ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Рустам Ибрагимбеков

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав

10 сентября 1969 года сыну Багадура Маниева исполнилось пять лет. Время было неудобное, срочно надо было закончить квартиру клиента, ремонтом которой Багадур, кроме субботы и воскресенья, мог заниматься только по вечерам (на работе тоже был аврал, уже на месяц задержали сдачу новой школы в Баладжарах), но Багадуру очень хотелось как следует отпраздновать день рождения сына. «Все-таки пятилетие бывает один раз в пять лет, — объяснил он жене, — надо все сделать так, чтобы было не хуже, чем у людей. Позову ребят со старого двора, пусть посмотрят, как мы живем, а то сколько лет я уже получил квартиру, а кроме Эльдара и Толстого Гасана никто из ребят ее не видел. А сейчас как раз удобный случай. На свадьбе не получилось, соберу их в день рождения Рафика. Деньги будут, я уже договорился с клиентом».

Жена к затее Багадура отнеслась с прохладцей. Во-первых, она не очень верила в то, что друзья детства Багадура придут «а день рождения их сына — на свадьбу не пришли, а уж на день рождения и подавно их не соберешь, во-вторых, она имела свои виды на деньги, которые Багадур собирался попросить у клиента в счет окончательного расчета за ремонт. Ей казалось неправильным тратить их на никому не нужный день рождения, в то время как тому же ребенку надо было купить на зиму пальто, теплые ботинки и много других мелочей — за лето малыш так вытянулся, что почти ничего из одежды на него не лезло. Но деньгами в доме распоряжался Багадур, и поэтому она только раз высказала ему свое возражение, а потом молчала с недовольным выражением лица.

Багадур по утрам, перед уходом на работу, и поздно вечером, возвращаясь с квартиры клиента, пересчитывал гостей, которых, по его мнению, необходимо было пригласить — получалось не менее двадцати человек, и прикидывал, сколько на это уйдет денег — около двухсот рублей.

Родителей, живущих с ними в третьей, маленькой комнате, он в свои планы не посвящал. Только раз намекнул матери, что, может быть, скоро соберет у себя ребят с их старого двора, и мать очень этому обрадовалась. Она скучала по двору, в котором они прожили всю жизнь до переезда в новую квартиру.

Квартиру Багадур получил за полгода до того, как его забрали в армию. Вернее, получил ее отец: начиная с пятьдесят четвертого года, когда Багадуру по метрикам было тринадцать лет (а на самом деле шестнадцать), он писал во все инстанции заявления с подробным описанием тяжелых жилищных условий своей многодетной семьи (кроме Багадура у отца были еще три дочери: одна, Соня, от первой жены и две, Сева и Сима, — от второй, матери Багадура) и в конце концов своего добился. Но шла время, отец постарел и давно не работал, Багадур бросил школу, вырос, поменял несколько мест работы, начал неплохо зарабатывать и к моменту получения квартиры стал по праву главным человеком в семье, И считалось, что квартиру получил он, хотя по ордеру квартиросъемщиком числился отец.

С отцом Багадур не ладил. Неизвестно, каким отец был до войны. Багадур этого помнить не мог, поскольку был тридцать восьмого года рождения (по паспорту сорок первого), но из плена в сорок пятом году отец вернулся с очень вредным характером.

По рассказам матери, отец до войны был прокурором в Казахе, и в Баку они перебрались перед самой войной. Позднее Багадур своими глазами видел кое-какие сохранившиеся у отца документы, но поверить в то, что тот был когда-то прокурором, так и не смог — очень уж жалким вернулся отец с войны.

Но года два он не работал, писал заявления. Мать плакала, просила его не напоминать о себе, но отец упорно продолжал писать, еле здоровался с соседями и делал вид, что у него все в порядке.

Потом он устроился проводником поезда, и жить стало легче. Но не долго: уволили за интриги. Опять он два года не работал, целыми днями сидел дома у включенной настольной лампы и все писал и писал...

Мать как пошла санитаркой в роддом вскоре после начала войны, так там и работала. Отец к ней часто придирался, шипел, вытаращив глаза, трясся от злости и поколачивал в свободное от писанины время. Она тихо плакала и скрывала все от детей. Тогда их было двое: Багадур и сводная его сестра Сонька, тридцать седьмого года рождения.

С ней он дружил. Она была не жадной. Со стороны своей покойной матери она приходилась родственницей знаменитому писателю, которого все в городе знали. В неделю раз она ходила туда, к родной тетке своей матери, та ее кормила и еще с собой давала подарки. Кое-что перепадало и Багадуру. Сонька совсем была не жадной.

Войну Багадур помнил смутно, помнил длинные очереди за хлебом и керосином, вкусные засохшие полоски хлеба на остро заточенном ноже, случай с часами матери, свадебным подарком -отца, которые он стащил со стола и долго носил на своем худом 'бедре, у самого паха, а бедная мать искала их, не переставая плакать, и допрашивала всех мальчишек во дворе, пока наконец месяца через два случайно не обнаружила их на нем, когда он спал. Помнил другой случай, с дождевыми червями, которых они ели все вместе, всем двором, а отравился только он один, помнил красные флажки на карте у Спиваков, соседей со второго этажа, сын которых Мося лежал в то время в госпитале после ранения, а потом всю жизнь носил железный негнущийся жилет, похожий на броню немецких рыцарей в кинокартине «Александр Невский». (Флажки означали города, занятые нашими войсками, и за каждый новый город тетя Рива Спивак давала Багадуру ложку варенья.) И еще Багадур помнил день победы. На балкончике перед дверью сапожника Зарифьяна, которая выходила прямо на улицу, постелили ковер и говорили речи, а Зарифьяну приказали, чтобы он пока ходил к себе через двор. Все кричали «ура» и плакали от радости. Это было в сорок пятом году. Багадур тогда учился в первом классе.

С учебой у него ,и у Соньки ничего не получилось. Он, пару раз оставшись на второй год, бросил школу с шестого класса. Сонька кончила восемь и даже поступила потом в нефтяной техникум, но тоже бросила. (В пятьдесят седьмом она совсем ушла из дома, родила ребенка и устроилась работать учетчицей в портовой таможне.)

Нельзя сказать, что Багадур не доучился из-за плохих условий жизни. На старой квартире (по рассказам матери, их поселили туда временно, пока в райисполкоме подыскивали им другую жилплощадь, более подходящую для должности отца) у них были две комнаты в общем коридоре, обе без окон, поэтому целый день в доме горела лампа. На этой стороне двора вообще ни у кого не было окон, некоторым немного света попадало в комнаты из застекленного коридора, но все равно надо было жечь электричество. Детей во дворе было много. На первом этаже Фаик и Исмет с сестрами, на втором два брата, Рамиз и Эльдар. На другом балконе второго этажа жили Лейбины, Спиваки и Толстый Гасан. У Спиваков кроме Моей детей не было, а Борис Лейбйн вырос вместе с Багадуром и всеми остальными. Целые дни проводили вместе, даже в школу одну и ту же ходили, сто семьдесят первую. Борис Лейбин, Рамиз и Фаик были двумя; классами старше, Толстый Гасан, Исмет и Эльдар пошли в школу в один год с Багадуром, И все выучились, получили высшее образование. Борис (он в школе тоже плохо учился, еле кончил) поступил в физкультурный, сейчас работает тренером по бегу в. детской спортивной школе (он и в детстве хорошо бегал), остальные все инженеры.

В шестьдесят третьем, когда Багадур вернулся из армии, Эльдар уже стал кандидатом наук, Исмет — главным инженером треста по сельскому строительству, Фаик — аспирантом. Кроме Рамиза, который женился и получил квартиру в Сумгаите, они еще жили в старом дворе.

Дела у всех шли хорошо. Только Толстый Гасан бросил работу по специальности и работал на посудном складе в центральном универмаге. Он сильно пил. Когда они лет в семнадцать-восемнадцать частенько выпивали, Толстый в рот не брал спиртного — боялся отца, строго придерживающегося правил шариата, а потом вдруг, уже взрослым, попробовал где-то водки и запил. Пару раз его лечили, но помогало ненадолго. Кончилось все тем (мать написала об этом Багадуру в армию), что, будучи в гостях,, он упал с балкона третьего этажа на улицу. Получил сильное сотрясение мозга, но не умер, спасло то, что был пьян.

Первое время после получения квартиры Багадур пропадал в старом дворе. Сразу после работы переодевался, отмывал руки бензином, он работал тогда маляром в больнице нефтяников, и ехал туда. Часам к шести все собирались во дворе, садились играть в нарды или шли гулять «в город». Иногда выпивали.

Потом начались хлопоты, надо было привести в порядок новую квартиру (повестки из военкомата приходили одна за другой, и отец боялся, что он опоздает с ремонтом). Пришлось сократить встречи с друзьями, и постепенно Багадур начал отдаляться от них. Была и другая причина. Раньше, когда он жил с ними в одном дворе, все было просто: шли они куда-нибудь, то* и его брали с собой, не шли — так он у себя дома находился, хоть поспать можно было. А теперь приедет он после работы, » их никого нет. Посидит он, бывало, во дворе час-другой, побеседует с какой-нибудь соседкой и надо ехать к себе, на другой конец города. Или же дома они, но заняты делами своими, походит он от одного к другому и опять надо ехать — не сидеть же до ночи у людей без толку.

