Я - остров в безбрежном море,

    Не спрашивай меня ни о чем.

    Я - в приятном, сладком сне.

    Боюсь, сель придет, вода заберет меня,

    Не спрашивай меня ни о чем…

 

    Его разбудил протяжный гул и грохот, доносившиеся неведомо откуда, из какого-то далека. Еще не проснувшись, он попытался понять, что бы это значило. Ему почудилось, что это гул самолета, доносившийся из необозримых просторов неба. Он встал, подошел к окну: нет, это не были далеко слышные раскатистые звуки - он ошибся, - это грохотал трактор. За всю жизнь он привык к гулу пропеллеров, шуму двигателей. Он привык засылать под эти звуки и просыпаться вместе с ними. Эти звуки сопровождали его и днем и ночью, его сердце сделалось их вместилищем. Что же случилось сегодня? Почему же сегодня, проснувшись, он не смог сразу определить, что это работает трактор? Он должен был узнать его по ритму, по эху, отражавшемуся от склонов Бабадага. Должен был определить не глядя, на каком участке Гаяалты и какой трактор пашет.

    Надев сатиновую куртку, он вышел из дому.

    По извилистым ступеням медленно поднялся на Гаяалты. Первых, кого он увидел, были председатель, а с ним Шахназ. А она-то здесь зачем?

    В самом узком русле селевого потока, на небольшой галечной лепешке у только что пробуренной артезианской скважины, собралось несколько человек, а рядом стоял трактор. Люди о чем-то спорили. Он неторопливо направился туда, поздоровался и начал прислушиваться к их разговору. Вскоре он понял, что трактор испортился, не хочет слушаться молодого механизатора по имени Хасай. Тот позвал на помощь других трактористов, все вместе они вертелись вокруг машины, давали советы, перебивая друг друга.

    Они ходили вокруг мотора, каждый садился за руль, но никак не могли унять его тарахтенье. Наконец решили, что надо вывести машину с участка и отправить на ремонтную станцию.

    Айхан медленно подошел к трактору.

    - Ребята, - сказал он, - разрешите мне взглянуть, в свое время я разбирался в этих машинах.

    Он долго возился с вибрирующим мотором, искал причину каприза двигателя, затем как-то застенчиво произнес:

    - Кажется, я понял, в чем дело! - И неожиданно для всех взобрался в кабину и сел за руль. - Сейчас посмотрим…

    Он запустил мотор. Трактор двинулся с места.

    - Молодец, дядя Айхан.

    - У этого человека действительно золотые руки. Видно, на фронте был танкистом.

    - Все в порядке, Хасай, с тебя причитается.

    Айхан, сидя за рулем, радовался как ребенок, ведь у него в руках снова был штурвал, а пальцы, которые он считал помертвевшими, ожили, вертя этот железный обруч. Перед ним ожила удобная кабина «железного орла». Ах, какая дорогая, какая святая вещь этот металлический круг! В последний раз его руки, обхватив этот кусок железа, тоже стали железными. С тех пор он навсегда разлучился со штурвалом. На обгоревших, покрытых рубцами руках остались только его следы.

    Оборачиваясь, он следил за перемещением пятизубцового плуга, который был прицеплен к трактору. А тот двигался вперед, сотрясая все вокруг своим грохотом. Позади остлалась черная полоса, проложенная его руками.

    У скалы Кеклик он повернул трактор вправо. Теперь надо было повести его вдоль скалы.

    Плуг наткнулся на крупнокаменистую породу, мотор взревел. Плуг, дергаясь, вырвался из каменных объятий. Айхан повернул руль и повел машину к артезианской скважине. Шахназ, стоя рядом с Аждаром-киши, давно уже следила за ним глазами. Хасай и пожилой механизатор что-то говорили председателю. Увидев приближающийся трактор, они заулыбались.

    Мардан тоже был здесь.

    Айхан заглушил мотор, спустился на землю. Все удивленно его разглядывали.

    - Во всей долине Агчай не найдешь такой машины, сынок, - обратился он к Хасаю.

    Благодарно взглянув на него, Хасай поспешно взобрался в кабину. Только после этого председатель обратился к Айхану:

    - Айхан-гардаш, что же ты скрывал, что обладаешь столь ценной профессией? Давай-ка мы сразу пошлем тебя в бригаду механизаторов! - При этих словах он искоса посмотрел на Мардана, как отнесется к этому бригадир садоводов? Но вместо него заговорила Шахназ:

    - Во время войны ты, наверное, танкистом был, Айхан-гардаш?

    Айхан не успел ответить, как почувствовал, что Шахназ еще о чем-то хочет его спросить. Интересно, будет ли конец этим вопросам?

    - Да, был и танкистом, - неохотно ответил он, мысленно прося прощения за эту «маленькую ложь».

    Глубокие борозды в пахнущей влагой земле были такими же каменистыми, как жизнь самого Айхана, и черными, как следы от ожогов на его руках. Эти камни и кочки, черные расщелины, трещины, опускающиеся с Карадага, были освещены солнцем. Когда же оно проглянет для него?

    Откуда- то сверху, из потустороннего мира, где грохотали трактора, донесся знакомый голос:

    - Добрый вечер, дядя Айхан!

    Как только сквозь ветви ивы, нависшей над родником Шахназ, он увидел Эльдара, у него сразу улучшилось настроение. Эльдар одной рукой размахивал портфелем, а другой - приглаживал только что намокший в холодной родниковой воде чуб.

    - Эльдар, это ты? Рад видеть тебя. Где ты пропадал, я соскучился, - лаоково проговорил Айхан.

    - Ужасно устал. От самой школы бежал.

    Эльдару не терпелось выложить все школьные новости. Из них Айхан мог заключить, что их учительница географии Фарида-муэллима - самый прекрасный человек на земле. А сегодня с ним произошла очень смешная история. Фарида-муэллима вызвала его к доске и попросила рассказать, что они проходили на прошлом уроке. Но он молчал. Тогда Фарида-муэллима велела ему подойти к карте. «Ты можешь показать на карте, где Азовское море?» Эльдар взял у нее из рук указку и показал на Азовское море. И при этом хотел добавить: чего же тут трудного, ведь в Азовское море упал самолет Эльдара Абасова. Фарида-муэллима открыла журнал и поставила ему пятерку.

    - Дядя Айхан, ну что вы на это скажете?

    Айхан мысленно перекинулся в свое детство, оставшееся там, на том берегу военной грозы. «Профессору естествознания» с того берега хотелось проникнуть в сердце «ученого географа» на этом берегу, поднять его и прижать к груди. Какой все же странный этот мир! Вместилище таких разных людей, но вместе с тем и таких родственных душ.

    - Дядя Айхан, - вдруг осмелел Эльдар, - вы были артистом? Какой у вас хороший голос!

    - Артистом? У меня?

    - Я проходил мимо сада Эльдара и услышал, что кто-то поет. Я постоял, послушал, потом вижу - это вы поете, и мелодия мне запомнилась и запала вот сюда, - и он указал себе на грудь. - Честное слово, я правду говорю, дядя Айхан.

    Ах, как хорошо понимал его Айхан, как в эту минуту был ему близок этот мальчишка!

    - Когда я услышал вашу песню…

    - Это не песня, сынок, это мугам.

    - А как этот мугам называется?

    - «Шахназ».

    - Как «Шахназ»? Ой, как хорошо! Это же мамин мугам, правда?

    - Да, это мугам и твоей мамы, и твоей бабушки, и твоей прабабушки.

    - Моей прабабушки? Как это? Вы ее видели?

    - Нет, она жила очень давно.

    - А тогда откуда же вы знаете, что это мугам моей прабабушки?

    - Я узнал это из самого мугама. Ведь и у мугама есть свой язык.

    - Правда? Вы научите меня этому языку?

    - Конечно, научу. Я хочу, чтобы ты понимал язык всего на свете: камней, ветра, лесов, водопадов.

    - Научите меня, дядя Айхан, научите. Тогда я и по маминому предмету получу пятерку.

    - Научу, но с одним условием. Ты должен запомнить: чтобы чему-то научиться, надо это крепко любить.

    - А я и люблю травы, деревья, цветы, нашего Алабаша.

    Айхан улыбнулся.

    - Все это хорошо, а теперь послушай мое второе условие. Надо любить, еще не ведая секрета того, что ты любишь.

    - Правильно.

    - Ну, раз ты согласен, делаем такой вывод: чтобы полюбить, надо изучать, чтобы изучать, надо полюбить. Ясно?

    - Ясно, - неохотно согласился Эльдар, и Айхан понял, что ему пока еще ничего не ясно. - Дядя Айхан, вы говорите, и у камня есть свой язык? А раз так, значит, и у Гылынджгая тоже есть свой язык?

    - Конечно, а как же?

    - И вы знаете этот язык?

    - Немного знаю. А что?

    - Вы понимаете, дядя Айхан… - Эльдар вдруг заволновался. - Несколько раз, когда я проходил мимо Гылынджгая, мне что-то чудилось. Однажды я так испугался, что бежал бегом до самого дома. И маме от страха ничего не сказал.

    - Напрасно ты испугался, сынок, ты не должен ничего в мире бояться…

    - Не то чтобы испугался… дядя Айхан.

    - Знаю, ты не трусишка… наверное, тебе показалось. В общем, все это потому, что ты не знаешь языка тех скал,

    - А когда же вы меня научите?

    - Когда захочешь.

    - Прямо сейчас…

    - Во-первых, человек не может в одну минуту, да притом одновременно, постичь язык и скал, и рек, и селя, и гор… С ними надо чаще видеться, подружить. А во-вторых, ты идешь из школы, вот и пойди домой, поешь, потом попроси у мамы разрешение, и мы вместе поднимемся на Гылынджгая. Договорились?

    - Договорились! Я сейчас… Вы здесь подождете?…

    Через полчаса они уже бродили среди зубчатых каменных глыб Гылынджгая. Эльдар был его проводником. Айхан помнил здесь каждый камень, каждую скалу. Он прислушивался к голосу вечернего ветерка, кружащего над каменными зубцами, - пытался разгадать, о чем он поет. Он был уверен, что и скалы и горный ветер имеют свой язык, и его должен рано или поздно познать Эльдар.

    Они обошли выстроившиеся в ряд на склоне Карадага скалы, напоминающие человеческие фигуры, и уселись передохнуть на плоском камне.

    - Вот какое дело, Эльдар… - начал Айхан. - Хоть я и впервые на Гылынджгая, скалы не встретили меня как чужого, они поведали мне свои радости и свои беды.

    Широко раскрыв глаза, Эльдар слушал.

    - Они рассказали о том, что в очень давние времена здесь жили храбрые люди. Это была огромная страна с высокими горами и низвергающимися водопадами, с золотистыми пшеничными полями. В поднебесье парили здесь орлы, по степям носились джейраны. Узнав об этой прекрасной стране, о ее богатствах, на нее напали враги. Этих врагов было много, они наступали словно саранча и были голодны, как черные ястребы. Пока люди опомнились и взяли в руки мечи, разбойники разрушили их жилища, превратили цветущую землю в пустыню. По рекам вместо воды потекла кровь. Детей и стариков рубили мечами. Чтобы справиться с вероломным врагом, люди обратились за советом к аксакалу.

    «Укажи нам путь, о мудрейший», - попросили они.

    И он отвечал:

    «Я укажу вам путь, о люди, но путь этот будет очень трудным».

    «Мы выдержим, - сказали люди. - Мы на все согласны. Только бы справиться с врагом».

    И тогда мудрейший сказал:

    «Существует только один путь: пусть самые храбрые воины пожертвуют своей жизнью и превратятся в неприступные скалы».

    Ему отвечали:

    «Мы согласны на все. Но каким образом человек может обратиться в скалу?»

    И мудрейший отвечал:

    «Если вы до последнего вздоха не выпустите из рук меч, ваши руки и ноги будут постепенно твердеть. Пока вы будете крушить врага, ваши тела, в конце концов, превратятся в камни, о которые будут разбиваться мечи. Как только вражеский меч коснется этих скал, ваши рты извергнут пламя, которое испепелит врагов. Страна вздохнет свободно, но все храбрые из храбрейших воины застынут навеки, обратившись в скалы».

    «Мы согласны, - решили люди. - Лучше мы превратимся в скалы, чем сдадимся врагу».

    И они поступили так, как посоветовал мудрейший. Их родина сделалась свободной, а лучшие сыны застыли навечно.

    Айхан вздохнул.

    - Да, сынок, с тех пор эту скалу называют Гылынджгая, то есть Меч-скала.

    Подперев подбородок обеими руками, Эльдар слушал.

    - Это на легенду похоже, дядя Айхан. Как интересно…

    - Да, сынок, это и есть легенда. А что такое легенда - ты знаешь?

    - Нет, не знаю.

    - Легенда - это и есть разговор с человеком. Когда скалы, ветры, леса, джейраны, птицы - всего не перечислишь - разговаривают с ним. Как только человек освоит их язык, начинает разговаривать с ними - тотчас легенда и превращается в действительность.

    Слабые ниточки близости между Эльдаром и Айханом крепли, обращаясь в необходимую им обоим дружбу. Айхан со свойственной ему тонкостью изучал характер Эльдара, его наклонности. Даже в самые напряженные рабочие дни он старался найти время поговорить с мальчишкой. Так незаметно они очень подружились. Теплоту их отношений стала замечать и Шахназ. За простыми детскими суждениями сына скрывалась глубина суждений Айхана. Иногда в ее сердце возникали странные подозрения. Она ничего не говорила сыну, но внутренне радовалась их дружбе с Айханом и все чаще задумывалась над интересной и сложной личностью этого пришедшего из неведомого края человека. Зато с нею Айхан был молчалив и сдержан, так было и с председателем колхоза, даже с Марданом, но все свои душевные богатства он щедро отдавал Эльдару. На помощь ему приходили, простые слова, сказки, легенды; он рисовал такие завораживающие картины, что сама Шахназ подчас восхищалась ими не меньше сына.

    В ее чутком сердце они каждый раз находили своеобразный отклик, пробуждали то веру, то подозрение, а то и скрытое беспокойство.

    Айхан же продолжал свое дело…

    Присев на корточки у края лунки, Мардан наблюдал за движениями Айхана. Потряхивая маленьким саженцем ели, он ждал, когда Айхан кончит копать лунку, потом опустит туда саженец, заполнит лунку землей. А тот все возился, выравнивая стенки лунки, размягчая ее дно, отбрасывал в сторону попадавшие под руку мелкие камешки.

    - Дядя Айхан, так не пойдет! - не выдержал Мардан. - Вы будто не ямки копаете, а целый дом строите. Так мы целый год будем только сажать деревья.

    Прошло какое-то время, прежде чем Айхан поднял голову и прислонил лопату к краю лунки.

    - Как ты сказал? Будто дом строю? Почему же «будто»? Что же это, как не дом? Дом для дерева таким и должен быть. - Вытирая тыльной стороной руки пот со лба, он протянул другую за саженцем. - Ну, давай-ка его сюда, посмотрим, что скажет будущий хозяин квартиры! - Он опустил деревце в лунку, устраивая его поудобнее. - Ну как? Не тесно ли тебе в твоем гнезде? Нет, вижу, ты себя чувствуешь хорошо. Ну, вот так… Теперь попросим Мардана дать нам немного вон той смешанной с удобрениями земли. - Мардан поставил на край лунки заранее подготовленное ведро с унавоженной землей. - Ах, елочка, ты хоть знаешь, почему мы сегодня так мучаем нашего бригадира? А ты и не можешь этого знать, потому что еще мала и секреты эти тебе неведомы. Вот когда дорастешь до возраста Мардана, тогда и узнаешь.

    - Этого я и сам не знаю, дядя Айхан, откуда же знать этому бессловесному саженцу?

    Притаптывая ногой землю вокруг деревца, Айхан сказал:

    - Если подашь еще ведро воды, тогда узнаешь. Мардан принес полное ведро воды и вылил в лунку.

    - Вот спасибо. А теперь мы откроем тебе тайну. Придет время, деревце примется, разветвится, вокруг него поднимутся густые травы. И в один прекрасный летний день, кто знает, а может быть, в прекрасную лунную ночь ты вдруг обнаружишь, что сидишь под этим деревом рядом с Джамилей.

    Мардан громко рассмеялся.

    - Время наших встреч под деревом давно прошло, дядя Айхан. Мы уже больше не те влюбленные, которые с нетерпением ждут заката.

    - Очень жаль! - нахмурился Айхан. - Тогда выходит, что и вашей любви пришла пора заката?

    - Наоборот, самый разгар! - так же весело продолжал Мардан. - Как солнце палит в полдень, так и Джамиля принялась меня допекать.

    - Что же она говорит?

    - Спрашивает, когда пошлю сватов…

    - Так в чем же дело?

    - По мне… хоть сегодня… я бы сам был себе сватом, но…

    - Что «но»? - улыбнулся Айхан в усы. - Теперь я поверил, что у вас действительно солнце в зените.

    - Раз так, дядя Айхан, может, сватовство мы возложим на вас? Ускорится все, и никому не придется жариться на медленном огне.

    - На меня?

    - А на кого же еще? Разве в таком деле есть более достойная кандидатура?

    - А когда, бог даст, состоится свадьба?

    - Очень скоро. Мама чего-то ждет в связи с Ленинградом.

    - В связи с Ленинградом?

    - Ну конечно. Мама же во время блокады жила в Ленинграде, там я и родился. Наверное, что-то связанное с этим.

    Айхан молчал. Они взяли пустые ведра, лопату, кирку и перешли к соседней лунке. Гаяалты была со вчерашнего дня покрыта рядами лунок, выкопанных специальным агрегатом. Он очень облегчил работу, но Айхан не мог успокоиться, пока не осмотрел каждую лунку. А Мардана попросил неопытных людей и близко не подпускать к этой работе. В последние дни бригадир, сам того не замечая, привык исполнять любую просьбу Айхана. Причем это его совершенно не раздражало. Айхан сам слышал, как он говорил другим колхозникам, останавливаясь возле молодых саженцев: «Представьте себе, что вы строите для деревьев дом. Делайте так, чтобы саженец был доволен своей квартирой».

    Ремонт уже подходил к концу. Каждое утро, каждый вечер, а иногда даже когда совсем уже было темно, Айхан с молотком или мастерком в руках как бы начинал свой второй рабочий день. Он то штукатурил старые стены, то красил оконные рамы, то тихонько перекапывал заросшую сорняком давно не копаную землю. Об этом его втором рабочем дне знали только Шахназ, да изредка навещавший его Мардан. Иногда Айхан просил Шахназ зайти посоветоваться, перед тем как начать новую работу.

    В середине ноября одна из комнат - спальня Эльдара и Гюльназ - была готова. Вечером, еще до захода солнца, Айхан вышел на веранду.

    - Шахназ-ханум, если вы не заняты, будьте так добры… не хотите ли вы посмотреть на скалу Кеклик из окна с горшочками Гюльназ.

    - Неужели вы закончили ремонт этой комнаты? Как хорошо!

    - Не знаю, приходите, посмотрите, потом скажете, кончил ли я работу или нет!

    - Я иду! - Шахназ на мгновение скрылась и вскоре уже поднималась к нему по новым, но еще не покрашенным ступеням.

    Айхан заблаговременно все заготовил для чаепития. Он с улыбкой встретил соседку наверху лестницы:

    - Пожалуйста, проходите! Взгляните, знакома ли вам эта комната?

    Переступив порог, Шахназ не поверила своим глазам. В ушах ее зазвенел счастливый смех Эльдара и Гюльназ. Как будто вернулось детство. Окно Гюльназ с горшочками воскресло. Маленькая книжная полка рядом с ним выросла до книжного шкафа. Стены были покрыты нежным орнаментом светло-кофейного цвета. Потолок излучал свет. Будто по волшебному мановению уста Алмардана солнечный луч, блуждающий по вершинам Бабадага, кто-то подвесил к этому потолку.

    Что это, о господи?

    - Ну как, Шахназ-ханум? - не замечая ее изумления, тихонько проговорил Айхан. - Правильные ли выводы сделал я из ваших советов, а также из писем Гюльназ?

    - У меня нет слов, Айхан-гардаш! - Она наконец пришла в себя. - Какие могут быть слова? Даже удивительно, как тонко вы все восприняли, будто проникли в душу дяди Алмардана.

    Пытаясь за простодушной улыбкой скрыть бурю горьких воспоминаний, поднявшихся в его душе, Айхан произнес:

    - Правда, Шахназ-ханум? Раз так, я благодарен прежде всего такому умному советчику, как вы, а затем дневникам Гюльназ.

    Шахназ тихо подошла к окну. Посмотрела на деревья, растущие на серых каменистых склонах скалы Кеклик. Вон на том одиноком дубе следила она за созвездием Малой Медведицы. Вспомнилось ей, как короткой летней ночью, когда поздно всходили на небе звезды, Эльдар из этого окна спускался в их сад. Как бы желая представить, как он это делал, как проникал сквозь железные прутья, которыми было зарешечено окно, она посмотрела в его левый угол. Что это? Одного прута, делившего эту железную раму на квадратики,не было. Именно того, который натирал волдыри на руках Эльдара, волдыри, потом превращающиеся в мозоли. Эльдар не отступил, пока не сломал этот железный прут, словно мокрую ветку. Но ведь этого не знал Айхан-гардаш, она ему ничего не говорила. Тогда откуда?…

    Айхан проследил за взглядом Шахназ и вдруг тоже увидел в нижнем левом углу окна дырку на месте железного прута. Он похолодел. Как он мог допустить подобное? Что за ребячество? Надо было немедленно загладить эту неосторожность, что-то сказать, избавить Шахназ от мучительных подозрений, но он не знал, как это сделать. Сооружая эту железную решетку на оконной раме, он забыл про этот прут.

    - Что вы там разглядываете в углу, Шахназ-ханум? - Спокойный и уверенный голос Айхана вывел ее из задумчивости.

    - Странно…

    - Что странно?

    Шахназ вдруг в упор посмотрела ему в глаза за стеклами очков.

    - Откуда вы знаете, что вот здесь, именно в этом углу, действительно не было железки? Ее согнул и выломал Эльдар.

    На спокойном лице Айхана появилась добрая улыбка.

    - Не стоит из-за этого расстраиваться, Шахназ-ханум, об этом написано в дневнике сестры Эльдара - Гюльназ.

    Шахназ, глубоко вздохнув, отвернулась.

    - Неужто вы забыли?… Помните, у Гюльназ есть описание этого окна с горшочками.

    - Верно, - сказала Шахназ и принялась рассматривать комнату: пол, потолок, стены. А мысленно повторяла: «Довольно! Хватит! Чего я хочу от этого искалеченного человека? Почему я уподобляю его погибшему? Почему я на душу беру этот грех?»

    Еще при входе в эту комнату ее внимание привлек портрет женщины в изящной рамке, висящий на стене. Это была простая фотография, но сделанная мастерски. Взгляд женщины был задумчив, белые волнистые волосы зачесаны назад. На выразительных губах тонкая улыбка. На ней было черное платье с белым кружевным воротником. Ее единственным украшением была длинная золотая цепь, перетянутая в середине узлом.

    Кто это? Близкий Айхану человек? Жена? Сестра? Но она ни о чем не спросила. А Айхан, прислушиваясь к шипящему в боковой комнате самовару, нерешительно предложил:

    - Может быть, вы выпьете со мной стакан чая, Шахназ-ханум?

    - С большим удовольствием…

    Теперь Айхан был уверен, что Шахназ примет его предложение… И Шахназ не выдержала… Обернувшись, посмотрела на фотографию и со скрытым любопытством спросила:

    - Айхан-гардаш, что это за женщина на портрете?

    Айхан, подняв голову, посмотрел в ту сторону, куда она указала.

    - Это? Как вам сказать…

    - Не ваша ли супруга?

    - Нет, Шахназ-ханум.

    Вглядевшись в его улыбающееся лицо, она произнесла:

    - Ясно. - И тоже улыбнулась. - Эта красивая ханум - ваша первая любовь. Причем, как видно, несчастливая. Правильна ли моя догадка?

    - Не очень. Моя первая любовь действительно была несчастливой, но это не имеет ни малейшего отношения к этой женщине.

    С нарастающим любопытством Шахназ смотрела то на него, то на портрет.

    - Вон оно что, Айхан-гардаш, значит, и вы вкусили этот сладкий яд… - грустно произнесла она, - А кто был виновником - вы или она?

    - Думаю, что я. В таких вопросах почти всегда бывают виноваты мужчины.

    - Правда? Любопытно, почему вы так считаете?

    - Потому что женщины всегда жертвеннее. Да вы, вероятно, все это знаете из истории. Да и зачем нам погружаться в историю? Возьмем, к примеру, вашу подругу Гюльназ. Разве она не пожертвовала собой ради Искендера?

    - Верно, - задумчиво кивнула Шахназ. - К сожалению, такие натуры, как Гюльназ, в жизни встречаются редко. Среди женщин, вступивших на ниву любви, немало и грешниц.

    Айхан молча налил чая в ее и свой стаканы. «Ах, Шахназ, если бы тогда, у моста разлуки Мариам, ты знала, что наступит в нашей жизни и такой час, ты, наверно, тогда же простила меня»,

    - А эта женщина? В своей любви к ней вы не чувствуете себя виновным? - с легкой ревностью поинтересовалась она.

    Серьезно, даже несколько торжественно Айхан ответил:

    - Это моя вечная и неизменная любовь.

    - Вон оно как… - Шахназ неожиданно весело рассмеялась и, обращаясь к фотографии, сказала: - Счастливая ханум!…

    - Не ханум, а мадам.

    - Как? Она француженка?

    - Нет, по происхождению полька, но всю жизнь прожила во Франции.

    - А вы и во Франции были?

    - Нет, ни во Франции я не был, ни этой женщины никогда не видел.

    - Я ничего не понимаю, Айхан-гардаш!

    Айхан поднялся и снял фотографию со стены. Он делал это для того, чтобы у него было время подумать, как деликатнее выйти из положения. Потому что во время этого диалога он допустил оплошность: сам не зная почему, затеял тонкую игру со скрытыми чувствами сердца. Как только он назовет имя женщины, Шахназ поймет всю бессмысленность этой игры. Кто знает, не посмеется ли в душе над его высокопарностью: «Моя вечная и неизменная любовь»…

    С портретом в руке он вернулся на свое место.

    - Шахназ-ханум, да это же Мария Кюри! Великий физик! - Обезоруживающей улыбкой он будто просил у нее прощения. - Я пошутил…

    - Хорошенькая шутка. Сначала вы пугаете меня своей вечной и неизменной любовью, затем утверждаете, что это шутка. Разве с любовью можно шутить?

    Она хотела еще что-то добавить, но тут с улицы донесся голос Эльдара:

    - Дядя Айхан, мама у вас?

    Айхан ликовал в душе по двум причинам: во-первых, потому, что он действительно был очень рад появлению Эльдара, а во-вторых, Эльдар избавлял его от разговора, зашедшего в тупик.

    - Здесь, сынок, поднимайся сюда, мы тебя давно ждем!

    Эльдар, еще поднимаясь по лестнице, выкладывал школьные новости.

    Айхан налил ему чая и продолжал начатый разговор:

    - В юности, когда я учился в школе, я слышал имя этой ученой женщины, но как-то о нем забыл. Несколько лет назад мне попала в руки книжка. Я прочитал. - Он вдруг обернулся и посмотрел на Эльдара: - Хочешь, я дам тебе почитать книгу? Очень хорошую книгу!… И с тех пор этот портрет всегда со мной.

    - Интересно… - вздохнула Шахназ. - Я тоже много слыхала о ней. Видно, Айхан-гардаш, вы и физикой увлекаетесь?

    - Нет, Шахназ-ханум, Мария Кюри покорила меня своими человеческими качествами. Я не устаю преклоняться перед ее большим сердцем.

    - Что такое преклоняться, дядя Айхан? - неожиданно спросил Эльдар.

    Айхан вопросительно посмотрел на Шахназ: можно ли ответить?

    - Это и мне интересно, Айхан-гардаш. Ведь преклонение каждый понимает по-разному.

    - Это естественно. Я, например, понимаю преклонение как чувство глубокого уважения, почтительного восхищения. Если ты умеешь наслаждаться природой, величием человека, значит, ты преклоняешься перед ними. Вот почему у подхалимов и честолюбцев отсутствует чувство преклонения.

    «Отличный сегодня выдался день, будто вылудили небо от края и до края, - так говорил сам себе Айхан, находясь в безлюдном лагере близ артезианской скважины на Гаяалты. - Посмотри на Бабадаг, он похож на невесту, только что откинувшую фату. Душа радуется». Почему у него на сердце сегодня такая легкость? Вроде бы и причин особых нет, а сердце переполнено радостью. Нет, почему же нет причины? Ведь именно сегодня Мардан пригласил его к себе в гости. И он принял приглашение и отправится туда, как только стемнеет.

    И не поэтому ли у него такое хорошее настроение? Глядя на выстроившиеся в ряд от артезианской скважины до самого сада Эльдара тоненькие деревца, посаженные прошлой осенью, он прошептал: «Все принялись, как бы не сглазить. И зима выдалась мягкая. Видно, после долгой разлуки хотела угодить мне и моим детищам. Даже мороз обходился с ними ласково, щадил их. И не этому ли радуется мое сердце, что так много сделано за это время?

    Спасибо Мардану - чудесный парень, - нахваливал своего бригадира Айхан. - Если бы не он, не справиться бы с таким сложным делом. Да и сам он работал больше, чем все хвастливые мужчины с закрученными усами. Но по какому поводу Мардан пригласил меня в гости? На какое торжество? Надо заготовить какой-нибудь подарок…»

    Уже в сумерках он закончил свои дела в саду Эльдара, умылся у родника, снял с себя рабочую одежду. Он уже был у деревянной калитки, когда увидел на тропинке, спускающейся в село с холма Чадырлы, Шахназ. Она шла медленно, оборачиваясь, будто ждала кого-то. Чтобы не мешать ей, он сделал шаг назад, но в это время услыхал:

    - Добрый вечер, Айхан-гардаш! У меня такое впечатление, будто вы решили от меня спрятаться?

    Голос Шахназ звучал ласковее обычного. Она походила на ту шаловливую Шахназ, которая вот-вот подойдет к нему и дернет за ухо.

    Она остановилась в двух шагах.

    - Как хорошо, что я тебя встретила, сосед! Сейчас мы вместе отправимся в одно место…

    И снова Айхану показалось, что это прежняя веселая, привязчивая Шахназ, которая своими черными огромными глазами следит за каждым его движением. Откуда такая неожиданная перемена? Так он и бился в плену бессмысленных - то смешных, то горьких - предположений, но разобраться в них так и не смог. Уж не Рамзи Ильясоглу тому причиной?

    И куда это Шахназ вздумала его сейчас вести? Ведь он обещал Мардану…

    - Куда это мы должны пойти, Шахназ-ханум? - допытывался он. - Я ведь обещал…

    - Это что еще за выдумки?! Хватит жить в стороне, хватит чувствовать себя чужим!

    - Ведь я приглашен…

    - Куда?

    - К Мардану… Но не знаю, по какому поводу.

    И тут раздался пьянящий смех Шахназ.

    - Так вон оно что! - насмешливо продолжала она. - Тайком от меня? В гости? Нашел себе новых друзей? Хорош, ничего не скажешь! Нет, одного я тебя не пущу, я пойду вместе с тобой, да еще послежу, как за тобой будет ухаживать доктор Салима!

    - Что с тобой сегодня, Шахназ? - На дорожке была сама доктор Салима. Она поздоровалась с Айханом, взяла Шахназ под руку. - Ты говоришь без умолку, словно наелась травы болтливости. Ну, пошли…

    - Как ты сказала?… «Наелась травы болтливости»? А теперь пойду отведаю ваш плов. А еще и прихвачу с собой моего соседа, ты не возражаешь?

    - Что ты городишь? Мардан и так пригласил Айхан-гардаша.

    Айхан перевел удивленный взгляд с Салимы на Шахназ.

    Наконец уловив, что это всего лишь милая шутка, он внутренне обрадовался. В его сердце, давно нуждающемся в женской ласке, возникло грустное и печальное чувство: «Жизнь без женщины - словно теневая сторона горы, безлюдная и холодная…»

    Доктор Салима жила в новой просторной трехкомнатной квартире. Во дворе благоухали цветы. Мардан еще не вернулся с работы.

    Салима прошла вперед, усадила гостей. Шахназ предложила поставить стол на балкон. Появился самовар. Айхан, устроившись в уютном кресле, ждал Мардана и одновременно искал случая, чтобы поговорить с Салимой. Но хозяйка была все время занята. В другом конце балкона был накрыт большой стол. Ясно было, что к этому торжеству готовились задолго.

    Понемногу стали собираться гости. Большинство из них - сослуживцы Салимы. Наконец пришел и Мардан, да не один, с ним рядом была Джамиля. У девушки - коротко подстриженные каштановые волосы, кофточка развевалась от ветерка. «Видимо, они помолвлены, - подумал Айхан. - Когда же это случилось? Ведь Мардан просил меня быть его сватом. Наверно, забыл».

    Мардан окинул взглядом собравшихся, поздоровался со всеми. Потом вместе с Джамилей подошел к креслу, в котором сидел Айхан. Тот хотел встать, но Мардан удержал его за плечи.

    - Нет, нет, вы сидите, дядя Айхан! Рады видеть вас в нашем доме. - Произнеся это, он поднес протянутую Айханом искалеченную руку к губам. Потом, наклонившись, поцеловал Айхана в лоб. Этот непроизвольный взволнованный порыв пришелся всем по душе. А больше всего, видимо, доктору Салиме, которая со скрытым восхищением взглянула сначала на сына, потом на Айхана.

    У Айхана что-то дрогнуло в сердце. «Сынок, родной… Зачем ты так! Разве я этого заслуживаю?»

    Затем Мардан взял Джамилю за нежное, как стебелек цветка, запястье.

    - Дядя Айхан, вы знаете Джамилю… Как вы думаете, сможет ли она пострадать за нас двоих, если мы по воле случая окажемся в тюрьме, сквозь крышу которой проглядывают звезды?

    С противоположного конца балкона донесся голос Салимы, которая раскладывала на столе ножи и вилки:

    - Нет, моя невестка не видала никакой тюрьмы, и видеть ей не придется. И страдать она ни за кого не будет…

    Мардан перебил ее:

    - Мы не об обычной тюрьме говорим, мама, о тюрьме в нашем Чеменли, которая просуществовала ровно четыре дня.

    Айхан непроизвольно посмотрел на Шахназ.

    - Но тогда об этом надо спрашивать Шахназ-ханум. Ведь она лучше всех знает историю этой тюрьмы.

    - Нет, я не имею права рассказывать об этой истории, - вздохнув, сказала Шахназ. - Если бы и я была последовательна, как наша Гюльназ…

    При этих словах на противоположном конце балкона со звоном упал нож. Салима, вместо того чтобы нагнуться и поднять его с пола, застыла на месте. Плечи ее слегка дрожали. Кажется, кроме Айхана, этого никто не заметил. А он, изменившись в лице, почувствовал, как затеплился в его сердце слабый огонек надежды. Да, он не ошибся, доктор Салима что-то знает о судьбе Гюльназ. В этом нет никакого сомнения. Но если это так…

    Он вспомнил свою первую встречу с доктором Салимой. И потом он несколько раз пытался заговорить о Гюльназ. Но Салима твердо повторяла одно и то же: «Нет, я Гюльназ там не встречала». Вместе с тем Айхан видел, как она была растерянна тогда, как старалась казаться равнодушной при упоминании имени Гюльназ. А сегодня она просто выдала себя.

    - Вы произнесли имя Гюльназ, а я вспомнил Ленинград, - спокойно заговорил Айхан. - Может быть, вы тоже помните, Шахназ-ханум? В одном из писем Гюльназ пишет, что однажды она на улице случайно встретилась с доктором Салимой и бросилась за ней, но потеряла в толпе.

    Хотя он и обращался к Шахназ, внимание его было приковано Салиме: долго ли она будет смотреть на пустые тарелки, когда наконец кончит раскладывать на столе вилки и ножи? Может, Салима и не слышит его слов?…

    - К сожалению, им не пришлось там увидеться, - произнесла -Шахназ с твердой уверенностью. - Ведь тогда бы они смогли поддерживать друг друга. Несчастная Саялы не выплакала бы столько слез по своей дочери.

    «Шахназ права. Доктор Салима, конечно, помогла бы Гюльназ с грудным ребенком, может быть, сумела бы помочь им вырваться из кольца блокады. Я напрасно разволновался. И растерянность врача, и то, что она уронила прибор, вполне объяснимы. Ведь Гюльназ напоминает ей ленинградскую блокаду».

    Придя к такому выводу, он окончательно погасил в душе луч надежды, который там еще теплился с того дня, как он встретил в Чеменли Салиму.

    На благоухающем цветами просторном балконе воцарилась печальная тишина. Салима молча прошла на кухню. Айхан сожалел, что затеял этот разговор, но не мог оторвать своего взгляда от Салимы. А та будто нарочно избегала его.

    Раньше всех очнулся Мардан.

    - Погрустили - и хватит, дорогие гости, - сказал он, поднимаясь. - Ведь сегодня мой день рождения, а вы… Надо веселиться. - Обернувшись в сторону кухни, он громко спросил: - Мама, можно мне пригласить гостей к столу?

    Хотя ответа от Салимы не последовало, Мардан подошел к Айхану:

    - Разрешите объявить вас тамадой этого стола, где нет ни вина, ни закусок. Как ни странно, я должен объявить, что мама на моем дне рождения не разрешает никаких выпивок. Такая уж у нас традиция, придется потерпеть.

    Айхан тоже заметил, что на уставленном всяческими яствами красивом столе не было ничего спиртного. Что все это значило? Вскоре он сам нашел ответ на этот вопрос. Ведь Мардан родился в голодающем городе в такое тяжелое время…

    И, почувствовав в душе легкость от сделанного вывода, он сел на предложенное Марданом место, во главе стола. Вскоре и Салима, выйдя из кухни, с печальной улыбкой села слева от Джамили. Девушка, очутившись между нею и Марданом, смущенно уставилась в одну точку.

    Когда все расселись, Мардан встал и, вдруг посерьезнев, заговорил:

    - Дорогие наши друзья! Кроме дяди Айхана, все сидящие за этим столом знают, что сегодня мой день рождения. Поэтому…

    - Хоть Айхана-гардаша и не предупредили об этом, я все предусмотрела, дорогой Мардан, - шутливо прервала его Шахназ. - Можешь не волноваться, подарок от дяди Айхана имеется.

    Поднялся веселый смех.

    - Я этому очень рад, Шахназ-муэллима, - ничуть не смутился Мардан. - Но тут есть одно обстоятельство, которое вы не предусмотрели.

    - Что ты имеешь в виду?

    - Мы, то есть Джамиля, мама и я, пришли к выводу, что приход дяди Айхана на сегодняшнее торжество без подарка очень даже кстати. Поэтому…

    - Ты хочешь сказать, что я подарок должна отнести обратно?

    - Нет, Шахназ-муэллима может поступить так, как подсказывает ей ее сердце. Я говорю о другом. Сегодня перед началом торжества я хотел бы, чтобы дядя Айхан выполнил нашу просьбу…

    Мардан на мгновение умолк, все удивленно переглянулись. Шахназ, видимо, тоже ничего не понимала.

    Мардан что-то тихо сказал матери, и она глазами указала на маленький футлярчик. Мардан вынул из него кольцо и протянул Айхану.

    - Дядя Айхан, мы просим вас: наденьте это кольцо на руку Джамиле и поздравьте нас.

    Все молчали. Никто не решался заговорить первым. Айхан, держа кольцо в руке, никак не мог справиться с волнением, охватившим его. А Шахназ, забыв обо всем на свете, не могла отвести от Айхана глаз.

    - Я не знаю, откуда пришло тебе это в голову, сынок, - дрожащим голосом проговорил Айхан. - Это большая честь для меня.

    - Дядя Айхан, это не только мое желание - это желание и Джамили, и мамы. Мы хотим, чтобы своей израненной рукой вы надели это кольцо Джамиле и губами в шрамах благословили нас. Разве я не прав, дорогие друзья? На этом свете найдется немало таких, как я, родившихся под градом вражеских снарядов. И везде их должны благословлять такие герои, как дядя Айхан.

    - Правильно, правильно!…

    - Айхану все по праву…

    - Достойный человек должен совершать достойные дела.

    - Айхан-гардаш, ты - чистый, честный человек. Вставай… Голоса эти неслись со всех сторон. А сердцем он слышал один-единственный сиротливый голос, который заставил его содрогнуться: «Дядя, ты слышишь, я здесь! Сколько времени я тебя жду». Этот голос был похож и на мальчишеский, и на девичий. Может быть, на оба сразу, как звали его Джамиля с Марданом. Интересно, почему этот зов настиг его именно сейчас, в этот торжественный для Мардана вечер?

    Радостные взгляды собравшихся, были устремлены на него. У пожилой медсестры Захры-ханум на глазах блестели слезы. От горестных слов Мардана («своей израненной рукой, губами в шрамах») из глаз Захры-ханум полил весенний ливень.

    - Ты затронул самое больное место, сынок, - наконец, взяв себя в руки, заговорил Айхан. - Хоть ты и родился в суровое время, Салима-ханум подарила тебе доброе сердце. - Взяв кольцо искривленными пальцами правой руки, он повернулся к Джамиле. Девушка встала, подошла к Айхану. - Вы знаете, что я одинок, война осиротила меня. Но война есть война. И теперь я уже не имею права жаловаться. У меня есть вы. Это я почувствовал в тот день, как приехал в Чеменли. И у меня ощущение, будто сегодня я надеваю Джамиле это кольцо от имени своего сына. И поздравляю Джамилю, как свое собственное дитя. - От волнения он умолк. Дрожащей рукой он надел кольцо на палец Джамили, потом поцеловал девушку в лоб и опустился на свое место.

    Поднялся шум, каждый на свой лад поздравлял молодых. А Захра-ханум, вытирая слезы платком, поцеловала Салиму и прижала Джамилю к груди. Кто-то громко воскликнул:

    - Напитков нет - обойдемся. Дайте хоть сладкого чая.

    Салима бросилась на кухню.

    - Давай сюда шербет. Чтобы любовь молодых была сладкой, как он…

    Веселье разгоралось. Среди разговоров и смеха Айхан изредка глядел на счастливо сверкающие глаза Шахназ. Чего только он не передумал за эти мгновения!

    И он в который раз благодарил судьбу и свое сердце-вещун, которое еще с утра предсказало ему благостный вечер. Но это было еще не все. После окончания торжества ему вместе с Шахназ предстояло возвращаться домой. Он будет идти с нею рядом, может быть, беседовать. Но он не должен делать ошибочных выводов из сегодняшних шуток Шахназ. Он должен вовремя остановиться.

    Когда на столе появился плов, и комната наполнилась его ароматом, зазвонил телефон. Салима торопливо поднялась. Собравшиеся невольно притихли.

    - Алло! Да, я. - В голосе Салимы послышалось удивление. - Добрый вечер… Да, здесь… Сейчас…

    Положив трубку рядом с аппаратом, Салима вернулась к гостям.

    - Шахназ, тебя.

    - Кто это? Эльдар?

    - Нет. Не знаю, пойди узнай сама.

    От трепещущего, с легким намеком голоса Салимы сердце Айхана замерло. «Это, наверно, Рамзи, - с горечью подумал он. - Предположим, что он и есть, какое тебе до этого дело?» Он не слышал, о чем говорила Шахназ, до него донеслись лишь последние слова: «До свидания, спокойной ночи!»

    Когда Шахназ вернулась к столу, Салима вопросительно на нее посмотрела.

    - Ты не узнала? Это же Рамзи-муэллим… - спокойно произнесла Шахназ и принялась накладывать себе на тарелку плов. - Говорит, будто беспокоился обо мне. Наконец узнал у Толстяка Насиба, что я здесь, вот и позвонил.

    Айхану от этих слов стало не по себе. Шахназ будто нарочно говорила громко, чтобы все узнали этого Меджнуна, хранившего любовь к ней все эти тридцать лет. Но зачем, собственно, Рамзи звонил? Действительно ли он беспокоится? Уж не договорились ли они встретиться после этого ужина?

    Это был очень странный вечер. В небе одна за другой появлялись все новые и новые звезды. Одна из них родилась прямо здесь, в тот момент, когда он дрожащей рукой надевал золотое кольцо

    Джамиле на палец. Звезды друг другу не мешали. Небо было очень просторным.

    А бесчисленные мысли, рождавшиеся в его голове? Как быть с ними? Ведь и их было, как звезд, бесчисленное множество…

    Летучие мыши хотели забросать

    костер камнями - они боятся света.

    Но как им было знать, что камень,

    ударяясь о камень, рождает искру,

    а искра - свет.

 

    Вечером того дня, когда мы сдали последний экзамен за второй курс, вместе с Гюльбениз мы пришли на вокзал. Родители разрешили ей проводить меня. Я чувствовал, что девушка ждет хотя бы одного моего слова и если я намекну - она поедет со мной куда я захочу, якобы под предлогом провести летние каникулы в деревне. Но у меня не было на это права, я не мог взять ее с собой в Чеменли - там была Шахназ. Та Шахназ, которая раньше Гюльбениз обучила меня языку девственной, непорочной и чистой любви. А теперь у нее на пальце было обручальное кольцо, и надел это кольцо Рамзи-муэллим. Хотя все это и было непреложной истиной, мне не хотелось в нее верить. А Гюльбениз об этом ничего не знала, и я старался, чтобы не узнала до конца. Мысли мои путались, временами вспыхивающий огонек надежды сменялся злым и гневным чувством, когда я вспоминал это обручальное кольцо.

    За несколько минут до отхода поезда Гюльбениз, стоя у лесенки вагона, вдруг тихонько проговорила:

    - Я хочу тебе что-то сказать, Эльдар. Можно?

    Голос ее дрожал; у меня невольно заколотилось сердце, но я шутливо ответил:

    - С каких это пор ты испрашиваешь моего разрешения?

    - Ты веришь в любовь с первого взгляда?

    - О чем ты, Гюльбениз?

    - Я ведь полюбила тебя с первого взгляда…

    - Разве?… - Я хотел отделаться шуткой. - Ведь это старая истина- все великие открытия рождаются вот так, внезапно.

    - Ты прав. Я тоже тогда в твоих глазах открыла… - Она внезапно умолкла.

    - Я тебя понимаю, Гюльбениз… все равно понимаю.

    - Нет, не понимаешь… Мне казалось, что, глядя в твои глаза, я всегда буду видеть себя. Но теперь…

    Она опять не договорила. Но мне все было ясно. Сердце мое сжалось. Как могла Гюльбениз догадаться о том ураганном вихре мыслей, что не оставляет меня сегодня?

    Как бы желая убедиться в этом, я внимательно посмотрел ей в глаза.

    - Не смотри на меня так…

    Я растерялся.

    - Когда ты так смотришь, я немею и меня начинает бить озноб.

    - Что с тобой, Гюльбениз?

    - Я боюсь твоих глаз. Меня охватил ужас.

    - Гюльбениз…

    - Наверно, я влюблена в твои глаза, Эльдар. Может такое быть?

    - Что ты хочешь этим сказать?

    - Хочу сказать, что все полюбившие с первого взгляда, наверное, влюбляются в глаза своих избранников. Ты со мной согласен?

    - Тогда почему же ты боишься моих глаз?

    - А это ты узнаешь позже.

    - Позже - это когда?

    - Как только тронется поезд… и до конца дней.

    - Нет, я хочу узнать сейчас, Гюльбениз.

    - Не спеши… Впереди у тебя целая жизнь, почему ты так волнуешься?

    Что говорит эта девушка, о господи! Неужто это наша последняя встреча?

    Поезд вот-вот должен был отойти от платформы. Я, разволновавшись, чуть не забыл попрощаться с Гюльбениз. Хорошо, что она сама протянула мне руку:

    - Счастливого пути, Эльдар, будь здоров! - Потом, приподнявшись на носки, поцеловала сначала один, потом второй глаз. Я не мог ни ответить ей поцелуем, ни вообще что-либо произнести. И до меня донеслись смешанные с рыданием слова Гюльбениз: - Я люблю твои глаза, Эльдар, они всегда будут со мной, Ты слышишь?

    - Слышу, Гюльбениз, слышу. Я тебя…

    - Не надо, не говори… ты не говори…

    Она еще что-то крикнула, но я уже не расслышал, да в этом и не было необходимости. Оказывается, ее чуткое сердце все предугадало наперед.

    Истису находился далеко в горах, в волшебном уголке ущелья Агчай. Туда можно было добираться только верхом или пешком. Проезжей дороги не было. Но каждое лето, как только открывался лечебный сезон, в Истису собиралось множество людей.

    Вернувшись в село, я не мог усидеть дома. Чеменли опустело, все ушли в Истису.

    Я добрался до Истису, когда солнце стояло уже высоко.

    С подножия Карадага, поросшего елью, грабом и смородиной, среди свисающих словно козьи сосцы скал, я увидел клубящиеся паром озерца. В прошлом году огромными речными камнями мы преградили горячему потоку путь. А образовавшиеся маленькие озерца выложили по краям камнями и каждому дали название: «мужской бассейн», «девичье зеркало», «ребячье озеро».

    Когда я туда добрался, все были заняты каждый своим делом. Я искал кого-нибудь из своих парней, веселившихся вокруг разведенного костра, чтобы присоединиться к ним. Среди готовящих еду девушек и молодых женщин поискал глазами Шахназ. А она, распустив свои мокрые косы, сидела на берегу «девичьего зеркала». Увидев меня, она, словно птица, перелетая с камня на камень, бросилась ко мне.

    - Когда ты приехал?

    - Вчера вечером.

    - Как узнал, что я здесь?

    - Разве трудно догадаться?

    Она провела рукой по своим мокрым волосам, и я увидел на ее пальце золотое кольцо. Будто ей хотелось его мне продемонстрировать.

    - Ты приехал, чтобы повидаться со мной?

    Что говорит эта девушка? Будто ничего не произошло. И на ее пальце не обручальное кольцо, а простой железный ободок. Или она, как в детстве, снова желает преследовать меня? Я беспокойно огляделся по сторонам. Шахназ осторожно взяла меня за руку и потянула в сторону:

    - Пойдем, там нас никто не увидит.

    - А если увидят? Хочешь, поднимемся туда, к тем двум елям?

    - Хочу…

    - А сможешь?

