Ильяс Эфендиев

КИЗИЛОВЫЙ МОСТ

 

 

Copyright – «Советский писатель» 1983 г.

 

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав

 

 

Перевод на русский – Т. Калякиной

 

 

САРИЯ

 

Скоро год, как мы поженились. Папа говорит, что я теперь настоящая дама: муж, собственная квартира и даже «Волга». Правда, «Волга» не наша, а моего свекра, но, когда по воскресеньям мы ездим за город и я веду машину, никто не сомневается в том, что она моя, эта голубая красавица.

Каждое утро, ровно без четверти девять, Адиль уходит в свое Главное дорожное управление, а я бегу на базар. Возвратившись с продуктами, готовлю обед, прибираю в комнатах. Квартира у нас большая. Я даже испугалась, когда впервые увидела ее.

— Что же мы будем сюда ставить?!

— Не беспокойся, — улыбнулся Адиль. — Найдется кое-что. Маленькой Сарии достался запасливый муж: как поступил на работу, сразу откладывать стал.

Адиль взял деньги со сберкнижки, его родители добавили... Одним словом, свою квартиру на улице Хагани мы обставили на славу — полированная дорогая мебель, модные люстры, кухонный гарнитур...

— Видишь, — не раз говорил мне Адиль, — люди по пятнадцать лет работают, и их даже на очередь не ставят, а твой муж только четыре года в управлении — и...

Я это видела. Видела и то, что он молод, умен, хорош собой. Я гордилась Адилем. Да и все наши знакомые говорили: у Сарии замечательный муж, такой способный, такой дельный. Он далеко пойдет.

Мне было не по себе в компании родственников и знакомых Адиля — ведь я выросла в заводском поселке. Когда мы бывали в гостях, муж всегда тихонько давал мне советы, как вести себя. Я сначала злилась — ужасно не люблю нравоучений, — а потом смирилась — все-таки ему тридцать один, а мне девятнадцать.

Адиль говорил, что у меня пробелы в воспитании. Наверное, так оно и есть — никогда не думаю о том, какое впечатление произведут на окружающих мои слова и поступки.

Как-то раз я слишком оживленно — мне потом объяснил это муж — разговаривала с одним молодым па нем,   дальним   родственником   Адиля,   приехавшим Севера. Слушать его было интересно, и я, не обращала внимания   на   косые   взгляды   свекрови,   проговорила этим парнем весь вечер. Потом мне было неудобно перед мужем, хотя он не ругал  меня, только сказал,  что поступила неправильно.

Адиль старался развлекать меня: мы часто ходим в кино, в гости. Особенно нравилось мне водить машину: ведь мой отец был шофером. Маленькую, он люб; сажать меня рядом с собой в кабину грузовика, а кого подросла, стал давать руль. «Сария у меня за сына», -часто говорил он.

В моей сумочке теперь всегда лежали деньги. Я сразу к этому привыкла. Дома мне неловко было дал просить на  кино — мама  с  трудом дотягивала до  получки.

Там, в поселке, у нас была комната в большой квартире, на восемь семей, по утрам устанавливалась очередь в туалет. А здесь мы, вдвоем в трех комнатах, и кругом так красиво, уютно.

И все-таки мне чего-то было жаль, чего-то не хватало.

Часто, в какой раз стерев пыль с мебели, которая и без того блестела так, что в нее можно было глядеться, я подходила к окну и, вздыхая, смотрела вдаль,

В техникуме мы всегда ходили стайкой, веселые и шумливые как птицы. Теперь я была замужняя, как говорят, интересная дама. Теперь мне уже нельзя было бегать по улице, вместе со всеми шуметь, смеяться...

Иногда после ужина я подсаживалась к мужу на диван и начинала болтать о наших студенческих проделках или рассказывала анекдот, который вспомнила утром и весь день старалась не забыть. Адиль, отложив в сторону газету, терпеливо слушал меня, улыбался, ничего не отвечая, и переводил разговор на другую тему. Я понимала, что опять сделала что-то не так, и смущалась, а он ласково гладил меня по голове.

Мой муж редко шутил, никогда не болтал о пустяках. Он любил повторять, что человек должен беречь свое время, ибо создан для того, чтобы стремиться к совершенству.

— Адиль, — спросила я его однажды, — вот ты говоришь: расти, стремиться, развиваться... для этого создан человек. А разве человек создан не для счастья? Помнишь, один писатель, не помню кто, сказал, что человек рожден для счастья, как птица для полета.

— Это сказал Короленко... — устало прикрыв веки, промолвил Адиль. Он всегда все знал, мой муж. — Слова правильные, Сария. Но необходимо уяснить себе, что такое счастье.

Я часто думала об этом, но мне не по силам было «уяснить себе» — назвать словами, в чем же состоит счастье. Я чувствовала только, что счастье — это что-то очень хорошее и, наверное, я этого еще не испытывала.

Видно, я была слишком легкомысленная для такого человека, как Адиль. И я старалась быть умней, серьезней, чтобы хоть немного походить на мужа. Ведь нам вместе жить...

—- Знаешь, маленькая, — сказал мне как-то Адиль,— придется нам с тобою на некоторое время поехать в район.

— Куда? — заинтересовалась я.

— Твой муж назначен начальником строительства новой шоссейной дороги в районе К.

— Вот это здорово! Ты рад?

— Видишь ли, — начал он, — рад — не то слово. Но это дело очень перспективное, и если работа будет выполнена на должном уровне... — Он немного помолчал и добавил, с улыбкой глядя на меня: — Тебе ведь тоже необходимо поработать, если ты собираешься в институт. Мой маленький техник практически умеет только готовить плов с куропатками и крахмалить мужу сорочки. Техник Сария Джафарзаде! Неплохо звучит. А потом вернемся в Баку, надо только, разумеется, успешно сдать стройку.

«Успешно»... Еще бы! Любая работа, которую возглавит Адиль, будет выполнена блестяще! Все же говорят, что он очень дельный, способный инженер. Совсем немного работал в управлении, а сколько уже получил благодарностей! Какой он у меня умный, мой Адиль!

— Понимаешь, маленькая, — сказал Адиль после ужина, удобно устраиваясь на диване, — это именно то дело, которого я все время ждал.

— Но разве тебе не нравится твоя теперешняя работа?— удивленно спросила я.

— Почему не нравится? Работа неплохая, но тут я выполняю чужие поручения, а там сам смогу действовать так, как считаю нужным. Это же очень важно, понимаешь? Что ты нахмурилась? Постой, может быть, тебе не хочется ехать в район?

— Что ты! Очень хочется!

— Тогда не хмурься и начинай собираться понемногу. Дней через десять поедем. — Он ласково потрепал меня по плечу.

Я была убеждена, что Адиль все делает правильно, но в его словах что-то мне не нравилось, я только не могла понять, что именно. Да и некогда было размышлять. Настроение было хорошее — уж очень это весело: собираться, бегать по магазинам... Я купила плащи себе и Адилю, две пары брезентовых сапог, фонарик, маленький радиоприемник, фотопленку, две раскладушки. ..

Вскоре Адиль подкатил к подъезду на запыленном газике, который ему выдали в управлении. Мы погрузили свои вещи и отправились в район К.

Пока Адиль принимал дела, мы жили в районном центре, в гостинице. Будущая дорога должна была соединить его с горными пастбищами и большим животноводческим совхозом, расположенным за перевалом. Адиль говорил, что совхоз этот республиканского значения, а добраться к нему сейчас можно только горными тропами.

Кроме самого шоссе нужно было построить несколько мостов через небольшие горные речки. На строительстве одного из мостов предстояло работать мне. До этого места нетрудно было добраться на машине, и мы решили, что обоснуемся там, на строительстве, а Адиль будет каждый день ездить к себе в управление, благо шофер ему не нужен, он сам прекрасный водитель.

Мы ехали по горной дороге через лес. Все свои девятнадцать лет я жила в Баку и никогда не видела такой красоты.

Был конец мая. В Баку уже началась летняя жара, а здесь все цвело, и лес был наполнен благоуханием. Вдали на горных вершинах блестел снег. Из скал пробивались ручьи — чистые, студеные...

Сплошной стеной стояли по обеим сторонам дороги дикие яблони, груши, грецкий орех. Ветви их почти смыкались наверху, и мы мчались сквозь зеленый тоннель. Кое-где среди деревьев виднелись огромные обломки скал, заросшие мхом.

Иногда навстречу нам попадалась грузовая машина со стройматериалами. Адиль внимательно провожал ее взглядом — он уже чувствовал себя здесь хозяином. Он думал о предстоящей работе, он казался мне командиром, перед боем оглядывающим поле сражения.

Подумать только, мой муж — начальник строительства дороги, которая скоро побежит туда, в горы, в заоблачные выси ..

Как хороша жизнь! Как много в ней радости! Раньше я почему-то не чувствовала этого так остро. Почему? Разве несколько дней назад не было весны, не цвели деревья? И разве мой Адиль не был таким же красивым, умным, уверенным в себе? Или неделю назад я не любила его так, как сейчас? ..

Я смотрела на мужа, сидевшего за рулем, и мне хотелось сказать ему что-нибудь очень хорошее. Я только не могла придумать — что.

— Знаешь, Адиль, я забыла положить твой серебряный портсигар.

Муж весело посмотрел на меня умными, ласковыми глазами:

— Велика важность! Да на что здесь, в горах, серебряный портсигар! — И он снова задумался, устремив взгляд на дорогу.

Но мне не хотелось молчать.

— Адиль, — спросила я, — а куда делся прежний начальник строительства, тот, что был до тебя?

— Его перевели. Кажется, на более ответственную работу.

Мне стало обидно: почему это его на более ответственную, а моего Адиля сюда? Но я сейчас же одернула себя: «Глупости! Никто сразу не становится министром!»

Через некоторое время мы выехали на небольшое плоскогорье и сразу услышали шум воды и грохот камней. Один край площадки круто обрывался в глубокую темную пропасть, другой примыкал к поросшему густым лесом склону. Маленькое это плато ровно посредине прорезала речка, вытекавшая из леса. Неширокая, но бурная, она пересекала плато и с шумом низвергалась в пропасть.

Двое рабочих стояли на берегу. Работал бульдозер. Он оттаскивал к пропасти обломки скал, завалившие дорогу после взрыва, и, подвинув их к самому краю, сталкивал вниз. Вот отчего этот грохот — гремели падающие камни, и пропасть отзывалась мощным, раскатистым эхом.

Лица человека, работавшего на бульдозере, мне не было видно, но я заметила, что у него прямые широкие плечи. Я следила за ним.

Вот он, захватив огромный, поросший мхом валун, так близко подвел бульдозер к обрыву, что край ковша свесился над пропастью. От страха я на секунду зажмурилась, но в этот момент бульдозерист повернул голову, увидел нас и усмехнулся. Потом он снова захватил огромный камень и на полном ходу поволок его к обрыву. Секунда, и снова мне показалось, что бульдозер вслед за камнем сорвется в пропасть. Когда я открыла глаза, бульдозерист спокойно вел машину обратно. На лице у него была все та же чуть нагловатая, бесшабашная усмешка.

«Хулиганит! — подумала я, с неприязнью глядя на его красивое загорелое лицо под шапкой спутанных светло-русых волос. — А ведь смелый парень!»

Поговорив с рабочими на берегу, Адиль обернулся ко мне и кивнул на виднеющуюся у леса палатку.

— Может, и мы так расположимся?

— Давай. Вон под тем деревом, ладно? — Я показала на могучий дуб, росший у самого леса. Это было метрах в пятидесяти от палатки рабочих.

Мы быстро выгрузили из машины свои пожитки, поставили палатку, раскладную мебель: две кровати, стол, стулья. Ковром нам служила свежая, пышная трава.

Лучшего места нельзя было выбрать. А если дорога уйдет вперед, палатку можно перенести. Начальник должен жить на строительстве, а не отсиживаться в райцентре, как это делал предшественник Адиля.

Переодевшись, мы взяли мыло, полотенце и спустились к речке. Вода была холодная, прозрачная, мы сразу почувствовали себя бодро, — оказывается, мы совсем не устали. Да и с чего нам уставать — оба молодые, сильные, здоровые!

Через полчаса мне уже казалось, что мы с Адилем живем здесь с незапамятных времен, всегда дышали этим свежим, ароматным воздухом и сами — как бы частица могучей, первозданной природы.

— Чаю хочешь? — спросила я мужа и даже удивилась, услышав свой голос, — такая в нем была доброта, нежность. Нет, правда, я еще никогда так не любила Адиля...

И тут я вспомнила бульдозериста. До чего противный! Мало того, что машиной рискует, еще и улыбается как-то нагло, развязно. И я еще нежнее повторила:

— Адиль, чай поставить?

— Неплохо бы,— ответил муж, рассматривая стройматериалы, сваленные неподалеку.

Маленький столик, который мы поставили у входа в палатку, накрыла белой скатертью, достала печенье, конфеты. Потом позвала мужа. Он велел мне пригласить к чаю рабочих.

Первыми явились Солтан — черноволосый, среднего роста, и широкоплечий бетонщик Керемхан — с густыми черными усами и низким голосом. Оба молодые, лет под тридцать. Тяжелым шагом, чуть враскачку подошел бульдозерист Гарибджан и с той же нагловатой усмешкой на красивом смуглом лице остановился перед палаткой,

— Садитесь, — холодно   пригласила   я   его. — С   вареньем будете пить? Он молча кивнул.

— А вам идут ваши имена. Такие величественные, — улыбаясь сказала я Солтану, — Солтан, Керемхан. А вот Гарибджан... — Я взглянула на бульдозериста.

— Это мы его здесь так прозвали. По-настоящему просто Гариб.

— Из каких же мест наш чужестранец? (Гариб — по-азербайджански чужестранец, изгнанник, скиталец) — с улыбкой спросил Адиль. Спросил и выразительно взглянул на меня: «Только «Гариб», понятно? Никаких «джанов» (д ж а н — милый, дорогой (употребляется в качестве приставки к имени собственному). Никакой фамильярности».

— А мы все здешние, из этого района, — ответил Солтан. — Только деревни разные. Гарибджан недавно из армии, в прошлом году демобилизовался.

— Да? — удивился Адиль и вежливо поинтересовался: — В каких частях служили?

— В танковой, — коротко ответил Гариб.

Меня поразил его голос — глубокий и мягкий, удивительно не соответствующий всему его облику. Я взглянула на Гариба. Лицо у него было непроницаемое.

— И звание имеете? — спросил Адиль.

— Да, младший лейтенант.

— Ну что ж, очень хорошо, товарищ младший лейтенант. Почему чай не пьете — остынет.

Я налила еще по стакану. «Гарибджан, — думала я, — какое странное имя».

Адиль заговорил о строительстве.

— Стройматериалы держат и взрывчатку, — с сердцем сказал Солтан. Видимо, это был наболевший вопрос.— Начальник у нас был расторопный — вовремя обеспечивал, а как перевели его, все прахом пошло.

— Да, в работе он был зверь, — согласился Керемхан. — Недоспит, недоест, а дело сделает. Но и лочудить любил. Каждое воскресенье приезжал сюда с двустволкой. Думаете, на охоту? Ничего подобного! В цель стреляли с Гарибджаном — кто больше выбьет. Ну, а Гариб стрелок — дай бог всякому, начальник всегда внакладе оставался: то бутылку коньяку ему проиграет, то десять пачек «Казбека». Даже жалко его другой раз — уж больно хороший мужик!.,

_ Ничего не скажешь, воспитательная работа, видно, была здесь на высоте,— усмехнулся Адиль, когда строители ушли.

— Ну,   а   что   тут  особенного,   Адиль?   Подумаешь, стреляли  на  спор!  По-моему, ты  преувеличиваешь. Муж вздохнул.

— Если бы я преувеличивал!.. Нет, девочка, положение ко многому обязывает. Начальнику стройуправления, как и всякому ответственному работнику, необходимо думать о своем авторитете. Он обязан быть примером для рабочих. А если он будет распивать с рабочими коньяк да состязаться с ними в стрельбе, ничего хорошего из этого не получится... Вот так, моя милая.

Это были, вероятно, очень правильные слова. Но почему-то они мне не понравились.

Я уже замечала раньше, что взрослые уважаемые люди говорят иногда серьезные и, должно быть, справедливые вещи, и мы вежливо слушаем, но, если внутренне с этим не согласны, слова не запоминаются, не действуют, как будто их и не произносили...

Так и сейчас. Я, пожалуй, верила мужу, что прежний начальник поступал неразумно и не так должен вести себя начальник строительства, но он почему-то казался мне очень симпатичным человеком. Особенно когда я представила себе, как его ловко обыгрывает нагловатый бульдозерист. Мне даже захотелось посмотреть на него и поговорить с ним.

— Ты что улыбаешься, Сария?

— Да так... Подумала, какой смешной, наверное, этот прежний начальник строительства.

— Ты права, над ним можно посмеяться. — Адиль кивнул мне и пошел к рабочим.

На следующее утро, ровно в восемь, Адиль уехал в район, в управление, а я отправилась на стройплощадку— первый раз в жизни шла на работу.

Солтан, Гариб и Керемхан были уже на месте. Они поздоровались со мной, как со старой знакомой.

— Ну, как вам первая ночь у нас в горах? — улыбаясь, спросил Солтан.

— Да я, собственно, никакой ночи не видела. Легла — как провалилась, до утра на одном боку проспала! Мало что пока могу сказать о ваших горах.

— И о наших горах, и о нас самих вы скоро будете самого  лучшего   мнения. Правда,  ребята? — подмигнул он своим напарникам.

— О горах обязательно, а насчет вас — еще посмотрим,— в том же тоне ответила я.

Я обошла участок, внимательно осмотрела его. Кажется, все было в порядке.

— Ну что ж, стройплощадка готова, можно начинать...— сказала я, стараясь держаться как можно увереннее.

Рабочие переглянулись. Солтан отвернулся, пряча улыбку.

  — Здесь-то все в порядке, — сказал он, — можно бы и начать, да только тут еще одна работенка выплыла, вне плана, так сказать. Вон там, — и он указал на поросшие лесом и кустарником скалы, загораживающие реку выше по течению. — Пойдемте, товарищ начальник, посмотрим.

Цепляясь за ветки деревьев и проклиная колючки кустарника, мы полезли вверх. Пока мы взбирались, я думала только о том, чтобы не свалиться, но когда мы очутились на вершине скалы, я ахнула от восхищения. Такое я видела только в кино: ветви могучих старых деревьев переплелись, образуя прочный недвижный шатер; река, сужающаяся в этом месте, сердито шумела в полумраке — лучи солнца не проникали сквозь, густую листву.

— И что же мы должны здесь делать? — спросила я, с удивлением оглядываясь.

— Нужно углубить и расширить старое русло на участке протяжённостью в пятнадцать метров и укрепить берег, — отрапортовал Солтан.

— Зачем это? — удивилась я. — Ведь в проекте нет ничего подобного.

— Верно, в проекте нет. Бывают и в проектах ошибки. Но если мы эту ошибку не исправим, первый же хороший сель затопит все.

— И наш мост, — добавил Керемхан, — может, еще и достроить не успеем...

— Это верно... — прошептала я, представляя себе, как мутные потоки селя перекатываются через недостроенный мост. «Как же я не сообразила сразу?! — с ужасом подумала я. — А еще техник, диплом в чемодане лежит!» Щеки у меня загорелись. — А я и не знала...

— Ну откуда же вы могли знать, что здесь творится? — мягко заметил бульдозерист. — Мы сами недавно обнаружили это дело.

«Понял, что мне стыдно, — с благодарностью подумала я, — выручает...»

— Это такой же случай, как в Джунгуле, — продолжал Гариб. — А проектировщики, видимо, не учли.

Я уже оправилась от смущения и тоном опытного руководителя озабоченно сказала:

— Да, но сюда ни бульдозер, ни трактор не втащить. И взрывчатки могут не дать.

— Ничего, — уверенно сказал Солтан, — и без механизации управимся.

— Зачем нам бульдозер, Сария-ханум? — усмехнулся Керемхан. — Зачем взрывчатка? Фархад без всяких машин горы крушил — пыль столбом стояла. Чем мы хуже?!

— Да, но у Фархада была Ширин — стимул был,— улыбаясь ответила я.

Керемхан не растерялся:

— Это верно. А мы авансом! Во имя наших будущих Ширин!

Все засмеялись.

— Ну, так что же мы все-таки будем делать? — спросила я. — Вы твердо решили разворотить здесь все скалы? Солтан пожал плечами:

— Нет же другого выхода, Сария-ханум. А вы разве против?

— Нет, конечно. Надо только сообщить в управление. А то будут потом говорить — вот не уложились в сроки.

— А если мы уложимся? — сказал бульдозерист, весело взглянув на меня.

Я внимательно посмотрела ему в лицо. Шутит он или серьезно?

— Вы не смотрите так, Сария-ханум, — обратился ко мне Солтан. — Это вполне реально: и это дело провернуть, и мост сдать в срок.

— Точно! — подтвердил Керемхан.

— Не знаю... — замялась я. — Если потребовать еще рабочих...

— Зачем? — Гариб улыбнулся и махнул рукой. — Сами сделаем.     

Они и правда были в этом уверены. А что, вдруг поверила и я, ведь сделаем: и скалы обломаем, и мост вовремя построим!

— Да вы зря волнуетесь,   Сария-ханум. — Солтан. Й ободряюще  посмотрел на  меня. — Все  будет в   ажуре. Мы, как сюда приехали, сразу решили, что этот мостик сработаем аккуратно, и только силами нашей бригады! Правда, ребята?

— Точно! — отозвался Керемхан.

— Ведь тут ясно, как получилось, — продолжал объяснять мне Солтан, — в управлении смотрят — мостик маленький, вроде несложный, а что выше по течению делается, им и невдомек. А тут вон какой коридорчик получается. — Он показал вниз на речку, стремительно несущуюся в узком проходе между скал. — Мы, здешние, знаем, что творится, когда в горах дожди идут. Все затопит! А расчистим старое русло, укрепим берег — и все будет нормально, любой сель культурненько по течет под мост. Вот как, товарищ техник.

— Это  понятно. — Я  вздохнула, — Но  как сюда  затащить песок, цемент?

— Втащим, — сказал Солтан. — Надо будет — и бульдозер втащим. Давайте, ребята, за дело!

«Здорово у него получается! — с завистью думал! я. — Никаких техникумов не кончал, а все ему ясно, все себе представляет! Словно он хозяин всего этого: дороги, будущего моста, хозяин этих лесистых гор...»

Мы благополучно приземлились, собрали инструменты и снова полезли наверх. Карабкаться по крутой, почти отвесной скале, когда за спиной привязаны ломы, молотки и заступы, — это почти цирковой номер. Я, во всяком случае, обязательно свалилась бы, если бы не Гариб, — он все время меня поддерживал.

Когда я заявила, что буду выполнять ту же работу, что и они, ребята дружно запротестовали. Однако я не собиралась сдаваться. Солтан огорченно вздохнул и стал прикидывать на руке ломы, стараясь выбрать для меня полегче, но, видимо, они все были хороши. Солтан покачал головой и с виноватым видом протянул мне лом — тяжелая стальная палка тотчас же вырвалась у меня из рук. «Ничего себе для начала!» Я поднял лом и взглянула на товарищей. Солтан, казалось, был смущен, Керемхан весело улыбался, бульдозерист хранил невозмутимое молчание.

— Мозоли натрете, сестричка. — Солтан с сожалением посмотрел на мои руки. — Вон у вас ручки какие беленькие, мягкие. Огрубеют, будут жесткие!..

— Ничего, меня это не очень огорчит.

— Зато начальник не обрадуется, — подмигнул ребятам Керемхан.

Солтан захохотал, Гариб сдержанно улыбнулся.

_ Вы только не обижайтесь на нас, Сария-ханум, — попросил Солтан, — мы ведь по-простому.

— Что вы! И не подумаю!

Некоторое время я довольно бодро размахивала своим ломом, но очень скоро поняла, что надолго меня не хватит. Когда я почувствовала, что сейчас брошу лом, Солтан вдруг крикнул:

— Перекур!

— Не рано ли? — спросил Керемхан, вытирая потный лоб тыльной стороной руки. — Так мы много не наработаем!

Вместо ответа Солтан чуть заметно кивнул в мою сторону. Я, пошатываясь, отошла и бросилась на траву.

«Перекуры» устраивались каждые полчаса, правда небольшие, на несколько минут. Сначала Гариб, единственный курящий среди нас, честно дымил каждый перерыв, но потом запротестовал:

— Да не могу я так часто, меня уже мутит!

Ничего не оставалось, как делать вид, что не понимаю нехитрую уловку товарищей. Иначе бы мне не выдержать.

Наконец наступило время обеда.

— Как, Сария-ханум, закусите с нами чем бог послал?

— А что же он вам послал?

— Свежим пендиром (П е н д и р — сыр из овечьего) угостить можем.

— Соблазнительно, да ведь мое дело женское — обед надо мужу готовить. В другой раз, хорошо?

Никакого обеда я, конечно, не готовила. Пришла в палатку, завела будильник, чтобы разбудил меня через час, и свалилась на свою койку. Успела только подумать с ужасом: «Неужели мы вчетвером должны это сделать?!»— и сейчас же заснула.

В два часа мы собрались у нашей скалы.

— Как, Сария-ханум, управились с обедом? Если не успели, бригада может отпустить вас на полчасика.