А после армии он вообще стал редко с ними видеться. Так,. иногда на улице кого-нибудь встретит или позвонит скуки ради когда телефон под руку попадется. Он продолжал работать маляром, зарабатывал неплохо. В армии вступил в партию, в конторе к нему относились с уважением, бригадиром сделали.

Мать долго уговаривала его жениться. Не хотелось, да и подходящей невесты не было. Все-таки таким, как он, трудно хоть образования нет, но кое-что в жизни понимаешь и хочется, чтобы все было не хуже, чем у людей. А ничего не получается. И не в деньгах дело, в конце концов зарабатывал он не меньше инженера. Но как ни старался, девушкам, которые были ему по вкусу, он не нравился, их интересовали образованные, начитанные ребята. (А те, которым нравился он, ему, как говорится, и в гробу не нужны были; двух слов связать не могли, поговорить не о чем.) Сколько раз, бывало, когда он еще в старом дворе жил,, соберутся они с девушками, студентками какими-нибудь, потанцуют, выпьют — все нормально, а когда начинают расходиться — все парами, а' он один. Иногда он врал, что тоже студент, но не верили; он даже костюм сшил себе в той же мастерской, где ребята, на углу Ази Асланова и Воронцовской, — не помогло. Говорил он, наверное, не так, как они, читал мало. Хотя и ребята не такие уж были начитанные. (В детстве только Эльдар и Рамиз книжками увлекались, глаза себе испортили, из-за этого очки начали носить.)

А кино он любил. Старался в первый день посмотреть новую картину. Особенно в детстве. В понедельник, первый сеанс в девять тридцать утра, вместо школы. «Двенадцатую ночь» раз двадцать смотрел. Все наизусть запомнил, стихами говорил, шпарил так, что ребята со смеху умирали:

«Вся жизнь ее — пустой листок, мой герцог, она ни слова о своей любви не проронила, тайну охраняя...» или: «Нет, спрячьте кошелек, — я не слуга, не мне, а герцогу нужна награда».

И еще у него привычка была: названия кинофильмов составлять. Любое слово кто-нибудь скажет, а он добавит еще одно или два, и получается название кинокартины. Само собой получалось. Очень уж много фильмов он посмотрел.

Одно время он думал, что с девушками ему не везет потому, что краской от него пахнет, и вообще, честно говоря, малярное дело ему не нравилось. Из-за грязи. Грязная работа. Он даже года на два бросил ее из-за этого. Устроился в часовую мастерскую. Сперва учеником, потом свою точку открыл на Шемахинке, недалеко от старого дома. Хорошо было, ребята к нему приходили, чай пили, в нарды играли. Но девушкам-студенткам часовщики нравились не больше маляров, а клиентов у него было маловато, еле-еле рублей сто в месяц выколачивал; пришлось бросить и вернуться к старому делу.

В армии тоже малярничал, в стройбате. Был на хорошем счету. Иначе бы в партию не попал.

А из ребят только Фаик партийный. С аспирантурой у него не ладится. Растолстел, усы отпустил, но диссертацию свою закончить не может. А в школе лучше всех учился. Мать у него очень болеет, но продолжает работать; все же врачом работать не трудно.

А маленький Исмет уже инженер треста. Он, как и Багадур, сильно голодал во время войны. Остальные получше жили, а они с Исметом плохо питались. Поэтому и остались небольшого роста. Он, правда, повыше Исмета, тот совсем маленький, но по сравнению с другими ребятами все-таки и он щуплый.

Отец Исмета погиб в самом начале войны. Мать обивала ящики на тарной базе, а прокормить надо было двух сыновей и двух дочерей — самой старшей восемь было, самому младшему — три. И все получили образование. Дочери — врачи, Исмет — инженер-строитель, Фархад, самый младший, тоже в медицинском учится. Фехтованием занимается, в газете писали.

Исмет как был серого цвета, так и остался. А на губах, в уголках рта, всегда белая пенка. Рот большой, зубы длинные, белые. Яйца хорошо бил в детстве. На спор. И вообще был очень хитрый. Газетами торговал на базаре, и кульками бумажными; при случае поворовывал. Учился хорошо, хотя науки давались ему трудно, зубрежкой брал. До сих пор не женился, надо сестер вначале выдать.

У Бориса Лейбина двое детей. Жена азербайджанка, преподает английский язык в школе. Квартиру отремонтировали, понаделали стенных шкафов, комнату разделили на две части, в одной живет тетя Лиза, мать Бориса, в другой — они. Живут дружно. Борис рано поседел, стал сутулиться, высох как-то весь. А раньше прекрасная фигура у него была. Каждое лето уезжал старшим вожатым в пионерлагерь и приезжал загорелым, мускулы так и лезли из майки. Отношения с Багадуром у него испортились. Летом шестьдесят шестого года он нашел Багадура и попросил покрасить в квартире окна, двери и потолок. Когда Багадур жил еще в старом дворе, он всегда делал для ребят все, чго просили: кому покрасит что-нибудь, кому обои наклеит или кафель положит. По соседству жили, как-то незаметно это получалось, само собой. Да и молодые все были, еще неизвестно было кто кем станет. А сейчас пойти в этот двор, переодеться в грязную одежду и начать работать у всех на глазах после того, как столько лет- он уже там не живет, приходит иногда в черном костюме, пьет чай, рассказывает соседям о том, что дела у него идут хорошо, женился, ребенка имеет, живет в трехкомнатной квартире, купил румынскую мебель, — после всего этого надеть на себя рваные, измазанные краской брюки, рубашку, дырявую соломенную шляпу и полезть у всех на глазах на стремянку было как-то неудобно. Когда он работает где-то у посторонних — это одно дело, а когда в своем дворе, в квартире своего товарища, который вместе с ним вырос, а теперь надо на него работать на глазах всего двора — это совсем другое дело.

Он сказал об этом Борису. Тот ничего не понял: «Ты же работаешь у других людей, все равно всем это известно».

Багадур опять объяснил ему, что у людей это одно, а у старого друга другое. Борис опять ничего не понял и обиделся.

И раньше бывало, что кто-нибудь из друзей ссорился с Багадуром, хотя все говорили, что в отличие от отца, характер у него покладистый. Но когда они жили в одном дворе, проходила неделя, вторая, и отношения опять налаживались, — трудно, долго не разговаривать друг с другом, если каждый день видишься. А сейчас обиделся на него Борис, и уже три года это продолжается.

Так долго никто из ребят не держал обиды на Багадура. Фаик однажды не разговаривал с ним целый месяц, но тогда причина была серьезная, с честью это было связано, а из-за чести чего только не происходит в жизни. Сонька, старшая сестра Багадура, всему причиной была. Как только бросила техникум, сразу пошла по плохой дорожке. Работать, правда, она работала, иначе жить не на что было бы, но вела себя очень недостойно, подолгу стояла у ворот с какими-то парнями, выясняла с ними отношения, до криков дело доходило. Поначалу он ничего ей не говорил, старшая сестра все-таки, и человек хороший (как была она в детстве доброй, так и осталась: рубашки покупала ему на свои деньги, стирала, шила, гладила). Но в одни прекрасный день отзывает его в сторону Фаик: «так больше продолжаться не может», говорит, для всего двора позор Сонькино поведение, и он, Багадур, как ее брат и защитник семейной чести должен положить этому конец.

Фаик и раньше давал Багадуру советы, как себя вести в том' или другом случае: в гостях, например, если много народу и все не знакомые тебе люди, или если надо пригласить девушку на танец. Но когда он начал разговор о Соньке, Багадуру стало неприятно. Было стыдно за сестру: до чего же она докатилась, что о ней уже такие разговоры ведутся. И, к удивлению своему, почувствовал, что не имеет против Соньки никакой злобы. В конце концов должна же она получить хоть какое-то удовольствие в жизни. Пока отца не было, голодали, но хоть надеялись, что кончится война, вернется он домой и заживут они нормально, как все люди. А вернулся он — из-за этого проклятого плена еще хуже стало: одни слезы и заявления. Вот плохо, что учебу бросила, но ведь тоже понять можно: восемнадцать лет ей, хочется одеться, как другие, а много на стипендию купишь? И дома куском хлеба попрекают. В лицо, конечно, ничего не говорят, но ведь и так понятно: отец не работает, а ведь еще две маленькие девочки в доме. И мать не родная. Тихая, не вредная, а все-таки же мачеха. А от него, Багадура, толку мало. Все, что зарабатывает, на себя идет: костюм нужен? выпить нужно? в кино сходить нужно? Вот и пошла работать. Оделась, постриглась, покрасилась, ребятам нравиться стала. Дура, что на виду у всех с ними стоит, лишний повод для разговоров дает, но за то, что с парнями она встречается, он ее не осуждает.

