соловьи поэзии

Джалил Мамедгулузаде

соловьи поэзии

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как без согласия владельца авторских прав.

О, да! О, да! Гляди как эта женщина идет!

Гляди, гляди, как эта женщина бредет!

Из уроков, которые преподаются в наших литературных кузницах

— Братец Молла, зайди как-нибудь ко мне!

Приглашал меня к себе один из старых моих друзей, но называть здесь его имя я не считаю нужным.

Встретив меня еще раз-другой на улице, друг мой повторил свое приглашение, и вот однажды вечером я зашел к нему.

Дома были сам хозяин, его жена... ханум (имени ее не называю) и еще старший их сын, учащийся техникума.

Когда я вошел, все они встали.

— Добро пожаловать, добрый вечер, прошу садиться!

— Благодарю покорно!..

Я сел. Ханум вышла. В комнате, где мы сидели, стоял у передней стены красивый книжный шкаф. В верхней его части красовалась табличка, на которой изящным почерком было выведено арабскими буквами: «Энадили шер», что означает: «Соловьи поэзии».

Говоря по справедливости, этот шкаф вполне был достоин своего хозяина, потому что этот самый мой друг по праву входит в число ревнителей нашего просвещения и культуры.

Книги, аккуратно расставленные за стеклами шкафа, недвусмысленно говорили:

— Это мы и есть соловьи поэзии!.. Я встал, подошел к шкафу и остановился перед ним. Поднялся и хозяин дома, достал из кармана ключ и, подойдя, открыл дверку шкафа. Потом повернулся ко мне.

— Видишь? — спросил он.

— Вижу, — ответил я.

Тут подошел и сын моего друга. Я протянул руку, чтобы взять одну из книг и посмотреть.

Хозяин дома отвел мою руку и извинился:

— Братец Молла, я готов умереть за тебя, но погоди! Я немного удивился, но он мне сказал:

— Я готов все эти книги выложить сейчас перед тобой, но не в этом дело. Я хочу сообщить тебе нечто очень важное, за тем я и позвал тебя сюда.

— А что именно? — спросил я.

— Я достал две редкостные книги, но пока ты не наградишь меня, я их тебе не покажу!

Сын его громко расхохотался и повернулся ко мне:

— Ну как, дядя Молла, попали в историю?

— Я обязуюсь наградить тебя, — сказал я хозяину, — но и ты должен доказать, что приобретенные тобою книги действительно стоят награды.

Друг мой закурил и повернулся к столу, чтобы положить спичку в пепельницу. В это время я опять хотел было протянуть руку к шкафу, но друг мой поспел вовремя:

— Убей меня, но постой, потерпи! Клянусь твоей головой, пока не получу награды, не дам дотронуться до книг.

Я промолчал, но сын хозяина, кажется, пожалел меня и обратился к отцу:

— Отец, ради аллаха, не мучай дядю Моллу, покажи ему свои новые книги!

Друг мой снова посмотрел на меня, потом, щуря глаза от едкого табачного дыма, протянул руку, снял с верхней полки какую-то книгу в ветхом переплете и подержал передо мной. Я взял посмотреть, что за книга.

Она была написана от руки и было похоже, что ее отпечатали в прошлые века на литографском камне. Я перелистал несколько страниц и остановился на первой титульной странице. Среди путаных, извилистых письмен я никак не мог разобрать название книги.

Видя мою беспомощность, друг мой протянул руку за книгой и сказал со смехом:

— Дай-ка сюда!

Он взял у меня книгу и сказал торжествующе:

— Эта книга — диван одного из древнеазербайджанских поэтов по имени Эльдаи. Сколько лет я искал эту книгу!..

Я спросил его, каким же образом он раздобыл ее теперь, и он рассказал мне историю книги:

— Эта книга принадлежала персидскому принцу Бахман-Мирзе. Рассказывают, что когда принц бежал из Ирана в Карабах, то носил эту книгу в боковом кармане. Года два тому назад я выдал одному посреднику некоторую сумму денег и по секрету сказал: если он достанет мне эту книгу, то получит от меня еще и суконную чуху. Он оказался молодцом, принес мне книгу и получил чуху.

Тут я снова взял книгу и, открыв в середине, стал перелистывать. Везде были одни стихи. Я надел очки и с большим трудом прочитал на одной из страниц полстроки, но дальше уже не мог читать и, ясное дело, ничего из прочитанного не понял.

Хозяин книги взял ее из моих рук и сказал:

— Теперь давай сядем. Сели.

— Ты в каком месте читал?

Я склонился над книгой и показал. Сын хозяина тоже вытянул шею.

— Братец Молла, — начал мой друг, — видимо, ты не привык читать такие книги. Вот я почитаю, а ты слушай. Итак, где ты читал?

И принялся читать. Он прочитал один бейт из какого-то стихотворения, посмотрел на меня, помолчал и сказал:

— Я могу поклясться своей честью, что ни один из известных азербайджанских поэтов не создал до сих пор подобного стиха, рассчитанного на вечность!.. Браво, браво! Клянусь вашей жизнью, это нечто неподражаемое! Но слушай дальше...

