Джалил Мамедгулузаде

ПУСТОХЛЫСТ

Copyright - Азернешр, 1989

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как без согласия владельца авторских прав.

В половине четвертого пополудни я возвращался домой. Очень устал и был голоден. Я уже подходил к дому, когда шагнул мне навстречу какой-то человек, поздоровался и взял меня за правую руку.

— Дядя Молла, наверно, не узнаешь меня? И вправду я не узнал его. Стал всматриваться, не зная, что сказать.

— Ишь ты! Как это не узнаешь! Я же твой земляк. Раз­ве ты не знаешь Гаджи-Новрузагу? Так я племянник его, сын брата Гаджи-Новрузаги. Своего земляка не узнаешь?

— Извини, — говорю, — ей-богу, не узнал.

— Как же? — продолжал незнакомец, повысив голос. — Ты не знаешь Гаджи-Новрузагу из квартала Кала? Сам ты сколько раз бегал к нам в детстве. Мы же с тобой росли в од­ном квартале!

—Ей-богу, голубчик, не узнал сразу, — стал извиняться я.— Но раз ты говоришь, что мы росли в одном квартале, пусть будет так. Ладно. Милости прошу, зайдем к нам, будь гостем'

Однако мой новый земляк схватил меня за вторую руку.

— Нет, братец, я к вам не пойду. Сперва ты должен пожа­ловать к нам, а потом уж я приду к вам. Клянусь твоим здоровьем, иначе не пойду. До нашего дома рукой подать.

И он стал тянуть меня за обе руки.

— Спасибо, спасибо! — сказал я. — Премного благодарен, но сейчас я никак не могу, очень устал Бог даст, в другое время обязательно приду.

Услышав эти слова, земляк мой заволновался:

— Клянусь твоей жизнью, не отпущу! Ты должен пойти к нам. Сейчас самовар дома кипит. Клянусь твоей жизнью, ты должен пойти со мной. И Гасымага у нас, и Мирза-Абас у нас. Я оставил их дома и пришел за тобой. Они очень хотят тебя видеть. Сказали, без Моллы не возвращайся.

Я не знал, кто такой Гасымага, не знал, что это за Мирза-Абас. Но если бы я заикнулся об этом, то мой друг принялся бы тут же рассказывать длинные истории об их отцах и дядях. Кое-как я вырвал руки из рук моего земляка и юркнул в свой подъезд, только повернул голову и извинился. Поднимаясь по лестнице, я слышал громкий голос моего приятеля, но слов не мог разобрать...

Поднялся к себе и сел обедать. Расставляя тарелки, ма­ленькая моя дочка сказала, что кто-то приходил звать меня в гости. Я ничего не ответил (рот был занят). Ставя на стол со­лонку, дочка добавила:

— Приходивший говорил, что его зовут Гурбангулу-бек и что он племянник Новрузаги. Говорил, что Молла-Насреддин его земляк. Он поджидал тебя на улице. Вот и сейчас он про­хаживается по мостовой...

Вечером, когда я пил чай, кто-то позвал меня с улицы. Я поднял голову, выглянул в окно и увидел Гурбангулу-бека, который, вытянув шею и подбоченившись, не сводил глаз с на­шего окна.

Я отозвался.

— Салам-алейкум, дядя Молла! Пожалуй к нам на стакан­чик чаю!..

— Бек, у нас чай уже на столе, — ответил я. — Пожалуй к нам ты сам! — и послал мальчика отпереть подъезд.

— Дядя Молла, клянусь твоей дорогой жизнью, не приду! Пока ты первым не пожалуешь к нам, я к вам не приду.

Я повторил свое предложение, но по поведению моего но­воявленного друга понял, что он ни за что к нам не зайдет. Я надел шапку и спустился на улицу, но, как ни настаивал мой земляк, я не смог пойти к ним и извинился.

И все-таки мой друг успел изрядно меня утомить, потому что в течение пяти минут выпалил, может быть, тысячу пятьсот слов. Начал он с того же, что он сын брата Новрузаги, что дя­дю его назначили командиром конницы, а его самого губернатор взял к себе старшим секретарем, что старший брат его Халилага стал начальником телеграфа, а младший, Мамед-Гасанбек, — офицером, что из Эривани приехал Мешади-Джафар и едет в Москву, Мешади-Гурбанали приехал в Тиф­лис делать себе зубы, из квартала Сарванлар прибыло много паломников, едущих в Мешхед, заболел сын Гаджи-Гасанаги, Мохсин, и привезли его показать врачам, что между русскими и турками ведутся переговоры насчет Карса и отношения меж­ду ними стали натянутыми, гочага Пирверди приговорили к восьми годам Сибири, в Нахичевани немного подорожал сыр, и еще много перечислил подобных новостей, перебирая по пальцам.

