Джалил Мамедгулузаде

КОНСТИТУЦИЯ В ИРАНЕ

Copyright - Азернешр, 1989

 

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как без согласия владельца авторских прав.

 

У ворот нашей мечети сидит на выступе старик лет пятидеся­ти-пятидесяти пяти. Здесь он занимается своим ремеслом: пи­шет письма неграмотным мусульманам, чаще всего приезжим из-Ирана. Зовут его Мешади-Молла-Гасан.

Мешади можно видеть перед мечетью в любое время года — летом и зимой, осенью и весной.

Летом, проходя по улице, можно видеть, как он дремлет, прислонившись головой к стене; а другой раз видишь и такое: перед Мешади сидит на корточках какой-нибудь иранец, а тот, нацепив на нос очки и придерживая на левом колене пол-ли­ста грязной почтовой бумаги, читает, откинув голову и глядя, из-под очков, написанное по-фарсидски письмо:

«...во-вторых, если вам угодно будет знать о здешних ново­стях, слава аллаху, мы все живы и здоровы и молимся за вас„ и нет у нас иной печали, кроме разлуки с вами.

Да пошлет всеблагой создатель мира, милосердный аллах, случай еще раз свидеться с вами...»

Проходя зимой мимо мечети, видишь, как Мешади-Молла-Гасан, закутанный в абу, низко склоняется над мангалом с горячими угольями, словно хочет обнять его. Иногда же видишь: какой-нибудь приезжий, примостившись около мангала перед Мешади, задумчиво копается в остывающих углях. А Мешади-Молла-Гасан, спрятав правую руку под мышку и держа в левой только что написанное послание, читает:

«...передайте от меня привет двоюродному брату моему Кер-балай-Гасыму, двоюродному брату Джафару, старшей тетке Сакине, двоюродной сестре Гюльсум; поклон от меня Гейдару, Кербалай-Али; кланяюсь Мешади-Халилу, Мешади-Искендеру, и Гусейну, и Гуламали, и Мешади-Зульфугару, и Уста-Зейналу; низкий поклон от меня дяде Мешади-Рустаму, и Наджафали, я Байраму, и Кербалай-Оруджали, и Сабзали, и Кербалай-Ис-маилу, и Мамеду. И передайте Мамеду, что брат его Муртуза-гули^жив и здоров и работает в Эривани у Гаджи-Гамида са­довником, что он здесь женился, имеет ребенка и шлет низкий поклон, а у ребенка болят глаза, но сам, слава аллаху, здоров и шлет привет…»

Мешади-Молла-Гасан — выходец из Ирана. Лет десять-две­надцать тому назад он некоторое время учительствовал в Эри­вани; учеников у него было семь-восемь, но они вскоре разбе­жались, потому что за незнание уроков учитель плевал им в лицо. Несколько раз дети жаловались отцам на такое обраще­ние; случалось, что отцы приходили к учителю объясняться и сами плевали в него, но все это было бы еще терпимо, если бы ученики не разбежались.

Итак, ученики разбежались.

Тогда Мешади-Молла-Гасан принялся торговать книгами. И теперь еще около него на камне лежит несколько старых книг, два «Гюлистана», четыре книжки «Джамеи-Аббаси», Ко­ран, два сильно потрепанных тома письмовника, толкователь снов с разодранным переплетом и книга «О вратах рая».

Не повезло Мешади-Молла-Гасану и в торговле. Больше се­ми-восьми книг за год ему продать не удавалось.

Вот и взялся он тогда писать письма и этим зарабатывает себе на жизнь. Не проходит и дня, чтобы несколько местных крестьян или приезжих из Ирана не обратились к Мешади-Молла-Гасану с просьбой написать письмо. За письмо Мешади-Молла-Гасан берет две-три копейки, а то и целый пятак. Если заказчик слишком уж беден, он пишет и за копейку, но на бу­маге заказчика.

Благодарение аллаху, хорошее ремесло. В мусульманском мире нет более прибыльного занятия, чем писание писем по за­казу. В Анатолии трудно пройти мимо мечетей: улица всегда запружена мусульманами, окружившими одного-двух молл, ко­торые пишут письма. То же творится в Тегеране, Тебризе, Эри­вани, Тифлисе, Баку и других городах. На каждом выступе у входа в гянджинскую мечеть сидит по одному такому же почтенному писцу, как наш Мешади-Молла-Гасан. Их окружает иной раз по двадцать-тридцать человек, дожидающихся своей очереди, чтоб заказать письмо. Ни войти в мечеть, ни выйти...

