Ильяс Эфендиев

КИНЖАЛ

Перевод с азербайджанского.

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав

Городок стоит среди широкой, бескрайней равнины и лишь с одной стороны окаймлен лесами.

Издали видны только крыши кирпичных домов, скрытых за высокими глиняными стенами. Почти все дома - одноэтажные.

Человек, впервые очутившись в этом городе, почувствует себя одиноким и беспомощным среди одинаково серых улиц, извивающихся между однообразными стенами. Но стоит путнику войти в один из дворов, как перед ним откроется совершенно другой, сказочный мир. И если он, этот путник, обладает поэтическим чутьем, нежный аромат сирени, фисташек, миндаля, чудесные аллеи между кустами благоухающих роз, манящие своим таинственным полумраком, жемчужные брызги прохладной воды, рассыпающиеся от небольшого фонтана среди бассейна с пестрыми рыбами, сразу, как легенда, как волшебная сказка, унесут его мысли, мечты далеко, далеко...

Конечно, пышность этих садов зависит от богатства хозяина. По вечерам, когда над городом сгущается мрак, полный страшных видений, купец, утомленный бойкой торговлей летнего дня, с шелковой абой на плечах, сидит на кирманском ковре, постланном на прохладный мрамор бассейна, и, прислонившись к мутакам, с полузакрытыми глазами курит кальян с ширазским табаком.

Утомленный крестьянин, возвращающийся с полевых работ, моет ноги в воде прозрачного арыка, текущего среди трав, и на циновке, разостланной под зелеными лозами, обвившими деревья и, словно чадра, закрывшими небо, утоляет голод зеленью, хлебом и сыром, молясь Аллаху, чтобы он послал ему благополучие и на завтрашний день...

... Вот уже скоро год, как простые люди этого города познали счастье. Здесь установлена власть национального правительства. С лавок сняты вывески на чужом языке. Изменились и названия улиц. Люди теперь часто с каким-то внутренним удовлетворением повторяют слова «родной язык», «национальное правительство». Как будто одно произношение этих слов доставляло им безмерное наслаждение. Гордость звучала в их голосе. Рано утром купцы и ремесленники спешили достать свежий номер новой газеты. Последние известия, стихи и рассказы, опубликованные на родном языке, они читали с огромным наслаждением.

Вот уже скоро год, как Судаба-ханум, вопреки воле своего отца-менялы Мешади Таги, работает учительницей в новой школе. И преподает она детям родной язык...

Мешади Таги был самым богатым купцом города. Он дал своей единственной дочери Судабе высшее образование.

Мешади боялся демократической политики национального правительства. Сидя с утра до вечера в своей меняльной лавке на самом бойком месте базара, за мешками, набитыми золотыми и серебряными монетами, он, перебирая четки, слушал молча, с полузакрытыми веками, медленные тихие разговоры о национальной свободе, о национальном процветании.

Когда, после установления национального правительства, его дочь Судаба-ханум выразила желание стать учительницей, он сперва так рассвирепел, что чуть не выгнал ее из дому. Потом, видя твердую решимость девушки, попытался уладить все тихо, спокойно.

- У меня несметные богатства. Пойми, для меня будет позором, если ты пойдешь учить детей всяких голодных собак за какие-то гроши, - говорил он.

Но когда девушка решительно заявила, что будет служить не «собакам всяким», а своим соотечественникам, гражданам своей родины, умный и хитрый Мешади Таги почувствовал бесполезность спора и замолчал. Откуда у этой девятнадцатилетней купеческой дочери такой мятежный дух? Этого Мешади Таги никак не мог понять. Старый меняла, свыше пятидесяти лет своей жизни проведший за денежными мешками и ничего, кроме звона золота, не видевший, не мог понять тайны могучей силы, скрывающейся в чувстве патриотизма, овладевшем за такое короткое время сердцами всей молодежи. Сердце самого Мешади было таким же холодным и мертвым, как золотые монеты, лежащие перед ним...

