|
Ильяс Эфендиев ЛУННЫЕ НОЧИ Copyright – Чинар Чап, 2002 Перевод с азербайджанского. Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав Приехавший накануне вечером в город К. молодой композитор проснулся очень рано. Какое-то смутное, неопределенное чувство томило его. Быть может, тревожили воспоминания о прошлом... Он поднялся и распахнул окно. Прозрачный утренний ветерок ворвался в комнату, растрепал его каштановые вьющиеся волосы. Из садов еще не ушла разорвавшаяся на клочки ночная тьма. Река, извиваясь поодаль, ослепительно сверкала в лучах только что взошедшего солнца. За рекой, над садами, плыл белый туман. В соседнем садике высокая стройная девушка поливала из лейки чуть распустившиеся розы. Подняв голову, она мельком взглянула на молодого человека. В лице ее была свежесть нераспустившегося бутона. Он будто увидел фиалки, сияющие капельками росы, чувство светлой радости заполнило его сердце. Девушка еще раз посмотрела на него, быстро взбежала по ступенькам, вошла в комнату и закрыла дверь. Молодой человек улыбнулся чему-то. Он ожидал, что она выйдет еще раз. Но двери больше не открывались. И снова композитор ощутил в сердце какую-то тяжесть. Он не торопясь умылся, оделся, взял свои документы и отправился в город. Выйдя из театра, где ему предстояло работать, он медленно зашагал по улице. Повернув за угол, композитор столкнулся с худым, среднего роста человеком, державшим под мышкой портфель. Безразлично взглянув на него, композитор прошел мимо. Тот остановился, глядя ему вслед. - Сурхай! - крикнул вдруг он. Композитор обернулся. Человек с портфелем подошел к нему и густым, так не соответствующим его хрупкой внешности голосом спросил, протягивая руку: - Кажется, не узнаешь? Композитор несколько секунд внимательно вглядывался в его лицо. - Керим! Ты? Очень рад, очень рад! - он горячо пожал протянутую руку. - Как ты изменился... Поседел... Рано. Ты, кажется, на год моложе меня, не так ли? - Какими судьбами? - спросил Керим, не отвечая на его вопрос. - Работать приехал. А ты что, здесь живешь? - Здесь. Сурхай внимательно посмотрел на морщинки, разбегающиеся от углов глаз Керима, на лицо, утратившее свежесть молодости, и снова, теперь уже про себя, повторил: «Как он изменился!» - А давно ты здесь? - Уже три года. - По-прежнему занимаешься химией? Керим улыбнулся. Его маленькие, острые темно-карие глаза сверкнули. - Ты, однако, не забыл мою страсть к химии... Вспоминаешь школьную жизнь? - Еще бы! Будто сейчас вижу, как ты с утра до вечера возишься в химическом кабинете. - Я помню, как ты пел сейгях и заставлял девчат плакать. А меня вы называли Фаустом, помнишь? Сурхай посмотрел в синеву бескрайнего неба и печально улыбнулся. - Помню. - Иногда жизнь уже с детских лет определяет нашу судьбу. В ту пору мне казалось, что ты родился специально для того, чтобы приводить в трепет сердца красивых девушек... Кстати, чем закончилось твое приключение с Зарифой? Большие голубые глаза композитора заволокла тень далекой смутной тоски. Он ответил тихо и неохотно: - Мы давно не видимся. Слышал, что она вышла замуж за какого-то врача, уже пожилого человека. - Нехорошо ты с ней поступил. Она очень любила тебя. Я и теперь вспоминаю об этом. Сурхай глубоко вздохнул. - Что поделаешь, такова судьба! Керим нахмурился. - Судьба, судьба! Легче всего сваливать на судьбу... Они поравнялись с высоким зданием. - А вот и лаборатория Фауста, - улыбнулся Керим. - Зайдем? Посидим немного. Потом вместе пообедаем. - Как хочешь. Они поднялись по лестнице и вошли в большую химическую лабораторию, со множеством стеклянных пробирок, колб, больших посудин с различными химическими растворами; на столах лежали какие-то толстые тома, таблицы, схемы. У Сурхая защекотало в носу, он спросил: - Скажи, голова у тебя не болит от этого запаха? Керим кивком пригласил его сесть и то ли в шутку, то ли всерьез ответил: - Такова уж судьба. Я привык. - Сурхай дружелюбно улыбнулся. - Такой же колючий, как и раньше. - Да. У вас, у музыкантов, очень нежные сердца, они чересчур восприимчивы к колючкам. А для нас это обычное явление. Скажи-ка мне, женился ты или нет? - Нет, а ты? Керим самодовольно улыбнулся. - Кажется, намечается что-то в этом роде. - Да ну, когда? - Скоро. - Вот как! Поздравляю. Керим нажал кнопку на рабочем столе. В комнату вошла сотрудница. - Скажите Ширин, если реакция готова, пусть принесет. Сотрудница вышла. - А чем занимается эта девушка? - Она тоже химик. В прошлом году с отличием окончила институт, теперь работает у меня ассистентом. В комнату вошла высокая девушка в халате. Сурхай сразу узнал в ней незнакомку, которую видел утром в саду. - Реакция не готова? - спросил Керим строгим тоном учителя. - Нет, - спокойно ответила девушка. - Познакомься, это мой школьный товарищ, друг детства. Слегка покраснев, девушка протянула руку. - Вот книга, о которой я тебе говорил, - сказал Керим и, вытащив из портфеля «Физическую химию» Эйке, начал перелистывать ее. Сурхай исподтишка разглядывал девушку, очарованный ее внешностью: черными вьющимися волосами, длинными загнутыми ресницами, прямым носиком, тонким открытым лицом. В спокойном взгляде ее больших черных глаз, в линии губ он прочел затаенную нежность. - Вот. Здесь ты найдешь подробные сведения об этом веществе, - показал Керим на раскрытые страницы. Захлопнув книгу, он протянул ее девушке. Она взяла книгу и, не сказав ни слова, вышла из комнаты. Отношение Керима к невесте показалось Сурхаю сухим и потому странным. Керим вопросительно посмотрел на друга. Сурхай понял его. - Хорошая девушка. - Неплохая. Три года была моей студенткой. Хорошенько изучив ее характер, я открылся... - У вас был интересный роман? - Тебя по-прежнему интересует любовная лирика. Нет... У нас все было очень просто. Ты знаешь, я ведь не такой сентиментальный человек, как ты. Она мне понравилась с первого же дня, как только я пришел на кафедру. Но я ничем не проявлял своего чувства, ждал, пока она закончит институт. Я знаком с ее семьей. Часто бывал у них в доме. Чувствовал, что нравлюсь родителям. Наконец, девушка закончила институт, и я счел себя вправе сказать о своем желании жениться на ней. Родители не отвергли моего предложения. Так вот и решилось дело. - А сама девушка? - Она не возражала... Скоро наша свадьба. Приходи и ты, - он посмотрел на часы и добавил: - А теперь пойдем пообедаем. Они шли по длинному коридору. Сурхай обернулся. Его взгляд встретился со взглядом Ширин: она смотрела им вслед. Девушка отвернулась и вошла в комнату. Сурхай уловил в ее взгляде что-то похожее на обиду... Это выражение очень запомнилось ему. Шестилетним ребенком Ширин потеряла мать. Джафар, человек тонкой души, тяжко переживал ее сиротство. Он не хотел даже и думать о женитьбе. В течение двух лет Джафар сам каждое утро готовил ей завтрак, умывал и одевал ее, а потом или поручал соседям, или брал с собой на службу. Долгими зимними вечерами они сидели перед старым камином. Сидеть у камина было одной из любимых привычек Джафара. Во многих домах города уже горели газовые печи, но он по-прежнему предпочитал камин. Облокотившись на подушку, он читал газету, а Ширин мечтала, устремив взгляд на потрескивавшие поленья. Постепенно они