    - Конечно, смогу!

    Сказав это, она оглядела меня, потом себя, да так кокетливо, но в то же время так доверчиво, что я устыдился своего вопроса. Я словно впервые разглядел удивительную красоту этой девушки, смотревшей на меня в упор, сдвинув тонкие черные брови. С кончиков мягких волос, разбросанных по плечам, струйками стекала пахнувшая серой вода. Щеки ее от горячей воды были розовыми. В глазах ее застыло восхищение, и нельзя было разобрать - то ли от солнца, то ли от утренней зари, то ли от журчащего источника…

    Вдруг она протянула мне нежную и трепетную руку:

    - Пойдем! Ну-ка, кто быстрей поднимется на ту скалу?

    Будто в этот миг здесь, в этой шумной долине, куда стеклось все Чеменли, кроме нас, никого не было. Смеясь и болтая, держась за руки, мы взбирались по склону. Чем выше мы поднимались, тем крепче она сжимала мою руку в своей. «Посмотрим, кто раньше устанет…» Шахназ, всегда любившая ходить следом за мной, сейчас будто радовалась, что идет впереди. Куда влечет меня эта девушка?

    А горная тропа все вилась и вилась. Снизу нам казалось, что две ели совсем рядом, а оказалось, они очень далеко, зато как красиво здесь было! Под деревьями раскинулась небольшая поляна, сплошь покрытая цветами и травами. Нижние ветви деревьев утопали в их море.

    Только добравшись до этих елей, я смог перевести дух. Шахназ, как обычно, ласково на меня посмотрела и ничком опустилась на цветущий ковер. Потом, перевернувшись, стала глядеть в небо.

    - Смотри, Эльдар! Орел! Он глядит на нас, может, он хочет к нам спуститься? Как ты думаешь, он услышит, если мы его позовем?

    - Услышит!

    - Тогда давай крикнем ему вместе!

    - Нет, не будем звать его сюда, пусть лучше он заберет нас к себе.

    - Пусть заберет и унесет высоко-высоко. - Я увидел, каким глубоким, каким спокойным блеском наполнились ее глаза. - О орел, ты слышишь меня? Прекрасный орел, бесстрашный орел, унеси нас на своих крыльях высоко в небо. В самую высь, к самым звездам.

    И я не выдержал:

    - Тише! Вдруг орел действительно услышит твой голос? Полетит прямо к Рамзи-муэллиму. Скажет, что на пальце у тебя кольцо…

    Я не успел договорить, как увидел, что блеск в глазах Шахназ погас. Меня обуял ужас. А она, подскочив, словно лежала на гремучей змее, одним махом взбежала на отвесную скалу.

    Я замер от ужаса: уж не собирается ли Шахназ отправиться к своим прабабкам, покоящимся в скалах Кеклик?

    - Шахназ! - невольно закричал я. А она, не обращая внимания на мой вопль, сдернула с пальца обручальное кольцо и изо всех сил швырнула его на дно ущелья.

    - Ну, как? Теперь зови орла, пусть унесет нас туда, куда ты хочешь,.

    Когда жуткий страх прошел, меня охватило более ужасное чувство изумления. Нет, меня не удивили ни поступок Шахназ, ни ее гнев, ни ее смелость. Меня потрясло совсем иное. Передо мной предстала совершенно другая Шахназ, такой я ее еще никогда не видел: в тот короткий миг, когда она бросала кольцо в ущелье, передо мной была сильная, гордая, непреклонная Шахназ. Она будто распростилась со своей слабой тенью и стала со мной наравне. Нет, она была выше меня, умнее меня.

    Вот почему я растерялся перед грозной, умной, гордой Шахназ.

    Медленно спустившись с вершины скалы, она уже не легла на цветущую траву, а тоскливо глядела на небо.

    - Ты хотя бы понимаешь, почему я это сделала? - У нее даже голос изменился. - Я спрашиваю, ты знаешь, почему я бросила кольцо?

    - Знаю…

    - Нет, не знаешь.

    - Ты что, мне в сердце заглянула? - пытался хорохориться я. - Что ты этим хочешь сказать?

    - Что хочу сказать?…

    На этот раз, лежа на благоухающей траве, я искал в небе орла.

    - О орел, поскорей прилетай, забери нас, меня и Шахназ! - закричал я полным радости и любви голосом. - Вознеси нас прямо к звездам!…

    Я ждал, что сейчас Шахназ опустится рядом на ковер из цветов и будет вторить мне. Но вместо этого я услыхал, как она всхлипывает. Я вскочил. Обняв руками голые коленки, Шахназ плакала. Не плакала, а рыдала. Да как! По пылающим свежестью щекам ее текли ручьи. Я еще никогда не видал таких трогательных, таких чистых, как хрусталь, слез и вообще не видел, чтобы так горько плакали.

    - Шахназ, что с тобой? Шахназ! - Голос мой тоже дрожал. - Шахназ, да что с тобой? Отчего ты так плачешь?… - Я разнял ее скрещенные на голых коленках пальцы. Потом неловко вытер ладонью слезы, застывшие на ее щеках. - Что это вдруг случилось с тобой? Или…

    Она молчала, горестно всхлипывая.

    - Посмотри на меня, любимая… - Я впервые вытолкнул из себя это слово, месяцами, годами накапливавшееся в сердце. Океан чувств, готовый вырваться наружу, готов был захлестнуть меня. Встав на колени, я взял в свои ладони ее мокрое от слез лицо. - Посмотри на меня, Шахназ, взгляни мне в глаза, - прошептал я. Рыдания ее понемногу стихли. - Скажи мне, отчего ты плачешь? Если не скажешь, я тоже заплачу вместе с тобой. Скажи, скажи мне только одно слово, скажи… - Как-то так получилось, что я притянул к себе спрятанное в моих дрожащих ладонях нежное, пылающее огнем ее лицо.

    Шахназ, вся дрожа, безмолвно прижалась ко мне. Ее горячее дыхание обожгло мой висок. Я услыхал едва уловимый шелест, сорвавшийся с ее губ. Сердце мое заколотилось с бешеной силой, и я прошептал: «Моя Шахназ!» Потом попытался произнести это еще раз. Но во рту у меня пересохло, дыхание остановилось, я весь был во власти Шахназ. Не соображая, что делаю, я водил пальцами по ее щекам, вытирая слезинки. Шахназ этому не противилась. Полуоткрытыми, бесчувственными губами она прикасалась к моему лицу, глазам.

    Потом я начал ее целовать. Пылая, корчась от тоски стольких месяцев, лет, я целовал Шахназ. А она будто окаменела. Я снова и снова покрывал ее лицо поцелуями. До этого момента я даже не знал, что это такое; теперь в ее неподвижных, бесчувственных губах я будто открыл сокровищницу. Я понял вдруг, что поцелуй - огромное богатство, что у него есть свой язык, что это язык человеческого сердца. То, что человек не может высказать словами, он выражает поцелуем. При каждом поцелуе я будто твердил: «Ты моя жизнь, мои думы, мои мысли, мои мечты!» А может, это были другие слова, но похожие на эти? И она отвечала мне: «И ты моя жизнь, и ты мои думы, и ты мои мечты». Кто знает, может быть, мы объяснялись совсем другими словами, во много раз лучше этих, ценнее этих… В укромной одинокой долине, где нас никто не видел и не слышал, мы были на самой высокой вершине, вершине блаженства, именуемой жизнью. В эти минуты, думая о том превращении, которое произошло с Шахназ, я чувствовал, что и сам становлюсь другим. В моих жилах, груди, дыхании бурлили тысячи страстей и желаний. Но ни одно из них не могло пересилить только что зародившегося в дальнем уголке моего сердца счастья. Но я сам помешал этим мгновениям слиться с вечностью.

    - Шахназ, любимая… - наконец проговорил я, чуть не теряя сознание. - Ты посмотри на меня, вот так… А теперь расскажи, почему ты плакала? Ну, почему?

    В ее все еще красных от слез глазах будто отразился блеск небес.

    - Я плачу над тем, почему все так произошло, почему?

    - О чем ты? Я не понимаю тебя.

    - Почему мы сюда поднялись? Почему я бросила кольцо? Почему ты меня целуешь? Почему?…

    Я снова взял ее голову в свои ладони и ласково прижал к груди.

    - А вот потому, потому… - Я стал нетерпеливо целовать ее лоб, брови, глаза, нос, уши. - Вот потому, и еще потому, и еще…

    - Но я тебя боюсь…

    - Это хорошо, что ты меня боишься, - рассмеялся я.

    - Я вовсе не шучу. Знаешь, почему я тебя боюсь?…

    - Почему?

    - Ты только что произнес, что это я из-за тебя швырнула кольцо.

    - А разве не так?

    - Конечно, нет.

    - Тогда почему же?

    - Потому что я не люблю Рамзи-муэллима, видеть его не могу.

    Произнося эти слова, Шахназ будто хотела вновь вернуться в детство. Только что швырнувшая кольцо с вершины скалы грозная и гордая Шахназ опять захотела стать прежней. Как приятно мне было это сознавать!

    - Тебе потому противен Рамзи-муэллим, что на свете есть парень по имени Эльдар? - пошутил я.

    - Вот видишь, ты опять меня не понимаешь…

    - Почему же?

    - Потому что не желаешь понять. Ты не хочешь подумать обо мне. Ты прежде всего думаешь о себе. Ты хочешь всегда быть первым, хочешь, чтобы я молила тебя о любви.

    - Откуда это тебе взбрело в голову?

    - Взбрело? Да с тех самых пор, сколько я тебя знаю, так оно и есть. Вспомни письмо, которое ты написал мне: «Я не люблю, не могу тебя полюбить». Ты думал, я не поняла смысла этих слов? Ты и тогда меня любил, но боялся признаться в этом. То ведь было любовное письмо, но ты, отрицая, тем самым утверждал это. Разве все это было не так?

    Меня снова охватило изумление. Девочка Шахназ снова превратилась в умную и зрелую женщину.

    - Ты откуда это знаешь, Шахназ? - Потрясенный, я взял ее руки в свои. Дрожь в голосе выдавала меня. - Какая ты умница, Шахназ, какая ты хорошая, ты… ты…

    - Вот так… когда ты это произносишь, я верю каждому твоему слову. Вовсе не потому, что ты меня хвалишь, а потому, что тогда я слышу голос твоего сердца.

    - Что же ты чувствуешь?

    - Когда ты так говоришь, я верю тебе. Когда же ты отрицаешь…

    - Что же ты, хочешь сказать, что я отрицанием всегда подтверждаю?…

    - Да, тогда в своем сердце царишь только ты один.

    - Тогда давай договоримся… Теперь ты можешь быть уверена, что я построил в своем сердце домик, он будет принадлежать только тебе.

    - Не верю.

    - Почему?

    - Потому что я тебя больше люблю. Я люблю тебя с того дня, как появилась на свет.

    - А я любил тебя еще тогда, когда ты была в утробе матери. Что ты на это скажешь?

    - Скажу, что домик, который ты выстроил в своем сердце, - не надежен.

    - Я же сказал, что он принадлежит только тебе.

    - Этому-то я верю, это чистая правда, но меня пугает другое, что ты сам захватишь этот домик, и мне в нем не останется места.

    - Что ты говоришь, Шахназ?

    - А ты вспомни свое письмо!

    - Что ты имеешь в виду?

    - А я помню каждое слово. Вот одна из фраз: «Знаю, ты меня любишь. Да, любишь…»

    - Ну и что? Разве я сказал неправду?

    - Нет, ты этим хвастал, хвастал тем, что тебя любят.

    - Неправда…

    - Нет, правда. Потому что тот, кто по-настоящему любит, не станет хвастать своей любовью. Или, наоборот, хвастливый человек не в состоянии любить. Скажешь, и это неправда?

    - Ты говоришь правильные вещи. Но теперь-то ты веришь, что я не хвастун, потому что люблю тебя. Люблю.

    - И я… и я… и я…

    Это снова была прежняя Шахназ. Всегда и везде преследовавшая меня, следящая за мной огромными черными глазами, которая жила всеми моими радостями и всеми моими печалями.

    Я спешил в село, унося с собой целый мир радости, сердце, переполненное любовью. Я не шел - я летел на крыльях. И в полете видел плывущую за мной, словно мечта, Шахназ. На щеках ее уже не было полосок от слез; ее тонкие пальцы, которые я держал в своей руке, стали теплыми. Теперь она походила на тюльпан, прямо держащий головку в солнечных лучах.

    Перепрыгивая с камня на камень у водопада Нуран, я перебрался на тот берег и вдруг увидел Рамзи-муэллима, который поднимался в гору верхом на коне. Взгляды наши скрестились. В его фиолетовых глазах блеснул бешеный огонь. Ему что-то донесли. Он ехал за Шахназ…

    Все это с быстротой молнии пронеслось в моем мозгу. И тут я услышал:

    - Эй, негодяй, чего ты дрожишь? Боишься, что продену тебя шампуром, словно ощипанного цыпленка? Все равно из такого заморыша шашлыка не получится.

    Меня бросило в жар. Никогда я не ощущал себя таким беспомощным, таким бессильным.

    А Рамзи- муэллим спокойно сошел с коня и медленно двинулся на меня.

    - Ах ты мерзавец, не мог никого найти в селе для своих приставаний!

    О господи! Что я должен был делать? Каким образом мне скинуть этого поганца со скалы Кеклик прямо в ущелье? Хватит ли у меня на это сил? Этот верзила вдвое больше меня…

    - Это ты мерзавец, это ты негодяй! - Всю свою ненависть я вложил в эти слова. Но, не успев их произнести, я побывал в аду и возвратился обратно. Я сам ужаснулся бессилию собственного голоса.

    А Рамзи- муэллим, как бы почувствовав это, с уничтожающей иронией изрек:

    - Ты еще рот раскрываешь? - И неожиданно ударил меня кулаком в скулу.

    В тот же миг кровь фонтаном хлынула у меня из носа. Будто мгновенный фейерверк ослепил меня. Своим спокойствием и хладнокровием Рамзи-муэллим бросал мне вызов. Хоть я и чувствовал, в каком жалком, каком нелепом положении, я очутился, кто-то шепнул мне: «Шахназ идет, Шахназ!» В одно мгновение я набросился на своего противника словно ястреб и начал размахивать кулаками. И вдруг я почувствовал, что вишу в воздухе, нелепо дрыгая ногами, как скворец в когтях орла. Меня охватил ужас: как будто из-за лохматых вод водопада Нуран на меня глядела Шахназ, от ужаса закрыв руками лицо. В ушах моих звучали ее слова: «Мне жаль тебя, Эльдар; как все хвастливые люди на свете, ты несчастен». Потом видение исчезло. Очнулся я, барахтаясь в пенистых водах Агчая. Кровь из носу все еще сочилась, белая речная пена окрасилась в розовый цвет. Рамзи-муэллим продолжал посылать проклятья на мою голову. Мне хотелось только одного: умереть. Взбежать на скалу Нуран и броситься в низвергающиеся струи водопада. Эта мысль билась в моем мозгу… а еще Шахназ…

    Я попытался как-то выбраться из потока, но Рамзи-муэллим, пнув меня ногой, снова обрушил в воду. Я сделал еще одну попытку, и он с новой силой пихнул меня ногой. Будто я был не человек, а легкий резиновый мячик.

    - Ну, как? Будешь еще петушиться? Попробуй произнеси хоть раз еще имя Шахназ!

    - Нет, тебе ее не видать, Шахназ моя, подлец, моя, моя!… - Я с трудом выговорил эти слова и, собрав последние силы, весь мокрый, выкарабкался на берег и побежал к скале Нуран. - Мерзавец, подлец! - Я обернулся: не преследует ли меня Рамзи? Но тот победителем с торжеством смотрел мне вслед. - Тебе никогда не жениться на Шахназ… - произнес я и собирался что-то добавить, но передумал, увидев вдруг себя со стороны и представив, как я жалок.

    С моей рубашки, залитой кровью, стекала розовая вода. Услыхав к тому же долгий оскорбительный хохот, который несся мне вслед, я понял, что полностью повержен. И вдруг какая-то сила заставила меня замереть на месте. Глазам моим представился отец, будто он наблюдает, как я убегаю от Рамзи-муэллима, как оборачиваюсь, пытаясь узнать, не преследует ли он меня, как тот хохочет над моей попыткой укрыться в скалах. Увидев меня в таком смешном положении, отец прикрывает глаза грубыми руками с выступающими на них крупными жилами. Он даже пытается что-то мне сказать, и я слышу его спокойный уверенный голос: «Сила человека не в его мускулах, а в его сердце… Да, в человеческом сердце», - с гневом повторяет он. И тут я пришел в себя. Чего это я бегу? И куда это я бегу? Рамзи-муэллим осрамит меня на все село. Об этом узнает Шахназ, что я тогда буду делать? Значит, в моем сердце одна пустота, а если так, то прав отец.

    Рамзи- муэллим уже взялся за повод коня.

    - Запомни! Если ты еще хоть раз подойдешь к Шахназ, заговоришь с ней, считай себя мертвецом.

    Не знаю, что произошло со мной, я почувствовал, что, если сейчас, в эту минуту, ему не отвечу, я действительно умру. Здесь, на каменистом берегу Агчай. И я медленно двинулся в его сторону.

    - Постой, я хочу тебе кое-что сказать! - В моем голосе было такое упрямство, что я сам себе подивился.

    А он, все так же пренебрежительно глядя на меня, стоял рядом с жеребцом.

    - Я тебе еще не сказал последнего слова! - И я подошел к нему вплотную.

    - Ты что, снова хочешь искупаться в реке?

    - Потише, учитель!

    Он побледнел, в глазах его сверкнул бешеный огонь. Протянув руку, он хотел снова схватить меня за пояс. «Сила человека не в его мускулах, а в его сердце». В тот же момент я заломил его правую руку с такой силой, словно гнул мокрую ветку. Что-то хрустнуло. Последовал дикий вопль. Схватившись за руку, Рамзи-муэллим корчился, словно змея на речных камнях.

    - Ой, рука… ты мне руку сломал, мерзавец! - стонал он.

    - Произнесешь еще слово, я тебе сломаю другую! - сказал я и схватил его за левую руку.

    - Отпусти, отпусти… я больше с тобой дела иметь не буду… Ой, рука… Эльдар, умоляю, помоги мне, разорви рубашку, перевяжи мне руку.

    Что бы сделал на моем месте отец? Под широкими бровями в его светлых глазах я явственно увидел улыбку. Кивнув головой, он сделал мне знак: возьми, мол, его на плечо, посади на коня, отвези в село.

    Я нехотя подошел к сопернику. Молча разорвал свою рубашку, завязал ему руку, потом из его пояса соорудил петлю и накинул ему на шею,

    Он все еще продолжал стонать, то и дело прося меня никому ничего не рассказывать. Если наши отношения навсегда останутся такими, говорить кому бы то ни было, особенно Шахназ, не по-мужски. Я молчал, хотя в душе не мог не согласиться с ним. Я посадил его на коня и привез в село. Ровно неделю он не выходил из дому. По доносившимся слухам я понял, что он придумал убедительную версию: по дороге в Истису он упал и сломал себе правую руку.

    На следующий день Шахназ вернулась домой. Из заросшего вьюнком окна она знаками дала мне понять, чтобы вечером, когда зажгутся лампы, я пришел в их сад. Там в маленькой беседке она будет меня ждать.

    Мы должны были встречаться тайком, другого выхода у нас не было, теперь в глазах всех, даже наших родителей, мы были чужими.

    Но как попасть в сад Шахназ, да еще в беседку, незамеченным? С веранды в сад дороги нет, если я перелезу через стену - увидят. Из окна с горшочками вылезти нельзя, оно зарешечено железными прутьями.

    Я долго размышлял. Дергал прутья решетки. Нет! Отсюда не выбраться. Но и другого пути нет. А если отогнуть хоть один прут, что скажет отец? Но откуда он узнает? Я возился весь день, но к вечеру дорога была свободна. Мне снова пришла на помощь сила, которая помогла справиться с Рамзи-муэллимом.

    В условленный час я вылез из окна и зашагал к беседке, что была в дальнем уголке сада. Дядя Сардар соорудил ее из обломков досок. Под ее черепичной крышей в жаркие летние вечера он пил чай, иногда приглашал и моего отца. Это был для нас самый сокровенный уголок Чеменли, потому что, когда мы были маленькими, нас к этой беседке не подпускали.

    Шахназ уже ждала меня, прислонясь к столбу.

    - Где ваши? - спросил я, головой указывая на освещенные окна.

    - Тсс… - Шахназ осторожно взяла меня за руку.

    - Дядя Сардар дома? - шепотом спросил я.

    - Нет, еще не пришел. Пошел к пастуху Ильясу…

    - Зачем?

    - А ты ничего не слыхал?

    - Нет. А что случилось?

    - Дядя Ильяс передал отцу, что они отказываются от его дочери.

    Меня охватила безумная радость.

    - А что сказал ему дядя Сардар?

    - Что он может сказать? Пошел узнать, в чем дело.

    - Наверно, им стало известно о нашем свидании в Истису.

    - Конечно. В селе только об этом и толкуют.

    - Ну и пусть говорят.

    - Пусть-то пусть, но…

    - Что «но»?…

    - Мне папу жалко.

    Наступило тревожное молчание. Я взял Шахназ за руку - мне надо было попросить у нее прощение. Ведь у нас был свой план. Я хотел в районном центре купить обручальное кольцо, отдать его Шахназ. А она должна была тихонько вернуть его Рамзи-муэллиму со словами: «Возьмите, вот ваше кольцо… Я вас не люблю»… Теперь получалось, что Шахназ перед ним виновата, это по понятиям нашего села считалось позором. Надо было что-то делать. Но что?

    - Нехорошо получилось… Мне надо было объяснить маме, что…

    - Не беспокойся, Эльдар, - вдруг проговорила Шахназ. - Это еще затянется…

    - Как это - затянется?

    - Рамзи-муэллим не согласен. Он сказал отцу: «Или Шахназ, или никто!» - Решив, что этими словами она меня утешила, Шахназ ласково прильнула ко мне. - Не волнуйся, все будет хорошо, - добавила она с трепетной лаской и прижалась холодной щекой к моему лицу. В ее покорных, ласковых движениях было столько могучей притягательной силы, что я как-то сразу не отреагировал на слова «Или Шахназ, или никто!».

    Я вспомнил, как барахтался в пенистых водах Агчай у водопада Нуран, какой стыд я тогда испытал, о том, как треснула кость, словно железо, зажатое в тисках, как, согнувшись, словно дерево, которое клонится без топора, переломилась пополам, и Рамзи очутился на земле. Теперь на его величественный вопль «Или Шахназ, или никто!» я мог ответить ему более величественным криком: «Только Шахназ! И если умру - Шахназ, и если выживу - Шахназ!»

    А Шахназ словно ягненок льнула ко мне. Взяв ее тонкие холодные пальцы в свои, я стал водить ими по своему лицу. Про себя я шептал: «Нет, вы не маленькие, не слабые, вы красивые, вы нежные…»

    - Ты с кем это разговариваешь, Эльдар?

    - С твоими руками. В тот день, когда я возвращался из Истису, мне вдруг стало их так жалко…

    - Почему?

    - Ведь они такие маленькие, дунешь - согнутся.

    Шахназ промолчала. Я долго ждал, что она хоть что-нибудь произнесет, но она молчала, будто тоже чего-то дожидаясь. Я перебирал в памяти, как нетерпеливо она ждала меня, прислонившись к столбу беседки, с какой нежной покорностью прильнула ко мне. Ласковая темная летняя ночь укрыла нас, словно бескрайним зонтом. В этой ночи чувствовалось какое-то нетерпение, оно передалось и нам, только слышался стук наших сердец. И я и Шахназ будто чего-то ждали. Я хотел сказать об этом Шахназ, ее склоненная голова была у меня на плече. Взявшись рукой за ее волосы, я притянул к себе ее голову. Губы ее встретились с моими губами, тонкие пальцы, дрожа, бродили по моему виску. Я застыл. Она ласкала меня молча. Что это с нами? Не из страха ли перед нашей судьбой мы так прильнули друг к другу? Может, мы поступаем так назло Рамзи-муэллиму?

    Я не мог выпустить ее из своих объятий, она не противилась. Она отдала в мое распоряжение всю себя, свое горячее тело, облаченное в тоненькое шелковое платье. Кроме трепетного дыхания, вырывавшегося из ее полуоткрытых губ, не было слышно ничего. Привыкшие всегда разговаривать со мной ее черные глаза были закрыты. Теперь разговаривали только нежные пальцы ее рук. Они медленно, дрожа, бродили по моему лицу, глазам, а губы шептали: «Люблю, люблю, люблю!» Я слышал это совершенно отчетливо и тихо отвечал: «И я… и я… и я…»

    Время будто остановилось, перестало существовать, а может быть, мы вовсе забыли о нем, утратили способность думать. Мы не помнили, что уже очень поздно. Наши руки, дыхание говорили без слов. Мы были счастливы. Окутанные мраком ночи, ее безмолвием, мы застыли, позабыв обо всем на свете. Вдруг откуда-то, из далекого невидимого небесного свода, на нас обрушился дождь. Он вернул нас к действительности, но ни Шахназ, ни я не хотели туда возвращаться. Дождь усиливался. Но мы не обращали на него никакого внимания. Мы были так бестолковы, так непонятливы, так счастливы, что ничего не хотели знать. Этот дождь еще больше сблизил нас. Шахназ прижалась ко мне; я как мог прикрывал ее от струй, обрушивающихся на нас, своим телом. Неужели все это может кончиться? Неужели наступит рассвет? Неужели на свете существует какой-то Рамзи-муэллим? И неужели Шахназ его невеста?

    Наконец время обрело реальность. Из нашего дома послышались рыдания. До меня донесся рвущий сердце мамин стон, а следом - сердитый голос отца:

    - Перестань, не смеши людей!

    Пытаясь укрыться от целого мира на моей груди, Шахназ прошептала:

    - Что случилось, Эльдар? Почему плачет тетя Саялы?

    - Не знаю, - ответил я как можно спокойнее, но внутри у меня все похолодело. В страхе и тревоге я взял Шахназ за дрожавшие запястья.

    - Я боюсь, Эльдар, боюсь, давай убежим отсюда! - шептала Шахназ и этим ввергала меня в еще большее беспокойство. - Наверное, тетя Саялы все знает. Она не хочет, чтобы я была твоей.

    Я прислушивался к маминому рыданию. Интересно, что могло случиться, почему она так плачет? Выйдя из беседки, мы медленно двинулись в сторону дома.

    - Мы опозорены, Мардан, - причитала мама, и рыдания ее усиливались.

    Шахназ еще крепче сжала мою руку:

    - Слышишь, Эльдар, это она о тебе говорит. Что теперь нам делать? - Она обвила мою шею холодными как лед руками. - Давай убежим, ты слышишь, прямо сейчас, не то они убьют нас.

    - Тсс! - закрыл я ей рот ладонью.

    Я не мог понять причины маминого плача, но, когда я услышал последние слова, меня охватил ужас, я понял, что они относятся ко мне. У меня чуть не остановилось сердце. Ну что я такого сделал? Что плохого совершил? Почему мама подняла такой вопль? Любить Шахназ - разве это стыдно? А отец, что он думает? Неужели и он тоже считает постыдной мою любовь к Шахназ?

    - Я говорила тебе, не отпускай ее из дома. На что девочке Ленинград?

    Меня как будто ударило молнией: Гюльназ! Моя умница сестра! Что ты натворила? Внезапно и Шахназ все поняла; забыв про все на свете, она тоже громко зарыдала, крепко обняв меня.

    - Что случилось с Гюльназ? Что сделала Гюльназ, Эльдар?… Идем туда… идем!… Если я не узнаю, что произошло, у меня сердце разорвется.

    Мокрые с ног до головы, мы поднялись на нашу веранду и вошли в большую гостиную, в окне которой всегда горела «предрассветная звезда» Чеменли. Я увидел отца, стоявшего у окна. В руке он держал смятую бумажку. Я понял: это письмо Гюльназ, и мамины рыдания связаны именно с этим письмом. Отец, обернувшись на наши шаги, посмотрел на нас невидящими глазами, на его окаменевшем лице появилось подобие улыбки и тотчас исчезло.

    - Дядя Алмардан! - Шахназ произнесла это так взволнованно, что отец подошел к ней и погладил ее по голове. - Что с Гюльназ? Что сделала Гюльназ?

    Мама, выйдя из соседней комнаты, при этих словах зарыдала и прижала к груди сначала Шахназ, а потом и меня.

    - У вас больше нет сестры по имени Гюльназ, - произнесла она, не давая никому вставить хоть слово. - Она сбежала в Ленинград за сыном кузнеца Ашрафа. И Чимназ-муэллиму обманула, и ребят обманула… И нас опозорила. Втоптала в грязь папаху своего отца. Как он теперь будет смотреть людям в лицо?

    - Саялы, я сказал тебе - перестань! Не твоя забота, как я буду это делать. - И отец нервно заходил по комнате. Прежде он так никогда не делал. - Спрашиваешь, как я буду смотреть людям в лицо? Вот так и буду высоко держать голову, еще выше, чем обычно.

    В маминых опухших от слез глазах засверкал огонек надежды.

    - О чем ты говоришь, Мардан? - простонала она. - Что ты этим хочешь сказать?

    - Хочу сказать, что, если Гюльназ - моя дочь, она никогда не посмеет совершить недостойный поступок. Я уже не говорю о том, что она и твоя дочь.

    - Нет у меня больше дочери, - запричитала мама и почему-то обняла Шахназ.

    - Не-е-ет! - многозначительно протянул отец. - Тут тебе не удастся устраниться. Гюльназ потому так поступила, что она - твоя дочь…

    - Что ты говоришь?

    - Не прерывай меня. Она знает, что делает. - Отец посмотрел на Шахназ, потом на меня и улыбнулся. - И она вся пошла в тебя. И сердце у нее такое же… бурлящий океан… Не волнуйся, придет время - и она успокоится так же; как и ты.

    - Если тебя послушать, то можно подумать, что я бегала за тобой в Ленинград, или в Москву, или еще бог знает куда.

    - Речь не о том, бегала или не бегала… - Он вдруг развернул сложенное письмо. - Ты послушай, что пишет твоя дочь. «Дорогая мама, дорогой папа, меня всегда грел огонь ваших сердец. Теперь уже я доросла до такого возраста, когда в подаренном вами огне я хочу согреть другого человека. Такого человека, который может оценить это, не растопчет угольки дарованного ему очага. Напротив, своим дыханием он будет раздувать наш общий очаг, не позволяя ему угаснуть. Хорошо, что судьба послала мне такого человека, хорошо, что она и меня создала для него. Я уверена, что вы нас благословите…» - Отец, подняв голову, с внутренней гордостью посмотрел на маму. - Видишь, что пишет твоя дочка? Золотые слова!

    - Да буду я жертвой аллаха, к чему этот стыд? Когда к нам приходили сваты от кузнеца Ашрафа? Когда мы их вернули ни с чем?

    Чувствуя, что буря потихоньку стихает, отец посмотрел на меня, потом потрескавшейся шершавой рукой погладил Шахназ по голове.

    - Шахназ, дочка, что ты на это скажешь? - спросил он. - Ведь ты лучше нас всех знаешь Гюльназ. Как ты думаешь? Ее можно понять? Не так ли?

    Шахназ в ответ только кивнула. «Правильно, Шахназ, - согласился я с ней в душе. - И Гюльназ можно понять, да и нас с тобой - тоже».

    Я проснулся от хриплого голоса репродуктора.

    - Отец, зачем ты включил его так громко?

    Ответа не последовало.

    - Дадите вы, наконец, хоть один день выспаться?

    Отец молча увеличил громкость. Я почувствовал что-то неладное.

    - Что случилось?

    - Война!

    До меня не сразу дошел смысл произнесенного отцом слова.

    Я еще не успел опомниться, как по радио стали перечислять города, подвергшиеся бомбардировке, в том числе и Ленинград. Гюльназ! Одна из бомб могла обрушиться на их дом, и сестра нуждается в моей помощи! А Шахназ? Ведь она у своей тети Ясемен и с нетерпением считает часы. Через восемнадцать часов мы должны встретиться и пойти вместе в соседнее село - к моей тете Халиде. Мы условились, что Шахназ эту ночь проведет у тети Ясемен, а поближе к утру, когда на небе останется лишь предрассветная звезда, тихонько выйдет из дома и по тропинке, спускающейся к мосту разлуки Мариам, сойдет на берег Агчай. Там я должен буду ее ждать…

    Что же мне теперь делать? Куда бежать? В Себетли или на фронт?

    Весь день я не находил себе места. Ночью, когда все заснули, я взял бумагу и ручку и написал два заявления: одно - отцу, другое - в райвоенкомат. Заявление, написанное на имя председателя местного Совета селения Чеменли Алмардана Абасова, я закончил такими словами. «Я убежден, что на этот раз меня не задержат в Килсебуруне и я не буду отбывать наказание в чеменлинской сельской тюрьме. Думаю, что на этот раз, и вы окажетесь на моей стороне. Абасов Эльдар Алмардан оглы. 22 июня 1941 года».

    Положив оба заявления на стол - на видное место, - я спокойно вздохнул. Поближе к утру, засунув в карман брюк табакерку, которую прятал под подушкой, я вышел из дому. Спустился к берегу Агчай, умылся ледяной водой. Издалека виднелся мост разлуки Мариам с деревянными перилами. Сердце мое грустно сжалось. Добравшись туда, я присел на камень, вытащил свою табакерку и, свернув себе длинную самокрутку из мелко нарезанного отцом табака, закурил. Все вокруг было окутано спокойными сумерками. Над моей головой трепетно лучилась лишь предрассветная звезда.

    На тропинке, спускающейся к Агчай, мелькнула тень; мне послышался шелест развевающегося в темноте белого келагая. Я поднялся. Сердце мое колотилось. Ко мне спускалась Шахназ. Ей все было нипочем. На ней было белое платье со светло-розовым воротником. Голова была покрыта белым газовым келагаем с коричневой каймой по краям. На ногах белые новые туфли. В белой дымке она походила на трепещущий лист, который будто дожидался небольшого ветерка, чтобы тот подхватил его в Чеменли и перенес в заполненный цветами дворик в Себетли.

    - Ты давно здесь? - Ее голос дрожал. Дрожь и радость смешались вместе.

    - Нет…

    - А чего мы стоим? Пошли… - И она протянула мне руку. - Я боюсь переходить через мост.

    Я не знаю, что со мной произошло. Я взял ее ледяную руку в свою, но не мог сдвинуться с места.

    - Шахназ!…

    - Что с тобой, Эльдар? - Шахназ посмотрела на меня взволнованно, с затаенным страхом. - Бежим скорее, а то Рамзи…

    Я застыл на месте.

    - Нет! Я не пойду! - сказал я. Причем сказал так решительно, что и сам подивился своему голосу.

    А Шахназ решила, что я шучу.

    - Ну хватит, Эльдар, не дурачься! Разве сейчас время для шуток!

    - А я и не шучу, Шахназ. Я говорю правду. Я не могу отвести тебя к тете.

    Наконец и она поняла смысл произнесенных мною слов, языком облизала пересохшие губы.

    - Как? Что значит - ты не пойдешь? Ты позвал меня сюда, чтобы это сказать?

    Почувствовав, как она внезапно изменилась, как в один миг повзрослела, я вспомнил тот день в Истису под двумя елями, вспомнил ту сильную, гордую, непреклонную Шахназ.

    - Почему ты молчишь? Скажи, что произошло?

    - Я не могу отвести тебя к тете Халиде, тебе надо вернуться домой.

    - Почему?

    - Я должен идти на фронт. Ты слышала, что началась война?…

    Она укоризненно смерила меня с ног до головы и умолкла. Но ее молчание не было признаком покорности, оно скорее походило на глубокий вздох небес перед бурей. И взгляд ее не был признаком согласия со мной - он был похож на блики молнии перед сильным громом.

    - Вон оно что… Уходишь на фронт?… Революционером ты не стал, до Испании не добрался, так теперь решил стать героем.

    Я не рассердился на эти злые, ироничные слова - я сам был виноват. Мне следовало сказать ей добрые слова, попросить у нее прощение, все объяснить. На языке у меня будто повис камень.

    - Всему селу хорошо известна твоя отвага, - заговорила Шахназ с еще большей горечью и иронией. - На Килсебуруне тебя поймали и посадили в тюрьму… У водопада Нуран сбросили в реку. А теперь…

    - Замолчи! - вдруг неожиданно закричал я.

    Она отшатнулась и вдруг горько заплакала. В ту же минуту я почувствовал, как к горлу моему подступает тот же комок.

    - А что же мне делать, Эльдар? - Эти жалостливые слова почему-то вызвали у меня раздражение. - Опозорил меня на все село… Как же я теперь вернусь домой? Как взгляну в лицо родителям?

    - Почему это я тебя опозорил? Не на разбой же я отправляюсь. Я иду защищать Родину от врагов. Вернусь обратно…

    - Тогда отведи меня к своей тете, а потом уходи куда хочешь!

    - Нет, так нельзя. А вдруг меня убьют - что тогда?

    - Ну мне-то что делать? Мне? - Она, жалобно всхлипывая, отвернулась от меня.

    Я не знал, как мне поступить, но я твердо знал, что должен идти на фронт. А Шахназ? Как быть с Шахназ? Не мог же я отвести ее к тете и там оставить?

    - Поступай как хочешь! Но я должен идти на фронт, понимаешь - должен! Если ты меня любишь, то будешь ждать, а если нет - тогда иди замуж за своего Рамзи-муэллима!

    Зачем я это сказал? Как случилось, что в такой напряженный момент, когда нервы были натянуты словно струны, я произнес это ненавистное имя? Может быть, я сделал это подсознательно, отрезая дорогу Шахназ после моего ухода совершить какой-либо поступок? Я и сам не знал, зачем я это сделал.

    Мы оба молчали. В наступившей тишине было слышно лишь урчание Агчай: до этой минуты река будто замерла и остановилась.

    - Что ты сказал?

    Журчание снова прекратилось.

    - Что ты произнес?

    - Я сказал, что если не хочешь меня ждать - иди…

    Я не успел закончить фразу, как звонкая пощечина обожгла мне щеку, и ее отзвук докатился до вершин Бабадага и снова возвратился сюда.

    - Убирайся с моих глаз долой! В твоем сердце сидит дьявол. Я его боюсь! Боюсь!… - закричала она зло, дрожащим голосом. - Обманщик! Себялюбец! Эгоист! - И она застонала от боли. Я, как и Агчай, замер на месте, а Шахназ, как Агчай, уже не могла остановиться. - И твоя легенда о сандаловом дереве - ложь. Ты никогда не сможешь жить для других. Ты - старая чинара, ростом большая, а телом - труха… В тепле ее не успеешь согреться, а в дыму ослепнешь… - Она размахивала в воздухе руками и нервно дергала себя за косы. Глаза ее были сухими, лишь под левым глазом застыла одинокая слеза.

    Резко наклонившись, она сняла с ног новые туфли, схватила их в руки.

    - Можешь идти! Обо мне тебе больше незачем беспокоиться, выйду я замуж за Рамзи или не выйду - это мое дело… - сказала она и босиком бросилась бежать. Через несколько шагов она обернулась и крикнула: - Дымящая чинара! - И, перепрыгивая с камня на камень, скрылась в предрассветной дымке.

    От ужаса гудящих в моей голове слов: «Я боюсь тебя! Боюсь!…» - мне вдруг тоже сделалось страшно. Мне захотелось куда-то спрятаться от ее слов. Как просто сейчас нырнуть с этого древнего седого моста в пенящиеся воды Карачай. И все проблемы будут решены. Ведь иной раз люди так и поступают. И, может быть, сейчас именно такой случай? Но если бы каждый, получив пощечину, топился, население земного шара сильно бы поубавилось. Ведь заявление в военкомат написано, оно лежит на столе. Если уж суждено погибнуть, так с пользой для людей, для той же Шахназ. Пусть знает. Итут я увидел, как по белым пенистым волнам скользнула тень. Я поднял голову и увидел орла. Мне показалось, что орел насмешливо смотрит на меня. По зеленому склону Бабадага медленно пополз золотистый пояс. Из-за двугорбых вершин Карадага всходило солнце. Оно будто спешило ко мне. Спешило вырвать меня из рук смерти, ползущей в пенящихся волнах под древним мостом.

    Откуда- то совсем близко, среди зубчатых скал, уткнувшихся прямо в мост, я услыхал крик куропатки. По пыльной как мел тропинке моего детства, поднимающейся среди скал, я помчался на этот крик.

    Не разбирая дороги, я в мгновение ока добрался до кустарника, прилепившегося к скале. И тут, чуть ли не из-под моих ног, в небо взмыла куропатка. Сердце у меня забилось. Какая это прекрасная птица, о господи! В двух шагах от меня, среди невысоких сухих трав, находилось ее гнездо, и в нем - несколько яичек. Я подошел, взял в руки два из них - они были еще теплыми. Над своей головой я услышал тревожный, разгневанный голос метавшейся среди скал матери-куропатки. Я подержал яйца на ладони, погладил их, поднес к губам, тихонько поцеловав теплую белую скорлупу, снова положил в гнездо.

    Я еще раз взглянул в сторону узенькой тропинки, ведущей к дому тети Ясемен; сердце мое сжалось, и я тихо побрел домой.

    Отец уже проснулся и, как обычно, стоя перед окном, смотрел на Бабадаг. На столе не было ни чайного стакана, ни сахарницы. Значит, мама еще не вставала. Хоть я и не видел его лица, но почувствовал, что он чем-то очень взволнован. «Переживает за Гюльназ», - подумал я. Я направился в свою комнату, мне хотелось побыть одному, обдумать все случившееся, но на пороге меня остановил голос отца:

    - Эльдар, где ты был так рано?

    Все, что угодно, но этого вопроса я от него не ожидал. «Значит, он что-то заметил по моему виду или о чем-то догадывается? Что же мне ему ответить?»

    - Ладно, иди, я сейчас тоже приду, чтобы мама не слышала. У меня есть к тебе разговор…

    Отец и здесь не сел, а молча подошел к окну с горшочками, остановился перед ним.

    - Садись, вижу, ты устал…

    Я больше всего на свете боялся таких намеков отца. А тут мне вдруг захотелось все ему рассказать, все, все…

    - Отец… мне тоже надо с тобой поговорить…

    И я выложил все, начиная от нашей детской дружбы и до сегодняшней неудавшейся попытки отправиться к тете Халиде. Только о пощечине Шахназ я умолчал. А отец, ни разу не прервав меня, внимательно слушал, стоя у окна. Наконец он обернулся ко мне:

    - Ничего, сынок! Как говорится, на голову гор зима приходит, на голову храбреца - дело. - Он. осторожно вынул из кармана подаренную мне дядей Мурсалом табакерку с позолоченной крышкой, нажал на маленький язычок сбоку - крышка открылась с тихим звоном. А мне показалось, что это вовсе не табакерка, а капкан и что с тихим звоном он захлопнулся над моей головой.

    - Возьми, не сегодня завтра ты станешь солдатом, она тебе пригодится, можешь курить и при мне.

    Но меня поразили не его слова, а моя табакерка. Как она попала к отцу? Ведь, выходя из дому, я взял ее с собой. И там, у моста Мариам, дожидаясь Шахназ, курил. Я же это точно знаю. Каким образом она попала к отцу?

    - Жаль, что уже поздно, - как бы разговаривая с самим собой, продолжал отец, все так же стоя у окна, - уже светает, не то я показал бы тебе удивительную картину.

    Хоть я и не понимал, что он хочет сказать, но по его спокойному тону, по тому, как он говорил, я вдруг понял, что вот сейчас он покажет мне что-то и избавит от того пожара, который бушует в моем сердце.

    - Подойди поближе, - продолжал он, внимательно глядя в дальний угол неба. - Вон там, на вершине Карадага, еще маячит звезда, видишь?

    Я ничуть не сомневался, что сейчас произойдет чудо, и осторожно посмотрел в указанном направлении.

    - Вижу, а что?

    - По ночам там бывает много звезд, ты, наверное, замечал?

    - Конечно.

    - Ты знаешь, что собой представляют эти звезды? - Я молчал, а отец, не глядя на меня, как-то даже безразлично произнес: - Каждая из них - пощечина женщины. - Он хоть и заметил, как я вздрогнул, как потрясли меня его слова, но как ни в чем не бывало проговорил: - Говорят, пощечины, что отпечатываются на наших лицах, превращаются в звезды, чтобы потом всегда напоминать о себе. Ты понял?

    Я молчал, у меня будто язык отнялся. Но почему-то мне хотелось, чтобы отец продолжал говорить…

    Мне казалось, что он держит в руках большие весы, на одной чаше - моя голова, на другой - сердце. По мере того как он говорил, чаши эти колебались, стремясь прийти в равновесие.

    «Почему ты умолк, отец, говори, говори… Скажи, что этой ночью на небе прибавилась новая звезда. Что отныне, взглянув на нее, я буду вспоминать пощечину Шахназ, и мне будет горько и стыдно. И еще скажи, что там, на поле боя, временами я буду поглядывать на звезды. И если сумею там отыскать звезду Шахназ, ты будешь спокоен за то, что со мной ничего не случится».

    Отец отошел от окна и направился к двери.

    - Отдохни немного… Может, завтра утром тебе придется отправиться в путь. Почему ты так смотришь на меня?… Среди первых, кто пойдет туда… Нет, первым из первых туда пойдет мой сын.

    Я растянулся на кровати. «Как хорошо, что на этом свете живет человек по имени уста Алмардан… Как хорошо, что этот человек - мой отец…»

    Рано утром я должен был уезжать. Это было решено. Даже мама, весь день потихоньку от отца лившая слезы, наконец смирилась.

    Она отправилась на кухню; ясно было, что она начала готовить меня в дорогу.

    Мне тоже надо было попрощаться с родными местами. Кто знает, когда я вернусь в родные края, и вернусь ли?…

    Я написал в Баку два письма: одно в деканат факультета, другое - Гюльбениз. Мне хотелось, чтобы хотя бы она не обвиняла меня в лживости и себялюбии и не упрекала в том, что во мне прячется дьявол. С пощечиной Шахназ я и ее потерял навсегда, но мне не хотелось окончательно исчезнуть из ее памяти.

    «Гюльбениз, я не знаю, будешь ли ты вспоминать обо мне… Может, и вовсе не вспомнишь. Но мне бы не хотелось, чтоб ты вспоминала обо мне плохо. У меня к тебе просьба: фотографию, которую я подарил тебе на память, не теряй. Вдруг когда-нибудь вспомнишь обо мне?…»

    Я отправил письма и вернулся домой. Постоял под ивой, которая служила нам с Шахназ большим зонтом, скрывая нас от всего мира. Прислушался к журчанию родника. Как же мне попрощаться с Шахназ, уехать, не сказав ей ни слова?

    Нет, если я уеду, не попрощавшись с Шахназ, я никогда не смогу отыскать на небе звезду, названную отцом «звездой Шахназ». Эта мысль завладела мною.

    Ночью, когда все уснули, я пошел к пока еще безымянному роднику под раскидистой ивой. Я трудился до полуночи и высек на гладком, как мрамор, родниковом камне два слова: «родник Шахназ».

    Потом, поднявшись в свою комнату, написал третье письмо. «Шахназ! Я ухожу. Убегаю от дьявола, сидящего в моем сердце. Я бегу от этого дьявола - честолюбия и эгоизма. Ухожу, чтобы спастись от них. А это можно сделать только там - на фронте, в ясные ночи, глядя на горящую над головой звезду Шахназ. Ты хоть знаешь, что это значит? Так называется твоя пощечина. Это имя дал ей мой отец. А потом в ее свете указал на спрятавшегося во мне дьявола. Я ухожу, но до тех пор, пока в небе, над скалой Кеклик, рядом с созвездием Малой Медведицы будет гореть звезда Шахназ и я буду ее видеть, дьявол честолюбия, о котором ты говорила, не сможет ко мне приблизиться. Я говорю это, потому что я люблю тебя. В третий раз от этих слов трепещет мое сердце. Говорят, бог троицу любит. Помнишь, в первый раз я произнес их, утверждая мою любовь к тебе ее отрицанием. Потом в Истису, под двумя елями. Это моя третья и последняя клятва. Если бы, как в сказках, она увенчалась успехом, эта моя третья попытка, я был бы самым счастливым человеком на свете. И с тобой я разлучаюсь, словно в сказке. Я здорово верю в нее».

    На мосту Улу, находясь среди парней, отправляющихся на фронт, я обернулся. Между верблюжьими горбами Карадага всходило солнце. Мое солнце,

    О путник! Никогда не ищи ошибки

    в пейзаже: его создала природа.

    Иначе ты сам окажешься лишней деталью

    в природе, которая никогда не ошибается.

 

    И опять пришла весна.

    Минуло два года с тех пор, как Айхан приехал в Чеменли. Два счастливых года второй его жизни. Два года - с вечерами, тихими как луна, и днями, светлыми как солнце. Два бурных года - таких, как Агчай и Гарачай. Он никогда еще не попадал в столь опьяняющий поток, именуемый жизнью. Он никогда не испытывал такого спокойного, такого тихого счастья. Эти два года запомнились не календарными днями, а годом Шахназ и годом Эльдара.

    Эти два года добавили к именам, записанным на мостах Чеменли, его родниках, лестницах, вершинах, новые: «родник Айхана», «аллея Айхана».

    Новый родник в конце сада Эльдара, у широкой сельской дороги, был назван «родником Айхана». Это он нашел его среди скал и своими руками облицевал источник. Часть дороги - от сада Эльдара до махала Сенгер - именовалась теперь «аллеей Айхана». Когда посаженные им здесь два года назад ивы -распустили листочки, дорога действительно стала походить на аллею.

    Этого уже не жаждала его душа, но он понимал, что возражать бесполезно. Да и не следует… Во-первых, кому, как не ему, была известна эта благородная традиция жителей Чеменли; кому, как не ему, было знать, что Чеменли вместилище таких известных имен, как «лестница Эльдара», «родник Шахназ», «мост Мариам», «вершина Искендера»… Во-вторых, эти новые названия относились вовсе не к нему, а к настоящему Айхану Мамедову. Скромным трудом он добился увековечения памяти своего отважного спасителя. И потому каждый раз, когда произносилось: «родник Айхана» «аллея Айхана», сердце его переполнялось радостью.

    За эти два года изменилось и село.