Судаба-ханум была тонкой стройной девушкой, белое нежное лицо ее одухотворялось ласковым выражением карих глаз. Она была тихой, доброй и очень мягкосердечной. Такие с трудом увлекаются какой-либо идеей, но если уж увлеклись, ничем их не заставишь отступиться.

Чувство национальной гордости пробудилось у Судабы во время одного случайно подслушанного ею разговора. Однажды на балу у одной из своих подруг она встретила молодого офицера, красота, богатство и высокий чин которого были постоянной темой разговоров среди барышень. Бросив на нее надменный взгляд, офицер сказал рядом стоящей девушке: «Она прекрасна. Но жаль, «не из наших...» Самолюбие Судабы было больно задето, и этот случай сыграл решающую роль в ее жизни.

Вот почему она примкнула к освободительному движению своего народа, и бурные волны этого движения подхватили ее и понесли. Впервые в жизни чувство национальной гордости овладело всем ее существом. По утрам она поднималась с постели с сильно бьющимся сердцем, выпив стакан чаю, спешила в школу и детей - учеников и учениц своих встречала с таким волнением, с таким тревожным чувством, как будто боялась потерять их, ужасалась при одной мысли, что с ними может случиться что-нибудь недоброе. Взоры этих полуголодных детей в рваной одежде, взоры, в которых, однако, не было ни жалобы, ни искры требовательности, терзали сердце юной учительницы. С болью в душе она глядела на эти бледные и изможденные лица и, едва сдерживая слезы, думала: «Милые, хорошие мои!»

Однажды во время перемены Судаба услышала необычный шум во дворе и, открыв дверь, вышла на крыльцо. Ученики с трудом удерживали четырнадцатилетнего худого, смуглого мальчика с кинжалом в руке, пытающегося вырваться и броситься на хорошо одетого, побелевшего от страха ученика. «Пустите! - яростно кричал он. - Я покажу ему, кто бесчестен!»

Судаба встревожилась. Прокладывая дорогу сквозь толпу детей, она пробилась к мальчику с кинжалом. Заметив ее, мальчик сразу успокоился. Товарищи отпустили его, и он, спрятав кинжал за спиной, опустил голову.

- Из-за чего они ссорятся? - спросила Судаба у детей.

- Он виноват, учительница! - ответил самый старший и бойкий из мальчиков, указав на хорошо одетого ученика, и объяснил: - Ильдрым сказал, что полицейские бесчестные. А этот говорит: бесчестный ты сам. Потому что его отец был полицейским...

Судаба взяла мальчика с кинжалом за руку, повела в учительскую. Окинув взором его чистую, но сплошь в заплатах старую одежду, черные кудрявые волосы, виновато опущенные глаза, она решительно потребовала:

- Отдай кинжал!

Мальчик упорно прятал свое оружие за спиной и молчал.

- Отдай, говорю, кинжал! - повторила Судаба. И тогда мальчик, не глядя ей в лицо, протянул кинжал.

- Разве школьникам можно носить с собой кинжал?- спросила Судаба, посмотрев на сверкающий кинжал с белой костяной рукояткой. Потом она сердито взглянула на мальчика. Он молчал, не поднимая головы...

- Значит, ты хотел убить сына народа? - Судаба внимательно глядела на мальчика.

И вдруг Ильдрым резко поднял голову и, устремив черные и блестящие, как смола, глаза на учительницу, злобно выпалил:

- Он не сын народа! Он сын полицейского!

Гнев, звучавший в его голосе, его твердость и решимость произвели впечатление на учительницу и, уже с любопытством глядя на мальчика, с едва скрываемой улыбкой она спросила:

- А разве полицейский не из народа?

Бросив на нее быстрый суровый взгляд, Ильдрым вновь опустил голову. Учительница поняла смысл этого мгновенного взгляда...

- Ладно, ступай. На сей раз я прощаю тебя. Но чтобы это никогда больше не повторилось, слышишь?

Мальчик стоял, не двигаясь с места.

- Почему же ты не уходишь? - спросила учительница.