А что Фаику скажешь? Ему же не объяснишь всего. Он же этого не поймет: одно дело иметь мать врача, другое — мать санитарку.

«Да, — сказал тогда Багадур, — нехорошо получается», «Ты должен положить этому конец», — повторил Фаик. И Багадур вынужден был согласиться с ним.

Но пока он поговорил с Сонькой, прошел целый месяц, и весь этот месяц Фаик с ним не разговаривал.

А вскоре после разговора Багадура с Сонькой она ушла из дома и сошлась с каким-то парнем. С тех пор они виделись редко. В новой их квартире она была всего один раз, на его свадьбе. Подарила ему черные туфли к костюму, а невесте китайскую шерстяную кофточку.

Свадьбу устроили летом, многие были в отъезде. Из ребят ему удалось найти только Эльдара.

Эльдар уже был к тому времени кандидатом наук. Пожалуй, среди ребят он лучше всех сохранился на внешность. И одевается хорошо, не солидно немножко, не по возрасту, но красиво. Продолжает жить с родителями, хотя говорит, что хочет построить кооператив. А почему бы ему не жить с родителями. Квартира у них хорошая, самая лучшая во дворе: три комнаты со всеми удобствами, крытый балкон на улицу. И родители у «его прекрасные люди. Дядя Гамид пьет немного, но кто сейчас не пьет? Бывать у них приятно: все же по-настоящему интеллигентных людей в наше время мало. Образование иметь — это •еще не все. Вот тетя Лейла, мать Эльдара, высшего образования не имеет, бросила институт из-за войны, а более интеллигентной женщины он в своей жизни не видел. Какие она им книги читала в детстве, какие игры придумывала!.. С ног валилась от усталости — в райисполкоме она работала во время войны, — а никогда голос не повышала, что бы они ни натворили в их квартире. И позволяла все вещи у них в доме трогать, ничего не запирала от детей, даже пианино. А дядя Гамид ни разу пальцем своих детей не тронул. Когда бывал дома, лежал на кровати и книжки читал.

Да, конечно, с такими родителями одно удовольствие жить. А сколько они от детей своих натерпелись. Чего только не выкидывали Рамиз и Эльдар, пока выросли. Драчуны были отчаянные, хоть и очки носили. Оба боксом занимались, по первому разряду имели, с лучшими девушками в городе встречались; по два раза институты меняли, и ничего, в конце концов кровь свое взяла — вышли в люди...

Рамиз вначале в Москве учился, потом бросил, в Баку вернулся. Год бездельничал. Чуть не убили его из-за какой-то женщины. Ломом ударили так, что в трех местах перелом черепа был, еле выжил, два месяца в больнице лежал без сознания. Потом политехнический закончил, архитектурный факультет, главным архитектором теперь работает в Сумгаите. Эльдар в пятьдесят восьмом в тюрьму попал за драку. Еле выпутался, целых десять месяцев следствие шло, так и не выяснили, кто кому там нос поломал, большая драка была на вечере в Индустриальном институте. Тоже бездельник был вначале, но потом за ум взялся, а сейчас кандидат наук. Погулять и сейчас любит и все еще успех имеет у женщин. На азербайджанца он не похож, кожа совсем белая, глаза коричневые, волосы каштановые, больше на еврея смахивает. А Рамиз, наоборот, черноволосый (облысел в последнее время), смуглый, усатый, нос от бокса расплющенный. С зубами у него плохо, с боков почти зубов нету. Но ничего, тоже очень нравится женщинам. Даже больше, чем Эльдар. Порода такая...

Мать Багадура часто вспоминает старый двор. Трудно им там жилось, но все лучшие ее годы там прошли, двадцать лет ей было, когда они из Казаха туда переехали. А сейчас под шестьдесят ей.

Багадур любил вспоминать про их жизнь в старом дворе. Интересно жил он тогда, никогда нельзя было угадать, чем день кончится. И если даже ничего не случалось, все равно каждое утро просыпаешься с настроением, что вот сегодня уж точно ребята придумают что-нибудь интересное: возьмут его с собой в гости или на вечер в институт. А как хорошо они проводили время в цирке! Все артисты их знали, подходили, здоровались, анекдоты рассказывали. Свои люди они там были. Правда, за три года хождений туда только Рамизу удалось однажды завести роман с циркачкой, у остальных так ничего и не получилось. Но зато весело было.

А сейчас что?! Уже давно Багадур знает, что ничего неожиданного в его жизни произойти не может (кроме несчастья, конечно, от этого никто не застрахован), и нет у него уже того приятного чувства по утрам, когда просыпаешься и знаешь, что впереди целый день, а потом еще вечер, и кто знает, что нового они принесут ему.

Жене нравятся его рассказы про старый двор, про ребят, про их веселую молодую жизнь. Она образованная, кончила педучилище, поэтому все, что Багадур рассказывает, ей понятно и интересно. Всех товарищей Багадура она знает наизусть, хотя видела только Эльдара и Толстого Гасана. И то однажды, на свадьбе.

Багадур несколько раз приглашал друзей к себе, хотел познакомить с женой, посидеть, выпить, вспомнить старое. Ему очень хотелось, чтобы они пришли к нему в дом. Все-таки условия у него хорошие, не стыдно людей принять, жена гостеприимная, воспитанная, готовит изумительно, зарабатывает он неплохо, в доме все есть: телевизор, холодильник, мебель красивая, приятно, чтобы старые друзья провели вечер в хороших условиях.

И жене было бы приятно. Столько она слышала о них, что даже неудобно как-то, что до сих пор не знакомы. Он даже обиделся на них как-то. Уже договорились окончательно, что придут. Но потом вдруг Зльдар в Москву улетел по делам, а остальные говорят, что без Эльдара нехорошо, давайте уже все вместе соберемся, чтобы все до одного были. А он дома шум поднял, перестановку сделали — старую кушетку вынесли в третью комнату, к отцу с матерью, полы натерли, осетрину купили. Да, неудобно получилось перед женой. Мать тоже огорчилась. Но мать ничего, свой человек, а вот перед женой неудобно. Теперь-то он уже ее не стесняется, сблизились за шесть лет совместной жизни, узнали друг друга, притерлись, как говорится. А тогда неудобно было, вроде получилось, что товарищи его избегают.

Женой Багадур доволен. Даже с отцом ладит, а с ним общий язык найти только ангел может. В школе работает, русский язык преподает. Школа недалеко, часа два-три в день работает, полставки, так что за ребенком последить и хозяйством заняться тоже успевает. По национальности армянка. Через ее братьев Багадур с ней познакомился. Тоже маляры, близнецы, тридцать шестого года рождения, Альберт и Гамлет. Видятся с ними часто — каждую субботу или воскресенье, летом на пляж вместе ездят. Хорошие ребята, с удовольствием их у себя принимаешь и к ним ходишь; любят поесть, выпить, поют хорошо. Но тоже маляры, а что маляр интересного сказать может? Для кого-нибудь другого, может, и скажет, а маляр от маляра ничего нового услышать не может. Один и тот же разговор: колер, клиент, клеевая, масляная, Метревели, Банишевский. А сестра их, Аня, Багадура жена, не похожа на них. Как будто от другой матери: тонкая, нежная, образованная. Этим Багадуру и понравилась. Сразу решил на ней жениться. Сыну именно такая мать нужна, чтобы хоть он человеком вырос. Школа школой, а мать для ребенка это все, особенно в детстве. Правильный выбор сделал Багадур, не жалеет. Пять лет сыну исполняется.

За два дня до дня рождения Рафика Багадур получил у клиента сто пятьдесят рублей, еще двадцать пять у него были на сберкнижке. По всем расчетам этих денег должно было хватить. Клиенту он сказал, что два дня работать не будет — надо срочно сдать государственной комиссии объект, а на стройке объяснил все, как есть. Прораб поворчал немного, но потом пожелал сыну много лет жизни и посоветовал заглянуть на вокзал — там есть водка ростовского разлива.

По дороге домой Багадур заехал на вокзал и взял шесть бутылок. День начинался удачно — оказалось, что она даже не ростовская, а орджоникидзевская. Багадур хотел еще пару бутылок взять на будущее, но решил повременить — могло не хватить денег на рождение.

В сумку поместилось еще четыре коньяка, три бутылки сухого вина и две — шампанского. Этого было достаточно. Теперь предстояло купить килограммов восемь-десять мяса, остальное уже проще. Хорошо бы, конечно, сделать шашлык из осетрины, но не сезон — жарко еще, лучше из кур что-нибудь приготовить. Кур можно взять в магазине (если будут, конечно), а мясо — только на базаре. Мороженым мясом кормить людей не годится, все впечатление испортить можно.

Багадур заехал на базар и договорился, чтобы ему завтра утром оставили килограммов десять баранины. Мясник попросил заехать не позже восьми часов, потом товар может кончиться; Багадур объяснил, какое ему мясо нужно — ребра и верхняя часть ляжки, и они сошлись на пяти рублях за килограмм. Зато свежее, завтра утром зарежут барана.