Я тут ничего не сказал. И не сказал потому, что признайся я, что из рассчитанного на вечность стиха этого необыкновенного поэта я ничего не понял, тогда и друг мой, и сын его сочли бы меня невеждой, как это тысячу раз бывает в обществе азербайджанцев, где прочитываются рассчитанные на вечность стихи подобных необыкновенных поэтов, а слушатели ни единого слова в них не понимают и лишь некоторые из них, то ли из тщеславия, то ли из робости, притворяются вроде меня понимающими и поддакивают чтецу.

Вот почему я смолчал: не хотелось показывать свое невежество.

Как раз я думал об этом, когда старая, бедно одетая женщина в головном платке, закрывавшем нижнюю часть ее лица, «несла чай. За нею пришла и ханум. Когда женщина расставила стаканы и с пустым подносом в руке собралась уходить, ха-«ум сказала ей вслед:

— Зейнаб, присмотри за самоваром, чтобы он не остыл.

Похоже, что женщина эта была служанкой. Она ушла, а ханум села.

Не отрывая глаз от книги, друг мой протянул в мою сторону указательный палец и принялся читать. Прочитав один -бейт, он тут же начал переводить и комментировать его.

— Это значит, что у себя в цветнике я посажу цветок «гебр» и, когда появятся душистые бутоны и распустятся, я сорву цветок и отнесу в дар моей прекрасной возлюбленной. Соль в том, что слово «гебр» при различном чтении дает совершенно различные понятия. В одном случае оно будет означать лепесток лука, в другом же случае — кончик верблюжьего хвоста. А тут означает душистый цветок!.. Теперь слушайте дальше.

И он прочитал газель, из которой никто из нас ровным счетом ничего не понял. Потом прочитал еще газель, после чего ханум зевнула и встала. А сын их почему-то улыбался. Мне очень хотелось знать, чему он улыбается, но спросить было неудобно.

Папаша, горячий любитель газелей, снова уткнулся в книгу и по-прежнему, протянув в мою сторону указательный палец, принялся с воодушевлением читать дальше. Прочитав бейт, в котором только в первой строке пять раз повторялся в различных сочетаниях звук «дж», он восхищенно воскликнул:

— Пах-пах-пах! Какая красота! Чудеса творит злодей! Ты обрати внимание на его искусство: какие глубокие мысли переданы обыгрыванием одной только буквы «дж»! Пах-пах-пах! Чудо, чудо поэзии!..

Мой друг был так увлечен и говорил с таким возбуждением, что брызги слюны его разлетались вокруг, попадая в стаканы и блюдца.

Ханум, продолжая зевать, повернулась уходить и только сказала:

— Как жаль, что ничего не понятно... Ее поддержал и сын.

— Ив самом деле, отец, ты даешь за эту книгу уйму денег, так хоть бы объяснил нам, что там написано и что хочет сказать автор.

И я открыл было рот, чтобы присоединиться к матери и сыну, но хозяин дома, не дав мне заговорить, спросил:

— Как ты находишь Эльдаи, братец Молла? Какие чудеса творит, а?

Мне опять стало стыдно, и я мог только сказать:

— О да!..

Друг мой закрыл книгу, положил на стол и, подойдя к шкафу, достал из него другую такую же старую книгу. Подняв ее обеими руками над головой, он восторженно сказал:

— Видишь, братец Молла! Эту книгу носил по базару некий иранец и кому ни показывал, никто ни гроша за нее не давал, потому что где быку понять прелесть розы и как курду оценить вкус фисташки! За эту книгу я заплатил столько денег, что не составит и десятой доли подлинной цены ее: заплатил я тридцать два рубля и после того, как получил ее, мне показалось, что я нашел эту книгу на улице. Эта редчайшая книга представляет собой диван гениального поэта доисламской эры Секеруль-Кадери. По одним данным, Секеруль-Кадери родился в азербайджанском селении Данакырт за двести двенадцать лет до переселения пророка из Мекки в Медину и до девяти лет прожил в родном селе, затем переселился в Багдад, где учился науке стихосложения у такого выдающегося ученого, как Бетабен-уш-Шеджери. Впоследствии своими стихами он вошел в число лучших арабских поэтов, и это дало повод арабам по незнанию и по ошибке считать его своим поэтом. Как известно, Секеруль -Кадери принадлежит одна из «Муаллака», вот почему тысячи паломников, связанных религиозным обетом, время от времени приходят к нему на поклонение. Вот один бейт из его стихотворений...

И он громко и с воодушевлением прочитал двустишие на арабском языке.