Благодарение аллаху! Нельзя   пожаловаться   на заработок.

Одно досадно: услугами этих писцов пользуются лишь бед­няки.

Приходит, например, рабочий в рваной одежде.

— Дядя Мешади, напиши для меня письмо!

Мешади-Молла-Гасан тотчас же протягивает к рабочему правую руку и говорит:

— Выкладывай... посмотрим, что там у тебя.

Рабочий сует руку в карман и вынимает две копейки.

— Мало... — заявляет Мешади. Рабочий клянется:

— Больше нет.

Мешади божится:

— Не напишу.

Рабочий уступает и занимает у кого-нибудь еще копейку.

Мешади-Молла-Гасан надевает на нос очки, открывает чер­нильницу с тушью, подливает каплю воды и пробует кончик камышового пера на ногте указательного пальца. Затем выта­скивает из книги грязный листок почтовой бумаги, разрезает его надвое, убирает одну часть в книгу, другую примащивает на левом колене, макает перо в тушь и начинает выводить за­мысловатые узоры арабского письма.

Послание он начинает по установленному образцу: «Высо­кочтимый господин! Во-первых.... во-вторых... низкий поклон и лучшие пожелания...», и заканчивает по-арабски: «Аминь, все­вышний аллах!»

Написав обязательное вступление, Мешади-Молла-Гасан: обращается к заказчику:

— Ну, теперь говори, о чем писать?

Рассказав свои нужды, клиент платит Мешади-Молла-Гасану свои копейки, получает исписанный клочок бумаги, прячет за пазуху и отправляется искать едущего на родину, чтобы через него переслать письмо.

Тринадцатого сентября тысяча девятьсот шестого года Ме­шади-Молла-Гасан написал два письма: одно для Кербалай-Мамедали из иранского селения Арабляр, другое для тебризца Уста-Джафара.

Ах, злополучные письма! Вы перевернули вверх дном весь мир. Иссохнуть бы пальцам, писавшим вас, чтоб они не поверг­ли людей в несчастье!

Перейдем, однако, к делу.  Уже два с половиной года, как Кербалай-Мамедали уехал из Ирана на заработки, чтобы обеспечить свою семью, а семья его состоит из матери, жены и семилетнего сына. В первое вре­мя Кербалай-Мамедали работал чернорабочим и за два-три месяца ухитрялся сэкономить три-четыре рубля, купить для своих шесть-семь аршин ситца и послать домой.

В прошлом году, когда начались армяно-мусульманские столкновения Кербалай-Мамедали уехал на родину и отвез не­много денег. Прошло уже восемь месяцев, как он вернулся от­туда, но за все это время послал домой матери всего два рубля. Дважды мать и жена писали ему и просили через знакомых прислать немного денег, так как им не на что жить.

Кербалай-Мамедали в ответ написал и, кроме того, передал через знакомого, ехавшего домой, что здесь неспокойно, работы мало и пусть они еще немного потерпят: на все воля аллаха, все наладится, и он пришлет денег.

Кербалай-Мамедали был прав, когда писал, что здесь в Рос­сии, неспокойно, тут действительно не было спокойно; но он лгал, говоря, что нет работы; не проходило дня, чтобы он не заработал копеек восемьдесят, а то и рубль. Нельзя сказать, чтобы Кербалай-Мамедали не любил своей семьи, ему очень хотелось послать домой деньги. Но как ни старался собрать несколько рублей, никак ему это не удавалось: в кармане всегда было пусто.

Проходило несколько дней, и он говорил себе:

— Иншаллах, отыщу сегодня земляка, едущего на родину, пошлю домой хотя бы два рубля.

Но все никак не мог исполнить свое желание.

Он не мог послать денег из-за того, что у него увеличились расходы. Расходы же увеличились потому, что он, с соизволе­ния аллаха и в согласии с шариатом, обзавелся другой женой— браком сийга.

Эта другая была вдова и приходилась сестрой другу Керба­лай-Мамедали, тоже чернорабочего. В первое время эта жен­щина стирала белье Кербалай-Мамедали.

Однажды друг пригласил его к себе. И тут Кербалай-Маме­дали случайно увидел голые икры его сестры, они понравились ему, и вскоре после этого он женился на их обладательнице.