Ильдрым поднял голову и тихо, но твердо, решительным тоном сказал:

- Отдайте кинжал!

- Нет. Школьнику не полагается носить с собой кинжал!

После недолгого молчания Ильдрым как-то тяжело, с большим трудом двинулся с места, направился к двери и там, у порога, вновь обернулся.

- Кинжал отдайте, учительница!

- Я уже сказала, что ученику нельзя носить кинжал! - ответила Судаба, глядя в его черные горящие глаза.

- Нет, верните мне кинжал, - дрожащим голосом настаивал мальчик.

- Выйди! - потеряв терпение, крикнула Судаба.

Ильдрым опустил голову, но с места не двинулся. И вдруг учительница заметила, как слеза медленно катится по его смуглой щеке.

Судаба подошла к нему и совершенно другим, ласковым голосом сказала:

- Завтра я взамен кинжала подарю тебе что-нибудь другое, лучшее. На что тебе этот кинжал?

Добрые, ласковые нотки в голосе учительницы тронули сердце мальчика.

- Простите, учительница, - сказал он умоляющим голосом. - Я больше ни с кем не поссорюсь. Только отдайте кинжал...

- Я же сказала, что подарю тебе что-нибудь лучшее, что-нибудь дорогое, ценное...

- Не хочу. Кинжал отдайте! Это кинжал моего отца.

- Ничего. Я поговорю с отцом твоим.

- Нет у меня отца.

- Он умер?

- Не знаю. Четыре года тому назад полицейские пришли за ним... арестовали. Увели.

Широко раскрытые глаза учительницы уставились на лицо мальчика. Капля слезы застыла на его щеке.

- Как? И с тех пор от него нет никаких вестей?

- Нет!

Это слово Ильдрым произнес с такой печалью и грустью, с таким отчаянием во взоре, который он не отрывал от кинжала, что Судаба невольно вздрогнула и, сама того не чувствуя, медленно подняв руку, отдала кинжал. Все это она проделала так, словно совершала священный обряд.

Искры радости заиграли в глазах мальчика, он вложил кинжал в ножны, висящие у пояса под пиджаком, повернулся и выбежал из комнаты.

Судаба несколько мгновений смотрела вслед ему, а потом тяжело вздохнула.

Возвращаясь в этот день домой, учительница почувствовала какое-то тревожное волнение среди жителей городка. Они как будто куда-то спешили, чего-то опасались, сурово молчали или робко, с каким-то затаенным страхом шептались.

Они не улыбались, как вчера, встречая учительницу, а быстро проходили мимо, лишь едва поклонившись.

Что все это означало?

Вечером мачеха Заринтадж-ханум зашла к ней в комнату и позвала ее к отцу.

Мешади Таги с арахчыном* на голове и шелковой абой на плече сидел на подушках, курил кальян. На его обычно каменно-невозмутимое лицо легла тень какого-то беспокойства.

- Что прикажете, отец? - почтительно спросила Судаба, остановившись перед ним. Несколько минут прошло в напряженной тишине. Наконец, Мешади Таги поднял голову и, не глядя в лицо дочери, оказал:

- Ты, наверное, слышала новую весть.

- Какую весть, отец? - с любопытством спросила девушка.

- Как какую весть? - с нескрываемым злорадством в голосе, с ядовитой улыбкой продолжал Мешади Таги:- Очевидно, эти мошенники - проклятые демократы не успели сообщить тебе, спасая свою шкуру!

Слово «спасая» он произнес с особенным злорадством.

- Никто никуда не бежал, отец! - ответила девушка, с трудом сдерживая свое возмущение.

- Теперь нет смысла спорить об этом, - уже совершенно другим голосом сказал Мешади Таги. - Если они убежали, скрылись, спасая свою шкуру, то поступили очень умно. Войска короля вчера вошли в соседний город, и всех демократов от мала до велика предали мечу. Завтра-послезавтра они будут здесь!