— Что вы, все в порядке, — быстро ответила я, вспомнив, что даже не набрала воды, для чая.

«А как это здорово — бригада! Наша бригада, наша работа!..» — с удовольствием подумала я.

 

 

Углубить и расширить русло реки, протекающей среди скал, на протяжении пятнадцати метров — нелегкая задача для четверых. Работали все на совесть. Я старалась не отставать от товарищей. Спина и руки ныли, ладони были в кровавых мозолях. Это верно, Адиль будет огорчен, ему так нравились мои руки.

— Ну-ка покажите, что у вас, — попросила я ребят. Они, улыбаясь, разжали ладони. Я потрогала твердую, крепкую ладонь Солтана. — Неужели вы совсем не стерли кожу? Посмотрите, что у меня делается.

— Ничего! — Солтан ласково кивнул мне. — Привыкнете! Видите мою ладонь — что верблюжья коленка! И у вас такая же будет.

— Не хочу, чтоб у меня была верблюжья коленка, — жалобно протянула я.

Послышался шум подъехавшей машины.

— Наверно, Адиль! — воскликнула я и, раздвинув ветки, взглянула вниз. — Он! Адиль! — громко закричала я.

Муж недоуменно оглядывался, не понимая, откуда услышал мой голос. Наконец он заметил меня.

— Что ты там делаешь?

— Мы здесь работаем, Адиль! Лезь к нам! Вот с той стороны, там легче.

— Ничего не понимаю — зачем вы туда забрались?

— А ты влезь — и увидишь.

Мне не терпелось показать Адилю нашу работу, словно приятный сюрприз. Он будет доволен, что бригада его Сарии проявила инициативу.

Адиль пожал плечами, поколебался минуту, потом начал взбираться по склону.

Подойдя к нам, он, не здороваясь, внимательно оглядел развороченный край скалы, инструменты, нас самих, грязных и потных, и спросил недоуменно:

— Что это вы делаете?

— Во-первых, здравствуйте, товарищ начальник, — несколько смутившись, попыталась я пошутить.—А во-вторых, мы делаем нужное дело — углубляем и расширяем русло, чтобы в случае селя наш мост не снесло.

— Но ничего подобного в проекте нет.

— Вот именно. А мы исправляем ошибку проектировщиков,— гордо сказала я, оглянувшись на товарищей.

Адиль слегка покраснел:

— Значит, вы считаете, что тот, кто составлял проект, знает меньше вас?

— Товарищ начальник, — вмешался Солтан, — проектировщики, конечно, больше нас знают, но ведь бывают такие вещи: в проекте нет, а делать надо.

И он самым миролюбивым тоном стал подробно объяснять Адилю, что может произойти, если не расширить русло.

— Вот что, — перебил его Адиль, — не придумывайте себе работу. Начнется всемирный потоп, не один ваш мост, а всю землю затопит. Надо делать то, что предусмотрено проектом. Если каждая бригада начнет дополнять его, мы дорогу и к Новому году не сдадим.

— Об этом можете не беспокоиться, товарищ начальник,— горячо возразил Солтан. — Мост будет окончен вовремя.

— Нет, не будет! — резко ответил Адиль. — Вы здесь такую волынку завели — на пять месяцев хватит!

— Так что же, вы хотите сдавать заведомую халтуру, лишь бы в срок? — спокойно спросил Гариб.

Адиль смерил его взглядом. По лицу у него пошли красные пятна. Медленно, стараясь сохранить спокойствие, Адиль сказал:

— Дорогой товарищ, на этом строительстве кроме вас еще сотни рабочих. И если каждый из них начнет вмешиваться в работу инженеров, дело с места не сдвинется. Итак, считаю, что разговор окончен. Предлагаю завтра же приступить к исполнению своих непосредственных обязанностей. Между прочим, за вашу работу отвечаю я.

Он повернулся и пошел.

— Ошибаетесь, товарищ начальник, — бросил ему вдогонку бульдозерист, — каждый честный человек, работающий здесь, отвечает за строительство.

Адиль обернулся и сказал с иронической усмешкой:

— Ну, если вы такой сверхсознательный, можете выполнять эту работу. Только без вознаграждения. По смете на нее средств не отпущено, так же как и взрывчатки. Если вам угодно ковыряться здесь вручную и бесплатно — пожалуйста, я не возражаю.

Бульдозерист почему-то смотрел не на Адиля, а не меня. Я отвела глаза. Тогда он быстро взглянул на Адиля, хотел что-то сказать, но не сказал, только с сердцем вонзил в землю лопату и отошел.

— Товарищ начальник, — начал Керемхан, как всегда, шутливо, — наши деды говорили: «Руки пачкают деньги, а не деньги руки»...

— Брось, — потянул его за рубаху Солтан. — Не надо. Так вот, товарищ Джафарзаде, мы обязуемся расширить русло и в установленные сроки сдать мост. Наше слово твердое, можете не беспокоиться.

Я молчала. Никогда еще я не была в такой растерянности. Немыслимо было даже представить себе, что ребята плохо подумают об Адиле, моем Адиле! Но я ничего не могла сказать сейчас в его защиту, я тоже считала, что он не прав. Они с таким интересом говорили о будущем мосте, так дружно работали! И почему Адиль упрямится? Я хоть и не имела еще никакого опыта, но понимала, что мы не можем формально относиться к проекту, намеренно не замечать его ошибок! А мой муж, опытный инженер, — неужели он думает по-другому?

— Знаешь, Адиль, — сказала я мужу вечером, когда мы пили чай за столиком перед палаткой, — мне сегодня очень неловко было перед товарищами.

— Почему? — спросил он удивленно.

— Потому что, мне кажется, они правы.

— Это не так, Сария. Я сказал сегодня им и повторяю тебе: если каждый рабочий начнет вносить исправления в проект, составленный опытными, знающими инженерами и утвержденный сотней инстанций, мы никогда не закончим строительство. Существуют сроки. В точно определенное министерством время я должен завершить все работы и сдать эту дорогу приемной комиссии. Это же очень просто. Не понимаю, о чем тут говорить...

Да... Говорить больше было действительно не о чем. Да мне уже и не хотелось ни говорить, ни спорить, все стало вдруг безразлично. Я пошла в палатку и начала стелить постель.

— Ну, будем там, наверху, продолжать или начнем здесь ворочать? — спросил Солтан, когда мы утром собрались на стройплощадке.

— Чего ж воду в ступе толочь?! — сердито отозвался бульдозерист. — Решили ведь вчера!

Гариб не смотрел на меня. Конечно, они теперь будут думать, что я заодно с мужем!

— Ну тогда полезли наверх, — с несвойственной ему мрачностью отозвался Керемхан. — Ты как считаешь, Сария?

— Как решит бригада, — весело ответила я, довольная, что именно сейчас Керемхан вдруг обратился ко мне на «ты».

— А что, если вести работы параллельно? — с глубокомысленным видом предложил Солтан. — Как на Братской ГЭС. Полдня наверху, полдня внизу. По крайней мере, у начальника нервы будут в порядке.

— Что ж, это дело! — оживился Керемхан. — С утра, пока начальника нет, — наверху, а после обеда — на мосту, и вкалывать, пока дневную норму не дадим!

Предложение было принято единогласно.

Так в несколько необычных условиях началась моя трудовая деятельность. Сначала мне даже нравилась эта таинственная обстановка, было весело и немножко походило на игру. Потом стало обидно.

Мост Адиль не забывал — раза два даже присылал нормировщиков замерять нашу выработку, но той работой, которую мы делали наверху, тяжелой, изнурительной и очень важной (он ведь хорошо это понимал!), Адиль совершенно не интересовался. Я прятала от мужа свои исцарапанные, до крови ободранные руки, — он не должен знать, что, несмотря на протесты мужчин, я вместе с ними долблю камни, корчую пни, таскаю цемент. А я так мечтала, когда ехала сюда, что буду делиться с мужем всеми новыми впечатлениями, всеми мыслями... Адиль ничего не спрашивал о моих товарищах, о том, как они ко мне относятся. Неужели ему неинтересно?.. Разве дело только в том, чтобы выполнить план и уложиться в сроки? Я все отчетливее ощущала, что начинаю жить двойной жизнью: работа, товарищи, наши общие интересы — это одна жизнь, трудная, увлекательная, полная новых впечатлений, но она кончалась с окончанием рабочего дня. Возвращаясь в палатку, я становилась только женой начальника строительства. Всем своим видом Адиль давал понять, что моя работа — пустяки и не стоит о ней говорить. Я молчала.

Даже когда расширение русла было закончено, Адиль сделал вид, что ничего не произошло, хотя техник, которого он прислал, симпатичный молодой парень, весело поздравивший нас с первой победой, конечно, докладывал об этом ему.

Строительство дороги шло быстрыми темпами. Нужно было закончить основные работы до осенних дождей. Мост, который строила наша бригада, был частью большого, важного дела. Мы хорошо понимали это, и нас не нужно было подгонять.

Закончив расчистку русла, мы крепко взялись за «малыша» (так мы называли наш мост) и сразу стали опережать график. Адиль действительно мог не беспокоиться. Я больше не чувствовала себя здесь новичком. Расширились мои «теоретические познания», а главное, я научилась неплохо орудовать ломом, подавать камни, готовить раствор, а при случае и сгрузить стройматериалы.

У меня уже почти не болела спина — в обед мы даже иногда играли в теннис, а вечером я занималась хозяйством: готовила, стирала, гладила...

Каждое воскресенье я отправлялась в район на базар.

— Может быть, и нам что-нибудь захватишь, Сария-ханум? — спросил как-то Солтан, подходя к машине.

— А что?

— Ну чего-нибудь... мяса, яиц, овощей, да что хочешь.

— Ясно, — усмехнулась я, включая мотор. — Будет сделано.

Так я сказала, хотя и сознавала очень хорошо, что Адилю это не понравится. Жена начальника строительства покупает продукты для рабочих, — а как же авторитет?

Поддерживать авторитет мужа вообще оказалось довольно мучительно. Когда я готовила ужин и вкусный запах жареного мяса разносился по лагерю, мне было не по себе. Ведь ничего не стоило сделать лишний десяток котлет, раз уж я все равно вожусь с мясорубкой, а ребята были бы сыты. Я стала хитрить: когда Адиля не было, быстренько готовила для них какое-нибудь нехитрое кушанье и относила в палатку.

Как-то зайдя туда, я увидела, что Гариб сидит в одних брюках, а майка и ковбойка висят на ветке.

— Сами стирали?

— Сам.   Заметно?  Не  очень-то у  меня  получается. И в армии не научился.

— Н-да... Приносите, когда высохнет, хоть поглажу. У вас ведь нет утюга?

— Что вы, зачем? Это я просто не успел отнести в деревню, мне там стирает одна женщина.

— Ну, раз уж не успели, приносите.

Конечно, он ничего не принес. После работы я разогрела утюг, сама сняла рубашку с ветки и выгладила. Гладила я ее почему-то очень старательно, хотя знала, что в ней не на концерт идти. Я заметила, что Гариб никогда не застегивает ковбойку на все пуговицы, поэтому отвороты выгладила и изнутри. В общем, когда я сложила рубашку, она была словно из магазина. Я как раз любовалась делом своих рук, когда подъехал Адиль.

— Чья это рубашка? — спросил он, входя.

— Бульдозериста, Гариба.

— И что это ты вдруг решила на него стирать?

— Да он сам стирал, я только погладила, пуговицу вот пришила.

— Странно... Не понимаю, зачем тебе это нужно...

Он взял мыло и полотенце и пошел к реке. Когда он спустился вниз, я взяла ковбойку, побежала к палатке рабочих, быстро положила рубашку на койку Гариба, потом не спеша, степенно вернулась и стала накрывать на стол. Приготовила салат. Положила ножи, вилки. Разлила суп по тарелкам и разогрела жареное мясо. В маленький хрустальный графинчик, привезенный из Баку, налила ледяной речной воды. Рядом поставила стакан с тюльпанами, которые нарвала у подножия горы. Стол выглядел прямо празднично.

Адиль вернулся веселый, розовый от холодной воды. Мы с удовольствием принялись за еду — аппетита нам обоим не занимать.

С гор дул прохладный ветерок, несущий аромат цветущих диких яблонь, трава кругом была зеленая и много цветов. Хорошо!

Из палатки рабочих послышался смех и громкие голоса. Керемхан неожиданно высоким, звонким голосом запел веселую старинную песенку о дочери хаджи.

Пел он здорово. Да и песенка была задорная!

 

Если тебя отдадут за меня,
Толстую дочь хаджи я выставлю за дверь.

 

Я рассмеялась.

— Адиль, ты чего такой кислый? — Мне хотелось, чтобы ему было весело.

— Да я вовсе не кислый. Удивляюсь только, как ты можешь смеяться?! Неужели не понимаешь, что это пошлость!

Я удивленно посмотрела на мужа — первый раз он говорил со мной резко. Он, видимо, очень рассердился, даже лицо покрылось пятнами, а' ведь он такой сдержанный. Непонятно... Может быть, я действительно очень глупа и смеяться тут нечему. Ну и что? Все равно весело: «Толстую дочь хаджи я выставлю за дверь».

«Ну зачем ты сердишься, Адиль? — думала я, с тоской наблюдая, как он кладет варенье в чай и размешивает его ложечкой. — Может, ты и прав, но мне было смешно!.. И знаешь, сердись не сердись, а если Гарибу или Керемхану надо будет погладить рубашку, я поглажу. И тебе придется к этому привыкнуть, иначе я не могу».

— Полежи, Адиль, ты устал сегодня.

— А ты?

— А я пока уберу со стола.

Адиль ничего не ответил, встал и пошел в палатку. Я вымыла посуду, поставила чайник — после ужина Адиль всегда пил чай.

Как хорошо кругом!

Снежная вершина вдали, похожая на парящего в небе белого орла, зеленые молчаливые горы, аромат цветущих яблонь... Мне захотелось стать самой прекрасной и сильной — слиться с этой торжествующей 'красотой...

Я умылась, взяла зеркало и стала расчесывать свои короткие волнистые волосы, которые вечно почему-то путаются.

Адиль лежал на кровати и держал перед собой газету, но смотрел на меня.

— Ты что это прихорашиваешься, — спросил он, зевнув, — собираешься на концерт самодеятельности?

— Нет, Адиль, не на  концерт.  Поиграть в теннис.

— Разве здесь есть корт?

— Гариб своим бульдозером такую площадку выровнял, что лучше всякого корта. Он меня вчера в обед обставил с позорным счетом. Должна же я взять реванш! А ты ложись, отдыхай. Приду — чай будем пить.

Он ничего не ответил и снова взял газету. Я достала ракетку.

— Ну я пошла, Адильджан. Пока!

Солтан играл с Керемханом. Гариб сидел на большом камне и перочинным ножом вырезал из куска дерева чубук. Увидев меня, он встал и принес мне табуретку.

— Вот, Сария-ханум, полюбуйся на своего приятеля, — Керемхан кивнул на Солтана. Керемхан и Солтан давно уже были со мной на «ты», только Гариб, видимо, считал это недопустимым. — Сто потов с него согнал! А еще рыпается! Держи гол! — крикнул Керемхан, сильным, точным ударом посылая мяч за сетку.

— Цыплят по осени считают! — откликнулся Солтан, отбивая мяч.

— Обставят они нас с вами, Солтан!.. — пожаловалась я.

— Ничего, Сария-ханум, мы им еще покажем! Дай только разыграться!..

И правда, на этот раз Солтан выиграл и начал дразнить приятеля.

— Ну, это я тебе просто фору дал, — шутливо отмахнулся Керемхан. — Сарию-ханум не хотелось расстраивать.

— Дождешься от тебя милости, как же! — Солтан вытер платком потное красное лицо и, очень довольный собой, пошел умываться.

— Вставайте, что ж вы? — сказала я Гарибу, вынимая из чехла ракетку, и сбросила на траву свою куртку.

Бульдозерист не спеша поднялся, повесил на ветку мою куртку и, глядя в сторону, произнес словно нехотя:

— Давайте...

«До чего же он уверен в себе! Противный! Ему даже лень играть со мной по-настоящему. Ну ладно, я ему сейчас покажу!»

— Знаешь что, Гарибджан, — заметил Керемхан, внимательно следивший за нашей игрой, — тебе сегодня несдобровать, Сария-ханум играет как зверь!

Я и правда хорошо играла и не могла понять, почему так легко проиграла Гарибу вчера, — ведь в техникуме я была одной из лучших теннисисток!.. Солтана и Керемхана я обставляла запросто, а Гариба — ни разу, хотя он не так уж хорошо играл. Это было непонятно и злило...

Сегодня я надела легкое короткое платье с рукавами по локоть и теннисные туфли, чтобы было легче. Я носилась по площадке как сумасшедшая, давала резаные мячи, мазала, спорила, обижалась... Солтан болел за меня, Керемхан — за Гариба. Один раз я даже замахнулась на него ракеткой, когда он особенно ревностно защищал друга. Керемхан закрыл голову руками и отбежал в сторону.

— Убьет, ей-богу, убьет!.. Вы, ребята, подальше от нее!

Гариб играл молча и серьезно; он, казалось, даже не слышал Керемхана. Спокойно, равнодушно поглядывал он на меня, видимо не сомневаясь, что обыграть его мне не под силу. Это взбесило меня, и я поклялась себе: умру, но выиграю. Однако я все время отвлекалась от игры — следила не столько за мячом, сколько за невозмутимым лицом Гариба. А он не давал мне ни малейшей передышки: точными, сильными ударами посылал мяч то туда, то сюда, и я носилась по площадке потная, злая... Иногда он чуть заметно улыбался и тут же отворачивался, замечая мое бешенство.

Разумеется, он снова обставил меня — я не выиграла ни одного сета.

— Дайте, пожалуйста, куртку, вы очень высоко ее повесили, — сквозь зубы процедила я, когда мы кончили играть.

Гариб снял куртку с ветки и подал мне, держа двумя руками. Я сделала вид, что не заметила его подчеркнутой вежливости, — мне не хотелось его благодарить.

— А может, со мной сыграешь? — спросил Солтан.

— Нет, хватит на сегодня, — бросила я. Играть мне уже не хотелось.

— Ну, раз не хочешь играть, давай черешню с нами есть, — сказал Керемхан, выходя из палатки с целым решетом черешни. — Первая в этом году.

Мы уселись на траве. Я ела черешню, далеко выплевывая косточки. Гариб снова принялся за чубук — перочинным ножом он вырезал на нем затейливый узор. Вдруг я заметила, что он, улыбаясь, смотрит на меня.

— Что вы смеетесь?! — набросилась я на него. — Рады, что обыграли?

— Да нет... — Он махнул рукой. — Просто смотрю, как вы далеко косточки выплевываете. Когда я был маленьким, мы состязания устраивали: наберем в рот воды — и кто дальше брызнет... Смешно...

— Значит, я вам сейчас кажусь девчонкой?

— Что ты! — поспешно вмешался Керемхан, встревожено посмотрев на Гариба. — Он просто шутит!

— Почему? — усмехнулся Гариб. — Разве это так уж плохо — стать снова ребенком? Если бы вернулось детство...— задумчиво проговорил он, не отрывая глаз от своего чубука.

— Что бы вы сделали? — с интересом спросила я.

Гариб не ответил, только сдвинул свои густые брови. Легкий ветерок поднял его светлые волнистые волосы, и лицо его вдруг стало мягким, задумчивым.

«Почему с Керемханом и Солтаном мы на «ты», — думала я, — а вот с ним не получается? Ведь даже и Адиль невольно отделяет его от других... не открыто, конечно, — в душе. Почему?»

Послышался грохот — это трехтонка привезла долгожданные трубы. Мы быстро сгрузили их.

Странно было видеть чугунные трубы на свежей траве, среди ярких цветов. Они были огромные, черные, кое-где покрытые ржавчиной. Однако я заметила, что рабочие смотрят на них с удовольствием, особенно Гариб.

«Да, так что же ты сделал бы, если бы вернулось детство?» — подумала я, но не спросила.

— Ой, засиделась, Адиль-то, наверное, уже встал. — Я вскочила. — До завтра, ребята, спокойной ночи.

Адиль сидел около палатки и аккуратно очиненным карандашом записывал что-то в тетрадку.

— Ты давно встал? — спросила я виновато. — Сейчас будем чай пить. Ты знаешь — трубы привезли!

— Я видел.

— Здорово, правда?

— Что здорово?

— Ну, вот эти трубы!.. Черные, огромные и на яркой траве. Что-то в этом есть таинственное, захватывающее...

— Что же здесь захватывающего, глупышка? Ржавые чугунные трубы...

Он улыбнулся, как всегда, ласково и снисходительно.

— А знаешь, Адиль, бульдозерист опять меня обыграл!

— Что ж это ты? Досадно, наверное?

— Ой, ты себе представить не можешь, до чего я разозлилась!  Почему-то совершенно уверена была, что уж сегодня-то его одолею... Тебе с вареньем?

— Пожалуй...

Я положила в вазочку любимого варенья Адиля — кизилового. Потом налила чаю — себе крепкого, Адилю пожиже (он считает, что крепкий чай вреден).

— Знаешь, Адиль, мы сегодня здорово работали. Если так дело пойдет и дальше, очень быстро управимся с мостом.

Он ничего не ответил.

— Адиль, а после этого моста мы будем строить там, за красной скалой? Он молча кивнул.

— Как все-таки здорово, что мы с тобой приехали сюда! — сказала я. — Кончится строительство, мы уедем, а мосты останутся. Это как добрая память о нас... Люди будут ездить туда, за перевал, на фермы, и не будут знать, кто построил этот мост, а построили его мы! Правда, здорово?

— Конечно.

— А знаешь, эти строители очень дельные ребята, серьезные... Гариб, оказывается, даже учится заочно в строительном институте. Инженером будет, представляешь!

— Это он тебе сказал?

— Нет, Солтан. Вчера увидела я у него «Физику»... ну и спросила Солтана. Я тоже хочу поступить на заочный. Как ты думаешь?

— Можно, если хочешь... Между прочим, этот бульдозерист очень красивый парень, — сказал Адиль, вертя в руках подстаканник. — Ты не замечала?

— Красивый... — ответила я не сразу. — Гариб красивый парень, но что-то в нем есть неприятное... Не знаю, как сказать... Понимаешь, скрытный он очень, а иногда грубит ни с того ни с сего... неровный какой-то... И на смех поднять любит. Он тут как-то у меня увидел «Конструкции мостов» — знаешь, какую физиономию состроил! Сам учится, а другим нельзя…

— По-моему, ты выдумываешь.

— Может быть... А знаешь, он ведь танкистом был.

— Я слышал.

— Адиль, а ты совсем не был в армии?

— Не был. А ты почему спросила?

— Да так... Завтра закладываем основание моста. Закончим его, сяду за руль — и как газану! Первой проеду по мосту. И прямо туда, на фермы, за перевал!

— Ты что же, одна туда собралась? — с улыбкой спросил Адиль.

— Что ты! С тобой, конечно! Мы немного помолчали.

— Знаешь, мне иногда почему-то кажется, что там, за перевалом, не просто обычные животноводческие фермы, а какая-то таинственная страна, и люди там говорят на каком-то своем языке... И все счастливы...

— А разве ты не счастлива, Сария?

— Нет, я счастлива, конечно, но там все, все счастливы! Как при коммунизме! Понимаешь? Вот такое чувство.

Адиль не ответил, взглянул на перевал и слегка пожал плечами.

Солнце село.

Я долго не могла заснуть.

Из палатки рабочих доносился смех. Им было весело. Строители... Строители моста, я тоже строитель... Почему у Адиля такое плохое настроение?.. Два дня подряд я не выиграла у Гариба... Здорово он бьет!.. И работает здорово... Господи, о чем я думаю?

Я перевернулась на спину и в дверь палатки стала глядеть на темное небо. Мерцают звезды... Река шумит в ущелье... Мы строим мост... Да, мост...

Утром мы с Адилем поднялись рано и спустились к реке — умыться.

Вода была такая прозрачная, что можно было разглядеть каждый камешек на дне. Солнце освещало долину косыми скользящими лучами. В лесу не умолкая пели птицы.

Когда мы возвращались в палатку, я с удивлением увидела, что Солтан, Керемхан и Гариб выстроились в ряд посреди дороги. На них были только майки и трусы. Оказывается, ребята собирались бежать наперегонки. Я быстро сунула в руки Адилю мыло и полотенце и встала рядом с ребятами.

— Побежишь? — удивленно спросил Керемхан. — Но У нас жесткие условия, и для дам скидки не будет — всем отставшим по пятнадцать оплеух от чемпиона.

— Идет! — не раздумывая воскликнула я. — Готовьте щеки!

— Раз-два-три! — скомандовал Керемхан.

Стометровку я бегала в техникуме лучше всех. Оттолкнувшись от большого платана, который обозначал финиш, я в том же темпе бросилась обратно. И прибежала первой. Последним оказался Гариб — он был тяжеловат для стометровки.

— Здорово! — задыхаясь, проговорил Керемхан.— Вот бегает!

— Комплименты потом! — коротко бросила я. — Подставляйте физиономии!

Они встали рядом и смешно надули щеки. Отшлепав Солтана и Керемхана, я подошла к Гарибу.

— Так ничего не выйдет, — я окинула его взглядом с ног до головы, — вам придется нагнуться.

Он со вздохом взглянул на товарищей, улыбнулся и наклонился ко мне.