Вначале он жил отдельно, снимая угол в караван-сарае «Лев», и выплачивал жене, согласно условию, рубль в месяц, но постепенно привязавшись к Парнисе — так звали женщину, — перебрался к ней.

Однажды Кербалай-Мамедали прибежал домой радостный и еще с порога крикнул своей новой жене: — Парниса,.Парниса! Давай муштулук!

— Что случилось? — спросила она с удивлением.

— Давай муштулук! — повторил Кербалай-Мамедали.

— Да что случилось? — переспросила Парниса.

— Не дашь муштулука, не скажу, — твердил тот. Парниса подошла к Кербалай-Мамедали и, взяв его за ру­ки, стала просить:

— Скажи, ради аллаха, в чем дело? Но Кербалай-Мамедали не уступал:

— Клянусь аллахом, не скажу без муштулука.

— Хорошо! Муштулук за мной, только скажи, в чем дело? Тогда Кербалай-Мамедали торжественно объявил:

— У нас в Иране дали конституцию!

Парниса застыла в недоумении.

— Что дали? — спросила она.

— Конституцию... Неужели ты до сих пор не знаешь, что это такое?

Парниса подумала немного и спросила с удивлением:

— А что такое конституция?

Кербалай-Мамедали отвел ее руки и, отвернувшись, недо­вольно сказал:

— Ну, вот... Как мне это объяснить тебе? Всему миру из­вестно, что Ирану дали конституцию. Даже уличные маль­чишки знают об этом... Сегодня консул вызывал в мечеть всех амшари — иранских подданных. Там молились за шаха, что даровал Ирану конституцию. Я тоже был в мечети. Народу собралось столько, что иголке негде было упасть. Там был и Кербалай-Гусейнгулу. Все земляки радовались. Ведь до сих пор мы, иранские подданные, не видели светлого дня, изнывали в чернорабочих. В России, посмотри, совсем нет чернорабочих из русских, все чернорабочие — бедняки из Ирана. Теперь, Пар­ниса, даст аллах, у нас будет много денег. Ты все приставала, чтобы я купил тебе архалук из русского бархата. Теперь уж обязательно куплю. Ты сама видела, что денег не хватало. Но теперь, даст аллах, денег будет вдоволь. Все мои земляки, Кебле-Имамали, Кебле-Новруз, Гасымали, Орудж, Мешади-Байрам, так радовались, шапки вверх готовы были бросать. Говорят, завтра консул соберет всех наших и начнет раздавать конституцию. Ай джан, ай джан! Да здравствует наш падишах! Ай джан!

И Кербалай-Мамедали пустился в пляс, щелкая пальцами.

Парниса, радостная и счастливая, подошла к мужу и снова взяла его за руки.

На следующий день, под вечер, Кербалай-Мамедали вернул­ся домой мрачный и разочарованно сказал жене:

— Консул ничего нам не дал. Сказал, что нашу долю кон­ституции мы должны получить на родине, в Иране.

Парниса нахмурила брови и, помолчав, недоверчиво сказала

— Врешь!

— Пусть будет проклят мой отец, если я вру, — начал уве­рять жену Кербалай-Мамедали. — Консул ничего нам не дал.

— Врешь, не может быть.

— Клянусь аллахом, ничего не дал...

— Конечно, не даст! Такое уж у меня счастье!.. Здесь не да­ют ничего, чтобы все досталось твоей жене в Иране, этой ста­рой карге. Такое уж у меня счастье!..

Посетовав на свою судьбу, Парниса сурово заявила:

— Слышишь, Кербалай-Мамедали, я ничего не хочу знать. Раз я твоя жена, хоть сдохни, а содержи меня... Два месяца я прошу у тебя бархатный архалук, ты все отнекиваешься—денег мол, нет. А теперь рассказываешь, что консул ничего не дал, а дадут в Иране. Я не потерплю, чтобы мою долю получила и слопала твоя старая ведьма. Или сейчас же пошли письмо, что­бы твою долю старой карге не выдавали, а выслали сюда, тебе, или я не знаю, что сделаю с тобой!

Кербалай-Мамедали начал уговаривать жену:

— Ради аллаха, жена, не говори глупостей! Что бы ни раз­давали на родине, мою долю выдадут матери, а она пришлет сюда. Валлах, пришлет. Мать очень меня любит. Не беспокойся, ничего не пропадет. Давай лучше ужинать.

