Рустам Ибрагимбеков

НА 9-й ХРЕБТОВОЙ

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как без согласия владельца авторских прав.

В этом южном городе наберется с полсотни человек, известных всем его жителям, и, как в любом городе, здесь есть свой сумасшедший — Мишоппа.

Город крутым амфитеатром спускается к морю, и если набережная — первый ряд этого амфитеатра, то 9-ю Хребтовую улицу, на которой живет Мишоппа, следует искать где-то в последних рядах. Еще каких-нибудь десять лет назад это была окраина. Теперь выше 9-й Хребтовой построено много ровных улиц с одинаковыми пятиэтажными домами и различными звучными названиями, поэтому сейчас ее уже перестали считать окраиной, Но от этого не стала она ровнее, а дома ее выше и не приблизилась она к морю. Все так же резко меняется ее направление от квартала к кварталу, и по-прежнему правый ее тротуар выше левого. А по вечерам, когда спадает зной, жители 9-й Хребтовой, следуя привычке, перешедшей к ним от отцов, выходят на улицу, охлаждают тротуары водой и, усевшись на ковриках, невысоких скамейках, каменных ступенях лестниц, а то и просто стоя на углу, беседуют о том о сем, играют в нарды, пьют чай из маленьких пузатых стаканов...

И даже то, что несколько лет назад 9-ю Хребтовую покрыли асфальтом, а в прошлом году переименовали в улицу 12-го Съезда Профсоюзов, не изменило ее сколько-нибудь существенно; разве только больше машин проезжает сейчас мимо отдыхающих на тротуарах людей и удобнее стало играть в футбол. Для жителей она так и осталась 9-й Хребтовой.

Близлежащие улицы — три Нагорные, семь Параллельных и остальные Хребтовые — очень похожи на 9-ю и обликом своим и образом жизни, так что события, которые не так давно произошли на 9-й Хребтовой, могли случиться на любой из этих улиц.

В тот день Мишоппа, как и обычно, торчал в ряду «Волг» на стоянке такси у вокзала. Агабалу ждали к вечеру, а вечер, по мнению Мишоппы, начинался в шесть часов, и, чтобы успеть домой вовремя, ему следовало покинуть стоянку в половине шестого, не дождавшись вечернего тбилисского поезда. В распоряжении Мишоппы еще оставалось пять минут, и он надеялся, что кто-нибудь его все-таки наймет. То справа, то слева отъезжали более удачливые товарищи, и это придавало ему уверенность. До войны Мишоппа был единственным на 9-й Хребтовой шофером и возил председателя райсовета. Но когда после сильной контузии он вернулся с фронта, врачи не позволили ему снова сесть за руль. Мишоппа довольно долго мирился с этим, ходил по городу и просил незнакомых людей пощупать его голову, чтобы они почувствовали, какая она у него мягкая под волосами. Но в тот день, когда появились в городе первые «Победы», Мишоппа отказался от пенсии и начал обивать пороги различных учреждений с просьбой позволить ему работать шофером. И сколько ему ни твердили и дома, и на улице, и в учреждениях, которые он посещал, что он свое отработал и машину ему больше никто не доверит, Мишоппа продолжал упрямствовать и надеяться.

А тем временем количество шоферов на 9-й Хребтовой росло и росло. Мальчишки, появившиеся на свет уже после того, как Мишоппа стал шофером, раздражали его теперь своими «Победами», ЗИСами, «студебеккерами», но окончательно вывела его из равновесия «Волга» Агабалы. Мишоппа мыл ее по вечерам и сигналил немного, если Агабала бывал в настроении. А если сестре его, Соне, жене Агабалы, нужно было уговорить Мишоппу искупаться, она обещала купить ему точно такую же «Волгу», блестящую и светло-коричневую.

Так продолжалось два года. И вот однажды терпение Мишоппы лопнуло, он взревел как мотор, выжал сцепление, переключил невидимые рычаги, выскочил со двора и, громко гудя, понесся по улицам.

С тех пор у него появилось много дел. Ранним утром он мчался к вокзалу встречать московский поезд. Потом колесил по городу в поисках халтуры. А к вечеру снова занимал свое место на привокзальной стоянке такси.

Иногда Мишоппа вспоминал свой фронтовой газик и весь день ездил на нем. Вместо вокзала он отправлялся к мебельному магазину и предлагал свои услуги людям, купившим мебель. Конечно, в такие дни у него появлялись дополнительные сложности — приходилось объезжать улицы, по которым запрещено было ездить грузовому транспорту. На это уходило много времени и сил, но Мишоппа был добросовестным шофером и старался не нарушать правил уличного движения.

За эти годы никто, кроме мальчишек с 9-й Хребтовой, ни разу не воспользовался «машиной» Мишоппы. И все же он не терял надежды, а те два часа в день, которые он тратил на помощь сестре Соне, поступившей после ареста Агабалы на работу в пивной ларек Сафарали, его не покидало ощущение напрасно потерянного времени...

Ровно в половине шестого, после неудачной попытки посадить на себя супружескую пару с ребенком, Мишоппа включил зажигание и, выжав с места третью скорость, понесся к своему дому. Привокзальная площадь была полна людей, снующих между автобусами, такси и всевозможными киосками, и Мишоппе, пока он ехал по площади, пришлось беспрерывно гудеть, чтобы не задавить кого-нибудь; он был единственным шофером в городе, которому милиция еще разрешала пользоваться сигналом.

С вокзальной площади Мишоппа свернул на проспект Ленина, потом на улицу Васина и помчался вдоль трамвайной линии. Двигатель тянул хорошо, только, может быть, шумел чуть сильнее обычного, но Мишоппу это не беспокоило: на подъемах такое случалось с ним и раньше, ведь как-никак, а Мишоппе уже перевалило за сорок.

На углу проспекта Кирова его догнал трамвай. Кондуктор высунул голову из окна и предложил Мишоппе подвезти его. Соблазн был большой, но Мишоппа отказался. Трамвай некоторое время шел рядом с Мишоппой, потом медленно обогнал его. Но у Нового садика, когда регулировщик остановил движение, чтобы пропустить машины, идущие по Шемахинке, Мишоппе удалось догнать трамвай и даже проскочить вперед, потому что регулировщик, сразу же, как увидел Мишоппу, лихо отсалютовал ему жезлом и пропустил вне очереди.

От Нового садика до ларька Сафарали было рукой подать, и через несколько минут Мишоппа добрался до него.

Сафарали только что получил несколько ящиков пива и обрадовался, когда увидел Мишоппу. Он сидел на ящиках и вытирал пот с шеи и груди. Правый глаз его, обычно лежавший на прилавке в стакане с водой, сегодня был на месте и с непривычки слегка слезился. Сона сидела у двери в ларек на баллоне с газом.

— Поставь машину и помоги мне перетащить пиво, — сказал Сафарали.

Мишоппа лихо развернулся — тело его сильно накренилось вправо, потом влево, а голова откинулась назад так, что видел он только небо и верхушки домов, — и помчался домой.

— Может быть, и ты домой пойдешь? — спросил Сафарали у Соны, которая тоже наблюдала за виражами Мишоппы. На улице стояло несколько автомобилей: на 9-й Хребтовой от ларька Сафарали до керосиновой лавки, на расстоянии в сто пятьдесят метров, жило три десятка шоферов. Людей, против обыкновения, было немного, на углу, возле сапожной лавки Давуда, покуривая, беседовали Мурад, его младший брат, студент Сабир, жених их сестры Тофик и еще три-четыре человека. У своих ворот читал газету милиционер Мустафа.

— Я с тобой говорю! Иди домой! Так лучше будет, — повысил голос Сафарали.

— Кому? — спросила Сона.

— Не бойся, он не посмеет тебя тронуть... Сона промолчала.

— Добрый вечер, — ответил Сафарали на приветствие старика, вышедшего из соседнего двора. — Мне все равно: я же не заставлял тебя работать у меня — сама пришла. Все это знают. Добрый вечер...

Все, кто проходил мимо ларька, здоровались с Сафарали, и он отвечал каждому. А желающим выпить пива или воды он молча показывал на кусок картона с надписью: «Закрыто на переучет».

—Не надо его понапрасну злить. Я знаю, что говорю. Дома он тебя не тронет, — Сафарали поправил глаз. Врач, вставивший его сразу же после войны, ошибся размером, и глаз сильно натирал верхнее веко. Поэтому Сафарали пользовался им редко: по праздникам, на свадьбах, когда вызывали в горторг, во время ревизий.

Сона молча встала, вошла в ларек, сняла табличку о переучете и села за прилавок.

— Так я и не заказал себе новый глаз, — сказал Сафарали. — И чего ты этим добьешься? Еще больше разозлишь его и все. Иди.

В это время Мишоппа подъехал к своему дому, посигналил и, пока кто-то отворял ворота, отъехал назад, развернулся задом, посигналил еще раз и задним ходом въехал во двор, Сафарали привстал было, но, увидев, что из ворот вышел сын милиционера Мустафы, снова сел.

— На этих посмотри, — криво усмехнулся он в сторону стоявших на углу. — Никогда покоя от них не было, а сегодня держатся подальше. А сколько я им хорошего сделал, все должны мне. Эй, ребята! Идите пиво пить, угощаю!

— Спасибо, — крикнул один в ответ. — Немного позже.

— Сукины дети, — тихо сказал Сафарали. — Глаза б мои их не видели. — Раз не удалось отправить Сону домой, хотелось, чтобы рядом были люди, но гордость мешала ему повторить приглашение.

Когда Мишоппа вошел в комнату, Агабала уже переоделся. Белый чесучовый костюм, купленный шесть лет назад, за месяц до ареста, был теперь тесноват. Мишоппа радостно замычал, бросился к нему, и они долго жали друг другу руки. Потом Агабала полез в чемодан и вытащил пару кальсон, зажигалку и цепочку с брелками к ключу от машины — все для Мишоппы.

Пока Мишоппа радовался подаркам, Агабала прошелся по комнате, остановился у детской кроватки и долго рассматривал сложенные на спинке распашонки и чепчики. Потом положил в карман одну из многочисленных фотографий, висевших на стене, — он, Сона и Мишоппа в Кисловодске у Стеклянной струи,— вышел в коридор, постоял у газовой плиты, на которой в большой кастрюле грелся бозбаш, и снова вернулся к Мишоппа.

А на углу в это время шел такой разговор:

— Все эти пять лет у меня глаза болели, когда я смотрел на них, — кивнул на ларек Тофик. (Сафарали все еще стоял у прилавка и, энергично жестикулируя, что-то говорил сидевшей за прилавком Соне.) — Но разве мы могли что-нибудь предпринять семи? Если бы я знал, что он не против, я б, конечно, обстряпал это дело. Но он старше нас, пусть теперь сам решает.

— Хоть он и старше, — сказал Гасан, чью машину мыли два мальчугана, — мы не должны были терпеть такое на нашей улице,

— А не кажется ли вам, что он слишком долго не выходит из дома? — усмехнувшись, спросил Сабир.

— Помолчи, — оборвал Мурад младшего брата. Замолчали все. Просто стояли, прислонившись к стене, а ждали.

— Может, твой братишка и прав. Я в этих шалгамцев не верю! — сказал немного погодя Гасан.

— Разве Агабала шалгамец?

— Чистейшей воды! А я среди них ни одного мужчины не видел! Вчера опять был там...

— Эй, ребята! — снова позвал Сафарали. — Гасан, Мурад! Пиво ждет вас, идите!

— Что делать? — тихо сказал Мурад. — Человек приглашает.

— Я не пойду, — заявил Тофик и присел на корточки. — Не могу я свою честь променять на пиво. А вы как хотите!

Все понимали, как неудобно будет, если Агабала застанет их у ларька Сафарали, но и Сафарали им обидеть не хотелось — не первый год они знали его н каждый день пили у него пиво.

— Может, выпьем пару бутылок? — предложил Мурад.

— Тофик, Махмуд! — продолжал звать Сафарали. Тофик поднялся на ноги. Теперь, когда Сафарали и ему оказал уважение, он подумал, не переоценил ли свою честь.

— Сейчас идем, — крикнул Мурад. — Минутку.

— Я не пойду, — сказал Гасан.

— Посмотрите на нашего дорогого писателя! — вдруг завопил Тофик. — На него ничего не действует!

Все уставились на противоположную сторону улицы. Там, в сопровождении двух девиц, появился сын прокурора Ибрагима Джангир. (Он имел университетское образование н пишущую машинку, на которой выстукивал что-то в свободное время, н поэтому на 9-й Хребтовой считался писателем.)

— Где он только их находит? — прошептал Сабир.

— Мало ли их шатается по городу без стыда и совести,— строго сказал Мурад.

Девушки и смущенно улыбающийся Джангир под презрительными взглядами женщин, мгновенно появившихся в окнах и дверях соседних домов, перешли улицу.

— Придется с ним еще раз поговорить, — произнес Тофик. — Но какие девки! А-а!.. — И он закачался из стороны в сторону.

Девушки действительно были хороши, особенно та, у которой платье и до колен не доставало. Даже Сафарали прекратил разговор с Соной и жадно их разглядывал.

У всех, кто стоял на углу, пересохло во рту, все разом полезли за папиросами н спичками, не отводя глаз от подружек Джангира.

Они передавали девушек друг другу взглядами, Сафарали — тем, кто стоял на углу, те — старику Нури, выскочившему из машины, а выше, у своих ворот, отбросив газету, девушек уже поджидал милиционер Мустафа. Он жалел, что сразу не сообразил позвать сапожника, обедавшего во дворе, и все же в этот момент, когда девушки уже подошли к воротам, не выдержал и крикнул Давуду, не в силах один наслаждаться столь великолепным зрелищем.

Когда Джангир н девушки миновали угол и поравнялись с подъехавшей в этот момент машиной двух братьев-таксистов, Адиля и Рамиза, которые вышли из своего такси и, как часовые, застыли по обе стороны «Волги», Мурад и его друзья обрели наконец способность говорить.

— Этого я не потерплю! — сказал Гасан. — Наши матери в сестры вынуждены смотреть, как он водит к себе этих шлюх!

— Какие шлюхи? — возразил Сабир. — Просто красивые девушки.

— Все равно, он не должен этого делать!

— Но какие девочки все-таки! — застонал Тофик. Он продолжал, словно в экстазе, качаться из стороны в сторону и причмокивать. — Конфетки!

— А зачем ему две? — полюбопытствовал низенький толстый Махмуд, который уже часа два только и делал, что расчесывал свои длинные волосы, продувал гребенку и снова расчесывал.

— Джангир! — вдруг заорал Гасан, хотя тот не успел еще уйти далеко и не было нужды кричать так громко. — Джангир! Джангир остановился.

— Если найдешь время, подойди потом к нам.

— Хорошо, — ответил Джангир. — Агабала приехал?