    Председатель колхоза Аждар-киши поменял место работы. Теперь председателем был избран уважаемый Рамзи-муэллим, который ради будущего родного села добровольно отказался от своей высокой должности. Вскоре по рекомендации председателя колхоза председателем сельсовета был избран Толстяк Насиб. Эти перемещения, особенно избрание Рамзи Ильясоглу председателем колхоза, несли с собой какие-то большие перемены. Айхан это знал. С того самого дня, как он услышал имя своего давнего соперника и однажды издали увидал его в Гаяалты, его не покидало странное нетерпение встретиться с ним.

    Наконец мечта его сбылась. В один прекрасный день председатель, послав за ним посыльного, пригласил Айхана прийти в правление.

    Айхан заволновался, но, как оказалось, волнение это было напрасным. Рамзи Ильясоглу встретил его приветливо.

    - Добро пожаловать, Айхан!… - И, сделав небольшую паузу, добавил: - Айхан, амиоглу (то есть двоюродный брат), - и протянул ему руку, - садитесь… вот сюда, пожалуйста. Извините, что затруднил вас… я должен был сам прогуляться по аллее Айхана, напиться воды из родника Айхана и прийти с вами побеседовать. Но что поделаешь, - и он указал на свой стол, заваленный бумагами, на телефонные аппараты на нем. - Много дел, вот и сейчас жду звонка из Москвы.

    Айхан с интересом разглядывал его, стараясь уловить, что же изменилось за эти годы: облик, одежда, поведение? Особенно его интересовало, что связывало нового председателя с Шахназ. Ведь он хорошо помнил некогда произнесенную Рамзи фразу: «Или Шахназ, или никто!» Однако сейчас он мог разглядеть лишь то, что касалось внешности Рамзи-муэллима. Председатель выглядел так же молодо, как и тридцать лет назад: высокий, широкоплечий, элегантный, все тот же большой лоб, ясные фиолетовые глаза. Только черные вьющиеся волосы, будто чуть припорошило снегом. А это придавало его лицу большую значительность и даже привлекательность. Прежде отчетливо различаемые Айханом горделивость, недобрая усмешка, будто куда-то исчезли. Казалось, Рамзи теперь старался сосредоточить свое внимание на более существенных сторонах жизни. Когда он говорил, в его словах так и слышалось: «Я потому приветствую тебя с таким почтением, что возвеличивать таких тружеников, как ты, прямой мой долг». Что должен был ему отвечать Айхан?

    - Айхан амиоглу, не тяжела ли тебе работа? Может…

    - Нет, нисколько не тяжела, - спокойно возразил Айхан.

    - Я многое о тебе слышал. Еще когда работал в районе, до меня доходили слухи. Ты немало вложил труда в Гаяалты. Ты - человек, любящий своей дело, ценящий труд…

    - Большое спасибо, председатель.

    Решив, что беседа на этом закончена, Айхан собирался было встать, но тут в дверях появилось «местное правительство» в лице Насиба. Новый председатель сельсовета вместе с должностью изменил и прозвище.

    Мягкими шагами он приблизился к длинному председательскому столу и остановился, держа папку с бумагами прямо на своем ромном животе. Глаза его были устремлены в одну точку - на большую золотистую запонку в манжете новой рубашки Рамзи Ильясоглу. Айхан давно знал, что он хитрец и подхалим, но чтоб до такой степени… Ему вдруг подумалось, что Насиб просто хочет рассмешить своего старинного знакомого и односельчанина. Запомнив по театральным спектаклям характерные движения, свойственные подхалимам, кое-что добавив от себя, он, приняв такую юбычную позу, просто ждет, когда председатель, подняв голову, глянет на него, и в тот же момент они оба от души расхохочут. Председатель поднял голову, посмотрел на него, но смеха не последовало. - Что это у тебя в папке, местное правительство?

    - Рамзи-муэллим, здесь данные нашего бюджета. Только что получили из райисполкома. - Вынув из папки большой лист, он положил его перед председателем. - А это - письмо из финотдела. Они требуют обсудить контрольные цифры бюджета и ответить им.

    - То есть?

    - Ну, если у нас есть замечания… завысить или занизить цифры…

    - Ясно, - торопливо оборвал его Рамзи.

    - А это план намечаемых работ, на его основе будет составлен финансовый план и смета сельсовета. - Насиб аккуратно положил на стол председателя третий лист. - После того как все это будет рассмотрено, мы сможем утвердить бюджет на следующий год.

    - Ясно, ясно… - Не взглянув на него, Рамзи углубился в бумаги. - Как это прикажешь понимать, местное правительство? Ежемесячная материальная помощь старикам и инвалидам… С каких это пор эти расходы включаются в бюджет сельсовета?

    На лоснящемся лице Толстяка Насиба показалась подобострастная улыбка.

    - Как это, с каких пор?… Неужели вы забыли, Рамзи Ильясович, еще когда вы работали в исполкоме, по вашей собственной инициативе…

    - А, помню, помню. - Рамзи снова прервал его, но на этот раз, видя его самодовольную улыбку, Толстяк Насиб не обиделся. А Рамзи обратился к Айхану: - Эта статья, наверное, и к тебе имеет отношение, Айхан амиоглу?

    - Нет, Рамзи-муэллим, Айхан… амиоглу не получает пособия, он получает пенсию…

    - Во-первых, это не пособие, а материальная помощь, а во-вторых, почему вместо Айхана амиоглу отвечаешь ты? - Последние слова были произнесены несколько резко, и, учитывая, что Насиб теперь все-таки «местное правительство», Рамзи вынужден был перевести все в шутку: - И в-третьих, в качестве местного правительства, скажи-ка, не обижаешь ли ты нашего ветерана войны?

    - Обижаю, говорите?… Это в каком смысле, Рамзи Ильясович?

    - Да в любом смысле, ведь ты и сам ветеран в широком смысле.

    Айхану показалось, что они обмениваются паролями, у каждого слова есть свой скрытый смысл, который понятен только им двоим.

    - Да что вы, Рамзи Ильясович, разве такое возможно? Самые славные страницы моей деятельности будут посвящены ветеранам. Все, что связано с ними, будет писаться красным карандашом, чтобы сразу бросалось в глаза.

    В этот момент зазвонил телефон. Рамзи снял трубку.

    - Да, да, именно… красным карандашом… - безучастно произнес он и поднес трубку к уху: - Что? Меня вызывает Баку?

    Айхан подумал: «Видно, он действительно ждал телефонного звонка…» Толстяк Насиб попытался встать, чтобы уйти, но председатель жестом остановил его.

    - Алло! Да, да, это я, мой старый тигр… А как же? Я узнаю твой голос даже из космоса… Да разве тут есть время? Работы невпроворот. Нового?… А как же? С новым председателем все должно быть новым. Без этого невозможно. Время придет - услышишь…

    Председатель положил трубку, молча посмотрел сначала на Айхана, потом на Насиба, поднялся, подошел к окну и, как бы разговаривая с самим собой, произнес:

    - Кажется, будто на вершину горы сел орел, на склоне горы отдыхает лев. И каждый раз при взгляде на них передо мной раскрывается широкая панорама, государственные планы, мечты.

    Айхан с изумлением взирал на него. С какой стати председатель вдруг заговорил с памятником? Сделал ли он это без всякой причины или же здесь есть связь с последним телефонным разговором? Но и внешняя трескучесть пышных фраз, и их внутренний смысл, и заключенное в них двуличие, и даже зависть - ничто не ускользнуло от Айхана. И в сердце его проснулось то же чувство, что некогда овладело им там, у лохматых струй водопада Нуран. Рамзи Ильясоглу остался таким же, каким и был, - ничуть не изменился. Но радоваться Айхану теперь уже не хотелось. Его интересовало одно: о каких государственных планах только что говорил Рамзи, что он имел в виду и какая может быть связь между этими планами и памятником Эльдару Абасову? Что ему только что сказали по телефону? Но Рамзи молчал.

    Почувствовав, как в комнате повисла тяжелая тишина, Айхан спросил:

    - Я могу идти, председатель? - И, вовсе не ожидая ответа, подметил, что сегодня он уже несколько раз назвал Рамзи Ильясоглу просто председателем. Значит, так оно и будет впредь.

    Председатель отвел взгляд от окна, и на его лице появилась какая-то еле уловимая улыбка.

    - Айхан амиоглу? - Айхан подметил и то, что председатель отныне будет адресоваться к нему с этим ничего не значащим обращением. - Ты, наверное, слышал о нашем героическом земляке? Этот парень действительно достоин был стать героем. В юности мы часто общались. Насиб должен помнить: когда я возвратился из Ленинграда, мы крепко сдружились, но что поделаешь… война разлучила нас навсегда.

    Он умолк. Молчали и остальные.

    - Верно, Эльдар всем нам был другом, - дрожащий голос Насиба нарушил эту тишину.

    Председатель, даже не взглянув на него, отошел от окна.

    - Айхан амиоглу, в доме, где ты теперь живешь, мы… - Вдруг, о чем-то вспомнив, он сам себя оборвал. - Айхан амиоглу, ты прекрасно отремонтировал дом Эльдара Абасова, большое тебе спасибо. Говорят, свою работу ты проделал сам.

    - Да, как сумел.

    - Во всяком случае, у тебя не могло не быть расходов.

    - Да нет, какие там расходы…

    - Ну что, ж, это к лучшему…

    После довольно продолжительной паузы Айхан снова спросил:

    - Я могу идти, председатель?

    Он был подобен птице, стремящейся поскорее вырваться из клетки.

    Широкие брови Рамзи сдвинулись, на сухих полных губах показалась давно знакомая насмешливая улыбка.

    - Куда ты так спешишь, Айхан амиоглу? Может, у нас к тебе есть важное дело…

    Айхан молчал.

    - Говорят, ты разное повидал на свете. Работал на целине… И наша Шахназ-ханум так много о тебе рассказывала. Я хочу перевести тебя на более легкую, лучшую работу… Как ты на это смотришь? Хватит, ты поработал простым садовником.

    Айхану показалось, что председатель издевается над ним. «Наша Шахназ-ханум»!

    - Простым садовником? - Айхан насмешливо улыбнулся. - А ведь величие и простота - очень сложные понятия, председатель. И вряд ли нам сейчас, за неимением времени, удастся в этом разобраться.

    Рамзи нахмурился. Он не находил подходящих слов для ответа. Хорошо, что судьба наградила его даром красиво и громко смеяться.

    - Айхан амиоглу, ты, оказывается, философ… А мы и не знали… - Он так долго и с таким наслаждением заливался смехом, что даже удивленно наблюдавший за ним Толстяк Насиб вынужден был сказать:

    - Рамзи Ильясович, как вы хорошо смеетесь…

    - Айхан амиоглу, - председатель наконец взял себя в руки, - ты можешь работать там, где твоей душе угодно… Извини, что побеспокоил тебя.

    - Пустое… - Айхан поднялся и, постукивая по доскам пола своей тростью, направился к выходу. За спиной он услыхал голос Рамзи Ийвясоглу:

    - Айхан амиоглу, если тебе что-нибудь понадобится, не стесняйся, обращайся прямо ко мне, слышишь?

    - Слышу. Спасибо, председатель.

    Айхан закрыл за собой дверь и только тут почувствовал, что лоб его покрыт холодным потом, он был похож на лягушку, вырвавшуюся из пасти змеи. Этот «отличный малый», как назвал его Мардан, действительно был неподражаем. В течение получаса он сменил несколько обличий!… Сначала принял личину милосердия, под предлогом заботы о ветеранах войны. Как хорошо, что он сумел разглядеть за этой разукрашенной витриной истинного Рамзи! «Нет, непорядочность рождается вместе с человеком, - с горьким сожалением подумал он. - У этого плута такое семя было… Сажай его где хочешь, урожай будет тот же»… Почему же у него из головы не идет доверчивый Мардан? Нет, ни одно из этих семян не должно проникнуть в душу этого парня. Они так быстро прорастают…

    После его ухода председатель осторожно посмотрел на Толстяка Насиба. Он хотел по его лицу определить, какое впечатление произвел на него этот разговор. Но Насиб молчал, уставясь на угол стола, где лежали его папки. На лице его не дрогнул ни один мускул; казалось, он боялся даже моргнуть.

    - Послушай, Насиб, скажи-ка мне, что это за человек? Почему в селе все на него молятся? Может, ты объяснишь мне хоть что-нибудь?

    - В каком смысле, Рамзи Ильясович?

    - В любом. Я думаю, с ним надо познакомиться поближе. Мне лично он показался каким-то странным.

    - А на что это вам? Может, вы и его хотите куда-нибудь выдвинуть?

    - А почему бы и нет, если он действительно такой хороший человек? Ведь у нас появится большая необходимость в настоящих кадрах.

    Толстяк Насиб тотчас понял, куда тот клонит.

    - Выдвинуть, говорите?… Почему же не выдвинуть? Но вы же видите, он инвалид, калека…

    - Что ты мне тут рисуешь портрет Квазимодо… - возвысил голос Рамзи.

    - Квазимодо - это кто, Рамзи-гага?…

    - Ну, был такой урод, безобразный… - Председатель запнулся. - Но какое это имеет отношение к этому несчастному, ведь не родился же он таким…

    - Так и я то же самое говорю… Айхан-киши кроткий, молчаливый человек, хоть пытай его - звука не проронит. А почему? Потому что бездомный, приехал сюда, обжился; со старшими - он старший, с младшими - младший.

    Рамзи прошелся по комнате, потом уселся на свое место. Положил перед собой чистый лист бумаги, взял ручку.

    - Ну, ты говори, а я буду записывать. Что скажешь, то и запишу, потом заставлю подписаться. С тобой ведь только так нужно разговаривать?

    - Подписаться, говорите, Рамзи-гага… Я ведь… что я вам такого сказал?

    - А разве не ты говорил, что этот Айхан собачий язык понимает, дорогу в ад знает?… А теперь говоришь, что он кроткий…

    - Собачий язык понимает, говорите… то есть… В каком смысле?

    Рамзи хорошо были известны все эти бесчисленные оттенки «в каком смысле». Он был уверен, что Насиб по его приказу не только смысл слов, но даже смысл цифр сумеет изменить так, как он прикажет. И потому с первого же дня, как только вернулся в село, решил, что даже если он и выдвинет Насиба, то постоянно сможет держать его на коротком поводке. А смысл его вопросов по поводу Айхана был совсем иным: он был наслышан о том, что Шахназ питает к этому человеку глубокое уважение, он даже сам несколько раз в разговоре с ней почувствовал это, и в сердце его запало подозрение. Сегодня, убедившись, что он действительно уродлив и безобразен, всем этим беспокойствам был положен конец.

    - В каком смысле, в каком смысле… - передразнил он Толстяка Насиба, точно так же растягивая слова. - В том смысле, что мне хотелось бы знать, действительно ли ты от рождения так бестолков или сделался таковым уже после того, как на месте старого правления сельсовета построил свой двухэтажный дворец?

    - Во-первых, да будут вашей жертвой оба этих этажа; а во-вторых… - Он хотел еще что-то добавить, но, увидев в фиолетовых глазах председателя насмешливую улыбку, умолк.

    - Так что же во-вторых? - поинтересовался Рамзи. - Можешь не стесняться, говори. Здесь чужих нет,

    - С вашего разрешения, я бы внес небольшую поправку в ваши слова. - Насиб, ощерившись, несколько приободрился. - Не двухэтажный, а дом с цоколем… Нижний этаж не предназначен для жилья.

    - Но вы-то живете?

    - Вынужденно.

    Рамзи хотел еще что-то добавить, но резкий телефонный звонок прервал его. Он кивнул на бумаги:

    - Пусть останутся здесь. Ознакомлюсь - потом поговорим. Это означало, что Насиб может удалиться.

    На небосводе мыслей Айхана будто пролегла новая тропинка. На ней он встречался только с Рамзи. Долго говорил с ним о чем-то, хотел услышать от него что-то в ответ. На этой тропинке ему в сердце запало и новое подозрение, будто проникла туда капля яда. Этим ядом была ревность. Может, в сердце его еще жила любовь к Шахназ? Но не настолько же он потерял разум… Теперь эта любовь была совсем другой, древней и возвышенной. И таким людям, как Рамзи, не дано было ее у него отобрать.

    Но однажды он совершенно случайно сделался свидетелем сцены, которая позволила этой капле яда разлиться по всему телу.

    Был один из ласковых весенних дней. После полудня он, пробираясь сквозь каменные лабиринты Гылынджгая, зашел в сад Эльдара. Ему захотелось передохнуть… Он принес кувшин холодной воды, устроился под только что распустившимся вишневым деревом, собираясь перекусить, как вдруг услышал голоса на дороге. Странно, Шахназ и Рамзи направлялись прямо сюда, в сад Эльдара. Он не верил своим глазам: они так мирно беседовали, будто вышли на первое свидание после обручения.

    Айхан не знал, как поступить. Встать и уйти? Или выйти им навстречу? Но он не успел сделать ни того ни другого. Голоса были совсем рядом. Айхан заметался…

    - Что поделаешь, Шахназ-ханум… Вот я такой Дон Кихот. Ведь и в мире любви были и есть свои Дон Кихоты?

    Услышав эти слова, Айхан замер. Он готов был сквозь землю провалиться. В глазах Шахназ появилась легкая усмешка. Кому она адресована? Дон Кихоту или Рамзи Ильясоглу?

    - Нет, председатель, вы, видимо, давно не читали «Дон Кихота».

    Айхан перевел дух. Слава богу, эти слова прозвучали словно пощечина Рамзи. Но не так-то просто было смутить нового председателя.

    - Бедный Дон Кихот… - продолжала Шахназ. - Его и в свое время не понимали, и сейчас ему по-прежнему не везет.

    - Пощадите, Шахназ-ханум, - взмолился Рамзи, склоняя свою припорошенную белым снегом красивую голову. - Вы уж не считайте меня таким невеждой. Я ведь физик, а в последнее время стали находить много общего между физиками и лириками. Не так ли?

    Они молча приблизились к памятнику Эльдару Абасову. Остановившись у цветочной клумбы, оба замерли в скорбном молчании.

    - Мне бы очень хотелось, чтобы Эльдар был сейчас жив, - нарушил тишину Рамзи. - Он увидел бы нас стоящих рядом и пришел бы в ярость.

    Обернувшись, он посмотрел на Шахназ. Шахназ поняла.

    - Уж не хочется ли вам почувствовать, как хрустнет ваша левая рука? - улыбнулась она с милым кокетством.

    Из пропитанной ядом души Айхана вырвался вздох облегчения. Пытаясь достойно выйти из положения, Рамзи Ильясоглу произнес:

    - Рука - это полбеды, я не сдался бы, даже если бы треснул хребет. Но надо быть справедливым. Я считаю Эльдара счастливым. Хоть он и ушел из жизни молодым, зато ушел героем. Разве это не счастье в высшем смысле? Что поделаешь, такова судьба.

    - Возможно… - задумчиво проговорила Шахназ. - Я знаю только то, что в одном, в своем муравьином упрямстве, вы оба были похожи друг на друга.

    - Правда? - Рамзи широко развел руками и радостно рассмеялся. - Я очень рад, что ты хотя бы раз, один-единственный раз за эти тридцать лет, сравнила меня с Эльдаром. Хоть я и не очень понял, в чем состоит наше сходство, но какая разница? Раз тебя отождествляют с героем… Причем не кто-нибудь, а Шахназ-ханум. Чего же еще можно желать?…

    То ли почувствовав в его словах иронию, то ли по какой-то другой причине, Шахназ перевела разговор.

    - Но вы так и не сказали, зачем пригласили меня сюда?…

    - Не уклоняйтесь, Шахназ-ханум, прежде чем мы перейдем к главной теме разговора, не можете ли вы объяснить, что такое муравьиное упрямство?

    - Разве вы сами не догадываетесь? - Шахназ чуть насмешливо улыбнулась. - Разве не вы в свое время поклялись: «Или Шахназ, или никто!»?

    - Конечно. Все Чеменли об этом знает. И разве я нарушил свое слово? - Рамзи вдруг спохватился: - Неужто и у Эльдара была подобная клятва?

    - Нет, Эльдар поклялся в другом: вернуться с войны героем или не вернуться вовсе. Слово свое он сдержал. - Шахназ сделала несколько шагов к памятнику. - Мне иногда кажется, что он действительно вернулся. Когда-нибудь этот камень возьмет и заговорит: «Вот я и вернулся, Шахназ».

    Беспокойные, горящие глаза Рамзи блеснули холодом.

    - Я вас слушаю, Рамзи-муэллим, продолжайте, - мягко, но в то же время с некоторым оттенком официальности попросила Шахназ, и эта интонация подействовала на Рамзи смягчающе. Сведенные брови его разошлись, глаза засверкали.

    - Дело в том, Шахназ-ханум… - начал он и внимательно посмотрел на Шахназ. И вдруг сам себя оборвал: - Нет! Сегодня у нас разговора не выйдет… Отложим до следующего раза.

    - Что с вами, Рамзи-муэллим? Ведь вы говорили, что у вас есть интересные планы по поводу будущего Чеменли…

    - Да, говорил. Я и не собираюсь от этого отказываться. И конечно же прежде всего посоветуюсь с вами, Шахназ-ханум… но сегодня лучше отложим, лучше поговорим…

    - Я ничего не понимаю…

    - И я тоже, - с этими словами Рамзи подошел к ней и ласково взял под руку. - Пойдемте, я не знаю, что со мной. Все смешалось у меня в голове.

    Они отошли от памятника и двинулись по тропинке, делившей сад пополам. Рамзи вдруг остановился и обернулся к монументу.

    - Шахназ, ты знаешь, о чем я сейчас подумал? Мне кажется, нас разлучил Эльдар…

    - Откуда вы это взяли? Сваливая вину живых на мертвых, нельзя переделать мир.

    - Нет, все же то, что Эльдар был твоим соседом, сыграло решающую роль. Ты же не можешь этого отрицать?

    - Допустим.

    - Ну, а если это так, почему бы теперь, уйдя из жизни, Эльдару не соединить нас? Своей доблестью он искупил все свои мелкие грехи, если таковые были, а они, без сомнения, были, ведь на свете нет безгрешных людей… Ведь и у него, и у меня есть своя вина. Но он своей кровью смыл и ту, и другую. Мне почему-то кажется, что Эльдар и за меня проявил геройство, совершил то, чего я не смог совершить, просто ему улыбнулось счастье, которое не досталось мне.

    - И теперь вы хотите, чтобы счастье, которое не досталось ему…

    - Да ведь его нет, и счастье, которое не досталось ему, пусть хотя бы достанется мне… В этом я не вижу никакого преступления, ничего обидного для его памяти.

    - Рамзи-муэллим!…

    - Прошу тебя, выслушай меня хоть раз до конца и постарайся правильно понять. Пусть нас соединит любовь и почтение, которые мы оба испытываем к Эльдару. Вот здесь, у памятника героическому сыну нашего Чеменли, поклянемся, что не станем вспоминать былое. Мы давно не дети, видит бог, солнце нашей жизни клонится к закату. Вся моя жизнь пошла прахом из-за тебя. Не смотри на меня так, Шахназ, я не собираюсь тебя в чем-либо упрекать. И совсем не хочу, чтобы ты жалела меня. Во многом я виноват сам… если это можно назвать виной. Я хочу сказать, что жизнь пошла уже за второй перевал, а у меня все еще нет рядом близкой души. А мне ее так недостает! Мне хочется, вернувшись с работы, услышать доброе слово. Все это в какой-то мере относится и к тебе. Но ты счастливее меня. У тебя есть сын. Часто ночами я спрашиваю себя: неужели в твоих глазах я действительно такой плохой человек? Неужели мне нельзя простить грехи той безумной юношеской поры? Что плохого я сделал тебе, Шахназ? Может быть, я совершил нечто такое, о чем и не подозреваю, а ты не можешь мне этого простить? Скажи мне. Неужели я лишен каких бы то ни было достоинств? Ведь я не вор, не мошенник, не кутила. Если и есть на моей душе грех, так это любовь к тебе. И вот уже больше тридцати лет я не слышу на нее отзвука. Все считают меня ненормальным, странным, удивительным человеком. Пусть считают, для меня это не имеет никакого значения. Только, прошу тебя, не смейся надо мной, хоть ты не считай это странностью. Мне это необходимо. Мне бы хотелось хоть что-нибудь услышать от тебя, Шахназ!

    Рамзи умолк. Теперь настала очередь Шахназ. Интересно, что она скажет в ответ на эти искренние, трогательные, бесхитростные слова? Айхан ждал взволнованно и нетерпеливо, потому что от ее ответа зависел весь уже небольшой остаток его жизни. Он знал, что ни на что не имеет права, даже если Шахназ сейчас, у него на глазах, даст согласие выйти замуж не за кого-нибудь, а за Рамзи Ильясоглу. И все-таки жизнь его сейчас зависела от ответа Шахназ. Еще не было в его жизни случая, чтобы он так безысходно зависел от кого бы то ни было. Но почему Шахназ молчиг? Что означает это ее молчание?

    - Рамзи-муэллим, - наконец произнесла она еле слышно. - Я благодарю вас за искренние слова, которые я услышала впервые за все тридцать лет. Я даже не знаю, как все это расценить…

    - Не знаете?

    - Я же сказала, что и сама не знаю, как к этому отнестись. Рамзи подошел к ней и взял ее за руку. Шахназ этому не противилась.

    - Шахназ!… - его голос дрогнул.

    Айхан не знал, куда ему деться. С гневом и ненавистью он принялся упрекать себя за то, что остался здесь, не покинул своего укрытия. Что еще суждено ему пережить? Как оглохнуть, чтобы не слышать ответа Шахназ. Но она молчала. Молчал и Рамзи. Что они там делают? Борясь с собой, он непроизвольно посмотрел в их сторону.

    - Я с тобой, Шахназ… любимая…

    Шахназ, подняв голову, прямо посмотрела на Рамзи, Айхан следил за их взглядами. Словно сидя в кабине истребителя, он перемещал появившуюся перед ним мишень в центр прицела. Сейчас он взял под прицел лицо Рамзи, потом его глаза. Когда Шахназ подняла голову и посмотрела на него, в его глазах мелькнула то ли улыбка, то ли усмешка. Айхан не знал, как ее расценить: это была то ли радость, то ли самодовольство, что он наконец склонил гордую Шахназ, которая долгие годы не хотела склоняться. В одно мгновение Айхан прочитал в его глазах: «Ты уже моя, Шахназ…» Вот они совсем близко, эти еще не утратившие юной свежести губы, наконец, он сможет дотронуться до этой мраморной шеи, обнять эту тонкую, как у девушки, талию…

    А Шахназ? Что она, остолбенела, что ли, смотрит на него будто завороженная…

    - Я жду, Шахназ-ханум, - повторил Рамзи.

    Айхан отчетливо понимал, в какое безвыходное положение попала Шахназ. И сама не знает, как из него выбраться.

    - Я сказал: как Эльдар разлучил нас, пусть так и соединит. Теперь его уже можно простить. Я даже горжусь, что на арене любви он был моим противником. В этом не вижу ничего унизительного.

    Он умолк, а Шахназ, пройдя между цветочными клумбами, приблизилась к памятнику. Рамзи обогнал ее с другой стороны. Они стояли рядом, и Шахназ смотрела туда, куда были устремлены незрячие глаза Эльдара Абасова, - на Бабадаг.

    - Рамзи… - произнесла она дрожащим голосом. - Мы сегодня приблизились к дороге, которая имеет свое далекое начало. Прежде чем ступить на нее, надо хорошенько подумать. Не так ли?

    - Да, Шахназ-ханум, подумать, конечно, надо! - глубоко вздохнув, взволнованно отозвался Рамзи.

    - Давайте мы оба еще раз хорошо подумаем, насколько это верный и необходимый шаг.

    В глазах Рамзи Ильясоглу смешались изумление с радостью, нетерпение с победой. Неужели сбудется то, о чем он мечтал эти долгие годы?

    Но Айхан больше не смотрел на них, не слышал их разговора. Он все понял, он не мог судить ни одного из участников сцены, свидетелем которой он невольно явился. Виноват был только он сам. И не только потому, что не ушел отсюда вовремя и невольно подслушал их разговор, а потому, что вообще приехал сюда. Мало того что приехал, еще и поселился в Чеменли. Почему, увидев этот памятник, он не бежал отсюда? Остался лишь для того, чтобы стать свидетелем этой сцены? Уж не захотелось ли ему еще раз своими собственными ушами услышать восклицание Рамзи, того самого Рамзи, который некогда сбросил его в холодную воду Агчая: «Или Шахназ, или никто!»? И не потому ли он не удалился из Чеменли, чтобы своими глазами увидеть, как Шахназ и Рамзи обмениваются пламенными взглядами?

    Айхан поднял голову. У памятника уже никого не было, лишь с дороги доносились веселые голоса.

    Сегодня с самого раннего утра в правлении колхоза царило необычайное оживление. Причины никто не знал, да ее, собственно, и не было. Если не считать радостного настроения самого председателя Рамзи Ильясоглу. Он вышел на работу намного раньше обычного, был весел и очень приветлив со всеми, кто попадался ему под руку.

    Будто в праздник, на нем была новая шелковая рубашка, новые брюки, туфли. Даже галстук был новый. Волнистые серебристые волосы аккуратно зачесаны. Председатель был чисто выбрит, будто собирался на какое-то вечернее торжество. Между тем было раннее утро.

    Зайдя в свой кабинет, Рамзи распахнул обе створки окна, выходящего в сад Эльдара. Ворвавшийся в комнату свежий утренний ветер полистал в беспорядке разбросанные на столе бумаги. Председатель аккуратно собрал их и положил в папку. Потом дважды нажал кнопку электрического звонка. Двумя звонками вызывался второй в Чеменли после председателя колхоза человек, председатель сельсовета Толстяк Насиб.

    Тот не замедлил появиться в дверях. На этот раз вместо папки на его животе покоились пальцы больших толстых рук.

    - Доброе утро, Рамзи-муэллим!

    - Заходи, заходи!

    Толстяк Насиб осторожно переступил порог и опустился на свое обычное место - стул с зеленой обивкой.

    - Ну, выкладывай, как дела? Почему у тебя такой утомленный вид? Ты что, страдаешь бессонницей?

    - Откуда вы знаете, Рамзи Ильясович? Не спал. Занят был.

    - Занят? Чем же, позволь поинтересоваться, ты был занят?

    - Чем же еще я могу быть занят… - Насиб был обеспокоен вопросом председателя. - Делал годовой отчет…

    - Ах, вон оно что… - удовлетворенно произнес Рамзи. - То-то в окне твоей гостиной до самого утра горел свет.

    - Выводит, и вы до утра не спали?…

    - Верно, Насиб, я тоже не спал, - подтвердил Рамзи. - Сегодня всю ночь не мог заснуть. И как ни взгляну в окно, у тебя в гостиной все свет горит.

    - Это не гостиная, Рамзи-гага, это комната, где я сплю. Один.

    - Один? Разве у тебя нет жены, детей?

    - Вот от них-то я и прячусь…

    - Я тебя не понимаю…

    - Чего ж тут непонятного. Ведь я храплю.

    Внезапно комната огласилась бурным, как сель, смехом Рамзи Ильясоглу. Он еще долго не мог успокоиться и, вытирая слезы, произнес:

    - Ну и ну, Толстяк Насиб, ты просто меня уморил. - Потом, хлопнув тыльной стороной ладони по его выступающему вперед животу, добавил: - А вот это действительно непреодолимая преграда между мужем и женой…

    Насиб хотел было присоединиться к его смеху, но спохватился и застыл на месте.

    - Ладно, не огорчайся, что ты храпишь, может, это и к лучшему, зато тебя минуют все другие ночные заботы. - И Рамзи внезапно переменил и тон, и тему разговора, - Я хочу у тебя кое-что спросить…

    - Пожалуйста.

    - Не можешь ли ты мне рассказать, как Ньютон открыл свой закон земного притяжения?

    Он спрашивал так серьезно, что Толстяк Насиб был совсем сбит с толку.

    - В каком смысле, Рамзи-гага?

    - В истинном смысле. Как ученый…

    - Наверное, с большим трудом. Подумал-подумал, и наконец…

    - Нет, ошибаешься, старый друг, все великие открытия делаются внезапно, в момент озарения, как голос из небытия, как молния во мраке ночи. Ньютон, наверное, сидел и смотрел в окно. Вдруг видит - с яблоневой ветки на землю упало яблоко…

    - Правда? - в глазах Насиба отразилось изумление. - А я всю жизнь наблюдаю, как у нас во дворе с яблонь падают яблоки, да не одно, а пять-шесть в день.

    - Ха-ха-ха! - Сегодня председатель был в прекрасном расположении духа. Он смеялся над каждым словом Насиба. - Говоришь, пять-шесть яблок в день? Вот в этом-то все дело. Значит, ты считал яблоки, потому и стал счетоводом, а Ньютон пригляделся к падению яблока, поэтому и стал ученым. Но дело не в этом. Сегодня рано утром я вышел погулять в сад Эльдара. Захотелось подышать свежим воздухом. И вдруг мне пришло в голову, что я сделал открытие.

    - Вы, Рамзи Ильясович? - удивился Насиб. - Может быть, ночью в обсерватории Рамзи-муэллима вам посчастливилось открыть новую звезду?…

    - Не отгадал, старый друг, не отгадал. Но тут такое дело: если даже открытие сделаю я, ученое звание присвоят тебе.

    - В каком смысле, Рамзи-гага?

    - Я сделал открытие, которое скорее касается местного правительства, чем председателя колхоза.

    - Что же это такое?

    - Ты сначала пошли своего курьера, пусть после обеда соберет аксакалов села. И местную интеллигенцию не забудь пригласить. Например, директора школы, главврача, агронома Мардана. Ну, пожалуй, достаточно. Да, чуть не забыл. Сообщи садовнику Айхану, пусть тоже придет на собрание. Как бы там ни было, он тоже наш аксакал.

    Насиб ушел. Рамзи принялся мерить комнату беспокойными шагами. Потом подошел к окну, всмотрелся в видневшийся сквозь деревья памятник Эльдару Абасову. Приняв какое-то решение, он уселся за свой письменный стол. Неожиданно дверь отворилась, и на пороге появилась Шахназ.

    - Можно, председатель?

    Рамзи опешил. Что за наваждение? С тех пор как он появился в селе, Шахназ впервые переступила порог его кабинета. Что бы это могло означать? Не пришла ли она закончить беседу, начатую вчера в саду Эльдара?

    Рамзи так растерялся, что забыл даже поздороваться с нею, и бросился к ней навстречу:

    - Ты ли это? Я не верю своим глазам…

    - Не разрешите ли вы для начала войти и присесть? - Шахназ с мягкой улыбкой смотрела на него.

    Рамзи, наконец придя в себя, предложил ей один из стульев, выстроившихся вдоль большого длинного стола, а сам уселся напротив.

    - Мне даже не верится, что это ты.

    - Я пришла с просьбой.

    - С просьбой? Нет, Шахназ-ханум, тебе не подобает просить, ты можешь только приказывать.

    - Я не шучу, Рамзи-муэллим, и много времени у вас не отниму. Если можно, выделите трактор, и всего на один день. Ребята хотят вспахать пришкольный участок.

    Широкие черные брови Рамзи изумленно сдвинулись.

    - Это просьба директора школы или же Шахназ-ханум?

    - Какая разница? И так и эдак.

    - Нет, разница большая, для директора школы у меня тракторов нет, а для Шахназ-ханум не то что трактор, даже экскаватор найдется.

    Шахназ промолчала; ей была непонятна причина столь бурной радости Рамзи, но она не придала этому никакого значения.

    - Шахназ-ханум, - тон его изменился, радость с лица исчезла, - все это легко устроить. Ради такого простого дела вряд ли стоило утруждать себя приходом в правление… Нет-нет, ты хорошо сделала, что пришла… Этим своим приходом ты будто подарила мне целый мир…

    - Рамзи-муэллим, что с вами? Не забыли ли вы, где находитесь? Мне нужно идти, у меня множество дел.

    - Множество дел? Разве тебе не сказали, что сегодня после обеда у нас будет небольшое собрание?

    - Мне никто ничего не говорил.

    - Наверное, сейчас звонят к тебе в школу. - И он нажал кнопку электрического звонка.

    Дверь отворилась, на этот раз появился не Толстяк Насиб, а секретарша председателя.

    - Передай Насибу, пусть Шахназ-муэллиму не ищут.

    - Что это за совещание, на котором я должна присутствовать, вы не можете мне объяснить, Рамзи-муэллим?

    К Рамзи сново вернулось хорошее настроение.

    - Позволь мне сейчас не отвечать на твой вопрос, вечером узнаешь. Правда, я не совсем уверен, правильно ли это будет Истолковано и всем ли придется по душе, но мне не хотелось бы заранее раскрывать карты. Я еще вчера в саду Эльдара хотел посоветоваться с тобой по этому поводу, но, как ты догадываешься, личные, семейные дела затмили дела общественные. Ведь и такое случается?

    - Я не считаю семейные дела сугубо личными, думаю, что они тоже относятся к разряду общественных, - произнесла Шахназ.

    - Вот видишь, как совпадают наши взгляды. Я этому очень рад.

    - Я тоже, - серьезно ответила Шахназ.

    Вчера в его сердце загорелся слабый огонек надежды, а сегодня Шахназ сама пришла к нему. Что ее привело сюда? Изменила ли она отношение к нему или между ними все еще продолжает стоять этот Эльдар? В сердце его опять шевельнулась ревность. И снова воскрес этот давно забытый образ Эльдара.

    Но ведь его давно нет на свете. И это - непреложная истина. Вон там, среди деревьев, на мраморной доске высечены две даты: 1921 - 1943. Эти цифры, особенно последняя, свидетельствуют о том, что Эльдара давно не существует, что он навсегда ушел из жизни, оставив его в покое. Может, чтобы увидеть эту вторую дату, он ежедневно ходит через этот сад, каждый день желая убедиться в том, что она существует. И напрасно он нервничает. Наоборот, надо радоваться, что в Чеменли возвышается подобный памятник. И именно он, этот простой кусок камня, должен помочь ему в осуществлении его мечтаний, связанных с Шахназ. Пусть выдуманные людьми подобные монументы условны, но они являются источником утешения. Пусть теперь этот каменный монумент поможет состояться живому человеческому счастью. Не так ли, Шахназ? Эти символы, которым поклоняются люди, сейчас ему на руку. Открытие Рамзи, о котором он намекал Толстяку Насибу, должно стать в глазах жителей Чеменли столь же ошеломляющим, как открытие самого Ньютона. Оно поможет разбудить в сердце Шахназ ответное чувство. Тогда, может быть, наступит конец всем сомнениям.

    - Шахназ-ханум, меня интересует одна вещь: твой покойный муж знал об Эльдаре?

    - Конечно, я сама ему все рассказала.

    - И он предложил назвать сына Эльдаром?

    - Нет, это я предложила, а он согласился.

    - И поэтому, наверное, ты очень любишь Эльдара?

    - Очень люблю, он мой сын, моя любовь, мое счастье. Все, что я потеряла с гибелью старшего Эльдара, я хочу видеть в младшем.

    Рамзи внутренне сжался. Эти слова были похожи на копье, нацеленное ему прямо в грудь. Значит, имеется в виду: то, что утратила, потеряв старшего Эльдара, не может найти ни в ком другом, кроме собственного сына. Что ж, и это надо стерпеть.

    - Это прекрасная мечта, Шахназ-ханум, - спокойно заметил Рамзи. - Бог даст, все будет так, как ты хочешь. Эльдар очень хороший мальчик, ведь его воспитывает такой умный педагог, как ты…

    - Дело в том, что в последние два года для Эльдара нашелся более умный и более мудрый воспитатель.

    - О ком ты? - с интересом спросил Рамзи.

    - Я говорю о садовнике Айхане, нашем новом соседе.

    - Айхане?

    - Почему вас это так удивляет?

    - Ты говоришь о нем, будто Айхан-киши не садовник, а по меньшей мере Макаренко.

    - А вы сами хорошо его знаете, Рамзи-муэллим?

    - Как не знать? Известно, что это очень трудолюбивый, добросовестно относящийся к своему делу, обычный человек.

    - Обычный? Нет, это необыкновенный человек, я уже не говорю о его деловых качествах, это очень редкий человек, схожий с алмазом.

    - Шахназ-ханум… - Рамзи удивленно развел руками.

    - Подождите, скоро вы сами в этом убедитесь. Вы что думаете, что Айхан-гардаш простой садовник? Он и садовник искусный, и механик прекрасный, отлично разбирающийся в моторах, он к тому же и скульптор… в общем, мастер на все руки.

    - Он же калека, что он может делать обгорелой рукой?

    - Видели бы вы, как он своими искалеченными руками отремонтировал дом Эльдара. Будто музей…

    - Я слыхал об этом…

    - Если бы я была на вашем месте, я бы поручила ему более додходящее дело в колхозе. Например, бригаду строителей… Да, да, не улыбайтесь!

    - Хорошо, Шахназ-ханум, я подумаю над вашим предложением. Не забудьте, что после обеда собрание.

    - Все уже здесь, председатель, ждут вашего указания. - Ha пороге возник Толстяк Насиб.

    Во главе с одним из самых старых жителей Чеменли, кузнецом Ашрафом, около двадцати человек заполнили просторный кабинет. Рамзи взял старого кузнеца под руку и усадил в мягкое кресло рядом с собой.

    - Дядя Ашраф, твое место вот тут, слева от меня, поближе к сердцу. А вы, Салима-ханум, садитесь по эту сторону, вот в это кресло. Остальные товарищи на меня не обидятся, потому что третьей и четвертой руки у меня нет.

    Улыбка пробежала по лицам людей. Все расселись. Председатель стоя оглядел каждого. Когда очередь дошла до Айхана, он смерил его внимательным взглядом. Неужели этот тщедушный, искалеченный человек обладает столькими достоинствами, о которых так красочно живописала Шахназ?

    Когда в комнате воцарилась тишина, Рамзи Ильясоглу наконец заговорил:

    - Товарищи! Мы сегодня вас побеспокоили для того, чтобы совместно с вами обсудить очень важный вопрос. Правление колхоза пришло к выводу, что нам необходимо посоветоваться с уважаемыми людьми нашего села - аксакалами и местной интеллигенцией, - выработать общее мнение. - Председатель перевел дух и многозначительно посмотрел на Насиба. Увидев, с каким удивлением тот его слушает, продолжал: - Мы посоветовались с местным правительством, то есть с председателем сельсовета, а вот теперь хотим посоветоваться с вами. Как вы знаете, приближается годовщина великой Победы над фашистской Германией. Страна готовится торжественно отметить этот исторический праздник. Всем известно, что в этой победе есть и большие заслуги нашего маленького села. Я бы назвал Чеменли краем героев. Я уже не говорю о возвышающемся в центре нашего села памятнике Герою Советского Союза Эльдару Абасову - в нашем селе выросло немало таких героев. Кто не слыхал о проявившем большую отвагу при защите героического Ленинграда Искендере Ашраф оглу, - тут он почтительно возложил руку на плечо Ашрафа-киши. - Сражавшейся плечом к плечу с ним и погибшей в осажденном Ленинграде Гюльназ Абасовой, о заслугах сидящей среди нас уважаемой Салимы-ханум, о героизме Насиба-гага, нашего местного правительства. Никогда не должны быть забыты имена пожертвовавших своей жизнью во имя спасения Родины Мурада Азимова, Алиша Гасанзаде, Мусы Мамедова и десятков других наших земляков. Мы должны подумать и принять решение об увековечении их памяти, в особенности памяти нашей общей гордости - Эльдара Абасова.

    Произнеся все это, председатель хотел встретиться взглядом с Шахназ-муэллимой, но та задумчиво смотрела в дальний угол комнаты.

    «Увековечить память Эльдара Абасова!» Проследив за взглядом председателя, Айхан понял, что, слова эти были обращены к Шахназ.

    Что же последует за этим? К чему клонит этот Рамзи, так торжественно начавший свою речь?

    - Наследие далеких предков - наше ущелье Агчай; каждый его камень, каждая его скала всегда были краем героев. Я смотрю на возвышающуюся на склоне Карадага крепость Шамиля как на самый большой символ этого героизма. Передающаяся в народе из уст в уста легенда о Гылынджгая - это тоже легенда о героизме нашего народа. И наших детей мы должны воспитывать в том же духе. Если бы вы слышали, как интересно передал эту народную легенду сын Шахназ-ханум - Эльдар! Как рассказывал о наших предках, до последнего дыхания бившихся с пришедшим сюда врагом и превратившихся в камни. Когда он говорил, мне казалось, что я все вижу своими глазами. Я будто слышал их укор: «А где же Гылынджгая наших потомков - Эльдара, Искендера, Оруджа, Гюльназ?»

    Как я только что сказал, Эльдар Абасов - наша гордость, - продолжал Рамзи. - Благодаря его героическому поступку Чеменли стал еще более знаменитым, нас везде превозносят. А что мы сделали в ответ? Чем отметили заслуги Эльдара Абасова? Что мы сделали для увековечения его памяти, кроме этого небольшого бюста, что стоит на склоне Гылынджгая? А этого мало, товарищи; очень мало. - Рамзи, искоса взглянув в сторону, где сидела Шахназ-муэллима, и, видимо, что-то вспомнив, продолжил: - Правда, в уходе за садом Эльдара, в посадке там цветов есть большой вклад наших ребятишек-школьников, их любимой учительницы Шахназ-ханум. Я хочу особо отметить и заслуги нашего садовника Айхана-киши. Вы хорошо знаете, как много труда он вложил, чтобы с Гаяалты провести воду в сад Эльдара. Он значительно расширил сад. Навел там образцовый порядок, самым современным способом посадил деревья, одно ценнее другого. - При этих словах председатель метнул мимолетный взгляд на Шахназ и, увидев удовлетворение, которое отразилось в ее глазах, почувствовал, что достиг цели.

    Это понял и Айхан; он знал: все, что было сказано, адресовано только Шахназ. И бюст Эльдара, и посаженные там деревья, и проведенная туда вода сами по себе не имеют никакого значения. Все это смахивает на безмолвный код в новых отношениях между Рамзи и Шахназ.

    - Все это, конечно, заслуживает одобрения, товарищи. Хотя Айхан-киши прибыл в Чеменли из другого места, и у него с Эльдаром Абасовым лично нет никаких связей, может показаться, что Эльдар - его сын или родной брат. По существу, так и должно быть. Эльдар - гордость не только жителей Чеменли, но и всего народа. Итак, из всего, что я здесь произнес, хочется сделать такой вывод: чтобы увековечить память Эльдара Абасова в канун великого праздника - годовщины Победы, мы должны подумать и что-то предпринять.

    Айхан больше его не слушал, потому что ему все стало ясно. Председатель в связи с праздником Победы был намерен воздвигнуть Эльдару Абасову какой-то дополнительный монумент, назвать еще что-нибудь в селе его именем или же соорудить нечто подобное. Разве в этом дело? Разве так трудно понять, чего добивается Рамзи? Как тонко он поддел его, Айхана… «Дорогие, почетные люди села, разве вы не догадались, в чем причина такого усердия Айхана амиоглу? Он обслуживает сад Эльдара, проводит туда воду с Гаяалты, сажает новые деревья, ухаживает за ними - и всегда и везде он думает только о себе, незаметно для всего села живет только для себя. Спрятавшись за имя другого человека, он пожинает плоды народной любви к нашему герою, купается в лучах его славы».

    - И вот я собрал вас здесь для того, чтобы посоветоваться с вами. У нас есть хорошая задумка, вернее, у нас есть план_; и мы выносим его на ваше рассмотрение. Если не возражаете…

    - Очень хорошо делаешь, сынок, говори дальше, - внезапно за всех произнес Ашраф-киши.

    - Я предлагаю в Чеменли - или в саду Эльдара, или в другом подходящем месте - воздвигнуть новый монумент, достойный имени нашего героя. Такой памятник, чтобы в его тени помещалась Гылынджгая. Чтобы всякий идущий по мосту Улу, задолго до того как попадает в село, издалека видел его.

    - Молодец, сынок! - растроганно повторил Ашраф-киши. - Да продлит аллах твою жизнь, Рамзи!… Председатель одной рукой достал из кармана платок и вытер пот со лба, а другую положил Ашрафу-киши на плечо.

    - Большое спасибо, дядя Ашраф. Эти ободрительные слова я отношу больше не к себе, а к таким повидавшим жизнь людям, как вы, потому что вы были нашим первым воспитателем. - Затем он снова обратился к сидящим: - Кроме того, я думаю разбить возле этого памятника просторный парк и назвать его именем нашего героя: «Парк культуры и отдыха имени Эльдара Абасова». Как вы на это смотрите? По-моему, Гаяалты больше подходит для этой цели. Спасибо нашему Мардану… и Айхану амиоглу. Они сумели сломить волю консерватора Аждара-киши, заложили там образцовый фруктовый сад. Хорошо бы превратить этот сад в уголок парка культуры. По-моему, это оригинальная идея. Таким должен быть сельский парк нового типа.

    - Да пойдет тебе впрок молоко твоей матери, сынок! - снова не сдержался Ашраф-киши.

    - Да проживешь ты сто лет, Рамзи! - поддержал его другой аксакал.

    - Ты и сам достоин большой славы, председатель!

    Звуки аплодисментов смешались с одобрительными возгласами.

    Айхан спокойно огляделся. Почувствовал, что никто из сидящих на него не обращает внимания. Даже если он встанет и потихоньку выйдет из комнаты, никто этого просто не заметит. Сначала ему захотелось действительно встать и уйти, но тут же подумал, что это будет смешным и неуместным поступком. Кроме того, ему любопытно было узнать, чем все это кончится. Он впервые видел Рамзи в такой роли.

    - У нас есть еще одно предложение, - вдруг как-то неуверенно проговорил Рамзи. - В доме Эльдара Абасова хорошо бы устроить музей. Музей боевой славы или Дом-музей героя. Как вы на это смотрите?

    Все взгляды теперь были устремлены на Айхана. Хорошо, что он не ушел. Сказали бы, из-за дома сбежал.

    - Дом-музей? - испуганно проговорил кто-то. - А где будет жить Айхан-киши?

    - Да и Айхан-гардаш вложил столько труда в этот дом…

    - Верно, верно… От этого дома оставались только стены. Айхан своими руками превратил его в дворец.

    - Айхан-киши разве откажется от своей виллы?

    Председатель никого не перебивал.