Парниса подала мужу ужин, но сама села поодаль в угол и не стала есть.

Пришлось Кербалай-Мамедали уступить и поклясться, что завтра же пошлет на родину письмо, чтобы его долю консти­туции прислали сюда.

Только тогда Парниса немного успокоилась.

Рано утром Кербалай-Мамедали вышел на улицу в нереши­тельности. Как быть? С одной стороны, он очень боялся Парнисы, хотя и сам не знал почему, а с другой стороны, боялся Тукезбан, жены, что осталась в Иране. Не дай аллах, если она, получив письмо, догадается, что муж просит свою долю для новой жены.

Кербалай-Мамедали тщательно скрывал, что женился вто­рично. Когда он уезжал из Ирана, братья жены предупрежда­ли, что, если он женится на чужбине, они приедут туда и ра­зобьют ему голову. А Тукезбан поклялась приехать из Ирана босиком, с непокрытой головой и вырвать волосы своей сопер­нице.

Раздумывая обо всем этом, Кербалай-Мамедали дошел до мечети. Как раз в это время Мешади-Молла-Гасан кончил пись­мо для Уста-Джафара из Тебриза. Оно было такого содер­жания:

«Во-первых... приветы и поклоны... во-вторых... аминь, все­вышний аллах... Дорогая матушка! Хотя прошло много времени с тех пор, как я приехал на чужбину и тут работаю, но никог­да не забываю тебя. Милая матушка! Не обижайся, что я не посылаю денег. Все хочу послать, да не удается: если бы ты знала, как дорога здесь жизнь. Раньше, когда я жил один и расходов было меньше, я мог время от времени посылать тебе несколько рублей... Но сказано в Коране — нехорошо правовер­ному жить одиноким. Поэтому я, по воле аллаха и согласно разъяснению моллы, что не подобает мусульманину жить без жены, прости меня за такое выражение... я, с соизволения ал­лаха и в согласии с шариатом, женился браком сийга, извини за такое слово. Конечно, жена есть жена, требует лишних рас­ходов. И вот все, что я зарабатываю, уходит на нашу жизнь, и ничего не остается, чтобы прислать тебе. Поцелуй за меня мо­его мальчика и передай привет всем родственникам».

Мешади-Молла-Гасан только что кончил писать, когда по­дошел Кербалай-Мамедали и, приветствовав моллу, сказал:

— Дядя молла! Напиши и для меня письмо.

— Баш уста! — ответил Мешади-Молла-Гасан и, обраща­ясь к Уста-Джафару, сказал:

— Возьми перо, подпиши.

— Пусть пока сохнет, я схожу за конвертом, потом подпи­шу, — ответил Уста-Джафар и ушел.

Кербалай-Мамедали присел на корточки перед Мешади-Молла-Гасаном. Тот положил письмо, написанное для Уста-Джафара, на солнышко, вынул из книги листок бумаги и, про­тянув к Кербалай-Мамедали правую руку, сказал:

— А ну, покажи, с чем ты пришел?

Кербалай-Мамедали не спеша полез в карман, вынул три монеты по копейке и положил перед моллой. Тот поднес деньги к глазам, поглядел, потом опустил их в карман и, подняв левое колено, положил на него бумагу. Петом, обмакнув перо, начал писать: «Во-первых... приветы и поклоны... во-вторых... аминь, всевышний аллах!»

— Говори, что писать? — обратился он к Кербалай-Маме­дали.

Тот тихо кашлянул в кулак.

— Дядя молла! Только пусть между нами... — начал он. Мешади-Молла-Гасан собирался уже писать, но Кербалай-Мамедали схватил его за руку.

— Нет, нет, не пиши! Пока слушай.

Молла отнял перо от бумаги и стал слушать.

— Напиши, — сказал Кербалай-Мамедали, — напиши: «Дорогая мать! Говорят, Ирану дали конституцию...»

«Дорогая мать! Ирану дали конституцию...» — написал мол­ла.

— Пиши, — продолжал Кербалай-Мамедали:  «Вчера кон­сул объявил нам, что нашу долю выдадут на родине, в Иране». Мешади-Молла-Гасан написал и это.

— Пиши: «Матушка, мне ничего не надо, но...» Как бы это написать, дядя молла? Совестно признаться    тебе, но, видишь ли, наша домашняя, прости за такое слово...