Мешади Таги умолк, дважды с наслаждением потянул дымок кальяна и по-прежнему, не глядя в лицо дочери, спокойным и мягким голосом сказал:

- Медлить нельзя. Утром за тобой придет машина. Увезет тебя в столицу. Будешь там, пока здесь не станет опять спокойно. А там посмотрим...

- Я никуда не уеду! - ответила Судаба.

И впервые за все время разговора Мешади Таги поднял голову, посмотрел прямо в глаза дочери.

- Что это значит? Ты все еще перечишь мне? - со страшно спокойным лицом спросил он.

- Я народная учительница!

- Значит, ты хочешь, чтобы тебя повесили? - сказал Мешади Таги и поднялся с места.

- Я буду с моим народом... Я не могу бросить его в тяжелую минуту и убежать в стан врага!

Мешади Таги все с тем же спокойным выражением на лице сказал:

- Подумай хорошенько, глупая! Из-за тебя они могут опозорить и меня!

- Я никуда не уеду, отец! - со всей решительностью повторила Судаба и повернулась, чтобы уйти.

- Стой! - крикнул отец, и лицо его стало страшным... Жилы на лбу побагровели и вздулись, глаза засверкали, словно глаза волка, почуявшего опасность.

- С этой ночи у меня нет дочери по имени Судаба! Да проклянет тебя Аллах! Убирайся из моего дома! Сейчас же вон!

И он грубо толкнул дочь. На крик Мешади Таги прибежала мачеха Судабы.

- Послушай, куда ты выгоняешь в такой поздний час, в такой холод бедняжку? - вмешалась добросердечная мачеха.

- Отстань! - дико крикнул Мешади Таги.

Судаба тяжелыми шагами направилась к двери. Заринтадж-ханум у самого порога догнала ее, помогла одеть пальто.

Девушка покинула дом отца.

- Уходи! Жди страшного конца!

Этот яростный голос, прогремевший во мраке, привел девушку в дрожь.

Была темная ночь. Учительница шла спотыкаясь, чуть не падая. Но куда? Она не знала. Никого из близких в этом маленьком городе у нее не было. В гостиницу пойти? Невозможно. У нее нет денег.

Холодный декабрьский ветер бросал ей в лицо острые, как иглы, снежинки, ночь выла, как взбесившийся волк, а она все шла, не зная, куда держит путь...

- Здравствуйте, ханум-учительница!

Судаба вздрогнула, вскинула голову и увидела перед собой Ильдрыма, несшего на плече охапку сучьев. Бодрый, звонкий голос мальчика сразу заставил ее забыть про свое горе.

- Ты что, из лесу идешь в такой поздний час?

- Да, из лесу. А вы, учительница, куда идете в такое время?

Учительница была поражена отвагой этого четырнадцатилетнего подростка, в такую страшную ночь в одиночестве таскавшего из лесу дрова. Она даже не нашла, что ответить. Несколько минут они шли молча. Вдруг Судаба остановилась и с твердой решимостью в голосе спросила:

- Кто у вас дома, Ильдрым?

- Никого нет, учительница, я и мать.

- Приютите меня на одну ночь?

- Почему нет, учительница. Хотите, оставайтесь у нас совсем.

- Пойдем.

- Каждый день после занятий в школе я хожу за дровами... Сегодня я долго готовил урок, опоздал, - оживленно говорил мальчик.

- А в такой темноте тебе не страшно одному ходить в лес?

- А чего мне бояться? - улыбнулся мальчик, блеснув во мраке яркими белыми зубами. И тут же добавил: - Когда со мной отцовский кинжал, я ничего не боюсь.

Они остановились на одной из окраинных узких улиц города, перед небольшими воротами. Мальчик постучал. Ворота вскоре открыли.

- Где ты пропадаешь, сынок? Неужели не боишься волков? - спросила женщина, открывшая ворота, удивленно поглядев сперва на сына, потом на учительницу.

- Скорее приведи комнату в порядок, мама! К нам пришла погостить учительница! - радостно крикнул мальчик. Мать с почтением отступила:

- Пожалуйте, ханум-учительница!