    - Правильно, о труде, который вложил Айхан амиоглу в этот дом, мне известно. Но сейчас речь не об этом, Мы должны заботиться не о своих, а об общественных интересах. Мы ведь не собираемся оставить без приюта такого замечательного садовника, как Айхан амиоглу. Все, что будет нужно сделано.

    Улучив момент, когда Рамзи на мгновение умолк, Мардан вставил с места:

    - Мы бы построили для дяди Айхана дом еще красивее. Но согласится ли он на это? - И, обернувшись, вопросительно посмотрел на Айхана.

    - Конечно. - Это ответил Насиб.

    - А пока новый дом будет строиться, где человек будет жить? - спросил кто-то из аксакалов.

    Толстяк Насиб решил, что этот вопрос относится именно к нему.

    - Я готов подарить ему свои две комнаты… Только бы был открыт Дом-музей нашего Эльдара-гага…

    - Это второстепенный вопрос, - перебил его председатель. - В первую очередь мы должны думать о том, чтобы приобщить Чеменли - колыбель Эльдара Абасова - к славе, достойной его имени. В далеком горном селе - музей! Вы можете себе представить, товарищи, что это значит? Мы должны превратить Чеменли в одно из самых культурных, самых передовых сел страны. В нем должны быть не только боевые герои, но и герои труда. Возьмем, к примеру, того же Айхана-киши. Разве проделанная им за два года работа недостойна золотой медали «Серп и молот»? Конечно, достойна, только надо подумать об этом, правильно организовать дело. Извините, я несколько удалился от темы. Что же касается Дома-музея Эльдара Абасова, я убежден, что Айхан амиоглу и сам не станет возражать.

    - Не станет, не станет! - проговорил кто-то. - Айхан-киши не такой человек…

    - Правильно, он человек бескорыстный.

    Председатель искоса взглянул на Айхана, потом почему-то на Шахназ. Затем он обратился к дедушке Ашрафу:

    - Так я говорю?

    Тот закивал.

    - Значит, по поводу увековечения памяти Эльдара Абасова; особых возражений нет? А теперь перейдем к другому вопросу. Мы не должны пугаться расходов на это святое и славное дело.

    - О чем ты говоришь, председатель? Люди Чеменли ничего не пожалеют для благого дела.

    - В закладке парка примут участие и школьники, - наконец тихо произнесла Шахназ. - И уход за ним мы возьмем на себя. Будут сэкономлены значительные государственные средства.

    У Рамзи отлегло от сердца. Шахназ сидела все время, словно набрав в рот воды.

    - Большое спасибо, Шахназ-муэллима, я знал, что вы нам поможете. Вместе с тем мы, конечно, понимаем, что бюджет сельсовета с этим справиться не может. На эти дела должны быть выделены большие средства. К тому же было бы целесообразно пригласить в село известных в республике архитекторов и скульпторов.

    - Правильно говоришь!

    - Поскольку мы должны построить в селе парк культуры и отдыха имени нашего героя, нам необходимо при сельсовете создать бригаду либо комиссию, словом, что-то в этом роде - название можно придумать и потом, - что-то вроде штаба. По-моему, в штатное расписание сельсовета уже теперь можно внести должность будущего директора парка. Это требование времени. Пусть этот человек прямо сейчас возьмется за дело, возглавит посадку деревьев, и все строительные работы. Причем на эту должность я без малейшего колебания выдвигаю кандидатуру нашего прекрасного садовника, трудового человека Айхана амиоглу. Убежден, что он отлично справится с порученным ему делом. Выражаясь словами Шахназ-ханум, Айхан амиоглу исцелитель земли. И это действительно так. Поэтому, как мне кажется, вам придется по душе назначение Айхана амиоглу директором парка культуры и отдыха, если, конечно, сам Айхан амиоглу против этого не возражает…

    При последних словах председатель снова обернулся в сторону Айхана. Что он должен был ответить этим людям? Теперь все ждали, что он скажет. Его сердце было полно слов, таких слов, ни одно из которых он не имел права произнести. Надо было выходить из этого положения. Молчание затянулось.

    - Айхан амиоглу! - несколько фамильярно обратился к нему председатель. - Как вы на это смотрите?

    Айхан посмотрел ему прямо в глаза, потом хотел взглянуть в сторону, где сидела Шахназ, но не осмелился.

    - Я… по правде говоря, не знаю, что и сказать… - Голос его дрожал.

    - А что тебе надо говорить? Ответь: ты согласен быть директором?

    - Уж об этом я не говорю… - Айхан вдруг почувствовал, что разволновался. Стоит ли огорчать людей, сидящих в этой комнате, есть ли в этом необходимость?

    - А о чем же ты хочешь сказать?

    - Как член этого колхоза я возражаю против некоторых ваших предложений, председатель.

    - Возражаешь? - очень сдержанно переспросил Рамзи. - Например, против чего ты возражаешь?

    - Например, против возведения нового памятника Эльдару Абасову… - Он не мог закончить фразу. «На что тебе это нужно, глупец! Зачем ты выставляешь себя на посмешище? Какое тебе до всего дело?»

    - Айхан амиоглу, говори, говори, не бойся.

    - А я ничего и не боюсь. Не могу понять, откуда вы все это взяли? Новый памятник, парк культуры и отдыха. Дом-музей…

    У Рамзи сдвинулись брови, на лице появилась усмешка.

    - Ты хочешь сказать, что кто-то должен нам об этом напоминать? А наши собственные мысли, наша инициатива?

    - У нас еще столько забот…

    - Верно, забот у нас еще много, впереди предстоят большие дела, но и эта - одна из многих и особенно важных забот.

    - Пока неясно, для кого и для чего это чрезвычайно важно. - Он сказал это, но тут же раскаялся. В этом странном намеке не было ни малейшего смысла - его не поймут ни Шахназ, ни сам председатель. Но даже если бы и поняли, что бы он выиграл?

    - Может быть, ты выскажешься яснее, Айхан амиоглу? Неужели на тебя так подействовал разговор о музее? Я же сказал, что мы не собираемся выкидывать тебя на улицу.

    - Нет, меня беспокоит другое.

    - Тогда что же?

    Он сначала хотел ответить на этот вопрос себе, но это был очень смешной ответ: «Рамзи-муэллим, меня в данный момент больше беспокоит твой устремленный на Шахназ взгляд…» Но действительно ли это так? Нет! Была причина куда более важная. Сквозь услышанные на этом неожиданном собрании благие планы и благородные слова он пытался заглянуть вперед. Нет, его беспокоили не только взгляд, устремленный на Шахназ, и не только слова, сказанные ею вчера: «Об этом надо подумать». Его беспокоило совсем другое: председатель был намерен вступить в странное и смешное состязание с ним - давно покинувшим этот мир Эльдаром Абасовым. Взобраться на этот пьедестал славы, ненужный самому Эльдару Абасову, и таким образом прославиться и завоевать почет!

    А устремленные на него со всех сторон глаза ждали ответа.

    - Меня беспокоит то, - заговорил он уверенно, - откуда в такой разгар колхозных работ вам пришла в голову мысль об увековечении славы Эльдара Абасова?

    - Что это ты говоришь, Айхан! - вместо председателя воскликнул Ашраф-киши. - Колхозные дела - своим чередом, а уважение к героям - своим…

    - Я очень тебе удивляюсь, Айхан-гага, - не сдержался Толстяк Насиб. - Ты действительно очень странный человек, оказывается… Мы тебе новые штаты в сельсовете открываем, а ты…

    Снова поднялся Рамзи.

    - Айхан амиоглу, ты спрашиваешь, почему мы вспомнили об Эльдаре Абасове? Разве ты не живешь в этой стране? Разве не слышал о памятниках, что украшают ее села и города, памятниках, прославляющих нашу землю, наш народ?

    - И у нас тоже есть вполне достойный памятник, - Айхан показал в окно на сад Эльдара. - Этот бюст, по-моему, самый прекрасный памятник в честь Эльдара Абасова. - Произнеся эти слова, он вдруг увидел окаменевшее, взволнованное лицо Шахназ ощутил в груди горькую боль.

    - Что это ты твердишь «наш», Айхан-гага, - бросил с места Насиб, - «у нас вполне достойный»? Ты ведь в Чеменли без году неделя…

    - Почему ты позволяешь такое говорить, председатель? - неожиданно резко вмешался в разговор Мардан. - Надо думать, прежде чем что-либо произнести. Мы собрались сюда не для того, чтобы оскорблять людей.

    - А что я сказал, Мардан-гага? - растерялся Насиб. - А ему можно оскорблять нашего героя-земляка?

    - Успокойтесь, товарищи! - Рамзи постучал карандашом по графину. - По правде говоря, я не верю своим ушам, мне и в голову не могло прийти, что в Чеменли может найтись хоть один человек, который бы начал возражать против столь благородного предложения. Очень жаль…

    Ашраф- киши сказал:

    - Потерпи, председатель. Может быть, у Айхана есть свои доводы. Послушаем его до конца, посмотрим, что он скажет.

    - Я все сказал, дядя Ашраф.

    - Под таким делом ты первым должен был подписаться, Айхан.

    - Я считаю, что нет никакой необходимости ставить новый памятник, который бы отбрасывал свою тень на Гылынджгая, как выразился председатель. И затраченные на него деньги были бы бессмысленной расточительностью.

    Все замерли в изумлении. Айхан понимал, насколько тяжелым обвинением было это молчание, но отступать уже было некуда. Надо было идти только вперед, причем идти более смело.

    - Я никак не пойму, Айхан-гардаш, - нарушила тишину Салима. - Ты считаешь эти расходы ненужными?

    - Пусть объяснит, в каком смысле ненужные?

    - Мы тебя не понимаем, Айхан…

    - Может быть, ты хотел сказать, что эти расходы несвоевременны, дядя Айхан? - Мардан чуть не просил прощения за него у всех присутствующих, - Может, ты хочешь сказать, что мы поспешили?

    Айхан помолчал. Салима спросила с места:

    - Мы все знаем, что Айхан не из тех людей, которые бросают слова на ветер. Дадим же ему возможность хорошенько пояснить свою мысль.

    - Правильно… Пусть объяснит, в каком смысле эти траты напрасны, - вставил Насиб.

    Председатель, все еще пытаясь сохранить выдержку, спокойно спросил:

    - Может быть, ты все-таки ответишь на эти вопросы?

    - Разве я не ясно сказал? У нас есть дела поважнее нового памятника, парка культуры и отдыха, дома-музея. К тому же, разве все Чеменли не является парком? - Но он чувствовал, что и эти его слова неубедительны. - В каком уголке земли можно найти еще такой естественный, такой огромный парк! Ведь по всей стране создаются целые плодовые объединения, появились хозяйства, впятеро увеличившие урожайность. Разве нельзя это сделать в Чеменли?

    - Вот этот разговор мне нравится, - вдруг прервал его председатель. - Когда ты так говоришь, я признаю, что ты действительно исцелитель земли. Но плодовые объединения своим чередом, а уважение к памяти героев-земляков - своим. Одно другому не мешает, Айхан амиоглу.

    Раз сказанное им нравится Рамзи, значит, он, Айхан, где-то допустил ошибку. Но сейчас не время анализировать - сейчас надо взять на прицел и ударить.

    - Что же ты сам себе противоречишь, председатель? - произнес он резко. - Только что тут утверждали, что Чеменли - край героев. Так почему же в этом краю героев мы должны Эльдара Абасова выделять среди других? Разве каждый герой из легенды маленького Эльдара о Гылынджгая недостоин такого же уважения? Почему же их каменные изваяния не отличаются друг от друга? Почему только Эльдара Абасова мы хотим выделить из их числа?

    - Он этого достоин, он -Герой Советского Союза. Эльдар - гордость не только Чеменли, всего нашего народа.

    - А разве другие этого недостойны? Не говоря уже о том, что героев увековечивают не только памятниками, но и делами, а может быть, и осуществлением дел, которые были ими начаты. Кроме того, надо уважать достоинство героев…

    - Я не могу тебя понять, Айхан амиоглу…

    - Нет, пусть он говорит, - вдруг вмешалась Шахназ со скрытым волнением. - Айхан-гардаш, говорите, ты… вы еще что-то хотели прибавить…

    - Мне нечего прибавить.

    - Воздвигнуть памятник в честь Эльдара - разве это неуважение к его достоинству?

    - Речь идет не об Эльдаре Абасове, Шахназ-ханум. Я вообще говорю о сущности героизма. Насколько я знаю, Эльдар пожертвовал собой во имя Родины, во имя народа. Он был носителем высшего идеала и сражался за него, а мы хотим отделаться монументом и думаем - чем он монументальнее, тем больше почета мы оказываем герою. Не так ли?

    - Нет, Айхан-гардаш, так нельзя ставить вопрос. Если вдуматься, тут нет противоречия. Напротив, героизм и памятник герою - что же здесь несовместимого?

    На дрожащих рассеченных губах Айхана появилась усмешка. Он содрогнулся, вспомнив свой последний диалог с Шахназ на мосту Мариам. Но теперь молчать было нельзя. Шахназ ждала его ответа. Может быть, следовало сказать: «Это ты привела меня к этой высокой, этой благодарной идее, - чтобы все здесь сидящие застыли словно статуи. - Ты помнишь мост Мариам? Или ты забыла, что назвала меня дьяволом?»

    - Вы в этом уверены, Шахназ-ханум? Это ваша давнишняя идея? - Он вдруг чуть не выдал себя. Он вдруг вспомнил, что сейчас не сорок первый, а семьдесят первый год, и он не Эльдар Абасов, а Айхан Мамедов. И как Эльдар, и как Айхан он запомнил на всю жизнь пощечину, ставшую звездой. По какому же праву он хочет напомнить Шахназ - этой Джемме с косами из Чеменли - об этой пощечине, доказав, что она была несправедлива? В который уже раз он принялся себя укорять. Встать и уехать отсюда, навсегда покинуть Чеменли.

    - Айхан амиоглу, вот я сижу и думаю, о чем ты рассуждаешь? Но не могу найти ответа. - Тихий спокойный голос Рамзи напомнил ему, что нельзя покидать поле боя. Этим он только облегчит жизнь председателю, развяжет ему руки.

    Надо идти до конца. Но как это сделать? Нервы его были на пределе.

    - Знаешь, почему тебе трудно возразить? Ведь в последнее время в Чеменли появились родник Айхана, аллея Айхана…

    - Не говоря уже о саде Айхана… - подоспел ему на помощь Насиб. - Фруктовый сад в заповеднике Гаяалты тоже начали называть «сад Айхана»…

    - Погоди-ка, Насиб, - нервно махнул рукой председатель. И повернулся к Айхану: - Как же получается, что о своем собственном достоинстве ты не забываешь, а Эльдара Абасова знать не хочешь? А еще рассуждаешь о сущности героизма…

    Такого поворота Айхан не ожидал. Он мог, конечно, сказать: «Спросите об этом у людей, ведь я никого ни о чем не просил.» - Но этим председателя не возьмешь. И только у него одного есть личное право возразить ему. Но он на это не пойдет, не может пойти, и он хорошо это знает.

    - По правде, это несерьезно по поводу родника Айхана, аллеи Айхана. Прикажите, чтобы с завтрашнего дня названия эти изменились. Речь не об этом. Это какая-то бессмыслица. Скажите, во имя чего вы чуть ли не весь свет пытаетесь назвать именем Эльдара Абасова? Сад имени Эльдара Абасова, парк культуры имени Эльдара Абасова, школа, музей, что еще? Все, что переходит границы, превращается в карикатуру.

    - В карикатуру? - Рамзи внезапно встал, потрясенный. - Ты хотя бы понимаешь, что говоришь, Айхан амиоглу? Если бы ты сам не был участником - войны, я тут же выгнал бы тебя с собрания. - И, облизав пересохшие губы, добавил: - Даже из села бы выгнал. Вы только подумайте, что он произнес: «карикатура»! Что ты этим хочешь сказать? Говори в открытую. Может быть, ты думаешь, что кроме увековечения памяти нашего героя-земляка у нас есть какая-то скрытая цель? Ошибаешься, Айхан амиоглу, сильно ошибаешься. - Его голос гневно звенел, но он все-таки успел оглядеть лица собравшихся. - Тот, кто ищет скрытого умысла в столь священном деле, сам вызывает подозрение. - И, обернувшись к Шахназ, заговорил совсем другим тоном: - Я удивляюсь, Шахназ-ханум, неужели это тот самый Айхан, которого вы везде так пылко расхваливаете? И я, доверившись вам, чуть не назначил его директором будущего парка культуры.

    Шахназ молчала. Что можно было возразить председателю в создавшейся ситуации? А Рамзи продолжал:

    - Отец Эльдара Абасова, известный в нашем селе аксакал Алмардан-киши, некогда говорил, что добро и зло всегда соседствуют, как пара ангелов. Когда человек рождается, один садится ему на правое плечо, другой - на левое. Как видно, Айхан амиоглу, ты нашел общий язык с обоими.

    Толстяк Насиб неожиданно рассмеялся.

    - Рамзи-гага, про этих ангелов я тоже слыхал. Говорят, в детстве человек играет с этими ангелами. Если разозлится - схватит одного из них и задушит. Остается один. Только тогда, когда человек вырастет, он сможет узнать - какого ангела задушил. Айхан амиоглу в детстве, видно, был мямлей, не сумел задушить ни того, ни другого. И теперь какой ангел ему понадобится - того и зовет на помощь… хи… хи… хи…

    Но никто не поддержал его смеха. Все молчали. Воспользовавшись тишиной, Айхан, передразнивая это его вечное «гага», жестко произнес:

    - Одного из них я могу подарить тебе, Насиб-гага. Выбирай!

    - Зачем же. У меня есть собственный - добрый ангел.

    - Ладно, прекратите этот ангельский разговор! - раздраженно прервал их Рамзи. Чувствуя, что все ждут его последнего слова, он медленно подошел к окну и, кивком указав на памятник Эльдару, проговорил: - Ты только взгляни на него, Айхан амиоглу, в сыновья тебе годится, а кажется, будто орел присел на вершину скалы, лев на склоне горы отдыхает. Иногда я думаю, что за этим столом должен был сидеть не я, а он. Но что поделаешь, такова жизнь.

    - Верно, председатель, жизнь - как лестница: один поднимается, другой спускается.

    - Да, Айхан амиоглу, - вновь вмешался Насиб. - Один становится героем, другой - садовником.

    - А третий - пятым колесом в телеге! - тонкой насмешкой заключил Айхан. Это вызвало еще большее раздражение и у без того нервничающего Рамзи, но он хорошо знал, что этого нельзя показывать ни в коем случае. Он решил подвести итог.

    - Итак, все ясно, товарищи. Мне необходимо было узнать ваше мнение, мнение наиболее уважаемых жителей нашего села, а потому ставить на голосование нет необходимости. Остался открытым только один вопрос - о директоре парка. Решим и его. Думаю, что самая подходящая кандидатура - сам Мардан. Зачем нам, сохранив огонь в своем очаге, копаться в чужих углях? Мардан умный, живой парень. На очередном заседании сельсовета все обсудим. Хочу довести до вашего сведения, что нам предстоит еще решить вопрос об изменении названия нашего колхоза. По-моему, наш чеменлинский колхоз «Победа» целесообразнее назвать колхозом имени Эльдара Абасова,

    - Правильно, правильно! - поддержал его Насиб. - У меня тоже есть предложение, товарищи. Я предлагаю аллее Айхана и роднику Айхана дать имя Эльдара Абасова. Иначе товарищи из центра сочтут нас политически неграмотными, сокажут, что в нашем селе простого садовника почитают больше, чем народного героя…

    - Ты всех опередил, Насиб, - бросил с места Айхан. - Доброе намерение - уже полдела.

    Рамзи хоть и почувствовал, что эта реплика относится не к Насибу, а адресована ему, но виду не подал. У него еще будет время отыграться.

    - Все ясно, товарищи, - сказал он. - Если нет других предложений, можно расходиться.

    Когда комната опустела, Рамзи в глубокой задумчивости остановился у окна. У него будто проснулась боль в заломленной и треснувшей у водопада Нуран руке. Незрячие глаза Эльдара были устремлены на него. «Что это я делаю? На что сдался мне памятник этому негодяю?» И почему-то поежился, вспомнив взгляд Айхана, который таил в себе какой-то магнетизм. По телу побежали мурашки.

    Дерево, сгорая, превращается в пепел,

    пепел ложится в землю, а на этой земле

могут вырасти самые прекрасные цветы на свете.

 

    Поздним вечером, когда собрание закончилось, Салима тихонько подошла к Шахназ.

    - Мы с Марданом хотим проводить тебя до дому. Я бы попросила тебя остаться у нас переночевать, но ты ведь не согласишься, Эльдар дома один.

    «Интересно, что это случилось с Салимой? Разве она не знает, что я могу пойти с Айханом?» Но они обе отлично понимали друг друга. После этого довольно странного выступления Айхана Салиме, видимо, не хотелось оставлять Шахназ наедине с ним.

    - Я пойду с Айханом, - улыбнулась Шахназ. И Салима истолковала эту улыбку по-своему. - Зачем утруждать вас!

    Салима ей ничего не ответила и, увидев приближающегося к ним большими шагами Рамзи, произнесла:

    - Ну что ж! Спокойной ночи! - И поспешила к Мардану. Рамзи догнал Шахназ, задыхающимся голосом проговорил:

    - Одну минуту, Шахназ-ханум. Неужели ты собираешься одна идти в махал Сенгер? Подождите немного… Сейчас я отвезу вас на машине…

    Салима не слышала, что ответила Шахназ, между тем это было ей интересно. Но как только гул машины, направляющейся в сторону махала Сенгер, стих, она услышала стук палки о мелкие камешки, удаляющийся в том же направлении. Айхан в полной темноте, волоча искалеченную ногу, должен был тащиться один к своему дому со звездным окном.

    Салима тихо подошла к сыну. Она хотела ему что-то сказать но передумала. Мардан был расстроен, как ребенок, он места себе не находил. Пылкие чувства, которые он питал к Айхану - этому мудрому, терпеливому человеку, - будто посыпали снегом. Слова Айхана его глубоко задели. Как завтра, когда они встретятся, он посмотрит в глаза человеку, которого он так уважает?

    Мать с сыном дошли до дома, привычно беседуя о самых обычных делах. Будто оба поклялись в душе не заговаривать о том, чему только были свидетелями. Но дома, в ночной тишине, Салима, видя, как Мардан страдает, осторожно спросила:

    - Что с тобой, сынок? Ты бы лучше в эти дела не вмешивался. Видел, как председатель закусил удила? И тебя запутают. Что я тогда буду делать?

    - Ты о чем, мама? Меня беспокоит совсем не это, а дядя Айхан. Никак не могу понять, что это с ним стряслось. Почему он так придирался к каждому слову председателя?

    - Разве ты не живешь в Чеменли? Разве не знаешь, о чем говорят люди?

    - А ты что, веришь в эти пустые бредни? Что ты называешь пустыми бреднями?

    - Будто Айхан потому так тянется к маленькому Эльдару, что… влюблен в его мать. Ты это имеешь в виду? - Мардан горько усмехнулся.

    - Здесь нет ничего смешного…

    - Как это - нет ничего смешного? - прервал ее Мардан. - Ты же хорошо знаешь дядю Айхана. Он разве допустит, чтобы в его возрасте…

    - Не нервничай… Что это с тобой сегодня, погоди, дай договорить… Ты правильно говоришь, я тоже считаю, что он достойный человек… Именно поэтому, во имя сохранения этого достоинства, он готов на любую жертву. - Салима с легкой улыбкой прибавила: - Ты еще слишком молод, Мардан, чтобы это почувствовать, - и она погладила сына по голове.

    - А ты это почувствовала?

    - Я? - Салима улыбнулась. - Не по его, а по поведению Шахназ я многое поняла.

    - Шахназ-муэллимы? - Мардан был так искренен, что Салима даже порадовалась за него в душе.

    - Ну, а почему бы и нет? Если речь идет о возрасте… то любви все возрасты покорны…

    - Я тебя не понимаю, мама!…

    - Я знаю, тебе трудно меня понять. - Глубоко вздохнув, она добавила: - Мы, матери… растим вас, жертвуя многим, откуда вам это знать?…

    Не успев договорить, Салима поняла, какую совершила ошибку, какую ношу обязательств возложила очередной раз на своего умного сына, и расстроилась.

    - Не беспокойся, мама, это ко мне не относится.

    - Ну конечно, мой мальчик, - и она прижала сына к груди.

    - Но ведь говорят, что Шахназ-муэллима собирается снова выйти замуж? - Мардан постарался отвлечь ее. - Причем не за дядю Айхана, а за Рамзи…

    - По-моему, и на этот раз ничего доброго не получится.

    - Почему?

    - Айхан помешает, хотя бы косвенным образом…

    - Ничего не понимаю. Объясни, пожалуйста.

    - На сегодняшнем собрании выявилась их взаимная неприязнь. Мне кажется, что это связано с Шахназ.

    - Мама!… Нехорошо так говорить, умоляю тебя… Откуда тебе в голову приходят мысли, которые дяде Айхану и. во сне не снятся? Ну, допустим, что это так, но какое это отношение имеет к памятнику Эльдару или к парку культуры?

    - Разве не видно, что они терпеть друг друга не могут?

    - Опять же допустим. Но дядя Айхан не из тех, кто на таком языке разговаривает со своим противником, если он даже и питает какие-то враждебные чувства к Рамзи. И я не поверю, что из-за Шахназ-муэллимы или из простой неприязни к Рамзи он говорил все это. Он скорее умрет, чем ступит на нечестный путь.

    С любовью и тревогой слушала его Салима и с сомнением покачала головой.

    - Может быть, ты и прав, сынок. Но прошу тебя держаться подальше. Я уже сказала, что ты можешь попасть в неприятную историю.

    - О чем ты говоришь, мама! Разве я могу стоять и смотреть на все это со стороны?

    - Прошу тебя, Мардан, не говори так. - Казалось, она готова была стать перед сыном на колени. В ее сердце бушевал ураган. Откуда явился в Чеменли этот человек? Зачем он приехал? Чего хочет от ее сына и от нее самой? Не пришел ли он для того, чтобы отобрать у нее ее Мардана?

    - Что с тобой, мама? Так нельзя, я ведь тоже занимаю какое-то положение в нашем селе…

    - Знаю, знаю… но тебе с ними не тягаться… Ты же сам видишь, этому Рамзи-муэллиму ты и без того не по душе. Все пытается под каким-либо предлогом убрать тебя или под видом учебы услать куда-нибудь.

    - На учебу не он меня посылает вовсе, а райком партии. Причем по моей же просьбе…

    - Как? - побледнела Салима и опустилась в рядом стоявшее кресло. - Ты опять едешь учиться? Куда?

    - В Высшую партийную школу.

    - А Джамиля?

    - И ее возьму с собой.

    - А я?

    - А тебе тоже захотелось снова учиться?

    - Не смейся надо мной, сын, что я буду без тебя тут делать?

    - Вернее, как я там обойдусь без тебя? Это ты хочешь сказать?

    - Мардан…

    - На этот раз тебя заменит Джамиля…

    - Правда? - Она обиженно посмотрела на сына. - Ну конечно, я свой долг выполнила. Теперь наступила эра Джамили… Что же, только бы ты… вы были счастливы…

    Ничего на свете Мардан так не боялся, как этих намеков, всю жизнь преследовавших его. С тех пор как он себя помнил, он чувствовал эту слабость своей ласковой, заботливой матери. Она ко всем и ко всему ревновала его, а в последнее время даже к привязанности к дяде Айхану. Может, именно поэтому Мардан так поздно женился. Но и после того как мать с большой помпой ввела в дом выбранную и одобренную ею Джамилю, она часто забывала, что сын ее - женатый человек. Она желала, чтобы Мардан всегда был рядом с ней. К счастью Мардан, зная, сколько лишений выпало на ее долю, был к ней очень внимателен. Только ради него, Мардана, она не вышла замуж. Его отец, фотографии которого даже не сохранилось, прожил с его матерью всего три месяца и погиб в блокадном Ленинграде. Вот почему всякий раз, когда начинались подобные разговоры, он был вынужден терпеть деспотизм своей матери. Он прощал ей все. Так было и сегодня.

    - Ну что ты говоришь, мама? Какая жена может заменить мать? - Он шуткой хотел отвлечь ее от грустных мыслей. - Хочешь, хоть десять раз жени меня, ни одна невестка не сможет заменить тебя.

    И как- то странно, его серьезная, разумная, его требовательная и заботливая мама -доктор Салима - успокаивалась от этих шутливых слов.

    - Хорошо, хорошо… Ты сначала сумей наставить на верный путь мою единственную дочку Джамилю, а уж об остальных девяти женах поговорим потом. - Как обычно, полными слез глазами она посмотрела на него и спокойно вздохнула. Мардан понял, и на этот раз в сердце матери воцарилось прежнее торжество: этот высокий, статный сын безраздельно принадлежит ей.

    Но уснуть Салима не смогла, она ворочалась с боку на бок. Она не могла себе представить, что Мардан уедет и возьмет с собой Джамилю, эту девчушку, у которой и молоко на губах не обсохло. Разве Джамиля сможет ухаживать за ее сыном, когда о ней самой надо еще заботиться.

    Но сон не шел к ней не только по этой причине. Где-то в глубине души она боялась Айхана, который словно призрак преследует ее. Ей почему-то мерещилось, что, как только она уснет, он подойдет к кровати Мардана и скажет: «Вот такие-то дела на свете, сынок! Вставай, пойдем со мной!» - и уведет Мардана с собой.

    У этих волнений была своя причина, но ведома она была только одной Салиме. Только она знала, кто был настоящей матерью Мардана и кто был его отцом. Мардана ей подарил случай. Это в ее больничную палату в Ленинграде попала ее землячка - умирающая Гюльназ. Только из ее уст она могла услышать: «Доктор, если у меня родится сын… и выживет… назовите его Марданом, если дочка - Саялы…» Она хотела спросить у Гюльназ, кто отец ребенка, но на это уже не было времени. И она тогда поклялась, что сын Гюльназ не останется без матери, не будет знать, что такое сиротство. Вернувшись в Чеменли уже после войны с пятилетним Марданом, она узнала, что отец его тоже ее земляк, сын Ашрафа-киши - Искендер. Узнав об этом и встретившись с кузнецом Ашрафом-киши, в сердце своем она ощутила нестерпимую боль: как отдать сына этому несчастному старику? А если не отдать, то что делать? Как смотреть в его слепнувшие глаза, полные горя по сыну и тоски по внуку? И первые годы работы в Чеменли прошли у нее в нестерпимых мучениях. Ашраф-киши часто приходил в больницу и каждый раз под каким-нибудь предлогом заходил к ней. И не успокаивался до тех пор, пока не спрашивал что-нибудь об Искендере или Гюльназ. А она каждый раз, едва завидев кривую палку Ашрафа-киши, искала, куда бы спрятаться. Месяцами, годами продолжалась пытка этого следствия. Терпеть ее было тяжелее, чем ленинградскую блокаду. Наконец этот поединок между нею и Ашрафом-киши закончился в ее пользу. Она решила, что Мардан принадлежит ей безраздельно. С годами она все настойчивее убеждала себя, что это - единственно правильное решение. Ведь сама судьба благоприятствовала ей. В самые тяжелые дни жизни, когда она была лишена всех радостей, случай неожиданно подарил ей сына.

    И с этого момента любовь ее проявлялась особенно бурно и страстно. Она не могла насытиться его дыханием, звуком его голоса. Иногда, глядя в горящие огнем черные глаза ребенка, она вспоминала Гюльназ и, как безумная, рыдая, прижимала его к груди:

    - Мое черноглазое дитя! Да будет мама твоей жертвой, почему ты так смотришь на меня?

    Умный Мардан, подрастая, мирился с этой неистовой любовью. И вот теперь он намерен был оставить ее одну и поехать учиться. Разве она сможет вынести разлуку?

    Среди ночи она внезапно поднялась с постели. Из боковой комнаты послышался голос Мардана:

    - Мама, ты не спишь? Что ты там делаешь?

    Сердце Салимы заколотилось.

    - А ты почему не спишь, сынок? Смотри не разбуди Джамилю.

    - О чем ты волнуешься, Джамиля не проснется, даже если у нее над ухом бить в барабан.

    На этот раз не ответила Салима. «Это я и без тебя знаю. Ты мне еще будешь рассказывать про мою невестку»…

    - Мама, я вот все думаю… о словах дяди Айхана, что-то очень странно…

    Салима на цыпочках снова вернулась в свою постель.

    - Ты все еще переживаешь за дядю Айхана?

    - Ты понимаешь, он хотел сказать что-то очень важное. Но каждый раз, как попугай, твердил одно и то же: «У нас еще столько забот», «У нас есть более важные дела»… Интересно, что он имел в виду? Может, ты знаешь, мама?

    Снова почувствовав в голосе сына затаенную любовь к Айхану, Салима подумала: «Чего хочет от него этот ребенок?»

    - Ты его любимый бригадир, а я должна знать?

    Из боковой комнаты опять не последовало ответа. «Кажется, и на этот раз я его обидела. Что это со мной сегодня?» Молчание затянулось. Салима хотела что-то сказать сыну, но он ее опередил:

    - Нет, я сам должен во всем разобраться, завтра же все у него узнаю.

    Салима успокоилась.

    - Он тебе ничего не скажет, сынок, не мучь себя понапрасну… Лучше постарайся уснуть. Ведь тебе рано вставать… Спокойной ночи.

    - Спокойной ночи.

    И, неожиданно успокоившись, Салима заснула сладким сном.

    Утром Мардан пошел на работу специально через сад Эльдара. Он надеялся встретить там дядю Айхана.

    И действительно, Айхан маленькими граблями окучивал цветочные клумбы вокруг памятника.

    - Дядя Айхан, я пришел с вами поскандалить, - еще издали возвестил Мардан, заставив Айхана вздрогнуть. - Не знаю, чья возьмет, но это совершенно необходимо.

    Взглянув в его полные огня черные глаза, Айхану сделалось не по себе. «Пожалей меня, сынок. Как я могу скандалить с храбрецом, да еще имеющим такое чистое сердце? Недостаточно ли того, что я заронил сомнение, в твою хрустально чистую душу?»

    - Почему ты молчишь, дядя Айхан? Поинтересуйся для начала, зачем я пришел скандалить?

    - А чего спрашивать, бригадир? - тихо проговорил Айхан. - Все и так ясно…

    - А раз так… пока мы одни… - он обернулся и посмотрел по сторонам, - не могли бы вы пояснить, что означали сказанные вами вчера слова? Я клянусь вам, что, кроме меня, никто об этом не узнает. Никто!… Дядя Айхан!…

    - Значит, получается, что смысл моих слов до тебя не дошел, не так ли? - медленно заговорил Айхан. - Я говорил слишком сложно? Или они были двусмысленными, и я пытался сбить вас с толку?

    - Нет, вы говорили очень ясно и очень просто, но сбили всех с толку.

    - Сбил с толку? Почему?

    - Потому что от вас такое слышать мы не привыкли. Потому что никто не сомневается в вашем благородстве…

    - Ах, вон оно что… - протянул Айхан с поддельным изумлением. - Значит, до сих пор не сомневались, а вчера вдруг засомневались. Как сказал Насиб, «сдружился со злым ангелом». Ну, раз так, сынок, давай присядем вот здесь, у памятника, и продолжим наш разговор.

    Он прошел вперед и повел Мардана за собой. Они сели друг против друга на зеленой лужайке.

    - Послушай, Мардан! Что бы ты там ни говорил, но кое-что в толк взять я не могу. В чем ты меня обвиняешь? Я ведь не выступаю против героев и против того, чтобы все мы чтили их память. Сказать такое обо мне - солгать. Но кое о чем я хочу сказать прямо. Чтить память героев можно по-разному. Я ведь не говорил, что этого не нужно делать. Но тут есть один сложный момент, и я об этом часто думаю. Получается так, что мы как бы требуем от грядущих поколений, от тех людей, которые придут на землю после нас и которых мы еще не знаем, чтобы они поклонялись нам, превозносили нас за то, что мы делаем обычные дела, те дела, которые мы обязаны были сделать. Более того, если бы был жив сам Эльдар Абасов, я не сомневаюсь, он сам бы сказал: «Не ставьте памятника мне. Я всего лишь выполнил свой долг. Как сумел и как считал правильным».

    - Лично я с вами не согласен, дядя Айхан. У нас тоже есть долги перед грядущими поколениями. Мы обязаны рассказать им о своих героях. Их дело - согласиться с нами или не согласиться, признать или не признать. Этот памятник - очень важный памятник. Он - знак уважения и к Эльдару Абасову, и к нам ко всем.

    - Хорошо, сынок, я не требую, чтобы ты во всем со мной соглашался. Главное - прислушайся, постарайся понять, что меня тревожит…

    - Я все понимаю, дядя Айхан, - взволнованно прервал его Мардан.

    - А если так, то пойми, что и я не против монументов. Я говорю еще и о другой памяти - внутренней. Пусть жил бы этот Эльдар Абасов в сердцах каждого, пусть поминали бы его добрым словом все те, кто знал его. Не в монументе главное, а в добрых делах. Сколько их может сделать каждый, еще живущий на земле. А те люди, которые сегодня так хлопочут по поводу монументов Эльдару Абасову, может быть, сделали бы правильнее, если бы больше времени и средств отдали бы делам сегодняшним - построили еще один дом, вырастили бы лучший урожай. И когда я вижу эти чрезмерные хлопоты по поводу монументов Эльдару Абасову, мне невольно приходит на ум: чего они хотят? Действительно ли сделать бессмертным героя или самих себя?

    - Значит, вчера вы поэтому схлестнулись с председателем?

    - И поэтому тоже.

    Мардану не хотелось уходить

    - Дядя Айхан!

    - Что, сынок?

    - Мне кажется, вы мне не все сказали…

    Что ты имеешь в виду, сынок? Разве я похож на человека, который что-то скрывает?

    - Нет, я о другом. Мне бы не хотелось, чтобы вы остались в одиночестве. - Хоть Мардан произнес эти слова смущенно, Айхан в душе порадовался его смелости. Это была абсолютная правда. Со вчерашнего дня он был совсем одинок. И, сознавая эту горькую истину, он все-таки спросил:

    - Почему же в одиночестве, сынок?

    Мардан покраснел и еще больше смутился.

    - Дядя Айхан, я… вы знаете… как я вас люблю…

    - Не нужно, сынок… Не нужно… Я все понимаю. Ты думаешь, вчера там, на совете аксакалов, я не подумал об этом? В этом нет ничего удивительного, я давно к этому привык. Во многих местах я бывал свидетелем подобных сцен. Всякий раз меня считали удивительным и даже странным человеком… - Он вдруг умолк, будто действительно открыл Мардану какой-то секрет, открыл незаметно для себя самого. «Кажется, я опять не владею собой, - принялся он укорять себя. - Нашел чем хвастать! Может, ты еще добавишь, что в истории бывало немало случаев, когда людей, не похожих на других, просто объявляли безумцами… Ты действительно болван, и Шахназ правильно говорила, что у тебя внутри скрывается дьявол…»

    - Ну, о чем вы, дядя Айхан… Ведь вас не все поймут правильно. И мне не хотелось бы…

    - Это ничего, что не все поймут, - смеясь, прервал его Айхан. - Ты же меня понимаешь… Это уже много.

    Итак, он, кажется, сумел кое-что объяснить Мардану. Теперь очередь Шахназ.

    Но Шахназ, как видно, на него обиделась. Вот уже третий день соседи не виделись, не разговаривали друг с другом. Ни один не хотел первым идти на примирение. Айхан знал, что он должен первым сделать шаг, просто поинтересоваться здоровьем своей приветливой соседки. Но он этого не делал, на него снова, как и тридцать лет назад, нашло упрямство, он опять желал услышать первое слово от Шахназ: «Доброе утро, сосед! Почему ты не приходишь?» После этих слов его чувства выплеснулись бы, как высвобожденный речной поток.

    А Шахназ, ничего не знавшая об этих мечтах, старалась не показываться Айхану на глаза, ждала, чтобы все улеглось. И тогда можно будет обо всем спокойно поговорить. Но они оба знали, что долго так продолжаться не может. Эта отчужденность привела их к мысли, особенно Шахназ, что в ущелье Агчай есть один-единственный огонь, согревающий сердца их обоих.

    И Шахназ решилась. Выйдя из школы и дойдя до сада Эльдара, она увидела бродившего среди деревьев Айхана и прямо направилась к нему.

    - Добрый вечер, брат, который обиделся на свою сестру! - приветливо сказала она.

    Айхан откровенно обрадовался ее приходу. Это не ускользнуло от Шахназ. Айхан, как всегда при ее появлении, попал в положение безоружного солдата.

    - Добрый вечер, Шахназ-ханум, какими судьбами? - Глаза его сияли. - И потом, кто это вам сказал, что я на вас обиделся?

    - Если бы не обиделся, поинтересовался хотя бы за эти несколько дней, как мои дела. А ты от меня прячешься. Так не пойдет, Айхан-гардаш!

    - Это я от вас прячусь? Да откуда вы все это взяли?

    - Да, прячешься. Сколько уже времени мы дружим, живем рядом, как брат и сестра, к сыну моему ты как к родному относишься, а от меня прячешься.

    Поняв, из каких глубин поднялся этот поток, и представив себе его беспощадный конец, Айхан решил не сдаваться.

    - Если мы не виделись несколько дней, это не значит, что я от вас прячусь, - попытался он пошутить.

    - Вот видишь, как я права! Вот теперь, глядя мне в глаза, ты все-таки пытаешься спрятаться от меня. Хитришь!

    - Шахназ-ханум!

    - Хорошо, пусть будет по-твоему. Видно, так лучше. Я пришла к тебе по другому делу. У меня к тебе просьба.

    - Пожалуйста! - Айхан облегченно вздохнул, поняв, что Шахназ больше не станет его допрашивать.

    - У нас в школе испортилась радиоустановка. Механик, сколько ни бьется, не может исправить. Может, поможешь ему?

    - Эльдар об этом знает?

    - Не знаю. А что?

    - Надо было сначала ему сказать, если он не справится, тогда я приду и сам исправлю.

    - Эльдар?

    - Да, Эльдар. Он теперь знает язык многих вещей, в том числе двигателей и установок.

    - Что ж, проверим. У меня к тебе есть еще одна просьба, причем не только моя, всех ребят.

    - Ну что ж, разве я могу не сделать того, о чем просят дети, не выполнить их просьбу…

    - Мы хотим, чтобы ты помог нам в закладке парка…

    Брови Айхана хмуро сдвинулись. Хотя Шахназ и понимала, в чем дело, но молчала, ожидая его ответа.

    - Как быстро вы забыли о нашем разговоре на том собрании, Шахназ-ханум! А я не из тех, кто так поспешно меняет свои взгляды.

    - Я так и думала.

    - Тогда…

    - Я убеждена, что ты не из тех, кто быстро отказывается от своих, слов. Но мне не верится, что те слова, которые были произнесены, были сказаны от души.

    - Не верится? Но почему?

    - Да просто потому, что такой человек, как ты, не может возражать против доброго дела.

    Айхан молчал, и Шахназ показалось, что сейчас его мысли где-то очень далеко.

    Через какое-то время Айхан спокойно сказал:

    - Шахназ-ханум, почему вы вынуждаете меня, чтобы я, как попугай, твердил одно и то же? Ведь в тот вечер я ясно сказал, что у нас есть более важные заботы. Других слов не было произнесено

    Шахназ приблизилась к нему.

    - И все-таки я этому не верю.

    - Вы хоть раз слышали, чтобы я говорил неправду?

    - Нет, не слыхала! Именно поэтому твое выступление наполнило мое сердце подозрением. Ведь ты самый справедливый человек из всех справедливых, самый доброжелательный из всех доброжелательных. Ты - мудрый педагог моего маленького Эльдара. Ты каждый день зажигаешь по огоньку в его сердце, а когда он приходит домой, я тоже греюсь в его тепле. А…

    Айхан, как бы ища, куда ему скрыться, огляделся по сторонам.

    - Шахназ-ханум, довольно… К чему все это?

    - Нет, не перебивай меня… Я многое хочу тебе сказать… хочу сказать, что ты не только хороший, благородный и трудолюбивый, но еще и храбрый. В тебе таится могучая сила. Я ее вижу везде и во всем.

    - Шахназ-ханум, хватит…

    - Даже когда я не вижу тебя, мне кажется, что ты вот тут, в тени вот этого дерева, сидишь и беседуешь с моим сыном. В эти мгновения весь мир залит светом.

    - Ради всего святого, Шахназ-ханум… К чему все это? - Айхан попытался уйти.

    - Не беги, куда ты? Эти слова нужны, они нужны для того, чтобы ты убедился раз и навсегда в том, что мы хорошо тебя понимаем. Знаем, на какой вершине человеческой красоты ты находишься. И я ничуть не осуждаю тебя за тогдашние реплики и ироничные замечания на том собрании. Я тебя поняла.

    Айхан на мгновение растерялся.

    - Значит, вы мне верите?… Тогда к чему спор? - Он хотел отделаться от этого разговора.

    - Нет, спор только начинается. Скажи-ка мне, что за пропасть пролегла между тобой и Рамзи?

    - Пропасть?

    - Да, пропасть… А возможно, и нечто более страшное. Ведь он друг моей юности. Мы так давно знаем друг друга.

    - Ну и что с того?

    - А то, что мы эту дружбу…

    - Ясно, - раздраженно прервал ее Айхан, - ясно, вы хотите сказать, что поэтому я должен идти на компромисс?

    - Нет, ты этого не сделаешь! Ты даже дверь рая не откроешь, растоптав истину.

    - Тогда в чем же дело? Значит, я сказал правду - у нас сейчас нет никакой необходимости ни в новом памятнике, ни в парке культуры.

    - Нет, это не ответ на мой вопрос, и ты тогда будто хотел сокрушить не памятник Эльдару Абасову, а Рамзи.

    Айхан печально улыбнулся.

    - Раз вы это поняли, значит, я опять же поступил правильно. Ведь эти чрезмерные хлопоты наводят на размышление, действительно ли хотят обессмертить героя или же самих себя?

    - Но как ты мог об этом догадаться? Ведь ты совершенно не знаешь Рамзи!

    - Я вас не понимаю, Шахназ-ханум…

    - Я хочу, чтобы ты пояснил мне все, что ты понял в тот день на собрании. - Внезапно в ее темных глазах будто сверкнула и погасла молния. - Ты можешь мне ответить, Айхан, почему ты его ненавидишь?

    Айхан остолбенел…

    - Я с тобой, Айхан…

    - В чем я провинился, Шахназ-ханум? Что я такого сделал, что вы считаете меня достойным столь суровой кары? - Этим он как бы подтвердил косвенным образом свою ненависть к Рамзи.

    - Это не кара, а, наоборот, награда, - сказала она.

    - Еще никто не получал наград за то, что оказывается судьей между двумя друзьями.

    - Потому что ни один из этих судей не был так справедлив, как ты. Я, кажется, первая женщина, которой в этом смысле повезло.

    - А я - первый несчастный судья, который не получил от этого удовлетворения.

    - Ты жалеешь о том, что сказал мне правду?

    - Шахназ-ханум, правда иногда ведь тоже походит на глубокую пропасть. Нередко опасаешься к ней приблизиться.

    Оба помолчали, будто устали от разговора.

    - А я думала, что тебе не страшна никакая бездна, - вздохнула Шахназ.

    - Ведь человек может и ошибаться. Как сказал Насиб, «порой не знаешь, какого ангела следует оставить в живых».

    Шахназ посмотрела на него долгим испытующим взглядом.

    - А вот этому я не верю. Ты не боишься, ты просто прячешься.

    - От кого?

    - От меня, от Рамзи, от себя самого.

    Заметив, как мастерски, шаг за шагом приближается Шахназ к своей цели, Айхан забеспокоился. Ему больше ничего не оставалось, как промолчать.

    - Говори! Почему ты молчишь?…

    - Я не молчу. Я слушаю… свое сердце…

    - Что же говорит твое сердце? Говори… Я больше верю твоему сердцу, чем тебе.

    - Оно не говорит, Шахназ-ханум, оно поет песню счастья…

    - Песню счастья?… Интересно, о чем поется в этой песне счастья в сердце несчастливого судьи? Если и это не тайна…

    - А это действительно тайна. Моя единственная тайна. Шахназ почувствовала, как по телу ее пробежали мурашки.

    Айхан никогда еще не разговаривал с ней так спокойно и так охотно. Да он и не был никогда так разговорчив и так сердечен, так близок ей, как сегодня. Может быть, именно поэтому она поверила в этого человека и с первого же дня называла его «гардаш», что значило - брат. Теперь она в упор спросила:

    - А раз так, скажи мне, кто ты?

    Айхан вздохнул. Хорошо, что Шахназ этого не заметила. Потому что не успела Шахназ закончить фразу, как с быстротой молнии в мозгу пронеслось: нельзя забываться, надо взять себя в руки и постараться вернуться к своей обычной манере разговора.

    - Айхан Мамедов.

    - Посмотри мне в глаза!

    - С удовольствием! Мне нечего стыдиться.

    - Нет, смотри мне прямо в глаза. Я хочу заглянуть в твою душу…

    - Там, кроме страданий и мук… и еще… счастья, вы больше ничего не увидите.

    - Я хочу увидеть это счастье.

    - Как мне его показать? Жизнь порой дарует нам невидимые глазу богатства. Я предпочитаю именно их. Я счастлив всем сердцем…

    Айхан действительно был счастлив. Шахназ была с ним рядом, она сделала его своим судьей. Но счастье его заключалось не только в этом. Сбылось одно из его детских мечтаний - он умер и воскрес и увидел, что Шахназ соблюдает траур. Он все еще слышал ее голос: «А раз так, скажи мне, кто ты?» И, только теперь поняв смысл сказанного, содрогнулся. Кому уподобила его Шахназ? Несомненно - Эльдару! «Нет, нет и нет!… Я безумец, глупец, я все еще дружу с ангелом честолюбия на своем плече. Я эгоист, себялюбец, негодяй!»

    Его охватило смятение. Этот дьявол засел у него в груди и всю жизнь терзал его; однажды раненный пощечиной Шахназ, он все еще не может вырваться наружу. Видимо, ему снова захотелось стать прежним Эльдаром… Когда это произошло? Где он допустил ошибку? Кроме следа на железной решетке окна Гюльназ, где еще он оставил след? Может быть, в тот день на совете аксакалов что-то незаметно для него самого сорвалось с его уст? Не на этом ли основано подозрение Шахназ? Зачем ему понадобился этот разговор о счастье? Шахназ права - он должен прятаться от всех, даже от себя самого.