Теперь можно было спокойно заниматься всеми остальными делами. Завтрашний день уйдет на приглашение гостей. С утра надо начать, чтобы успеть предупредить всех. Десятого он уже никуда пойти не сможет — весь день будет занят дома. Значит, за сегодня надо достать кур или... все же осетрину (хоть и жар л, она очень украсит стол).

В магазине кур не было. Давали говядину. Кто-то из очереди сказал Багадуру, что вчера в микрорайоне видел французских кур в целлофановых мешочках. «Французский костюм хорошая вещь, а вот французские куры, да еще в мешочке — неизвестно, — подумал Багадур, — попадешь в глупое положение перед гостями».

В микрорайон он не поехал. Взял на базаре двух кур по восемь рублей и решил достать осетрину. На базаре ее не продавали. Если даже рыбаки и привозили ее сегодня, то она уже вся разошлась. Можно, конечно, попытаться завтра рано утром, все равно за мясом придется приехать, но это рискованно, а вдруг ее не будет, тогда уже и на море не успеешь съездить, ведь завтрашнего дня только и хватит на приглашение гостей, и то можно не успеть.

Багадур отвез домой сумку с покупками и предупредил жену, что едет в Бильгя за осетриной.

Она только пришла с работы и кормила Рафика жареными баклажанами. Мальчик, как и Багадур, очень их любил, и, вообще, ему нравилось все жареное: мясо, помидоры, яичница, чтобы масла было побольше и можно было бы хлеб в него макать, аппетит хороший у него, других детей из-под палки заставляют есть, а он сам просит. Поэтому толстенький. Внешне совсем на Багадура не похож, кожа беленькая, щеки розовые, губки нежные, как у девочки. В мать пошел.

— Побрейся хоть, неудобно в таком виде ходить, — сказала жена Багадуру, когда он выложил бутылки и кур на стол. А про покупки ничего не сказала, дала понять, что еще не согласна с его решением отпраздновать день рождения сына так пышно.

Багадур снял рубашку, умылся, вымыл шею и начал бриться.

Да, совсем не похож на него Рафик. И глаза другие, и кожа, и волосы. Только зубы такие же: верхние чуть внутрь загибаются, под нижние. Но зубы еще меняться будут. А волосы у него не кудрявые, а у Багадура все в колечках, никакая прическа не держится, и начинаются почти от самых бровей. Поэтому кажется, что лоб маленький. А в самом деле лоб нормальный. Просто по глупости Багадур пару раз сбрил их над бровями — мелкие они там были, почти как пушок. А сейчас выросли такие же, как и везде. И на щеках, под глазами, он тоже сбрил пушок, теперь приходится брить все время. Да, волосами его природа наградила богато, везде их полно, не только на лице. Поэтому жена права: чаще бриться надо, совсем другой вид получается. Молодеет он сразу.

Пока Багадур брился, жена убрала все, что он принес, в холодильник, отправила Рафика поиграть во двор и начала готовить обед.

— Я думаю, к семи часам вернусь, — сказал ей Багадур, чтобы завязать разговор. Жена промолчала. Из своей комнаты вышел отец.

— Что нового в газетах? — спросил Багадур и подумал, что послезавтра надо будет заставить отца поменять рубашку. Воротник этой совсем обтрепался и потемнел от времени.

Отец оставил вопрос Багадура без внимания, открыл холодильник и вытащил из него пару баклажан. Он любил их печь на газовой плите, клал на раскаленную железку из-под чайника и время от времени переворачивал, чтобы не подгорели. Нашел время. Аня отошла от плиты.

— Разве без осетрины нельзя обойтись? — спросила она, когда Багадур надел рубашку.

Вопрос жены обрадовал Багадура, это означает, что она постепенно соглашается с его решением о дне рождения.

Все же молодец Аня, никогда не доводит дело до того, чтобы прикрикнули на нее. Конечно, и то, что отец сейчас вышел из своей комнаты, тоже сыграло свою роль — они как-то лучше начинают относиться друг к другу в его присутствии, будто объединяются против чего-то чужого.

— Можно, конечно, — сказал Багадур, — тем более жарко еще, рыба быстро портится... Но ведь ничем ее не заменишь на столе. Немного отварим, а остальное на шашлык пойдет.

— Не понимаю, зачем это нужно? — сказала Аня, но Багадур знал, что она уже на все согласна, а говорит просто, чтобы прошел холодок, который возник между ними в последние дни из-за рождения.

— В чем дело? — вдруг спросил отец. Почему-то у него было перевязано горло.

— Ты зачем горло забинтовал? — поинтересовался Багадур. Отец молча ждал ответа на свой вопрос.

— Багадур за осетриной хочет съездить в Бильгя, — сказала Аня.

— Ты мне лезвие обещал, — повернулся отец к Багадуру, он всегда делал вид, что не слышит, что ему говорит Аня, даже если сам ее о чем-то спрашивал, — зачем тебе осетрина?

— Рафику пять лет исполняется десятого, — сказал Багадур. — хочу гостей пригласить. Пятилетие один раз в пять лет бывает.

Отец ничего больше не сказал и подул на баклажаны, чтобы быстрее остыли.

— Ребенку это не нужно, — сказала Аня, — придут только взрослые люди... Если придут...

Она не посмотрела на Багадура, когда произнесла эти слова и сказала их как-то незаметно, не желая его обидеть. И он не обиделся, но вдруг подумал, что, пожалуй, слишком поторопился накупить выпивки, ведь может так получиться, что ребята опять не найдут времени прийти, будут заняты делами, или вообще их нет в городе. Это вполне возможно, еще только начало сентября, многие не вернулись из отпусков... Багадуру стало неудобно за свою торопливость.

— Лучше купить ребенку подарок, — продолжала Аня, — и позвать в гости его товарищей со двора, это ему гораздо больше понравится.

— Неправильно говоришь! — вмешался в разговор отец, резко отодвинув от себя баклажаны, — мелко думаешь. Есть мелкая политика государства, есть высшая; тактика и стратегия, — он гордо посмотрел на Багадура.

...Конечно же надо было сперва выяснить, в городе ли ребята, есть ли у них время, а потом уже тратить деньги на водку и коньяк, ругал себя Багадур, опять он может попасть в глупое положение из-за свой торопливости.

— Думаешь, государству нужны праздники? — сказал отец, он так и не повернулся к Ане, хотя говорил для нее. — Нет! (Эти деньги можно потратить на тысячу других вещей, если заниматься мелкой политикой, с точки зрения желудка, так сказать. А с точки зрения высшей политики праздники нужны, это энтузиазм. Ты думаешь, это все просто? Как бы не так, поэтому вы совершаете ошибки на каждом шагу. Русский язык преподавать легко, а есть вещи посложнее!.. — отец с сожалением посмотрел на Багадура: мол, твоя жена как хочет вертит тобой, необразованным дураком, но есть люди в этом доме, которые все видят и понимают, и пусть она не думает, что умнее всех.

— Ладно, ладно, — скривил лицо Багадур, — не выходи из себя, высшая политика... Рафику пальто нужно купить, какая тут высшая политика? — он уже давно не придавал значения «умным» разговорам отца, с тех пор, как одно его заявление попало в руки матери Эльдара, тети Лейлы, и она нашла в нем много ошибок — выяснилось, что отец малограмотный человек, хоть и работал когда-то прокурором.

— Вы что хотите, чтобы я не доел эти баклажаны? — спросил отец. — Хотите, чтобы кусок застрял у меня в глотке? Не увидите этого никогда, вы раньше подохнете! — он схватил баклажаны и, делая вид, что они обжигают ему руки, побежал в свою комнату.

Аня тихонько, чтобы не слышно было в комнате, рассмеялась, Багадуру было не до смеха.

— Не обращай на него внимания, — сказала Аня, — в конце концов не придут — не надо. Пригласим родственников.

— Почему не придут?! — вдруг закричал Багадур, — кто сказал, что не придут?! Замолчи! Везде нос свой суешь! Вари свой обед, остальное не твое дело...

Когда он все это кричал и видел при этом, как сморщилось от обиды лицо жены и на глазах ее появились слезы, он понимал, что не то кричит, и удивлялся, что такие глупые и несправедливые слова орет, надув жилы на шее, как буйвол, но остановиться не мог, а наоборот, разозлился еще больше — но уже на себя — и, хлопнув дверью, поехал в Бильгя за осетриной...

На вокзале он долго читал расписание электрички, потом автобуса и никак не мог понять, на чем доедет быстрее: автобус уходил позже, но более короткой дорогой. Голова совсем не работала.

Поехал на электричке. Через сорок минут в Загульбе понял, что совершил ошибку, потому что из Загульбы в Бильгя электричка ходит только в два часа раз, а на автобусе он попал бы туда сразу.

Пришлось ловить попутную машину. Спросил у шофера, где можно взять осетрину. Тот назвал ему место, которое он и сам знал, — у магазинчика на краю дачного поселка, рядом с переездом через линию электрички.

— А еще где? — спросил Багадур.