— Приехал, — ответили с угла.

Джангир поздоровался с милиционером Мустафой, его сыном Арифом и женой Сакиной, сапожником Давудом и всеми остальными соседями по двору, успевшими выбежать из своих квартир, и, пропустив девушек вперед, начал подниматься на второй этаж. Они молча прошли по длинному, опоясывающему дом балкону, начинающемуся с уборной, которой пользовался весь второй этаж, и кончавшемуся уборной, которую прокурор Ибрагим построил специально для своей семьи. И только когда Джангир отпер дверь и они оказались в большом светлом коридоре с тремя дверьми — в комнату Джангира, спальню родителей и столовую, — девушки рассмеялись.

— Что они так таращились на нас? — отдышавшись, спросила Рена, та, что была красивей. — Женщин не видели?

— Ну и район! — сказала другая, Фарида. — Одни уборные чего стоят и весь этот двор... Как ты здесь живешь?

— Садитесь, садитесь. Дом скоро снесут и всю улицу снесут,— успокоил девушек Джангир, хлопотливо поправляя постель на диване, смахивая пыль с приемника.

— Головорезы какие-то! — сказала Рена. — Особенно тот, со шрамом на лице, с усами.

— Мы сами с усами, — улыбнулся Джангир и погладил свои усики. — И все головорезы! — Он оскалился и зарычал. — Вы голодны или можно фрукты?

— Фрукты.

Джангир вышел. Фарида устроилась на тахте с последним номером «Советского экрана» Репа осмотрелась вокруг и, обнаружив дверь на балкон, подошла к ней.

— Вот ларек, мимо которого мы шли, — сказала она. — А этих типов не видно. Они под нами, наверное, Выйти на балкон она не решилась.

— Ты вот считаешь их бандитами, — сказал Джангир, возвратившись с тарелкой, полной винограда. — А они просто чуть больше похожи на наших дедов, чем мы с тобой. Только и всего.

— Мой дед был адвокатом и окончил Петербургский университет, — возразила Рена.

— Ну, не у всех же деды имели высшее образование. Мой был крестьянин. А твой? — спросил он у Фариды.

— Не знаю, — оторвалась та от журнала. — В анкетах я пишу — «из служащих», но, кажется, он был банщиком.

— Это славные ребята, честные трудяги. Ну, может быть, чуть диковатые, но это и здорово! В наш век соблазнов и всевозможных веяний — такая цельность натур! Вы не представляете себе, какие это замечательные люди: честные, мужественные, по-своему нравственные. О таких и надо писать, если ты человек честный, а не о бородатых юнцах, выясняющих за бутылкой коньяка, есть ли любовь, стоит ли учиться и умнее ли старшие младших...

— Ну вот, опять ты оседлал своего конька...

— Не перебивай, Рена. Знаете, зачем я вас сюда привел? — Джангир встал, подошел к двери на балкон. — Сегодня здесь может произойти такое, что вы запомните на всю жизнь.

Девушки настороженно вытянули шеи и из глубины комнаты посмотрели на ларек.

— Вы слышали, я спрашивал на улице про Агабалу? Это шофер. Сидел за то, что задавил человека. А его жена Сона, сестра Мишоппы, родила в прошлом году ребенка от этого одноглазого продавца. Они думали, Агабала не скоро вернется, ему десять лет дали. А он приехал сегодня и, по-моему, сегодня же рассчитается с ними.

— Что значит «рассчитается»? — возмутилась Рена,: — А это мы посмотрим! — усмехнулся Джангир.

— Ты что, с ума сошел? Надо позвонить в милицию! Джангир расхохотался. Рена злилась на него, но тоже улыбнулась, очень уж он заразительно хохотал.

— Где у вас телефон? — спросила она.

— Ну перестань! В столовой. Над тобой же смеяться будут в милиции. Какие у вас доказательства? Может быть, бедняга и не собирается мстить. Да, в конце концов, у нас есть свой милиционер — Мустафа.

— Это ужасно, — сказала Рена.

— Ужасно?! Хм! А то, что Сафарали, имея семью, четырех детей, совратил Сону и опозорил Агабалу перед всем городом, не ужасно? Ты считаешь, это пустяки? Нет, дорогая, это тебе не Париж! У нас такие штучки не пройдут: умеешь блудить, умей и кару принять достойно.

— Ну что вы спорите понапрасну, — лениво вмешалась Фарада. — Вечно воюете. А сколько лет Соне?

— Около тридцати.

— Она красивая?

— Ничего, миловидная.

— Ну, тогда все обойдется. Сегодня, по крайней мере. Не так-то просто убить хорошенькую жену после шести лет разлуки!

— А это мы посмотрим, — повторил Джангир.

С балкона все было хорошо видно: ворота двора, в котором жил Агабала, ларек Сафарали и противоположный тротуар улицы, соединяющий их. Милиционер Мустафа все еще читал газету. Время от времени он оглядывался, не смотрит ли жена, расстегивал кобуру и отщипывал кусочек от бутерброда с сыром, который она давала ему на ночное дежурство. Несколько мальчишек окружили грузовик с поднятым капотом и о чем-то оживленно спорили, то и дело заглядывая в двигатель. Тут же рядом, в тени машины, прямо на тротуаре, подстелив под себя носовые платки, играли в нарды двое пожилых мужчин; они азартно вскрикивали после каждого сбрасывания костей и с силой ударяли шашками по доске. Сафарали у ларька не было.

Первым из ворот вышел Мишоппа. Агабала шел следом. В руках у него была свернутая в трубку газета. Как только они прошли мимо Мустафы, тот перестал читать газету, но не отложил ее — не годится мужчине откровенно проявлять любопытство. И все остальные — и те, кто находился на улице, и те, кто следил за событиями из окон и с балконов, — старались сделать это как можно незаметнее. Мальчишки продолжали крутиться около грузовика, пожилые мужчины — играть в нарды. И хотя с балкона Джангира не было видно сапожной лавки, можно было поручиться, что и те, кто стоял возле нее, не покинули своего места — вся улица продолжала заниматься своими делами, но ни один шаг Агабалы, ни одно его движение не ускользали от ее внимания.

Когда Агабале оставалось метров пять до ларька, оттуда выскочил с двумя бутылками Сафарали и побежал через улицу. Агабала бросился за ним.

— Скорей на улицу, — сказал Джангир, — отсюда мы ничего не увидим. Однако все трое остались у балконной двери, потому что Сафарали опять перебежал улицу и оказался возле грузовика и мужчин, играющих в нарды. Он тяжело дышал, живот его бурно вздымался и опускался.

— Не подходи! — рычал он. — Дети мои сиротами останутся, не подходи!

Агабала приблизился. В руках его была все та же свернутая в трубку газета.

— Куда ты бежишь? — спрашивал он почти ласково. — Люди смотрят, неудобно, — и оглядывался в подтверждение своих слов на людей, которые уже не помнила о приличиях и держались поодаль только из соображений безопасности.

— Клянусь твоей жизнью! — кричал Сафарали. — Не подходи!

— Не кричи, — упрашивал Агабала, — тише. Неудобно.

Расстояние между ними сокращалось, несмотря на то, что Сафарали довольно быстро двигался вдоль стены, прижимаясь к ней спиной, а 'Агабала с такой же примерно скоростью шел по мостовой.

— Подожди минутку, — продолжал упрашивать Агабала, — два слова тебе скажу, не больше.

Он сам, очевидно, верил сейчас, что единственно, что ему нужно, это сказать два слова — настолько искренне звучал его голос.

Наконец Сафарали не выдержал и, сильно размахнувшись, кинул в Агабалу одну из бутылок. Тот еле у спал увернуться, и бутылка, чудом не угодив в шедшего следом за Агабалой Мишоппу, со звоном разбилась об асфальт мостовой, зализ ее лимонадом.

Больше они уже не переговаривались. Сафарали, изловчившись, отбил об стенку дно у второй бутылки, и теперь у него из правой руки торчали толстые стеклянные зазубрины. Агабала, чуть пригнувшись, короткими шажками приближался к своему врагу.

Рена бросилась к телефону и торопливо набрала номер милиции. Джангир, не отрываясь, смотрел вниз.

— Незачем, — кинул он ей через плечо, когда она спросила у него адрес, чтобы сообщить дежурному. — Поздно.

— Адрес, говори адрес, — настаивала Рена. — Хоть ее спасти надо!

В этот момент Агабала прыгнул на Сафарали и, подставив под удар бутылки левую руку, мгновенно обагрившуюся кровью, с силой ударил своей газетой по голове одноглазого продавца. Сафарали выронил обломок бутылки и, замотав головой, как ослепленный буйвол, рухнул на колени. Газета еще раз опустилась на его голову. Сафарали, словно в недоумении, развел свои могучие руки и повалился на асфальт у камня, на котором милиционер Мустафа по вечерам читал газету.

И сразу набежали люди. Одни отняли у Агабалы завернутый в газету лом и принялись связывать ему руки, другие наклонились к Сафарали.

Милиционер Мустафа долго не решался сквозь плотное кольцо людей приблизиться к убитому и убийце. Он все время повторял:

— Нельзя же так... Ну, нельзя же...

И спрашивал у своей жены, которая не страшилась смотреть на труп:

— Крови много? Я тебя спрашиваю, крови много?..

— Все залито, хлещет. И глаз выскочил, — отвечала Сакина, — стеклянный. — И снова лезла в толпу.

Наконец чувство долга взяло верх, и Мустафа начал медленно пробираться к Агабале. И тут как раз подъехала милицейская машина, из нее выскочили четыре милиционера. Мустафа сдал преступника и облегченно вздохнул.

К тему времени, когда Джангир и его гостьи вышли на улицу, Агабала и Сафарали были увезены, маленький круглоголовый мальчуган лег шести поливал из огромного чайника тротуар под своим окном, а люди вновь обрели способность любоваться красивыми девушками.

— Ну что из него вырастет, из этого мальчика? — сказала Рена. — Такой же бандит!

— Тише, — прошипел Джангир. — Сейчас не время для дискуссий. Поспешим.

И опять их разглядывала вся улица.

— Вот до чего доводят такие вещи, — сказал Гасан, глядя вслед Джангиру и девушкам и тыча большим пальцем правой руки туда, где был убит Сафарали. — Думаете, у этих стиляжек нет братьев и отцов? А когда они узнают о том, что Джангир их домой к себе водит, думаете, они ему это простят? Такого волка, как Сафарали, видали, как отправили на тот свет? Думаете, с Джангиром будут цацкаться?

— Ничего мы не думаем, — перебил Тофик. — Мы его предупреждали.

— Значит, надо еще раз предупредить. Всем вместе вправить ему мозги.

Все согласились с тем, что Джангира следует еще раз окончательно предупредить.

— Не принимай это так близко к сердцу, — сказал Гасану Мурад. — Расскажи лучше о вчерашней поездке в Шалгам. Гасан оживился.

— Прямо отсюда махнул туда, — начал рассказывать он. — Всю дорогу восемьдесят-девяносто давал, за два часа был там! Захожу в чайхану — народу еще больше, чем в прошлый раз. Выпил два стакана чаю, потом встал и говорю: «В этом паршивом городишке ни одного мужчины нет! Кто с этим не согласен?!» Все молчат, языки проглотили, как собаки, боятся меня. Тогда я вышел, сел в машину и — назад. К десяти уже был в гараже.

— А что ты скажешь об Агабале? Вот тебе и шалгамец,— сказал Тофик.

— Да, — согласился Гасан. — Агабала мужчина. Ну ничего, в следующий раз скажу: «В этих Шалгамах был один мужчина— и того посадили!> Последние слова Гасан проговорил, направляясь к своей машине. Подогнав ее к углу, он приоткрыл дверцу: «Махмуд, ты что, не едешь? Уже десять!»

Махмуд и еще двое заторопились к своим машинам.

— Мурад, — спросил Тофик, — ты завтра работаешь?

—Да.

— Не забудь привезти земли, — напомнил Тофик. Потом, чуть помявшись, добавил: — Отойдем в сторону, небольшое дело.

Они отошли на несколько шагов.

— Ты знаешь, как я тебя уважаю, Мурад, и всю вашу семью, — начал Тофик. — И для меня большая честь, что вы согласились отдать за меня Солмаз. И ты знаешь, что, я не такой темный человек, как Гасан, я понимаю, что она студентка, ей и в кино хочется пойти, и в театр, и учатся они вместе, парни и девушки, и все такое.

— Что «все такое»? — нахмурился Мурад.

— На днях видел ее в кино с парнем. Парень плевый, конечно, сопляк такой в очках, и я вообще-то понимаю, не дикарь какой-нибудь, как Гасан. Но вдруг кто-нибудь другой увидит, представляешь? — Голос Тофика стал жестким. — Ты представляешь, что будет?

Мурад кивнул.

— Я долго сомневался, сказать тебе или нет, но после того, что сегодня случилось... Я жених все-таки.

— Не беспокойся, — сказал Мурад. — Я вкручу ей мозги. Извини ее. Сам поникаешь, образованная. — Мурад горько усмехнулся.

— Да я лично все прощаю. Лишь бы другие не видели,

— Больше не увидят, не беспокойся, — повторил Мурад и вошел к своему дому. Сабир побежал за ним.

Женщины обсуждали во дворе сегодняшнее происшествие. Мать Мурада и Сабира Мансура, сидевшая на крыльце, увидев сыновей, сейчас же поднялась и пошла за ними.

— Где Солмаз? — спросил у нее Мурад.

— Занимается. А в чем дело?

Мурад решительно шагнул к комнате сестры, приоткрыл дверь и, увидев Солмаз, склонившуюся над столом, тихонько отошел.

— В чем дело? Зачем тебе она? — забеспокоилась Мансура.

Мурад вытащил из кармана сигареты, одну дал матери, другую сунул себе в рот. Полез за спичками. Мать вытащила свои, и они закурили. Сабир стоял рядом и ждал, когда Мурад заговорит.

—Солмаз опять в кино ходила с очкастым каким-то, — сказал наконец Мурад.

— Кто видел? — быстро спросила Мансура.

— Тофик.

Мансура успокоилась.

— Хочу с ней поговорить, — сказал Мурад.

— Я сама ей скажу, не вмешивайся, — предложила Мансура.

—От твоих разговоров никакого толку, больно все образованными стали. — Мурад сделал неопределенное движение рукой то ли в сторону Сабира, то ли в сторону комнаты Солмаз. — Сам поговорю.

— А что ты собираешься ей сказать? — спросил Сабир.

— Сейчас услышишь. Есть в этом доме старший, в конце концов?

— Есть.

— Кто?

— Ты.

— Тогда не вмешивайся!

Услышав голоса, Солмаз вышла из комнаты.

— Добрый вечер, — улыбнулась она всем.

— Добрый вечер, — угрюмо буркнул Мурад и затянулся сигаретой.