— Не жалей  его,  Сария-ханум, — подзадорил   меня Солтан,— вспомни вчерашний теннис.

Гариба я отхлопала на совесть.

— Ну? — спросила я, когда он смущенно потирал то одну, то другую щеку. — Еще побежим?

— Нет, — засмеялся Гариб, — набегался. Лучше в теннис приходите играть.

Позади послышался шум мотора. Мы обернулись. Наш газик промчался мимо. Адиль сидел за рулем. Что такое? Куда ему понадобилось так срочно? Он даже ничего не сказал мне.

Я пошла в палатку. Муж уехал без завтрака. Ничего не понимая, я стояла посреди палатки и почему-то смотрела на куртку Адиля, брошенную на стол. Она была от того самого спортивного костюма, который я заказывала для мужа по своему вкусу. Костюм был простой п в то же время очень элегантный, и очень шел Адилю, В нем как-то незаметна была его солидность, степенность, и казался мне он совсем близким, простым пар нем.

Сейчас я смотрела на куртку Адиля и уже не замечала ни аромата цветов, ни яркой зелени, ни веселого пения птиц. Кругом словно образовалась мертвая, немая пустота.

Я  налила  себе чаю, намазала  масла  на  хлеб.., вдруг отчетливо ощутила, что не смогу сейчас проглотить ни куска, что-то мешает мне. Тогда я взяла куртку Адиля и повесила ее на вешалку, которую раньше прибила к дубу рядом с палаткой. Теперь я ее не видела.

Утро было удивительное: тихое, свежее утро в горах.

Солнце словно парило над горами. Река шумела внизу как-то особенно весело и беззаботно...

Мимо прошел Гариб, — наверное, направлялся к стройплощадке. Лицо, как обычно, спокойное и серьезное, а мокрые, потемневшие волосы колечками спускались на лоб. Видимо, после утренней пробежки мылся в нашей холодной, бурной речке. Гариб кивнул мне, веселая улыбка мелькнула у него на лице, но он вдруг почему-то отвернулся.

Я вспомнила, что еще не причесывалась сегодня, вернулась в палатку и, усевшись перед маленьким складным зеркалом, стала приводить в порядок волосы. Потрогала рубец на левой щеке. Вчера я несколько раз замечала, что Гариб смотрит на него.

Когда я была девчонкой, меня мучил этот шрам — я его стеснялась, а сейчас мне показалось, что он даже придает моему лицу некоторую оригинальность. «Интересно, Гариб это заметил?» — подумала я. От этой неожиданной мысли почему-то стало легко и весело — на работу я отправилась в прекраснее настроении.

— Вот, Сария-ханум, подпиши-ка, — сказал Солтан, протягивая мне авторучку и какую-то бумагу.

В ней значилось, что члены бригады строителей, Солтан Гусейнов, Керемхан Ибрагимов, Гарибджан Велиев и Сария Джафарзаде, начали укладку ферм этого моста.

Я тщательно вывела свою фамилию под их подписями и стала осматривать фундамент. На душе у меня было ясно и радостно, как в большой праздник.

— Порядок! Можно начинать! — крикнула я ребятам. Солтан сунул бумагу в бутылку из-пед пива, тщательно запечатал ее и замуровал в фундамент.

— Двадцать один залп из семнадцати орудий— огонь! — крикнул Керемхан и протянул к нам руки. Мы — Гариб, Солтан и я — были у него сегодня помощниками, подавали камни.

Я передавала Солтану тяжелые шершавые камни и думала: почему не мне пришло в голову составить такую бумагу? Никогда бы не догадалась, а ведь как здорово! Хорошие они ребята — дали и мне подписать, а какой я еще, в сущности, работник? Для меня началась новая жизнь — новые отношения с людьми, новые обязанности. Как я буду жить теперь, когда становлюсь настоящим строителем? Товарищи у меня замечательные, мне с ними легко, весело. Правда, это больше касалось Солтана и Керемхана, с Гарибом все было не так просто — он словно стеснялся меня... И у меня к нему было какое-то странное отношение: почему-то молнией промелькнула мысль, когда я ставила свою подпись рядом с подписью Гариба, что бумага, которую мы подписывали, похожа на брачное свидетельство. Надо же — такая нелепость!

— Жалко, что Адиль уехал! — сказала я Гарибу.— Он бы тоже подписался. Правда?

— Конечно, — невозмутимо отозвался тот. — Начальник же!

Мне почудилась скрытая издевка в этих словах, и я быстро взглянула на Гариба— лицо у него было совершенно серьезное. Почему он так ответил?

Я взяла пустое ведро и пошла за раствором.

Гариб догнал меня.

— Дайте, Сария-ханум! Это не ваше дело, — вразумляюще произнес он, протягивая руку к ведру. — Раствор очень тяжелый.

— Ничего, я нe из слабеньких!

Бульдозерист не стал уговаривать — просто разжал мои пальцы, отнял ведро и, не взглянув на меня, пошел к бадье. Я хотела сказать что-нибудь очень злое, очень язвительное, но ничего не придумала. Через минуту он вернулся, неся полное ведро, а я смотрела на него и злилась.

Настроение испортилось. Вспомнила, что Адиль уехал, не простившись, даже не позавтракав... А этот противный Гариб говорит о нем таким тоном...

— Сария-ханум! — снова обратился ко мне Керемхан. — На другом месте работать будешь, вспоминай Кизиловый мост. (Мы так прозвали наш мост — вокруг росло очень много кизила.)

— Да... — вздохнул Солтан. — Это еще неизвестно, кто где будет работать...

— А я думаю, что Сария-ханум теперь никуда не уйдет. Всегда будет работать вместе с нами, — задумчиво произнес Гариб.

Я чуть не подскочила от возмущения:

— Почему это вы так уверены?

— Потому... — Гариб медлил, видимо наслаждаясь моей злобой. — Вы же подписали бумажку. — Он кивнул в ту сторону, где была замурована бутылка. — Теперь нам с вами просто невозможно расстаться.

Я молча глядела на Гариба и, как всегда, не могла понять, шутит он или нет. Мне вдруг показалось, что, говоря «мы», он имеет в виду только нас двоих, и я снова подумала, что та бумажка похожа на брачное свидетельство. Мне стало страшно: Гариб говорил подчеркнуто, будто не сомневался, что все именно так и будет...

— Я вовсе не считаю, что связана этой подлисью! — Я деланно засмеялась. — Так что лучше не рассчитывайте.

Гариб спокойно и грустно посмотрел на меня и ничего не ответил.

Какая-то трехтонка, призывно сигналя, показалась из-за поворота и подкатила к нам.

Наши рабочие и три грузчика, приехавшие с машиной, стали разгружать бочки с цементом и другие стройматериалы. Я пошла в свою палатку. Было уже время обеда.

Обед, как всегда, приготовила вкусный — за время замужества чему-чему, а уж этому я научилась. Но есть мне не хотелось — странное поведение Адиля не давало мне покоя. Конечно, если бы я не побежала с ними наперегонки, а быстренько вернулась домой, он не уехал бы, не простившись. Но почему, собственно, я не должна была бежать? Ерунда! И завтра побегу, если это теперь их ежедневная зарядка! А ты, Адиль, не прав. Мы здесь не в гостях у твоих родственников, я работаю, они мои товарищи, и я веду себя с ними так, как считаю нужным.

Адиль очень любит плов, поэтому я принялась перебирать ркс, хотя мне очень хотелось просто полежать в тени, а не возиться со стряпней. К тому же обед у меня был готов еще с вечера. Ну ничего, зато хоть теперь Адиль будет доволен.

Я постелила белую крахмальную скатерть, достала банку консервов, которые очень любил муж, и, уставив стол произведениями своей домашней кулинарии, вернулась на работу, так ничего и не поев. Мне хотелось поужинать вместе с Адилем, а он все не приезжал.

До самого вечера мы выкладывали стены моста, помогая Керемхану.

— Что, устала? — несколько раз ласково обращался он ко мне. — Ничего, на то мы и строители! «Мы наш, мы новый мир построим!» — неожиданно пропел он. — Понимаешь?

«Мы строим новый мир», — думала я, и этим новым миром почему-то казались мне те таинственные животноводческие фермы, в горах под самыми звездами, к которым .проехать можно только по нашему мосту. По-нашему, потому что в его основании лежит записка с нашими подписями — моей и Гариба. Нет, почему же только моей и Гариба? А Солтан, Керемхан? Нас же четверо!

— Да! — сказал Керемхан, устало отирая со лба пот, когда солнце уже стало клониться к западу. — Неплохой, между прочим, мостик получается. Ох, представляю себе: кончим, Сария-ханум сядет за руль, посадит рядом начальника, даст газ и... по нашему мосту! Здорово!

— А почему ты думаешь, что Сария-ханум сядет за руль? Начальник, наверное, сам захочет первую машину по мосту провести, — сказал Солтан.

— Непохоже! — усомнился Керемхан. — Мне кажется, она никому руль не отдаст. Верно, Сария-ханум?

— Вообще верно, — ответила я, обращаясь почему-то к Гарибу. — Если уж я сижу в машине, люблю сама держать руль.

— Но для начальника-то нашего, наверное, сделаете исключение? — Гариб насмешливо взглянул на меня.

— Для него — конечно! - с вызовом ответила я.

Гариб посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом.

...Адиль вернулся около четырех. Оставив газик у палатки, направился прямо к нам. Он казался веселым — я никак не ожидала этого сегодня.

— Ну, ребята, как дела?

— Да ничего, не жалуемся...

— Мне сегодня звонил министр... Кажется, там довольны нашей работой...

Я взглянула на Гариба. Он улыбался. Это была та самая дерзкая, вызывающая улыбка, которую я видела на его лице в день нашего приезда. Мне показалось, что он снова стоит на краю пропасти и усмехается, наслаждаясь моим ужасом...

— Я доложил о нашей работе. Ваши имена упомянул.— Адиль сделал многозначительную паузу и посмотрел на Солтана. — Просил, чтобы к нам на стройку прислали кого-нибудь из газеты. Пусть посмотрят, оценят... Может быть, и очерк напишут.

У Солтана и Керемхана были совершенно непроницаемые лица. На начальника они не глядели. Бульдозерист же не прятал глаз, он смотрел все так же дерзко а насмешливо, но почему-то не на Адиля, а на меня...

— А зачем он нужен, очерк этот? — спросил Солтан

— Как это зачем? — искренне удивился Адиль.

— Пойдем, Адиль, ты, наверное, есть хочешь. Голодный утром уехал.

Адиль недоумевающе посмотрел на меня, потом на остальных. Повернулся и, не сказав больше ни слова, пошел вслед за мной к нашей палатке.

Когда, переодевшись, он сел за стол, из палатки рабочих послышался громкий смех.

Я положила плов в тарелку и поставила ее перед Адилем.

— А ты?

— Я не хочу... Я ела...

— Ну как же я один?…

— Подумаешь, больше достанется, — попыталась я пошутить.

Адиль охотно улыбнулся мне в ответ.

— Да, Сария, понимаешь, доволен мной министр...

Из палатки ребят опять послышался смех.

— Неплохо для начала, как ты считаешь?

— Конечно, Адиль.

 

Если тебя отдадут за меня,

Толстую дочь хаджи я выставлю за дверь, —

 

отчетливо донеслось до нас.

Адиль брезгливо поморщился.

— Ты с ними все-таки будь построже, — сказал он, кивнув в сторону той палатки.

— Что значит «построже»?

— Неужели непонятно?

Я пожала плечами.

— Ты еще есть будешь?

— Нет, Сария, спасибо, наелся.

Он встал из-за стола. Я не смотрела на мужа, но все время чувствовала на себе его озабоченный, вопрошающий взгляд. С остервенением я терла полотенцем посуду. Одна тарелка даже сломалась — конечно, потому, что давно уже была треснута, — но я совершенно не огорчилась. Наоборот, мне казалось — если бы вся посуда разбилась на тысячу кусков, мне стало бы легче.

 

В окно камень залетел, Посмотри, ах, посмотри... —

пел Керемхан.

 

Адиль сначала читал газету, потом отложил ее, вошел в палатку и лег на кровать, прикрыв глаза рукой.

Я поставила кипятить чайник. Играть в теннис мне сегодня не хотелось. С Адилем тоже не хотелось говорить, Я сидела на траве у входа в палатку и смотрела перед собой. Долина впереди — глубокая, широкая и голубая, словно море в ясное безветренное утро... Вдалеке горы, сказочные, таинственные, покрытые легкой дымкой… А орел, парящий сейчас над ущельем, если захочет, может взлететь туда, на самую высокую гору, сидеть себе и смотреть на нас сверху. Мне хотелось разреветься. В чем дело? Я не могла этого понять, но чувствовала, что несчастна. И чем больше я слушала шум реки, смотрела на скрытые дымкой горы, на тихие светлые облака, медленно плывшие в высоте, тем все отчетливее становилось это чувство. Мне даже казалось, что кто-то оскорбил меня. Кто, чем — я не знала. Вот если б я могла летать… Почему люди не летают? Почему природа так их обидела? Тогда Гарибу не пришлось бы смеяться над моим испугом там, на краю пропасти.

А Керемхан все распевал свою песенку. Столько в ней удали, бесшабашности, отчаянной веселости!

Нет, не буду реветь!

Когда утром пришла на работу, меня встретили сдержанно. Товарищи, казалось, были чем-то озабочены. Понятно, я так и ожидала. Ведь они не могли знать моих вчерашних дум и сомнений, и сейчас я была им чужой. Гариб даже не взглянул на меня. Как он, наверное, меня презирает!

— Сразимся вечером? — с напускной веселостью спросила я Гариба.

Он осуждающе взглянул на меня, и я сразу почувствовала себя маленькой, жалкой девчонкой.

— Нет, сегодня не могу — нет времени, — сказал Гариб и отвернулся.

«Так тебе и надо — не будешь подлизываться!» — со злостью подумала я. Но промолчать, конечно, не смогла.

— Вы, однако, дорого цените свое время, — сказала я как можно язвительней.

Он посмотрел на меня тяжелым взглядом.

— Не так дорого, как ваш муж.

— Гариб! — строго прикрикнул на него Солтан. Но бульдозерист словно не слышал. Он подошел ко мне совсем близко и продолжал, усмехаясь:

— Сария-ханум, передайте вашему супругу: мы работаем не для министра и не для вашего мужа.

— Послушай, — дернул его за рукав Солтан, — зачем ты все это Сарии-ханум говоришь? Она-то при чем?

— Да нет, почему же? — сказала я, глядя прямо в глаза Гарибу. — Я в точности передам мужу ваши слова.

— Да уж пожалуйста.

— Прекрати, Гариб, — резко перебил его Керемхан.

Вечером за чаем я спокойно, как будто это были какие-то пустяки, передала мужу «просьбу» бульдозериста. Адиль промолчал.

Я подождала немного и встала.

— Пойду поиграю в теннис.

Когда я пришла, Солтан играл с Керемханом. Гариб лежал на траве у входа в палатку и, заложив под голову руки, смотрел в небо. Он не встал.

Как только Солтан и Керемхан кончили партию, я сняла куртку, взяла ракетку и тоном, не допускающим возражений, обратилась к Гарибу:

— Вставайте! Будем играть! Между прочим, вашу просьбу я выполнила — доложила начальнику.

— Очень вам благодарен.

— Не стоит!

Гариб постепенно развеселился. Я заметила, что сегодня он явно старался проиграть, словно чувствовал себя виноватым: бил неточно, давал легкие подачи, пропускал мячи.

— Вы совершенно напрасно щадите меня, — сказала я как можно небрежнее. — Можете быть уверены, что я не нуждаюсь в поблажке. Играйте всерьез или давайте бросим.

— Хорошо, — ответил он. — Будем играть всерьез.

Через несколько минут я уже металась по корту, не успевая отбивать мячи.

Когда мы кончили с привычным уже для меня результатом, я накинула куртку и села на траву рядом с Солтаном и Керемханом.

— Сария-ханум, — обратился ко мне Солтан, — ты не сердись на Гариба.

— И не думаю, — сказала я, покусывая травинку.

— Правда, не сердись. Ведь он почему так взъерепенился — мост этот нам сейчас дороже всего. А нравится наша работа начальству или не нравится, это дело десятое. Ну и обидно, конечно, когда твой супруг не понимает, что не за его «спасибо» мы здесь вкалываем.

Керемхан молчал, о чем-то размышляя. Гариб сидел, уставившись в землю. А на Солтана нашло: он все говорил и говорил. Торжественно, с глубокой убежденностью!

— Мы работаем для людей! Хотим как можно скорее построить мост, чтобы легче было добираться к фермам. Только об этом мы думаем. И наш прежний начальник тоже думал о людях, а не о том, чтобы министру понравиться! Это все показуха. Последний человек тот, кто работает напоказ. А вообще — да здравствуют строители!— неожиданно кончил он, словно желая шуткой замаскировать необычную свою торжественность.

Некоторое время все молчали.

— Завтра выходной, домой пойдете, к своим? — спросила я Солтана.

— Нет. На завтра у нас грандиозные планы — на охоту собираемся.

— На охоту?! — воскликнула я. — А мне можно с вами?

— Не пойдет, Сария-ханум. Не дамское это занятие — мы ведь на медведя идем.

— Ну и что же? И я пойду на медведя!

— А не боишься?

— Вот еще!

— Ну что с тобой делать! Ладно, иди ложись спать. Пойдем на рассвете.

— Возьмете?! — обрадованно воскликнула я. — Тогда спокойной ночи!

Адиль сидел над бумагами. Я разобрала постель, положила Адилю на ужин несколько кусков мяса и поставила миску с катыком.

Переоделась. Делать было нечего, ложиться спать рано. Я вынесла из палатки табуретку и села в стороне, чтобы не мешать Адилю. Темнело. Фонарь, висевший у входа в палатку, освещал лицо Адиля и бумаги, лежащие перед ним.

Я смотрела на мужа, и мне было скучно. Каждый раз когда Адиль садится за отчет, у меня от зевоты сводит скулы. Начинает казаться, что он уже тысячу лет сидит над этими бумагами и никогда не кончит... Я закинула руки за голову и, зевнув, с хрустом потянулась. Потом вздохнула... Адиль положил карандаш и внимательно посмотрел на меня, стараясь в темноте разглядеть выражение моего лица.

— Ты что вздыхаешь? — спросил он. — Вообще, что происходит с тобой, Сария?

Я пожала плечами. Адиль снова склонился над бумагами.

«А в самом деле, что происходит? — подумала я. — Ничего особенного, просто спать хочу».

Но спать я не пошла, сидела тихо, стараясь не отвлекать Адиля. Мысли мои словно растворились во мраке. Далекие огоньки, мерцавшие по ту сторону ущелья, казались в этой непроглядной тьме бортовыми огнями судов в безлунную осеннюю ночь. Сразу вспомнился Баку, отец, сестренки... Дул прохладный ветерок. Пахли ночные цветы. Тихо... Вдруг где-то высоко в горах сорвался большой камень и с грохотом покатился по склону. Через несколько секунд в глубине ущелья раздался глухой шум — камень достиг дна.

— Адиль, — вспомнила я и сразу оживилась, — мы завтра на охоту идем! На медведя!

Он поднял голову и внимательно посмотрел на меня.

— На охоту? Ну что ж, идите. Я слышал, охота на медведя очень интересна.

— А ты не хочешь пойти?

— Нет, у меня срочная работа.

Странная вещь! Спокойствие мужа разозлило меня. Я ведь побаивалась, что он рассердится, даже не сразу решилась сказать. Да, странные мы, люди. И не поймешь, что нам нужно...

Я вошла в палатку, разделась и стала рассматривать себя в маленьком зеркале. Мне часто говорили, что я красива, но это как-то мало меня интересовало. Сейчас я с каким-то злым удовлетворением разглядывала свое лицо, шею, волосы. Красива... Ну и что?

Я легла. Но сон не шел ко мне. Чувствовала, что полна сил, что существо мое слито с этой темной ночью, благоухающей, полной таинственной жизни. Как я могу спать, когда вокруг все живет!

Я долго ворочалась на своей раскладушке. Все мои приподнятые мысли уже давно улетучились, а заснуть я так и не могла — тюфяк, казалось, был набит колючками.

Адиль кончил работать, погасил, фонарь и стал раздеваться. В палатке было темно. Я слышала, как скрипит раскладушка под тяжестью его тела, и уже не чувствовала себя ни молодой, ни сильной... Наоборот, теперь мне казалось, что я одинока, затеряна в этой бесконечной ночи... Потом стала думать о завтрашней охоте и заснула.

Едва начало светать, я тихонько поднялась и побежала к речке.

Когда я вернулась, Адиль уже проснулся. Он лежал, заложив руки за голову, и смотрел на виднеющийся вдали темный лес. Я причесалась, надела куртку и стала укладывать в чемоданчик еду на всех: хлеб, сыр, котлеты.

— Будь здоров, Адиль, — сказала я, наклонившись к нему. — Не скучай. Какао в термосе, котлеты я поджарила. А может быть, все-таки соберешься с нами?

Он покачал головой.

— Возьми и термос. Я обойдусь без какао.

— Зачем? Не надо. До свидания, Адиль.

— До свидания.

Мне вдруг стало жалко его, особенно когда он предложил взять термос. Я даже чуть не заплакала. Вышла из палатки и остановилась: «Может быть, не идти?»

Но ребята уже ждали у своей палатки. Увидев меня, Керемхан замахал рукой: «Пошли!»

— У-у! — разочарованно    протянула    я,    подойдя    к ним. — У вас у всех ружья, а я как же? Керемхан засмеялся.

— Тоже мне, охотник! Ну ничего, я тебе свое дам, если медведя увидим. А если оправдаешь доверие — не струсишь, к следующему разу двустволку тебе купим. Пошли!

Сначала мы шли тропой, той узкой тропой, которая ведет к высокогорным фермам и которую вскоре заменит наша шоссейная дорога. Потом свернули на запад и пошли лесом. Я первый раз была в таком лесу: мощные стволы столетних каштанов, огромные обломки скал, густо поросшие мхом. Сумрачно, страшновато. В густой, по колено траве, кое-где виднелись голубые и красные тюльпаны; в полумраке леса они, казалось, дремали. Птиц еще не слышно. Кажется, здесь никогда не ступала нога человека.

Мы шли гуськом по узенькой, едва заметной в густой траве тропке: впереди Керемхан и Солтан, за ними я, последний — Гариб.

Когда мы вышли на открытый, усеянный тюльпанами склон, солнце уже взошло и воздух наполнился ароматом, чуть-чуть напоминающим запах лимона. Тропинка вела наверх, к перевалу. Мы не пошли по ней, а свернули направо и через несколько минут опять очутились и лесу. Здесь тропинка терялась.

— Мы не заблудимся? — спросила я Солтана.

— Ну зачем же! А ты, между прочим, не устала? — не оборачиваясь, спросил он.

— Почему это я должна устать? Ты же не устал.

— У сестрицы Сарии львиное сердце! — засмеялся Керемхан.— Разве она признается!

— Ладно уж! Чем смеяться, лучше бы свое обещание выполнил. Давай ружье!

— До медведей еще далеко. А ружье тяжелое — устанешь.

— Не устану — давай!

— На, если тебе так хочется лишние три кило тащить. Стрелять-то умеешь?

— Стрелять? Оно заряжено? — спросила я, осторожно принимая ружье из рук Керемхана.

— А ты как думала! Смотри зря не пали. Солтан даст знак.

— Понятно.

— Ну вы, охотники! — прикрикнул на нас Солтан. — Нельзя шуметь — ведь в лесу. Рядом зверь может оказаться.

Значит, мы уже на охоте! В настоящем лесу! Но мне совсем не страшно. Наоборот, я чувствовала себя смелой, ловкой и была уверена, что мне ничего не стоит уложить на месте любого медведя. Пусть только попадется! Я никогда еще не встречалась с настоящей опасностью, — оказывается, это удивительно приятное ощущение!

Почему Гариб все время молчит? Неужели в такое утро у человека может быть плохое настроение? Я обернулась к нему:

— А ваше ружье заряжено?

Он удивленно взглянул на меня: «Кто же ходит на охоту с незаряженным ружьем?» — и утвердительно кивнул головой. У меня загорелись щеки.

— Чем пять раз головой мотать, лучше бы один раз языком пошевелили! — злясь на себя, бросила я Гарибу.

Это было не очень смешно, скорее грубо, но Гариб улыбнулся. Керемхан прыснул, плечи у него затряслись.

— Тише вы! — шикнул на нас Солтан. — Что за болтовня на охоте!

Послышался громкий шум, словно кто-то продирался сквозь чащу, ломая сухие ветки. Гариб отстранил меня, быстро прошел вперед и стал рядом с Солтаном. Все остановились, прислушиваясь. И снова все затихло.

Держа наготове ружья, мы осторожно пошли в том направлении, откуда слышался шум. Керемхан вынул из-за пояса большой охотничий нож.

— Видишь? — шепнул Солтан, показывая на землю. Ничего особенного я не видела.

— Что там? — шепотом спросила я Керемхана.

— Трава примята, — значит, прошел кто-то.

Я нагнулась: действительно, в нескольких местах трава была чуть заметно примята.

Мы осторожно шли по лесу, поднимаясь все выше, — впереди Солтан и Гариб, за ними я и Керемхан. При малейшем шорохе ребята замирали на месте и внимательно прислушивались, зорко оглядываясь по сторонам.

