Джалил Мамедгулузаде

ШКОЛА СЕЛЕНИЯ ДАНАБАШ

Copyright - Азернешр, 1989

 

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как без согласия владельца авторских прав.

 

События, о которых я собираюсь рассказать, — дела давно минувших лет. Правда, не могу сказать определенно, сколько минуло, но одно помню хорошо, что событие это произошло спустя семь лет после взятия русскими Карса. Вот и считай, сколько тому годов!

Эх, дни-то приходят и уходят! Где те времена, где тот день, ^;когда русские взяли Каре? А будто все это было вчера. Хоть и был я тогда мал, но помню все подробности. Помню даже то, что было самое начало молотьбы, то есть самая страда.

Я не знаю, как в других деревнях, но у нас в Данабаше в это время года никого в деревне не найдешь: все население бывает в поле. В деревне остаются лишь женщины и собаки, потому что им-то в поле нечего делать.

В тот день, когда произошло все это, я и сам был на току. Сказали, что приехали в село начальник, кази, следователь, врач, мировой судья и ушкол¹. И принес это известие не кто-нибудь, а наш сосед по току Кербалай-Мирзали. И если бы принес это известие один Кербалай-Мирзали, то мы, может, и не поверили бы, потому что трудно поверить, чтобы в село приехало сразу столько народу. К чему? Зачем? Не разорять же село! Что за важное дело случилось, чтобы понаехало столь­ко людей в один и тот же день?

Я говорю совершенно серьезно, что в начале мы не сразу по­верили Кербалай-Мнрзали, но потом и другие подтвердили его слова. И не только подтвердили, но еще дополнили новыми подробностями. Так, после Кербалай-Мирзали пришел дядя Гасым. Покойный отец (да благословит аллах память и ваших дорогих покойников) стал расспрашивать его, и дядя Гасым поклялся аллахом и начал перечислять тех, кто прибыл в село: начальник, его помощник, казачий офицер, следователь и миро­вой судья.

За дядей Гасымом прибежал Мешади-Ярмамед. Этот на­звал приехавших в село совсем иначе. Мешади-Ярмамед поклял­ся аллахом и даже пророком, что в село приехали начальник, губернатор, шейх-уль-ислам, секретарь, лекарь, ушкол.

Одним словом, многое я позабыл, но мне помнится, что он называл всех возможных начальников, которые только су­ществуют на земле.

Это сообщение совсем сбило нас с толку. Мало того, оста­новило нашу работу. Мы молотили на досках. Услышав о при­езде начальства, мы забыли о волах, запряженных в молотиль­ные доски, и занялись разговорами и пересудами. А волы при­нялись пожирать разбросанные на току колосья.

За короткое время собралось возле нас человек шесть или семь, потому что каждый, кто приходил с новыми известиями, опускался тут же на корточки в тени навеса, а мы все собира­лись вокруг него, чтобы послушать.

Несколько раз пересчитав приехавших по пальцам, кресть­яне перевели разговор на другое: а для чего, собственно, при­ехали все эти начальники в наше село? Это не легкий вопрос. Кто может сказать, по какому делу приехали в село началь­ник, кази, ушкол, казак, стражник и прочие начальники? Сколько у нас в селении пожилых людей ни один из них за всю жизнь не видел такого события и не слышал о чем-нибудь по­добном.

Правда, приезжали к нам и начальник, и следователь, и лекарь, и кази, и даже губернатор приезжал, но не все сразу. Вот поэтому-то, сколько ни судили, ни рядили Кербалай-Мир­зали, дядя Гасым, Мешади-Ярмамед, покойный мой отец (пусть благословит аллах память и ваших дорогих покойников!), так ни к чему и не могли прийти.

Что до Мешади-Ярмамеда, так тот полагал, что все эти на­чальники понаехали в деревню, чтобы набрать солдат. Однако другие с ним не соглашались, говоря, что, если все эти начальники приехали из-за солдат, то для чего приехал кази? Ну ладно, допустим, что его привез начальник, чтобы уговорил наших крестьян, помог провести это дело миром, без шума, пусть так, тогда зачем приехал ушкол, зачем мировой судья приехал? А покойный мой отец высказывал такое соображение, что на­чальники приехали в наше селение выяснить, спокойно ли в крае, посмотреть, мирно ли живет народ.

Короче говоря, крестьяне были заняты этими разговорами, когда из деревни выехал всадник и поскакал прямо к нам. Все мы сильно перепугались; впрочем, насчет других не знаю, но сам я испугался здорово. Однако аллах пожалел нас, и всад­ник повернул в сторону. Мы стали следить за ним, чтобы уз­нать, куда он едет. Всадник мчался во всю мочь, и мы заклю­чили, что дело тут не простое, есть нечто важное.

Долго мы следили за всадником, не спуская с него глаз, по­ка тот, проехав много участков, перемахнув через несколько арыков, достиг наконец тока Гаджи-Намазали. Не задержива­ясь там ни минуты, он повернул обратно, но был уже не один, а вел кого-то за собой. Хотя они были на порядочном расстоя­нии, но и по фигуре и по высоте шапки мы узнали в пешем Гаджи-Намазали.

— Да, пропал бедняга, пусть накажет аллах лиходеев! — подумали мы и глубоко вздохнули.