— Мурад ругать тебя будет, — предупредил сестру Сабир.

— А я знаю за что, — ответила Солмаз. — За то, что я ходила в кино с ребятами из нашей группы, а Тофик нас видел. Правильно?

— Да, — согласился Мурад. — Он только что сказал мне...

— Странный человек! Сам был с нами, смеялся, шутил, а теперь склоку разводит...

— Он тебя случайно встретил.

— Ну и что? Встретил и потом все время был с нами.

— А кто этот парень в очках?

— Староста наш.

—Ну, вот что. Слушай меня внимательно, сестренка. Я все делаю, чтобы вы получили образование — и ты и он, — Мурад кивнул на Сабира. — Но это не значит, что, став образованными, вы можете потерять честь и совесть. Хорошо еще, тебя видел сам Тофик, а если б кто другой? Ты понимаешь? Тофик пока все терпит из уважения к нашей семье, ко мне, но если об этом узнают люди и он не станет сносить позор?

— Ну и пусть не сносит! — вмешался Сабир. — Мало того, что мы отдаем сестру за этого бездельника и трепача, еще должны ее взаперти держать!

— Не суйся.

— Она и моя сестра!

— Почему же твоя сестра согласилась выйти за него замуж, если он врун и бездельник? Разве ее заставлял кто-нибудь? Я тебя спрашиваю, заставлял я тебя? — повернулся Мурад к Солмаз, очень смущенной этим разговором.

— Нет — отвечала она. — Я против него ничего не имею. Но неужели я не могу разок в кино сходить? Он все время торчит на углу со своими товарищами, а я — дома сиди?

— Поженитесь — и будете смотреть кино. Тогда уж не мое дело. Но пока ты живешь под этой крышей, ты должна соблюдать приличия. Уж я не говорю, что Тофик мой лучший друг...

Мурад подошел к столу, давая этим понять, что можно приступить к обеду.

— Ты так уважаешь своего друга, — сказал Сабир. — А почему бы ему из уважения к тебе и твоей сестре не бросить бездельничать?

— Не беспокойся, он уже устроился на работу. Будет ездить по районам и привозить воду из всех рек и озер на анализ в лабораторию. И в вечернюю школу будет ходить.

Сабир хмыкнул, а Солмаз сказала:

— Ну, это уже не обязательно, в тридцать два года в пятом классе учиться...

Ранним утром Мурад, одетый в телогрейку и сапоги, вышел на улицу. Дворник еще не успел подмести ее, но она казалась удивительно чистой — ночной норд унес все бумажки. На углу Мурад остановился.

На 9-й Хребтовой еще два человека начинали свой день так же рано — Мишоппа и сапожник Давуд. К этому же времени иногда возвращался с ночного дежурства и милиционер Мустафа. Обычно они перекидывались словцом-другим, Мурад угощал всех сигаретами, и, покурив, друзья расходились. Мустафа шел спать, Мурад и Мишоппа направлялись к вокзалу, а Давуд с большим, кульком, в руках пускался по соседним дворам. По ночам он шил чувяки, и каждое утро ему приходилось избавляться от улик — рассовывать обрезки резины и кожи по чужих мусорным ящикам. Эта нехитрая уловка давала возможность работникам ОБХСС не препятствовать частной инициативе.

...Мурад посмотрел на часы. Пора было уходить, а никто не появлялся. Он решил подождать еще немного.

Первым подошел Мустафа. Они поздоровались, Мурад вытащил сигареты, и оба закурили.

— Пусть земля ему будет пухом, хоть и неважный он был человек, — сказал милиционер. — Надо пойти посочувствовать горю вдовы и детей.

— Обязательно, — согласился Мурад. — Но я не знаю, где он живет.

Показался со своим кульком Давуд и, перейдя улицу, зашел в первый двор.

— Соберемся на углу к трем и пойдем все вместе.

— Хорошо, — согласился Мурад. — Надо остальных предупредить. .

Давуд зашел во второй двор и вышел оттуда вместе с Мишоппой.

— Можешь одолжить мне рубль? — попросил, по обыкновению, Мустафа.

Мурад полез в задний карман. Давуд и Мишоппа вышли из третьего двора и направились к ним.

— Скорей бы на пенсию, — мечтательно проговорил Мустафа, аккуратно складывая полученный рубль. — Ну как, осталось что-нибудь? — спросил он у Давуда.

— Да еще есть, — ответил сапожник.

— Давай я выброшу по дороге, — предложил Мурад.

Давуд передал ему кулек и закурил сигарету.

От первых переваливших через Похлударинскую гору солнечных лучей заполыхали стекла в окнах Центрального колхозного базара. Мурад попрощался с друзьями и быстро пошел к трамвайной остановке. Мишоппа побежал за ним, он тоже торопился на вокзал — к московскому поезду.

Мустафа и Давуд молча курили и смотрели им вслед. Они ждали, когда 'Мишоппа начнет приставать к Мураду с предложением подвезти его на своей машине. Это всегда происходило на остановке трамвая, и, как всегда, они засмеялись, когда Мурад отогнал Мишоппу и сел в трамвай, а обиженный Мишоппа помчался рядом.

Мураду надо было ехать на электричке до Сураханов, оттуда на машине до острова Песчаного, уже лет десять соединенного с берегом насыпной дамбой, а дальше — катером до одной из разбросанных вокруг острова морских буровых. Было уже около восьми, когда Мурад добрался до пристани конторы бурения, Автобусы и крытые грузовики продолжали подвозить рабочих, но ребята из его бригады уже обменивались впечатлениями о проведенных дома часах, заняв единственную на пристани скамейку. Как всегда, в центре внимания был рыжий помбурильщика Семен. Он недавно женился на дочери своей школьной учительницы и теперь при любой возможности рассказывал о том, какой стервой оказалась учительница и какие он ведет с нею бои за счастливую семейную жизнь/

Мурад помахал им издали рукой и подошел к инженерам конторы, окружившим диспетчера и капитанов катеров. Ему нужен был Гусейнов, капитан кранового узла. Мурад потянул его в сторону.

— Ну как? — спросил Мурад тихо.

— Будут, будут, — успокоил Гусейнов, заговорщически оглянувшись. — Клянусь твоим здоровьем, будут! Только ради тебя. Как лучшему бурильщику. И никому ни слова. Узнают — разорвут.

— Когда?

— Сегодня не смогу.

— Что ты говоришь, слушай? У меня забой пять тысяч метров, ты понимаешь? Пять тысяч! Кто будет отвечать, если обрыв случится? Неужели из-за этих труб останавливать?

— Тише, — сказал Гусейнов. — Попытаюсь сегодня. Как лучшему бурильщику.

— Ты мне уже две недели голову морочишь! Бабаян уже получил, Мамедов подучил, я мне только обещаешь, а работа не идет.

— Работай, работай! Ради тебя постараюсь сделать все, что смогу.

Недоверчиво качая головой, Мурад пошел к своим ребятам, а Гусейнова атаковал следующий бурильщик. Мурад расслышал слова:

— Дорогой мой, такому человеку, как Мурад Эйвазов, я отказал, ругается идет, а ты говоришь: директору скажу. Ну и скажи! Что мне директор сделает? Я на этой работе здоровье потерял!..

Уже пять лет работали они вместе, и все эти годы Гусейнов делал бурильщикам сплошные одолжения: обязан привезти свечи — одолжение, обязан доставить долота — одолжение, нужно в штормовую перебросить людей — тоже одолжение.

Мураду не пришлось долго уговаривать бурильщика, которого он должен был сменить. «Мне на похороны надо», — объяснил он и, записав показания приборов, тем же катером вернулся на пристань. Попутных машин долго не было, и Мурад успел наскрести земли для Тофика. Постарался так, как тот просил, чтобы была из разных мест: пару горстей он наскреб у диспетчерской, немного у обочины шоссе, а остальную землю решил набрать в Сураханах

Сафарали жил в одном из новых домов, построенных выше 9-й Хребтовой. До кладбища оттуда было недалеко, поэтому носилки с покойником несли на руках, несмотря на то, что машин было достаточно — приехала вся 9-я Хребтовая.

Впереди в окружении стариков шел молла и читал молитву, следом несли накрытые черным покрывалом носилки. За носилками шагали мужчины и три сына Сафарали, старшему из них было восемнадцать. Трехлетнюю дочь по очереди брали на руки женщины. Все они были в черных накидках и Держались отдельно от мужчин. Мишоппа шел в колонне машин между ЗИЛом, на котором предполагалось везти покойника, и черной «Волгой».

Яростно палило солнце, отбрасывая на асфальт четкие тени людей и машин. За исключением Сафарали, завернутого в белый саван и еле уместившегося на носилках, все потели и утирались носовыми платками. Особенно трудно приходилось тем, кто нес носилки. Пет застилал им глаза, а руки, были заняты. Мурад, Гасан, Мустафа и еще трое мужчин, все примерно одного роста, шли с правой стороны, то и дело сменяя друг друга. С другой стороны, как назло, подобрались высокорослые люди, носилки кренило на правую сторону, и они давили на шеи.

— Не мучай себя, — упрашивал Мустафа Мурада. Он шел рядом с Мурадом, которому, чтобы хоть немного выровнять но-снлки, приходилось нести' их не на плече, а на полусогнутых руках.

— Яне устал, — пыхтел Мурад, — только что подошел.

— Да ты давно несешь,—уговаривал Мустафа. — Все уже сменились. Дай помогу.

Но Мурад не соглашался.

— Видал, чем он кончил, мир праху его, — шепотом говорил Гасан Джангиру. — Твой конец такой же будет. — Их только что сменили, и, беседуя, они потряхивали затекшими руками.

— Почему ты не хочешь понять меня? И ты? — обратился Джангир к Мураду, которого Мустафа все-таки уговорил отдохнуть. — Я с этими девушками работаю! Они приходят ко мне по делу. Ничем другим мы не занимаемся.

— Мне непонятно, почему твой отец терпит это! — продолжал возмущаться Гасан. — А какими делами вы занимаетесь, я знаю, не маленький...

— Где Тофик? Вы оба высокие, — обратился Мурад к Джангиру.— Шли бы по краям: один впереди, а другой сзади. Наша сторона была бы повыше, и нам легче было бы.

— Не знаю, — охотно сменил тему разговора Джангир. — Надо у Мустафы спросить.

— Почему ты обязательно должен их домой приводить? — не унимался Гасан. — Обходятся же как-то другие... Я тоже с одной познакомился в Баладжарах, кондуктором работает, очень хорошая женщина, но не таскаю же я ее к себе в дом! Или Мурад... Думаешь, у него их нет?

— Хорошо, хорошо, — раздраженно согласился Джангир. — Не время сейчас для таких разговоров...

— Я сменю Мустафу, — сказал Мурад. — А ты найди Тофика. Надо, чтобы и с нашей стороны были высокие.

Мурад побежал вперед и что-то сказал одному из мужчин, направляющих процессию; те посовещались, потом бросились поворачивать траурную колонну на другую улицу. И здесь, как и повсюду, где двигалась процессия, на протяжное, заунывное пение моллы выходили из дворов люди и шли некоторое время следом, пока не выясняли, кто умер.

Мурад вернулся к носилкам сменить Мустафу.

— Ты не видел Тофика? — спросил он и подлез под носилки. И тут только Мурад узнал о том, что уже с утра было известке всей улице — Тофика арестовали.

Сразу же 'после похорон Мурад и Джангир сели в грузовик Гасана и поехали в милицию, надеясь хоть чем-нибудь помочь бедняге. Они сидели в разных углах кузова и тщетно пытались угадать причину ареста.

— Непонятно. Только человек на работу устроился, жениться решил — схватили! — сказал Мурад. — У Мустафы очень длинный язык, разболтает всем. Солмаз узнает — неудобно будет.

— Я предупредил его, чтобы помалкивал.

——А что мы скажем там?

——На месте выяснится. Можно останавливать. — Джангир постучал кулаком по крыше кабины, и машина резко затормозила. Джангир спрыгнул на тротуар, перебежал улицу и направился в сторону, многоэтажного дома, в котором, судя по вывеске на фасаде, среди большого количества учреждений располагалась и редакция молодежной газеты. Гасан стоял на подножке.

— Чем может помочь эта финтифлюшка? — недоумевал он.— Халилов с ней и разговаривать не станет! Только время теряем...

— Прошу тебя, прекрати пока ездить в Шалгам. Сам видишь, какие времена настали, — прервал его Мурад.

— Но ты-то убедился теперь, что это за люди? Сколько ругал их, а они... Вместо того, чтобы в лицо сказать, если не нравится, за спиной заявления пишут! Одно слово — шалгамцы!

Из подъезда редакции вышли Джангир и Рена. Мурад и Гасан сразу же узнали в ней одну из вчерашних девушек Джангира. Он что-то говорил ей, иногда показывая на машину.

— Ну чем я могу помочь? — спросила Рена, когда Джангир ввел ее в курс дела. — Да и мне сейчас в «Азнефть» нужно ехать.

— Зачем?

— Он опять зарезал мой материал. Требует, чтобы я написала что-нибудь о нефтяниках.

— Вот и чудесно! Видишь того парня в кузове? Это известный нефтяник Мурад Эйвазов. О нем и напишешь. Едем! Я прошу тебя, не ставь меня в неловкое положение.

— Я все равно ничем не смогу помочь вам.

— Ничего, едем, прошу тебя.

— Ну ладно, я только сумку возьму.

Рена побежала за сумкой, а Джангир пошел к машине.

А Тофик катался по полу в отделении милиции, выражая тем самым свое глубокое возмущение беспричинным арестом.

— Перестань валять дурака убеждал его лейтенант Халилов, следуя за ним из угла в угол. — Последний я человек, если не заставлю тебя пожалеть об этом. Лучше выслушай!

Тофик покатался еще немного, но потом решил отдохнуть, а заодно все-таки послушать Халилова. Лейтенант сел за стол и вытащил из ящика какие-то листки.

— Надоело мне возиться с вами! Тут достаточно материала, чтобы выселить тебя из города. А за Шалгам получишь пятнадцать суток. Города тебе мало? Памяти отца своего постыдился бы...

— Отца оставь в покое, — прервал Тофик. — Какое ты млеешь право ни за что ни про что хватать меня среди бела дня?

— Не ори! Пятнадцать суток посидишь — узнаешь, какое!

— Я не ору! В чем моя вина?

— Во-первых, по нашим данным, ты нигде не работаешь с тех пор, как тебя выгнали из зоопарка.

— Я сам ушел!

— Знаю я! Рассказывали мне, как ты мясо для львов по рублю продавал, а тигриное — за семьдесят.

— Я сам ушел!

— Это неважно. Важно, что ты год не работаешь. По постановлению горсовета мы можем тебя, как тунеядца, выселить.