— Трудно сейчас с осетриной, — сказал шофер, — три дня норд дул, рыбаки в море не выходили. Только у кого бассейн во дворе есть, у них, может быть, осталась рыба.

Он назвал Багадуру дом человека с бассейном, у которого, по его мнению, осетрина всегда бывает.

У магазинчика осетрину не продавали. Старик-продавец, сидевший в тени на ящике из-под лимонада, слово в слово повторил то, что сказал шофер, и назвал дом того же человека.

Багадур пошел в селение. Пришлось снять туфли, в них набивался песок. Через пять минут, мокрый от пота, он весь покрылся пылью, на зубах хрустел песок. Хорошо, что он не одел брюки от черного костюма.

Время от времени дорога раздваивалась, и каким-то чутьем Багадур выбирал одну из них, то правую, то левую, и, как в конце концов оказалось, — правильно. Дорога вывела его на маленькую площадь между несколькими домами, окруженными каменными заборами. Песок здесь был неглубокий, под ним чувствовался твердый грунт.

Дома были двухэтажные, с застекленными верандами. У одних ворот стояла «Волга», у других — молодой ишачок. Багадур с ними прошло. Я с ними вырос. Почему я не могу потратить для них сто пятьдесят — двести рублей? Неужели я такой крохобор! Хорошо, в детстве они меня угощали, а теперь неужели я один раз не могу отплатить им тем же. Что, я не человек, что ли? Они, наверное, думают: как был Багадур нищим, так и остался, образование не получил, еле на хлеб себе зарабатывает. А я хочу, чтобы они пришли и убедились, что нет — хорошо живет Багадур, и увидели мой дом, мою семью, моего ребенка, порадовались за меня, выпили вместе со мной. Правильно я говорю, мама?

— Правильно, сынок, правильно.

— Я не хочу отрываться от своих товарищей! — тут Багадур обратил внимание, что говорит очень громко, почти кричит, а окна во двор открыты и соседи могут подумать, что у них скандал.

— Никто тебе не говорит, чтобы ты отрывался от товарищей, — тихо сказала из кухни Аня, — я давно с тобой согласилась. А ты сам раскричался и ушел...

Багадур встал.

— А почему я раскричался? — спросил он и пошел в кухню, — я же не железный...

Кончилось все хорошо. Решили, что он сегодня же вечером начнет приглашать гостей, завтра утром возьмет мясо, а остальное не его дело — все сделают женщины. Но он все же сказал, что, если времени хватит, он и за осетриной съездит. И шашлык будет делать сам, никому он его доверить не может.

В старом дворе у всех были телефоны. У Эльдара с Рамизом он стоял с довоенных времен, остальным поставили, когда заработала АТС-2. Поэтому, прежде чем поехать туда, Багадур решил позвонить к родителям Эльдара, предупредить, что собирается к ним, и узнать телефоны двух товарищей, с которыми он несколько лет назад познакомился в цирке через Фаика, Рамиза и остальных ребят. Он знал, что ребята продолжают с ними дружить, и поэтому решил и их пригласить, чтобы всем было приятно. Один, Октай, работал в Госплане, другой, Тофик, директором универмага. Оба были года на два старше Багадура, оба семейные, несколько раз он бывал с ребятами у них в гостях и давно хотел как-то отблагодарить их за гостеприимство. На свадьбу он их пригласить не смог, все же они были не очень близкими ему товарищами, а новая квартира хоть и трехкомнатная, но еле хватило ее на родственников с той и другой стороны. А день рождения Рафика — как раз удачный случай оказать людям уважение...

Трубку взяла тетя Лейла, мать Эльдара, обрадовалась Багадуру, поругала за то, что он исчез, не звонит, не приходит. Багадур спросил у нее телефоны Октая и Тофика и сказал, что через полчаса приедет в гости. Спросил, дома ли дядя Гамид, передал ему привет и попросил предупредить Эльдара, чтобы он никуда не уходил, есть важное дело...

На Шемахинке, прямо на улице, продавали свежую рыбу — довольно крупных сазанов. Очередь была маленькая, а свежую рыбу не часто встретишь на улице, поэтому Багадур решил взять две рыбины, чтобы поесть со стариками Эльдара.

Чистить и жарить ее он умеет, почему бы не угостить стариков свежей рыбой?

Дядя Гамид лежал на диване и, сдвинув очки на лоб, читал книгу.

— А-а-а, — обрадовался он, увидев Багадура, — беглец вернулся в родные края, — опустил очки на нос и, покряхтывая, поднялся на ноги. У него была грыжа.

Тетя Лейла гадала на картах. Она перестала красить волосы, стала совсем белой и поправилась еще больше. На стенах как были много лет назад наклеены обои в мелкую полоску, так и остались.

— Надо обои поменять, — сказал Багадур, — неудобно даже.

— Э-э, — махнула рукой тетя Лейла, — кто этим будет заниматься? Нам не до обоев, старые уже, а Эльдару, сколько ни говоришь, бесполезно. — У нее сразу испортилось настроение, видимо, опять была недовольна Эльдаром, и вообще она была вспыльчивой женщиной.

— Не в обоях счастье, — подмигнул Багадуру дядя Гамид. Он во всем уступал тете Лейле, но нет-нет позволял себе шутки, которые выводили ее из себя.

— Не говори глупости, прошу тебя, — сказала она ему, — проходи, Багадур, садись.

— Дядя Гамид правильно говорит, — сказал Багадур, положив завернутую в газету рыбу на -подоконник, — но все же приятно, когда в квартире порядок.

Каждый раз, когда Багадур приходил к Эльдару, ему становилось обидно, что тот, имея хорошие возможности, — все-таки кандидат наук — совсем запустил квартиру: обои облезают, окна, двери давно не крашены, обивка на мебели порвалась. По сравнению с этой квартира Багадура было просто конфетка — все блестит, все покрашено, недавно опять небольшой ремонт сделал. Конечно, и от женщины, живущей в доме, многое зависит. Тетя Лейла не очень аккуратный человек.

— Рыбы я принес свежей, — сказал Багадур, — на Шемахинке продавали.

Дядя Гамид оживился.

— Молодец, — он потер руки, — а у меня как раз бутылочка есть.

— Спасибо, — сказала тетя Лейла, она опять принялась за карты, — с рыбой возни много, чистить ее надо.

— Я почищу, — успокоил ее Багадур, — только сковородку дайте.

— Пойдем, — сказал дядя Гамид, — я тебе все покажу, где что лежит.

Но Багадур и сам все знал; в этой квартире ничего не изменилось с тех пор, как он переехал отсюда, даже мебель не переставляли.

Паркет тоже был в плохом состоянии. Редко натирали. В углу коридора стояли длинные никелированные трубы.

— Это зачем? — спросил Багадур, но уже и сам понял, что это штанги для занавесей.

— Все никак мастера не можем найти, чтобы прибил.

— Я сделаю, — сказал Багадур.

Вместе с дядей Гамидом они почистили и начали жарить рыбу.

— Эльдар звонил, — сообщил дядя Гамид.

Они, каждый со своим ножом, стояли у газовой плиты.

— Когда? — удивился Багадур и даже встревожился немного.

— Пока ты ехал к нам.

— Вы передали ему мою просьбу?

— Все передал. Обещал скоро приехать... Багадур успокоился.

— Знаете что, — сказал он, — вы пока пожарьте без меня, а я сейчас вернусь.

— Никуда не надо идти, — заволновался дядя Гамид, — дома все есть. И водка, и вино.

— Я не в магазин, — успокоил его Багадур, — на минутку к Фаику зайду и вернусь.

— Позови его тоже. Он любит жареную рыбу.

Багадур вытер руки и спустился во двор по старой деревянной лестнице, на которой они в детстве устраивали соревнования — кто прыгнет с более высокой ступеньки.

Двор оброс пристройками. Соседи расширялись — строили себе кухни, душевые, туалеты, крытые балконы. А раньше даже в волейбол можно было играть во дворе — столько было места. Засохший ствол фисташкового дерева все еще торчал посреди двора.

Во дворе, конечно же, сидели тетя Солмаз, мать Исмета, тетя Оня и Лятифа, — летом они всегда во дворе сидят, все видят и все слышат. Особенно Лятифа. Язык не поворачивается ее тетей назвать, хотя она ровесница матери Багадура. Старая бездетная сплетница. Строит из себя интеллигентку, а сама бывшая продавщицу, шесть мужей имела (если только мужей) и полгода в тюрьме сидела за обвес. В основном из-за нее он отказался сделать ремонт Борису Лейбину, как представил ее сочувствующую рожу, противно стало: «Бедный Багадур, целый день на стройке работает, а потом еще вынужден у старых друзей подрабатывать. А что делать? Жить-то надо, ребенок у него, семья, две сестры учатся. Всех одеть, накормить надо. А отец как был бездельником, так и остался, даже в плену, говорят, немцы не смогли его заставить работать. Бедный Багадур, сердце болит, когда вижу в этой грязной одежде. Вот так вот всегда в жизни: одним везет, — тут Лятифа перейдет на шепот и бросит взгляд на двери того из друзей Багадура, чья очередь стать жертвой ее сплетен наступила сегодня, — а другие, как несчастный Багадур, должны хлеб из камня добывать...» Нет, такого удовольствия он ей не доставит никогда!