Если за всю жизнь я дважды был поражен сильнейшим стра­хом, то первый раз это произошло именно в тот день, когда всадник увел Гаджи-Намазали с его тока к начальнику. Да, в тот день ужас, меня охвативший, достиг высшей точки. Я пом­ню даже, что как-то собака наша разрыла скирду с теневой стороны и устроила себе нечто вроде логова. Днем она спаса­лась там от невыносимой жары. И вот, когда всадник уводил Гаджи-Намазали, я перепугался настолько, что побежал и спрятался в этой норе. Но не успел я расположиться там, как мужчины на нашем току перешли на теневую сторону. В пер­вую минуту мне показалось, что они ищут меня. Однако все они прекрасно меня видели, но никто даже не спросил, зачем я влез в собачью конуру.

В то время я еще не понимал, слишком был мал, но теперь не сомневаюсь, что они сами тоже боялись. Хорошо помню, как Кербалай-Мирзали высовывал голову из-за снопов, точно нашкодивший кот, и поглядывал на дорогу, чтобы увидеть, добрались до деревни стражник и Гаджи-Намазали или нет.

Теперь меня одно удивляет. Меня удивляет то, что я тогда был мал и, если боялся, то имел какое-то оправдание. Но я и тогда не понимал, и теперь не понимаю, чего же боялись эти взрослые мужчины? Прекрасно помню, что и Кербалай-Мирза­ли боялся, и дядя Гасым боялся, и покойный мой отец боялся. Были там еще два-три молодых, и они тоже боялись.

До тех пор, пока всадник и Гаджи-Намазали не вошли в деревню, Кербалай-Мирзали, как я уже докладывал вам, стоял, согнувшись в три погибели и оперевшись руками о свои коле­ни, опасливо и внимательно смотрел на дорогу. Только тогда, когда всадник и Гаджи-Намазали скрылись в деревне, Керба­лай-Мирзали выпрямился, сделал два шага вперед и произнес:

— Да поможет аллах!..

Крестьяне, что собрались у нас на току, стояли растерянные и, как ни старались, ничего не могли понять. Споры затянулись. Больше всех говорили Кербалай-Мирзали и покойный мой отец, а меньше всех дядя Гасым и молодые крестьяне. Пуще всех перепугались я, дядя Гасым и молодые сельчане. Больше всех недоумевали я и Кербалай-Мирзали; бедняга то и дело беспо­мощно разводил руками.

Нет слов, всякие сомнения были бы быстро рассеяны, если бы кто-нибудь из собравшихся на току крестьян сбегал в се­ление и, выяснив положение, принес верные сведения. Не могу припомнить, почему никто не соглашался идти в село. В памяти сохранилось только, что покойный мой отец предло­жил дяде Гасыму сходить в село и разузнать в чем дело, но на это дядя Гасым ответил тем, что замотал головой и, отойдя в сторону, опустился на корточки в тени скирды.

В моей памяти наиболее решительным из всех оказался все-таки мой покойный отец. Я могу поклясться, что не будь отец занят молотьбой, он никогда не обратился бы к дяде Гасыму с просьбой сходить за верными сведениями. Если бы отец пошел в деревню сам, то работа бы на току остановилась, и волы ос­тались бы без присмотра, а мы без дела. Вот сущая правда, что я говорю.

Отец выкурил трубку, постучал ею об землю, вытряхнул пепел и, заткнув ее за кушак, поднялся и сердито крикнул на меня, чтобы я вылез из собачьей ямы и стал на молотильную доску. Я вылез из своего убежища, а крестьяне поднялись, чтобы пойти каждый по своему делу.

Я побежал и, став на молотильную доску, погнал волов по разбросанным на току колосьям, направляя их тростинкой. Отец вытер полой пот с лица, поднял вилы и принялся пере­ворачивать колосья. Волы сделали всего три или четыре круга по току, когда из-за нашей скирды внезапно появился весто­вой нашего главы Джалил-бек. Я страшно испугался, тотчас сообразив, что Джалил-бек явился за моим отцом, чтобы отвес­ти его к начальнику.

В конце концов так и оказалось. Джалил-бек двинулся к моему отцу и высоко поднял свою плетку, но не опустил ее, вернее говоря, не смог опустить. Потому что, как только он под­нял свою плетку, отец мой быстро вытянул правую руку и ух­ватился за ручку плетки, а левой обнял Джалил-бека и стал просить его объяснить, в чем он, то есть мой отец, виноват. О виновности моего отца Джалил-бек ничего не сказал, только приказал ему взять меня и сейчас же отправляться к началь­нику.

Услышав это, я совсем растерялся и уже не помню, что слу­жилось дальше. Опомнился я тогда, когда увидел, что отец мой крепко держит меня за правую руку и тащит в сторону деревни.

Я был очень испуган. И как было мне не испугаться. Только теперь я стал понимать, что если человек будет поступать    по закону, то начальник ничего с ним не сделает. А тогда, идя за отцом, я все твердил ему, чтобы он не водил меня к начальни­ку, что начальник мне голову оторвет.

Еще одно: не будь моего отца, я бы не так уж боялся на­чальника. Что я боялся за себя, это само собой, но еще боль­ше пугал меня отец. То есть, не то чтобы нарочно нагонял на меня страх, нет, он и не понимал, что пугает меня. Когда он вел меня за руку в деревню, я, не переставая, спрашивал его, по­чему меня требует начальник, а отец в ответ на это начал обвинять меня, что, может, я подрался с сыном главы, а тот пожа­ловался начальнику.

