|
Ильяс Эфендиев ВОДЯНАЯ МЕЛЬНИЦА Стоя у мельничного арыка, я впервые в жизни поджидал в ту ночь любимую девушку. Зеленоватые звезды и тонкий серп молодого месяца тускло освещали ветви плакучих ив, их едва распустившиеся почки. Во мраке ущелья виднелась лишь крыша мельницы да ее верхнее окно. Оно светилось. Девушка, которую я ждал, принесла ужин своему отцу - мельнику. Я не мог оторвать взгляда от тропинки, протянувшейся к мельнице. Я ждал уже полчаса нетерпеливо и настороженно. Впрочем, нет, не полчаса, а полгода: вот уже полгода я каждую ночь с нетерпением ожидал, когда, наконец, рассветет, настанет новый день, и я увижу Бегим. И вот теперь, в тихом свете мерцающих звезд, я ждал уже не зарю, а ее, мою любимую. В свежем воздухе мне слышался шелест молодых листьев и ровный шум темной воды, падающей на мельничное колесо. Казалось, не только я, но и сама эта ночь полна безмолвного, тревожного ожидания. Все вокруг: и весеннее небо, и шелестящие листья ив, и легкий ночной ветерок, - все, точно так же, как и мои помыслы и надежды, - дышало молодостью, было преисполнено юной порывистой силы. Наконец - тихие шаги. Ее шаги. Я плохо различаю звуки и редко в них вслушиваюсь, но тут я вдруг явственно услышал, как шуршит трава под ее ногами. Между темными густыми кустами ежевики мелькнула ее голова, покрытая шелковым платком. Я хотел шагнуть навстречу, но стоял, точно прикованный. Она поднялась крутою тропинкой, подошла к иве, склонившей к земле свои гибкие ветви, сорвала раскрывшуюся клейкую почку и, улыбаясь, взглянула на меня. В звездном полумраке сверкнули ее глаза. - Добрый вечер, Эйваз, - сказала Бегим. - А ты и в самом деле здесь... - Что означает это «в самом деле»? - Когда ты сказал днем, я приняла за шутку... - Ты все принимаешь за шутку, Бегим... Давай посидим здесь немного. Она испуганно огляделась. - Нет, Эйваз, уже поздно, пойдем... - Поздно? - я посмотрел на часы. - Еще и девяти нет. Ты всегда приходишь с работы не раньше девяти. - Ну ладно, посидим немного. Мы уселись на холмике под ивой, на краю арыка. - Сегодня там, наверху, уже все выпололи. Завтра будем полоть здесь, в саду, возле мельницы. (Она неспроста начала этот разговор: я работал в колхозе садоводом, а Бегим - бригадиром садоводческой бригады). Наш сад возле мельницы был разбит недавно, уже после того, как я закончил техникум. И яблони, и груши, и айва цвели здесь нынче весной впервые. Мы ухаживали за садом так заботливо, с такой нежностью, как растят своего первенца родители. Кадыр, председатель колхоза, даже упрекнул нас. - Когда восходит новая луна, старую не надо дробить на звезды. Вы забываете о других садах. - «Гызыл Ахмед», который мы привезли из Агдама, замечательно плодоносит, - сказала Бегим, глядя на светящееся окно мельницы. - А помнишь, люди говорили, что этот сорт у нас не привьется. Я хорошо видел ее лицо. Ветерок пригибал к ее щеке ивовую ветку, опушенную свежей зеленью, и Бегим щурилась. - Да, Бегим, наши деревья зацвели и дадут много плодов, а мы... Она искоса поглядела на меня и улыбнулась, поняв о чем я умолчал. Да и могла ли Бегим не понять? Ведь она - самая умная, самая красивая. Неужели она не догадывалась о том, что так неумолимо, так жестоко волнует меня? Но кто же, кроме меня самого, виноват, в конце концов, что я до сих пор не открылся ей? Может быть, это робость? Нет, мне никто не откажет в смелости. Меня удерживало, наверное, вполне объяснимое человеческое чувство, имя ему - самолюбие. Я ждал от девушки ответного чувства, такого же сильного, как и мое. Разве это невозможно? Ведь Бегим всегда была со мною так искренна, так ласкова и внимательна... Всякий на моем месте сказал бы ей о своей любви. А я?.. Только сегодня я предупредил, что буду ждать у мельницы, и она безмолвно улыбнулась в ответ. Разве не мог я тогда же, сразу сказать ей единственные, неповторимые слова? Внизу, в ущелье, шумела вода, падая на мельничное колесо. Над головами у нас шелестели молоденькие листья ивы. Вдали темнели громады гор; по небу то и дело скользили сверкающие капли - падали звезды. Их меркнущий след исчезал в один миг. Ветер утих, и воздух будто застыл, напоенный тонким, теплым запахом зелени и цветов. И глаза девушки, сидевшей рядом со мной, сверкали в темноте. - Бегим, ты ведь все знаешь... Отвечай же... Что ты мне ответишь? Она молчала, не шевелясь, словно не дыша, и это молчание, упорное, сосредоточенное, казалось мне и настороженным, и рассеянным... Я взял ее руку - холодную, безразличную. - Почему ты молчишь, Бегим? Она осторожно высвободила руку, собрала под платок выбившиеся волосы и, прямо посмотрев мне в глаза, тихо сказала: - По правде говоря, я никогда об этом не думала, Эйваз. Сердце мое сжалось. Что ж - любовь, как и весна, - она приходит нежданно-негаданно. И виноват ли я, что не подстерег ее вовремя и не сумел сказать о ней... Тут уж ничего не поделаешь, над этим никакая сила не властна. Внизу шумела вода. Бегим нервничала, теребила край платка. Я молчал. Что еще мог я сказать? Вдруг она ласково коснулась моей руки. - Если у нас в деревне есть два хороших парня, то один из них - ты. Дай мне немного подумать... «Дай мне немного подумать», - болью отозвалось во мне. - Эйваз, - сказала она уже совсем спокойно, словно ничего не произошло, и обеими руками поправила платок на голове, - сегодня отец опять хвалил тебя. Он говорил, что если ты, сын Бедирхана, пробудешь у нас еще года два, то селение станет раем. Твой сад возле мельницы был для него самым драгоценным подарком. Я молчал, стараясь улыбнуться. Бегим говорила радостно, но мне казалось, что, расписывая, как я нравлюсь ее отцу, она пыталась ободрить и меня, и себя. - Ты ведь знаешь, отцу не так-то легко угодить. А к молодежи он особенно строг. Когда я сказала сегодня, что выше мельницы мы тоже разобьем сад, он очень обрадовался. - Значит, он хвалит меня не без причины. Бегим кивнула. - Я не раз замечала, когда он бывает не в духе, ты скажешь ему доброе слово - и мрачность как рукой снимет. Все знали, как привязан Муса-даи к своей мельнице. Сколько я себя помню, он всегда был мельником; моя мать рассказывала, что и отец его, Кубад, тоже был мельником, и именно он построил эту мельницу. Ну и следил же за ней Муса-даи! Он устроил особый механизм для поднятия жерновов, сделал приспособление, чтобы регулировать приток воды. Не помню такого дня, чтобы мельница Мусы-даи простаивала. Она работала круглый год и зимою, и летом. В соседней деревне была «огненная мельница», и он не уставал доказывать, что его водяная нисколько не хуже. Вьюга заметала иногда дорогу, и привезти из города мазут было очень трудно; «огненная мельница» не работала, и люди из соседнего села шли к Мусе-даи. В эти дни он был преисполнен особого достоинства и гордости. «Ага, спеси-то у нас поубавилось», - говорил наш мельник. Он молол их зерно в первую очередь и подчеркнуто церемонно провожал домой. Муса-даи любил свою Бегим больше, чем сына Рашида, очень способного инженера-строителя, работавшего у нас в районном центре. И эта его любовь вызывала в моей душе чувство особой благодарности к старику... И я, и Бегим молчали. Я отчетливо слышал, как шелестит листва ивы и как бьется сердце девушки. Хороша была она, в мягком звездном свете, осененная гибкими молодыми ветвями. Ее ровное дыхание сливалось с прозрачной прохладой ночи. Мы снова заговорили о Мусе-даи, о том, как он повздорил недавно с моей матерью, которая распределяла у нас в деревне воду. Вспомнили, как ядовито жалят они друг друга на собраниях, посмеялись, но о себе не сказали больше ни слова. Раздался топот копыт, мы обернулись. Из-за поворота вышел нагруженный конь, за