Они вошли в маленькую комнату, освещенную небольшой лампой. Все здесь выглядело очень бедно и в то же время очень чисто. Посреди комнаты стояла простая железная печка. Около печки мать постелила старенький ковер. Женщине было лет тридцать пять. Эта худая, среднего роста женщина с правильными чертами лица, с большими черными глазами и волосами, наполовину уже седыми, достала из ниши старый, но чистенький тюфячок и смущенно постелила на ковер.

- Садитесь, ханум-учительница.

Судаба села. Ильдрым разжег печь. Лицо матери было печальным. Тревожно обратилась она к гостье:

- Что это происходит с ними, ханум-учительница? Сын нашего соседа Гусейн только что вернулся из города. Он говорит, что войска короля учинили там расправу над людьми, кровь текла, как вода...

Учительница не ответила. Наступила тяжелая тишина.

- Скоро, наверное, они будут и здесь, - сказала мать, со страхом и глубокой нежностью глядя на сына. Потом повернулась к Судабе.

- Не задерживайтесь в городе, учительница! Уходите куда-нибудь.

- Нет, я никуда не уйду! - ответила Судаба. И слова эти она произнесла так, словно отвечала не женщине этой, а своему отцу.

- Жалко вас, ханум-учительница! Говорят, они не щадят ни женщин, ни детей. Кого хоть немного заподозрят, сейчас же вешают...

- Что поделаешь, сестра! Я не одна в этом городе!

В это время постучали в ворота. Женщина испуганно взглянула на учительницу. Та совершенно спокойным голосом, очень хладнокровно обратилась к Ильдрыму:

- Посмотри, кто стучит!

Мальчик побежал к двери, открыл ее. Вошла женщина в чадре. И когда она открыла лицо, учительница узнала свою мачеху.

- Сколько я искала тебя, всюду ходила, - со слезами обратилась к Судабе Заринтадж-ханум. - Хорошо, один мальчик сказал, что ты вошла в этот двор. Не упрямься, дочь моя, я с трудом уговорила отца. Встань, пойдем. Рано утром ты должна выехать отсюда. Пожалей себя. Говорят, таких, как ты, они казнят безо всяких разговоров.

- Подумай, мама, семь месяцев я воспитываю детей народа, учу их ненавидеть врагов. Что же мне скажут эти люди, если в день, когда угрожает опасность, я убегу, надеясь на высокое покровительство, на помощь того же самого врага?

Учительница умолкла. Заринтадж-ханум стояла удивленная, потрясенная. Широко раскрытыми глазами Ильдрым глядел на свою учительницу. Судаба вдруг вздрогнула, вскинула голову и твердо заявила:

- Нет! Это невозможно! Я никуда не уйду! Пусть мои ученики не проклинают потом меня!

Эти слова нашли отклик в сердцах матерей, воодушевили их. Мачеха поднялась с места.

- Да поможет тебе Аллах, дочь моя! - сказала она и с этими словами покинула дом Ильдрыма.

Лицо учительницы озарилось каким-то внутренним светом, как у людей, избавившихся от сомнений, избравших свой путь. Ей захотелось говорить о чем-нибудь радостном. Посмотрев в глаза своего ученика, все еще неотрывно глядевшего на нее, со счастливой улыбкой она спросила у матери:

- Ильдрым вас не обижает, тетя?

Бодрость ее передалась и матери и сыну. Мать улыбнулась, и эта улыбка озарила светом молодости ее лицо, преждевременно изможденное старостью.

- Он большой шалун, учительница, - сказала мать, взглянув на сына. Но взор ее выражал не упрек, а бесконечную любовь и гордость. - Но вас он очень любит. Все время о вас и говорит. Сколько раз я хотела прийти к вам, поблагодарить вас.

До поздней ночи они беседовали. Хозяйка рассказала о своем большом горе. Муж ее работал в ковровых мастерских. Он был демократом. Четыре года тому назад его обвинили в принадлежности к коммунистической партии, арестовали, и с тех пор он бесследно исчез...