превращались в золотистые уголья... Голубоватые языки пламени вились над ними. Ширин жила в каком-то сказочном мире. Сливаясь в ее воображении со страшными сказками из «Тысячи и одной ночи», которые рассказывал отец, этот мир уводил ее куда-то далеко-далеко... Но вот поленья превращались в пепел, камин угасал, приходило время сна. Для Ширин наступали самые горькие минуты. Она глубоко чувствовала отсутствие материнской ласки и, прижимаясь к груди отца, засыпала с грустными тяжелыми мыслями. По настоянию близких Джафар, наконец, женился на бездетной вдове - Оглангерек. Хмурая, тихая женщина вовсе не оказалась сострадательной, как предполагал Джафар. Он с первых же дней почувствовал, как холодна она к девочке. Может быть, ей, бездетной, несвойственно было материнское чувство, или виной была необычная красота маленькой Ширин. Джафар и прежде не любил слово «мачеха». Но он не понимал, как можно не полюбить такую красивую, спокойную девочку. Когда Джафар женился, в жизни Ширин наступил новый период. Теперь она только по ночам могла видеть своего слабохарактерного, разговорчивого отца. Джафара стесняло и раздражало присутствие молчаливой жены. Он все реже приходил домой обедать, а потом и вовсе перестал. Со временем это вошло у него в привычку. В доме постоянно царила тяжелая тишина. Ширин становилась все более скрытной и замкнутой. Она целыми днями могла молча ходить по комнате или перед домом, а под вечер усаживалась у ворот и смотрела на играющих на улице детей, но никогда не подходила к ним близко. С тех пор, как отец стал редко бывать днем дома, Ширин перенесла всю свою привязанность и заботу на розы, росшие в саду. Занятия в средней школе и в институте мало изменили ее скрытный, молчаливый характер. Подруги не любили ее. Одни завидовали ее красоте, другие обвиняли девушку в чрезмерной замкнутости. Это не печалило Ширин, с детства привыкшую к такой холодности, но все же, против ее воли, подрывало уважение к самой себе, веру в себя, в свои способности, в свою судьбу. Она почему-то привыкла считать всех окружающих выше себя. Даже красота, которой щедро наделила ее природа, не имела значения в ее глазах. Когда Керим прислал сватов, Ширин впервые подумала о любви, о семье. Однако у нее не было ясного представления об этой стороне жизни. Она никогда не читала ни стихов, ни романов. О любви она могла судить только по театральным спектаклям да кинокартинам. Радости и волнения влюбленных, их слезы, страдания, - все это казалось ей непонятным, далеким и туманным миром. Она инстинктивно ощущала сладость этого мира. Но сердце ее было подобно неподвижному озеру. Что может взволновать озеро, как проливаются сладкие слезы любви? - этого она не могла понять. Порой она испытывала душевное смятение, потребность в высоком волнении, но сердце ее было подобно бескрылой птице. Лишь мгновениями она, как бы оживая, приходила в трепет, но тут же погружалась в свое привычное молчание и спокойствие. Керим нравился ей прежде всего как очень способный химик. Химия была для нее бесконечным миром, наполненным чудесными тайнами; Керим казался девушке одним из героев «Тысячи и одной ночи», который живет в этом мире, пытаясь раскрыть его тайны и колдовство. Ширин восхищали его бесчисленные упорные опыты, поиски и исследования. Даже книги самых больших ученых не могли так удовлетворить Ширин, как эти опыты и поиски. Во время его лекций она подолгу пристально смотрела на высокий загорелый лоб доцента, словно пытаясь увидеть таящийся за ним ум. А молодому ученому эти взгляды казались признаком тайной любви, и он чувствовал себя счастливым. Теперь Керим стал уделять по утрам куда больше внимания своему туалету. Он подолгу причесывался перед зеркалом и чаще менял воротнички. Однако его внимание к собственной персоне не только не нравилось Ширин, но и пробуждало в ней неприятное чувство. Девушке казалось, что когда волосы у Керима спутаны, а костюм испачкан мелом, он больше походит на мудреца-ученого. Получив согласие, Керим не сумел изменить своего отношения к Ширин. Иногда ему хотелось заговорить с ней о любви, об их будущем. Но, хотя сердце его было переполнено, на языке вертелись только привычные слова о химических составах и реакциях, о новых открытиях в области химии. Казалось, чувства, кипевшие у него в груди, никак не могут излиться в словах. Но эти научные беседы представлялись его будущей подруге более естественными и приятными. Однажды Керим взял ее за руку, привлек к себе и жарко прошептал: - Я так люблю тебя... Это показалось девушке неестественным и смешным, она так испуганно оттолкнула его, что он, пораженный, застыл на месте, будто окаменел. В ту ночь Ширин впервые задумалась о близости между мужчиной и девушкой. Мысль о том, что она может увидеть Керима возле своей кровати как мужа, пугала ее. Его острый, пронизывающий взгляд встревожил девушку, она ощутила в себе неприязнь к Кериму. Это чувство, словно холодный туман, прокралось в ее сердце, но ничем не обнаруживало себя. С робостью, в которой Ширин боялась признаться даже самой себе, она почувствовала, что вовсе не счастлива рядом с этим человеком. В ту ночь она почему-то снова вспомнила мать и заплакала. Так и уснула в слезах, измученная тяжелым чувством. Утром, когда ее взгляд встретился с красивыми глазами соседа, ее охватила безнадежная печаль человека, все утратившего. Вечером Керим с Сурхаем явились к ним домой. Джафар встретил гостей на веранде. Керим представил ему Сурхая. - Познакомьтесь, отец, это один из моих старых друзей. Они прошли в небольшую залу, убранную в смешанном восточно-европейском стиле. Джафар указал гостям место за столом, покрытым белой скатертью и, обратившись к Сурхаю, с улыбкой сказал: - Добро пожаловать в наше скромное жилье. Вошла Ширин и бледной улыбкой приветствовала гостей. На ней было простое платье из сиреневого шелка; по талии - широкий пояс из такой же ткани; зачесанные назад волосы собраны в узел. Легко и неслышно повернувшись, она снова ушла в соседнюю комнату и вскоре вернулась с четырьмя стаканами чая и вареньем. Джафар с нежной вежливостью взял у нее из рук поднос и роздал чай. Ширин села на свободный стул рядом с отцом. Наливая чай в блюдце, Джафар-киши спросил у Сурхая: - Ну, как нравятся вам наши края? - Красивые. Вчера я до самого утра слушал соловья, он пел в вашем садике. Вот уже три-четыре года мне не приходилось слышать соловьиных трелей. Положив в розетку варенья, Керим сказал будто самому себе: - До самого утра... Вот что значит быть музыкантом. Признаться, за все три года, что я живу здесь, ни разу не обращал внимания на соловья. Джафар-киши громко рассмеялся. Ширин покраснела и, словно желая скрыть от композитора свой взгляд, опустила глаза. - А что, разве наш гость - музыкант? - дружески улыбнувшись, спросил Джафар-киши, глядя на Сурхая - тогда вы - мой друг. - Вы любите музыку? - улыбнулся в ответ Сурхай. Джафар-киши кивнул головой. - Очень. Осторожно выплюнув на ложечку вишневую косточку, Керим добавил: - Только не всякую. Кажется, мугамы очень любит. Сурхай достал портсигар с барельефом гладиатора, выпускающего стрелу, и, взяв папиросу, ответил: - Вы, наверное, не любите нотную музыку. Джафар-киши взглянул на