Фаик был дома, но спал. Исмет еще не пришел с работы. Багадур вернулся: наверх к Эльдару, по дороге ответил на тысячу вопросов, которые задали ему Лятифа, тетя Оня и тетя Солмаз, и дал слово в самое ближайшее время привести к ним в гости свою мать...

Эльдар все не приходил. Они съели рыбу, выпили бутылку водки (тетя Лейла, конечно, не пила), потом Багадур пробил в стене дырки шлямбуром, который сам много лет назад подарил тете Лейле, ветрил в дырки штанги для занавесей и обещал в следующее воскресенье замазать их алебастром.

Эльдара все не было. Дядя Гамид успокаивал Багадура: наверное, что-нибудь случилось непредвиденное, иначе бы Эльдар давно приехал, он ведь так обрадовался, что Багадур едет к ним... Багадур соглашался с ним. А что он мог сказать? Смешно было бы доказывать старику, что друзья так не поступают, уже три часа он ждет Эльдара, а ведь, может быть, у него такое к нему дело, что каждая минута дорога, он же не сказал, зачем ему нужен Эльдар, просто просил передать, что важное дело, может быть даже вопрос жизни и смерти. Целый год он не звонил Эльдару. Неужели один раз в год, если твой друг попал в трудное положение и звонит тебе об этом, нельзя приехать домой вовремя?! Или Фаик? Спит он, видите ли. Разве не разбудила бы мать Багадура, если бы кто-нибудь из друзей пришел к нему в гости. Даже если он десять суток до этого не спал — разбудила бы. А мать Фаика предложила ему чай, спросила про маму, про ребенка, но Фаика не разбудила. Не тот гость! Может и подождать...

Дядя Гамид продолжал уверять Багадура, что ребята все его любят и часто вспоминают о нем, пусть он не вздыхает и выкинет из головы всякие глупые мысли.

Сейчас они выпьют еще вина, и все будет в порядке. А Эльдар придет с минуты на минуту, уже, наверное, рядом где-нибудь, к воротам уже подходит или даже по лестнице поднимается...

Фаик позвонил раньше, чем пришел Эльдар. К телефону подошел дядя Гамид.

— Да, он здесь, — сказал он и посмотрел на Багадура, — нет, не пришел еще... Хорошо, скажу. А, может, ты поднимешься? Понятно... Ну, а вообще, не забывай нас, заходи, — дядя Гамид повесил трубку и развел руками.

— Сказал, чтобы ты спустился к нему. Что-то там случилось. Эльдар придет, скажу, что ты внизу...

— Пусть позвонит.

— Обязательно. Он или спустится к тебе, или позвонит. Обещаю тебе.

Дядя Гамид еще раз поздравил Багадура с днем рождения сына, тетя Лейла передала привет его матери и, распрощавшись наконец с ними, Багадур пошел к Фаику.

Тот сидел в пижаме на кровати в проходной комнате, а напротив, на стуле, сидел в костюме и галстуке огорченный чем-то Исмет. По его виду и тону Фаика Багадур сразу понял, что произошло что-то серьезное.

— Садись, — пододвинул ему стул Фаик после того, как они поздоровались. — Тут небольшое дело, — показал он на Исмета, — поэтому я не смог подняться к Эльдару наверх.

Багадуру стало легче, когда он понял, что Фаик долго не звонил не потому, что спал, а из-за какого-то, видимо, важного дела.

— Как дела, Багадур? — спросил Исмет, вытаскивая из кармана сигареты, он сказал это негромко, сдержанно, так, как расспрашивают друг друга о делах родственники или знакомые, встретившись на чьих-то похоронах: задавая вопросы и отвечая на них, они лицом и голосом дают понять окружающим, что дела, которыми они интересуются, конечно же, ничто по сравнению с тем, что произошло, и интересуются они ими только из вежливости.

— Ничего, спасибо, — ответил Багадур. Вопрос Исмета окончательна убедил его в том, что он присутствует при важном разговоре.

— Ты должен еще раз поговорить с ним, — сказал Фаик Исмету, — потирая опухшее от сна лицо, в конце концов всему есть предел.

— Ее жалко, — сказал Исмет.

Постепенно из разговора Багадур понял, что речь идет о средней сестре Исмета, которая уже три года встречается с врачом из своей поликлиники. А у того, как выяснил Исмет, есть невеста в деревне. Сегодня он имел разговор с ним, часа полтора как они расстались, и опять тот ничего определенного Исмету не сказал. То, что у него есть невеста, подтвердил, то, что любит сестру Исмета, тоже подтвердил, а чем все это кончится — сказать не смог. А девушке двадцать пять лет, ей надо судьбу свою решать, сколько может тянуться эта волынка...

Фаик был за решительные меры («как всегда», подумал Багадур, вспомнив о своей сестре Соне), а Исмету было жалко сестру: плачет ночи напролет, нажмешь на парня — сбежит, останется бедная несчастной.

— А не нажмешь, — сказал Фаик, — погуляет с ней еще и бросит. Иначе зачем он тянет. Давно бы женился, если не хитрит.

— Квартиры у него нет, — сказал Исмет, — деревенский же он, ждет, когда квартиру дадут.

— Пусть снимет. Другие же снимают, — настаивал Фаик, — за тридцать-сорок рублей можно снять приличную комнату. Или кооператив пусть построит, у родителей в деревне сад есть, наверное, и скотина, фруктами торгуют. Сейчас у деревенских полно денег. Приезжают в город с набитыми карманами.

— Он не из таких, — сказал Исмет, — нет у него денег, на зарплате сидит.

— Ну, как знаешь, — поднялся с кровати Фаик, — сейчас все зависит от твоего поведения. Если он почувствует, что за ее спиной стоит крепкий брат, то вынужден будет жениться...

Разговор был действительно серьезный, продолжался он долго, и Багадуру, конечно, неудобно было влезть в него со своим днем рождения. Надо было подождать, когда он кончится сам собой. И он уже иссякал, когда пришел Эльдар, и все началось сначала...

Эльдар пришел в начале двенадцатого, и до двенадцати они говорили только о сестре Исмета. Наконец Исмет пошел к себе переодеться и предупредить мать, что вернулся, и тогда только Эльдар спросил у Багадура, что у него за дело к нему. Он обнял Багадура, извинился за то, что приехал не сразу, но, как назло вылезло одно непредвиденное обстоятельство, а вообще-то все это чепуха, а главное, как он, Багадур? И куда он исчез? Почему его так долго не было видно?

Тут Багадур не выдержал.

— Хорошо, — сказал он им обоим, Эльдару и Фаику, — предположим, меня долго не было, и неужели никто из вас не мог поинтересоваться за это время, где Багадур? Что с ним? Почему он не приходит? А может, я умер? Разве настоящие друзья так себя ведут? А если бы я вообще сюда не пришел? Так бы никто обо мне и не вспомнил?.. Хоть раз вы открыли мою дверь, сказали: «Багадур, вот решили тебя навестить, посмотреть, как ты живешь. Женился ты, ребенок у тебя родился и вырос, уже большой мальчик стал, а мы его еще не видели»? Хоть раз вы сделали это? А еще друзья называется. Мне же неудобно перед своими. Хорошо, говорят, ты все говоришь, друзья, друзья, а где они, твои друзья? Почему они тобой не интересуются? И я не знаю, что им ответить. Я же тоже гордость имею. Ну, скажите, что я могу им сказать? Сквозь землю я готов провалиться... — Багадур почувствовал, что голос его вдруг задрожал, и умолк. На ребят он не смотрел, не мог, взял со стула сигарету, зажег ее и закурил.

Они начали оправдываться: конечно, он прав, нехорошо, что они до сих пор у него не были, и вообще надо чаще встречаться, но жизнь пошла собачья, все дела, дела, они и друг друга почти не видят, а живут в одном дворе. Но это, конечно, не оправдание, что за разговоры? Обязательно, в самые ближайшие дни надо всем вместе собраться, тряхнуть стариной, в конце концов, что в жизни есть важнее дружбы? Дураки они, не ценят этого, а люди мечтают иметь друзей, но не так-то просто их заиметь. Это как счастье: или оно бывает, или не бывает, и потому обязательно, прямо на днях, надо собраться всем вместе и выпить.

— Десятого день рождения моего сына, — сказал Багадур.

— Дай бог ему здоровья, — сказал Фаик и посмотрел на Эльдара, — сколько ему?

— Пять.

— По-моему, — сказал Фаик Эльдару, — тут двух мнений! быть не может, десятого мы у Багадура.

— Конечно, о чем речь? — охотно согласился Эльдар. — Как все-таки быстро летит время, уже пять лет твоему пацану... пять лет...

— Надо Октая и Тофика тоже пригласить, — сказал Багадур, — я сегодня не успел, базаром занимался, вас ждал...