Мы двигались на запад. Начался крутой подъем. Подниматься по каменистому склону. было нелегко, приходилось цепляться за ветви, за выступы скал. Все молчали, слышалось только тяжелое дыхание.

Наконец подъем кончился, мы вошли в заросли кара-гата. Я сейчас же вспомнила, что медведи очень любят груши и ягоды карагата: в бабушкиных сказках они всегда лакомились ими.

Я шла, раздумывая, можно ли верить сказкам, как вдруг совершенно неожиданно увидела медведя. «Будто в кино!» — мелькнула мысль. Большой мохнатый медведь, поднявшись на задние лапы, смотрел на нас маленькими черными глазками. Смотрел совсем не враждебно, — казалось, он даже рад встрече. Поэтому, когда Солтан и Гариб выстрелили, я не сразу поняла, зачем они это сделали.

Едва дым рассеялся, я увидела, что медведь медленно поднимается с земли. Только тут я вспомнила, что держу в руках заряженное ружье. «Нужно стрелять!» — мелькнуло у меня в голове. И тут Гариб бросился к раненому зверю.

— Стой! — закричал Солтан, но разъяренный медведь уже обхватил Гариба лапами.

Ничего не соображая, я отшвырнула ружье и с диким, воплем бросилась к ним. Медведь, злобно рыча, старался повалить Гариба, а тот, схватив зверя за нижнюю челюсть, не давал ему открыть пасть. Через секунду медведь выпустил Гариба и с тяжелым хрипом повалился на бок нож Керемхана глубоко вошел ему в спину между лопаток.

Гариб отряхнулся, носовым платком стал вытирать кровь с лица. Солтан и Керемхан внимательно осмотрели его шею, руки, грудь.

— Пустяки! — заключил Солтан. — Царапины, до свадьбы заживут.

Керемхан взглянул на меня и засмеялся. Я вымученно улыбнулась, потом закрыла лицо руками и расплакалась.

— Это как же так? — удивился Солтан. — Такая храбрая женщина — и плачет!... А ведь правду сказал Керемхан, что у Сарии-ханум львиное сердце, — медведя не побоялась!

Я вытирала слезы и старалась не смотреть на Гариба. Только теперь я опомнилась и поняла, как нелепо вела себя: бросила ружье, подбежала к раненому зверю! И все это с диким визгом, как сумасшедшая!

Керемхан сжег кусочек платка и присыпал пеплом кровоточащие ссадины на лице и руках Гариба. Пепел не хуже йода дезинфицирует раны, это я тоже знала из бабушкиных рассказов.

Я посмотрела на лежащего в траве медведя и вздохнула. Мне все-таки не верилось, что этот добродушный мохнатый зверь мог бы причинить нам вред,— он так дружелюбно смотрел на нас... А мы его убили...

Ребята стали совещаться, как быть с медвежьей тушей. Наконец решили, что Гариб пойдет к знакомым пчеловодам— они живут неподалеку — и приведет лошадь.

Гариб перезарядил ружье и ушел.

Солтан и Керемхан начали свежевать медведя. Я с интересом наблюдала за их ловкими, быстрыми движениями. Подумать только, а я и не знала, что они к тому же еще и настоящие охотники!

Ребята все время шутили, старались развеселить меня. Но я все еще злилась на себя и потому отмалчивалась.

«А что, если Гарибу другой медведь встретится?» — вдруг пришло мне в голову, и я не удержалась, чтобы не спросить об этом вслух.

— Разберутся как-нибудь, — усмехнулся Солтан. — Ружье у него заряжено. — Он быстро, но внимательно посмотрел на меня и стал объяснять: — Медведь обычно не нападает на человека, уж если только какой-нибудь исключительный случай. Да и вообще они теперь редко попадаются. Мы вот десятый раз ходим на охоту и впервые встретили. Тебе просто повезло, Сария-ханум!

Мы расположились под высоким ветвистым орехом, Помня свои обязанности хозяйки, я достала из чемоданчика салфетку и расстелила на траве. Вскоре на ней появились все наши припасы: котлеты, рыбные и мясные консервы, сыр.

— Вот что, друзья, — заявил Солтан, — аппетит у меня сейчас такой, что, кажется, медведя сырым съем, и у вас, наверно, не хуже. Поэтому предлагаю на всякий случай отложить долю Гариба.

— Как раз об этом подумала, — сказала я, укладывая остатки обратно в чемоданчик.

Пообедали мы прямо-таки на славу, потом, сытые и умиротворенные, разлеглись на траве.

— Интересно, сколько же здесь мяса? — спросила я, кивнув на спрятанную под ветвями медвежатину.

— Килограммов семьдесят, пожалуй, — ответил Сол-тан.

— И куда ж вы его денете?

— Продать можно. Ведь медвежье мясо здесь считается целебным. А шкуру подарим тебе, если разрешишь.

— Зачем она мне? — рассмеялась я. — Я не Меджнун, чтобы ходить в звериной шкуре.

— Ну зачем же обязательно ходить? Перед кроватью расстелешь — зимой знаешь как приятно! Подарок будет, память о Кизиловом мосте.

— Я не люблю подарков.

— Не любишь подарков, возьми как добычу, ты ведь тоже участвовала в охоте.

— Ну, добыча — другое дело, — засмеялась я.— А что это там? — Я показала на пещеру внизу, среди зарослей. — Берлога?

— Где? — Солтан приподнялся. — Вот это? Пожалуй, берлога.

Я вскочила.

— Пошли посмотрим?

— Пошли.

Солтан зарядил ружье. Керемхан нехотя поднялся и тоже стал заряжать.

— Вы так готовитесь, словно там медведи сидят.

— Осторожность не мешает, — отозвался Солтан.— Этого мы ведь тоже не очень-то ждали, — он кивнул на распластанную на земле шкуру.

Мне стало страшно: вдруг там и правда медведи? Больше мне что-то не хотелось с ними встречаться. Выскочат из пещеры огромные лохматые чудовища и разорвут нас на части. А Гариб придет и найдет только наши растерзанные тела.

— Ты здесь побудь, Сария-ханум, — словно угадав мои мысли, сказал Солтан.

— Ну почему? — неуверенно возразила я. — И я пойду.

— Не стоит. — Солтан произнес это таким тоном, что возражать я не решилась.

Они достали фонари и вдвоем осторожно пошли к пещере.

Пока они там возились, мне было не по себе, А вдруг?..

— Пустая! — крикнул мне Керемхан, выходя из пещеры и перекидывая ружье за спину. — Можешь посмотреть, если хочешь.

Я вошла в пещеру и тотчас же выскочила оттуда, не успев разглядеть ничего, кроме груды прелых листьев. Воздух в берлоге был сырой и затхлый, а снаружи так хорошо! Я с наслаждением глотнула чистый горный воздух, снова ощутив тонкий запах лимона.

— Почему так долго нет Гариба? — вслух подумала я.

— Скоро придет, — сказал Солтан и улыбнулся. — Если только друзья не задержат.

— А у него на ферме друзья?

— Есть там одна армяночка... Старший пчеловод..,

— Пчеловод?

— Да, техникум окончила.

— Странно как-то, женщина — и вдруг пчеловод. И… красивая девушка?

— У-у! Красавица!

Я посмотрела на свои часики.

— Поздно мы вернемся сегодня. Адиль, наверное, скучает.

— Ничего, как Гариб придет, сразу отправимся. Да вот и он, легок на помине!

Я вздрогнула. Адиль прав — я совершенно не умею владеть собой. Ну чего ради, спрашивается, я сейчас вздрогнула?

Гариб ехал верхом, сзади него на крупе сидел мальчик-подросток. Мы побежали им навстречу. Гариб соскочил с лошади.

— Ну как ваш пчеловод? — неожиданно для себя задала я самый глупый вопрос, какой только можно было придумать.

Гариб удивленно взглянул на меня.

— А вы откуда о ней знаете?

— Земля слухом полнится.

Керемхан и Солтан засмеялись. Гариб укоризненно посмотрел на них и покачал головой.

— Ладно, чего уж! — хлопнул его по плечу Солтан. — Люди мы свои, одна бригада. Нечего тайны разводить!

— Да какие тайны? — пожал плечами Гариб.

— В самом деле, ну что за тайны? — язвительно заметила я. — Поболтал человек час-другой с девушкой.

Гариб снова удивленно посмотрел на меня. «Вам-то какое дело до этого?» — казалось, хотел он спросить. Но не спросил.

— Сария-ханум торопится, — объяснил Солтан. — Давайте сворачиваться.

Мы быстро навьючили медвежатину на лошадь, собрали вещи и тронулись в обратный путь.

Когда мы подошли к Кизиловому мосту, солнце было уже совсем низко. Ребята сняли с лошади вьюки, и мальчик сел на нее.

— Не боишься один лесом ехать? — спросила я у парнишки.

Он ничего не ответил, улыбнулся, кивнул нам и, ударив пятками лошадь, затрусил по дороге.

— Такой ничего не боится, — ласково поглядев ему вслед, сказал Солтан.

Он стал разворачивать медвежью шкуру, чтобы просушить, а я пошла к себе.

Адиль читал, лежа на кровати. Увидев меня, он отложил книгу; мне показалось, что муж чем-то расстроен.

— Ну, как охота?

— Просто здорово! — весело воскликнула я. — Жаль, ты не пошел, — мы убили медведя! Адиль молчал.

— Нет, понимаешь, настоящего медведя! Он чуть на разорвал Гариба...

— Ты устала? — перебил меня муж.

— Немножко. Ужинать будем? Я сейчас приготовлю.

— Не надо, Сария, я сыт. Отдыхай.

Когда я надевала халат, у входа в палатку раздался голос Солтана:

— Можно, товарищ начальник?

Адиль вышел к нему:

— Что случилось?

— Товарищ начальник, не разрешите часа на два машину? Медведя мы взяли, хотим в деревню свезти...

— Машина нужна здесь для дела, а не для коммерческих операций.

— Это конечно, но ведь пропадет мясо-то...

Я подошла к ним:

— Адиль, тебе же машина сегодня не понадобится. А через два часа она будет на месте.

— Может быть, ты предоставишь мне решать такие вопросы? — произнес Адиль, жестко и холодно взглянув на меня. — Я не могу дать машину. — Он повернулся и, не прибавив больше ни слова, скрылся в палатке.

Солтан ушел.

Я подошла к мужу:

— Адиль, почему ты не дал машину? Не съедят же они ее!

— Ты первый раз говоришь со мной таким образом, Сария. Надеюсь, что и последний. Поди сюда, девочка, я объясню тебе, в чем дело. — Адиль усадил меня рядом с собой. — Ну, повезут они это мясо, и тут им встретится автоинспекция. «Куда, какое мясо, чья машина?» Понимаешь? Как я докажу, что материально совершенно не заинтересован в этой операции? Дальше — больше, дойдет до министерства. Начальник строительства, вместо того чтобы заниматься делом, торгует медвежатиной. Ты, Сария, не знаешь людей, не представляешь себе, как можно раздуть это.

— Господи, но мы-то ведь знаем, что ты тут ни при чем.

— Вы! Кто вам поверит? И получится, что репутация твоего мужа будет подмочена. Поняла?

— Поняла.

— Ты должна хорошенько уяснить себе, каково положение. В первый раз я получил назначение на большую самостоятельную работу, и оттого, как я зарекомендую себя, зависит мое будущее. И твое, естественно. А ты говоришь— медвежатина. Поняла меня?

— Поняла.

— Ну и хорошо. Умница моя! — Он взял меня за руки и притянул к себе. Глаза у него чуть сощурились, и на лице появилось то особенное выражение, которое я часто видела, когда он обнимал меня. Я отстранилась. Адиль отпустил мои руки.

Мне уже не хотелось лежать. Я села под большим дубом над обрывом и стала смотреть на бурлящую внизу речку. Почему-то мне вспомнился первый день нашего приезда сюда: бульдозер у самой, пропасти и тяжелые глыбы, с грохотом скатывавшиеся вниз. Мне казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Мы так славно жили в Баку, а здесь что-то нехорошее встало между нами, я почему-то чувствую себя одинокой. Хотя почему одинокой? А Керемхан, Солтан? А Гариб? Ну да, и Гариб.

Какие они все-таки хорошие, эти ребята. Мне захотелось пойти к ним, но я подумала, что я замужем, что муж мой ответственный работник и от моего поведения в значительной степени зависит его будущее. Впервые мне стало жалко, что я замужем. Прав папа, в наше время, когда женщина работает, незачем так рано выходить замуж...

Я посмотрела на палатку ребят. Все трое стояли у входа. За плечами у Керемхана висела двустволка. Он что-то сказал товарищам и, напевая свою песенку, пошел к лесу. Куда он? Солтан догнал Керемхана, они обернулись и, посмотрев на нашу палатку, засмеялись. Керемхан помахал мне рукой. Я помахала ему в ответ, и мне стало веселее. Замечательный парень этот Керемхан — веселый, добрый... Словно брат...

Я спустилась к реке и умылась. Адиль не должен знать, что я успела пореветь. В прозрачной, чистой воде отражались солнечные лучи. Видна была каждая прожилочка на камнях. Над кустами ежевики, склонившимися к воде, усеянными белыми цветами, порхали золотистые бабочки. Кругом так спокойно, легко, ясно. . .

Вечером, когда мы с Адилем пили чай у входа в палатку, мимо нас прогромыхала пустая полуторка. Керемхан выглянул из кабины и кивнул мне.

Минут через пять машина прошла обратно. Керемхан сидел рядом с водителем, Гариб и Солтан стояли в кузове, держась за крышу кабины.

Адиль проводил их взглядом, положил себе в чай варенья и, глотнув из стакана, сказал, словно раздумывая:

— Если они завтра опоздают к началу рабочего дня, всех сниму с работы. Мы должны бороться с малейшими нарушениями дисциплины.

«Мы»! Я на секунду представила себе, что скажет Гариб, когда им объявят, что все они сняты с работы... какое у него будет при этом выражение лица. «Мы»...

Утром, ровно к восьми, все были на месте. Адиль мельком взглянул на рабочих, заправил газик и уехал...

— Кончай! — весело крикнул Солтан. — Перерыв! Сария-ханум, до нас дошло, что вы кебаб любите, а мы вчера из деревни привезли такую баранину! .. Будете с нами кебаб есть?

— Еще бы! Сейчас, только замеры кончу.

Мы расположились около их палатки. Гариб разводил огонь, Солтан резал на столе помидоры, привезенные из деревни, а Керемхан нанизывал куски мяса на тонкие, только что обструганные палочки. Рядом с ним стояла полная миска наперченного, потемневшего мяса. Это они заготовили еще утром.

Я подсела к Керемхану, взяла палочку.

— Нет! — решительно отстранил меня Керемхан. — Это дело не женское. Борщ, суп, котлеты, даже плов — пожалуйста, а кебаб по-настоящему может изжарить только мужчина.

— Сария-ханум! — просительным тоном сказал Солтан.— Что знает аллах, должно быть известно и вам,— есть у нас заветная бутылочка. Разрешите, мы ее сейчас достанем...

— Доставайте, разрешаю.

— Слава богу!

Через минуту на столе была бутылка красного вина и четыре стакана.

— Ну, за нашу бригаду! — Керемхан налил всем и поднял стакан.

Мы тоже подняли свои и, сдвинув их, чокнулись друг с другом. Ребята разом осушили стаканы. Я, конечно, отпила только несколько глотков.

— За досрочное завершение строительства! — провозгласил последний тост Керемхан.

Пора было снова приниматься за работу. Солтан вскочил, скомандовал: «Бригада, стройсь!» Мы пошли к мосту.

— А малыш наш ничего! — ласково сказал как-то Керемхан, погладив шершавые камни опоры. — Поднимается понемножку!

И правда, с каждым днем наш «малыш» становился все выше, красивее, крепче. Созданный нашими руками, он иногда казался мне живым существом: словно ребенок растет, взрослеет и начинает радоваться яркому солнцу, весеннему шуму реки, громким голосам людей...

Чтобы ускорить строительство, Адиль хотел подбросить нам двух рабочих. Мы дружно запротестовали: «Сами поставим нашего малыша на ноги».

— Как знаете, — сказал Адиль. — Возражать не буду, но работа должна быть закончена ровно через два месяца — менять сроки, о которых уже сообщено в центр, я не собираюсь.

— Можете не беспокоиться, товарищ начальник! — уверенно сказал Солтан. — В центре будут вами довольны.

Мы давно уже договорились между собой, что закончим мост на двадцать дней раньше срока. Почему Солтан не сказал Адилю об этом? Теперь тот чувствует себя оскорбленным... И почему так получается: только что всем было весело, хорошо, и вдруг этот неприятный разговор с Адилем... Какой-то мутный осадок на душе...

В этот день муж вернулся домой часов в семь. Ел с аппетитом, шутил — настроение у него было прекрасное.

— Ты что все на часы поглядываешь, Адиль? Куда-нибудь ехать надо?

— Нет, девочка, не ехать. В девятнадцать тридцать будут передавать очерк о нашем строительстве. Включи-ка приемник.

— А откуда ты знаешь? — спросила я, настраивая радиоприемник.

— Звонили сегодня из Баку.

Сначала диктор рассказала о студенческих годах Адиля, о его работе в министерстве.

«Джафарзаде талантливый инженер. За четыре года его работы в министерстве не было ни одного случая, чтобы этот деятельный, энергичный человек не выполнил данного ему поручения. Ему давались все более и более ответственные задания. Вместе с опытом рос и авторитет способного инженера...»

Диктор читала звучным, чистым голосом, отчетливо выговаривая каждое слово.

Муж внимательно слушал, что о нем говорят, и лицо у него было такое, словно он проверял, не пропустил бы диктор чего-нибудь существенного.

Затем в очерке сообщалось о том, что прекрасный организатор Джафарзаде назначен начальником строительства дороги в районе К.

«С приходом нового энергичного руководителя жизнь на строительстве забила ключом. Его, всегда подтянутого, в брезентовых сапогах и пестрой ковбойке, можно видеть на самых ответственных участках строительства...»

Напряженное выражение исчезло с лица Адиля. Он облегченно вздохнул. Видимо, услышал все, чего ждал.

Он смотрел на далекие горные вершины, но я чувствовала, что видит он не их, а свои будущие успехи, награды, повышения...

«Его жена, молодой техник Сария Джафарзаде, руководит на том же участке работами по строительству места — Кизилового моста, как его назвали строители...»

Я обернулась к Адилю. Он ласково и чуть-чуть покровительственно улыбался мне. Это было уже слишком. А диктор продолжала:

«Молодому технику поручен трудный, ответственный участок. По ее инициативе бригада отказалась от дополнительных рабочих, предложенных администрацией, — строители моста своими силами обещали досрочно закончить все работы. Сария-ханум не останавливается на достигнутом, она собирается поступать на заочное отделение строительного института.

Организаторский талант инженера Адиля...»

«Боже мой, — с ужасом думала я, — ведь у них в палатке тоже есть приемник... Они все слышали!»

Когда диктор кончила, Адиль улыбнулся и ласково-вопросительно посмотрел на меня: «Ну как?»

— Знаешь, Адиль, — вдруг вырвалось у меня, — а я сегодня напилась! Такое у ребят вино замечательное! Жаль, тебя не было.

— Что? Ты пила с ними?

— Да. А что тут особенного? Прекрасное вино!..

Он молча смотрел на меня. Удивление, смешанное с ужасом, было в его взгляде. Потом сказал негромко:

— Странно... Ты ведь не любишь вина.

— Ну почему же? Если угощают...

— Напрасно ты пила. Я не ожидал этого от тебя,

— Не ожидал?

Я хотела сказать ему, что тоже не ожидала... не ожидала, что буду как оплеванная сидеть сегодня у радиоприемника. Но не нашла достаточно злых и обидных слов, вскочила, с остервенением оттолкнув упавшую табуретку, и бросилась на свою постель.

 

АДИЛЬ

 

Я решил проанализировать свои поступки.

То, что сказано в очерке, — не преувеличение. Я действительно делаю все необходимое, чтобы как можно скорее закончить дорогу через перевал. Сколько иногда надо потратить нервов, чтобы хоть на несколько дней раньше срока раздобыть стройматериалы! А не добудешь — простой, вынужденное безделье рабочих, снижается зарплата. У меня на строительстве этого не было еще ни разу. Но зато я ни днем, ни ночью не знаю покоя.

Я знаю, что ответствен за то, как сложится наша жизнь с Сарией. Эта работа на строительстве в значительной степени может определить наши дальнейшие взаимоотношения. Я не фаталист и понимаю, что счастье семьи прежде всего зависит от ее главы. Поэтому и не предаюсь пустым мечтаниям, а стараюсь планировать свое будущее и действовать в соответствии с этим планом. Иначе вести наступление на жизнь невозможно, а без этого для меня нет жизни — я ненавижу оборону, даже активную оборону!

Именно поэтому с первого дня своего назначения на эту работу я повел дело так, чтобы не зависеть от управления. Все полагающиеся мне по смете материалы я требовал от них за месяц до срока. И они очень хорошо понимали, что связываться со мной не стоит, если не хочешь нажить неприятности. И поэтому не я с ними, а они со мной говорили заискивающе: «Подождите три денечка, товарищ Джафарзаде... Не пишите в министерство, товарищ Джафарзаде.. . Мы обеспечим строительство дороги, товарищ Джафарзаде...» Я сразу поставил себя так, что мне не приходилось обивать пороги, выпрашивая цемент или трубы... Я требую, а не прошу!

Это мне удается. А вот с Сарией... С Сарией труднее...

Скоро год, как она стала моей женой. Мы с ней были совсем мало знакомы, когда я сделал ей предложение. Родители, разумеется, возражали — простая девчонка, отец — шофер. Они хотели-бы невестку из хорошей семьи.

Особенно недовольна была мама, она даже пыталась отговаривать, возражать. Но у меня особое мнение на этот счет. Жена обязательно должна быть в чем-то несколько ниже мужа и всегда должна чувствовать это. Тогда (если, конечно, муж человек не тупой и не грубый) ему легко будет строить жизнь семьи так, как он считает нужным. Разумеется, добиваться этого надо очень осторожно, действовать тонко, чтобы жена не чувствовала себя ущемленной. Я, во всяком случае, очень терпим с Сарией...

Через несколько дней после нашего приезда на строительство я увидел, что Сария пришивает пуговицу к рубашке бульдозериста. «А все-таки права была мама,— подумал я, — отсутствие воспитания всегда будет давать себя знать. Пришивать пуговицу чужому мужчине!..» Но спорить тогда с ней не стал. Потом она собралась играть с рабочими в теннис. Я сказал ей, что считаю неудобным такую фамильярность между рабочими и женой начальника строительства. Сария не придала значения моим словам, улыбнулась и, взяв ракетку, ушла. Назавтра она снова играла с ними в теннис. Я не стал больше говорить о теннисе, — в таких делах надо проявлять величайший такт, иначе можно добиться противоположных результатов...

Я также не препятствовал Сарии идти на охоту. Совершенно ясно, что сейчас моя маленькая жена непроизвольно протестует против малейшего насилия. К тому же, говоря честно, нет ничего страшного, если молодая женщина проводит какое-то свободное время со своей бригадой. Вся сложность лишь в том, что я начальник строительства, а Сария не хочет этого понимать.

Когда мы были в Баку, она всегда слушалась моих советов, хотя и без особого удовольствия. Но здесь... Когда это началось? И в чем причина? Определить необходимо, ибо, только поставив диагноз, можно начать правильное лечение.

Может быть, она увлечена бульдозеристом? Она-то, вижу, очень нравится ему, и это естественно: Сария молода, красива, общительна. Но что может привлекать мою жену в этом парне? Мою жену! Во всяком случае, положение серьезное. Как она смотрела на меня, когда читали очерк! Сколько ненависти и даже презрения было в ее взгляде! Откуда это? Ведь Сария не видела от меня ничего плохого. Зависть исключается. Она не может завидовать моему успеху — я ее муж, ближайший друг. Если меня хвалят, это должно доставлять ей удовольствие. Эту похвалу я заработал своим трудом, энергией, умением работать! Как Сария не понимает, что это необходимо для нашего будущего, для будущего наших детей?!

Тут послышалась песня. Это было как раз после передачи очерка. Пел Керемхан. Слов я не разобрал; видимо, это было что-то веселое (Керемхан довольно наглый парень, но не лишен остроумия). Его приятели громко захохотали и подхватили припев.

Сария стояла у входа и радостно улыбалась, глядя на палатку рабочих. Я кивнул в ту сторону и произнес, стараясь вложить в свои слова как можно больше иронии:

— Однако тебя так и тянет туда магнитом!

Она скользнула взглядом по моему лицу, и на секунду у нее сдвинулись брови, словно она только что увидела меня и никак не может понять, кто этот человек и почему он здесь стоит. Этот взгляд подействовал на меня сильнее сообщения о вине, распитом ею с посторонними мужчинами, — в нем не было нарочитой злобы. Сейчас она не притворялась.

Нет, надо что-то предпринимать! Недопустимо, чтобы моя собственная жена, которой к тому же нет и двадцати лет, смотрела на меня свысока!

Однако я не дал возмущению овладеть собой, спокойно подошел к Сарии и сказал, взяв ее за руку:

— Знаешь что, милая, будет лучше, если ты перестанешь общаться с ними в нерабочее время. Я, во всяком случае, запрещаю тебе это.

Сария усмехнулась. Никогда раньше я не видел у нее такой наглой усмешки. Я еле удержался, чтобы не закатить ей пощечину.