    - Говори, говори!… - взволнованно продолжала она. - Я хочу слышать твой голос. - Шахназ оторвала его от его мыслей.

    Айхан на этот раз, вместо того чтобы скрыться, решил идти напролом. Он знал, что иногда в решающих случаях так поступают.

    - Мой голос? Неужели он вам так нравится?

    - Да, очень нравится. Твой голос напоминает мне голос человека, который в свое время был мне очень дорог.

    - Не имеете ли вы в виду погибшего Эльдара Абасова?

    - Откуда ты это знаешь?

    - Разве трудно догадаться? - Айхан улыбнулся. - Говорят, в свое время он был единственным дорогим человеком для вас? Видимо, мой голос чем-то напоминает…

    - Да, похож… очень похож…

    - Мне бы вообще хотелось походить на него…

    - Да ты и так…

    - Пожалейте меня, Шахназ-ханум…

    Шахназ поняла, какую жестокую ошибку она совершает, уподобляя его погибшему человеку, и закрыла лицо обеими руками.

    - Прости меня, Айхан-гардаш! - взмолилась она. - Прости… Ты сам меня запутал… Не знаю, что и говорю.

    Когда они подошли к калитке, увидели, как к ним навстречу спешит запыхавшийся Насиб.

    - Айхан амиоглу, где ты пропадаешь? Я уже все село поднял на ноги.

    Почувствовав в его голосе торжествующую радость, Шахназ вышла вперед.

    - Что случилось, наше местное правительство? - нетерпеливо спросила она. - У тебя, видно, какая-то новость? Глаза так и пляшут.

    - Верно, Шахназ-ханум, и не только глаза. - Гордо воздев руку к небу, он обратился к Айхану: - Магарыч! Айхан амиоглу!… Да нет, какой там амиоглу! Айхан - герой!…

    Не успел Айхан постичь смысл этих слов, как Насиб, подойдя вплотную, продолжал:

    - Поздравляю тебя! От имени всего населения Чеменли разреши мне сначала поцеловать тебя… прижать к груди… - Наклонившись, он обнял и дважды поцеловал Айхана. Потом обернулся к Шахназ: - Я и вас поздравляю, Шахназ-муэллима… Наконец правда всплыла наружу. - И он потряс журналом, который держал в руке. - Вы только посмотрите!

    - Что там такое, Насиб? - Шахназ нетерпеливо протянула руку, хотела взять журнал, но Насиб отвел свою руку вместе с журналом.

    - Нет, я сам…

    - Да можешь ты наконец сказать, что произошло? - нервно проговорил Айхан.

    - Не волнуйся, сейчас узнаешь. Я-то думал, почему это ты на собрании в тот день так разговаривал? Дело ясное. Оказывается, ты имел на это право, а мы этого и не знали. А сам-то ты почему скрывал? Оказывается, ты - наш легендарный герой. В Чеменли рано или поздно должен быть поставлен и твой памятник.

    У Айхана чуть сердце не остановилось. Что он говорит? А Шахназ в тревоге и волнении набросилась на Насиба:

    - Дай сюда журнал! Что там написано?

    - Что там написано? О героизме нашего Айхана-гага…

    - Погоди, Насиб, ты что, ищешь повод, над кем бы посмеяться? - Айхан попытался отобрать у него журнал.

    - Посмеяться, говоришь?… Да ты в своем уме?… Если такому герою, как ты, я скажу хоть одно неласковое слово, у меня язык отсохнет. Ты только взгляни, можно ли шутить с таким парнем? - И он издали показал журнал, где была какая-то фотография, сначала Айхану, потом Шахназ.

    - Да отдашь ты наконец журнал?

    - Не видишь разве, твоя фотография в молодости… Какой ты тогда был стройный…

    Шахназ вгляделась в фотографию.

    - Это фотография Айхана?

    Айхан тоже через плечо Шахназ смотрел на фотографию.

    На ней был портрет парня, ничком распростертого на электрической колючей проволоке, видна была только одна сторона его лица. В ту же секунду он узнал. «Айхан Мамедов!» - этот вопль раздался в его сердце. Как походил Айхан на того воображаемого Айхана, который запечатлелся в его памяти навечно! Ведь он помнил только его голос. В напряженных мышцах лица, в устремленных в далекую точку глазах было столько света - света надежды! На крепких плечах этого парня будто сосредоточилась вся тяжесть Бабадага, широкие лопатки напоминали монолитные плиты - опоры моста Улу.

    - Кто тебе сказал, что это моя фотография?

    - Вот тут написано… Разве не ты Айхан Мамедов?

    - Ну и что с того?

    - В плену был?

    - Был.

    - Теперь, Шахназ-ханум, прошу вас… прочитать, что вот здесь написано!

    Наконец он отдал журнал Шахназ. Держа его в дрожащих руках, Шахназ начала читать:

    - «На картине «Шаг к вечности», которая является последней работой нашего выдающегося художника Ризвана Раджабли.» - -Подняв голову от журнала, она удивленно посмотрела на Насиба. - Насиб, это же картина, написанная художником, произведение искусства…

    - Вернее, выдумка, фантазия художника… - пояснил ее мысль Айхан.

    - Как это - выдумка? В каком смысле, Айхан-гага? Разве такое можно выдумать? А имя, а фамилия, а то, что он был в плену?… Нет! Шахназ-ханум, вы дочитайте до конца…

    Шахназ снова принялась читать:

    - «На этом полотне изображен легендарный подвиг отважного сына нашего народа Айхана Мамедова. Об Айхане Мамедове до сих пор не было ничего известно. Новое полотно выдающегося художника ценно еще и тем, что оно открыло нам имя еще одного героического сына нашего народа, своей кровью вписавшего новую страницу в славную летопись Великой Отечественной войны. Айхан Мамедов - это факел, который своим пылающим сердцем осветил путь к освобождению тысяч пленных, томившихся в фашистском лагере смерти…»

    Придя в еще большее возбуждение от красоты этих слов, Насиб вдруг с какой-то необычной для него сердечностью спросил:

    - Ну, что ты теперь скажешь? Идем со мной…

    - Куда?

    - Идем, потом узнаешь… Сейчас все Чеменли узнает… С завтрашнего дня там, на Гылынджгая, стоя у памятника Эльдару Абасову, ты будешь принимать парад. Все, от мала до велика, пройдут перед тобой с лозунгами: «Слава негасимому факелу нашего народа Айхану Мамедову!», «Да здравствует бессмертный герой Великой Отечественной войны Айхан Мамедов!».

    - Да погоди ты, погоди…

    - Нет, я не могу ждать! Еще в тот день, как ты появился в Чеменли, я понял, что ты за человек. Я обо всем догадывался, я догадывался, что в свое время ты был героем. Шахназ-муэллима, вы тоже это почувствовали? Нет! Мы не зря так назвали ту аллею, тот родник. Оказывается, ты достоин такой же славы, как Эльдар Абасов…

    - Ты кончил? Теперь послушай меня, - сдержанно заговорил Айхан. - Ты знаешь, что означает «Шаг к вечности»?

    - Конечно, знаю! Это значит, что ты освободил сотни людей из фашистского плена, сделал шаг к вечности. И этот шаг к вечности сделал весь Чеменли…

    - Нет, Насиб, смысл этой картины глубже, чем ты думаешь. Шахназ-муэллима тоже это подтвердит. Эта картина нам рассказала, что человек, который на ней изображен, своей прекрасной смертью приобщился к вечности. Смертью! Он погиб.

    - Как погиб? В каком смысле? Ты ведь…

    - Я жив, а его нет в живых. Он умер на пути к бессмертию. Чтобы освободить своих товарищей по плену, бросился на колючую проволоку. Электрический ток высушил его, как дерево.

    Уверенный голос Айхана вверг Насиба в полную растерянность.

    - Это правда? - Он с подозрением переводил взгляд с Айхана на Шахназ. - А откуда ты все это знаешь?

    - Я же тебе говорю, что мне об этом рассказала картина. Ведь картина все равно что книга. Надо уметь ее читать.

    - Значит, этот Айхан Мамедов - не ты?

    - Ну конечно, мало ли у нас храбрецов по имени Айхан Мамедов…

    Насиб на мгновение задумался. Видимо, вспомнил о письме, которое попало ему в руки много лет назад, еще когда он работал секретарем в сельсовете. Его написал человек по имени Айхан Мамедов, фронтовой товарищ Эльдара Абасова.

    - Гм… Ты прав, земляк Айхан. Правильно говоришь. Помнишь, когда ты только что приехал в Чеменли, я говорил, что получил письмо от Айхана Мамедова. Причем, кажется… из…

    - Ты когда получил письмо? - нетерпеливо перебил его Айхан.

    - Через много лет после войны.

    - Видишь, этот человек погиб во время войны. Ясно?

    - Нет, ничего не ясно… Шахназ-муэллима, а вы что на это скажете?

    Шахназ тоже растерялась. Ей хотелось поверить Насибу, но ведь Айхан отрицает…

    - Если все написанное здесь - правда…

    - Как же может быть неправдой? Разве в печати неправду пишут?

    - Тогда Айхан-гардаш прав. Этот человек погиб. Художник и сам сообщает, что в основе этого произведения лежит подлинный факт: он отобразил трагедию, которая произошла на его глазах.

    Счастливая улыбка с раскрасневшегося лица Насиба исчезла. Он, кажется, начинал понимать, что обманулся. Но все еще не хотел в это поверить.

    - Значит, действительно этот человек погиб? Вон оно что… У меня было такое предчувствие… Почему мне так не везет? Радовался, что в период моего правления хоть раз посижу на троне славы.

    - Не переживай, местное правительство, славы хватит и на твою долю. Ну, ошибся…

    - Почему это все ошибки должны случаться именно теперь? Разве было бы плохо, если бы еще один герой появился именно сейчас. Садовники ведь имеются в каждом селе…

    На этот раз Айхан насмешливо произнес:

    - Что ж делать, Насиб, предки наши говорили: у слепого коня и кузнец хромой бывает.

    Насиб рассердился.

    - Эй, Айхан-киши, думай, что говоришь! Хромой - это ты сам. Кто знает, когда и где тебе обожгло ногу? Как хорошо, что ты - не тот Айхан, что на картине, а то бы ты давно обрушил нам на голову Гылынджгая. - Сказав это, он удалился, даже не попрощавшись с Шахназ-муэллимой.

    Глядя ему вслед, Айхан сказал:

    - Жажда славы - вещь опасная.

    После долгого молчания Шахназ сказала:

    - Но и его не следует упрекать. Как эта случайность похожа на правду. Имя, фамилия, пребывание в плену, и к тому же этот рисунок? Как в это не поверить?

    На следующий день Айхан пошел в сельскую библиотеку. Он попросил у девушки-библиотекаря номер журнала, где была напечатана репродукция с картины «Шаг к вечности». Он хотел еще раз посмотреть на нее и прочитать написанное. Но оказалось, что Рамзи-муэллим забрал себе единственный номер журнала. По дороге он встретил возвращающегося из школы Эльдара. Мальчик, завидев его издалека, побежал ему навстречу:

    - Дядя Айхан, вы знаете? Оказывается, кроме вас еще был один Айхан Мамедов… Он на фронте погиб героем. - И вынул из портфеля уже знакомый Айхану журнал. - Вот, смотрите, мама мне дала этот журнал…

    - Я тоже видел эту картину, сынок. - Айхан взял протянутый ребенком журнал. - Дай, я еще раз посмотрю.

    Айхану хотелось поближе рассмотреть своего спасителя. Он запомнил даже тепло его тонкой, но сильной руки. «Потерпи только одну ночь, земляк, только эту ночь». Этот голос доносился издалека - из маленького городка в Европе, из подземелья, где стены впитали в себя человеческие стоны, из фашистского застенка, из мертвецкой. От спасителя ему на память остался только голос: «Я знаю, что ты это сумеешь выдержать, брат мой… ты меня слышишь?… Я - твой земляк. Меня зовут Айхан, Айхан Мамедов. Я из Карабаха. Скоро я заберу тебя отсюда. Пусть только эти бандиты заснут. Все в бараке думают, что ты умер. Но я в это не поверил. Я знал, что ты жив, поэтому тайно пришел к тебе. Пришел, чтобы сказать, что ты не умрешь. Я не допущу, чтобы ты умер здесь. Ведь я твой земляк. Много о тебе слышал… Ты летчик, зовут тебя Эльдар Абасов. Ты сбил семь фашистских самолетов. Правильно? И за это они вырезали семь звезд на твоей груди. Рана у тебя, наверное, очень болит? Или ты не ощущаешь боли? Ничего. Мы вылечим тебя. Потерпи еще немного…»

    Он представлял себе его чернобровым, черноглазым, широкоплечим парнем. С глазами, сверкающими словно алмаз. Точно как на этой картине. Слава создавшему ее художнику! Эта картина будто повторяет последние слова Айхана: «Будьте начеку, товарищи! Ровно через одиннадцать минут вы будете освобождены! До свидания, я пошел! Считайте минуты!» Это были его последние слова. Они были сказаны тридцать лет назад, но он слышит их, будто они были сказаны вчера. Они живут в его сердце всегда, оно сделалось их хранилищем.

    - Дядя Айхан, что такое «Шаг к вечности»? Что художник хотел этим сказать?

    - Понимаешь, мой мальчик, наверно, художнику следовало бы назвать картину точнее - под вечностью он понимал бессмертие, память в веках.

    В его воображении вновь возник гул, послышались стоны беспомощных людей, дрожащий шепот Айхана: «Потерпи, еще немного… тут совсем близко, отсюда до нашего барака не больше ста метров. Там все будет хорошо… Утром мы будем уже свободны. Убежим, спрячемся в лесах, горах. Не беспокойся, и тебя возьмем с собой. Потом найдем для тебя самолет. Ты посадишь всех туда и умчишь на Родину!»

    Может, так и ответить маленькому Эльдару? Но он не смог исполнить мечту Айхана. Айхан не вернулся на Родину на его самолете. Только голос его все еще звучит: «Ты будешь жить, земляк!» Да, он жив. Айхан подарил ему вторую жизнь. Тридцать лет он жил жизнью Айхана. За эти годы голос Айхана, впитавшись в его сердце, превратился в его собственный. Он привык разговаривать тихо и терпеливо, как это делал Айхан. Он хотел завершить жизнь безвременно ушедшего из этого мира земляка или подарить ему другую. Но как, каким образом? Это умели только боги, а он был приговоренным к смерти с семью звездами, выжженными фашистским клеймом на его груди.

    Но произошло чудо, он превратился в Айхана Мамедова. Будто к дереву, готовившемуся умереть, обрезав его ветви, привили другое.

    Может быть, это и есть вечное бессмертие, о котором спрашивает его Эльдар?

    - Тебя интересует, мой мальчик, что такое вечность? Я думаю, что человеческий порыв, оплаченный собственной жизнью, - всегда высокий духовный подвиг. Он подвиг вдвойне, когда человек во имя других идет на верную смерть, полностью сознавая неотвратимость такого исхода. Ты думаешь, в этот, момент он думает о вечности? Сомневаюсь. Он просто исполняет свой долг. Простой человеческий долг. Ты меня понял?

    Говорят, нет цвета, который приносит счастье.

    У разных народов свои цвета радости. Но вот

что удивительно: у счастья есть вершина, и когда

смотришь с нее - мир представляется окрашенным

одним цветом. - цветом счастья. Каков этот цвет?

Ответ уже дан - цвет счастья.

 

    Рамзи Ильясоглу возвращался в село из районного центра. Лицо его лучилось. Водитель временами поворачивался в его сторону и, видя его сияющие глаза, увереннее сжимал руль. Сегодня в районной газете, в связи с подготовкой к празднику Победы, была опубликована статья о чеменлинском колхозе. В нескольких местах председателя хвалили за инициативность и организаторские способности. Прочитав статью, секретарь райкома вызвал его к себе и долго с ним беседовал. Оказывается, секретарь хорошо знал Ризвана Раджабли - автора картины «Шаг к вечности», знал он и другие его произведения на военную тему. Он и посоветовал Рамзи в связи с его новыми начинаниями пригласить в Чеменли художника.

    Когда машина, миновав мост Улу, сделала зигзаг у Сенгергая, настроение председателя изменилось. Он увидал на зеленом холме сверкающее как белый маяк здание и вспомнил Айхана амиоглу. Старый дом уста Алмардана он действительно превратил в «виллу». Этот дом, крытый свежей черепицей, обладал какой-то волшебной гармонией. Он был прост, но очень привлекателен. Белые стены его с верандами по обе стороны, с двумя окнами в каждой комнате придавали его облику какое-то таинственное изящество. Каждый раз, глядя на этот дом, в душе Рамзи просыпалась беспощадная зависть: эту волшебную красоту создал Айхан амиоглу. Этот дом был творением рук хромого, израненного человека.

    А после выступления Айхана на собрании аксакалов этот дом будто приобрел еще большую мученическую красоту. Он почувствовал, как трепещет его сердце. Шахназ была права: Айхан умен. Его кажущаяся внешняя простота, его внешний облик противоречат внутреннему могуществу. Это так же непостижимо, как гармония голубой, розовой и фиолетовой красок, звучащая там, на зеленом подъеме. Что же он все-таки хотел сказать на том собрании? Ведь за то короткое время, что Айхан появился в Чеменли, он не сказал ему ни одного худого слова, не позволил себе никакой грубости, на которую мгновенно реагируют такие тонкие натуры, как Айхан. Наоборот, относился к нему с должным почтением, уважая его увечье, его труд. Даже намекал на то, что такой труженик, как он, может быть со временем удостоен звания Героя Социалистического Труда.

    Водитель остановил машину перед правлением, прямо у самой лестницы. Мельком оглядев собравшихся, Рамзи поздоровался со всеми разом и крупными шагами направился в свой кабинет. За ним последовал и Толстяк Насиб.

    - Поздравляю вас, Рамзи-гага. О ваших начинаниях уже много говорят.

    - Что же говорят, Насиб? - прикидываясь равнодушным, поинтересовался председатель.

    - Говорят, что наконец нашелся настоящий хозяин Чеменли. Под вашим руководством мы горы своротим.

    - Я тоже в это верю, Насиб, мы еще многое сделаем. А пока наша самая важная забота - воздвигнуть новый памятник Эльдару Абасову. До праздника Победы нам надо эту работу завершить…

    - В день праздника вы будете принимать там парад…

    Поняв, на что Насиб намекает, Рамзи хитро улыбнулся:

    - Я вижу, ты очень расстроен, что не удался парад в честь Айхана амиоглу. Не переживай, мы для тебя такой парад устроим…

    - Были бы мы здоровы…

    Рамзи, заглянув ему прямо в глаза, усмехнулся:

    - Но и ты, я вижу, парень не промах? Ты этого несчастного калеку чуть героем не сделал! Хорошо, что там была наша Шахназ. Не то этот Квазимодо давно бы объявил себя народным героем.

    - Разве такое бывает?

    - На войне все, что угодно, бывало. Мало разве таких, кто скрывается под чужим именем? Даже и сейчас есть изменники Родины, которые живут, скрываясь в тени славы погибших героев.

    - Подумать только, что бывает на свете…

    - В общем… Вставай, принеси из сейфа проект-смету парка культуры и дома-музея. Я хочу внести туда небольшую поправку.

    - Поправку, говорите… Рамзи-гага, в каком смысле? - Насиб не сумел удержаться. - А решение собрания?

    Рамзи сдвинул брови.

    - Запомни раз и навсегда, Толстяк Насиб, что в каждой области бывает только один президент.

    Вдруг дверь кабинета открылась и показалась Шахназ-муэллима. С легкой иронией она произнесла:

    - Поздравляю вас со статьей в районной газете. Она наделала много шуму.

    - Правда? - Рамзи как бы не заметил насмешки в ее голосе, попытался улыбнуться. - Вот видишь… Люди умеют отличить хорошее от дурного.

    - Но не забывайте, что у шумихи бывает и оборотная сторона.

    Рамзи и на этот раз постарался скрыть, что ему понятна ее ирония.

    - Что ты хочешь этим сказать? Могут сглазить? - Он от души рассмеялся. - Не беспокойся, Шахназ, это обычная газетная статья…

    - Завтра я еду в Баку. Может, у вас есть какое поручение?

    - Поручение?

    - Тогда на собрании вы говорили, что в связи с мемориальным комплексом хотели бы пригласить в село видных художников… Может…

    - А… смотри-ка, я и забыл… - Рамзи обрадованно принялся что-то искать среди бумаг на своем огромном письменном столе. - Да, я думал о Ризване Раджабли, том художнике, что писал «Шаг к вечности», я даже заготовил письмо на его имя. Вот оно… Правда, я лично художника не знаю, но он один из близких друзей нашего секретаря райкома. Возьми это письмо… Если представится случай, повидайся с ним, передай привет от секретаря райкома, поговори с ним от моего имени. Вдруг он посоветует кого-нибудь из скульпторов и архитекторов, а может, и сам захочет приехать в Чеменли.

    Шахназ встала.

    - Постараюсь.

    - Доброго тебе пути. Желаю удачи.

    Когда она вышла, Рамзи, глубоко вздохнув, обеими руками пригладил свои густые серебристые волосы, подошел к окну. Шахназ! Как невозможно приблизиться к ней, так невозможно и утратить.

    И вдруг он услышал стук трости Айхана. Этот ритмичный стук будто оттолкнул его от оконной рамы. Он сам подошел к двери и приказал секретарше пригласить Айхана к нему. Есть важное дело. Он вернулся в свой кабинет и принялся мерить его шагами.

    Доносившийся сквозь полуоткрытые створки окна стук постепенно приближался. Рамзи, очень хотелось посмотреть в ту сторону, каким-то образом дать понять этому наглецу, что он принимает стук его палки, за простое жужжание мухи - и не более, но он знал, что Айхан в ту же минуту разгадает его замысел и одним взглядом даст понять: нет, приятель, такие номера со мной не пройдут…

    Он быстро уселся за стол. Переложил с места на место папки с бумагами, газеты, журналы. Снял телефонную трубку, набрал номер.

    - Алло, вы можете срочно дать мне Баку? - Дверь кабинета отворилась, но он не поднял головы. - Я назову несколько номеров, запишите… Дадите по очереди. У меня очень много работы.

    - Можно войти, председатель? - послышался голос Айхана. Не отрывая глаз от бумаг на столе и не кладя телефонную трубку, Рамзи махнул рукой, приглашая Айхана войти, и указал на стул.

    - Да, да, пиши! - Он называл номера телефонов, а в голове билась только одна мысль: чтоб он провалился, этот Айхан амиоглу!

    Откуда- то, то ли сквозь треск смешанных звуков в телефонной трубке, то ли поверх вороха заголовков и шапок на газетных страницах, послышалось:

    - Председатель, я вижу, вы очень заняты. Может, мне прийти в другое время?

    Рамзи обрадовался. «Вот так, еще посидишь передо мной, хлопая ресницами». Подняв голову, он посмотрел на Айхана безразличным взглядом, но ничего не сказал. Положив телефонную трубку не на рычаг, а рядом, он начал что-то искать в папках с бумагами. Наконец он извлек одну из папок, вложил какую-то закладку между разноцветными листами бумаги, поднялся, спрятал папку в железный сейф и вернулся на свое место. В течение всего этого времени он просто не замечал Айхана. Усевшись в свое кресло и перелистывая первую попавшуюся ему под руку книгу, он наконец спросил:

    - Айхан амиоглу, ты что-то сказал? - Но опять же головы не поднял. - Хочешь прийти в другое время? К сожалению, это невозможно. У нас к тебе есть важное дело. - Он все еще рылся в бумагах. - Говоришь, что я очень занят, а сам, я вижу, в этом сомневаешься. Посидел бы на моем месте всего один денек, узнал бы, что это за удовольствие.

    - Что может сделать однодневный председатель? Лучше уж всю жизнь прожить простым садовником…

    - Нет, - Айхан амиоглу, - Рамзи прервал его, но уже перелистывал другую книгу. - Нет, чем триста лет прожить вороной, лучше десять - орлом.

    Айхан ему не ответил, потому что он был согласен с мудростью этих слов, и спорить по этому поводу не было никакой необходимости. Его беспокоили только слова председателя: «У нас к тебе есть важное дело». В этих словах, произнесенных с подчеркнутым безразличием, он уловил скрытый смысл. Почему-то Рамзи понадобился разговор, один на один… Странно…

    - Я простой садовник. Какое у вас ко мне может быть важное дело?

    - Это ты-то простой садовник? - произнес Рамзи с легкой издевкой. - Мы привыкли, что простые садовники занимаются простыми садовническими делами, а ты чуть ли не всюду суешь свой нос. Если бы позволили, и наши государственные дела стал бы контролировать.

    - Под государственным делом вы, наверное, подразумеваете новый монумент Эльдару Абасову?

    Рамзи не ожидал, что Айхан так быстро перейдет в наступление, и не был подготовлен к ответу. Это вызвало у него преждевременное раздражение - он на это не рассчитывал.

    - Послушай, Айхан амиоглу, скажи-ка мне, что у тебя за счеты с покойным? С тех пор уж тридцать лет прошло, а тебя все еще гложет…

    Черный шрам на подбородке обгоревшего лица Айхана дрогнул. Рамзи не понял - смеется ли Айхан или это обычный тик…

    - Вы не правы, председатель, жар давно угас. В последние дни мне стало дышаться поспокойнее. Полагаю: то, что не смог получить с Эльдара Абасова, возместят его благожелательные заступники.

    - Ах, вот оно что… Оказывается, у чернушки есть своя беда. Что ж, пусть будет так. Я готов погасить все долги Эльдара Абасова, но с одним условием…

    - Каким?

    - Сначала ты должен вернуть свой долг Эльдару. Надо сдать колхозу его дом. Потом…

    - Что потом?

    Председатель взял одну из лежавших перед ним книг и переложил с одного места стола на другое. Айхан понял, что это означает: Рамзи хочет что-то сказать, но не решается.

    - Потом… Потом построишь себе дом, где твоей душе угодно, и живи в нем сколько тебе захочется.

    Айхан давно забыл, что, еще не переступив порога этой комнаты, он дал себе слово не вступать ни в какие споры с Рамзи.

    - Даю слово, что в этом деле колхоз тебе поможет, - продолжал председатель, видя, что тот молчит. - Ты инвалид, люди к тебе относятся хорошо; по-моему, никто не откажет тебе в помощи.

    Айхан, чувствуя, как он постепенно смягчается и, смягчаясь, внутренне ожесточается, обдумывал ответ, когда в ушах его снова зазвенел голос председателя:

    - А после всех этих дел наступит моя очередь. Ты перечислишь мне все долги Эльдара Абасова… - Но он не смог закончить. Из-за черных очков Айхана на него будто полыхало красным пламенем.

    - О каких долгах идет речь? - терпеливо поинтересовался Айхан. - Это мне непонятно.

    - Почему же? Может, ты уже забыл о своем выступлении тогда, на совете аксакалов? Но мы его не забыли. Всем стало ясно, что ты очень зол на Эльдара за что-то и собираешься свести с ним счеты. Но что это за счеты - умалчиваешь. - Рамзи поднялся, вышел из-за стола и уселся напротив Айхана. - Здесь никого нет, ты можешь мне все рассказать, я даю тебе честное слово, что разговор этот останется между нами.

    - Что я должен рассказывать?

    - Расскажи, откуда ты знаешь нашего Эльдара?

    - Я никогда не видел Эльдара Абасова.

    - Тогда почему ты так резко возражаешь против увековечения его славы?

    - Нет, председатель, я противлюсь совсем другому. Если так пойдет… буду противиться и дальше.

    Рамзи еле сдерживался. Что хочет сказать этот хромой? И на что он намекает? Интересно, чем он может помешать?

    - Чему это ты будешь противиться? - сдержанно поинтересовался он. - Что это значит, Айхан амиоглу? Может быть, ты выскажешься яснее? Я простой сельчанин, я этих намеков не понимаю.

    - Не строй из себя лису, председатель, - произнес Айхан вдруг тихим, хриплым голосом. - Говорят, лисица, задумав себя перехитрить, сама же попадает в капкан.

    Хотя полные спокойного и крытого гнева эти слова прозвучали в ушах Рамзи, словно выстрел из пистолета, он не дрогнул. Наоборот, будто пробудился от дурного сна.

    - Что все это значит, Айхан амиоглу? - спросил он спокойным и даже властным тоном. - По правде говоря, я не ожидал… - Он с сожалением покачал головой и встал. - Ведь ты был на фронте, инвалид войны. Хорошо представляешь, что означает бой с неравным противником, знаешь, какие он имеет последствия, и все же вызываешь меня на этот бой. Напрасно, и очень напрасно. Я не позволю себе вступить в бой с человеком, у которого, кроме разукрашенной палки и этих кривых шрамов, нет никакого другого оружия. Моя совесть этого не позволит. - Он подошел к окну, оглядел сельскую дорогу, сад Эльдара. Ждал, что скажет Айхан, но поскольку тот молчал, Рамзи с прежним хладнокровием продолжал: - И та же моя совесть не позволит мне упрятать тебя подальше в Сибирь.

    - А вам нечего беспокоиться, председатель, мне хорошо знакома дорога туда.

    В выкатившихся от изумления глазах Рамзи появились одновременно и испуг и радость.

    - Мы знали, что ты был в плену, но что в Сибири… Вот это для нас новость!

    - Тогда это и для меня было неожиданностью. Что поделаешь? Такова жизнь.

    - Значит, ты был в плену… и поэтому… да, ясно. А потом стыдно было вернуться на Родину?

    Айхан не ответил. После долгого молчания Рамзи еще увереннее перешел в наступление:

    - Теперь мне все становится ясным. Теперь мне понятен смысл твоего выступления на совете аксакалов: месть! Ты мстишь за мучения, которые пришлось вынести в тех местах. Причем кому? Эльдару Абасову. А он своей смертью даровал жизнь сотням, тысячам таких вот, как ты, беспомощным, безвольным людям, в трудную минуту молящих врага о пощаде…

    Рамзи не успел закончить фразу, как дверь отворилась и в нее вдвинулся сначала большой живот Толстяка Насиба, а уж потом два маленьких сияющих глаза на его круглом лице. Айхан понял, что «местное правительство» пожаловало в кабинет, услышав особый пароль - необычное дрожание громкого голоса председателя.

    Но его приход не помешал Айхану ответить председателю:

    - Вы говорите, Эльдар Абасов подарил мне жизнь? Как вы правильно заметили, прожить вороной триста лет - не жизнь. А вам… вы только посчитайте, что он подарил вам… Право на покровительство. Славу и почет. И к тому же любовь своей возлюбленной Шахназ-ханум…

    Рамзи, подавшись всем корпусом вперед, молча уставился на него. Будто хотел установить, какой из направленных ему в грудь один за другим выстрелов опасней.

    - Это ты верно говоришь, Айхан амиоглу. Эльдар мне, а также и всем жителям Чеменли подарил многое, и мы стараемся не остаться перед ним в долгу.

    - Бог даст, воздвигнете новый памятник, заложите парк, откроете дом-музей… И будете квиты…

    - Конечно, в этом можешь не сомневаться. - Правое дело всегда побеждает, а у меня - все дела правые.

    - Но в одном я сомневаюсь.

    - В чем же, если не секрет?

    - Об этом знаем только мы с вами, я и вы…

    Рамзи содрогнулся, вновь почувствовав, что его охватил страх.

    - О чем ты говоришь? - Он облизал пересохшие губы. - Говори, говори, прямо здесь, при Насибе можешь все сказать. У меня от него секретов нет.

    - Нет, председатель, раскрывать тайну Насибу очень опасно. Он ведь еще не такой стреляный воробей, как вы.

    Все это время стоявший как столб, скрестив пальцы на животе, Насиб вдруг зашевелился.

    - О чем ты говоришь? В каком смысле, Айхан амиоглу?

    - Да во всех смыслах, Насиб.

    - Хорошо. Я даю тебе два дня сроку, Айхан амиоглу. На третий день ты освободишь дом Эльдара Абасова. Товарищи, которые приедут из Баку, в первую очередь займутся домом-музеем героя.

    Айхан поднялся.

    - Что ж, раз приказано освободить, значит, придется освободить, - произнес Айхан, но, шагнув к двери, добавил: - Только мне кажется, что от славы мертвых живым ничего не перепадет, учтите это, председатель…

    У Рамзи напряглись все мускулы. С трудом сдерживая съедавшую его изнутри, как червь, ненависть, он исподлобья взглянул на Толстяка Насиба. Затем, уставившись в лицо Айхана глазами, полными злости, с издевкой передразнил:

    - От славы мертвых живым ничего не перепадет! Знаешь почему? Потому что ты этого недостоин. Выйдя из фашистского концлагеря, вместо того чтобы честно во всем признаться, ты решил прикрыться именем нашего храброго земляка, пожертвовавшего своей жизнью ради счастья Родины. Но уловка твоя не удалась. Такой большой художник, как Ризван Раджабли, своей кистью сорвал с тебя маску, Айхан Мамедов. Наверное, ты думал, что придет время - и тебя увенчают лавровым венком, и за этим венком ты сможешь спрятаться, укрыть свою обгоревшую ногу? И тогда никто и ни о чем не будет расспрашивать… Не вышло! Советское правительство не обманешь.

    Уже стоя в дверях, Айхан медленно обернулся, смерил председателя насмешливым взглядом.

    - Я только что сказал, не перехитрите самого себя, председатель. Я на своем веку повидал лис и похитрее.

    Рамзи больше не мог сдерживаться; со злостью хлопнув кулаком по столу, он перешел на крик:

    - Чего ты от нас хочешь, предатель? Хочешь, чтобы я сломал тебе другую ногу?… Не-е-ет! На шантаж я не поддамся.

    - Я хочу, чтобы вы только запомнили одно: от мертвых живым ничего не перепадает, - с этими словами Айхан вышел из комнаты.

    Рамзи, словно пораженный молнией, остался стоять неподвижно, глядя ему вслед. Насиб тоже молчал, в кабинете лишь раздавалось мерное тиканье часов. Первым пришел в себя Толстяк Насиб. Внутри у него звучали праздничные фанфары: шутка ли, такой простой человек, как Айхан амиоглу, в его присутствии обозвал лисой величественного, недоступного Рамзи Ильясоглу! Но, с другой стороны, он вынужден был стоять по стойке «смирно» и молчать. Находиться в подобных тисках для него было невыносимой пыткой.

    Наконец он сделал попытку вырваться.

    - Рамзи муэллим… Рамзи-гага… ты… вы так мудры.

    Но, услышав в ответ: «А ты подлец, Толстяк Насиб, мерзавец!» - пришел в ужас.

    Председатель, схватившись одной рукой за пояс, а другой приглаживая волосы, в ярости чуть не задев его, прошагал к окну. Хорошо еще, что он не схватил Насиба за глотку и не начал душить.

    - О чем вы говорите, Рамзи-гага? Я вас не понимаю.

    - Зато я тебя очень хорошо понимаю. Это ты, предатель, выложил ему все наши сметы? Говори, ты? Наверно, полагал, что сунешь Рамзи Ильясоглу в тандыр и усядешься сверху? Так? Изменник! И когда это ты изловчился все это проделать?

    - Рамзи-гага… О чем вы говорите? Кто изменник? Кто предатель?

    - Тогда скажи, кто дал ему сведения?

    - О чем? Кому? Какие сведения?

    - Будто не понимаешь? Я говорю о лежащих в сейфе документах.

    - Я? Я дал Айхану сведения?… Рамзи-гага, да умереть мне у ваших ног…

    - Тогда откуда они стали ему известны?

    - Откуда, говорите… Рамзи-гага! Да он как охотничья легавая. Все по запаху узнает. Только на след нападет - и пошел…

    Значит, Насиб ему ничего не говорил о бумагах в сейфе… Тогда что означают слова: «От мертвых живым ничего не перепадет»? На что же он намекал?

    - Так ты говоришь, учуяв что-то, он пускается по следу? Тогда надо его обезвредить, заставить навсегда замолчать. - Отойдя от окна, он приблизился к Насибу. - Послушай, а ты не знаешь, откуда он родом?

    - Нет, не знаю, этого никто не знает. Даже Шахназ-ханум…

    - Что значит - даже? - Лицо Рамзи перекосилось от гнева.

    - Ну, это значит, что Шахназ-ханум… ну, то есть наш директор школы, Шахназ-муэллима, очень благородная, доброжелательная женщина, всегда интересуется здоровьем Айхана, приветливо с ним разговаривает, и люди…

    - Что люди?

    - Ну, люди говорят, что он сдружился с маленьким Эльдаром…

    - Ну и что из того, что сдружился?

    - В общем, люди этому другой смысл придают…

    - Да что ты все выкручиваешься? Какой еще смысл?

    - Люди говорят, что Айхан влюбился в Шахназ-муэллиму…

    - Что?

    Комната наполнилась раскатистым смехом.

    - Что с вами, Рамзи-муэллим?

    Председатель еще не скоро пришел в себя:

    - Да рассмешит тебя аллах, Толстяк Насиб! В такой день ты умудряешься еще шутить. Айхан влюбился в Шахназ… - Он вынул платок, вытер слезы. - Ей-богу, от него и в самом деле можно чего угодно ожидать. Разве не влюбился безобразный Квазимодо в красавицу Эсмеральду? - Рамзи подошел к сейфу и вынул оттуда хорошо знакомую Насибу папку со сметами. - Вот что, возьми домой и ночью перепиши. Убери все наши поправки. Пусть остается так, как было вначале. Понял? Как решили на собрании. И еще… Скажи-ка, когда у нас было последнее собрание?

    - Двадцать два дня назад.

    - Где протокол?

    - Где он должен быть? В правлении. В моем сейфе.

    - Туда надо добавить один пункт.

    - Какой?

    - О том, что отцовский дом Эльдара Абасова объявлен государственной собственностью.

    - Я вас не понимаю, Рамзи-муэллим… Государственной собственностью, говорите… В каком смысле?

    - Ты что, не был на собрании, болван? - гневно проговорил Рамзи. - Ты что, газеты не читаешь? Ведь в районной газете сказано, что в Чеменли открывается Музей геройской славы…

    - А разве я возражаю, Рамзи-муэллим? Как вы скажете, так и сделаем, только закон…

    - Закон, закон! А я что говорю? Надо оформить все официально. Сельсовет должен вынести решение: дом такого-то, с такого-то числа, объявляется государственной собственностью, и там открывается Музей геройской славы.

    Насиб молчал.

    - Что это ты сегодня такой молчаливый? - насмешливо спросил Рамзи. - Тут ничего незаконного нет. Никто слова не скажет. Наоборот, беззаконие в том, что какой-то бродяга захватил дом нашего героя-земляка и поселился там. Правильно я говорю?

    Насиб тихо отозвался:

    - Правильно-то правильно. А вдруг Айхан амиоглу поднимет шум, тогда как?

    - Кто его будет слушать? Закон на твоей стороне.

    - Я его знаю… Вдруг он упрется…

    На лбу Рамзи углубились морщины.

    - Тогда сломаешь ему вторую ногу, пусть будет чистым инвалидом. Первой группы. И пенсия у него еще увеличится. Понял? Эх ты, местное правительство, видно, без меня тебе не обойтись. Давай я своей рукой напишу тебе решение сельсовета. Отнеси, отпечатай на машинке. Один экземпляр вручишь ему самому. Да не забудь внести в протокол прошлого собрания. Это и будет по закону. - Он подал Насибу листок. - И откладывать нельзя. Надо сегодня же покончить с этим делом. Ясно?

    - Ясно, Рамзи-муэллим…

    Насиб был уже у самой двери, когда председатель поднял телефонную трубку.

    - Здравствуйте, товарищ начальник, говорит Рамзи Ильясоглу, председатель колхоза «Победа». Вы знаете, в нашем селе появился подозрительный человек с сомнительным прошлым. Устроился садовником. Откуда прибыл - неизвестно. Имени его тоже никто не знает. Да… да… До сегодняшнего дня скрывается под фамилией знаменитого героя… Но сейчас разоблачили, все раскрылось неожиданно… Прошу вас, займитесь этим делом лично… До свиданья… - Рамзи встал и снова подошел к окну. - Новый памятник Эльдару Абасову я должен воздвигнуть на могиле этого хромого. И я не остановлюсь, пока не сделаю этого.

    Шахназ все еще была под впечатлением от картины «Шаг к вечности». Как только приехала в Баку, она тотчас отправилась на выставку Ризвана Раджабли, чтобы посмотреть на оригинал этой картины. Потом позвонила художнику и попросила его принять ее. Ризван Раджабли сообщил ей адрес своей мастерской, сказал, что с удовольствием примет ее.

    На следующий день, закончив дела в министерстве, Шахназ пошла на условленную встречу с Раджабли. Художник встретил ее приветливо. Пахло краской. Мастерская была большая и, как ей полагалось, несколько неприбранная. На стенах и между оконными рамами висели и стояли картины, этюды, рисунки. Шахназ рассказала ему о цели своего визита, передала письмо и приглашение Рамзи, расспросила, куда и к кому надо обратиться по поводу проекта памятника. Раджабли обещал во всем помочь ей. Он слышал об Эльдаре Абасове; к сожалению, очень мало о нем знает. Признав, что это непростительно для художника-баталиста, Раджабли пообещал, что постарается исправить ошибку и сам примет участие в создании памятника.

    Шахназ рассказала ему, что вчера была на его выставке.

    - У меня есть к вам несколько вопросов, связанных с картиной «Шаг вечности», - произнесла она, как бы извиняясь, и взглянула в беспокойные глаза художника.

    - Пожалуйста, Шахназ-ханум, что вас интересует?

    - История создания картины. Вернее, мне хотелось бы знать - реальное ли лицо ваш герой?

    - Об этом у меня многие спрашивают, да и писалось немало.

    - Я кое-что читала, - как бы оправдываясь, заторопилась Шахназ. - Ваш герой действительно погиб, как об этом было написано?

    - Да, он действительно погиб… на моих глазах.

    - Значит, и вы…

    - Да, и я в свое время был в плену, - поняв, о чем она хочет спросить, ответил художник. - В одном лагере с этим храбрым парнем… мы жили в одном бараке.

    - С Айханом Мамедовым?

    - Не родственник ли он вам? Может, знакомый?

    - Да нет. - Шахназ, волнуясь, умолкла.

    Раджабли почувствовал, что она еще о чем-то хочет его спросить.

    - А что вас интересует? Говорите открыто, может, я смогу помочь вам.

    - Вы знаете, товарищ Ризван, - решилась наконец Шахназ. - Сейчас в нашем селе живет очень благородный, мужественный человек. И зовут его Айхан Мамедов. Он тоже был в плену. Он весь изранен, все лицо в рубцах и ожогах.

    - Возможно, все возможно… - Раджабли с улыбкой посмотрел на нее. - Вы, наверно, хотите спросить, мог ли мой герой остаться в живых, а я об этом не знаю? Нет, Шахназ-ханум, если бы он остался в живых, я бы не стоял сейчас здесь перед вами. Он мой спаситель, этот человек дал мне вторую жизнь.

    - Вы знаете, Айхан Мамедов не из нашего села, он появился в Чеменли не так давно. Это спокойный, мудрый человек. О его прошлом никто ничего не знает. И сам он об этом ни слова не говорит. Он одинок, но вряд ли найдется на свете человек счастливее его. Вот почему, увидев вашу картину, я решила, что это, может быть, он. Извините меня, пожалуйста, но до тех пор, пока я не переступила этот порог, я предполагала, что вам изменяет память или здесь что-то другое…

    - К сожалению, это не так, Шахназ-муэллима, если бы живопись была только плодом памяти, может быть, вы были бы и правы. Но даже когда нам изменяет память, на помощь приходит сердце, оно не даст ошибиться.

    - Извините меня, Ризван-муэллим.

    - Что вы, Шахназ-ханум, я вас хорошо понимаю. Если к тому же я вам еще добавлю, что и мой герой Айхан был таким же спокойным, неразговорчивым человеком, как ваш знакомый, ваши подозрения еще усилятся. Но чем глубже мы познаем жизнь, тем больше нам приходится удивляться. Внешне спокойный, Айхан был словно углем под золой, молнией, блеснувшей во мраке. Однажды загоревшись и тут же погаснув, он возвестил миру о себе. Осветил путь к свободе сотням пленных. Своим освобождением из плена мы обязаны ему, а сам он… - Художник умолк, будто искал слова, чтобы выразить свою мысль. - Нет, он приобщился к вечности. В своей смерти он стал бессмертным.

    Хоть Шахназ и было жаль, что ее тайная надежда по поводу Айхана не оправдалась, она радовалась встрече с Ризваном Раджабли. Художник показывал ей свои этюды, эскизы, терпеливо рассказывал и пояснял.

    Они переходили от одного полотна к другому… И вдруг остановились перед картиной, написанной резкими густыми красками.

    - Что это, Ризван-муэллим? - проговорила потрясенная Шахназ. - Как трагично.

    Глаза художника на мгновение полыхнули огнем радости.

    - Мне очень приятно, что вам понравилась эта работа, Шахназ-ханум, - с грустью произнес он. - Но вы правы, это действительно очень трагично.

    На полотне был фашистский концлагерь. На переднем плане - советский солдат. Его тело было распростертым, из-под полосатой куртки со следами впитавшейся крови виднелась мускулистая грудь. Она представляла собой сплошную рану. На ней, как на небе, высыпали звезды, только не золотистые, а черные. Рука со свастикой держала железный прут, на его конце сверкала раскаленная звезда из жести.

    Художник изобразил тот момент, когда клеймо вонзилось в голое тело человека. Это была седьмая звезда.

    - Боюсь, что эта работа не увидит света, она ведь не закончена.

    - Вы чересчур к себе строги.

    - Нет, я говорю так не из скромности. С годами я все больше жалею о том, что тогда, в лагере военнопленных, не сумел понять внутреннюю красоту этого человека.

    - Вы тогда были молоды…

    - Дело не в этом. Вы заметили, что зритель не видит его глаз. Это самый большой недостаток картины. Конечно, в искусстве такое возможно, но как автора меня это не устраивает.

    - Извините меня, может, я не так вас поняла, вы говорите о том, что вы не смогли воспроизвести его взгляд, не так ли?

    - Конечно, перед волшебством его глаз моя кисть бессильна, и я как художник это хорошо понимаю. К тому же я видел этого человека один-единственный раз и при таких страшных обстоятельствах. Этого человека фашисты пытали. Я только один-единственный раз видел мгновенную вспышку его глаз. Но, оказывается, тот мгновенный блеск был солнцем на небе с черными звездами. Если величие неба в солнце, то сила героя - в выражении его глаз. К сожалению, только теперь я это понял. Но прошло столько времени! И я уже не могу воспроизвести это мгновение, поэтому и потерял уверенность, что когда-либо закончу эту работу. Ведь духовный мир людей так сложен, и как педагог вы со мной согласитесь. Наука этого еще не может постичь. - Взглянув на полотно, он с еще большим волнением продолжал: - Действительно, пройти сквозь такой ад - не чудо ли это силы человеческого духа. Как вы думаете? Для этого далеко не достаточно быть стойким, волевым, храбрым. В этом есть какая-то другая мудрость, которую постичь совсем не просто. Это может быть сосредоточение в одном человеке массы достоинств. Кто знает, не высшее ли это нечто, что не поддается разуму. Ведь этот парень, до того как попалв плен, совершил такой подвиг…, в одном бою сбил несколько вражеских самолетов.

    - А что означали эти выжженные на груди звезды? Не количество ли сбитых самолетов: семь звезд - семь самолетов?

    - Нет, каждая черная звезда - символ его огромной воли. Каждый день его пытали, хотели узнать расположение наших аэродромов, число наших самолетов. А он молчал. Тогда шли в ход раскаленные щипцы, и это клеймо вонзалось в его грудь. Он опять молчал. Так продолжалось несколько дней. В последний день фашисты уже не допрашивали - у него не осталось сил говорить. Поставив еще одну раскаленную звезду ему на грудь, фашисты бросили его труп. Но мы унесли со двора его тело, оттащили в амбар. В ту ночь Айхан Мамедов своей смертью спас нас. Он умолк. Шахназ тоже молча смотрела на картину. Каждый думал о своем. Так продолжалось довольно долго. Наконец Раджабли очнулся. И чтобы отвлечь гостью, подвел ее к другой картине.

    - Что вы думаете об этой моей работе, Шахназ-ханум?

    Но Шахназ все еще была там, у полотна с семизвездным небом.

    - И вы не знаете ни имени, ни адреса этого человека?

    - Нет. Знаю только, что он был летчиком.

    - А как случилось, что он попал в плен? Где, когда - тоже не знаете?

    Раджабли покачал головой. Шахназ, почувствовав, что понапрасну утомляет художника неуместными вопросами, стала извиняться.

    - Простите меня, Ризван-муэллим. Я и так отняла у вас много времени. Потому что… - Она хотела еще что-то добавить, но передумала. - Ведь мы еще сможем поговорить обо всем. Наша следующая встреча в Чеменли, не так ли?

    - Несомненно…

    Тепло простившись, они расстались.

    Айхан возвращался с работы. Не доходя до родника Шахназ, он вдруг увидел на дороге круглую фигуру, которая, покачиваясь, двигалась прямо на него. Неужто Насиб? Уж не заблудился ли Толстяк Насиб в махале Сенгер?

    Он уже было собрался идти дальше, когда услышал такой знакомый голос:

    - Айхан амиоглу, постой-ка! - Насиб приближался к нему каким-то неуверенным шагом, подбадривая себя байты:

 

    Соловей летит над садом,

    Дыня растет на кусте…

    Что это за судьба такая,

    Беду приносит за бедой!

 

    Приглядываясь к его странной походке и прислушиваясь к многозначительным словам баяты, Айхан пришел к выводу, что Толстяк Насиб пожаловал сюда неспроста.

    - Добрый вечер, Айхан амиоглу! Что ты так невесел?

    Айхан не ответил. Вдруг на его лице промелькнула та самая тонкая, укоризненная улыбка, которой так боялся Насиб.

    - Почему невесел? Хочу сохранить равновесие в мире.

    - Сохранить равновесие, говоришь? В каком смысле?

    - Если одному весело, другому должно быть грустно, чтобы мир не кренился в одну сторону.