— Это я беру на себя, — сказал Фаик. — И Октая, и Тофика, и всех остальных, — он имел в виду Бориса, — все будут. Ты занимайся базаром.

— Кстати, я могу помочь, — предложил Эльдар.

— Все уже готово, — уверил их Багадур. — Мясо заказал, кур купил, осетрину обещали завтра... Как вы думаете, шесть бутылок водки и четыре коньяка хватит?

— Ты что, угробить нас хочешь? — улыбнулся Фаик.

— Еще вино будет и шампанское. — Багадур тоже улыбнулся. — Пятилетие все же один раз в пять лет бывает.

— Да, крупный поддавон намечается, — точно так же, как: отец, потер руки Эльдар. — Я могу привести одну знакомую?

— Конечно, что за разговоры? Приводите кого хотите.

— Только, я тебя прошу, не забывай о том, что ты в семейный дом идешь, — предупредил Фаик Эльдара.

— За кого ты меня принимаешь? — улыбнулся Эльдар. — Прекрасная, чистая девушка, в хоре русской православной церкви поет...

Он любил такие шутки, а может и правду сказал, от него и< его старшего брата Рамиза все можно ожидать — любят их женщины...

Багадур приехал домой в третьем часу. Тихонько разделся и лег к жене. Даже ночью было душно, она спала, прикрыв простыней только живот. Не просыпаясь, обняла его. И опять, в который уже раз, Багадур с удовольствием подумал, что без платья она не такая хрупкая, как кажется в одежде... Тело у нее крепкое и упитанное, просто она тонкокостная. Но ведь никому об этом не скажешь, даже мать иногда говорит, что хорошо бы ей поправиться немного, очень уж тонкая. Мать же не видела ее раздетой.

Жалко ее будить. А хочется. Сон у нее очень крепкий, он всегда просыпается раньше нее на шум. Когда Рафик был маленький, по ночам он больше с ним возился, чем она, жалко было ее будить. И вообще она как ребенок. Есть вещи, которых даже он стесняется, когда они наедине, а она нет. Его даже сердило это, он не говорил ей, конечно, но настроение у него часто портилось из-за того, что лезет из нее вдруг бесстыдство, не подходящее совсем ее внешности и воспитанию. Потом только понял, что не бесстыдство это, а, наоборот, чистота, как у ребенка, который не знает, чего надо стесняться, а чего нет. И пахнет от нее как от ребенка. Молочный запах, и травы какой-то, а может, кажется это ему, нанюхается за день краски, а потом думает, что все молоком пахнет и мятой. А все же чересчур горячая она, трудно ему придется со временем. Багадур улыбнулся и осторожно просунул руку под теплую и мягкую подмышку жены туда, где не было комбинации.

Она не просыпалась, и даже, участив дыхание, уже хмурилась, как маленькая девочка, хотя глаза приоткрывались сами собой (все же не крик ребенка будил ее) и блестели сквозь узкие щелочки, как черное стекло.

А потом, когда проснулась, долго не могла успокоиться, помогая Багадуру одолеть сон и усталость. Наконец и она утихла.

— Ребята все придут, — уже совсем засыпая, сказал ей Багадур, — опозоримся, если завтра мяса не достану.

— Будильник поставил?

Он покачал головой. Она перелезла через него и завела будильник. Опять перелезла. И вспомнила о том, что не заштопала ему брюки от черного костюма, совсем они истрепались между ног, прямо прозрачные стали. Решила заняться ими завтра перед работой. Полежала минуту с открытыми глазами. Спросила у Багадура, много ли денег у него осталось, но он ничего не ответил. И не услышал вопроса даже. Он уже спал. Она тоже вскоре уснула...

Следующий день ушел на мясо, осетрину (пришлось проторчать в Бильгя несколько часов) и прокат посуды. С посудой была сильная нервотрепка. Паспорт Ани оказался просроченным. Багадур был со своим в Бильгя (взял с собой, чтобы снять на обратном пути деньги со сберкнижки), паспорт мамы найти не удалось, хотя Аня перерыла весь дом, отец свой дать наотрез отказался. А без паспорта посуду на прокат не давали. Прокатный пункт закрывался в семь, а Багадур все не возвращался из Бильгя, и не возвращался. Пришлось попросить соседей. И, поехав уже в третий раз, Аня наконец получила двадцать больших тарелок для плова и шашлыка, двадцать маленьких — для рыбы, вилки и ножи. Графинов не было.

Вечером они резали на куски мясо и рыбу, мариновали их с луком и гранатом. Мама чистила зелень; травы купили много, ее все любили, и гости, и хозяева. Уже совсем поздно переставляли мебель: диван и кровать Симы, сестры Багадура, перенесли в их спальню, чтобы в столовой освободилось место для второго стола, соседского.

Перед сном Багадур позвонил Фаику — проверил, успел ли тот всех оповестить о его приглашении. Фаик успокоил его и сказал, что остался один Рамиз, но завтра на утро он заказал междугородный разговор с Сумгаитом, и Рамиз тоже будет предупрежден. В крайнем случае, кто-нибудь из ребят съездит за ним на машине — сорок минут туда, сорок назад.

Из-за суетни в доме Рафик долго капризничал прежде чем уснул, и Аня забеспокоилась даже, не заболел ли он: во дворе был коклюш. Они все по очереди пощупали мальчику лоб — температуры не было...

Утром он проснулся как ни в чем не бывало и разбудил родителей раньше будильника.

Багадур сразу же поехал за углем. Его продавали только в одном месте, недалеко от старого двора, рядом с маленьким базаром на Второй Параллельной.

За углем очереди не было. Угольщик предупредил, что ore сыроват и поэтому разгорается долго. Багадур взял семь кило — оказалось больше половины мешка — и поехал домой.

В шесть часов все было готово, стол накрыт к приему гостей: часть мяса была нанизана на шомполы, часть ждала своей очереди в белом эмалированном тазу, наперченные и посоленные куски осетрины лежали в большой алюминиевой кастрюле, зелень уже была разложена по тарелкам, сыр-брынза нарезан, любительская и краковская колбасы тоже, консервы открыты, рис для плова варился на медленном огне, угли аккуратными горками возвышались в обоих мангалах, своем и соседском, четыре бутылки водки, три коньяка, два шампанских и вино расставлены шеренгой на столе, минеральная вода занимала весь угол балкона...

Багадур еще раз осмотрел стол и убедился в том, что все готово. Гости обещали приехать в семь.

Багадур умылся, надел белую нейлоновую рубашку, брюки от черного костюма, походил по комнате и сел на стул, потому что почувствовал вдруг, что у него дрожат ноги в коленях. Это его удивило. Не так уж много он работал эти дни, на стройке бывали и похуже авралы, не в работе дело — поволновался он сильно: и с приглашением ребят, и с мясом, и с осетриной, и со всем остальным. С непривычки, наверное...

Он был дома один. Аня пошла к соседке прострочить какой-то шов на платье. Рафик играл во дворе, отец ушел куда-то с утра (отказался от чистой рубашки, сколько его ни уговаривали), а мать пошла купить хлеб. О хлебе, как всегда, вспомнили в последнюю минуту. Хорошо хоть вспомнили. А то однажды,, много лет назад, когда они с ребятами справляли какой-то праздник, хватились, что хлеба нет, уже когда сели за стол.

Багадур посмотрел на часы. До семи оставалось сорок минут. Пора было позвать со двора Рафика, умыть его и переодеть, а то к приходу гостей можно и не успеть.

Багадур хотел крикнуть Аню, чтобы она этим занялась, но потом подумал, что если бы она могла, то сделала все и без его крика, наверное, какая-то задержка с платьем, без дела бы в такой день она у соседки не сидела.

Пришлось встать. Рафик катался во дворе на чьем-то велосипеде. Хорошо, если кто-нибудь из гостей ему подарит велосипед, подумал Багадур, тогда он запомнит этот день рождения надолго. Давно просит купить, а их, во-первых, нет в продаже, а когда появляются, как назло, денег в доме в обрез.

Багадур уже собрался крикнуть Рафика, но увидел во дворе мать с сеткой, набитой хлебом, и понял, что она сама приведет мальчика. И тут вспомнил, что в доме нет наршараба. Его даже я пот бросило — вот был бы номер, если бы он не вспомнил — какая же осетрина без наршараба. Его разозлило то, что женщины — ни мать, ни жена — не купили приправу заранее, не вспомнили даже. Это уже чисто женское дело, всякие мелочи не юн должен покупать, он достал главное — мясо, осетрину, кур, а за остальное они отвечают.

Сказав об этом на ходу матери, Багадур побежал за наршарабом. Обычно его полно было во всех магазинах, как коньяка в послевоенные годы, он всегда занимал несколько полок, чтобы не пустовали, а сегодня пришлось поехать за ним к Черногородскому мосту.

Домой он вернулся одновременно с первыми гостями. Поднимаясь по лестнице, услышал их голоса наверху, и Анин: «Проходите, проходите, пожалуйста», — ускорил шаг и успел как раз к вопросу Фаика: «А где Багадур?» «Здесь я, — радостно ответил он им сзади, из-за спины, — за наршарабом бегал». Все удивились неожиданности его появления и рассмеялись.