- После прихода новой власти я обратилась в правительство, - рассказывала женщина, устремив свои сухие, горящие от горя глаза на пол. - Их главный руководитель велел искать мужа всюду, но поиски оказались напрасными...

Мальчик сидел по другую сторону печи и глядел на мать так внимательно, как будто впервые слышал ее слова.

- В такую вот холодную ночь пришли за ним... - кончила она, глубоко вздохнув.

- Старший из полицейских был беспечный злой человек. У двери он так толкнул мою мать, что она свалилась. Если я увижу его, сразу узнаю. У него красная, как кирпич, рука, - брезгливо сказал Ильдрым, глядя на мать, все еще сидевшую с опущенной головой; в его черных глазах вспыхнул злой огонь.

В ту ночь Судаба долго не могла уснуть. Печальные воспоминания короткой и безрадостной жизни, дорогие видения последних семи месяцев жизни отгоняли ее сон. Она с нетерпением ждала наступления утра, чтобы проститься со счастьем этих последних месяцев своей жизни, чтобы еще раз, в последний раз спеть со своими воспитанниками чудесную песню о прекрасной и многострадальной родине...

И утро наступило...

Идя вместе с Ильдрымом в школу, Судаба заметила переполох среди населения. Купцы уже сняли вывески на родном языке, извлекли из подвалов прежние. Они поздравляли друг друга, улыбались.

- Доброе утро, ага! Поздравляю вас, говорят, наши друзья идут.

Лица же бедняков, мелких торговцев были мрачными и печальными. Они тревожным шепотом спрашивали друг друга:

- Что же это происходит в нашем городке?

Учительница велела дать звонок и, сняв пальто, вошла в классную комнату. Больше половины детей не явилось в школу. На последнем уроке всем классом пели песню о родине. И эта песня, вчера еще окрыляющая душу, сегодня сжимала сердце в предчувствии предстоящей разлуки.

И чтобы дети не видели ее слез, она отвернулась к окну. В это время в класс ворвались два сарбаза и офицер. Молодой офицер иронически улыбнулся и спросил:

- Вы, кажется, учите их петь запрещенную песню?

- Да, я учу их петь наши новые песни. А по какому праву вы с вооруженными солдатами врываетесь в классную комнату?

- По приказанию господина полковника! И мы причиним вам некоторое беспокойство, ханум! Следуйте за нами! - офицер указал на дверь.

Учительница поглядела на детей, неотрывно смотрящих на нее испуганными глазами. Ильдрым поднялся за партой, встал. Глаза его в эти минуты напоминали глаза тигренка, готового прыгнуть на свою жертву.

- Спасибо, дети! Не забывайте меня, может быть, мы больше не увидимся. Когда вы вырастете, станете большими, боритесь за нашу Родину! Никогда не забывайте, что они, - она показала на офицера, - наши заклятые враги!

- Забрать ее! - крикнул офицер.

Учительница быстро надела пальто и вышла из комнаты. На улице она увидела, как солдаты по двое, по трое ведут знакомых демократов со связанными руками. За ними шли рыдающие женщины, побелевшие от ужаса дети.

Над городом нависла тяжелая тишина. Все вокруг напоминало учительнице ужасную трагедию варфоломеевской ночи. Тогда ведь тоже, такой же ночью истребляли людей.

Когда они дошли до пустыря на окраине городка, Судаба увидела виселицы. У виселиц стояла группа демократов со связанными руками. Невдалеке - охраняющие их солдаты и три офицера.

Молодой офицер поклонился толстому, невысокому офицеру в очках, с багрово-красным лицом, и доложил об учительнице и ее поведении.

Полковник, прищурив глаза, внимательно посмотрел на девушку, но ничего не сказал. Привели еще двоих. Один из них был уже глубокий старик, а другой - красивый молодой человек. За ними шла старуха, из-под ее сбившегося назад полинявшего платка виднелись разметавшиеся белоснежные волосы. Костлявая грудь и бледное лицо ее были исцарапаны.

