Ильяс Эфендиев

НЕОЖИДАННАЯ ЛЮБОВЬ

Перевод с азербайджанского.

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав

Шел четвертый день университетских занятий. В вестибюле молча стояли молодой человек и пожилая женщина. Высокая, широкоплечая, она была одета в длинную черную шерстяную юбку и архалук. Её черные, подведенные сурьмою глаза смотрели отрешенно. На загорелом лице застыло выражение озабоченности. Ни на кого не глядя, задумавшись, она курила чубук. Молодой человек, стоявший подле нее, был со вкусом одет, но очень некрасив. Все лицо его изуродовано оспой, нос приплюснут, губы выпячены, жесткие с каким-то сероватым оттенком волосы, острым углом вырисовываясь на лбу, свисали чуть ли не до самого носа.

К ним подошел кто-то из работников института.

- Ректор уже здесь.

- Экзамены закончены, тетушка, мест нет, - сказал ректор, взглянув на женщину.

- Сделай что-нибудь, да падет на меня твое горе... Мы издалека. Потому и опоздали, - сухо попросила женщина, но в голосе зазвучали повелительные нотки. - Он зеница очей моих, из семи сыновей один только этот остался...

Лицо ее помрачнело. Длинные широкие брови сдвинулись, выражая угрюмую озабоченность. Глубоко затянувшись дымом, она умолкла. Молодой человек, стоя у окна, безразлично смотрел на улицу.

Ко всеобщему удивлению, он блестяще сдал экзамены и поступил на математический факультет, в нашу группу. Он вел себя очень скромно, пожалуй, даже строго, и быстро покорил всех нас своими необыкновенными талантами. Он был самым сильным математиком, самым лучшим радистом. В одновременном сеансе шахматной игры на сорока досках с лучшими шахматистами университета он всегда выигрывал 90-95 процентов партий. Все наши преподаватели, все профессора поражались его красноречию и ораторским способностям. Но и этим не ограничивались его способности. Он прослыл одним из самых лучших снайперов - первые призы в тирах принадлежали ему. Авторитет его был непререкаем. Он лучше всех одевался, ходил с гордо поднятой головой, в театре неизменно сидел в первых рядах. Ему очень нравилось тратить деньги. Если кто-то из друзей пытался за что-либо заплатить, он огорчался и так весело и решительно восклицал: «Только за мой счет!», что отказать ему было что обидеть. Будь у вас самое скверное настроение, в его присутствии на душе становилось легко и радостно. Неиссякаемая бодрость этого юноши многих озадачивала. Ведь, казалось бы, подчиняясь приговору судьбы, он никогда не должен был глядеться в зеркало и веселиться...

В университете все, начиная со студентов, кончая преподавателями кафедры военного дела, видели его исключительные способности и верили в него. Лишь один человек относился к нему как-то странно. Это была Гюляра, студентка нашей группы. Красота ее поражала столь же сильно, как и уродство Гасана. Огромные черные глаза горели беспредельной смелостью, с красиво очерченных губ не сходила сияющая улыбка. Когда она, гордо подняв голову, как бы проплывала мимо нас, ни на кого не глядя, все студенты смотрели ей вслед.

В сердце этой девушки жило неиссякаемое стремление всегда и во всем быть первой. Когда другой объяснял ей что-нибудь непонятное или Гасан раньше всех в аудитории решал задачу, девушка мучилась, краснела, а иногда, не в силах сдержаться, начинала плакать, как маленький ребенок. Она не могла смириться с превосходством Гасана. Должен сказать, что из всех нас один лишь Гасан мог соревноваться с этой девушкой. Но если Гюляре ее победы доставались ценою огромных усилий, то Гасан легко, без всякого труда, оставлял всех позади.

Помню, как однажды, во время весенних экзаменов, Гасан в пять минут покончил с задачей, над которой Гюляра промучилась чуть ли не час, да так и не смогла решить. Бросив на Гасана беспощадный взгляд, полный гнева и злобы, она раскрошила в руках мел. Часто Гюляра выискивала где-то необыкновенно трудные задачи, над которыми мы безуспешно ломали головы. Но Гасан преспокойно находил решение. Тогда девушка, глубоко вздохнув, прикусывала нижнюю губу и, ни на кого не глядя, уходила.