— Да я уже месяц тружусь! — Тофик полез в нагрудный карман чесучового пиджака и вытащил справку.

Халилов встал из-за стола, наклонился к Тофику, все еще лежавшему на полу, взял бумажку и пробежал ее глазами.

— И все же, — заключил он, — ты не должен был себя так вести!.. Вы все у меня здесь сидите. — Халилов показал на горло.— Вчера Сафарали убили, у меня неприятности, выговор — должен я принять меры?

— А я при чем? За всех должен отвечать?

— И ответишь, если надо будет! Из Шалгама заявление пришло.

— Какое заявление? Плевать я на него хотел! У меня невеста, а ты меня хватаешь, как преступника!

— Какой-то человек, — продолжал Халилов, повысив голос, — три раза за последние два месяца приезжал из города в Шалгам, заходил в чайхану на центральной площади и ругал всех, кто там был. Вы что думаете, если среди этих людей нет храбреца, который мог бы отбить у вас охоту так глупо шутить, то, значит; нужно хулиганить до тех пор, пока милиция не вмешается?! Раз поехали, два поехали... Сколько можно?

— А я тут при чем? Зачем ты меня приволок сюда?

— Это кто-нибудь с вашей улицы, — категорически заявил
Халилов, снова сел за стол и принялся писать.

— Что пишешь? — спросил Тофик.

— Оформляю на пятнадцать суток.

— За что?

— За все. За Шалгам.

— Имей совесть! Ни за что поймал и еще дело пришиваешь!

— Тогда скажи, кто ездил в Шалгам.

— Откуда я знаю?

— Значит, ты не ездил. Так и напишем.

Тофику надоело лежать, и он сел на полу, обхватив руками колени...

Чуть позже он уже сидел на стуле, а Халилов, держа в руке какой-то конверт с сургучными печатями, говорил:

— Только ради памяти твоего отца и из-за этого письма отпускаю. Поезжай, посмотри, как люди чтят память товарища Аскерова. Может, это поможет тебе стать человеком. Но имей в виду, только ради отца.

— Спасибо, очень благодарен вам, — вежливо сказал Тофик. От прежней его заносчивости не осталось и следа.

— А все, что ты говоришь об отце, глупости! В чем он виноват?

— Вам, конечно, лучше знать, вы старше меня... Но если б он не погиб, не сидел бы я сейчас здесь.

— Не болтай глупости. Я тебя специально не выбирал, не ты, так кто-нибудь другой с вашей улицы. А твой отец, даже погибнув, сделал для тебя все необходимое. Перед тобой все двери были открыты — сын героя! А что получилось?

— Если бы он был жив... — снова начал канючить Тофик, но Халилов оборвал его:

— Замолчи! Сам виноват, а на отца валишь. И сейчас он тебе помог, а то загремел бы ты у меня на пятнадцать суток как миленький! Гордиться должен им, понял?

— Понял... Вы позволите мне уйти, а то я на работу должен поехать, сдать на анализ пробы...

— Иди.

Тофик встал, взял из рук Халилова письмо и, почтительно обойдя письменный стол, вышел из крохотной каморки участкового уполномоченного.

Во дворе он наткнулся на своих друзей. Все чинно поздоровались. Тофик уставился на Рену.

— Тебя уже выпустили?! — обрадовался Мурад.

Тофик протянул ему письмо. Вот что в нем было написано:

«Уважаемые члены семьи Героя Советского Союза гвардии полковника Аскерова А. Р.!

Городской Совет города Энска сообщает Вам, что 20 июля 1965 года состоится открытие памятника на могиле славного сына азербайджанского народа Аскерова А. Р., командовавшего группой войск, освободившей наш город от немецко-фашистских оккупантов.

Городской Совет депутатов трудящихся, общественные организации города приглашают Вас приехать к нам в город для участия в торжествах».

Дальше шли подписи.

— Вы сын Аскерова? — удивилась Рена.

— Да! — продолжая ее разглядывать, ответил Тофик. — Если бы не эта бумажка, я бы загремел на пятнадцать суток, а может, и больше! Хорошо, что я о ней вспомнил. Три дня, как пришла, все забываю вам показать. А Халилов сразу перепугался и решил со мной не связываться.

Репа отвела Джангира в сторону. — Я пойду, — сказала она, — Все обошлось без меня.

— Подожди чуть-чуть, вместе пойдем, Я только попрощаюсь. Кстати, я не шутил, когда предложил тебе написать об этом парне, — Джангир показал на Мурада. — Он действительно нефтяник.

— А где он работает, в каком управлении? Джангир подозвал Мурада.

— Эта девушка, — сказал он, — журналистка, писатель. Ей нужно написать в газету о нефтяниках. Ты не поможешь ей? Покажешь ей свою буровую, бригаду, о себе расскажешь...

Мурад скептически посмотрел на Рену. Очень не похожа была она на писателя!

— Я не имею права... без разрешени — соврал он. — Нужно, чтобы у нее было разрешение сверху.

— Это все будет! — И Рена вытащила блокнот, чтобы занижать номер управления, фамилию н должность

Когда Мурад и Тофик пришли в маленькую комнату Тофика, Мурад еще раз прочитал письмо. Тофик в это время торопливо вытаскивал из потрепанного чемодана пустые четвертинки и расставлял их на столе.

— Ты поедешь? — спросил Мурад.

— Не до этого мне сейчас! Ты принес земли?

— Принес, дома.

— А-а, черт! Ну ничего.»

Тофик выбежал во двор, собрал немного земли в углу, потом наскреб немного у водопроводного крана, щепотки две прихватил у крыльца и снова заскочил в дом. Разложил на столе три кучки и приступил к делу.

Мурад сидел у окна и наблюдал за действиями будущего родственника. Он не очень-то верил в рассказы Тофика, что в науке все, каждый по-своему, мошенничают н что по-честному в ней работать нельзя, на то она и наука. А если в самом деле все обстоит именно так, то... не такой работы он желал для жениха своей сестры.

Тофик насыпал в каждую бутылку немного земли, доливал водой из ведра, взбалтывал и ставил на стол. Покончив с бутылками, он вытащил из чемодана авторучку и, заглядывая в лежавший на столе список, стал проставлять на клочках бумаги названия и места нахождения водоемов, из которых должны были быть взяты пробы, и наклеивать бумажки на четвертинки.

— Помоги мне, — попросил он Мурада, — я опаздываю. Вчера еще надо было отнести.

Мурад согласился, и работа пошла.веселее.

— Тебе обязательно надо поехать туда, — сказал Мурад.— Это твой долг, и пусть все помнят о том, какой у тебя отец.

— На какие шиши?

— Я дам.

Тофик поставил бутылку и посмотрел на Мурада так, как смотрит ребенок на отца, неожиданно пообещавшего купить ему желанную игрушку, — с любовью, настороженностью и надеждой.

— А ты знаешь, сколько на это денег нужно? Это же очень далеко отсюда.,

— Сто пятьдесят рублей хватит?

— Не знаю... Билеты, наверное, будут дорого стоить. На самолете придется лететь, времени мало осталось. — Тофик отошел от стола и продолжал говорить, расхаживая по комнате. — Там я буду дней пять-шесть. Не могу же я жить как нищий! Они, наверное, думают, что я большой человек.

— Почему как нищий? — обиделся Мурад. — Билет стоит не дороже пятидесяти рублей. Туда и обратно — сто. Что, тебе пятидесяти рублей не хватит на пять дней?

— Хватит, конечно. Но вдруг придется угощение устроить? Это у нас не пьют на поминках. А там знаешь как пьют! Я бил однажды на русских поминках, так там чего только не было — и водка, и вино. Значит, и мне придется устроить все как полагается. Там же тоже что-то вроде поминок будет, только через двадцать лет.

Мурад продолжай надписывать и приклеивать бумажки.

— У нас у одних такие обычаи. Кроме нас, все пьют на поминках — и грузины, и армяне...

— На это, пожалуй, у меня денег не хватит. А сто пятьдесят рублей я бы мог дать. Ты не опаздываешь?

— Опаздываю, конечно, — сказал чуть раздраженно Тофик, подошел к столу, взялся было за следующую бутылку, но оставил ее и снова заходил по комнате. — И потом, сколько ты можешь за меня платить? 'Мне уже неудобно перед тобой. Запиши меня в свой паспорт па иждивение — хоть за бездетность не будут высчитывать!

Оба усмехнулись.

— Это все пустяки,— Мурад продолжал работать, — об этом даже и не думай. Если мы не будем помогать друг другу, то кто тогда поможет?

Тофик обнял Мурада за плечи.

— Осторожно, — предупредил Мурад, — разобьем бутылки,

— Плохо, что я по-русски не говорю. Вдруг придется выступить там, а я всего слов пять знаю... Но в чем я поеду? Не могу же я в этих тряпках появиться, — вспомнил вдруг Тофик и показал Мураду порванный в милиции рукав пиджака. — И так всегда в моей жизни получается! Отец погиб, живу как нищий, а если и ожидаешь что-то хорошее, так что-нибудь обязательно помешает. — Тофик, почти плача, пододвинул стул и сел.

— Костюм тебе все равно надо купить, поедешь ты или не поедешь. Мать все время говорит об этом.

— Да, но если бы не эта поездка... мы б на те сто пятьдесят рублей купили, а теперь все уйдет на поездку.

Мурад надписал и наклеил последнюю бумажку.

— Ну, кажется, готово.

Тофик глянул в список, мотнул головок, и они принялись набивать четвертинками чемодан.

— Я очень, хочу, чтобы ты поехал туда. Это многим заткнет рты! — сказал Мурад.

— Ну, тогда поеду! — Тофик решительно отпихнул от себя чемодан и в возбуждении заходил по комнате. — Я думаю, на костюм мы одолжим еще у кого-нибудь, А потом отдадим. Можно у Гасана, у него всегда деньги есть. Тебе он поверит, а я, как устроюсь на хорошую работу, верну.

— Что-нибудь придумаем, — успокоил Мурад. — Ты опоздаешь.

— Едем со мной, — предложил Тофик. — Постоишь на улице, пока я сдам. Это недолго. Ты знаешь, я уйду с этой работы. По крайней мере расчет получу, а деньги мне сейчас нужнее всего...

Они вышли на улицу и пошли к трамвайной остановке...

На другой день Гасан, Махмуд и братья-таксисты Адиль н Рамиз провожали Тофика. Мурад задержался на буровой и поэтому должен был приехать прямо на аэродром.

Облаченный в новый двубортный черный костюм, купленный на деньги, одолженные Мурадом у Гасана, и в белую рубашку с крахмальным воротничком — подарок писателя Джангира, Тофик держался чуть впереди друзей. Они шли по одной из тех многолюдных, ярко освещенных рекламами и фонарями центральных улиц которые сразу же после войны были отданы в полное распоряжение гуляющих, — проезд для машин был закрыт. Все четверо любовались Тофиком и по очереди несли его потрепанный чемодан. Тофик давно мечтал о вечере, когда одетый в черный костюм и белую рубашку, он сможет слиться с веселой нарядной толпой на центральных улицах, обнимать за плечи красивых девушек, шептать им на ухо что-то такое, от чего они будут рдеть и смущаться... Или прохаживаться с приятелями, громко хохотать и то и дело помахивать рукой знакомым — все его будут тогда знать и он всех будет знать... Тофик был уверен, что не уступает этим людям ни внешностью, ни обхождением, поэтому мечты уводили его еще дальше — в театры и рестораны. Но без черного костюма все это было невозможно. Черный костюм требовался везде. И вот костюм есть! Тофик шагал с особенной легкостью, поглаживая пиджак и время от времени оглядываясь на друзей.

— Медленней идите, — умолял он.

Провожающие замедляли шаг, он же, наоборот, чуть ускорял его. На расстоянии пяти-шести шагов от приятелей Тофик как бы не имел с ними ничего общего.

—— Справа, справа, посмотри, какая воду пьет! Вот это вещь! — раздался вдруг сзади свистящий шепот. И без того по-рачьи выпученные глаза Махмуда чуть не вылезли из орбит и до отказа сносились вправо, чтобы указать Тофику, куда глядеть.

— Я же просил тебя не разговаривать со мной! Все испортил!— разозлился Тофик. — Подождите здесь, — отрывисто бросил он друзьям, как только убедился, что девушка, стоявшая у автомата с водой, действительно заслуживает его внимания. Друзья мгновенно повернули назад, с великолепно разыгранным равнодушием поглядывая по сторонам, а Тофик по широкой дуге стал обходить девушку. Приблизившись к ней настолько, чтобы никто не мог услышать его, он вкрадчиво сказал:

— Девушка, у вас сзади... спина.

Та испуганно посмотрела на него и попыталась заглянуть себе за плечо, Тофик рассмеялся.

— Я пошутил, — начал, успокаивать он. — Это такая шутка!

Девушка поставила в нишу автомата недопитый стакан и быстро пошла прочь. Тофик бросился за ней. Забегая то с одной стороны, то с другой, чтобы не столкнуться с идущими навстречу - людьми, он торопливо говорил:

— Почему вы так испугались? Я же пошутил! Я хочу познакомиться с вами, дорогая... Подождите, поговорим... Ты не хочешь стать невесткой моей матери? Куда бежишь? Слушай! Съем тебя, что ли?

Заметив на себе взгляды прохожих, Тофик отвернулся к расклеенным на стене афишам, выждал немного и пошел назад. Навстречу торопились друзья.

— Сумасшедшая какая-то! — оправдывался Тофик. — Или, может, ждала кого-нибудь? Жениха или брата.

— Надо спешить, — сказал Гасан. — Опоздаем.

— Еще много времени, — возразил Тофик. — Погуляем еще немного.

На следующем углу Тофик попытался познакомиться с другой девушкой. Он слово в слово повторил ей то, что говорил первой. Результат был тот же. А когда он схватил ее за руку, она обозвала его нахалом.

— Надо идти, — настаивал Гасан. — Самолет не машина, улетит — не догонишь.

Он точно знал, что время еще есть, но хотел уберечь Тофика от окончательного

конфуза. Третья неудачная попытка была бы ударом по его авторитету среди друзей.

— Как хотите, — легко смирился Тофик. — Если вы считаете, что нужно ехать, поедем, но я уверен, что мы могли бы еще погулять.

— Чего здесь гулять? — возразил Гасан. — Что мы, стиляги, что ли...

Понурые, двинулись они в сторону городского аэроагентства. Тофик расстегнул ворот рубахи и подложил под него носовой платок. Было нестерпимо жарко, но пиджака он не снял.

А вокруг царило веселье. Кто-то шумно здоровался со своими знакомыми, парни обнимали за плечи своих девушек, из окон слышалась музыка. У кинотеатров и магазинов толпа настолько уплотнялась, что приходилось пробиваться сквозь нее, вытянувшись в цепочку.