дочь, которая внимательно рассматривала барельеф на портсигаре, и с улыбкой сказал: - Ширин всегда спорит со мной из-за этого. Чуть вздрогнув, Ширин посмотрела на композитора. - Ей не нравится, - продолжал Джафар-киши, - что я не люблю этих новых опер. А я отвечаю: как хочешь, дочка, но даже один чаргях я не променяю на все эти оперы. - А чем они вам не нравятся? - спросил Сурхай. Большие улыбающиеся глаза Джафара стали серьезными. Он посмотрел через открытое окно в темноту сада и задумался. Потом спокойно, мягко ответил: - Признаться, я и сам не знаю, почему. Может быть, я просто ничего не понимаю в них. Но только, когда, например, играют чаргях, то человек будто переносится в какой-то неведомый мир. Ты видишь ясную лунную ночь. По бескрайней пустыне движутся, лениво переваливаясь, верблюды. Тихонько позванивают колокольчики. Красавица-невеста сидит на горбу убранного верблюда, устремив свой взгляд на вершины гор, тающие в лунном свете, и думает о чем-то. Сурхай приподнялся со стула. - Вы настоящий поэт! - Да вот, говорят, что чаргях передает картину ночного шествия караванов. Показав на скрипку, висевшую на ковре, Сурхай спросил: - Кто это у вас играет? - Моя дочь, - ответил Джафар-киши, посмотрев на Ширин. - Правда? - Сурхай обернулся к Кериму. - Видишь, какие любители музыки бывают среди химиков? Вы давно играете? Ширин покраснела и смущенно улыбнулась. - Два-три года. Она поднялась и собрала на поднос опустевшие стаканы. После ужина, по предложению Джафар-киши, все вышли на веранду выпить еще по стакану чая. Пробиваясь сквозь листья плюща и виноградной лозы, лунный свет опоясывал колонны и озарял веранду. Садик был погружен в глубокую тишину. Слышалось только однообразное журчание реки и квакание лягушек. Джафар-киши обратился к Сурхаю: - Видите, какая тихая ночь. Она словно ожидает вашей игры. Доченька, пойди принеси свою скрипку. Керим, который не спускал глаз со своей невесты, принужденно улыбнулся. Посмотрев на Сурхая, он сказал: - Ловко вы его заставляете. Сурхай почувствовал, что его друг почему-то недоволен предложением Джафара, и когда Ширин протянула ему скрипку, он попросил: - Сыграйте лучше вы сами. - Отец хотел послушать вас, - возразила Ширин, и ее взгляд встретился на миг с глазами молодого композитора. Сурхай понял, о чем говорит этот взгляд. Взяв скрипку, он спросил у Джафара: - Что вам сыграть? - Что душе угодно. Сурхай начал играть «Крейцерову сонату» Бетховена. Тихие нежные звуки, постепенно нарастая, властно и величаво врывались в ночную тишину. Улыбка на лице Джафара постепенно исчезала, глаза становились все грустнее. Ширин казалось, что она впервые слышит музыку, таящую в себе такой глубокий смысл. Ее сердце заволновали вдруг какие-то непонятные чувства, и она посмотрела на своего жениха. Керим чертил что-то карандашом на спичечной коробке, лицо которого как и всегда, выражало сосредоточенность, светилось умом. Ширин чуть слышно вздохнула и снова обернулась к композитору, лицо которого сияло в бледном свете луны. Мелодия звучала благородно и величественно, и девушке казалось, что одухотворенное лицо Сурхая светится все ярче и ярче... Яркие голубые глаза его были устремлены куда-то вдаль, в глубокую тишину лунной ночи, к горам, погрузившимся в сон среди величавой тишины. Эти глаза наполнились теперь какой-то далекой, печальной мечтой. Ширин поднялась, подошла к колонне и прислонилась к ней, глядя в сад. А соната все звучала, и бессловесная жалоба струн все билась и билась в сердце ночи. Но вот она смолкла... Джафар-киши словно очнулся от глубокого сна. Он тяжело вздохнул, но тут же улыбнулся музыканту: - Спасибо тебе, сынок. - И словно только что увидев его, стал ласково и внимательно разглядывать. Сурхай подошел к Ширин. - Вы действительно очень любите музыку? - Почему вы сомневаетесь в этом? - полуобиженно спросила Ширин. Сурхай понял бестактность своего вопроса. - Нет, не поймите меня превратно. Музыканту всегда хочется, чтобы все интересовались его искусством. Вы систематически занимаетесь музыкой? - Нет. Так, иногда... - ответила Ширин, продолжая смотреть в сад. Будущие тесть и зять принялись играть в нарды. Керим играл очень внимательно, старался во что бы то ни стало выиграть, а Джафар-киши сердился, что ему не везет. Сурхай посмотрел на звездное небо, на Млечный путь, спускающийся к темным садам, и тихо заговорил, растягивая слова. - В такие ночи мне всегда вспоминается моя юность. И лунный свет, и тени деревьев, и журчание воды, - все, все наполняло тогда наши юные сердца чувством сладкого ожидания, заставляло их биться сильнее... Нам казалось, что впереди чудесный мир, наполненный бесконечными тайнами. Мы спешили поскорее попасть в этот мир, - он глубоко вздохнул. - Да, тогда мы только вступали в жизнь, а теперь потихонечку уходим. Вы читали лирику Пушкина? Ширин, не оборачиваясь, прошептала: - Очень мало. - Когда я был ребенком, - продолжал Сурхай,- одна гадалка предсказала, что я не проживу больше тридцати лет. Я не верю таким вещам, и все же это предсказание часто заставляет меня задумываться. Тяжело сознавать, что рано или поздно нам придется покинуть этот мир. Говорят, Гете сказал, умирая: «Еще немного света!» Это были его последние слова. Ширин взволнованно посмотрела на Сурхая, а он, наблюдая за ползущим к луне облаком, продолжал: - Но ведь Гете оставил по себе вечную память. Потом вдруг обернулся и спросил у игроков: - Ну, кто на этот раз сделал марс? Джафар-киши, как ребенок радовавшийся своей удаче, подмигнул Сурхаю. - У твоего друга дела плохи. - Он поиграл костями. - На, вот еще две шестерки. - Бросил кости, и действительно выпало две шестерки. Джафар-киши расхохотался и «выбросил» последние четыре шашки. Керим принужденно улыбнулся. - Если б не эти две шестерки, я бы отыгрался. Сурхай рассеянно и задумчиво смотрел перед собой. - Когда каждое наше желание было бы подобно этим двум шестеркам, которые выпали Джафару-даи... - Тогда, - прервал Сурхая Керим, беря свою кепку,- жить было бы неинтересно, дорогой мой. Пойдем, мне еще надо поработать в лаборатории. Они стали прощаться, и Сурхай заметил, что Ширин упорно не поднимает глаз. - Сынок, - обратился к Сурхаю Джафар-киши, - надеюсь, ты не забудешь нас. Это - твой дом, приходи, когда захочешь. На Керима не обращай внимания. Химическая лаборатория ему дороже нас всех. Когда они ушли, Джафар спросил у дочери: - Этот парень - композитор? - Кажется, да, - неохотно ответила Ширин. - Очень хорошо играет, молодец. Ничего не ответив, Ширин прошла в свою комнату. Она подошла к открытому окну, и взгляд ее как-то невольно устремился к комнате соседа. Она прислушалась,- среди уснувших цветов запел соловей. Его трели грустно отозвались теперь в сердце девушки. Вспомнились слова жениха: «Вот уже три года, как я не замечаю соловьиного пения». Чувство жгучей обиды сжало ей сердце. «Почему он такой?» - тоскливо подумала Ширин. Распрощавшись с другом, Сурхай вернулся домой. Он накинул шелковый халат, присел к столу перед окном и принялся за незаконченную симфонию. Но работа не клеилась. Его мучило какое-то неосознанное беспокойство; он отложил перо. Прислонившись к столу, Сурхай смотрел в окно, вспоминая события минувшего