Натиг Расул-заде
Copyright – Натиг Расул-заде,
1999
Данный
текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия
владельца авторских прав.
Это было ошибкой, и он понял, что совершил ошибку,
как только увидел ее в холле гостиницы. Нет, нельзя было так неосторожно, так
внезапно будить прошлое, тем более, когда прошлому уже более двадцати лет. Но
дело сделано и теперь приходилось расплачиваться за необдуманные действия. А
что придется расплачиваться, он почувствовал почти тут же, как увидел ее лицо.
Боже; какой я дурак, подумал он.
Так уж случилось, что среди многочисленных приездов
в Москву, среди беготни и суеты, в командировочной бестолковщине и неуюте,
только в этот раз, только теперь у него оказался свободный вечер и, не зная,
как убить его, сидя в своем номере в гостинице и рассеянно поглядывая на
светящийся экран телевизора, он решил вдруг позвонить ей. Не раздумывая,
поднялся с кресла и набрал номер. Номер ее телефона он хорошо помнил - ему даже
не пришлось заглядывать в свою записную книжку - потому что звонил ей во время
прошлых своих приездов в Москву, а память у него на номера была отличная. Он
помнил ее голос со времени их последнего разговора - голос совершенно не
изменившийся, голос из прошлого, из их молодости, когда они были влюблены друг
в друга.. Господи, пронеслось у него в голове, едва он завидел ее, неужели это
ее я так безумно любил двадцать лет назад? На миг возникла даже мысль бежать,
пока она его не заметила, шмыгнуть, обратно в лифт и запереться в номере. Но
потом он вспомнил, что время с тем же, если не большим успехом, переделало его.
Эти облезлые волосы, этот выпяченный живот, неряшливость в одежде.
Что делает с нами время. Что делает.....
Он пошел к ней.
- Меня не пропускают, - сказала она буднично, едва,
мельком взглянув на него, будто они виделись только вчера.
- С тобой вечно что-нибудь не так,- сказал он
ворчливо.
Она глянула на него на этот раз чуть дольше, словно
стараясь что-то понять, но за неимением времени-мимоходом.
- Ты это так хорошо помнишь?-сказала она.
- А что?
- С нами было вечно что-нибудь не так,-сказала
она-ты не считаешь?
- Ладно,- сказал он,- поговорим об этом не здесь.
Когда у окошка администратора, наконец, подошла ее
очередь и окончились идиотские
формальности для получения
пропуска в гостиницу, они пошли к лифту и поднялись на девятый этаж. В
коридоре он намеренно чуть приотстал и сзади посмотрел на ее толстые ноги, и
вдруг вспомнил, что она всего лишь на три года младше его, и выходит, что
теперь ей под сорок, и та разница в три года, которая четко ощущалась, когда
ему было двадцать один, а ей - восемнадцать, теперь стерлась, но
все равно ее положение похуже, потому что она -
женщина. И нельзя было ведь так
опускаться, мрачно, начиная
злиться от собственного глупого
поступка подумал он, даже если тебе под сорок, ведь надо следить за своей
внешностью, на то ты и женщина. На то ты и женщина, на то ты и женщина- а потом
- на то ты - стучало у него в голове, пока он со все возраставшей неприязнью
разглядывал ее спину, шею, изучал что-то
неуловимо новое в ее походке,
шагая за ней
по коридору, устланному ковровыми дорожками грязно-зеленого цвета.
- Надеюсь, ты здесь один? - спросила она, когда они
подошли к двери его номера.
Он молча кивнул, повозился ключом с тяжеловесной
металлической пластиной, открыл дверь и показал ей рукой, чтобы проходила. На
журнальном столике стояла непочатая бутылка виски, коробка конфет, большая
бутылка фанты.
- Настоящее шотландское, - сказала она, глянув на
бутылку, - неплохо живешь в оголодавшей Москве.
- Я взял в валютном, - сказал он, - садись. А насчет
оголодавшей Москвы лучше не надо. Не сыпь мне соль на раны. Не поверишь - даже
пройтись по любимым своим улицам на этот раз не тянуло. Так и сидел в номере...
- Ну, улицы-то остались такими же, - сказала она. -
Но ты прав. Москва совсем не та, что... - она вдруг запнулась. Хотела сказать:
не та, что в годы нашей молодости, -подумал он, - и правильно сделала, что
недоговорила. Пока единственное, за время нашей встречи, что она сделала
правильно с непонятным самому себе раздражением думал он, видимо, уже на целый
вечер зарядившись дурным расположением духа.
