Джалил Мамедгулузаде

Свирель

Copyright - Азернешр, 1989

 

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как без согласия владельца авторских прав.

 

В молодости я служил в канцелярии уездного полицейского начальника в Эривани и занимал должность переводчика. Обязанности мои заключались в том, чтобы переводить началь­нику жалобы приходивших к нему крестьян и вести с ними пе­реговоры. Когда не было жалобщиков, я писал приставам и старшинам приказы и предписания, представляя на подпись начальнику, после чего канцелярия рассылала их по назна­чению.

Однажды я сидел в канцелярии.

Большинство моих сослуживцев были русские, хотя было несколько писарей из мусульман. Каждый был занят своим делом. Время шло к полудню. И тут-то произошло событие, о котором я хочу рассказать.

Подняв голову, я увидел в окно толпу крестьян, собравших­ся во дворе управления. Собственно говоря, ничего удивитель­ного в этом не было — на то и управление уездного начальника, чтобы туда ходили крестьяне. Но меня удивило, что толпа была очень уж многолюдная, и, кроме того, крестьяне держали в руках какие-то предметы, напоминавшие длинные чубучные мунд­штуки; подойдя к окну, я увидел, что они держали свирели, то есть дудки, на которых обычно играют пастухи.

Вот тебе раз! Неужели все пастухи сбежались к начальнику? Зачем им было идти сюда целой толпой и со свирелями! Кто их позвал сюда?

Как переводчик начальника я счел долгом выйти и разуз­нать, в чем дело. Крестьяне окружили меня.

— Ага! Пусть пожалеет нас господин начальник, — начали они жаловаться. — Мы из селения Керме-Чатах. Вы требуете свирели, а мы больше достать не можем. Клянемся аллахом, это все, что удалось раздобыть. Большинство пастухов уже пе­рекочевало в горы, они унесли свои свирели. Мы послали лю­дей в селение Сарванлар, где, по слухам, умеют вырезывать сви­рели. Они обещали сделать еще, а пока во всей Эривани нашли только эти свирели.

Как ни напрягал я память, но не мог вспомнить, чтобы уп­равление начальника требовало от села Керме-Чатах свирели. Да и к чему они управлению? Когда я сказал об этом кресть­янам, они мне объяснили, что кермечатахский старшина полу­чил от уездного управления распоряжение о том, чтобы собрать у населения пятьдесят четыре свирели и доставить сегодня же, то есть второго июня, в Эривань для казачьей части.

Мое недоумение росло.

— А где приказ начальника? — спросил я. — И почему не пришел сам старшина?

В этот момент показался в воротах казачий офицер в сопро­вождении нескольких казаков; за ними шли кермечатахский старшина Абдулкерим с плетью в руке, его стражник Гейдар-али и, наконец, несколько кермечатахских аксакалов. Вся эта группа, шумно толкуя о чем-то, подошла к управлению. Каза­чий офицер сердито спросил, тут ли начальник, и, не дожи­даясь ответа, прошел прямо в его кабинет. За офицером после­довала и его свита.

Меня удивило то, что один из казаков нес четыре флейты. Это были не простые деревянные свирели, а настоящие флей­ты: черные, с пуговками и клапанами, такие, которые имеются в каждом военном духовом оркестре.

Что за чертовщина? Тут крестьяне, там казаки несут в уп­равление свирели и флейты!..

Мои размышления прервал сердитый голос начальника:

— Мирза-Аббас...

Это он звал меня...

Я бросился в кабинет. Казачий офицер сидел рядом с на­чальником. Пришедшие крестьяне стояли в ряд у стены. На­чальник смотрел на меня налившимися от гнева глазами, слов­но собирался съесть меня. Он указал рукой на стол и спросил:

— Это что такое?

Я стоял как пьяный. Вначале я ничего не видел, а потом различил сквозь туман четыре флейты, принесенные казаками.

— Это что такое? — повторил начальник.

— Флейты, — едва дыша, ответил я.

— Раз ты пьяница, — закричал начальник, — как ты смел поступить ко мне на службу?

— Господин начальник, — ответил я обиженно, — по шариа­ту вино мусульманам запрещено. Я никогда не пил и не пью...

Тут он вскочил и, схватив со стола какую-то бумагу, сунул ее мне под нос.