дня. Мысли его невольно вернулись к Ширин. Красота девушки поразила его. «Действительно ли они любят друг друга? Но почему же у этой красивой девушки лицо, жесты, взгляды, - все печально? Может быть, она чересчур уж скромна и застенчива?» Думая о Ширин и Кериме, он снова и снова вспоминал и перебирал в памяти свои наблюдения, отыскивая признаки любви. Но их, кажется, не было. «Если это так, то почему же Керим, умный человек, допускает губительную ошибку? А девушка, кажется, создана для самой высокой любви»... Эти рассуждения показались вдруг странными ему самому. «Но почему я так ломаю голову над чужими делами? Уж они сами-то, во всяком случае, лучше меня разберутся», - заключил он. Однако спать не хотелось. Он спустился в садик, подошел к цветам, которые поливала утром Ширин. Их тонкий аромат сливался с дыханием весны. В лунном свете розы казались бархатистыми. Сирень отливала темно-голубым. Деревья дремали. Луна поднималась над южными склонами гор. Небо походило на синее море света. Охваченный легкими светлыми мыслями, Сурхай ходил среди деревьев. Вдруг он увидел Ширин, сидевшую перед окном. Голова ее была чуть склонена набок. Две толстых косы лежали на груди. Глаза, устремленные вдаль, выражали страдание. Ее лицо было очень бледным, казалось, оно вот-вот растает в лунном свете, сольется с ним. «Почему она не спит так поздно?» - подумал Сурхай и тихонько вернулся к себе. Потушив лампу, он лег в постель, но уснуть не смог до утра. Сурхай стал часто навещать товарища. Керим оценил это как дружескую привязанность. Иногда Сурхай, придя в лабораторию, заставал девушку одну. И всякий раз Ширин, стараясь подавить волнение, спокойно отвечала на его приветствие и продолжала заниматься своим делом. Порой Сурхай задавал ей какие-то вопросы, касающиеся химии, в которой он очень мало разбирался. Избегая его взгляда (Сурхай чувствовал это), девушка ясно и очень кратко отвечала на каждый вопрос. Однажды Сурхай, искренне пораженный ее познаниями, шутливо сказал: - Вы, кажется, станете скоро соперницей Керима в научной карьере? Так он впервые заговорил с ней о Кериме. Девушка свела длинные, тонкие брови. - Нет, он очень умный человек. Догнать его не так легко, как вы думаете. Внимательно наблюдая за нею, Сурхай отметил про себя и спокойное выражение ее лица, и тон, которым она сказала: «не так легко, как вы думаете», - и заметил, что все это вовсе не похоже на настоящую любовь. Закурив папиросу, он сказал: - Вы совершенно правы! Я еще в детстве чувствовал, что он будет большим человеком. В это время в комнату вошел Керим с набитым книгами портфелем. - Мы только что говорили о тебе, - улыбнулся Сурхай. Керим вытер большим белым платком вспотевший лоб. - Что вам, музыкантам! Вы всегда найдете время побеседовать. А я вот четыре часа подряд читал лекции. Ширин поднялась и тихонько вышла в соседнюю комнату. Сурхай почувствовал в этом поступке девушки невысказанную обиду. - Ты целыми днями занят работой. Смотри, как бы твоя невеста не обиделась, - полушутя сказал Сурхай, думая о своих сегодняшних наблюдениях и выводах, которые казались ему верными. - Так и должно быть, - ответил Керим, надевая халат и принимаясь за свои опыты. - Как трава увядает, если ее вырвать из земли, так и любовь быстро гаснет, если человек отрывается от трудовой жизни. Одно дополняет другое. - Не кажется ли тебе, что это суждение чересчур рационалистично? Не отрывая глаз от своей работы, Керим иронически улыбнулся. - А ты хочешь, как прежде, идеализировать любовь, представить ее этаким сверхобычным чувством? - Почему идеализировать? - немного обиженно возразил Сурхай. - Любовь - это прежде всего любовь. У нее есть свои причины и свои законы. - Поэтому она может быть свободной и безрассудной? Так, что ли? Нет, дорогой! Каким бы священным чувством ни была любовь, она все-таки должна подчиняться уму и воле человека. Сурхай подумал: «Какой сухой рационализм»... Но ничего не ответил. С этого дня в их отношениях появился какой-то холодок. Керим не встречал уже так тепло своего друга и при его появлении всякий раз делал вид, что очень занят. Сурхай почувствовал это и перестал бывать в лаборатории. Его исчезновение отозвалось в сердце Ширин так же тяжко и горько, как прощание с последней весенней ночью. Эти чувства тревожили ее, она нервничала и беспокоилась. «Почему я тоскую об этом постороннем для меня человеке?» - взволнованно думала она. Но впечатление, оставленное встречами с композитором, точно прекрасная мечта, пробуждалось среди ее спутанных мыслей и захватывало сердце. Девушка пыталась убежать от этого потока. Призывая на помощь все свое упрямство и настойчивость, она старалась думать только о своем женихе. Но, увы! Ослепительное сияние его таланта постепенно окутывалось черными тучами, и холодные тени, становясь все длиннее, проникали в душу девушки. А сердце ее жаждало тепла, ему так хотелось согреться! Невольно следуя этому странному чувству, она снова думала о композиторе, и это доставляло ей радость. Любила ли она Сурхая? Уже сам этот вопрос приводил ее в ужас. Она говорила себе: «Нет, нет, я буду женой Керима, ведь я обещала». Несмотря на свою скрытность и молчаливость, она к месту и не к месту везде говорила теперь о таланте Керима, словно стараясь успокоить этими словами свое сердце. Но в то же время ее все сильнее тянуло в оперу, и она стала часто бывать там. В городе К. впервые ставили «Кармен». Дирижировал Сурхай. Ширин, сидевшая в одной из первых лож, внимательно следила за каждым его движением. Когда Сурхай изредка оборачивался и смотрел на нее, эти взгляды казались Ширин не совсем обычными. Ей казалось, что этот музыкант, на которого устремлена сейчас тысяча глаз, - самый счастливый человек на свете. Видя, с каким восторгом смотрят на композитора молодые девушки, она ощущала мучительное волнение. Когда занавес опустился, в зале раздались аплодисменты. Все вызывали дирижера. Наконец, он поднялся на сцену. Зал стоя приветствовал его. Сурхай улыбался, обнажив свои ровные белые зубы. - Совсем как ребенок смеется, - прошептала на ухо Ширин сидевшая рядом девушка. Взгляд Сурхая, на мгновение остановившись на лице Ширин, так вонзился в сердце девушки, что она почувствовала, будто какой-то страшный неуловимый поток ворвался ей в душу и, в одно мгновение разлившись по каждой жилочке, заставил ее затрепетать. Словно испугавшись чего-то, она взволнованно поднялась и сказала подруге: - Вставай, пойдем. На улице Ширин заметила, что Сурхай вышел вслед за ними. Она сказала подруге: - Пойдем побыстрее. Но в это время Сурхай догнал девушек. Подруга Ширин распрощалась с ними и ушла. Несколько минут Сурхай и Ширин шли молча. Чувствуя скрытое волнение девушки, Сурхай спросил: - А почему Керим не пришел? - Работает, - ответила Ширин, не поднимая глаз. - Чтобы так много работать, нужна незаурядная воля. Керим стоящий парень, - он внимательно смотрел на девушку. - Я уверен, вы будете с ним счастливы. Ширин тихо и нервно спросила: - Вы, действительно, верите в это? (Как могла она произнести эти слова? Ширин и сама не могла потом понять, как это произошло). Затаенный смысл этих слов показался ей таким страшным, она почувствовала себя такой виноватой, что