— Пах-пах-пах! В самом деле, какой у этого злодея изумительный поэтический дар и как он возвысил тюрков-азери среди арабов, а может быть, и во всем исламском мире. К слову, я моту заметить, что арабы присвоили, кроме него, еще нескольких наших поэтов. К примеру, как ты думаешь, кто такой Хатем Таи? Я могу сослаться на ряд документов и многие-источники, которые неопровержимо доказывают, что Хатем Таи принадлежит к роду Хатемханаги с этого берега Аракса и эмигрировал некогда в Аравию. Ныне арабы гордятся его несравненными и непревзойденными произведениями. Я хочу сказать тебе, братец Молла, что у меня большие сомнения и. насчет автора «Муаллака» Имру-уль-Кайса!..

Молодого студента техникума уже не было возле нас. Очевидно, ему наскучило и он бежал (не понял прелести беседы).

Друг мой не отводил глаз от страниц книги, и похоже было, что он собирается прочитать из нее еще что-нибудь.

Признаюсь чистосердечно, что я немного устал, но постеснялся хозяина дома и не хотел показать свою усталость, напротив, раза два я даже поддакнул ему.

Но тут произошло одно событие, от которого и усталость моя прошла, и стыдливость мою как рукой сняло.

Как только друг мой открыл рот, чтобы продолжить чтение, погасло электричество. И мы остались в темноте.

Друг мой тотчас же позвал сына:

— Сынок, сынок, пожалуйста, почини-ка поскорее свет!..

Ханум принесла свечку и поставила на стол. А сын взял молоток, клещи и куски провода и побежал в прихожую.

Любитель поэзии придвинул поближе свечку, чтобы продолжать чтение, но письмо оказалось настолько мелким, что он не мог разобраться и принялся курить.

Дверь в другую комнату оставалась открытой, и я видел и слышал, как сидит в той комнате ханум, возле нее устроилась маленькая девочка, а на полу сидит старуха Зейнаб и что-то рассказывает. И ханум и девочка слушали ее. Зейнаб рассказывала такую сказку:

— То ли было это, то ли не было, жил-был падишах, и был у него визирь. Визирь был человек очень умный. Однажды он спал у себя дома, и вдруг среди ночи постучали в дверь. Визирь проснулся и хотел выйти на стук в одной рубашке. Но тут жена удержала его:

— Визирь, не выходи в одной рубашке. Оденься, возьми оружие, за дверью может оказаться недруг.

Визирь послушался совета жены, оделся, взял оружие и пошел открывать дверь. И видит, что стучится какой-то богатырь, на поясе — кинжал, в руке — ружье. Увидел, что визирь при оружии и говорит ему:

— Поблагодари свою жену. Если бы ты вышел ко мне в одной рубашке да без оружия, то был бы сороковым игидом, которому я отрубил голову.

Короче, богатырь говорит визирю:

— Идем!..

— Куда идем?

— А вот этого я тебе не скажу. Идем!

Словом, пошли. Шли, шли и остановились у какой-то двери. Богатырь говорит визирю:

— Ты останься здесь и жди меня. Если я крикну, знай, что я победил, и беги ко мне на помощь, а если не услышишь моего голоса, значит, я побежден. Тогда ты можешь возвращаться домой, но кто бы из моей родни и близких не спросил обо мне, ни в коем случае не говори о моем поражении. Всем говори, что ничего не знаешь, что где-то меня потерял. Хорошенько запомни, слышишь, запомни это! Ни в коем случае не говори, что «богатырь повержен!..

До этого места и ханум внимательно слушала, и девочка слушала, и я слушал.

Тут я вспомнил о моем друге, который сидел возле меня. Мне подумалось, что он опять углубился в свои книги и только потому молчит. Повернулся к нему и вижу, он тоже поглощен сказкой Зейнаб и забыл обо всем.

Дверь в комнату закрылась, и мы больше не слышали голоса Зейнаб.

В нашей комнате в эту минуту воцарилась такая тишина и меня охватило такое волнение, что на минуту я перестал видеть горящую свечу, и в эту минуту в темноте перестал существовать для меня и азербайджанский поэт Эльдаи, исчез в темноте и Секеруль-Кадери, и даже арабизированные стихи всех соловьев моего друга потонули в густом мраке и навсегда перестали существовать для меня.

Для меня в эту минуту единственным проблеском была свеча, при свете которой я слушал из уст простой женщины Зейнаб понятную и увлекательную азербайджанскую сказку.

Зажглись электрические лампочки и вывели меня из состояния оцепенения.

Студент-электрик прибежал радостный и со смехом сказал

отцу:

— Ну что, отец? Хоть бы раз зажгли этот свет твои замечательные поэты!..

Отец смотрел на сына с удовлетворением, и было видно, что он в душе очень гордится его умением.

Я извинился перед хозяином дома и собрался уходить. Молодой человек пошел проводить меня до ворот и, спускаясь по лестнице, сказал мне:

— Дядя Молла, вот уже девять лет я прохожу уроки родного языка, но все же не могу понять этих поэтов. В ответ на его признание я сказал, прощаясь с ним:

— Я хочу сказать тебе кое-что, но с условием, чтобы отец не знал.

Он поклялся. И тогда я сказал ему:

— Языка этих поэтов — кумиров твоего отца и моего друга я тоже не понимаю!..

Молодой человек стоял пораженный.