— Знаешь, Адиль, я терпеть не могу, когда мне что-нибудь запрещают. Обязательно хочется сделать наоборот.

— Да? Раньше я не замечал этого. Ну, в таком случае я тебе не советую ходить к ним. Не советую.

— Но почему, Адиль? — Жена смотрела на меня со спокойным недоумением. Будто не понимала, чертовка, о чем речь.

— Неужели не ясно: замужняя женщина — и трое молодых парней...

— Ну и что? Может быть, ты ревнуешь, Адиль?

Мне было довольно трудно сохранить спокойствие:

— Я люблю тебя, вот и все.

Она снова усмехнулась:

— Что же тогда тебя беспокоит?

— Меня беспокоит, что ты так легкомысленна! Не понимаешь простых вещей — положение твоего мужа обязывает тебя достойно...

— Ах, твое положение! Ты прав — мы по-разному, видно, понимаем, что такое достоинство и что такое легкомыслие! Они мои товарищи по работе, понимаешь? То-ва-ри-щи! И я знать ничего не хочу про твое положение!

— Хорошо, не будем спорить. Пора спать, Сария. Стели постели.

— Сейчас постелю. Но ты должен понять, Адиль, я работаю в этой бригаде, и они, Керемхан, Гариб...

— Это все вздор, Сария! — Я старался говорить спокойно и убедительно. — Керемхан, Гариб, Солтан! Не нужны они тебе. Я знаю, к чему стремлюсь, чего хочу достичь, и я никому, даже тебе, не позволю мешать мне! Я ни на одну ступеньку не спущусь с того места, которое занимаю, ради твоих капризов. Понимаешь ты это?

— О, конечно!

— А насчет моей ревности... Кто они такие, чтобы я ревновал к ним жену?

— Люди. Строители.

— Ну и что же? Они неплохо зарабатывают на этом строительстве.

— Ты тоже.

— Что с тобой, Сария? Ты всерьез можешь сравнивать меня с ними?

— Пока не пробовала. Но знаешь, я не уверена, что сравнение будет в твою пользу. Они, по крайней мере, никого и ничего не боятся.

— А я боюсь?!

— Боишься. Боишься за свою карьеру!

— Я ничего не боюсь. Я только выполняю свои обязанности — перед страной, перед обществом... Я, конечно, не стану изображать, что готов ринуться ради тебя в пропасть! Ты...

Я уже не мог говорить, меня душил гнев. А она еще улыбалась!

— Конечно, ты не станешь подходить к пропасти! Разве можно рисковать собой! Такой энергичный, способный, талантливый инженер? Так ведь сказано в очерке, который написали по твоему заказу?

— Очерк написан не по моему заказу! — крикнул я.

— Разве? Ты ведь так добивался, чтобы его написали. Почему ты не сказал корреспонденту, что в нашей бригаде есть люди, которые работают несравненно лучше, чем твоя жена, и что о ней совершенно незачем упоминать в очерке?

— Кто же эти доблестные работники?

— Те, кто за двадцать дней выполнили план двух месяцев. Солтан, Керемхан...

— Что же ты не упоминаешь героического бульдозериста?

Сария гневно взглянула на меня и промолчала.

— Да... Вот уж не думал, что пригрел на груди змею. Ты настоящая гюрза!

— Между прочим, гюрза самая смелая из змей.

— Не знаю, смелая ли, но, во всяком случае, самая ядовитая... Сравнивать мужа черт знает с кем...

— Хватит, Адиль! Я не хочу слушать таких слов о моих товарищах. Тебе-то их не в чем упрекнуть.

У меня не было сил продолжать этот спор. Да... ничего себе семейная жизнь! Очень мало похоже все это на ту идиллию, которую я рисовал себе до женитьбы!

До женитьбы...

...Мы познакомились с Сарией на государственном экзамене в техникуме (я был в комиссии от министерства). Тоненькая, стриженная под мальчика девушка в голубой тенниске привлекла мое внимание — она отвечала толково и смело. И к тому же очень живая и симпатичная.

— Что за девушка? — спросил я у одного из преподавателей, моего старого знакомого.

— Эта, стриженая? Сария Багирова. Любопытная девчонка. Спортсменка, потанцевать любит и при всем том удивительно способная и работящая. Из рабочей семьи, между прочим. Отец — шофер. Забавная. Взяла, например, и выучила немецкий без преподавателя.

Я задал Сарии несколько вопросов. (По-немецки я говорю с детства — ходил в группу.) Она отвечала свободно, но произношение ее не могло не вызывать улыбки. Девушка заинтересовала меня. Я так же, по-немецки, попросил ее записать номер моего телефона и после окончания экзаменов позвонить мне в управление.

Сария позвонила. Мы встретились. Потом еще раз. Девушка увлекла меня. Она словно жила в каком-то другом мире — мире ясности, чистоты и беззаботности. Я не стремился проникнуть в этот мир — в нем была неприемлемая для меня примитивность, но прикоснуться к нему, дышать с этой девушкой одним воздухом стало для меня необходимостью. Очень скоро я понял, что не могу жить без Сарии.

Я ворочался без сна и вспоминал ее черные блестящие глаза, белые руки с сильными пальцами, ее звонкий, чистый, девчоночий голос.

Я вставал и начинал ходить по комнате. За стеной похрапывал отец, скрипели пружины на постели матери— не спит, обеспокоенная моей бессонницей. Боится, женюсь на Сарии! Эх, мама, мама! Думаешь, несмотря на все свои теории, я не понимаю, что не такая девчонка нужна мне в жены? Все понимаю, но завтра снова грубо оборву тебя, если попытаешься меня отговаривать. Не стану же я объяснять тебе, женщине, что не могу справиться со своим влечением к Сарии, не могу спать, не могу есть, не могу работать!.. Она будет моей женой!

Когда мы расписались, я взял отпуск и месяц провел дома, с Сарией.

Потом... Потом все пошло спокойно, своим чередом. Я приходил с работы, ужинал, ложился на диван... Иногда мы ходили в кино, в гости...

Только сегодня, после передачи очерка, когда она дерзко говорила со мной, уже забытое страстное влечение к Сарии снова овладело мной. Мне казалось, что я впервые вижу эту красивую женщину, и вместе с тем я совершенно отчетливо сознавал, что она стала частью моего существа, я не могу отказаться от нее, не смогу прожить без Сарии ни одного дня.

Да, эта ее нелепая дружба с рабочими, будь она проклята, совершенно лишила меня равновесия. Один бог знает, чего мне стоили эти ее ежедневные теннисные матчи с молодыми нахальными парнями. Я даже разрешил ей пойти с ними на охоту. Видимо, это попустительство было моей главной ошибкой — Сария стала преувеличивать данную ей свободу действий.

А бульдозерист ее очень интересует — это ясно. Всякий раз, когда Сария видит этого отставного лейтенантика, в глазах у нее появляется беспокойство, и она бросает на меня быстрый, настороженный взгляд. Особенно волноваться нет оснований — Гариб мне не соперник, но следить надо...

Обычно, шестым чувством уловив невидимую еще опасность, я отступаю, пережидаю некоторое время, пока препятствие не исчезнет само собой. Так и теперь. У меня оставалась надежда, что она оговорила себя в раздражении, просто чтобы меня побесить. Да. .. В этой ситуации надо действовать очень осмотрительно. Иначе не миновать катастрофы.

Утром я заговорил с ней так, словно совершенно забыл о вчерашней размолвке, — весело и ласково:

— Сария, я еду сегодня в Гянджу, что тебе привезти?

— Что хочешь, — ответила жена. Улыбка скользнула по ее лицу. Казалось, она тоже забыла о вчерашнем разговоре.

— «Мишек» хочешь? Ты ведь любишь их. — Я подошел и нежно прикоснулся губами к ее лбу. — Ну, привезти «Мишек»?

Она отстранилась:

— Нет, нет, не надо!

— Почему? Ты же всегда их любила.

— Не надо. Мне не хочется сладкого.

Вечером я все-таки привез ей разных конфет и красивую блузку. Сария взяла все, вежливо поблагодарила меня, но детской радости, с которой она обычно принимала подарки, я не увидел в ее глазах.

После ужина я усадил жену около себя.

— Знаешь, Сария, мне все-таки очень неудобно гонять каждый день в город, утомительно это. Я думаю, нам стоит поселиться в райцентре — лето в этом году не жаркое. Как ты считаешь?

Сария внимательно посмотрела на меня и пожала плечами.

— Это все верно, но как же моя работа?

— Ах ты, мой работник! — Я похлопал ее по плечу. — Как-нибудь достроят мост без тебя.

— Нет, Адиль, это исключено. Пока мост не будет закончен, я отсюда никуда не уеду.

— Но ведь тебе здесь неудобно, — возразил я, стараясь сохранить спокойствие, — живем в палатке, ты женщина...

— Не понимаю, о чем ты... Я не испытываю ни малейшего неудобства. И потом, работа же!

Я заставил себя улыбнуться:

— Неужели работа для тебя дороже мужа?

— Ты так говоришь только потому, что тебя моя работа совершенно не интересует!

— Почему же?

— Для тебя важно только то, что ты делаешь,

— Сария! — воскликнул я. — Как ты можешь говорить обо мне подобные вещи?!

— Я не могу говорить иначе, Адиль, потому что так думаю. А лицемерить не умею — ты знаешь.

— Хорошо. Оставим это. Но скажи, разве моя судьба — не твоя судьба?

— Не знаю, Адиль... Ведь после этого моста мы будем строить еще один, выше, в горах. Ты же сам говорил...

— Говорил! Конечно, говорил! Но разве я мог вообразить, что этот проклятый мост встанет между нами? Ты уходишь, ускользаешь из моих рук, Сария, а я ничего не могу сделать, чтобы удержать тебя. Какой уж тут мост, будь он трижды проклят!

 

САРИЯ

 

После того как я решительно заявила, что из бригады не уйду, Адиль больше не заговаривал о переезде в город.

Наоборот, он стал еще внимательней. Он шутил со мной, по вечерам мы ходили в лес гулять. Ни о мосте, ни о бригаде больше не было речи.

Прошло несколько дней. Мы с ребятами только что собрались обедать, как послышался треск мотоцикла. Мотоциклист подкатил к нам, выключил мотор и, спросив товарища Велиева, подал Гарибу письмо.

Все с интересом наблюдали, как Гариб вытащил из синего конверта маленькую бумажку, молча прочел ее и пожал плечами. Потом прочел еще раз и протянул Солтану.

Это был приказ начальника строительства о переводе Гариба Велиева на другой участок. Солтан и Керемхан вопросительно смотрели на меня.

— Ничего не понимаю, — недоумевающе протянул наконец Керемхан. — Разве нам здесь не нужен бульдозерист?

— Да. . . Вроде бы можно было и нас спросить, — мрачно добавил Солтан.

— Начальство лучше знает, кого спрашивать, кого не спрашивать, — насмешливо сказал Гариб.

— Ну, знаешь ли, я с тобой совершенно не согласен!— взорвался Керемхан. — Они там, понимаешь, дурака валяют, а мы будем выполнять их дурацкие приказы! На этот мост, если хочешь знать, меньше семи человек не положено, а мы вчетвером управляемся! И они еще хотят взять человека! Что это в самом деле? Мы же тут сработались! Да разве только тут? Еще на Кирдмане мост клали, вместе тонули, вместе награды получали. А тут, здорово живешь, отдай им Гариба!

— Вообще-то говоря, все это, конечно, совершеннейшая чушь, — спокойно произнес Гариб. Он подписал приказ, положил его в конверт и вернул посыльному.

Я подошла к мотоциклисту.

— Вы сейчас в район? Меня не захватите?

— Почему же? Пожалуйста.

Я шутливо козырнула Керемхану:

— Товарищ начальник, разрешите на несколько часов отлучиться в райцентр. Есть важные дела. По исполнении доложу.

Керемхан, ничего не понимая, заморгал.

— Раз важные, поезжай...

Дорожный отдел располагался на втором этаже здания райисполкома. Секретарша Адиля, хорошенькая блондинка лет восемнадцати, окинув меня взглядом, монотонно произнесла: «Начальник занят», — и отвернулась.

— Чем же он занят?

— Я не обязана сообщать об этом каждому. Начальник не вам одной нужен. — И она кивнула на троих мужчин, терпеливо ожидавших в углу на диване.

Парень-мотоциклист подошел к секретарше и что-то шепнул ей на ухо. Та моментально изобразила на лице улыбку и, вскочив с места, открыла мне дверь кабинета:

— Прошу вас. Извините, не догадалась. . .

Я хорошо знаю, что Адиль любит устраиваться с комфортом, но такого великолепия все-таки не ожидала. Роскошный, массивный письменный стол. Хрустальный графин на круглом полированном столике. Ковер. Тяжелые шторы...

Когда я вошла, он писал, не замечая меня. Потом поднял голову и несколько секунд недоумевающе смотрел на меня. Наконец, словно спохватившись, улыбнулся и положил ручку.

— Как ты здесь очутилась?

— Да вот. . . приехала. — Я села.

— На чем?

— На мотоцикле. Меня привез тот парень, которого ты прислал с приказом.

Адиль покраснел.

— Нехорошо, Сария. Неужели ты не можешь этого понять? Если у тебя срочное дело, надо сообщить мне — я пришлю машину. Неудобно получилось.

— Не вижу ничего неудобного.

— Для тебя, может быть, и нет, но для меня...

— Ладно, Адиль. Дело в том, что наша бригада не согласна с твоим приказом

— С каким приказом?

— С приказом о переводе Гариба Велиева на другой участок.

— Ты одна приехала?

— Одна.

Адиль вздохнул и, не отрывая от меня взгляда, откинулся на спинку стула. Потом сказал спокойным, бесцветным голосом:

— Каково бы ни было мнение бригады, приказ должен быть выполнен. Анархии я не допущу!

— Ты прав, Адиль. Анархии не место на строительстве, как и в любом другом деле. Но опротестовать неправильный приказ имеет право каждый член коллектива.

— Почему вы решили, что приказ неправильный?

— Ты сам знаешь, почему он неправильный. Но если хочешь, я объясню.

— Ты лучше объясни, по какому праву вмешиваешься в мои дела? И что тебе за дело до этого бульдозериста, тебе лично? Почему ты так волнуешься за него?

— Я волнуюсь не за него. Я волнуюсь за бригаду. Он — член нашей бригады. И если ты не отменишь свое распоряжение, я буду звонить в министерство и добьюсь, чтобы назначили комиссию для разбора нашего конфликта. Мы вместе начинали работу, вместе и кончим ее. Без бульдозериста на нашем участке делать нечего — ты знаешь это лучше меня.

— Я пришлю другого.

— Зачем же тогда нужно переводить Гариба?

Он помолчал.

— Скажи, Сария, тебя послали ко мне твои товарищи?

— Нет. Они не знают, что я поехала к тебе. Я просто сказала, что мне нужно в район.

Адиль молчал, сосредоточенно глядя в угол комнаты. Тонкие морщинки резче обозначились у него на лбу. Мне показалось, что-то мучает его. Мне стало жаль мужа. Я подошла к нему и тихо сказала:

— Адиль, ведь ты должен заботиться о том, чтобы в бригадах была настоящая дружба, чтобы людям хотелось работать друг с другом. Наша бригада, мы четверо...

— Ничего ты еще не понимаешь, Сария, — сказал Адиль, устало прикрыв глаза. — Ладно, пусть будет по-твоему.

— Да это не по-моему, Адиль. Это желание бригады.

— Я понял.

— Спасибо, Адиль. Мы все очень благодарны тебе.

Я обрадованно схватила его руку и прижала ее к себе. Он коротко взглянул мне в лицо и отнял руку. Меня не обидело это, но я уже не сомневалась — он что-то от меня скрывает. Мне стало одиноко и тоскливо в его роскошном кабинете.

— Зачем тебе летом такие шторы, Адиль?

— Гардины? — Он рассеянно взглянул на окно. — От пыли. Пыльно очень.

— Ну я пошла, Адиль. Схожу пока на базар, куплю кое-что, раз уж попала в город. Ты вечером во сколько приедешь?

— Ты не дождешься меня? — с горечью и недоумением спросил он.

— Нет, почему же? — смутилась я. — Поедем вместе, если хочешь.

На базаре я прежде всего купила большую плетеную корзину и с удовольствием стала наполнять ее продуктами. Все было такое свежее, аппетитное: и огурцы, и помидоры, и солидный кусок баранины на кебаб. С рынка я зашла еще в книжный магазин, взяла несколько новых журналов. Кроме того, успела забежать к своей знакомой Сатаник Айрапетовне, которую в прошлое воскресенье встретила на базаре. Даже пообедала у нее.

Чрезвычайно довольная покупками, веселая, хоть и усталая, притащила в райисполком свою корзину. Адиль, увидев меня, засмеялся:

— Да куда ты столько накупила? Нам же за месяц не съесть!

— Что ты, разве много? Ведь пять человек, за день ничего не останется.

Улыбка сразу же исчезла с лица Адиля.

— Они, что же, просили тебя купить им продуктов?

— Сегодня не просили.

Адиль отвернулся к окну, помолчал.

— И ты все это время была на базаре?

— Нет, еще в гостях была. У меня тут знакомая, Сатаник Айрапетовна. Я тебе как-то говорила — маникюрша.

— И давно ты ее знаешь?

— Да в прошлом году как-то маникюр делала — познакомилась. Она зимой в Баку живет, а летом — здесь.

— И ты идешь в дом к какой-то маникюрше, малознакомой женщине?

— Люди ведь, рождаясь, не сразу обзаводятся знакомыми!

— Почему ты так резко отвечаешь мне, Сария?

Адиль быстро взглянул на меня. Мне показалось, он сейчас меня ударит. Я хорошо знала, что он никогда не позволит себе ничего подобного, но сейчас...

— Может быть, поедем, уже шестой час, — прервала я молчание.

— Поедем.

Он хотел взять корзину.

— Не надо, Адиль, я сама.

Я схватила корзину и быстро пошла к выходу. В машине я положила ее на заднее сиденье и села за руль.

— Ты что, сама хочешь вести?

— Да.

— Не надо, дорога плохая. Сядь рядом.

— Нет, Адиль, я сама. Ты же знаешь, я вожу не хуже тебя.

Мы быстро выехали из райцентра.

Я настояла на своем, но мне было совсем не весело. Хотелось плакать. Какие мы с Адилем стали чужие! Почему нам теперь нехорошо вместе? И все из-за того, что он так относится к моим товарищам. А что они ему сделали? Может быть, я не права, может, нельзя идти наперекор мужу? Но почему? Разве у меня нет своей головы на плечах, своего сердца? Нет, Адиль, я буду поступать так, как считаю нужным. Ни от работы, ни от товарищей я не откажусь. Ты сам должен сделать так, чтобы у нас снова было взаимопонимание, — ведь ты старше меня, умнее, опытнее. Только не советуй мне действовать осмотрительно, осторожненько... Я все равно не послушаюсь тебя. Я не ползти хочу, а летать! Понимаешь, Адиль, летать!..

— Сбавь газ! Что ты делаешь, сумасшедшая?!

Испуганный голос Адиля вернул меня к действительности, — я совсем забыла, что рядом муж, мой осмотрительный, осторожный, разумный муж.

Разве он понимает, какое наслаждение в этом стремительном движении вперед, ввысь, к горным вершинам, когда ветер рвет волосы, а машина так послушна! Разве он способен испытать что-нибудь, кроме страха и опасения за собственную жизнь! Так на же тебе! . . Я снова нажала на педаль. Адиль схватил меня за руку:

— Не смей! Девчонка! Не видишь, какая дорога? И сами покалечимся, и машину разобьем!

— Не разобьем, — сквозь зубы ответила я, прижавшись к рулю.

Адиль отпихнул меня и, перегнувшись, схватил руль.

— Ладно, Адиль,— сказала я, как-то сразу сникнув.— Пусти, я не буду гнать. На этот раз пусть будет по-твоему.

— Что значит «на этот раз»?

— А это значит, что я вовсе не собираюсь всегда поступать так, как ты считаешь нужным. Особенно если уверена, что ты не прав.

Адиль странно смотрел на меня. Кажется, он меня не узнавал. В то же время я чувствовала, что очень нравилась ему сейчас. Вообще-то последнее время Адиль обычно смотрел на меня ласково, спокойно и покровительственно. Сейчас в его глазах светились восторг, нежность и, пожалуй, страх за меня, но почему-то это не радовало, а раздражало меня.

Если говорить честно, он был прав, тысячу раз прав: дорога шла по самому краю пропасти, и, одно неосторожное движение... Вот эта громыхающая пятитонка, неожиданно вырвавшаяся из-за скалы, могла стать последней машиной, которую мы видели в своей жизни. Хорошо, что я успела прижать газик к скале и резко затормозить. Ну и лицо было у водителя, когда, остановив машину, он выглянул из кабины! Как он кричал! И поделом — я ведь даже не сигналила на поворотах. Я тихонько подала машину назад. Почему-то опять вспомнила в этот момент Гариба и его улыбку тогда, на краю пропасти.

Адиль сидел молча. Он будто бы успокоился, только лицо побледнело под загаром.

— Извини, Адиль! — Я повернулась к мужу и взяла его за руку.

Не отвечая, Адиль смотрел прямо перед собой. Рука лежала спокойная, безучастная.

Гнать машину мне уже больше не хотелось. Я тихо вела газик, раздумывая о том, почему мой муж так редко дает волю гневу, волнению... Многие хвалят его как раз за выдержку. Неужели меня начинают раздражать даже явные достоинства Адиля? Господи, может быть, я просто не люблю его?!

Я быстро взглянула на мужа: красивое, загорелое лицо, крепкая, сильная шея, сосредоточенно сдвинутые густые брови. Какая глупость! Ведь можно позавидовать, какой у меня муж, и не любить его невозможно!

Хорошо, что приехали, а то бог знает до чего бы я еще додумалась.

Теперь Адиль совершенно потерял интерес к нашему мосту. Он не только не появлялся на стройплощадке, но даже ни разу не спросил меня, как у нас дела. Мне кажется, за последний месяц он даже не взглянул на мост. Наш «малыш»! Я не могла скрыть обиды, словно это касалось моего собственного ребенка. И перед товарищами мне было стыдно. Они не говорили об Адиле, но было бы легче, если бы они на чем свет ругали его. Я и сама бы, наверное, присоединилась к ним: моя обида искала выхода, а устраивать семейную сцену не хотелось.

Я часто думала о том, почему Адиль хотел тогда перевести от нас Гариба. Не могла взять в толк, почему бульдозерист как будто и не возражал против перевода. Не понимала и злилась...

После всей этой истории Гариб ходил совсем мрачный, замкнутый. Он не смотрел на меня и, кажется, больше всего боялся остаться со мной наедине. Одним словом, он вел себя так, что мне уже не приходило в голову донимать его шутками. Мы почти не разговаривали.

...Мост же наш рос не по дням, а по часам, словно его строил сказочный герой, которому грозный шах приказал сделать это за одну ночь. Укладку железобетона мы закончили на месяц раньше срока.

Мы все сильно загорели, а у Гариба, от природы смуглого, лицо стало совсем бронзовое. Только зубы сверкали, когда он улыбался. Правда, последнее время это было очень редко.

Теперь мы даже в перерыв не уходили к себе в палатки, а, расположившись под большим каштаном, вместе готовили обед. Я была главным поваром. Керемхан оказался неплохим помощником. Самым большим праздником был слоеный пирог, который, как они говорили, я готовила очень вкусно. Надо было видеть, какие были глаза у Керемхана, когда я, обжарив пирог в масле, отрезала ему кусочек на пробу. Ответ дегустатора был неизменен: «Никогда в жизни не ел ничего подобного».

— Это еще что! — обычно говорила я. — Мука немножко с запахом, вот я завтра изжарю...

Как только кончали с обедом, я бежала в свою палатку, быстро готовила ужин Адилю, умывалась, причесывалась и снова шла работать. После обеда дело у нас шло обычно еще веселее, только Керемхан иногда вздыхал и жаловался на тяжесть в желудке, особенно если на обед был пирог.

Мне было с ними легко, просто... Вот только Гариб... Он оставался замкнутым, молчаливым, пропускал мимо ушей шутки друзей и не замечал моих заискивающих взглядов. А мне так хотелось, чтобы все было по-прежнему. .. Гариб не шел мне в этом навстречу, и, сама не зная почему, я чувствовала себя перед ним виноватой.

— А знаете, почему Гариб у нас такой важный, немногословный? — спросил однажды за обедом Солтан. — Ведь подумать только, даже с Сарией-ханум не разговаривает!— И сам ответил себе: — Ученый стал — зазнаётся. Я думаю, надо и нам на заочный подаваться, а то совсем презирать нас будет образованный друг. Ты на каком факультете? — обратился он к Гарибу.

— Мосты и тоннели, — сердито буркнул тот.

— Видали? Инженерно-строительный институт, факультет мостов и тоннелей. Ну как тут не зазнаться! Предлагаю еще раз: для ликвидации неравенства всей бригаде поступить на заочный.

— Легко сказать! — отозвался Керемхан. — А если у меня восемь классов?

— Это хуже. Но, между прочим, ты в техникум можешь подавать. Нет, друзья, серьезно — давайте учиться! Как ты, Сария-ханум?

— Я вообще-то собираюсь, хотя, по правде сказать, еще от выпускных экзаменов не очухалась. Но если вся бригада решит, я не отстану.