не смогла больше оставаться рядом с Сурхаем и, оставив его, убежала к себе в сад. Войдя в свою комнату, она, не сняв даже своего легкого весеннего пальто, села на кровать. Казалось, какой-то холод сжимает сердце. Из темноты комнаты на нее смотрела пара глаз. Она увидела перед собой спокойное лицо и умный лоб человека, который через месяц должен был стать ее мужем. Ей снова вспомнились только что сказанные слова, и она затряслась всем телом. Закрыв лицо руками, Ширин с упреком прошептала: «Почему я так сказала!». Если б она хоть раз ощутила теплые чувства своего жениха, отвечающие ее душевной потребности, если бы она могла сейчас вспомнить об этом, то, наверное, встала бы мысленно перед ним на колени и попросила прощения, желая вернуть прежний покой своему сердцу. Если слова, которые она сказала, делали ее виновной, то она тысячу раз дала бы зарок, чтобы очиститься от них. Но таких воспоминаний не было. Керим ни разу не попытался проникнуть в ее душу. А молодое сердце предъявляло свои права, требовало могучей любви, тосковало о ней, светлом источнике жизни. Это вовсе не было животным стремлением. То было невинное биение прозрачного, как хрусталь, сердца, наполненного самыми высокими и священными чувствами. «Все ясно... Ясно, - размышлял Сурхай, расхаживая по комнате. - Она не любит моего ученого друга, совершенно не любит. И она права, не веря в свое будущее счастье. Почему Керим не понимает этого? Почему он не видит опасных последствий такой женитьбы? Почему он считается только с собственной страстью?» Обвиняя своего друга, он невольно открывал путь тем тайным чувствам, которые таились в глубине его души и стремились излиться. Сурхай был влюблен в Ширин. До сих пор он не решался признаться в этом даже себе самому. Закон дружбы преграждал путь этому чувству. «Но почему невинное сердце девушки должно быть принесено в жертву? Разве ее самоотверженность даст моему другу Кериму то счастье, к которому он стремится? Кто поручится, что их жизнь не будет чревата трагедиями? Ах, мой друг...» Так Сурхай постепенно приходил к мысли о своем праве любить Ширин. На следующее утро и весь день Ширин пряталась от Керима в своем кабинете. Фраза, сказанная вечером композитору, ни на минуту не выходила у нее из головы и страшно мучила ее. Она чувствовала себя человеком, у которого выпытали все душевные тайны. Это ранило ее гордость. Она хотела забыть все, вернуться к прежнему, быть мужественной и оставаться верной человеку, которому дала обещание, и, наконец,- верить в свое будущее счастье. Если бы буря, поселившаяся в ее душе после приезда этого композитора с красивыми глазами, была чем-то таким, что можно отсечь одним махом, она сделала бы это, не задумываясь. Однако девушка не ощущала в себе так необходимых ей сейчас сил. В конце рабочего дня Керим пришел к ней. - Как дела, Ширин? Ты, кажется, немного не в настроении? - спросил он, внимательно посмотрев на нее. Не решаясь поднять глаз, Ширин тихо ответила: - Что-то голова болит, учитель. - Опять учитель. Разве ты сама теперь не такой же учитель, как я? Почему ты не называешь меня по имени? Полистав раскрытый журнал, лежавший на столе, он спросил: - Ты читала новую статью об «Электролитических диссоциациях в растворах»? Автор высказывает интересные мысли. Мне кажется, в своих суждениях он близок к истине. Завтра я читаю лекцию на эту тему, если интересуешься, приходи, послушай. Немного помолчав, он спросил: - А как дома? - и улыбнулся. Эта улыбка показалась Ширин неуместной. - Хорошо, - ответила она и, не зная что делать, стала перебирать пробирки. Керим, не попрощавшись, ушел. Борьба, происходившая со вчерашнего вечера в чувствах Ширин, неожиданно сменилась какой-то горькой апатией. Она поднялась и, тяжело, устало шагая, направилась домой. Сославшись на головную боль, Ширин прошла в свою комнату. Снимая берет и жакетку, она невольно посмотрела на карточку, висевшую над большим зеркалом. Этот снимок был сделан через год после смерти матери. Ширин было тогда семь лет. Отец, в расстегнутом френче, с зачесанными назад волосами, сидел на стуле, а маленькая Ширин стояла рядом, положив руку на его колено. Скользнув взглядом по лицу отца, она стала смотреть на свое изображение. Ее поразила печаль, застывшая в глазах девочки, и она чему-то улыбнулась. Потом посмотрела на себя в зеркало. Теперь ее глаза были еще больше и красивее, однако, в них по-прежнему таилась печаль. Ширин тихонько вздрогнула, взяла со стола альбом и, как всегда, когда ей бывало грустно, начала листать его. В этом альбоме были, среди других, и фотографии известных химиков, естествоиспытателей, чьим талантом она восторгалась. Но теперь, когда их портреты один за другим мелькали перед ее глазами, она не чувствовала в себе прежнего благоговейного чувства. Вдруг ей встретился портрет Гете. Вглядываясь в его большие одухотворенные глаза, она вспомнила слова: «Еще немного света!» «Почему жизнь для него была так сладка? Ведь он прожил восемьдесят три года. Говорят, когда ему было семьдесят четыре года, он полюбил красивую девушку, ее звали Ульрика. Странно, но говорят, это была взаимная любовь. Неужели любовь - такая могучая сила? Неужели она подчинила глубокому старику сердце девушки, прожившей на свете всего восемнадцать лет?» В это время рядом, у соседей, зазвучала кеманча. В комнату вливались звуки, рассказывающие то ли о горечи разлуки, то ли о нетерпеливом ожидании далекой встречи. Ширин отбросила альбом на диван и вышла. Ночь была лунной. Вселенная казалась закутанной в светлый тюль. Река, протекавшая среди садов, сверкала серебром. Из окна соседа струился зеленоватый свет. Ширин спустилась в садик. Она тихо, беззвучно ступая, ходила среди деревьев. Красота лунного сияния, тишина ночи, аромат фиалок и роз, - все это полнило сердце девушки, пробуждало в нем непонятные странные чувства. Ее сердце, окрыляясь мелодией кеманчи, уносилось в беспредельную даль. Из этой бесконечной дали на нее смотрели глубокие, как небо, полные любви глаза юной Ульрики. Она была очарована последними лучами солнца, идущего к закату, она жила любовью к этому солнцу. Кеманча cмолкла и, казалось, солнце тоже зашло. Мысли Ширин оборвались. Она вдруг услышала шаги и обернулась. Девушка увидела перед собой Сурхая, и ей стало почему-то страшно. Посмотрев в ее черные, затененные ресницами глаза, он прошептал: - Я увидел вас из окна и спустился. Ширин бессильно прислонилась к дереву. - Простите меня за откровенность, - продолжал Сурхай, - я вижу ваше сердце. Мне очень больно, я хочу, чтобы... Словно колеблясь, он молчал несколько секунд, глядя прямо перед собой. Потом снова посмотрел на девушку. - Я хочу, чтобы вы верили, что на свете ecть человек, который любит, очень любит и понимает вас. Ширин закрыла руками глаза. Сурхай коснулся ее руки. - Ширин, прошу вас. В эту минуту, после двенадцатичасовой напряженной работы устало возвращался домой Керим. Проходя мимо садика невесты, он услышал шепот и остановился. Заглянув через забор, Керим не поверил своим глазам. Однако это было как будто правдой. Его невеста, закрыв лицо руками, кажется, плакала, ее плечи часто вздрагивали. А мужчина, взяв ее за руку, что-то шептал ей. Кериму показалось, что