ним - высокий парень в сапогах, с широким поясом на гимнастерке. Это был Шахлар, мой друг детства. Он гнал своего коня к тропинке, ведущей на мельницу. - Добрый вечер, - сказал Шахлар, поравнявшись с ними, и остановился на минуту. - Хорошее место вы выбрали, - лукаво добавил он. - Пойду, скажу Мусе-даи. - Смотри, вот отвяжу ночью собаку, - шутливо пригрозил я. Шахлар был обручен с моей соседкой, и они встречались у нас в саду. С притворным испугом он поднес руку ко рту. - Молчу, молчу... Сделав несколько шагов, Шахлар опять остановился. - Да, чуть не забыл, - к вам приехал гость. - Какой гость? - Не знаю. Молодой парень. Я показал ему ваш дом, - и Шахлар скрылся в кустах ежевики. - Пойдем, Эйваз. Гость, наверно, ждет тебя. - Бегим поднялась. - Ничего, посидим еще немного... - Нет, - она решительно покачала головой. Пришлось покориться. Мы прошли мост, перекинутый через арык, и зашагали к деревне. Шелестящие ивы, шум бегущей по желобу воды, мельница со светящимся окном - все это осталось позади. Мне было очень грустно, точно, уйдя оттуда, я навсегда потерял что-то очень дорогое. Казалось, мне никогда уже больше не придется быть вдвоем с Бегим... Глядя на огни нашей деревни, она спросила: - Интересно, что это за гость приехал к вам так поздно? - Не знаю, у меня нет знакомых в Баку. Мы все ближе подходили к деревне. Значит, скоро расстанемся, и опять настанет долгая беспокойная ночь. Эх, Бегим, если бы ты знала, как мучительно будет тянуться эта одинокая ночь, полная тревожных дум, бесконечных и тщетных мечтаний! Вот засветилось между двумя чинарами окно ее дома. - Постоим тут немного, Бегим. - Нет, уже поздно. - Мы встретимся завтра вечером на том же месте? - Не знаю, будет ли время... До свидания! - Она улыбнулась, не желая обидеть меня и, повернувшись, быстро зашагала к своей калитке. - Счастливых тебе снов, Бегим! - крикнул я. Она махнула рукой и открыла калитку. Я долго не мог двинуться с места. За занавеской мелькала ее тень. Бегим, наверное, разговаривала с матерью и даже не думала о том, что я стою здесь один, в темноте. Наконец, медленно, тяжело ступая, я побрел домой, неся в душе неразделенную печаль; а вокруг все было так безучастно и спокойно. Но откуда пришла ко мне эта безнадежность? Разве Бегим не сказала: «Если у нас в деревне есть два хороших парня, то один из них - ты»? Разве не сказала она: «Дай мне немного подумать»? Что ж, пусть подумает. Я вошел к себе во двор и поднялся на балкон. Гость, сидевший напротив моей матери, беседуя с ней, сразу же встал мне навстречу и взглянул на меня огромными живыми карими глазами. «Я где-то видел этого человека, - промелькнула мысль, - Хотя, ведь есть такие люди: увидишь впервые, а кажется, что знаешь давно». Я пожал гостю руку. - Садитесь, садитесь, добро пожаловать! - Это товарищ нашего Гусейна, - сказала мать. - Он будет работать у нас в МТС. Гость достал из внутреннего кармана своего серого костюма письмо. Гусейн, мой племянник, студент последнего курса сельскохозяйственного института, писал, что наш гость, Умай, только что окончил институт и назначен инженером-механизатором к нам в МТС. Гусейн просил принять его друга радушно и заботливо, как родного. Когда я прочел письмо, Умай сказал застенчиво, простодушно: - Тут нет гостиницы, мне придется на одну ночь стеснить вас. - Что за разговор! Мы очень рады дорогому гостю. - Нам дорог и Гусейн и его друг... - добавила мать. - Ты - в своем доме. Она взяла со стола стакан и ушла в другую комнату. Мы поговорили о том, о сем; потом он встал и подошел к книжному шкафу. - Можно посмотреть? - Конечно. И спрашивать не надо. Умай начал просматривать книги. Я с детства пристрастился к чтению, а когда был студентом, почти все свои деньги тратил на книги. Гость взял томик Чехова и стал перелистывать его. Умай был красив, но, пожалуй, немного худощав. Сын старого учителя, он после окончания средней школы три года прослужил в армии. Поэтому Умай поступил в институт позже своих сверстников. Его худые руки казались слабыми, но большие карие глаза светились энергией и живым умом. И чем дольше я смотрел на гостя, тем больше угадывал в нем собранность, крепкую жизненную хватку. Его густые, мягкие волосы, расчесанные на пробор, оттеняли правильные черты немного бледного лица. Умай раскрыл том дневников Стендаля. - Читали? - Да, читал. - Романы его превосходны, а вот дневники мне не нравятся. - Почему? - Каждый день - одно и то же: то званый обед, то бал, то визиты... Это надоедает, - он даже поморщился. - Знаете, как-то обидно видеть такое странное несоответствие между мыслями и делами. Такие люди напоминают мне врачей, которые сами курят, а другим запрещают. - Но нас интересуют прежде всего их мысли. Какое нам дело до того, как они жили?.. Теперь живут их мысли, а не они сами. - Да, конечно, - отозвался Умай, - но все-таки нужно следовать своим идеям и собственной практикой доказывать их справедливость. Умай замолчал и задумался, глядя на темнеющий за окном сад. Мать принесла яичницу. - Ты уж прости, дорогой. Приехал к нам в поздний час... - Чем же плоха яичница? - весело ответил Умай, присаживаясь к столу. Он уже совсем освоился и держался теперь непринужденно. Поужинав, мы погасили свет и улеглись спать. Мои мысли вновь вернулись к Бегим. «Дай мне немного подумать», - повторял я про себя ее слова. Может быть, они предвещали мне счастье? Такое же светлое, как новое весеннее утро, которое наступит через несколько часов... Когда утром, после чая, мы собрались уходить, Умай взял свой чемодан. - Вам у нас не понравилось? - спросил я. - Наоборот! Мне казалось, я приехал в родной дом, но я не хочу больше беспокоить вас. - Какое же здесь беспокойство? - возразила мать.- У нас три комнаты. Умай колебался. Я взял его чемодан и поставил на прежнее место. Выйдя из сада, мы направились к МТС. У нас в районе две машинно-тракторные станции: одна - в районном центре, другая - в нашей деревне. Свернув за угол, мы встретили Бегим. Сверкнув своими черными, как спелая вишня, глазами, она пристально посмотрела на Умая. - Познакомьтесь, Бегим, - сказал я. Покраснев, она протянула инженеру руку. - Что это за девушка? - спросил Умай, когда мы распрощались с Бегим. - Дочь нашего мельника Мусы. Бригадир садоводческой бригады. Умай молчал. А мне очень хотелось, чтобы он снова заговорил о Бегим. Но он молчал, лицо его было озабоченным. Мы подошли к МТС. - Когда проголодаетесь, - сказал я Умаю на прощание, - приходите прямо домой. - Хорошо, - просто ответил он. Когда я приблизился к молодому саду у мельницы, солнце было уже высоко. Девушки пололи. Увидев меня, Бегим показала на зазеленевшие деревья. - Посмотри, какие они крепенькие! - Потом равнодушно спросила: - А зачем приехал этот парень? - Он будет работать в МТС. - Разве он тракторист? - Нет, инженер. Я рассказал ей все, что знал о своем госте. Она слушала внимательно, но не промолвила ни слова. - Сегодня вечером, - сказал я, - буду ждать тебя на прежнем месте. Хорошо? - Нет, Эйваз, вечером я пойду в кино. Будут показывать новый фильм. - Ну, что ж, тогда и я пойду. - Приходи, посмотрим вместе, - рассеянно ответила Бегим. Я пошел к новым саженцам, в самый конец сада. Эта часть сада походила на низкорослый лесок. У нас было больше пяти тысяч разных саженцев. Их нарасхват брали все соседние колхозы, и это доставляло огромное удовольствие Кадыру, председателю колхоза. Он часто повторял: «Пусть себе берут да сажают на здоровье». Я испытывал нежность к этим хрупким деревцам с робкой нежной листвою, сверкающей на солнце. Мы сажали их вместе с Шахларом, Бегим и другими молодыми парнями и девушками нашего колхоза, вместе ухаживали за