Словом, добрались мы до площадки Гаджи-Намазали. Сколь­ко было народу в селе, весь был здесь. А начальник вместе с приехавшими с ним гостями был, оказывается, в доме Гаджи-Намазали.

Я еще не понимал, в чем дело, не знал, что будет дальше, и не мог набраться смелости, чтобы спросить кого-нибудь, что тут происходит. Раза два я порывался спросить отца, крестьяне вокруг так галдели, что ни отец не мог услышать моего воп­роса, ни я его ответа. Наконец мы кое-как пробились через плотную толпу крестьян и вышли к середине площади.

Кто-то сказал, что идет начальник. Словно в болото с ля­гушками кинули камень. Все повернулись к воротам Гаджи-На­мазали, и стало совсем тихо. Ворота отворились, и вышел оттуда сам Гаджи-Намазали. Бросая людям: «Расступись, рас­ступись!» — он прошел вперед и остановился в стороне.

За ним вышел какой-то мужчина; он был в краской шапке и белой чохе, и я решил, что это и есть начальник, ко после мне разъяснили, что то был помощник начальника. За помощником появился вестовой главы Джалил-бек. И он со словами: «По­сторонитесь, посторонитесь!» — и, размахивая плеткой во все стороны, прошел вперед и стал в стороне.

После этого вышел глава Пирверди-бек и, расталкивая людей и повторяя: «Отойдите, отойдите!» — прошел вперед и остановился там.

За главой появился какой-то русский начальник, за ним другой. Потом еще один и еще. После них вышел молла, за ним второй молла, а после этого второго моллы наш молла селения Данабаш Молла-Хазратгулу. Позже мне рассказали, что один из молл был кази. После молл со двора Гаджи-Намазали вышли еще разные люди. Но все мое внимание было приковано к русским начальникам, поэтому я уж не запомнил, кто вышел со двора Гаджи-Намазали после молл.

Все эти господа, перечисленные мною, перешли на середину площадки и стали в один ряд. Перед ними стоял стол, покрытый скатертью. Первым выступил вперед кази, положил на стол какую-то книгу в ветхом переплете и обратился к толпе кре­стьян:

— Эй, жители селения Данабаш! Слушайте, что я вам ска­жу. Внимательно слушайте!

После этих слов кази, оба моллы воскликнули:

— Аминь творцу вселенной!

— Люди! — продолжал кази. — Знаете ли вы, по какому поводу сегодня пожаловал в селение Данабаш господин    на­чальник? Дошло до слуха господина начальника, что вы, то есть жители селения Данабаш, все еще пребываете во мраке неве­жества. Поэтому господину начальнику стало жаль вас, и он, взяв на себя огромный труд, пожаловал    сегодня    в    селение Данабаш с целью открыть здесь школу, дабы этим путем как-нибудь вызволить  вас из мира  темноты  и ввести  в мир света. И знаете, сколько ни создал господь бог городов и весей, сколько ни создал он иных краев, все они до единого вышли в светлый мир. Осталось лишь одно-единственное селение Данабаш. Иншаллах, по изволению аллаха, сегодня    господин    начальник откроет школу и здесь, дабы и вы испили шербет просвещения! Оба других моллы опять произнесли «аминь», после    чего кази вынул из кармана и нацепил на нос очки, поднял обеими руками Коран, поцеловал его, приложил ко лбу, и открыв на какой-то странице, принялся громко читать.

Прочитав из Корана несколько заповедей,, кази закрыл кни­гу и, когда оба моллы воскликнули: «Аминь творцу вселен­ной!» — положил Коран на стол и опять обратился к кре­стьянам:

— Люди! Да не онемеют уста, произнесшие «аминь»!

После этого обращения кази первыми воскликнули: «аминь» оба моллы; затем несколько крестьян, вторя им, тоже произ­несли «аминь». Тогда кази поднял обе руки вверх и, держа их перед своим лицом, начал молить аллаха о ниспослании благо­дати, во-первых, обожаемому монарху, а затем его августей­шей супруге и всем членам царской семьи.

Все собравшиеся, вторя друг другу, произнесли: «аминь». И кази перешел к начальнику. Он стал расхваливать его, пере­числяя все имеющиеся на арабском языке похвальные слова. Потом он снова принялся молиться за господина начальника. Одним словом, кази долго говорил, говорил, говорил без конца и заключил свою речь словами:

— Эй, жители селения Данабаш! Нам всем надлежит ден­но и нощно во время молитвы благодарить господа бога за то, что он даровал нам великое счастье, послав в наш край такого правителя, как наш господин начальник. Это не что иное, как благоволение и милость великого творца к нам, его греш­ным рабам! Аминь!

Собравшиеся, вторя кази, воскликнули: «аминь!» Когда кази кончил свою речь, один из русских начальников, невысокого роста и с седеющей бородой, выступил вперед и, повернувшись к крестьянам, начал говорить что-то на своем языке. После мы узнали, что это и был начальник. Когда на­чальник кончил свою речь, вперед выступил еще один русский начальник и обернулся к крестьянам. Все враз воскликнули:

— Да продлит аллах жизнь господину!