    - А где результат, Айхан амиоглу? Что-то его не видим. От сотворения мира он все время в одну сторону кренится, вот, к примеру, смотришь, к одному и тому же человеку беда приходит за бедой…

    - А у другого в саду всегда соловьи поют и дыни на кустах расцветают, - закончил за него Айхан. - Так в этом и состоит равновесие мира, Насиб, на что же жаловаться?

    - Ты какой-то странный человек, Айхан амиоглу, ей-богу, странный. - В голосе Насиба появилась уверенность. - По правде говоря, ты меня восхищаешь. Счастливый ты человек… В селе всем ты помогаешь, и большим и малым.

    - Если сегодня я и тебе помогу, у меня больше горя не будет. Насиб почувствовал скрытую в этих словах иронию.

    - Мне поможешь, говоришь?… В каком смысле? Какие у меня с тобой могут быть дела? Я привык всегда исполнять волю других, то есть народа.

    Хотя Айхан прекрасно знал, кто эти «другие», он не подал виду.

    - Чего же от тебя хотят на этот раз эти «другие»?

    - Другие, говоришь? В каком смысле, Айхан амиоглу? Ты наших людей называешь другими? Нехорошо. - Хоть Насиб и почувствовал, что его слова не произвели на Айхана должного впечатления, он не собирался отступать. - Мы хотим, чтобы ты освободил дом Эльдара Абасова и сдал его сельскому Совету, как того требует закон. - Насиб вынул, из кармана бумагу и протянул ее Айхану, при этом с любопытством заглянул ему в лицо - какова будет реакция?

    - А где же сам Рамзи Ильясоглу? Почему это он возложил на тебя такое тяжелое дело? - спокойно спросил Айхан.

    Насиб не понял, кого упрекает в трусости Айхан - председателя или же его самого?

    - Эй, местное правительство, отвечай же! Я тебя спрашиваю, почему председатель поручил это дело именно тебе?

    - Поручил, говоришь?… В каком смысле? А чем я тебя не устраиваю? Когда председатель занимается колхозными делами, я за него… И потом, это ведь мое…

    - Ага, вон оно что… - прервал его Айхан. - Луна выйдет - солнце отдохнет. Хорошо, теперь скажи-ка мне, что я должен делать?

    - Сложи свои вещи в один угол, а ключи сдай местному правительству.

    Айхан его больше не слышал. Это означало, что его изгоняют из родного села. Рамзи пока выгоняет его из родного дома, а потом из Чеменли вообще. Кто знает, какие у него еще планы? И что будут произносить ему вслед, когда он перешагнет мост Улу?

    Поигрывая тростью, Айхан зло посмотрел на Насиба. Тот побледнел.

    - Послушай, местное правительство, пойди и скажи своему Рамзи Ильясоглу, что быть львом - не его занятие, напрасно он за это взялся. Пусть так и останется лисой, так ему и передай… Почему ты уставился на меня? Может быть, обиделся, что я возлагаю на тебя такое нелегкое дело? Не обижайся, я иду оттуда, с Гаяалты, устал. Иначе я сам пошел бы в правление:

    Насиб после долгого молчания сказал:

    - Быть львом, говоришь, Айхан амиоглу? В каком смысле? - Он открыл и снова закрыл свои маленькие блестящие глазки. - Так и передать ему?

    Чувствуя, как внутренне радуется Насиб, Айхан сказал:

    - Да, вот так и передай. Ты и сам, знаешь, как ему идет быть лисой.

    Было видно, что и эти слова пришлись Насибу по душе. И, не сказав Айхану больше ни слова, он молча повернулся, сделал несколько шагов и почему-то остановился, хотел что-то сказать, но не смог.

    А Айхан, хитро улыбаясь, произнес:

    - Насиб, я очень рад, что сегодня смог и тебе помочь.

    - Мне помочь, говоришь… В каком смысле, земляк?

    Он с особым ударением произнес это очень редко употребляемое им слово «земляк» и при этом улыбнулся.

    - Вот в том самом, какой ты уловил.

    До тех пор пока Насиб не скрылся, Айхан не двинулся с места. У него будто кончились силы, он не мог сделать и шага. На плечи его снова навалился огромный груз раздумий, страданий, мучений. Этот груз все еще мучил его, потому что виноват во всем он был сам.

    Нет, он не раскаивается в своем приезде в Чеменли - он жалел о другом. В тот день, когда он встретился с Рамзи лицом к лицу, он хотел обломать только ветки, а надо было рубить под корень.

    В этот момент откуда-то послышалось:

    - Айхан-гардаш, добрый вечер! - Будто свет блеснул молнией и ослепил его. Шахназ стояла на веранде своего дома и улыбалась ему. - О чем ты задумался, на ночь глядя? Опять что-то случилось?

    Айхан возликовал в душе: «Да проживешь ты сто лет, Шахназ! Не знаю даже, чем тебе отплатить за все. Когда же ты успела вернуться из Баку?»

    - Поднимайся сюда, выпей стакан чаю с вареньем… Черешневым вареньем. Знаю, ты его очень любишь. А я расскажу, что видела в Баку.

    - Черешневое варенье? В последнее время я действительно полюбил это варенье, Шахназ-ханум. Раз приглашаете, иду…

    Он медленно зашагал к шестистолбовой веранде.

    Рамзи, услыхав, что Шахназ вернулась из Баку, хотел подождать, пока она сама придет к нему. Но на это терпения у него не хватило. «Ну что ж, - подумал он. - Я ведь как председатель должен интересоваться делами школы, беседовать с учителями».

    В тот же день, явившись в школу, он направился прямо в кабинет директора. Шахназ-муэллима была там, причем одна.

    - Рамзи-муэллим, добро пожаловать. Как это вы додумались зайти к нам? - С этими словами Шахназ вышла к нему навстречу.

    - Пришел узнать, как вы съездили… Удалось ли повидаться с Ризваном Раджабли?

    - Повидалась, даже на его выставке побывала.

    - Да ну?! Как он отнесся к нашему предложению?

    - На этих днях сам обещал приехать в Чеменли.

    - Один? А скульптор, архитектор?

    - Он обещал и это.

    Хотя Рамзи все еще прохаживался по этой давно знакомой ему комнате, все внимание его было сосредоточено на словах Шахназ, ее голосе, движениях. Он был счастлив, что Шахназ встретила его так приветливо. За все долгие годы знакомства, может быть, впервые она была с ним так ласкова.

    - Какая ты сегодня милая, Шахназ-ханум! - сказал он и, вдруг скрестив свои большие руки на широкой груди, влюбленно посмотрел на нее. - Откуда взошло солнце?

    Шахназ, хотя и растерялась на мгновение, ответила в тон:

    - И мне хотелось бы узнать, откуда взошло солнце, почему Рамзи-муэллим именно сегодня это заметил?

    - Нет, ты говоришь неправду, - продолжал Рамзи возбужденно. - Уже больше тридцати лет ты знаешь, откуда оно светит. Для меня оно взошло тридцать лет назад вон оттуда, из «обсерватории Рамзи-муэллима», - и он указал на виднеющуюся в окне крепость Шамиля. - Вы думали, что я там наблюдаю за звездами вселенной. Но никому, и тебе в том числе, не приходило в голову, что единственной звездой, которую я увидел и открыл в этой обсерватории, была ты. Как и все звездочеты, я гордился своим открытием. - Он помолчал, посмотрел на Шахназ, но, подумав о чем-то, не дождавшись ее ответа, добавил: - И теперь тоже горжусь.

    На лице Шахназ появился слабый румянец.

    - Гордитесь? - тихо переспросила она. - Как это надо понимать? Чем гордитесь? Своей способностью к открытию или открытой вами звездой?

    - Разве это не одно и то же? - со скрытым беспокойством поинтересовался он. - По-моему, подобно тому как человек гордится многими своими прекрасными качествами, он может гордиться и своей любовью…

    - Я не вижу в этом логики.

    - В любви не бывает логики.

    - Да, это вы очень верно заметили: в любви не бывает логики. Ее первое условие состоит в том, что заставляет человека, который полюбил, забыть о себе прежде всего. Такому человеку хвастать своей любовью не приходит в голову.

    От этих слов Рамзи передернуло. Рамзи, всегда и везде веривший в свое превосходство и умевший дать это почувствовать, в эти мгновения походил на дерево, с которого одно за другим опадали плоды.

    - Вот за то, что ты такой тонкий человек, я и люблю тебя, Шахназ, - проговорил он дрожащим голосом. - Я знаю, что это чувство никогда не покидало меня. Оно мешало мне увлечься кем-либо другим. Я так и не создал семьи. А ведь все могло быть иначе. Ты своей любовью могла стать хирургом моей честолюбивой натуры. Но ты этого не сделала. Значит, тонкость, чуткость, глубина твоего нежного сердца предназначены лишь для себя самой. Разве я говорю неправду? Значит, ты согласна со мной? А раз так, скажи-ка мне: велика ли разница между моим честолюбием и этой твоей чуткостью и тонкостью? Вот ты была шокирована статьей обо мне в районной газете. Почему? Потому что это было наглядное, откровенное честолюбие. Но ведь оно существует и в глубинах человеческого сердца. Поверь мне, каждый из нас честолюбив по-своему. И нет на свете лишенных этого качества.

    - Можно найти, - вдруг непроизвольно вырвалось у Шахназ.

    - Говоришь, можно найти?

    - Да, можно. Правда, в ваших словах есть доля истины, особенно тех, что касаются меня. Но на свете есть немало людей…

    - Ты путаешь эти понятия, Шахназ-ханум. Иногда и самый эгоистичный человек умеет быть доброжелательным. Его побуждает быть доброжелательным именно честолюбие. Возьмем, к примеру, Айхана амиоглу…

    - Я как раз имела его в виду, - опередила его Шахназ. - Его сердце похоже на соловья, который всегда и везде поет песни для других.

    - Я даже сам не знаю, что тебе ответить? Как уверить тебя, что каждая песня, поющая в его сердце будто бы для других, в результате оборачивается его личной песней… Аллея Айхана, родник Айхана… Разве не в том, чтобы услышать эти слова, конечная цель его благородных дел?

    - Эти названия дал им народ…

    - Конечно, придумал народ, - радостно продолжал Рамзи. - Это-то Айхану и нужно, чтобы люди хорошо думали о нем. Это и есть самый тонкий вид честолюбия. В этом смысле Айхан амиоглу еще искуснее тебя. Он как будто прячется от славы, а слава бежит за ним следом.

    - Если мы будем только так оценивать все благородные поступки людей, тогда на свете не найдется ни одного настоящего человека. Между тем благородных людей гораздо больше, чем неблагородных.

    - Но не будем забывать, что ни один из этих благородных людей, которых, по твоему уверению, больше, не свободен от страсти личной славы. По-твоему, почему он против памятника Эльдару Абасову?

    - По правде говоря, это для меня пока тоже загадка.

    - Тут нет никакой загадки. Он попросту завидует. А зависть- это обратная сторона честолюбия. Он думает: зачем простому летчику Эльдару Абасову ставить памятник величиной с Гылынджгая? Ведь он, Айхан амиоглу, тоже был на фронте. Кто знает, может быть, и он где-то проявил героизм, но ему не повезло. Правильно?

    Шахназ хотела что-то возразить, но не смогла. Рамзи, почувствовав, что она отступила, еще больше приободрился:

    - А ты, Шахназ-ханум, не сердись за мою откровенность. Влюбилась в него, как ребенок. И этого еще мало. И на языке твоего сына только одно: дядя Айхан сказал, дядя Айхан не так сказал…

    - Это вы напрасно, Рамзи-муэллим, за сына я не беспокоюсь. Айхан приучает его к труду, учит любить природу.

    - А после этого, бог даст, приучит и к ненависти, сладкими словами научит ненавидеть память героев.

    - Нет, ошибаетесь, Рамзи-муэллим, Айхан никогда не примешает к шербету яд и не даст выпить моему сыну. Сам выпьет, но ему не даст.

    На большом лбу Рамзи снова появились глубокие морщины.

    - Я… изумлен, Шахназ-ханум, ей-богу, изумлен. Хоть бы один день посидеть на троне этого Айхана амиоглу! Я согласен быть таким же калекой, хромым и кривоногим, но только таким счастливым, как он. Только бы услышать из твоих уст столько приятных слов.

    - Вы напрасно над ним смеетесь…

    - Я не смеюсь над ним, я ему завидую, причем откровенно. Ты превратила этого несчастного в такого идола, что мне ничего не остается, как завидовать ему. Не узнала ли ты в Баку что-либо новое? Может быть, легендарный герой Ризвана Раджабли - действительно Айхан амиоглу?

    - Нет, к сожалению, это не так. Айхан Мамедов, что изображен на картине, действительно другой человек.

    - А к чему же сожаление?

    - К тому, что я очень в это верила. По правде говоря, меня и теперь не оставляет эта мысль…

    Горький смех Рамзи прервал ее. Председатель с издевкой сказал:

    - А я чем дальше, тем больше верю в то, что ты в него влюбилась, Шахназ-ханум… ей-богу, влюбилась…

    - Я не знаю, о чем вы говорите, но как человека, как мудрого учителя моего сына я действительно его люблю.

    - Я чувствую, что он тоже к тебе неравнодушен. Только увидев тебя, он забывает о себе.

    Теперь очередь была за Шахназ.

    - Хоть о себе он и забывает, но о том, что я честная женщина, он не забудет, можете быть спокойны.

    Рамзи опять был поставлен в тупик. Разве, оставив все свои дела, он пришел в школу только затем, чтобы услышать эти слова? Что опять произошло с Шахназ? Неужели в Баку она услыхала что-то новое у этого художника? Но что она может узнать? В газете, в журнале, везде ясно написано, и сам художник подтвердил, что Айхан Мамедов, тот, что на картине, погиб. И героизм состоял именно в этой гибели. Так чего же хочет добиться Шахназ?

    Он вышел из школы и в глубоком раздумье направился в правление. «Кто же все-таки этот хромой? Что видит в нем Шахназ? А я сам?… Почему я не могу смотреть ему в глаза?»

    У рассветной звезды спросили:

    - Ты, почему так красива?

    - Далека, - сказала она. - Поэтому.

 

    Был выходной день. Эльдару не надо было идти в школу. Но дел у него было много. Мама поручила их целую кучу: полить деревья в саду Эльдара, отремонтировать школьный громкоговоритель. Еще надо было сделать домашние задания и подготовиться к сочинению «Солнце - краса вселенной». Это было самым трудным из всех дел. Потому что мама, когда узнала об этой теме, сказала, что если он и на этот раз получит за сочинение пятерку, то, несомненно, сумеет сесть за парту Эльдара Абасова.

    Вот почему Эльдар сегодня в темную рань, еще до восхода солнца, решил подняться на самую высокую точку Гылынджгая и оттуда посмотреть, как восходит солнце.

    Когда он, пройдя мимо уже начинающих «говорить» с ним застывших человеческих фигур Гылынджгая, насвистывая, поднимался по узкой, заросшей росистой травой тропинке, Чеменли только пробуждалось ото сна. От редких домов внизу поднимался дымок. На пенящихся водах Агчая еще стлался утренний туман, а на зубцах Бабадага заплясали первые лучи солнца. Между двумя самыми высокими хребтами Карадага будто текла розовая река.

    Эльдар уселся поудобнее на заросшую мхом скалу на последней ступени Гылынджгая, глубоко вздохнул и огляделся.

 

    Загоревшись красным пламенем,

                                            снова зарделась заря.

    Красным цветом зари

                                           осветился горизонт, -

 

    напевал он и в такт стихотворения размахивал рукой. Дома в Чеменли с этой высоты походили на пчелиные ульи.

    Внезапно среди маленьких елочек, растущих в конце замшелых скал, послышался шорох. Присев на корточки в траве, Эльдар прислушался: не медведь ли? Шорох послышался явственнее. И в ту же минуту он увидел сквозь деревья дядю Айхана, опирающегося на свою разрисованную палку.

    - Дядя Айхан, эй!… Дядя Айхан… Я здесь!… - С этими словами он радостно ринулся вниз по росистой тропинке. - Здравствуйте, дядя Айхан! Вы тоже здесь? Давно пришли?

    - А ты что тут делаешь, Эльдар? - Айхан разглядывал его босые ноги с засученными штанинами.

    - Я?… Смотрю на восход солнца. Завтра мы будем писать сочинение «Солнце - краса вселенной».

    - Ого, какая прекрасная тема, так и хочется снова сесть за школьную парту.

    - Мама говорит, что, если я за это сочинение получу пятерку, она усадит меня за парту Эльдара Абасова.

    - Правда?

    - За ней сидят только отличники. Вы забыли? Я же вам рассказывал.

    - Нет, я помню. Ты тогда, кажется, говорил, что только по естествознанию получал четверку…

    - Да, по маминому предмету. И теперь только по естествознанию у меня четверка. Но мама обещала, что, если завтра я по родному языку получу пятерку, она разрешит мне сесть за парту отличников.

    - По родному языку?

    - Говорит, что по этой теме может получить пятерку только тот, кто любит природу, как Эльдар Абасов. И никто больше.

    - Твоя мама правильно говорит, сынок. Только тот, кто любит природу, может знать, что солнце - краса вселенной. Видно, я еще не всему тебя обучил, - улыбнулся Айхан.

    - Почему же? Я уже знаю язык некоторых вещей, например ветра, леса, скал…

    - Это-то хорошо. Но тебе еще предстоит проникнуть в тайны каждого явления. Так, ты должен знать, куда уходит солнце после заката, где оно ночует…

    - А вон там, за горами.

    - И еще в сердцах хороших людей.

    - Правда? Вот этого я не знал.

    - Да, у солнца есть два убежища - небо и доброе сердце. Даже если хороший человек умирает, солнце остается жить в его сердце.

    - Как интересно вы говорите, дядя Айхан! - изумленно проговорил Эльдар. - Вот когда вы что-то объясняете, я вас все больше узнаю, а узнавая, все больше люблю… Правильно я говорю?

    Айхан внутренне растрогался. Вспомнил их сердечную беседу с Эльдаром два года назад, в первые дни своего появления в Чеменли. Сколько зернышек заложено в это чуткое сердце! Прорастут ли они? И, оглядев мальчишку с головы до ног, он произнес:

    - Ну хорошо, сынок. Не буду тебе мешать, иди занимайся своим делом. А я пойду пригляжу за саженцами в Гаяалты.

    Айхан исчез в лабиринтах Гылынджгая. Отсюда, с горного склона, хорошо была видна вся длина Агчай. Вскоре на застекленных верандах домов заиграли солнечные зайчики. Эльдар повеселел. Он еще долго кружил в скалах.

    Вдруг он вздрогнул, увидав на тропинке какого-то совсем неизвестного человека. Кто бы это мог быть?

    Человек шел медленно. Эльдар смело подошел к нему.

    - Вы художник?

    - Да, а как ты это узнал? - приветливо ответил незнакомец.

    - И зовут вас Ризван Раджабли? Правильно?

    - Правильно… но скажи мне, пожалуйста, откуда ты все это знаешь?

    - Я слышал о вас от мамы.

    - От мамы? А кто твоя мама?

    - Шахназ-муэллима, она была у вас в Баку.

    - А, понял, Шахназ-муэллима. А я как раз и приехал сюда по просьбе твоей мамы.

    - Пойти сказать ей?

    - Не спеши. Успеешь. Скажи-ка мне лучше, что ты делаешь здесь, в этих скалах, в такой ранний час?

    - Смотрю на восход солнца… слушаю мугам, который поет скала, мугам «Шахназ». Вы его тоже слышите?

    - Мугам «Шахназ»! Да, я тоже очень люблю этот мугам.

    - Значит, вы тоже знаете язык этих скал? А меня выучил этому языку дядя Айхан.

    - Кто такой дядя Айхан?

    - Наш садовник.

    - Садовник Айхан Мамедов?

    - Да, дядя Айхан знает язык и деревьев, и скал, и мугама.

    - Может быть, ты еще добавишь, что он колдун?

    - Нет, дядя Ризван, но мне хочется, чтобы вы нарисовали его портрет. Дядя Айхан самый красивый человек на свете.

    - Самый красивый? - Губы Раджабли раздвинулись в улыбке. - А я думал, что ты скажешь - он самый храбрый человек.

    - Ну да… я и это хочу сказать. У дяди Айхана еще и голос хороший. Он так поет… Дядя Ризван, а вы язык чего знаете?

    - Я - вот той зелени, голубого неба, оранжевого горизонта, того, желто-красного…

    - Это же все цвета…

    - Вот я и знаю этот язык. Я же художник.

    - О чем они говорят?

    - О красоте…

    - А какой цвет самый лучший?

    - Солнечный. Я приехал к вам в Чеменли, чтобы найти его.

    - Правда? А я знаю, где он. Хотите, покажу?

    - Покажи… Я буду очень рад.

    - Мне тоже это место указал дядя Айхан. Сказал, что по ночам солнце ночует в сердцах хороших людей. И я отведу вас к такому человеку.

    - Дядя Айхан это правильно сказал. А к какому человеку ты хочешь меня отвести?

    - К Эльдару Абасову.

    - Эльдару Абасову?

    - Да, он Герой Советского Союза. Он давно погиб, я поведу вас к его памятнику. Вон он… там… В саду Эльдара.

    - Хорошо, пошли.

    Покружив среди скал, они вышли на каменистую дорогу, спускавшуюся к саду Эльдара. Впереди сквозь деревья в утренней росе проглядывал постамент, а на нем - бюст молодого парня в шлеме летчика, с погонами лейтенанта на плечах.

 

 

    Годами не знавший, что такое выходной день, Рамзи и сегодня, едва наступило утро, пришел в правление. По своему обыкновению стоя перед окном, открывающимся в сад Эльдара, он кого-то ждал.

    Еще когда он выходил из дома, ему сообщили, что в окрестностях Гылынджгая рано утром появился неизвестный человек. И одежда, и манеры у этого человека очень странные, длинные волосы рассыпаны по плечам. И он решил, что человек этот - несомненно художник Ризван Раджабли. Рамзи уже успел послать за Шахназ-муэллимой. Надо было вместе встретить художника. В коридоре послышались шаги. Он понял, что идет Шахназ.

    - Поздравляю тебя, Шахназ-ханум. Ризван Раджабли уже в Чеменли. - Он взял ее мягкую руку и поднес к губам. - Это и твоя победа.

    Что- то в этом жесте показалось Шахназ пошлым. «Что это с ним, интересно? -подумала она. - О какой победе он говорит?»

    - Почему ты так на меня смотришь? Или ты уже сожалеешь о том, что пригласила сюда Ризван-муэллима?

    - Почему я должна жалеть? - тихо проговорила она. - Но я не считаю это, как вы выразились, победой. К этому нет причин.

    Рамзи, сдвинув широкие брови, с интересом посмотрел на нее.

    - Разве это такое уж маленькое событие, Шахназ-ханум? Это означает, что на земле есть большое село Чеменли, наше родное село! И о нем узнает вся страна. Здесь мы воздвигнем величественный памятник его героическому сыну Эльдару Абасову. И об этом узнают повсюду…

    Шахназ постаралась прервать этот затянувшийся монолог:

    - А где сейчас наш гость?

    - Знакомится с нашим селом. И кто, по-твоему, его проводник? Твой сын.

    - Эльдар? - глаза Шахназ радостно вспыхнули. - Где же они? Вы уже виделись с Раджабли?

    - Нет, я пока его не видел.

    - Почему же он приехал без предупреждения, интересно? Ты сама знаешь, большие мастера бывают скромными. Бегут от пышных торжеств и аплодисментов. Гениальность в простоте. Это выражение мне самому начинает нравиться.

    - Поздравляю вас.

    - Да, я уже начал делать выводы из вашей критики, твоей и этого хромого Айхана. Простой, скромный, трудолюбивый председатель колхоза.

    - Хромого Айхана? Что это за слова, Рамзи-муэллим? Увидев, как она вдруг преобразилась, Рамзи попытался поправиться.

    - Что с тобой, Шахназ? Да кто он такой, что при одном упоминании его имени ты становишься сама не своя! Бездомный бродяга…

    - Стыдно, Рамзи-муэллим, как у вас язык поворачивается называть его бродягой. За эти два года он превратил Чеменли в цветущий сад.

    - Все это - ширма, Шахназ-ханум, не обманывайся такими вещами. Мы видели и таких, кто, чтобы скрыть свое грязное прошлое, готов всю землю превратить в цветник.

    - Нет, Айхан чистый и честный человек.

    - А ты интересовалась, почему он изменил свое имя? Почему укрылся именно под именем Айхана Мамедова? Почему не стал Али, Вели, Пиргулу?…

    - Стыдно, Рамзи-муэллим, стыдно так говорить о человеке с хрустальным сердцем!

    - Наконец, спроси у своего хрустальносердного человека, чего он хочет от Эльдара Абасова, гордости нашего народа? Вот если ты получишь ответы на все эти вопросы, тогда я буду уверен, что ты знаешь, что он за человек. И в то же время намного облегчишь работу следственным органам.

    - Я не у него, а у вас хочу получить ответ только на один вопрос?

    - Какой вопрос?

    - Почему вдруг вы стали его бояться?

    Рамзи на мгновение растерялся. Он вовсе не ожидал услышать от Шахназ подобное, он и сам все эти месяцы думал об этом же.

    - Это я начал его бояться? - Он как бы устыдился дрожи в собственном голосе. - Божьего калеки…

    - Да еще как! Я хочу знать причину.

    Рамзи побледнел, потом его большое гладкое лицо пошло красными пятнами. Шахназ не ошиблась, пойдя на такой риск. Значит, она близка к горькой истине.

    - Хорошо, Рамзи-муэллим, если вам трудно ответить, не лучше ли отложить этот разговор? Пойдем поищем Ризвана Раджабли…

    - Нет, Шахназ-ханум, давайте уж доведем его до конца, коль скоро мы начали его. - Внезапно Рамзи преобразился. Шахназ снова увидела перед собой властного, довольного собой, умеющего силой заставить других признать свое превосходство, прежнего Рамзи. - Мы должны сейчас подвести итог этому разговору. - Обхватив рукой пояс, он стал медленно прохаживаться по комнате. - Ты верно говоришь: когда я слышу имя Айхана, меня действительно бросает в дрожь. Но знаешь, где кроется причина? В тебе!

    Шахназ удивленно посмотрела на него.

    - Да, да, в тебе, Шахназ-ханум!

    Шахназ понимала только одно: Рамзи ревнует ее к Айхану.

    - Я потому боюсь этого человека, что на этом свете только он может отнять тебя у меня, да, этот урод, этот хромой!

    - Я сказала уже, стыдно, Рамзи-муэллим, нельзя говорить так о человеке, получившем увечье на фронте, в бою. Это грех.

    - А меня пугают именно эти твои двусмысленные слова.

    - Почему двусмысленные?

    - Да потому, что, внешне облаченные в наряд человечности, они полны скрытой от тебя же самой любви. Ты даже сама об этом не догадываешься.

    Шахназ не собиралась анализировать, насколько прав или не прав Рамзи. Ее заботило другое: откуда все это пришло Рамзи в голову? Ведь для такого предположения не было ни малейшего основания. Вдруг в ушах ее зазвучал тихий голос Айхана: «Жизнь дарует нам и невидимые глазу богатства, и эти богатства я предпочитаю всем остальным». Откуда ей вспомнились эти слова? Почему, встречаясь лицом к лицу с Айханом, она всегда вспоминает Эльдара? Что за чертовщина! Слились, что ли, Айхан с Эльдаром?

    - Молчишь, Шахназ-ханум, потому молчишь, что ты - честный человек, не можешь говорить неправду, а сказать правду смелости не хватает.

    Шахназ и на этот раз ничего не ответила.

 

 

    Они увидели Ризвана Раджабли в саду Эльдара, у памятника, с интересом слушающего рассказ маленького Эльдара.

    Шахназ поздоровалась с художником как со старым знакомым, представила ему Рамзи. Окинув внимательным взором высокую ладную фигуру председателя, его большой лоб, серебристые волосы, Раджабли сказал:

    - Мне, по-видимому, придется поселиться в Чеменли. - Художник улыбнулся. - Здесь можно создать целую галерею портретов красивых мужчин. - Он положил руку мальчику на плечо. - Мой маленький друг, оказывается, правильно сказал: Чеменли край не только красивых женщин, но и очень красивых мужчин.

    Не понявший смысла этих слов, Эльдар хотел что-то сказать, но его опередил Рамзи:

    - Большие художники принадлежат к разряду шутников. Иначе в их произведениях не было бы живого дыхания жизни. -В этих словах Рамзи слышалась скрытая гордость, а глаза при этом полыхнули откровенной радостью.

    Раджабли почувствовал, как в одно мгновение переменилась Шахназ, по ее заалевшему лицу пробежала трепетная тень.

    - Шахназ-ханум, - он постарался легко перевести разговор, - я не знаю, как благодарить вас за то, что вы пригласили меня сюда, в красивейшее в мире место. Я не нахожу слов, чтобы выразить свой восторг.

    - Слово художника - его кисть, - опять вмешался Рамзи; он будто радовался, что помог художнику высказаться. - То, что нельзя выразить словами, - делают кистью.

    - Если мне удастся… - вздохнул Раджабли и вынул из рюкзака несколько фотографий. Это были снимки «Неба в черных звездах». - Я захватил их, хоть картина и не окончена, но вы говорили, что она вам понравилась.

    Снимки были разной величины. Шахназ, перебирая их, спросила.

    - Ризван-муэллим! Вы мне говорили, что эта работа вам очень дорога, возможно, это главное ваше произведение.

    Она протянула одну из фотографий Рамзи.

    - По-моему, Шахназ-ханум права. Я хоть и не специалист, но как человек, кое-что понимающий в живописи, могу сказать, что это подлинное произведение искусства. Прекрасный подарок грядущим поколениям от нашего героического века, - сказал Рамзи.

    - Но работа ведь не закончена. Подарок, так сказать, половинчатый.

    - Почему вы так считаете? - поинтересовался Рамзи.

    - Что касается художественной стороны вопроса - не мне судить. Но эта работа, как и «Шаг к вечности», посвящена реальному лицу. Она не завершена. Я уже говорил Шахназ-ханум, что, на мой взгляд, здесь слабо выражено могущество духа человека, которого так изуверски пытали…

    Рамзи перебил его:

    - Вы произнесли «Шаг к вечности», и мне захотелось узнать, действительно ли изображенный на картине человек явился…

    - Да, его действительно звали Айханом Мамедовым… - Увидев в глазах Рамзи недоверие, он продолжал: - Вот и Шахназ-ханум очень беспокоится по этому поводу, даже мой маленький друг Эльдар все это время рассказывал мне о своем дяде Айхане. Говорит, что дядя Айхан - самый красивый мужчина на свете. И первой его просьбой ко мне было написать его портрет.

    У Рамзи сдвинулись брови, на губах показалась ироничная улыбка. Теперь до него дошел смысл шутки художника относительно галереи портретов красивых мужчин.

    - О, вы действительно умеете шутить, Ризван-муэллим! Портрет Айхана Мамедова может стать жемчужиной в вашей новой серии.

    Поняв смысл иронии, Раджабли спокойно ответил:

    - Не беспокойтесь, председатель! Эльдар описал мне его внешность. - Потом, смеясь, добавил: - Полагаю, в этом плане он вам не соперник.

    Рамзи пришлось принять эти слова за обычную шутку. Но тут вмешалась Шахназ:

    - Айхан Мамедов во всех смыслах достоин того, чтоб вы написали его портрет.

    Рамзи будто ударили. Но он и это должен был стерпеть. В эти дни он будто поклялся вести себя предельно достойно.

    - Шахназ-ханум, - улыбнулся художник, - ваш Айхан Мамедов все больше начинает меня интересовать. Но в одном вы можете быть абсолютно уверены: это не мой герой.

    Рамзи облегченно вздохнул.

    - Кто же мог в этом сомневаться? - сказал он. - Видимо, само имя Айхан вас смутило.

    - Это действительно редкое имя. Я слышал его только один раз, там, в лагере военнопленных.

    Шахназ спросила:

    - Не собираетесь ли вы вернуться к картине «Небо в черных звездах»?

    - На это так трудно ответить… Мне бы еще хоть один раз увидеть этого человека.

    - А разве он жив? - с любопытством спросил Рамзи.

    - Кто знает? Можно ли поверить в то, что остался в живых человек, на груди которого фашисты выжгли семь звезд?

    - Жаль, очень жаль!… - Рамзи глубоко вздохнул.

    - Но раз у вас есть хоть какие-то сомнения в гибели своего героя, почему вы его не разыскиваете? - поинтересовалась Шахназ.

    - Каким образом? Что я о нем могу узнать? Ведь ни имени, ни фамилии…

    - Разве вы не думали о том, что можно опубликовать ваши работы? Пусть они разойдутся по стране. Если этот человек жив, он сам найдет вас. Если он вернулся с войны и впоследствии умер, отзовутся родственники. Хотя бы имя его узнаете…

    - Шахназ-ханум, я же вам говорил, что работа эта еще не закончена, я не могу ее опубликовать. Кто знает, может, картине этой суждено остаться недописанной…

    Все помолчали. Рамзи взял Раджабли под руку - ему надо было поскорее вывести гостя из сада, прекратить этот разговор.

    - Товарищ Раджабли, я так полагаю: если даже вам не сдастся закончить «Небо в черных звездах», ваша главная рабоа будет написана здесь, у нас, в этом, как вы выразились, крае красоты. Своей кистью вы сможете увековечить память героического сына нашего села Эльдара Абасова.

    - Да, мне очень хочется сделать эту работу.

    Они вышли из сада Эльдара и направились в правление.

    Был очень хороший день. Солнце будто готовилось спуститься на землю, на отдыхающие внизу в строгом, молчании зеленые горные луга.

    Рамзи, испытывая тайную гордость, шагал рядом с известным художником. Он вдохновенно рисовал ему картину будущего края, одну заманчивей другой. Ему так хотелось завоевать расположение знаменитого художника.

    В просторном светлом кабинете председателя первое, что увидел художник, была цветная репродукция его картины «Шаг к вечности».

    - Кто бы мог подумать, что здесь, в этом далеком горном селе, меня ждет талой сюрприз? - И художник посмотрел сначала на Рамзи, потом на Шахназ.

    - Это горное село еще и край героев, товарищ Раджабли. Мы умеем это ценить.

    - Вы покорили меня. Что ж, я сдаюсь! - И он поднял вверх обе руки.

    Речь зашла о Доме-музее Эльдара Абасова. Рамзи очень хотел, чтобы Раджабли немедленно принялся за его организацию. Но Раджабли пожелал сначала осмотреть дом.

    - Я скоро приеду еще раз, причем не один. - Когда он это говорил, то почему-то обращался к Шахназ-ханум. - Хочу привезти сюда свою супругу. Шахназ-ханум, мне кажется, что вы подружитесь с ней. Она, как и вы, учительница.

    - Я буду очень рада, - спокойно ответила Шахназ. Раджабли продолжал:

    - Что же касается портрета Эльдара Абасова, то мое решение твердо: эти месяцы я буду писать его.

    - Большое спасибо, Ризван-муэллим, - поблагодарил его Рамзи с некоторой долей фамильярности, уместной лишь в беседе между более близкими людьми. - Мы тоже постараемся не остаться у вас в долгу.

    Раджабли, чуть-чуть усмехнувшись, посмотрел на Шахназ. А она, с присущей ей тонкостью поняв смысл этих слов, покраснела и опустила голову.

    - За работу на военную тему, особенно за произведения, посвященные реальным героям, я гонораров не беру, товарищ председатель! - При этих словах Шахназ еще больше смутилась. - Шахназ-ханум, может быть, у вас сохранились фотографии Эльдара Абасова? - Раджабли будто искал повод, чтобы загладить неловкость. - Это очень облегчило бы нам работу.

    - Фотография есть, но всего одна. Причем карточка очень маленькая. Я хотела ее увеличить - ни один фотограф не взялся.

    - Ничего, лишь бы была фотография. Она даст мне хоть некоторое представление об Эльдаре.

    Не дожидаясь, чем кончится этот разговор, Рамзи встал.

    - Вы меня извините, товарищ Раджабли, - сказал он, - но мне придется вас пока оставить, дела не ждут.

 

 

    Айхану сообщили, что председатель пригласил в село какого-то знаменитого гостя, но кого именно, он так и не узнал. Да его это и мало интересовало. Ему сейчас было не до чужих гостей. Бродя с лопатой, у которой была короткая гладкая ручка, заменяющая ему разукрашенную трость, вдоль стройных рядов двухлетних деревьев, прислушиваясь к шуму ветра, блуждающего в их небольших лакированных листиках, он радовался как ребенок.

    После полудня Айхан закончил поливку участка, который наметил себе. Теперь можно было поесть и передохнуть. Но не успел он расположиться у артезианской скважины, как на границе ельника и фруктового сада показался Мардан, который, задыхаясь, спешил к нему наверх. Как всегда, один взгляд на него наполнил его сердце отрадой.

    Мардан еще издали что-то кричал ему, и его веселый голос эхом отзывался в близких и далеких горах.

    - Дядя Айхан, а вот и я, неужели ты уже успел съесть мою долю?

    «Разве твоя доля пойдет мне в глотку, сынок?» - радостно отозвалось в сердце Айхана.

    Мардан, видимо, был действительно очень голоден. Как только он уселся рядом, он тотчас с удовольствием принялся за еду, растрогав сердце ласково глядящего на него Айхана.

    - Ты веришь, Мардан, сегодня, жаря курицу на сковородке, я все время о тебе думал. - И, видя, с каким аппетитом тот уплетает, тихо добавил: - Будто предчувствовал. Возьми еще вот этот кусок, ешь, на меня не смотри… я сыт.

    Мардан хитро заглянул ему в глаза.

    - Дядя Айхан, меня одна вещь удивляет.

    - Какая, сынок?

    Будто имея в виду что-то очень важное, Мардан таинственно поинтересовался:

    - Вы можете мне объяснить, как получается, что такой повидавший виды человек, умудренный, всезнающий… - Он нарочно сделал паузу.

    Айхан тихонько спросил:

    - О ком ты говоришь?

    - О ком же я могу говорить? Конечно, о вас. Так вот, как получается, что такой человек совсем не умеет говорить неправду?

    Увидев, что Айхан растерялся, Мардан принялся хохотать.

    - Дядя Айхан, честное слово, я прав. Как только вы произносите самую маленькую неправду, все ваше существо протестует. Вот вы говорите, что вы сыты, а я знаю, что вы с утра ничего не ели.

    - Ну, и что с того, сынок? - На этот раз Айхан ответил очень серьезно. - Я действительно с утра не ел, но я не голоден. Вернее, я не ощущаю голода, потому что мне много не требуется.

    Мардану показалось, что он, не желая того, обидел Айхана.

    - Я совсем не об этом, дядя Айхан, - виновато проговорил он. - Все знают, что вы - человек воздержанный…

    - Погоди, погоди… - Айхан тоже, поняв, прервал его. - И я не об этом. Я говорю совершенно о другом. Я действительно не голоден. И знаешь почему? Потому что, когда ты ешь, я чувствую себя на твоем месте. Мне кажется, что и я ем вместе с тобой.

    Мардан с глубокой благодарностью посмотрел на него, но слов для ответа не нашел.

    - Но, сынок, пусть тебе не кажется, будто я сделал какое-то открытие. Эту прекрасную мудрость люди постигли давно, очень давно. А я только повторяю давным-давно сказанное ими.

    - Нет, вы имели в виду что-то другое.

    - Мне только хотелось напомнить, что теперь многие эту древнюю мудрость превратили в пустые слова. Между тем это не просто слова, это вполне, говоря ученым языком, материальная вещь, как вот этот кусок хлеба. То есть, если ты веришь этой мудрости, она вполне может насытить тебя, как вот этот кусок хлеба. Даже не знаю, удалось ли мне тебе все это объяснить?

    - Я прекрасно вас понимаю, дядя Айхан, - отозвался Мардан, внимательно посмотрев ему в лицо, покрытое глубокими шрамами.

    В пылу только что произнесенных слов, в сиянии красивых, смотревших на него со скрытой влюбленностью глаз эти черные рубцы на его лице выглядели словно раскаленные в печи железные прутья. В их ослепительном блеске так явственно проступало все существо Айхана. Человек, который в лагере военнопленных, в чужих краях, среди близких и далеких людей, только глядя на поедаемый другом кусок хлеба, мог быть сыт, был человеком необыкновенным, таких на своем веку Мардан еще не встречал. Внешне этот человек походил на обожженную головешку, а изнутри светился алым пламенем. Как можно было не верить его словам? И как не поверить в то, что самый большой памятник человеку - это его дела?

    Ласковый голос Айхана отвлек Мардана:

    - Как мама, Мардан, что-то давно я ее не видел.

    - Мама на меня обиделась, - шутливо отозвался Мардан.

    - Обиделась? Ты уже повзрослел, - наверное, поэтому.

    - Я серьезно, дядя Айхан.

    - Этого не может быть. За что же?

    - Обиделась, что я оставляю ее, а сам еду учиться.

    - Едешь учиться? А разве у тебя нет высшего образования?

    - В Высшую партийную школу еду, на два года.

    - Ах, вон оно что… Ну почему же доктор Салима должна на это обижаться?

    - Эх, вы ее не знаете, дядя Айхан. - Голос его задрожал. - Если мы разлучаемся хотя бы на один день - она не заснет, если я скажу, что у меня чуть-чуть болит голова, она три дня не может в себя прийти.

    - Она же мать!

    - А разве, кроме нее, на свете нет других матерей?

    - Ты у нее один-единственный, и за это обижаться на нее не следует.

    - А я и не обижаюсь, я только немного жалуюсь на ее странности. Дядя Айхан, может быть, вы ей объясните… Все документы готовы… Ну, как, дядя Айхан, поговорите с моей мамой? Может быть, вас она послушает?

    Айхан задумался. Такие серьезные вопросы не решают так поспешно. Конечно, хорошо, что Мардан едет учиться, очень хорошо, надо ему в этом деле помочь. Но как? Какое он имеет право учить уму-разуму такого видного человека, как доктор Салима? Разве можно ей сказать хоть слово по этому поводу?

    В это время внизу, на дороге, ведущей к новому фруктовому саду, появилось несколько человек. Между председателем и Шахназ шел какой-то незнакомый человек. Видимо, это и был гость. Мардан пояснил:

    - Это Раджабли. Художник Раджабли. Он приехал к нам по просьбе Шахназ-муэллимы.

    «Раджабли? Так это и есть гость председателя?»

    Айхан со скрытым интересом разглядывал того, кто написал картину «Шаг к вечности». С того дня как Насиб показал ему его картину, он постоянно думал о ней. Но вот самого Раджабли он никак не мог вспомнить. Да и видел ли он этого человека вообще? И знает ли он его? Может, здесь, на этой земле, что была их давней мечтой, на этом зеленом берегу, а не по ту сторону, где господствовала смерть, встретятся их взгляды, когда-то с тоской и отчаянием устремленные друг на друга в грязном бараке для военнопленных? В серебристом отблеске длинных волнистых волос сумеет ли он разглядеть знак тех мучительных дней?

    Но Раджабли, естественно, не подозревал о его волнениях. После вкусного обеда и нахваливаемого Насибом вина он не отводил влюбленных глаз от гор, долин и гладил руками выстроившиеся на этой щебеночной груди Гаяалты деревца, играя с ними, словно ребенок.

    - Молодец, Рамзи-муэллим! - говорил он. - Я побывал во многих местах, но таких красивых, с таким вкусом возделываемых садов нигде не видал. Будто это не фруктовый сад, а целое произведение искусства.

    - Большое спасибо, товарищ Раджабли, - вытирая платком капли пота со лба, отвечал Рамзи. - Эти слова - лучшая оценка нашему хозяйству.

    Когда они, расточая друг другу любезности, проходили мимо артезианской скважины, Шахназ вдруг остановилась.

    - Ризван-муэллим, - сказала она, указывая на Айхана, - не хотите ли вы познакомиться с автором произведения искусства, о котором вы только что говорили? Этот сад в Чеменли, можно сказать, третье его произведение искусства. Давеча я вам показывала алею Айхана, только что вы пили воду из родника Айхана, а теперь вот этот сад…

    - А почему вы не говорите, что этот сад тоже носит имя Айхана? - с гордостью заключил Мардан и подошел к уважаемому гостю, представляя ему Айхана.

    Раджабли пожал шершавую крепкую руку.

    - Ах, вот вы какой, очень рад с вами познакомиться. Сегодня, куда ни приду, только и слышу: сад Айхана, родник Айхана… Не много ли тяжести взвалено на одного человека? - засмеялся он.

    - Тут нет никакой его вины, - как бы извиняясь, тихо произнесла Шахназ. - У нас такой обычай, кто своим дыханием согреет осколок камня, имя того должно быть запечатлено на нем.

    Шахназ с интересом наблюдала за Раджабли и Айханом. Она хотела уловить тайный разговор их глаз, самый скрытый его смысл. Знакомы ли эти люди? Действительно ли отсутствует какая-либо связь между картиной «Шаг к вечности» и этим Айханом Мамедовым? Но Айхан и сам сейчас искал во взглядах гостя следы оставшихся далеко позади тех мучительных лет.

    «Этот седовласый Ризван Раджабли почему-то обладает душой ребенка, - подумалось ему. - Смотрите, как он ласково гладит молодые деревца!»

    - Айхан амиоглу, ты, наверное, слышал имя нашего уважаемого гостя? - отвлек его от его мыслей дрожащий от подобострастия голос. - Ризван Раджабли. Автор знаменитой картины «Шаг к вечности».

    - Да, я слышал. И картину видел.

    - Ну и как, вам она понравилась? - с присущей жрецам искусства нетерпеливостью поинтересовался Раджабли.

    - Как вам сказать… Неплохо…

    - То есть как это неплохо, Айхан амиоглу? - со странным беспокойством проговорил Рамзи, - Это ведь одна из жемчужин изобразительного искусства…

    Айхан понял, что председатель провоцирует его. Ему надо, чтобы критика художника прозвучала из уст Айхана.

    - Я не совсем согласен с таким суждением, - медленно начал Айхан и, обернувшись, испытующе посмотрел на Рамзи. «Видишь, председатель, как я прочитываю твои самые сокровенные мысли? Сейчас я буду критиковать работу художника, а ты наслаждайся». - Вы меня извините, но мне почему-то кажется, что вы скорее хотели воспроизвести, может быть, собственный портрет, чем портрет моего тезки…

    Айхан волновался. А Раджабли, устремив взгляд в лицо Айхана, ждал, что тот еще скажет. Рамзи снова перебил Айхана:

    - Говоришь, хотел создать свой портрет? Что ты имеешь в виду? Как говорит наш Толстяк Насиб, «в каком смысле»?

    - Прошу вас, не мешайте ему. - Раджабли укоризненно посмотрел на Рамзи.

    - Нам хотелось бы услышать горделивый возглас храбреца, бросившегося на электрический провод. Мы же слышим совсем иное: «О люди, взгляните, я держу в руке жар-птицу. Я принес вам освобождение, поклоняйтесь мне!»

    - Чей же это голос? Автора?

    - Да. Айхан Мамедов здесь больше похож на глашатая вашей идеи: «Я герой!», «Я бессмертен!».

    - Что ты хочешь этим сказать, Айхан амиоглу? - опять вмещался Рамзи.

    - Я хочу сказать, что тот, кто выбирает себе путь бессмертия, то есть идет на смерть, никогда не думает о своем бессмертии.

    Воцарилась напряженная тишина.

    Раджабли стоял, словно громом пораженный. Эта тяжелая тишина будто опустилась ему на плечи. Все, что было сказано, легло тяжелым обвинением против его самого любимого произведения. Художник внимательно посмотрел на садовника и увидел только его глаза, которые с тайной лаской были устремлены на него. Будто только они жили на лице Айхана, только одни глаза, а в них бездонная глубина. С расстояния лет они были далекими, как купол небес, и такими же чистыми, как небо. В черных зрачках горел такой выразительный свет, что художник зажмурился. Где он видел этот свет, где он видел эти глаза? Они были выразительнее слов: «Тот, кто выбирает себе путь бессмертия… никогда не думает о своем бессмертии».

    - Айхан амиоглу, вот я тебя слушаю, и мне вспоминается одно высказывание Алмардана-киши, - раньше всех нарушил тишину Рамзи. - Он говорил: когда журавль опускается с неба на землю, он опирается о нее сначала одной ногой, вторую держит поджатой, не ставит на землю, боясь, что вес его возрастет вдвое и земля такой тяжести не выдержит.

    Даже не взглянув на него, Айхан спокойно ответил:

    - Видно, журавль совестливее нас, таким образом он пытается сохранить равновесие земного шара.

    Рамзи хотел что-то возразить, но тут вмешался художник.

    - Любопытно, очень любопытно! - задумчиво произнес он, переводя взгляд с Айхана на Шахназ. - Ваш садовник действительно интересный человек. Шахназ-ханум, только теперь мне становится ясным смысл слов, сказанных вашим сыном…

    Как- то вдруг Рамзи, сжав губы, побледнел. Сквозь поток похвал, которые все это время лились в адрес садовника, ему послышалось: «Лиса! Не хитри, как лиса, председатель!»

    - Поберегитесь, уважаемый художник! - проговорил он с явной издевкой. - Ведь под тяжестью похвал может нарушиться равновесие земного шара.

    - И на этот счет не стоит беспокоиться, председатель. Как увидите, что земля кренится в одну сторону, в ту же минуту здесь, на Гылынджгая, воздвигайте высокий памятник, земной шар и выпрямится…

    Он еще не успел закончить, но Рамзи уже знал, что именно так завершится эта реплика, что пора все перевести в шутку. Спор с Айханом в присутствии гостя может плохо кончиться.

    - Ты, наверное, имеешь в виду памятник Эльдару Абасову, Айхан амиоглу…

    - Его памятник в камне, - сразу же оборвал его Айхан. - А вы мечтаете о другом, находящемся в постоянном движении.

    Рамзи подмигнул Раджабли: мол, этот человек немного не в себе, не стоит обращать внимание. Ризван Раджабли действительно не обратил никакого внимания на слова председателя; его будто приворожил свет лучившихся глаз, которые, словно рапира, парировали словесные удары противника. Слова Айхана, его взгляд были так остры, что ему невольно вспомнился лагерь смерти, где он видел людей, единственным оружием которых были глаза.

    Подхватив художника под руку, Рамзи повел его по тропинке мимо артезианской скважины к растущей на склоне одинокой липе.