— Читай! — крикнул он.

Сейчас я не могу вспомнить, как я прочитал эту бумагу, потому что все видел как в тумане.

Содержание бумаги было таково:

«Предписание.

Кермечатахскому старшине. От Эриванского уездного на­чальника.

Предписываю Вам доставить в город Эривань в распоря­жение командира казачьей части полковника Афанасьева пять­десят четыре свирели (флейты), которые должны будут доста­вить казачью часть на дачу в селение Канакир. Предписание подлежит беспрекословному под Вашу личную ответственность исполнению.

Эриванский начальник Петров»

Предписание послано из нашего управления, подписано на­шим начальником Петровым, а написал его...

Кто же писал это злосчастное предписание?

Я, несчастный, горемычный Мирза-Аббас Фарзалиев, пере­водчик его высокородия Эриванского уездного начальника.

Да! Постепенно проясняется сознание, и я начинаю отличать сон от яви, начинаю понимать, кто виновник всей этой нераз­берихи.

А все дело заключается в следующем. Кто хочет узнать суть этой истории, пусть потрудится прочитать следующие строки. Клянусь аллахом и всеми святыми, будь я на месте начальника, схватил бы этого проклятого переводчика Мирза-Аббаса за горло (это я о себе говорю) и так сжал бы, чтобы он задохнул­ся, и тогда, после смерти, пришел бы в себя.

Месяца два тому назад, с разрешения начальника, я ездил в деревню повидаться с матерью. Пробыл я там всего одну неделю. Но что это была за неделя!

Благодаря двоюродному брату Пирверди наше село, как мне запомнилось, показалось мне райским уголком. Пирверди так искусно играл на свирели, что, слушая его, я забывал даже о еде.

Мой двоюродный брат содержал овец, которых пасли чаба­ны-курды. Но и сам он постоянно находился при отаре и, как все чабаны, научился играть на свирели. Играл он с особенным мастерством. Слушать его приходили даже из соседних сел. Что касается меня, то я целиком был захвачен его игрой. На­конец я решил тоже научиться играть, авось, аллах даст, я бу­ду играть не хуже Пирверди. Узнав о моем намерении, двою­родный брат подарил мне свою свирель. И когда кончился мой недельный отпуск, я аккуратно уложил свирель в коробку и об­ложил ее ватой, чтобы в дороге она не сломалась.

Я вернулся в Эривань. Войдя в свою комнату, я первым де­лом извлек бесценный подарок и, не почистив платье от пыли, не отдохнув с дороги, прижал свирель к губам. Но... сколько ни дул, свирель безмолвствовала... Я складывал губы на все лады: то прижимал к ним инструмент, то держал поодаль. Си­пит свирель — и только! Утомившись порядком, я спрятал ее в ящик и, огорченный, ушел на работу.

Вернувшись с работы и еще не пообедав, я опять взялся за свирель и опять начал дуть в нее. Тщетные усилия! Я решил, что свирель в дороге испортилась, но, внимательно осмотрев ее со всех сторон, убедился, что она цела и невредима.

Велик аллах! Свирель цела, но не издает ни единого звука.

Я отложил ее в сторону, пообедал и вышел погулять. Вер­нувшись, я опять взялся за инструмент, но он продолжал толь­ко сипеть.

Великий творец, что это за несчастье! И за что ты лишаешь меня удовольствия, которым обладает любой чабан? Чем я со­грешил перед тобой?

Эти страстные обращения к аллаху тоже не помогли, — как я ни бился, свирель не звучала. Я стал до мельчайших подробностей припоминать, как играл Пирверди; воспроизвел все его движения: как он держал свирель, как складывал паль­цы, сжимал губы. Стараясь в точности подражать двоюродно­му брату, я не упустил ни одной мелочи, но проклятая свирель продолжала упорно молчать в моих руках.

Однажды утром, встав с постели и одевшись, я наспех вы­пил стакан чаю, чтобы бежать на службу, но перед тем как выйти, на всякий случай опять поднес свирель к губам...

Ах, какое блаженство! Свирель зазвучала, она издала один из тех звуков, какие извлекал из нее Пирверди...

Ах, брат мой, где ты? Я бы крепко обнял и расцеловал те­бя, мой добрый, мой любимый брат!