Мешади-Молла-Гасан хотел продолжать писать, но Керба­лай-Мамедали снова остановил его, говоря:

— Не пиши! Заклинаю тебя святыми, не пиши! Как бы чего лишнего не написать... Не губи меня, дядя молла, умоляю тебя!

Мешади-Молла-Гасан отложил перо и стал слушать.

— Пиши, — опять начал диктовать Кербалай-Мамедали: «...то, что придется на мою долю, пришли сюда...»

Мешади-Молла-Гасан написал.

Кербалай-Мамедали, подумав, продолжал:

«Хотя я и не знаю, сколько придется на мою долю, но, если даже будет немного, все равно пришли». Говоря по правде, дядя молла, я бы никогда не заговорил об этом, но разве мож­но переспорить женщину?

Мешади-Молла-Гасан взялся было за перо, но Кербалай-Мамедали опять его удержал:

— Умоляю тебя, что ты делаешь? Не пиши о женщине ни слова! А то вдруг напишешь, что я женился, потом не оберешь­ся беды. Напиши только, чтобы мою долю выслали сюда, и все...

Мешади-Молла-Гасан написал.

Кербалай-Мамедали стал диктовать конец письма:

«Поцелуй за меня нашего мальчика. И как поживает наша домашняя, извини за такие слова, и еще посылаю низкий пок­лон всем родственникам и соседям». Напиши все это и кончай.

Мешади-Молла-Гасан написал. Тогда Кербалай-Мамедали попросил прочесть написанное. Мешади-Молла-Гасан начал:

«Во-первых... привет и поклон... во-вторых... всевышний ал­лах! Дорогая мать! Говорят, Ирану дали конституцию. Вчера консул сказал, что наша доля будет роздана на родине, в Иране. Прошу тебя, матушка, сколько бы ни пришлось на мою долю, пришли сюда, и еще поцелуй за меня нашего мальчика, и как поживает наша домашняя, извини за такие слова. И пе­редай привет всем родственникам и соседям. Конец».

Окончив чтение, Мешади-Молла-Гасан положил письмо на солнышко рядом с тем, которое сушилось. Тем временем Уста-Джафар принес грязный конверт. Мешади-Молла-Гасан взял его письмо и протянул вместе с пером, чтобы тот подписал.

Уста-Джафар увидел письмо, написанное для Кербалай-Мамедали, и стал разглядывать его.

— Дядя Мешади-Молла! Говоря между нами, то письмо написано красивее. Почерк на моем письме не так хорош.

И, взяв оба письма, стал их сравнивать. Кербалай-Мамеда­ли, вытянув шею, тоже стал молча разглядывать их. Молла взял оба письма из рук Уста-Джафара и, любуясь ими из-под очков, воскликнул:

— Пах-пах-пах! Вот это — почерк! Вот это — письма! Од­но написано лучше другого.

После этого он по ошибке протянул Уста-Джафару письмо, написанное для Кербалай-Мамедали, а письмо, написанное для Уста-Джафара, снова положил сушиться на солнце.

Ничего не подозревая, Уста-Джафар взял из рук моллы письмо, написанное для Кербалай-Мамедали, и, положив его на левое колено, начал выводить свою подпись. Добрых десять минут он пыхтел и сопел, пока наконец нацарапал какие-то каракули. После этого он взял щепотку земли, посыпал на на­писанное и, спрятав конверт с письмом в карман, встал, попро­щался и ушел.

Когда Уста-Джафар скрылся с глаз, Мешади-Молла-Гасан предложил и Кербалай-Мамедали принести конверт, но тот решил, прежде чем отправить письмо, показать его Парнисе.

Мешади-Молла-Гасан сложил письмо Уста-Джафара вчет­веро и, передавая Кербалай-Мамедали, сказал:

— Напишу адрес, когда принесешь конверт.

Кербалай-Мамедали взял письмо и, напрягаясь, потея, вы­вел на нем пером какие-то каракули, отдаленно напоминающие его имя — «Мамедали». После этого он снова сложил письмо вчетверо, сунул в боковой карман и ушел. Дома он протянул письмо жене:

— Вот, Парниса! Письмо уже написано. Теперь надо его отправить матери. Тут сказано, чтобы мою долю конституции прислали сюда. Если веришь, ладно, а если не веришь, дай кому хочешь прочесть.