- Что ты замолчала?-спросил он.
- Так,-сказала она.-Помолчать хочется. Соберусь с
духом. Посмотрю на тебя молча.
- Не стоящее зрелище,-сказал он.
- Оба мы теперь – не стоящее зрелище, - сказала она.
- Знаешь, в последнее время, ну лет десять уже,
наверно, мне приходится делать над собой усилие, чтобы сказать комплимент. А
сегодня вечером я хотел бы отдохнуть, просто поболтать с тобой...
- Дело не в возрасте,- сказала она.
- Что ?-спросил он.- Не понял, что ты сказала....
- Я говорю, в данном случае, дело не в возрасте,
если тебе приходится делать усилие над собой, а в том, что ты злой.... Злой,
злой мальчик,-чуть дурачась, прибавила она.
- Думаю, я ничуть не изменился, - сказал он -
Значит, я был таким всегда. И тогда, когда ты знала меня. Впрочем, по-моему, мы
не туда забрели. К чему все это?
- Я никак не могу найти верный, или нет, скорее
нужный тон в разговоре, - сказала, она, - Чувствую, нам много надо, нет, опять
не то... Мы многое могли бы сказать друг другу - вот так будет точнее. Но чтобы
сказать это многое, надо найти верный тон. Сейчас я немного волнуюсь... то
есть, какой-то дискомфорт, как это ни покажется тебе удивительным.
- Мы выпьем, - сказал он, - немного выпьем, и все
это пройдет... Это все ерунда, - он налил в стакан из бутылки, при двинул ей ее
стакан, налитый золотистой жидкостью до четверти, кивнул подбадривающе. На
искрящейся поверхности виски в стакане плавали крохотные звезды электрических
ламп. Она прищурилась на эти звездочки, покрутила на столике свой стакан.
- Надеюсь, до совращения перезрелых дам у нас с
тобой не дойдет? - пошутила она, подняв стакан.
Он тоже поднял свой стакан и чуть ударил им об ее.
- Обязательно дойдет, - сказал он. - Я отобью у тебя
охоту обзывать присутствующих стариками. За тебя, спасибо, что ты еще жива, моя
старушка...
- Еле жива,- вставила она в его фразу.
- Нет, нет, выглядишь совсем живой. Так что, не
будем тянуть и притворяться, что мы не алкоголики и способны выдержать долгие
тосты. За тебя, за наше прошлое, за чудное время, за наши воспоминания,- сказал
он с неприятным чувством сознавая, что становится чересчур слащавым и
сентиментальным, что слова вылетают из его разговорившегося рта непроизвольно
и, наверное, он будет жалеть, но махнул на все рукой в душе - сказанное сказано
-и лихо опрокинул виски в глотку. Она выпила тоже, поморщилась и так и
оставалась некоторое время с кислой миной на лице, то ли от выпитого с густым
духом спиртного, то ли от его излишне чувствительной концовки тоста, стараясь
выражением лица поддержать и одобрить его слова. Он, мельком глянув на ее лицо,
тут же еще больше пожалел о вылетевшей фразе, цветистой и распоясанной, как чувствительная
шлюха, и прежде чем она что-то скажет, подхватил со стола бутылку и поспешно
налил в оба стакана. Она странно глянула на него.
- Тебе надо напиться? - спросила она. - Что-то не
так?
- Он задумчиво посмотрел на нее и не ответил.
- Да,- сказала она,- что-то не так, как ты ожидал.
Да?
- Не в том дело-сказал он и замолчал.
- А в чем?
- Я пока не знаю.
Она не стала настаивать, чтобы он высказался более
определенно и следующие две-три минуты они молчали, и только после этой
продолжительной паузы оба отметили про себя, что молчать им в присутствии друг
друга по-прежнему как в былые времена, не тягостно, естественно и уютно.
Стук в дверь прервал молчание. Он пошел к двери,
хотя она была незаперта и можно было просто крикнуть от стола, чтобы входили.
Вернулся он с двумя стаканами в руках.
- Это коридорная, - сказал он. - Вчера я просил у
нее стаканы. Она принесла их. Надо было дать ей на чай? -неуверенно проговорил
он.
- Не знаю, - сказала она.
- А, ладно, потом дам.
- Сядь и угомонись, - сказала она так, будто уж
очень он
разошелся.
Он сел.
- Ты, ел сегодня ? - спросила она.
- Сегодня ?