ними. И мне казалось - это наша молодость мужает и расцветает в молодых крепнущих деревцах. «Кто знает, - думал я, - в чьих садах будут они расти, кому станут приносить плоды?» Близился полдень. Нужно было найти Умая и отправиться с ним пообедать. Я вышел из сада и зашагал к мельнице. День стоял тихий и жаркий. На лугу перед мельницей паслись лошади. Поодаль остановился большой грузовик. На покрытый тиной желоб и вращающиеся жернова легла тень от густого кустарника. Над желобом струйками кружили фиолетовые мошки. Дойдя до мельницы, я увидел спускавшихся по тропинке Кадыра и Умая. Они громко говорили о чем-то и смеялись, словно закадычные друзья. Наш председатель Кадыр - грузный мужчина среднего роста. Хотя ему уже под пятьдесят, в волосах у него не серебрится ни одной сединки, и на вид ему никак нельзя дать больше сорока. На нем были высокие хромовые сапоги, свой толстый живот он туго перетянул ремнем. На голове у председателя красовалась зеленая фуражка. Когда Кадыр был в приподнятом настроении или занимался каким-либо важным делом, он надвигал ее на самые брови. Глядя на кого-нибудь, он по-особому склонял голову набок и щурил глаза так, что, увидев его впервые, вы решили бы, что он косит. Полнота не мешала Кадыру лихо отплясывать на свадьбах старинный танец «таракяма» и легко вскакивать на коня. Когда он пытался тихонько сказать вам что-нибудь по секрету, его было слышно за десять шагов. Сметливость и проницательность не мешали ему быть по-ребячьи наивным. В ранней молодости он, разозлившись, швырнул в арык деспота-бека, которого смертельно боялась вся округа. За это его прозвали Кадыр-безумец. Закончив всего семь классов вечерней школы, он живо интересовался всеми новинками техники. Где бы ни попалась ему новая машина, он очень внимательно осматривал ее. Но сам редко садился в новую колхозную «Победу», предпочитая ездить верхом. У него был лучший в наших краях конь, и если заходил разговор о лошадях, Кадыр необычайно воодушевлялся и мог рассуждать на эту тему без конца. - Послушай, агроном, - крикнул он мне издали, - мы с твоим гостем с утра уже везде побывали. Теперь пришли посмотреть мельницу Мусы-даи. Председатель питал явное пристрастие к Мусе-даи и его мельнице. Он обязательно наведывался сюда каждые два-три дня, чтобы узнать, как идут дела, что нового придумал старый мельник. Всем приезжающим Кадыр прежде всего показывал нашу маленькую гидроэлектростанцию, построенную по его инициативе три года назад, а затем - мельницу... - Ну как, нравится вам у нас? - спросил я Умая. - Очень. - Это еще что, - вмешался в разговор Кадыр. - Поглядим-ка нашу мельницу. Тут у Мусы-даи такие есть штуковины... Муса-даи отошел от быстро вращающегося жернова и поспешил нам навстречу, отряхивая испачканные мукой руки. Это был еще крепкий, высокий, чуть сутулый старик. В его глубоко сидящих глазах, в резких чертах лица была какая-то повелительная суровость, впалые щеки покрывал темный румянец. Кизиловая трубка его вечно дымилась. Он мало занимался своей одеждой, но всегда носил щегольскую папаху из дорогого серебристого каракуля. Кадыр засуетился и с такой гордостью, словно он сам придумал все это, начал показывать приспособления, сконструированные Мусой-даи. - Взгляни-ка сюда! Посмотри, пожалуйста! - поминутно обращался он к Умаю. Инженер внимательно осмотрел мельницу и вдруг спросил: - Ведь у вас есть электростанция, почему же мельница не работает на электричестве? - На электричестве? - удивленно переспросил Кадыр. Глаза Мусы-даи злобно сверкнули. - Разумеется, - сказал Умай. - Село у вас большое, и это было бы очень выгодно. Муса-даи глубоко затянулся дымом из трубки, сплюнул в сторону и хрипло заметил: - В соседней деревне есть «огненная мельница», но наша не отстает от нее. Да и мука у нас лучше, чем у них. - Ваша мельница дает лучшую муку? - изумился Умай. - Конечно, наша, водяная. - Не может быть, - решительно возразил Умай. - Там просто не умеют работать. Муса-даи снова затянулся и на сей раз промолчал. Он был заметно раздосадован. - То, что ваша мельница будет молоть целый день,- продолжал Умай, - электрическая сделает за два-три часа. - Правильно, - подтвердил Кадыр. Муса-даи сердито взглянул на него. - Ты хоть раз в жизни слышал, чтобы кто-нибудь жаловался на нашу мельницу? - Странно ты рассуждаешь! - разгорячился вдруг Кадыр. - Ну, и что же, если не было жалоб? А сколько времени пропадает зря?.. По правде говоря, - обратился он к Умаю, - нам это как-то не приходило в голову. А знаешь, как много времени тратят люди, чтобы смолоть зерно? Бывает, по нескольку дней ждут очереди. Да к тому же, если мельница будет работать на электричестве, мы сэкономим много воды, которая идет сейчас попусту. - Почему попусту? - возмутился Муса-даи, показывая на новый сад, видневшийся вдали. - А это что? - Для этого сада вода бывает нужна раза три в год. И ничего больше возле твоей мельницы не засеешь - негде. А летом вода, сам знаешь - на вес золота. Муса-даи вынул кисет и сердито набил трубку. - Что ты хочешь этим сказать? - То, что инженер прав. Мы должны перевести мельницу на электричество. Муса-даи отошел в сторону и, едва сдерживая себя, глухо оказал: - Умру, но не дам распылять воду из этого желоба. Кадыр надвинул фуражку на глаза. - Если народ скажет, - дашь. Вошла Бегим и, поздоровавшись, спросила отца: - Чай готов, принести тебе? - Не хочу я твоего чая, - резко ответил Муса-даи. Это было неслыханно. Сварливый мельник никогда не был груб с дочерью. Бегим покраснела, взглянула на Умая, потом на отца и молча вышла. - Зачем ты сердишься, - упрекнул мельника Кадыр, - и при чем тут девушка? Старый колхозник, стоявший поодаль и прислушивавшийся к нашему разговору, степенно заметил: - Ай, Муса, зря кипятишься. Правда, эту мельницу построил твой блаженной памяти отец, Кубад, но сейчас настала пора электричества. Мельник ничего не ответил, только сплюнул в сторону. Когда мы вышли, Кадыр расхохотался. - Клянусь, наш Муса - большой чудак. Вы думаете, он не понимает пользы электричества? - Если понимает, почему не соглашается? - возразил Умай. - Во-первых, потому что мельницу построил его отец. - Ну и что ж? Сейчас-то она принадлежит колхозу. - Что бы там ни было, мельница для него - память об отце. Ну, а во-вторых, и это, пожалуй, самое главное, - работа на мельнице приносит хороший доход. А Муса прижимист, есть за ним такой грешок, любит он погреть руки у огня. Но ты не слушай его. Готовь проект, посмотрим сначала сами, а потом обсудим его вместе с колхозниками. Вечером я спросил Умая, читавшего газету: - У нас сегодня будут показывать новый фильм, хотите пойти? - Какой фильм? - Кажется, «Живой труп». - Идем, - он поднялся и положил газету на стол. Небольшой клуб, рассчитанный на триста человек, мы гордо величали Дворцом культуры. Он был выстроен на окраине села. Рассаженные вокруг здания фруктовые деревья поднялись уже в человеческий рост. Под деревьями зеленел клевер. Сквозь розовые ветки абрикосов виднелся бюст Сабира, чье имя носил наш клуб. У клуба толпилось много народа. Вся сельская молодежь была здесь. Парни - в сапогах, в фуражках с длинными козырьками и гимнастерках, подпоясанных широкими ремнями. Наши ребята любили щегольнуть дорогим офицерским ремнем и сапогами из лучшего хрома. Девушки и молодые женщины нарядились в яркие пестрые платья, а головы покрыли широкими шелковыми платками. Шахлар, лихо сдвинув фуражку набок, рассказывал что-то окружившим его парням, а те покатывались со смеху. Муса-даи пришел нарядный, в новом суконном френче; он стоял в сторонке с двумя мужчинами и дымил своей трубкой. Мельник не пропускал ни одной новой кинокартины. Увидев