Я попрощался и хотел было удалиться, но Гурбангулу-бек снова удержал меня за руку, но я вырвал руку и спасся бег­ством.

Он что-то продолжал тараторить мне вслед, но я был уже далеко.

Под утро мне показалось во сне, что кто-то говорит:

— Дядю Новрузагу назначили командиром конницы, брат стал начальником телеграфа, Мешади-Гурбанали приехал вставлять себе зубы...

Открыл глаза, вижу — светает. Поглядел немного по сто­ронам и понял, что кто-то разговаривает на улице. Я тотчас узнал голос моего друга Гурбангулу-бека и несколько удивился даже. В одной сорочке я подошел к окну и увидел, как Гур­бангулу-бек, все также подбоченившись, стоит посреди улицы и, поймав такого же, как и я, раба божьего, громко рассказы­вает:

— Отношения между русскими и турками испортились, гочагу Пирверди дали восемь лет Сибири, Мохсина, сына Гаджи-Гасанаги, привезли показать врачам...

Я предупредил домашних, чтобы никто не подходил к окну, а если будут спрашивать меня, сказать, что ушел в редакцию.

Я молча выпил стакан чаю, съел кусок хлеба и приготовил­ся выйти из дому. Но как? Как мне выйти, чтобы этот злодей меня не заметил? Второго выхода в доме не было.

Мне помог аллах, и каким-то образом мой земляк исчез с улицы. Я осторожно выбрался из дому на улицу и пошел сво­ей дорогой.

Прошел день. Земляка своего я больше не видел на улице. Не знаю, то ли он был занят чем-нибудь, то ли уехал из го­рода.

На третий день опять в три-четыре часа пополудни, голод­ный и усталый, шел я домой и был немного задумчив, но о чем думал, не помню.

Только дошел я до своей улицы, как сердце у меня екнуло: Гурбангулу-бек по-прежнему, подбоченившись, расхаживал посреди улицы и о чем-то переговаривался с прохожим по-русски.

Я думал было незаметно проскочить к себе, но не вышло: злодеев сын точно обладал нюхом охотничьей собаки. Еще из­дали, завидя меня, он крикнул:

— Салам-алейкум, дядя Молла! Давненько мы не виделись, братец! Кажется, ты совсем лишил нас своего расположения, не интересуешься тем, кто из наших краев приехал, кто туда уехал. Дядя мой Новрузага назначен командиром конницы, а сам я сейчас секретарем у губернатора. Халилага стал началь­ником телеграфа, а из Эривани приехал Мешади-Джафар и едет в Москву. Мешади-Гурбанали приехал в Тифлис делать себе зубы. Много паломников прибыло из Сарванлара. Забо­лел сын Гаджи-Гасанаги, Мохсин, привезли его показать вра­чам. Отношения между русскими и турками расстроились... Гочага Пирверди приговорили к восьми годам Сибири...

Я в самом деле был очень голоден и очень устал. Мне из­вестно, что при всех, даже очень трудных обстоятельствах, человек должен проявлять терпение и ни в коем случае не на­рушать правил вежливости и чуткого обращения. Все это я знал и, зная это, все-таки, ей-богу, не смог выдержать. Я молча вошел в подъезд, поднялся к себе наверх и попросил подавать

обед.

Я буду в ответе перед своей честью и совестью, если солгу: примерно полчаса длился мой обед и еще полчаса я пил чай и разговаривал с детьми: и вот в продолжение этого времени друг мой Гурбангулу-бек продолжал стоять, подбоченившись, на улице и, останавливая мирных прохожих, одному говорил, что дядю его Новрузагу назначили командиром конницы, дру­гому сообщал, что Мешади-Гурбанали приехал в Тифлис зака­зывать себе зубы, а третьему — что его брат, Мамед-Гасан-бек, произведен в офицеры...

 

* * *

 

Вчера встретился я в редакции с одним из моих земляков и вспомнил об этом происшествии.

— Поздравляю тебя, — сказал я ему. — Из нашего пре­красного края прибыл к нам еще один земляк!

— Ты о ком говоришь? — спросил он.

— О Гурбангулу-беке, племяннике Новрузаги.

В ответ на это мой земляк сказал всего одно только слово о Гурбангулу-беке, и я никак не пойму, что за магическое это слово, что не могу забыть его. Он сказал:

— Пустохлыст!

— Кого ты называешь пустохлыстом? — спросил я.

— Пустохлыстом я называю того самого человека по имени Гурбангулу-бек, который является племянником Новрузаги и детищем нашего прекрасного края.

— Повтори-ка! — попросил я.

— Пустохлыст! — повторил он. Никак не забуду...

1923