Парниса взяла письмо, развернула, повертела и, снова сло­жив, положила на полку. Вечером она положила письмо в карман и пошла к брату — Кербалай-Рзе.

— Братец! — сказала Парниса, передавая письмо брату.— Ради аллаха, дай кому-нибудь прочесть это письмо, проверить, что тут написано.

Расспросив сестру, о чем письмо, Кербалай-Рза немного задумался, потом сказал:

— Послушай, Парниса, ты совсем свихнулась.

— Почему, братец? — удивилась Парниса.

— Глупышка!  Где это видано, чтобы из Ирана сюда  присылали конституцию?

Парниса стала возражать:

— Почему ты так думаешь, братец? Разве уж так далеко до Ирана, чтобы нельзя было прислать? Селение Арабляр на берегу Аракса, совсем близко, каких-нибудь три-четыре дня пути.

— Арабляр то недалеко, но как пришлют конституцию от­туда?

Парниса стала сердиться:

— Ах, братец, ради аллаха, не говори так! Отлично могут прислать. Почему бы и нет? Ты вечно насмехаешься надо мной, всякое мое слово считаешь глупым. Раз не хочешь, отдай пись­мо, я сама найду человека, который мне прочтет его...

— Ну, ладно. Завтра я отдам его прочесть. Пусть Мамедали пошлет, и ты сама убедишься, что я прав! Где это слыхано, чтобы из Ирана возили сюда конституцию? Оттуда доставляют хну, сабзу, очищенный миндаль, табак, чай, опиум и прочие подобные товары, но за всю жизнь я ни разу не слышал, чтобы оттуда привозили конституцию. Никогда и не торговали таким товаром...

Немного подумав, Парниса снова попросила брата, чтобы он нашел кого-нибудь, кто сможет прочесть письмо, и брат обещал завтра же исполнить ее просьбу.

На следующий день Кербалай-Рза отнес письмо к Молла-Оруджали. Года два назад этот Молла-Оруджали открыл здесь свою школу и, набрав с десяток учеников, обучает их грамоте.

Молла-Оруджали взял письмо, внимательно вгляделся в почерк и сказал:

— Это письмо написано почерком «тарассул», притом очень неразборчиво. Я этого почерка не читаю. Попроси кого-нибудь другого, кто знает.

Кербалай-Рза отнес письмо к учителю русско-азербайджан­ского училища Мирза-Гасану, который окончил учительскую семинарию и преподавал азербайджанский язык.

Поглядев на письмо, Мирза-Гасан проворчал:

— Чтоб отсохли пальцы у того, кто это писал. Почерк такой мелкий и неразборчивый, что ничего не поймешь...

Получив такой ответ, Кербалай-Рза не знал уже, к кому обратиться. Тут он вспомнил про Мешади-Гусейна, который хотя и торговал восточными пряностями, но слыл за очень уче­ного человека, любил рассуждать о шариате, философии и про­чих умных вещах. Слушая его, Кербалай-Рза всегда говорил про себя: «Ну, и ученая же голова этот Мешади-Гусейн».

Когда Кербалай-Рза подошел к лавке Мешади-Гусейна, тот отпускал покупателю леденцы и назидательно рассказывал:

— Покойный дед мой, да благословит аллах твоих покой­ников, беря меня в малолетстве на руки, говорил отцу: «Сын мой, Кербалай-Исмаил, береги этого мальчика, глаза его излу­чают свет науки, он станет ученым». Теперь я убеждаюсь в мудрости дедушки, который еще тогда предвидел мое будущее. Но наука не лезет сама в голову человеку, науку надо изучать, надо кости на этом деле поломать, без этого ничего не выйдет! Пока одолеешь науку, успеешь изрыгнуть молоко матери. Ес­ли б ты знал, какой ценой досталась мне эта наука, сколько меня били по пяткам, сколько колотили, все глаза на ней ис­портил и только после стольких мучений выбился наконец в ученые. Да, милый мой, это не шутка! Кроме того, надо иметь способности, талант надо иметь. Не всякий, кто учится, может стать ученым.

Кербалай-Рза шагнул через порог и, воспользовавшись пау­зой, протянул письмо.

— Дядя Мешади, да благословит аллах память твоего ро­дителя, прочти, пожалуйста, что здесь написано.

Отпустив покупателя, Мешади-Гусейн внимательно посмот­рел на письмо.