нас, он отвернулся. А Умай, не придав этому никакого значения, весело сказал: - Здравствуйте, Муса-даи! Не оборачиваясь, мельник буркнул: - Здравствуй. Возле кассы мы увидели Бегим с тремя подругами. Она только что купила билеты. Но, увидев нас и почему-то покраснев, спросила: - Эйваз, вы еще не брали билетов? - и, не дожидаясь ответа, вернулась к кассе. - Дайте еще два билета. На ней было шелковое платье с длинными рукавами и черные лакированные туфли. Из-под платка выбивались темные волнистые волосы, а глаза поблескивали, словно спелые ягоды. Много хороших молодых людей вышло из нашего села. Есть среди них и врачи, и инженеры, даже кандидаты наук. Летом они часто приезжают отдохнуть в родные места. По вечерам мы все вместе собираемся возле клуба, беседуем, играем на таре, иногда готовим спектакли. Бегим привлекала обычно общее внимание. Со всеми она была знакома и со всеми, кто бы то ни был, разговаривала свободно и непринужденно. Теперь же ею овладело странное смущение, лицо казалось каким-то напряженным, и я подумал, что она нарочно старается почему-то смотреть только на меня. У моего гостя был серьезный и, честно говоря, немного самодовольный вид. Когда мы входили в зрительный зал, он посторонился, уступая дорогу девушкам, и постарался сделать так, чтобы я очутился между ним и Бегим. «Может быть, - думал я, - мои ревнивые наблюдения неосновательны, и подозрения обманывают меня...» Мы сидели молча, глядя на экран. Жизнь, которая проходила там, вызывала во мне глухое раздражение. Это был тесный и душный мир... Я не мог понять, что за тоскливая тревога закралась вдруг в сердце. Нагнулся и шепнул Бегим: - Завтра вечером я буду ждать тебя на том же самом месте. Она покачала головой. - Почему ты не хочешь прийти, Бегим? - Ну, что мы там потеряли? Потом она спросила шепотом: - Как зовут твоего гостя? - Умай. Она слегка пожала плечами. - Женское имя... В сумраке зрительного зала ее лицо казалось строже, еще красивее, чем всегда. Тягучая, терпкая печаль охватила меня. Может быть, я ревновал? Нет, тысячу раз нет. Просто я не хотел потерять счастье, которое казалось уже таким близким. Мне хотелось взять ее за руку и сказать: «Бегим, дорогая, у каждого в жизни - своя судьба, а ты выпала на мою долю. Как мне быть без тебя?..» Когда мы вышли из клуба, молодой месяц стоял над темными садами. Издалека доносился шум мельницы и кваканье лягушек. Бегим обвиняла Протасова в слабости, в том, что из-за любви к женщине он погубил свою жизнь. - Мужчина должен быть твердым и стойким, - повторяла Бегим. Почему она так говорила? Может быть, это был намек?.. А Умай, возражая ей, обвинял во всем жену Протасова. Этот спор снова вызвал во мне такое же глухое раздражение, которое я испытывал, глядя картину. В словах Бегим и Умая мне чудилось что-то обидное, задевающее мое самолюбие... В ту ночь мы долго разговаривали с Умаем. Он говорил о нашем селе, о Кадыре, его характере и забавных чертах, о Мусе-даи, но ни разу не упомянул имени Бегим. - Ну, а девушки наши? - шутливо спросил я. - Понравились они вам? Подняв свои тонко очерченные брови, он смотрел в окно и долго не отвечал. Потом, повернувшись ко мне, спросил со своей обычной серьезностью: - Где училась Бегим? - Она окончила нашу сельскую десятилетку. А в институт не смогла поступить, заболела во время экзаменов. - Может быть, ее отец не пустил? - Нет. Вы не судите по тому, что Муса-даи воспротивился вашему предложению. Он совсем не враг культуры. Лучший радиоприемник в селе, лучшая мебель - у него. Он выписывает чуть ли не все азербайджанские газеты и журналы. Я говорил горячо, как всегда, если речь шла о Мусе-даи и его семье. Умай же тихо, словно про себя, заметил: - Странно. Выписывает газеты и журналы, а думает только о своих интересах, не хочет, чтобы мельница работала на электричестве. Мать вошла в комнату и предложила нам поужинать. Умай отказался. - Я не ем вечером. - Мне тоже не хочется, - ответил я. - Да, мама, сегодня был разговор о мельнице. Умай сказал, что, раз у нас в селе есть электростанция, почему бы мельнице не работать на электричестве. А Муса так разъярился, точно его смертельно обидели. Мать внимательно посмотрела на Умая. - А разве это можно сделать? - Конечно, можно, - ответил я за Умая. - А мука какая получится? - Какая вашей душе угодна, - рассмеялся Умай. - Вот видите, всех прежде всего интересует, какая будет мука. Мать присела к столу. - Если вы сделаете такое доброе дело - окажете нам большую услугу. Эта мельница забирает почти всю воду из арыка. - Мама распределяет в колхозе воду, - пояснил я Умаю. - И каждое лето ссорится из-за воды с Мусой-даи. - Вы распределяете воду? - удивился Умай. - А что же, я, по-вашему, не гожусь для этого? - она вызывающе посмотрела на молодого инженера. - Но ведь распределять воду - это значит вечно воевать и ссориться... - Да уж что-что, повоевать моя мать умеет, - вставил я. - Ты это, знаешь, брось, - налетела она на меня.- Ишь, нашел, над кем подтрунивать, - и снова обратилась к Умаю: - Ты хорошо придумал. Утром пойдем вместе, скажем Кадыру. - Я уже сказал ему. Он согласен. - Ну, тогда все! Кто же будет против? Муса думает, что, раз эту мельницу построил Кубад, его отец, то никто и пальцем не может к ней прикоснуться. А дочь его ты видел? Умай смутился, - я впервые видел его смущенным; он взглянул на меня и ничего не ответил. - Умай видел Бегим. Мы только что все вместе были в кино. - Другой такой у нас в селе нет. И умница, и красавица. Знает, где что сказать... - Ты ее поменьше расхваливай, мама, а то мы с гостем еще подеремся... - Куда вам до нее, - сказала мать и ушла в другую комнату. Мы разделись, потушили свет и легли, но оба не могли уснуть. Умай долго ворочался с боку на бок. Утром он пошел в правление колхоза, а я - в сады и на окраине села встретил Бегим. Она, видимо, только что умылась: завитки волос, обрамлявшие ее лицо, были еще мокрыми. Черные глаза радостно сияли. - Доброе утро, Эйваз! Почему ты не спал этой ночью? - Я? Я спал. - Кто же тогда всю ночь расхаживал по вашему балкону? Я забыл сказать, что наш дом был виден из окон Бегим. - Наверно, Умай. А ты почему не спала? - Не знаю. Ночь была такая чудесная. - А я спал как убитый... - Ну, а что тебе еще остается делать? Ты молодой, здоровый парень... А весною спится особенно сладко. Она говорила весело, с улыбкой, но каждое слово будто обжигало. Как мне хотелось, чтобы Бегим упрекнула меня за то, что я мог «спать как убитый», когда ей не спалось, но видно... Да нет, зачем думать об этом? И почему я жду от нее нежной укоризны? Какое имею на это право? Вечером я спросил Умая: - Вам не спалось прошлой ночью? - Да, никак не мог уснуть и вышел на балкон. Но вы-то спали крепко. Откуда же вы знаете? - Мне сказала Бегим. Она видела вас. - Видела? - удивился Умай. - Да. Вот, посмотрите на этот двухэтажный дом, перед которым растет высокое дерево. Это ее дом. Наступило молчание и, чтобы нарушить его, я спросил: - А чем вы занимались сегодня? Умай перевел дыхание, словно освободившись от тяжкого груза. - Закончил проект электрификации мельницы и отдал его Кадыру. Потом посмотрел машины во дворе МТС. - Из-за этой мельницы Муса-даи совсем с ума сойдет. - Ничего не поделаешь. Колхозу выгоднее иметь электрическую мельницу. ...