к его сердцу приложили раскаленное железо. Глаза Сурхая, выражавшие беспокойство, показались ему вдруг такими отвратительными, такими бесстыдными, что он насилу удержался от желания ворваться в сад и, как собаку, схватить его за горло. Почувствовав, что он не может оставаться здесь ни секунды дольше, Керим быстро ушел. Он, который никогда прежде не знал, что такое душевная мука, ощущал теперь нестерпимую боль. Его крепкая натура и глубокий ум не могли устоять перед этой болью. Он не ожидал такой подлости со стороны Ширин, этой спокойной и умной Ширин. Что же заставило ее так поступить? Красивые глаза Сурхая, его сладкие речи? Мысль о неверном друге, словно змея, тревожила его нервы, жгла его душу. «Ширин не виновата, - взволнованно думал он. - Ширин по-детски наивна, она не может понять, что таится за этими красивыми глазами. Она не видит, в какую опасную пропасть влечет ее этот авантюрист. Она не понимает, что, говоря о любви, как о священном чувстве, такие люди в конце концов с преступной безжалостностью оскорбляют его. И оно остается для них лишь приятно волнующим воспоминанием. Ширин не знает, что ее красота манит Сурхая, как красивый цветок манит пчелу». Керим так и не смог уснуть. Он метался и мучился, но при всем своем уме и благородстве все же ни разу не подумал о своих собственных взаимоотношениях с Ширин. На следующий день он безуспешно пытался увидеть Ширин и после обеда пошел к ней. Джафар читал газету, полулежа на диване, а Оглангерек, сидя на тюфячке, занималась шитьем. Ширин дома не было. Поздоровавшись с будущим зятем, Джафар сказал: - Если бы ты пришел чуть раньше, я угостил бы тебя довгой из дикого щавеля. Но, заметив, что Керим чем-то расстроен, он стал расспрашивать: - Ты, кажется, не в духе? Что с тобой? Это простительно таким старикам, как мы: одна нога еще здесь, а другая уже там. Керим, не глядя ему в лицо, ничего не прибавляя, подробно рассказал о вчерашнем. Джафар курил одну папиросу за другой и, нахмурившись, слушал. - Я говорю не только с точки зрения своего личного счастья, - горячо продолжал Керим,- очень может быть, что Ширин по молодости своей не видит опасности, угрожающей ее жизни, ее будущему. Но вы должны объяснить ей это, вы должны помочь ей избежать опасности таких легких, мимолетных чувств. Объяснившись с Джафаром, Керим немного успокоился и вскоре ушел. Джафар долго колебался, но вечером, когда жены не было дома, он позвал к себе Ширин и печально спросил: - Что это значит, дочка? Ширин показалось, будто ее окатили холодной водой. Она испуганно спросила: - А в чем дело, отец? Джафар глубоко затянулся табачным дымом. - Не надо скрывать, дочка, я все знаю. И Ширин сразу поняла. Она тяжело опустила голову на грудь. Это движение красноречивее слов говорило о том, что она все признает и считает себя виноватой... В этой горестной позе она так напомнила свою покойную мать, что отец не мог сдержать себя. Он привлек к себе дочь и поцеловал ее в лоб. Ширин обняла его за шею, прижалась лицом к его груди, на руку отца скатилось несколько теплых капель. Но эти горькие слезы были скорее всплеском любящего сердца, чем признанием виновной души. И как ни был огорчен отец, он понял это. Понял и больше ни слова не сказал дочери. В течение нескольких дней история Сурхая и Ширин стала известна всему университету. Некоторые подруги, обвинив Ширин в нечестном отношении к жениху, отвернулись от нее. А сердце Ширин переживало весеннюю бурю. Чем больше смущали ее люди своими взглядами, намеками, а порою неприкрытой иронией, тем больше росла, расцветала ее любовь, расправляла свои чудесные крылья над ее сердцем. Она чувствовала себя легкой, крылатой, как ангел. Но были минуты, когда собственное счастье пугало ее. Действительно ли она так счастлива? Неужели это правда? Когда эти вопросы черной тучей прокрадывались в сердце, ей страстно хотелось увидеть Сурхая и, встретившись с ним, она обо всем забывала, снова чувствовала себя бесконечно счастливой. Любовь, словно могучее сияние, озаряла перед ней мир бесконечной красотой. Все казалось ей новым, красивым, прелестным. Несмотря на попытки Керима не встречаться с ней, Ширин смело заходила к нему, задавала необходимые вопросы и по-прежнему относилась к нему, как к умному учителю. Будто это был вовсе не тот человек, которому она когда-то обещала выйти за него замуж. Такое поведение казалось Кериму непонятным и невежливым. Дни шли, и сердце Ширин все сильнее привязывалось к возлюбленному. Ее занимали теперь более серьезные мысли. Стесняясь самой себя, она думала о семейной жизни, о том, что станет матерью красивого ребенка. Но почему Сурхай никогда не говорит об этом? Однажды Ширин, краснея, сказала: - Сегодня одна подруга спросила, когда же будет наша свадьба? Я ответила, что еще не говорила об этом с Сурхаем. Сурхай понял, что она хочет сказать. Эта мысль холодным ветром пронеслась над его чувствами, опьяненными любовью к красивой девушке, и пробудила от сладкого сна. Ночь он провел в каком-то нервном возбуждении. Действительность стояла у порога его совести. Почему любовь всегда должна непременно заканчиваться женитьбой? - рассуждал он в поисках выхода. - Разве в этом заключается величие и возвышенность любви? Разве и без этого она не священное чувство? Однако он не хотел признаться даже самому себе, что есть другая, более важная причина, таящаяся в глубине его души. Он боялся семейной жизни. Он не верил в постоянство и устойчивость любви. Эти мысли, наверное, посещали его под влиянием вычитанных им когда-то из французских романов сотен всевозможных любовных историй. А может быть, собственный опыт привел его к такому заключению? Трудно сказать, во всяком случае - причины существовали. Робкий намек Ширин в одно мгновение погасил его страсть. Это было неожиданно для Ширин. Бедную девушку охватила страшная тревога. Она начала думать, что допустила, наверное, какую-то ошибку. Она то стояла у зеркала, рассматривая свое красивое лицо, то подробно разбирала все детали своего поведения, своего отношения к Сурхаю и все же никак не могла понять, в чем ее ошибка. Она старалась быть с ним как можно веселее и, словно в лихорадке, много и жарко говорила, но, увы, не видела больше ни приветливых улыбок своего возлюбленного, ни его прежних взглядов, которыми он одаривал ее в лунные ночи, не слышала его нежных слов. Словно исчезающий сладкий сон, она старалась удержать свое счастье. Но это было невозможно. Оно уходило. «Но где же все-таки причина? - этот вопрос вертелся в ее голове, стучал в висках. Она боялась хоть словом обмолвиться Сурхаю о своих мыслях и мучениях. Ведь в ее глазах он был самым благородным из людей. Сурхай стал показываться все реже и реже. Ширин с ужасом чувствовала, что он нарочно избегает ее. Она очень изменилась за эти дни. Щеки побледнели, глаза стали глубокими и темными, словно два колодца. Она избегала теперь всех, особенно Керима, старалась никому не показываться на глаза. Керим понимал, что произошло, и думал про себя: «Яд постепенно начинает действовать». Он следил за Ширин не как бывший жених, а скорее как хладнокровный врач, и не мог понять, что за сила заставляет ее таять, подобно свече. Разрыв с невестой нисколько не