Во время занятий я чувствовал, что внимание ее отдано вовсе не профессору. Опершись подбородком на руку, она незаметно разглядывала Гасана: его одежду, галстук, волосы, следила за каждым его движением. Но я ни разу не видел, чтобы Гасан посмотрел на Гюляру. И хотя он был веселым человеком, любил пошутить, он никогда не говорил об этой девушке, не отвечал на ее колкие шутки. Если кто-нибудь заводил порою речь о ее красоте, Гасан сразу мрачнел и резко менял тему разговора. Однажды, во время стрелковых занятий в тире, Гюляра набрала сорок четыре очка из пятидесяти возможных и стала претендентом на первое место. Успех ее поразил товарищей-студентов. Но вот, откуда ни возьмись, появился Гасан. Озадаченное молчание сменилось вдруг шумным воодушевлением.

- Остался один Гасан... Посмотрим!.. Гасан, бери винтовку! - слышалось отовсюду. Студенты, тайком от Гюляры, подмигивали друг другу. Девушка с улыбкой смотрела на Гасана. Каждый раз, когда, подняв винтовку к плечу, он прицеливался, губы Гюляры чуть вздрагивали. Ее грудь часто-часто вздымалась под тонким платьем. После четвертого выстрела у Гасана было тридцать пять очков. Наступила глубокая тишина. Видимо, ему уже было не набрать больше сорока четырех очков. Лицо Гюляры чуть посветлело, глаза сияли веселым возбуждением. Она не могла устоять на месте, ходила из угла в угол. Если говорить откровенно, я тоже начал подбадривать Гасана. Это, кажется, немного задело моего друга. Он с мягким упреком посмотрел на меня и, мгновенно прицелившись, выстрелил.

- Ура!!! - хором крикнули мы. Пуля угодила прямо в десятку. Странно, победа Гасана над Гюлярой, казалось, всем пришлась по душе. Всех охватила радость. Гюляра, будто не замечая иронического гула, со странной улыбкой смотрела на Гасана. Никогда не забуду этого взгляда. Он выражал столько нежных чувств... невозможно передать их словами. Печальная и нежная улыбка красивой девушки, ее глаза, полные слез, говорили о душевном смятении, о надломленности невинной девичьей души. Я почувствовал всю горечь поражения юной гордости. Все с иронией смотрели на девушку, на затеплившуюся вдруг лаской нежную ее улыбку. Они, казалось, хотели спросить: «Ну, что скажешь теперь?» Они вели себя так, будто бедная девушка была виновата в уродливости Гасана.

Я впервые уловил в этом незабываемом ее взгляде какой-то нежный сладостный трепет. Не знаю, как назвать это чувство, подобное дуновению ветерка. Было то снисхождение, жалость или любовь к моему некрасивому другу... Но мне было радостно видеть этот взгляд, хотя его выражение и обидело меня чем-то. Может быть, ей хотелось видеть перед собой не этого отважного, но уродливого молодого человека, а красивого юношу? Она, наверное, сожалела о том, что это не так... Кто знает, может быть, светлые чувства, охватившие ее душу, будто черной тучей, окутаны призраком его уродства... Может быть, эта юная девушка мучается, стараясь отогнать от души своей эту уродливую тучу, - думал я.

Гасан подошел к ней и сказал, не поднимая глаз:

- Не смущайся, Гюляра, это произошло случайно.

Гюляра слегка повернула голову. С улыбкой сострадания, смешанного с какой-то непередаваемой иронией, девушка спросила: «Правда?»...

Ничего не ответив, Гасан молча ушел.

Это произошло весной, когда мы учились на третьем курсе.

С того дня в поведении Гасана произошла резкая перемена. Он стал холодным, спокойным, задумчивым. Незаметно входил в аудиторию, садился на свое место и, как только занятия заканчивались, куда-то уходил. Можно, пожалуй, сказать, что он ни с кем не разговаривал.

Гюляра тоже совершенно изменилась за последнее время. Печаль и ласка были в ее взгляде. Она стала рассеянной, не стремилась уже, как раньше, быть везде первой.

Я чувствовал, что, несмотря на упорное стремление Гасана избегать ее, Гюляра всегда ищет повод заговорить с ним. Порою она делала вид, будто не может сама решить задачу, и призывала Гасана на помощь, старалась развеселить его своими шутками...