На другой день, около часу, я поехал на велосипеде домой перекусить. Возле клуба стояли Бегим и Умай. Я чуть не упустил руль и поспешил спрыгнуть на дорогу. Умай что-то говорил Бегим, а та слушала, опустив глаза и теребя уголок своего платка... «Странный ты человек, - укорял я себя, - ну, что тут особенного? Разве не могут двое знакомых, встретившись на улице, перекинуться парой слов?.. Нехорошо, если они заметят, что я стою здесь и смотрю на них. Что они подумают? Надо подойти и поздороваться». Но, вопреки своему решению, я тут же сел на велосипед и тихонько свернул на другую дорогу. Я не дотронулся до обеда, поданного матерью. Я ждал Умая. Прошло полчаса - он не шел. Прошел час - его все не было. Мне показалось, что в комнате очень душно, и я вышел на балкон. - Ты поешь, - сказала мать. - Ведь и утром ничего не ел. Придет Умай, я подогрею обед и накормлю его. - Мне не хочется есть. - Что с тобой, сынок? Почему ты отворачиваешься от еды? - Да ничего со мной не случилось, мама, - через силу улыбнулся я. - Я ел недавно. Мать поверила и унесла обед. Сев на велосипед, я поехал прямо к клубу. За углом увидел Бегим, она шла мне навстречу. Я слез с велосипеда, и ей волей-неволей пришлось остановиться. Я уловил легкое недовольство на ее лице. - Откуда ты, Бегим? Она, кажется, растерялась и тихо, как-то нерешительно ответила: - Из клуба. Мы оба не знали, о чем еще говорить. Наконец, я спросил, стараясь придать своему голосу как можно больше тепла: - Ну как, Бегим, ты подумала? Казалось, она ждала этого вопроса и ответила поспешно и холодно: - Знаешь, Эйваз, мы с тобой никогда не поженимся. - Почему? - Я с самого детства люблю тебя, как брата...- и, взглянув мне в лицо, добавила: - Ты не обижайся, хорошо? - За что же тут обижаться? - Я сел на велосипед и, не сказав больше ни слова, уехал. ... И снова наступила ночь, напоенная запахом сирени. Она казалась мне безмолвной песней о жизни. Но разве Бегим не была для меня самой жизнью, и разве я мог навсегда потерять ее без мучительного сожаления?.. Я проходил мимо ее дома. Она стояла на балконе за ветвями, озаренная месяцем. Листья деревьев лучились серебристым светом. Она смотрела в сторону нашего дома. Но какое теперь это имело значение? Если бы она любила меня хотя бы в десять раз меньше, чем я люблю ее, каким это было бы счастьем! Но твоя ли вина в том, что этого не случилось? Любовь не спрашивает, когда и к кому ей прийти. Если бы в жизни бывало иначе, клянусь, Бегим полюбила бы меня. Пройдя засеянными полями, шумящими неумолчно, как море, я подошел к ивам у мельницы - туда, где мы с Бегим сидели однажды вечером, но сейчас это место показалось мне пустынным, покинутым. Кваканье лягушек, шум воды, падающей на мельничное колесо, там, внизу, в ущелье, - все эти звуки теперь угнетали меня. Я чувствовал в сердце боль. Но ведь я знал же, знал, что нельзя посвятить свою жизнь безответной любви. Я любил жизнь, любил труд и ненавидел пустые, тщетные мечты, бессмысленные страдания. И все-таки удар, обрушившийся на меня, был очень силен. Но чем сильнее удар, тем мужественнее нужно его встретить. Эта мысль утешала меня, я обретал в ней стойкость; сила ведь заключена не только в тяжести, но и в преодолении ее. Я спустился по тропинке к мельнице - мне хотелось узнать, что делает сейчас Муса-даи. Мельник сидел возле желоба и курил трубку. - Здравствуй, Муса-даи. Что это ты сидишь здесь? - Просто так. Здесь прохладно. Ты откуда? - Из селения. Хотел спросить, можно будет утром смолоть немного зерна? - Это можно. Холодные брызги долетали до нас от мельничного колеса и падали на лица. В воздухе пахло пшеничной мукой. На лужайке паслись две стреноженные лошади. Вспыхивая, огонек трубки освещал порою задумчивое лицо Мусы-даи. - Чем закончился вчерашний разговор? - спросил я. Мельник вынул трубку изо рта и сплюнул. - Если Кадыр вобьет себе что-нибудь в голову, сам Бог не выбьет. - Да ведь и все колхозники так хотят. - К черту! Это единственная память об отце. Пусть уничтожат и ее... - Муса-даи, придет время, все наши сельские работы будет делать электричество. - Пусть делает, пусть делает. Но почему же начинать именно с мельницы? - он сердито махнул рукой. - Ты скажи своему гостю, чтобы не очень настаивал. Не успел приехать в село, как все перевернул вверх дном. Его послали в МТС, пусть там и сидит и не лезет в чужие дела. - Умай делает это для нашей же пользы. Из мельницы вышел сельчанин и, вглядываясь в темноту, крикнул: - Эй, Муса-даи, отпусти нас! Мельник молча поднялся. В ночном мраке раздался голос крестьянина, понукавшего лошадей. Я вернулся в село. Возле дома мельника, в тени листвы, загораживающей свет из окна, стояли двое. Я остановился как вкопанный, потом, перегнувшись через ограду, заглянул в сад. Это были Бегим и Умай. Не знаю, сколько времени я простоял здесь, пока они разговаривали. Наконец, мои друзья расстались. Бегим вбежала в дом, а Умай медленно пошел по улице. Вернувшись домой, я застал своего гостя расхаживающим по комнате из угла в угол. Он не в силах был скрыть радость. - Эйваз, кого вы видели в правлении? - спросил Умай. - Я не был в правлении. Мы помолчали. Я чувствовал такую усталость, будто целый день таскал камни. - Эйваз, я хочу жениться, - совсем неожиданно сказал вдруг Умай. - Вы шутите? - Нет, совершенно серьезно. «Ну, что ж, - подумал я, - ничего нет удивительного. Конечно, чересчур уж быстро произошло все это. Но разве нужно много времени, чтобы узнать и полюбить Бегим? Да и она, неужели она не могла оценить Умая за такой же короткий срок, как я?» Так я рассуждал, но тупая ноющая боль душила меня неотступно, настойчиво, с холодным и жестоким упорством... Я заставил себя улыбнуться. - Значит, наша вода показалась вам сладкой... Кто же невеста? - Я хочу жениться на Бегим. Я неосторожно взмахнул рукой и столкнул со стола стакан. - Ничего, - пошутил я, - это хорошая примета - к счастью, - а потом уже серьезно добавил: - Бегим - умная девушка, с ней можно создать хорошую семью. Вы уже договорились? - Да... - Тогда за чем же дело стало?.. Если я могу быть чем-нибудь полезен вам, пожалуйста, располагайте мною. А сейчас - спокойной ночи! - Спасибо, Эйваз. Я лег и натянул на голову одеяло. «Почему Умай с таким чувством поблагодарил меня? Может быть, Бегим рассказала ему о моей любви... Да не все ли теперь равно!» Проснувшись утром, я увидел, что Умай стоит у открытого окна. Я оделся, встал и, нечаянно заглянув через его плечо, заметил, что он смотрит на дом мельника, - там на балконе Бегим стояла у самовара. Из жестяной самоварной трубы поднимался легкий курчавый дымок. Поздно я хватился - ведь нужно было поздороваться с гостем, хотя я и помешал ему. - Доброе утро, Умай! Он вздрогнул, обернулся. - Доброе утро, Эйваз! Оно в самом деле доброе - посмотри, какая чудесная погода. - У нас в селении все чудесно... Я спустился вниз умыться. Весна была в разгаре. Яблоневые, абрикосовые, персиковые деревья стояли в цвету. Роса ослепительно сверкала на лепестках и листьях. В воздухе разливалась птичья разноголосица. Так трудно было в это светлое утро думать о том, что любимая девушка навсегда уходит от тебя. - Тебе нездоровится, Эйваз? - спросил, подходя, Умай. - Мне? - я пять раз поднял левой рукой двухпудовую гирю и далеко отбросил ее. - Молодец! - по-детски обрадовался Умай. - Гусейн говорил, что ты за четыре минуты уложил однажды приезжего борца. - Что там борец, - усмехнулся я. - Его не так уж трудно было победить. Идя на работу, мы встретили Бегим. Наверно, они еще вечером договорились об этой утренней встрече. Бегим приветствовала нас одинаково радостно. Я по мере сил старался казаться веселым и бодрым. Поздоровавшись с девушкой, я хотел сразу уйти, но она удержала меня за руку. - Рашид приехал. Он спрашивал о тебе. - Правда? Передай ему привет. - Разве ты далеко живешь? Почему не хочешь повидаться с ним? Приходи в полдень и Умая тащи с собой. - Хорошо, я так и сделаю, а сейчас прости, ровно в девять я должен быть у председателя. Пока... - я быстро ушел. - Смотри