    - Наш парк мы хотим заложить здесь. Вон там, немного правее Гылынджгая, на том плоском холме возвысится памятник Эльдару Абасову. Мне кажется, что это очень подходящее место. Он будет виден с любой точки села.

    Раджабли не слушал председателя, он смотрел вслед садовнику, который, хромая, спускался вниз. Изредка его фигура мелькала между деревьями. Наконец он совсем исчез из виду, но Раджабли не покидало ощущение, что его взгляд, бездонный как купол небесный, все еще присутствует здесь как нечто материальное.

    На другой день, возвращаясь с работы, Айхан у родника Шахназ столкнулся с маленьким Эльдаром. Тот, укрывшись под зеленым зонтом ивы, будто поджидал его.

    - Добрый вечер, дядя Айхан. - Эльдар радостно выбежал ему навстречу. - Как хорошо, что я вас встретил!

    Увидев необычайный блеск в горящих глазах ребенка, Айхан забеспокоился.

    - Что случилось, сынок? - спросил он как можно спокойнее. - Почему ты здесь? Пойдем домой.

    - Я вас ждал. Знал, что вы сейчас придете с работы…

    - Меня ждал? Что-нибудь случилось?

    Они поднялись на веранду. Эльдар торопливо раскрыл портфель, вынул оттуда фотографию величиной с ученическую тетрадь, протянул Айхану:

    - Вы видели эту картину?

    Айхан безмолвно взял в руки снимок. Рассмотрел, стараясь не выдать волнения. В ушах у него снова возник гул - гул самолета, гул моря, и еще стон - стон сотен пленных.

    Потом и этот гул, и этот стон куда-то исчезли. В ушах зазвенели сыплющиеся как град бессмысленные вопросы на грубом немецком диалекте: «Где? Когда? Кто?» Глазам представились раскаленные на огне длинные прутья. На конце каждого была прикреплена железная звезда. Она пылала, как изогнутая подкова, вытянутая дядей Ашрафом из кузнечного горна. Эта звезда с шипением вонзалась в его тело, будто на раскаленную сковородку бросили ложку масла. Свет померк.

    Это была фотокопия картины Ризвана Раджабли «Небо в черных звездах». Он все понял: с подозрениями, охватившими его при виде картины «Шаг к вечности», было покончено. Да, этот художник тоже был там, в плену, в одном из фашистских лагерей смерти близ Бухенвальда. Хоть вчера в Гаяалты ни в глазах, ни в волнистых серебристых волосах Раджабли он не обнаружил никаких следов тех дней, на этих двух картинах был сам лагерь смерти, на него пахнуло его черным холодным дыханием.

    Маленький Эльдар, видя, как внимательно разглядывает фотографию дядя Айхан, с детской непосредственностью поинтересовался:

    - Дядя Айхан, может, вы знаете этого человека?

    - Нет, сынок… «Небо в черных звездах»? Художник, наверно, хотел сказать…

    - А как зовут этого человека, тоже не знаете? - продолжал допрашивать его Эльдар.

    - Нет, сынок, не знаю…

    - А я знаю. И если скажу - у вас волосы встанут дыбом.

    - Правда? - взволнованно посмотрел на него Айхан.

    - Правда, дядя Айхан. Вчера Ризван Раджабли рассказывал об этом человеке, да так, что у меня самого волосы встали дыбом.

    - Что же такое говорил дядя Ризван?

    - Говорил, что этот человек самый настоящий герой. Как в сказках… Каждый день фашисты у него на груди выжигали по одной звезде, но он молчал.

    - А дядя Ризван не сказал, как его звали?

    - Нет, его имени он не знает, он видел его, но не знает, как его зовут. А я знаю его имя.

    - Ты? Откуда?

    - Я про себя подумал и решил: это Эльдар.

    - Какой Эльдар? Абасов?

    - Да. Это он. Я так думаю: когда его самолет загорелся, Эльдар выбросился с парашютом. Упал в Азовское море, а потом выплыл на берег и попал в руки фашистов.

    - От кого ты это все слышал? - Айхан понимал, что Эльдар ничего ни от кого не слышал, это просто его домысел.

    - Ни от кого. Я сам подумал и нашел… Дядя Айхан, я правду говорю, это - Эльдар Абасов.

    С плеч Айхана свалился тяжкий груз подозрений, но теперь его захлестнула волна радости. «Это - Эльдар Абасов!» Его маленький тезка проник в самую сокровенную суть истины. Открытие таких истин может принадлежать только ребенку, причем без всяких на то оснований. И это не случайная догадка, не просто плод детского воображения, это - чудо, чудо детского сердца, чудо, не имеющее себе равных. Ему хотелось прижать Эльдара к груди и закричать; «Ты прав, сынок, это действительно Эльдар Абасов!» - сотрясти этим криком горы, собрать вокруг себя весь мир, всех людей, затем, разорвав рубашку, застыть памятником. Но судьба лишила его и этого счастья. У него и на это не было права.

    - А потом фашисты отправили его в лагерь, где был и дядя Ризван, - продолжал Эльдар. - Раскаленными щипцами со звездой на конце фашисты ставили ему клеймо на грудь. Это клеймо было в виде звезды. Дядя Ризван все это нарисовал на своей картине. А теперь он приехал в село, чтобы закончить свою работу.

    - Закончить? - со скрытым любопытством спросил Айхан. - Ведь картина уже написана…

    - Не знаю… так сказал дядя Ризван. И еще он сказал, что должен нарисовать портрет Эльдара Абасова. - Увидев, что дядя Айхан молчит, как-то особенно ласково добавил: - Я его попросил, чтобы он и ваш портрет нарисовал, дядя Айхан.

    Но маленький Эльдар почувствовал, что и после этих последних слов у дяди Айхана настроение не улучшилось, он его будто не слышал. Ну почему дядя Айхан такой? Как только при нем называют имя Эльдара Абасова, он тотчас умолкает, даже перестает улыбаться.

    Он забрал у Айхана фотографию и снова положил в портфель. Но через некоторое время снова обратился к Айхану:

    - Дядя Айхан, можно мне еще у вас спросить?

    - Конечно.

    - Наш председатель говорит, будто вы - враг Эльдара Абасова. Разве это правда?

    При этих словах Айхан ощутил в своем и без того охваченном смятением сердце нестерпимую боль. Какая подлость! Рамзи хочет лишить его расположения и этого невинного существа. Но сейчас важнее всего - умно ответить. В этом тонком вопросе надо постараться быть тоньше, чем сам ребенок. Ты только посмотри, как дорого обходится завоевание его доверия, как легко его спугнуть!

    - Я тоже слышал, что говорил председатель, сынок, - начал он медленно. - Думаю, что он не прав. Кроме того, я знаю, что, даже если все в это поверят, ты не поверишь. Правильно ли я говорю?

    - Разве можно в такое поверить?

    - Вот спасибо, я так и думал.

    - Но почему вы все-таки не хотите, чтобы поставили новый памятник Эльдару Абасову?

    - А потому, что в этом нет никакой необходимости. Ведь человек, совершающий героический поступок, вовсе об этом и не думает, он просто выполняет свой долг, то, что ему велит его совесть, его честь. Ведь тот, кто становится на путь бессмертия, вовсе не думает о том, что он бессмертен, как и тот, кто совершает геройский поступок. Именно потому он и становится бессмертным, что он бескорыстен в своем поступке. Вопрос о славе - он очень сложен. И бессмысленная погоня за славой многих погубила. Хочешь, я расскажу тебе одну легенду.

    - Расскажите, дядя Айхан, я так люблю ваши легенды…

    - В некотором царстве, в некотором государстве, - медленно начал Айхан, - в одной далекой прекрасной стране, которая только что освободилась от власти чужеземных захватчиков, решили, что этой стране надо иметь собственный государственный гимн. Те, что стояли во главе страны, собрались вместе, решили объявить конкурс. То произведение, которое окажется лучшим, будет объявлено гимном. Так и договорились. Через некоторое время на конкурс было подано много произведений. Выбрали лучшее. Решили, что оно и будет гимном страны. Потом объявили на всю страну, что в такой-то день на такой-то площади будет вручена награда тому композитору, кто написал этот гимн.

    И вот в назначенное время все собрались на украшенной цветами площади. Торжественно достали конверт, где должно было значиться имя композитора. Объявили: «Сейчас будут провозглашены имя и фамилия композитора, написавшего гимн, чтобы все могли его узнать. А потом этому композитору будет вручена награда». Поднялись на трибуну, вскрыли конверт. И прочитали: «Если мое произведение будет одобрено и принесет пользу моему народу, я буду считать, что я выполнил свой долг. Это и будет для меня самой большой наградой». И все. Ни подписи. Ни имени, ни фамилии.

    Айхан умолк.

    - А кто же был этот композитор? И вы не знаете, как его звали?

    - Нет, сынок, не знаю. Имя автора осталось неизвестным. Но и по сей день люди слушают эту прекрасную музыку. И они понимают душу человека, написавшего ее. Но не знают его имени. Ну и что же с того, человек все равно остался бессмертным - он выразил себя в своей музыке.

    - Интересно, очень интересно, - вздохнул Эльдар; глаза его сияли.

    «Но как бы я хотел рассказать тебе об одном летчике, который любил небо и землю, раскинувшуюся внизу, и ненавидел врагов, которые хотели эту землю залить кровью. Это был хороший летчик. Он чувствовал радость, когда держал в руках штурвал, и любил полет, как может любить его журавль. И когда пришлось ему встретиться в воздухе с врагом, он не раздумывая вступил в бой, не думая ни о наградах, ни о возможной славе. Ему важно было одно - победить. Ибо только его победа спасла жизнь тем, кто остался на земле. Вот откуда пришло бесстрашие, которое он в ту минуту сам не сознавал. Он дрался насмерть, потому что иначе не мог. Именно не мог. И получалось, что бесстрашие для него так же естественно, как дыхание. Думал ли он, что позднее другие назовут подвигом то, что было для него таким естественным? И он вспомнил своего отца, уста Алмардана, для которого таким же естественным было чувство ответственности перед людьми, перед семьей, перед своей землей. И это чувство звалось чутьем Алмардана».

    Но всего этого он не мог рассказать Эльдару, который сидел у его ног на маленьком табурете.

    Глядя на маленького Эльдара, он снова услышал гул самолета. И вдруг в его кабину ворвалось: «Абасов!… Я «Сокол», я «Сокол»… отвечай… Абасов! Я приказываю, поворачивай обратно! Приказываю!… Слева два «мессера»!… Внимание! «Мессеры» атакуют тебя! Я «Сокол»! Я «Сокол»… Приказываю…» Он слышал этот голос, слышал очень явственно, но ответить не мог, не было времени. Все внимание его было сосредоточено на выворачивающиеся из облаков, словно черные стрелы, фашистские «мессеры». Сколько их? Он должен возвращаться. Горючее на исходе. Под ним море. До берега еще далеко… «Мессер» зашел ему в хвост. Вираж! А где другой? Вот он!… Прямо на мушке. Надо нажать на гашетку! Взметнулось пламя. «Молодец, Абасов, молодец! Пусть напьется водички! Это уже четвертый! Ай да Абасов, у тебя горючего на три минуты! На три минуты! Ты меня слышишь? Я «Сокол»! Надо возвращаться. Возвращаться! А другой «мессер» где? Сбежал? «Внимание! Сзади три «мессера»!» По железной обшивке фюзеляжа будто провели гребнем. «Я ничего не вижу… Ничего не вижу… Вон он! Черт, куда ты бежишь? Мы должны умереть вместе! Слышишь, вместе!» Он сделал круг, и кинулся на сверкающий всего в двухстах метрах от него «мессер». Что это с его комбинезоном? Почему он такой тяжелый? Откуда кровь? «Нет, упустить этот «мессер» нельзя! Те три еще далеко. Гашетка! Так! А с берега меня не видят? Почему молчат на берегу? Радио вышло из строя? Да, кажется. Сколько осталось минут? Две! Всего две».

    Значит, конец. Между ним и смертью расстояние в две минуты. Чуда произойти не может: внизу - черные с серебром воды Азова, сверху - наваливающиеся друг на друга облака. Самолет, который за две минуты покроет трехминутное расстояние, еще не изобретен. Для того чтобы это понять, ему нужна секунда, даже полсекунды, а чтобы сесть на берег, на летное поле эскадрильи, - две с половиной минуты! Эта недостающая половина минуты называется «смертью». Боль в плече усилилась, он думал об этой половине минуты. Где ее взять? А все еще круживший близ него «мессер» не хотел оставлять его в покое. И огонь открывать не спешил, ждал тех трех, спешивших ему на помощь. И одна минута - жизнь. Ее тоже можно завершить по-человечески!

    «Мессершмитт» на мушке! «Молодец! Молодец!» Значит, с берега за ним следят. Оказывается, радио работает. Они его видят. Почему же молчали? «Абасов!… Горючее кончилось…»

    Откуда- то взметнулось пламя. Оно захлестнуло кабину. «Вот она -смерть; оказывается, она бывает вот такого красного цвета…»

    Он почувствовал, как быстро стал снижаться самолет. Море, небо… и еще штурвал. Но ни это небо, ни это море не придут к нему на помощь. Надо крепче держать штурвал…

    Последний круг! Последний спуск! Спуск без подъема… Его «железный сокол» больше никогда не взлетит. Больше никогда не сможет нырнуть в облака. Две минуты жизни. Ветер был его помощником, он не подпускал к мотору языки пламени, охватившие фюзеляж. Последние мгновения: можно подумать и еще… крепко-накрепко держать штурвал. Так надо встретить смерть. Летчик должен умереть за штурвалом. Но странно, в эти последние мгновения сердце его билось с более четким ритмом, чем мотор самолета, а мозг работал с большей скоростью, чем скорость самолета, у мозга была своя система измерений времени. Сейчас наступит конец, он должен наступить, он неизбежен. Нет! Это еще не был конец. Крепко держась за штурвал, сквозь охвативший кабину огонь он посмотрел вниз. Берег! Как плот на воде - поднимающаяся и опускающаяся ярко-зеленая равнина. Это же вражеский берег. Западный берег Азова. Что значит - вражеский? И как только у него язык повернулся назвать его вражеским? Он еще крепче прижал к груди штурвал. Красные, черные языки пламени лизали его. Шума мотора слышно не было. Две минуты прошли. Но самолет все еще летел.

    Больше он ничего не помнил.

    В который раз он вспоминал этот самый страшный и в то же время самый счастливый день в своей жизни. И каждый раз в необычайном волнении думал, что сам он в тот день впервые убедился в существовании того странного чувства, которое он называл чутьем Алмардана.

    А маленький Эльдар сидел в эти минуты рядом с ним на маленьком табурете и ничего об этом не знал. И хорошо, что не знал. «Раз он считает, что Эльдар Абасов спустился на землю с парашютом, пусть остается при своем мнении!» И он облегченно вздохнул.

    Достоинство, как молния,

    бывает озарено лишь собственным светом.

 

    Рамзи неслышными шагами подошел к дому. Пригляделся. Во дворе толпилось много народу. Интересно, о чем говорят эти люди? Было бы неплохо узнать их мнение. Но люди как люди, откуда они могли знать о его тайных и явных умыслах, близких и дальних планах? Каждый говорил свое.

    - Ну и молодец, Айхан амиоглу, у академика столько книг не будет, сколько я у него в доме видел. Целая библиотека.

    - А про висящий на стене саз, про магнитофон на окне, про транзистор ты не говоришь, - будто музыкальная школа.

    - Куда же ему, бедняге, девать все это…

    - Да вон, чем плох дом Шахназ-муэллимы? Пока снесут и сложат там.

    - А потом?

    - Потом колхоз даст машину - переедет.

    - Разве Айхану-киши позволят уехать из села? У него ведь золотые руки…

    - Если он сам хочет уехать, не станешь же его насильно удерживать.

    - Пусть убирается. Он ругал нашего Эльдара.

    - Не болтай глупости!

    Через небольшую калитку Рамзи бесшумно вошел во двор, и сразу же на него пахнуло ароматом едва распустившихся роз, склонивших свои головки. И вдруг послышалось:

    - Посторонитесь, люди, председатель идет.

    Ни на кого не глядя, он шагал по дорожке, выложенной камнем, по обеим сторонам которой росли цветы, к новой лестнице, окрашенной в темно-синий цвет. Лестница вела на веранду.

    На верхней ступеньке он остановился: окна и двери комнат были распахнуты. Ему почудилось, что все это он видит во сне. Перед ним открылась картина, больше напоминающая дворец из сказки, чем обычный жилой дом. Все вокруг и каждая вещь в отдельности были будто окутаны нежным тюлем. Тюль был окрашен во все цвета радуги. Этот цвет, вместо того чтобы успокоить его, вызывал тревогу. Паутина, закрыв ему глаза, будто лишала его способности видеть. Насиб стоял перед двустворчатым окном большой комнаты; в дрожащих руках его была бумага, видимо решение сельсовета. Он что-то говорил Айхану, о чем-то его уговаривал, чуть ли не умолял. Прислонившись к одной из опор веранды, стоял Мардан; брови его были нахмурены, он безмолвно наблюдал за происходящим. Чего он хочет, чем недоволен - было непонятно. А сам Айхан, будто не замечая мольбы Насиба, устремленного на него взгляда Мардана, был занят своим делом. А дело его заключалось в том, что он гладил мурлычащую у его ног серую в белых полосках кошку с задранным кверху хвостом.

    Рамзи, нарушив эту сцену, насмешливо произнес:

    - В чем дело, Насиб? - Уверенным шагом он приблизился к Толстяку Насибу и взял у него из рук бумагу. - Что это такое?

    Айхан не выдал себя. Он обязан быть сдержанным, но в то же время он должен быть начеку. Кто знает, что задумала эта хитрая лиса… Кроме того, здесь был Мардан.

    - Решение сельского Совета?… О передаче дома Эльдара Абасова в собственность государства?… А где же ты видел, чтобы решение сельского Совета обсуждалось? Решение есть решение. - Звучание собственного голоса воодушевляло Рамзи. Он совсем осмелел. - Может, Айхан амиоглу не желает считаться с решением местного правительства?

    - Он согласен освободить дом… - проговорил Насиб несвойственным ему дрожащим голосом. - Только… говорит…

    - Что говорит? Да что он может сказать? - оборвал Рамзи. - Когда местная власть - такая мямля, чего можно ждать от других?

    Взглянув на его растерянное лицо, Айхан подумал: надо избавить Толстяка Насиба от унижений. Нельзя допустить в присутствии Мардана, самого гнусного проявления в жизни - насилия.

    Обернувшись в сторону Рамзи, Айхан со спокойной решимостью произнес:

    - Подобное решение местного правительства я считаю незаконным.

    - Вы слышали? - Как бы прося помощи у окружающих, Рамзи посмотрел сначала на Насиба, потом на Мардана. Затем, перегнувшись через перила, обратился к колхозникам, стоявшим внизу у лестницы: - Вы слышали, что он сказал? - Но в голосе его уже не чувствовалось прежней уверенности. Это значило, что председатель трусит, очень боится поставить себя в смешное положение.

    Это устраивало Айхана. Ни на секунду он не забывал, что Мардан рядом. То, что председатель, не отдавая себе отчета, просил помощи у этого молодого парня, свидетельствовало о его неуверенности. Пусть и Мардан это увидит.

    Воцарилась напряженная тишина. Она давала Рамзи передышку. Он будто подыскал слова. И, кажется найдя их, презрительно посмотрел на Айхана.

    - Эти слова ты произнесешь в другом месте. В милиции или же прокуратуре. А пока нам нужно, чтобы ты собрал свое барахло и освободил дом.

    Со двора донесся беспокойный гул:

    - Что сделал Айхан-киши? Есть правда на этом свете или же ее нет?

    - Мы не дадим его в обиду.

    - Чего там! Это подозрительный человек. Пусть убирается из нашего села.

    Рамзи воодушевился. Обхватив одной рукой гладкую, переливающуюся на солнце опору веранды, он обратился к собравшимся:

    - Эй, кто там… искатель правды? - Его густой голос, содрогнув ближайший Сенгергая, потонул в его галечнике. Никто не произнес ни звука. Рамзи знал силу своего сотрясающего скалы голоса. Он не раз пользовался этим приемом. Но он знал и другое: чего можно добиться позолотив пилюлю, нельзя достичь силой. И он изменил тон. - Вы сначала меня послушайте! - медленно продолжил он. - Сельсовет, то есть местное правительство, вынесло решение, чтобы в доме Эльдара Абасова был открыт музей. Так я говорю? Музей боевой славы героя. Может быть, вас это не устраивает?

    - Музей - это хорошо. Но почему вы выгоняете Айхана-киши из села?

    - Во-первых, никто его из села не выгоняет. Если он сам желает уехать, это его личное дело. Видно, на то есть причина.

    - Почему он хочет уехать?

    - Об этом вам лучше спросить у него самого. - Рамзи метнул многозначительный взгляд в угол, где сидел Айхан. Оттуда не донеслось ни звука. - Если сам он не желает объяснить, у него не поворачивается язык это сделать, ничего, я ему помогу. - Почувствовав, что голос его вновь обрел всегдашнее желаемое звучание, Рамзи воодушевился. - На то есть много причин, и одна из них та, что… Айхан амиоглу живет под чужим именем. Да, да! Причем присвоил себе имя героя, проявившего беспримерную храбрость в фашистском концлагере. Он присвоил имя Айхана Мамедова, под этим именем и приехал в Чеменли, обманув нас всех. Вы спросите, откуда мы это узнали? Из картины знаменитого художника Ризвана Раджабли. Хотелось бы спросить, зачем ему это понадобилось? - Рамзи снова обернулся в угол, где сидел Айхан. - Ну, отвечай народу. Зачем это тебе было нужно? Во всех загсах республики зарегистрирован всего один человек по имени Айхан Мамедов. И тот в Карабахе. А художник Ризван Раджабли своим прекрасным произведением доказал, что Айхан Мамедов погиб в фашистском концлагере, бросившись на колючую проволоку, и своей смертью спас тысячи людей. Может, и ты был в их числе?

    Но Айхан его не слышал. С болью в сердце он думал: интересно, как порой поворачивается жизнь. Нет ли здесь какой-то закономерности? Ему бы сейчас, в эту минуту, переломить свою разукрашенную палку о седую голову этого хвастуна и хитрого кривляки. Но он этого не может сделать. Глаза Мардана, в которых и изумление и вопрос, обращены к нему.

    - Это раз! - продолжал вещать Рамзи. - Второе. Айхан амиоглу завидует огромной славе нашего Эльдара Абасова, которого он никогда не видел, но в доме которого поселился и живет уже два года. Он завидует ему. Вы ведь слышали, как он возражал против нового памятника Эльдару Абасову. А все потому, что ему невыгодно освобождать этот дом, который он присвоил и превратил во дворец, а между тем дом этот является колхозной собственностью. В-третьих…

    - Не слишком ли много причин, председатель? - вдруг ясным, но злым голосом спросил Айхан. - Называйте уж причину причин, избавьте нас от этого ожидания.

    Рамзи задохнулся, глаза его будто застлало пеленой. «Причина причин? Что он этим хочет сказать?»

    - Ты думаешь, мы не знаем причину причин? - Голос его теперь звенел. - Ошибаешься, Айхан амиоглу. Рамзи Ильясоглу никогда не говорит бездоказательно… - Он нарочно сделал паузу. Люди безмолвно, терпеливо, с волнением воспринимали каждое его слово. - Такое дело, товарищи! Я хочу открыть вам еще одну причину! Вы можете сказать, что это его личное дело. Что мы не имеем права вмешиваться в личную жизнь другого человека… Но я должен сказать, что в нашей стране всякие личные дела, чуждые нормам морали, наказуемы. По полученной нами точной информации, Айхан Мамедов посылал сорок рублей ежемесячно человеку, живущему в Ленинграде. Не знаем, жена ли это, любовница, незаконнорожденный ребенок… Но…

    Во дворе смешались смех, удивленные, протестующие возгласы:

    - Молодец, Айхан амиоглу!

    - А говорили, будто у него никого нет.

    - Ну и что ж, что посылает в Ленинград деньги? Его деньги, сам и посылает.

    - Пусть хоть жене, хоть любовнице, нам какое дело?

    - Как это - какое дело? Ты что, не слышал, что сказал председатель? Айхан-киши, присвоив колхозную собственность, устроил у себя дома интурист.

    - Он сказал, а ты поверил? Если в поле ему мешок с золотом попадется, то и тогда он пройдет мимо, не взглянув на него, не то, что колхозная собственность…

    - А откуда же у него столько денег? Каждый месяц сорок рублей…

    - Одинокий человек, экономит и посылает.

    Айхан же был не в состоянии собраться с мыслями. «Причина причин» его поистине потрясла.

    Он смотрел на Рамзи, ожидая, что тот еще намерен сказать. Нет, кажется, больше причин нет. Значит, услышав от него, Айхана, что он хитрая лиса, Рамзи ночей не спал, выискивая «причины». Забросив все колхозные дела, кинулся по его следу словно ищейка. Разузнавал о самых давних, о самых тайных, о самых личных, о самых бескорыстных его делах и мечтах. Чем же все это кончится? Что он должен предпринять? Долго ли будет продолжаться это издевательство? Чем может завершиться этот смехотворный спектакль, разыгранный здесь? Может, действительно пришло время ему уезжать из Чеменли? Что можно возразить этому безумному честолюбцу? Да и нужно ли ему возражать? Он хотел только одного: утихомирить страсти, не дать Мардану выйти из терпения.

    - Смотрите, даже известен счет, на который он посылал деньги! Его номер-114292. Это счет одной из сберегательных касс Ленинграда. - Обернувшись, он посмотрел в сторону, где все еще безмолвно сидел Айхан. - А на это что ты ответишь, Айхан амиоглу? Может, скажешь, что и это неправда?

    Но Айхан упорно молчал, видимо, ждал, когда переполнится чаша терпения Рамзи и тот выйдет из себя. Этот прием был хорошо известен председателю. Однако на этот раз он не даст противнику его использовать.

    - Что ты там натворил, в Ленинграде, - тебе виднее. Нас это не касается. Нам нужен дом Эльдара Абасова. Хорошо было бы, если бы ты подобру-поздорову убрался отсюда. Я не хочу применять силу. Сам знаешь, что может произойти в суде. - Рамзи ждал ответа, сердце его колотилось. Он облизнул языком пересохшие губы. Они были гладкие и совершенно ледяные, как туфли с застывшим на них лаком. - Не заставляй нас попусту проводить время. Дел полно.

    Айхан, опираясь на трость, наконец поднялся со стула. Было заметно, как мучительно дернулась его нижняя губа. Мардан, не спускавший с него глаз, подхватил его под руку.

    Айхан почувствовал, как все внутри дрожит у молодого бригадира. Надо было найти какой-то выход, надо было предотвратить столкновение. Хоть бы господь бог послал ему терпение! «Ты не позорь меня перед этим молодым парнем, о господи! И пошли этому Рамзи амиоглу милосердие, пусть он уже угомонится. Я все стерплю. Жаль Мардана. Пощади моего черноглазого бригадира. Разве ты не видишь, в каком он состоянии? Он, бог знает что может натворить, а каково придется мне?» Но Айхан так же хорошо знал, что уже поздно и бог его не услышит, поэтому он сам должен найти тот самый неожиданный выход, о котором только что просил господа бога.

    Хоть бы этот Рамзи амиоглу, этот единственный властитель в Чеменли, этот подлинный хозяин долины Агчай, раз в жизни взглянул на него незатуманенным взором честолюбца, а глазами нормального человека, увидел, что он калека, что он весь изранен, что он передвигается с трудом, опираясь на палку. Может, он смирил бы тогда свое высокомерие? И тут же Айхан сам проклял себя за такие мысли и, волоча израненную ногу, хотел направиться к Рамзи. Как будто действительно хотел пробудить в его душе подобные чувства.

    - Айхан амиоглу, ты напрасно козыряешь своей разукрашенной палкой. - Этот голос пригвоздил его к месту. - Не забывай, что у нас имеются герои, которые отдали за Родину и жизнь. Ты, слава богу, жив-здоров.

    Мардан, все еще не отпуская руки Айхана, сказал Рамзи:

    - Нехорошо так, председатель, стыдно.

    Тот будто его не слышал.

    - Не нужно, сынок! - тихо попросил Айхан. И вдруг, о чем-то подумав, посмотрел Мардану прямо в глаза. - Почему ты так смотришь на меня, Мардан? - с трепетной лаской спросил он. - Я убежден, что ты… - Он оборвал фразу. - Ты бы лучше помог мне сложить эти вещи в какое-нибудь место.

    Рамзи прошиб холодный пот. Впервые в жизни он ощущал в сердце такую мучительную легкость. Капля пота повисла на его лбу словно жемчужина. Раньше всех это заметил Насиб и подумал: «Какой у председателя, оказывается, красивый лоб».

    Мардан, стараясь скрыть волнение, тихо, но твердо проговорил:

    - Нет, дядя Айхан, вы никуда не уедете!

    Видя, как, подобно кузнечному меху, вздымается и опадает его широкая грудь, Айхан покачал головой.

    - Я все равно собирался уезжать, сынок…

    - Нет, вы никуда не уедете. Если сельсовету очень нужен этот дом, переходите к нам. Мама будет очень рада.

    - Ну что ты, Мардан! - Лицо Айхана просветлело. - Я уйду из этого дома, но мне бы, хотелось… - Он невольно обернулся к Рамзи: - Лучше бы вы здесь устроили детский сад, а не музей.

    Раскатистый смех Рамзи заполнил весь двор, нарушив тревожную тишину.

    - А ты шутник, Айхан амиоглу, говоришь так, будто это твой отчий дом. И еще даешь нам распоряжение, чтобы в этом твоем отчем доме мы открыли детский сад. Ты что, спятил? - И, изменив, тон, гневно закричал: - Собирай свои манатки и убирайся отсюда! Что мы здесь откроем - нам лучше знать!

    Мардан медленно подошел к председателю. У Айхана затрепетало сердце.

    - Нехорошо, Рамзи-муэллим! - Голос Мардана звенел подобно удару молота о железную наковальню. - Такой поступок вам не к лицу.

    - Что это за разговор, Мардан? - Рамзи удивленно сдвинул брови. - Уж не собираешься ли и ты учить меня, как себя вести?

    - Поздно… Учить вас очень поздно.

    Айхан увидел, что Мардан дрожит, он осторожно подошел к агроному:

    - Успокойся, сынок, нехорошо.

    - Ага, вон оно что… оказывается, в тихом омуте черти водятся. Не знал… - Рамзи злобно посмотрел на Мардана, меняющегося в лице. И вдруг резко обернулся к Насибу: - А ты что врос в землю, Толстяк Насиб? Зови людей, пусть помогут очистить дом. Не слышал ты, Айхан амиоглу наконец дал согласие…

    В этот момент на выходящей из-под Сенгергая дороге послышался шум машины. Рамзи метнул взгляд в ту сторону. Милиция. Желтый корпус с опоясывающей широкой синей линией.

    - Наконец-то явились! - Председатель совсем приободрился. - Вот видишь, Толстяк Насиб, наш начальник милиции догадался, что тебе требуется помощь. Теперь ты спокойно можешь заниматься своим делом. Я пошел.

    - Погодите, вы никуда не уйдете! - Мардан преградил ему дорогу. - Скажите своим подручным, чтобы сейчас же убрались отсюда.

    Рамзи ничего не ответил, лишь с сожалением посмотрел вслед милицейской машине, с ревом взбирающейся по крутизне, будто хотел остановить ее. Но машина, промчавшись над родником Шахназ, удалилась в сторону Гылынджгая и вскоре исчезла за деревьями сада Эльдара. Только после этого Рамзи повернулся к стоящему перед ним, словно скала, Мардану и с небрежной усмешкой спросил:

    - Чего ты хочешь, детка? Кто ты такой? Кто тебя уполномочил вмешиваться в мои дела? Кто позволил нарушать решение сельсовета?

    - Вам говорят, сейчас же прикажите этим людям - пусть убираются отсюда!

    Нервы Айхана были напряжены до предела. Теперь каждое его слово, каждый неверный жест походил на огниво, от малейшего толчка которого мог загореться трут. Он мечтал только об одном: чтобы бог дал этому Рамзи терпение, сделать как-то так, чтобы он наконец ушел. Но Рамзи уже вошел в раж. И уходить он никуда не собирался.

    - Ах ты негодник! Да я тебя!…

    Фраза оборвалась, за ней последовал ужасающий вопль Толстяка Насиба.

    Поднятый в воздух сильными руками Мардана, Рамзи сделал несколько взмахов ногами, попытался ухватиться за одну из опор веранды, но очутился на цветочной клумбе. А вопль Насиба был вызван попавшей ему под ноги серой кошки. Не успели люди опомниться, как из цветочной клумбы донесся стон Рамзи. Люди окружили клумбу.

    - Ой, моя рука!… Моя рука! Меня убивают!

    - Какая рука, Рамзи-муэллим?

    - Кто убивает? - неслось со всех сторон.

    Только теперь, после того как все уже произошло, сумевший добраться до Мардана Айхан, взглянув в его побледневшее лицо, хотел что-то сказать, но передумал. Он видел в черных глазах Мардана бушевавший ураган. И остановить его было невозможно. Преградить дорогу этому урагану может только он сам. И только одним-единственным путем, держа в одной руке «Небо в черных звездах» Раджабли, другой - разорвав на себе рубашку: «Люди, вот я, ваш славный герой Эльдар Абасов! По какому же праву вы выгоняете меня из отцовского дома?» Тогда этот ураган стихнет, но поднимется другой. На безоблачном небе Чеменли разразится такая гроза, какой свет не видывал.

    Но если он это сделает, что скажет ему Айхан - тот Айхан, одним шагом соединившийся с вечностью? Что скажет Мардан? Что скажет Шахназ? А он сам?… Как он будет называться? Мешком с множеством костей, крови и мяса? Мешком, который около пятидесяти лет был грузом на плечах мира, причем грузом бессмысленным?

    Он молча посмотрел в лицо Мардану.

    - Не смотрите на меня так, дядя Айхан! - шепотом попросил тот. - Не корите меня… У меня не было другого выхода.

    Но Айхан вовсе не намеревался его укорять. Кто мог его понять лучше, чем он сам. «И я на твоем месте поступил бы точно так же. Сломал бы ему и другую руку. Спасибо, что ты избавил меня от этого труда. Будь всегда таким сильным, таким справедливым. Будь непримиримым».

    - Хорошо, ты иди домой. Мама будет беспокоиться. А я спущусь во двор, взгляну, что там с ним…

    Под взглядами собравшихся во дворе людей, устремленными на него, в которых была тысяча разных смыслов, Мардан вышел за ворота. Он действительно спешил к матери. Но вовсе не потому, как объяснил Айхан, что она будет беспокоиться, - на этот раз у него было к Салиме важное дело. Всю дорогу к Гылынджгая, такую знакомую, такую исхоженную, в ушах его стоял стон председателя, барахтавшегося в цветочной клумбе. Этот стон разбудил в его сердце безумное подозрение, ответ на которое он мог получить только от матери.

    До конца работы в больнице еще было много времени. Поэтому, проходя мимо белеющего длинного здания над родником Айхана, Мардан подумал: «Мамы еще дома не будет!» - и направился прямо туда, в светлый кабинет доктора Салимы, который был на втором этаже. Салима была в кабинете одна, она сидела и что-то писала. Увидев внезапно вошедшего сына, его бледное лицо, она вскочила:

    - Что случилось, сынок! О господи… Почему ты так побледнел?

    - Ничего… ничего не случилось, мама! Ты успокойся… Я пришел у тебя кое-что спросить. Скажи мне, ты помнишь, как в свое время ты посылала в Ленинград деньги?…

    «Господи! Почему ты об этом спрашиваешь? Что ты хочешь этим сказать, сынок? Зачем это тебе понадобилось именно сейчас? Откуда вдруг пришло тебе в голову? Не потому ли ты пришел, еле держась на ногах? Но кто и что мог тебе рассказать?»

    - Конечно, помню… А что случилось? Прежде всего сядь, передохни. Скажи мне, отчего ты так взволнован? Где ты был?

    - Я иду от дяди Айхана, - тихо проговорил Мардан, понемногу успокаиваясь. - Ты можешь мне ответить на вопрос: не помнишь ли ты, по какому счету ты посылала деньги?

    Все еще не понимая, чего хочет от нее сын, чего добивается, Салима подумала: «Разве я была тебе плохой матерью, сынок? Смотри, какой ты стал большой, умный парень? Если даже тебе стало что-то известно, разве ты должен мне об этом сообщать, сынок? Ведь не сегодня завтра я все равно собираюсь повезти тебя вместе с моей дочкой Джамилей туда - в Ленинград, может быть, дух твоей покойной матери об этом узнает».

    - Что с тобой, мамочка? - Внезапно Мардан, позабыв о своих горестях, подошел к матери и прижал ее голову к груди. - Не думай о тех тяжелых днях, я невольно напомнил тебе… Извини меня, пожалуйста. Сегодня произошло такое, что… мне необходимо узнать номер той сберегательной кассы.

    - Я не помню на память, сынок, дома посмотрим.

    - Не 114292?

    - Кажется, так… А что?

    Мардан вдруг обхватил голову обеими руками и откинулся в мягком кресле, стоявшем рядом со столом матери. Салима, увидев в его глубоких глазах радостный блеск, спокойно вздохнула.

    - Говорил бы яснее, детка, - попросила она. - Ведь так можно…

    - Я догадывался, я чувствовал, что здесь что-то не так, - тихо проговорил Мардан, как бы разговаривая с самим собой. Потом повернулся к матери, голос его дрожал: - Мама, ты знаешь, что случилось полчаса назад?

    - А что случилось, сынок?

    - Твой сын совершил поступок, достойный его матери, достойный твоего имени. - Мардан встал и заходил по комнате. Видя, как он постепенно успокаивается, Салима подумала: «Кажется, пронесло». И с интересом спросила:

    - Какой же совершил поступок мой сын?

    - Я сбросил председателя колхоза Рамзи-муэллима с веранды Айхана прямо во двор на цветочную клумбу.

    - Как? Рамзи-муэллима? - голос Салимы зазвенел от волнения.

    - Да, его самого, и знаешь за что?

    - Большое спасибо, детка! Это и есть поступок, достойный моего имени?

    - Да, если ты узнаешь, за что я его сбросил, непременно поблагодаришь меня. Оказывается, этот мерзавец искал предлог, чтобы запятнать честь дяди Айхана, опозорить его перед людьми. Он откуда-то прознал, что дядя Айхан в свое время посылал деньги на этот счет в Ленинград. И этот осел решил, что эти деньги он посылает своей любовнице или же незаконнорожденному ребенку. Он так и заявил при всем честном народе. Естественно, я не вытерпел. И вдруг услышал стон Рамзи Ильясоглу, доносившийся из цветочной клумбы дяди Айхана. Жаль, что он приземлился на таком мягком месте.

    Когда Мардан, смеясь, кончил рассказывать и вышел из кабинета Салимы, она, грустно глядя ему вслед, подумала: «Чьего же имени достоин поступок Мардана, ее самой или несчастной Гюльназ?»

    В одно мгновение новость облетела село. Произошло событие, беспримерное в истории Чеменли. Бригадир Мардан, сын такого уважаемого человека, как доктор Салима, сбросил с балкона Айхана Мамедова председателя колхоза, такого уважаемого человека, как Рамзи Ильясоглу, к тому же сломал ему руку и два ребра.

    Шахназ узнала об этом происшествии позже других, возвращаясь вечером с занятий. Рассказать в подробностях, причем совершенную правду, ей могли только два человека: Мардан или Айхан. Никому другому она бы не поверила. Прежде всего она решила повидаться с Марданом. Но Мардана дома не оказалось, ее встретила Салима. И сразу же сообщила, что Мардана вызвал начальник районной милиции. В правлении идет следствие, дело принимает серьезный оборот.

    Догадываясь, с какой целью начальник милиции приехал в село, Шахназ, извинившись перед Салимой, заявила, что спешит в правление. Но Салима ее остановила.

    - Подожди, Шахназ, я должна тебе кое-что сказать. Начальник милиции никуда не денется.

    Шахназ присела, и Салима поведала ей во всех подробностях все, что услышала от Мардана.

    Ловя каждое ее слово в безмолвном волнении, Шахназ внутренне содрогнулась, узнав о решении сельсовета. Смотри, до каких темных, каких пугающих глубин добирается Рамзи! Чего он хочет от Айхана, почему боится его? Что за всем этим кроется? То, что началось со злобных реплик, завершилось подлостью и преступлением.

    - Как ты была права, Шахназ! - вздохнула Салима, оторвав ее от дум. - Айхан, видно, и вправду хороший человек, а теперь, как я смотрю, просто необыкновенный.

    - Из чего ты это заключила? - Шахназ хотелось узнать, на что намекает Салима.

    - Я ведь не успела рассказать тебе об одной вещи, о которой Мардан сегодня услышал там от Рамзи-муэллима. Оказывается, Айхан в свое время посылал в Ленинград деньги, по сорок рублей в месяц.

    Шахназ со скрытым интересом спросила:

    - Ну и что с того? Кому он мог посылать?

    - Вот это-то и не давало Рамзи покоя. Он где-то прослышал об этих деньгах и сегодня с веранды, словно с трибуны, принялся вещать о якобы недостойных поступках Айхана.

    - А дальше? Что дальше?

    - А ты-то сама хоть знаешь, куда посылал Айхан эти деньги?

    - После войны вся страна помогала Ленинграду. Сотни, тысячи людей посылали деньги на адрес специальной сберкассы. Оказывается, и Айхан посылал туда свои сорок рублей ежемесячно.

    - А ты откуда знаешь?

    - Разве мало я сама посылала туда денег?…

    - Салима, родная! - Со слезами радости Шахназ обняла Салиму. - Дай я тебя поцелую… То-то я смотрю, твоя душа словно прикипела к Ленинграду. Ведь там прошла твоя юность. Было столько горя, но и столько хорошего…

    - Не только поэтому, - вдруг с грустью проговорила Салима.

    - И твоя первая любовь…

    - Да какая там любовь! - сердито оборвала ее Салима. Шахназ давно поняла, что Салима чего-то недоговаривает, и думала, что это связано с ее любовью, которую она до сих пор скрывала от всех. Но не ошиблась ли она?

    - Тогда почему? Если не секрет…

    - Не спрашивай меня, Шахназ. Ни о чем меня не спрашивай.

    - А почему туда посылал деньги Айхан? Он ведь, кажется, не был в ленинградской блокаде.

    - Я не могу тебе ответить, но, видимо, его что-то связывает с Ленинградом.

    - Возможно.

    - Странный человек этот Айхан, как говорил Раджабли любопытный человек. А Мардан готов за него в огонь и в воду. - Внезапно вздохнув, Салима умолкла. - Не знаю, чем все это кончится…

    - А ты не переживай, - убежденно проговорила Шахназ. - Хорошо, что ты рассказала об этой истории со сберегательной кассой. Мне тоже казалось подозрительным, когда я видела, что он часто ходит на почту. Одно время я даже думала, что он посылает письма той женщине, чей портрет висит у него в доме, - Марии Кюри. - Шахназ виновато рассмеялась.

    Салима поднялась, подошла к открытому окну и выглянула во двор.

    - Шахназ, не знаю, что со мной происходит, так колотится сердце.

    В голосе Салимы послышалось что-то странное. Шахназ удивленно повернула голову.

    - Может, ты так за Мардана волнуешься?

    Все еще глядя куда-то вдаль и пряча свои глаза, Салима нерешительно проговорила:

    - Нет! - Потом, немного поколебавшись, добавила: - Да, конечно, я волнуюсь за Мардана… - И она полными слез глазами посмотрела на Шахназ.

    А та, совсем разволновавшись, принялась ее уговаривать:

    - Да что с тобой, Салима? Ты же не ребенок, а ну возьми себя в руки! Разве кто посмеет обидеть Мардана? А мы на что все, да и что такого он сделал, чтобы так волноваться?

    Салима тихо покачала головой:

    - Ты меня не поняла, Шахназ.

    - Тогда скажи яснее, что тебя так беспокоит?

    - Я и сама не понимаю, - Салима явно уходила от начатого разговора. - Кто знает, может, так и нужно. Скажи-ка мне лучше, твой Айхан-гардаш еще долго пробудет в Чеменли?

    Шахназ изумленно посмотрела на нее:

    - Чем он тебе не угодил, ведь только что ты его называла бесподобным? Что случилось? Ты услышала что-то новое?

    - Мардан мне сказал, что Айхан собирается уехать из Чеменли.

    - Айхан хочет уехать? Куда? Откуда он это взял?

    Наблюдая за Шахназ, Салима поняла, что какие-то тонкие нити нежности связывают ее с Айханом. Может быть, это даже не любовь, а какое-то еще более могущественное чувство. Может, дело в привязанности Айхана к маленькому Эльдару? Ведь иногда родные отцы не могут подарить своим детям столь высокую, столь светлую отцовскую любовь. На нее способны немногие. Из какого же источника черпает свою нескончаемую любовь Айхан?

    Как бы пытаясь найти ответ на мучившие ее вопросы, Салима нерешительно проговорила:

    - Мне хочется у тебя спросить, Шахназ, но я как-то не решаюсь…

    Шахназ улыбнулась.

    - Хочешь, я сама тебе скажу, о чем ты хочешь меня спросить? Тебе хочется узнать, что я нашла в этом Айхане? Не правда ли?

    - Я не об этом. Я знаю, что все его прекрасные человеческие качества ты заметила первой, но не в этом дело.

    - А в чем же? - Шахназ услышала, как дрожит ее голос, и побоялась взглянуть Салиме в лицо. Вдруг она сообщит ей что-нибудь страшное?

    - Понимаешь, этот человек будто заворожил нас всех - и тебя, и Мардана, и Эльдара, даже меня. А вот причину я никак найти не могу. А тебе она понятна, эта причина?

    Шахназ поднялась с места, встала рядом с Салимой, которая стояла у окна, и медленно покачала головой:

    - Нет!

    - Но почему? Ты же лучше нас всех его знаешь, читаешь, что творится у него в голове, в сердце…

    - В том-то и беда, что не знаю. Чем больше я его узнаю, тем больше понимаю, как мало я его знаю, и сколько неведомого, он в себе таит. - Шахназ застыла в задумчивости, затем встрепенулась. - Ты и сама, наверно, догадываешься, что с того дня, как он появился в Чеменли, я потеряла покой. Причины я и сама не знаю. Не смейся… я бы возвестила об этом не только тебе, но и всему свету, только бы не видеть, как он бежит, скрывается от меня…

    - Я тебя не понимаю. Ведь вы соседи? Да и в селе мы всегда видим вас идущими рядом.

    На этот раз Шахназ насмешливо улыбнулась.

    - Разве тебе неизвестно, что люди не так просты, что многое они скрывают? Неужто ты такая непонятливая? Можно скрыться от другого под одной крышей, даже, если угодно, под одним одеялом. А ты говоришь - соседи.

    - Ну, раз так, ты делай это первой.

    - В том-то и беда, что я не могу этого сделать. Напротив, сама тянусь к нему.

    - Ну, тогда признайся, что влюбилась в него. Как влюбляются в восемнадцать лет…

    - И тут ты ошибаешься, Салима. Что ж мудреного - влюбиться в восемнадцать лет… Гораздо труднее влюбиться в этом возрасте. И при этом еще знать, что недостойна любимого человека.

    - Не говори так, Шахназ…

    - Нет, я не шучу, и никакого самоуничижения тут нет, я просто знаю, что недостойна даже поливать воду на его искалеченную руку.

    - Шахназ!

    - Ты, наверное, знаешь, что я недавно, как и тридцать лет назад, собралась выйти замуж за Рамзи, но вижу, что и на этот раз ничего не получится. И твердо знаю, какой-то голос мне подсказывает, что Айхан тому причиной.

    - Я тоже так думаю…

    - Ты? Ты что-нибудь слыхала?

    - Ничего я не слыхала. Но разве я не женщина? Разве у нас с тобой не одни и те же горести, не одна судьба?

    Шахназ промолчала и собралась уходить.

    Проводив ее до двери, Салима тихонько проговорила:

    - Но мое горе больше твоего.

    Шахназ застыла на месте. Что это за слова? Какое может быть у Салимы горе, связанное с Айханом?

    - Я правду говорю, Шахназ. Но не спрашивай меня ни о чем. Прошу тебя, умоляю, ни о чем не спрашивай… Когда понадобится, я сама приду к тебе и все расскажу. Извини меня, Шахназ, мне не надо было начинать этого разговора… Но что поделаешь, не удержалась. - Обернувшись, она, как бы желая спрятаться за дверью, прикрыла за Шахназ одну из створок. - Иди, я тебя прошу, попроси начальника, пусть поосторожнее обращаются с Марданом.

    - Хорошо… До свиданья!

    Однако, выйдя на улицу, Шахназ уже не думала ни о начальнике, ни о Мардане, ни даже об Айхане. Теперь поток ее сбивчивых мыслей устремился по новому руслу. Что хотела сказать ей Салима? Какое у нее горе? Какая связь между этим горем и Айханом?

    Вдруг ее охватил ужас: может быть, Айхан - отец Мардана? Действительно… если это так, то… Господи, прошло столько лет, разве можно раскрыть все это? Что скажет Мардан? Да и все вокруг?

    У самого правления колхоза она вдруг увидела Айхана, который стоял в задумчивости. Почему он здесь? Словно стоит и дожидается ее…

    - Айхан, добрый вечер! Отчего ты так задумчив?

    - Разве мне не о чем подумать? - Айхан усмехнулся и обычным озабоченным взглядом окинул Шахназ. - Я должен повидать начальника милиции.

    - Он тебя вызвал?

    - Нет, я сам пришел.

    - Тогда не нужно с ним видеться, иди домой. Когда вызовут - придешь.

    - Я ведь хочу поговорить с ним о Мардане.

    - Знаю. Но пока от тебя ничего не требуется. Все, что надо, я сама скажу.

    Айхан еще, раз взглянул на нее с чувством глубокой признательности и собрался уйти.

    Шахназ, сделав рядом несколько шагов, поинтересовалась:

    - Я слышала, ты собираешься уезжать из Чеменли?

    - Да, хочу уехать…

    - И я должна в это поверить?

    - А разве я когда-нибудь говорил вам неправду?

    - Нет, до сегодняшнего дня такого не было, но сегодня…

    - А что я сказал такого сегодня?