— Жители селения Данабаш! Понимаете ли вы, что изво­лил сказать вам господин начальник? Хорошие слова он говорит, очень хорошие слова. Откройте уши и слушайте, ибо не часто доводится человеку слышать подобные умные наставления. Господин начальник изволит сказать, что он очень доброжела­тельно относится к жителям селения Данабаш. Но изволит сказать и то, что он сочувствует этим людям, ибо это очень тем­ные, тупые люди. Я тоже подтверждаю, что в этом отношении господин начальник совершенно прав. Я и сам вижу, что вы темные, забитые люди, совсем как животные. И то, что вы тем­ные люди и подобны животным, доказывается тем, что вы ни­чего не поняли из того, что изволил сказать господин началь­ник, и мне приходится объяснить вам. Итак, господин началь­ник изволил сказать, что ему очень жаль жителей селения Да­набаш, которые очень отстали и пребывают в темноте. Поэтому сегодня господин начальник изволил пожаловать к вам, в ваше селение, чтобы открыть здесь школу и таким образом сделать вас счастливыми.

— Да продлит аллах жизнь господина! — крикнули вдруг крестьяне.

Затем начальник достал какую-то бумагу и начал читать. Читал, читал, а потом обратился к русскому чиновнику, кото­рый только что говорил по-нашему. И тот, по-прежнему обра­тившись к народу, начал:

— Жители селения Данабаш!..

Но я так и не узнал, о чем и что он говорил дальше. Не узнал потому, что очутился в стороне от толпы, а получилось это вот как. Я слушал русских начальников, когда кто-то сзади потя­нул меня за полу. Сперва мне подумалось, что за полу потянул меня мой отец, но, повернувшись назад, я понял, что тянет меня не отец, а кто-то другой и, не то что другой, а наш сосед Кербалай-Исмаил. Он схватил меня за плечо и потянул с такой силой, что, опомнившись, я увидел себя уже вне толпы.

Я хотел было вырваться и подойти к отцу, но Кербалай-Исмаил не пустил. Оттащив меня на некоторое расстояние от толпы, Кербалай-Исмаил строго крикнул на меня, чтобы я шел за ним и не болтал много. Я ему ничего не ответил на это, потому что и сам был рад, что ушел из толпы, не попадусь на глаза русскому начальнику, и ничего он мне не сделает.

Мы пошли дальше и пришли к дому Кербалай-Исмаила. Ворота были на запоре. Кербалай-Исмаил постучал, и ворота тотчас отворились. Войдя во двор, я обомлел от удивления, по­тому что тут было целое сборище. Приглядевшись, я заметил, что большинство собравшихся здесь наши же люди. Например, находился тут и дядя мой Гаджи-Муртуза, был здесь и двою­родный брат мой Мешади-Фараджулла, был и внук моей тети Кербалай-Гасангулу. Увидел я тут даже моего отца. Каким-то образом и он оказался здесь. Остальные все были наши соседи и знакомые.

Все, что происходило вокруг, казалось мне сном.

При виде меня все собравшиеся окружили меня, а отец взял меня за руку и отвел в другой конец двора. Остальные шли за ним. Двор был окружен невысокой стеной. Отец мой вска­рабкался на стену и протянул мне обе руки. Кто-то из собрав­шихся подхватил меня сзади под мышки и, сказав: «не бойся!», призвал на помощь аллаха и поднял меня на стену. Отец мой тоже сказал: «не бойся!» и, взяв меня под мышки, осторожно •спустил со стены на. другую сторону.

Это был двор дяди Мамедали. Никого здесь не было, но слышались какие-то голоса. Это были не мужские голоса, а скорее голоса женщин или детей. До этого момента я только удивлялся тому, что видел вокруг, а теперь, после того, как незнакомый мужчина, поднявший меня на стену, и мой собст­венный отец сказали мне «не бойся!», я начал уже бояться.

В дальнем углу двора дяди Мамедали стояла большая куча кизяка, сложенная в виде высокой башни. Отец взял меня за руку и потащил к этой башне. Входная дыра в этой башне, была обращена к стене. И когда мы приблизились к этой дыре, я окончательно уверился в том, что все виденное мною не явь, а сон.

Тут сидели четыре женщины. Вначале я не узнал их, пото­му что все они сидели, просунув головы в дыру. Когда мы по­дошли, отец сказал им, чтобы они отодвинулись, и все четверо подняли головы и повернулись к нам. Хотя они, увидев моего отца, тотчас же закрылись чадрой, но я узнал их всех. Одна из них была тетя Шараф, жена Кербалай-Исмаила; вторая сест­рица Сакина, невестка дяди Гаджи-Муртузы и жена двоюрод­ного моего брата Мешади-Фараджуллы; третья была тетя Са­кина, жена хозяина этого двора дяди Мамедали; наконец, чет­вертая была тетя Пери, жена нашего соседа дяди Гусейнали.

Все четверо женщин уважили моего отца, так что отошли в сторону, повернулись к нам задом и подняли свои чадры еще выше, от чего обнажились их ноги. В это время из отверстия в башне показалась голова мальчика, оказавшегося Джафаром, сыном хозяина этого двора дяди Мамедали. Увидев меня, Джафар воскликнул радостно:

— Ого, Гусейнгулу тоже приволокли!..