Возле кинотеатра «Родина» они вдруг услышали крики. Нечленораздельно, и хрипло кричал мужчина. Идущий впереди Тофик ринулся в толпу и энергично заработал локтями. Друзья устремились за ним.

Крики уже прекратились, но на том месте, откуда они неслись, Тофик нашел Мишоппу. Сумасшедший стоял посреди мостовой перед высоким хорошо одетым парнем. Все с интересом, но не без некоторого смущения — то и дело озираясь по сторонам и всячески стараясь подчеркнуть свою непричастность к происходящему,— следили за обоими.

Высокий парень насыпал на ладонь Мишоппы мелочь и выставил вперед две руки с растопыренными пальцами — десять, Мишоппа энергично замотал головой и выставил одну руку — пять. Парень согнул три пальца — семь. Мишоппа замычали прибавил один — шесть. На том и сошлись. Парень торопливо отошел от Мишоппы, а вместе с ним и зрители. Набрав в грудь воздуха, Мишоппа издал тот высокий хриплый вопль, почти стой, который только что слышали Тофик и его друзья. Улица остановилась. Все смотрели на сумасшедшего, прокричавшего еще пять раз — согласно уговору.

Как и у всех людей, у Мишоппы были свои слабости и грехи, но, в отличие от нормальных людей, у него их было мало: один грех и одна слабость. Слабостью был сахар, грехом — способ, которым он его зарабатывал. Мишоппа , хорошо понимал, как постыден его промысел, и только уверенность в том, что жители 9-й Хребтовой никогда не бывают по вечерам в центре, позволяла ему иногда кричать за копейки на потеху бездельникам.

Первым порывом Тофика и его товарищей было броситься к несчастному, уговорить его уйти отсюда, а дылде-нанимателю дать по морде, но что-то остановило их. Может быть, впитанное с молоком матери уважительное отношение к любому, кроме проституции, способу зарабатывать деньги на хлеб насущный или нежелание обнаружить перед Мишоппой, что постыдная тайна его раскрыта. А возможно, они подумали, что, запретив Мишоппе кричать, лишат его даже этих жалких монет. Как бы то ни было, они быстро пошли прочь.

Впереди все еще шел Тофик в своем нелепом в этой липкой жаре, среди толпы, одетой во все белое, черном шевиотовом костюме. И, как всякий идущий впереди, Тофик меньше всех был огорчен и собственными неудачами и падением Мишоппы, первого шофера на 9-й Хребтовой, его кумира в прошлом. Тофика ждала Россия, загадочная и многообещающая.

А вдогонку друзьям снова неслись вопли Мишоппы.

Похоронили Сафарали, улетел Тофик, и вступил в действие обычный у Мурада распорядок жизни день — на буровой, день — дома. Но Мурад знал, что все, имеющее начало, должно иметь и конец, и поэтому совсем не удивился, когда его вызвали к директору конторы бурения, а в кабинете рядом с директором он увидел Рену, знакомую Джангира.

— Здравствуй, Эйвазов, — сказал директор. — Вот познакомься— товарищ журналист интересуется твоей буровой. Сейчас она должна пройти технику безопасности, а потом ты отвезешь ее к себе.

...Мурад просидел в пустом кабинете больше часа, прислушиваясь к шагам в коридоре. Наконец директор вернулся.

— Подожди еще немного. Этот Фейзуллаев, как клещ: пока все не заставит выучить, не разрешит ехать, — сказал директор. — Ничего, поедете на моем катере. Ребят отправил?

— Да, но без меня они...

— Не могу понять, почему она именно твою бригаду выбрала?— Директор подошел к своему креслу за длинным Т-образным столом. — Ты с ней повежливей обращайся, наделает нам хлопот. Я слышал о ней. И без гидротормоза колонну не спускай. Если захочет искупаться, разреши.

— А Фейзуллаев?

— С ним я улажу. Пусть купается. Сколько ни предлагал ей береговую буровую — нет, на твою хочет! У нее какая-то предварительная информация о вас, я уверен.

— Я маленький человек, такие вещи не понимаю, но у меня на буровой все в порядке,— обиделся Мурад. — Пускай смотрит.

— Не спорю, не спорю, ты хороший работник, но с ней надо ухо востро держать, она штучка тонкая, в Москве ее знают.

Голос инженера по технике безопасности заставил директора произнести последние слова шепотом. В дверь постучали, и в сопровождении Фейзуллаева вошла Рена.

— Ну, кончили? — спросил директор.

— Да, — ответил Фейзуллаев. — Но вот товарищ просит разрешения искупаться. Я ей говорю: «Кругом высокое напряжение»...

— Ну что ты, Фейзуллаев, можно же сделать исключение. Говорят, красивых девушек ток не бьет, — улыбнулся директор Рене.

— С себя я ответственность снимаю.

— Я не знала, что у вас так строго, — сказала Рена.

— Ничего, ничего, купайтесь, — повторил директор и пошел к двери. Все последовали за ним...

К полудню они спустили в скважину большую часть колонны, поэтому Мураду приходилось время от времени, когда, повизгивая, уходила вглубь очередная свеча, ложиться всем телом на ручку лебедки. Рыжий помбура Семен и монтер Алиага подтягивали новые свечи, сажали их на элеваторы, а после того, как свинченные с колонной они уходили в скважину, подавали освободившийся элеватор верховому Шихбале. Второму помбурильщяка, Васифу, дипломированному инженеру, Мурад поручил показать Рене буровую.

— Где они? — то и дело спрашивал Мурад у Семена и Алиаги.

— В культбудке, — докладывали те. — Пошли в насосную. Идут сюда.

Рена и Васиф шли по эстакаде, соединяющей культбудку с вышкой, и Васиф, высокий худощавый парень в очках, о чем-то беспрерывно говорил. — Вот чешет, вот чешет! Ни на минуту рта не закроет! — с усмешкой, но не без восхищения заметил Семен.

— Даром, что ли, пятнадцать лет учился, — хмуро сказал Мурад. — Скорей бы отправить ее на берег! Застрянет еще здесь, погода портится.

— Зачем отправлять? Пусть побудет с нами, раз сама нас выбрала.

— Готово, — крикнул монтер Алиага, он возился с двигателем. — Можно спускать.

— Иди знай, что он сейчас ей говорит! О дипломе своем, наверное.

— Да не волнуйся ты, все будет в порядке, — успокоил Мурада Семен.

— Э-э, что ты! Oн, наверное спит и видит, что сидит на моем месте. Хоть восемь классов я кончил, чтобы не волноваться? — Мурад включил привод и резко переключил скорости, ротор с ревом завертелся в одну сторону, потом в другую,

Рена и Васиф подошли к вышке. Здесь повторялось все то же: невысокий жилистый Мурад ложился на рычаг, чтобы замедлить движение висевшей на вертлюге двухкилометровой колонны бурильных труб, Семен и Алиага ворочали пятидесятикилограммовыми элеваторами и восьмиметровыми свечами, а вверху невидимо орудовал Шихбала; изредка оттуда доносилось: «Давай, давай, пошевеливайся» или «Подожди, подожди, застряла».

Васиф принялся что-то объяснять Рене, показывая то на ротор, то на лебедку. Рена записывала. Мурад выключил мотор и подошел к ним. Семен и Алиага вышли из-под вышки к сложенным на причале штабелям труб, чтобы отобрать шестидюймовые.

— Если хотите искупаться, то сейчас самое время, — вежливо сказал Мурад.

— А у вас не может быть неприятностей?

— Нет, раз директор разрешил. А после купания вам лучше уехать — норд будет, застрянете здесь надолго.

— Спасибо, — сказала Рена. — А что делают ваши рабочие на причале?

— Сортируют свечи.

— Я посмотрю, а потом искупаюсь, хорошо? — Рена отошла от них.

— Ну как? — тревожно спросил Мурад. — Все в порядке?

— Как будто да — ответил Васиф. — Но очень с ней трудно.

— Я тебя прошу, потерпи еще немного. Ты же знаешь, у меня образование не очень большое, мне трудно с ней говорить. Походи с ней еще. И постарайся побыстрее сплавить ее отсюда. На директорском катере можно. Говори ей, что вечером будет норд.

— Ладно уж, — покорился Васиф. — Ради тебя похожу еще. А если она захочет, чтобы я с ней искупался?

— Лучше не надо. Фейзуллаев узнает — голову мне оторвет.

— Это же не от меня зависит, пойми! Вдруг она будет настаивать? Мне и так не сладко с ней таскаться. Мурад растерялся.

— Ну хорошо, — согласился он. — Только быстрей. Вот не было печали...

— А она тобой интересуется! — усмехнулся Васиф. — Говорит, знает тебя, поэтому а приехала.

— Да, видела раз, — нехотя подтвердил Мурад и, заметив, что Семен и Алиага возвращаются, а Репа пошла к культбудке, торопливо добавил: — Иди, иди к ней.

Васиф, не торопясь, направился вслед за Реной. Но чем дальше он уходил от вышки, тем быстрее шагал, и озабоченность на его лице сменялась нетерпением.

Пока Рена переодевалась в культбудке, он умылся, легонько перекусил и присел на солнышке у той стены, которой не было видно с вышки. Некоторое время он прислушивался к шорохам в культбудке, потом не выдержал:

— Долго же вы переодеваетесь.

— А вы ждете? — изумилась Рена. — Я думала, вы уже работаете!

— Какая тут работа...

— А что случилось?

— Я готов сказать еще раз, если вы успели забыть. И вообще я не устану повторять...

— Ой, не начинайте все сначала, прошу вас!

— Я искупаюсь с вами?

— Ни в коем случае! Нарушение техники безопасности.

— Чепуха! Начальство идет на все, чтобы ублажить вас.

— Меня, но не вас! — возразила Рена. Она вышла из культбудки.

— Оденьтесь, прошу вас, — взмолилась она, увидев, что он уже в трусах. — Я не хочу, чтобы мое присутствие влияло на обычный ход работы.

— Только разок. Без вас мне никогда не позволят. Обидно же всю жизнь проработать на море и ни разу не искупаться. Будьте добры!—И, разбежавшись, Васиф бросился в воду. Она прыгнула вслед за ним.

Первым их увидел верховой Шихбала.

— Купаются, — сообщил он.

—Мурад выключил двигатель и подошел к краю, причала.

— Вот что значит иметь диплом! — подмигнул Семей Алиare.

— Если Фейзуллаев узнает, голову мне оторвет, — пожаловался Мурад.

Верзила Алиага молчал. Он вообще был молчаливым человеком. В бурение нанимался летом, на несколько месяцев, чтобы подработать для хозяйства, поэтому своего отношения к происходящим на буровой событиям не высказывал, поддакивал то одному, то другому.

— За такую девку и головы не жалко! — восхищался Семен. — Никогда таких не видел, только в кино.

— Кино и есть, — сказал Алиага.

Потом они молча разглядывали полноватую, но стройную фигуру вылезшей из воды Рены.

— Неудобно, — превозмог себя Мурад. — Увидит...

Они разошлись по своим местам.

Когда Васиф накупался и вышел, Рена уже оделась и что-то записывала в свою тетрадь. Он хотел было еще поговорить с нею, но передумал и, сняв с перил свою одежду, направился к вышке.

— Еле уговорил ее завтра не приезжать! — крикнул он Мураду. — Но сегодня никак не хочет раньше нас уехать, с тобой собирается говорить.

Мурад недовольно покачал головой и выключил ротор:

— О чем?

— Не знаю.

— А мне наплевать, — неуверенно сказал Мурад. — План даю, аварий нету. Не ворую, людей не убиваю. Что она мне сделает? Образования нету? Ну и что же! Мало у нас мастеров без образования? Пусть пишет, что хочет.

— Да не похожа она на плохого человека, — успокоил его Васнф.

...В обеденный перерыв Рене удалось поговорить с Мурадом. Они сидела на краю эстакады, свесив ноги к воде. На разделявшей их газете был разложен обед Мурада — жареное мясо, помидоры, сыр.

— Я отниму у вас совсем мало времени, — надкусывая помидор, сказала Рена. Мурад молча ждал продолжения. — Не буду скрывать, хочу написать о вас статью. Большой очерк.

Рена сделала небольшую паузу, чтобы выяснить, какое впечатление произвело это на Мурада, но тот как в рот воды набрал,

— А для этого нужно, чтобы вы были откровенны со мной. У меня к вам несколько вопросов. Почему вы не едите? Ешьте, ешьте. Скажите, как вы относитесь к тому, что произошло на вашей улице? Я имею в виду убийство.

Мурад задумался. Вопрос Репы несколько успокоил его, но он продолжал держаться настороже.

— Ну хорошо, я упрощу вам задачу. Ешьте, ешьте. Как вы считаете, прав был этот... как звали убийцу?

— Агабала.

— Да, Агабала. Он прав?

— Нет. Это пережиток.

— Пережиток чего?

— Прошлого. Капитализма.

— Хорошо! — поддержала его Репа. — Скажите, а вы могли бы так поступить?

— Нет, — уверенно сказал Мурад. — Но и Сафарали не прав. Воспользовался тем, что Агабала в тюрьме, а Мишоппа сумасшедший.

— Конечно. Это безнравственно. Но нельзя же конфликты разрешать такими дикими способами.

Мурад согласился, однако всем своим видом дал понять, что и у него есть на этот счет кое-какие соображения.

— Кстати, почему Мишоппа потерял разум? Он всегда был таким?

— Это после войны. Он был самым первым шофером на нашей улице. А после контузии доктора не разрешили ему водить машину. А у нас на улице, кроме меня, Тофика и еще двух-трех все — шоферы. Вот он и сошел с ума.

— Тофик — это сын Аскерова? А чем он занимается?

— Тоже шоферил, — увильнул от прямого ответа Мурад.— Но когда запретили гудки, перешел на другую работу. «Какой, говорит, я шофер, если гудеть не дают, когда захочу?>

Они рассмеялись.

Репа продолжала расспрашивать Мурада и в электричке, по дороге домой. Мурад уже поверил, что интервью ничем плохим его служебному положению не грозит, и ему далее начало нравиться давать ответы — никогда еще ему не уделяли столько внимания.

Когда они вышли из здания вокзала, было так поздно, чти кроме маячившей у стоянки такси фигуры Мишоппы, на площади никого не было. Мишоппа заметил их и радостно замычал Мураду, обычно безразличному к приставаниям Мишоппы, но этот раз было мучительно стыдно перед Реной.

Мишоппа демонстрировал возможности своей машины — гудел, лязгал зубами, выл. Не обращая внимания на уговоры и угрозы Мурада, он подбежал к ним с одной стороны, помычал немного и, просительно заглядывая в глаза, обогнал, чтобы подойти с другой. Рена ускорила шаг. Они вышли на ярко освещенный проспект Ленина. Несмотря на поздний час, здесь еще попадались прохожие. Мурад продолжал суетливо отгонять Мишоппу, а Река, решив, что сумасшедший просит денег, а заодно, чтобы как-то скрыть смущение, стала рыться в сумочке.