— Тогда поговорим всерьез. Гариб отличный математик, он обязуется подготовить нас всех по математике...

— Мне русский ни за что не сдать, — мрачно заявил Керемхан.

— Тут на меня можете рассчитывать, — сказала я. — У меня по русскому всегда пятерка была.

— Товарищи,   выходит — вопрос   решен? — радостно подытожил Солтан. — Начинаем учиться. Так, что ли? Гариб с недоверчивой усмешкой покрутил головой.

— Нечего башкой вертеть! — прикрикнул на него Солтан. — Возражаешь — скажи! А то как воды в рот набрал. У Гариба при Сарии-ханум прямо язык отнимается, — засмеялся он.

Гариб быстро взглянул на меня, потом бросил свирепый взгляд на Солтана:

— Дураку хоть палец покажи, смеяться будет!

— Ну, зачем вы так? — вмешалась я. — Критику принимать надо.

— Какая это критика? Зубоскальство одно!

— Ладно, позлится — перестанет, — благодушно отозвался Солтан. — Не обращайте внимания. Поступило предложение председателем учкома выбрать Сарию. Кто против? Воздержался? Принято единогласно. Сария-ханум, поздравляю! Второе почетное назначение!

— Ладно. Но имейте в виду, я вам теперь житья не дам. Будем заниматься по-настоящему. В воскресенье еду закупать учебники.

— Раз так, — обрадовался Керемхан, — необходимо устроить концерт! Начинаю!

 

Мы здесь горы сокрушаем,

Прочный мост сооружаем,

Скоро в институт пойдем,

Все пятерки заберем.

Только милый наш Гариб

Почему-то все молчит…

Он мечтает и страдает,

Взгляд с земли не поднимает.

Может быть, при всем при этом

Он влюбленным стал поэтом?

 

Гариб смотрел на Керемхана круглыми от ярости глазами. Тот, не обращая на него ни малейшего внимания, еще и повторил:

 

Может быть, при всем при этом

Он влюбленным стал поэтом?

 

— Смотри, как бы самому не стать поэтом — больно здорово сочиняешь! — со смехом сказала я Керемхану и, схватив ракетку, подошла к Гарибу: — Сразимся, товарищ бульдозерист?

Тот, не глядя на меня, достал из чехла ракетку и, кинув мрачный взгляд на Керемхана, пошел за мной на площадку. Играл он, как всегда, точно и уверенно, но я чувствовала, что он не в себе. Я шутила, смеялась, пыталась острить, но развеселить Гариба мне так и не удалось.

 

АДИЛЬ

 

Вчера вечером Сария пришла с тенниса какая-то странная. Брови у нее были чуть-чуть насуплены, лицо сосредоточенное, словно она старалась понять или вспомнить что-то. Она невпопад ответила на мои вопросы,— видимо, их смысл просто не дошел до нее. Первый раз, с тех пор как мы приехали сюда, я видел жену такой. Стена отчужденности, безразличия, давно уже вставшая между нами, поднялась и окончательно разъединила нас. А между тем она никогда еще не казалась мне такой привлекательной и желанной.

Упрекать, требовать, угрожать было бы бессмысленно— это я понял сразу. Надо было найти те ласковые, единственно возможные слова, которые могли бы спасти положение.

Я сидел у столика перед входом в палатку. Сария стояла неподалеку и расчесывала волосы; движения ее были медлительны, глаза глядели на орла, парящего над ущельем.

— Сария! — окликнул я жену. — Поедем путешествовать после окончания строительства? Возьмем отпуск, попросим у папы «Волгу»...

Сария, не отрывая взгляда от орла, отрицательно покачала головой.

— Чем трясти головой, лучше бы языком шевельнула, — грубовато пошутил я.

Жена не ответила. Я вскочил, схватил ее за плечи и силой усадил на табуретку.

— Ты скажешь наконец, что с тобой происходит?!

Она подняла на меня глаза, сняла с плеч мои руки и вздохнула:

— Если бы я знала, Адиль!..

Больше не о чем было спрашивать. Я отошел от жены, — она не должна видеть моего замешательства. Со мной творилось что-то непонятное. Мне хотелось схватить ее, целовать ее хрупкие плечи, нежную девичью шею, тонкие ароматные волосы! И в то же время я, кажется, мог бы сейчас ее растерзать. И как она смеет обнажать для других свою шею, руки, эти маленькие крепкие руки, которые принадлежат только мне! Мне!

Я вдруг почувствовал, что бесконечно устал: от необходимости притворяться спокойным, от постоянного опасения потерять Сарию, от ее равнодушия.

Я пошел в палатку и лег. Заснуть я и не пытался. Вскоре тихо легла и Сария.

Долго я лежал в темноте с закрытыми глазами. Вдруг что-то словно толкнуло меня. Я открыл глаза и взглянул на жену.

Сария сидела на своей постели и глядела в ночную темноту. Я проследил ее взгляд: она не отрываясь смотрела на яркую огненную  точку, — кажется,   около палатки рабочих. Время от времени точка эта совершала плавные движения: кто-то подносил ко рту папиросу и, затянувшись, снова опускал руку...

Почему она не спит? Почему с такой тоской смотрит на мерцающий во мраке огонь папиросы? Понял! Кровь застучала в висках. Да. Это бульдозерист Гариб! Он один курит!

Все было ясно. Не нужно было ни о чем допытываться... Наконец горящая точка описала кривую и исчезла— Гариб бросил папиросу в траву. Сария еще несколько минут не отводила глаз от того места, где она погасла. Потом глубоко вздохнула и легла. Лицом к стене. В мою сторону она не взглянула.

Река внизу текла все с тем же привычным однообразным шумом, темный кусочек неба, видный в отверстие палатки, был усеян мерцающими звездами. По-прежнему пахли цветы.

Ведь я немалого достиг в свои тридцать лет. Достиг! Что за радость в успехах по службе, в налаженной спокойной жизни, если твоя молодая жена не спит, вздыхает в темноте и с тоской смотрит, как в пятидесяти метрах от нее тоже мается молодой красивый мужчина. Вдруг у той палатки снова загорелся огонек. Сария словно ждала этого. Сейчас же повернулась и села на кровати. Видно было, как в темноте блестели ее глаза. Я вздохнул и сонным голосом, словно только что  проснулся, спросил:

— Ты не спишь?

— Нет.

— Почему?

— Так, не спится.

— А ты ложись, сосчитай до пятисот — и уснешь.

Я поднялся и вышел из палатки. Неслышно ступая в мягкой траве, направился на огонек. Несколько раз останавливался и переводил дух. Наконец, совсем близко подойдя к палатке строителей, в слабом отблеске горящей папиросы я разглядел Гариба. Бульдозерист сидел недалеко, над самой пропастью. Я обернулся к нашей палатке. Отсюда можно было лишь различить ее очертания, не больше.

«Значит, он тоже не может спать. Ясно, он влюблен в Сарию. Но она? Может, мне только кажется, что ее влечет к этому человеку? Да нет, я же видел, как она смотрела! Только дурак может не понять, что это значит!»

Я снова взглянул на бульдозериста. Он не видел меня. У меня в голове пронеслась шальная мысль: а что, если подняться немного выше и столкнуть один из громадных валунов... Уф! Прочь наваждение! А что потом? Сария не любит меня! Не любит, и с этим ничего невозможно поделать!

Она не лгала, когда сказала: «Я не знаю, что со мной, Адиль». Она еще не знает, что любит этого человека. Что будет, когда она поймет это? И чем я смогу ей помешать?

Вероятно, я бы еще долго стоял и мучился сомнениями, но бульдозерист вдруг поднялся, бросил папиросу и, взглянув на нашу палатку, тяжелыми шагами пошел к себе.

Я вернулся. Сария лежала поверх одеяла, лицом к стене. Она не повернулась, когда я вошел, не произнесла ни слова. Может быть, она плакала... Я молча лег и до утра пролежал без сна.

В воскресенье за завтраком Сария сказала мне:

— Знаешь, Адиль, я сегодня еду в город за учебниками. Мы решили осенью поступать в строительный институт. На заочное.

— Кто это «мы»?

— Я и Солтан. Керемхан хочет в техникум, у него ведь только восьмилетка.

— А Гариб?

— Гариб уже на втором курсе. — Она помолчала и холодно   взглянув   на   меня,   добавила: — По-моему,  я как-то говорила тебе об этом.

— Возможно, не помню. А зачем тебе на заочный? Осенью вернемся в Баку, поступишь на очный.

— Нет, Адиль, я хочу работать. И потом, мы решили всей бригадой вместе работать и учиться.

— Так... Ну, а если меня после окончания этого строительства направят в другой район?

— Что ж. поедешь, куда тебя назначат, а я буду работать там, где бригада. Впрочем, я думаю, всегда можно договориться, чтобы нас послали на твою стройку.

— И все это совершенно серьезно?

— Конечно, Адиль. А что тебя удивляет?

— Меня удивляет одно: ты как будто забыла, что ты моя жена.

Помолчали.

— Адиль, ты что будешь на завтрак?

— Мне все равно.

— Тогда я разогрею мясо. От ужина осталось.

— Значит, хочешь сегодня поехать в город? — спросил я.

— Да, надо съездить. Нужно купить учебники, тетради— начинаем готовиться к экзаменам. Адиль, я суп поставлю и поеду, а ты только посмотри, чтоб не выкипел, ладно?

— Хорошо.

Она поставила на портативную газовую плитку кастрюлю. Потом переоделась, залила бензин в газик и уехала. Уехала, а я остался у кастрюли. Черт знает что! И ведь сам согласился!

Когда мы жили в Баку и жизнь шла своим чередом, я не представлял себе, что Сария так мне необходима. Я даже не задумывался, люблю ли я ее.

Приходил с работы, умывался, садился ужинать с женой. Вокруг чисто, уютно, стол накрыт шуршащей белой скатертью... Все как полагается. После ужина с газетой ложился на тахту. Мог ли я представить себе тогда, что моя хорошо налаженная, плавно текущая жизнь вдруг помчится бурным потоком и я буду сходить с ума от сознания, что теряю жену...

Теряю... Черт подери, как я мог отпустить ее одну! Она же водит машину как сумасшедшая, может сорваться в пропасть...

Я сидел у палатки, перебирая в голове все опасные места дороги и прикидывая, миновала ли уже их Сария.

Она вернулась через четыре часа, как обещала. Вытащила из машины большую стопку учебников, переоделась и занялась обедом.

— Еле спаслась от Сатаник Айрапетовны, — весело говорила она, быстро и ловко нарезая картофель для супа. — «Вечером, говорит, поедете». Представляешь, вечером? «Как же, говорю, я могу бросить мужа одного на целый день?»

«Интересно, — думал я, рассеянно слушая Сарию.— Ведь она старается выполнять свои элементарные обязанности, чувствует, что запоздала с обедом, спешит, суетится. И в то же время снова заезжала к этой, как ее, маникюрше. И даже не пытается скрыть от меня... Может быть, эта маникюрша и прекрасная женщина, не в том дело. Важно другое, что я, муж, запретил ей, моей жене, знаться с ней. Сария же не желает считаться с моим запрещением, а ведь в семье, как и во всяком коллективе, младшие должны подчиняться старшим. Я муж, я старший. И дело даже не только в том, что муж, — патриархальные времена давно прошли, — просто я старше ее на десять лет, опытнее, умнее, наконец!.. Ведь естественно, что опытный капитан не может отдать руль в руки бесшабашного юнги.

Нет, я чересчур нервничаю последнее время. Что, собственно, происходит? Не хочет жить так, как я считаю нужным, пусть уходит. В конце концов, я не из последних! Могу найти себе жену в десять раз достойнее Сарии. О, если бы для меня существовали другие женщины! В этом мое несчастье! Чтобы освободиться от чар своей собственной жены, я готов сокрушать стальные ворота, рушить крепостные стены, мечом рубить зловещих колдунов! Но я хорошо знаю, что только время поможет победить проклятую власть Сарии надо мной.

Мы обедаем. Я жадно смотрю на нее, а она лениво черпает из тарелки суп и изредка на меня поглядывает. В каждом ее движении столько неосознанной грации! ..

— Еще что-нибудь хочешь?

— Нет, я сыт.

— Ну, тогда ложись отдыхать, а я отнесу ребятам книги.

И она снова уходит. Да, надо что-то решать. Сколько можно так жить: неделю, месяц? Что же делать?!

 

САРИЯ

 

Адиль становится все нежнее и предупредительней; он не упускает случая сказать мне ласковое слово, сдедать приятное. И это огорчает меня больше всего. Я с детства не выношу фальши, двуличия, боюсь этого в людях, чувствую себя бессильной перед обманом.

Я часто думаю: зачем в нашей жизни, честной, справедливой в самой своей основе, люди иногда лгут, изворачиваются, ловчат, чтобы достичь каких-то дешевых преимуществ?

Ведь я же чувствую, что Адиль неискренен, — неужели он этого не понимает? Вот подошел, положил руку мне на плечо. А я знаю, что он делает это не потому, что захотелось приласкать меня, а потому, что считает необходимым поступить так.

Начался дождь. Мы похватали со стола вещи и убежали в палатку. Быстро стало темнеть, с гор подул холодный, порывистый ветер. Гроза. Гром то громыхал далеко в лесу, широкими раскатами наполняя ущелье, то тысячью пулеметных очередей разрывался где-то в пропасти. И вода... Сколько воды... Через несколько минут внизу уже бушевал настоящий сель, он разрастался, вбирал в себя потоки вспененных вод, стремительно мчавшихся к нему со всех сторон.

Мне нравятся грозы. Могучая, буйная природа возвышает человека, рождает желание сделать что-нибудь большое, величественное!..

Какими жалкими, бессмысленными показались мне вдруг эта ложь, лицемерие, все, что отравляло последнее время нашу жизнь...

Вдруг в шуме стремительно мчащихся потоков и раскатов грома я услышала два тяжелых удара. Что-то затрещало.

— Как бы не повалило мост... — озабоченно проговорил Адиль.

Дождь все лил. В темноте то появлялся, то пропадал огонек — фонарь в палатке строителей. Мы с Адилем выпили по чашке остывшего кофе с хлебом и улеглись, Я повернулась лицом к выходу, ветер брызгал в лицо холодными капельками дождя. Может быть, поэтому я долго не могла уснуть...

В палатке было сухо, но вокруг — сверху, снизу— струились потоки воды. Я лежала и слушала ее шум. Адиль тоже не спал, он курил и изредка негромко вздыхал. Так мы лежали, молча, слушая шум грозы.

Вдруг раздался страшный грохот.

— Что случилось? — спросила я Адиля, вскакивая с постели. Он тоже встал и выглянул из палатки.

— Кусок скалы оторвался, знаешь, тот, с большим дубом наверху.

— Ой! Наверное, всю дорогу завалило!

— Ничего. Обойдется. Ложись, Сария.

— Спокойной ночи, Адиль,

Когда я открыла глаза, было совсем светло. Адиля в палатке не было. Я быстро оделась и вышла.

Утро было тихое, ясное, как всегда после грозы: небо светло-голубое, прозрачное, листья, трава, цветы, омытые дождем, ослепительны и свежи. Ничто здесь не на* поминало о ночной буре, только поток внизу мчался мутный, стремительный, лохматый от пены... Горы вдали были окутаны густым туманом — там, видимо, еще шел дождь, и горные потоки со всех сторон стремились к реке, вода в ней все прибывала.

Кусок скалы, с росшим на ней старым ветвистым дубом, рухнул ночью на дорогу — проехать по ней было теперь невозможно.

Могучий дуб, вчера еще высоким сводом нависавший над дорогой, сейчас лежал в пыли среди обломков скалы, изуродованный, с обломанными, расщепленными ветвями.

А ведь казалось, что он стоит здесь целую вечность и всегда будет стоять над этим ущельем, гордый, несокрушимый..

Адиль и рабочие молча осматривали завал. С ними был еще какой-то незнакомый мне рослый, широкоплечий парень в синей спецовке, — видимо, шофер пятитонки, которая застыла на дороге в нескольких шагах от завала.

Я подошла к ним, поздоровалась,

Парень переминался с ноги на ногу и беспокойно поглядывал на свою машину,

— Начальник, — нерешительно заговорил он наконец, — что делать-то будем? Мне муку надо на ферму доставить. Люди без хлеба сидят!

— Что-нибудь придумаем, — спокойно ответил Адиль и, не оборачиваясь, спросил Гариба: — У вас бульдозер в исправности?

— Не отказывал пока.

— Надо расчистить дорогу.

— Конечно, расчистим.

— А справитесь? Может быть, из района вызвать еще бульдозер?

— Не стоит, — проговорил Гариб, чуть прищурив глаза.

— В таком случае расчищайте! — коротко бросил Адиль и пошел к нашей палатке — ехать в район, пока не расчистят дорогу, он не мог. Наш газик, словно послушный пес, смирно стоял у дороги.

Бульдозер с сердитым урчанием потащил три огромных камня. Вот он подполз к пропасти и столкнул камни вниз. Они раскатисто и гулко загрохотали по ущелью, пока не докатились до воды.

Я снова — в который раз! — вспомнила день нашего приезда, бульдозер у края пропасти, насмешливое лицо Гариба, искоса поглядывавшего на меня.

Сейчас он не улыбался и не смотрел в мою сторону — ему не до меня. Лицо у него было сосредоточенное, серьезное.

Завал уменьшался медленно, и видно было, что бульдозерист работает изо всех сил. Лицо и шея у него побагровели. Он работал молча. Мы тоже молчали, чтобы не мешать ему, хотя из-за шума мотора он все равно не услышал бы наших голосов.

«Странно... — думала я, глядя на напряженное, даже злое лицо Гариба. — Ведь тогда, в первый день, он показался мне эдаким бесшабашным, озорным парнем... даже нахалом... А теперь он такой молчаливый, сосредоточенный, слова из него не вытянешь. Ни с кем не разговаривает, кроме Солтана и Керемхана, словно всех остальных презирает... Хотя нет, не всех, — наверное, это только Адиля и меня. Как он старается скрыть свою ненависть к Адилю — даже отворачивается, чтобы тот не видел его лица! Только все равно это чувствуется — в каждом его слове, в каждом движении, в том даже, как он мнет губами папиросу, когда при нем упоминают об Адиле. Что ж, он прав. Прав, что презирает и меня — жену преуспевающего инженера Джафарзаде...

Может, поговорить с ребятами? Ведь они мои товарищи. Поговорить обо всем, даже о моих отношениях с Адилем. Мне будет трудно это сказать, но я скажу, — мы и не такие трудные вещи делаем. Только я, наверное, разревусь... Ну и пусть, зато потом всем нам станет легче.,.»

Солнце стояло уже высоко и светило прямо в лицо Гарибу — жаркое, беспощадное, какое всегда бывает после грозы.

— А вы не думаете, что Гарибу хочется пить? — спросила я ребят. — Хоть бы стакан воды догадались принести. ..

— Полностью принимаю критику! — вскочил шофер пятитонки.

И он, с неожиданной для его большого грузного тела легкостью прыгая по камням, побежал к своей машине. Через минуту он принес бутылку пива, открыл ее и передал Гарибу. Тот не отрываясь выпил все и швырнул бутылку в кусты.

— Вот так, — удовлетворенно произнес шофер.— Еще?

Гариб отрицательно покачал головой.

Керемхан и Солтан стали ломами разбивать обломки, чтобы бульдозеру легче было их подхватить. Шофер некоторое время вздыхал, беспомощно оглядываясь по сторонам, — у него не было лома, — потом поплевал на руки и, упершись огромными, темными от загара руками в большой круглый камень, стал толкать его к обрыву. Солтан и Керемхан с любопытством наблюдали за ним.

— Что твой бульдозер! — восхищенно заключил Солтан. — Этак мы за полчаса управимся.

Но прошел час, другой, солнце уже стало спускаться к закату, а работа еще не была окончена. Шофер уже несколько раз лазил в машину за пивом. Наконец достал одну бутылку, смущенно развел руками: «Все! Пиво кончилось, ларек закрыт!»

— Эй, парень! — крикнул он, подойдя к бульдозеру поближе. — Слезай давай, отдохни. Я в этой штуке разбираюсь, — он показал на рукоятки.

Гариб отрицательно покачал головой.

— Рекорд решил поставить? Ну и черт с тобой, ворочай! — махнул шофер рукой.

Гариб не оставлял бульдозера. Пот тек с него ручьями, глаза покраснели, волосы слиплись...

Только к шести часам вечера дорога была расчищена, Шофер влез в кабину, помахал нам рукой и умчался.

— Ты вот что, накройся давай, потный весь, — грубовато сказал Керемхан и набросил Гарибу на плечи свою спецовку. — Простудишься!

— Ну, Адиль, расчистили, — входя в палатку, сказала я мужу. — Какая я вся грязная... Пыль там... Гариб работал как зверь!

— Особенно восхищаться тут нечем. Расчистить дорогу — его прямая обязанность.

— Может быть, и обязанность, но ты великолепно знаешь, что он за десять часов сделал то, на что понадобилось бы четыре дня!

Адиль пожал плечами:

— Я предлагал вызвать   еще   бульдозер...   Выпиши ему трехдневную выработку, если считаешь нужным. Я так посмотрела на Адиля, что он замолчал.

— Будет возможность, — сказал он все же, — в конце месяца постараюсь оформить ему премию — получит три-четыре сотни...

— Да не в сотнях дело, неужели ты не понимаешь?! Не интересуют они его!

— А что же его еще интересует здесь, в горах, если не высокие заработки? — ехидно спросил Адиль.

— Хорошо! Значит, мы с тобой тоже за высокими заработками сюда приехали?

— Не знаю, как ты, а я хожу по земле. Для меня пока что существует материальная заинтересованность. Не при коммунизме живем.

Спорить с ним я не стала.

К ночи погода снова испортилась. Полил дождь. Я несколько раз просыпалась и слушала, как тяжелые струи воды хлещут по натянутому брезенту.

Как только рассвело, я поднялась и выглянула из палатки. Моросило, утро было серое, тусклое. Я оделась и, набросив на голову плащ, побежала к стройплощадке.

Огромный валун, принесенный неведомо откуда селем, лежал у самого отверстия трубы и загораживал дорогу воде. Не находя выхода, она рвалась вверх, грозя размыть еще не оконченную кладку. Ребята стояли по пояс в бушующем потоке и ломами пытались сдвинуть валун в сторону.

Сбросив плащ на землю, я схватила лом и тоже вошла в холодную, бурлящую воду. Поток чуть не опрокинул меня. Солтан протянул мне руку, я ухватилась и встала рядом с ним.

— Раз-два, взяли! Еще раз! — командовал Керемхан.

Мы никак не могли приноровиться друг к другу, толкались, ломы скользили по камню. Дождь усилился, и сейчас в двух шагах ничего не было видно.

— Еще взяли! Еще раз!

Наконец засунули под камень острия ломов и единым усилием перевернули валун. Вода с ревом устремилась в трубу. Мы цепочкой, держась за руки, пошли к берегу.

Когда я уже вылезала из воды, большой камень, с грохотом оторвавшись от скалы, пролетел прямо над моей головой. Сзади раздался сдавленный крик.

— Ты что, Гариб? — Солтан отпустил мою руку и быстро, насколько позволяло течение, пошел к бульдозеристу. Тот стоял, прислонившись к стене моста, подняв правую ногу. Лицо у него было искажено от боли. — Что с тобой? — снова спросил Солтан.

— Камнем задело, — сквозь зубы проговорил Гариб, отворачиваясь.

Керемхан и Солтан с трудом вытащили Гариба из воды и понесли в палатку.

— Не трогайте его пока! — крикнула я Керемхану.— Я за аптечкой!

Ничего не сказав Адилю, я открыла чемодан, схватила аптечку и бросилась обратно. Муж ни о чем не спросил.

Мы разрезали штанину и сапог. Кровь текла быстрой и тонкой струйкой. Когда я накладывала на рану смоченную йодом марлю, под руками у меня что-то хруст нуло,

Гариб молчал, глаза у него были закрыты. Только когда ребята подняли его ногу, чтобы я могла забинтовать, он заскрипел зубами.

— Так. Картина ясная, — мрачно сказал Солтан. — Очень больно?

— Больно, — коротко ответил Гариб.

Солтан достал из-под кровати бутылку коньяку:

— Прежде всего вот это лекарство. На фронте раненым всегда спирт давали.

Я недоверчиво посмотрела на него, но промолчала — я никогда не была на фронте.

— Снимите с него мокрую одежду, — сказала я, — и оденьте его потеплее. Я пойду заводить машину — надо срочно везти в больницу.

Солтан вышел вслед за мной.                  

— Может, не надо, Сария-ханум? —спросил он неуверенно. — Как-нибудь сами, а?

— Надо, Солтан. Я читала, что при открытых переломах обязательно нужно в больницу1 иначе будет заражение крови.

Солтан вздохнул, посмотрел на меня страдальчески и, махнув рукой, скрылся в палатке.

— Адиль, — сказала мужу, — Гариб сломал ногу, придется отвезти в больницу. Ты ведь едешь в район?

— Еду. Но не хочешь же ты сказать, что я должен везти его. Приеду, скажу, чтобы за ним прислали машину из больницы.

— Пока ты все это сделаешь, у него начнется заражение крови.

— Но не могу же я…

— Если ты не можешь, я могу! Отвезу сама,

— Сама?..