Когда он сказал это, из башни высунулась еще одна голова.. Это был Гасым, внук дяди Гаджи-Муртузы и сын моего двою­родного брата Мешади-Фараджуллы. При виде меня и он об­радовался и громко крикнул:

— Эге, братец, и ты пришел?

Не успел он сказать это, как из башни показалась еще голо­ва. А это был Керимгулу, сын Кербалай-Исмаила. Он тоже встре­тил меня с восторгом:

— Гусейнгулу, тебя тоже привели?

Повремени мы еще, наверно, из башни высунулось бы еще много голов, но отец мой торопился. Он прикрикнул на высу­нувшихся мальчиков и, когда они скрылись в башне, велел и мне лезть туда.

Откровенно говоря, я уже мечтал об этом и, как только отец сказал мне, чтобы я спрятался в башню, я нагнулся и ловко пролез в отверстие. Кроме троих мальчиков, которых мы уже видели, тут оказались еще трое. Вместе со мной нас стало семеро ребят.

Те трое тоже оказались нашими соседями. Один — Гасан, сын Ярмамеда, второй — Наджафали, сын дяди Кербалай-Курбана, третий Юсиф, сын нашего соседа дяди Гусейнали.

Как только я вступил внутрь башни, внук моего дяди Га­сым схватил меня за ворот и потянул к себе, чтобы я сел ря­дом с ним. Я исполнил желание Гасыма, то есть сел около него.

После того, как я скрылся в башне из кизяков, отец мой просунул голову внутрь и крепко-накрепко наказал нам ни в коем случае не выходить из башни и никуда не отлучаться и еще несколько раз повторил нам, чтобы мы сидели смирно, не болтали и не шумели. Ни я, ни мои товарищи ничего не отве­тили. Только Наджафали, сын дяди Кербалай-Курбана, вдруг прижал к глазам ладони тыльной стороной и начал плакать.

— Ну чего плачешь, дурачок ты этакий! — сказал ему мой отец.

Не переставая плакать и покачиваясь всем телом то вправо, то влево, кривляясь и ноя, Наджафали начал звать свою мать..

Отец мой отошел от нас, и мы его больше не видели. Тогда подошли опять те четыре женщины, просунули головы в от­верстие и принялись нас утешать. Вначале женщины заговори­ли каждая со своим сыном. Так, например, тетя Шараф обра­тилась к Керимгулу, тетя Сакина к Джафару, тетя Пери к Юсифу, сестрица Сакина к Гасыму.

Немного поговорив с нами, женщины замолчали и собрались

было уходить, когда Джафар, как давеча Наджафали, приставил обе ладони тыльной стороной к глазам и начал реветь. Его мать, тетя Сакина, повернулась к башне, чтобы успокоить мальчика, но в это время, вторя ему, захныкал и Юсиф. За ним начал реветь Керимгулу. Потом начал Гасым. Наконец за­ревел и Гасан. Поглядев на них, стал плакать и бедняга Наджафали.

Вначале я крепился, чтобы не расплакаться, и не распла­кался бы, но посмотрел на плачущих ребят, услышал, как жа­лобно говорят они своим матерям:

— Вай, мама, меня в солдаты возьмут!..

Послушал я такое, и тоже не удержался, заплакал.

За несколько месяцев до этих событий было получено рас­поряжение правительства о том, чтобы в Эриванской губернии были открыты три школы. Расходы по их содержанию прави­тельство брало на себя. Кроме того, было указано, что они были открыты не в городах, а в сельских местностях. Открывая такие школы, власти преследовали цель — распространить гра­мотность среди сельского населения и приобщить его к раз­личным наукам с тем, чтобы крестьяне, прозрев, стали на путь прогресса, устроили разумно свою земную жизнь, а также, пользуясь плодами усвоенных наук и знаний, радели в молит­вах и добивались близости к господу богу.

На содержание каждой из этих школ было предусмотрено отпускать две тысячи сто пятьдесят рублей в год. При таком значительном расходе высшими властями было предложено открыть эти школы в селах крупных, густонаселенных или име­ющих хорошее сообщение с окрестными селами, с тем, чтобы школу могло посещать большее количество учащихся и чтобы были оправданы столь крупные расходы, принятые на себя государством.

По этим соображениям одну из намеченных школ было ре­шено открыть в селении Чархлы, наверное потому, что это се­ление либо крупное, либо же имеет хорошее сообщение. Вторую школу решили открыть в селении Махмуд, очевидно, по той же причине большой населенности или удобного сообщения. Третью школу наметили открыть в селении Данабаш. Хотя это селение не имеет удобного сообщения с другими селами, но за­то очень большое село. Лет тринадцать тому назад во время переписи в селении Данабаш было зарегистрировано ровно шестьсот пятьдесят два дома, к тому же много домов было скрыто. И потом, за прошедшие тринадцать лет число домов должно было увеличиться по крайней мере на сотню.

Об этом решении писал губернатор уездному начальнику, а тот вызвал данабашского главу Пирверди-бека, чтобы сооб­щить ему и устно приказать безотлагательно подготовить подходящее под школу помещение. Далее начальник спросил главу о числе учащихся, которых пошлет в школу население Данабаша. На это Пирверди-бек ответил, что помещений для школы в селении Данабаш можно отвести сколько угодно. Насчет числа учащихся он также заверил начальника, что селение Данабаш может послать в школу по меньшей мере шестьсот детей.