же, Эйваз, мы будем ждать! - крикнула мне вдогонку Бегим. По правде говоря, я был очень зол. «Эх, - с горечью думал я. - Неужто все девушки таковы? Неужели ее не мучает совесть - ну, хоть капельку?» Но тут же я принимался упрекать себя: «Но почему ее должна мучить совесть? В чем она виновата? Ведь у нее одно сердце - она и любит одного. Она же никогда ничего не обещала мне...» И все-таки я не мог успокоиться. Ходил из одного конца сада в другой, заговаривал с каждым встречным, нес какую-то чепуху. Наконец, около полудня отправился в МТС за Умаем, чтобы выполнить свое обещание. По дороге меня нагнал Шахлар. - Эй, Эйваз, - смеясь сказал он, - говорил я тебе: смотри, не упусти... Вот ты и дождался... - А что случилось? - Будто ты не знаешь! - Может быть, ты имеешь в виду Умая и Бегим? - Разве это тебя не касается? - Э-э... девушек на свете много... - Это ты хорошо сказал. Если девушка не полюбила меня сегодня, так я разлюбил ее еще вчера, пусть она будет даже ангелом. Но должен тебе сказать, инженер - парень неплохой. - Разве Бегим полюбит плохого парня? - Знаешь, вначале, когда я его видел, у меня руки чесались. - Что ты болтаешь, Шахлар! - Ну, а сейчас убедился, - парень он чудесный. На такого руку не поднимешь. Клянусь твоей жизнью, после его приезда машины в МТС работают, как часы. Все им довольны. Но знаешь, Муса-даи не отдаст за него свою дочь. - Почему? - Как почему? Ты что, ничего не слышал? Он поставил вопрос об электрификации мельницы. А Мусу ты знаешь. Мельница досталась ему в наследство от отца. Она для него - святыня. Клянусь твоей жизнью - будет большой скандал... Ты куда идешь? - В МТС. - Зачем? - Захвачу Умая, вместе пойдем к Мусе. Бегим пригласила нас в гости. Шахлар не то рассердился, не то удивился. - Просто не пойму, какому ты Богу служишь! - и он свернул в сторону. Я смотрел ему вслед. «Что же тут непонятного?» Широкий двор машинно-тракторной станции был сплошь уставлен разными сельскохозяйственными машинами. Окруженный молодыми механиками, Умай стоял у открытого мотора трактора С-86 и что-то горячо объяснял им. Он так увлекся, что и не заметил моего прихода. Кадыр тоже был здесь. Выступив вперед, поближе к Умаю, он, прищурясь, внимательно слушал инженера. Поясняя свои мысли, Умай часто нагибался, притрагиваясь к блестящим от масла частям мотора. Чтобы не помешать им, я ушел в читальню и стал просматривать газеты. Когда Умай освободился, мы отправились к Бегим, чуть ли не насильно потащив с собой и Кадыра, который, как и я, был закадычным другом Рашида. - Боюсь, Муса выгонит нас всех, - громко смеясь, говорил по дороге Кадыр. - Мы вынесли сегодня решение об электрификации мельницы. Вспомнив вдруг слова Шахлара, я подумал: «В самом деле, зачем мне идти туда? Не лучше ли придумать что-нибудь и вернуться?» Но я не вернулся. Мы прошли между двумя чинарами и по деревянной лестнице поднялись на балкон. Рашид лежал на широкой тахте, возле покрытого белой скатертью стола и, опершись на локоть, читал книгу. Увидев нас, он вскочил и крепко пожал всем руку. - Садитесь, пожалуйста. На минуту к нам вышла Бегим; поздоровавшись, она тотчас ушла. Рашид - рослый, неизменно веселый парень, был одет по-домашнему, в летнюю полосатую пижаму. - Вы тут посидите, я мигом переоденусь. Но Кадыр заставил его сесть. - Не надо. Здесь все свои. Рашид пристально посмотрел на Умая своими глубоко посаженными, похожими на отцовские глазами. - Если не ошибаюсь, вы новый инженер нашей МТС? - Он самый, - подтвердил Кадыр. - Вы здорово задели моего отца. Он сегодня со злости со всем домом перессорился. «Ты, - говорит, - потолкуй там в райисполкоме, пусть не разрешают трогать мельницу». - «Отец, - отвечаю, - мельница колхозная, хозяин ей - колхоз. Райисполком тут ни при чем». Рашид, улыбаясь, закурил. Его мать Кеклик-хала, стряпая что-то около печки, в конце балкона, переваливаясь, подошла к нам. Очень полная, она была одета в серую рубашку с длинными рукавами, черный архалук и длинную юбку. Голову повязала фиолетовым платком с белой каймой. - Как поживаешь, куропатка наших гор? - шутливо спросил ее Кадыр. Кеклик-хала не осталась в долгу. - Все же я попроворней тебя. - Что уж тут говорить! Мужа превратила в ходячий скелет, а сама толстеешь день ото дня. Кеклик-хала, смущенная присутствием незнакомого человека, прикрыла платком рот. - Ну тебя, хватит... - Ничего, - засмеялся Кадыр, - это все наши дети. Они никому не проболтаются. - Хорошо, - пригрозила ему Кеклик-хала, - вот увижу твою жену... - Ради бога, не напоминай мне о жене! Она за прошлый месяц выработала шестьдесят два трудодня. К ней теперь и не подступишься. - Не смейся над собственной женой. - Она говорит, что все вокруг трудятся, а я только и знаю разъезжать верхом. «Возьми, - говорит, - лопату, поработай немного, тогда, может быть, похудеешь». - Ну и правильно говорит... Хорошо, а этот парень - наш новый инженер? - Да, мама, - ответил Рашид. - Его зовут Умай. Кеклик-хала улыбнулась. - Я говорю: Муса, почему ты сердишься? Сейчас время электричества. Посмотри, овец на ферме, и тех стригут электричеством. Бегим сказала, что скоро и косилка будет работать электричеством, и трактор. Я и толкую ему: Муса, раз уж дела оборачиваются так, ты со своей водяной мельницей останешься скоро один, как медный пятак в мешке с золотом. Что тогда будешь делать? - Правильно, мама, - отозвался Рашид и добавил, обернувшись к нам: - Знаете, отец так привык к мельнице, что и представить себе не может, как это отделят ее от воды. Достаточно ему услышать ее шум, как он уже знает, нормально ли она работает, все ли в порядке. - Немого только мать поймет, - заметила Кеклик-хала и отошла к печке. Бегим сменила скатерть на столе и принесла чай. Она ни на кого не смотрела, даже на Умая. Он тоже не смотрел на нее. Оба и без того хорошо знали, что творится у другого на сердце, полном доверчивой радости и ясных надежд. Я пил чай, заваренный Бегим; пил из стакана, вымытого ее руками, и печаль, далекая и смутная, снова овладевала мной. Бегим придвинула мне блюдце и вазочку. - Бери варенье, Эйваз... За гостем надо ухаживать... Эти слова больно отозвались во мне - я был для нее только гостем и никогда не стану никем иным. Между тем за столом завязался оживленный разговор. - Из-за новой мельницы, - говорил Умай Рашиду, - у нас с председателем вышел спор. Я считаю, что прежнее маленькое, темное здание не годится для нашей электрической мельницы. Его нужно перестроить. - Конечно. Почему же ты возражаешь против этого, Кадыр? Кадыр сосредоточенно думал о чем-то, прищурив глаза и склонив голову набок. - Но ведь мельница не невеста, чтобы украшать ее, - ответил он, наконец. - Довольно с нас и того, что механизмы будут хорошо работать. К чему делать лишние расходы? Рашид показал на маленькое кирпичное здание, стоящее в глубине двора. - Дело тут вовсе не в украшении. Мы десять лет ютились вон в том домишке. Но когда стали жить лучше, зажиточнее, он оказался для нас тесным. Даже новые кровати негде было поставить. И мы построили вот этот дом, - Правильно! - горячо подхватил Умай. - Я больше скажу: кроме основного здания мельницы, надо построить еще пару комнат для приезжающих молоть зерно, оборудовать небольшую читальню. А что? Или вовсе не берись за дело, или уж берись основательно. Зачем останавливаться на полдороге? - А как нам быть со старым зданием? - спросил Кадыр. - Как быть? Мы его разрушим, камни пойдут на новую постройку, а на месте старой Эйваз разобьет красивый сад. - Ты еще и Эйваза впутываешь в это дело? - Я вполне разделяю вашу мысль, - сказал Рашид Умаю. Умай обрадованно взглянул на председателя. - Что же вам еще нужно? Кадыр отер платком лицо. - Вижу, ты заклятый враг Мусы-даи. Дайте мне посоветоваться с членами правления. Посмотрим, что они скажут. - Они согласятся. - Если так, то и я не стану перечить. Вот только...