Первыми пришли Фаик, Толстый Гасан, Борис и Исмет. Борис был с женой. Все поцеловали Рафика (он был в новом костюмчике с короткими штанами) и поздравили с днем рождения. Он смутился, не хотел назвать своего имени, но Аня прикрикнула на него, и он назвался. Подарки он относил в спальню.

Квартира всем очень понравилась. Пока Багадур показывал ее, пришли Октай и Тофик и принесли какую-то машину с колесами. «Картинг называется, — объяснил Октай Рафику, — гоночная машина».

Багадура огорчило то, что они пришли без жен: хотел познакомить их с Аней, кроме того, за столом останутся пустые места. Зато Эльдар и Рамиз привели вместо одной знакомой девушки трех («Одна для Фаика, наверное», — подумал Багадур).

Вновь пришедшие гости присоединились к первым, и осмотр квартиры продолжался. Особенно всем понравились кухня, ванная и деревянные шкафчики, которые Багадур сделал в передней для лишних вещей.

Багадур объяснил, что кухня сейчас не так смотрится, потому что беспорядок, Аня и мама готовили плов, а когда чисто — совсем другой вид. Но все в один голос заявили, что и так здорово. Действительно, кухня была красивой, вся в кафеле, на полу пластик, двойная эмалированная мойка, белая чешская газовая плита. (Все же работа Багадура имела и свои хорошие стороны, по одной вещи все это он собирал, то на стройке, то у клиентов.) Аня подала Багадуру знак, что надо садиться за стол, и он повел всех в столовую. Пока все рассаживались, он спросил у Фанка, начинать ли делать шашлык сразу или чуть попозже, после того, как кончится закуска.

— Подожди, — сказал Фаик, — сперва надо выпить главные тосты, а потом уже можешь начать. А на первых тостах ты обязательно должен быть за столом. Позови жену.

Багадур пошел за Аней. Мать предложила пока разжечь угли в мангалах, но Багадур сказал ей, что шашлыком будет заниматься сам, пусть она ничего не трогает.

Тамадой был Фаик. Первый тост выпили за виновника торжества. Позвали из спальни Рафика. Он опять смущался, покраснел весь, смотрел в землю. Аня шепнула ему что-то, он упрямо замотал головой и даже слезы появились у него на глазах. Аня пощупала его лоб.

— Что ты ему лоб щупаешь каждую минуту? — тихо спросил ее Багадур, пока Фаик продолжал говорить первый тост, — он совсем вести себя не может на людях, распустила мальчишку.

— Боюсь, как бы не заболел — шепотом ответила Аня, — целый день сегодня потный бегал во дворе, времени не было вытереть его.

— При чем тут болезнь, — Багадур старался, чтобы по выражению лица непонятно было, о чем он говорит, — воспитывать надо ребенка.

Наконец Рафика отпустили.

Фаик говорил о том, что сегодня праздник для всех присутствующих, потому что сын Багадура — это сын каждого из них. Аня знает, наверное, не может быть, чтобы Багадур не рассказывал ей, как они росли все одной большой семьей, делили и радости и горе, и вопреки всем трудностям поднялись на ноги и каждый чего-то добился в жизни или (тут он имел себя, свою аспирантуру) добьется со временем, не в этом дело, а важно то, что для него лично тот, может быть, самый тяжелый кусок их жизни, когда они были маленькие и шла война, — самое лучшее, самое счастливое время, потому что это сейчас люди забились в свои квартиры и даже имени соседа по подъезду не знают, а тогда всем до всех было дело и лично их двор жил одной семьей, каждый стоял за всех, все за одного, и тогда у него, хоть он и один рос у матери, было шесть братьев (все стали кричать: «а сейчас? а сейчас?»). И сейчас тоже, конечно, продолжал Фаик, но надо смотреть правде в глаза — они все больше и больше отдаляются друг от друга и это непростительно, потому что он, например, ничего в жизни такого, что можно было бы сравнить с дружбой, о которой он говорит, не имеет, хотя идет время и, казалось бы, каждый день приносит им что-то новое, но вот такой У него, наверное, характер, но ничего лучшего, чем его друзья, жизнь ему не принесла, и поэтому, когда он сейчас предлагает выпить за здоровье маленького Рафика, он не хочет, конечно, чтобы опять была война и все остальное, но он желает, чтобы и< маленькому Рафику, несмотря ни на что: ни на родителей, которые его любят, ни на хорошие условия жизни, ни на эту прекрасную квартиру — несмотря ни на что, жизнь дала бы верных друзей, таких, какими были они, и ничего большего, чем это, он ему сегодня пожелать не может.

Багадуру понравился тост Фаика, честный был тост, ответ на то, что он, Багадур, высказал им вчера. Молодец, Фаик.

Все выпили. Багадур пил водку.

Потом выпили за Багадура и за Аню, потом за родителей в лице родителей Багадура (отец так и не пришел), и Багадур пошел в кухню за матерью и привел ее в комнату.

Она прослезилась и долго желала всем счастья, здоровья и много таких дней, как сегодняшний.

Она вернулась в кухню, Багадур пошел за ней. Обнял ее там и поцеловал. Ему сегодня очень хорошо, сказал он ей, давно ему не было так хорошо. А в том, что ребята придут все, как один, он и не сомневался, какой может быть разговор? Это же братья его.

Мать сказала, что тоже верила в то, что они придут и вытащила из-под стола стул, чтобы Багадур сел. Но он отказался: надо идти к гостям, а то неудобно, гости там, а хозяин здесь.

Багадур улыбнулся и опустился на стул. Он хотел еще многое сказать матери, но вдруг почувствовал, что язык не слушается его. Это было смешно, он выпил всего три рюмки водки, а язык вдруг начал заплетаться, и именно из-за этого Багадур улыбался, но сказать матери, почему он улыбается, он не мог — не получалось, и это смешило его еще больше: мама ведь, бедная, не может понять, почему он улыбается.

За ним пришла Аня и повела в комнату.

— Куда ты меня ведешь? — удивился он. — Я угли должен разжечь.

— Уже разожгли.

— Кто? — Багадур остановился.

— Исмет и Гасан!

— Понятно... — сказал Багадур, — ну как тебе нравится день рождения? А ты говорила, что не придут, — он прислонился к стене и продолжал улыбаться.

— Неудобно, — сказала Аня, — тебя ждут.

— А где Рафик?

— В спальне.

— Я сейчас приду, — сказал Багадур, — ты пойди и скажи всем, что я сейчас приду, и я приду.

Он хотел посмотреть подарки и спросить у Рафика, как они ему нравятся.

Аня пошла за ним. Она поддерживала его.

Рафик сидел на коврике у своей кровати, вокруг лежали подарки — он уже распаковал все свертки.

— Нравится? — спросил Багадур.

— А это что? — спросил Рафик и показал на белую коробочку, похожую на радио.

— Дверной звонок, как колокольчик. Ты посиди, я сейчас, — сказала Аня мальчику, продолжая обнимать Багадура за талию, он и сам чувствовал, что сильно качается.

— Рюмки большие, — сказал он.

— Устал ты, поэтому... Может, полежишь немного?

— Нет, что ты, — наотрез отказался Багадур, но Аня отпустила его, и он сел на кровать, — неудобно: гости ждут.

— Ничего, полежи, полежи немного, быстрее пройдет, — Аня сняла с него туфли, уложила с ногами в кровать и вышла из комнаты.

Рафик продолжал послушно сидеть на полу.

— Видишь, какой день рождения устроили? — спросил Багадур. — Нравится тебе? Рафик не ответил ему.

— Ты что молчишь? — обиделся Багадур. — Я же с тобой говорю.

— Не знаю, — сказал Рафик. Он сидел к Багадуру боком. «Устал, наверное, — подумал Багадур, — за день набегался. Поэтому не радуется. Или температура есть. Ничего, утром все будет хорошо».

Багадур опустил ноги на пол, и сразу же в комнату заглянула Аня. Как она услыхала — было непонятно.

— Ты чего? — спросила она.

— Я сейчас, — сказал Багадур, он очень хотел пойти и сказать ребятам, что обиделся бы на них навсегда, если бы они не пришли сегодня.

— Лежи, лежи, — сказала Аня и опять положила его ноги на кровать.

— Я правильно сделал, что устроил... этот день рождения? — спросил Багадур.

— Конечно, правильно.

— А ты говорила...

Аня ушла.

Багадур уже не пытался встать, приятно было лежать. Нет, все же хорошо, что он устроил этот день рождения, думал он, отец правильно сказал: надо устраивать праздники. И ребятам; квартира понравилась. А пальто Рафику он купит, что за разговоры? Глупость какая-то! Что он единственному сыну пальто» не купит, что ли? Одно другому не мешает, если надо будет, о» ему сто пальто купит, какие могут быть разговоры?

Не умер же он еще, чтобы родному сыну пальто не купить...

Потом он уснул и крепко спал до утра.