Вернувшись в село, глава сообщил крестьянам о распо­ряжении господина начальника и предложил им отвести поме­щение под школу и наметить шестьсот детей.

На другой день из селения Данабаш пришли к господину начальнику двести человек, выразили ему свою покорность и попросили объяснить им, в чем они провинились перед госпо­дином губернатором и господином начальником и какое преда­тельство совершили они перед высшими властями, что падишах обрушил на селение Данабаш свой гнев и подверг его столь суровому наказанию?

В ответ на эти слова начальник принялся увещевать кресть­ян, говоря, что первоначально для школы совсем не надо шести­сот детей, а вполне достаточно и ста человек. Затем начальник объяснил им, что данное решение исходит не от него, началь­ника, а от высших властей.

После этих слов начальник приказал крестьянам вернуться домой и добавил, что через несколько дней сам приедет в село. Выпроводив крестьян, начальник особым предписанием вызвал к себе четырех человек из селения Данабаш: главу Пирверди-бека, приходского моллу Молла-Хазратгулу, Гаджи-Намазали и Мирза-Гасана. В тот же день эти четверо господ отправились в канцелярию начальника. Начальник принял их в своем кабинете и попросил их добром, чтобы они уговорили крестьян селения Данабаш насчет школы и сами проявили усердие для беспрепятственного открытия школы.

Почтительно выслушав господина начальника, все четверо в один голос ответили ему:

— Пусть продлит аллах жизнь господина начальника! Мы готовы душой и сердцем служить господину начальнику.

Начальник остался очень доволен таким ответом. Он побла­годарил этих господ и попросил вернуться в село и успокоить крестьян. При этом он обещал через несколько дней лично при­быть в селение Данабаш.

О том, что начальник приехал в селение Данабаш, нам уже известно. Известно нам также, что и начальник и приехавшие с ним гости остановились у Гаджи-Намазали. Мы не знаем толь­ко гостей, которые приехали с ним. Один из них был кази, это уже известно. Другой был инспектором городской школы, третий учителем той же городской школы; далее переводчик началь­ника, пристав этого участка, еще один учитель, помощник на­чальника и затем стражники и вестовые.

Итак, мы дошли до событий того дня, когда всадник при­мчался на ток к Гаджи-Намазали и увел его в деревню.

Теперь припомним по порядку события того памятного дня. Итак, в тот день все население Данабаша собралось на площадке перед домом Гаджи-Намазали. Начальник с гостями, прибывшими вместе с ним, вышел к крестьянам. Первым высту­пил кази с проповедью и молитвами во здравие представителей власти. Затем начальник произнес речь, которую перевел его переводчик. После этого начальник взял какую-то бумажку и начал читать, а переводчик, обратившись к собравшимся, ска­зал:

— Жители селения Данабаш!.. Мы остановились на этом.

— Жители селения Данабаш! Господин начальник изволит говорить, что иной раз до слуха его доходят удручающие и огорчительные вести. По-видимому, в крае у нас немало людей злонамеренных, смутьянов. Не дай бог, если попадет мне в ру­ки один из подобных злоумышленников, велю шкуру спустить с него. Господин начальник изволит говорить, что люди такого пошиба, сошедшие с пути господа бога, вечно думают только об одном, как бы совратить и других, обречь их на страдания и муки, сделать их подобными себе. Такого рода зловредные эле­менты неизвестно с какой целью внушили жителям селения Да­набаш, чтобы они ни в коем случае не отдавали детей в школу. Будто бы учащимся в школе поголовно будет преподаваться военное дело, их вымуштруют и пошлют в Россию с тем, чтобы умножить русское войско. Всякий, кто имеет ум, не станет мо­лоть такой вздор.

— Нет, не станет! — раздалось множество голосов из тол­пы. — Пусть продлит аллах жизнь господина.

— Господин начальник изволит говорить, что по совету четырех человек, а именно, Молла-Хазратгулу, Гаджи-Намаза­ли, Мирза-Гасана и главы Пирверди-бека, составлен список, в который занесены имена всех жителей селения Данабаш, имею­щих детей школьного возраста.

— Так точно! — опять хором ответила толпа. — Пусть про­длит аллах жизнь господина!

Тогда начальник передал бумагу своему переводчику, и тот продолжал:

— Люди! Слушайте внимательно, и тот, чье имя я прочту, пусть выйдет из толпы и подойдет к господину начальнику.

— Пусть продлит аллах жизнь господина! — ответила толпа.. Переводчик принялся читать список:

— Кербалай-Имамгулу Кербалай-Али оглы.

Из толпы вышел человек высокого роста, с седой бородой, в высокой шапке, белых широких штанах и архалуке из темной бязи. Он подошел близко к начальнику и, сложив обе руки на животе, сначала откинул голову назад, потом низко поклонил­ся, выпрямился и уставился на начальника. Тот сказал ему несколько слов по-русски, и переводчик перевел так:

— Ступай сейчас же и приведи к начальнику твоего сына Зейнала!

Кербалай-Имамгулу повернулся и с опущенной головой скрылся в толпе. Переводчик поднял бумажку и прочел:

— Кербалай-Гейдар Кербалай-Зульфугар оглы!