- он почесал затылок, - только, когда вы начнете разрушать старую мельницу, мне придется сесть на своего гнедого и удрать из села. Мы все рассмеялись. А Бегим, убиравшая со стола стаканы, с притворной суровостью сказала: - Вы, Кадыр-даи, отца моего не задевайте! - Клянусь тобою, Бегим, я не так боюсь матери Эйваза, как твоего отца. - Мать Эйваза - очень сердечная женщина, - возразил Умай. - Да, очень сердечная, - покачал головой Кадыр.- Вот начнут поливать хлопок, тогда увидишь, какая она сердечная... Бегим расставила на столе тарелки и принесла плов. Сколько ни уговаривали ее Рашид и Кадыр, она так и не присела с нами. Кое-какие из старых обычаев еще не потеряли у нас силу: женщине, а особенно девушке на выданье, не подобало сидеть за столом в мужской компании. Кеклик-хала славилась не только своим умелым уходом за шелковичными червями, но и кулинарным искусством. Когда на свадьбах готовили угощенье, ее всегда звали присмотреть за стряпней, помочь мудрым советом. Когда мы ели плов, на балкон поднялся Муса-даи. Он приветствовал гостей очень вежливо, но сухо. - Спасибо вам всем, что пожаловали! Неся ко рту полную ложку риса, Кадыр указал ему на стул рядом с собой. - Присаживайся. - Нет, вы кушайте, а я попью чаю. - Видно, душа у тебя все еще горит. Муса-даи понял намек Кадыра и, ничего не ответив, прошел в комнату. После плова мы поели холодной довги и продолжали беседовать. Бегим стояла поодаль. Опершись о перила, над которыми свешивались ветви дерева, она глядела во двор. Какие мысли занимали ее?.. Кадыр ел меньше всех. Вытирая с лица обильный пот, он говорил Рашиду: - Умай как раз вовремя приехал к нам. Мы должны как следует использовать электричество. У нас и кузница большая, мастерские... - Чтобы электрифицировать все это, - ответил Рашид, - нужно сначала увеличить мощность нашей гидроэлектростанции. - Правильно, - подтвердил Умай. - Сейчас ей со всем этим не справиться. - Мы расширим ее, - Кадыр прищурился. - У нас есть все: и вода, и средства, и инженер. Что еще нужно?.. Спустимся-ка в сад. Черешня у Мусы в этом году прекрасная. Да, кстати, Эйваз, ты видел? В нижних садах муравьи облепили айвовые деревья! - Да, завтра там будут белить стволы. Когда мы спускались в сад, Умай на минуту отстал от нас и что-то шепнул Бегим. Чуть заметная улыбка тронула ее губы, она посмотрела на него, ничего не ответив. Да и нужны ли были слова тому, которому она уже ответила своей любовью? ...Много дней прошло с той поры. На деревьях зрели плоды. Жали и скирдовали хлеб на полях. Сенокос был давно закончен. Грузовые машины одна за другой беспрестанно спускались в ущелье к мельнице, выгружали камень, песок, лес. Считанные дни осталось жить водяной мельнице, которая вот уже семьдесят лет шумела, не смолкая. А Муса-даи все молчал, не выпуская изо рта свою неизменную трубку. Молва об Умае, о его знаниях и чуть ли не волшебном мастерстве распространилась по всему району. Его то и дело приглашали в соседние села, советовались с ним по самым различным вопросам. Однажды вечером, когда мы, поужинав, сидели на балконе, Умай сказал: - Хочу послать сватов к Мусе-даи. Ведь без этого не обойтись, как вы думаете? Я заранее знал, что ответит теперь Муса после всей этой истории с мельницей, но все же сказал: - Конечно, посылайте. - Ну, а кого? Я никого не мог вспомнить. Странно, будто сразу забыл всех, кого с детства знал, и в голове у меня было пусто, как в медном кувшине. - А что, если мы попросим твою мать? - Ну, конечно! А мне это и в голову не пришло! С Мусой-даи может справиться только моя мать. Они хоть и ссорятся постоянно из-за воды, но очень уважают друг друга. Мама, иди-ка сюда на минутку. Умай, взволнованный, встал. Мать вышла к нам из комнаты. - Мама, знаешь, мы хотим попросить тебя быть свахой. Мать удивленно посмотрела на меня. - Чьей же это свахой? - Нашего гостя. - А чьим зятем хочет стать наш гость? - Мусы-даи. - Какого Мусы? - Мельника. - Вот как!.. Быстро же вы договорились... - Теперь медлить нельзя, - улыбнулся Умай. - Ну что ж, Бегим - царевна среди девушек... А скажи, - обратилась она к Умаю, - чем занимается твой отец? - Он учитель. - Так... А мать? - Матери у меня нет. А мачеха возится дома по хозяйству. - Ну, а как братья, сестры, - есть у тебя? - Нет, я один. - Вот уж эти женщины, - вмешался я, - и чего только они не выдумают, заполняй теперь целую анкету. - Что же тут плохого? Должна я знать, за кого иду сватать девушку? - Правильно, правильно, - поспешно согласился Умай. - Хорошо, мама, когда же ты пойдешь к Мусе-даи? - Как скажете, так и пойду. - Ну, а если завтра? - Можно и завтра. - Только ты поосторожней там говори. Знаешь ведь, что за характер у Мусы. - Не беспокойся. При мне он наберет в рот воды, благо, ее много у него в арыке. А девушка согласна? - Да разве мы затеяли бы все это без ее согласия,- сказал я, сам удивляясь своему спокойствию. Но только мне показалось, что в комнате очень душно; я поспешно вышел в сад. Ночь была тихая. Неполная луна стояла прямо над двумя чинарами у дома Бегим. На балконе, загороженном серебрящимися ветвями, никого не было. «Где ты, Бегим? - думал я, хотя и очень хорошо знал, что все эти безмолвные речи могу обратить лишь к самому себе. - Знаешь ли ты, что я посылаю собственную мать сватать тебя за другого? Что ж, наверное, и ты на моем месте поступила бы точно так же. Но ведь мне очень трудно... Легче вынести боль от вражеского удара, чем от раны, нечаянно нанесенной рукой любимого человека...» Весь следующий день я не видел Бегим. Зачем притворяться? Я нарочно избегал встречи - так мне было спокойнее. Я ходил из одного сада в другой. Раза два мне показалось, что Шахлар хочет заговорить со мной, но я сразу же скрывался. По его глазам я понимал, что именно хочется ему сказать. Ничего нет хуже этих расспросов и утешений! Вечером, когда все уже возвратились с работы, я попросил мать приодеться и вместе с нашей соседкой Тукез-халой пойти к Мусе-даи. Умай сильно волновался, он все ходил и ходил по комнате. - Напрасно вы беспокоитесь, - уговаривал я. - Кто может помешать, если девушка согласна? - Ее отец всегда отворачивается, увидев меня. Он, наверное, не согласится. - Постараемся уговорить его. А если не удастся, найдем другой выход. Умай понял, что я хочу сказать, и покачал головой. - Нет, если не согласится, трудно будет... - Почему же? - Бегим не хочет выходить замуж без согласия отца. И она права. - Права? - Конечно. - Не могу вас понять. Допустим, Муса не согласится и девушка послушает его? Что же тогда? - Надо обязательно добиться согласия отца. Я считаю, что в большинстве случаев при женитьбе обязательно согласие родителей. Вот, скажем, Муса-даи ненавидит меня за то, что я разрушил его мельницу. А мы, то есть я и Бегим, можем не посчитаться с этим, назвать это косностью, отсталостью, так как общая польза требует, чтобы мельница работала не на воде, а на электричестве... - Так... - Но ведь Муса-даи воспитал и вырастил Бегим. Лучшие свои годы он отдал ей так же, как и работе на мельнице... Разве справедливо отнять у него сразу и то, и другое? В это время моя мать, рассерженная, шумно вошла в комнату. - Ну, что? - взволнованно спросил я. Ничего мне не ответив, она повернулась к Умаю. - Слышишь? Завтра же отправляйся, возьми девушку за руку и приведи домой. И пусть мельник Муса бесится тогда, сколько его душе угодно. - Объясни, ради Бога, - сказал я, - что он тебе ответил? - Говорит, что лучше бросит свою