— Кто это писал? — спросил он.

Кербалай-Рза не знал точно, кто его написал.

— Должно быть, писал молла, что сидит перед мечетью.

Начало было написано по-персидски и более или менее раз­борчиво.

«Во-первых, главное наше пожелание, чтобы вы были живы и здоровы, а во-вторых, если вам угодно будет знать здешние новости, то, слава аллаху, все мы живы и здоровы и молимся за вас, и нет у нас иной печали, кроме разлуки с вами. Да поможет нам творец вселенной поскорее лицезреть вас! Аминь, всевышний аллах».

Дочитав до этого места, Мешади-Гусейн стал запинаться:

— На чужбине... потому что...

Пыхтя и обливаясь потом, он вертел листок бумаги, рас­сматривал его на свет, но разобрать больше ничего не мог. Наконец бросил его на чашу весов и воскликнул:

—Я знаю, кто это написал. Это не кто иной, как Мешади-Молла-Гасан. Этот злодей, сын злодея пишет так, что никто не может разобрать. Ученый человек Мешади-Молла-Гасан. Я думаю, что даже в Тебризе не найдется такого... Мало кто в состоянии прочесть то, что написано им! Честь и хвала писцу! Клянусь аллахом, редкий дар у этого человека! Ты посмотри на почерк! Вот это почерк!

Говоря все это, Мешади-Гусейн снова взял письмо в руки и стал любоваться им.

Кербалай-Рза положил письмо в карман и направился до­мой. Проходя мимо мечети, он увидел Мешади-Молла-Гасана, который сидел на выступе у входа в мечеть и, нацепив очки, писал какому-то крестьянину. Подойдя к нему, Кербалай-Рза поздоровался:

— Салам-алейкум, дядя молла! Ради аллаха, скажи, не ты ли писал вчера письмо Кербалай-Мамедали?

Взглянув    на  него    поверх    очков,    Мешади-Молла-Гасан спросил:

— Какому Кербалай-Мамедали?

— Да тому самому, что просил прислать с родины его долю конституции.

— Да, да! — ответил    Мешади-Молла-Гасан.   —   Я   писал это. Вчера писал. Хорошо написал, толково, будь спокоен, на­верняка пришлют. Кажется, это ты и был.

— Нет, то был мой зять.

— Да, да! Не беспокойся, обязательно пришлют...

— Да благословит аллах память твоего родителя. До сви­дания!

Успокоенный, Кербалай-Рза пошел домой и, передавая пись­мо Парнисе, побожился, что был у самого моллы, который пи­сал письмо, и узнал от него, что все написано в точности, как и говорил Кербалай-Мамедали.

Вечером Парниса отдала письмо мужу, чтобы тот переслал на родину.

Кербалай-Мамедали отправился в лавку макинского купца Гаджи-Али и оставил там письмо, чтобы его отправили с кем-нибудь из едущих в Шахтахты, откуда через содержателя чай­ханы Мешади-Искендера письмо должно быть переправлено в селение Арабляр, его матери.

Прошел месяц. Каждый вечер, когда Кербалай-Мамедали возвращался домой с работы, Парниса встречала его неизмен­ным вопросом:

— Ну как? Есть что-нибудь?

— Пока нет ничего! — отвечал Кербалай-Мамедали. Первое время Парниса не верила, думала, что муж обманы­вает ее.

Тогда Кербалай-Мамедали начинал божиться:

— Клянусь двенадцатью имамами, не обманываю!

— Обманываешь! — утверждала Парниса. Тогда Кербалай-Мамедали говорил:

— Пусть будет проклят мой отец, если я обманываю!

— А может, ты вовсе и не отправлял письма? — продол­жала допытываться недоверчивая Парниса.

— Если не веришь, пусть Кербалай-Рза спросит макинца Гаджи-Али, послал я письмо или нет, — отвечал Кербалай-Мамедали.

Последнее время каждый раз, когда Кербалай-Мамедали говорил, что на письмо все нет ответа, Парниса набрасывалась на мужа с бранью:

— Наверное, уже есть ответ, ты скрываешь от меня!

И Кербалай-Мамедали   ничего не   оставалось, как клясться еще и еще раз.

 

Однажды Парниса, проснувшись очень рано, стала пинками будить Кербалай-Мамедали. Когда тот, сев на постели, стал протирать кулаками глаза, она сказала:

— Кербалай-Мамедали, сегодня обязательно получим от­вет на письмо. Что ты мне тогда подаришь?