Раздвигая толпу, вышел крестьянин лет сорока-сорока пяти, согнулся перед начальником в три погибели, потом выпрямился и сказал:

— Господин, позволь доложить!

Переводчик не захотел позволить Кербалай-Гейдару доло­жить. Он не перевел его слов начальнику и не хотел даже слу­шать.

— Много не разговаривай! — прервал он крестьянина. — Сейчас не до того, и начальнику некогда выслушивать твою болтовню и задерживать тут народ. Отложи напоследок свой разговор, а сейчас ступай и приведи к начальнику твоего сына Сулеймана.

Кербалай-Гейдар еще раз посмотрел на начальника, потом опустил голову и нехотя ушел в толпу.

— Ярмамед-Кербалай-Набатали оглы! — вызвал перевод­чик.

Расталкивая людей, вышел из толпы крестьянин лет сорока пяти-пятидесяти. Одет он был в старый архалук из темной бязи и грязные широкие штаны, с мохнатой папахой на голове, бо­сой и без пояса. Ярмамед низко поклонился начальнику, потом обратился к переводчику:

— Ага, мой сын болен и лежит сейчас при смерти. Если не веришь, сейчас же давай пойдем: посмотри своими глазами и убедись, что я не вру. И зачем мне в мои-то годы врать? Нет, нет! И ради чего мне обманывать? Если захочу обмануть, раз­ве мало других людей? Неужели не нашлось никого другого, стану ли я обманывать тебя? Клянусь аллахом, что...

Переводчик не вытерпел и прервал Ярмамеда:

— Не болтай впустую и не надоедай нам, — сказал он. — Ступай сейчас же и приведи своего сына Гасана к началь­нику.

Ярмамед поднял обе руки к небу, посмотрел на начальника, потом перевел взгляд на переводчика и открыл рот, чтобы сказать еще что-то, но переводчик одернул его:

— Говорят тебе, не рассказывай нам сказки, ступай и при­веди сына к начальнику! Без разговоров!..

В толпе начали смеяться, послышались голоса. Сельчане расшумелись было, но Пирверди-бек врезался в их гущу и восстановил тишину. В это время из толпы вышел какой-то ста­рик и, подойдя к начальнику, заговорил тихим голосом, погля­дывая то на начальника, то на переводчика:

— Господин начальник, позволь сказать! Господин начальник, этот Ярмамед мой сосед, у нас с ним общая стена! И не приведи аллах, чтобы я при моей седой бороде стал обманы­вать господина начальника. Потому что врать и обманывать боль­шой грех. И потом, знаете ли, если я начну врать да обманы­вать...

Переводчик не дал старику договорить и сказал:

— Послушай, как много оказалось болтунов в селении Данабаш! Надо говорить кратко. Скорей скажи, что хочешь, и сту­пай отсюда.

Старик начал снова, поглядывая то на начальника, то на переводчика:

— Если хочешь, я поклянусь на Коране, что сын этого чело­века, то есть сын Ярмамеда Гасан сию минуту находится в по­стели. Потому что вчера прибегала к нам домашняя Ярмамеда и сказала вашей служанке, когда придет домой Кербалай-Сафар, пусть зайдет посмотреть нашего мальчика. А я как-никак сосед... Нехорошо ведь... Потому что...

Переводчик окончательно потерял терпение и, повернувшись влево, подозвал главу, чтобы тот увел старика. Глава ткнул того кулаком по затылку и втолкнул в толпу. Снова поднялся шум. Пирверди-бек опять вошел в толпу и быстро прекратил шум и разговоры.

Переводчик продолжал читать по списку:

— Мешади-Фараджулла Гаджи-Муртуза оглы.

Люди в толпе начали оглядываться. Никто не появлялся.

— Мешади-Фараджулла Гаджи-Муртуза оглы! — позвал переводчик громче.

Снова люди в толпе стали оглядываться то направо, то на­лево, и снова никто не вышел на зов переводчика. Но слева подошел к переводчику глава, поклонился и сказал:

— Ага! Мешади-Фараджулла очень бедный человек и зани­мается извозом. Мне так кажется, что Мешади-Фараджулла сегодня не должен быть в селении, потому что у него всего два-три осла, а сам он очень беден и, может быть, как раз сегодня, он повез на ослах чей-нибудь груз...

После этих слов Пирверди-бека шум в толпе усилился, отовсюду доносились голоса и каждый что-то говорил. Одни кричали из толпы, что Мешади-Фараджулла сейчас в деревне и никуда не уезжал; другие, напротив, утверждали, что это вранье, что Мешади-Фараджуллы нет в деревне. Крестьяне затеяли перебранку. Началась толкотня. Люди кричали, раз­махивали руками, задние рвались вперед; под их напором пе­редние заполнили свободное место, отделявшее их от началь­ника, и очутились перед ним.