Нам, их близким товарищам, все это казалось странным. Мы удивленно спрашивали друг у друга: «Что бы это могло означать?» Когда Гасан спокойно, ласково и очень ясно объяснял вопрос, который все мы бессильны были решить сами, огромные глаза Гюляры сверкали, на губах ее появлялась мягкая улыбка... Не совсем равнодушная прежде к красивым молодым людям Гюляра теперь не обращала внимания ни на одного из них.

Однажды, во время урока физкультуры, когда Гасан, быстрее всех пробежав пять километров, сорвал ленточку финиша, Гюляра, любуясь им, как бы про себя прошептала: «Вот это настоящий мужчина». Но тут же, взглянув на его красное, потное лицо, взъерошенные волосы, брезгливо отвернулась. Она смяла цветок, который держала в руке, раскрошила лепестки и бросила на землю. Мне показалось, что она вот-вот разрыдается...

Я подумал: «Туча уродства»...

Однажды, когда мы вместе выходили из парикмахерской, Гасан сказал, мельком глянув в зеркало:

- Эх, Багадур, почему я родился таким уродом?

Голос его дрогнул.

Впервые я ощутил его страшную муку.

Душа молодого человека, сильная, мужественная, билась, зажатая в тисках чувства. У меня заныло сердце.

Я долго молчал, не зная, что сказать ему. Наконец промолвил:

- Э, Гасан, о каких пустяках ты думаешь!

Он улыбнулся... Ах, если бы вы видели, какая глубокая безнадежная печаль была в его взгляде!

- Что поделаешь, Багадур... Я тоже человек... У меня тоже есть сердце, - проговорил он.

Мне стало не по себе от этих слов.

- Пойдем ко мне, - попросил он, - мне тяжело, посидим немного вместе.

Пошли к нему. В открытое окно виднелись зеленые сады, чуть трепетали светло-зеленые легкие листья тополей и ив. Безоблачный небосвод поглощал бледные лучи заходящего солнца. В воздухе разливалась приятная прохлада.

Гасан смотрел в окно, прижавшись щекой к стеклу. Его некрасивое лицо выражало тихую печаль. Она будто сливалась с прохладной тенью листвы, казалась вечной и естественной. Будто душа его - бездонное море печали...

- Почему ты стал таким, Гасан? - спросил я.

Затаенная грусть отразилась на его лице. Взгляд устремился вдаль.

- Каким же, по-твоему, я должен быть? - спросил он.

- Веселым, как прежде... - ответил я.

Он удивленно посмотрел на меня. Глаза сверкнули гневом.

- Ты и в самом деле так думаешь? - спросил он.- Разве я мало веселился до сих пор, не имея на это никакого права?

- О чем ты толкуешь, Гасан? - сказал я. - Да ты окончательно свихнулся. Эти слова совсем не идут тебе.

- К сожалению, они верны. Это не пессимизм, друг мой, это правда! - Он повел рукою, показывая на открывавшийся за окном простор. - Видишь? Все в этом мире прекрасно. Каждое живое существо демонстрирует свою внешнюю красоту. Странно, посмотри на эту птичку, вот она села на ветку! Ишь, как выпятила свою грудку, будто хочет сказать: «Обратите, пожалуйста, внимание... Вот, какая у меня пестрая грудка...»

- Ну, и что же из этого? - спросил я.

Глубоко вздохнув, он посмотрел в зеркало. С ненавистью скривил губы.

- Я хочу сказать - кому нужен такой урод?

- Но неужели вся жизнь заключена только в красивых лицах?

- Не-е-е-т... - протянул он и задумался.

Прохладный ветерок ласкал мое лицо, откуда-то издалека в нашу сторону плыл кусочек белого облака; медленно покачивались зеленые ветви... чувство блаженства охватывало душу.

- Я знаю, что счастье не только в красоте, - продолжал он уже спокойно, - но что поделаешь, человек остается человеком. Это живое существо тоже хочет любить и быть любимым. Как бы ни была сильна воля, эта потребность сжигает тебя. Удовлетворить ее - разве не в этом смысл жизни, дорога в будущее? Но горе тому, кто не считает себя вправе вступить на этот путь... Тогда...- вздохнув, он дернулся, будто от боли, - чувствуешь себя зажатым где-то в углу жизни, бессмысленно барахтающимся... Друг мой, ты, может быть, станешь сейчас осуждать меня... Будешь говорить, что существует и другое счастье. Это, конечно, так. Но подумай хорошенько: может ли кто-нибудь отрицать живую естественную страсть человеческой души? Допустим на миг, что можно, можно отрицать. Но что скажет на это само сердце? Огороженная этаким уродливым лицом душа ни с чем не желает соглашаться... Не могу же я объяснить ей: подумай, дорогая, ты только представь себе, что твой внешний вид поуродливее Квазимодо. Успокойся! Но кому ты говоришь... Ведь чувствуешь, знаешь, что твоя бедная душа тоже жаждет любви. Она тоже хочет кипеть и бурлить... А ты смотришь на свое отвратительное лицо, и тебе становится стыдно за эту смешную потребность души.