Адиль был явно растерян, но возражать не решался, — видимо, почувствовал, что положение серьезное.

Я быстро поставила ему на стол завтрак, переоделась и, лавируя между деревьями, подвела газик к палатке.

Солтан с Керемханом вынесли Гариба и устроили его на заднем сиденье. Я села за руль.

— Ты сама поедешь?—удивленно спросил Солтан.— Я думал, начальник... Да тебе же с ним не справиться, мы вдвоем еле дотащили! Давайте тогда и я с вами.

— Ты думаешь, что говоришь, Солтан? Разве можно сейчас бросать мост? — Я показала на затянутое облаками небо. — Справлюсь. Я сильная.

Подошел Адиль. Он сделал было движение сесть за руль, но я молча покачала головой, и он так же молча сел рядом.

Я старалась вести машину как можно осторожнее, но дорога была из рук вон плохая, и я несколько раз слышала глухие стоны Гариба. Дождь не прекращался. Он заливал переднее стекло, и я почти ничего не видела. До райцентра ехали два часа.

У райисполкома Адиль вышел.

— Отправишь его в больницу и поставь, пожалуйста, машину сюда. Она мне понадобится. — Только это он и сказал за всю дорогу.

Я ничего не ответила, только посмотрела ему вслед, затем спросила у проходившей мимо женщины, как проехать к больнице...

...Главный врач районной больницы, похожий в своей белой шапочке на студента мединститута, вышел ко мне, наверное, через полчаса после того, как санитары унесли на носилках Гариба.

— Мы произвели первичную обработку раны, — сказал он, стараясь, видимо, казаться как можно солиднее. — Но перелом очень тяжелый. — Он прибавил какое-то латинское название. — Нужно оперировать.

— Кто же будет оперировать?

— Я — главный хирург больницы. Я с недоверием уставилась на главного хирурга. Студент, самый настоящий студент!

— Может быть, вызвать профессора из Баку?

— Не вижу необходимости. — В голосе главного хирурга послышалась обида. — И потом, погода... вы же видите.

— Вижу. Вы уверены, что операция необходима?

— Совершенно уверен. Что еще вас интересует? — Он терял терпение.

— Больше ничего.

— Больной ваш родственник?

— Нет. Да... родственник! Врач улыбнулся.

«Дура! — мысленно выругала я себя. — Надо было сказать — муж. Тогда он не стал бы ухмыляться!»

— А вы не волнуйтесь так, — успокоил меня врач.— Прооперируем вашего... родственника, все будет в порядке.

— Когда операция?

— Завтра утром. В девять часов.

— Почему не сегодня?! — воскликнула я.

— Сегодня невозможно. — Он покачал головой и с достоинством добавил: — Сегодня у меня две операции... Сестра! Больного в предоперационную палату! — коротко приказал он, давая понять, что разговор закончен.

Я сидела в приемной и не знала, что делать. Вышла дежурная сестра и сказала, что я могу пройти к больному.

— Вам что-нибудь хочется, Гариб? — спросила я, садясь на белый табурет около кровати.

— Нет, ничего... Сестра, дайте воды.

— Воду вам нельзя, — строго сказала сестра. — Я сейчас принесу чаю.

Она принесла стакан чаю и стала поить Гариба. Держать стакан он уже не мог.

Стали измерять температуру. Я в нетерпении ерзала на табурете. Сестра взяла у Гариба градусник, взглянула на него и протянула мне. Я чуть не вскрикнула: «Сорок!»

— Вы устали, Сария-ханум, — облизывая пересохшие губы, с трудом проговорил Гариб, — Поезжайте домой.

— Я сегодня не поеду.

— Почему?

— У меня дела. Дня два придется пробыть здесь. Утром приду к вам. До свидания, Гариб.

В коридоре я встретила хирурга.

— У него сорок!

— Ну и что же? Это естественно при открытом переломе. Сейчас ему сделают укол.

— Спасибо, доктор.

Я попрощалась с врачом, поехала в управление к Адилю и коротко рассказала ему обо всем.

— Вот так обстоит дело. Домой я сегодня не поеду. Невозможно бросить его здесь одного.

— Разве в больнице нет людей?

— В больнице есть люди, Адиль, — сказала я, отчетливо выговаривая каждое слово и стараясь быть спокойной, — но я не уеду, пока не узнаю, как прошла операция,

Он глубоко вздохнул и покачал головой.

— И где же ты будешь ночевать?

— У меня здесь есть знакомая, я тебе говорила.

— Маникюрша?

— Да, маникюрша. Переночую у нее или в гостинице. Ты поезжай, не волнуйся.

Я думала, он предложит мне ехать сейчас вместе домой, а рано утром вернуться, но он промолчал.

— Счастливо, Адиль. Поужинай здесь перед отъездом, а то у нас там ничего нет сегодня.

— Хорошо. До свидания.

У Сатаник Айрапетовны было, как всегда, чисто и уютно. Поздоровавшись с хозяйкой, я села на диван, закрыла глаза и почувствовала, что очень устала.

Отзывчивая и всегда бурно на все реагирующая Сатаник Айрапетовна, не переставая хлопотать у стола, немедленно начала успокаивать меня:

— Ты зря волнуешься, Сария. Это очень хороший врач, не смотри, что молодой. Он такие операции делает!

— Не знаю, Сатаник Айрапетовна. Неспокойно как-то на душе. Надо позвонить в больницу.

К телефону подошла дежурная сестра, та, что принимала Гариба, — я узнала ее по голосу.

— Скажите, как чувствует себя Гариб Велиев?

— Жалоб нет. Лежит, дремлет.

— Благодарю вас. — Я положила трубку.

Сатаник Айрапетовна уложила меня на своей кровати. Я не сопротивлялась — у меня не было сил.

Во сне и видела Гариба — на своем бульдозере он прорывался сквозь бушующий поток.

Утром мы вместе с Сатаник Айрапетовной пошли в больницу. Знакомая сестра еще не сдала дежурства. Лицо у нее было усталое, под глазами тени.

— Можно видеть главного хирурга?

— Он на консилиуме. Как раз относительно вашего родственника.

— А разве ему стало хуже? — Я схватила сестру за руку.

— Не... знаю, — неопределенно ответила та,

— Пойдемте к главному врачу, я с ним знакома,— заявила Сатаник Айрапетовна,

— Не надо, я сама.

В кабинете главного врача сидело несколько людей в белых халатах, — видимо, это и был консилиум.

Когда я открыла дверь, все замолчали. Главный хирург поднялся мне навстречу:

— Хорошо, что вы пришли. Понимаете — возникла необходимость ампутировать стопу,

— Ампутировать?! Почему?

— Кажется, началась гангрена. И ампутировать незамедлительно, через несколько часов придется отрезать ногу до колена.

— И он дал согласие?

— Не дал, — ответил один из врачей. — Но сейчас нельзя считаться с ним—у больного затемнено сознание.

— У меня сознание не затемнено, но я тоже не согласна на ампутацию! Резать ногу я не дам! Я повезу его в Баку!

Врачи молчали.

— Когда вы хотите ехать? — спросил наконец главный врач.

— Сейчас!

— На чем?

— На машине «ГАЗ-69».

— Я бы не советовал рисковать, — мягко сказал он, подходя ко мне. — Но… но, уж если вы решили везти его, не теряйте ни минуты.

— Мне можно к больному?

— Да, Сестра, проводите гражданку в палату. Еще раз повторяю:   подумайте,   положение  серьезное.   Если опоздать с ампутацией...

— Пойдемте, сестра! — Я выбежала из кабинета.

Лицо у Гариба было очень красное и потное — почти такое же, как тогда, когда он расчищал завал; глаза закрыты.

Услышав мой голос, он открыл глаза и слабо улыбнулся:

— Знаете, Сария-ханум, а мне тут ногу собираются отрезать.

— Я слышала. Мы сейчас поедем в Баку. Там опытные врачи, профессора...

— В Баку? — тихо спросил Гариб. — Далеко... Он вдруг стиснул зубы и несколько секунд молчал. Наверное, это очень больно — сломать ногу.

— Но как же мы поедем? — Он говорил с трудом. — Пусть тогда кто-нибудь из ребят... Или мать вызвать… Тут недалеко... Можно телеграмму послать…

— Это все ерунда. Некогда, Гариб! Вы поедете со мной. Не беспокойтесь — довезу в целости и сохранности.

Он снова улыбнулся и взглянул на меня большими, блестящими от жара глазами, потом снова закрыл их. Мне показалось, что он хотел еще что-то сказать, но у него не хватило сил.

— Я сейчас вернусь, Гариб. Вас пока оденут.

Я побежала к мужу в управление — нужно было еще выпросить у него машину. Секретарша сказала, что Адиль уехал на объекты и будет только вечером.

Что делать?

— Он на своей машине поехал? — спросила я девушку.

— Нет, на райисполкомовской «Волге». Я бросилась в гараж.

— Мне нужно на несколько часов машину, — заявила я сторожу. — Скажите Адилю, что я взяла.

Он было замялся, но, не решившись возражать, молча распахнул ворота гаража.

Сатаник Айрапетовна ждала меня у больницы.

— Я тоже поеду, — сказала она, беря меня за руку, — Разве тебе довезти одной? До Баку четыреста километров!

— Да как же вы поедете? А работа?

— Уже договорилась, отпустили. А вот это нам на дорогу. — Она показала на корзину с продуктами — из нее торчал розовый термос. — Тут чай —  ему нужно покрепче, яйца, масло, сыр, в общем, хватит. — И Сатаник Айрапетовна поставила корзину под переднее сиденье.

В это время вынесли Гариба. Сатаник Айрапетовна, отстранив сестру и санитаров, сама принялась устраивать его в машине.

Гариб дремал, полулежа на заднем сиденье. Сатаник Айрапетовна довольно удобно устроила его. Сломанная нога, затянутая в лубки, была высоко поднята. Сама она примостилась внизу, рядом с сиденьем, что, принимая во внимание ее полноту, было не так-то просто.

Из первого же почтового отделения я дала Адилю телеграмму: «Гариба гангрена, районе предлагают ампутировать ногу. Решила везти Баку. Связи твоим отсутствием машину пришлось взять без разрешения. Извини.

Сария».

Горы были уже позади, ехали по равнине. Спидометр показывал восемьдесят, но я прибавила газу. Солнце жгло немилосердно, к тому же пришлось закрыть окна — встречные машины то и дело обдавали нас облаками пыли. Все это было ужасно для Гариба.

Несколько раз мы останавливались на две-три минуты: закипала вода в радиаторе. На каждой остановке Сатаник Айрапетовна поила Гариба чаем — он все время хотел пить — и заставляла его съесть яблоко. Гариб не сопротивлялся, нехотя, вяло жевал.

Когда же мы наконец приедем?! Будь проклята эта бесконечная равнина с ее жарой и пылью, ведь у него гангрена!

А Гариб все лежал молча, закрыв глаза.

Около Акдаша есть чайхана — небольшой чистенький домик в тени трехсотлетней чинары. Я очень любила останавливаться здесь, когда мы с Адилем совершали дальние автомобильные прогулки. Как давно это было!

Поставив машину в тени, я пошла к колодцу, намочила полотенце и обтерла Гарибу лицо — оно было все в пыли. Потом мы дали ему чаю, сами выпили по стакану и снова тронулись в путь.

И тут я сообразила — ведь Гариб пил очень много, ему, наверное, нужно... Как быть? Я затормозила и, перегнувшись назад, наклонилась к нему. Не зная, как сказать, я сначала взяла его руку, будто чтобы послушать пульс, потом шутливо сказала:

— Гариб, мы вас все поим, поим, а...

— Нет! — с неожиданной силой резко произнес он и отвернулся.

— Ты сиди, крути свой руль, а мы тут и без тебя управимся. Я — сиделка. — Сатаник Айрапетовна сердито оттолкнула меня и прошептала мне на ухо: — Стесняется он тебя, неужели не понимаешь, глупая...

— Плохо ему так, голова мотается, — сокрушенно сказала я. — Может, вы сядете рядом и голову его на колени к себе положите?

— Это ты правильно, только больно толста я — места займу много. Попробую.

Мы снова отправились в путь. Наконец вдали засверкала Аксу.

— Скоро уже, Гарибджан, потерпи немножко. Сейчас через Аксу переправимся, а там — рядом.

Он на секунду открыл глаза, взглянул на меня и утвердительно качнул головой.

Первый раз в жизни я назвала его ласково — Гарибджан и даже не сразу заметила это...

Мы подъехали к броду. Только я осторожно ввела машину в реку, хлынул ливень. Я сразу перестала видеть, что происходит снаружи. Перед стеклами была сплошная серая пелена.

Мы медленно двигались в бушующем потоке — веселая, прозрачная Аксу превратилась в бурную горную реку. Я знала, что, если откажет мотор, машину снесет в сторону, перевернет потоком... Бедный газик, словно верный добрый конь, самоотверженно рвался навстречу стихии, дрожал от напряжения, но не останавливался. Только бы не заглох мотор...

Я обернулась — Гариб, приподнявшись на локте, напряженно смотрел вперед. Сатаник Айрапетовна попыталась его уложить, но он отвел ее руку…

Машину тащило в самую быстрину.

— Держи правее! — крикнул Гариб.

Я выровняла машину, прибавила скорость и, обернувшись, кивнула Гарибу. Он опустил голову на подушечку, лежавшую на коленях у Сатаник Айрапетовны, и закрыл глаза.

Как только мы выбрались из реки, дождь сейчас же кончился. Словно нарочно!

Я взглянула на часы. Боже, уже пять часов в пути! Полчаса ушло на переправу. Бедный Гариб!

Проехали Шемерху. Еще   сто   километров.   Я  снова дала газу — на спидометре девяносто пять километров. Если бы видел Адиль!… Интересно, я совсем не чувствовала усталости. Только руки на руле словно одеревенели. К Баку мы подъехали в четвертом часу, нужно было еще добраться до больницы нефтяников. Это лучшая больница в городе, и, кроме того, я хорошо знала главного врача Гасана Мамедовича Мамедова. Отец у него был шофером, когда он, молодой тогда врач, работал на «Скорой помощи». Лишь бы найти его побыстрее!

В больнице мне в первый раз повезло: я увидела Гасана Мамедовича, как только вбежала в вестибюль, — он спускался по лестнице, большой, грузный, в белом халате и белой шапочке.

— Здравствуйте, дядя Гасан!

— Здравствуй, Сария! — Гасан Мамедович остановился и удивленно смотрел на меня. — Ты откуда, девочка? Почему ты такая грязная?

— Я со строительства. У нас несчастный случай…

— Так. Рассказывай. — Гасан Мамедович сразу стал серьезным,

— Я его привезла… Одного товарища, у него тяжелый перелом. Простите, что я в таком виде. Я семь часов сидела за рулем. А дорога…

— Как, маленькая Сария сама водит машину?

— Давно уже...

— Постой, но ведь ты же вышла замуж в Баку. Как ты попала на строительство?

— Дядя Гасан... ему очень плохо, я вам потом все расскажу.

— Хорошо, хорошо, только не реви! Где твой больной?

— Он там, в машине. Ему хотели отрезать ногу, а он такой, он такой... замечательный парень!

— Постой, Сария. Кто хотел резать?

— В районной больнице. Они сказали — гангрена. — И ты семь часов везла его?

— Семь.

— Да…

— Дядя Гасан! — Я схватила его за руки, из глаз у меня брызнули слезы. — Постарайтесь! Ну ради меня, ведь вы всегда меня хвалили, вы даже говорили, что я молодец. Господи, что я несу…

Доктор улыбнулся и большой белой рукой потрепал меня по плечу.

— Пойдем ко мне.

Он провел меня к себе в кабинет, усадил на диван и позвонил.

Вошла сестра — молодая стройная женщина.

— Вы звали, Гасан Мамедович?

— Да, Джавахир-ханум. Там больного привезли с гангреной. Срочно принять — и в третью палату. Понятно? Доктор Мохсуд-заде здесь?

— Нет. Уже ушел,

— Вызовите.

Сестра ушла.

— Большое спасибо, дядя Гасан. — Я рванулась вслед за сестрой.

— Куда ты? Теперь без тебя управятся. Сиди отдыхай.

Гасан Мамедович сел за стол.

— Значит, врачи сказали — гангрена?

— Да.

— А когда сказали?

— Утром, в девять часов.

Он снял трубку, спросил, вызвали ли профессора Мохсуд-заде.

— Отказывается? Хорошо, я сам позвоню, Он набрал номер.

— Это я, Сабир. Знаю, знаю, что только отдежурил, но, понимаешь, надо... Ну конечно, сейчас же. Договорились? Так я велю готовить.— Он повесил трубку.— Считай, что парень на ногах. Это такой хирург!.. Ну, а как ты живешь? Как муж?

— Спасибо, хорошо. Он сейчас начальник строительства.

— Тут по радио как-то о нем говорили. Хвалят. Видно, башковитый парень.

— Да.

— Я знал, что маленькая плутовка не выйдет за плохого. — Он улыбнулся.

— Да, Адиль очень хороший! Доктор, а профессор скоро будет?

— Сейчас приедет. Да ты не волнуйся, все будет в Порядке.

— Я не волнуюсь.

— Тутовые ягоды ела там, в горах?

— Нет, у нас в лесу их что-то нет,

— Жаль, хорошая штука.

— Вы их любите? Я пришлю из района — на рынке есть.

Вошла Джавахир-ханум.

— Больной в палате.

— Значит, так. Я сейчас иду домой. Когда профессор Мохсуд-заде приедет, позвоните мне. Пойдем, Сария.

— Может быть, я останусь, поговорю с профессором.

— Это ни к чему. Он никогда не станет ампутировать без необходимости. А если уж скажет — надо, значит, другого выхода нет. Не кусай губы, не кусай, все будет в порядке. Кто он тебе, этот парень?

— Никто.

— Никто? Впрочем, это неважно. Мохсуд-заде сделает все возможное и даже невозможное. Пошли — тебе надо вымыться, отдохнуть.

Увидев у подъезда наш газик, Гасан Мамедович неодобрительно покачал головой:

— На этой таратайке приехали? Да...

— Что вы, Гасан-ами! Это очень хорошая машина! Видели бы, как мы через Аксу переправлялись. Любая «Волга» перевернулась бы.

— Ладно, не обижайся. А это кто? — спросил он, глядя на Сатаник Айрапетовну. — Мать того парня?

— Нет, это мой друг, Сатаник Айрапетовна. Может быть, отвезти вас, Гасан Мамедович?

— Нет уж, уволь. Вези вот своего «друга», она, видимо, женщина отчаянная, а я свою персону не могу такой девчонке доверить. Шучу, шучу, конечно. Просто пешком ходить стараюсь — толстеть стал, видишь, брюхо наросло. — Он похлопал себя по пиджаку. — Ну, я пошел. Утром позвони мне в больницу.

— До свидания, Гасан Мамедович! Большое спасибо вам.

Я сделала вид, что занялась мотором, но, как только главный врач свернул за угол, шмыгнула обратно в вестибюль. Я разыскала Джавахир-ханум и не отстала от нее до тех пор, пока она не дала мне халата и не разрешила пройти в палату.

В большой светлой комнате стояли четыре кровати, белые шелковые занавески на окнах были опущены. Гариб лежал справа у окна, глаза у него были закрыты. Я не стала подходить. Может быть, он спал...

— Ну как? — встретила меня Сатаник Айрапетовна.

— Вызвали профессора, а меня прогнали. Надо ехать домой. Ой, я же забыла ключи от квартиры! Только сейчас вспомнила.

— Ну и что? Поедем ко мне.

Я взглянула последний раз на больничные двери, вздохнула и тронула машину. Больница осталась позади — белая, красивая и зловещая.

«Гариб лежит там, у окна, и глаза у него закрыты. Может быть, ему отрежут ногу... И никого нет около него сейчас... Неужели ампутация?! Зачем было тогда мчаться по горным дорогам, переправляться через Аксу, рискуя перевернуть машину?»

Дома у Сатаник Айрапетовны у меня только и хватило сил, чтобы открыть окно, умыться и лечь. Раздеться я не успела — сразу заснула.

Проснулась в одиннадцать часов. Сатаник Айрапетовна накрывала на стол. Я сразу вскочила — очень хотелось есть.

— Садись, девочка, — ласково сказала хозяйка. — Ты хорошо поспала... И я малость вздремнула.

Я села за стол. «Надо позвонить в больницу, — думала я. — Не могу... страшно!»

Красное, воспаленное лицо Гариба на белой подушке маячило передо мной: глаза закрыты, сухие губы плотно сжаты. Я сомкнула веки и вдруг увидела себя навзничь лежащей на белой больничной койке с вытянутой на шине ногой. Я даже ощутила на миг острую, режущую боль в правой ступне. Но стоило мне открыть глаза, боль сразу ушла. Я с удовольствием пошевелила, ступнями и налила себе чаю.

Сатаник Айрапетовна, обычно такая разговорчивая, почему-то не упоминала о Гарибе, ни о чем не спрашивала меня. «Добрая она, — с благодарностью подумала я, — понимает, что мне трудно».

Надо было звонить в больницу, но я все не могла набраться храбрости. Съела яйцо, выпила еще стакан чаю… Все, ужин окончен, надо звонить.

Я взяла трубку. Ответил женский голос.

— Попросите Джавахир-ханум! — чуть охрипшим голосом попросила я.

— Слушаю.

— Как чувствует себя Гариб Велиев?

— Удовлетворительно. Его смотрел профессор Мохсуд-заде... Он решил подождать с ампутацией — что покажет ночь.

— Спасибо, Джавахир-ханум. До свидания. Я положила трубку. Сатаник Айрапетовна вопросительно посмотрела на меня.

— До утра решили не резать.

Я подошла к окну. С моря веяло прохладой, зарево электрического света стояло над городом.

«Только вчера мы были в горах, в лесу. Я и Гариб. Что с ним будет? Неужели отрежут ногу?!» Я закрыла глаза и увидела его с ракеткой в руке: быстрого, ловкого, сильного...

Словно кадры киноленты, замелькали передо мной воспоминания: опять он — смелый, уверенный, дерзкий, на краю пропасти, смеется над моим испугом. Вот он расчищает завал: лицо злое, красное, волосы слиплись... Вот с ломом в руке стоит в реке под дождем... И, наконец, его лицо на подушке — губы плотно сжаты, глаза закрыты.

— Давай еще чайку выпьем, Сария! — Сатаник Айрапетовна подошла и обняла меня за плечи.

— Давайте. — Я через силу улыбнулась ей и села за стол.

Моя улыбка успокоила Сатаник Айрапетовну, уже через минуту она беззаботно болтала:

— Знаешь, Сария, это так удачно, что я приехала,— я ведь не пересыпала вещи нафталином. Ну, просто из головы вон — заперла шкаф и уехала. Завтра все вытрясу, вычищу...

Я сразу вспомнила нашу бакинскую квартиру и то, что Адиль наказывал мне перед отъездом обязательно выбить и пронафталинить зимние вещи. Я, надо сказать, отнеслась к его словам без должного внимания, кое-как пересыпала зимние пальто нафталином и запихнула в шкаф. Нехорошо, конечно. Но как давно это было! Сто лет назад.

Мне сейчас казалось, что это было в тоскливый осенний день, хотя уезжали мы в мае и у меня было тогда очень хорошее настроение. Неужели так бывает всегда, и когда-нибудь мне будет скучно вспоминать свою работу на строительстве моста, товарищей, Гариба? Нет! Только бы он поправился! Если Гариб поправится, я буду счастлива! И на Адиля никогда не буду больше сердиться. Я помирюсь с ним, попрошу у него прощенья. Только бы поправился Гариб, я не хочу, чтобы ему отрезали ногу!

— Ты что не пьешь? Чай совсем остыл.

— Правда холодный. Сейчас налью горячего.

Я налила себе чаю.

«Если Гариб не поправится, я никогда не буду счастлива, Я знаю — не буду, даже если захочу забыть о нем… И зачем я тогда расписалась рядом с ним на этой бумажке! Ведь именно с тех пор я и не могу отделаться от ощущения, что нерасторжимо связана с Гарибом. Что бы ни делала, все время чувствую на себе его взгляд, слышу глуховатый, низкий голос. А тогда ночью! Я не могла оторваться от крошечного, мерцающего во тьме огонька. Мне хотелось, чтобы он горел всегда, и он горел долго, очень долго, а когда наконец растаял во мраке, мне стало так грустно, что я зарылась в подушку и заплакала тихо-тихо, чтобы не услышал Адиль. Почему я тогда плакала? Не знаю».

— Давай свой стакан, Сария. Я вымою.

«Странно, почему Сатаник Айрапетовна ничего не спрашивает о Гарибе. И почему она отвернулась тогда в машине, когда я вытирала ему лицо? Спросить ее? Нет, не надо...»

Утром, в восемь часов, я была в больнице. Джавахир-ханум еще не сдала дежурства. Она подошла ко мне, весело улыбаясь:

— Профессор Мохсуд-заде вчера вечером оперировал вашего родственника.

Ничего не понимая, я смотрела на ее приветливое лицо.

— Отрезали?! — в ужасе воскликнула я наконец.

— Нет, нет! Я хотела сказать, что ему сделали надрезы и ввели дренажи — для стока гноя, понимаете? Теперь больному лучше, температура упала. Он даже завтракал... Что с вами? Ведь все же хорошо!… Ну, вытрите слезы, я отведу вас к нему.

Сестра стояла передо мной, высокая, красивая, и улыбалась.