— Что захочешь! — с готовностью ответил Кербалай-Ма­медали.

— И ответ будет благоприятный! — продолжала Парниса.

— Откуда ты знаешь?

— Я во сне видела, — сказала Парниса и на вопрос мужа, что же ей приснилось, ответила:

—Тебе какое дело? Я наверняка знаю, что сегодня обяза­тельно будет ответ.

Кербалай-Мамедали стал упрашивать:

— Ради аллаха, расскажи, что тебе приснилось?

— Не могу рассказать, — отнекивалась Парниса. — Если расскажу, сон не сбудется.

Когда после полудня прошло два часа, Кербалай-Мамедали вернулся домой. Парниса встретила его вопросом:

— Ну, что нового?

— Ничего нет, — отвечал муж.

Парниса достала хлеб и сыр и, положив перед мужем, села рядом.

Отрезав кусок хлеба, Кербалай-Мамедали спросил:

— Ну что, как же твой сон? Ты уверяла, что сегодня обя­зательно будет ответ...

— Кербалай-Мамедали, — отвечала Парниса, — повто­ряю — сегодня придет благоприятный ответ: если мне снятся арбузы, — это к радости. На той неделе сестре Саре присни­лись арбузы. Когда ее муж Мешади-Ахверди рассказал мулле, тот объяснил: видеть во сне арбуз — это к удаче. И я в этом давно убедилась сама. Вчера мне снилось, что покойная тетка Шахрабану приехала к нам в гости (чтоб теперь ей не при­ехать!). Она меня очень любила (чтоб теперь не любила!). Ехала она на осле, а справа и слева висели мешки, большие-пребольшие, ну, прямо с дом...

Кербалай-Мамедали расхохотался:

— Да что ты болтаешь? Что это за мешки с дом величиной, ха-ха-ха!

Парниса стала божиться:

— Пусть будет проклят отец того, кто лжет! Клянусь алла­хом, не вру. Вот с этот дом. Да... я вышла навстречу тетке и сказала (чтоб не выйти мне теперь и не сказать!): «Тетя, — сказала я, — ради Хазрат-Аббаса, чего ты побеспокоилась?..» Покойница обняла меня (чтоб теперь не обнять!), поцеловала в одну щеку, поцеловала в другую щеку и дала мне самый большой арбуз. Да благословит ее аллах! Покойная очень меня любила (чтоб не любить ей теперь!)...

Когда Парниса рассказывала все это, Кербалай-Мамедали послышалось, что кто-то останавливает осла:

— Оккуш, оккуш!

Он и Парниса повернулись к окну и увидели медленно входящего во двор осла.    На нем сидела женщина, рядом шел какой-то мужчина.

Парниса и Кербалай-Мамедали не узнали прибывших, а Кербалай-Мамедали даже пошутил:

— Вот и сбылся сон, тетка Шахрабану везет тебе арбузы...

Разглядывая издали гостей, Парниса в беспокойстве подня­лась. А Кербалай-Мамедали, всмотревшись, вдруг вскрикнул: «Вай!» — и бросился в угол комнаты, чтобы спрятаться.

Парниса, растерявшись, кинулась за мужем. Кербалай-Ма­медали метнулся к окну, намереваясь разбить стекло и выско­чить во двор. Но, выглянув, передумал, стремительно открыл дверь и пустился бежать по двору без оглядки.

Приехавшая женщина, схватив в каждую руку по камню и ругаясь, кинулась вдогонку за Кербалай-Мамедали.

— Собачий сын, мало было тебе заводить тут вторую жену, еще издеваешься надо мной в письме?!

Мужчина, сопровождавший женщину, тоже бросился за Кербалай-Мамедали. Женщина кинула камень, но попала в курицу. Мужчина швырнул палку, но угодил в стену. Керба­лай-Мамедали успел перемахнуть через низкий забор и был таков.

Парниса, оставшись в комнате, кричала, звала на помощь... А со двора доносилась такая отчаянная ругань, какую можно услышать лишь на улице, когда семнадцати-, восемнадцатилет­ние парни играют в альчики.

Женщина,  гнавшаяся за  Кербалай-Мамедали, была его женой из селения Арабляр, а мужчина — ее братом.

Чем кончилась эта скандальная история, я уж не знаю.