- Ну, да, сегодня, - повторила она.. - Я помню, ты,
раньше ел не чаще одного- двух раз в день. Сейчас нет?
- Сейчас нет? Я нажил себе гастрит и теперь должен
питаться вовремя.
- И еще ты нажил себе лысину, небольшую, маленькую
лысину, - сказала она.
- И теперь должен ложиться вовремя,-подхватил он в
том же шутливо-дурацком тоне.
Примерно к середине вечера в запале этого дурацкого
тона, он вдруг осознал, что пошлости, которые независимо от самих себя, они оба
говорили, сильно утомляют его, и у него душа сжалась и заскулила, прося пощады,
простоты, естественности. Он вдруг замолчал, оставив без ответа какой-то
очередной незначительный ее вопрос. Тогда она, не настаивая, не повторяя
вопроса, тоже замолчала и долгим взглядом поглядела на него, как бы не видя. Он
вспомнил этот ее взгляд, и что-то отдаленно - будто капля прошедшего дождя с
чужого окна, сорвавшись падает на тротуар на твоих глазах, - вот так отдаленно
что-то оторвалось, тихо вскрикнуло в его душе.
- Мы весь вечер все делали неправильно, - после
длительного молчания проговорила она.
- Кто знает, - не сразу отозвался он, - кто знает,
как это было бы правильно.
- Да, верно, - сказала она. - Можно я выпью?
- Да, конечно, - сказал он и налил ей виски,
- Побольше, - попросил она.
Он молча налил ей до краев. Она выпила в
одиночестве, ничуть не обидевшись, что он не поддержал ее, и ничуть этому не
удивляясь.
Через некоторое время она заговорила, но он тут же
прервал ее.
- Я знал, что ты хотела, - сказал он,
- Что?
- Набраться смелости, чтобы высказаться, - сказал
он. -Ну, как?
Тебя разобрало?
- Не поняла.
- Я имею в виду - виски подействовал уже?
-Да..
- И теперь ты собираешься мне что-то сказать?
-Да.
Он молчал
- Не надо, - сказал он. - Я знаю все, что ты мне
можешь сказать.
- Ладно, - сказала она. - Тоща я скажу только одно: вся эта серятина и бред, что мы оба несли тут в этот вечер... все это оттого, что нам слишком больно всерьез касаться нашего прошлого. Всерьез говорить о нем. Мне, например, очень больно вспоминать, - она замолчала. И сама наполнила свой стакан.
- Тебе будет плохо, - предостерег он ее, кивая на
стакан в ее руках.
- Да, - сказала она. - Мне будет плохо. Но теперь
это нормальное мое состояние. Я и представить не могу, чтобы мне было не плохо.
- Не пей вина, Гертруда, - сказал он, боясь
серьезного тона в их разговоре и стараясь вернуть давешний, беззаботный.
- Не подумай только, что я стала зашибать, - сказала
она и, выпив не больше четверти стакана, поставила его на столик.
Когда он провожал ее по коридору гостиницы, она
вдруг разом заметно опьянела, стала приставать к дежурной возле лифта с глупыми
распросами о своей подруге, некогда работавшей в гостинице стала беспричинно
хихикать, прижимаясь к нему на стоянке такси, затеяла с таксистом легкую,
пьяную перебранку из-за стоимости проезда, которую тот назвал, хотя видела, как
он тут же расплатился с таксистом. На прощание она с чувством расцеловала его и
чуть картинно перекрестила.
- Храни тебя бог,-сказала она, села в машину и
уехала, не оглянувшись не него, стоявшего на стоянке.
Он, как только она уехала, почувствовал облегчение.
Но на душе, в которой ничего не шевельнулось за долгий вечер, было пасмурно и
тяжело. Может, она и права,-подумал он,-может и мне больно ворошить наше
прошлое. Кто знает?
Но твердо он знал теперь одно: глупо стараться
вернуть вчерашний день. Ни к чему это не приводит, ничего не дает, кроме
легкого разочарования и горечи. Глупо, глупо,-стучало у него в голове, когда он
под ночным московским небом в далеких мелких звездах вышагивал ко входу в
гостиницу. Глупо, глупо....Но что-то было еще, кроме этого "глупо",
что-то, что подсказывало ему, что вечер этот был прекрасен, как и все, что
невозможно повторить, он ясно это ощущал в себе и, отпирая ключом дверь своего
номера, он вдруг, будто ослабев на миг, прислонился плечом к косяку двери, да
так и остался стоять, словно пронзенный внезапной мыслью.