Бедный Гасан улыбнулся страдальческой улыбкой. Взгляд его устремился к трепещущим листвою липам. Солнце угасало. Листья становились темно-зелеными, клочья облаков постепенно темнели на небе.

- Не знаю, как все это взбрело тебе в голову? Ты был раньше таким веселым...

- Меня оскорбили. Ранили мое самолюбие. Разбередили мою душу бесплодными, пустыми надеждами.

С этими словами он положил передо мною маленький конверт.

- Поклянись честью, что никогда никому ни слова не скажешь об этом, - волнуясь, он заглянул мне в глаза.

- Будь спокоен. - Я открыл конверт. Вот что было написано в письме тонким, нежным почерком:

«Гасан! Пишу это письмо после долгой внутренней борьбы. Я надеюсь, что оно не покажется странным Вам, человеку, который не остановится перед какими бы то ни было трудностями. И это отрадно мне. Мне не удалось устоять перед благородством и широтой вашей души, и я нахожу утешение хотя бы в том, что Вы не станете упрекать меня. Будь у меня хоть немного воли, быть может, я и не написала бы Вам. Беспокойство, которое я впервые ощутила в своей душе, сначала испугало меня... Я долго не могла разобраться в своих чувствах, долго не осмеливалась признаться себе, что это похоже на любовь. Когда Ваша широкая душа влекла меня к себе, точно сладкий сон, я ногтями раздирала свою грудь и горько плакала. Надеюсь, что Вы не станете раздумывать о чувствах, привязавших меня к вам... Я уверена, что Вы не подумаете обо мне плохо. Ваша благородная душа для меня дороже всего на свете. Не откажите мне в ней, Гасан!»

В конце письма я увидел выведенное неровным почерком имя «Гюляра» и не мог поверить своим глазам. Стараясь скрыть удивление, я сказал:

- Хорошо... Но при чем же здесь оскорбление?..

Он посмотрел на меня с горькой усмешкой.

- Неужели не понимаешь?

- Ну, и что же? Будь я девушкой, я тоже не прошел бы мимо такого парня, как ты.

- Ну да... А куда девать эту морду?.. Нет! Я не понимаю такой любви. Какая это любовь! Она не промахнулась, ранила меня в самое больное место! Читай вот: «Полагаю, что вы не станете раздумывать о чувствах, привязавших меня к вам...» Неужели ты не разглядел здесь намека? Ей хочется увидеть торжество своей красоты. Она желает набрать пятьдесят очков против моих сорока шести... Как ты думаешь? Может она меня полюбить? Скажи честно, какая девушка способна смотреть на меня без отвращения? Ах, человеческая природа... Какая же ты странная! Для чего ей понадобилось наносить такой удар и без того обиженному человеку?

Его голос прозвучал так мягко, будто нежная музыка сменила полные тревоги аккорды, и вдруг замолк. Я подумал, что Гасан прав, пожалуй, в своих подозрениях. И в самом деле, любовь такой девушки, как Гюляра, могла показаться ему странной. Это подозрение еще больше усилилось, когда я припомнил, какой гордячкой еще недавно была Гюляра.

Но кто может понять тайны женской души?..

- Дорогой друг! - добавил он. - Не упрекай меня в пессимизме. Я с детства ненавижу нытиков. Когда мне было пять лет, у меня на глазах зверски растерзали шестерых братьев и отца. Год за годом я видел, как моя мать за кусок хлеба стирала людям белье. Восьмилетним малышом, босой, в холод и вьюгу я пас чужих ягнят. Я познал голод. Но моя душа не поддалась печали... А теперь... - он немного помолчал, на лице его отразилась страшная мука. - А теперь у меня не хватает воли, чтобы победить эту бушующую в груди печаль... Эх!.. - тряхнув головой, он взглянул на качающуюся перед окном ветку ивы.