- Не убивай его! - крикнула она полковнику, указывая на молодого узника. - Ты не сумеешь ответить перед богом! Он ни в чем не виноват!

- Мама! - крикнул молодой человек. Мать не слышала его. Схватив за руку полковника, она с упорством отчаяния твердила:

- Бойся моей седины, бойся моей груди, испещренной ранами! Один у меня он остался из семи сыновей!

- Заставьте эту собаку замолчать! - крикнул полковник, и тотчас же два молодых офицера схватили мать и оттащили в сторону. Глаза матери были прикованы к сыну.

- Читай список! - приказал полковник своему адъютанту.

И когда адъютант прочел имя учительницы, полковник, вновь прищурив глаза, посмотрел на нее, спросил:

- Какого это Мешади Таги дочь? Коммерсанта Мешади Таги?

- Так точно! - подтвердил адъютант.

- Найдите его, приведите сюда! - приказал полковник.

На поиски Мешади Таги были отправлены два солдата.

Адъютант закончил чтение списка.

- Никого не пропустили? - спросил тихо полковник.

- Нет, - ответил офицер. - Все числящиеся в списке находятся здесь.

Полковник закурил английскую сигару.

Привели Мешади Таги.

- С каких это пор ты стал коммунистом, Мешади?- спросил полковник, прищурив глаза.

- Почему вы изволите думать обо мне так плохо, господин полковник?

- Чья это дочь? - полковник указал на учительницу.

Мешади Таги, даже не взглянув в сторону Судабы, хладнокровно достал из кармана лист бумаги, протянул полковнику.

Полковник развернул бумагу, прочел: «Я, житель города Мешади Таги Селим оглы в присутствии нижеподписавшихся свидетелей лишаю свою единственную дочь Судабу Мешади Таги кызы всех прав и чести быть моей дочерью за то, что она поступила вопреки моей воле... Ввиду чего вышеназванная, ни живая, ни мертвая мне не нужна, и я не несу никакой ответственности за какие-либо ее действия».

Полковник не дочитал бумагу, скомкал ее и вернул Мешади. Он приказал солдатам, стоящим около узников, приступить к казни. Из первого ряда к виселицам подвели учительницу, сына старухи и старика.

- Да здравствует свобода! - крикнул сын старухи. Его седоволосая мать с глубокой тоской и любовью смотрела на сына...

- Кто имеет жалобу на них? - обратился полковник к толпе, пригнанной сюда солдатами.

Этот странный вопрос привел всех в удивление. Люди стояли молча, опустив головы.

- Почему же вы молчите? Или боитесь правительства демократов? - спросил с издевкой полковник. И вдруг из толпы донесся звонкий юный голос:

- Я имею жалобу.

Отделившись от толпы, к полковнику подбежал Ильдрым.

Полковник окинул его ироническим взглядом:

- На кого из них жалуетесь?

- Вот на нее, на эту учительницу! - мальчик указал на Судабу.

- Ты был ее учеником? - спросил полковник.

- Да, - ответил спокойно Ильдрым.

- Это становится интересным. Скажи, пожалуйста, на что ты жалуешься? Не бойся! Рассказывай! - И полковник обратился к своему адъютанту: - Запиши все, что скажет этот мальчик.

- Я могу рассказать это только на ухо вам! - тихо проговорил Ильдрым.

Полковник улыбнулся.

- Ну, скажи, я тебя слушаю.

Ильдрым прижался к полковнику.

- Я тебя знаю. Четыре года назад ты арестовал и увел моего отца!

И он со всей силой вонзил кинжал, который был спрятан в рукаве, полковнику в горло.

Полковник глухо захрипел, качнулся и упал.

И пока растерявшиеся люди метались, не зная, что делать, Ильдрым, прорвавшись сквозь толпу, скрылся в лесу.

Офицеры стреляли из револьверов ему вслед. Но ни одна пуля не попала в него.

Долго после этого солдаты рыскали по лесу, искали мальчика, но так и не могли напасть на его след.

1948