Наконец Мишоппа внял уговорам Мурада и повернул назад, к вокзалу. Мурад был очень удручен случившимся. Когда Рена засмеялась, он невнятно забормотал:

.— Война, что наделала, проклятая...

Больше он ничего из себя выдавить не смог. Некоторое время они шли молча, пока Мурад не переборол все-таки смущение:

— Можно вас попросить об одной вещи?

— Конечно.

— Можно написать в газете об отце Тофика? И о том, какое ему оказали уважение — пригласили на открытие памятника. Они подошли к дому, в котором жила Рена.

— Я и сама думала об этом в тот день, помните? Но не была уверена, что он поедет.

— Поехал! Это его долг.

— Сделаю все, что смогу. Думаю, что напечатают.

— Спасибо, спасибо большое, — расчувствовался Мурад.

— И вам спасибо за все. Уйма впечатлений! — Рена протянула Мураду руку.

Он стоял в подъезде и слушал стук ее каблуков, потом медленно вышел на улицу...

Торжества, устроенные маленьким русским городком в память о полковнике Аскерове, превзошли все ожидания Тофика. У въезда в город, неподалеку от завернутого в белую ткань памятника, была сооружена из свежевыструганных досок вместительная трибуна. Открытие назначили на шестнадцать ноль-ноль, но уже за час до начала церемонии трибуну и памятник окружила толпа. Все четыре школы города прибыли сюда в полном составе и разместились прямо перед трибуной. Пока бригада оформителей из областного центра торопливо заканчивала последние приготовления— обтягивала доски трибуны кумачовым полотнищем с надписью: «Да здравствует великая победа над фашизмом», — четыре преподавателя физкультуры пытались добиться от специально отобранных пионеров (рост не ниже 145 см) четкого исполнения церемониала приветствия почетного гостя, городских властей и представителей общественности. Одетые так же, как и их наставники, в белые рубашки и черные брюки, пионеры в который уже раз быстрым шагом подходили к трибуне с той ее стороны, где был установлен микрофон, через одного расходились влево и вправо, чтобы, образовав собой римскую цифру XX, снова сойтись перед трибуной, подняться на нее и застыть у заднего барьера а пионерском салюте. То и дело кто-нибудь из ребятишек делал что-то не так, и тогда наблюдавший с трибуны представитель роно хлопком давал команду остановиться, а к провинившемуся бросался преподаватель физкультуры, тот, что был поближе.

— ну, неужели непонятно? — выговаривал он охрипшим голосом. — Вправо бежит он, влево ты, а потом наоборот. Нельзя же быть таким тупицей! Двадцать раз повторяем одно и то же...

— Поэтому и ошибаюсь, — огрызнулся школьник.

— Замолчи! — грозно сипел учитель, угрожающе выкатив глаза, — Не позорь школу!—И, -оглянувшись на представителя роно, отбегал назад с криками: «Приготовились!.. П-а-а-шли!>

С противоположной стороны трибуны учителя пения прогоняли со сводным хором школьников-старшеклассников текст приветствия.

А на самой трибуне шел жаркий спор, Руководитель оркестра народных инструментов 1-й школы, пионервожатая той же школы, молодая полная женщина с пионерским галстуком на шее, и два преподавателя уговаривали представителя роно, того, что хлопал, если внизу делалось что-либо не так, разрешить их оркестру сопровождать митинг музыкой.

— Никакой музыки! — говорил время от времени представитель роно. — Открытие памятника погибшему — никакой музыки:

— Траурную, траурную же можно! — умоляли сторонники музыкального сопровождения. — Ребята столько готовились! Непедагогично, первое выступление. Разрешите траурную хотя бы...

Представитель хлопал в ладоши, поворачивался к нам с одним и тем же вопросом: «В День Победы?!> — и снова хлопал.

— Ну гимн же можно? — продолжала упрашивать пионервожатая,— Вы только посмотрите на детей!

Дети столпились у трибуны и пытались воздействовать на начальство умоляющими взглядами. Рядом на траве лежали инструменты и ноты. Представитель роно сдался.

— Попросите его, может, и разрешит, — отослал он просителей к представителю горсовета, который следил за работой художников.

— А как же? Обязательно! — сказал тот. — Если не будет музыки, ждите крупных неприятностей. Отвечаете головой!

Через несколько секунд оркестр приступил к последней ре петиции.

Ровно в шестнадцать ноль-ноль, когда все были в сборе, к трибуне подъехали две «Волги». Из первой вышли председатель горсовета, Тофик, директор домостроительного комбината, единственного крупного промышленного предприятия города, и еще двое пожилых мужчин. Все, кроме Тофика, были с орденами и медалями. На трибуне стояло еще человек пятнадцать орденоносцев.

— Товарищи! — сказал председатель горсовета, когда приехавшие поднялись на трибуну. — Разрешите торжественный митинг, посвященный двадцатилетию Победы над фашистской Германией и открытию памятника на могиле гвардии полковника Героя Советского Союза Али Аскерова, погибшего при освобождении нашего города, считать открытым!

Раздались аплодисменты, оркестр заиграл марш, четким шагом пошли к трибуне пионеры. И вдруг куда-то исчезли все преподаватели, председатели и представители, забылись должности, субординация и нудные репетиции. На трибуне были люди, вынесшие на своих плечах страшную войну, стали строгими лица пионеров, слезы выступили на глазах отцов и матерей, окруживших памятник и стоявших на трибуне. Слезы текли по медно-загорелому лицу Тофика.

— Товарищи! — сказал председатель горсовета, — Среди нас находится дорогой гость, сын полковника Аскерова, приехавший почтить память отца. — Председатель обнял Тофика за плечи. — Прежде чем мы откроем памятник, предоставляю слово Тофику Аскерову.

Тофик подошел к краю трибуны, облизнул пересохшие губы, потрогал микрофон.

— Братья и сестры, — тихо сказал он. — Я плохой говорью по-русскому... Но два-три слова говорью, от всей серса... Когда отес погибнул, я был совсем маленький- пасан. Мнэ много раз говорил, что он хороший человек был. Теперь я вижу это свой глазами. В прокляты война погибиули много отес, тоже хороши люди. Мы, дети их, должны помнить о наши отес и мать, которы приняли смерть, чтоб мы жил...

По мере того как Тофик говорил, голос его крепчал, и закончил он свое выступление звонким выкриком:

— Да здравствуй великий победа над фашизма! Аплодисменты он слушал, опустив голову. ...Сразу же после митинга Тофика окружили люди.

— Я вас прошу, — говорила ему пионервожатая из 1-й школы, — придите к нам в школу! Поговорите с ребятами об отце.

— Сколько дней вы у нас пробудете? — спрашивал молодой человек с фотоаппаратом. — И правда, что вы футболист?

— Нам нужно ехать, — тянул его за рукав представитель горсовета, тот, что разрешил музыку. — В шесть часов банкет.

— Я приду, — говорил Тофик пионервожатой. — Сделаем свиданий... Говори.

— Завтра вы сможете?

— Завтра не сможет, — ответил человек из горсовета. — Он едет на хлебозавод. Товарищи, не жмите, не жмите, дайте нам выйти!..

Он тянул за собой упирающегося Тофика, которого из всех окруживших его людей интересовала только белокожая и полная пионервожатая Марина. Большие мягкие груди ее касались его плеча и кружили голову.

— Завтра семь часов ночи я гостиница, приходи, — успел он сказать ей, прежде чем был усажен в машину.

На следующий день она нашла его, и они договорились, что завтра утром пойдут в школу на встречу с пионерами.

Утром он увидел ее из окна своего номера и, торопливо натянув пиджак, бросился к дверям. В коридоре он обнаружил, что забыл снять тапочки, одолженные у представителя горсовета, и надеть туфли. Чтобы не терять даром времени, он на ходу вытащил из кармана пиджака рожок, заскочил в номер, глянул в зеркало, достал из чемодана туфли, влез в них с помощью рожка, спрятал его в карман, еще раз посмотрел в зеркало, выставив вперед нижнюю челюсть — таким он себе нравился больше, — и побежал на улицу.

Всю дорогу, пока они шли в школу, Тофик рассказывал ей о себе.

— А правда, у вас в городе нефть течет по улицам? — спрашивала Марина, пытаясь пояснить вопрос жестами.

— Нэт, нэт! — возмущался Тофик. — В городе нэфт нет. Окраина нзфт. Город чиста. Сады.

Марина отвечала понимающей улыбкой.

— Балшой город. Красива, красива. — Тофик качал головой и причмокивал, чтобы убедить Марину. — Двасат, нет, трисат раз больше ваши город!

...В школе, после того, как стихли восторженные аплодисменты пионеров, Тофик сказал:

— Дэти, учичись. Мой отес отдал жизни, чтобы вы учились, стали образовани трудящи, строител коммунизма. Учичись, учичись и учичись...

Вечером он привел ее к гостинице.

— Мы мнэ не бойся, — говорил по дороге Тофик.

— А я не боюсь. Только ни к чему это.

— Ты хороши девушка, толко окошко надо лезыть, женщина ночи гостиница не разрешит.

— Э-эх, — вздохнула Марина, — горе с тобой. Гуляли бы на воздухе, так нет, в гостиницу потянуло!

— Зачем ходит по улиса? Злой глаза будут видет, злой язык говорит о тэбэ плохо.

— Вот о чем ты беспокоишься? Не хочешь, чтобы нас вместе видели?

— Как тэбя стыдно? — возмутился Тофик. — Ай-ай-ай! Я тебя лублу, а такой веш мнэ говоришь. — Он обнял ее за плечи.

Еще утром он присмотрел на первом этаже гостиницы окно, выходящее во двор, утром же отодвинул все шпингалеты, но теперь беспокоился, как бы кто-нибудь из гостиничных работников за это время не закрыл его снова. К счастью, все обошлось. Первым залез Тофик и протянул Марине руку.

— Может, не стоит? — заколебалась она. — Увидят, нелриятности будут.

— Прошу тэбя! — сдавленным от волнения голосом взмолился Тофик.

— Не проси. Не могу я, — Марина отошла от окна.

Тофик вылез к ней. Сделал еще одну попытку уговорить ее, но Марина оставалась непреклонной.

Тофик был уверен, что через дверь ее в гостиницу не пустят. Но, к его удивлению, их никто не остановил. «Позже одиннадцати не задерживайтесь», — лишь предупредила дежурная.

— Где у тебя свет? — спросила Марина, когда они вошли в номер.

— Свет не надо, с той стороны все видна.

— Я не люблю полумрак.

— Иди сюда, — позвал ее Тофик. Он стоял у кровати. Марина подошла и положила руки ему на плечи. Они поцеловались.

— Я задохнусь, пусти, — попросила Марина. Но он не отпускал. Они сели на кровать. — Пусти, — потребовала Марина.— Ты оглох, что ли?

Она попробовала оттолкнуть его. Но это только подхлестнуло Тофика, он опять поцеловал ее и сильно прижал к себе. Что-то сладко заныло у нее внутри, и обмякли ноги... Глаза уже привыкли к темноте, и теперь она хорошо видела его блестящее от пота лицо с закрытыми, как у покойника, глазами. Почувствовав ее взгляд, Тофик чуть приоткрыл один глаз. Взгляды их встретились. Он быстро сомкнул веки.

— Пусти, подлец! — Марина, собрав все силы, еще раз оттолкнула его, Тофик оказался на полу.

Марина встала с кровати и одернула юбку, Тофик плакал к что-то говорил по-азербайджански. Она фыркнула:

— Что ты воешь?

— Прокляты жизнь! — плакал Тофик.— Счасти нэту! Трисат два года, еще ни одна женщина не лубил. Другой в армии жизни видят, а я такой мест служил — за сто километр живой душа не был. Тепер тэбя лубил, ты бьешь...

Тут он уже не мог говорить. Марина подошла и села на пол рядом с ним.

— Ну, не плачь, ну, прошу. Я тоже «лублу» тебя. Она обняла его.

Давно прошли времена, когда невесту и ее приданое перевозили в дом жениха в многочисленных фаэтонах. На смену фаэтонам пришли вместительные автобусы, стремительные легковые, мощные грузовики. Набитые людьми, мчались они по улицам, оглашая их радостными криками, музыкой. Городские власти издали уже несколько указов, запрещающих столь шумные празднества, и милиция по мере возможности следила за выполнением этих указов. Но 9-я Хребтовая оставалась одной из немногих улиц города, где в любое время суток любители музыки могли дуть в кларнет и зурну, а те, у кого нет инструмента, кричать и свистеть, не рискуя вызвать неодобрение ее обитателей. Поэтому многие свадебные кортежи, как и только что проехавший, заворачивали на 9-ю Хребтовую по нескольку раз.

— Счастливые матери! — вздохнула Мансура, когда свадьба свернула за угол. — Видят итоги своей жизни. Я всю жизнь отдала детям, и что толку? Внуков своих так и не дождусь.

Мурад виновато молчал, выжидая момент, когда можно будет уйти, не обидев мать. Он уже давно стоял у ворот, раздумывая, куда идти, к ребятам, собравшимся у ларька, или к Мустафе, который читал газету на своем камне.

— Каждый день в городе свадьбы, — продолжала Мансура, — все женится: и бедные, и богатые, и красивые и хромые...

— Пусть придет день, когда и Мураду такую свадьбу справим! — провозгласила подошедшая к ним Сакина, жена миллионера. — Ай, Мустафа, хватит газеты читать, в доме столько работы!

— Мы как раз об этом говорили! — обрадовалась поддержке Мансура. — Говорю: давай женю, не хочет. Говорю: сам женись, только найди скромную девушку, не может.

— Э-з-эх, — вздохнула Сакина, — где они, эти скромные девушки? Прошли их времена. Ли, Мустафа' Пусть меня бог накажет, если я не разорву все эти газеты! Сколько можно их читать? Мустафа, не отрываясь от газеты, помахал рукой: сейчас иду.

— Не можешь сам, так не умерла же твоя мать — за два дня найду невесту! — продолжала Мансура.

— Хорошо, хорошо, мать, — сказал Мурад и, оставив женщин, пошел к Мустафе. Сел рядом, взял одну из газет.

— Махмуд десятый шекер-чурек ест, — сообщил Мустафа.— Опять с новым продавцом поспорил.

Мурад посмотрел в сторону ларька. У прилавка собралось человек десять.

— Как будто Сафарали и не сидел там, — сказал Мустафа.— Был человек и нету... А как твоя работа? Молодой 'инженер не подкапывается под тебя?

— Вроде бы нет. Работает. А что он может сделать? План даю, работаю как ишак. Образования нету? Зато опыт.