- Если бы ты разрешил... Я поговорю с девушкой...

Задумавшись, он не ответил.

Я встретил Гюляру в вестибюле и поздоровался с ней. Вскоре мы заговорили о Гасане. Она с любопытством спросила:

- Что вы хотите сказать?

- Я хочу знать это правда, что вы любите его?

Лицо ее стало строгим.

- Ему я уже сказала об этом. Если и вы хотите знать... Да, люблю!

- Значит, от души?

- Странный вопрос! Неужели бывает любовь не от души?

- Может быть... Не знаю... Вы... Как-то...

Она нетерпеливо прервала меня:

- Прошу вас, не думайте ничего плохого. Я понимаю ваши сомнения. Но неужто любви нужны одни лишь прекрасные глаза - и только?

Ее губы дрогнули в горькой усмешке.

- Мне кажется, - сказал я, - это можно принять и за великодушие.

Она возразила со слезами в голосе:

- Но почему, почему вы так думаете? Каким бы благородным ни было чувство великодушия, не забывайте, что нужно щадить самолюбие человека. Разве пристало унижать его достоинство жалким великодушием? Нет, подобная «романтика» не нужна ни ему, ни мне.

Последние слова она произнесла рассеянно, как бы про себя. В это время в дверях показался Гасан, рядом с красивым студентом. Взгляд девушки, холодно и безразлично скользнув по лицу красивого молодого человека, надолго задержался на Гасане. В этом взгляде, вместе с уважением и любовью, читалось еще какое-то чувство. Мне трудно определить, что это было за чувство. Но иногда в подобном взгляде светится любовь, обессилевшая от жалости и сострадания. Ее свет кажется таким же мягким и нежным, как лучи заходящего солнца. Глаза и губы матери, глядящей на своего искалеченного сына, хранят такое выражение. Может быть, девушка не осмелилась бы выразить словами это чувство, тихо горевшее в глубине ее души.

Гасан снова не поверил ей. Я никогда не мог бы представить себе, что чувство недоверия может обладать такой огромной силой.

Он нервно расхаживал по комнате и теребил свои волосы.

- Это неправда... Неправда... Зачем понадобилось этой красивой девушке забавляться моей трагедией... К чему?

Через несколько дней нас отпустили на летние каникулы. Когда мы расставались, в его глазах показались слезы.

- Не забывай меня, - сказал он.

К осени Гасан не вернулся. Позже мы узнали, что он перевелся в Московский Университет. Гюляра похудела, притихла, она стала нервной. Мы почти не разговаривали, почему-то стеснялись друг друга. После выпускных экзаменов я потерял ее из виду.

Года через четыре после окончания университета я шел как-то по улице. Вдруг кто-то схватил меня за руку.

Я обернулся.

- Гасан!

Мы обнялись. Он стал еще выше ростом, пополнел. Богатырь, да и только!

Лицо его уже не казалось таким некрасивым, как прежде. По своему обыкновению Гасан был великолепно одет.

- Пойдем к нам, - сказал он.

По дороге я узнал, что он доцент кафедры математики в университете. Дверь открыла хорошо одетая пожилая русская женщина. Красивый черноглазый мальчик лет трех-четырех, с шумом выбежав из комнаты, крикнул «папа»! - и обнял колени Гасана. Увидев малыша, я сказал:

- Значит, у тебя есть даже такой герой?

Из другой комнаты вышла мать Гасана. Поздоровалась. Ее величественная наружность, пожалуй, совсем не изменилась за эти годы. Только в одежде произошли небольшие перемены. На ней не было архалука. Вместо чубука она держала длинную папироску.

- Здесь живете, тетушка? - спросил я.

- Нет, - ответила она. - Приехала повидать детей.

Подозвав к себе внука, она погладила его по головке своими костлявыми, загоревшими на солнце руками. На лице ее светилась ласковая улыбка.

Острое, волнующее любопытство целиком овладело мною. Мысль о том, что я увижу жену Гасана, наполнила меня каким-то странным смешанным чувством страха и стыда... Странно... Мне казалось, что Гасану будет неловко, когда я увижу его жену.

Мне вдруг захотелось поскорее уйти. Но в это время раздался звонок. С криком: - Пришла моя мама! - малыш помчался к двери.

Высокая, стройная, светлая, красивая молодая женщина с улыбкой подошла ко мне.

Это была Гюляра.

1939