Взглянув на часы, я обнаружил, что уже на полчаса опоз­дал на работу. Несколько раз я поцеловал свирель, осторожно положил ее в коробку и выбежал на улицу. Ах, как прекрасен мир! Солнце, жара, уличная пыль, люди, горы, камни, трава, деревья — все они в это прекрасное утро выглядели как-то по особенному и словно поздравляли меня, весело улыбаясь. Моя свирель запела!..

Прибежав в канцелярию, я радостно приветствовал сослу­живцев, а некоторым шепнул на ухо, что свирель моя зазву­чала.

Я сел на свое место, достал бумаги и начал писать. Но я плохо соображал, что пишу, разговаривая с сослуживцами, не понимал, что говорю. Все мои мысли были со свирелью. Я по­ложил часы на стол и трепетно следил за стрелками, мысленно гоня их к трем, чтобы схватить шапку и бежать домой.

В этот момент меня вызвал начальник:

— Сейчас же напиши кермечатахскому старшине приказ, чтобы собрал у населения пятьдесят четыре повозки и второго нюня доставил в Эривань в распоряжение командира казачь­ей части полковника Афанасьева. На этих повозках казачья часть выедет в лагеря — в деревню Канакир. Напиши, что приказ подлежит обязательному исполнению в срок, иначе старшине нагорит...

Выслушав распоряжение начальника, я ответил: «Слуша­юсь!» — и вернулся в канцелярию. Составив бумагу, я принес ее начальнику на подпись. А он, прочитав две строчки в нача­ле и несколько слов в конце приказа, взял перо и подмахнул подпись. Возвращая мне подписанную бумагу, он только ска­зал:

— Отправить срочно, сию же минуту!

Приказ был тотчас зарегистрирован, положен в пакет и от­правлен по адресу.

Но какие там повозки? Какие казаки? Разве могли умес­титься в эту минуту в моей голове такие вещи! Я был занят только свирелью, и, кроме нее, для меня ничего не существо­вало. И я настолько был захвачен в этот день мыслями о сви­рели, что вместо повозок написал в приказе: свирели—флейты.

 

 

Получив злополучный приказ, старшина передал его про­читать писарю, а потом объявил населению, что начальник требует пятьдесят четыре свирели, то есть флейты. Все приш­ли в удивление. Как можно сразу собрать такое количество свирелей, и для чего наконец казакам столько свирелей? К то­му же ведь на свирелях не поедешь, это не лошадь, не осел! В конце концов старшина и сельский писарь, как лица наибо­лее сведущие в таких делах, объяснили крестьянам, что прави­тельство, вероятно, хочет возложить на население расходы по комплектованию военных оркестров.

После долгих толков и пересудов решили послать в город трех аксакалов поискать там на базаре свирели и закупить их. Остальные свирели решили собрать у пастухов. Кроме того, •было решено подать губернатору прошение о том, чтобы впредь расходы по комплектованию военных оркестров с крестьян не взыскивались, так как селение Керме-Чатах бедное.

Квартировавшая в городе Эривани казачья часть собира­лась второго июня прибыть в Канакир на отдых. Для перевоз­ки части командир затребовал у начальника пятьдесят четыре повозки. В ответ была получена бумага от начальника, что к назначенному дню требуемые повозки будут доставлены.

В этот самый день, второго июня, когда ожидались повозки, полковнику Афанасьеву докладывают, что кермечатахский старшина принес пятьдесят четыре флейты.

Удивленный полковник не принял флейт и потребовал по­возки. Старшина стал утверждать, что ничего о них не знает, и в оправдание предъявил приказ начальника, где ясно было написано о флейтах.

Яростно затопав ногами и выругав родителей старшины, полковник забрал его, есаула и флейты и в сопровождении нескольких казаков поспешил в управление начальника выяс­нить в чем дело.

Вот и вся история.

В конце концов игра на свирели,, принесшая мне столько горьких переживаний, не дала никаких результатов. Как выяс­нилось вскоре, я не получил от аллаха таланта, которым обла­дал мой двоюродный брат Пирверди, — извлекать из деревян­ной трубкой чарующие звуки.

Прошло некоторое время, и мое увлечение музыкой настоль­ко прошло, что я вовсе забросил злополучную свирель.

1926