И как ни старался Пирверди-бек, ему не удалось восстано­вить порядок. Тогда начальник вызвал стражников, чтобы от­теснить крестьян назад. Шум прекратился, и в этот момент пе­ред начальником возник высокий пожилой крестьянин. Стало совсем тихо. Это был уже знакомый нам Гаджи-Намазали. Он положил правую руку ладонью себе на грудь, положил на правую руку левую, низко поклонился и начал:

— Пусть удлинит аллах жизнь господина начальника, все, что было здесь сказано, неправда. Тебе самому хорошо извест­но, что при тебе я не позволю себе говорить неправду и лгать. Этот самый человек по имени Мешади-Фараджулла, которого только что вызвал господин переводчик, этот человек никогда не занимался извозом и не был погонщиком ослов. Он из из­вестного рода. Его покойный дед Гаджи-Исфандияр был по­четным человеком в селении Данабаш. Короче говоря, кто ут­верждает, что Мешади-Фараджулла погонщик ослов? Кто го­ворит, что его нет сегодня в деревне? Нет, все это выдумки! Клянусь аллахом, Мешади-Фараджулла живет припеваючи и сейчас находите в деревне. Только...

Сказав слово «только», Гаджи-Намазали повернулся, по­смотрел налево, а потом направо.

Послушав Гаджи-Намазали и понаблюдав за его поведени­ем, переводчик подошел к начальнику и сказал ему что-то, и тогда начальник громко позвал к себе Пирверди-бека и начал кричать на него. Переводчик перевел: господин начальник приказывает сейчас же найти и привести сюда Мешади-Фара-джуллу.

— Слушаюсь! — проговорил Пирверди-бек и стал пробивать­ся сквозь толпу.

Секретарь продолжал вызывать людей по списку:

— Кербалай-Джебраил Кербалай-Наджафгулу оглы!

От толпы отделился крестьянин лет тридцати-тридцати пяти, поклонился и уставился на начальника. Переводчик при­казал этому крестьянину, немедля, пойти и привести к начальнику своего сына Халила. Сказав «повинуюсь», Керба­лай-Джебраил еще раз низко поклонился и скрылся в толпе.

После Кербалай-Джебраила были вызваны еще четверо: Мешади-Юсиф Кербалай-Мухтар оглы, Кербалай-Заман Ме-шади-Али оглы, Мешади-Уммат Кербалай-Оруджали оглы, Ма-медали Джафар оглы. Трое из вызванных вышли вперед, и переводчик послал их, чтобы каждый без всяких разговоров не­медленно привел своего сына к начальнику... Но Мамедали Джафар оглы не явился на вызов и переводчик позвал второй раз:

— Мамедали Джафар оглы!!..

Вытянув шеи, крестьяне начали озираться вокруг, но Ма­медали не было. Тогда из толпы вышло несколько человек; они приблизились к переводчику и стали божиться, что Мамедали нет в деревне, что он пошел в степь собрать для продажи кен-гиз² на топку. Но тут вышли вперед столько же или даже по­больше крестьян, которые начали еще усерднее божиться, что Мамедали отроду ни разу не ходил за кенгизом, потому что Мамедали лавочник    и собиранием кенгиза никогда не   зани­мался.

Снова в толпе поднялся шум. Всяк твердил свое. Одни кри­чали, что Мамедали в деревне, другие клялись, что Мамедали пошел за кенгизом. После того, как стражники начальника силою своих плетей кое-как восстановили порядок и тишину, тот же Гаджи-Намазали опять сделал несколько шагов вперед, сложил руки на груди, низко поклонился и со смирением и кро­тостью обратился к начальнику:

— Ага! Разреши мне сказать!

Начальник разрешил, и тогда Гаджи-Намазали начал:

— Ага, клянусь создателем земли и неба, клянусь святы­ми мучениками, клянусь двенадцатью имамами, клянусь Исусом и Мухамедом, те люди, которых некоторые крестьяне пря­чут и говорят, что их нет в деревне, все эти люди находятся сейчас в селении Данабаш, как я доложил раньше, все это просто уловка...

Не успел Гаджи-Намазали окончить свою речь, как слева появился, приложив левую руку к груди, Пирверди-бек с пле­тью в правой руке. За Пирверди-беком показался невысокого роста крестьянин в большой черной папахе, в коротком арха­луке из темной бязи и белых штанах. На ногах у него были чарыхи. С большой кизиловой палкой в руке он вышел впе­ред и остановился перед переводчиком. Обратившись лицом к начальнику, Пирверди-бек протянул плеть в сторону при­шедшего с ним крестьянина и начал:

— Пусть аллах удлинит жизнь господина начальника, только я подошел к воротам Мешади-Фараджуллы, смотрю, идет с той стороны сам Мешади-Фараджулла и погоняет не­сколько навьюченных ослов, везет груз из Яйджи. Потому что орех и сушеный абрикос в хорошей цене в эриванских краях, и погонщики не сидят без дела.

После этих слов главы толпа опять загудела, опять засвис­тели нагайки стражников. Тогда опять вышел вперед Гаджи-Намазали, стал перед начальником и, вытянув левую руку к Мешади-Фараджулле, правой взялся за кончик своей бороды.

— Ага, — проговорил он, —теперь ты убедился в искренности моих слов? Видишь, что все это было уловкой? Ведь только что говорили, будто Мешади-Фараджуллы нет в деревне? И что же?

Затем Гаджи-Намазали повернулся к толпе крестьян, вы­соко поднял обе руки и сказал громко и внушительно...

* Повесть недописана. Ее сюжет Джалил Мамедкулизаде использовал в пьесе «Школа селения Данабаш».