— Конечно, — сказал Мустафа. — Ты старый работник.

— Мустафа, клянусь всеми святыми, сожгу себя сейчас, если не бросишь эти газеты. Хватит издеваться!—скорчив страшную гримасу, закричала из окна Сакина. — Иди домой!

— Будь ты неладна! — проворчал Мустафа, поднимаясь. — На работе — Халилов, дома — она. Собачья, жизнь.

Мурад вернул ему газеты. Мустафа побрел во двор, а Мурад — на угол, к ребятам.

На месте Сафарали сидел новый продавец, Энвер, очкастый парень лет двадцати восьми из Кировабада. Первые несколько дней в свободное время он читал книги, но вскоре выяснилось, что Энвер бьется об заклад по любому поводу и на любых условиях. Это возбудило к нему интерес улицы, тем более что ларек за многие годы стал своеобразным уличным клубом и обходиться без него было очень трудно.

Чаще всего Энвер схлестывался с толстяком Махмудом, тоже любителем поспорить-. Сегодня выяснялся вопрос, сможет ли Махмуд за один час съесть двадцать шекер-чуреков, приторно сладких, жирных пышек, по размерам не уступающих ромовой бабе_; Запивать разрешалось чем угодно а а неограниченных количествах. Проигравший оплачивал расходы и ставил зрителям два ящика пива.

Махмуд приканчивал двенадцатый шекер-чурек, когда Мурад подошел к ларьку. Энвер сидел без очков и напряженно следил за каждым движением массивной челюсти Махмуда, который после очередного куска отпивал глоток пива. Зрители потягивали пиво прямо из бутылок и обменивались мнениями о ходе поединка. Они тоже заключили между собой пари, чтобы не оставаться без дела.

— Добрый вечер, — поздоровался Мурад, по очереди пожимая всем руки.

Гасан подмигнул и спросил его мнение об исходе спора. Мурад отпил пива из пододвинутой Энверем бутылки, глянул на Махмуда, на оставшиеся шекер-чуреки, на сидящих у стены рядом с дверью в ларек Адиля и Рамиза, еще раз посмотрел на сосредоточенно жующего Махмуда, подумал и уверенно сказал:

— Махмуд выиграет.

— Спорим! — сказал Энвер. — На одни ящик.

— Идет, — согласился Мурад.

Низенький Махмуд уперся локтями в прилавок и, уставившись своими красными рачьими глазами на баллон томатного сока, мерно жевал, сглатывал, пил.

— Хватит! — отказался Мурад.

— Давай со мной, — предложил Гасан.

Махмуд съел пятнадцать шекер-чуреков. Мурад отошел от ларька.

Он брел теми же улицами, по которым несколько дней назад провожали Тофика, задумчивый и незаметный в нарядной вечерней толпе.

На углу Торговой и Курганова его кто-то окликнул. Оглянувшись, он увидел на противоположной стороне улицы Джангира и Рену. Они махали ему. Мурад перешел улицу.

— Легок на помине! Вот такая статья будет о тебе на днях,— и Джангир широко развел руки, показывая размеры статьи. Мурад почтительно пожал протянутую Рекой руку.

— Я всем прожужжала уши о том дне. Обязательно приеду к вам еще раз!

Мурад радостно закивал головой.

—— Обязательно приеду. Вы не против?

— Что вы, что вы, — пробормотал Мурад. — Счастлив буду.

— Ну, тем более, — рассмеялась Рена. — До свидания, а то ты торопимся очень. Извините.

Мурад потоптался на месте, глядя им вслед, потом пошел в том же направлении. Он шел примерно метрах в десяти, то и дело останавливаясь, прячась за спины прохожих. Иногда Джангира и Рену останавливали знакомые, тогда Мурад переходил на другую сторону и смотрел на Рену оттуда. Наконец он увидел, как Джангир вошел в подъезд ее дома.

Следующие несколько дней ничего нового Мураду не принесли. Рева так и не приехала на буровую, а дома, не успевал он умыться и сесть за стол, начинала свою ежевечернюю обработку мать.

— Я говорю, есть счастливые матери! Сегодня встретила Баладжу-ханум, свояченицу Бегляра, сына сестры покойного Меджида, — говорила она и в этот вечер своим певучим голосом, глядя на край стола и разглаживая скатерть. — Не нарадуется на детей своих и внуков! Самого младшего сына и того женила, а последняя война уже началась, когда он в животе у нее был. Скоро еще один внук родится.

— У нас наршараб есть? — спросил Мурад.

— Есть, — ответила мать, поспешила к большому дубовому буфету и достала гранатовый экстракт.

— Меня никто не спрашивал? — спросил Мурад, когда мать снова подсела к столу.

— Нет. Я вот к чему все это говорю, сынок. Пора бы и тебе семьей обзавестись. Зарабатываешь хорошо, я тебе все, что нужно, приготовила, хоть сегодня свадьбу играй.

— Хорошо, мама, хорошо, даст бог, и я женюсь.

— Дай бог, дай бог, — поддерживала Мансура. — Но и сам ты должен стараться.

— Хорошо, мама. Я устал очень, дай отдохнуть.

— Отдыхай, сынок. Ты, слава богу, человек взрослый, сам все знаешь, но и родителей не грех послушать.

— Наш долг — слушать старших, — ответил Мурад так, как отвечал ей всю жизнь.

— Да и присмотреться надо к семье, к невесте. А пока присмотришься, еще два года пройдет... — продолжала Мансура.

— Прошли те времена, когда годами присматривались, — вдруг возразил Мурад и встал из-за стола. — Сейчас как понравились друг другу, сразу женятся.

— И разводятся! Невеста должна быть из хорошей семьи. Это главное. — Мансура принялась убирать со стола.

— А где Солмаз? — спросил Мурад.

— На дежурстве в больнице.

— Мне нравится одна девушка. Мансура отставила в сторону тарелки.

— Кто такая? Мурад замялся.

— Ты ее не знаешь. Она журналист, писатель.

— Уж не нашего ли Джангира знакомая?

Мурад мотнул головой. Наступило тягостное молчание.

— Хорошая девушка, — прервал тишину Мурад. — Ты не думай...

— А я и не думаю! Если девушка таскается в дом к холостому мужчине, то и думать нечего — все понятно, все как на ладони! Не ожидала я от тебя такого. А что скажут соседи, родственники? «Прежде чем он привел ее в дом, она путалась с Джангиром», — передразнила Мансура кого-то.

Мурад, растерянный, молчал.

— Знай, если ты приведешь эту в дом, я уйду. В одну дверь вы войдете, а в другую я выйду. Такого позора не перенесу!

Мурад быстро переоделся и под причитания матери выскочил во двор. Поздоровался с расположившимся за чаем на балконе второго этажа прокурором.

— Добрый вечер, дядя Ибрагим. Джангир дома?

— Дома, дома, поднимайся. Давно не видел тебя, не заходишь к нам. Мансуру вижу, Сабира вижу, Солмаз глаз радует, а тебя нет.

— Работаю, дядя Ибрагим. Сами понимаете, море...

Мурад протиснулся между перилами балкона и стулом Ибрагима и вошел в дверь прокурорской квартиры.

Джангир стукал на пишущей машинке. Увидев Мурада, он вскочил на ноги.

— Привет, привет! Какой ты молодец, что зашел! Садись сюда, здесь прохладно. Сколько дней тебя не было?

— Четыре. Как встретил вас на улице, с того дня сидел там. Штормовая.

— А Рена спрашивала о тебе. Что-то ей неясно из ваших нефтяных дел. — Джангир улыбнулся и хлопнул Мурада по плечу.— Арбуз, дыню, виноград — чего душа хочет?

— Честное слово, ничего. Только что ел. Я на минутку.

— Всегда ты так. Может, в нарды поиграем?

— Нет, нет, я... дело небольшое...

Джангир поднялся было за нардами, но снова сел. Мурад помялся.

— Джангир, ты мой брат, не обижайся на меня и будь откровенным.

— Конечно, конечно. Говори, не стесняйся.

— Не знаю даже, как сказать... Я тебя прошу, скажи мне правду: что между тобой и Реной есть?

Вопрос показался Джангиру оскорбительным. Черт возьми, до чего же он докатился, если эти люди считают возможным так безцеремонно лезть в его интимные дела! Он вырос с ними, никогда не давал им понять разницу в развитии, положении. Да, да, хватит закрывать на это глаза — и положении! Уж не думают ли они, что он будет выворачиваться перед ними наизнанку каждый раз, когда им заблагорассудится?

_ Есть вопросы, Мурад, на которые не отвечают даже родному брату, — сухо произнес он. И, только сказав это, Джангир пожалел о своих словах: он увидел такую боль в глазах Мурада, такую безысходную тоску, что бросился вдруг из одной крайности в другую:

_Пойми меня правильно, Мурад. - Мы с ней всего лишь друзья, клянусь тебе! Между нами ничего нет. Поверь мне! Мурад молчал. Наконец выдавил из себя:

— Я хочу жениться на ней. Потому спросил... Это сообщение было совсем неожиданным для Джангира, а кроме того, сулило уйму хлопот.

— Ты один можешь понять меня, Джангир. Ты человек образованный, прочитал столько книг. У тебя такие друзья, я видел... Я люблю ее и хочу на ней жениться. Мать считает ее испорченной девушкой, но ты же можешь подтвердить, что она не такая?

— Конечно, конечно, даже не сомневайся. — Джангир встал, прошелся по комнате. — Но ведь ты знаешь свою мать, Мурад. Послушается ли она меня? Уверен, что нет. И ее понять тоже можно. Разве о такой она мечтает невестке? Она хочет, чтобы ты женился на тихой, скромной девушке.

— Значит, ты тоже считаешь, что на ней нельзя жениться?

— Почему нельзя? Но только будет ли это... наилучшим решением вопроса. Мать твоя упрямый человек и никогда не даст согласия. И не забывай о соседях. Тебе придется уехать отсюда. Они до конца жизни будут говорить: «Женился на женщине,
которая ходила к Джангиру». Ты же сам знаешь!

— Да, да, мать тоже говорит...

— Пойми меня правильно. Я так не думаю. Но ведь нашим этого не втолкуешь! И потом учти, что она... встречалась до тебя.

— Встречалась?

— Ну конечно, — Джангир ухватился за спасительный довод.— И не с одним, наверное. Ей же двадцать пять лет! Она училась в институте, три года работает. Неужели ты думаешь, ей никто не нравился?

— А ты сам видел ее с кем-нибудь?

— Это неважно, видел или нет. Я сам не видел, но...

— А что, если я поговорю с ней? Узнаю у нее самой?

— Твое дело, конечно. Но я не советую. Твоя жена должна быть чиста, как вода.

— Ну ледно. спасибо тебе. — Мурад поднялся. — Пойду. До свидания.

— Подумай над моими словами, — сказал Джангир на прощание. — Я тебе добра желаю.

Проводив Мурада, Джангир бросился к телефону.

— Привет, это я, — сказал он, как только Репа ответила. — Страшное дело, слушай внимательно! Только что был у меня Мурад... Да, тот самый. И заявил, что хочет на тебе жениться.

— Не может быть!

— Оказывается, может. Я сделал все, что в моих силах: обвинил тебя во всех грехах. Но, кажется, не совсем переубедил. По-моему, он направился к тебе объясняться.

— Джаник, милый, что же делать? Только этого мне не хватало!

— Что, опять неприятности?

— Как обычно. Не пропущу, говорит, мне только про убийц очерков не хватало. Твержу ему, что Эйвазов хороший нефтяник, убийца совсем другой человек, убийство — это экспозиция, получается вроде раздвоения личности: на работе один человек, дома другой, и нужно это проанализировать... Нет, говорит, нечего валить все в один котел. Хороший нефтяник — пиши о его трудовых успехах, и ничего копаться в частной жизни. Вот в таком духе... А мне, значит, бежать сейчас из дому!

— Не думаю, чтобы он решился подняться к тебе. Главное, не выходи на улицу.

— И то хорошо! Хоть поработаю.

— Ты уж извини, втянул тебя в это знакомство...

— Ну, глупости какие! Я буду звонить тебе по ходу событий.

...Мурад шел быстро и минут через десять был у Рениного дома. Почти все окна светились. В подъезде он прочитал список жильцов. Но он ничем не помог ему: фамилии Рены Мурад не помнил. Он вышел на улицу, пересек мостовую и прислонился к стенке. Изредка из подъезда выходили люди, но Рены не было.

Часа через три Мурад вернулся домой. Еще во дворе он услышал крики матери.

— Бедная моя девочка! Сиротка беззащитная!— причитала окруженная соседками мать и била себя в грудь и по коленям.— Что теперь с тобой будет? Кто отплатит за такой позор? Если б жив был твой отец! В стороне стояли Мустафа, его сын Ариф и Сабир,

— В чем дело? — спросил Мурад.

— Успокойся, сынок, успокойся, — упрашивал Сабира Мустафа. — Вот пришел твой старший брат. Это его дело. Нужно будет, он и тебе скажет, что делать.

— В чем дело? — настойчиво повторил Мурад.

Сабир поднял глаза, в них были презрение и жалость. Никогда еще он не смотрел так на Мурада.

— Что случилось? — спросил Мурад еще раз. Сабир молчал.

— Тофик приехал, — сказал Джангир, тронул за плечо Мустафу и пошел к двери.

Милиционер и Ариф последовали за ним. Удалился следивший за событиями с балкона прокурор Ибрагим, замолчали и вышли во двор женщины. Мурад ничего не мог понять. Впервые в жизни он был полностью поглощен своими чувствами, и ничего больше не воспринимала его разламывающаяся от боли голова.

— Он привез с собой жену, — пояснила наконец Мансура.— ! Опозорил мою бедную девочку! Зачем я послушалась тебя, разве он пара ей, этот бездельник?

— Посмотрим; что он сейчас скажет, — презрительно скривил губы Сабир. — Как будет дружка оправдывать.

— Не может быть! — едва вымолвил Мурад.

— Хватит! — крикнул Сабир. — Двадцать лет я терплю твои глупости. Сосватать Солмаз за этого подонка! Только такой дурак, как ты, мог это придумать.

— Где Солмаз? — спросил Мурад.

— Я отправила ее к тетке, — отвечала Мансура.

— Бедная!

— Бедная?! Да она рада этому! Понимаешь? Рада! — кричал взбешенный Сабир. — Теперь понимаешь, что ты хотел с ней сделать?

— Разве я заставлял ее? — растерялся Мурад.

— Хватит! Все! Мама, выйди, пожалуйста, в другую комнату... Говори, что ты собираешься делать?

— Не волнуйся, не волнуйся. Что-нибудь придумаем. Надо поговорить с ним.

Сабир сжал кулаки.