отразился на научной работе Керима. Он по-прежнему читал содержательные, умные лекции, каждый день в течение шести часов проводил опыты в своей лаборатории и со спокойным терпением ожидал исхода дела. Его поведение никого не удивляло. Недавнее отношение Керима к Ширин очень быстро забылось. Все стали по-прежнему смотреть на них как на учителя и студентку. Стоял тихий день раннего лета. Солнце заходило. На склоны гор ложились темные тени. Сады засыпали, слушая усталую мелодию колыбельной песни. Ширин стояла у калитки своего садика и смотрела на закат. В цветнике раздался голос соловья. Ширин вздрогнула и, обернувшись, увидела на голой ветке желтенького соловья. Сердце ее дрогнуло, ужаленное печалью. Соловей заливался. А цветов уже не было. И сердце ее было уже не прежним. Она вспомнила ушедшие дни, то весеннее утро, когда она впервые увидела Сурхая. Красивое лицо человека, смотревшего тогда из окна, предстало ее воображению. Разве все это было только сладкой мечтой? Вдруг она увидела Сурхая, проходившего по улице. Разве он не заметил ее? Это показалось девушке странным, невозможным. Она не смогла сдержаться. С ее губ сорвалось чуть слышное: Сурхай! Он обернулся. - Простите, Ширин, я не заметил вас. Почему вы здесь стоите? Это «вы», с которым он обратился к ней, впервые за время их любви, да и все его слова показались ей такими чужими, что она удивилась, - неужели это сказал Сурхай? В глазах у нее появилась горькая усмешка. На уста просились слова, которые давно терзали ей сердце. «В чем я виновата перед тобой, Сурхай?» - хотела она сказать. Но так и не нашла в себе сил открыть сердце человеку, который стал теперь таким чужим и обращался к ней на «вы». - Просто так, скучала, - ответила она, странно улыбнувшись. Сурхай понял эту улыбку, которая говорила о терзающей ее печали красноречивее слез. «Почему бы мне не открыться и не сказать сейчас все», - пронеслось у него в голове. Не поднимая глаз, он сказал: - Ширин, я виноват перед вами, - и, немного помолчав, добавил: - Очень виноват. Мне хотелось занять в вашем сердце маленькое местечко, однако, как видно, я не имел на это права. Природа создала в вашем лице преданную и честную будущую мать, а я, несмотря на свои 29 лет, никогда еще не думал о семейном счастье. Я не вижу в себе достоинств, необходимых для такой жизни. Может быть, это и необычно, и неверно. Но, что делать, - это правда. Пусть любовь навсегда сохранится в самой глубине наших сердец. Но Ширин уже не слушала его. Она оцепенела. Какая-то холодная рука, будто железными клещами, сжимала ее сердце, и этот холод растекался по жилам, замораживал ее. Повернувшись, она заспешила прочь. Сурхай, уверенный, что поступил именно так, как подобало честному человеку, спокойно ушел. Упав на кровать, Ширин уткнулась лицом в подушку. В голове проносились спутанные, скомканные мысли. Казалось, сознание ее уснуло. Перед глазами мелькали совершенно бессмысленные картины да какие-то светлые шары. Все представлялось ей далеким и лживым. Ей хотелось все время оставаться вот так - без мысли, без движения. Она не помнила, сколько времени прошло. Но вдруг, вместе с прохладным вечерним ветерком, в комнату ворвались звуки легкой игривой музыки и заставили ее вздрогнуть. Так странно было слышать сейчас такую музыку. «Неужели это он играет?» - подумала Ширин. Внезапно она вспомнила, что это написанный Сурхаем «Танец цыганки», который он очень любил. Ширин машинально, в каком-то порыве, поднялась и подошла к окну. За тюлевой занавеской в комнате соседа, освещенной зеленым светом, она увидела тонкую женскую фигуру в зеленом платье. Красивое тело изгибалось под звуки музыки, извивалось змеей, головокружительно вертелось. Лицо Сурхая, сидевшего за пианино, светилось довольством. Сон, что ли, приснился Ширин, или это было наяву? И это тот самый человек, которому она хотела поклоняться, как звезде своего счастья? Женщина перестала танцевать. Она подошла к пианино и стала рядом с Сурхаем, лицом к окну. Ширин узнала ее. Это была танцовщица из оперы. Сурхай что-то сказал, глядя на нее снизу вверх. Откинув голову и красиво изогнувшись, танцовщица рассмеялась. Ширин показалось, что весь мир превратился в дьявола и хохочет над ней. Она посмотрела на Сурхая. В глазах его было выражение того же довольства... Когда-то эти глаза с такой же нежностью смотрели на Ширин. Вдруг танцовщица закрыла ему глаза рукой и со смехом сказала что-то. Ширин вся задрожала, будто ее пронзил электрический ток. Казалось, грязная рука разбойника осквернила ее сердце, все ее существо. И дом, и окно, и девушка, и Сурхай, - все, все в одно мгновение слилось в ее глазах, превратилось в страшный хаос и заплясало перед ней. Она выскочила из комнаты и так быстро сбежала по ступенькам, что не заметила прошедшей мимо мачехи. Она не шла, а бежала по улице. Попадавшиеся ей навстречу дома, люди, электрические фонари какими-то смутными тенями быстро проносились мимо нее. Вот прошли под руку юноша и девушка. Почему она так странно улыбается? Почему так перекосились дома? Какие они холодные и страшные! Почему дрожит электрический фонарь? Как долог этот путь! Вдруг она увидела себя перед дверью химической лаборатории. Старый сторож удивленно посмотрел на нее. - Что ты, дочка, в такой поздний час? - Открой, - глухо приказала она. - Нет, учитель Керим не велел никого пускать в лабораторию ночью, - ответил сторож. - Нет, нет, открой, мне нужно взять книгу... Керим хороший человек, открой... Эти слова показались старому сторожу странными и бессвязными. Но он невольно открыл дверь. Ширин вошла в помещение, закрыла за собой дверь и несколько секунд тупым взглядом осматривала комнату; подошла к банкам, наполненным какой-то желтоватой жидкостью. Ее взгляд остановился на банке с надписью «НCL». «Этим ли?» - пронеслось у нее в голове. Она задрожала. «Нет», - прошептала она про себя. И вдруг увидела банку с небольшими голубыми кристалликами. Дрожащими руками она взяла ее, достала несколько кристалликов и в это время услышала чьи-то шаги. Двери тихо открылись. Ширин в ужасе обернулась. В дверях в длинном белом халате стоял Керим и холодно, спокойно смотрел на нее. Глаза Ширин широко раскрылись. Она хотела спрятать банку за спину и уронила один из кристалликов. Керим неторопливо подошел, поднял его и внимательно рассмотрел. Потом, подняв голову, сухо спросил: - Для чего они тебе сейчас? Девушка молчала, устремив на него глаза, полные ужаса. Керим протянул руку и повелительно сказал: - Отдай банку. Ширин покорно отдала банку и вышла из комнаты. Керим подошел к окну. Ширин быстро завернула за угол и исчезла из виду. С едва заметной горькой усмешкой Керим посмотрел на банку. Его нахмуренные брови расправились, и лицо, постепенно меняя выражение, стало страдальчески грустным. Не отрывая глаз от голубых кристаллов, он думал: «Неужели дело дошло до этого? Неужели этот красивый парень такой плохой человек?» Сейчас его чувства и мысли были далеки от прежней ревности, гнева и ненависти. Если он и не мог ясно представить себе причин, которые привели девушку к порогу смерти, то во всяком случае искренне огорчился ее трагедией. Он чистосердечно удивлялся этой тайне и хотел постичь ее. Он вспомнил