|
Сафа Керимов Дорога в рай Copyright – Сафа Керимов Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав. - …В рай нас везут! И в самом деле - после призывного пункта, где они провели последние три недели, где не было даже воды, а вскоре выяснилось, что даже повар болен желтухой, невероятная чистота в салоне самолета, ряды кресел с белоснежными подголовниками, аккуратные стюардессы в фирменных костюмчиках, - всё это казалось чем- то нереальным, неземным. А когда стали разносить лимонад в пластмассовых стаканчиках, кто- то не удержался и весело крикнул: - В рай нас везут! Подносы со стаканчиками быстро опустели, - и только Яков, когда к нему наклонилась высокая стюардесса, не взял стаканчика, и спросил: - А кроме лимонада – ничего нет? Может, просто воды?.. - Вы не любите лимонада? …Давным- давно, много лет назад, Яков прибежал с улицы, запыхаясь после футбола; в спешке перепутал стоявшие рядом в холодильнике бутылки, и вместо лимонада хлебнул столового уксуса. Нетерпеливое утоление жажды обернулось ужасающим вкусом во рту, отчаянным отплёвыванием и слезами, которые, что было уже совсем обидно, ничем не помогли. …Стюардесса ещё раз качнулась на высоких каблуках, затем молча поставила на столик перед Яковом стаканчик, и изящно пошла дальше между рядами кресел. Яков знал, видел, что это лимонад, - но ничего не мог с собой поделать. Но очень хотелось пить, - и он заставил себя взять стаканчик, и одним духом опрокинул в себя его содержимое. Оказалось не так противно, как ожидалось. И спустя минуту Яков, с удивлением почувствовал, что быстро засыпает. Веки слипались; руки и ноги налились чугунной, неподъемной тяжестью. Яков посмотрел вокруг засыпающими глазами, и увидел, что все уже спят; заснули, кто как сидел, в самых неудобных позах. Сон стремительно нёсся и внутри него самого, сковывая, замораживая всё на своём пути. Яков успел увидеть, как в салон вошли и стали у входа стюардессы, разносившие лимонад, и два офицера. Они, не сходя с места, быстро оглядели спящих, и офицеры кивнули друг другу: всё в порядке. Яков всё понял, успел подумать: «Сволочи…», и сон окончательно сломал его. * * * Душа моя долго блуждала в темноте… * * * …Отчаянный, оглушающий, срывающийся на визг крик: - Подъём! Подъём!Подъём! Яков, по привычке, хотел ещё пару минут после сна полежать с закрытыми глазами, - чтобы, как он говорил себе, душа вернулась на место, - но его резко и больно толкнули в плечо, и крикнули в самое ухо: - Бегом! Только он вскочил на ноги, как кровать с грохотом подпрыгнула и уехала в нишу в стене. - Смотри – успел! - злорадно сказали за спиной. Яков даже не успел обернуться посмотреть, кто это сказал. Он только судорожно натягивал штаны, куртку, высокие ботинки. Он присел на корточки, одним движением подтянул шнуровку, и кинулся бежать. Он бежал изо всех сил, как если бы от этого зависела чья- то жизнь. Его ноги знали, что нужно добежать до плоской асфальтовой площадки с клацающим названием «плац», и занять своё место во втором ряду, третьим справа. И вот – подравнялись, втянули животы, скособочили направо подбородки, замерли, перестали дышать. К строю подошел, чуть подпрыгивая, очень немолодой прапорщик, оглядел всех хмуро, и прохрипел давно сорванным голосом: - В строю – не дышать! Яков чуть повернул голову в сторону прапорщика, и чуть было не вскрикнул от ужаса: у стоявшего перед строем злобного человечка были глаза цвета вороненого металла,- будто в них вставили кусочки густо закрашенного стекла!.. Яков осторожно, не поворачивая головы, посмотрел на соседа слева, - и увидел краешек точно такого же, стального цвета, глаза... Яков забылся, и в ужасе закрутил головой, - вокруг были одни стального цвета глаза! …Господи!.. что они с нами сделали?! - А вот и первый кандидат, - почти радостно сказал прапорщик, кивнув в сторону Якова. - Головами крутим в строю, как …кони! Так вашу… И тут же прапорщик вздрогнул, как и все остальные, от дикого, оглушающего крика: - Отставить! Все замерли, вытянулись ещё больше, и перестали дышать. К строю шел, поблескивая зеркально надраенными сапогами и поскрипывая ремнями, старший офицер. - Вы что себе позволяете?! - с угрозой сказал он прапорщику.- Вы разве не знаете, что в армии уже полвека не употребляют нецензурных выражений? - Виноват! - преданно глядя в глаза начальству, сказал прапорщик. - Не повторится! - Учтите! - отчеканил офицер, и, довольный показательным уроком, зашагал прочь с идеально прямой спиной. Как только он отошёл от стоя на безопасное расстояние, прапорщик с белым от злости лицом прошипел: - Ну, воины, так вашу и так, кое- кто сегодня в наряде со мной плакать будет! Вы, первые трое с фланга! И этот …где он? - прапорщик покрутил головой, выискивая Якова. Вот чёрт бешенный, подумал Яков. Ведь найдёт же сейчас!.. Но тут стоявший перед ним широкоплечий солдат незаметно качнулся влево, прикрывая Якова, и Яков качнулся за ним, - и прапорщик не нашёл его. - Да ладно, - небрежно сказал прапорщик, - там найдется. А теперь- налево, до клуба на лекцию – шагом марш! * * * «Лекцию» в клубе читал сам Отец-командир. Яков даже из дальних рядов разглядел его страшный, тяжёлый взгляд исподлобья - вернейший признак дурного характера. Отец-командир говорил негромко, с длинными внушительными паузами, и его низкий голос в сочетании с тяжёлым взглядом переворачивал всё внутри у каждого сидевшего в зале. - …Вы знаете, - взгляд исподлобья и большая пауза, - что служить вам всего три месяца. За это время порядочная женщина даже родить не может. А мы вас не только родим, но и вырастим и воспитаем как воинов! - Пауза и взгляд. - И вы почувствуете гордость за самих себя. Прежде всего, хочу предупредить «писателей» - в письмах никаких упоминаний о службе! И все письма нужно отправлять только через почтовый ящик у клуба. Из внешнего мира - никаких известий в течение всей службы! Если что - мы сами поставим вас в известность. …Пишите письма, с тоской подумал Яков… - Ещё раз предупреждаю вас, воины, - будьте бдительны! Вы спросите: а кого бояться? Врагов- то нет? А я на это отвечу: зачем же тогда нас содержит страна?! - Пораженный такой логикой, народ безмолвствовал. - Поэтому, - бодро закончил своё выступление Отец-командир, - будьте бдительны, мои воины! Всё, обедать. * * * …На столах уже ждали заранее наполненные кастрюли с едой, которую Яков терпеть не мог: огромные, истекающие жиром блины в кастрюле побольше, и красная, крупными зернами, скорее всего, омулёвая, икра, - в другой. Резкий рыбный запах пропитал всё вокруг, и бил в ноздри Якову из кастрюли, стоявшей перед ним. - Икра и блины - оборона страны! - бодро проскандировал старший по столу Старый воин с редкостного ярко- рыжего цвета волосами. - Ты, небрежно, по- барски, бросил он Якову, - слетай-ка на кухню мне за хорошей ложкой, мне по сроку службы не положено алюминиевой ложкой есть. - А почему бы тебе самому не сходить за ложкой? - простодушно спросил Яков. Старый воин изумился такой наглости, потом медленно поднялся и угрожающе навис над сидевшим Яковом. - Ты что, юноша?! - сказал он. - С ума съехал? Пойдём-ка со мной! Как только они прошли за высокую перегородку, отделяющую обеденный зал от кухни, Старый воин тут же ударил Яков кулаком в лицо и одновременно пнул сапогом ниже пояса. Яков резко отшатнулся, но губы его были основательно разбиты. Старый воин встряхнул молодецки плечами и махнул руками у самого носа Якова, изображая, по- видимому, боксёрскую стойку. Яков увидел, что сейчас его ударят ещё раз, и когда левое плечо Старого воина приподнялось перед ударом, пружинисто шагнул вперёд и в сторону, и коротко и быстро ударил Старого воина точно в середину подбородка. У того, как и следовало ожидать, отбросило голову назад, и от неожиданности он допустил непростительную ошибку- опустил руки. Якову оставалось ещё раз или два ударить его в голову и отправить в нокаут, но он в последний момент попридержал руку, и только оттолкнул от себя противника. И тут тяжёлые ботинки…проклятые ботинки с высокой шнуровкой, к которым Яков ещё не успел привыкнуть, скользнули по влажному полу, и Яков упал на колени и ударился об каменный пол с такой силой, что на мгновенье отнялись ноги. И тут же получил страшный удар поварской «колотушкой», - дубиной почти в человеческий рост, которой повара давят в котле картошку, приготовляя пюре, - получил точно повыше затылка, за левым ухом, - с такой силой, что только и успел подумать: А я - то тебя пожалел!- и потерял сознание. * * * Яков почувствовал, что его подняли за плечи и прислонили к стене. Ноги были как ватные; каждое движение отдавалось режущей болью в коленях. Но хуже всего было голове. - В дежурку, - коротко сказал прапорщик, вглядевшись Якову в лицу. - Да мы, - заплетающимся языком сказал Яков, - мы сами разберёмся… - Он плотно сжал губы, потому что во рту оказалось столько крови, что она могла вылиться наружу. Пристрелю, подумал он. Пристрелю рыжего, если что мне покалечил. - Знаю, - сказал прапорщик, - как вы сами. Заступите вместе в караул ,получите оружие- и тут же друг друга перестреляете. Видали. Шагом марш в дежурку, там переночуешь. А утром- к командиру. Из комнатки, где за множеством телефонов сидел дежурный по части, Якова провели в холодную, узкую как щель каморку, где с трудом уместилась кровать с грязным, донельзя засаленным матрацем. Дверь за ним со скрежетом захлопнулась, и он остался один в полной темноте и холоде. Он осторожно, стараясь не беспокоить колени, сел на кровать, а потом осторожно лёг на бок и закрыл глаза. Яков пролежал так, наверное, с час, но так и не смог уснуть, - нервы были как натянутые до предела и готовые порваться струны. Он вздрагивал и настораживался каждый раз, когда в дежурку кто- нибудь входил или звенел один из телефонов. В очередной раз из полусна его вырвал приглушенный дверью голос дежурного по части, который недовольно кому- то выговаривал: - Иди, иди.…Завтра поговорите. Яков быстро в темноте быстро встал, готовый ко всему. - Я только отдам и уйду, просяще сказали знакомым голосом, и Яков с облегчением перевёл дыхание - это был Друг. - Давай по- быстрому, - недовольным голосом разрешил дежурный, и железная дверь, издав отвратительный скрежет, распахнулась. Яков заслонился от яркого света, ударившего по глазам. - Здорово! - быстро сказал Друг. - Я тебе два одеяла принес. Есть хочешь? Яков покачал головой, с удовольствием вслушиваясь в его бодрый голос. - Мы тут тебе сигарет собрали… - Я же не курю, - сказал Яков, и вдруг почувствовал, как растрогался. Он быстро опустил голову, чтобы Друг не увидел, как у него увлажнились глаза. - Ты не печалься, - сказал Друг. - Главное – выспись. - Завтра знаешь у тебя какой день будет?.. * * * …Толстый ковёр, - такой красивый и дорогой, что на него страшно было ступать тяжёлыми коваными ботинками, - скрадывал все звуки в помещении, и это только усиливало чувство опасности, которое, в конце концов, перешло в обычный страх, - когда Яков увидел в дальнем конце кабинета сидевшего за огромным столом моложавого мужчину с красиво уложенными на ровный пробор каштанового цвета волосами. Волосы, скорее всего, были крашенными, потому что аккуратно подстриженные усы были намного светлее. Мужчина с крашеными усами был «второй командир» - Отец- воспитатель. Как только Яков вошёл в его кабинет, он привычным движением перевернул исписанной стороной вниз лист, на котором только что делал какие- то пометки, закрутил колпачок длинной красивой ручки с широким пером и убрал её во внутренний карман кителя, потом чуть тронул, поправляя, края плотных манжет, - всё это скользящими, точными движениями. И только после всего этого заглянул в самые глаза Якову своими серо- стальными глазами. После короткой паузы он усмехнулся, и размеренно сказал: - На вас поступило сразу…восемь заявлений. - Он снова едва заметно усмехнулся. - Все - с одинаковым текстом…Судя по ним, вы вчера, в течение одного дня, всех этих… заявителей унизили, оскорбили и подвергли избиению. Что вы можете сказать по этому поводу? Поражённый Яков в ответ только пожал плечами. - А я вам вот что скажу. Ваше счастье, что жалобы написаны на моё имя, а не на Отца- командира. Сегодня вам объявят выговор перед строем, и на этом всё. Предупреждаю- следущий выговор – это ещё три месяца службы. Причем не в такой части. Вот эти жалобы на тебя будут лежать в моём сейфе до последнего дня твоей службы, Получишь, когда поедешь домой. Или же, когда поедешь в тюрьму… Вообще- то, за двадцать лет моей службы первый случай, когда в первый же день службы сворачивают челюсть старослужащему. - Яков отчётливо услышал в голосе Отца- воспитателя что- то очень похожее на восхищение.- Всё, - кругом, марш! Выскочив от Отца- воспитателя, Яков, вместо того, чтобы побыстрее исчезнуть из здания штаба, еще секунду переводил дыхание, воостанавливая свой до конца разрушенный дух. Это мгновение его и погубило – распахнулась дверь кабинета напротив, в коридор выглянул сам Отец-командир и коротко бросил ему: - Зайди. Яков мысленно обругал самого себя, но деваться было уже некуда, и, расправив плечи, он шагнул кабинет и доложил по полной форме о своём прибытии. - Герой, - сказал Отец. - Что, уже жаловаться бегаешь. - Нет, - сказал дрогнувшим от обиды голосом Яков. - Он сам меня вызывал. - Небось, отпуск предлагал? Или ещё что?.. Ты- то сам знаешь, где тебе отпуск светит? - Ничего мне не предлагали. И я не просил- не так воспитан. - А как ты воспитан, хотел бы я знать?! Устроил драку в первый же день службы! Якову было нечего сказать, и он опустил голову. Отец-командир ещё с минуту разглядывал его повинную голову, а потом, приняв для себя решение, достал из стола заранее заготовленные новенькие погоны с золотыми сержантскими лычками и небрежно перебросил их через стол Якову. - Доложишь командиру роты, что тебе присвоено звание сержанта; оклад и прочее- от сегодняшнего числа. Молодец, что в обиду себя не дал…Но за следующее нарушение я лично оторву тебе голову. Всё, вон отсюда. У Якова в голове всё перепуталось. Он схватил со стола погоны, и быстро, почти бегом, выскочил из кабинета. Конечно, это было грубейшим нарушением Правил, - но он уже плохо соображал, что делает, потому очень сильно разболелалась голова и место за ухом, куда он получил дубиной, и он направился в санчасть. * * * Кроме Якова, врача дожидались ещё несколько человек, и ему пришлось простоять около часа, чтобы попасть к врачу. От нечего делать он достал из кармана новенькие погоны с сержантскими лычками и под изумлёнными взглядами прикрепил за удобные скобки снизу к плечам своей куртки. Приём больных вместо врача вёл какой- то сержант. На лычках его куртки были тонкие золоченые змейки над чашей. Халат, что ли, надел бы, недовольно подумал Яков. Сержант заметил его взгляд и заорал ему в лицо: - Кто такой?! …И здесь! - подумал Яков, вытянулся и доложил по форме. - А- а, - сказал сержант, - вот ты какой. - Звонил мне дежурный по части ночью, чтобы я пришёл тебя посмотрел. Ну что, не умер? - Не умер. - И даже уже сержант! Отец- воспитатель подарил? - Нет, командир. - В рубашке родился! Я тебя уже десять дней жду. Ты знаешь, что ты – моя замена? Мы же коллеги. - Коллеги? - напряг память Яков, но нашёл там одну серую пустоту. - Не помню… - сказал он растерянно. - Не могу вспомнить… - Ещё бы, - почти весело сказал сержант. - Лимонад пил? - Наверное… - А та вещь память отбивает начисто. Я, правда, до него столько спиртного выпил, что меня от сладкого просто вывернуло, по всему самолёту потом убирали. - Так я - врач? - Отец-командир сказал, что у тебя даже очень хороший диплом имеется. - Чёрт, - сказал Яков, - ничего не помню… - И вчера ещё досталось, - сказал сержант. - Сядь- ка поближе к свету, посмотрю. Где? Яков осторожно прикоснулся к шее около левого уха. Сержант недовольно прищурился и кивком показал Якову, чтобы он открыл рот. Яков совсем близко увидел корявые, не очень чистые сильные пальцы, в которых был зажат шпатель. - Чем ударили? Только не рассказывай, что поскользнулся и упал. - Поварской «колотушкой». - Ух, ты!.. Говорю же - в рубашке родился. Я таких издалека вижу. Твое счастье - ничего не сломалось. На будущее:колотушка всегда стоит в углу, как к поварам заходишь. Во рту кровь есть? - Кровоточит. - Значит так, - сказал сержант. - Принимаю решение. Кладу тебя в санчасть. Лечу. Заодно стажирую. И уезжаю домой! Откручвай свои «кухонные ножи», - кивнул он на скрещенные сабли в петличках Якова, - и прикручивай «тёщу за утренним кофе». - Ион точно таким же жестом, как недавно Отец-командир перекинул Якову через стол погоны, перекинул ему двух золоченых змеёк над чашей. - Сейчас- ешь, вымойся в моём душе, и спать! Спать! - подумал Яков, - спать, спать!.. - Во сколько подъём? - осторожно спросил он. - Когда скажу. Не беспокойся - у меня не заспишься. * * * После горячего душа и завтрака Яков упал как мёртвый в дальней комнате санчасти, и заснул как убитый. Он бы спал очень долго, чтобы хоть немного восстановиться после последних сумасшедших дней, если бы глубокой ночью не включился яркий слепящий свет, и не раздался голос сержанта: - Пошли! Яков кое- как оделся, плохо соображая со сна, и качаясь, пошел за сержантом. У дверей в процедурный кабинет он увидел двоих: кого- то Старого воина и совсем ещё мальчишку с повязкой дневального на рукаве. - Что случилось? - спросил Яков, не переставая зевать. - Слепой, что ли? - грубо сказал ему сержант. Яков посмотрел вниз, и увидел, что у дневального на штанине чуть ниже колена расплывается, как чернила на промокащке, тёмное пятно крови. Сержант презрительно сощурился и сказал дневальному сквозь зубы: - Что, уродец, - споткнулся? Вперёд выдвинулся Старый воин: - Ногу тут, понимаешь, подставил… - Понимаю, - махнул рукой сержант. - У меня у самого вон рубцы остались навсегда. Что, дневальный, бледнеем?.. Проходи в перервязочную, а то уже на пол капаешь. Ты, - сказал он Якову, - уложи его на стол и работай. Вон там - перевязка, там - инструменты. Яков быстро вымыл руки короткой жёсткой щёточкой и заодно умылся со сна. Он поискал перчатки, - но очевидно, ими здесь не пользовались. Яков разрезал снизу и почти до пояса штанину на дневальном, - снять брюки уже было невозможно, потому что они пропиталась кровью, и прилипли к ноге. Отвернув ткань, Яков увидел старую, сильно запущенную гематому, по которой совсем недавно от нечего делать ударили носком тяжёлого кованого ботинка. - Ты не смотри, - сказал он лежавшему навзничь мальчишке- дневальному. Мальчишка послушался, и мужественно, без звука, перенес все манипуляции, пока Яков промывал рану. Как только рана очистилась от гноя и крови, Яков сказал дневальному: - Смотри мне в глаза. Внимательно! Работать было невероятно трудно - мешал этот проклятый, просто непроницаемый стальной цвет глаз. Но вот, наконец, Яков смог почувствовать, как в него переходит, перетекается исходящая от мальчишки тяжёлая волна боли. Когда Якову удалось сделать этот поток сильным и постоянным, мальчишка задышал спокойнее и перестал бояться. Яков тремя пальцами левой руки, - безымянным, средним и указательным, - осторожно, не касаясь, повел у самой раны. Он краем глаза заметил, что в дверях, прислонившись к косяку, стоит сержант и внимательно наблюдает за его работой. Яков вдруг, будто что- то прорвалось внутри, вспомнил все слова Наговора от ран, и тихо, чуть слышно, начал произносить их, чувсвуя, как совсем близко от кончиков его пальцев пульсирует боль. Но уже почувствовал, какая сила приходит в его пальцы, и уверенно понял, что всё получится. Очень быстро боль сошла на нет, и Яков принялся за саму рану. - Потихоньку, - сказал Яков. - Потихоньку. И не бойся. Сердце у тебя прекрасное, все вытянет. - И с радостью увидел, как рана понемногу затягивается, отторгая ненужное. Промокнуть бы салфеткой, подумал Яков. И тут же увидел корявые пальцы сержанта, и в них - пинцет с медицинской салфеткой, которой сержант очень умело обработал рану. Когда рана, наконец, затянулась в нежно- розовый рубец, Яков остановился, чтобы перевести дыхание. Кончики его пальцев просто горели. - Всё, - сказал сержант дневальному, - свободен. Бегом в роту. - Может, - подал голос Яков, - ему пару дней в тапочках походить, а то в ботинках натрёт снова… Сержант посмотрел на него исподлобья так, что Яков сразу же замолчал. Сержант заорал в лицо лежавшему навзничь мальчишке: - Бегом отсюда! - Ещё секунду, - быстро сказал Яков. Он сложил ладони и сказал то, что должен был сказать: - Благодарим Тебя за доброту и помощь, и не покинет нас твоя милость. Всё, теперь иди. Сержант и Яков остались одни, и сержант хотел что- то сказать, но у него лишь в судороге кривились губы. Он мог сорваться в любой момент, и Яков коснулся рукава его куртки, и мирно спросил: - Я что- то не так сделал? - Я…тебя…Думаешь, я сам не знаю, что после такой раны надо ещё неделю просто не ходить? А ты знаешь, что завтра же, если открыется, что он был в медпункте, этот Старый воин уедет куда- нибудь в подземные войска?! И мы с тобой - за ним? А ему, дураку, всего неделю осталось служить; он и так как сумасшедший…И ещё запомни - так ты лечить больше не будешь. - Почему? - забеспокоился Яков. - Я что- то не так сделал? - Потому что Его нет и быть не может! - убеждённо сказал сержант. Он перевёл дыхание и, кажется, успокоился. - А лечишь ты,- сказал он уже спокойнее, - потрясающе, мне даже не снилось. А о Нём – забудь, и больше не вспоминай. Особенно- здесь. Яков хотел возразить, но понял, что сейчас может начаться долгий бесполезный разговор, - и промолчал. - Пойду, - сказал сержант, - закрою за этими. А ты тут приберись, и иди спать. Яков, прибираясь в перевязочной, чувствовал, что засыпает с открытыми глазами. Он тихо гордился собой: в самый нужный момент он смог вспомнить, - и без единой ошибки! - почти забытые слова Наговора от ран, которые когда- то очень давно, помогала вызубрить бабушка…. Бабушка, подумал Яков. Бабушка?.. Да, да…Тёплые мягкие руки…ласковый голос…брошка с зелёным и вокруг белыми камешками…пирог на день рождения… Все, подумал Яков, засыпаю. Сил моих больше нет. Хватит на сегодня. Он уже почти заснул, - без мыслей, без чувств, смертельно усталый, - когда в комнату вошел, не зажигая света, сержант, и сел на табуретку у входа. Яков хотел встать, но сержант махнул рукой: лежи. - Я только хотел сказать, что ты и вправду здорово работаешь. - Спасибо, - сказал Яков. - А ты вовремя помог. Я только подумал, а ты - тут же... - Да что там я…Я же дома только начал учиться, остальное уже здесь нахватался. Потом девчонку мою убили, а виноватых так и не нашли. Я и ушел добровольцем. - Сержант посмотрел в тёмное окно, и Якову показалось, что у него прекрасные, полные печали глаза. Но когда сержант снова повернулся к нему, Яков понял, что обманулся в темноте. - Зато, - сказал сержант, и Яков услышал в его голосе настоящую гордость, я тут двоих из этих трёх сволочей, которые мою девчонку замучили, нашёл. - Неужели- они тоже здесь?! - Нет, конечно. Я их через справочную систему нашел. Здесь знаешь какая система! Армейская! Надо только уметь подключаться к ней. Ну, за три месяца службы хоть чему научишься! Я через медицинский терминал полстраны задействовал, но всё- таки нашёл. И третьего найду, когда домой вернусь! …Яков стремительно засыпал. Он пытался до наступления сна вспомнить что- то очень важное для себя. Но натыкался лишь на обрывки, осколки непонятных ощущений: какие- то морщинистые и в тоже время очень мягкие, добрые руки, маленькие, искрящиеся камешки, что- то очень вкусное…Бред какой- то, подумал он, и заснул. * * * В пять тридцать утра Яков подпрыгнул в постели от дикого крика: - Подъём!!! Нет, подумал Яков, не суждено мне выспаться. - Чтобы через три минуты был перед медпунктом,- сказал сержант. Пойдём в столовую, покажу, как готовность к завтраку проверяют. - …Первым делом,- сказал сержант,- проверяешь посуду.- Сержант выдернул из высокой стопки самую нижнюю тарелку. Тарелки, естественно, посыпались на пол, но не разбились, потому что были из очень толстой пластмассы. Сержант достал из кармана белоснежный платочек. - Вот таким платочком вытираешь тарелку с обеих сторон. И по жирному следу на моём платочке понимаем, что посуда вымыта плохо! На- р- ряд! - заорал он во весь голос. Скользя мокрыми ботинками по влажному, только что вымытому полу, к сержанту со всех ног прибежали четверо солдат, дежуривших по моечному отделению. Они были грязными как черти, в старых кителях с закатанными выше локтей рукавами, с распаренными от горячей воды руками, с осунувшимися от бессонной ночи лицами, с пожелтевшей от усталости кожей на совсем ещё детских, гладких, не знавших бритвы щеках… - Юноши, - сказал сержант, угрожающе разглядывая их исподлобья «командирским» взглядом, - вам светит тяжелое будущее, если через двадцать минут посуда не будет идеально вымыта. А чтобы не забыли… - сержант нахлобучил как шапку глубокую тарелку на голову одного из дежурных и ударил сверху своим железным кулаком, - только брызгами разлетелись голубые осколки. Дежурный, на голове которого разбили тарелку, чуть не упал от удара, но устоял, но сделал дурацкое лицо, показывая, что ему тоже смешно. - Исчезли, - сказал сержант. И наряд, подскальзываясь на влажном полу, разбежался. Для сержанта уже был накрыт отдельный стол для завтрака. Вместо обычных тарелок стояли фарфоровые, с рисунком. Не было на столе и блинов- только лишь тонко нарезанные и аккуратно сложенные пластинки белого и чёрного хлеба, масло на блюдце, - не пайка, а хороший солидный кусок, и сахар в сахарнице, а не уже в чае. И чай был в фарфоровых, а не в железных кружках. Как мало человеку надо, подумал Яков. Он начал было мазать на хлеб масло, но почувствовал на себе чей- то взгляд. Из окна моечного отделения, куда относили грязную посуду, на него уставились дежурные, и среди них- тот, на голове которого только что разбили толстую тарелку. Якову стало стыдно, стыдно, - и он положил сой кусок хлеба с маслом обратно на тарелку. - Что?.. - спросил сержант. - Челюсть болит, - соврал Яков. - Не могу есть. - Смотри, сейчас поедем в госпиталь на целый день- там никто кормить не будет. Раз не хочешь есть- беги в парк, скажи, чтобы «санитарка» наша выезжала. * * * Яков откуда- то знал, что когда он откроет дверь с табличкой" Дежурный по парку", то должен будет сделать два шага вперёд, закрыть ладонью лоб по Правилам, и доложить о себе. Он быстро и сильно распахнул дверь, стремительно вошел, но вместо дежурного застал врасплох трёх Старых воинов, с увлечением играющих в карты. Тот, который сдавал, одним мгновенным движением смёл карты в предусмотрительно отодвинутый ящик стола, и все трое разом вскочили. Было видно, что все они здорово перепугались: игра в карты была серьёзным Правил. Раздававший карты, - он испугался больше всех, - когда увидел, что перед ним всего лишь только что призвавшийся солдат, молча отстегнул с пояса ремень с тяжёлой бляхой и принялся наматывать его на кулак. Яков чуть повернулся, чтобы удобнее было схватить табуретку. Неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы не включилась селекторная связь и не раздался грубый голос сержанта: - Ну где вы там, картёжники, так вашу?! Включить быстро изображение! - один из Старых воинов перекинул тумблер на пульте дежурного, и на маленьком экране появилось лицо сержанта, - как всегда, перекошенное от злости и нетерпения. - Где там мой стажёр?! - Этот, что ли? - деланно- равнодушно сказал Старый воин, незаметно застёгивая ремень. - Ты где застрял? - крикнул сержант Якову. - Что, эти картёжники не шевелятся? Ну- ка, сдвинься, чтобы я их видел! Ну- ка, любители красивой жизни, - упор лёжа принять! - и все, кроме Якова, не «приняли», а просто обрушились вниз и замерли на вытянутых руках, не отрывая глаз от экрана. - Отжимаемся, пока не упадем! Делай – раз! Лучше бы мы подрались, подумал Яков… Дверь расханулась, и вошёл дежурный по парку. - Что такое? - спросил он. - Что происходит? - Здравия желаю, - сказал с экрана сержант. - Сам не могу понять! Включил вот связь, и чуть с ума не сошел: стажер стоит, старые отжимаются… - Просто решили позаниматься, - сказал один из Старых воинов, поднимаясь с пола. - Ну- ну, - недоверчиво сказал офицер. - А то я про этого новенького уже слышал. И уже сержант!.. - удивился он, когда разглядел погоны Якова. - И как это люди успевают, - сказал Старый воин. - Поделился бы. Нужно будет встретиться, побеседовать… - Конечно, - сказал Яков. - И встретимся, и побеседуем… * * * - …Когда, помню, первый раз приехали в госпиталь, - предавался воспоминаниям сержант, удобно устроившись на носилках, установленных в кабине "санитарки", - я тоже был стажёром. Тогдашний сержант выбросил одного с больными и сказал: "Крутись, как хочешь. " - Яков молча внимал. - Ты тоже не с неба свалился. Вот этого друга, - он кивнул на странного юношу, который всю дорогу задумчиво рассматривал собственный указательный палец, - сводишь, как понимаешь, к неврологу. И дождись, чтобы врач при тебе своей рукой написал заключение! И посматривай, чтобы никуда этот идиотик не потерялся. Потом зайдёшь в кожное отделение, заберешь там одного нашего, а то залежался. В тринадцать ноль- ноль - выезжаем; я буду ждать вас здесь, в машине. За придурком присматривай! - закончил "инструктаж" сержант и повернулся на другой бок, поудобне устраиваясь спать. На проходной госпиталя Якова остановил незнакомый врач. - Новенький? - спросил он. - Да. - Вопросы? - Не знаю, где какие отделения. - Вон в тех зданиях, вниз по дорожке. А там - по табличкам. - Спасибо, - сказал Яков, и тут же спохватился: а где же мой идиотик?! …Юноша, продолжая всё так же задумчиво рассматривать свой указательный палец, скорым шагом удалялся в неизвестном направлении, и был уже достаточно далеко. Яков заорал во весь голос: - Стоять! - и длинными прыжками понёсся за юношей, и не думавшем останавливаться. Яков догнал его, и с разбегу вцепился в рукав куртки и дёрнул к себе. Юноша остановился и поднял на него бессмысленные, пустые глаза. Якову стало не по себе от этого взгляда, и он выпустил рукав, и как можно спокойнее сказал: - Пойдём- ка, братец, со мной. * * * - ...Дважды два? - быстро спросил врач. - Четыре, - ответил юноша. - А семью восемь? - Пятьдесят семь…пятьдесят восемь? - А как ты объяснишь пословицу "Иголку в стоге сена не утаишь"? Юноша подумал и снова уставился на свой палец. - На меня, - сказал врач. - На меня смотри. Подними глаза! Что- не можешь объяснить? Так и скажи: не могу. - Не могу, - послушно сказал юноша. - Хорошо- о, - довольно протянул врач. - Садись поближе, коллега, - сказал он Якову. Вот таблетки твоему больному. Положишь в медпункт на недельку, а потом – в роту. - Да вы что?! - тихо крикнул юноша. - Меня …лечить надо! По вечерам всё как в тумане! Я же перестреляю всех. - Ну, хорошо, - спокойно сказал врач. - Пойдёшь сейчас со своим сержантом, погуляете по госпиталю, и перед отъездом ещё раз зайдёте ко мне. Зовите следующих. В кожно- венерологическом отделении Яков и юноша застали только одного дневального - все были на обеде. Порядок в помещении был просто идеальный - всё сверкало и искрилось, натёртое до блеска. Но Яков, брезгливый от рождения, помнил, где он находится, и старался ни к чему не притрагиваться. …Дверь в отделение распахнулась и в помещение очень быстро, но без толкотни вбежали воины в больничной одежде, и так же быстро выстроились в две шеренги, и замерли. Начальство идет, понял Яков, и тоже подтянулся. В отделение вошёл маленький как гном человечек. Он тоже был в больничной паре, но чем- то резко отличался от всех. Яков присмотрелся и понял: на нём была новенькая, отлично выглаженная больничная пара, на ногах сверкали отполированные больничные тапочки из мягкой кожи, а на шее поблёскивала золотая цепочка витиеватой вязки, - что было запрещено Правилами. Местный Старый воин, понял Яков. Покручивая на указательном пальце цепочку с ключами, гном орлиным взглядом окинул строй. Впечатление было не из приятных: глаза оказались чёрно- синего цвета; он был из подводного флота. Дверь одной из палат приоткрылась, и уже сильно проголодавшийся Яков ощутил забытый запах свежерастопленного сливочного масла. В глубине палаты он успел увидеть электроплитку, на которой стояла сковородка. Дежуривший у плиты больной доложил гному: - Уважаемый Старый воин! Вашу вырезку забыли из столовой взять. …Что тут началось! Кого- то, не сходя с места, уже вовсю молотили кулаками, остальные в ужасе кинулись врассыпную по палатам. Небольшая группа, человек в семь, кинулась вон из отделения, - очевидно, в столовую за вырезкой. Через минуту всё успокоилось, и на сковородке мирно зашипела вырезка. - Уроды, - сквозь зубы процедил гном.- Сегодня никто не спит! С вытекающими отсюда последствиями, подумал Яков. К нему, неслышно ступая шикарными тапочками, подкатился Старый воин. Он быстро оглядел Якова, благосклонно улыбнулся, и сказал: - Наше уважение медицине. Какие проблемы, сержант? - Больного забрать. - А, бегает тут один сероглазенький. Эй, дневальный! Приготовить больного к выписке, пока мы с сержантом обедаем! - он по- приятельски взял Якова под руку. - Спасибо, - сказал Яков, незаметно освобождая руку. - Я уже обедал. - Да не бойся ты! Повар у меня из столовой. Я и сам не из этого отделения, лежал в травматологии, мне ногу на лодке сломали. А сюда взяли, потому что порядок навожу как надо. - Вижу. - Одна только проблема - скоро увольняться, а замены найти не могу. Может, пойдешь? Кулаки вон какие. - Я же больной. - Не проблема. Подумай. А то понравился ты мне…Слушай, а спирта у вас нет? Я здесь всё могу, только спирта нет, все давно выпито, на несколько лет вперёд. Посмотри, ладно? - Вон твой красавец идёт, - Яков увидел, что к ним как на пожар бежит юноша со стальными глазами, со свежим кровоподтёком от хорошего удара с левой стороны лица. - Наконец- то! - радостно сказал юноша, подбегая к Якову. - Ты - наш новый врач? Ну, наконец- то! А то всё жду- жду,…Пойдём, родной ты мой! Всё, в часть? - Надо ещё к неврологу зайти, и потом - в часть. - Скорее бы, - выдохнул юноша. * * * …- Проветрились? - спросил невролог. - Начнём с начала? Ну, на что жалуемся? - сказал он идиотику. - Не знаю даже, - ответил тот вдруг таким ясным и отчётливым голосом, что Яков вздрогнул от неожиданности. - Всё вроде в порядке. - Что же ты, сержант, - с еле заметной усмешкой сказал врач Якову, - здоровых людей ко мне возишь?.. - Яков только пожал плечами. - Ладно уж…Ты, здоровый больной, подожди за дверью, пока мы посоветуемся с твоим врачом. А ты, сержант, не бойся, никуда он не убежит. Он теперь сам за тобой бегать будет. Вы в каком отделении были? - В кожном. - Тем более…Пока этот "больной" за дверью, я тебе вот что скажу. Посмотрел я его данные по информационной системе, - оказывается, просто уникальный человек. Из потомственных крестьян, представляешь? Их же совсем не осталось, зачем только призывают, берегли бы лучше…Отдай его мне, а? У него серьёзные нарушения в результате непрекращающихся стрессов; во что это может вылиться у людей при оружии, - сам понимаешь…А у нас подсобное хозяйство, целый двор, а заниматься некому. Пожалей парня, отдай мне. - Ох, попадёт мне за этого "парня"; просто чувствую, как попадёт…Хорошо, - неожиданно даже для самого себя принял окончательное решение Яков. - Будь по- вашему. - Молодец, сержант! Это правильное решение. После визита к неврологу его бы просто замучили бы идевательствами. Зови. - И, когда юноша вошёл в кабинет, сказал: - Мы тут, юноша, решили с твоим сержантом оставить тебя в госпитале. Юноша зло посмотрел на Якова: ну и сволочь же ты! - и стал громко возмущаться: - Почему это? Я же не жалуюсь! Всё у меня в порядке. Я в часть хочу! - Успокойся, - сказал врач. - И скажи спасибо своему врачу: он рекомендовал тебя как крупного специалиста по сельскому хозяйству. Будешь работать у нас, на подсобном хозяйстве. И жить там же, в домике. В отделение будешь приходить вечером, и только ко мне. Юноша быстро сообразил, что к чему, принял смиренный вид и кротко сказал: - Вы - врачи, вам и виднее. - Вот и молодец. Вот, сержант, тебе выписка на него. Зовите следующих. Когда они вышли из кабинета врача, юноша с изменившимся лицом пожал руку Якова и сказал: - Спасибо тебе…а то Старые совсем замучили…Ты - единственный из молодых, кто в обиду себя не дал. - Конечно, - сказал Яков. - Голова вон болит и челюсть почти не шевелится… - Спасибо, - сказал Яков. - Я не забуду. - Пришлёшь поросёнка, - пошутил Яков. - Договорились, - ответил юноша. - Я не забуду! - Договорились, - улыбнулся Яков. Юноша тоже улыбнулся. Но улыбка у него получилась вымученная, слабая, - как у людей, перенёсших тяжелую болезнь и только начавших выздоравливать или переживших тяжелые времена, которые, как бы в это не верилось, наконец- то закончились. * * * …Поздно вечером, когда Яков уже засыпал, к нему в комнатку вошёл сержант и очень тихо сказал: - Лежи тихо и слушай... Вообще- то тебе не полагается об этом знать. Но раз ты мой стажёр…Сегодня ночью, в четыре часа, будет тревога. Потом ты вместе с машинами уедешь на тренировочный марш. Дня на два, не меньше. Оденешь под низ моё шерстяное белье, а то околеешь в кузове, там хоть и коробка закрытая, отопления нет. К половине четвёртого появись незаметно в гараже; если что - скажешь, что пришёл с проверкой, будет тебе ещё один плюс. Яков взглянул на часы и украдкой вздохнул - на сон оставалось меньше пяти часов. Вздохнув, он закрыл глаза и мгновенно уснул. Из тёмной ямы сна его выдернул сержант: - Проснись! Вставай, вставай! Ну, вставай, черт здоровый! Яков сел в постели и, с трудом ворочая со сна языком, сказал: - Что…уже время? - Я, я уезжаю! - На марш ты едешь? - Какой марш! Кончились марши! Все - я домой поехал! До- мой! Только звонили, сказали, чтобы бежал на КПП. Представляешь – увезут, посадят на самолет, глотнешь лимонаду, - и проснешься дома! - Я бы, наверное, всё отдал, чтобы узнать, кто меня дома ждёт. Сержант враз, на глазах, сник, и негромко сказал: - Главное – чтобы было, кому ждать… Проклятый мой язык, обругал себяЯков. Испортил человеку такой праздник. - …Ладно, - сказал, наконец, сержант. - Давай прощаться. Смотри тут!.. И вот ещё что, - он уже стоял в дверях, и Яков вдруг понял, что они никогда больше не увидятся, - дай- ка я тебе пожму руку на прощанье. Яков протянул руку, и сержант схватил его ладонь своими железными пальцами. Яков почувствовал, что у сержанта в ладони какой- то посторонний твёрдый предмет, и хотел выдернуть руку, но сержант, видимо, уже ожидая подобную реакцию, держал очень крепко, показывая глазами: забери, что у меня в руке. Яков смог заставить себя незаметно взять из ладони сержанта что- то очень плоское и твердое, и, не глядя, убрать это в карман. - Прощай, - сказал сержант. - Прощай, - сказал Яков. - Может, хотя бы до КПП провожу? - Нельзя!.. Прощай. Яков запер за сержантом дверь, - и понял, что остался один на один со всеми проблемами, и что только он один в ответе за здоровье каждого, кто служит в этой части. Он прошёл в кабинет врача, включил настольную лампу, опустив штатив насколько можно ниже, чтобы не привлекать внимания снаружи. Он достал из кармана то, что передал ему сержант. Это оказалась изготовленная неизвестным умельцем электронная карточка- ключ к аппарату справочно- аналитической системы, который стоял тут же, на столе перед Яковым. Настоящая карточка, судя по надписи на передней панели, находился у дежурного по части, - "на случай чрезвычайных обстоятельств". На обратной стороне самодельной карточки неровным почерком было написано: "Подключаться только с 00.40 до 00.58 ! Код входа 3- 39- ИР- 14." Яков взглянул на часы: было уже 00.45.Он, не раздумывая, вложил карточку в гнездо и нажатием большого пальца отправил её в машину. Как только карточка исчезла, засветился экран и внутри машины заработали какие- то моторчики. Очевидно, из- за того, что карточка была всё- таки самодельная, изображение то и дело прыгало, но Якову и этого было достваточно. Он, не дыша, набрал код, потом – свои солдатские данные… На экране, подгоняя друг друга, стали появляться строчка за строчкой данные его персольнальной карточки, - с именами, адресами, номерами телефонов его родителей, друзей, жены... Время! - вдруг спохватился Яков. До 00.58 оставалось меньше двух минут. Яков остановил машину и нажал кнопку возврата ключа. Кнопка не сработала, и Яков в секунду покрылся холодным потом. Он с силой, но безрезультатно, несколько раз нажал на кнопку возврата, потом с размаху ударил кулаком по приборной доске и обругал страшными словами и этот аппарат, и его изобретателей. Оскорбленная машина выбросила сразу две карточки и тут же отключилась. Яков с облегчением вздохнул, и спрятал во внутренний карман куртки свою карточку- ключ. А на второй, хорошего качества карточке он увидел убористо напечатанный текст: "Терминал справочно- аналитической системы, установленный в медчасти войсковой части №№…,объявляет выговор пользователю за грубое оскорбление нецензурными выражениями и действием по отношению к терминалу, установленному там же". Яков засмеялся так, что у него брызнули слёзы. Все, сказал он самому себе. Хватит на сегодня. Господи- отец, мать, жена!.. Хоть чьё- то лицо вспомнить!.. …За несколько секунд до звонка будильника ему приснилась мама. Он с замершим сердцем почувсвовал, что мама гладит его по голове, и поднял глаза, чтобы рассмотреть её лицо, Но глазам из- за постоянного недосыпания было очень больно, как если бы под веки попал песок. Яков изо всех сил пытался вглядеться в родные черты, но от этого боль только усиливалась, а разглядеть никак не удавалось…В конце концов, боль стала такой невыносимой, что из- под век брызнули слезы, и он понял, что так и не сможет ничего разглядеть, и в отчаянии крикнул, позвал без голоса: "Мама! Мама!" - и проснулся на мокрой от слёз подушке. * * * В окнах штаба, несмотря на ночное время, горел свет. Судя по окнам, на месте были и Отец-командир, и Отец- воспитатель. Яков предусмотрительно обошёл здание по дальней дорожке, и по похрустывающему снегу зашагал в гараж. Было морзно, но шерстяное бельё под формой отлично грело. Надо будет так одеваться и госпиталь, решил Яков. В гараже тоже не спали – загружали в машины тёмно- зелёные термосы с чаем, коробки с консервами, с хлебом. Яков хотел разузнать, куда и надолго ли они едут, но никто толком ничего не знал, и ему посоветовали сходить в бокс, где стоит командирский вездеход, и спросить у командирского водителя, который всегда всё знает. В боксе было чисто, сухо итепло. Водителя Яков не застал, но зато с удовольствием походил около командирского вездехода. Это была новая модификация армейских вездеходов, сильная и красивая машина. Яков обошёл вездеход, тихо восхищаясь человеческим умением создавать прекрасные вещи, остановился перед машиной и незаметно погладил её по передней фаре за эту мощь и красоту. Он услышал, как открылась дверь в бокс и кто- то вошёл. Якову из- за машины не было видно, кто это, но он тут же узнал голос Отца- командира. - …И чтобы почувствовали, что это такое! Но людей не клади.- У Якова при этих словах тревожно сжалось сердце, но он не хотел быть в роли подслушивающего; он вышел из- за машины и сделал шаг вперёд, - навстречу Отцу- командиру и ещё какому- то незнакомому офицеру. - Ты что сделаешь?! - грозно спросил Отец-командир. - Я на проверке, - спокойно ответил Яков. - Бегом отсюда! - крикнул на него офицер. Командир чуть заметно улыбнулся и сказал: - Ты, майор, поосторожнее с этим сержантом - он челюсти знаешь, как сворачивает? - Майор, не зная, как надо реагировать на слова командира, осторожно улыбнулся. - Молодец, сержант, что не спишь как некоторые, - сказал командир. - Дома выспитесь. Смотри, сержант, там, на марше, будет твой "товарищ" с которым вы в столовой подрались, - чтобы никаких выяснений! Посажу обоих. И главное, смотри, чтобы люди не обморозились. – Командир неожиданно стремительно повернулся и пошёл к выходу, а майор, всё ещё продолжавший осторожно улыбаться, спохватился, смешно подпрыгнул на месте и быстро засеменил, догоняя командира. Пронесло, подумал Яков. Неожиданно в кабине вездехода кто- то зашевелился, и Яков прыгнул к машине, дернул за ручку и распахнул дверцу. На переднем сиденьи, поджав ноги, лежал командирский водитель. - Ушли? - шёпотом спросил он. - У- ух ты- ы…Марианна, вылезай. Из совсем узкого прохода между передними и задними сиденьями на свет появилось совсем юное существо с сильно растрёпанной причёской и блестящими, быстрыми глазками. - Как же ты поедешь? - сказал Яков водителю. - Отец-командир с вами не поедет; только проводит - и в город, домой. - А её? - За заднее сиденье, в багажник. На обратном пути завезу в поселок, здесь по дороге. - И как ты не боишься? - Боюсь, и ещё как. Душа только горит; пожар, понимаешь, души… Как это он хорошо, подумал Яков, - "пожар души"… - Ты на построение не опоздаешь? - сказал водитель. - Обычно перед парком на инструктаж собирают перед выездом. - А когда тревога будет? - Какая тревога, все и так уже знают… Яков успел вовремя: как только он встал в строй, перед ними появился тот самый офицер, который был в боксе с командиром. Он оказался начальником штаба. Он объявил, кто в какой машине едет. Яков, как назло, оказался в одной машине со своим рыжим недругом, но тот демонстративно держался так, будто и не замечал Якова. Яков пристроился на лавочке в закрытом кузове одной машин, и как только колонна выехала за ворота части, тут же задремал чутким, нервным сном. Стоило машине остановиться или начать тормозить, как он тут же просыпался. Так и запомнился ему этот поход: в коротких перерывах между тяжелым, нервным сном, в коротких внезапных остановках, когда не можешь понять, проснулся ты или ещё спишь, и всё происходит во сне. …Душа моя долго блуждала в темноте… В кузове стоял большие термоса с чаем, и винтовые затяжки их крышек со временем, видимо, ослабли. Очень скоро после отъезда из части пол в кузове покрылся грязной ледяной кашицей, от которой и ботинки, и шерстяные носки Якова быстро промокли насквозь. У водителей же на ногах оказались специальные ботинки с водонепроницаемым прорезиненным верхом, к тому же они менялись каждые два- три часа, а за рулем, в водительской кабине, где ехали офицеры, было сухо и тепло. Яков старался не обращать внимания на холод, но, в конце концов, его стало знобить. Он понял, что дальше тянуть нельзя, и с трудом стянул с ног высокие, тяжёлые от впитанной влаги, ботинки. Он снял и мокрые носки, а потом достал из своей сумки два перевязочных пакета, обтёр насухо ноги, хорошенько растёр их, аккуратно перевязал, и снова, правда, с трудом, запихнул ноги в ботинки. Получилось не очень удобно, но зато сухо и тепло. Яков подумал, что со стороны, наверное, это выглядит уморительно, - но когда огляделся, понял, что никому до него нет дела: все спали. Тогда и он тоже забылся. Яков как- то очень вяло обрадовался, когда машина снова остановилась, и объявили, наконец- то, привал. Он выпрыгнул из кузова на снег, и помог развести костёр и разогреть чай и консервы. Он старался двигаться как можно больше, потому что очень замёрз. Видимо, он потерял много сил, потому что очень хотелось есть. Как только согрелись косервы, он начал есть, и съел так много, как, наверное, никогда в жизни. Он отламывал большие куски замерзшего хлеба, ел отвратительный паштет из какой- то рыбы, грыз сахар- рафинад и запивал его чуть тёплым чаем. Больше всего хотелось сахара - чистого, белого, сладкого. Но голод так и не думал проходить. - А где тушёнка? - спросил один из водителей. - Была же, я помню. Сам грузил. Водитель поднялся в кузов машины, и через секунду оттуда лицом в снег вылетел рыжий. В одной руке он держал открытую банку мясной тушёнки, а в другой- ложку. Вслед за ним на снег выпрыгнулводитель, потрясая тяжёлым вещмешком, плотно набитом консервами. - Ах ты сволочь, - сказал он. - Жалобы на врача писать - так помогите, братва; а у своих воровать еду так ничего?!- он с такой силой ударил рыжего тяжёлым мешком с консервами, что того смело как ветром. Он хотел ударить его ещё раз, сверху, но тут из- за машины вышел один из офицеров. - Что тут такое? - строго спросил он. - Греемся, - сказал Яков. - А, медицина. Больных нет? - Больных нет. - Посматривай тут, всё- таки сержант… Только офицер отошел, водитель сказал рыжему: - Доставай, сволочь, консервы, и вскрывай их быстро! И чтобы всем раздал, пока мы тут тебя не убили. - Тише ты, - сказали водителю. - А то он и на тебя напишет. - Пусть только попробует! За воровство знаешь, что ему Отец сделает?.. Рыжий, то и дело хватаясь за левое плечо, по которому досталось мешком с консервами, открывал одну банку за другой. - Мясо! - сказал водитель. - Два месяца не видел. Рыжий только успевал открывать банки, сглатывая слюну. - Ну, чего смотришь? - бросил ему водитель, который ударил его. - Возьми свою банку и пошёл отсюда. - Яков увидел, как каким отвратительно жадным стало лицо рыжего, когда он выхватил из опустевшего мешка банку и быстро отошёл в сторону. Не думай, сказал Яков себе, не думай о нём плохо. Он просто сильно оголодавший мальчик. Ну- ну, - тут же заговорил в нём уже другой человек. Жалей таких. Оправдывай. А потом они будут бить тебя сапогами в живот. Или бить по голове дубиной. Час через четыре, когда Яков чуть согрелся во сне, его разбудила резкая резь в желудке. Мешанина из промёрзшего хлеба, рыбного паштета и всего прочего в клочья терзала его внутренности. Яков поворочался с боку на бок, пытаясь унять боль, но вместо только неразумно расходовал остатки тепла, накопленного во время сна. Боль только усиливалась, и не было никакой возможности её остановить. Когда ещё несколько часов спустя машина остановилась, Яков первым выпрыгнул на снег и отбежал на обочину. Его вывернуло с кровью, и после мучительной и резкой боли стало намного легче. Он поднял голову и увидел чистые белые пушистые шапки снега на кустах вдоль дороги. Он был один среди смертельно холодного раннего утра. Уставшие водители из его машины даже не стали просыпаться; только далеко впереди, у головной машины что- то делали два человека, - кажется, копались в двигателе. Яков обтёр рот и лицо колючим снегом, и пошёл обратно к машине. Уже у самой машины он оглянулся на стеной стоявший лес с незнакомыми деревьями, - враждебный, чёрный, холодный зимнийлес. Господи, подумал Яков, вот шагнуть сейчас немного в сторону и упасть в один из этих сугробов!.. Ведь никто и не заметит…и никогда и не найдут. Холодно, замёрзну быстро… уже замерзаю…Зато - покой, покой, покой… Его спасло только тепло шевельнувшаяся у самого сердца карточка- ключ, о которой он почти забыл, и которая напомнила: тебя любят и ждут. Якову стало стыдно за себя, и он одним движением запрыгнул в кузов машины. Ещё сутки спустя, когда они вернулись, наконец- то, в часть, он первым делом кинулся в кабинет врача, чтобы дотронуться до терминала и удостовериться, что ночью можно будет попытаться ещё раз больше разузнать о самом себе. Яков вошёл в кабинет и не поверил глазам: ни терминала, ни даже самого стола, на котором он был установлен, не было. Телефоны были составлены на пол; тут же лежали сброшенные со стола журналы приёма больных и обрывки цветных проводов. Якову пришла в голову сумасшедшая мысль: а может, украли? И он тут же позвонил дежурному по части. - У меня ЧП. - Заболел кто- то? В разговор без каких- либо переходов или щелчков вклинился кто- то третий и сказал: - Дежурный, повесить трубку. - Яков услышал, как дежурный быстро отключился. - Сержант, с вами говорит заведующий секретами. - Здравия желаю, - не знаю, простите, по званию. - Моё звание, - наставительно сказал голос, - как и меня самого, знают только два ваши командира. - О всемогущий неведомый дух! - подумал Яков. - Сержант, серьёзное нарушение: подключение к информсистеме. Я, откровенно говоря, подумал, что у нас шпион завёлся. - Только этого мне не хватало! - подумал Яков. Но проверил, - вроде бы всё в порядке. - Почему- вроде бы? - лихорадочно подумал Яков. - Сейчас же сдашь свой ключ Отцу- воспитателю. Я позвоню, чтобы лишних вопросов не задавал. О твоём нарушении никто кроме нас с тобой знать не будет, обещаю. - Благодетель ты мой…Командир, воспитатель и теперь ещё вот этот. …Со всех сторон обложили! - Вопросы, сержант? - Никаких. - Сегодня же чтобы ключ был у воспитателя! - завсекретами повесил трубку, и Яков вместо гудков услышал металлический машинный голос: "Разговор зарегистрирован", и только после этого в трубке стало тихо. * * * …Яков долго стоял под горячим душем, пытаясь отогреться после мерзкого холода, ледяные стеклянные нити которого пронизали, казалось, пронизали всё тело. Стоя под острыми колючими струйками горячей воды, Яков старался поскорее забыть и о мыслях об Уходе, впервые посетивших его. И, как в награду за боль и тяжёлые мысли, к нему неожиданно пришли слова, которыми, как он понял, он сможет описать всё то, что происходит с ним, и он снова будет писать, и снова будет чувствовать себя Заоблачным Странником, - как и было определённо звёздами задолго до его рождения… Яков заторопился, выключил воду и потянулся за полотенцем, хотя ещё не успел как следует отогреться. Но теперь в нём было другое, более важное и сильное тепло; тепло, которое было у самого сердца; тепло, которое согревало как огонь и теснило грудь. И он торопился, чтобы не упустить волшебного мгновенья, не упустить единственного слова. Невидимые крылья ещё долго носили его над землёй, - пока не зазвонил один из "тревожных" телефонов в кабинете врача, и Якова срочно вызвали в офицерскую баню. Когда Яков добежал до бани, выяснилось, что его вызвал разбитной сержант, из тех, кого презрительно называли "обслуга", - для того, чтобы Яков срочно выехал в городскую аптеку за эвкалиптовым маслом, без которого командир не сможет вечером париться. - Рассчитаешься спиртом, - сказал сержант из обслуги. - Каким?! - в раздражении сказал Яков. - У меня даже на уколы его нет. - Да неужто? - искренне удивился сержант. - Вон у меня в холодильнике сколько хочешь. Я передам водителю командира, с ним поедешь... - А увольнительная? А документы на машину? - Иди, дорогой, и не беспокойся. Я только позвоню дежурному по части, и всё будет готово. На въезде в город водитель спросил сильно осипшим голосом: - Куда едем?.. - В аптеку, за маслом. Что с твоим голосом? Простыл? - Нет, только со сна. Я думал, что- то случилось, а тут, оказывается, к бане подготовка…Так их и так, скоро за рулём спать буду! Вторую неделю по два- три часа в день сплю. А тут ещё прислуга гоняет! - Набить этому, из бани, морду, - совсем уж противный тип. - Не вздумай. Это же обслуга! Все сначала им. Он даже твоего спирта половину забирает. - Хорошо бы, если половину. Я на марш собирался, проверил, - ни грамма .Интересно, а Отец-командир знает? - Зачем ему знать? Скажет: чтобы было! - и всё. Они заехали в маленькую аптеку в пригороде, и водитель сам сбегал к каким- то своим подружкам- врачам. Он вернулся довольно быстро, весь растрепанный, заправляя на ходу рубашку в брюки. - Опять пожар души? - сказал ему Яков. - Застёгивайся, ты, пожарник, а то простудишь всё. Водитель довольно ухмыльнулся и бросил ему на колени небольшой свёрток. - Я даже пару бутербродов успел перехватить. А они такие тёпленькие со сна… - Бутерброды?.. - Ладно тебе, не издевайся. Хочешь, познакомлю? Они же тоже врачи, сразу подружитесь. - Нет, спасибо. Поехали? - А деньги? - За бутерброды? - Бутерброды как раз- таки бесплатно, а за масло, мяту, там травы всякие, - это же денег стоит. - А спирт? Этот, из обслуги, сказал, что спирт тебе даст. - …Ну он сволочь! И меня пару раз так воспитывал…Как быть? Мы же не успеем съездить в часть и снова вернуться…Ещё и виноватыми останемся…Что делать?.. - Водитель подумал и достал из кармана брюк деньги. - Вот все, что есть. - У меня - ноль. - Ч- чёрт, не хватает. Придется в долг просить. Как неудобно перед девчонками! Мало того, что попользовался, ещё и бутерброды их съел, а теперь ещё и в долг нужно брать…Ладно, подожди меня ещё минут двадцать. Водитель вернулся полчаса спустя. Пока он дошёл до машины, было видно, что его сильно качает. - Ты что, - сказал Яков, - пьян?.. Как обратно поедем? - Я, - заплетающимся языком сказал водитель, - вообще не пью. Пришлось отдаться этим бедняжкам, а то сидят тут одни, скучают…Слабенькие оказались - иди, говорят, иди, ничего больше не надо, не можем больше. - Родина тебя не забудет. - И я её тоже. А обслуге всё- таки морду придётся набить, хоть и способствовал такому хорошему делу... * * * На въезде в часть машину остановил дежурный по КПП, и Яков с радостью увидел, что это Друг. - Ты уже дежурный? - сказал Яков. - Ну молодец! - Я самый здоровый из призыва - вот, наверное, поэтому и поставили. Зато как хорошо - в роту только спать прихожу. Над ребятами нашего призыва издеваются, как хотят. Тебя, кстати, Отец- воспитатель разыскивает, два раза уже звонил. - Я же совсем забыл!.. …Отец- воспитатель сидел за своим столом точно в такой же позе, в какой Яков застал его в прошлое посещение: аккуратный, ухоженный, на столе - лист бумаги, который был тут же перевёрнут исписанной стороной вниз, в пальцах - тонкая чёрная ручка с широким золотым пером. Отец-командир сказал усталым голосом: - На вас, сержант, опять поступила жалоба. - Наученный, что называется, горьким опытом, Яков молчал, выжидая. - Догадываетесь, от кого? - Яков покачал головой. - Вот сержант группы обеспечения докладывает, что вы в грубой форме пренебрегаете своими обязанностями. А сегодня вообще несколько часов находились неизвестно где. Он же, этот сержант паршивый, сам должен был позвонить дежурному по части! - подумал Яков. Теперь выкручивайся, как хочешь. - Я, - острожно подбирая слова, начал Яков, - по поручению завсекретами должен передать вам вот это. - Яков достал из кармана электронную карточку и протянул её Отцу- воспитателю. Он ещё раз накрепко повторил про себя входной код:"3- 39- И- 14". Что- то неуловимое мелькнуло в глазах воспитателя, и он сказал неопределённо: - Хорошо. Спасибо. - Было явственно видно, что он пытается осмыслить происходящее и опасается сделать неверный ход в большой и сложной игре, которой посвятил всю свою жизнь. - А разве он ещё не звонил вам? - спросил Яков. - Нет, я только приехал…Сейчас же свяжусь, как только вы уйдете. И еще, на прощание: вы знаете, что натворил ваш предшественник – сержант в первый же день после увольнения? - Яков вспомнил полные печали глаза, и хотел сказать: догадываюсь. Но вовремя промолчал. - Хотя, откуда вам знать…Так вот, он убил двух своих одноклассников! Теперь где- то скрывается. Он и третьего убьёт, уверенно подумал Яков. Обязательно найдёт и убьет. А потом – сдастся. Или вскроет себе вены. Скорее, последнее, - смерть уже была в его глазах, я это заметил ещё тогда, ночью…Он выбрал свою дорогу. - Задумались, сержант? - Виноват! - Вопросы? - Если разрешите, - осторожно сказал Яков. - Вот какая проблема, Ко мне ежедневно обращаются солдаты с жалобами на боли в желудке. Я делаю, что могу, но одними таблетками ничего не решишь. Дело в питании. За эти три месяца процентов восемьдесят личного состава навсегда испортят себе желудки. - И я в их числе, добавил он про себя. - Я понял. Проблему знаю. Вы, конечно, не помните план Генерального преобразования. Тогда всего за два года перекопали все поля, а на их месте вырыли пруды. Ну, там всякие климатические измениения, - этотак, побоку. После войны не так климат менялся; каждый месяц что- то новое…А вот картошки и капусты не стало, - это, конечно, не очень…правильно. Зато как хорошо стало с армией: трехмесячная служб, временная амнезия с одновременным внушением всех обязанностей. В следующий призыв даже стажёров не будет: в один день все будут меняться, и даже друг друга не будут видеть. И мы будем иметь железных воинов! Железных, подумал, Яков. Да, это будет настоящее железо для войны; без памяти, без прошлого, без сердца… - Вот ещё что, - сказал воспитатель. - Я тут краем уха слышал, что свои лечения вы заканчиваете обращением к Нему. - У кого же хватило совести, подумал Яков. - Думаю, что вас просто не так поняли. Его же нет, и быть не может! Это так очевидно. Забудьте! И я бы не хотел, чтобы такой классный специалист как вы закончил службу где- нибудь в подземных войсках, добывая уголь или, что ещё приятнее, уран. Я ясно сформулировал свою мысль? - Яков кивнул. - Можете идти. Поздно вечером, уже в кровати, Яков почувствовал, что его не оставляет отвратительное, недостойное чувство страха, поселившееся в его сердце после разговора с Отцом- воспитателем. Все взвесив, Яков благоразумно решил, что теперь самым правильным будет затаиться и тихо- незаметно дожить до увольнения. Только вот, подумал Яков ещё только раз попробую связаться с домом. И все на этом. Во время очередного посещения госпиталя он нашёл гнома- старшину, которого почему- то всё ещё не уволили, и сказал ему: - Помоги. - Спирт на бочку. Четыре литра. Вызов на тебя из госпиталя в часть придёт в тот же день. - Договорились. Яков в тот же день сходил в офицерскую баню, и удачно застал там, в одиночестве сержанта из обслуги. Без долгих разговоров Яков забрал у него из холодильника две большие пятилитровые бутыли с медицинским спиртом. Ночью Яков аккуратно заполнил спиртом две маленькие, на два литра, резиновые грелки, и разместил их за полой шинели. Получилось так удачно, что заметить что- то было невозможно. Остатки спирта, тихо радуясь, Яков запер в сейфе, - на его врачебный век должно было хватить. С пришиванием внутренних карманов для грелок он провозился до самого утра, то и дело, доставая из кармана неведомо какими путями добытую сержантом из госпиталя записку, на которой было выведено почерком Любимой: "Люблю. Жду. Храни тебя Он". Яков даже время от времени целовал эту записку, прикладывал её к глазам. * * * Старшина из госпиталя сдержал слово: на утро следующего дня, как только он получил спирт, в часть пришла бумага из госпиталя, подписанная не больше, не меньше, а каким- то медицинским генералом, и Яков на "санитарке" отправился в госпиталь. Там ему гном вручил ему какую- то невероятную увольнительную, и выпустил его и ещё какого маленького блондина через неприметное окошко прямо на улице, за пределы госпиталя, в город. И всего через несколько минут быстрой ходьбы, они оказались на переговорном пункте, и стали дожидаться, когда освободится кабинка. - Ты тоже девушке звонишь? - спросил Яков. - Нет, отцу. Каждую ночь снится. Не случилось бы чего… - Освободится кабинка – звони первым ты, ладно? - Спасибо, - сказал блондин. - Зови меня Малой. Я из спортроты, борец. - Яков, медслужба. - Тоже, как у нас, - один на всю часть? - Тоже, - вздохнул Яков. За разговором они не заметили, как к переговорному пункту подъехала машина с военными номерами, и из неё на асфальт выпрыгнули похожие как близнецы солдаты с глазами цвета голубого неба. - Лётчики, - тревожно сказал Малой.- Из комендатуры. Не любят они нас. Как и мы их! Яков согласно кивнул, - ребят из комендатуры не никто не любил. Яков со спокойным сердцем наблюдал, как из машины последним вышел голубоглазый прапорщик, и, широко расставив ноги, цепко огляделся вокруг. Он заметил Якова и Малого, и громко, на всю улицу, крикнул: - Вы, двое, - ко мне! В машину! - За что? - совсем по- детски спросил Малой. - В машину, я сказал. - Я вас очень прошу, - ломая собственное самолюбие, сказал Яков, - дайте нам несколько минут, а потом забирайте куда хотите. Прапорщик презрительно оглядел его с головы до ног, и сказал: - А- а, медицина! Умники! Вас- то надо больше всех гонять! В машину, без разговоров! * * * В комендатуре Якову и Малому приказали сдать все документы и выложить на стол все, что было в карманах. Пришлось сдать даже шнурки ботинок и ремни. Яков, скрепя сердце, положил к своим документам записку от Любимой, и подумал: это самое дорогое, что у меня есть. - Чего только не носят, - сказал арестовавший их прапорщик. - В камеру, шагом марш. Когда открылась тяжёлая дверь с маленьким окошком внизу, затянутом частой сеткой, все сидевшие в камере солдаты быстро вскочили на ноги. Яков и Малой вошли, и дверь за ними закрылась. Яков сразу почувствовал, что здесь нечем дышать. Под потолком, ничего не освещая, горела тусклая лампочка. - Садитесь, что ли, - сказал кто- то. Яков сел на узкие нары, и хотел было поджать ноги, но ткнулся каблуками во что- то мягкое. - Эй, - сказали внизу, - поосторожнее! Потерпите, скоро вылезем, - и ваша очередь будет дышать. - Что, - сказал Яков, - по очереди дышите? - Дышим, спим и едим, - всё по очереди, - ответили ему, и все негромко засмеялись. - Люди, - сказали внизу, - и впрямь кушать захотелось. Деньги у кого- то есть? - Я в носки спрятал, - сказал Малой. Из- под нар гибким движением вынырнул очень высокий солдат. Ему передали деньги, и он, подняв руку к тусклой лампочке, пересчитал их. - Так, - сказал он. - Половину охране…На пару буханок останется. И то хлеб. Он подошёл к двери и тихо постучал в неё. - Чего тебе? - глухо сказали за дверью. - Мы тут собрали… Много? Высокий неслышно для часового обругал его. - Ты посмотри, - сказал он громче. Должно хватить. Дверь неслышно отворилась, часовой быстро схватил деньги, - все успели сделать глоток свежего воздуха, - и дверь снова захлопнулась. - Что там такое?! - раздался голос из помещения дежурного. - Да в туалет хотят, - отозвался часовой. - Пусть в камере ходят! - Детей бы ваших сюда, - тихо сказали рядом с Яковом. Яков прислонился к широкой спине Малого, и закрыл глаза. - Притомился? - сказал Малой. - Спи спокойно, я здесь. Яков пытался заснуть, но было тесно, темно и очень душно. Хуже всего, что, как оказалось, Яков плохо переносил такие вот замкнутые пространства. Он усилием воли заставил себя успокоиться, отгородиться от духоты, от гнетущего тусклого света под потолком. Он сидел с закрытыми глазами, прислонившись к широкой спине Малого, стараясь ни о чём не думать. И вспомнил о записке, которую носил усердца, и под плотно сжатыми веками стало светлей, и Яков увидел замечательную строку: …Я именем Твоим храним. Свет вдруг стал очень ярким, и Яков вдохнул полной грудью, и когда открыл глаза, увидел, что дверь камеры распахнута настежь. - Бегом- до туалета - марш! - крикнул часовой. Во дворе к Якову подошёл один из лётчиков и спросил: - Врач? Грамотный? Писать умеешь?.. Я этого забираю, - бросил он часовому, показывая на Якова. О радость рабства, подумал Яков. Куда угодно, только не в камеру… В комнате отдыха Яков первым делом увидел графин с водой и быстро спросил: - Можно? - Пей, конечно. У тебя почерк хороший? - Нормальный. - Стенгазету сможешь сделать? Мне комиссар поручил. - Попробую. У меня ещё товарищ в камере, тот вообще художник. Мы бы вдвоём всё сделали. - Хорошо, приведу его попозже, когда этот дурной прапорщик сменится. - Хоть воды передайте. - И так передадут, как прапорщик сменится. И за хлебом уже побежали. Всё, что для газеты - в столе. В холодильнике - еда. Приду через час за газетой. - И он ушёл, оставив Якова одного. Яков открыл дверцу холодильника и присвистнул: полки ломились от всевозможных упаковок, баночек, коробок. Он достал сыр, масло, колбасу, отыскал в шкафу батон свежего белого хлеба, и сделал себе огромный бутерброд. Отлично перекусив, он быстро убрал всё со стола, расстелил большой ватман и начал рисовать простым карандашом отважного воина на фоне самолета. Яков так увлёкся рисованием, что даже не заметил, как в комнату вошёл Малой. - Перекуси, - сказал ему Яков, - и садись раскрашивать. Летчик, заказавший им газету, пришел в полный восторг, когда увидел почти законченную газету. - Вот здесь и здесь мы оставили место для текста, - сказал Яков. - Какого текста? - почти испуганно сказал лётчик. - Чтобы ты, как главный редактор, расписался. Лётчик довольно улыбнулся: - Здорово! Как закончите, подойдёте к дежурному, получите свои документы, и уходите. Яков, получив документы, обнаружил, что нет денег, блокнота врача и новой ручки. Но самое главное - не было записки от любимой! Он весь обмер, и в ужасе подумал: что же теперь будет?.. - До госпиталя, сержант, - подмигнул ему Малой. - Полетели? - Расправляй крылья, - кивнул Яков, и они дружно, на одном дыхании, добежали до неприметного окошка на первом этаже и нырнули в него. - …Не повезло, - констатировал итоги их похода гном. - Спирт можете забрать. Или можете оставить, через недельку снова попробуем. - Слушай, - сказал Малой, - а куда тебе столько спирта. Ты же не пьешь? - И не курю. Зато за два месяца дом себе построил на море. Теперь - яхту надо купить до увольнения. Думаешь, я ему, - он кивнул на Якова, - плохое место предлагаю? А он ещё упирается, не хочет. На улице Яков ещё издалека увидел, что водитель "санитарки", обычно отсыпавшийся в машине, пока Яков был в госпитале, почему- то ходит у машины и озабоченно постукивает носком ботинка по колесам. Что это с ним? - подумал Яков, открыл дверцу, и чуть не упал на Отца- воспитателя, который удобно устроился на носилках с книжкой в руках. - Заходи, - радушно сказал отец- воспитатель. - Смотрю, машина наша стоит, а мне как раз в часть. Зачем в госпиталь- то вызывали? - Сам не понял… - А мы тебя в части искали. Несколько нарушителей вроде тебя для профилактики спустили в бомбоубежище, пол там помыть в противогазах, и пару дымовых шашек кинули для комфорта. И вас туда же хотели, а вы, оказывается, в госпитале. Я именем твоим храним, подумал Яков… * * * Дневальный по медпункту, - бледный, худой до изнеможения язвенник, - бодро вскочил со стула и доложил Якову, что за время его дежурства никаких происшествий не было. Двое других выздоравливающих уже заканчивали уборку. - После ужина, - сказал Яков, - личное время. Отдыхать и всё прочее. А тебе, - сказал он юноше со страдальческим выражением лица, который с трудом переставлял ведёрко с водой, - что было сказано?.. Иди, ложись. И чтобы я тебя больше не видел. - Все работают, - сказал юноша, - а я? - Иди уж, - сказал Ван, здоровяк с огромными руками, не так давно сильно опаливший себе лицо. - Зря вы его жалете. На нём пахать надо. А то чуть не умер на первой же зарядке. - Отдувайся потом, - махнул рукой Яков. - Всё, я сказал: в постель. Яков хорошо помнил, что в медицинской книжке юноши, которая поступила вместе с ним с гражданки, были и олигофрения, и черепно- мозговые травмы в детстве…Хорошо бы в глаза посмотреть тому врачу, который признал его годным к службе, подумал Яков. Если бы меня не было рядом во время его первой зарядки, он бы точно умер. В госпиталь его не принимают, вези, говорят, когда будет острая боль. А диагностикой у нас некому заниматься. До своего увольнения я его продержу в медпункте, чего бы это мне не стоило. А что будет потом – не знаю; лучше не думать… …Яков уже добрил одну половину лица, когда в дверь душевой громко и быстро постучали кулаком, и кто- то позвал: - Сержант! Сержант! Он, путаясь в штанинах, натянул брюки, и, стирая с лица остатки мыльной пены, выглянул из душевой. И увидел молоденького незнакомого офицера с повязкой дежурного по части на рукаве. - Бегом, сержант, бегом! - сказал офицер. - К бомбоубежищу! Яков, как был в жёстких солдатских тапочках на босу ногу и в брюках на голое тело, выскочил из медпункта. Он со всех ног бросился к бомбоубежищу, над распахнутой дверью которого в облаке густого дыма тревожно мигала сигнальная лампа. У входа, чуть поодаль, прямо на холодном бетоне, на спине, с неестественно и назад закинутой головой лежал солдат, и вокруг суетились люди. Все разом повернулись к Якову: сделай, сделай что- нибудь… Господи! - подумал Яков. - Мне же был знак!.. - Ну, кого ждёшь?! - крикнул кто- то ему. Яков подбежал к лежавшему навзничь воину, упал на колени за его головой и схватил его двумя руками за виски, одновременно подушечками больших пальцев поднимая веки. Под руками был холод, - беспросветный, чёрный… - Эй, сержант!- Яков обернулся и увидел, что из бомбоубежища люди в противогазах выносят ещё двоих. - Подальше! - крикнулЯков. - Подальше уносите, а то дым этот ядовитый… - "Санитарку " надо? - сросил его дежурный по части. - Троих - в "санитарку"? Автобус где? - В городе. Может… - Яков не дослушал, и потому что уже был с теми, кого только что вынесли из бомбоубежища. В глаза бросились сорванные в кровь ногти. - Что это?! - сказал Яков. - они дверь пытались, стой стороны открыть. Разве откроешь, - там же бункер… - Сволочи…что делают… - Детей бы их туда!.. Из медпункта в охапку с "тревожным" чемоданчиком прибежал Ван. Он захватил и одежду, и обувь Якова. - Молодец, - сказал емуЯков, и обнаружил, что у самого на плечах чья- то шинель, которую неизвестно кто и неизвестно когда набросил ему на плечи. К бомбоубежищу на большой скорости вырулил грузовик, в кузов которого тут же все сняли с себя и побросали шинели, и потом на шинели осторожно подняли ребят. Когда подняли первого, сверху, из кузова, крикнули: - Сержант! У него из глаз кровь пошла! и изо рта! Все, подумал Яков. Я не ошибся.…Прощайте… Но он сё равно не мог поверить в то, что уже было очевидным. Всю дорогу до госпиталя он метался между ними, включал и выключал портативные, очень удобные аппараты искусственного дыхания, делал уколы, а те, кто помогал ему, растирал ребят - чтобы не простудились!.. Он не верил, пока их не внесли в приёмный покой госпиталя, и пока медсестра, записывающая за дежурным врачом, не бросила ручку, и, уронив голову на руки, не заревела в полный голос, - оплачь их, сестра! - и пока врач не сказал: - Не боги мы, к сожалению. Не боги…Идите, идите все на улицу. Сержант…Можешь увести своих этих троих?.. Здесь недалеко… - Куда? - спросил Яков, и – понял. …В доме смерти им сказали: - Положите на пол – чтобы быстрее остыли… * * * В расположение части они вернулись уже под самое утро. За всю дорогу никто не проронил ни слова, а только садились теснее друг к другу в одном углу кузова, чтобы поменьше продувало. Яков, пряча слезящиеся от встречного ветра глаза, все ниже опускал голову. Ему было страшно, и помогало только то, что он был не один, и никого сейчас роднее и ближе этих ребят в кузове подпрыгивающего на каждой кочке грузовика не было. Яков думал о том, что он скажет тем, кто ждал их в части. И ещё он подумал о том, что может произойти с теми немногими офицерами, которые остались в части. Но все слова, которые он подбирал по дороге, оказались не нужны, - пока они ездили, кто- то из командиров мудро поднял всю часть по тревоге и выгнал на марш- бросок с полной выкладкой, то есть с тяжёлым обмундированием и оружием. Только на КПП с надеждой в голосе спросил Друг: - Как там?.. - Все трое… И ответ как стон: - А- а- а… Яков побрёл по опустевшей как после ядерного взрыва части в медпункт. Он привычно толкнул дверь – он она впервые за всё время его службы оказалась закрытой. Спят, что ли, недовольно подумал он, Нашли время. За дверью никто не откликался, и тогда Яков обошёл медпункт и влез через окно. В медпункте было пусто, а больные исчезли неизвестно куда. Яков открыл дверь изнутри и побежал к дежурному по части. Дверь в дежурку тоже оказалась заперта, и только незнакомый голос из динамика рядом с входом спросил: - Чего тебе? Забаррикадировались друзья, злорадно подумал Яков. - Это я, сержант из медпункта. - Ну? - У меня больные исчезли. - Не исчезли, а по общей тревоги ушли на марш, - сказал незнакомый голос, и динамик со щелчком выключился. - Что же вы делаете?! - сказал Яков, но никто его не услышал. …Ван, подумал он, добежит; он сильный. Даже если прикажут надеть эти противогазы, и никто даже не посмотрит, что я ему кожу с таким трудом, по кусочкам, наживил. Язвенник тоже, скорее всего, добежит. Мальчишка этот не добежит… если я не буду рядом. Яков хорошо знал кольцевую трассу вокруг части, по которой обычно проходили "забеги", и без раздумий побежал, чтобы догнать своих из больных. Очень скоро он увидел первых бегущих. Бежали, видимо, уже давно, потому что их движения больше напоминали