Я покорно вытерла слезы и пошла за ней.

... Гариб лежал на спине, заложив руки за голову, и с улыбкой смотрел на меня. Я давно не видела у него такого лица: спокойное, умиротворенное и очень ласковое.

— Ну как, товарищ бульдозерист? — стараясь казаться спокойной, сказала я. — Выкарабкались?

— Кажется, да. Говорят, резать не будут.

— Мне тоже так сказали.

Он улыбнулся и помотал головой.

— А как вы тогда гнали! Я думал, вдребезги разобьемся...

Трое других больных с интересом смотрели на меня.

— Он говорит, — кивнул на Гариба пожилой мужчина, лежащий на соседней койке, — у вас в Аксу чуть машину не перевернуло.

— Было такое дело, — сказала я, улыбнувшись Га-рибу. — Но ничего, проскочили.

— Молодец! Он говорит, ловко машину водишь. Боевая, видно, девка!

Я тихонько засмеялась.

Другой больной, русский, вероятно, не понимал, о чем мы говорим, но уловил слово «машина». Он приподнялся на локте и спросил Гариба:

— Ваша жена сама водит машину?

Гариб не ответил.   Краска   медленно   заливала   его лицо. Он не смотрел на меня.

— Я не жена.

— Ох, извините! — Русский смущенно умолк.

— Болит нога, Гариб?

— Болит, но не сравнить, как вчера.

— Не слушай его, дочка, — добродушно сказал пожилой, — это он перед тобой хорохорится.

Видимо, выдержка у Гариба действительно была колоссальная.

Из больницы я зашла на почту и дала телеграмму Адилю:

«Прошу передать товарищам состояние Гариба улучшилось. Обо мне не беспокойся. Сария». Потом приписала: «Остановилась у Сатаник Айрапетовны», — и указала ее адрес.

Утром пришла телеграмма от Адиля: «Удивлен и возмущен твоим поведением. Требую немедленного возвращения служебной машины.

Адиль».

— От кого это? — спросила Сатаник Айрапетовна, когда я, вздохнув, протянула ей телеграмму. Я стояла перед зеркалом и видела, как Сатаник Айрапетовна поставила на стол кофейник, быстро прочитала телеграмму, нахмурилась, прочитала снова и положила ее на стол.

Завтракали молча. Я всегда чувствовала, что эта на первый взгляд немножко взбалмошная, болтливая женщина очень добра и сердечна, но все-таки не ожидала от нее такого такта, чуткости...

К десяти часам я пошла в управление дорог.

Адиля здесь знали. Я назвала свою фамилию, и через пятнадцать минут секретарша пригласила меня в кабинет начальника управления.

Я рассказала об аварии на стройке, о Гарибе и о том что мне пришлось воспользоваться служебной машиной, чтобы привезти его сюда.

— По-моему, все правильно, Сария-ханум, — сказал мне начальник управления. — Именно так и нужно было поступить.

— Да, но я взяла машину без разрешения.

— Это, конечно, плохо. — Он улыбнулся. — Но главное, что парню не отрезали ногу. Кстати, не нужно ли ему что-нибудь в больнице?

— Нет, у него все есть, а вот если бы вы позвонили в наше управление...

— Это можно. — Он взял трубку. — А как на стройке, все в порядке?

— Да, если не считать обвала во время последней грозы. Я пойду, разрешите?

Мне не хотелось слушать, как он будет говорить с моим мужем.

В больнице сегодня дежурила Джавахир-ханум, и я прямо из вестибюля министерства позвонила ей.

— Как ваше здоровье, Джавахир-ханум?

— Мое? — Она засмеялась. — Хорошо, но, видимо, вы позвонили не для того, чтобы справиться о моем здоровье? Так вот, наш больной просто молодец: опухоль почти спала, температура нормальная. Ваш Гарибджан — молодец!

— Вы даже запомнили его имя!

— Я всегда запоминаю имена красивых молодых людей.

— А... он красивый?

— Как будто вы сами не знаете! Только не ревнуйте, а то возьму и расскажу ему.

— Не надо!

— Не волнуйтесь, — снова засмеялась Джавахир-ханум.— Мы, сестры, обязаны хранить тайны наших больных. Я просто передам ему привет — он ведь знает от кого.

— Знает. Будьте здоровы, Джавахир-ханум.

Настроение у меня в этот день было великолепное. Весь день я, весело напевая, помогала Сатаник Айрапетовне по хозяйству, а вечером даже уговорила ее пойти в кино.

Прошло несколько дней.

Я купила Гарибу сетку-рубашку — было очень жарко, особенно в палате, — и пошла в больницу.

Я быстро шла со своей корзиночкой по коридору. Дверь одной из палат открылась, и оттуда вышли Г-сан Мамедович и высокий седой мужчина в белом халате.

— А, ты здесь? Здравствуй, храбрая Сария! — весело поздоровался со мной главный врач. — Эта та самая отчаянная девчонка, что привезла парня с открытым переломом. Со стройки, помнишь? — обратился он к седому мужчине. И добавил почему-то по-русски, обернувшись ко мне: — Поправится скоро твой мальчик, не горюй.

— Спасибо, Гасан Мамедович!

— Его благодари, — главный врач кивнул на стоявшего рядом мужчину, который с явным любопытством смотрел на меня. — Это профессор Мохсуд-заде. Он спас ногу твоему Гарибджану,

— Оставь, Гасан!

Профессор досадливо махнул рукой, еще раз взглянул на меня и пошел в соседнюю палату.

— Как наш уста себя чувствует?,— Гасан Мамедович всегда так называл моего отца. Я не смогла соврать.

— Еще не была у своих, Гасан-ами,

— Почему же это?

— Они на даче сейчас. А я все время около больницы кручусь. Ведь у Гариба никого нет в Баку.

— Да... Нехорошо, Сария. Сегодня же поезжай к своим. — Гасан Мамедович укоризненно покачал головой.

... Когда я вошла в палату, Гариб приподнялся на локтях и сел. Лицо у него покраснело от напряжения, я поняла, что двигать ногой ему еще очень больно.

Я, как со старыми знакомыми, поздоровалась с соседями Гариба и села на стул у его постели.

— Тебе надо ехать, Сария, — вздохнул Гариб. — Машина нужна на строительстве.

Как незаметно мы перешли на «ты»!

— Ничего. Там есть другие легковушки. А насчет нашего газика у меня специальное разрешение начальства. Так что не спеши гнать меня из Баку. Может быть, я по нему соскучилась.

— Ты живешь далеко от больницы?

— Не очень. Но я сейчас не дома, Гариб. У Сатаник Айрапетовны. Впопыхах ключи у Адиля забыла взять.

Он помолчал.

— Когда тебя выпишут?

— Кто их знает! По мне, хоть сегодня!

— Ему профессор сказал, через несколько дней вставать можно. Слышишь, дочка? — обратился ко мне пожилой сосед Гариба. — С палкой будет прыгать.

— Вот здорово, Гариб! При больнице такой хороший сад, моЖно будет гулять. Курит здесь кто-нибудь кроме Гариба? — спросила я, доставая из корзинки «Казбек»,

— Григорий Иванович мучается. — Гариб показал на соседа. — Мы уж просили няню, не покупает — нельзя, говорит, здесь курить. Ты нам дай по штуке, а остальные сунь вот сюда, под подушку. Смотри, чтобы сестра не вошла, — сказал Гариб парню с забинтованными руками.

— И как вы узнали, что мы тут пропадаем без курева? — спросил Григорий Иванович, с наслаждением затягиваясь.

— Она волшебница, — с улыбкой взглянув  на  меня, сказал Гариб. — Все знает.

— К сожалению, не все, Гариб, — грустно сказала я. — Мне кажется, я не знаю самого важного...

Лицо у Гариба вдруг стало строгое, брови нахмурились. Я встала и начала прощаться.

— Ну что это вы вдруг заспешили? — благодушно спросил Григорий Иванович. — Мы ведь здесь скучаем.

— Меня на десять минут пустили, а я уже полчаса сижу. Поправляйтесь.

Я кивнула Гарибу и вышла из палаты.

У Сатаник Айрапетовны меня ждало письмо от Адиля. Вернее, не письмо, а записка: «Тринадцатого приеду в Баку. К пяти часам вечера буду дома».

Сегодня тринадцатое. Адиль, вероятно, уже дома. Я села в газик и поехала на улицу Хагани. Поставив машину во дворе, стала подниматься к себе на четвертый этаж. Раньше я даже с тяжелыми сумками легко взбегала по лестнице — сейчас поднималась медленно, останавливалась на площадках, словно у меня была одышка, как у Сатаник Айрапетовны.

По дороге мне встретилась знакомая с пятого этажа, разговорчивая пожилая дама. Я так долго и любезно расспрашивала о здоровье всех ее родственников, что та, наверное, была потрясена: что случилось с дерзкой девчонкой, которая обычно пробегала мимо нее, едва поздоровавшись? Дама выговорилась и ушла. Наконец моя квартира. Я нажала кнопку звонка. Послышались неторопливые шаги мужа. Дверь открылась. Какое странное у Адиля лицо — совсем чужое!

— Здравствуй, Адиль! Ты давно здесь?

— Утром приехал. Я же писал тебе.

— Да, писал...

С непонятным чувством оглядела я нашу нарядную столовую. Как все запылилось...

Адиль молча наблюдал за мной. Мне показалось, что он очень взволнован, хотя, как всегда, не подает виду, выдержан и корректен.

Я подошла к туалетному столику, взяла расческу, провела по волосам. Потом подняла штору и села на подоконник.

За окном все то же: газон, напротив новый многоэтажный дом. Сколько часов провела я перед этим окном, поджидая Адиля!

— Сария!

Я обернулась.

Адиль подошел ко мне, схватил за руку.

— Что ты со мной делаешь, Сария?! Зачем ты поехала в Баку?

— Я не могла не поехать, Адиль, — Гарибу отрезали бы ногу!

— Будь прокляты и его нога, и он сам! — Адиль резко повернулся и отошел от меня. — Почему именно тебе понадобилось везти? Разве это не мог сделать кто-нибудь из его товарищей?

— Я тоже его товарищ.

— Ты прежде всего моя жена! И ты должна была спросить у меня разрешения!

— Тебя не было в управлении.

— Не могла подождать?

— Не могла. У него начиналась гангрена. Я думала…

— Думала! — Адиль отпихнул ногой стул и стал нервно ходить по комнате. — Ты очень мало думаешь, Сария! Для тебя не существует ни общепринятых норм, ни правил поведения! Ты не имеешь понятия об обязанностях жены!..

— Ты прав. Тебе нужна совсем не такая жена. Одну, очень долгую минуту мы молчали.

— Ах, вот что ты задумала! Дрянь!

Хрустальная ваза, пролетев около моего уха, ударилась о стену и разбилась. Я взглянула на осколки, встала...

— Напрасно ты это, Адиль…

Я пошла в спальню и начала собирать свои вещи. Доставать большой чемодан не стала — ведь я возьму только те платья, что принесла из дому, а они вполне поместятся и в маленьком. К тому же идти придется пешком.

Я уложила вещи, закрыла чемодан. Адиль сидел на диване, обхватив голову руками...

Ладно, это платье снимать не буду, хотя мне его и купил муж. Пусть останется.

— Прощай, Адиль.

Он поднял голову, увидел чемодан, быстро взглянул мне в лицо. В глазах у него не было уже ярости, только испуг. Но он быстро овладел собой.

— Поставь чемодан, Сария. Нам надо поговорить.

— Не надо больше говорить, Адиль. Мне нечего сказать тебе.

Он молчал.

— Адиль, я никогда не смогу жить так, как ты считаешь правильным.

— Не понимаю, Сария, ничего не понимаю! Ты вышла за меня по своей воле... никто не принуждал тебя. Мне казалось... ты меня любишь.

— Мне тоже так казалось. Поэтому я и стала твоей женой. Я только теперь, сейчас поняла, что никогда тебя не любила.

— Ну что ж... Только знай, что ты своими руками губишь свое будущее, свое счастье.

— Мы по-разному понимаем, что такое счастье. Прощай, Адиль. - Я взяла чемодан и пошла к двери.

 

ГАРИБ

 

Вчера Сария принесла мне шелковую рубашку: я сказал как-то, что в больнице очень жарко.

Сначала я обрадовался, развернув сверток, а потом вдруг так нехорошо стало на душе — вспомнилось, как надевал я там, на строительстве, рубашки, которые она стирала и гладила.

Сария заботилась обо мне, заботилась, как сестра. И в этой ее заботе было такое дружелюбное равнодушие, что я готов был выть от тоски. «Конечно, — говорил я себе, — она довольна жизнью. Адиль — молодой, сильный мужик, хорошо зарабатывает, что ей еще нужно, девчонке!» Но как я ни старался плохо думать о Сарии, где-то в глубине души я был убежден, что не может она быть счастлива с Адилем. Недаром же я сразу возненавидел его — самовлюбленного карьериста.

Но она же вышла за него замуж! Живет с ним под одной крышей, носит платья, которые он ей покупает!

Я не мог этого понять и всеми силами старался доказать себе, что мне нет дела до смазливой, легкомысленной девчонки. Интересоваться чужими женами я всегда считал недостойным настоящего мужчины.

Вскоре я понял, что у Сарии с мужем не все так гладко, как я думал вначале. Кажется, это было на следующий день после того, как Адиль беседовал с нами.

Мы подносили Керемхану раствор, и вдруг я поймал на себе взгляд Сарии — всегда чувствую, когда она на меня смотрит. Сария насмешливо улыбалась.

— Что это вы веселитесь, Сария-ханум? — спросил я как можно равнодушнее.

— Да просто вспомнила, какое у вас вчера было выражение лица, когда вы разозлились на Адиля. Не идет вам кипятиться. И, между прочим, не из-за чего было.

«Ах вот оно что — ей надо поговорить об Адиле, как-то оправдать его! Значит, я не ошибся. Сария не может быть с ним заодно».

— Понимаете, Сария-ханум, в конце концов дело не в том, кто из нас вчера был прав. Обидно, что ваш муж не уважает людей.

— Почему это вы решили? Разве он проявил к вам неуважение?

— Да не ко мне, Сария-ханум. Ваш супруг принадлежит к людям, которые думают, что рождены для грандиозных дел, а потому только от них, от их деятельности зависит будущее. Остальные же пригодны лишь выполнять распоряжения инженера Джафарзаде. Он может их наказать или милостиво похлопать по плечу, если они старательно выполняют его приказания.

— Но... во всяком случае, начальник — это начальник, рабочий— рабочий...

— Правильно, но у нас любой рабочий чувствует себя ответственным за свое дело и работает с полной отдачей. Потому мы и хотим, чтоб нас не покровительственно хлопали по плечу, а по-настоящему уважали. А такие люди, как ваш Адиль, умеют уважать только «вышестоящих».

Я взглянул на Сарию. От ее насмешливой улыбки не осталось и следа. Смущенная, даже испуганная, смотрела она на меня. Я замолчал...

Сария улыбнулась жалко, растерянно.

— Пойдемте за раствором, — сказала она, — мы задерживаем.

До конца работы Сария больше не задевала меня, ни разу не пошутила. Я стал жалеть о своей резкости — видеть ее грустной было невыносимо.

Потом, через несколько дней, я принес ей цветы, вернее даже не ей, а Адилю.

Вот как это получилось. Я полюбил после работы забираться высоко в горы — хотелось побыть одному. Странное, новое для меня чувство — никогда раньше я не искал тишины и уединения.

И вот как-то, спускаясь по склону, я вдруг почувствовал аромат кокликоту и вспомнил, что несколько дней назад Сария искала в лесу эти цветы. «Адиль их очень любит», — сказала она. Солтан объяснил ей, что в лесу эти цветы не растут, а только высоко на скалах.

Я уже протянул руку, чтобы нарвать их... «Собирать цветы для Адиля!..» Потом представил себе, как улыбнется Сария, увидев эти цветы. Я собрал букет. Но Сария не улыбнулась, она удивленно взглянула на меня, потом на цветы, потом снова на меня и поблагодарила.

Мы больше не вспоминали с Сарией кокликоту, но я не жалел, что принес ей тогда букет.

... Все эти дни в больнице я непрерывно думаю о ней. Лежу, молчу, вспоминаю... Когда я понял, что Сария необыкновенная, удивительная девушка? Кажется, с первых дней. Она сначала ничего не умела толком делать и так терпеливо, внимательно выслушивала замечания и советы Керемхана. «Неужели у нее нет самолюбия?» — подумал я, но скоро убедился, что это совсем не так.

Как-то я проходил около их палатки, что, вообще го« воря, старался делать как можно реже. Сария сидела у входа с книгой в руках и делала в ней пометки, Я узнал книгу — это была книга «Конструкции мостов».

Услышав мои шаги, Сария быстро захлопнула учебник и, чтобы я не разглядел названия, прикрыла книжку ладонью.

Я улыбнулся, и Сария поняла, что я все-таки видел.

— Вот, решила вспомнить кое-что, — небрежно сказала она.

Я снова улыбнулся и ничего не ответил.

— Что вы смеетесь? — вдруг рассердилась она.

Какое у нее было сердитое лицо, когда она вскочила, бросила книгу и ушла в палатку... Смешная!.. Как она всякий раз сердилась, когда проигрывала мне в теннис, а потом опять начинала смеяться и шутить! Словно ребенок, веселый, незлопамятный! И она — жена Адиля Джафарзаде! Ведь он, даже завязывая галстук, наверняка думает о том, что он начальник строительства!

Странная, удивительная девушка... И добрая, я убедился в этом. Сколько я грубил ей, когда злился на нее, на ее мужа, на себя!..

Почему она не приходит? Уже двое суток я не видел Сарии!

Она пришла на третий день, принесла фрукты и папиросы. Мне показалось, она побледнела, осунулась.

— Ты что, была больна?

— Я никогда не болею. Почему ты решил?

— Так... Ты не приходила два дня. И бледная... Машина еще здесь?

— Нет, я отдала ее Адилю.

— Ездила в район?

Она покачала головой.

— Адиль сам приехал.

— Он... в Баку?

— Не знаю...

Сария смотрела в сторону, в окно. Мы молчали.

— Как твоя нога, Гариб?

— Ничего. Профессор разрешил ходить с палкой. Но я не хочу. Попробую завтра так.

— Ты почему никогда не позвонишь?

— Разве у Сатаник Айрапетовны есть телефон?

— Есть, я давала его Джавахир-ханум... Когда же ты все-таки думаешь выйти?

— Дня через три. А ты что, очень спешишь на стройку?

Сария отрицательно покачала головой.

— Ты дождешься меня?

Она кивнула.

— Как там наши?

— Не знаю, ничего не пишут.

Она снова замолчала и стала смотреть в окно. Глаза у нее были грустные-грустные.

— Сария, хочешь, я завтра выпишусь!

Она удивленно посмотрела на меня.

— Что это ты вдруг? Тебя же не выпишут. Не надо, Гариб! — попросила она.

Я курил и смотрел на нее не отрываясь, а она сидела задумчивая, усталая, на меня почти не глядела.

... Утром после обхода я, осторожно ступая на больную ногу, дохромал до телефона.

Трубка не успела прогудеть и одного раза,

— Слушаю.

— Ты что, прямо у телефона сидишь?

— Гариб?

Никто никогда так не произносил моего имени. Голос у Сарии был взволнованный и чуть глуховатый. Я в первый раз слышал ее по телефону.

— Как ты, Гариб? Ходишь уже?

— Вот до телефона доскакал. Прыгаю на одной ноге, как подстреленный воробей. Она засмеялась.

— Ну уж на воробья ты совсем не похож!

— Как Сатаник Айрапетовна?

— Хорошо. Передает тебе привет. Спрашивает, что приготовить, когда выйдешь.

— Довгу (До в г а — рисовый суп, приготовленный на кислом молоке) конечно. Но только когда это еще будет!

— Профессор сказал — послезавтра.

— Откуда ты знаешь?

— Я звонила ему. У тебя какой размер ботинок?

— Сорок два. А тебе зачем?

— Еще спрашивает! Видно, забыл, что тебя в одном сапоге привезли?

— Да, действительно... А деньги у тебя есть?

— Есть немного.

— Ну тогда покупай. Только подешевле что-нибудь… Ну, будь здорова, Сария! Привет Сатаник Айрапетовне.

— Почему ты спешишь?

— Да тут целая очередь.

— Ну хорошо, до свидания. Только не ходи много. Береги ногу... Поправляйся скорее, Гариб!

Она положила трубку. Я отошел от телефона и уселся в кресло под большой, разлапистой пальмой. Она так некстати стояла здесь в бочке, на скучном больничном столике. Белые, чистые коридоры, одинаковые светлые двери... Я вдруг почувствовал себя как в тюрьме. Прыгаю на одной ноге, сижу под этой дурацкой пальмой, а ведь я должен быть с Сарией. Должен! Потому что очень нужен ей. Я это сейчас понял.

Я нужен Сарии! Неужели это правда?

Сария вовсе не похожа на тех роковых пери, о которых слагали стихи поэты, но когда я увидел ее однажды на теннисной площадке, стройную, легкую, светлую, всю в лучах заходящего солнца, я почувствовал — мое счастье, моя судьба зависят от этой маленькой женщины.

Я разозлился тогда, послал ей несколько сильных, резких мячей. Она и не попыталась их принять, только укоризненно покачала кудрявой, мальчишеской головой.

Неужели это правда? Неужели она ушла от мужа?!

… Через два дня меня выписали.

И вот мы сидим с Сарией в чужой чистой комнате. Сария смотрит на меня и молчит. Сатаник Айрапетовна готовит на кухне довгу. По моему заказу… На Сарии старенькое платье. Оно ей коротковато, словно она носила его еще девочкой. Я не видел раньше этого платья.

Что у нее с мужем? Ведь как бы я к нему ни относился, Адиль красивый, умный и, наверное, нравится ей…

Она ничего не говорит о нем, а я не спрашиваю.

— Ты что опять брови хмуришь? — Сария вдруг встряхнула головой, словно хотела прогнать надоевшие мысли. — В больнице был такой добрый, просветленный, точно ангел, а тут опять хмуриться начал. Смотри, отправим тебя снова к Джавахир-ханум.

— Нет, не пойдет! — Я засмеялся. — Скажи, Сария, ты сколько заплатила за туфли?

— Двадцать.

— Недорого. Такие шикарные! — Я достал из бумажника деньги и протянул ей.

Сария недовольно посмотрела на меня.

— Ну, зачем же обязательно сейчас? Потом отдашь.

— Ты убери. У меня есть деньги.

Она пожала плечами, сложила бумажки и спрятала в сумочку.

На минуту мне показалось, что Сария моя жена, я принес ей зарплату, и она с озабоченностью прячет ее, чтобы потом распорядиться нашими общими деньгами.

Но Сария не моя жена, она жена Адиля... моего начальника, способного инженера и красивого мужчины. И он очень любит жену, это я знаю. Правда, сейчас что-то произошло между ними, но мало ли что бывает...

— Адиль в Баку?

— Думаю, что уехал.

— Почему же ты не знаешь точно?

— Так вот, не знаю... Мы с ним расстались, Гариб.

— Почему?

Этот глупый вопрос вырвался у меня совершенно неожиданно. Конечно, Сария не ответила, только пристально посмотрела на меня. И отвернулась…

— Когда мы поедем, Сария?

— Я бы хотела завтра. Если ты можешь.

— Тогда завтра! Сатаник Айрапетовна едет с нами?

— Конечно.

— Утром я возьму три билета на автобус. До завтра,— сказал я, снимая с двери цепочку.

Она молчала. Лицо ее при слабом свете коридорной лампочки было такое худенькое, бледное. Я осторожно взял ее за руку.

— До свидания, Сария.

Рука у Сарии была маленькая и твердая, как у мальчишки, совсем не то что весной, когда, знакомясь, я впервые пожал ее руку. И волосы, коротко остриженные, разделенные посредине пробором. Мальчишка!… И вдруг этот мальчишка заплакал. Сария плакала молча, закрыв лицо руками, плечи ее тряслись.

— Сария, что с тобой? Давай вернемся в комнату.

— Нет, нет! — Она выдернула у меня свою руку,— Иди. Это я так, не обращай внимания. Иди!

Я, прихрамывая, брел по вечернему Баку и не понимал, почему мне так хорошо. Ведь Сария, маленькая Сария, которую я люблю, плакала, а я счастлив!

Почему это?

В шесть часов утра я ждал их у автобусной остановки.

Было еще прохладно. Блестели только что политые тротуары, капли воды сверкали на цветах в газоне.

Наконец я увидел их. Сария несла небольшой чемодан, Сатаник Айрапетовна — две плетеные корзинки с продуктами. Сария была по-прежнему бледна, но, когда она подошла ближе, я увидел — в глубине ее темных лучистых глаз неярко светится радость.

— Ой, какой красивый! — воскликнула она, поднимаясь на ступеньку автобуса.— Совсем новенький — даже краской пахнет! Правда? — Сария с улыбкой обернулась ко мне.

Я кивнул ей и стал отыскивать свободные места.

Мне, как настоящему инвалиду, уступили место спереди, а Сатаник Айрапетовна и Сария пристроились на заднем сиденье.

Автобус тронулся. Чувствуя, что Сария смотрит на меня, я то и дело оборачивался. И каждый раз видел ее глаза, ее светлое, грустное, улыбающееся лицо,

Мы ехали на строительство Кизилового моста.