    - А то, что ты не уезжаешь, а сбегаешь. Теперь твоя единственная мечта - бежать из Чеменли куда глаза глядят.

    - Ну почему же бежать? Я тихонько уйду…

    - Я серьезно говорю, не смейся. Ты бежишь, испугавшись угроз Рамзи.

    - Нет, я хочу скрыться от ваших похвал.

    - Айхан-гардаш, я же просила, не смейся надо мной. Отвечай: почему ты хочешь уехать?

    - Просто так. Когда я приехал сюда, вы же не спрашивали, почему я приехал…

    - А как же Эльдар?

    - За него я не беспокоюсь. Когда захочу, смогу с ним повидаться. Потому что он у меня в сердце.

    - Зная это, я не отпущу тебя никуда. - И, понимая, что Айхан молчит, подыскивая подходящие слова для ответа, опередила его: - Я убеждена также, что ты не поступишь так безжалостно со мной…

    - Что это за слова. Шахназ-ханум?

    - Сковав меня счастьем, не сбежишь, не спрячешься…

    - Не говорите так, Шахназ-ханум…

    - Да, если ты уедешь сейчас, я буду считать, что ты оставляешь меня в долгу. Разве я неправду говорю? Молчишь, потому, что это правда. Понимаешь, что такой поступок тебе не к лицу.

    Ведь это тоже своего рода эгоизм - думать только о себе.

    - Я прошу вас, Шахназ-ханум, говорите что угодно, только не сравнивайте меня с другом вашей юности…

    - Ты говоришь о Рамзи? Нет в этом вопросе я могу сравнить тебя только с одним человеком - Эльдаром Абасовым.

    - Эльдаром Абасовым?

    - Да, он тоже очень любил обязывать меня своей любовью. А чем это кончилось - ты, наверное, знаешь.

    - Знаю, но и это ваше сравнение не к месту…

    - Нет, вполне уместно. Дарованное тобою счастье…

    - Какое счастье, Шахназ-ханум? - вдруг дрожащим голосом спросил Айхан.

    Они отошли уже довольно далеко от правления колхоза, но ни тот, ни другой этого не заметили. Этот разговор, словно проводник, привел их на узкую дорожку, ответвляющуюся к саду Эльдара.

    - Само твое существование, твое появление в Чеменли, слова «дядя Айхан», которые не сходят с уст моего сына, дороги мне так же, как любовь Эльдара. Но ни за ту любовь, ни за это счастье я не смогла отплатить. Эльдар помешал этому своим эгоизмом, а ты вот теперь хочешь уехать, точно как он.

    - Нет, Шахназ-ханум, тут вы ошибаетесь. Я ухожу, получив награду.

    - Как это прикажешь понимать?

    - Очень просто. Моя награда - в моем сердце.

    Они уже были в саду. Сквозь деревья просвечивал памятник, на который падал наклонный луч солнца. Шахназ умолкла и задумчиво оглядела памятник, затем перевела взгляд на освещенное солнцем счастливое лицо Айхана.

    - Тогда… у меня к тебе есть один вопрос.

    - Пожалуйста!

    - Но дай слово, что ты не обидишься.

    Айхан промолчал.

    - Даешь слово?

    - Хоть я и мало на что имею право на этом свете, обижаться на вас я действительно не имею права.

    - Почему же?

    - Потому что вы - мать Эльдара.

    - А раз так, скажите мне, кто вы? - Незаметно для себя Шахназ обратилась к нему на «вы» и услышала, как колотится собственное сердце.

    После небольшой паузы Айхан медленно ответил:

    - Вы, кажется, об этом меня уже спрашивали.

    - Я помню. Тогда я почему-то сочла вас похожим на Эльдара Абасова. Но теперь меня интересует другое.

    - Что же именно?

    - Какая у вас связь с доктором Салимой, ее сыном Марданом?

    Лицо Айхана залила такая знакомая улыбка, что Шахназ поняла: ответа не последует.

    - Что сегодня с вами, Шахназ-ханум? Я вижу, то, что произошло с вашим другом Рамзи-муэллимом, задело вас за живое. Ведь вся вина на нем.

    - Айхан-гардаш, не морочь мне голову. - Шахназ решительно пошла в наступление. - Скажи-ка мне лучше, во время войны ты не был в Ленинграде? Не знакомы ли вы с тех пор с доктором Салимой?

    Айхан облегченно вздохнул. Все эти вопросы Шахназ, все ее намеки и предположения - пустое. Шахназ ничего не знает; держит в руках конец ниточки клубка, сама этого не понимая, и попусту оглядывается по сторонам.

    - Я никогда в жизни не был в Ленинграде, Шахназ-ханум… - Почувствовав, что сказал это растроганным голосом, Айхан упрекнул себя.

    Шахназ это почувствовала.

    - А как же деньги, которые вы туда посылаете, в фонд помощи жителям города или как это называется?

    Но это был уже кончик другого клубка. Шахназ, отняв его у Рамзи, намотала на свой палец. Думала, может быть, след этого клубка приведет ее к нему - этому «обидчивому брату», этому «самому справедливому судье». Но, зная, какая это неудачная попытка, и внутренне радуясь этому, Айхану с прежним хладнокровием захотелось обезоружить ее.

    - Я вас не понимаю, вы хотите знать, зачем я посылал туда деньги?

    - Да.

    - Это завещала мне Мария Кюри, - сказал Айхан и, подняв голову, с легкой улыбкой посмотрел на нее. - Не смейтесь, я не шучу.

    Шахназ виновато смолкла.

    - Извини меня, я и сама не знаю, что говорю. - И она, смеясь, посмотрела на Айхана.

    А он, предположив, что все неясности наконец выяснены, возрадовался. Ему надо было спешить. Как только он будет спокоен за судьбу Мардана во всех смыслах, он навсегда уедет из Чеменли.

    - Куда ты так торопишься, сосед, ведь мы еще не кончили разговор!

    - Разве не кончили? Вы еще что-то хотите сказать?

    Шахназ постаралась за веселым, беззаботным смехом скрыть волнение.

    - Почему ты такой непонятливый, сосед? - Теперь она хотела вот так, смеясь, проникнуть сквозь эту заколдованную дверь, второй раз встретившуюся на ее жизненном пути. - Разве ты не видишь, не понимаешь, что я хочу быть твоей женой?…

    Айхану показалось, что у Шахназ началась истерика и она не знает, что делать.

    - Да, да… и не смейся надо мной таким горьким смехом. Завтра я насильно потащу тебя в загс. Другого выхода у меня нет… - Она говорила так, будто ей исполнилось семнадцать лет, причем завтра она пойдет на Бабадаг собирать малину и возьмет с собой Айхана. А смысл ее смеха в этом: Шахназ хочет убедить его, что и в этом возрасте ходят по малину. И ничего постыдного в этом нет. - С тобой надо действительно действовать только так, иначе с тобой не справиться.

    Но Айхан больше не видел ее и не слышал. Новый вихрь мыслей обрушился на него. Прикрыв рукой шрам на губе, он хотел не только понять смысл этих слов - хотел узнать причину такой откровенности. Что же все-таки это означает? Почему Шахназ избрала этот тон? В чем смысл такой горькой шутки, такой смехотворной, даже пошловатой откровенности?

    - Да, да, с тобой можно разговаривать только таким языком, мой непонятливый. Когда я говорю тебе, что ты благороден, благожелателен, правдив, храбр, ты бежишь от меня. Видно, с тобой нельзя говорить серьезно о самых серьезных вещах?… Я права? И долго ты будешь молчать? Я жду твоего ответа…

    - Моего ответа? - наконец смог выговорить он. - А какой в нем прок? - Шрам на губе его дрогнул в легкой усмешке. - Вы ведь все решили без меня и за меня. Вы хотите силой потащить меня в загс?

    - Да, потащу силой, если не пойдешь, призову на помощь доктора Салиму, Мардана.

    - В таком случае и я… найду себе сообщника…

    - Нет можешь быть спокоен, во всем Чеменли не найдется ни одного человека, который придет тебе на помощь в этом вопросе.

    - Найдется, хоть один, да найдется… Я… я… позову на помощь Рамзи Ильясоглу. - На этот раз губа его задрожала в язвительной усмешке.

    Шахназ это почувствовала, и у нее будто что-то оборвалось в сердце. Но показывать это было никак нельзя.

    - Вот видишь, и судьба на моей стороне. - Она с ласковой, прежней улыбкой посмотрела на Айхана. - Человек, которого ты хочешь позвать на помощь, сейчас сам нуждается в помощи. Только он мог бы отнять тебя у меня, но он, как видишь, не в силах это сделать.

    - Шахназ-ханум!

    - Довольно так меня называть. Хватит! - Эти слова она произнесла с детской непосредственностью и, взяв Айхана под руку, тихонько пошла рядом. - Может, теперь мы наконец поговорим серьезно? Так мы идем домой?

    - Шахназ-ханум, я ничего не понимаю. Объясните, что все это значит.

    - Я ровно два года не могу тебе втолковать…

    - Вы что, хотите опозорить меня перед всем светом?

    - Нет, я просто не хочу быть неблагодарной, я хочу отплатить тебе за то счастье, которое ты мне даришь в течение двух лет. - Внезапно Шахназ заговорила так трогательно, в той своей обычной манере, которая приводила всегда в трепет сердце Айхана. - Хоть я этого вовсе недостойна, но…

    - Шахназ-ханум, довольно… пожалейте меня.

    - Я сказала, не говори больше со мной подобным образом!

    - А как же мне говорить?

    - Вот так, с юмором, раскованно. Больше этого никто мне не сможет запретить. И тебе нечего надо мной издеваться. С этого дня я буду веселой. Это и будет тот голос моего сердца, который ты освободил из заточения. Спасибо тебе за это.

    Айхан понемногу приходил в себя. Поток ласковых слов начал пьянить его. Теперь он уже все понимал. Постигал смысл такой неожиданной атаки Шахназ. Вспомнил свое первое письмо, адресованное Шахназ, припомнил тогдашнее желание выразить свою любовь, отрицая ее, вспомнил и горький осадок. От этого детского поступка и он и Шахназ получили урок на всю жизнь. Неужели теперь Шахназ избрала самый короткий и самый верный путь для выражения своего чувства? Неужели все это правда?

    Пройдя низом сада Эльдара, они спустились на аллею Айхана, которая вела к махалу Сенгер. Внезапно Шахназ виновато посмотрела на Айхана.

    - Ой, чуть не забыла… Прости меня… Ведь мне надо повидать начальника милиции. - Ее глаза, как и прежде, вели с ним разговор. - Ты же знаешь, как я беспокоюсь за Мардана… И Салима…

    - А разве я не беспокоюсь? - непроизвольно вырвалось у Айхана. - Может, мне тоже вернуться?

    - Нет, ты иди домой и жди меня… - Выпустив руку Айхана из своей руки, она отступила на шаг. Потом снова приблизилась к нему и осторожно поцеловала его шрам на губе. - Вот так… теперь ты не станешь прикрывать его рукой, словно ребенок… Ну, я пошла… Если задержусь, не вздумай уснуть. У нас впереди еще столько скандалов. - Ее смех, словно звук кеманчи дяди Мурсала, заполонил все ущелье Агчай.

    Айхан, посмотрев вслед Шахназ, хотел что-то сказать, но было поздно. Она уже исчезла за ивовым шатром. «Ничего, вернется домой - скажу. Все скажу. Все, все расскажу о своей жизни, прошедшей без нее. День за днем. Хватит! Хватит!… - Ее смех словно звучал в его груди. - Я все ей расскажу. Все…»

    Повторяя про себя эти слова, он зашагал вниз - к дому с верандой на шести опорах у входа в махал Сенгер.

    «Что же я должен ей все-таки сказать? Что я не Айхан, а Эльдар? Почему я так уверен, что Шахназ не осудит меня, не протащит за ухо вверх по лестнице Эльдара? Не скажет, что видит во мне дьявола в новом обличье? Ведь она полюбила Айхана Мамедова, значит, я до конца дней своих должен остаться им. И не могу свернуть с дороги, указанной когда-то моим спасителем». Эта мысль его даже обрадовала. Айхан приближался к поворотной точке своей жизни. За перевалом его ждет новая, его третья жизнь… Правда, она будет относительно короткой, но зато более насыщенной, родившейся из слияния двух прежних жизней. А в ушах его все еще звенел смех Шахназ. Айхан был счастлив, что за эти два года он сумел найти путь к сердцу Шахназ. Этим он был обязан в первую очередь Айхану Мамедову, вернее, духу своего великого спасителя. Айхан Мамедов подарил ему многое. А самое главное, возложил на него самый тяжкий и одновременно самый легкий груз - не изменять самому себе.

    Порой, когда дьявол, скрывающийся в самом дальнем уголке его сердца, пытался выползти наружу, на помощь всегда приходил Айхан. «Эй, не забывай, что тебя зовут Айхан Мамедов!» И он не забывал, нигде и никогда.

    Аллея Айхана осталась позади. Впереди был дом с шестью опорами. Рядом - родной дом, пока еще именуемый «виллой Айхана», не сегодня завтра он получит новое назначение: Музей боевой славы.

    Мысли, словно караван облаков, тесня друг друга, унесли его в заоблачные дали. «Когда же придет Шахназ? Где же Эльдар? Ведь он давно должен быть дома. Не дожидается ли он Шахназ? Странно, оказывается, счастье ходит волнами. А волны то вздымаются ввысь, то низвергаются в пучину».

    Он встал, снял рабочую одежду. Умылся холодной водой, почувствовал облегчение. Еще можно было полежать, кто знает, когда придет Шахназ… Наверно, она сразу же поднимется к нему. Хорошо бы встретить ее подарком. Но что есть в этом доме, достойное Шахназ?

    Пройдя в другую комнату, он вынул из шкафа подаренную Шахназ белую шелковую сорочку с нежным рисунком. Вторично получив из рук Шахназ подарок, он не осмеливался к нему прикасаться. Теперь он наденет эту рубашку.

    Айхан прошелся по комнате, повозился с магнитофоном, прилег на новый диван и впал в забытье. Его заставил вскочить отчаянный крик:

    - Дядя Айхан! Дядя Айхан!… Где вы?

    Оклик маленького Эльдара испугал Айхана. Неужели он догадался? Но он взял себя в руки.

    - Я здесь, сынок. Что случилось?

    Мальчик глядел тревожно и доверчиво одновременно.

    - Да нет, ничего!

    Айхан успокоился. Значит, дело не в нем. И тут же поймал себя на мысли, что поступок этот нечестный. Раз мальчик взволновался, касается это его, Айхана, или не касается, его следует выслушать. Ибо нет поступка более нравственного, чем относиться с уважением к чувствам ближнего. И все же хорошо, что Эльдар не принес ему весть более страшную. Что касается Мардана, то он постарается во что бы то ни стало его освободить.

    - Да что ты так взволновался, сынок! Арест Мардана - ошибка.

    - Но начальник милиции увез его с собой!

    - А что же твоя мама, разве она не поговорила с начальником милиции?

    - И мама, и тетя Салима на другой машине уехали в райцентр. - Вдруг Эльдар шагнул вперед и провел рукой по новой рубашке Айхана. - Дядя Айхан, мы с вами друзья, а друзья говорят друг другу правду. Я все время за вами наблюдаю. И, может быть, знаю вас лучше, чем вы сами себя. И вообще… вы не Айхан Мамедов, вы - Эльдар Абасов. Я это знаю уже давно - два или три дня, а может быть, раньше…

    Айхан поднялся с дивана, взял мальчика за руки.

    - Подожди, но как можно так? Кто тебе сказал? Я… - договорить он не сумел. В хороводе пошла комната. Он почувствовал, что падает, и услышал крик Эльдара.

    Председатель вышел на работу с подвязанной рукой. И, даже не заходя к себе в кабинет, прямо направился к Насибу.

    - Если даже придется распять тебя на кресте, то и этого наказания для тебя будет мало, - произнес Рамзи и потряс перед носом Насиба забинтованной рукой. - Может, теперь ты сделаешь какой-то вывод?

    - Сделать вывод, говорите… В каком смысле, Рамзи-муэллим? - Насиб стоял, сплетя пальцы рук на животе.

    - В том самом. Этот хромой пес еще не выселился из дома?

    - Выселиться-то он выселился, но дом не сдал.

    - Как это не сдал?… В каком смысле? - злобно передразнил Рамзи Толстяка Насиба. - Как это надо понимать?

    - Его ночью отвезли в больницу…

    - В больницу?

    Рамзи не знал, радоваться этому обстоятельству или огорчаться. Морщины на его большом лбу словно углубились.

    Насиб, увидев, как в одно мгновение изменилось настроение председателя, подумал: не оставит ли Рамзи этого Айхана хоть на какое-то время в покое?

    - А что с ним? Ты не знаешь?

    - Говорят, паралич. Речь отнялась. И одна сторона.

    Рамзи промолчал. Насиб все понял: у председателя праздник, в сердце его звучит тар и бубен, тайно заливается зурна.

    В этот момент послышался натужный рев взбирающейся по крутому подъему старой «Волги»,

    - Сюда едут!

    - Что за машина, откуда?

    «Волга» остановилась. Из нее вышла незнакомая женщина, а за ней - Ризван Раджабли. Рамзи не ожидал этого визита. Что бы это значило? Но сейчас было не до догадок. Надо было собраться с мыслями и идти встречать гостей.

    - Добро пожаловать, уважаемый мастер. И… если не ошибаюсь, уважаемая Гюльбениз-ханум… Добро пожаловать…

    Они сердечно поздоровались. Улучив момент, Рамзи шепнул Гюльбениз-ханум: Раджабли хорошо сделал, что не забыл своего обещания и привез ее в Чеменли, и этот его поступок достоин всяческого одобрения.

    - Причем вы ступаете в наше село в знаменательные дни в истории Чеменли.

    - Чем же они знаменательны? - вместо жены поинтересовался Ризван Раджабли.

    - Мы как раз собираемся в доме Эльдара Абасова открыть Музей боевой славы.

    - Ах, вон оно что! Поздравляю! - Раджабли вспомнил необычный дом, навсегда врезавшийся ему в память.

    - Раз так, разрешите преподнести вашему новому музею мой скромный дар в память о тех суровых днях. - И он, развернув большой бумажный сверток - это было полотно «Небо в черных звездах», - вручил его Рамзи.

    - Ризван-муэллим, это же оригинал «Неба в черных звездах», мы даже не знаем, как вас благодарить. Это же великий подарок для простого сельского музея…

    Но Раджабли перебил его:

    - Я очень рад. Но не будете ли вы так добры сказать, где можно найти Шахназ-ханум? Мне бы хотелось познакомить ее с Гюльбениз.

    И вдруг Раджабли увидел маленького Эльдара, который молча стоял возле его машины.

    - Эльдар, мой маленький друг, как ты здесь оказался? А где твоя мама?

    - Она пошла в больницу к дяде Айхану.

    - В больницу? А что с дядей Айханом?

    Но Эльдар не ответил. В его взгляде было столько грусти, что Раджабли внезапно вспомнил глаза садовника, вспомнил, что обещал маленькому Эльдару нарисовать портрет дяди Айхана - самого красивого мужчину на свете. Но не выполнил просьбу мальчика.

    Раджабли шагнул к ребенку и провел рукой по его волосам. Затем заглянул в его печальные глаза.

    - Эльдар, мой маленький друг, неужели ты на меня обижен? Не обижайся, малыш, я не забыл твоей просьбы, я обязательно нарисую портрет дяди Айхана. Начну прямо здесь, в Чеменли. Договорились? Но почему ты молчишь, Эльдар?

    - Нет, я не обижен на вас, дядя Ризван, просто…

    Художник еле догнал его.

    - Погоди, Эльдар, почему же ты бежишь от меня?

    Эльдар остановился.

    - Если бы вы знали, как мне плохо…

    - О чем ты, малыш, неужели дядя Айхан так тяжело болен?

    - Вы понимаете…

    Эльдар не выдержал и прижался к Раджабли, по щекам его текли слезы.

    Обняв всхлипывающего ребенка, художник попросил:

    - Расскажи мне все… Эльдар. Не бойся. Нас никто не слышит.

    - А я никого не боюсь…

    - Тогда почему же ты плачешь?

    - Дядя Айхан в больнице. А председатель издевался над ним, хотел выбросить его вещи на улицу. А Мардан, сбросил председателя с балкона, и его арестовали и увезли в район…

    - А дядя Айхан, что с ним?

    - У него паралич…

    - Паралич? Ты посмотри, сколько событий здесь стряслось после моего отъезда!

    После паузы Эльдар тихо попросил:

    - Дядя Ризван!

    - Что, малыш?

    - Я хочу вам сказать… - Эльдар в нерешительности опустил голову.

    - Я тебя слушаю, сынок, что ты хочешь еще сказать, говори, не бойся, ведь у нас мужской разговор. Я ведь не чужой, можешь мне верить.

    Но Эльдар, кажется, передумал.

    - Простите, дядя Ризван, простите меня, я дал себе слово…

    - Ты дал себе слово и не хочешь его нарушать? Ну, раз так, пусть будет по-твоему. Только знай, что я тебе друг и в любую минуту готов прийти на помощь. Запомнил? А теперь, я тебя очень прошу, проводи нас до больницы. Хорошо?

    Маленькая сельская больница будто замерла: «Тихо! Садовник Айхан болен».

    Поднявшись на второй этаж по чистым деревянным ступенькам, Ризван Раджабли и Гюльбениз остановились у палаты, где лежал Айхан. Их тоже объяла тишина. В коридоре появилась Джамиля. Приблизившись к гостям, она кивнула им в знак приветствия и тихонько приоткрыла дверь палаты.

    - Дядя Айхан, к вам пришли… Приехали из Баку… с вами повидаться.

    Айхан хотел повернуть голову к двери, но не смог. Раджабли и Гюльбениз поместились на одном табурете у его кровати, прижавшись друг к другу. Не успел Айхан как следует разглядеть гостей, как Раджабли ласково заговорил:

    - Да будет легкой ваша постель, Айхан-гардаш. Вот бы никогда не поверил, что наша с вами вторая встреча произойдет в таком месте. - Догадавшись, что грустный тон сейчас неуместен, художник поспешил исправить ошибку. - Ну, ничего, бог даст, скоро вы подниметесь, и мы снова увидимся за накрытым столом в саду Айхана.

    По тембру голоса, по смыслу произнесенных слов Айхан понял, художник Раджабли, единственный свидетель его мученическиx дней, пытается помочь ему. А что за женщина сидит с ним. Почему они сидят на одном табурете? Разве в комнате нет второго?

    И вдруг женщина обратилась к нему, голос доносился откуда-то издалека:

    - Айхан-гардаш, может быть, поправить вам подушку? - Жаром ее горячей руки ему обдало лоб. Из зрачков в зрачки поплыли тоненькие лучики. Ему не хватало воздуха, он задыхался. Чей это голос? Чьи это ласковые руки? Где он видел эти ласковые глаза? Он не мог вспомнить.

    - Айхан-гардаш, по просьбе Эльдара… я уже начал писать ваш портрет… - Раджабли будто хотел отвлечь и утешить больного.

    По глазам Айхана художник понял, что тот его слышит.

    Но все же, кто эта женщина? Почему так странно знаком ее голос?

    Нет, он вспомнить не мог. Ясно, это же супруга Раджабли. Разве нужны особые расспросы, чтобы догадаться?

    Между тем Раджабли, совсем ласково и приветливо продолжал:

    - Айхан-гардаш, я вас даже не познакомил. Гюльбениз - моя супруга. Хоть она не художник, но в живописи разбирается. А ее главное занятие - критиковать меня.

    Гюльбениз. Ах вон оно что! Как только она перешагнула порог его палаты и взгляды их встретились, он понял, что произошло невероятное. Господи, да ведь это Гюльбениз! Его чувство опередило разум. Гюльбениз, которая была влюблена в его глаза… Та самая Гюльбениз, прятавшаяся от его глаз и теперь восхищенно глядящая на него. Она хотела стать художницей и свое первое произведение показала ему, «новому соловью гор». Гюльбениз хоть и не смогла стать художницей, зато вышла замуж за художника Раджабли. «Ты посмотри, сколько случайностей, - уж в который раз сказал он сам себе. - Как же не поверить в то, что женщина, стоящая над моей головой и поправляющая мою подушку, - Гюльбениз? Как получилось, что она вышла замуж не за кого-нибудь другого, а именно за Раджабли? А он привез ее с собой в их село. Конечно, привез не для того, чтобы познакомить со мной… Наверное, просто приехали прогуляться… Хорошо, что приехали. Большое спасибо тебе, Ризван Раджабли, живи тысячу лет. Ты вернул моему сердцу многих людей, дал возможность со многими повидаться. И за то, что женился на Гюльбениз, тоже спасибо. Распознал, что у нее чуткое сердце, а глаза - глаза умеют видеть. Правда, я когда-то обманул ее, если это можно назвать обманом, оказался недостойным ее любви, запылавшей с первого взгляда, но она, наверно, давно простила меня. Не ошиблась она, полюбив и вас, Ризван Раджабли…»

    Внезапный приход Гюльбениз и Раджабли - этого звена в цепи случайностей, преследовавших его всю жизнь, - привел его в сильное возбуждение. Он знал, что это звено - последнее в этой цепи.

    Шахназ, войдя в кабинет главного врача, вопросительно посмотрела на Салиму и, кивнув в сторону палаты, где лежал Айхан, спросила: «Как он?» Ей тоже передалось общее настроение, охватившее больницу, - необычная тишина.

    Салима поднялась с места, присела на диван под белым чехлом рядом с Шахназ.

    - Шахназ! - В этом слове было столько страдания, что Шахназ изменилась в лице. - Я хочу тебе кое-что сказать… но прошу тебя, чтобы никто не знал… Он сам меня об этом просил.

    - О чем попросил? - Понимая, что услышит сейчас нечто невероятное, Шахназ постаралась взять себя в руки.

    - Его грудь вся в шрамах, покрыта черными звездами. Их семь. Как на картине твоего художника…

    - Ризвана Раджабли?

    - Да, как на его картине…

    Перед глазами Шахназ снова возник Эльдар. Что это значит? Почему в трудную минуту она всегда вспоминает Эльдара?

    - Шахназ… я совершенно растерялась. И о беде с Марданом позабыла.

    - Ты говоришь, на груди выжжены звезды? Тогда… Выходит, он и есть тот самый человек, которого видел Раджабли в концлагере?

    - Мне тоже кажется, что это он…

    - Отведи меня к нему… Прошу тебя, Салима!

    - Нет, подождем немного. Сейчас там сам Раджабли с супругой.

    - Как? Ризван Раджабли? И Гюльбениз-ханум? Что ты говоришь, Салима?! А когда же они приехали, почему я этого не знала?… Зачем они приехали?

    - Ответить я тебе не могу. Твой сын Эльдар привел их прямо сюда.

    - А ты ничего не сказала Раджабли… про звезды?

    - Нет, я ничего не сказала. Посмотрим, узнает ли его Раджабли сам?

    - Да ведь Раджабли знаком с Айханом. Они виделись в его прошлый приезд. Если бы узнал, то тогда же… И потом, на этой войне было столько случайностей.

    Они помолчали и только теперь заметили, какая их окружает тишина, больница будто замерла. Кроме их дыхания, в просторном кабинете не слышно было ни единого звука.

    Наконец на втором этаже послышались тихие шаги. Глаза обеих были устремлены на дверь.

    Вошла Гюльбениз и следом Раджабли. Шахназ, пытаясь справиться с собой, встретила их печальной улыбкой.

    - Пожалуйста, Ризван-муэллим. Пожалуйста, Гюльбениз-ханум, проходите, садитесь.

    Шахназ усадила Гюльбениз рядом с собой.

    - Мы знакомы, хоть и заочно, - сказала она. - Ризван-муэллим много рассказывал о вас.

    Гюльбениз как-то странно посмотрела на Шахназ.

    - А разве Эльдар вам ничего не рассказывал обо мне?…

    Шахназ будто ударило молнией.

    Ризван Раджабли тоже удивленно посмотрел сначала на жену, потом на Шахназ.

    - Странно. И мне о вас ничего не говорил. Только о Гюльназ, своей сестре.

    Стул под главврачом Салимой скрипнул. По побелевшему лицу Шахназ скользнула какая-то дрожащая тень.

    - Что все это значит, Гюльбениз-ханум? Почему он должен был мне о вас рассказывать, а вам обо мне?

    - Я только одно могу ответить… вы счастливая женщина, Шахназ-ханум… и все же, - у нее не хватило смелости закончить, - и все же самая несчастная женщина в мире.

    Будто ожидая именно этих слов, Шахназ прошептала:

    - Верно. Я действительно столь же счастлива, сколь и несчастна. - Голос ее подозрительно задрожал. - Ризван-муэллим, а вы сейчас, повидавшись с больным, ничего не заметили нового? Вы взглянули на его грудь?

    Раджабли вообще ничего не понимал.

    - Что вы имеете в виду, Шахназ-ханум?

    На помощь ему пришла Гюльбениз:

    - Шахназ-ханум, может быть, вы забыли, что Ризван вовсе не врач, а всего лишь художник. - Гюльбениз внезапно вспугнула тишину в больнице. - Но вместо него отвечу вам я. Да, на груди больного черные рубцы от выжженных звезд, как на картине Ризвана. Вы это хотели узнать? Когда я поправляла подушку больного, я видела все.

    - Что ты говоришь, Гюльбениз?! Опомнись! - Раджабли встал, порываясь бежать к Айхану.

    - Не спеши, Ризван, не надо спешить. Мы сейчас должны найти ответ на более важный вопрос, который - интересует Шахназ-ханум.

    - Что вы хотите сказать, Гюльбениз-ханум?

    - Ведь вас вовсе не интересует личность человека, на груди которого выжжены звезды. Этим пусть интересуется Рамзи-муэллим. Вы же хотите узнать, как зовут больного, который сейчас лежит в палате на втором этаже? Не так ли? А если это так, то достаточно было посмотреть не на его грудь, а в его глаза.

    Шахназ показалось, что от этих слов стены комнаты зашатались, пол куда-то ушел из-под ее ног. Раджабли растерянно схватил жену за руку:

    - Что ты говоришь, Гюльбениз?!

    - Так вы знаете, кто этот больной? Это Эльдар Абасов, брат Гюльназ, сын Алмардана-киши, ваш, Шахназ-ханум, любимый. Наконец, мой…

    Она не закончила, но никто не обратил на это ни малейшего внимания, потому что после этих слов ни стул главврача не скрипнул, ни плечи Раджабли не дрогнули, ни по лицу Шахназ не потекли слезы. Все ушли в себя. Мгновения ли, минуты ли прошли, но первым тишину нарушил тихий, горестный плач доктора Салимы. Прошло еще какое-то время, и к нему присоединился голос Шахназ:

    - Прошу прощения, Гюльбениз-ханум… Я не один раз это предполагала, не раз намекала ему. Но он всегда отрицал… Но скажите мне, если это Эльдар, то почему он прячется? Я понимаю, он мог бы прятаться от меня, но чего ему скрываться от односельчан, от близких, наконец, от себя самого?

    Гюльбениз вдруг повернулась в сторону Раджабли:

    - Я при своем муже во всеуслышание заявляю, что первым, кто распахнул передо мною ворота любви, был Эльдар. Вот тогда я и подпала под очарование его глаз. И до сих пор не могу освободиться от этих чар.

    Раджабли наконец пришел в себя.

    - Извините меня. Но меня тоже словно магнитом притягивали глаза Айхана Мамедова. Но он действительно герой моего произведения, герой, имени которого я не знаю… Но почему он зовется Айханом Мамедовым?

    - Этого я не знаю, - сказала Гюльбениз, - но ты можешь не сомневаться, что этот человек, которого вы зовете Айханом, есть не кто иной, как Эльдар Абасов. И на это у меня есть более веское доказательство. Помнишь, Ризван, ты часто читал мне стихотворение:

 

    Я - сандаловое дерево, развесистое, ветвистое,

    Я - скала с родниками на моей груди…

 

    Шахназ в волнении подхватила:

 

    Если уйду из этого мира, не высказавшись,

    Не уподобляй меня сладкой мечте,

    Любовь довела меня до совершенства…

 

    - Да, именно это стихотворение и я слышал там, в фашистском концлагере, на мотив мугама «Шахназ»… Его повторял в бреду тот, кого пытали так изуверски…

 

    Я - сандаловое дерево, ветвистое, развесистое…

 

    Это стихотворение не имело конца, оно никогда не кончалось, и оно открыло бесконечность перед сидящими здесь людьми. В ней каждый имел свою тропинку. Раджабли не мог простить себе, что, появившись в Чеменли, не узнал этих бездонных, притягательных глаз, хотя обязан был узнать их среди тысяч других. Но как получилось, что он не смог этого сделать? Значит, прав был Айхан, когда говорил, что в каждом произведении он рисует только себя. Теперь он по-иному обязан взглянуть на мир. Но все-таки Раджабли был счастлив - он нашел эти глаза, нашел то, что искал долгие годы.

    А Шахназ корила себя за то, что не поверила своему сердцу. И не было границ ее страданиям. И все-таки в самую последнюю минуту она успела открыть ему свою душу и видела, как счастлив был он. Это была не просто любовь - это было нечто иное, название которому люди еще не придумали.

    А доктор Салима сидела на своем скрипящем стуле и боялась пошевелиться. Что она скажет Мардану?

    Все по- прежнему молчали. Каждый ушел в себя. Первым не выдержал художник:

    - Шахназ-ханум, а сам Айхан… то есть Эльдар… почему до сих пор молчал? Видимо, он не знал о моей картине.

    - Как не знал? Мой сын показывал ему вашу картину.

    - Тогда почему же?

    - Если бы я могла ответить на ваш вопрос…

    В этот момент стул, на котором сидела Салима, скрипнул. Салима пошевелилась. Рыдания душили ее.

    - Что с тобой, Салима? - Шахназ взяла ее руки, в свои. - Что с тобой?

    - Прости меня, Шахназ. Помнишь, я говорила тебе о моем великом горе, - слезы мешали ей говорить, - помнишь?…

    - Да что с тобой, Салима?

    - Ты хочешь знать, чей сын Мардан?

    - Как это чей? - Шахназ охватил ужас. - Эльдара?

    - Нет, он сын Гюльназ, ты слышишь меня, Гюльназ!

    Айхан знал, что приближается конец. «Чутье Алмардана» никогда не обманывало его. Не обманывало и в последний раз.

    Он знал, что его тернистый жизненный путь близок к завершению. Последняя остановка совсем рядом. Нет, его не страшила смерть. В сердце своем он чувствовал легкость и одновременно беспокойство. Он знал, что это беспокойство последнее, пик всех испытанных до сих пор беспокойств. Он видел, как постепенно переставали подчиняться ему руки, ноги, глаза, сердце, даже мозг. Его руки многое сделали за жизнь, они много потрудились, на них было много борозд, но самыми глубокими были следы от спасительного штурвала его «железного сокола». Его ноги водили его из страны в страну, из края в край, и наконец привели в Чеменли. Только разум подарил ему слишком маленькую часть своих безграничных возможностей. Не дал ему ключа к познанию многих тайн этой бесконечной вселенной. Если бы он получил этот ключ, то мог бы считать, что постиг смысл «чутья Алмардана», его тайну.

    Глядя в окно, обе створки которого были распахнуты на Бабадаг, он думал: случайность ли, что он прощается с миром вот так, глядя на Бабадаг? Случайно ли его поместили в эту палату, окна которой глядят на Бабадаг? Случайно ли так спроектировано новое здание больницы?

    Но во всем этом стечении случайностей он видел и глубоко скрытую закономерность. Эта нить, словно волшебная цепь, соединяла, казалось, совсем несоединимые друг с другом вещи.

    а этот внезапный приход Гюльбениз, то, как она ласково посмотрела на него, - это тоже случайность? Но в свое время Гюльбениз преподнесла ему бесценный дар молодости - любовь с первого взгляда. Оказывается, это не просто красивые слова, не простая банальность, - это тоже одна из тайн человеческого сердца, которая через столько лет привела к нему Гюльбениз.

    Эти два окна должны были быть обращены именно на Бабадаг, и сам он должен был оказаться на смертном ложе не где-нибудь, а именно в Чеменли, и прощаться с этим миром он должен был, глядя на снежные вершины Бабадага. Нет, в этой жизни, которая от начала и до конца состоит из одних закономерностей, но в то же время из таких же случайностей, не было ничего необычного. Глаза его, словно магнитная стрелка компаса, все время устремлялись на Бабадаг. Склоны его, только недавно покрытые цветастым платком утренней зари, уже высились, укрытые огромным келагаем. Золотая полоска как бы делила Бабадаг надвое. Айхан хорошо знал эту полоску. Он запомнил ее переливы еще с детства. А маленькая Гюльназ называла ее солнечным поясом Бабадага. Его всегда сопровождала горестная мелодия кеманчи дяди Мурсала. Этот солнечный пояс тянулся от обнаженных отрогов скалы Кеклик и исчезал на айлагах Алагеза. Он и сейчас существовал, никуда не девался.

    Гордая красота вершин, тоска по Гюльназ, его любовь, последний крик маленького Эльдара, горестные звуки кеманчи дяди Мурсала - все слилось в его сердце и бурлило как сель, но не вызывало ни сожалений, ни огорчений. Он был спокоен. Все предметы будто были окутаны странной пеленой. Оконная рама, никелированные спинки кровати, тумба, ваза со свежими цветами - все казалось сумеречным и далеким. Даже розетка с черешневым вареньем, нарезанный дольками лимон тоже были безгранично далеко. Почему-то только Бабадаг был близок, на нем не было никакого покрова.

    Вдруг дверь отворилась, и он увидел входящую Джамилю.

    - Как ты, дядя Айхан?

    Ему показалось, что и голос этот будто доносится издалека.

    В глазах полыхнул золотой отблеск. Он был похож на золотую корону месяца, на маленькую модель полной луны, вместившуюся в эту комнату. Что это за свет? Наконец он понял: золотое кольцо на пальце Джамили, обручальное кольцо. Он своей рукой надел его девушке на палец. Он делал это впервые в жизни, как и впервые давал благословение.

    А Мардан? Как же получилось, что он совсем забыл о нем? Ясно. Он больше не беспокоится о Мардане. Ведь его освободили. Он даже приходил к нему, сидел вот тут, его отчаянный защитник.

    То ли потому, что он подумал о Мардане, перед ним возник Рамзи амиоглу. Он даже рассердился на себя. Теперь, когда каждая минута была так дорога, стоило ли думать о Рамзи?

    Все равно он не смог бы доказать этому хвастливому индюку, что он оказался на смертном одре вовсе не из-за него, просто это веление судьбы. «Нет! Пусть Рамзи амиоглу не думает, что он сломил меня. Самым отвратительным, самым иезуитским способом довел до такого состояния. В этом нет его «заслуги». Просто закон жизни. В третий раз стучусь я в дверь смерти, и, как во всех сказках, третья попытка должна увенчаться успехом. В моей смерти нет виновных. И если Рамзи амиоглу думает иначе - он ошибается, очень ошибается…»

    Джамиля сквозь тюлевую пелену сделала ему в руку укол, но он ничего не почувствовал. Не ощутил никакой боли, не заметил даже, куда вошла игла. Только по трепетной и светлой тени да еще по знакомым бесшумным движениям этой тени он понял, что ему в руку сделали укол. Это, наверно, приказала доктор Салима. А где же она сама? Разве она не знает, что мне не нужно делать никаких уколов? Зачем же утруждать Джамилю?

    Ему почему-то захотелось увидеть доктора Салиму. Но зачем? Что теперь может сделать доктор Салима? И не только доктор Салима… множество врачей, - что они могут сделать, ведь спасти его все равно невозможно… Тогда для чего ему Салима? Чтобы посмотреть в ее глаза, увидеть беспомощность прекрасного врача, поставить в неловкое положение женщину, возможно последнего свидетеля безвременной кончины Гюльназ? Было бы хорошо, если бы никто не видел, как он будет умирать.

    Он все понимал. Знал, что до конца осталось совсем немного. И был спокоен, потому что понимал это со всей ясностью. Мысль его работала остро, быстрее обычного. Он не ощущал в груди никакой тяжести. Раньше он почему-то думал, что смерть должна прийти и усесться человеку на грудь, со всей силой придавив его своим грузом, и таким способом возвестить о своем грозном приходе. Но он, кроме пустоты, ничего не чувствовал. К тому же пустота эта была какой-то необычной. У нее не было границ, не было цвета, она была беззвучной. И совершенно не походила на ту пустоту, там, вверху, когда над ним было небо, а внизу - море и руки крепко сжимали штурвал самолета. Это была просто пустота, без ничего, значит, это было ничто. А это ничто и называлось смертью. Ничто без света, без звука и без границ - что же это, как не смерть. Он пытался убедить себя, что смерть - это не ничто. «Нет, это неверно», - думал он и искал в этой безграничной пустоте какую-нибудь соломинку, за которую можно было бы ухватиться.

    Бабадаг вдруг, придя в движение, стал приближаться, поблескивая своим золотым солнечным поясом. В светлой выси, открывшейся в его мозгу, будто сверкнула молния: «Я не превращусь в камень, не застыну скалой Бабадага, не стану вторым камнем Алмардана в его подножии». Ему показалось, что только что сверкнувшая в мозгу молния была вовсе не молния, а эта самая мысль. Потом он подумал: «Гора не умирает, камень не умирает, земля не умирает, значит, и человек не умирает…» Нет, это открытие сделал не он - к этой мудрости задолго до него пришли люди. Ну, и что с того, что ему на ум пришла извечная истина?

    Нежные пальцы ласковой Джамили, словно падающий сквозь окно луч солнца, все еще искали его пульс. А Айхан уже нашел то, что она искала, но не хотел пугать Джамилю. А почему она не уходит? И вдруг он подумал, что он не знает, давно ли Джамиля здесь, мало или много времени прошло с тех пор, пока она появилась. Время перестало для него существовать. Оно ему было не нужно. Сейчас думать о времени значило думать о том, как и когда придет смерть. Значит - чувствовать ее приближение. А он, хоть и был готов к встрече со смертью, все-таки не хотел думать о времени. Правда, сдавало сердце, и он это чувствовал. Но по мере того как оно постепенно утрачивало свою обычную функцию - физическую способность биться, ему казалось, что оно приобретало наивысшую способность - чувствовать.

    О причине он догадывался. Причиной была Шахназ. Ему ли было этого не знать… Шахназ, которая вначале не поверила, что он - Айхан Мамедов, потом убедила себя в том, что ошиблась. Шахназ, которая приняла Айхана Мамедова, полюбила его и отдала ему свое сердце заново. Это была несравненная любовь, он нигде не слышал и не читал о подобной.

    Шахназ любила его не так, как думали все, а любила так, как знали об этом, может быть, всего два человека на земле - он и сама Шахназ. Эта любовь, как стон кеманчи дяди Мурсала, была невидима глазу, она покоилась в безмолвных глубинах их сердец.

    Дверь скрипнула и тихо отворилась. Айхан услышал этот скрип и в тот же момент почувствовал, что в дверь проникло то, что именовалось временем. Значит, десять часов, потому что в дверях стояла главврач Салима. Она что-то сказала Джамиле, и та ответила ей кивком. Айхану вдруг захотелось приподняться и попросить: «Доктор, умоляю, скажи мне наконец, что с ребенком Гюльназ? Смогла ли она родить? Ведь я - брат Гюльназ!… Слышишь, брат…»

    Он огорчился оттого, что не мог приподняться на локтях, и потому, что вопрос этот показался ему бессмысленным. Этими словами он задел бы сердце благородной женщины. Ведь если ребенок Гюльназ остался бы жив, доктор Салима обязательно знала бы об этом. Написала бы в село… Чтобы пуститься по следам этих предположений, нужна была еще одна человеческая жизнь.

    Дверь скрипнула еще раз. На этот раз он почувствовал еще более осторожный шорох. Оказалось, у шороха бывает дыхание. Это было дыхание Шахназ. Чутье Алмардана и на этот раз не обмануло его.

    Он вдруг вспомнил, как отец указал ему над темной вершиной Карагада «звезду Шахназ». Потом он увидел эту звезду еще ближе, летая над облаками в азовском небе, а потом в концлагере. Когда фашисты выжгли на его груди последнюю, седьмую звезду, он сказал себе: «Это - моя звезда Шахназ». Может, именно она спасла его от смерти? «Эта звезда и теперь со мной, - подумал он. - Ну и что ж, что Шахназ об этом не знает? Разве это плохо - звезда Шахназ сойдет со мной и в могилу…»

    Что за непонятная растерянность в глазах Шахназ? Он ее еще такой не видел. Может, она почувствовала приближение последних минут своего Айхана-гардаша? Пускай чувствует, это ничего, но когда это мгновение наступит - пусть уйдет отсюда. Как Айхану покориться смерти у нее на глазах? Нет, она должна уйти. Сейчас он попросит доктора Салиму, чтобы освободили комнату. А что это за шепот, волнами накатывающийся из-за двери? Там много народу? Интересно, кто? Нет ли там Эльдара? Но тогда почему он не входит? Если бы он мог сказать его матери: «Позови сюда сына», - как было бы хорошо.

    Прошло еще несколько мгновений. Айхан хотел жестом что-то сказать доктору Салиме, наверное, попросить, чтобы все вышли из комнаты. Но Салима говорила что-то Шахназ. «Пусть кончит говорить - потом», - подумал Айхан, решив быть терпеливым.

    Дверь снова открылась. О господи, Мардан! Но почему он так взволнован? Будто готовится снова сбросить с веранды председателя. «Не нужно, сынок!…»

    Он почувствовал за дверью шорох. Не Эльдар ли? Как ему хотелось еще раз услышать от него: «Вы не Айхан! Вы - Эльдар!» Да где же он, почему не идет?

    «За дверью, кажется, много людей. Они собрались сюда потому, что я успел кое-что сделать: посадить сад, и этот сад останется после меня. Нет, пусть говорят что угодно, но такого счастливого человека, как я, не было на свете».

    Что за глупости, он принялся снова укорять себя: «Почему это они не знают? Я Айхан Мамедов - это они прекрасно знают. Или тебе опять захотелось, чтобы все село, как Шахназ-ханум, засомневалось в тебе? Чтобы люди уподобили тебя Эльдару Абасову? Нет! Если бы я хотел этого, холст с картиной Раджабли «Небо в черных звездах» превратился бы в мешок, наполненный грудой костей, мясом и кровью. А правильно ли я поступил? И тотчас же ответил: «Конечно, правильно».

    В это время что-то произошло, Айхан почувствовал, что Шахназ приблизилась к кровати, в глазах ее словно алмаз сверкнули слезинки.

    - Айхан… - Голос Шахназ звучал нерешительно: - Ты знаешь этого парня?

    Собрав всю свою волю, Айхан кивком головы ответил: «Знаю» - и захотел додуматься, почему его об этом спрашивают? Но не успел. Шахназ с разрывающим душу рыданием вдруг бросилась на колени рядом с его кроватью…

    - Эльдар… О мое сандаловое дерево! Почему ты так поступил, Эльдар? О мой вьюнок, почему ты так сделал?…

    Взяв в свои ладони холодные как лед руки Айхана и водя ими по своему лицу, она все не могла остановиться. А Айхан, хоть и чувствовал кончиками пальцев горячие слезы, не понимал смысла ее слов. «Эльдар… сандаловое дерево… мой вьюнок…» Что Шахназ хочет сказать, интересно? Почему эти слова подобны тяжелым градинам, перемешанным с весенним дождем? Неужели Эльдар сказал ей? Нет, мой мальчик никогда этого не сделает…

    - Нет, ты не знаешь, кто он! - рыдала Шахназ. - Он - сын Гюльназ. Эльдар, слышишь, - Гюльназ!

    «Мардан, подойди поближе, сынок, а ты и без того знал… что твой дядя жив».

    Из- за двери доносились всхлипывания, но оттуда, с сияющих вершин Бабадага, сквозь двойные створки окна, перекрывая все остальные голоса, слышалось: «Дядя! Я здесь… здесь… я ищу тебя, дядя!…»

    Айхан почувствовал, как этот голос проник ему в сердце и там снова привел в движение то божественное чувство, что именовалось «чутьем Алмардана». Он еще раз посмотрел в глаза Мардану, который платком вытирал блестящие, как жемчужины, капельки пота. И только теперь, в эти озаренные словно блеском молнии мгновения, он совершенно ясно представил себе, что может спокойно умереть, и опять его не подвело чутье Алмардана. Мардан, сын Гюльназ, был здесь, рядом с ним.

    Мардан, опустившись на колени, взял его руки в свои. Он не собирался их выпускать. Руки Мардана будто несли тепло холодному небу в черных звездах. Но почему «будто»? Второй раз он ощущает на своей ладони солнечное тепло. Впервые - в тот день, когда он вернулся в Чеменли и взял протянутую маленьким Эльдаром руку в свою. Тогда ему показалось, что он взялся рукой за солнце. А где же Эльдар? Может быть, его не хотят впустить ко мне? Напрасно. При нем я умру как мужчина. Как мне сделать, чтобы хоть на мгновение увидеть Эльдара, как сделать, чтобы он увидел меня? Может быть, дать знать Шахназ, что я хочу видеть ее сына?»

    Но в этот момент он почувствовал, как солнечное тепло постепенно начало слабеть, он едва ощущал его. Уже поздно. Он уже не увидит Эльдара. Удары сердца, были теперь похожи на редкие капли, падающие с каменного ложа начинающего пересыхать родника: тук-тук-тук… Все реже и реже. Скоро они исчезнут совсем, как сам он исчезнет, обратившись в облако. И ничего не унесет собой? Ведь он всегда просил у судьбы лишь одного: крохотный кусочек солнца, хотя бы тоненький лучик, похожий на усик колоса. Когда он сам словно зерно упадет в землю, чтобы мысли его проросли колосом. Разве справедливо, чтобы у этого семизвездного неба не было лучика, который бы возрастил хотя бы одно пшеничное зернышко?

    Куда ты уходишь, солнце, куда?

    На следующий день, когда солнце, выглянув из-за двугорбых пиков Карадага, оглянулось на Бабадаг, а оттуда, медленно опускаясь, залило светом всю долину Агчай, в Чеменли не произошло никаких перемен. Только высящийея в окружении ветвистых деревьев сада Эльдара старый памятник будто чуть-чуть подрос. Его мраморный постамент приподнялся. У его подножья было рассыпано много свежих цветов, а на мраморной доске добавлено: