|
Сафа Керимов КОГДА Я ВЕРНУСЬ Copyright – Сафа Керимов Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав. Бесконечный круговорот дорожного серпантина, змеёй обвивающийся вокруг горы, всё ближе подбирался к вершине. С каждым новым поворотом этой сумасшедшей дороги Яков чувствовал, как всё сильнее ломит виски и кружится голова. Новый способ пытки, невесело подумал он. Берётся человек, живущий на севере. Затем – всё время на юг, юг, юг; только успевай часы переводить… И, в конце концов, после марш- броска через перевал, - в древнюю машину, и как угорелые по насмерть разбитой дороге, с одной стороны которой- скалы, а с другой - обрыв… На высоком перевале В мусульманской стороне Мы со смертью пировали- Было страшно, как во сне. …И пожаловаться некому - сам сюда рвался… Яков увидел, что они проезжают мимо очередного родника, которых всегда было вдоволь в этом благословенном краю, и попросил остановиться, потому что давно хотел пить. В ответ давно небритый водитель, не отрываясь от дороги, лишь моргнул сине- красными от хронического недосыпания веками и сказал: - Они же все пристрелянные, родники. Только остановишься… …Нам попался фаэтонщик, Пропечённый как изюм,- Словно дьявола подёнщик, Односложен и угрюм. Сидевший рядом с Яковом старик, пытавшийся всю дорогу принять участие в общей, не очень- то оживлённой беседе, - но каждый раз, пока он собирался с мыслями, разговор уже переходил на другую тему или уже заканчивался, - наконец- то сказал: - Нельзя. - Что, отец? - спросил водитель, не отрывая взгляда от дороги. - Нельзя убивать, если за водой пришёл. Как людям жить, если даже воды не набрать? - То - людям, - сказал водитель. - Раньше даже звери из леса выходили к родникам, - сказал старик. - То- звери, - сказал водитель. - Ну, теперь уже не так. Раньше вот - да, не пройти, не проехать; у каждого автомат, и всем хочется пострелять… … И пошли толчки, разгоны, И не слезть было с горы… Машина с трудом одолела ещё один бесконечный подъём и свернула к последнему отрезку пути по дороге к Городу. Так в Нагорном Карабахе, В хищном городе Шуше, Я изведал эти страхи, Соприродные душе. Город был уже совсем близко - Яков понял это, как только они проехали по мощенному булыжником старинному мосту, и по левую руку оказались семь высоких, прямых, ровных как стрелы деревьев, - «Семь братьев», как их здесь называли. Яков тут же вспомнил и название моста – «Радостный». Когда- то по этому мосту путешественники определяли близость к городу, конец долгого пути и долгожданный отдых... - Из машины! - резко скомандовал водитель.- Быстро! Яков только сейчас разглядел у края дороги невысокую грязно- серую, в цвет дороги, бетонную стену с амбразурой, из которой прямо на них выглядывало отверстие дула крупнокалиберного пулемета. Над амбразурой белой краской неровными буквами было выведено: «Стреляю без предупреждения!». Славный мостик Радостный, подумал Яков. Он выскочил из машины и прямиком зашагал к вооружённым людям, выходившим из- за бетонной стены. - Куда тебя несёт?! - негромко крикнул ему в спину водитель. - Стой, не шевелись. Сами подойдут. К ним подошел, хмуро поглядывая из- под бровей, совсем ещё мальчишка со смышленым, хотя и не очень хорошо умытым лицом. Остальные, - все в одинаковых новеньких формах неизвестной Якову армии, с новыми замечательными короткоствольными автоматами за спинами, - остановились поодаль. Они с виду были такие же неприступные и неприветливые. Мальчик что- то отрывисто и негромко сказал водителю, и тот так же негромко и быстро ответил. Яков, у которого всё ещё кружилась голова и закладывало уши, ничего не расслышал, но понял, что говорят о нём, - и насторожился. Но тут мальчик согласно кивнул: всё в порядке, можете идти; и вместе со своими спутниками исчез за бетонной стеной. Яков зашёл за машину, чтобы достать из внутреннего кармана курки, заранее приготовленные деньги и отдать водителю. Пока водитель пересчитывал купюры, Яков прикинул про себя, что эта трёхчасовая болтанка по разбитой дороге обошлась в несколько раз дороже, чем перелёт через огромную страну, стоимость проводника через перевал и самих сборов. - Что спросил этот юный? - как бы невзначай сказал Яков, доставая из багажника свою сумку. - Не понравилось, что кожа у тебя такая светлая и одежда вся новая. Ты, в самом деле, бороду отпускай поскорее. И шапочку свою поглубже натяни, здесь так не носят. Да не бойся ты, не тронут - я сказал, что ты торгуешь наркотиками. - Я?!.. - Ну, а кто ты? Рюкзак - маленький, оружия нет… - Я журналист. Водитель оглядел его оценивающим взглядом с ног до головы и сказал: - Ну и бог с тобой. Уходи поскорее; мне ещё этим бойцам надо заплатить. И вот, наконец, Яков зашагал по такой знакомой, мощённой булыжником, мостовой. Он прошёл через древние каменные ворота с остатками крепостной стены, и оказался у первого из трёх родников, расположенных в пригороде. Родник был одет в железной твёрдости тёмно- серый камень, и вода его отличалась по вкусу от воды других городских родников. Яков, которого жажда мучила ещё после самолета, где поили каким- то тошнотворным лимонадом, ополоснул руки под лёгкой струйкой прохладной воды. Яков сложил ладони ковшиком, подождал, пока наберётся вода, и, наконец, выпил чуть солоноватой, самой вкусной на свете воды. Какая роскошь: в нищенском селенье Волосяная музыка воды! Что это? пряжа? звук? предубежденье? Чур- чур меня! Далеко ль до беды! Он перевёл дыхание…И только теперь понял, что давным- давно мечтал именно о глотке именно этой воды. Мечтал всё время, как началась эта безумная война, и попасть в знакомый с детства Город- на- скале стало невозможно. И только теперь, - много лет спустя, когда приостановилось взаимное беспощадное уничтожение целыми деревнями, поселками и другими мелкими и крупными населёнными пунктами, и почти всё боеспособное мужское население было сведено на нет, - до таких как Яков, влюбленных в Город- на- скале, стали доходить новости, что всё успокоилось, и что тот или другой знакомый смог добраться до Города. Для чего это было нужно - ехать в Город, в котором побывал когда- то в детстве, - никто объяснить не мог, но Город- на- скале притягивал к себе, держал на крепких нитях воспоминаний о когда- то безоблачных счастливых днях…И вот, выждав ещё два года, Яков,- очередной сумасшедший, оставивший семью, работу, благоустроенное существование, - кинулся в горы. Он ещё раз набрал воды в ладони и умылся. Вода, волшебная вода, смыла, унесла с собой дорожную пыль, усталость и головную боль. Вот моё лекарство, подумал Яков. Небо надо мной – крыша дома моего, Горы вокруг - стены дома моего, А солнце – свет в нём. … А где люди?- вдруг спохватился он. - Почему никого нет? Так тихо… Освежённой волшебной водой, вдыхая полной грудью живительный горный воздух, Яков зашагал в упруго пружинящих кроссовках по знакомой улице. Очень скоро он оказался в самом старом районе города. Яков огляделся и забеспокоился: не забыл ли дорогу, потому что уже давно должны были показаться купол и крест могучего древнего храма, построенного как неприступная крепость. Форпост, - так называл про себя этот храм Яков. Храм и был когда- то форпостом новой веры; могучее здание с несокрушимыми стенами. …Даже беспощадное время не смогло сделать того, что оказалось под силу Варварам Жестокого Века - прямой артобстрел разворотил стены и обрушил свод храма. В свою очередь, враги варваров, сами такие же варвары, сравняли с землёй мирно простоявшую больше шестисот лет мечеть с выложенными глазурью узкими минаретами, ведущими вместе с вращением земли понятные только посвященным радостные записи на чистом безоблачном небе и печальные - на беззвёздном небосводе. Далеко идти варварам не пришлось: между мечетью и храмом была только старинная городская площадь, и два храма, которые когда- то, как любили говорить в городе, «смотрели друг на друга», были уничтожены безумцами. …От мечети и от её прекрасных минаретов осталось лишь грязное крошево голубой как небо глазури… …Все дороги, подумал Яков…Все дороги, которые мы выбираем и которые выбирают нас, от рождения и до самой смерти, должны вести к храму. А что делать, если даже сами храмы разрушены?.. И небо- крыша дома моего И горы- стены дома моего И солнце- свет в нём. Нет только мира в доме моём. Не было ни храмов, ни гуляющих по старой площади шумных и говорливых горожан, ни деревянной, в резных узорах, неугомонной музыкальной школы сразу за городской площадью. Исчез и дом, куда он с родителями приезжал каждое лето. Хозяин дома, очень дальний родственник родителей Якова, каждый их приезд превращал в большой нескончаемый праздник, и который, как многие, вынужден был в один чёрный день бросить всё и бежать, с большой семьёй, с тремя дочерьми и пятью внуками, отцы которых были убиты в течение одного дня, бежать в столицу, чтобы, после просторного двухэтажного дома, утопающего в зелени прекрасного сада, в одночасье оказаться в полуразрушенном заводском общежитии с сырыми стенами, в двух комнатках которого разместилась вся его семья…Краснощекий здоровяк, крепкий как камень, угас за месяц, и последнее, что он шептал близким, было: "Домой… домой…" Яков наивно рассчитывал и сейчас остановиться в когда- то гостеприимном доме - как- будто кто- то его там ждал! … Он никогда ещё за свою жизнь не чувствовал себя таким одиноким, брошенным и ненужным всему миру. Даже в те тяжёлые дни, когда внезапно не стало отца, он не чувствовал себя таким осиротевшим и одиноким. Он пошёл, не разбирая дороги, по улице, на которой даже в далёкой перспективе никого не было видно. Пройдя несколько домов, он остановился у ворот, казавшимися не такими заброшенными, и постучал. Он прислушался к тишине за дверями, и, спустя некоторое время, снова постучал. Яков не услышал, когда к дверям подошли, но спустя несколько минут дверь всё- таки открыли. На пороге стоял мальчик лет пяти- шести с круглыми, очень серьёзными глазами и с целой копной чёрных, вьющихся волос. Яков не смог удержаться от улыбки и сказал как можно дружелюбнее: - Привет. Мальчик никак не отреагировал, продолжая изучать Якова круглыми строгими глазами. - Можно вас угостить? - сказал Яков, и доставал из наружного кармана рюкзака шоколадный батончик, купленный ещё в аэропорту. Мальчик без робости, но молча, без тени улыбки, взял батончик, и по его взгляду Яков вдруг понял: ребёнок не знает, что это такое. - Кон…фета, - сказал Яков сломавшимся голосом. - Надо потянуть вот за эту красную ленточку…Вот так. Мальчик очень сдержанно кивнул: да, я понял, - неторопливо снял обертку, переломил батончик надвое, и совсем неожиданно для Якова, протянул ему одну из половинок. - Спасибо… - сказал Яков, - спасибо, но мне …нельзя сладкого, - соврал он, возвращая свою половинку. Мальчик чуть заметно улыбнулся и сказал: - Мне, наверное, тоже нельзя, - поэтому и не дают. Яков понял, что это шутка, и они, наконец, улыбнулись друг другу. - Мне нужно идти,- сказал Яков. - Не помню, можно по этой улице выйти к гостинице? - К гостинице? Её же нет. Я ещё маленький был… - …И куда теперь?.. - обречённо сказал Яков, обращаясь к самому себе. Мальчик обернулся назад, в дом, - за спиной у него неслышно появилась женщина в тёмном платке, по- монашески скрывавшем лоб. Она только на мгновенье заглянула Яков в лицо, и тут же опустила глаза вниз, куда- то в землю. - Здравствуйте, - сказал Яков. - Я - журналист. Мне нужно остановиться где- нибудь на ночь. Или на две. - У нас, - сказал мальчик, и женщина незаметно толкнула его в спину: молчи.- У нас же, мама, - сказал ей мальчик, - есть комната для гостей. - Сначала, - сказала женщина, не поднимая глаз, - нужно отметиться в комендатуре. Обязательно для всех приезжающих. - Конечно, - сказал Яков. - Схожу завтра. Женщина покачала головой: - Это нужно делать в тот же день. - Хорошо, - сказал Яков. - Где она, эта комендатура? - Там, где раньше был музей, - сказала женщина, и в её голосе Якову послышалась усмешка. Но разглядеть лица он снова не смог, потому что женщина, не прощаясь, взяла одной рукой мальчика за плечи, уводя его в дом, а другой закрыла дверь. * * * В бывшем музее стоял устойчивый запах сапожного крема, памятный Якову ещё с его армейских времён. Правда, к запаху сапожного крема примешивались и другие такие же резкие запахи, которых не было в казарме во времена его службы: запах жареного лука, еды и даже, как показалось, дешевых духов. И всё перекрывал резкий алкогольный дух. Никому до Якова не было никакого дела, особенно - на ночь глядя. Он прошёл весь длинный коридор и поднялся на второй этаж, где раньше был небольшой выставочный зал со старинными музыкальными инструментами, некоторые из которых были придуманы именно в Городе- на- скале. Теперь здесь стояли канцелярские столы и застеклённые шкафы, полные бумаг. В комнате был только один человек - у дальнего окна стоял высокий, стройный как профессиональный теннисист, мужчина в камуфляжной форме. Он быстро и чётко, на великолепном английском, говорил в трубку телефона спутниковой связи со странной, короткой и толстой как прут, антенной. Речь была такой быстрой и построена на таких сложных оборотах, что Яков едва успевал понять отдельные фразы. Высокий человек, не переставая говорить, посмотрел на Якова как на пустое место, повёл крепкими плечами, и свободной рукой показал ему: выйди из комнаты. Яков так и сделал. Ему пришлось ещё побродить по коридорам, пока он не нашёл нужную комнату, где два писаря с независимыми и гордыми лицами за небольшую плату записали его данные в потрёпанную бухгалтерскую книгу. - Кто это там? - спросил Яков как бы невзначай. - Англичанин? - Америка, - ответил один из писарей. – Англичан как в начале года четыре человека украли, так они больше не ездят. - Властители мира, - сказал второй писарь, - так их… - Какие они властители, - сказал второй писарь. - Консервы они. - Как это? - спросил Яков. - Ну, консервы знаешь? Когда кончаются продукты, достают консервы. Здесь тоже, как деньги кончаются, одного - двух иностранцев крадут - вот тебе и на жизнь. - А как их крадут? За городом? - Почему? Прямо здесь. - А как они сюда попадают? - Кто? - Ну, те, кто крадут. - А кто крадёт?..- хитро улыбнулся писарь. Яков только сейчас увидел, что он забавляется его вопросами и его наивностью, и сказал сам себе: помалкивал бы ты, братец; договоришься со своим любопытством. Второй писарь, - видимо, старший по должности,- тоже разулыбался и сказал: - Хватит вам. А ты, - сказал он Якову, - захаживай к нам дня через два, отметишься, поговорим. Смешной ты парень. * * * …Яков долго стучал в дверь, пока, наконец, не открыли. Женщина в старушечьем платке долго молчала, увидев его, и, наконец, выдавила, с трудом подбирая слова: - Вас… отпустили? Вы же…я вас сразу узнала. Вы каждое лето приезжали с родителями, в дом за музыкальной школой… - Вы знали, кто я, и послали в комендатуру? А если бы меня и там узнал кто- нибудь? Меня бы арестовали! - Вас бы расстреляли, - сказала женщина с бессветными глазами, и в её голосе Якову снова почудилась усмешка, очень недобрая. - А вы что хотели? У меня - сын. Единственное, что осталось. Нас и так из- за мужа… - Я… - сказал Яков, - я пойду… - Куда? – равнодушно- обречённо сказала женщина. - Подождите, я сейчас ключи вынесу. Это дом через улицу, соседи просили присмотреть, когда им пришлось бежать. Там всё в порядке, я всё сберегла. Правда, холодно. Документы у вас…хорошие? - Журналистское удостоверение, командировочное предписание- всё настоящее, я у себя в редакции оформлял. Только фамилия, естественно, переделана. Паспорт, конечно, показывать не буду. - …Здесь и с худшими документами живут. Язык вы знаете отлично, как родной… Дикая кошка - армянская речь- Мучит меня и царапает ухо. - А разве он не родной? - не удержался Яков. Она подняла, наконец, глаза - но Яков в сумерках не разглядел ни цвета глаз, ни их выражения. И тихо сказала: - Конечно, родной... только никому об этом не говорите…Идите, устраивайтесь. А завтра постарайтесь поскорее уехать. - Кто меня приютит?.. - Пославшая на смерть Женщина в тёмном платке. * * * Нигде и никогда не спалось ему так сладко, как в Городе- на- скале. Как бы жарко не было жарко днем, к ночи всегда холодало, и в открытые форточки вливался живительный прохладный воздух. А под утро весь Город окутывал таинственный, непроглядный туман. Яков всегда мечтал, что когда- нибудь ему будут посланы слова, которыми можно будет рассказать о Городе, используя приём одного из любимых импрессионистов: Город утром, днём, вечером и, конечно, Город в тумане, в тумане воспоминаний. Но никогда ещё пробуждение в Городе не было таким тревожным. И никогда первым желанием после пробуждения не было исчезнуть побыстрее из Города. Яков умылся и хлебнул вместо завтрака воды из- под крана, которая оказалась такой же живительной, как вчерашняя родниковая вода. Он решил зайти к приютившей его женщине, имени которой так и не узнал, и посоветоваться, как можно уехать из города. Она открыла, как только он успел постучать, будто ждала за дверью, коротко кивнула в ответ на его приветствие и прошла в комнаты. Яков решил, что это можно считать приглашением, и пошёл за ней. В доме было очень тихо, прохладно и очень бедно. Первое, что бросилось Якову в глаза - расстеленный на столе небольшой кусок истёртой барсучьей шкурки, обшитой по краям толстой тканью с изумительной вышивкой из мелкого речного жемчуга. Когда Яков пригляделся, то понял, что это не просто вышивка, а неизвестные ему рунические знаки. На шкурке аккуратными кучками были разложены белые бобы с чёрными глазками. Яков видел такое гадание ещё в раннем детстве и тоже - в Городе. Это было очень древнее гадание, явно замешанное на колдовстве. Женщина, не произнося ни слова, подошла к столу. Судя по движению губ, она продолжала вести какой- то сложный счет, перемещая бобы против часовой стрелки из одной кучки в другую, пока все они не собрались вместе в вершине круга. Женщина взяла бобы в ладони, встряхнула, произнесла над ними что- то непонятное, и снова веером бросила перед собой на барсучью шкурку. Она смотрела на рассыпанные зёрна так, будто читала ясные и понятные письмена, и у Якова похолодела спина и пронеслось в голове: «Книга судеб!», и ещё что- то, и на мгновенье время будто остановилось. Этой ночью всё узнаю. Что узнаю- затаю. Сколько мне всего осталось- Никому не расскажу. … А когда он вернулся, женщина уже бережно складывала бобы в вышитый мешочек, аккуратно завязала его и убрала в стол подальше. Яков попробовал усмехнуться отвердевшими губами и как можно небрежнее спросил: - Ну и как? Женщина в ответ неопределённо махнула рукой, и Яков понял, что ничего от неё не услышит. - Я тоже умею гадать, - сказал Яков, чтобы как- то начать разговор. - Что- нибудь по картам или по руке? - почти с презрением сказала женщина. - Нет- нет, меня здесь, в Городе, учили. Нужно наутро после приезда поставить чашу с родниковой водой, установить три зеркала и капнуть каплю собственной крови… Хозяйка дома совсем по- девичьи всплеснула руками и даже, кажется, улыбнулась: - Ой,- живо сказала она, - не рассказывайте; это же запрещено, это - колдовство. Здесь, в Городе, в горах, поближе к Богу – куда ни шло, простится. А в другом месте - это большой грех, это вне веры. - Когда- то, - сказал Яков, - это тоже было верой. Просто каждая новая вера объявляет предыдущую ложной и вредной. Причём заимствует всё, что можно. Женщина с интересом взглянула на него, и тут же опустила глаза. - Вы…не учитель? - Нет. Я, в самом деле, журналист. А вы? - А я работала в школе. Преподавала культуру. Я, - она горько усмехнулась, - культуролог. - О господи, - вырвалось у Якова. – Культурология - здесь… - Вот- вот…в этом Толедо времён инквизиции… - Толедо?! Вот именно! А я- то никак не мог сообразить, на что похож Город- на- скале! Я же и в Толедо чувствовал, что меня что- то так сильно мучает! - Вы были в Толедо? - спросила женщина, с изумлением заглядывая Якову в лицо. - Да. Я много раз был в Испании, объездил всю страну. А Толедо - город моего любимого художника, Эль Греко. - …Вы даже не предполагаете, насколько хорошо я знаю творчество этого… грека с острова Крит… И всю его жизнь…Тема моей дипломной работы.- Женщина чуть было не улыбнулась – но тут же приложила кончики пальцев к губам, щепоткой, как гасят свечу, погасив улыбку. И Яков только сейчас увидел, какие у неё длинные, красивой формы пальцы, и какая изящная кисть: Пальцы для колец со светлыми камнями, Кисти - для браслетов, издающих звон. - Когда, - сказала она совсем тихо, и голос её затухал как свеча на ветру, - когда совсем плохо, я достаю старые книги с репродукциями и смотрю, смотрю… - Конечно, - сказал Яков. - Я понимаю. Только красота и может спасти; только она и спасает, когда совсем плохо. - Что вы можете понять…Поживите здесь, тогда и поймете. Не спасает красота, в том то и дело. Отвлекает, даёт возможность на время забыться…Но не спасает. Здесь никому ничего не нужно. Здесь одна война. И деньги, деньги…А вы, наверное, ещё из тех, кто постоянно читает про себя стихи? Мне даже показалось как- то, что у вас губы шевелятся… - Неужели это видно?.. Вы - первый человек, кто об этом догадался. - Нетрудно было…Порода она и есть порода. Если ты в самом деле из этого города, то должен писать стихи. - А я живу стихами, думаю, чувствую ими. Иногда даже кажется, что кто- то мне их диктует… - Вы - поэт, - уверенно сказала женщина. - Даже не сомневайтесь. - …Только никак не могу в это поверить. И свои, и чужие стихи постоянно приходят сами по себе…Вот здесь, в Городе, с первой минуты не могу оторваться от Мандельштама… - Он же был здесь. - Конечно, я знаю. Он же как освящал каждое место, где побывал. Как Пушкин; каждое слово - свет. А Хайям, Хафиз, по- моему, здесь так на каждом шагу, в каждом камне. Женщина взглянула ему в глаза, отвела взгляд и снова неприятно усмехнулась. - Уезжайте, уезжайте отсюда поскорей, - сказала она. - Что вам здесь делать?.. Думаю, и одного часа хватит, чтобы всё понять… Приехали, побыли - и на том спасибо. Уезжайте поскорее. Таким даже в нормальном мире трудно жить; а здесь… В этом мире глупцов, подлецов, торгашей Уши, мудрый, заткни, рот надёжно зашей, Веки плотно зажмурь - хоть немного подумай О сохранности глаз, языка и ушей! - А почему вы не уезжаете? - Куда? К кому? Для своих я предательница, для…ваших – враг…О Господи, - ваши, наши. Всё разорвали, разрезали по живому. - Извините, я глупость сказал! Женщина вытерла тыльной стороной ладони глаза, но слёз в них не было – они давно уже были выплаканы. …есть женщины, сырой земли родные. И каждый шаг их - гулкое рыданье. - Уезжайте, уезжайте поскорей, - повторила она, не слушая Якова. * * * …Мощённая крупным булыжником улица, петляя, привела его к самой высокой точке Города - к совершенно плоскому, как ножом срезанному, огромному Полю Скачек. Раньше, по большим праздникам, сюда съезжались отчаянные всадники на тонконогих бешеных конях известной во всём мире породы. В будние же дни по огромному полю, поросшему очень плотной невысокой травой, даже вблизи похожей на украшенный живыми цветами тёмно- зелёный ковёр, гуляли нарядные горожане и многочисленные приезжие. Покружив по полю, в конце концов все оказывались у края обрыва, на самом дне которого серебрилась узкая полоска реки. За рекой начинался подъём другой горы, Старшего Брата, поросшей сине- голубыми вековыми деревьями. И дальше - ещё одна гора, и ещё одна, и ещё, и снег на самых вершинах, и туман, и бесконечная перспектива гор, лесов, снега, застывшего в неподвижности тумана и солнца…Поле Скачек располагалось много ниже, чем окружающие горы, - Бог, как говорили горожане, срезал верхушку горы, чтобы подарить людям это поле, - и с него открывался невероятный вид на все четыре стороны света. Но хотя Поле и было ниже окружающих гор, но всё равно оно было над городом, выше всех человеческих жилищ, ближе всех к небу. Последняя ступенька к небу… Яков в полном одиночестве походил по Полю, заглядывая с высоты вниз, в обрыв. Нет, спуститься вниз было невозможно; для этого нужны были крылья. Заблудился я в небе - что делать? Тот, кому оно близко, - ответь! Вместо обычного приподнятого настроения, ощущения праздника, которое всегда возникало здесь, на Поле, сначала стало жутко, а потом ещё - и страшно. Страшный обрыв, холодный горный ветер, одиночество, - всё это давило со всех сторон, и Яков поспешил вниз, в Город. Он решил вернуться через старое кладбище, где были похоронены его любимые дед и бабушка. Они прожили вместе долгую, трудную и достойную жизнь, и умерли, по семейному преданию, почти в один день. Но даже после смерти они были вместе, - два темных, искусно обработанных камня, один побольше, а другой, рядом, поменьше; покрытые вязью старого алфавита, неизвестного поколению Якова. Над могилами, в головах, выросли две яблони, которые, поднявшись, сплелись в одно дерево. «Неразлучные» - так называли в городе эти деревья, и у влюблённых считалось очень хорошей приметой прикоснуться к этим деревьям. Яков помнил и любил это место с самого детства. …Но не было,…не было ни деревьев, ни могил, ни самого кладбища. Не было и второго кладбища, другого вероисповедания, через дорогу, - всё сравняли с землей, в очередной раз сведенные с ума негодяями – политиками, вчерашние добрые соседи, друзья и даже - члены одной семьи… Вокруг было тихо и пустынно, и никто его не мог увидеть, и Яков дал волю переполнявшим его чувствам. Он ударил себя кулаком в грудь и подумал – или сказал вслух: Тот, Кто Над Нами…Над всеми нами…Тот, у которого так много,- так бесконечно много!- терпения, милосердия, и чьим терпением и милосердием мы так бесконечно долго злоупотребляем…Так долго, что даже самое великое терпение может исчерпаться… Слишком много всего было дано: и бескрайнее небо, и горы, и голубые снега, и хрустальный воздух, и живительная вода, и чудесные голоса для чудесных песен (вот о чём Яков забыл, и без чего раньше нельзя было раньше представить Город - без музыки и пения вечерами в мирных домах!) - так много всего; щедрой рукой, всё для долгой, счастливой, радостной жизни… - Всесильный, Милосердный, всё в твоих руках, и нет никого над Тобой, - ОТНИМИ, ОТНИМИ ВСЁ, ЧТО ДАЛ ЭТИМ БЕЗУМЦАМ!.. УСЛЫШЬ МЕНЯ! И тут за спиной громко крикнули: - Повернись! От неожиданности Яков вздрогнул всем телом. Но…Это оказалось совсем не то, что безумной надеждой промелькнуло в похолодевшем в ожидании чуда сердце. За каждым его движением напряжённо наблюдали вооружённые люди, среди которых Яков сразу узнал смышленого юношу, проверявшего вчера на въезде в город документы. Яков увидел, что юноша тоже его узнал, и кивнул ему, - но в ответ не последовало никакой реакции. Якову приказали идти вперед, вместе с двумя худенькими, очень бедно, просто в какую- то рванину, одетыми мальчишками. Старший из них, мальчишка лет пятнадцати, вёл за собой на верёвке, сплетённой из разных обрывков, апатичного тощего барашка. Якова и притихших мальчишек довели до комендатуры и оставили на улице под присмотром одного из ополченцев. Скоро на порог вышел очень пьяный офицер, весь перетянутый кожаными ремнями и портупеей. Он изо всех сил старался держаться прямо и говорить членораздельно, но это ему практически не удавалось. Офицер долго собирался с мыслями, разглядывая Якова, мальчишек и барашка, который то ли от усталости, то ли просто от слабости давно лёг на землю. Наконец он остановил свой неясный взор на Якове и сказал: - Ко мне. Страшен чиновник- лицо как тюфяк, Нету его ни жалчей, ни нелепей. Командированный - мать твою так!- Без подорожной в армянские степи. Он повертел в пальцах журналистское удостоверение Якова, будто пытаясь понять, что это такое, и, недолго думая, небрежным щелчком отправил его под стол, в корзину для мусора. Затем принялся внимательно рассматривать Якова, фокусируя на нём взгляд, но, в конце концов, бросил это занятие и коротко спросил: - Кто? - Журналист, - так же коротко ответил Яков. - Пи- са- тель?..- сказал офицер.- Много вас тут околачивается, писателей… Вот напиши- ка, чтобы война закончилась! Пишите, пишите, пишите …А люди как животные были, так и остались. Библию вон написали - и что?.. Кто вас читает? Как убивали, так и убивают, как воевали, так и воюют…Зарегистрировался после прибытия? - Да, конечно. Ещё вчера. - Ко мне писаря!- громко крикнул офицер, не сводя глаз с Якова. Через мгновенье дверь распахнулась, и в комнату забежал один из вчерашних писарей. Он мельком глянул на Якова и сказал: - Зарегистрирован. Занесён в журнал. Вчера. - Ты,….,- обругал его офицер, - почему не доложил? Он же журналист! А деньги где? Опять украли?.. - он кричал на перепуганного писаря, даже не собираясь выслушивать его объяснения. - Вон пошёл! - он, видимо, разрядившись, уже более спокойным голосом сказал Якову: - А ты вот почему не на войне? - Я живу в другой стране, на севере, уже много лет. Вот, только приехал… - А мы тут воюем! Из чьих ты ? - Мы из столицы, - сказал Яков. - Здесь никого не было. - Сейчас вот прикажу штаны с тебя спустить, и проверим, из каких ты! Может, вообще мусульманин? - Яков похолодел.- Военное образование есть? - Кафедра была в университете, - быстро ответил Яков, радуясь, что сменилась тема разговора. - Офицер запаса. - О- фи- цер?.. Очень хорошо! Пойдёшь вечером начальником караула. Ты не волнуйся, - он протянул руку и по- свойски хлопнул Якова по плечу,- это хорошая должность. Мне будешь платить даже не вперёд, а в конце недели.- Он оценивающе оглядел Якова и назвал сумму, большую, чем месячный заработок Якова. Офицер вдруг «поплыл»: затряслись пальцы, расслабились лицевые мышцы, - но тут же мотнул головой как лошадь и собрался. Он крикнул что- то в окно, и через секунду в комнате появился тот самый смышленый юноша. - Вечером, - сказал офицер, - вместе пойдёте в патруль…Этот,- он кивнул на Якова, - командир. Выдашь снаряжение. Командирское! - Юноша понятливо кивнул и исчез.- Проверите участок за Полем, ближе к кладбищу, - сказал офицер Якову. – Знаешь, где это? Яков кивнул: - Я там сегодня был. - Гулять ходил, что ли? Нашел место. Там ребята подорвались на пошлой неделе. Может, ещё мины остались. Вот сегодня и проверите. - А кто минёр? - спросил Яков. - Какой минёр? - искренне удивился офицер. – Зачем – минёр? Вы что, не патриоты? Или вы не герои?.. - Герои мы, - сказал Яков. - Поэтому - решать всё на месте! Сбор …после обеда. Командуй смело. Кто не подчинится - расстреливай…И не пиши больше, понял?.. Никому это не нужно. Удерживаемый со всех сторон в равновесии ремнями, он повернулся кругом, чудом не упал, и вышел из комнаты, удачно вписавшись в дверной проём. Только офицер вышел, как Яков быстро шагнул за его стол, наклонился и выудил из корзины для бумаг своё удостоверение. Он не знал, зачем это сделал, но в любом случае это был его единственный документ, и Яков не хотел его терять. Все пространство за столом, невидимое со стороны посетителей, было заставлено пустыми бутылками из- под коньяка. Больше всего бутылок было, почему- то не из- под великолепного марочного армянского, а "Hennessey" , подозрительного вида"Napoleon"а и какого- то совсем непонятного греческого коньяка. Очевидно, комендант был одержим мечтой перепробовать все возможные марки коньяка. Посетив интенданта, Яков вышел из комендатуры с большим рюкзаком, полным отличного качества снаряжением. Он отказался только от автомата, и выбрал себе из изобилия на оружейном складе замечательный пистолет, о котором мечтал ещё школьником, насмотревшись детективных фильмов,- «полицейский» короткоствольный револьвер, «бульдог». Выйдя на улицу, где уже сильно пригревало солнце, Яков свернул за угол здания комендатуры, поставил тяжёлый рюкзак на землю и сел на него... Он не мог собраться с мыслями и решить, что делать дальше. Он отчётливо чувствовал, что любой неверный шаг может привести к мгновенной гибели. Его существованием, его будущим распоряжалась чужая, даже не враждебная, а абсолютно равнодушная воля, единственной целью которой было извлечь из него, Якова, максимальную выгоду. Это было опасно, и опасность росла с каждым мгновением, и Яков пытался найти выход из этого состояния, но ничего придумать не мог. Убежать из Города, не зная дороги, не представлялось возможным; помощи просить было не у кого. Яков еще долго сидел на углу здания бывшего музея, ничего не видя и не слыша, не зная, как быть дальше,- потерявший все дороги путник, - пока вдруг не понял, что с ним задушевно разговаривает совершенно незнакомый мужчина деревенского вида, с грубыми чертами лицами и с огромными, как лопаты ладонями. - …Что ты печалишься? - говорил он Якову как старому знакомому. - Разве можно печалиться? Успокойся. Всё переменится. - Мир рушится, - сказал Яков. - Рушится мир, только никто не хочет этого видеть. А кто видит, понимает - не хочет об этом говорить. Кто- то же должен всем сказать! - Ну, рушится. В первый раз, что ли? Я вот безграмотный, все равно знаю, что мир уже рушился и ещё разрушится. Люди же, они такие. И вообще всё что есть - разрушат, не беспокойся. - Успокоил. - Главное, чтобы земля осталась. Ты же - ученый, вот скажи: земля останется? - В его голосе была такая надежда, что Яков понял, что этот вопрос давно и сильно мучает его.- Говорят, всю землю можно взорвать? Яков хотел сказать, что уже давным- давно можно было каждого жителя этой планеты уничтожить несколько десятков раз. А воду, воздух и землю можно отравить так, что ещё тысячи лет ничего не будет рождаться…Да и саму планету, оказавшуюся такой небольшой, уязвимой и беззащитной, можно разнести на клочья...А если человек убивает человека,- значит,он убивает брата, а это и есть конец света… Но он посмотрел на крестьянина, который распознал в нём городского человека, знакомого с науками, видевшего Большой Мир, и который хотел услышать ответ на вопрос, который с недавних пор глубоко засел в сердце и сильно беспокоил: а что будет с миром? - Земля, - сказал Яков, - будет всегда. - Ну и всё тогда, - с явным облегчением сказал крестьянин. - Мы- то все, понятно, и так уйдем. Нас, людей, уже ничем не уговоришь успокоиться и жить спокойно, по- человечески. Мы всё равно кончимся. А если земля будет - значит, и жизнь будет. Не мы, так что- нибудь другое всё равно будет. Весна как наступит, вот всё и будет. Яков с изумлением посмотрел на него: этот необразованный человек запросто рассуждал о философских проблемах, ответы на которые искали многие светлые умы. И рассуждал так здраво, что строй его мыслей отзывался надеждой в душе Якова. - Так что, - умиротворённо сказал крестьянин, - жизнь будет всегда. Поэтому, - сделал он вывод, - не печалься так. Война она и есть война; когда её не было?.. надо пережить её. * * * В холодном пустом доме, где его никто не ждал, Яков, все чувства которого были предельно обостренны от постоянной опасности, тут же почувствовал какое- то тепло и запах еды. На кухне он обнаружил глиняный горшочек с тушеным мясом, заботливо укутанный, чтобы не остыло, в полотняное полотенце, а в маленьком блюдце - чуть- чуть, видимо, из последних запасов, местного деликатеса, - варенья из лепестков роз. Рядом оказалось и блюдце побольше с мелко размолотыми ягодами растения, название которого Яков не помнил, но знал, что его подсыпают для остроты к мясу. На плите стоял ещё горячий чайник. Яков, умиленный такой заботой, с удовольствием съел мясо, приготовленное с овощами, и с той разновидностью мяты, которую Яков встречал только в Городе- на- скале, и от которой мясо становилось удивительно нежным и приобретало самый необычный кисло- сладкий вкус. К тому же и чай оказался заваренным с местными душистыми травами, напоминавшими по вкусу мяту и малину одновременно. Все было восхитительно вкусно, - только, к сожалению, мало. Яков удобно расположился за столом на кухне, доедая мясо, попивая изумительно вкусный чай. К тому же он пристроил на столе один из старых журналов, обнаруженных вчера под кроватью. Журналов было очень много, они были аккуратно сложены по изданиям и все прикрыты большим покрывалом, чтобы не запылились. Больше всего было развлекательных, но не глупых журналов, - о путешествиях, открытиях; отдельно лежали всё ещё яркие, хорошего полиграфического качества женские журналы: мода, спорт, семья. Было много и детских журналов, по подборке которых можно было понять, что в этом доме когда- то были, по меньшей мере, двое детей, мальчик и девочка. Выписывать такое количество журналов могла себе позволить только обеспеченная семья. А отец семейства, судя по журналам, имел склонность к техническим наукам. Почему- то Якову казалось, что это была большая, дружная семья, с умными, воспитанными детьми, и им никогда не было скучно друг с другом, и они жили дружно и радостно, строили изо всех сил своё будущее, пока в один чёрный их всех не смело как ураганом, и от всего, что строилось годами, остались лишь только пустой холодный дом и кипа журналов - как вещественное напоминание о мирной жизни. Яков выбрал один из самых потрёпанных журналов, нашел в нём какой- то юмористический раздел, и сел обедать в лучших филологических традициях. Перелистывая журнал, он съел все. После того, как он пообедал, жить стало веселее, и он решил, что нужно зайти к женщине с бессветными глазами и поблагодарить её за заботу. Он услышал на улице шум и выглянул в окно. У дома негромко переговарились вооружённые люди. Из окна не было видно, сколько их, но и так было понятно, что слишком много для того, чтобы арестовывать одного - единственного Якова. Ах, черт, подумал он. Всё- таки надо было взять автомат. Хотя, вон их сколько… Всё, надо выходить, пока сюда ломиться не стали. Чёрт, как страшно… Только он появился на улице, весь небольшой отряд, человек десять, дружно притих. Первыми в глаза бросились три огромных как медведи здоровяка, удивительно похожих друг на друга. За ними Яков увидел смышленого юношу, у которого почему- то сильно лоснились щеки. - Люди тебя ждут, - сказал Якову юноша. - Не «тебя», - жёстко сказал Яков. Он сильно испугался, и теперь за внешней обозлённостью хотел спрятать свой испуг. - Не «тебя», а - «вас»! Юноша испуганно кивнул и подался назад. - Вы, как я понимаю, мой отряд? - сказал Яков всем сразу. - А вы, - сказал он здоровякам, - родственники? - Братья, - сказал один из них. - Охотники? - Какие там охотники, - презрительно сказал за спиной Якова юноша.- Они даже стрелять не умеют. Крестьяне и есть крестьяне. - Мы из … - здоровяк назвал деревушку далеко в горах. - А стрелять научимся, оружие нам дали. Яков протянул руку и снял у него с плеча новый автомат, показал на рычажок предохранителя и спросил: - Вот это - для чего? Здоровяки долго рассматривали предохранитель, но так ничего не смогли ответить. - Понятно, - сказал Яков. - Им ещё гранаты выдали, - голосом доносчика сказал за спиной юноша. - Без команды, - строго сказал Яков, - ни автомат, ни, тем более, гранаты, не трогать! - Граната- то всего одна, - сказал другой здоровяк. - Нам показали, как пользоваться. - И кидать подальше, - сказал Яков. - Из- за укрытия. - Нет, - снова вмешался юноша. - Кидать надо себе под ноги. Мой брат вот так не сделал, когда в плен попал. У него ещё с собой рация была. Так нас с той стороны по этой рации вызвали и долго потом рассказывали, что они с ним делают… - он говорил совершенно спокойно как о чём- то обыденном и привычном.- Найду я их когда- нибудь. - Как ты их найдёшь?- сказал Яков.- По голосу, что ли? - Конечно, - уверенно сказал юноша. - Мы же все друг друга знаем, соседи. С одним я даже в одном классе учился. Короче,- сказал он здоровякам,- кидайте себе под ноги, чтобы нечем было сдаваться. Никому здесь пленные не нужны - что с вас возьмёшь? К Якову подошёл щуплый старичок в сильно поношенном, с короткими ему рукавами пиджаке, и застенчиво сказал: - Здравствуйте! - И вам, - ответил Яков, пытаясь вспомнить, где они встречались. - Мы ехали вместе, помните? - радостно сказал старичок. - Помните? Вы ещё пить хотели. - Вспомнил, - сказал Яков. - Вы тоже в отряде? - Да, записали. Я только пришёл к коменданту, - сразу и записали, - радостно сообщил он. - Я же говорю вам, - почти с гордостью сказал он остальным, - мы с командиром знакомы. Хорошо, что мы в одном отряде! Я здесь все дороги знаю. - Следопыт, - хмыкнул юноша. Яков вспомнил, что хотел зайти к женщине с бессветными глазами и сказал: - Ждите меня здесь. Я скоро. Подходя к дому, он заметил, как чей- то силуэт быстро мелькнул за задернутыми занавесками. Не успел он постучать, как дверь бесшумно приоткрыли, и женщина впустила его в дом. - Здравствуйте, - как можно радушнее сказал Яков. - Я хотел поблагодарить вас. И хочу попросить, чтобы вы взяли деньги за жилье и за еду… - Что вы, - сказала женщина, не поднимая глаз. - Это мы вас должны благодарить. Это мясо вам принесли, мальчик такой принёс, я его по младшим классам помню… Давно никто не заходил! А мяса так давно не видели, что просто забыли. Это раньше было изобилие. Сейчас же никто не разводит ни скот, ни птицу- всё равно отберут… Яков вдруг представились лоснящиеся щёки бойкого юноши, он вспомнил худеньких мальчишек с апатичным барашком, - и понял, откуда взялось это мясо. Его чуть не стошнило. - Как мне плохо, - сказал он вслух, и только когда услышал свой голос, понял смысл сказанного. - Присядьте, - озабоченно сказала женщина. - На вас лица нет. Не отравились ли, часом? - Нет, еда была отличная, большое спасибо. Я даже всю приправу съел из ягод. - Что вы! Как можно было столько съесть? Вот с этого вам и нехорошо. Это же я вам смолола на несколько дней, пока акклиматизируетесь и чтобы спали спокойно.…С птичками ещё не разговаривали? - Что? - не понял Яков. - Так говорят, если переешь этих ягод. - Значит, скоро буду с птичками разговаривать? - Вполне возможно, - улыбнулась женщина. - Хотя, вы крепкий, может, и ничего и не будет. - Пусть лучше будет, - сказал Яков. - Я бы с удовольствием хоть с кем- нибудь поговорил по- человечески. А где, кстати, вас чудесный сын? Вот с ним бы я с удовольствием поговорил, просто чудо, что за мальчик. - А…своих у вас детей нет? - Конечно, есть. - Две девочки? - Да, - удивлённо сказал Яков. - Как вы узнали? Она в ответ тихо улыбнулась: - Какие вы, мужчины, всё- таки дети. Совсем простых вещей не понимаете…А сына дома нет. И не будет, пока вы здесь. Вы не обижайтесь! Вы ему тоже очень понравились. Но пока пусть поживёт у знакомых. Вы же здесь чужой, за вами могут хоть сейчас прийти. - Я понимаю…Меня ещё назначили каким- то отрядом командовать. Вон они, бойцы, на улице ждут … Не хочу, не хочу никаким боком в этой войне сумасшедших участвовать… - Уезжайте, уезжайте поскорее… На улице к Якову подошёл один из трёх братьев- гигантов, и тихо и робко, наклоняясь к нему с высоты своего гигантского роста, сказал: - Можно спросить? Яков кивнул. - Мы с братьями поговорили… Мы хотим вот того, нашего младшего, отправить домой. Мы не знали…что здесь ещё убивают.…А мы за него будем, - Яков молчал, не зная, что сказать, и гигант истолковал это по- своему. - Мы принесём, сколько нужно. Он сам принесет эти тридцать тысяч. - Какие тридцать тысяч? - Долларов. Нам сказали, что обычно столько. - Тридцать тысяч?.. Вы их когда- нибудь видели, столько денег? Где вы их наберете? Баранов, что ли, продавать будете? - Почему?.. Мы одного барана поймаем и подоим.- Яков вспомнил американца в комендатуре. - Все так делают. - Я ничего не могу сказать. Я ничего не решаю. - Ну что вы?!.. Это же младший наш! - Я ничего не решаю, - повторил Яков.- Кто вас в отряд отправил? - Офицер этот... в ремнях. Комендант или как его там… - Вот с ним и разговаривайте. - Он ничего не понимает. Он совсем пьяный. И деньги предлагали. - И что, отказался? - …Он даже не понимает того, что ему говорят. После обеда, сказали, к нему лучше не подходить. - Как вас призвали? Повестка была, письмо, вызов какой- нибудь? - Какая повестка?.. Мы сами. - Зачем?.. - Воевать…защищать… - Вот и воюйте, - в сердцах сказал Яков.- Вот и защищайте. Здоровяк послушно опустил голову и побрёл к братьям. - Проводник, - сказал Яков, - подойдите ко мне. - Старик в поношенном пиджаке, радостно улыбаясь, тут же оказался перед ним. - Нам надо быть за кладбищем, у Поля, но обычная дорога заминирована. - Я знаю, знаю; там давно никто не ходит. Я вас туда выведу через ущелье, по старой дороге. - По какой старой дороге? - вставил юноша, неожиданно оказавшийся рядом. Якову показалось, что он подслушивает их разговор. - Нет там дороги ни старой, ни новой. - Не старой, - сказал старик, - не старой, а - старинной. "Сорок ступенек" - слышал? - Нет, - сказал юноша. - Я тоже не слышал, - сказал Яков. - Это из ущелья, снизу такие переходы в скале, как маленькие долины. Через час будем за кладбищем. - Веди нас, - сказал Яков. Веди нас, проклятый старик… Подъем из ущелья продолжался уже третий час, когда Яков скомандовал привал. Было очень жарко; пекло так, как бывает только в горах: казалось, что солнечные лучи, тяжело и ощутимо, отвесно падают на самую макушку, пробивают всё тело насквозь и выходят через стопы, оставляя в теле ощутимо тяжёлое тепло. Прежде всего, кончилась вода, и было непонятно, где её взять. - А где тут ближайший родник? - спросил Яков. - Не могу сообразить, - задумчиво ответил старик, и в голосе его не было никакой уверенности. - Отец, помню, покойный водил той дорогой… - Земля пухом твоему отцу, - сказал один из братьев- гигантов. - Вот с сыном ему точно не повезло. Где тут дорога? Куда вообще идем? Посмотри: скоро ни вниз, ни наверх нельзя будет двигаться. Куда идти- то? Дети гор, тоскливо подумал Яков. Заблудились в собственном доме… - Всё, - сказал Яков, - привал на полчаса. Он почувствовал, что его сильно качает, и прилёг на траву. Яков знал, что не мог так быстро устать, - скорее всего, решил он, это действие приправы, которой я явно перебрал… Стоит закрыть глаза, как будто проваливаюсь куда- то навзничь. Птички- птички, поговорите со мной… Когда он открыл глаза, то прямо перед собой увидел умную морду большой чёрной собаки. Собака была неизвестной ему породы, но явно домашняя, - очень ухоженная, с короткой, лоснящейся на солнце, шерстью, с умными карими глазами и с необычными белыми подпалинами, похожими на брови, на самом лбу выше глаз. Собака наблюдала за ним очень спокойно, без излишнего любопытства и без неприязни. Мизансцена из "Сталкера", подумал Яков. Большая чёрная собака…путники в зоне, готовые погибнуть в любую секунду.… Только кто из нас Сталкер, и куда мы идём… Его осторожно тронули за плечо, и Яков открыл глаза. Перед ним стоял старик- проводник. - Вы заснули, - вежливо сказал он. - Я подумал, что надо разбудить, если человек так тяжело спит. И нельзя спать на солнце, приснится невесть что. - Мне собака снилась. - Собака? - живо спросил старик. Яков запамятовал, что практически все местные старики были большие любители объяснять сны; это было чем- то вроде давней игры, традиции. Якову приходилось слышать такие потрясающе точные толкования, что даже дядюшке Фрейду не снилось.- А какая собака? – быстро спросил старик. - Большая, черная… - Это не страшно…А что ещё? Может, что- то рядом с собакой? Что- то необычное? - А, да, - у неё были белые брови. - Чёрная собака с белыми бровями?! - испуганно сказал старик. - Господь с вами! - Что такое? - Это был дьявол, - уверенно сказал старик. - Какой дьявол? С крыльями и рожками? - Нет, я такого не видывал. Это тот дьявол, который здесь, - старик показал на сердце. – Вы такой грешник? - Не знаю, - неуверенно сказал Яков. - Думаю, как все - не больше… Но и не меньше. - Никто не знает, - сказал старик. - Просто есть люди, которым можно грешить, а есть которым совсем нельзя; им за каждую мелочь спросится. - А тех, кому можно - их что, больше любят? - Наоборот. Больше спрашивается с того, кому больше дано. Кого Он, - старик кивнул на небо, которое здесь, в горах, было совсем близко, - кого любит, того и испытывает. - Что нас испытывать, - невесело сказал Яков. - Мы слабые, беспомощные существа. Нас только пальцем чуть- чуть подтолкни в сторону греха, - вот мы и готовы… - Не так, - сказал старик. - У нас столько сил, что с нами ничто не справится. Вот посмотри: когда мы жили как люди? Вот твои родители? Войну пережили? - Да, росли сиротами; все старшие погибли. - Вот- вот. И родители родителей тоже. А вы сейчас? Пятнадцать лет здесь нет жизни. И ещё сто лет не успокоится. И всё равно люди стараются людьми оставаться. Когда- нибудь всё равно будет по- человечески. - Только вот когда… - Когда- нибудь обязательно будет. Или мы совсем уже с ума посходили? Окончательно?.. - Есть такая теория… - …что есть? - …ну, теория, предположение…это когда сидят умные люди и думают о будущем… - Как хорошо! У нас бы так… - Вот, собрались умные люди, и стали думать: что же такое происходит с целыми народами? Жили себе прекрасно, и вдруг решили воевать со всем и со всеми. - И что решили? - заинтересовался старик. - Долго никто ничего не мог объяснить. В конце концов, махнули рукой и сказали: это болезнь; временное помешательство. - И что, весь народ сходит с ума?! - Практически весь, за очень редким исключением. - Тогда как быть нормальным людям? Рта не раскроешь! - Только молчать. - Ага - всё видеть и молчать?.. Что это за жизнь тогда?.. Зашейте мне веки суровыми нитками, Залейте мне горло горячим свинцом... Молчать и плакать – вот моя судьба. …Мимо Якова и старика, чуть не столкнув их в пропасть, с радостными криками промчался юноша, которого Яков уже откровенно ненавидел, и они увидели, что он вприпрыжку несётся к трём худеньким мальчишкам, которые неизвестно откуда взялись на крутом спуске. За ними на истрёпанной верёвке из разноцветных лоскутов плёлся тощий барашек. Яков сразу же узнал вчерашних мальчишек, которые на этот раз, видимо, решили пробраться в город по другой дороге. Мальчишки испуганно смотрели на людей с оружием, а когда к ним подбежал юноша, страх на их лицах сменился отчаянием. - Какие молодцы! - сказал юноша, разглядывая мальчиков и тощего барашка взглядом людоеда, собирающегося пообедать. - И вчера были с мясом, и сегодня. Откуда вы их только таскаете? Теперь придётся сказать. - Ты, - тихо сказал ему в спину Яков, так, чтобы никто больше не слышал, - если хоть что- то им сделаешь, я тебя убью. Ребятки, - сказал он посеревшим от страха мальчикам, - к кладбищу нас выведете? Не бойтесь, никто ничего вам не сделает. Только покажете дорогу, и идите себе. - Пожалуйста, - сказал один из мальчиков. У него от страха тряслись губы. - Пожалуйста, не отнимайте! Дома есть нечего. Пожалуйста, не отнимайте! - Я же сказал: не бойтесь, никто ничего у вас не отнимет! Идите вперёд и показывайте дорогу. - Тогда, - сказал мальчик,- пусть вот эти двое младших здесь останутся, а я с вами пойду. - Вот молодец, - сказал один из гигантов. - Вот как о братьях заботится. - Наши дети, - сказал старик, - нам же не верят, нас же и боятся…Война, сволочь… * * * ………………………………………………………………………………… ………………………………………………………………………………… ………………………………………………………………………………… * * * …- Вы должны были стрелять! - упрямо повторил комендант. - Почему вы не стреляли? - Я же сказал ему: стреляй, - еле слышно сказал юноша. - А я сказал, что его не было хорошо видно, - сказал Яков. - Я пытался разглядеть через бинокль, но там, на склоне такой густой кустарник, что ничего не разберёшь. - Видно же было - не наш! - сказал юноша. – Даже по рубашке было видно, у нас таких не носят. И усы выбриты, а борода - нет. - Как это ты усы разглядел? - сказал Яков, - Я даже в бинокль ничего не мог разглядеть?.. - Нужно было стрелять, - сказал комендант.- Кто бы ни был. Там нельзя ходить – и всё! - Я вот ходил вчера. - Вот караул и должен был стрелять, - Вот спасибо! - Не за что! Вы вот не стали стрелять, а его через десять минут всё равно пристрелили наёмники из второго ограждения. Те вот точно действуют, им всё равно, наш - не наш. Есть приказ – значит стреляй. Теперь этим, опять благодарность и премию, а нам объясняться. Ты, журналист, совсем не мужчина, что ли? Долго что ли на курок нажать? - Для меня – долго. - Ну не воин ты. - Из- за кустов стрелять – не воин! Комендант бешено взглянул на него и сжал кулаки. Юноша, заметив это, незаметно подался к дверям. - Ты, умник!- сказал комендант Якову. - Ты понимаешь, что здесь война?.. хочешь сказать, что мы трусы? - Юноша неслышно выскользнул за дверь. - Я пятнадцать лет воюю! Посмотрел бы на тебя после пятнадцати лет войны! До меня тут комендант города был, когда враги здесь были, так тот вообще просто продал нам и город, и всё, что здесь было. Певец был тот ещё, ему концерты устраивали по вечерам прямо перед комендатурой. Не понимал человек, что комендант здесь – как царь…как король…его слово всё решает. Кто король в стране безумцев?.. - подумал Яков. - Так вот кем он себя считает! - Да когда я молюсь, - вдохновенно сказал комендант, - бог меня первого слышит! За мной всё и все. Тяжёлый случай, подумал Яков. Власть…как и деньги…как и слава… сводит с ума…Если сейчас начнётся эпилептический припадок, я не удивлюсь… - А ты, писатель, лучше скажи прямо: я не воевать приехал, а торговать. Мне в первый же день доложили, что какой- то залётный торговец объявился. Не знаю, как ты с нашими будешь разбираться; у людей своя торговля. Могут и быстро убить. Ну, это ваши дела. Мне, главное, чтобы вы уважали нас, власти. Как ты со мной здесь никто так не разговаривает! Давно бы уже к стенке поставил. Я только уважаю тех людей, которые торговлю держат. - И побаиваюсь, уточнил про себя Яков. - Так что принесёшь мне за…за…аренду территории, - комендат заухмылялся, подобрав определение. - В неделю – пять тысяч. А твоих связных… - Каких связных? - быстро спросил Яков. - Ну, там где у тебя явка. Ну, где ты живёшь. Тебе же ключи дала эта учительница, у которой сын? Мы этих предателей каждую секунду… - он почти по складам произнёс "умное" слово,- кон- тро- лируем. Мы их забрали; как принесёшь деньги за месяц вперёд, так и получишь. Сволочь, подумал он. Негодяй. Убить бы тебя. - Они не имеют ко мне никакого отношения,- как можно спокойнее сказал Яков. - Тогда и забудь про них, как и не было. А за торговлю надо платить, это наша территория. - Освободите их прямо сейчас, - сказал Яков. - Я заплачу. - У тебя с собой двадцать тысяч долларов? - заинтересованно сказал комендант. - Почему - долларов? - Правильно сказали писари - смешной ты парень. Какие здесь рубли? За двадцать тысяч рублей... это что по курсу? шестьсот- семьсот долларов…я, так и быть, дам тебе проводника, чтобы через перевал доставил. Вот твой юноша, из твоего отряда, тебя и отведёт. Вы, кажется, сильно друг друга полюбили. И он же встретит через две недели. Там же. Если хочешь, можешь не возвращаться. * * * Две недели спустя, когда Яков вернулся, он долго ждал на горной дороге юношу,- первого человека, встретившегося ему у городских ворот, и последнего, молча и с опаской проводившего его. Яков ещё не знал, что за последние два дня, пока он был в дороге, пламенные борцы с той и другой стороны за свободу родной земли, давно проживающие в милой Швейцарии, снова собрались на вечеринку в горном шале, и договорились в очередной раз продать друг другу Город- на- скале, и что не было уже в городе ни юноши, который должен был его встретить, ни коменданта, ждущего денег, ни женщины с бессветными глазами, ни её сына… | ||