дочь под мельничные жернова, чем отдаст Умаю. Я ему сказала: «Не бесись, пожалуйста, это тебе не старое время». Сколько мы ему ни намекали, что девушка с парнем уже много раз виделись, обо всем договорились, - слушать ничего не хочет. Укради ее! Пусть потоскует по ней, тогда, может быть, станет умнее! ... На следующий день я увидел у сада, возле мельницы, Умая и Бегим. Лицо девушки было бледным. Казалось, она сразу поблекла, осунулась. Когда я поздоровался, поравнявшись с ними, она скользнула по мне невидящим взглядом; мысли ее были далеко, и я почувствовал себя совсем чужим. После обеда Умай надел свой новый пиджак. - Эйваз, прошу тебя, пойдем со мной. - Куда? - Скажу по дороге. Мы вышли за ворота, Умай шагал некоторое время молча, сосредоточенно глядя себе под ноги. Наконец, он сказал: - Хочу сам поговорить с Мусой-даи. Сказать по правде, я смутился. У нас в селении еше не было случая, чтобы парень сам шел к отцу невесты. - Может быть, попросим лучше Кадыра. Он возьмет с собой двух-трех стариков... - Нет, - прервал меня Умай, - я буду разговаривать с ним сам. Если ты не хочешь идти со мной... - Почему же? Пойдем... Знал бы Умай, чего мне стоило идти вместе с ним! Водяная мельница пока еще работала, а на поляне перед нею строилась новая, как говорили наши сельчане, «токовая мельница». Проект ее здания готовил Рашид. Иногда он приезжал посмотреть, как идут работы. В прошлый приезд Рашид, смеясь, сказал нам: - Подъехал прямо к мельнице. Хорошо, что отца здесь не было. Восьмидесятилетний уста Кара со своими учениками возводил стены. Муса-даи сидел, по своему обыкновению, в тени ежевичных кустов, у верхней части желоба, и дымил трубкой. Увидев нас, он отвернулся. Я хотел было сказать Умаю: «Не упрямься, давай лучше уйдем», но промолчал. - Здравствуйте, Муса-даи! - непринужденно, дружески обратился к нему Умай, словно не замечая злого огонька в глазах старика. Он присел рядом с ним и сделал мне знак тоже сесть. Я опустился на траву. - Муса-даи, - решительно произнес Умай, - я пришел поговорить с вами. Мельник долго молчал, не глядя на нас, потом нехотя спросил: - О чем? - Хочу поговорить с вами о Бегим... Муса-даи резко повернулся к нам и посмотрел с удивлением сперва на меня, потом на Умая. И вдруг, вскипев, гневно закричал, заглушая мельничный шум: - Эй, ты, сын Бедирхана, я не знаю, откуда родом этот, но тебе-то не стыдно?! Он со злостью сплюнул в сторону и начал сердито выколачивать пепел из трубки. - Почему вы нас оскорбляете? - спросил Умай. Он побледнел, но старался говорить спокойно. - Мы не сделали ничего дурного... Глубоко посаженные глаза старика сверкали злобой. - Была бы у вас совесть, вы подошли бы к человеку по-человечески. Дочь моя - не водяная мельница, чтобы ставить о ней вопрос на собрании. Ты послал своих людей и получил ответ. Ну, и хватит с тебя. - Бегим не согласна с вашим мнением, - не сдавался Умай. - Не смей произносить имя моей дочери, слышишь?- снова загремел голос мельника. - Я не для того растил ее, чтобы всякий встречный-поперечный трепал ее имя! - Я - не встречный-поперечный, Муса-даи. Не найдя, что ответить, старик порывисто встал и ушел к мельнице. - Интересно, это он из-за мельницы так сердится или вообще терпеть меня не может? - сказал Умай как бы про себя. - Конечно, из-за мельницы. А кроме того, ты не здешний. Я слышал, что в прошлом у нас не выдавали девушек за пришлых. - Почему? - Кто его знает, такой был обычай... ...Возвращаясь в селение, мы встретили у околицы Кадыра. - Откуда это вы? - спросил он, прищурившись. Умай подробно рассказал о нашем разговоре с мельником. Кадыр расхохотался. Потом задумался, засунув за пояс свои большие пухлые руки. - Нет другого выхода, - сказал он, наконец, - как сесть с девушкой в машину и поехать в загс. «Победа» к вашим услугам. Но действуйте, пожалуйста, так, чтобы Муса ничего не узнал о моем участии, а то еще скажет, что я помог украсть у него дочь, и станет врагом на всю жизнь. Хорошо было бы посоветоваться с Кеклик и Рашидом. - А кто может поговорить с ними? - спросил Умай. - Я поговорю. В тот же вечер Кадыр встретился с родными Бегим, и они дали свое согласие. На следующий день Умай и Бегим должны были поехать в районный центр и зарегистрироваться. Умай снял себе квартиру недалеко от машинно-тракторной станции. Хозяин дома Гусейн-Али, человек бывалый, с добрым сердцем и открытой душой, празднично украсил комнату своего нового жильца. Умай в последний раз ночевал у нас. Как всегда, он расхаживал по комнате и вдруг остановился передо мной. - Эйваз, ты вот уже несколько дней не такой, как всегда. - А какой? - Словно тебя гнетет что-то. - Может быть... - я помолчал. - Знаешь, трудно сразу забыть. - Кого? - Любимую. - Кого же ты любил? - Бегим... - Бегим? - Да. - Какую Бегим? - На свете только одна Бегим, - грустно улыбнулся я. - Но она полюбила не меня, а тебя. - Я чувствовал... - Умай отвернулся. - Почему же ты с самого начала ничего не сказал мне? - А какое это имело бы значение? Умай не ответил. - В котором часу вы едете завтра в город? - нарушил я наступившую тишину. Умай взглянул на меня прямо, открыто, с теплым дружеским чувством. - В семь утра. ...Едва забрезжил рассвет, «Победа» Кадыра уже остановилась между двух чинар. Оставив мать и Умая в машине, я вышел и постучал в ворота. Муса-даи остался ночевать на мельнице - я знал это точно. Минуты через две вышли Кеклик-хала и Бегим. Меня поразил печальный вид девушки, ее бледность. Кеклик-хала очень волновалась, но старалась скрыть свою тревогу. Умай хотел выйти из машины навстречу Бегим, я удержал его. - Не надо. Оставайся тут, - и, взяв у Бегим чемодан, поставил его в багажник. Моя мать сказала ей с нежной настойчивостью: - Иди, дочка, садись. Бегим вздрогнула и взглянула на Кеклик-халу, не отрывающую взгляда от дочери. Они обнялись, и девушка заплакала, положив голову матери на грудь. Плакала и Кеклик-хала, которую я всегда видел смеющейся и веселой. Я отвернулся. - Хватит, Кеклик, - раздался голос моей матери.- Поплакала, излила душу и хватит, пусть девушка сядет. Кеклик-хала вытерла глаза концом своего головного платка и поцеловала дочь в обе щеки. - Иди, дитя мое, и будь счастлива! Бегим молча, ни на кого не глядя, прошла и села на заднее сиденье, рядом с моей матерью. Умай дрогнувшим голосом сказал шоферу: - Поехали! Машина тронулась. Пыль клубилась за колесами. Кеклик-хала, у которой слезы еще не просохли, и я смотрели вслед уехавшим. Наконец, машина скрылась в голубоватой утренней дымке. Я медленно шел вдоль сжатого поля. Мимо проехал грузовик, полный золотистых снопов пшеницы. Шахлар, стоявший на снопах, вонзив в них вилы, радостно крикнул: - Доброе утро, агроном! По тропинке наперерез мне шли девушки и молодые женщины. Они шутили друг с другом, громко смеясь. Дочь кузнеца Мурада-даи, хорошенькая и стройная Эсмер, увидев меня, шепнула что-то на ухо своей подруге. Однажды Бегим сказала мне: «Эйваз, Эсмер слишком уж часто говорит о тебе...» Чего только не заметит зоркая Бегим! Издалека приближался галопом всадник. Я узнал Кадыра. Он ловко сидел на коне, держа в одной руке уздечку, а в другой - свою зеленую фуражку. Подъехав ко мне, Кадыр остановил коня. Гнедой взвился на дыбы, кусая удила. Кадыр прищурился. - Ну, что, как обернулось дело? - Уехали... Председатель тронул коня. Из-под копыт вспорхнул испуганный турач. Я прошел через мостик и поравнялся с мельницей, направляясь к саду. Муса-даи сидел спиной ко мне в тени кустов ежевики и курил трубку. Он еще ничего не знал. Уста Кара и его ученики возводили стены новой мельницы. Я прошел мимо них в сад. Сегодня мы должны были выполоть все сорняки. 1954 | ||