движения каких- то механических машин, чем человеческие движения. Они как роботы, механически передвигали ноги и двигали согнутыми в локтях руками. Спрашивать что- то у них было бесполезно; они ничего не видели и не слышали. Главным было добежать до того момента, когда раздастся команда" Стой!", - и не упасть. Даже если бы бежавший рядом упал и умер, - никто бы не заметил; каждый был только сам за себя… Яков, без тяжёлой защитной одежды и без оружия, легко обогнал их, и как сумасшедший побежал вперед. Он очень быстро, в несколько раз быстрее, чем обычно, пробежал всю дистанцию вокруг части, обгоняя тяжело бегущих людей, - но так и не нашёл своих из медпункта. В конце концов, он в отчаянии махнул на всё рукой, и вернулся в медпункт. Он пролежал до утра в полном одиночестве в дальней комнатке - в той самой, в которой провёл самую первую ночь в медпункте. Он чувствовал, что тихо сходит с ума; сначала – в полной темноте, а потом – в предрассветных сумерках, и, наконец, - в свете восходящего солнца. Он лежал без мыслей, без движений. Потому что полностью исчерпал все свои силы, и теперь отчетливо чувсвовал, что свеча его жизни горит и плавится намного быстрее, чем должно…Он понял, что должен поскорее освободиться от всего этого, и заставил себя встать и достать из потаённого места свои заветные блокноты, и сел писать. Никто его не беспокоил, и слова в тишине появлялись сами собой, ниоткуда, одно за другим, и они несли в себе свет, и по капле впитывали в себя боль его сердца. Перечитываяна написанное, Яков вдруг обнаружил, что неизвестно как в руках у него оказалась ручка, пишущая красным, - цветом, которым Яков никогда не пользовался,- Красным пишу, красным, красным как кровь… Яков дописал ещё один большой абзац, и решил пока остановиться. Схожу я к людям, решил он, и направился на КПП, к Другу. За почти три месяца службы они так ни разу толком не пообщались, - для этого не было возможности. Но Яков всегда помнил ту ночь, когда он лежал в холодном бетонном пенале за комнатой дежурного по части, и когда к нему пришёл Друг. Друг, к счастью, оказался на КПП. Он сидел за столом с телефонами, которые как ненужные были сдвинуты в сторону, а вместо них на столе лежали три любительские фотографии плохого качества, неизвестно кем и когда сделанные, - хранение фотографий было серьёзным нарушением. На каждой фотографии от руки была сделана короткая надпись: "Алексей,20 лет", "Сергей,20 лет", "Анатолий,20 лет". Оплачь их, невинно убиенных… - У тебя …от сердца что- нибудь есть?.. - спросил Друг. - Есть, даже с собой…Что, - сердце?.. - Да не мне.…Понимаешь, жёны офицеров приехали.…Которых арестовали, ну, самых этих молодых… - Да, которых командир объявил виноватыми… - …вот они и приехали. Им почему- то кажется, что мы должны вступиться за их мужей… - И что ты им сказал? - Они сами ушли, как только эти фотографии увидели…Я ничего не смог им сказать, ни слова; видел бы ты их… - Командир здесь? - Все они здесь.…И куча проверяющих.…Заперлись в штабе. Я звонил воспитателю, доложил об этих женщинах… - И что? - Никто не вышел, как видишь. Крысы они и есть крысы; сначала своих съедают… …На скамеечке за КПП сидел, понурив головы, три совсем молодые женщины. Они быстро, разом встали, когда увидели Якова. Все они были в яркой, новой одежде, но как- то наспех, что ли, одеты; яркие цвета не вязались с испуганными лицами и с заплаканными глазам. Это, подумал Яков, их вчерашняя одежда, когда ещё не было беды… Он вдруг понял, что испытывает чувство острой ненависти к этим перепуганным женщинам, - но ничего не мог с собой поделать. Он понял, что такую же бешеную ненависть он испытывал бы даже к матерям, родивших таких мужчин, и даже к детям, родившимся от этих мужчин. …Неожиданно Яков вспомнил о своей Любимой, и подумал, что за все, что творят мужчины в этой жизни, расплачиваются любящие их женщины, - расплачиваются болью в сердце, такими вот заплаканными глазами, в которых затаилась робкая надежда. Расплачиваются, безоглядно отдавая свою молодость, красоту и любовь, а взамен получая только новые раны на сердце… И Яков обострённым до предела восприятием, - обострённым с той минуты, когда он пытался найти в остывающих ребятах хоть искорку жини; восприятием, которое теперь останется в нём навсегда, и которое много лет спустя надорвёт его сердце, - именно этим восприятием Яков ощутил, что вокруг одной из женщин, - очень сильный защитный фон, и что чёрно- серый фон её тревоги подавляется нежным светло- зеленым, мягко пульсирующим. Яков ничего подобного никогда не видел, и не мог вспомнить никаких объяснений этому. Только когда он пригляделся к коже вокруг рта, глаз молодой женщины, и, наконец, заглянул ненароком в её глаза, он понял то, чего, видимо, еще не знала сама эта юная женщина, - она ждала сына. Жалость пронзила его сердце, и Яков простил ей и любовь к своему врагу, и к сыну своего врага. И Яков, - он так и не смог сказать ни слова, - достал из внутреннего кармана куртки узкую коробку с универсальным обезбаливающим, которое действовало и как успокоительное, и вложил ей в руку, и быстро ушёл. - …Тебя поздравить? - сказал Друг. - С чем это? - Только что звонил Отец- воспитатель, тебя искал. А юноши из обслуги шепнули, что он вызывает к себе по одному тех, кто самый опасный, и сообщает, что сегодня же их уволят. - Яков прислушался к себе, - но ни капли радости не ощутил. - Иди в штаб, он тебя ждёт. - Ты знаешь, как увольняют, - даже попрощаться не дадут…Так что если вдруг больше не увидимся, - прощай. - Прощай. * * * Первое, на что обратил внимание Яков, когда вошёл в кабинет Отца- воспитателя, - отсутствие под ногами роскошного ковра. Он поднял глаза и увидел, что вместе с ковром исчез и хозяин кабинета, - вместо Отца- воспитателя в кресле удобно расположился какой- то полковник в рубашке с расстёгнутым воротом. - А- а, сержант, - сказал он Якову как старому знакомому. - Готов к увольнению и отъезду домой? - Готов. - Всегда нужно быть готовым. Вот ваш Отец- воспитатель не был, кажется, готов, - сказал полковник, и нехорошо усмехнулся. - Ему десять минут назад пришлось отбыть к новому месту службы. – Ох, ты, подумал Яков. А как же жалобы на меня, которые он держал в сейфе? - Да, чуть не забыл, он оставил список, кому какие документы надо выдавать перед увольнением. Получишь на КПП и тут же уничтожишь, там такая машинка есть, вроде мясорубки. Все понял? - Так точно. - Вопросы? - Вы - наш новый Отец- воспитатель? - Дурак ты, сержант…Я думал, ты что- нибудь нужное для себя спросишь. Тебе- то зачем знать, сегодня увольняешься…Я к этой службе воспитательской никакого отношения не имею. Мы не воспитываем, мы наказываем. Я - завсекретами. Ах вот ты какой, подумал Яков. Неведомый и всемогущий. - Да, это я, - сказал полковник. - Сейчас зайдёшь к Отцу- командиру, скажешь, что я тебя уволил. Заодно, если хочешь, можешь с ним попрощаться, - я его буду убирать в другую часть. К новому месту службы, усмехнулся про себя Яков. - Без фамильярностей, сержант, - строго сказал полковник, и Яков только сейчас понял, что он свободно читает все его мысли. - Можете идти, командир на месте. - Я не хочу с ним разговаривать,- сказал Яков. - Почему? Думаешь, он виноват?.. А вот он говорит, что приказывал каждые пятнадцать минут проверять, а эти молодые офицеры- дураки после его отъезда в город уже наделали всё…Застрелюсь, говорит. Да я никогда, ни за что не поверю, подумал Яков. Ребята были мертвы не меньше часа, когда мы их из бомбоубежища поднимали…А командиры эти за свою шкуру не только молодых офицеров отдадут под трибунал, но и всех нас… - Можете идти, - сухо сказал полковник. - Сегодня же будете уволены. * * * До того, как его вызвали на КПП, где ждал автобус до аэропорта, Яков успел сделать две важные вещи: он подробно написал на двух листках, где что лежит из препаратов и к кому в госпитале с какими проблемами подходить. Он подробно расписал и как продержать максимально долго в медпункте несчастного юношу- олигофрена, который, как оказалось, не попал на марш только потому, что по дороге забрёл в столовую, наелся и там и заснул. Еще Яков смог уговорить водителя автобуса спрятать у себя постараться незаметно передать ему в аэропорту небольшой пакет, в котором были заветных блокнота с короткими рассказами, много раз правлеными и уже переписанными набело и готовыми к печати. Яков почему- то был уверен, что ему повезет, и удастся это сделать. И в самом деле – ему невероятно повезло, и водитель автобуса даже смог подняться в салон самолета, и, пока рассаживались, он обнялся со всеми по очереди, и сказал: - Счастливо, парни, счастливо. Яков тоже приподнялся в кресле, чтобы обняться с ним, и в это мгновение водитель, быстро, как фокусник, успел достать из кармана пакет и подсунуть его под Якова, и Яков сел прямо на пакет и закрыл его собой. - Будь здоров, врачуган, - сказал водитель. - Ты - хороший человек... Это была высшая похвала, которую Яков услышал за всё время своей службы, и он с радостным и спокойным сердцем сказал: - Спасибо, брат. Не болей! - Все рассмеялись, а водитель пошёл к выходу. Уже на трапе он оглянулся, и все увидели, что глаза у этого грубого, вечно всем недовольного парня полны слёз, - и тяжёлая дверь самолёта захлопнулась, навсегда отделив их друг от друга. Зато блокноты мои со мной, подумал Яков. Здесь они, мои дети. Переложу вот тихо под рубашку, потом со спокойным сердцем можно выпить лимонаду, и спать до самого дома... …Он, конечно, заснул в ту же секунду, как только поставил перед собой пустой уже стаканчик. Но заснул со спокойным сердцем, чувствуя, как проходит боль в висках, - оказывается, виски ломило все эти три месяца, - от усталости, недосыпания, постоянных неврозов…Наконец- то он точно знал, что всего этого больше не будет, а самое главное, - его сокровища, его память, два исписанных от корки до корки блокнота, все- таки удалось спасти от любопытных глаз и грязных рук. Он заснул тяжёлым, бессветным сном, и пока он лежал как труп, он не видел, как в салон вошли изящные стюардессы и с ними – полковник, завсекретами, а из кресел поднялись ещё два солдата, почему- то не заснувшие как все, и пошли по рядам, доставая у спящих их самых разных тайников блокноты, тетради, отдельные листки. Работали они слаженно и ловко, и скоро дошли до последних рядов, где сидел Яков. - Смотри- ка, - сказал завсекретами, когда ему передали блокноты Якова. - Он ещё и писатель…Весь этот мусор, - он кивнул на большой пакет, куда скидывали все изъятые бумаги, - на уничтожение, в обычном порядке. А эти два блокнота я забираю на изучение, составите акт на передачу. …И два блокнота, полные мыслей, чувств, боли и памяти, два любимых сына, ушли в неизвестность, в чужой дом, где они никогда не станут родными детьми.…А Яков спал, и душа его долго блуждала в темноте, чтобы вернуться, наконец- то, к свету… | ||