— О чем с ним говорить?! Ты понимаешь, что ты городишь?! Всю жизнь ты болтал мне о чести и достоинстве, почему же ты сейчас забыл .о них?

— Я знаю, что сделаю, — неуверенно сказал Мурад. — Не тебе указывать. Все, что нужно, будет сделано. Не лезь... Ты учись. А это мое дело.

Мурад надел кепку. У двери его догнала обеспокоенная Мансура.

— Куда ты идешь? Не делай меня несчастной...

— Не волнуйся, вам. Я не туда иду. В другое место.

На улице он встретил прокурора Ибрагима. Тот был в форме.

— Не наделай глупостей, Мурад, предостерег прокурор —- Времена сейчас такие, что помочь не смогу. Мурад молча кивнул.

— Но какой все-таки мерзавец! Сколько лет дружили, хлеб-соль делили... Сколько ты ему хорошего сделал, а он… Убить его мало.

Мурад опять кивнул. Они попрощались. Прокурор долго смотрел вслед и сочувственно качал головой.

— Будь осторожен! — крикнул он вдогонку.

Мурад шел куда глаза глядят, подальше от дома, от матери и брата, от Тофика и прокурора. Он спустился к морю, потом ходил под окнами Рены, поднялся в Кировский парк и долго сидел там на каменных ступенях и смотрел вниз на городские огня. Это была самая высокая точка города. Выше — был только памятник Кирову. Из расположившегося под ним ресторана «Дружба» доносилась музыка, выходили подвыпившие люди. Кто-то окликнул Мурада.

— Эй, чего сидишь, идем с нами!

А еще раньше, неподалеку от Рениного дома, он встретил Васифа, своего помбурилыцика.

— Ты чего здесь сидишь?— спросил Васиф. — Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось. Просто жду товарища. Но Васиф не поверил.

— Ты должен мне все сказать! Ты меня еще не знаешь! Для тебя я все сделаю! — И долго не отставал от Мурада, предлагая свою помощь. Он был слегка пьян.

Поздно ночью, когда все спали, Мурад вернулся на 9-ю Хребтовую. Крадучись, подошел к окну Тофика. Сквозь щели прикрытых ставен пробивался свет. Мурад тихо постучал. Свет потух, и ставня чуть приоткрылась. Пока глаза Тофика не привыкли к темноте, в комнате царила тишина. Наконец Мурад услышал ответный стук. Приблизив лицо к стеклу, он разглядел Тофика, который тоже прижимался к стеклу и делал ему знаки подойти к двери.

В коридоре было темно. Зато в комнате опять горел свет. В углу стоял потрепанный чемодан Тофика. Другой, раскрытый, лежал на столе, и полная женщина с белым, как сахар, лицом вытаскивала из него белье. Увидев Мурада, она покраснела и торопливо закрыла чемодан. Она была высокой, круглолицей, красивой.

Мурад повернулся к Тофику, который стоял у двери и, заметно волнуясь, наблюдал за ним.

— Ты что не здороваешься? — спросил Мурад. — Или язык там оставил в залог за нее? .

— Здравствуй, здравствуй, — радостно бросился к нему Тофик. — Извини, совсем растерялся. Марина, это Мурад, Мурад! Помнишь, я много, много говорил.

— Помню, конечно, — улыбнулась Марина. — Добро пожаловать!

— Садись, прошу тебя, — Тофик пододвинул Мураду стул, знаком показал жене, что следует убрать со стола, и щелкнул себя по шее: неплохо бы выпить. Марина суетливо захлопотала. Это был первый гость в ее семье.

— Ты что-то осунулся, — сказал Тофик, присмотревшись ж Мураду. — Стряслось что-нибудь?

— Почему

— Что? Я тебя прошу, не скрывай от меня.

— Длинная история. Лучше о себе расскажи. Что ты сделал со мной? Как мне теперь выпутаться?

— Прости меня, — с жаром начал Тофик. — Я знаю, как виноват перед тобой. Весь вечер Марина мне говорила: «Выйдем погуляем». А я не могу, стыдно! Убить меня мало! Но ты должен понять. Ты не знаешь, что такое любовь! Я обо всем забыл! Мы жизнь прожили, думали — живем, а оказывается, жизнь мимо проходит!

— Знаю, — сказал Мурад.

— Тем более. Я вижу, и у тебя что-то произошло за это время,— продолжал Тофик, внимательно посматривая на Мурада.— Потом обязательно расскажешь мне. Марина, — он перешел на русский язык и жесты, — румка там, хлеб, каструл.

— Я не буду есть, — сказал Мурад.

— Не обижай меня! Так о чем я говорил? Да, ты должен понять меня как друг.

— Я понимаю. Тофик разлил вино.

— Марина, иди.

— Я не пью, — Марина подсела к столу. Тофик погладил ее плечо. Она покраснела и улыбнулась Мураду, он улыбнулся ей в ответ.

— Выпьем за нашу дружбу! — предложил Тофик.

— Выпьем за эту девушку, — возразил Мурад!

— Он за тебя говорит, — объяснил Тофик Марине. Все трое пригубили рюмки и поставили их на стол.

— Как быть? — спросил Мурад

Тофик встал и заходил по комнате.

— С Сабиром не знаю, что делать. Убивается, — пожаловался Myрад.

— Для меня главное — твоя дружба. Ты можешь меня убить, но важно, что ты понял меня, — сказал Тофик. — А с Сабиром что-нибудь придумаем. Как Солмаз?

— Я не видел ее. Мать говорит, что обрадовалась.

— Да?! — Тофик остановился. — А что ей горевать? Я ей не пара! Она и раньше со мной не очень считалась.

— Почему ты так говоришь? — возразил Мурад. — Разве она не ждала тебя четыре года? Ты опозорил ее...

— Правильно, правильно, глупости я говорю. — Тофик сел за стол. — Почему мы не пьем? Марина, пей. Вот кто меня любит, — он обнял ее, — душу за меня отдаст!

— Мне надо идти, — сказал Мурад, — Что же делать?

— А я уж придумал! Еще там пришло мне в голову. — Тофик помолчал немного, прикидывая, как бы получше выразиться. — Наказать ты меня должен! Я никогда не пойду на то, чтобы на твою честь легло пятно. Тебя же тоже жалко! Надо, чтобы все увидели, что ты постоял за свою честь, и поэтому сделаем так: ты ударишь меня куда-нибудь в такое место, чтобы для жизни было не опасно.

— Куда это? — недоумевающе спросил Мурад.

— В ногу! Ты хороший работник, коллектив вступится за тебя. Тебе дадут год-полтора, не больше. А может, даже условно. Все будут довольны. Сабир успокоится. И дело с концом! Ну как?

— Не знаю. А вдруг не попаду в ногу?

— Попадешь, это не трудно! А когда все будет в порядке, никто и пикнуть не посмеет — все как положено... Это мой самый хороший друг, — повернулся к Марине Тофик. — Надо это провернуть поскорее, — продолжал он. — Как бы Сабир не опередил тебя. — Тофик опять обнял Марину. — Собираемся поехать с ней на Гейгель .Там у меня родственники, пусть познакомятся.

— Как бы не догадались, что мы сговорились.

— А как догадаются?

— Почему я вдруг в ногу ударил? Думаешь, не поймут? Сабир первый поймет!

— Ну, а что делать? Другого выхода нет! Ты же не хочешь меня убить?

— Нет, конечно. Но это тоже не дело.

— А что ты сам можешь предложить? Я уже десять дней голову ломаю!

— А если тебе уехать отсюда? Поезжай к ней жить.

— Слушай, будь умным: если б я мог там остаться, я бы сразу остался. Думаешь, у меня нога лишняя?.. Твоя добросовестность тебя когда-нибудь погубит. Я же и тебе, и себе добра хочу.

— Не могу я.

— Ты мне голову не морочь! — разозлился Тофик. — Так и скажи, что убить меня решил!

— Убить не хочу, но театр тоже устраивать не буду, — довольно твердо сказал Мурад.

— Ах, вот оно что! Так бы и говорил с самого начала. Ни запомните и ты, и твой брат, я не Сафарали, меня не так-то, легко отправить на тот свет!

Мурад встал.

— Убит мнэ хочет, — сообщил Тофик Мерине, когда госта, пошел к двери. Марина не поняла. — Эй, ты! — сказал Тофик. догнав Мурада у двери. — Не будь дураком, послушайся меня.

Мурад молча вышел на улицу. Почему-то было темно, хотя, обычно ночные фонари горели до утра. Мурад огляделся. Никого не было. И все же он не решился сразу перейти улицу и пошел вдоль стены, чтобы сделать это на следующем углу. Через несколько шагов он увидел в воротах своего двора человека.

— Мурад? — спросил человек.

Мурад по голосу узнал Мустафу и перешел улицу. Они постояли молча, покурили.

— Сон не приходит, — пожаловался Мустафа. — Ну, что говорит этот подлец?

Мурад махнул рукой.

— За Сабиром следи, — сказал Мустафа.

— До свидания, — попрощался Мурад и, оставив Мустафу у ворот, пошел домой...

На следующий день Мурад сидел у сапожной лавки Давуда. Было восемь часов вечера, и, как всегда в это время, все были на улице. Давуд, высунув язык, резал подметки. Остро заточенный кусок пилы-ножовки с приятным треском преодолевал сопротивление кожи. Гасан и Махмуд были тут же. Остальные собрались у ларька покойного Сафарали.

Гасан жаловался на милицию:

— В неделю три раза вызывают! То к одному, то к другому. Говорят, ты сделал! Спрашиваю: почему? Ты их не любил, говорят, твоих рук дело. Туда таскают, сюда таскают, жизни нет...

— А как же! — сказал Давуд, откусывая нитку. — Работа такая. Не было бы виноватых, невиновных не хватали бы.

— Теперь что же, где б шалгамца ни убили, хоть в Америке, меня таскать будут?

— С них тоже требуют, — продолжал развивать свою мысль Давуд, не обращая внимания на последний вопрос Гасана. — Мое дело — сапоги шить, их — людей ловить. Каждый человек свое дело делает.

— Кого нужно, не ловят, — сказал Гасан.

— Почему не ловят?— спокойно возразил Давуд, — Мустафа говорит, восемьдесят процентов преступников ловят. Мало?

— А моя вина в чем? Теперь уже и пошутить, выходит, над ними нельзя

— А если сам в милицию приходишь, это облегчает твою участь? — спросил Мурад.

— Не знаю, — Давуд сочувственно посмотрел на него.

— Разве это справедливо? — вмешался в разговор Махмуд.— Из-за какой-то падали человек должен в тюрьму садиться, :— он показал на Мурада.

— Он еще терпеливый, — сказал Гасан. — Я б еще вчера этому подлецу кишки выпустил. Мурад виновато опустил голову.

— Не слушай их, Мурад,— сказал Давуд, — Сделанного не поправишь. Что изменится, если ты его убьешь? И сестра несчастной останется, и твоя жизнь пропадет. Время все залечит, все перемелется.

— Вот он, — перебил Махмуд. — И не один.

В конце квартала появились Тофик и Марина. Мурад почувствовал, как дрожь охватила все его тело, и руки, и ноги, и голову.

— Возьми себя в руки, — сказал Гасан. — Справедливость на твоей стороне.

Тофика сразу увидели все, кто сидел на улице, и тотчас же он, его жена и Мурад стали центром всеобщего внимания.

Супруги приближались к сапожной лавке.

Мурад неподвижно сидел на месте. «Что-то надо сделать,— говорил он себе. — Сейчас сделать. Иначе — позор на всю жизнь. Что-то... Что-то... Чем?» Давуд вырезал последнюю подметку и отложил кусок ножовки в сторону. «Вот чем!..»

Озноб прекратился, но вместо него пришло ощущение, что невозможно даже пошевелить ногами, Как в снах детства, когда кто-то невидимый и страшный гнался за ним, а он не мог сделать ни одного шага.

Тофик здоровался со всеми, мимо кого проходил.

— Добрый вечер, — ответил ему один Давуд. Супруги стремительно удалялись. Гасан и Махмуд укоризненно смотрели на Мурада. Мурад встал наконец.

— Эй! — крикнул он. Тофик остановился. — Иди сюда,— сказал Мурад. — Нужно поговорить.

— Если тебе нужно, иди сам, — возразил Тофик и сунул руку в карман.

— Иди сюда, — повторил Мурад. Нож Давуда был в его левой руке. Он подумал, что следует - переложить его в правую, но чего-то ждал.

— Он не пойдет! — крикнула по-русски Марина. Как только Мурад окликнул Тофика, она сделала шаг вперед и заслонила мужа.

Мурад переложил нож в правую руку и пожалел — кисть не сжималась,

— Чего ты хочешь от него? — продолжала кричать Марина.

Она пошла на Мурада. Тофик пытался удержать ее, но она оттолкнула его и вплотную подошла к Мураду. Тофик стал позади.

— Чего ты хочешь от него?

— Не твой дело, — сказал Мурад. — Ты женщин.

— Мое! — крикнула она ему в лицо. — Бандит! Мурад отстранил ее, но она изловчилась и схватила запястье его правой руки.

— Пускай! — крикнул он и дернулся в сторону.

Одной рукой она тянула Мурада за ворот рубашки, а другой старалась не выпустить правую руку.

— Пускай, — уговаривал Мурад, радуясь в то же время ее вмешательству. — Убери свою бабу! — крикнул он Тофику.

— Что я могу сделать?

Тофик дернул Марину за руку, нож получил свободу. Марина вцепилась в рубашку Мурада и начала трясти его, Тофик оттаскивал ее от Мурада, но и вдвоем она не могли справиться с ней. Тогда Тофик обхватил жену за талию и попытался резким движением оторвать от Мурада. Голову он сунул ей под мышку и, улучшив момент, прохрипел:

— Не будь дураком, бей! Прошу тебя!

Он развернулся так, чтобы Мураду поудобнее было ударить. Мощное тело жены прикрывало его голову, плечи, оставляя открытыми только ноги.

— Бей, — просил он Мурада, — будь человеком!

Мурад вернулся на 9-ю Хребтовую под утро. На углу его поджидали Мишоппа и Мустафа. Он молча подсел к ним. Мустафа вытащил из кобуры свой завтрак и, пока Мурад ел, говорил:— Халилов хотел наряд прислать, но я сказал, что сам тебя приведу.

Он вопросительно посмотрел на Мурада. Мурад утвердительно кивнул головой.

— Пошли, — сказал ом, кончив есть.

— Домой не зайдешь разве? — спросил Мустафа.

— Пет.

Они пошли, Мишопаа последовал за ними. Он приблизился к Мураду и просительно замычал — старый оптимист все еще не терял надежды найти пассажира. Неожиданно Мурад согласился. Мишоппа зашел вперед, подождал, пока Мурад ухватится за полу его пиджака, победно загудел, и все трое понеслись по безлюдным предрассветным улицам.