смерть Анны Карениной и мадам Бовари. Прежде Керим считал все это выдумкой писателей и пустой романтикой. Но вот у него на глазах двадцатилетняя девушка хочет покончить с собой. Неужели нет другого пути? Неужели и Сурхай подобен Вронскому и Родольфу? Если не так, то чем же можно объяснить его поступки? Ранить чистое, невинное сердце, а потом толкнуть его на такой путь... Что может быть ужасней... И для чего ему это? Керим прошел в свой кабинет, снял халат, надел кепку и направился прямо к Сурхаю. Сурхай вышел в шелковом халате и, увидев Керима, застыл на месте. Старые друзья несколько секунд молча смотрели друг на друга. Наконец Керим нарушил молчание. - Можно войти? - спросил он. - У меня небольшое дело к тебе. Голос Сурхая прозвучал тихо и приветливо: - Пожалуйста. Они вошли в комнату. Сурхай придвинул к столу стул. - Садись! Керим поблагодарил, не глядя ему в лицо. Держа кепку в руках, помолчав, тихо, неторопливо заговорил: - Я заранее прошу прощенья за то, что вмешиваюсь в дело, которое меня не касается. Каким бы странным это сейчас ни показалось, но я хочу знать, чем закончилось твое последнее приключение (это слово он произнес с особым ударением). Сурхай растерянно посмотрел на него. - О каком приключении ты говоришь? Керим мягко и горько улыбнулся. - Я говорю о ваших отношениях с моей бывшей невестой. Сурхай побледнел. Он начал вертеть в руках лежавшую на столе ручку и, не глядя на собеседника, спросил: - Что за странный вопрос? - Я заранее сказал, что он странный, и ты можешь не отвечать. Но между нами, хотя и очень давно, были все же искренние отношения, и я помню, мы назывались тогда друзьями. Вот я и осмеливаюсь так прямо разговаривать с тобой, исключительно благодаря нашим прежним искренним отношениям. Я знаю, чем закончились ваши приключения с Ширин, - он немного помолчал и, как учитель, жалеющий своего провинившегося ученика, ласково посмотрел на друга. - Прошу, объясни мне только одно, для чего тебе понадобилось доводить до этого страшного состояния такую невинную девушку, как Ширин? - До какого состояния? - удивленно спросил Сурхай. - До какого? Двадцать минут назад в той самой лаборатории, где она так охотно работала, Ширин хотела покончить с собой. Разве для этого она родилась? - Что ты говоришь? То есть как?.. - испуганно вскочил Сурхай. - Ведь всего два месяца назад она была спокойной и счастливой девушкой, - прервал его Керим. - Нет, это неправда, она не была счастлива. Она... Она не любила тебя! - взволнованно выкрикнул Сурхай. Глаза его расширились от волнения. - Ты уверен в этом? - горько улыбнулся Керим. - Да, уверен. Могу поклясться, чем хочешь. А ты вел себя как эгоист и не понимал этого. - Кто же заставлял ее стать моей подругой жизни? - ледяным тоном спросил Керим. - Никто. Это была ее ошибка. Только, прошу тебя, скажи мне, она жива? Но Керим не ответил. - Хорошо, но разве это дает тебе право становиться убийцей? - продолжал он. - Одумайся! - чуть ли не со слезами в голосе взмолился Сурхай. - Почему ты так говоришь? Какой убийца? Разве я виноват в том, что мы любили друг друга? - А кто же, по-твоему, виноват? Девушка? Почему она должна приносить себя в жертву моему эгоизму или твоему, прости меня, донжуанству? - Она не была бы счастлива ни с тобой, ни со мной... - Почему же? Ведь тебя-то она любила? - Потому что... потому что... Я не достоин ее. - Зачем ты так говоришь, друг мой? Ведь сам же только сейчас упрекал меня в эгоизме. Ты можешь дать ей смерть, но не можешь подарить жизнь? Если твоя любовь так сильна, почему ты считаешь себя недостойным ее? Нет, дорогой, я хорошо понимаю, что кроется за этими словами о «недостойности». Думаю, что ты и сам понимаешь. Все остальное - на твоей совести. Он поднялся и вышел. Сурхай несколько мгновений смотрел ему вслед, потом подошел к окну. Увидев Ширин, сидевшую в садике, среди кустов сирени, Сурхай почувствовал, как сжалось у него сердце. «Она хотела убить себя?» - взволнованно подумал он и, словно влекомый кем-то, бросился вон из комнаты. Быстро сбежав по лестнице, он вошел в садик. Ширин, скрестив на груди руки, смотрела в какую-то точку перед собой. Услышав шаги, она подняла голову и увидела Сурхая. В глазах у нее вспыхнул ужас. Она быстро поднялась. Он схватил ее за руки, хотел что-то сказать. Девушка задрожала. Она попыталась высвободить свои руки, но вдруг с коротким криком упала ему на грудь. Растерявшись, он усадил ее на скамейку и сел рядом. Голова девушки склонилась к нему на плечо. Глаза ее и губы были полуоткрыты, как у ребенка, уснувшего обиженным. Лицо было таким невинным, ясным, по-детски простодушным, что Сурхай снова поразился: как это существо могло хотеть уничтожить себя? Что толкало ее на этот поступок? Задав себе эти вопросы, Сурхай почувствовал тяжкие угрызения совести. Сердце, казалось, сжимается под тяжестью грязи и пошлости. Это невинное создание пробуждало чистые чувства, таящиеся в его душе. Чувства эти властно атаковали его совесть, требуя, чтобы она, наконец, заговорила. Они - эти чувства - поведали ему о двадцатидевятилетней жизни, они говорили о растоптанных чувствах невинной Ширин, о ее оскорбленном достоинстве... И чем были эти события, начавшиеся с заката сегодняшнего дня? Разве верными были слова, сказанные им девушке, любившей его такой чистой любовью? Разве не прав был учитель? Почему он так безжалостно бросил это им же самим украденное сердце, этот невинный цветок? Или это было прихотью эгоистического и несправедливого чувства? Но ведь он же не злодей, ведь Ширин любила его, может быть, это первая ее любовь... А он? На что растрачивал он свою жизнь? Воспоминания прошлого, словно удары молнии, поражали его. Что осталось ему от всего этого? И он прошептал себе, как человек, все потерявший: «Ничего». Жизнь показалась ему вдруг такой потерянной, такой запятнанной, что он ужаснулся и, глядя на девушку, дрожащим голосом окликнул ее: - Ширин! Ширин! Глубоко вздохнув, она открыла глаза и, словно вспомнив что-то, беспомощно заморгав, попыталась подняться. Он не отпустил ее. - Прости меня, Ширин! Девушка, обессилев, рыдала в его объятиях. - Я виноват, я убийца, Ширин, прости меня! - повторил он, и крупная слеза скатилась у него по щеке. По небу плыла луна. Сады, казалось, уснули сладким, глубоким сном. Беззаботно квакали лягушки. Ночь была тихой, прелестной. Ночь говорила о такой же чистой, ясной, как этот лунный свет, вечной любви. И человек, прошедший бурный путь молодости, понял такую любовь только сейчас... Только сейчас. Прошло пять лет. Снова был лунный весенний вечер. В садике Джафара-киши собрались гости. В этот вечер его внуку Айдыну исполнилось четыре года. Брови мальчика были черными, как у матери, а глаза голубыми, как у отца. Дедушка чистил для него яблоко. - Почему же они опаздывают? - спросил кто-то из гостей. - Мы как раз вовремя! - послышался голос из-за деревьев. Все обернулись. Мужчина и женщина в летних пальто шли по аллее. Мужчина протянул Айдыну букет цветов. - Племянник мой, это прислала тебе Гюльнар, она просила, чтобы я поцеловал тебя, - он наклонился и поцеловал Айдына в лоб. Потом обернулся к Сурхаю и Ширин, которые смотрели на него с ласковой улыбкой. Это был Керим. 1940 | ||